Избранные произведения в одном томе [Джон Браннер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джон БРАННЕР Избранные произведения в одном томе


МЕЖГАЛАКТИЧЕСКАЯ ИМПЕРИЯ (сборник)

Престол Эсконела

Глава 1

Час пробил. Прошло почти десять лет, прежде чем он почувствовал себя готовым к тому, что предстояло свершить.

Спартак с Эсконела перевернул последнюю страницу, закрыл книгу, вздохнул и обвел взглядом келью.

На мгновение у него перехватило дух — все четыре стены снизу доверху были забиты книгами. Сотни — никак не меньше! Они стояли на полках, а рядом лежали древние рукописи, магнитофонные ленты, дискеты, катушки с микрофильмами, хранящие информацию кристаллы. Одним словом, ему пришлось просеять все сокровища, хранившиеся в бездонной, не имевшей себе равных университетской библиотеке на Энануорлде.

Он по-прежнему с удивлением разглядывал окружавшие его горы человеческой мудрости, всевозможных сведений, легенд, научных догадок и теорий. Неужели ему удалось все это освоить?!

Казалось, невелик труд!.. Конечно, учение заняло много времени, тут без прилежания и усидчивости не обойтись, и все равно, как говорится, это вам не камни ворочать. Зачем особенно напрягаться? Сиди, почитывай, делай выписки, мотай на ус! Учитель всегда рядом — стоит только взять в руки микрофон, как он тут же откликнется, объяснит темное место. Все так, решил Спартак, если бы не одно обстоятельство… За эти десять лет он совершенно изменился — тот юнец, который покинул Эсконел, был совсем другим человеком. Никто не может сказать, даже он сам, кем он является теперь. Внезапно прихлынуло ощущение, будто его бросили в безвоздушном пространстве между двумя планетами… Придали ускорение — и он помчался, не ведая куда и зачем.

Кто он теперь? Беглец в никуда? Человек без роду, без племени?.. Или все же сын бывшего правителя Эсконела?..

Спартак резко оборвал подобные мысли. Как раз куда и зачем — ему было хорошо известно! Он схватил микрофон и принялся размеренно диктовать. При этом так поглядывал на зажатую в руке металлическую палочку, словно держал ядовитое растение, которое того и гляди начнет жалить его. Наконец справился с волнением, втянулся в работу — следовало поскорее зафиксировать удивительную истину, которая так долго скрывалась от него…

Кто бы мог подумать, что университетская жизнь на Энануорлде, весь строй мыслей этих высоколобых, основывается на одном-единственном постулате: человеческая раса знает бесконечно много, однако понять ничего не может.

«Крушение империи, — начал он, и в то же мгновение в его сознании возникли беспорядочно падающие кегли, в которые попал пушенный по дорожке кегельбана шар, — для большинства людей до сих пор покрыто завесой непонимания. Еще большую загадку истории представляет разве что рождение империи. Такое состояние вполне объяснимо, ведь это титаническое государство погибло почти десять тысяч лет назад, а его появление отстоит еще дальше во времени. Причины неведения просты и сразу бросаются в глаза даже несведущему человеку. Прежде всего это нехватка документов, относящихся к той эпохе. В смутные дни очень трудно сохранить письменные свидетельства.

Кроме того, десять тысячелетий тоже внесли свою лепту. Теперь история империи представляет из себя плохо стыкующиеся, оборванные, а то и внушающие мало доверия фрагменты. Перед нами всего лишь скелет, составленный из дат сражений, захватов, открытий, поражений — не более того!.. Нам известно, что мы пользуемся чужим наследием, брошенным кем-то достоянием. Оно огромно, особенно впечатляет совершенство и мощь межзвездных кораблей! Их создатели были родом из ядра галактики — туда они в конце концов и ушли. Там сгинули… Мы же в то время упорно обороняли нашу родную, давшую жизнь нашему племени планету, потом упорно расширяли сферу влияния, пока не наткнулись на безымянное наследство. Нам известно, что чьи-то посмертные дары позволили нашей расе подобно чуме расшириться по всему свободному пространству. Нам известно, что мы до сих пор, сообразуясь с нашими привычками, безрассудно транжирим чьи-то ресурсы. Верим, что запас их неисчерпаем, а между тем все это было собрано нашими щедрыми благодетелями еще до появления Аргианской империи. Построено, складировано, размещено по запасникам… Особенно это касается миллиардов транспортных средств, непонятно почему оставленных нам в наше полное распоряжение.

С точки зрения постижения тайн прошлого, этого так мало! Все, что мы знаем, — это не более чем фрагментарный, невразумительный список мало что говорящих событий. Впечатление такое, что стоит нам мигнуть — и на шкале времени пролетел век. Моргнем еще раз — и мы застаем человечество, доползшее до края галактики. Теперь в тех краях полновластными хозяевами являются мутанты и пираты. Они же — вот ирония судьбы! — являются единственными представителями рода человеческого, способными собственными руками строить звездные корабли. Теперь зажмуримся на долю секунды дольше, и перед нами возникнет Аргус. Богатейший мир, в экономическом плане напрочь придавивший своих соседей. Таких, например, как Файдона…

Моргнем еще раз — и мы застаем поспешно удирающих создателей империи. Они двигаются по направлению к границам Кларета, а там недалеко и до порога, за которым расстилается Великая Тьма».

Спартак увлекся повествованием — это была самая поразительная сказка, какую когда-либо рассказывал человек. Время ее действия охватывало самый длительный период в истории человечества. По сравнению с этим периодом эпоха первоначального накопления знаний, первобытных страстей и достижений кажется каплей в море. «Тогда получается, — рассудил ученый, — что все мы до сих пор пребываем в каком-то завораживающем сне? Мы ничего не знаем о самих себе, о наших предках, источниках нашей силы и могущества?..» Вывод был ошеломляющ — Спартак даже перестал диктовать. Он так и застыл с микрофоном в руке, глаза полузакрыты.

Неожиданно растворилась дверь кельи, и на пороге появился молодой послушник, однако хозяин не обратил на него внимания и продолжил:

«Таким образом тысячелетиями человечество привыкало жить не по средствам. Десятки — нет, сотни поколений, миллиарды людей уверовали в то, что нам вовсе не надо знать, как возникла и погибла империя, как она была устроена, откуда все эти кажущиеся бездонными запасы знаний, различных материалов, удивительных конструкций. Привыкнув жить за чужой счет, люди утратили любопытство. Возможно, вследствие подобного равнодушия и погибла империя. Все рухнуло в одночасье — видно, что-то в окружающем мире оказалось натянутым до предела. Что-то обломилось в основании — и государство пало!»

Молодой послушник, томившийся на пороге, нетерпеливо вздохнул, переступил с ноги на ногу. Посторонний шум привлек внимание Спартака. Он повернулся, исподлобья глянул на гостя, кивнул и жестом предупредил, чтобы тот ему не мешал. Он сейчас закончит.

«После катастрофы невообразимое количество миров оказались в подвешенном состоянии. Скажем так, в пустоте, между блистательным прошлым и суровым, внушающим ужас будущим. Грядущий упадок не заставил себя ждать и был назван Долгой Ночью. Большинство обитаемых миров, чье существование полностью зависело от галактической торговли, скатились к варварству. Они не смогли сохранить свое население. Другие, более удачливые, сумели устроить свои дела. Им удалось хотя бы в какой-то мере сохранить частички прежнего процветания. Правда, по большей части за счет безжалостного ограбления соседей и практически полного ограничения индивидуальной свободы. К таким мирам, например, относится Меркатор, завоевавший ближайшие к нему звездные системы. Редкими счастливцами оказались миры — в их числе и Аргус, галактическая столица, — где удалось ослабить неблагоприятные тенденции, со временем приспособиться к упадку и в какой-то мере сохранить прежние права личности».

От двери ощутимо повеяло сквозняком. Лежащие перед Спартаком бумаги зашевелились — он вспомнил, что его ждут. Еще раз жестом предупредил — теперь недолго, и торопливо, чтобы не забыть, закончил мысль:

«Цель этой работы состоит в том, чтобы дополнить имеющиеся в настоящее время документы, относящиеся к смутным эпохам, а также обрисовать перспективы стоящего на повестке дня нового покорения галактики, на которое нашей расе предстоит скоро отважиться. Оно не должно зависеть от чьих-либо благодеяний или тайной поддержки. На этот раз мы все должны сделать сами! Я не утверждаю, что подобная экспансия обязательно состоится, может случиться так, что мы очень быстро растратим доставшиеся нам ресурсы и окончательно войдем в полосу упадка и деградации. С другой стороны, меня не оставляет уверенность, что подобная тенденция может быть переломлена. Зачатки нового, более светлого будущего следует искать на окраинах освоенной человечеством сферы, подалее от гнилостного влияния Аргуса. Там, где сообщества людей живут по более справедливым законам, где еще не погас свет истины. Я имею в виду такие планеты, как Лудор, Кларет и, наконец, предмет изучения, которому посвящена эта работа, — мой родной Эсконел».

Он отложил в сторону микрофон — шум магнитофона мгновенно утих. Спартак повернулся в кресле и вопросительно глянул на послушника.

— Простите, брат Спартак, — сказал тот. — Брат Ульвин послал меня… У ворот стоит человек, который требует немедленной встречи с вами. Он утверждает, что он ваш брат.

Хозяин кельи едва успел скрыть возглас изумления и дрожащими руками пригладил спутанную, нестриженую бороду. Ее цвет был под стать рясе — такая же неопределенно-мрачная, бурая… Некоторое время ученый помалкивал, потом бодро сообщил посланцу:

— В этом нет ничего невозможного. У меня же есть братья, почему бы одному из них и не добраться до Энануорлда? Каким бы невероятным ни казалось это известие. Как, говоришь, его зовут?

Лицо у молодого послушника стало совсем несчастным. Он отвел взгляд в сторону, пошаркал подошвой сандалии по плите, которыми был устлан пол в коридоре и келье, и уныло ответил:

— Боюсь, что брат Ульвин не назвал мне его.

— Хотя бы на кого он похож? Ты видел его?..

— Так, — умирающим голосом сказал послушник, — мельком. Сквозь щелку в воротах. Ну, он не такой высокий, как вы. А волосы у него рыжие. И длинный шрам через всю правую щеку. Такое впечатление, что его мечом рубанули.

Последнюю фразу паренек произнес куда более живо и весело.

— М-да, немногим ты мне помог, — не разделил его радости Спартак. — Все три мои брата рыжие. Все ниже меня. Когда я покидал родину, никто из них не был помечен рубцом на лице. Правда, я давным-давно уехал из Эсконела…

Посланец задумался, потом пожал плечами:

— Ничего такого, чем бы он походил на вас, я не заметил.

— Ну, от этого наблюдения вовсе никакого проку, — усмехнулся Спартак. — Впрочем, называя их братьями, я не совсем точен. У нас только отец общий. Хм… Едва ли это может быть Ходат, который правит на Эсконеле, стало быть, это либо Викс, либо Тиорин. Неужели?.. Но, собственно, чего ради я сижу и гадаю? Почему бы тебе не проводить его сюда?

— К несчастью… — Лицо послушника опять искривила неподдельная горечь. — К несчастью, брат Ульвин не смог позволить ему войти во двор. Понимаете, у него оружие, и он ни в какую не желает расставаться с ним.

Спартак довольно усмехнулся и тут же осадил себя — разве не давал он клятву забыть о насилии и обо всем, что с ним связано!

— Это, должно быть, Викс, — веско произнес он, потом спросил послушника: — Послушай, он не угрожал сжечь это место, если не откроют ворота?

— Полагаю, что да, — скромно потупил глаза послушник. Видно, хотел скрыть довольную улыбку. — Однако брат Ульвин убедил его не делать этого.

— Тогда это точно Викс, — пробормотал Спартак и поднялся. — Очевидно, он совсем не изменился за эти десять лет. Хорошо, пойдем узнаем, что ему надо.

Они миновали сумрачные холодные коридоры — единственным источником тепла здесь служила открытая дверь в пекарню, — добрались до посыпанной гравием дорожки, петляющей мимо геометрически правильных лужаек, невысоких деревьев и клумб, засаженных цветами. Повсюду можно было видеть группы новичков, одетых в серые рясы, между ними попадались и прибывшие с других планет студенты. Эти были в скромных гражданских нарядах, выглядящих в этом саду удивительно вызывающе. Студенты группировались вокруг наставников — те, как было принято в университете, носили шоколадно-бурого цвета робы. Здесь, в саду, и проходили занятия. Здесь обсуждали спорные моменты истории рода человеческого. Редкие обрывистые фразы доносились до Спартака, составить на их основе впечатление, какие же именно вопросы волновали молодежь, было невозможно. Он и не пытался! Что ни говори, а приезд брата, пусть даже сводного, — это событие! Ведь они не виделись десять лет!..

Однако появление Викса оказалось событием не только для него. Для брата Ульвина тоже — у него от негодования губы тряслись, а для смотрителя ворот, человека старого, невозмутимого, круглолицего, это было настоящим потрясением.

— Этот бандит!.. Этот головорез!.. — Смотритель выпучил глаза и бессильно сжал и разжал пальцы. — Он угрожал мне оружием. Мне! И всему Энануорлду!.. Успокой его, Спартак. Уговори утихомириться, тогда он сможет войти сюда, иначе я за его жизнь и грошика не дам. Слышишь эти крики? Это крестьяне из ближайшей деревни собираются возле ворот. Переполошил всю округу. Ох, намнут они ему бока!..

— Для этого позволь мне выйти, — спокойно предложил Спартак. — Думаю, мне удастся уладить все миром.

— Но прежде угомони этого нахала, потом пусть он заходит во двор, — настоятельно попросил брат Ульвин и достал из связки, висящей на поясе, нужный ключ. — Знаешь, — поделился он со Спартаком, — если бы скважина была побольше, он непременно вытащил бы меня через нее.

Спустя минуту Спартак вышел на пыльный проселок, который вел в деревню, расположенную в долине. Как предупредил его Ульвин, на противоположной стороне дороги толпились местные жители. Вели они себя предерзостно — улюлюкали, выкрикивали обидные слова. Все это приходилось выслушивать человеку, расположившемуся возле верстового столба. Лицо его было перекошено гневом, на правой щеке заметно выделялся снежной белизны шрам, располосовавший багровую скулу. Удивительно, как он до сих пор сдерживал себя! За спиной у Викса красовалось лучевое ружье, с помощью которого он мог разнести ворота до последнего болта.

Спартак подошел ближе, откинул капюшон. Викс замедленно поднялся, странным, взволнованным голосом окликнул:

— Спартак?..

— Да, это я. Хотя, когда мы расставались, у меня не было бороды.

Тут же на лице Викса вырисовалось выражение горькой обиды, он сузил глаза.

— Так и есть, — тихо выговорил он.

Потом сплюнул, повертел плечом — видно, тяжесть карабина утомила его, — и зашагал по направлению к деревне.

Глава 2

Толпа крестьян от удивления смолкла, лишь кто-то в заднем ряду позволил себе засмеяться. Викс на ходу грозно глянул в ту сторону, и смельчак тут же заткнулся.

— Викс! — выкрикнул Спартак.

Куда только девалось искусство самоконтроля, которое он десять лет осваивал на Энануорлде! Он подхватил рясу, приподнял подол и вприпрыжку, неуклюже переваливаясь на ходу, побежал вслед за братом. Задники сандалий зашлепали о пыльную землю. Догнал только после изнурительной пробежки.

— Это все, — переведя дыхание, спросил Спартак, — ради чего ты разыскивал меня?

Викс внезапно остановился, повернулся в сторону младшего брата — пальцы его сжались в кулаки. Он набычился, вскинул голову, вытянулся — видно, хотел взглянуть Спартаку прямо в глаза, а роста не хватало. Затем презрительно сплюнул и все так же многозначительно, с угрозой, сказал:

— Я не мог поверить, я надеялся, что все, что мне рассказывали о тебе, — гнусная ложь!

Спартак невольно усмехнулся — пусть ростом не вышел, зато характер дай Бог любому. Стальная пружина!.. Между тем Викс с прежней обидой продолжил:

— Мне бы никогда в голову не пришло, что сын правителя Эсконела способен в такой момент спрятаться в норке. Плевать ему на справедливость! Ладно, я не хочу никого принуждать силой!.. Дело твое. Я ухожу, отправлюсь на поиски Тиорина — посмотрю, способен ли он разговаривать на языке, который предпочитают честные и храбрые мужчины.

— О чем ты говоришь? — ледяным тоном осведомился Спартак.

Глаза у Викса вспыхнули.

— А-а, ты боишься за свою роскошную бороду! Как бы ее не выщипали! Неужели ты ничего не слышал, что случилось на Эсконеле? Ну ты даешь! Об этом говорят на каждом углу, в каждой таверне, а здесь, на Энануорлде, где хранятся сведения обо всем, что случается в галактике, есть люди, которые, оказывается, туги на ухо?

Спартак наконец овладел собой, восстановил дыхание, проделал несколько ментальных упражнений. Гнева он не испытывал, обиды тоже. Дурное предчувствие навалилось на него — с ним он боролся. Он хорошо знал Викса — это был открытый, честный малый. По пустякам он бузить не станет.

— Мы в основном занимаемся прошлым, Викс. Пытаемся понять, каким образом рухнула империя, что привело ее к такому концу. Настоящее нас мало заботит. Я как раз занимался историей Эсконела… Послушай меня, не перебивай!.. Я занимался Эсконелом, но мой интерес касался прошлого. Последние известия, которые я получил с родины, пришли пять лет назад.

— Рассказывай! Может, эта деревенщина тебе поверит, но не я.

Викс кивнул в сторону собравшихся на обочине крестьян, притихших и стоявших как бараны. Викс неожиданно нахмурился, махнул рукой:

— Кто тебя знает, может, ты на самом деле ничего не знаешь? Все-таки ты мне брат… Ходат мертв и…

— Мертв?! — воскликнул Спартак. — Когда? Как?

В то же мгновение — Викс еще не успел рот открыть — его утянуло в прошлое. Перед ним явилась картина их последней встречи — очертилась ясно и подробно. Вот она, поляна в саду королевского острова Гарда, расположенного посреди великого тропического океана на Эсконеле…

* * *
Они собрались в последний раз — три брата, больше никого на поляне не было. Самый старший из присутствующих, Тиорин, затем Викс и, наконец, самый младший, Спартак. Он, как обычно, держался в стороне. С детства привык наособицу… Может, потому что его мать была второй женой правителя, да и происхождением она не очень-то славилась.

Скоро сопровождавшие их слуги оставили принцев одних. Некоторое время Тиорин молчал, младшие братья не решались первыми начать разговор. День тогда выдался чудесный. Издали доносился неспешный рокот прибоя, в траве гудели насекомые. Время для них было самое рабочее — трудись, не зевай, опыляй цветы. Спартак, готовящийся к отъезду, внимательно поглядывал на братьев — хотелось как можно надежнее запомнить их лица. Как ни крути, а после родителей они были единственными близкими людьми.

Оба рыжеволосые, коренастые, грудастые и длиннорукие — сил им было дано немерено. Оба похожи на отца… Таков же и Ходат, который в те дни являлся правителем Эсконела. Спартак резко отличался от сводных братьев — прежде всего ростом и некоторым изяществом фигуры, которое заметно скрадывала сутулость, свойственная всем прилежным ученикам. Он был в мать, родословная которой оставляла желать лучшего. Была она певицей и учительницей, вырастила ее бабушка, которая никогда не распространялась, от кого она зачала вторую жену правителя.

Спустя год после смерти первой жены отец Спартака женился вторично, однако этот брак тоже закончился трагически. Планетарный катер правителя был сбит молнией.

Помнится, во время встречи с братьями он без конца терзался мыслью — зачем Тиорин собрал их? Что задумал? Всего месяц назад они стали сиротами. Он тоже.

В такт с его раздумьями Тиорин подал голос:

— Все произошло так неожиданно…

Спартак даже вздрогнул.

Неожиданно? Тут же волной яркий образ — полыхающая фигура матери, ее обожженное, безгубое лицо, растянутое в безмолвном крике. Это было ужасно! Гибнущий в огне отец…

— Я уверен, — продолжил Тиорин, — никто из нас даже в мыслях не держал ничего подобного. Даже Ходат. Страшная смерть! Рано или поздно Ходату пришлось бы взять власть в свои руки, но чтобы в таких обстоятельствах… Мы никогда прежде не обсуждали подобные вопросы, теперь пришел срок взглянуть в лицо вставшей перед нами проблеме. Спартак? — окликнул он младшего брата.

Тот испуганно вскинул голову.

— Ты многое знаешь о том, как погибла империя, — сказал Тиорин. — Ты знаешь, что происходило там-то и там-то. Какой ценой досталось людям ее наследие?

— Ты имеешь в виду… — осторожно начал Спартак. Тут же в его сознании мелькнула смутная догадка. — Ты намекаешь на те раздоры, которыми сопровождалась борьба за власть, за обладание этими запасами? Но почему?..

Утвердившись в этом предположении, он добавил про себя: «Вот, значит, с какой целью ты собрал нас здесь!»

Тиорин словно разгадал его невысказанную мысль.

— Именно! — ответил он. — У меня есть подозрения, что кто-то не прочь узурпировать престол Эсконела.

Викс порывисто шагнул вперед, лицо его перекосило от гнева. Тиорин поднял руку, осадил его взглядом, заставил вернуться на место.

— Не надо дергаться, Викс. И в пафос тоже не следует впадать. Все мы с детства были приучены, что наступит день и Ходат займет престол. Не думаю, чтобы кому-то из нас пришла в голову дерзкая мысль сместить его. Мы все вместе выросли, знаем друг друга, как самих себя. Более того, нам изнутри известно, что такое власть. Что в ней хорошего? Нескончаемый ежедневный труд и, если говорить откровенно, маловато наград и почестей. Все это в условиях повышенного риска, о покое можно только мечтать. Спасибо, мне не надо… Вы, насколько мне известно, тоже не сходите с ума от честолюбия. Опасность, как мне кажется, грозит совсем с другой стороны. Ее трудно уловить, трудно обозначить.

Тиорин устроился в кресле, вырезанном в стволе векового дерева — крона его густо зеленела над головами принцев.

— Думаю, и Спартак не сможет точно обозначить угрозу, однако мне не дают покоя кое-какие истории, которые мне довелось слышать. От них, знаете ли, веет ледяным холодком. Дело вовсе не в соперничающем наследнике, который спит и видит, как бы свалить старшего брата. Кое-кто может сработать более тонко. Викс, ты командовал армией, которая подавила восстание в северных провинциях. Тебе, как никому другому, должна быть понятна моя мысль.

— Ну, подавил, — резко ответил Викс, — и горжусь этим.

— Давайте предположим, — продолжил Тиорин, — что прошло пять лет. Или десять… Кое-кто из недовольных вновь задумал мятеж. Как они должны действовать? В лоб? Бессмысленно. Что, если сначала распустить слух, что втайне ты, Викс, на их стороне? Не просто сплетню, а отлично замешанную на какой-нибудь размолвке утку. Что ты, мол, спишь и видишь, как бы сподручнее захватить власть и, восстановить справедливость. Вот почему ты решил возглавить мятежников. Как считаешь, поставят тебя снова главнокомандующим? Ты знать ничего не будешь — и вдруг такое недоверие. Потом только вбивай и вбивай клинья в трещину.

Спартак невольно оценил, с каким тактом Тиорин обошелся со вспыльчивым и неудержимым Виксом. Нельзя вступать с ним в пререкания, нельзя выяснять отношения — так недалеко и до ссоры. Следует сразу поставить перед ним задачу, пусть он займется делом. Так и получилось. Викс пожал плечами и кивнул:

— Это вполне может случиться.

— У нас на планете проживает девятьсот миллионов человек, — раздельно сказал Тиорин. — Подобную интригу организовать, в общем-то, не так сложно. Кого заговорщики изберут своей мишенью? Вы не задумывались об этом? А я несколько ночей не спал. Конечно, моя кандидатура, как ни горько это говорить, в списке числится первой. Я куда менее дисциплинирован, чем Ходат, мне в голову никогда не приходило, что на мои плечи могут взвалить бремя власти. Поэтому я вел себя куда более раскованно, чем старший брат, и — надеюсь, вы не будете спорить — пользуюсь… э-э… несколько большей популярностью, чем он. У меня очень много сторонников, вот что я хочу сказать. Однако сама мысль о бунте мне ненавистна, всем понятно, чем гражданская война может грозить нашей планете. Тем более когда тобой начнут манипулировать жадные до власти политиканы. Не смотри на меня такими глазами, Спартак, та же участь может ждать и тебя. Даже в большей степени!

— Меня? — спросил Спартак. — С какой стати? Я четвертый сын…

— Вот именно, — кивнул Тиорин. — У тебя неподмоченная репутация, не то что у нас с Виксом. Партия заговорщиков вполне может сделать на тебя ставку. Им покажется очень удобным посадить в кресло правителя ученого, далекого от насущных забот. Лучшей марионетки не придумаешь! Зная тебя, я сомневаюсь, что кто-то сможет тобой манипулировать. Но!..

Викс, непосредственная натура, схватил Спартака за плечо, недоверчиво заглянул ему в глаза — неужели тот способен на измену? Спартак невольно улыбнулся, однако средний брат вполне серьезно подтвердил:

— Охотно верю, Тиорин. Я всегда считал, что Спартак у нас молокосос. Конечно, много знающий, пользующийся авторитетом. Обо мне сам знаешь какая слава идет. Буян, гуляка… Ты попал в самую точку, Тиорин, этот парнишка не так прост, как прикидывается.

«Парнишка! — невольно усмехнулся Спартак. — Это в двадцать четыре года я все еще молокосос».

Он резко сбросил руку Викса со своего плеча. В следующее мгновение усилием воли заставил себя успокоиться и, скрывая раздражение, спросил:

— Все это, Тиорин, праздная болтовня. Что ты предлагаешь по существу?

— Я считаю, что мы, все трое, должны покинуть Эсконел.

Наступила тишина. Издали вновь долетел шум прибоя, в листве зашуршал полуденный ветерок. Спартак с болью в сердце припомнил время, проведенное на этом чудеснейшем из миров. Это была его родина, единственная и неповторимая… Аккуратные тихие городки, бледные на закате горы — их серебристо-пепельные пики вечно блистали в перламутровом небе; теплые экваториальные моря, благодатные для всякой рыбной живности. Народ на этой планете жил неплохо, в том была заслуга его отца. Мать его, рожденная за много световых миль отсюда, пожившая более чем в полутора десятках звездных систем и только на Эсконеле нашедшая счастье, была похоронена здесь. Он был ошарашен и едва не спросил вслух: Ты это серьезно? Никогда больше не увидеть Гард, заход солнца, когда дневное светило опускается в море за Клыками Дракона? Никогда больше не отведать рыбу, пойманную неподалеку от острова, не пожевать хлебца, испеченного на равнине Йюл? В своем ли он уме?..

В своем, едва слышно вздохнул Спартак. Решение трудное, но в нынешней неспокойной обстановке вполне разумное. Он ответил с неожиданной для самого себя твердостью:

— Мне кажется, ты прав, Тиорин. Я согласен уйти. Меня частенько занимали мысли об Энануорлде. Поселиться в тамошнем университете, заняться поиском и осмыслением документов, касающихся судьбы империи… Да, — задумчиво добавил он, — это очень даже неплохой вариант.

— Охотно верю, — ответил Тиорин. Он сухо, через силу, улыбнулся. — Я тебе завидую. Ты хотя бы знаешь, чем займешься. А я?.. Отправлюсь в путешествие, мне потребуется много времени, чтобы вычеркнуть Эсконел из сердца. А ты, Викс?

Они оба разом взглянули на среднего брата. Спартак внутренне был готов, что тот сейчас взорвется, начнет яростно кричать, что он никогда не оставит родной дом. У того действительно в глазах заполыхало пламя, однако заговорил Викс на удивление спокойно:

— А вы не подумали, что мой отъезд многие сочтут за бегство, и те слухи, о которых ты упомянул, Тиорин, вдруг найдут подтверждение?

— Нет, — спокойно ответил старший из братьев. — В случае нашего отъезда это было бы нелогично. У тебя не останется соперников…

— Значит, вот как ты обо мне думаешь?

— Ты ошибаешься. Я наоборот считаю, что эти слухи не имеют к тебе никакого отношения.

— Ладно, — махнул рукой Викс.

Он неожиданно отвернулся, бросил взгляд в сторону накатывающегося прибоя. Постоял, словно пытался через заросли кустарников и купы деревьев увидеть безбрежную водную гладь, наконец спросил:

— И в самом деле, что меня удерживает здесь? Вы, наверное, считаете, что я пригрелся под крылышком у старшего брата и мне тут медом намазано? Как же, на севере тишь да гладь, если кто-то посмеет поднять голову, достаточно пьяного сержанта со взводом солдат, чтобы заткнуть ему глотку. Стоит мне разгуляться, устроить драку, Ходат по-отечески пожурит меня. Как бы не так! Надоела мне эта опека. То отец выговаривал, теперь Ходат примется за меня. Сыт по горло! Со всеми женщинами, которые мне нравились, я уже нагулялся, все вина попробовал, всех зверей перебил. Разве что на приплод оставил. Хорошо, я тоже покину Эсконел. Уйду по доброй воле. Туда, где есть нужда в храбрых мужчинах. Наймусь на службу, скажем, на тот же Меркатор или отправлюсь охотиться на пиратов в Великую Тьму.

Он по-прежнему смотрел в сторону океана. Его лицо выглядело откровенно несчастным.

* * *
События того дня в мгновение ока промелькнули в памяти Спартака. Вернул его в реальность голос Викса:

— Ходат убит. — Брат особенно надавил на последнее слово. — Теперь узурпатор правит Эсконелом. Он ввел какой-то ужасный культ, о котором никто и никогда не слыхивал. Что творят его подручные монахи, словами не передать.

— Когда это случилось? Как? — нетерпеливо спросил Спартак.

— Эта новость долго шла до меня. Я в то время находился на Батире Дэп. Первым моим побуждением было собрать войско и попытаться освободить Эсконел, однако жила оказалась тонка. Для подобного предприятия нужно много денег, а у меня… — Он усмехнулся. — Вдали от родины мне не очень-то повезло.

Странная это была улыбка. Половина лица искривилась, а та скула, на которой запечатлелся шрам, осталась неподвижной. Губы тоже… Впечатление было жуткое — Спартак сначала даже поежился, потом обратил внимание на глаза. Взгляд Викса не изменился, да и душа, по-видимому, тоже. Это был все тот же рубаха-парень, свой в доску. Шумлив, конечно, задирист — что уж тут поделаешь. Такой характер…

— Кроме того, — продолжил Викс, — этот Бьюсион — так зовут этого негодяя — уже крепко взял власть в свои руки. Свора презренных предателей передала ему все документы, теперь он не спускает с меня глаз. Я полагал, что ты сразу оставишь Энануорлд, как только услышишь эту новость, а ты все еще прячешься в своем университете…

— Ты должен был сразу связаться со мной, — резко оборвал его Спартак. — Ладно, ступай во двор. Там перекусишь и расскажешь все подробно.

— Они меня не пускают, — проворчал Викс.

— Конечно, потому что на тебе столько оружия. Вступающие в наш орден дают обет никогда не брать его в руки. Ни при каких условиях!.. Во внутренних помещениях университета даже ножами запрещено пользоваться. Ты можешь оставить карабин брату Ульвину. Он сохранит его, а перед уходом вернет.

— Веселенькое дело! — вздохнул Викс — Стоило ли отправляться в такую даль, чтобы узнать, что мой любезный братец стал заядлым миролюбцем. Даже клятву дал… В такой момент! Посмотрим, как ты поведешь себя, когда услышишь, что творится на Эсконеле.

Глава 3

— Ничего не скажешь, тепленькое местечко ты нашел себе, — заявил Викс, опускаясь в мягкое кресло, стоявшее в переднем зале, предварявшем вход в трапезную. Орден, членом которого имел честь быть Спартак, одной из своих обязанностей считал предоставление крова и пищи усталым путешественникам. За время своих похождений Виксу еще не приходилось иметь дело с подобным заботливым уходом — ему принесли холодное мясо, вдоволь хлеба, даже блюдо с фруктами поставили. Такие фрукты в доме правителя Эсконела были редкостью, а тут пожалуйста!.. Вот это да — и вина не пожалели. Правда, слабенькое, не то что имперский ансинард. Видно, здешние обычаи требуют, чтобы у этих «непротивленцев» головы всегда были ясные.

— Понятно, почему ты отправился сюда, — добавил Викс.

Рот у него был полон, он с удовольствием вгрызался в аппетитную мякоть ножки каталаба, время от времени хитро поглядывал на младшего брата. Прожевав кусок, он сказал:

— Конечно, это лучше, чем бродить по белу свету, как мы с Тиорином.

Спартак не стал ему объяснять, что законы гостеприимства не распространяются на членов ордена. Викс не сразу бы и поверил… Он уже составил мнение о младшем брате, и вряд ли годы странствий дали ему возможность изменить его. Как он тогда, во время их последней встречи, выразился? Молокосос?.. А до того? Правильно, «красная девица». Пусть его! Виксу не дано понять, что за маской немногословия, нежелания бузить могут скрываться и храбрость и ум. Стоит ли вступать в спор, в эту минуту как раз только ссоры не хватало.

Вместо этого он попытался втолковать Виксу:

— Энануорлд так же мало пострадал от катастрофы, разразившейся в Аргианской империи, как и Эсконел. Пожалуй, и того меньше… Я не знаю, почему именно этот изолированный мир был когда-то выбран в качестве центра галактической культуры. Возможно, устроители университета пожелали оградить будущее хранилище знаний от столичных суеты и гама, однако эта тишина досталась дорогой ценой — добраться до Энануорлда непросто.

— Мне можешь не объяснять! — воскликнул Викс. — Я испытал это на своей шкуре. Прочувствовал до последней жилочки…

Он одним махом осушил кружку, наполненную вином, и тут же протянул ее стоявшему рядом студенту в серой робе, чтобы тот вновь наполнил ее.

— Клянусь звездами! За последние пять лет мне не приходилось отведывать более вкусного угощения! Как же я был глуп, когда, уехав с Эсконела, вступил в орден воинов.

Спартак невольно моргнул.

— Ты тоже состоишь в ордене?

Викс кивнул. Рот у него опять был набит. Прожевав, он принялся рассказывать:

— Я решил связать свою судьбу с одним из осколков имперской армии, вроде бы сохранившим боеспособность после развала Аргуса. К сожалению, все они там пропитаны высокомерием, все твердят о восстановлении единого галактического правления и сокрушении мятежных миров. Однако все это не более чем дымовая завеса. Мне приходилось спать на голой земле, пить грязную воду, обходиться без всякой медицинской помощи, подвергаться облучению. Видишь шрам? Таких у меня много. Это все память о тех днях. Сказать по правде, все было не так плохо. Это работа была мне по нраву. Если бы мне пришлось копаться в земле ради куска хлеба, я бы, наверное, сошел с ума.

Он доел остатки еды, откинулся к спинке кресла и громко рыгнул. Потом уставился на Спартака.

— Ты, верно, считаешь, что ничего особенного не произошло? — сурово спросил он. — Я думал, ты завалишь меня вопросами, пока я ем.

— Зачем? — пожал плечами Спартак. — Я надеюсь, ты сам мне все расскажешь. Обстоятельно, подробно… В любом случае, услышав о смерти Ходата, я испытал что-то подобное шоку. Теперь ты поел, так что рассказывай.

Викс погрозил младшему брату пальцем:

— Ты всегда был темной лошадкой. Держался наособицу. Стыдился выказать свои чувства перед другими. Если, конечно, они у тебя есть — чувства!

Спартак между тем настойчиво повторил:

— Я бы хотел услышать все, с самого начала.

— Ну, от меня ты этого не услышишь, — пожал плечами Викс. — Я так полагаю, что никто не знает всех деталей, исключая тех негодяев, захвативших Эсконел. Тебе лучше расспросить этого дьявола Бьюсиона или сучью ведьму Лидис. Можешь обратиться к Шри — тоже известная сволочь. Однако они, мне кажется, вряд ли поделятся с тобой. — Он бросил короткий взгляд в сторону брата. — Я смотрю, ты моргал всякий раз, когда я употреблял такие выражения, как «сучья ведьма», «дьявол», «сволочь». Ты больше не пользуешься в разговоре подобными терминами?

Спартак долго думал, прежде чем дать ответ.

— Отчего же. Трудность в другом — эти дефиниции не совсем точно обозначают суть вещей. Понимаешь, существуют записи, в которых отражены факты, говорящие, что среди мутантов появлялись особи, обладающие необычными талантами. Суть имперской политики заключалась в том, чтобы ограничить появление подобных экземпляров. Самым главным для аргиан было сохранить статус-кво. Правда, в уничтожении подобных выродков особенно преуспевали крестьяне и городские низы. Обычно такие дети не выживали. Тех, которым повезло, вывозили за границу обитаемого мира. Говорят, что там теперь есть целые планеты, населенные мутантами. Так что слова типа «сука», «ведьма» имеют всего лишь побочное значение. Или метафорическое…

— Я бы хотел тебе кое-что пояснить, братишка, — сказал Викс. — Ты выражаешься на том языке, на котором написаны ваши ученые книги. Говори проще! — Гость еще раз залпом осушил кружку. — Или тебя так долго держали взаперти, что ты забыл, как надо вести беседу?

Укол достиг цели. Щеки у Спартака вспыхнули, однако он тут же осадил себя. Это был старый приемчик Викса, он любил вывести собеседника из равновесия.

— Прости, брат, — кивнул Спартак. — Возможно, ты прав, я слишком долго просидел в келье. Много молчал. Но на это были серьезные причины. — Он глянул на брата, словно предупредил его — постарайся понять. — Я трудился над историей Эсконела.

— Тьфу! — выругался Викс. — Меня вовсе не интересует прошлое, оно давным-давно мертво. Куда больше беспокойства доставляет грядущее. Разве в твоих мудрых книгах не сказано, что именно будущее находится под нашим контролем, в то время как прошлое — всего лишь неуловимое состояние, которое можно искать бесконечно. У нас нет никакой власти над ним, над реальным прошлым, — вот почему человек так старательно переписывает его каждый раз, когда того требуют обстоятельства.

Он решительно протянул кружку в сторону послушника, тот молча наполнил ее вином.

— Кроме того, — в прежней, немного развязной манере добавил он, — я не понимаю, как можно изучать историю какого-либо объекта, находясь от него на таком расстоянии. Эсконел сам по себе есть его история. Я имею в виду то, что там происходит ежедневно.

Спартак хмыкнул, однако успел перехватить подвернувшееся на язык крепкое, способное поставить этого невежду на место словцо. Этого мгновения хватило, чтобы с изумлением признать, что по существу Викс прав. Более того, он и выразился вполне научно. Эти упреки — они… того… вполне разумны.

— Никак не ожидал, что ты способен так тонко прочувствовать проблему. И выразиться с таким философическим изяществом.

— Клянусь девятью лунами Аргуса! — воскликнул Викс. — Если за десять лет странствий ты не способен научиться чему-нибудь стоящему, грош тебе цена. Можешь считать себя мертвецом. — Он выпрямился в кресле, положил руки на пояс, словно подлокотники мешали ему, и добавил: — А я совсем не похож на мертвеца. Если бы ты только знал, где мне только не довелось побывать! Однако сейчас не время рассказывать о своих приключениях. И ссориться нам ни к чему. Я расскажу все, что мне известно, при этом, нравится тебе или нет, я все равно буду называть Лидис «проклятой ведьмой».

Ты сам вызвал меня на спор, хотел было возразить Спартак и в следующую секунду утихомирился — хватит! Достаточно!.. Кивком он предложил Виксу продолжить.

— Причины, по которой я называю Лидис ведьмой или колдуньей, на мой взгляд, очевидны, — еще раз настойчиво повторил рыжеволосый гость. — Вспомни-ка, можно ли найти на свете более здравомыслящего человека, чем Ходат? Он не скрывал своих планов по государственному переустройству Эсконела. В этом смысле женитьба была для него важнейшей политической акцией.

— Точно, — подтвердил Спартак. — Помнится, он постоянно носился с идеей посредством династического брака установить союз с каким-нибудь процветающим миром, сумевшим оправиться после крушения империи.

— Верно. Теперь прими во внимание то упорство, с которым Ходат всегда стремился к цели. И вдруг он женится на женщине без рода, без племени, чья родная планета находится неизвестно где! — воскликнул Викс. — Если это не колдовство, то я не знаю! — Он широко развел руками. — Ладно, слушай дальше. Эта женщина, Лидис, объявилась внезапно — вышла из неизвестно откуда появившегося корабля и была такова. Просто растворилась в человеческой массе. Как ей удалось попасться на глаза Ходату, не могу сказать, но как только они встретились, он забрал ее с собой. С того дня на Эсконеле все пошло наперекосяк. Правитель во всеуслышание заявил — так, по крайней мере, дошло до меня — эта женщина является частью его самого. Ей, мол, ведом его внутренний мир… Каково? Мог Ходат в здравом уме сотворить такое? Дальше — больше: не прошло и недели, как он объявил ее своей неофициальной женой.

Викс сделал паузу, глянул на младшего брата, который сидел с озадаченным лицом, и продолжил:

— Ладно, объявил и объявил — не он первый, не он последний из правителей, однако неплохое начало для невесть откуда взявшейся женщины. Говорят, она изумительно хороша, но и это объяснение тоже малоприложимо к Ходату. На людях она всегда появляется в черном длинном платье, волосы покрыты мелкой сеткой. Что-то вроде вуали… Слушай дальше. Проходит месяц-другой, и вдруг на Эсконеле обнаруживается заговор — точь-в-точь как предсказывал Тиорин. Кто, как ты думаешь, раскрыл планы заговорщиков? Правильно, эта ведьма. Она якобы проникла в их сознания и выявила все детали.

— Телепатическая мутация, — прошептал Спартак. — Судя по недостоверным сведениям, что-то такое действительно имело место… Прости, продолжай.

— Дальше — больше! На Эсконеле стали появляться жрецы Бельзуека. Имперская политика всегда придерживалась принципа свободы вероисповедания, так что хочешь поклоняться идолам — поклоняйся. Не хочешь — не надо. Под этим соусом эти новоявленные улавливатели душ и появились на нашей планете. С формальной точки зрения, им никто не мог запретить основывать святилища. Постепенно Ходат все внимательнее стал прислушиваться к их советам. Надеюсь, понятно, что Лидис придерживается именно этого культа. Оказывается, он широко распространен на ее родной планете Бринза. Как только пошел слух, что сам Ходат тайно принял посвящение, народ забеспокоился. Когда же кое-кто стал утверждать, что правитель замыслил ввести эту религию на всем Эсконеле, люди встревожились всерьез. —Викс посмотрел на брата, чье лицо, после всплеска удивления, опять стало непроницаемым, озадаченно крякнул. — Хорошо, теперь слушай внимательно.

— Но!.. — неожиданно вскрикнул Спартак, чем поверг в смущение старшего брата. Вот тебе и тихоня, вот тебе и человек без чувств! Ученый между тем смутился и уже прежним ровным голосом добавил: — Ничего, ничего! Продолжай.

— Главным и самым отвратительным из жрецов был некто Шри. Этакий калека, никогда не снимавший черные одежды. В конце концов Лидис окончательно завладела волей и разумом Ходата, в свою очередь, она была глазами и ушами Шри. Скоро был введен новый налог, с помощью которого должен был финансироваться фонд Бельзуека. Деньги шли на распространение нового учения, подготовку кадров, строительство храмов. Это был еще один шаг к пропасти.

Первым человеком, кто поднял голос протеста против надвигающейся угрозы, был Гридник. Помнишь его?

— А как же — инспектор главного космопорта.

— Правильно. Я тоже хорошо знал его. По одному случаю… Он первым забил тревогу, никак не мог понять, откуда прибывают эти орды монахов, прислужников, мелкой шушеры и прочей пакости. Их наплыв был подобен потопу. Он решил проверить все документы, касавшиеся этой самой Бринзы, залез в имперские архивы. К своему удивлению, в документах, относящихся к тому периоду, не нашел ни слова о такой планете. Никаких упоминаний!..

Он с победоносным видом пристукнул кулаком по столу.

— Это ничего не значит, — откликнулся Спартак. — Власть империи никогда не распространялась на всю галактику. Правда, многие именно так и считают. Бринза может относиться к пограничной полосе, это неимоверно далеко от ядра галактики.

Спартак сам почувствовал неубедительность подобного объяснения.

— Ну, и какая польза Эсконелу, — спросил Викс, — если эти пришельцы являются пиратами или мутантами? Нам все равно — чужаки они и есть чужаки. Однако послушай, что было дальше. Я еще и до середины не добрался. — Его лицо потемнело. — Введенный налог оказался лишь малой частью обширных мероприятий, направленных на расширение влияния нового культа. Каждый день объявлялись новые льготы для его жрецов, основывались фонды при храмах. Так продолжалось год, затем еще один, и наконец… — он сделал паузу, — жрецы предложили перейти к главному обряду — к жертвоприношениям. Думаю, эти требования и открыли глаза Ходату. Он слишком любил планету и свой народ, чтобы пойти на это. Здесь и Лидис ничего не могла поделать.

— Жертвоприношения? — Голос у Спартака дрогнул. — Ты имеешь в виду…

— Да, человеческие жертвоприношения. Они не стали давить на правителя, просто подождали, когда к Эсконелу подойдет Бьюсион со своими кораблями. Его флот был достаточно велик, примерно с таким же мне пришлось сражаться в районе Батиры Дэп. Все корабли из прежних, имперских… В сражении они взяли верх. Ходат был убит, и на престол правителей Эсконела сел Бьюсион. Подругой его стала Лидис. Она оказалась приманкой, на которую клюнул Ходат. Теперь весь Эсконел лежит в руинах, прахом пошли все планы нашего отца.

— Кто-нибудь продолжает оказывать сопротивление захватчику? — спросил Спартак.

— Есть такие. Я слышал, что Тигрид Дзен — помнишь его? — то ли подался в бега и там, на задворках галактики, собирает армию, то ли прячется на какой-то планете в нашей звездной системе. Пытается разгадать, с помощью какой уловки Бьюсион овладел нашим миром. По последним сведениям, пыл сопротивления постепенно угасает.

Спартак опустил голову.

— Мне… — тихо сказал он, — мне необходимо поговорить с отцом Эртоном. Подожди немного, я закончу свои дела, соберу вещи и отправлюсь с тобой.

— Ну-ка! — Викс изучающе глянул на брата. — Ладно. Подобный поступок более подходит сыну правителя. Однако я предупреждаю, у меня нет возможности забрать твои книги и таскать их по всей галактике. За эти десять лет я привык путешествовать налегке.

— Все, что мне надо, находится в моей голове, — едва слышно ответил Спартак и вышел.

Глава 4

В коридоре он на мгновение остановился, жестом подозвал проходящего мимо послушника. Им оказался тот самый юнец, который принес ему известие о приезде брата, — он был дежурным в тот день. Малый вздохнул, однако покорно последовал за Спартаком. Тот на ходу дал инструкции:

— Сообщи отцу Эртону, что мне необходимо срочно увидеться с ним. Собери мои пожитки, уложи их в дорожные сумы. Затем отправляйся на кухню и попроси приготовить еды в дорогу. Пусть не скупятся…

У первого же поворота их пути разошлись: послушник свернул направо — в той стороне находилась келья, в которой жил Спартак. Ученый же двинулся прямиком в библиотеку.

Он вошел в просторный, высокий зал и сразу направился в сторону рабочих кабинок. Даже не удосужился поприветствовать хранителя библиотеки, брата Карла, сидевшего на особом возвышении, позволявшем обозревать все помещение. Хранитель осуждающе глянул на Спартака.

Кабинок в зале насчитывалось около пятисот, разделявшие их стенки были невысоки. Свободным оказалось место во втором проходе, в пятом ряду. Спартак вбежал туда — даже дверь за собой позабыл закрыть, рухнул в кресло и торопливо пробежал пальцами по кнопкам на панели, располагавшейся перед ним. Войдя в компьютер, он задумался: в каком виде получать заказанную информацию? Лучше всего в распечатанном виде. Затем тяжело вздохнул, нажал на соответствующую клавишу и назвал имя планеты.

— Бринза. Предположительно обитаема, местоположение неизвестно.

Машина приняла запрос. Еще бы, усмехнулся Спартак, это вам не Эсконел, говоря по совести, маленький заброшенный мирок. Понятно, что Гридник не мог ничего там раскопать. Вполне могло так случиться, что в имперских докладах о ней ничего не сообщалось. Другое дело хранилище на Энануорлде!

Из небольшого отверстия выползла небольшая карточка размером с человеческую ладонь. Там было написано:

«Бринза, планета, предположительно обитаема, местоположение неизвестно. Данных нет. Попробуйте изменить запрос».

Спартак тут же порвал карточку и сунул обрывки в приемник мусора. Затем сказал:

— Бельзуек. Религиозный культ или общественное явление, принявшее религиозную форму.

Машина размышляла немного дольше, чем в первом случае, однако информации на карточке тоже оказалось очень мало.

«Бельзуек». Название и предмет поклонения религиозного культа, в настоящее время внедряется на просторах галактики. Появился на Эсконеле четыре года назад. Даты основания нет. Сведений о ритуале нет. Неподтвержденные данные о человеческих жертвоприношениях помечены как «невозможное».

Он сделал паузу, затем продолжил:

— Бьюсион, личное имя. Лидис, личное имя.

Он вновь умышленно воздержался от всякого упоминания об Эсконеле. Пусть компьютер сам поищет. Он был уверен, что и на этот раз сведения будут скудными — за десять лет, которые он потратил на изучение всего, что имело отношение к Эсконелу, ему почему-то ни разу не попадались эти имена и названия.

Так и есть. Он просмотрел выползшую из щели карточку.

«Бьюсион». В настоящее время является правителем Эсконела. «Лидис». В настоящее время супруга Бьюсиона, правителя Эсконела. По неподтвержденным сведениям, узурпировали престол и помечены как…»

Спартак нисколько не удивился, что библиотечный компьютер, выставив в конце сообщения многоточие, проявил непонятную стыдливость. Он не смог сдержать ярость и в клочья изорвал оказавшуюся в руках карточку.

— Идиот! — глухо выругался он. — Из всех придурков придурок!

Все, что выдал ему компьютер, представляло собой выжимки из разговора с Виксом. Обычное дело! Брат Ульвин, как всегда, информировал машину, что у ворот находится путник, прибывший неизвестно откуда. Родом с Эсконела… Машина, следуя программе, подслушала их беседу и извлекла из нее информацию. Подобными способами пользовались редко, однако эта техника всегда была в полной готовности. Недаром Энануорлдский университет славился на все имперское пространство как самый богатый в информационном отношении центр.

Некоторое время он сидел и обдумывал создавшееся положение. Его надежды собрать все данные о Бринзе и Бельзуеке и представить их Виксу окончательно рухнули. В этом было что-то от детской похвальбы, ему очень хотелось показать брату, что они здесь, в этом тепленьком местечке, тоже не даром едят свой хлеб. Выходит, Викс имел все основания подсмеиваться над ним.

Кому теперь нужна история Эсконела в том виде, в котором он хотел изложить ее? Бьюсиону? Лидис? Смешно!.. Что же ты за историк, если за столько лет так и не узнал, что творится на родной планете. Надо же, снабдил машину точной информацией!.. Ага, пришедшей из третьих рук.

Он почувствовал холодок в груди. Получается, что и цель, ради которой он столько лет корпел над книгами, не более чем самообман? Ради чего он портил глаза, набивал память всевозможными, никому не нужными сведениями? Прекрасная мечта — извлечь уроки из прошлого и наметить пути к новому возрождению человечества, основанному на этот раз на собственных достижениях, на собственных поисках и заблуждениях. Долой данную нам взаймы технику! Долой неизвестных хозяев, сумевших одолеть нашу расу с помощью удивительного, не имеющего прецедентов подкупа!..

Что осталось от этих надежд, если самое главное, что двигает жизнь, самое существенное в процессе познания — информация! — собирается с помощью таких способов и в таких объемах? Когда-то, в имперскую эпоху, сюда стекались новости с миллионов освоенных миров. Этот поток был едва одолим, но в ту пору машины кое-как справлялись с ним. В нынешнее время один курьез следовал за другим. Он вспомнил, каким неслыханным событием оказалось его появление в стенах этого заведения. На него первое время смотрели как на свалившегося с того света. В момент его прибытия последние известия об Эсконеле, имевшиеся в библиотеке, были двухлетней давности. Это при том, что Эсконел является одним из самых процветающих миров. Ему, новичку, пришлось рассказывать о своей родине… О каком возрождении может идти речь? Кому нужен урок, извлеченный из прошлого, если на его Эсконеле людей начали приносить в жертву?

Это было смешно и ужасно. Не знаешь, рыдать или смеяться…

Дверь в кабину отлетела в сторону. Спартак обернулся, на пороге стоял перепуганный, совсем молоденький студент, под мышкой у него торчал угол магнитофона.

— Ой! Простите, брат, я почему-то решил, что эта кабина свободна.

— Ничего. — Спартак, успокаивая его, вскинул руки. — Я забыл закрыть за собой дверь. Я уже закончил, так что можете заходить.

* * *
Отец Эртон несколько мгновений подыскивал слова, потом наконец решился.

— Вы должны извинить меня. Скорее всего, мне не следовало упоминать об этом, однако интересы дела превыше всего. Брат Спартак, прежде всего мы являемся учебным заведением и только во вторую очередь центром сбора и распределения информации. Мы даем прибежище таким, как вы, исключительно из соображений вежливости. Мы позволяем ученикам пользоваться всеми нашими средствами в надежде, что они отблагодарят нас важным научным трудом, особым вкладом в понимание исторических процессов. До поры до времени, конечно, мы не упоминаем о такого рода обязательствах, но в нашем случае я просто вынужден заметить, что ваш труд еще не закончен, а вы уже собираетесь покинуть нас.

Глава ордена особо выделил глагол «покинуть», при этом бросил на Спартака выразительный взгляд.

Ученый вздохнул. Он всегда с уважением относился к старику и теперь почувствовал себя неловко. Говорят, глава университета недавно отметил свое столетие…

— Отец, у меня и в мыслях нет навсегда покинуть орден, — ответил он. — Это все из-за последних новостей с Эсконела.

— Более того. — Отец Эртон словно не заметил сделанного собеседником замечания и продолжил прежним старческим, чуть надтреснутым голосом: — Брат Ульвин написал отчет о встрече с вашим сводным братом. Там сказано, что подобных грубиянов ему встречать не доводилось. Он явился сюда вооруженным. С ног до головы!.. И на лице шрам — свидетельство буйного характера и участия в боевых действиях.

— Но Эсконел в такой беде…

— Вы, конечно, искренне считаете, что желаете вернуться сюда, — в том же ключе продолжал отец Эртон.

Спартак поразился — старик как будто не слышит его, все говорит, говорит. Размеренно, бесстрастно…

— Но некто — например, тот же узурпатор Эсконела — не примет во внимание ваши планы, и ваши шансы на возвращение станут… пффф!

— Простите, я совсем другое имел…

— Это было бы весьма неприятно — потерять разум такого калибра, как ваш. Тем более из-за недальновидной попытки остановить вал разложения и упадка, надвинувшихся на освоенную часть вселенной, и даже повернуть его вспять. Охотно соглашусь с вами, что Эсконел — прекрасный мир, и в дни империи слава о нем звучала повсюду. Но то же самое можно сказать и о Декладоре, о Праксьюлуме, о Норге…

— Декладор до сих пор является вполне процветающим…

— Теперь перейдем к заключению — оно, на мой взгляд, удручающе. Если вы покинете университет, вам придется нарушить обет. Вы будете вынуждены в той или иной форме использовать насилие. Поэтому вернуться уже не удастся. Вам не будет позволено.

Старик выпрямился, откинулся к спинке кресла, взглянул на Спартака.

— По характеру я вовсе не агрессивен! — воскликнул Спартак и тотчас прикусил язык. Даже старика он выслушивал, едва сдерживая раздражение, все старался его перебить. Что это, как не одна из форм давления на собеседника. Нет, надо объясниться… — Ни о каком насилии и речи не идет! Я просто намеревался…

— Ваши намерения мне понятны. Вы собираетесь ради некоего героического жеста отбросить десять лет упорного труда. Скорее всего, вас ждет гибель, но даже если вы останетесь в живых, у вас все равно слишком мало шансов повернуть вспять колесо истории. Обогнать время еще никому не удавалось, тому примеров много. Я понимаю волнение, которое вызвало у вас сообщения с Эсконела. Поверьте, я сам после семидесяти лет, проведенных здесь, однажды поймал себя на необъяснимой ностальгической тоске, проникшей в сердце при воспоминании о мире, где я родился. Тем более в такой ситуации, о которой поведал ваш сводный брат. Я представляю, какие муки вы должны испытывать. Тем не менее я взываю к вашему благоразумию и требую, чтобы вы хорошенько выспались и приняли окончательное решение поутру. После зрелых размышлений…

Спартак молча поднялся, сказал холодно, сквозь зубы:

— Теперь послушайте меня. Я хочу обрисовать будущее, которое ждет университет, если все мы встанем на вашу точку зрения. Наступит день, и кто-нибудь вспомнит о том, что где-то на задворках существует этакий милый, уютный Энануорлд. Совсем-совсем беззащитный… Он пошлет сюда свои корабли и высадит на эти зеленые лужайки орду своих солдат. Что будет дальше, я не хочу описывать. Надеюсь, вы не забыли, чем обычно занимается пьяная солдатня на зеленых лужках с местными женщинами? Даже если мое предположение не более чем вымысел, однако, согласитесь, очень правдоподобный. В любом случае спокойствие и мир на Энануорлде, возможность размышлять и нравственно совершенствоваться обеспечивали такие миры, как Лудор, Эсконел, Декладор. Эти миры являлись надежным барьером для всяческих поползновений со стороны пиратов и прочей падали, шныряющей в Великой Тьме.

Отец Эртон не моргая долго смотрел на Спартака, потом спросил:

— Чтобы дойти до этой мудрой мысли, вам потребовалось десять лет?

— Гораздо больше. Всего несколько минут, но они стоят десяти лет. Я вдруг подумал, до каких степеней упадка докатилась наша раса, если то, что случилось на Эсконеле и подобным ему планетам, никого не трогает.

— Эту искру заронил в вас сводный брат?

— Да.

— Возможно, нам следовало более детально расспросить его. — Адамово яблочко на дряблой шее старика дернулось. — Если вспомнить, что ваш гость сообщил брату Ульвину — да-да, в те минуты, когда он угрожал разнести наши ворота, — то получается довольно интересная картина. Он находится на службе у ордена Аргуса, который был создан из остатков Десятого имперского флота. Этот орден был нанят Меркатором, чтобы завоевать два ближайших к нему мира. Наемники разграбили три города на Пувадии — это у них называется «кормежкой». Они истребили осколки Двадцать седьмого имперского флота, так как не пожелали терпеть конкурентов. Напрашивается вопрос — неужели один из этих конкистадоров спит и видит, как спасти Эсконел и создать из него ядро будущей возрожденной цивилизации?

— Сомневаюсь, чтобы мой брат что-либо слышал о возрождении цивилизации, однако судьба Эсконела его тоже волнует. Кроме того, я привел свои причины. Не его.

— Тогда вы свободны, — вздохнул отец Эртон. — Но помните, если вы ввергнете себя в пучину насилия, не тратьте время на возвращение.

* * *
Викс ждал его у ворот в компании с братом Ульвином. Увидев Спартака, ученый обнялся с ним, пожелал доброго пути. В этот момент в воротах появился молодой послушник, который с трудом волочил три большие дорожные сумки.

— Эй! — крикнул Викс. — Предупреждаю, я путешествую налегке. Не рассчитывай, что я буду тащить такой груз.

Спартак улыбнулся. В детстве он был хилым, тщедушным ребенком. Ему не раз доставалось от Викса. Он и теперь, наверное, решил, что ничего хорошего от младшего брата ждать не приходится. Времени нет объяснять ему, что занятия в университете касались не только духа, но и тела. Эти три сумки для Спартака были легче перышка. Он без всякого усилия взвалил их себе на плечи.

— Пошли, — сказал он.

Викс поперхнулся, удивленно глянул на брата.

— Послушай, — неожиданно мягко начал он, — если тебя здесь держат какие-нибудь важные дела, оставайся. У меня нет никакого желания тащить тебя силком.

— Не беспокойся, — ответил Спартак. — Этот вопрос уже решен. Бывает, что десять минут стоят десяти лет. Ну, так ты идешь?

— Конечно! А как же!.. — сразу засуетился Викс. Он выхватил свое оружие из рук Ульвина и торопливо зашагал за младшим братом.

Глава 5

Первые полмили они прошли молча. Пустынная, скудная местность открывалась перед ними. Редкие купы деревьев, режущее сияние местного ослепительного светила… На вершине холма, на который они взбирались, играли дети. Те из толпы, для кого появление в этих краях всякого нового человека оказалось неслыханным событием, двинулись за братьями. Правда, старались держаться поодаль.

Спартак моментально погрузился в раздумья — сказывалась давняя привычка к размышлениям. Он с детства был подвержен созерцательности и теперь с радостью впитывал ее всю, до последнего штришка, до самой махонькой былинки, едва заметного цветового перелива на перламутровом небосклоне. В этом ему равных не было. Он любил анализировать, запасать — особенно во время пеших прогулок — ощущения и дельные мысли, выстраивать логические конструкции или попросту мечтать. Выдумывать сказки… В университете его научили медитировать, укладывать эту свою привязанность в особые рамки. Теперь он умел одновременно и размышлять, и следить за окружающим, развлекаться сочинением невероятных историй и предугадывать реальную опасность. Все сразу! Вот и на этот раз, в то самое мгновение, когда к нему обратился шагающий чуть впереди старший брат, у Спартака уже был готов ответ.

— Выходит, по-вашему, это самое удобное место для научных занятий, для сбора информации, для всей подобной чепухи? — неожиданно зло спросил Викс и, не дожидаясь ответа, раздраженно добавил: — Неужели у вас нет хотя бы примитивного планетарного катера? Что за удовольствие месить пыль ногами!..

— Это было сделано сознательно. Хочешь не хочешь, но чтобы добраться до университета, надо целый день брести пехом. Знаешь, как паломники в древности… Если ты решил воспользоваться транспортным средством, значит, ты гость или посетитель. Наша обитель расположена в центре обширного десятиугольника, в вершинах которого расположены звездные терминалы. Оттуда можно легко покинуть планету. Этого вполне достаточно для мира, который был выбран под галактический центр хранения знаний. Правда, возле деревни есть местный аэропорт.

Викс пожал плечами:

— Святая галактика, сколько серьезных дел я упустил из-за этой пешей прогулки. Надо же, мне приходится на своих двоих добираться до ближайшего порта. Ты давай быстрее топай, времени у нас в обрез.

Спартак не ответил, и еще с полмили братья шли молча. Наконец Викс смирился, перестал чертыхаться, задышал ровнее. Младший брат поинтересовался:

— На чем ты долетел сюда? На рейсовом звездолете?

— Какого черта! Конечно нет! В этом секторе расписание составлено таким образом, что добраться до этой дыры можно только раз в месяц, а то и в два. Потом сиди и жди, пока они наберут новую команду, заменят старые трубы. Нет уж, теперь у меня есть свой собственный корабль.

— У тебя есть корабль? — удивился Спартак. — Молодец! До сих пор я не слышал, чтобы кто-то владел большим звездолетом.

— Воображаешь, будто у меня огромный лайнер, какие летают на пассажирских линиях? — хмыкнул Викс. — Как бы не так. Это небольшой разведчик имперских времен. Возможно, один из самых первых кораблей, которые земляне обнаружили, когда вышли в космос. Мне так сказали… Я никогда не отваживался подсчитывать, сколько лет должно быть моей старушке.

— Двадцать тысяч, — тут же откликнулся Спартак.

— Чего двадцать тысяч? — глянул на него Викс.

— Лет…

— Не может этого быть! — решительно возразил брат. — Двадцать тысяч лет! Ты в своем уме?

— Если твой разведывательный катер относится к исходной серии, так и должно быть. От основания империи до ее крушения прошло от восьми с половиной до девяти с половиной тысяч лет. К тому моменту, когда мы нашли корабли наших предшественников, им уже — первым образцам — было по меньшей мере столько же.

— В сознании не укладывается, — покачал головой Викс. Он надолго задумался — по-видимому, решил подыскать более подходящую тему для беседы. Куда больше в тот момент его интересовал шагающий рядом с ним человек. Может, поэтому он с такой настороженностью поглядывал на Спартака? Брат-то он брат, но десять лет тоже не шутка. Чем он тут занимался? С детства у них не было особой близости — все-таки в подростковом возрасте разница в четыре года — это много. Теперь им предстояло опаснейшее предприятие. С кем придется идти в бой? Спартак признался себе, что этот вопрос и ему был не безразличен.

Неожиданно Викс спросил:

— Я так понимаю, что ты на этом собаку съел? На истории?..

— Пришлось потрудиться, — кивнул Спартак, — особенно в первые годы, когда я попал на Энануорлд. Я тешил себя фантастической идеей, что, возможно, мне первому откроется, как же возникла империя. Почему вдруг именно эта форма правления оказалась такой живучей? Наивные мечты!.. Сначала я обнаружил, что записи, документальные свидетельства, относящиеся к той эпохе, почти не сохранились. Что там почти! Их вообще считанные единицы. Понимаешь, мы вырвались на просторы галактики подобно потопу. Точнее, взрыву, и нас с умопомрачительной скоростью разнесло по свободному пространству. Естественно, в такие эпохи не до протоколов и хроник. Кроме того, свидетельства очевидцев, участников, всякие отчеты, справки, объяснительные бумаги частенько подвергались уничтожению. И время поработало… У меня сложилось впечатление, что восстановить, хотя бы в общих чертах — я уж не говорю о деталях, — как сложилась империя, нам никогда не удастся. Впрочем, точно такое же положение и с эпохой гибели этого исполинского государства. Та же самая история — всякий документально зафиксированный факт в период гражданских войн имел важное политическое значение. Это понятно?

Викс отрицательно покачал головой.

— Скажем, вопрос, кто первым заселил ту или иную планету. С точки зрения претензий на власть это очень важно.

— Плевать мне на этих первых поселенцев. Меня другое интересует — как же могут летать корабли, возраст которых исчисляется десятками тысячелетий? Почему хозяева бросили их?

— На этот счет есть несколько интересных предположений. Наиболее, с моей точки зрения, убедительное заключается в том, что раса создателей звездолетов потеряла к ним интерес. Их более не занимала физика…

— Как это?

— Ну, скажем, они перешли в другое телесное состояние, и для перемещений в этих новых оболочках корабли уже стали не нужны. Может, они ударились в созерцательные размышления о смысле жизни…

— О чем? — перебил его Викс.

— Может, решили выяснить, в чем цель их существования.

— Мне бы их заботы, — вздохнул Викс.

— Это только догадка, — сказал Спартак. — Вот еще одна гипотеза — наши предшественники покинули Млечный Путь. Им здесь стало скучно, они изучили галактику от края и до края, и эта работа их утомила. Они решили отдохнуть. Вот что интересно — что ни говори, а строить они умели. Их корабли уже много тысячелетий находятся в эксплуатации и все еще летают. Правда, скоро этому придет конец.

— Как бы не так, — усмехнулся Викс. — Их знаешь сколько. Они еще послужат нам.

— Верно, однако если рассматривать процесс в целом, то невольно приходишь к выводу — то, что не смогло разрушить время, целенаправленно гробим мы. С каким-то неистовством, бездумным ухарством мы тратим чужие запасы. Конечно, купить корабль очень дорого, однако его содержание владельцу практически ничего не стоит, так как они являются самовосстанавливающимися системами. Ремонтируют себя сами, запчасти создают сами. Все сами… Первый имперский флот Аргуса состоял из примерно миллиона транспортных и боевых средств. Эта армада была становым хребтом могущества империи. Кроме него, по свободному пространству шныряло множество других звездолетов. А теперь? Ты же сам сказал, что в этом секторе пассажирский рейс бывает раз в месяц, а то и в два.

— Но мы же и сами строим корабли, хотя…

— Вот именно — хотя. Где их строят? Только не на пространстве, когда-то подчиненном империи. В Великой Тьме, в межгалактическом просторе — вот где! Иногда мне хочется проникнуть в те дали и своими глазами взглянуть на умельцев, которые освоили звездные технологии, которым не нужны подсказки исчезнувших благодетелей.

— Веселенькое дело очутиться в этом гадючнике! Живым оттуда точно не выберешься. Что касается меня, то мне куда более привлекательным кажется ядро галактики. Оттуда, наверное, все видится по-другому. Миллионы миллионов планет не более чем камешки на ладони, а все эти суетящиеся людишки только микробы. С другой стороны, — засмеялся Викс, — ни один из этих камешков не греет сердце, как Эсконел. Все-таки нам довелось родиться в чудесном краю.

Спартак ничего не ответил — переложил груз на другое плечо. Трудно было поверить, что последнюю фразу Викс произнес искренне. О прежнем Виксе не скажешь, чтобы он отличался сентиментальностью. Хотя и в лицемерии его не заподозришь. Спартак искоса глянул на брата — что ж, хвала галактике, если старший брат сохранил в душе какие-то теплые чувства. Легче будет воевать. Интересно, каким стал Тиорин? Неужели им когда-нибудь удастся стать друзьями? Это было бы замечательно!

— Давай я понесу сумку? — неожиданно предложил Викс. — Любую…

— Хм. Нет, спасибо. Они не такие тяжелые, какими кажутся. Когда устану, я скажу.

После долгой паузы Спартак спросил:

— Где ты взял свой корабль?

— Он достался мне в уплату после того, как мы разгромили восставший Двадцать седьмой флот.

Младший брат вспомнил предупреждение отца Эртона. Что теперь поделаешь? Не возвращаться же с полдороги.

— Это далеко не все, что мне досталось из добычи, — продолжил Викс. — Там было много чего ценного, однако все ушло, как и пришло. Вмиг утекло между пальцев. — Он на мгновение задумался, потом покачал головой. — Действительно, как я не подумал… После стольких лет воздержания тебе будет трудно привыкнуть к нашей жизни.

— У тебя что, на борту женщина?

— Точно. Как ты угадал?

— Это совсем не трудно. Рабыня?

— Мне не нравится, когда ты начинаешь выражаться таким тоном, — резко заявил Викс. — Я не плачу ей за это, если ты именно это имеешь в виду. Да, она живет со мной, я ее кормлю, одеваю. Она создает хоть какой-то уют, хлопочет по хозяйству. Что еще нужно от женщины? Правда, есть еще одна причина, по которой эта девушка, не будучи рабыней, предпочла компанию мужика. О ней, конечно, трудно догадаться человеку, просидевшему десять лет взаперти.

— Вы уже давно вместе? — улыбнувшись, спросил Спартак. Вот, оказывается, как представляет братишка его жизнь в университете. Не будем его разубеждать.

— Около пяти лет. — Викс чуть покраснел, махнул рукой. Впереди уже вырисовывались контуры транспортного терминала, расположенного возле деревни. — Отлично! Отсюда мы через час доберемся до космопорта.

* * *
— Вон она, моя старушка. — Заметно повеселевший Викс указал рукой на небольшой разведывательный катер. — Невелика птичка, зато моя. Ты давай размещайся, а я пойду заплачу за стоянку. Получу разрешение — они здесь до сих пор придерживаются древних правил регулирования движения.

— А-а… эта твоя девица? — всполошился Спартак. — Скажи хотя бы, как ее зовут, а то неудобно будет при встрече.

— Винета. Не беспокойся, она о тебе уже наслышана.

Спартак пожал плечами и двинулся вперед к указанному ему катеру. Под ногами расстилались шестиугольные серовато-стальные плиты. Кое-где невысокими угловатыми холмами возвышались здания служб. Удивительно, отметил про себя Спартак, что-то здорово изменилось в этом мире за последние несколько лет. У его братца появился собственный межзвездный катер! Каково?.. Раньше об этом и подумать было нельзя — кораблями владели правительства планет, мощные торговые компании и другие подобные корпоративные объединения, но чтобы в личной собственности?..

Он на мгновение застыл на месте. Как же сразу не сообразил — была особая категория двуногих, которая владела собственными звездолетами.

Пираты! Жуткие существа. Их и людьми стыдно назвать.

Спартак зашагал дальше — лучше не развивать эту идею.

Наконец он добрался до корабля, входная лестница была приставлена к корпусу. Он неуклюже взобрался на верхнюю площадку, скинул с плеч сумки. Потом костяшками пальцев осторожно постучал по обшивке.

Двадцать тысяч лет! С ума можно сойти!..

Дверь была заперта. Странно, подумал Спартак, почему бы девице не открыть? Он внимательно осмотрел замок, внешнюю плату, к которой надо было прижать ладонь. Прижал. Дверь открылась сама собой…

Ну, дела! Это было не похоже на Викса. Разве можно оставлять корабль открытым. Мало ли что. Он заглянул внутрь:

— Эй, Винета, ты здесь?

Во входном шлюзе было пусто, гулко. Спартак втащил сумки, обошел корабль. Здесь, собственно, спрятаться было негде. Рубка, короткий коридор, несколько кают на верхнем и нижнем ярусах. Он на всякий случай проверил и санитарные узлы. Пусто!

Викс застал его, растерянного, в рубке.

— Что стоишь столбом? — спросил брат.

— Твоей девицы на корабле нет.

— Как так? Когда я уходил, она была здесь. Винета? Винета?..

Его призыв резко завибрировал — никто не откликнулся. Теперь Викс обошел все помещения, заглянул во все уголки. Когда он вновь появился в рубке, левая сторона его лица полыхала от ярости.

— Сбежала! После всего, что я сделал для нее. Стоило только отлучиться, и она сразу дала деру! Все оставила и сбежала.

— Викс, — мягко сказал брат, — ты удивляешься?

— Что ты имеешь в виду? — не понял тот.

— Вспомни, как ты дома обращался с женщинами. Рано или поздно это оборачивалось против тебя. С тех пор ты не очень-то изменился.

— Я и говорю — стоило мне отвернуться, как она сразу улизнула.

— Не совсем так. Она дождалась, пока ты доберешься до Энануорлда. Этот мир славится спокойной, мирной жизнью. Может, она устала от постоянных перелетов, разве так не может быть? Что ее ждет с тобой? Неустроенность, нескончаемые опасности. Теперь ты задумал штурмовать Эсконел.

— То, что ты говоришь, не имеет никакого отношения к Винете. Ты же ее никогда не видел. Чтобы она согласилась стать домашней курицей?.. — Викс смахнул пот, выступивший у него на лбу. — Ладно, давай оттащим твои пожитки в нижнюю кабину. Кстати, это была ее каюта, там, должно быть, остались кое-какие ее вещи. Надо бы собрать их и известить местные власти — пусть забирает. Мне ее тряпки не нужны.

Неожиданно взгляд его угас, он с тоской посмотрел на сводного брата.

— Пошли. Может, оно и к лучшему, а то, знаешь, женщина на корабле… Тебя это будет смущать… Хотя мне что-то не верится в ее побег. Она могла сделать это гораздо раньше. Те миры, не в пример этой задрипанной планете, были куда богаче и цивилизованнее. Такое впечатление, что она опасалась встречи с тобой.

Спартак ничего не ответил, подхватил сумки и отправился на нижний ярус корабля, куда ему было указало.

Глава 6

Спартак принялся осматривать предназначенную ему каюту. Вид у него был хмурый, он прикидывал и так и этак. Что такого он, собственно, сказал? Не было ничего необычного в том, что женщина сбежала от Викса. Такое не раз случалось и в прошлом. Брат был не очень щедр на вежливое обхождение — бывало, и поколачивал подружек. Почему бы этой Винете не дать деру? Решила — хватит с нее, и поминай как звали. Другое дело, не стоило вот так, прямо в лоб, говорить об этом Виксу. Вот что значит годы, проведенные в университете. Там всегда говорили то, что думали, а здесь, в обыденной жизни, надо быть тактичнее. Это урок на будущее, упрекнул себя Спартак.

Он вздохнул, перебрал кое-какие вещички, свидетельствующие о том, что совсем недавно здесь помещалась особа женского пола, очистил полки встроенного шкафа от всякого хлама. Заглянул в выдвижные ящики… Глядя на этот мусор, вполне можно было составить мнение о хозяйке каюты. Вот оригинальной формы раковина. Судя по голубоватому свечению, ее нашли на одной из планет, на которых моллюски в процессе обмена веществ перерабатывают медь. Вот ожерелье, составленное из твердых кристаллов розового, синего и желтого цветов. Вот превосходного качества солидо — стереоскопический снимок, на котором изображены улыбающиеся мужчина и женщина. По-видимому, родители Винеты.

Девица как девица…

В следующем встроенном шкафу он обнаружил с десяток платьев и других женских нарядов, а также какой-то непонятный струнный инструмент. Что бы это могло быть, он так и не догадался. На нижних полках нашел несколько смен постельного белья.

Кажется, все осмотрел. Теперь можно переодеться, скинуть наконец эту бурую робу. Он достал из сумки одежду и облачился в обычный костюм, в котором десять лет назад появился в Энануорлде. Все оказалось впору. Выходит, за это время он не обрюзг, не раздался, как некоторые, вперед и вширь — это открытие откровенно порадовало Спартака.

Тут он вспомнил, что найденный музыкальный инструмент видел в руках у матери. С его помощью, как нередко говорила мама, она зарабатывала на жизнь. Что-то здесь не так — его тоже кольнуло, как и Викса. Какое-то странное бегство! Оставила наряды, этот инструмент… Ладно раковину, но изображение родителей могла бы захватить с собой?

Может, она просто вышла ненадолго, решила чего-нибудь прикупить?

Некоторое время он в раздумье постоял посреди каюты, потом решительно сказал себе: В любом случае необходимо предупредить Викса. Никаких поспешных…

В следующее мгновение его настигла силовая волна. Неужели включились гравитационные двигатели? Подобное состояние на больших пассажирских лайнерах заметить было практически невозможно, но на маленьком катере… Ого, как шибает! Спартак едва удержался на ногах. Корпус завибрировал — эта равномерная тряска эхом отозвалась у него в желудке.

Первыми его ощущениями были испуг и гнев — ну и напарничек ему достался! Стартует, никого не предупредив. Сразу на полную мощность!

Преодолев неприятные ощущения, опираясь на стену, Спартак выбрался в коридор и двинулся к лестнице. Потом решил вернуться и хорошенько прикрыть дверь. В этот момент что-то мелькнуло на верхних ступенях — то ли чьи-то ноги, то ли кусок одежды. Может, ему показалось? Он на мгновение восстановил картину в памяти, однако волна тошноты накатила вновь, в сознании все смешалось, тем не менее Спартак успел сообразить: как ни крути, а эта девица Винета находится на борту.

Следом прихлынула тревога. Ощущение опасности было таким сильным, что он отказался от немедленного поиска. К тому же сам Викс тоже обыскал помещения, а кто лучше его знает свой корабль. Или его братцу неизвестно, где какой краник расположен на его корабле?.. Нет, прежде всего им необходимо повидаться. Немедленно!

В этот момент до него долетел крик:

— Спа-ар-так!

Тут же гравитационный привод оказался выключенным.

Спартака словно окатили ледяной водой, он едва устоял на ногах. Правда, тут же взял себя в руки. Он бросился вверх по лестнице, затем в несколько прыжков одолел коридор и ворвался в рубку.

Вот так девица померещилась ему на нижнем ярусе!

Здоровенный детина размерами с танисского быка, упакованный в одежду из грубой кожи, на ногах высокие ботинки с окованными стальными пластинками носками, схватился грудь в грудь с невысоким рыжеволосым Виксом.

Брат пытался головой ударить нападавшего в нос, однако тот успел отклониться. Они оба потеряли равновесие и рухнули на пол. Незнакомец вскочил первым и с размаху кованым носком ботинка въехал Виксу под ребра. Брату не хватило доли секунды, чтобы выхватить оружие. Очевидно, он оказался не готов к нападению и не среагировал на звук открываемой двери. Видимо, решил, что это Спартак. От второго удара Викс увернулся и выхватил кинжал, однако нападавший ударом ноги выбил оружие. Кинжал отлетел к пульту управления.

Спартак на мгновение ужаснулся — неужели так быстро ему предстоит забыть свою клятву? Что еще остается — скорее хватай оружие и рази врага в спину. Иначе будет поздно!..

В голове мелькнуло — ясно, отчетливо — замечание, часто повторяемое учителем в Энануорлде: «Всегда держи в памяти: насилие — это плохо. Это уже поражение. Если уж дело дошло до обмена ударами, значит, ты слишком поздно спохватился, выпустил ситуацию из-под контроля».

Спартак, увернувшись от дерущихся мужчин, бросился к пульту управления. Окинул быстрым взглядом расположение клавиш, кнопок, переключателей — в этот момент услышал хрипящий, истошный выкрик Викса:

— Спартак, Спартак, он меня задушит!

Время для младшего брата как бы замедлило свой ход — он все делал точно, стремительно. Мельком обернулся — детина вновь повалил Викса на пол и добрался до его горла. Затем опять глаза в сторону пульта. Цель определил мгновенно — вот этот подвижный рычажок, он сдвинут в крайнее нижнее положение. Прежде всего необходимо покрепче ухватиться за спинку кресла пилота, другой рукой, минуя нейтральное положение, перевести рычажок до отказа вверх.

Сделано!

Его сразу опрокинуло вверх ногами. Он был готов к подобному маневру и в момент перемены знака гравитации мягко, как гимнаст, опустился на ноги. Вот только с вновь возникшей вибрацией и последовавшим приступом тошноты справился с трудом. В глазах поплыли радужные круги. Сквозь них различил то, что рассчитывал увидеть, — Викс и оседлавший его бандит поменялись местами. Теперь брат был сверху, а нападавший, принявший на себя всю силу удара о потолок, лежал неподвижно. Однако неожиданно он зашевелился — по-видимому, начал приходить в себя.

Спартак потянулся, крепко ухватил брата за перевязь, на которой обычно подвешивалась кобура с лучевым пистолетом, и вновь перевел рычажок в крайнее положение.

Нападавший с глухим шумом шлепнулся об пол. Высота рубки была что-то около трех с половиной метров — вполне достаточно, чтобы второе падение лишило незнакомца сознания.

Викс, побарахтавшись в воздухе, упал мягко, на четыре точки. Спартак тут же перевел рычажок в нейтральное положение.

Переведя дух после таких замысловатых упражнений, он спросил Викса:

— Это кто такой?

— М-м… — промычал тот. Наконец полностью придя в себя, потер виски, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. — Что ты натворил?

— Изменил знак гравитации.

— Но!.. — Викс вскочил на ноги. — Но как? Ты уже летал на таких кораблях?

— Нет, прежде я их никогда не видел. Просто начал рассуждать логически. На звездолетах всегда на пульте управления размещен рычаг компенсатора гравитации, потому что это один из основных приемов управления кораблем. Затем нашел, какой рычаг оказался сдвинутым из нейтрального положения…

— Ты хочешь сказать, — Викс подозрительно смотрел на брата, — что ты принялся размышлять в тот самый миг, когда этот негодяй вцепился мне в глотку? Значит, пусть родной братишка погибает, а я посмотрю? Так выходит?..

Спартак догадался, что эта схватка была самой неудачной в жизни Викса. Действительно, он совершил несколько грубейших ошибок. Плохо обыскал корабль, позволил злоумышленнику пробраться в рубку и напасть сзади… Спартак заколебался — стоит ли сейчас говорить об этом брату?

Тот все не мог успокоиться.

— Значит, стоял и наблюдал?! Почему ты не схватил кинжал и не всадил ему в спину? Чего ждал?..

— Если бы я так поступил, — спокойно возразил Спартак, — он бы никогда не смог рассказать, зачем он напал на нас. Кто он вообще? А сейчас он всего лишь без сознания, и у тебя есть шанс допросить его.

— Уж я допрошу, — угрожающим голосом сказал Викс. — Уж он у меня попляшет. Для начала свяжем.

Он обыскал рубку в поисках шнура, на мгновение нырнул в коридор и выволок оттуда моток бечевки.

— Мне кажется неразумным применять к нему силу. — Спартак отважился вставить замечание. — У меня есть кое-какие препараты, которые, возможно, куда быстрее сделают его разговорчивым.

— Ты о чем? — спросил Викс, ловко стягивающий веревкой ноги и руки незнакомца.

— Я захватил с собой некоторые медицинские снадобья. Мне кажется, в этой ситуации они будут удобнее.

Он невольно глотнул. С детства Спартак испытывал отвращение ко всякого рода мучительству. Особенно ненавистной казалась жестокость по отношению к слабым— животным, детям… В голосе Викса ему послышались нотки, которые не оставляли сомнений в том, что ожидало нападавшего. Тут еще эта вибрация — желудок до сих пор корчится… Ему самому тоже неплохо было бы принять успокаивающее.

Спартак поспешно вышел из рубки и почти бегом направился к лестнице. У двери в свою каюту чуть замешкался, в это мгновение до него донесся отчаянный стук. Долетел снизу. Чудеса! Спартак, не веря глазам, оглядел пол у себя под ногами. Точно, кто-то еще раз забарабанил по плите. Он стал на колени и осмотрел ее, потом, робея, взялся за край и попытался оттащить плиту в сторону. Смотри-ка, пошла… Пошла!

— Луны Аргуса, вот это да!

Внизу открылась узкая яма, оттуда на него смотрело заплаканное смуглое девичье лицо. Вместо рта — какая-то тряпка, плотно забитая между губ. На правой щеке красовался внушительный синяк. Следом в глаза бросилось обнаженное тело, едва прикрытое разорванной одеждой. Он машинально протянул руку и вытащил девушку из ямы.

Она тут же вцепилась в него — так они и стояли несколько секунд. Девушку била крупная неодолимая дрожь. Спартак в растерянности подумал — может, погладить ее, успокоить, однако на этот раз рассудительности и знаний не хватило. Он просто не знал, как следует вести себя в подобной ситуации. К тому же сердце отчаянно заколотилось в груди. Он попытался вытащить кляп, однако девушка отрицательно замотала головой, потом с усилием вырвала грязную тряпку.

Отдышавшись, она спросила:

— Ты брат Викса?

Голос у нее был прерывистый, хриплый.

— Да. Я — Спартак.

— А он?..

— С ним все в порядке. Он в рубке, связывает этого длинноволосого детину. Это он, вероятно, засунул тебя сюда? — Спартак указал на отверстие в полу. — Как все произошло?

— Он заявил, что принес какую-то бумагу от администрации космопорта. Что он — официальное лицо. — Винета неожиданно глотнула, лицо у нее стало жалким. — Викс предупредил, что они здесь, на Энануорлде, такие бюрократы, соблюдают все параграфы, оставшиеся со времен империи. И мне тоже надо беспрекословно выполнять все их требования, иначе будут сложности с вылетом. Ну, я… и позволила ему войти.

Она отерла пот со лба, потом тронула пальцем синяк.

— Спасибо, что вытащили меня оттуда, — прошептала она. — Я так испугалась.

Девушка повернулась и бросилась вверх по лестнице.

Спартак невольно глянул ей вслед. Одежда на ней была разорвана до такой степени, что больше было видно тело, чем тряпки. У мужчины невольно перехватило дух. Он вдруг отчаянно позавидовал брату, который с легкостью знакомился с женщинами, без всяких усилий брал их и так же легко бросал. Насчет образа жизни, который вели в университете, Викс ошибался. Устав ордена вовсе не требовал давать обет целомудрия, сам отец Эртон более тридцати лет жил с подругой. Точнее, терпел ее выходки… Однако самому Спартаку подобные утехи оказались недоступны. Было у него две или три попытки связать свою судьбу с кем-либо из противоположного пола, но ему не повезло. То ли он был слишком скромен и робок, то ли по какой другой причине, но ему так и не довелось испытать счастья в личной жизни. Скорее всего, он никак не хотел жертвовать своими научными занятиями ради пустых, как ему всегда казалось, удовольствий.

Не такими пустыми они теперь представлялись ему.

Глава 7

Менее всего он ожидал услышать вопли и рыдания, которые доносились из рубки. На мгновение Спартак опешил, замер у металлической двери, переложил из руки в руку маленький черный чемоданчик с лекарствами. Наконец решительно отжал створку. Ролики чуть слышно скрипнули. В рубке на полу, прикрываясь от ударов Викса, лежала Винета. Голосила во всю силу…

— Ты что, — в свою очередь, кричал Викс, — не понимаешь, что я едва не погиб?! Ты этого хотела? Да?.. Зачем ты пустила его? Зачем открыла входной люк? Почему не держала под прицелом, ведь я оставил тебе оружие. О чем ты только думала?

— Но ты же сам предупредил меня, чтобы мы вели себя осторожно! — рыдая, выкрикнула девушка.

— Какой такой контролер мог явиться сюда, если хозяина нет на месте? Никто не знал, есть кто на борту или нет! — взорвался Викс. — Мне следовало запереть тебя.

Увидев, что дверь открыта, Винета поспешно бросилась из рубки. Спартак свободной рукой поймал ее, потом обернулся к брату и яростно заявил:

— Тебе не стыдно? Если ты до смерти перепугался, стоит ли срывать на ней злость? Ей досталось куда больше, чем тебе, — взгляни, какой синяк. Знаешь, где я нашел ее? Он загнал ее под плиту в коридоре. Как же ты осматривал свой корабль, если на нем смог спрятаться бандит? Почему ты не нашел ее? Ладно, — уже значительно мягче добавил он, затем открыл кейс, достал маленькую коробочку и протянул Винете пластырь. — Это прилепишь на кровоподтек, а этим, — он дал ей таблетку, — успокоишь нервы.

Девушка нервно глотнула, взяла пластырь, тут же сунула таблетку в рот и, едва справившись со слезами, запинаясь, спросила:

— Можно мне уйти?

— О, прости. — Спартак сдвинулся в сторону и освободил проход. — Тебе надо полежать. Все будет в порядке…

Спартак хотел добавить что-нибудь ласковое, назвать ее, например, «малышкой», однако не решился.

Винета тут же юркнула в коридор.

Викс, насупившись, бросил взгляд в сторону двери и глухо буркнул:

— Прости. Мне действительно не стоило вести себя подобным образом.

Спартак укоризненно глянул на него:

— У нас разве нет других забот, как колотить женщин? Ты бы лучше задумался, зачем этот молодчик пробрался на корабль! Что это — банальное ограбление или теракт?

Он подошел к незнакомцу, встал на колени.

— Интересно, долго он еще собирается разлеживаться?

— Подожди, — откликнулся Викс, — я его сейчас подниму.

Он уже совсем собрался ударить незваного гостя ногой под ребра, однако Спартак с нескрываемым сожалением глянул на него:

— Ох, Викс, что за методы? Оставь… Давай попробуем мои снадобья, может, это куда быстрее развяжет ему язык.

Ученый достал из чемоданчика небольшой пузырек с надетым на горлышко инжектором.

— Что ты собираешься дать ему? — решительным голосом сказал Викс.

— Это один из оставшихся со времен империи препаратов, так называемый эликсир правды. Говорят, он способен любому развязать язык, я лично в это не очень-то верю, и все-таки… В любом случае это средство подавляет контроль и освобождает память.

Спартак сунул кончик пипетки в рот бандиту и несколько раз нажал на боковые стенки.

— Ты считаешь, это поможет? — заинтересовался Викс и присел рядом на корточки. — Может, попробуем гироскоп? Раскрутим негодяя — и лады?..

— Ну и что он тебе, весь облеванный, расскажет? Можно ли будет верить тому, что он со страху наплетет? — ответил Спартак. — Послушай, братишка, в рассказанной тобой истории есть одно темное место. В нем, как мне кажется, ключ к тому, что случилось на Эсконеле.

— Ты об этой Лидис? — недовольно спросил Викс. — О Бьюсионе?..

— Нет, я о Бельзуеке. Все остальное — производное. Каким образом такой разумный, трезвомыслящий человек, как Ходат, попал под власть странного, я бы сказал, экзотического культа? Ведь наш брат, насколько мне помнится, был рационалистом до мозга костей. Можно выколотить подобные сведения с помощью центрифуги? То-то и оно. Этот бандит, возможно, и сам не догадывается, как попал под власть Бельзуека.

— Сколько же ты собираешься потратить времени?

— Несколько минут. От этого дуболома много не добьешься, но мне важно хотя бы уяснить картину и — не в обиду тебе будет сказано — проверить все, что ты мне рассказал.

Викс ничего не ответил, только поджал губы. Между тем Спартак пошлепал незнакомца по щекам:

— Эй ты, как себя чувствуешь?

Связанный человек, услышав вопрос, сразу открыл глаза. Он попытался освободиться от веревок. Скулы у него напряглись, словно ему отчаянно хотелось пригасить охватившую его слабость, бессилие перед чужой волей.

— Кто ты? — спросил Спартак. — Откуда прибыл сюда?

— Меня… — Бандит безуспешно пытался справиться со своим языком. — Меня зовут Корицу! — неожиданно громко выкрикнул он, потом сразу притих и едва слышно добавил: — Я прилетел с Эсконела.

— Откуда?! — Брови у Викса поползли вверх.

— Какое у тебя было задание? — торопливо спросил Спартак. — Кто тебя послал?

Незнакомец напряженно вглядывался в обитый серым пластиком потолок — то ли боролся с собой, то ли пытался вспомнить.

— Меня послал Бьюсион, — наконец ответил он. — Я должен был следить за Виксом и при удобном случае расправиться с ним.

— Зачем? — выкрикнул Викс.

— До Бьюсиона дошли вести, что ты собираешь армию, чтобы лишить его трона. Изгнать жрецов Бельзуека с Эсконела.

— Меня зовут Спартак. Я сводный брат Викса, — назвал себя ученый. — Это имя тебе что-нибудь говорит?

— Д-да. После того как я покончу с Виксом, мне было приказано разделаться с тобой.

— Как насчет Тиорина? К нему тоже решили подослать убийцу?

— Я… я не знаю, но думаю, что так. К тому моменту, как я покинул дом, никто не знал, где он находится. Ходили слухи, что он собирался отправиться в сторону ядра галактики. По другим сведениям, он все еще на Декладоре.

— Выходит, и нам надо двигаться в ту сторону, — заявил Викс и направился к пульту управления.

— Подожди, — остановил его Спартак. — Надо еще кое-что выяснить. Корицу, ты веришь в Бельзуека?

— Конечно. Все на Эсконеле поклоняются ему.

Викс глухо выругался.

— Кто такой Бельзуек?

— Он — всевидящий и всемогущий. Ему открыты мысли всех людей. Никто не может устоять против него. Он высшее существо, всем необходимо узнать об этом и поклониться ему.

— Он является мутантом? Представителем человеческого рода?

— Я его никогда не видел, однако жрецы утверждают, что он способен принимать любой облик. Он — сверхчеловек, предмет нашего поклонения.

Спартак отер пот с лица.

— До меня дошло, что он требует совершать человеческие жертвоприношения?

— Нет, ни в коем случае! — Незнакомец рванулся, попытался сесть, однако тут же снова свалился на пол. — Жрецы заявляют, что так утверждают только богохульники! Все свершается по доброй воле. Для каждого истинно уверовавшего это великая честь — послужить всемогущему подобным образом.

Спартак криво усмехнулся. Положение было куда хуже, чем он мог предположить. Если за такое короткое время Бьюсион и его супруга Лидис сумели оболванить все население планеты или большую его часть, их намерение освободить планету может оказаться практически невыполнимым. Ну уж, осадил себя Спартак, скажем так — трудновыполнимым. Все равно волна страха окатила его. Он искоса глянул на Викса — тот, по-видимому, тоже испытывал что-то вроде шока.

— Откуда появился Бельзуек?

— Жрецы утверждают, что он существует с момента сотворения галактики.

— Скажи, где расположена планета Бринза?

— Это святое место. Прекрасный мир, откуда пришли Бьюсион, Лидис, Шри и другие. Однако мне неизвестно, где она расположена.

— Декладор, — задумчиво бормотал Викс, стоявший у пульта управления, — Декладор… У меня и в мыслях не было так близко приближаться к ядру. Там до сих пор полно идиотов, мечтающих о возрождении империи. Слава им покоя не дает!.. Рискованное дело соваться туда. Говорят, Тиорин… — Он глянул через плечо и сменил тему: — Что ж, берем курс на… Куда мы направимся? А с этим что делать? Ты добился от него, чего хотел?

Спартак пожал плечами:

— Его надо бы расспросить подробнее. Его можно куда-либо спрятать?

— В ту же дыру, куда он загнал Винету.

— Нет, там слишком тесно, это совершенно неприемлемо. Мы можем закрыть его в подсобке.

— Ладно, там, впереди, есть помещение. Подожди, я помогу тебе перетащить его туда.

* * *
Покончив с этим, Спартак почувствовал неодолимую усталость. Сколько всяких приключений навалилось на него за сегодняшний день — еще утром он не предполагал, что вечером окажется на летящем в просторах космоса звездолете, схватится с наемным убийцей. Самым ужасным окажется подтвержденное сообщение о трагической судьбе, которая постигла родную планету. Он спустился на нижний ярус, постучавшись, вошел в каюту. Винета пристроилась на левой откидной койке и крепко спала. Дыхание ее было ровным. Возле подушки девушка сложила самые дорогие для себя вещи: солидо с изображением родителей, раковину и ожерелье из дешевых самоцветов.

Спартак осторожно поставил на пол свой чемоданчик, тихо вышел и направился в рубку.

— Это ты, Спартак? — сразу же спросил Викс, как только позади него скрипнула дверь.

— Да.

— Послушай, мне следует поблагодарить тебя. Сначала как-то не сообразил. Это было просто здорово — ну, твой приемчик, с помощью которого ты разделался с этим. Да и все остальное. Честно скажу, не ожидал. Надеюсь, теперь ты убедился, что все, что я рассказал насчет Эсконела, вовсе не бредятина. Это суровая правда, Спартак.

Спартак отрицательно покачал головой — упрямо дернул слева направо.

— Правда она, конечно, правда, только какая-то куцая.

Неожиданно он не сдержался и повысил голос:

— Невозможно это! — И после короткой паузы так же решительно добавил: — Этого не может быть.

— Чего не может быть?

— Скорость распространения процесса, его глубина просто невероятны. Вспомни этого Корицу! Всего за пять лет так обработать около миллиарда человек!.. Знаешь, чем дальше, тем охотнее я склоняюсь к тому, что ты был прав. Без колдовства здесь не обошлось.

Викс не высказал особенной радости, услышав признание младшего брата, просто усмехнулся и задумчиво ответил:

— Послушай, братец, знал бы ты, как я колебался перед тем, как отправиться на Энануорлд. Стоило, думал я, обращаться к тебе? Все-таки прошло десять лет. Чем он там теперь дышит, в своем университете? Видишь, как получается, любовь к Эсконелу ничем не выбить. Это, оказывается, покрепче чего другого связывает людей.

Спартак крепко пожал протянутую ему руку.

Спустя несколько часов, когда братья отправились к пленнику с едой, они обнаружили, что тот ухитрился повеситься на обрывке шнура, которым были связаны его руки. Братья долго смотрели на мертвое тело, потом переглянулись. Каждого, по-видимому, посетила одна и та же мысль: до какой же степени фанатизма надо дойти, чтобы вот так оборвать свою жизнь?

* * *
Тень ужасной смерти, предчувствие беды, которой угрожала обитаемой галактике мрачная тень Бельзуека, преследовала их до самого Декладора.

Гигантский, округлый, притуманенный атмосферой бок планеты уже второй час висел на экране. Все члены экипажа собрались в рубке. Чтобы смягчить неловкость, Винета без конца тараторила. Она уже совсем пришла в себя, ее кровоподтек уже не выглядел таким зловещим. Девушка приоделась и, расположившись возле Викса, который сидел за пультом, все время расспрашивала его — что из себя представляет эта планета, какой там климат, велики ли океаны. При этом она старалась не смотреть на Спартака. Тот, в свою очередь, тоже чувствовал себя неуютно.

Викс что-то неохотно бурчал в ответ, потом не выдержал:

— Что ты меня пытаешь? Спрашивай Спартака, он у нас ученый.

Девушка настороженно, соблюдая дистанцию, глянула на младшего брата. В присутствии друг друга они заметно смущались. В общем-то, большую часть полета девушка провела в своей комнате — вышла только теперь, вблизи планеты.

Винета так и не решилась обратиться к Спартаку, поэтому тот рискнул взять инициативу на себя.

— Во времена империи, — объяснил он, — Декладор являлся мощным форпостом на пути к галактическому ядру. Здесь размещалась главная база Третьего имперского флота. Кризис империи начался с того, что стали сокращаться ассигнования на поддержание боевой мощи государства, затем вообще прекратилось всякое финансирование этой планеты, она откололась как бы сама по себе. Местные власти сохранили контроль над своим участком космоса и объявили, что до сих пор находятся на службе империи. Собственно, так и есть, ведь не могло такое огромное государство исчезнуть напрочь — оно просто развалилось на отдельные фрагменты.

— Это как раз и беспокоит меня больше всего, — откликнулся Викс. — У меня давний разлад с этими тупицами. Они вбили в голову, что империя до сих пор процветает. Что касается меня, я считаю, что это не более чем фарс, и подобное упрямство лежит бревном на пути возрождения государства. Конечно, на какой-то новой, более широкой основе.

Спартак удивленно посмотрел на брата и одобрительно кивнул.

В этот момент замигал датчик на коммуникационной панели, Викс тут же нажал кнопку.

В рубке раздалось басистое надменное распоряжение:

«Назовите себя. Назовите свой корабль».

— Понимаешь, что я имел в виду? — глухо буркнул Викс, затем, обращаясь к далекому диспетчеру, громко ответил: — Викс с Эсконела, пилотирую свой собственный корабль. Цель прилета личная, прошу разрешения на посадку.

«Эсконел, хм?.. — Голос был слышен настолько отчетливо, словно собеседник располагался в соседней комнате. Диспетчер обратился к кому-то по соседству: — Эсконел — это где?»

После короткой паузы ему ответили более слабые голоса:

«Эсконел?.. Это где-то на краю, в Приграничной полосе, так мне кажется».

Прежний голос, не обращая внимания на слушающих его на корабле, пожаловался: «Кто бы решил за меня этот вопрос. В общем, так — ну их, всяких там с границы. Скажу, что мы не желаем их принимать».

В следующее мгновение уже другой голос, внезапно окрепший, не допускающий возражений, заявил с откровенной угрозой:

«Викс с Эсконела, вы находитесь под наблюдением имперских средств обороны. Вы слышите меня? Ваш корабль подлежит досмотру. Не пытайтесь нарушить этот приказ. Огонь будет открыт без предупреждения!»

Викс и Спартак обменялись тревожными взглядами.

— Что это все значит? — прошептала Винета.

— Взгляни на экран, сама поймешь, — срывающимся от ярости голосом тихо сказал Викс.

Он невольно привстал и потянулся к широкой светящейся панели, на которой ясно вырисовывалась самая большая луна Декладора. По краям ее густо высыпали звезды. Спустя мгновение в поле зрения с властной торжественностью вплыл огромный звездолет, напоминавший рыбу. Он медленно, словно пытаясь заглотить мелкую добычу, надвигался на них. Боевые эмблемы древней Аргианской империи ярко полыхали на носу и на корме. Впечатление было такое, словно время повернуло вспять и в галактике вновь воцарилась империя, простершая свою руку над миллионами обитаемых миров. Как бы в подтверждение на линейном корабле неспешно сдвинулись плиты и в открывшиеся порты выдвинулись жерла исполинских орудий. Их залп по яркости был сравним с блеском небольшой звезды. Впрочем, он и мощью ей не уступал.

Глава 8

Что делать — принять бой или пытаться бежать? Этот вопрос неотрывно вращался в голове Викса. И то и другое было смертельно опасно — шансов практически никаких. Кто-кто, а он хорошо представлял, на что способны подобные корабли. Следом поступил приказ под присмотром боевого звездолета совершить посадку на планету. Викс совсем бросил рычаги управления, только глухо ругался, проклинал кого-то. Спартак принялся успокаивать его — они как раз собирались высадиться на Декладоре, так что эту работу сделает за них местный звездолет.

Полученный приказ произвел на Винету ошеломляющее впечатление. Она подалась вперед и, вцепившись побелевшими пальцами в край пульта, с ужасом следила, как широкое металлическое брюхо накрывает их катер.

Спартаку тоже стало не по себе — эта демонстрация мощи больше походила на фарс, безвкусное выпячивание мускулов, в этом таилась большая опасность. Если власти на Декладоре занялись подобными играми, кто знает, куда это увлечение порядком и дисциплиной может завести их?

В это время внизу, на поверхности планеты, открылось хранилище звездолетов. Спартак невольно поразился — какой же мощью обладала империя! Почему вдруг все рухнуло практически в одночасье? Потрясали исполинские размеры покрытой бетоном равнины, удивительным было количество собранных здесь кораблей. Сказать, что их здесь были тысячи, — значит ничего не сказать. Это было море гигантских, выстроенных ровно по линеечке корпусов. Ряды, квадраты остроконечных, смотрящих в небо гигантских башен. Необозримый лес… Империя нуждалась в миллионах кораблей для сохранения своего влияния в самых отдаленных частях галактики. Почему же столько звездолетов было собрано в области, ближе других расположенной к ядру?

Катер вместе с влекущим его лайнером продолжали снижаться. Скоро Спартаку открылся ответ на его вопрос. Все собранные на огромной площади звездолеты имели повреждения. В корпусах были видны пробоины, большое количество броневых плит было снято — видимо, для того чтобы демонтировать ценное оборудование. С кораблями обращались по-варварски. Никому в голову не приходило заняться их ремонтом, устранением хотя бы мелких неполадок. Отношение к этой даровой технике было плевое — если корабль не был способен самовосстановиться, его списывали, доставляли на свалку и бросали. Иной раз снимали приборы, которые могли пригодиться на других аппаратах.

Следом отчетливо Спартаку привиделась летящая в Великой Тьме неизвестная планета. На ее поверхности тот же лес кораблей… Но это не древние развалины, а новенькие, с иголочки, укомплектованные командами исполинские аппараты. Все они построены человеческими руками, все замерли в ожидании приказа на взлет. Ощущение неизбежности, близости этого момента пронзило Спартака. Когда это случится, вся эта армада вторгнется во внутренние области галактики и сметет сопротивление последних остатков империи. Кто же собирается отдать подобный приказ? Что это — предчувствие или полет фантазии?

Спартак невольно перевел дух — слишком завораживающая и убедительная была картина, открывшаяся его взору. От подобных видений мороз подирает по коже.

В этот момент его отвлекло появление на борту трех чиновников, одетых в форменные костюмы. Викс не сдержался и обрушил на них поток брани. Те не обратили на ругань никакого внимания, и старший брат постепенно затих. Тут еще Спартак сжал ему плечо и вежливо попросил объяснить, на каком основании местные власти потребовали произвести досмотр и применить угрозы к людям, не являющимся гражданами империи?

В ответ на эти вопросы чиновники вытащили оружие. По-видимому, с их точки зрения, это был самый решительный аргумент.

Всех троих — Винета не пожелала оставаться на корабле, ей еще был памятен случай на Энануорлде — провели в здание, где размещались службы космопорта. Их оставили в огромной прихожей. Здесь никого, кроме них, не было, исключая какого-то калеку средних лет. Глянув на него, все трое онемели от ужаса — у того не было руки и ноги. Они не могли отвести от него взглядов. Самые дикие предположения вызывал вид этого человека — неужели декладоране впали в варварство и наказывают преступников путем отсечения конечностей? В это трудно было поверить — все-таки игра игрой, но, называя себя империей, они должны были следовать и имперским законам, которые в какой-то степени уважали права личности и не допускали подобных наказаний…

Калеке надоело их жадное внимание к его персоне. Он повернулся к ним, выдавил горькую улыбку и спросил:

— Не так уж я широк теперь, правда? Не стоит удивляться. Если принять во внимание переделку, в которой я побывал, подобный результат, можно считать, в мою пользу. — Он зашелся в кашле. Справившись, он уже охотнее продолжил: — Уверен, раньше или позже со мной разберутся — они сами так заявили. А пока надо подождать. Я единственный, кто остался в живых. Остальные все накрылись. Вот они, — он обвел взглядом помещение, — и хотят знать, что произошло. Я им, конечно, расскажу. Все как было!

— О чем, собственно, идет речь? — раздраженно спросил Викс.

— Идиоты! Ну, полные придурки!.. Я так им и скажу… — Глаза у калеки расширились, словно он вновь воочию увидел произошедшую трагедию. — До чего в конце концов додумались! Нанять пиратов!.. Нам объявили, что восстала одна из эскадр имперского флота. Кто-то решил, что он сможет лучше обделывать делишки, чем высшее дуболомное командование. Он был прав — в нынешнем борделе кто бы не смог стать командующим! Иной раз мне приходит на ум, что и я смог бы возглавить флот. Отдавать приказы подобным идиотам всякий сможет. Что же надумали эти умники из генерального штаба, чтобы усмирить восставших? Нанять пиратов! Ничего лучше придумать не могли. И с кем решили договориться?.. С какой-то задрипанной бандой, у которых корабли — одни развалины. Все корпуса в заплатах… Они что, надеялись удержать их от грабежей сохранивших верность империи планет? Глупцы! Пираты и в бой еще не вступили, как занялись привычным делом. Дальше — больше, наши умники решили отправить пиратам грозный приказ — не сметь применять насилие против мирного населения, как раз я и повез этот приказ. Ну, не кретины? Кому они решили приказывать? Пиратам?.. Те тут же согласились подчиниться, потом налакались ансинарда и обрушились на следующую планету. А когда нарвались на восставших и те дали им жару, пиратов и след простыл. Сплыли, как дерьмо из унитаза! Ограбленные планеты в рев — начали составлять петиции, требовать возмещения ущерба. Одним словом, такая кутерьма завертелась…

— Какой флот, говоришь, восстал? — резко спросил Викс.

— Не флот, а эскадра в составе Восемнадцатого. — Калека внимательно оглядел его. — А ты что, слышал о бунте, охватившем целый флот?

— Что значит «охватившем»? — сказал Викс. — Как мне известно, разгромлен был Двадцать седьмой. Но это же можно сказать и о Десятом, и Сороковом, и Сорок седьмом. Сколько их — не перечесть! Все они давным-давно взбунтовались.

Глаза у калеки вспыхнули.

— Ты уверен? — Он моментально оглядел помещение, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает.

— Конечно. Я только что прибыл с Энануорлда, а до этого побывал на Батире Дэп, а еще до этого — на Пувадии, а до этого…

— Разве эти флоты еще существуют? Они есть в наличии?

— Точно. Разве что кроме Двадцать седьмого…

— Грязные лгуны! — неожиданно прошептал калека. Взгляд его остановился. Он словно не мог поверить тому, что услышал. — Грязные, лицемерные, подлые обманщики!..

— Викс из Эсконела! — неожиданно в помещении раздался голос. — Пройдите в расположенную справа от вас дверь. Захватите с собой ваших спутников.

Спартак чуть помедлил и задал калеке еще один вопрос. Впрочем, он уже заранее догадывался, какой ответ получит.

Так и оказалось — инвалид подтвердил его предположение. Это было удивительно — старший офицер Третьего флота, оказывается, не знал о существовании других войсковых объединений. Он был уверен, что его войсковое объединение является законным наследником имперских вооруженных сил и контролирует значительную часть бывшей территории. Выходит, ложь теперь в основе политики, которой придерживались части великого государства. Высшие руководители пытались любым способом создать у подчиненных видимость существования целостного организма, пусть и подверженного отдельным кризисам. Как долго могло продолжаться это безумие? В чем истоки подобной гибельной политики? Вероятно, пару столетий такое положение действительно соответствовало состоянию дел. Не в силах сдержать центробежные тенденции, Аргус постепенно расширял полномочия отдельных секторов. При этом видимость централизации сохранялась и поддерживалась любыми средствами. Однако со временем местные элиты, отчаявшись сдержать процесс распада, который добрался и до их территорий, решили спрятать головы в песок и продолжать привычную игру. Благо, что все атрибуты прежней власти были налицо — должности, бюрократический аппарат, изрядная военная сила и, главное, неоспоримый довод — видимость порядка все же лучше, чем его полное отсутствие. Офицерский состав в этом убеждать не требовалось. Таким образом ложь постепенно заполняла все поры государственного организма. Круг посвященных в истинное положение дел неизбежно суживался. Высшее руководство чем дальше, тем сильнее ощущало свое бессилие. Отсюда рискованная ставка на пиратов, с помощью которых решили расправиться с мятежниками на других флотах. Результат известен — рассказ калеки был вполне красноречив. В следующий раз пираты договорятся с мятежниками и вместе обрушатся на этих… блюдущих славу империи.

Вот когда начнется светопреставление — у Спартака даже дух захватило. В мрачном настроении он шагал вслед за братом. Их ввели в просторный, скудно оборудованный кабинет. За столом сидела седовласая полная женщина в форме.

Странная это была форма, удивился Спартак, слишком нарядная. Все на черном френче было чересчур — эмблема рода космических войск, имперские гербы, знаки различия. Все — чтобы поярче, позвучней, чтобы зрителям было детально видно, что перед ними не какой-то там занюханный лейтенантишка, а настоящий офицер, краса и гордость звездного флота.

— Садитесь, — тусклым голосом предложила женщина. — Который из вас Викс, так называемый собственник корабля, который мы намереваемся реквизировать?

— Как реквизировать! — вскочил Викс. — На каком основании?! Я законный владелец этого транспортного средства…

— Я не собираюсь спорить, — тем же тоном заявила женщина, — но если вы настаиваете на обосновании, то я готова. По определению звездные корабли являются имперской собственностью и могут быть сданы в аренду отдельным корпорациям, торговым компаниям и — в исключительных случаях — переданы в частные руки. — Она криво усмехнулась. — В последнем случае должен быть оформлен соответствующий акт на использование вышеназванного транспортного средства. Что тут долго рассуждать! — с неожиданной простотой закончила она свои объяснения. — Есть у вас подобные документы? Конечно нет. — Женщина жестом усадила вскочившего Викса на место. — Так что вопрос реквизиции с точки зрения закона меня не интересует, это мы обтяпаем ловко и без проволочек. Другое дело, что вы, по-видимому, прекрасно знаете свой корабль и можете управлять им. Вот в чем загвоздка!

Викс и Спартак ошарашенно смотрели на нее.

— Но па-азвольте… — начал было Викс, однако чиновница не обратила на него никакого внимания. Она вздохнула:

— Да-да, у меня нет под рукой подходящего пилота. Тот, который справился бы с вашей машиной, находится черт знает где.

Спартак неожиданно почувствовал жалость к этой стареющей женщине. Ей страстно хочется на пенсию, хочется поскорее разделаться с грузом дел, которые невозможно решить на основе прежних установлений, а от нее требуют именно такого, юридически точного решения. Незавидна участь бюрократа в пору нарастания хаоса. Все рушится — законодательство, негласные порядки, традиции, связи. Даже принципы! Жуткая ситуация! Он придержал пылавшего гневом брата за рукав и вступил в разговор:

— Простите, а подобные вопросы входят в вашу компетенцию?

Женщина несколько раз моргнула, на лице у нее на мгновение промелькнуло озадаченное выражение, и следом щеки прикрыла прежняя невозмутимая маска.

— Говоря откровенно, я сама не уверена, что этот вопрос полностью находится в моем ведении. У меня столько дел, что порой приходится переступать за грань. Однако в любом случае, поверьте, ваше дело будет улажено с соблюдением всех необходимых формальностей. Позвольте представиться — я являюсь помощником инспектора, отвечающего за иммиграционные потоки. Однако я реквизирую ваш корабль в качестве исполнительного директора транспортного сообщения сектора Декладора, в пространстве империи. Кроме того, я могу использовать данные мне полномочия как представителю управления внутренних дел планетарного правительства.

Спартак на мгновение открыл рот, но, услышав выкрик брата, промолчал.

— У нас здесь дела! — настаивал Викс. — Если бы мы знали, какой нас ждет прием, мы бы запаслись соответствующими бумагами!..

— К Великой Тьме, в самую ее гущу ваши дела! — заявила женщина. — Я нашла решение небольшой проблемы, которая давно висит на мне. Неужели вы думаете, что я приму ваши возражения? Это всего лишь одно малюсенькое дельце среди тысяч ему подобных, и ни на какой компромисс я не пойду.

— Нет, вы послушайте меня! — не выдержал Викс и попытался вскочить с кресла. Спартак едва успел удержать его. Тогда тот начал выкрикивать с места: — Прежде всего, это мой корабль. Мой, понятно вам? Я никому не собираюсь передавать его. Далее, то, чем мне предстоит здесь заняться, касается не только меня, но и моей родной планеты. Меня ничто не остановит… И третье…

— Ну, третье должно касаться вашего заявления, что вы не являетесь гражданином империи, — с недоброй улыбкой сказала чиновница. — Нет, — она неожиданно повысила голос, — все вы граждане империи! Все, кто родился на ее просторах, на любой планете, которая когда-то входила в ее состав… Наверняка правитель вашего Эсконела получил свой титул от Аргуса, статус его флота был утвержден государственным актом.

— Он давным-давно погиб, а нынче на Эсконеле заправляет узурпатор. Он привел свой флот с неизвестной планеты Бринза, упоминания о которой нет даже в имперских анналах.

— Мне об этом ничего не известно, — пожала плечами женщина. — Неужели вы полагаете, что у меня есть время следить за событиями, происходящими на какой-то далекой планете? Так что примиритесь с тем, что я сказала, и слушайте дальше.

У нас появилась гражданка, которая, очевидно, умеет читать мысли. Вероятно, мутантка. Мы могли бы закрыть глаза на эту проблему и предоставить толпе побить ее камнями — такие прецеденты уже были, однако подобный выход из положения противоречит нескольким параграфам законодательства о гражданских правах, поэтому мы вынуждены придерживаться духа и буквы закона. В прежних правилах устанавливается, что люди с подобными отклонениями подлежат высылке за Приграничную полосу, где власти обязаны поселить ее на какой-нибудь обитаемой планете.

В прежние времена это было проще простого. Подобных отщепенцев сажали на рейсовый лайнер, давали сопровождающих, чтобы уберечь их от справедливого гнева честных граждан, и отправляли восвояси. Теперь же, по моей информации, не существует ни одной регулярной линии. Нет даже коммерческих рейсов в ту сторону. Всякая координация между различными службами пошла к черту, расписание не действует, в имперском пространстве орудуют пираты. Всякий раз, когда приходится отправлять груз, его должен сопровождать вооруженный конвой. Как жить и трудиться дальше?!

Вот вы и отвезете ее. Не знаю, из какого дьявольского подвала появилась эта гражданка и когда ее привезут сюда, но как только она будет доставлена в космопорт, вы немедленно стартуете. Кстати, куда вы стартуете? — спросила себя женщина и, пробежав по клавиатуре, вслух прочитала ответ. — Ага, в Найлок. Я выбрала это место, потому что оно сравнительно близко.

Викс опять попытался вскочить с кресла.

— Вы не имеете права! Это — сущий произвол!..

— Сохраняйте спокойствие. Вы все-таки с дамой разговариваете! Я могу послать вас куда угодно, хоть на другую сторону Великой Тьмы. Как насчет встречи с пиратами в тех краях? Привыкли пользоваться защитой империи! Хватит!.. Пора отдавать долги!

Спартак опять успел ухватить Викса. Он сам, правда, кипел от ярости, однако давняя привычка помогла удержать себя в руках.

— И все-таки мне бы хотелось узнать, на основании какого распоряжения вы решили реквизировать корабль? — поинтересовался он.

— Вам нужны основания? — деланно вскинула брови чиновница. — Вы их получите. Только учтите, что весь перечень законодательных актов и ведомственных распоряжений занимает два полных кристалла и еще около семи десяти томов. Повторяю еще раз, меня не интересует, чем вы собираетесь заниматься на нашей планете. Ваши жалобы меня тоже не волнуют. Меня заботит вставшая передо мной проблема, и я решу ее.

Она нажала на кнопку, встроенную в подлокотник. Сзади отошли в сторону раздвижные двери.

— И не рассчитывайте, что вам удастся провести меня — например, выбросить телепатку в открытый космос, когда выйдете из сферы нашей юрисдикции, или попытаться тайком вернуть ее сюда. Когда выполните задание, добро пожаловать на Декладор.

В кабинет вошли дюжие охранники, встали за спинками кресел.

— Есть еще одно условие, — сказала чиновница. — С этого момента вы должны отдать все силы возложенному на вас заданию. Никаких посторонних контактов, никакого секса, никаких развлечений. Ясно?

Глава 9

Бюрократическая машина на Декладоре работала безупречно. Стоило поступить распоряжению, и все колесики тут же завертелись слаженно и неутомимо. Здесь не было ничего личного, ничего индивидуального — к исполнению приступали так же, как и к ремонту бездушного механизма. На планете были собраны профессионалы высокой пробы, и все попытки Спартака, имевшего представление о том воздействии, которому их собирались подвергнуть, и пытавшегося поставить защитный барьер в сознании и организме, — оказались напрасными. Сначала их накачали какой-то дрянью, затем, уже во время сеанса гипноза, принялись вкалывать массу психотропных инъекций. При этом интенсивность словесной психотерапии не ослабевала.

Очнувшись, Спартак обнаружил, что потерял память. Не полностью, конечно. Он вполне сознавал, кем является, был уверен, что у него было детство, он где-то учился, с какой-то целью прибыл на Декладор, однако все это едва пробивалось сквозь густую пелену спутанных представлений. На переднем же плане ясно ощущалось неодолимое влечение выполнить приказ — в нужный момент отправиться на Найлок и сдать там под расписку некую особу, посмевшую преступить закон о воспроизведении полноценного потомства. Даже попытка усомниться в необходимости выполнения этого распоряжения отдавалась в мозгу такой тупой, невыносимой болью, что Спартак сам, по собственной воле, избегал затрагивать подобные вопросы. Тем более решительно гнал от себя всякие возражения.

В общем-то, способность к рассуждению он вовсе не потерял, не превратился в некоего бездушного зомби. Он вполне ясно представлял себе, что накачали их сверх всякой меры. Был понятен и механизм воздействия — имперская наука достигла в этой области неоспоримых успехов. По-видимому, с помощью подобных методов ее правителям удалось протянуть лишних несколько сотен лет. Конечно, охотно соглашался Спартак, без широкого внедрения подобных средств оболванивания вряд ли действенной оказалась бы официальная пропаганда — вся система лжи, невысказанных угроз, призывов и потерявших смысл установок.

Единственным утешением служило соображение, что в конце концов правда победила и даже подобное сверхмощное воздействие на психику человека не смогло сдержать те силы, которые разрушили великое государство.

Вот что угнетало больше всего — совершенство примененных к ним методов. Местные власти настолько были уверены в их эффективности, что сразу после сеанса вернули всех троих на их корабль и даже не удосужились приставить к ним охрану или хотя бы какого-нибудь задрипанного контролера. Выходит, подобная метода была не раз уже проверена, и никто, кроме психоаналитиков на Декладоре, не сможет снять ограничивающий их суверенитет барьер. Удивительно, что Спартак даже в этом состоянии отчетливо представлял себе механизм воздействия — существовал особый пароль, ключевая фраза, которая должна была закрепить установку, введенную в сознание с помощью психотропных средств. Она и является ключом к освобождению личности. После ее гипнотического внедрения начинается промывка мозгов, и спустя несколько дней человек становится как огурчик. Той же самой личностью, какой был до выполнения задания. Правда, не во всех случаях. Процент свихнувшихся бывает достаточно высок — это тоже следует учитывать, безразлично отметил про себя ученый.

Все эти соображения не оказывали никакого воздействия на Викса. Он по-прежнему вел себя порывисто, бурно, можно сказать, неуравновешенно, — постоянно повышал голос и интересовался:

— Неужели ничего нельзя поделать? Что ж, мы будем, как чурки, ждать, когда нам на борт приволокут эту девицу? Неужели нам нечем больше заняться? — В этот момент его, видно, достала боль, и он отчаянно застонал.

Глядя на него, Спартак хладнокровно отметил, что чиновница все-таки не смогла удержаться от того, чтобы превысить свои полномочия. Характер задания исключал вмешательство в половую сферу. Она по собственной инициативе навязала им всякое отвращение к сексуальным контактам. Это серьезный проступок, однако как его докажешь. Эта седенькая жирная крыса всегда сумеет оправдаться. Если бы только узнать пароль!.. Но и без медицинского промывания мозгов от этого мало толку, иначе вспомнить-то они вспомнят, только действовать не смогут. Руки, ноги нельзя будет поднять.

Скоро Виксу надоело носиться по рубке и метать проклятия в этих бездушных чиновников на Декладоре, в горе-ученых, которых хоть десять лет учи, все без толку. Тут он заметил плачущую в углу рубки Винету.

— Прекрати нытье, женщина! — взорвался он. — Чем я могу помочь тебе? Держи себя в руках, а то от твоих слез совсем тошно! Смотри, дождешься…

— Викс! — рявкнул брат. — Хватит угроз. Хватит запугивать бедную девушку. Она-то в чем виновата? Ей совершенно все равно, куда лететь — на Найлок или Эсконел. Если она и дала волю слезам, то это жалея тебя. Не себя!..

Винета неожиданно печально улыбнулась, потом с благодарностью взглянула на Спартака. Однако Викс и не подумал сдаваться.

— Ага, из-за меня. Она, наоборот, радуется, не так ли? Ей весело, что вместо Эсконела мы попадем на какой-то задрипанный Найлок. На Эсконеле придется сражаться, а у нее для этого кишка тонка.

Спартак удивленно глянул на брата. Неужели в его словах тоже была часть правды? Удивительно, всего несколько дней прошло с того момента, как он покинул Энануорлд, а воспитанные годами учебы принципы, основанные на полном доверии к человеку, уже трещали по всем швам. Чем же он занимался в университете?..

Между тем Викс все никак не мог успокоиться.

— Сколько времени, — он ткнул пальцем в младшего брата, — ты провел в своей норе, обложившись мертвыми книгами? Десять лет, не правда ли? Что же теперь тымолчишь? Подскажи, как быть?

В этот момент кто-то постучал во входной люк. Это вмешательство здорово вдохновило Викса — он тут же выдал новую партию ругательств, смешанных с жалобами:

— Все, дождались. Час пробил!.. Они приволокли эту телепатическую мутантку. Как только она ступит на борт катера — конец! Мы лишимся последнего шанса остаться на Декладоре и попытаться отыскать Тиорина. И по чьей вине?

Он злобным взглядом обвел помещение, и Спартак невольно расхохотался. Брат тоже несколько успокоился — видно, догадался, что выглядит смешным.

Между тем Спартаку ясно представилось, что там на верхней площадке лестницы стоит так называемое чудовище — человек, обладающий дьявольской способностью угадывать чужие мысли. Его даже передернуло. Даже Викс с какой-то несказанной тоской глянул в сторону входного шлюза — видно, ему тоже было не по себе, что на борту катера окажется существо, только внешним обликом напоминающее человека. На самом деле оно непредсказуемо, коварно, безжалостно и жаждет творить зло. По крайней мере, отомстить своим угнетателям. Это уж как пить дать!.. От него только и жди всяких пакостей…

В этом — в животном ужасе, предчувствии, что их ждет встреча с чем-то чуждым, дерзким, — братья были едины, однако Спартак все-таки попытался рационально оценить ситуацию. Казалось невероятным, что эту ведьму приведут прямо на корабль, сунут в люк — и поминай как звали. Неужели командира катера не вызовут в здание космопорта и там с соблюдением всех формальностей, по акту не передадут этот живой, смертельно опасный груз с рук на руки? Что-то не похоже на седенькую крысу. А как же без назидательных наставлений, без угроз и молитвенных обращений к параграфам, без которых она и дня прожить не может?

Нет, здесь что-то не то. Это недоумение сыграло с ним добрую шутку — он как бы взглянул на себя — злобного, испуганного до смерти близостью неведомого — со стороны. Он придавил подрагивающую в душе жилку, спросил — тебе не стыдно? Перед тобой непознанное явление, а ты сразу в кусты?

Он решительно прошел в шлюзовую камеру и отодвинул люк.

На лестничной площадке стоял маленький человечек. Очевидно, с нервами у него было что-то не в порядке, он без конца подергивался, почесывался, переступал с ноги на ногу. В глазах у него застоялся нескрываемый страх. Если сказать точнее — взгляд у него был какой-то убитый. Помертвелый… При этом он продолжал дергаться, хвататься за поручень, словно боялся свалиться на бетонные плиты.

Тенорок у него оказался резкий, пронзительный. Увидев перед собой высокорослого Спартака, он неожиданно успокоился и требовательно спросил:

— Это тот корабль, который должен был отправиться на Эсконел?

Спартак кивнул, и на лице странного посетителя вырисовалось явное облегчение. Он расхрабрился до такой степени, что снял одну руку с перил.

— Разрешите мне войти. У меня, знаете ли, есть для вас деловое предложение.

Спартак немного поколебался, потом отступил на шаг и жестом пригласил его. В этот момент Викс заорал — что там, черт побери, творится во входном шлюзе?

Человечек вопросительно глянул на Спартака. Тот вежливо объяснил:

— Капитан корабля, — и улыбнулся.

Гость пожал плечами и, совершенно успокоившись, с достоинством прошел в рубку и обратился к Виксу:

— Мое имя в данной ситуации не имеет значения.

Он слегка поклонился. Викс с нескрываемым изумлением следил за ним.

Гость продолжил:

— На самом деле меня зовут Рочард, но это не имеет значения. Я представляю, — он сделал многозначительную паузу и грозно сдвинул брови, — некую третью сторону, которая испытывает интерес к вашим планам посещения Эсконела. В свое время это неизвестное лицо направило в космопорт своих людей, которые должны были информировать его о каждом корабле, отправляющемся в тот сектор галактики. Он готов заплатить изрядную сумму, если вы захватите его с собой. К счастью, ваш корабль оказался первым, который летит в том направлении.

Викс и Спартак обменялись удивленными взглядами, затем рыжеволосый капитан скривил губы.

— К сожалению, ничем не могу помочь.

Лицо у посетителя стало надменным и внушительным. Он снял с пояса кошель и потряс им. В рубке раздался звон полновесных имперских монет.

— Мне были даны инструкции соглашаться на любые ваши условия. Вот задаток, он, по-моему, достаточно весом. Весь полет будет оплачен по двойному тарифу. Это очень хорошие условия.

— Да при чем здесь деньги! — взорвался Викс и тут же сник. Он, не предложив гостю сесть, рухнул в кресло и заявил: — Ищите другой корабль. Если бы я мог, я бы бесплатно доставил вашего босса на Эсконел. Жалко мне, что ли. Наш несчастный мир нуждается в том, чтобы его посещали как можно чаще, чтобы всем стали известны творящиеся там гнусности. Однако сие не в моей власти.

Рочард пожал плечами и вновь повторил свое предложение. Услышав отказ, он даже замер от неожиданности. В его глазах появился страх.

Викс вскочил и, не в силах совладать с собой, схватил его за запястье:

— Уходите! Или я сам вышвырну вас! Вы что, не понимаете, что вам говорят? Думаю, вы потеряете солидные премиальные за то, что получили отказ, но ничего не поделаешь. Идите и разбирайтесь с той поганой дамочкой, что сидит в космопорту.

— Подождите, — сказал Спартак.

Его вдруг посетила фантастическая идея. На кого работает этот странный агент, нанимающий корабль? Насколько ему известно, лететь на Эсконел мало желающих, а тут такие деньги предлагают.

Почему бы нет?..

— Этот ваш патрон… Его, случайно, зовут не Тиорин с Эсконела?

Рочард густо покраснел.

— Вы его знаете? Каким образом?.. Мне было запрещено разглашать его имя.

Спартак испытал облегчение и уже с какой-то безудержной веселостью спросил:

— Посмотрите внимательнее на этого рыжего парня, который держит вас за руку. Неужели вы не замечаете сходства?

Викс раскрыл рот, да так и застыл. Даже руку гостя не выпустил.

— Ну, — пожал плечами Рочард, — в первое мгновение что-то мелькнуло… Правда, я давным-давно не обращаю внимания на внешнее сходство. Мало ли какие могут быть совпадения.

— На этот раз это не случайное сходство. Это Викс, брат вашего патрона, а я Спартак, его сводный младший брат.

— Ну и дела! — воскликнул гость. — Теперь он заплатит мне вдвойне. — Тут его опять начало трясти. — В десять раз больше, чем мы договаривались. Разрешите мне уйти, я тотчас сообщу ему добрую новость.

— Только особую радость это известие вряд ли ему доставит, — усмехнулся Спартак. — Мы попали под распоряжение о реквизиции. Нас обработали и заставили везти какую-то мутантку на Найлок. Ты, Рочард, по-видимому, крутишься здесь давно — можно что-нибудь сделать, чтобы с нас сняли психопринуждение?

Рочард сразу погрустнел.

— А-а, вот в чем дело. Нет, это безнадежно.

— Ну, может, попытаться сунуть кому-нибудь в лапу? — выпалил Викс. — Как-нибудь переиграть условия договора? Сам Тиорин помочь не может? Может, у него есть контакты с правительством?

— К сожалению, ваш брат не в том положении, чтобы существенно повлиять на исход дела. Он даже не на Декладоре. Понимаете, совсем недавно на планете появился человек — я думаю, с вашего родного Эсконела — и попытался совершить на него покушение. Мой патрон едва избежал гибели. С той поры ему приходится прятаться, только несколько доверенных лиц знают о его убежище. Ведь могут еще подослать убийцу, особенно после того, как прошел слух, что он оставил Аргус, чтобы собрать силы и скинуть новых правителей Эсконела.

— Ты можешь быстро связаться с ним? — спросил Спартак.

— Если он на месте, то в течение нескольких минут. Вот дорога сюда может занять куда больше времени. К сожалению, вам тоже нельзя покинуть корабль. Находясь под психопринуждением, вы не вольны распоряжаться собой, и всякие контакты с внешним миром будут тут же прерваны.

— Хорошо, тогда вы немедленно свяжитесь с ним, — приказал Спартак. — Это наш единственный шанс.

Рочард тут же бросился к выходу.

Как только агент покинул корабль, Спартак задумчиво произнес:

— Ему может понадобиться несколько недель, чтобы добраться сюда. Возможно, мы как раз успеем вернуться из Найлока…

— Возможно, возможно!.. — воскликнул Викс. — Куда ни сунься, одни сплошные «возможно»!

Глава 10

Казалось, прошла вечность, прежде чем они вновь услышали стук во входном шлюзе.

Викс сразу вскочил.

— Это, должно быть, пленница, — сказал он, — а от Тиорина до сих пор никаких известий.

— Вряд ли, — не согласился с ним Спартак. Прежняя мысль снова пришла ему голову. Передача девушки — это целая бюрократическая процедура. Не могут они вот так, с рук на руки…

Точно, это вновь был Рочард.

— Я задержался, — с сияющей улыбкой сообщил он. — Мне следовало поторопиться. Сначала хотел связаться с вами по радиосвязи — это безопаснее, чем постоянно шнырять возле корабля. Однако с этими, из управления миграции населения, трудно иметь дело. Я пытался подмазать кое-кого. Напрасные хлопоты… Ладно, к делу — ваш брат будет здесь через час. Надо любым способом продержаться это время.

Он помялся, затем вновь лучезарная улыбка появилась у него на губах.

— Если бы я мог чем-нибудь помочь вам? Ну, оказать какую-нибудь маленькую услугу?..

Спартак сначала не понял его — о какой услуге идет речь? Ах да, вспомнил он, Рочард имеет в виду, что его хлопоты уже теперь должны быть оплачены. Как же без подачки! Как он сразу не догадался. Он достал кошелек и отсчитал ему двадцать монет. Вроде бы достаточно.

Рочард заулыбался еще шире и выскочил из корабля.

— Что у него за должность? — пожав плечами, спросил Спартак. — Какой-то агент…

— Должность? У этого недоростка? — откликнулся Викс. — Ну, братец, ты даешь! Вот что значит просидеть десять лет взаперти. Подобная порода так называемых «агентов», «консультантов», «референтов» в настоящее время очень распространена. На любой планете их хватает. Мелкие черви, питающиеся падалью, они так и кишат на теле империи.

— Чего же он так стремительно умчался?

— По-видимому, из-за того, что не узнал ничего новенького, что можно было бы продать по пути чиновникам из миграционной службы. Такие, как он, — и нашим и вашим. Тем и живут. Покупают, добывают, крадут информацию и тут же продают ее. Из их рядов произрастают всевозможные шантажисты и прочая криминальная дрянь.

— Когда я в первый раз увидел его, то задался вопросом — что этому придурку надо на нашем катере? Он, должно быть, очень хитрая бестия.

— Хитрая бестия? Этот? Он даже не попытался выяснить, не имеем ли мы отношения к Бьюсиону. Прямо так и выложил — если летите на Эсконел, то у меня есть пассажир. А может, мы подосланные убийцы? Собственно, ему все равно. Стоит его немного прижать, он тут же всего за несколько монет заложит своего патрона.

Спартак надолго задумался, потом принялся вздыхать.

— Все-таки нельзя быть настолько далеким от жизни, каким я был в университете, — неожиданно изрек он.

— Не огорчайся, — ответил брат, — я быстро просвещу тебя по этой части. Твое дело быстро соображать, что ты уже успел доказать. Это очень важно в нашем предприятии, — грубоватым тоном успокоил его Викс. — Ты бы лучше придумал, как нам протянуть этот час. Святая галактика, хоть бы они не успели доставить эту мутантку.

Не тут-то было. Спустя несколько минут из переговорного устройства донесся резкий, не терпящий возражений приказ:

«Викс из Эсконела, немедленно прибыть в здание космопорта. Ваша пассажирка прибыла».

Братья переглянулись и не двинулись с места. Не сговариваясь, они решили держаться до конца. Поглубже устроились в креслах, вцепились в подлокотники. На этот вызов отвечать нельзя.

Через несколько секунд последовало повторное распоряжение. В следующую минуту во входном шлюзе послышался шум.

— Винета! — прошептал Викс и бросился туда. Через мгновение он втянул девушку в рубку.

— Она пыталась открыть люк? — спросил Спартак.

— Я бы так не сказал, но…

— Конечно, она тоже была подвергнута психотропному воздействию.

Лицо девушки было покрыто крупными пятнами пота. Она тяжело дышала.

— Викс, — жалобно попросила она, — я больше не могу. Запри меня в моей каюте, иначе я не выдержу. Кто-то постоянно твердит и твердит в моей голове.

— Твердит? — удивился Спартак.

— Ну да, — подтвердила девушка. — Такой настойчивый голосок… Долбит одно и то же — отправляйся в здание космопорта, отправляйся в здание космопорта…

— Послушай, это хорошая идея, — повеселел Спартак. — Никак нельзя устроить, чтобы мы все оказались запертыми?

— Пробовали, — отозвался заметно помрачневший Викс. — Бесполезно. Раньше или позже все равно сорвешь все запоры и помчишься исполнять приказание. Ничего не поможет. Сам начнешь искать аварийный люк и полезешь в него. А Винету действительно стоит закрыть.

Вернувшись в рубку, он посмотрел на страдающего брата.

— Ну как?

— На всех это действует по-разному, — с трудом ответил тот. — У меня, например, крутит внутренности, во рту сухость, перед глазами начинают плыть пятна.

— А у меня, — признался Викс, — ломит зубы. Просто сил нет терпеть.

— А надо.

— Это понятно, — согласился брат и, усевшись в кресло, покрепче вцепился в подлокотники.

* * *
Первыми не выдержали местные власти. За десять минут до окончания назначенного часа кто-то начал отчаянно колотить в корпус катера. Это, конечно, был не Рочард.

— Может, Тиорин? — вопросительно прошептал Викс, пытавшийся зажать руками нижнюю челюсть.

Спартак долго откашливался, прежде чем ответить.

— Пойду посмотрю. Все равно дальше терпеть сил нет.

— Ступай, — откликнулся Викс, и его лицо исказилось от боли.

К сожалению, внизу, на бетонной площадке, стояла уже знакомая им чиновница. Ее сопровождал отряд охранников, в центре которого располагался грузовой наземный мобиль. В его кузове лежала на носилках связанная женщина. Один из солдат, взобравшись на лестничную площадку, изо всех сил колотил по люку.

— Эй, вы там! — закричала дама в форме, как только Спартак вышел на площадку. — Долго будете ваньку валять? Если вы решили нарушить условие, вы никогда не улетите отсюда. Попробуйте только уклониться от выполнения задания огромной важности. Я посажу за пульт одного из своих пилотов, а вас отправлю в тюрьму. Декладор будет последняя планета, которую вы увидите за всю оставшуюся жизнь.

Облачко неодолимого ужаса затянуло сознание Спартака. Он потерял дар речи.

Чиновница, не обращая внимания на его страдальческий вид, приказала охранникам:

— Сгружайте девку и тащите ее на борт.

Спартак между тем все твердил и твердил про себя особое мнемоническое правило, выученное им на Энануорлде, и ужас постепенно отступил. Скоро он обнаружил, что горло начало повиноваться ему, исчезли расплывчатые пятна в глазах. Он обнаружил, что стоит на верхней площадке, намертво вцепившись в перила, спиной к запыхавшимся охранникам, которые волочили по лестнице носилки с завернутой в одеяло пленницей. Спартак окончательно проморгался, глянул ей в лицо. Она была совсем девочка — лет пятнадцать, от силы шестнадцать. Но не это больше всего поразило ученого. Мало того, что она была сильно избита — волосы у нее были вырваны! Почти все!.. Клочки остались на кровоточащем черепе. Вот как лихо поработал народ. Глаза у нее были открыты, и Спартак готов был поклясться, что она была в сознании и здравой памяти.

Спартак не мог сдержаться и отчаянно выкрикнул:

— Какое преступление совершила эта девочка?

Ему никто не ответил. Охранники были заняты своим делом, а женщина внизу презрительно скривилась.

В этот момент на площадку выбрался Викс. В руках он тащил лучевой карабин. Пальцы правой руки бегали по прикладу, по стволу, не в силах найти спусковой крючок. Наконец он бросил это занятие и оперся о ружье, как на подставку.

— Она что, больна? — с трудом спросил он, указывая подбородком на пленницу.

— Вряд ли, — отозвался Спартак.

— А ну-ка, назад, — приказал один из охранников, тащивших носилки. Викс безмолвно повиновался.

В проходе охранники замедлили движение, и Спартак глянул в девичье лицо. Глаза у нее были голубые, она невозмутимо смотрела в небо, вот только лицо отливало землистой желтизной. Казалось, ей было совершенно все равно, кто ее тащил, куда.

— Вот что это такое! — Спартак неожиданно хлопнул себя по лбу. — Кататон!

Изуверство, представшее перед ним в чистом, без всякого подмеса, виде, настолько возмутило его, что на мгновение он почувствовал свободу от навязываемого образа действий.

— Что ты сказал? — спросил брат.

— Ее накачали кататоном! Это самый сильный в галактике парализант — его впервые получили из яда растения ичнемон, которое произрастает на Лудоре.

— Правильно, — одобрительно зааплодировала женщина, стоявшая внизу.

— Она не того? — испуганно спросил Викс. — Концы во время полета не отдаст? А то потом не отвяжешься…

Спартак отрицательно помотал головой.

— Это самое страшное снадобье в галактике! — выкрикнул он. — Оно только парализует! Но не устраняет ощущения. Ты не способен даже моргнуть, но все чувствуешь — боль, страх.

— Совершенно верно, — подтвердила снизу чиновница. Спартак услышал, как тяжело, с натугой задышал Викс, и заметил, как брат склонился над пленницей. Его тут же грубо оттолкнули.

— При этом ты все сознаешь — как с тобой поступили, как вкололи эту гадость — и не можешь пошевелить затекшей ногой, почесать, где чешется. Поплакать не можешь — слезные железы не работают. Знаешь, почему это происходит? — Он вновь повысил голос — Они боятся всякого, кто способен улавливать чужие мысли. Что он может прочитать в их мозгах? Ужас, ненависть к правде, обнаружить последнюю степень отчаяния, которое охватывает их при одной только мысли, что не сегодня-завтра вся их ложь вскроется и поплывет по реке огромными кучами. И все люди спросят — кому мы верили? Этим ублюдкам, этим ничтожным гаденышам?! Да передавить их, и все дела.

Он заметил, что чиновница внизу вздрогнула. Не соображая, что он делает, Спартак вырвал из рук брата лучевое ружье. В тот момент ему страстно хотелось всадить изрядный заряд в эту жирную крысу. Размазать ее по бетону… Наконец он нащупал крючок. Остальное оказалось куда легче. Он навел карабин на женщину и закричал:

— Где противоядие? Я тебя, крысу, спрашиваю, где противоядие? Давай сюда, или я размажу тебя вместе с твоим мобилем. Слышишь?

Чиновница замерла от страха. Наступила напряженная тишина.

Охранники, вернувшиеся в шлюз, столпились у порога, потом отпрянули внутрь коридора. Никто не хотел лезть на рожон. Спартак повел карабином снизу вверх, навел ствол на солдат. Те бросились в рубку. Тогда он вновь направил оружие на женщину внизу. Она непроизвольно подняла руки.

— Ну?!

— У меня его нет.

— Так пусть принесут! — заорал Спартак. — Пошли одного из своих холуев. Водителя! И бегом в обе стороны!

Викс по-прежнему тяжело дышал и держался за поручень. Он так сжал металлический прут, что костяшки пальцев побелели. Неожиданно он, собравшись с силами, выкрикнул:

— И скажи, чтобы не вздумали шутить. Эй, ты, — еще громче закричал он, заметив, что водитель пытается осторожно добраться до своего карабина, — не шевелись!..

— Быстро! — в тон ему закричал Спартак. — Ты поставила нам неплохое условие. Теперь послушай мое — пусть этот шакал поторопится, или я сожгу тебя.

Чиновница тончайшим, срывающимся голосом отдала приказ, и водитель побежал к зданию космопорта.

За то время, что он бегал, Спартак и Викс по одному выпустили из корабля остальных охранников. Всем им приказали находиться возле их начальницы.

* * *
Время тянулось чрезвычайно медленно, по каплям. Спартак подумал, что еще немного — и он не выдержит. Боль постепенно овладевала его существом. Первый запал прошел, теперь неповиновение отзывалось невыносимой ломотой во внутренних органах и костях. Вновь начало изменять зрение, перед глазами поплыли радужные пятна, однако с этой напастью он сумел справиться. Сил и воли пока хватало. Вот только бы его не стошнило! Тогда эта компашка тут же разбежится — стреляй в каждого по отдельности. Ничего, постреляем — эта жирная крыса далеко не убежит. Ишь как разъелась. Любит, наверное, вкусненькое… В лучах полуденного солнца металл на карабине заметно нагрелся, уже начал жечь руки. К удивлению Спартака, эта добавочная боль словно сняла часть нагрузки с психики. Терпеть стало заметно легче. В этот момент над ухом раздался голос Викса:

— Водитель возвращается.

Брат указал куда-то вбок, однако Спартак не рискнул повернуться в ту сторону. Нельзя было ослаблять внимание.

— Пойди и возьми лекарство, потом поднимись на корабль и положи возле носилок. Возле самой головы, — приказал он.

— Возле чьей головы? — не понял Викс и вдруг восхищенно закричал: — Батюшки, это не водитель. Это Тиорин. Все такой же рыжий!..

— Мне нет дела ни до какого Тиорина, — зло ответил Спартак. — Выполняй, что я сказал!

В этот момент его поле зрения совершенно заволокло радужными пятнами. Он ничего не видел, ничего не соображал от боли, не мог справиться с тошнотой. Он так и выхлестнул на лестницу струю блевотины, потом его подхватили под руки, втащили в шлюз, почему-то вокруг сразу потемнело — зрение вернулось к нему? Но не соображение. Две рыжие головы склонились над ним, они что-то кричали, чему-то радовались. Он покорно отдал оружие, затем опять внезапно провалился в темноту, в которой где-то далеко-далеко раздавались чьи-то знакомые и почему-то очень приятные голоса.

Глава 11

Ясность пришла не скоро. Сколько времени утекло — вечность или несколько секунд, — определить было трудно. Спартак потерял способность оценивать его ход. Кое-как восстановилось зрение, и то хорошо. Теперь он опять отчетливо видел перед собой две рыжеволосые головы. Один точно Викс, кто же второй? Ему ведь назвали имя… Викс сообщил. Конечно, это Тиорин. Память подтвердила — да, это он. Подсунула картины детства, более позднюю пору. Сомнений не оставалось. Теперь хорошо бы выяснить, где он находится. В каюте. Лежит на откидной койке.

— Спартак? — Над ним появилось озабоченное лицо Тиорина. — Как ты себя чувствуешь?

— Плохо.

Надо же, он даже способен разговаривать. Это дает надежду, и младший брат с трудом добавил:

— Ничего, я поправлюсь.

— Клянусь всеми лунами Аргуса, это просто чудо! — восхитился Викс. — Такого мне никогда видеть не приходилось. Как тебе удалось удержать палец на спусковом крючке?

— Не знаю, — слабо ответил Спартак. — Жалко стало.

— Кого?

— Эту девицу.

— Они там, в университете, знают и умеют много такого, о чем на просторах галактики уже давным-давно забыли, — заявил Тиорин. — Где этот бульон, который наварила твоя подруга? Дай немного Спартаку, ему сразу полегчает.

Викс осторожно поднес кружку к губам младшего брата. Другой рукой приподнял его голову, принялся потихоньку вливать содержимое. Спартак все охотнее глотал наваристую еду. Время от времени бросал взгляд на Тиорина, которого не видел со дня их последней встречи.

Второй брат стал заметно старше. Ему — Спартак с трудом подсчитал в уме — уже, должно быть, сорок один. Когда-то, в эпоху расцвета империи, этот возраст считался самым прекрасным в человеческой жизни. Его обычно называли поздней молодостью, никому в голову не приходило считать сорок лет порой зрелости. Однако вскоре, с началом заката государства, становилось все труднее поддерживать здравоохранение на высоком уровне. Со временем прежние достижения в геронтологии сохранились на немногочисленных мирах, подобных Энануорлду. На большинстве планет мужчины от непосильной работы старели в двадцать, в тридцать женщины теряли способность к деторождению. Это было жуткое зрелище — изможденные, морщинистые крестьянские лица, старухи с грудными детьми на руках…

— Тиорин, — наконец вымолвил младший брат, — поверить не могу. Мы все-таки нашли тебя.

— Ну, не совсем вы, — добродушно ответил старший.

Даже голос у него изменился, стал гуще, весомей. Слова теперь Тиорин произносил с некоторой растяжкой, словно вдумывался в смысл каждого из них.

— Я уже объяснил Виксу, как все произошло. Он мне тоже кое-что открыл, особенно твою ненависть к бюрократическим порядкам, на которые молятся на некоторых планетах. Декладор еще что! Есть еще более мракобесные миры. Однако должен признать, что подобный консерватизм, в общем-то, спас мне жизнь. На Декладоре до сих пор придерживаются прежних установлений и традиций, древних табелей о рангах. Согласно подобной росписи я, являясь вторым сыном правителя планеты, получил высокий гражданский статус, оказался вхож в достаточно высокие круги. Конечно, никакой реальной помощи никто из местных не стал бы оказывать чужаку, и все равно, когда на планете появился наемный убийца, посланный Бьюсионом, один из высокопоставленных друзей предупредил меня. Я успел подготовиться, и после неудачного покушения бандит был схвачен моими людьми. От него я узнал о существовании культа Бельзуека и о прочих мерзостях, творящихся на родной планете. Узнал и о смерти Ходата. Кроме того, он сказал, что ваши жизни тоже находятся под угрозой. Вот я и смекнул направить в космопорт своих агентов, которые должны были сообщать о всех кораблях в ближайших секторах, направляющихся в сторону Эсконела. Одним словом, они должны были держать руку на пульсе галактических перевозок. Как видишь, я оказался предусмотрителен.

Неожиданно тень легла на его лицо.

— Ах, Ходат, Ходат… — тихо добавил он, потом продолжил в прежнем тоне: — Ладно, хватит о былом. Проморгал наш старший брат престол, какой смысл теперь винить погибшего. Что было делать? Прежде всего я отправился на Аргус и там поднял шум — мол, буду просить помощи при дворе, чтобы свергнуть узурпатора. Затем сразу вернулся на Декладор.

— При чем здесь шум? — пожал плечами Викс. — Это вполне разумная мера.

— Ладно, вам я могу открыть все без утайки, — ответил Тиорин. — Подобные мероприятия уже давно вне пределов возможностей так называемой империи. Центральное правительство — это пшик, фуфло. Пустое место!.. У него нет никаких сил. Знаешь ли ты, что все флоты восстали и провозгласили свою независимость? Знаешь ли ты, какую цену запросил бывший Двадцать седьмой флот за то, чтобы вновь вернуться под начало Аргуса? Нет? А ты, Спартак? — Не дождавшись ответа, он закончил: — Они потребовали отдать им на разграбление планету Норг.

Спартак даже сел на кровати, нечаянно скинув на пол пустую кружку.

— Но ведь Норг является одним из последних приграничных фортов по ту сторону Декладора!

— Так и есть. Значит, за помощь, оказанную нам при освобождении Эсконела, мы должны были позволить опустошить собственную планету? Это неподходящая для нас цена. Но теперь, по крайней мере, ясно, сколько стоит освобождение родины. — Тиорин нахмурился, погрузился в молчание. — Вот вкратце, как обстоят дела. Я еще подумывал об использовании капитала, оставленного мне отцом и отошедшего после смерти Ходата, но и этого недостаточно. Теперь вам понятно, что я направил агентов в космопорт, чтобы они справлялись о каждом корабле, собирающемся лететь на Эсконел или прибывшем оттуда. Я ожидал появления большой группы наемных убийц — ясно, что Бьюсион не остановится. К счастью, это оказались вы.

— Предположим, — нахмурился Спартак, — что тебе…

— Нам! — перебил его Тиорин.

— Хорошо, нам удастся собрать армию. Ты уверен, что наше обращение к жителям Эсконела подняться на борьбу за освобождение родины найдет отклик в народе?

— Конечно, — пожал плечами Тиорин.

Спартак отрицательно покачал головой:

— А меня берут сомнения… Я разговаривал с Корицу — с убийцей, который должен был покончить с Виксом, потом со мной. Эта беседа произвела на меня гнетущее впечатление, заставила о многом задуматься. Если Бьюсиону за такой короткий срок удалось настолько оболванить людей, что этот парень покончил с собой, узнав, что дело не выгорело, то, по моему мнению, голой силой и пропагандой нам его не свалить. Наши сограждане будут защищать его до последней капли крови.

Наступило напряженное молчание.

— Во время полета, — подал голос Викс, — у нас будет много времени, чтобы обсудить план действий. Как ни крути, а мы, Тиорин, до сих пор находимся под психопринуждением. Я уже не в состоянии выносить эту муку — нам необходимо срочно вылететь в Найлок и там наконец избавиться от этой напасти. Вот в пути и поговорим.

— Девушка! — неожиданно воскликнул Спартак. — Ты уже дал ей противоядие?

— Знаешь, — почесал голову Тиорин, — мы решили с этим повременить. Понимаешь, нам ничего не известно об этом кататоне, а совать свой нос в подобные дела без твердой уверенности, что поступаешь правильно… — Он теперь почесал ногтем висок. — Кто ее знает, дашь ей эту дрянь, потом сам рад не будешь. Подождем до Найлока.

— С вашей стороны это, конечно, очень мудрое решение, однако человек страдает. Это тоже надо учесть.

Он с трудом поднялся. Тут же пришлось покрепче сжать челюсти — в желудке сразу началась буря. Некоторое время он стоял, пытаясь справиться с подступившей тошнотой. Наконец осилив приступ, спросил:

— Где она?

— Я сказал Винете, чтобы она приготовила соседнюю койку, — откликнулся Викс.

— Послушайте, братишки, — обратился к ним Спартак, — я понимаю, насколько невыносима для вас — и для меня тоже — мысль, что рядом с нами будет находиться существо, для которого чужие мысли как открытая книга. Понятно, почему вы не стали давать ей противоядие. Но ведь она — человек, точно такое же существо из плоти и крови. Не важно, умеет она читать в наших мозгах или нет. Она страдает!.. И между прочим, из того, что мне известно насчет мутантов, — если ей удастся выжить, она скоро научится не совать нос в каждую постороннюю башку. Она никогда не посмеет нарушить тайну твоих мыслей.

— Надеюсь, что не посмеет, — буркнул Викс, потом, видимо застыдившись, отвернулся.

Тиорин, в свою очередь, достал из сумочки, прикрепленной к его поясу, пузырек и протянул Спартаку.

— Бери, — сказал он. — Надеюсь, это не какая-нибудь фальшивка, которую мне всучили, чтобы только побыстрее вытолкнуть нас с планеты.

— Скоро узнаем, — ответил Спартак.

Винета испуганно глянула на Спартака, когда тот вошел в ее кабину. Потом виновато улыбнулась. Он кивнул в ответ, опустился на колени возле неподвижно лежащей девушки, придвинул поближе свой медицинский кейс.

— Она совсем не может двигаться? — раздался сзади голос Винеты. — Даже шевелиться? Как же она дышит?

Вопрос был интересный. Спартак невольно отметил про себя, что эта молчаливая девушка соображает куда лучше Викса. Братец, в сущности, много говорит и мало делает. Винета поступает наоборот — много думает и мало говорит.

— По-видимому, тебе никогда не приходилось бывать под подобной «балдежкой»? — не оборачиваясь, спросил он. — И в подобное покрывало тебя никогда не заворачивали?

— Нет, — с дрожью в голосе ответила девушка. — Этого я тоже понять не могу — как оно способно намертво обездвижить ее?

Спартак молча откинул лежавшую сверху накидку. Оказалось, что девушка была одета в подобие поблескивающего трико из металлизированной ткани. На месте груди был большой бугор, такая же выпуклость на животе. Создавалось впечатление, что девушка беременна.

— М-да, мне уже доводилось встречаться с подобными аппаратами, — произнес Спартак, обращаясь скорее к себе, чем к Винете. — Иди сюда, — не оборачиваясь, позвал ученый и, когда девушка встала рядом на колени, сказал: — Ну-ка, отведи ей голову в сторону, мне надо сделать инъекцию в сонную артерию. Если я промахнусь, ее песенка будет спета.

Наконец укол был сделан, оставалось только ждать. Секунды тянулись медленно, нестерпимо долго складывались в минуты. Неожиданно пленница шевельнулась. Едва заметно, чуть-чуть… Непонятно даже чем — рукой, ногой. Просто пришло ощущение, что она двинулась. Точнее — изменила позу. Тут же это ощущение усилилось, пришла уверенность — ага, грудь ее поднялась и опустилась. Спартак вскочил на ноги. Винета повторила его движение.

— Быстрее, — заторопил ее Спартак, — снимай этот костюм. Застежки на плечах и на спине. Поторопись!..

Металлизированное трико с шелестящим шумом сползло на пол. Кожа под ним отливала нездоровой синевой, местами были видны отеки и пролежни. Кое-где открылись глубокие рубцы.

— Вот как ей приходилось дышать. — Он указал на снятый с груди механизм, который нагнетал воздух в ее легкие. — Мало того, что эта штука работает как мехи, она еще и заставляет биться сердце. А это устройство, снятое с живота, заставляет отправлять естественные функции, но не очень эффективно.

Винета слова в ответ не могла выговорить — она, расширив до предела глаза, неотрывно смотрела, как на лице пленницы появляется страдальческое выражение. Это была не просто гримаса страдания и боли, а что-то более страшное. Словно несчастная, испытывавшая запредельные муки, уже вроде и примирилась с ними. Губы ее начали растягиваться, зрачки расширились, слезы обильно полились из глаз — Спартак тут же повернул ее голову набок. Справившись с подступающей тошнотой, он спросил:

— Можешь сделать ей массаж? Святая галактика, кто может сказать, как долго она пролежала без движения. Теперь, когда тело начинает обретать чувствительность, ей необходимо помочь.

Винета без слов принялась массировать ноги несчастной.

* * *
— Спасибо. — Голосок оказался тоненьким, чуть надтреснутым. Спартак едва услышал его. Винета сразу прекратила массаж.

— Большое спасибо, — уже громче и отчетливее сказала девушка. — Достаточно. Боль прошла.

— Ты уверена? — подавшись вперед, спросил Спартак.

— Совершенно.

Мужчина во все глаза смотрел, как пленница кончиком языка облизнула сухие губы.

— Вы Спартак? А вы Винета? Правильно?.. — спросила она.

Спартак вздрогнул — вот оно, начинается. Насколько ему известно, он ни разу не назвал девушку по имени. Выходит, пленница сумела отыскать ее имя в чьем-то сознании? Он так и спросил ее.

По лицу мутантки пробежала смутная улыбка.

— Да, — сразу призналась она. — Это меня так порадовало. Я ощущала столько страха в людях, которым было известно, кто я, что это знание буквально убивало меня. А у вас просто настороженность, страх наносной, поверхностный. Скорее робость. Куда сильнее вы желаете узнать, с кем имеете дело. Вас просто гложет любопытство. Вашу соседку тоже. Если бы вы знали, как я рада оказаться здесь.

— Значит, вам известно, что собираются с вами сделать? — предположил Спартак.

— Да. Я знаю, почему вы спрашиваете. Если честно, меня не очень-то волнует, куда меня отправят. Лишь бы вырваться из… прошлого. Хуже не будет. — Лицо ее затуманилось. Она вновь горько заплакала, но на этот раз совсем как человек, как маленькая девочка, узнавшая горе. Спрятала лицо в ладошках…

— Ладно, — вздохнул Спартак, — я вас сейчас оставлю. Винета, может, ты напоишь ее своим бульоном. Я, кажется, полностью восстановил силы.

В этот момент в его сознании родился естественный вопрос, однако он не решился его задать, просто повернулся в сторону пленницы и замер.

Она засмеялась, потом сказала:

— Меня зовут Джюнора. Вы очень ясно мыслите, Спартак. Это все выглядит как большой фосфоресцирующий сосуд, наполненный до горлышка. Или бассейн, где я способна разглядеть всю толщу воды, кроме одного места. Там есть какое-то черное пятнышко. Это касается того требования, которому вы вынуждены подчиняться. Вы летите в Найлок?

Спартак не ответил. Он сделал паузу, потом сказал:

— Воображаю, с какой легкостью вы сможете проникнуть в мысли моих братьев. Однако я не уверен, что они отнесутся к этому так же спокойно, как я.

— Нет, в их сознание мне проникать значительно труднее. И нет большого желания. Хотя можно попробовать. — Она закрыла глаза, замерла и некоторое время лежала затаив дыхание. Словно прислушивалась к шуму свободного пространства.

— Они оба пышут от ярости — психопринуждение сковывает их мысли. Оно похоже на густой туман. Один из них никак не может избавиться от мысли, что это я виновата в задержке на пути к цели.

Она замолчала — видно, ее потянуло в сон. Спартак показал Винете глазами на дверь и вышел из кабины. Постоял у порога, затем направился в рубку.

Глава 12

Возле самой двери он задержался. Изнутри доносились голоса братьев. Неожиданно Викс громко заявил:

— Я знаю, как Спартак смотрит на эту проблему. Он сам говорил мне об этом.

— Ну и?..

— Он сказал, что мы можем потратить месяцы на твои поиски. Может, придется обыскивать Аргус — мы тоже попались на твою уловку. Здесь, когда Рочард добрался до нас, он тоже предупредил, что спешить не стоит. Мы вполне можем слетать на Найлок и вернуться обратно.

— Очень удобная линия поведения. Мне такая знакома… Философия мелких дел, постепенных шагов.

Обернувшись и увидев входящего в рубку Спартака, он продолжил:

— Особенно для человека, который дал клятву верности ордену Энануорлда. Так может рассуждать только человек, просидевший много лет в парнике, вот что я вам скажу. Что касается меня, я согласен с тобой, Викс, — если удача на нашей стороне, если вам удалось так быстро отыскать меня, значит, надо хватать ее за хвост и держать крепко! Неужели нет средства, посредством которого вы могли бы избавиться от психопринуждения? Если же его сейчас действительно нет в нашем распоряжении, то вспомните — я-то свободен! Понимаете? Ты покажешь, как управлять кораблем, и мы помчимся в сторону Эсконела.

— Это невозможно по двум причинам, — откликнулся Спартак и подошел к братьям. — Первое: в этом случае психопринуждение тоже действует. Если Викс попробует научить тебя управлять кораблем и изменит курс, ему и мне несдобровать. В этом смысле нет никакой разницы, кто командует звездолетом. Второе: даже если ты успешно доставишь нас на Эсконел, мы прибудем туда в таком состоянии, в каком я находился, когда ты принес противоядие для Джюноры. А то и хуже. То же самое будет и с Виксом и с Винетой. В конце концов психопринуждение добьет нас. В любом случае мы будем неизлечимо больны.

— Эта мутантка… — Лицо Викса заметно напряглось. — Она что, уже выздоровела?

— Как, ты сказал, ее зовут? — тут же спросил Тиорин.

— Джюнора, — ответил Спартак и задумчиво расчесал пятерней бороду. — Думаю, это правильное выражение — она именно выздоровела. Вполне оправилась от парализанта. На первый взгляд она вполне нормальна и уравновешенна. После того как с ней обошлись таким изуверским образом, трудно было ожидать подобной рассудительности — я бы сказал, умиротворенности. Она совсем еще девочка.

Он помолчал, поиграл бровями, словно прикидывая, в чем может заключаться причина подобной терпимости. Потом добавил:

— У меня складывается впечатление, что я был слишком подозрителен, слишком подвержен общему мнению. Нет в ней ничего страшного — подросток как подросток. Рада, что ее наконец избавили от этих оков. И конечно, от людей, которые способны на такие пакости.

— Что они собирались сделать с ней на Найлоке?

— Не знаю, — ответил Викс. — Эта старая жирная крыса на Декладоре ничего об этом не говорила. Наша задача доставить ее в космопорт Найлока, после чего мы должны были вернуться обратно, где с нас должны были снять психопринуждение. Послушай, Спартак, перед твоим приходом мы обсуждали вопрос, как вернее взяться за дело. У Тиорина есть неподтвержденные сведения о том, что на Гуо организован центр сопротивления. Возглавил его Тигрид Дзен.

— Какой давности эти сведения? — спросил Спартак. — Гуо слишком близка к Эсконелу, чтобы Бьюсион не обратил на нее внимания.

Когда-то в юности ему пришлось побывать на этой планете, она произвела на него жуткое впечатление. Практически незаселенная Гуо являлась местом добычи полезных ископаемых для ближайших пяти или шести миров, в число которых входил и Эсконел. Работы там оказались более выгодными, чем на астероидах, из-за обилия месторождений и пригодной для дыхания атмосферы, что резко снижало себестоимость работ. Даже отдаленность планеты не нарушала этот баланс. Это был неуютный для жизни мир с чахлой растительностью, частыми ураганами, которые вызывали штормы на морях и приносили на сушу обильные дожди.

Викс вопросительно посмотрел на старшего брата и спросил:

— Эти сведения ты получил от наемного убийцы?

Тиорин кивнул, потом добавил:

— К тому же эта информация получила подтверждение от членов команд, чьи корабли оказывались в секторе Эсконела. На «пределе слышимости», так они говорили. Это, по-видимому, какой-то специальный термин. Так, Викс?

Тот пожал плечами, а Спартак пояснил:

— Это третья степень достоверности. Есть четыре уровня: новости, полученные на месте события; новости, полученные в космопорту планеты, где случилось событие; новости, полученные на пределе слышимости, и четвертая степень — полный вздор, новость, пришедшая неизвестно откуда и доставленная неизвестно кем.

Викс грустно усмехнулся.

— Я все больше и больше удивляюсь тебе — откуда ты все это знаешь, ведь ты и в космосе по-настоящему не летал.

Спартак только рукой махнул и вернулся к прежнему вопросу об организации сопротивления режиму Бьюсиона.

— Вот на какую мысль натолкнул меня разговор с подосланным к нам убийцей. Твои уловки, Тиорин, может быть, были хороши на Декладоре — хотя после знакомства с Рочардом я бы не стал утверждать этого. Но в нашем положении это все детские игры. Вряд ли Бьюсион остановится после того, как он трижды потерпел неудачу. Я до сих пор удивляюсь, почему он посылал своих людей поодиночке. На его месте я бы ничего не пожалел, чтобы расправиться с нами. Это, в общем-то, не такое сложное дело. Стоит посетить Энануорлд, и он сразу нападет на наш след. Если он поспешит, он доберется до Декладора, все остальное проще простого. Под психопринуждением мы далеко не уйдем, так что нас можно захватить на Найлоке или после возвращения на Декладор.

Тиорин неохотно кивнул. Его лицо помрачнело.

— Допросив подосланного ко мне наемника, — сказал он, — я пришел к выводу, что мы имеем дело с фанатиками, совершенно оболваненными культом этого самого Бельзуека. Он утверждал, что Бельзуек невидим и может выступать под многими личинами. Умереть за него он считал великой честью и наградой. Каково?.. Они будут готовы на все, чтобы только достать нас. В конце концов они добьются своего.

— Тот, который напал на нас, был из той же породы, — ответил Спартак. — Он наложил на себя руки, когда понял, что его песенка спета. Тут возникает вот какой вопрос. Фанатиками легко управлять, однако в сложных условиях они ненадежны. Если нам удастся поставить их в тупик — скажем, сотворить что-нибудь такое, что, по мнению этих марионеток, сделать невозможно, — их можно брать голыми руками. Стоит им потерять ясные ориентиры, они становятся беспомощны. Что, если мы встанем на их путь…

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Викс. В этот момент лицо его просветлело. — Эту мутантку? Ты полагаешь, что эта поездка была задумана Бьюсионом, чтобы заманить нас в ловушку?

— Вряд ли, — ответил Спартак. — Даже Бьюсион не в силах организовать цепь случайностей, подобную этой. Я о другом веду речь. Если он способен воздействовать на сознание подобных простофиль, как тот бандит, что напал на нас и на Тиорина; если он сводит разумных людей до уровня бездумных автоматов, которые слепо обожают его, он вполне может решить, что опасаться ему нечего. Он вполне может рассуждать подобным образом: какой смысл гоняться за братьями по всей галактике? Не лучше ли подождать, пока они сами явятся на родную планету — такие грозные, жаждущие освободить Эсконел, — тут и разделаться с ними?

Викс сжал губы:

— Клянусь всеми лунами Аргуса, я охотно исполню его желание. Была бы моя воля, я бы сейчас же взял курс на Эсконел и разобрался с этим поганым Бьюсионом и его ведьмой. Я бы приказал сбросить их с вершины Клыков Дракона. Ах!..

Последний звук, который он издал, был полон тоски и страдания. Он вновь застонал, и встревоженный Спартак повернулся к нему, однако Викс замахал рукой.

— Уже отпустило. — Он потер правую скулу. — Второй раз это со мной приключилось. Стоит только хотя бы заикнуться о прямом курсе на Эсконел, все зубы сразу начинают ныть. Это, правда, не совсем подходящее слово, когда голову буквально наизнанку выворачивает. Такое впечатление, что мне в рот начинают заливать расплавленный металл.

— Это все из-за психопринуждения, — сделал замечание Тиорин. — Так и должно быть.

— Вот именно, — кивнул Спартак. — Понятно, чем обернется попытка миновать Найлок. Так что нам в любом случае необходимо доставить туда девушку. Вот тогда нам полегчает.

— Ничего другого не остается, — откликнулся Викс. Лицо его заметно побледнело, белой нездоровой полосой выделялся шрам.

Спартак между тем повернулся к Тиорину:

— Самое простое решение — это захватить нас вместе с Тигридом Дзеном. Кстати, кто он такой? Викс решил, что он должен быть мне известен, однако я никак не могу припомнить.

— Он был первым помощником Викса, когда тот был отправлен подавлять бунт в северных провинциях, — ответил Тиорин. — Большой любитель ходить под парусом. Он пошел на государственную службу из-за восстания.

Спартак смутно припомнил человека с черными пушистыми усами и зычным голосом.

— Он всегда оставался верным престолу, был близок к нашей семье. Однако ты прав — известия, относящиеся к центру сопротивления на Гуо, очень давние. С той поры я не слышал, чтобы Дзен добился каких-либо успехов. Нам просто необходимо как можно быстрее появиться там. Знаете ли, есть такое понятие, как «мистика крови». Одно наше имя во много раз увеличит силу движения, придаст ему законный характер. Слишком многие на Эсконеле помнят, с каким трудом наш отец добился процветания, с каким искусством он провел наш народ через штормы и бури, обрушившиеся на империю. Как ловко и в то же время достойно сумел избавиться от опеки Аргуса, при этом ему удалось не испортить отношений с центральным правительством. Все это очки в нашу пользу. Я не знаю никого, кто смог бы возглавить практическую работу по освобождению Эсконела вместо Тигрида Дзена. Но без нас ему очень трудно. Если он потерпит неудачу… — Тиорин безнадежно махнул рукой.

— Требуется определить, — сказал Спартак, — что нам делать. Думается, необходимо как можно быстрее войти в контакт с Тигридом Дзеном и высаживаться на Эсконеле, если он там. Если же он отправился на другие планеты, то…

Тиорин широко открытыми глазами смотрел на него.

— Что с тобой? — спросил Спартак.

— Ты только что сказал «и высаживаться на Эсконеле», и с тобой ничего не произошло, — медленно ответил Тиорин. — Как это могло получиться? Когда Викс только упомянул о полете на Эсконел, у него дыхание перешибло от боли.

Некоторое время они в недоумении смотрели друг на друга, потом Спартак, не веря себе, повторил:

— Думается, необходимо как можно быстрее войти в контакт с Тигридом Дзеном и высаживаться на Эсконеле…

Он замер. Викс, удивленно наблюдавший за братьями, открыл рот. Спартак продолжил:

— Нам следует немедленно высадиться на Эсконеле.

Опять выжидательная пауза.

— Я собираюсь немедленно лететь на Эсконел…

Он вскочил с кресла.

— Клянусь всеми лунами Аргуса, ты прав! Ну-ка, ты, Викс, попытайся.

— Я?..

Он собрался с силами, покрепче вцепился в подлокотники кресла и громко произнес:

— Я собираюсь лететь на Эсконел. Немедленно!..

Тут же его лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Нет никакого психопринуждения. Даже следа не осталось!

Тиорин недоверчиво сказал:

— Может, его сделали некачественно?

— Нет! — воскликнул Спартак. — Мне кажется, я знаю причину. Психоаналитики, которые занимались нами, свою работу знают. Боль начиналась сразу, в ту же секунду, как только в голову приходила мысль о возможности не выполнить задание. Нет, здесь что-то другое. Я догадываюсь, что это может быть.

— Так скажи нам! — закричал Викс.

— Это все проделки Джюноры.

— Что? Читающей мысли девчонки? — не поверил Викс. — Каким же это образом?

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками Спартак. — Я только предполагаю, что так может быть. В этом нет ничего невероятного. То-то она говорила мне о сверкающей поверхности воды в каком-то бассейне… Надо у нее самой спросить. Давайте-ка сходим в каюту…

— В этом нет необходимости, — раздался голос у порога, и девушка сама вошла в рубку. Осторожно и аккуратно задвинула за собой металлическую дверь — та, чуть скрипнув, встала в пазы. Спартак удивленно поймал себя на мысли, как деликатна была эта девчонка. Она и ходила так же плавно, ловко обошла выставленный локоть Викса. Одета была в один из нарядов Винеты. Одежда ей была заметно велика, и она выглядела как дочка в материнском наряде.

— Джюнора, это ты сняла с нас психопринуждение?

Девушка легко кивнула.

— Не могу выразить, как мы тебе благодарны!

— Вот это да! — воскликнул Викс. — Ты здорово помогла нам! Может, ты так же спасешь и целую планету, вместо того чтобы лететь на Найлок?

Джюнора ответила не сразу. Она на нетвердых ногах обошла рубку, постояла у панели — видно, ходьба еще давалась ей с трудом. Позади нее двигалась Винета — с напряженным лицом она следила за каждым ее движением, чтобы успеть поддержать.

— Я ничего не знала об этом… психопринуждении, — наконец сказала девушка, обращаясь к Виксу. — Я просто почувствовала, как вы страдаете, и скрутила боль. Нашла это место в вашем сознании и попыталась рассосать темное место. Это очень… интересно.

Ей никто не ответил. В рубке воцарилась тишина.

— Так тяжко быть мутантом, — продолжила девушка. — Каждую секунду боишься, что не справишься со своим даром. Если он вырвется, мне конец. Но порой это получается без всякого моего усилия, совсем непредсказуемо. Его бы надо развивать, потому что я подозреваю, что обладаю куда большими способностями, чем мне известно.

Я была вынуждена работать над вашими сознаниями, как неумелый слесарь, пытающийся вскрыть замок. Все на ощупь, все по наитию. — Она неожиданно совсем по-девчоночьи хихикнула. — Если бы вы смогли увидеть, как это делается, вы бы удивились — как это просто!

Девушка помедлила, потом продолжила:

— Эсконел! Вот, значит, куда вы собираетесь лететь. Мне, сказать по правде, эта идея не очень по душе. Это же имперский мир или был им. Они тоже страдают нетерпимостью по отношению к таким, как я. Тем более там ожидаются большие сражения — я узнала об этом из вашего сознания, Викс. Вы собираетесь отправиться туда и поднять восстание против этих жрецов и какого-то человека, называемого Бьюсион. Кроме того, я узнала, что вы очень боитесь меня и страстно желаете, чтобы со мной что-нибудь произошло. Спартак, возможно, не желает этого — впрочем, я не могу с определенностью утверждать это. Но даже он…

Она поколебалась. Затем вновь хихикнула.

— Ну и ладно. Я излечила вас, теперь знаю, как это делается. Более того, мне кажется, я вполне могу заставить вас делать то, что мне надо. Теперь остался только один вопрос, который я пока не могу разрешить, — как в такой большой галактике найти место, где бы я смогла жить?

Спартак похолодел. Тревожные предчувствия, владевшие им в течение этого разговора, вылились в безмерный страх. Он помимо своей воли начал перебирать в памяти миры, о которых когда-то читал. Ученый попытался было прекратить это, однако Джюнора потребовала:

— Продолжай! Эсконел мне не нужен!..

Глава 13

Страх, оказывается, тоже имеет свои оттенки. Он вовсе не отбивает способность к рассуждению — наоборот, усиливает мозговую деятельность. Может, поэтому с такой ясностью и безнадежной очевидностью он увидел себя и своих спутников в качестве рабов этой девицы. Более надежные цепи, чем ментальные, трудно было придумать. От них не избавишься, не ускользнешь. Покорность воле хозяина ты всегда будешь носить при себе.

Следом накатили волнующие воспоминания об Эсконеле. Перед глазами поплыли знакомые с детства виды — моря, живописные горы, леса и степи. При виде этих картин слезы навернулись на глазах. Он не видел их с той последней встречи на Королевском острове и, как ему думалось, совсем позабыл о родине в университете. Пока до него не добрался Викс и не всколыхнул душу ужасной вестью. С Эсконелом беда… Большая, безмерная беда… Это горе — потерять родную планету!

Потом поплыли пейзажи чужих планет, другие города, иные дали… Спартак попытался прервать этот не им рожденный хоровод воспоминаний. К его удивлению, ему это удалось. Он вполне владел своим сознанием — был способен думать о том, о чем хотел, и не думать о том, о чем не хотел. Джюнора отступила? Устыдилась? Или ребенок просто хотел отомстить «этим взрослым» за все, что они с ней сделали? Ведь она тоже находилась под своеобразным психопринуждением — и за что? За то, что была не похожа на остальных? Ее лишили детства, по-видимому, родителей. Так пусть теперь эти взрослые помучаются, поживут в чужой шкуре — может, поймут, что значит стать изгоем. Это похуже, чем быть рабом.

Спартак трезво оценил найденное решение. Оно было спорным. Может, так, а может, и нет. Слишком неопределенна ситуация, слишком много неизвестных ему обстоятельств.

В рубке по-прежнему стояла напряженная тишина. Он и его братья, не отрывая глаз, смотрели на Джюнору, словно ее худенькое личико, хрупкая фигурка являлись средоточием красоты и обаяния. Мало-помалу тишина начала угнетать и саму Джюнору, и выражение триумфа на ее лице постепенно сменилось неуверенностью и тревогой.

Неожиданно она выкрикнула:

— Делай то, что тебе говорят! Делай!..

Следы легкой истерики отчетливо проступили в этом взрыве эмоций. В этот момент Винета, до сих пор державшаяся сзади, вышла на середину рубки и отчеканила:

— Я хочу лететь на Эсконел. Я хочу этого потому, что так желает Викс.

Джюнора резко повернулась к ней:

— Замолчи!

Губы у нее задрожали, того и гляди заплачет.

Изумленный шепот донесся со стороны Викса и Тиорина, однако Спартак почти не удивился вмешательству Винеты. Может, потому, что он лучше разбирался в человеческих характерах. Он с усилием заставил себя вспоминать об Эсконеле, потом в деталях припомнил, как Джюнору подвезли к их кораблю. Он воспроизвел в сознании, какое у нее было лицо, как она смотрела в чистое высокое небо, как ее тащили на корабль, а они с Виксом в это время требовали доставить противоядие. Вспомнилось трясущееся от страха лицо чиновницы — этой матерой бездушной крысы. Ты хочешь отомстить нам за то, что мы помогли тебе? — мысленно спросил он. Следом, еще более тщательно выговаривая в сознании слова, задал вопрос: Ты хочешь жить такой жизнью, хочешь быть сильной, одинокой, не знать ни любви, ни друзей, наказывать за правду?

— Прекрати! — закричала девушка. Она бросилась к нему и принялась колотить маленькими кулачками по его груди. Он осторожно взял ее за запястья, заглянул в глаза.

Если ты хотя бы раз отважишься на это, ты уже никогда не сможешь остановиться.

Он вообразил сотни, тысячи людей, с лиц которых никогда не сходит страх. Все они с тоской и ужасом наблюдают за ней, тщательно прячут мысли. А что там, в их сознаниях? Ничего, кроме неодолимого желания сбежать куда-нибудь подальше и вырваться из-под ее контроля.

— Я сказала — прекрати!..

Он уступил и вновь припомнил Эсконел — ясный, свежий мир. Там были такие чудесные рассветы и закаты. А какие вина! О, Викс был большим знатоком в этом вопросе. Тиорин спокойнее, но у него тоже доброе сердце. Его особенно любили в городах. Он и по виду был «своим парнем», это очень ценилось у них на Эсконеле. Они никогда не любили зазнаек, лгунов, лицемеров, но более всего тех, кто был охоч мучить других. Таким спуску на Эсконеле не давали.

Девушка наконец высвободила руки и, не в силах совладать с собой, закрыла лицо. Потом зарыдала, отчаянно, взахлеб, с подвываниями. Винета обняла ее, прижала голову к груди, принялась поглаживать по оставшимся волосам. Гладила легко, стараясь не причинять девушке боль.

— В чем дело? — неожиданно, словно проснувшись, громко спросил Викс.

— Об этом спроси лучше у Винеты, — отозвался Спартак. — Ты явно недооценивал эту девушку. Она очень сообразительна.

Винета, утешающая плачущую Джюнору, покачала головой.

— Я знаю, как Викс мечтал о возвращении на Эсконел. Мне была невыносима мысль, что он — и вы тоже — станете игрушками в ее руках.

— Ты добилась своего, — кивнул Спартак. — Джюноре после того, как она так легко сняла психопринуждение, наведенное имперскими врачами, показалось, что это именно тот случай, когда она может расплатиться за все свои страдания. Однако нагрузка на ее сознание и совесть оказалась слишком велика.

— Но… — попытался возразить Викс, однако Тиорин жестом остановил его.

— Хватит теоретизировать насчет ее желаний, совести. Скажите лучше, как мы теперь должны поступить с ней?

— Выбросить ее, к дьяволу, в открытый космос! — отозвался Викс.

Откровенная жестокость подобного решения смутила их всех, особенно Джюнору, которая испуганно глянула на рыжеволосого хозяина корабля.

— Викс, это уже слишком, — возразил Тиорин. — Думай, что говоришь! Тем не менее — после того, как вы освободились от всякого принуждения, — ее нужно высадить на ближайшей обитаемой планете. Это будет разумное решение.

— Я… — робко подала голос Винета.

Спартак одобрительно кивнул ей.

— Не стесняйся, говори. У тебя хорошие мозги. Мне, например, очень интересно услышать твою точку зрения.

— Ну, — Винета облизала губы, — я слышала от Викса об этой таинственной женщине Лидис. Что она, мол, владеет какой-то ужасной способностью, с помощью которой проникла в мысли вашего брата Ходата. Еще он говорил, что удивительно быстро свободные граждане вашей планеты превратились в фанатичных приверженцев новой религии. Все это звучит так, как будто к ним было применено что-то вроде психопринуждения. Ну, я… Понимаете, я не могу назвать свое детство счастливым. Пусть даже я не оказалась выброшенной из круга людей, как Джюнора, мне часто доставалось. Почти так же, как ей… Поэтому я понимаю ее отчаяние, ее желание отомстить за все, что пришлось вынести. Безвинно, понимаете, вынести… Я на нее совсем не сержусь. И… — она заколебалась, вновь облизнула губы, — я не могу просвечивать ваши рассудки, как это умеет делать она, но я считаю, что вы самые замечательные люди, каких я только встречала. Вы могли бы спокойно жить на свои доходы, как принцы, но вы решили помочь другим. Это здорово! Когда Спартак нашел меня в яме, он протянул мне руку и помог выбраться наружу. Он протянул мне руку. Это мне?! Так со мной редко кто поступал. Конечно, у Викса характер не сахар, он весь взрывной, но он честен, а это такая редкость. Вы, — обратилась она к Тиорину, — старший брат, а яблоко, как говорится, от яблони не далеко падает. Раз они вас разыскивали, значит, верят в вас. Мне кажется, когда Джюнора отойдет от того, что с ней сделали на Декладоре, она согласится со мной. Если так, от нее может быть большая польза. Разве это не редкая удача, что с нами будет человек, способный читать мысли других. Разве она не стоит сотни шпионов, которые пытаются выяснить намерения этого ужасного Бьюсиона. Ведь это сейчас самое важное — узнать, каким секретным оружием владеет эта шайка.

Наступила тишина. Первым ее нарушил Тиорин:

— Я вижу, Спартак был прав в отношении тебя, девочка. Это первое серьезное предложение, которое я услышал в этой рубке. Это, конечно, здорово облегчило бы нашу задачу, однако я не снимаю свое возражение. Мы не можем быть уверены в Джюноре. Разве можно в течение нескольких дней перевернуть то, что складывалось годами?

Спартак вздохнул и громко выдохнул:

— Я мог бы попытаться. Если она согласится сотрудничать…

Джюнора испуганно вскрикнула:

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Нет, нет и еще раз нет!

— Нет?

Мужчина поднялся, подошел к ней — его бородатое хмурое лицо приблизилось к девушке. Он принялся в деталях обдумывать свою идею, расцвечивать ее зрительными образами, попытался наполнить теми переживаниями, которые испытывал в тот далекий день.

О, это был самый торжественный момент в его жизни. Он очень долго готовился к нему. С утра испытывал необыкновенный душевный подъем. Теперь он был готов присягнуть на верность ордену Энануорлда — в душе не было ни капли сомнения в необходимости отказаться от насилия. От него все беды в этом лучшем из миров. Сила — да, насилие — нет. Разум, справедливость, мир — вот что теперь должно было вести его по жизни.

Но не это, как он понял позже, склонило Джюнору дать обет. Она прочитала в его сознании о тех минутах, которые он пережил, когда ей доставили противоядие. Это были мучительные мгновения, он был на пороге гибели… Викс со своего места настороженно смотрел на них.

— Не верю я в эти штучки. Что значат слова? Лучше высадить ее от греха подальше на какую-нибудь планету, и все дела.

— Подожди, — прервал его Тиорин. — Лучше смотри и запоминай.

На лице Джюноры проступило совершенно детское выражение любопытства и доверия — она протянула свою тоненькую ручонку и положила ее на широкую ладонь Спартака, так они и удалились. Молча, торжественно…

— Как? — всполошился Викс. — Куда они? Ответила ему Винета, глаза ее были направлены в сторону двери, которая задвинулась за Спартаком.

— Мне кажется, она поверила, что все делается ради нее же самой. Ведь он едва не погиб из-за нее на Декладоре. Значит, она должна сделать что-то для него.

* * *
Спартак вернулся через несколько часов. По его лицу было видно, что он смертельно устал.

— Она спит. — И в ответ на немой вопрос, обращенный к нему, объявил: — Сколько же всякой дряни пришлось извлечь из ее сознания! Это было похоже на поиски алмазов в куче дерьма.

Очевидно, подобный ответ не удовлетворил братьев, и Викс решительно потребовал:

— Каков результат?

Спартак потер глаза, потом сказал, зевнув:

— Я дал ей тот же самый препарат, что и Корицу, правда, в несколько иной пропорции. Ну, скажу вам, и работа! Прежде чем наладить с ней нормальный разговор, мне пришлось очистить ее сознание от копившейся годами ненависти, которую она испытывала к роду человеческому. Это настоящая бездна. Чему здесь удивляться? Империя веками проводила политику, направленную на депортацию подобных, как они их называли, «уродов». В конце концов в народном сознании напрочь закрепился стереотип страха по отношению к таким людям. Отсюда изуверство, суды Линча и прочие формы варварства, которое имперское правительство должно было решительно пресекать. Однако центральная власть не то чтобы потворствовала подобным настроениям, но как-то робко боролась с ними. Ох, братишки, чем дальше, тем яснее мне представляется, что подобные меры борьбы с людьми, обладающими такими способностями, инспирированы извне. Уж очень складно получается: здесь, на территории империи, мутантов сначала до смерти пугают, потом высылают куда-то в Приграничье. Зачем? С какой целью человечество руками своих правителей, подчиняясь самым низменным инстинктам толпы, изгоняет из своих рядов наделенных удивительными талантами детей? Ведь Джюнора еще совсем ребенок, но уже страстно стремится, с одной стороны, найти место, где бы ее считали таким же человеком, как и остальные, с другой — разделаться с человеческой расой.

Викс вздохнул, пожал плечами:

— Мне по-прежнему не нравится эта идея, но… понимаешь, ты имеешь представление о таких вещах, о которых я даже не слышал. Ты успел продемонстрировать полезность подобных знаний. Оказывается, прятать нос в книгах не такая уж пустая трата времени, как я всегда полагал. Теперь я могу с чистым сердцем сказать, что доверяю тебе. Что это значит? А то, что я пойду за тобой. Но если она еще раз выкинет подобную шутку, клянусь, я не задумываясь выкину ее за борт.

— Она такая же, как и мы. Пусть даже и мутантка, — тихо сказала Винета. — Она — стопроцентный человек — плюс… — Она помолчала и добавила: — Плюс даже не знаю что!

— Хорошо сказано! — рассмеялся Тиорин. — Теперь у нас, по крайней мере, есть выбор. Викс настаивает, чтобы мы летели прямо на Эсконел. Я же полагаю, что будет разумнее, если мы сперва свяжемся с Дзеном на Гуо. Нам крайне важно выяснить обстановку на Эсконеле.

— Почему ты считаешь, что Тигрид Дзен лучше информирован? — спросил Викс. — Если то, что творится на Эсконеле, правда, он тоже не имеет никаких прямых связей с нашей планетой.

— Послушайте, — сказал Спартак. — У меня по этому поводу тоже есть соображения. О первом напомнила Винета. Все говорит о том, что Лидис является сильной телепаткой. Предположим, что она не одна такая, тогда ясно, каким образом Бьюсиону удалось так легко и быстро подавить всякое сопротивление. Каким образом мы решим эту трудность?

После недолгой паузы первым подал голос Викс:

— Я как-то не очень-то задумывался об этом, однако после эксперимента, который провела над нами эта девчонка, должен согласиться — это важная проблема.

— Я не знаю, что может посоветовать Тигрид Дзен, — ответил Спартак, разминая затекшие руки, — по крайней мере, мы можем получить от него более полную картину того, что произошло на Эсконеле. Так что я за то, чтобы сначала отправиться на Гуо.

— Не возражаю, — отозвался Тиорин.

— Так тому и быть, — поднялся со своего места Викс и направился к пульту управления. — Такой курс и заложим.

Глава 14

Корабль Викса, погасив все опознавательные и габаритные огни, в режиме полного радиомолчания кружил по орбите вокруг Гуо. Катер напоминал дикого зверя, крадущегося по следу добычи. Сотней километров ниже проплывала поверхность планеты-неудачницы, большей частью занавешенная облаками. Иногда внизу открывались напоминающие пустыни возвышенности, а между ними поросшие тропическим лесом низменности. Казалось, на Гуо были все условия для заселения — пригодная для дыхания атмосфера, вода… Правда, как раз воды здесь было маловато. Отдельные редкие озера были разбросаны по поверхности планеты. Океанов нет… В те годы, когда человечество бурно распространялось по свободному пространству, в галактике было достаточно куда более пригодных миров, так что Гуо оказалась гигантским рудником или шахтой. Не более того…

В общем-то, воды на планете, по всем подсчетам, было вполне достаточно, только распределялась она не совсем привычным для людей образом. Скапливалась не на открытых водных пространствах, а собиралась в воздухе. Атмосфера здесь была необыкновенно влажная. Каждый холмик или бугор буквально сочился от избытка влаги. Если прибавить страшные ураганы, которые миллионами лет сглаживали поверхность, сдирали верхний слой почвы с возвышенных мест, потопы, обрушивающиеся с небес, то станет ясно, каким неприглядным показался этот мир жаждущим отыскать райские планеты переселенцам. Только с годами выяснилось, что обширные, расположенные между округлых древних гор, сложенные осадочными породами равнины оказались буквально нашпигованы богатейшими месторождениями металлических руд и прочих ископаемых. В этом смысле Гуо просто цены не было, однако постоянные населенные пункты здесь так и не сложились.

Мертвая, обезлюдевшая планета! Так, после длительного наблюдения за ее поверхностью, отозвался о Гуо Викс. С каждым новым витком он все более решительно настаивал на этой оценке. Ссылался на показания приборов… Однако ни Спартак, ни Тиорин не спешили с принятием решения. Корабль продолжал накручивать витки вокруг планеты.

— Я же говорю, здесь никого нет. Даже прежних временных поселений не наблюдается. По-видимому, Бьюсиону всех удалось вымести отсюда.

— Этого не может быть! — наконец возразил Тиорин. — Скорее всего, они попрятались в старых шахтах, в каких-нибудь древних выработках, но чтобы все разом улетели отсюда?..

— Кто знает, — высказал свои сомнения Спартак, — прошло десять лет. Эсконел был наиболее развитой планетой в этом секторе. Можно было бы ожидать, что со времени воцарения Бьюсиона здесь будут заметны следы бурной активности. Ничего подобного!.. Наоборот, кругом полный развал и никаких следов новых разработок. Но почему нет представителей с других планет? Викс, смотри внимательней.

— Что толку смотреть! — буркнул Викс. — Если бы штаб Тигрида был расположен на Гуо, Бьюсион тоже вполне мог отыскать его.

— Возможно, он так и поступил, — сказал Тиорин.

— Вполне, — согласился Викс. Он вопросительно посмотрел на старшего брата. — Что, если попытаться вызвать его по радиосвязи?

— Подожди минутку, — остановил его Спартак.

Тиорин глянул на младшего брата.

— Нам больше ничего не остается. Мы обязаны рискнуть. Конечно, нас вполне могут засечь шпионы Бьюсиона, однако иначе мы можем столетиями летать вокруг этой планеты.

— У меня есть идея, — откликнулся Спартак. — Давайте спросим у Джюноры, не могла бы она помочь нам?

Он привел ее за руку, она покорно, как за отцом, шла за ним. Если честно, Спартак до сих пор не мог поверить, что ему удалось внести хотя бы видимость душевного покоя в сознание этой настрадавшейся, затаившейся девочки, что ее сердце так жаждет дружбы и любви, — видно, она попала на их корабль в минуты сильнейшего душевного кризиса. Еще немного, и она окончательно бы разуверилась в добре. Спартак не преувеличивал свою роль — конечно, пример у нее был хороший. Девушка испытывала явную привязанность к своему спасителю, однако куда более ее захватила возможность освоить основы психологии. Спартак считался большим специалистом в этой области, и Джюнора, получив согласие на допуск в его разум, обнаружила, как мало она знает, как топорно работает. Обучение любимому делу — что может быть увлекательней для любопытствующей, наделенной необыкновенными талантами души? Спартак лишь легонько направлял ее, показывал истоки ненависти, точившей ее сознание, бесперспективность подобного пути. Ненависть рождает только ненависть. Человек устроен слишком непросто, чтобы удовлетвориться одной только страстью. Сила — да, насилие — нет — этот лозунг был и благороден и разумен.

Даже Викс должен был признать, что результаты неплохие. Терапия, обмолвился он, явно ей впрок.

— Привет. — Он махнул ей рукой. — Здесь без тебя затор. Сможешь помочь? — И объяснил ей задачу.

Девушка кивнула и, чуть прикрыв глаза, села в кресло перед широким экраном. Сидела долго, пока неожиданно не вскрикнула:

— Они там!

Все бросились к экрану.

Внизу расстилалась уже привычная шерстка тропического леса, покрывавшего широкую и глубокую впадину, окруженную неприступными скалами.

— Ищите здесь, — настойчиво сказала Джюнора. — Внизу целое поселение, человек сто, не меньше.

Тиорин невольно усмехнулся.

— Сто человек! Это все, что ему удалось собрать из девятисотмиллионного населения Эсконела? М-да, статистика против нас. Ладно, здесь так здесь. Снижайся, Викс.

* * *
Корабль теперь медленно плыл в густом, непрекращающемся дожде на уровне вершин, окруживших котловину гор. Крупные капли колотили по обшивке, звук их был привычен, мил и в то же время тревожен — они вступали в область неизвестного. Теперь можно в любой момент ждать засады, обстрела или, наоборот, встречи с друзьями. Викс напряженно всматривался в темноту леса, потом чертыхнулся и решительно заявил:

— Нет там ничего! Джюнора, ты ошиблась.

— Нет, люди там. — Она настойчиво потыкала пальчиком в пол. — Ищите!

— Искать где? — спросил Викс.

— Спуститесь пониже и сами увидите.

Неожиданно Тиорин, внимательно вглядывавшийся в открывшийся внизу пейзаж, воскликнул:

— Это же не настоящие деревья! Посмотрите сами, это маскировочная сеть!..

В этот момент из включенного динамика донеслось — да так громко, что члены экипажа невольно вздрогнули:

«Немедленно назовите себя, или мы будем вынуждены применить оружие».

В подтверждение этих слов внизу полыхнуло, и белый след испарившейся воды отметил след залпа энергетического орудия.

Тиорин склонился к переговорному устройству.

— Корабль принадлежит Виксу из Эсконела, — торопливо объявил он. — На борту находятся Спартак из Эсконела и Тиорин из Эсконела. Мы разыскиваем Тигрида Дзена.

Наступила зловещая пауза, потом голос недоверчиво предложил:

«Повторите ваше сообщение».

Тиорин вновь назвал себя и братьев.

В этот момент в отчетливо различимой теперь маскировочной сети прорезалась брешь, и невидимый диспетчер распорядился:

«Снижайтесь, только осторожно. Все наши орудия направлены на вас, так что не надо совершать ненужных движений».

— Джюнора, — обратился к девушке Спартак, — ты бы не могла ненавязчиво убедить их, что мы те, за кого себя выдаем?

— Попытаюсь, — прошептала Джюнора, и уже в следующую секунду в голосе диспетчера прорезались ликующие ноты:

«Добро пожаловать на Гуо! Добро пожаловать!»

* * *
Радость от встречи с единомышленниками была омрачена сообщениями об истинном положении дел. Здесь, на Гуо, на самом деле располагалась база тех, кто мечтал освободить родную планету, однако Джюнора не ошиблась в подсчете — их действительно было всего несколько сотен человек. Здоровых среди них почти не было — все страдали от болезней и недостатка еды. В распоряжении у мятежников были два стареньких звездолета, когда-то приписанные к космическому флоту Эсконела и угнанные за несколько часов до высадки главных сил Бьюсиона на поверхность планеты. Один из кораблей был на месте, другой был послан с дипломатической миссией в соседние миры с целью сколотить коалицию против узурпатора. По последним сведениям, особого успеха посольство не добилось — все им сочувствовали, но после развала империи перед каждым миром встало столько внутренних проблем, что вмешиваться в чужие дела никто из них не пожелал.

Тигрид Дзен сам явился к месту приземления и со слезами на глазах обнял бывшего своего командира. Выглядел он постаревшим лет на двадцать — измученный, изможденный человек, руки у него по-стариковски подрагивали, голова совершенно облысела, усы поседели. Где теперь тот прежний Тигрид Дзен, лихой моряк, храбрец и богатырь?.. Время и страдания безжалостно обошлись с ним. Форма на нем была грязная, ботинки прохудились. Его спутники выглядели не лучше.

Встреча, однако, получилась теплой, с подобием торжественного обеда, устроенного в недрах горы, в стволе заброшенной ныне шахты. Здесь располагался штаб восставших, здесь братья узнали, как был захвачен их родной мир.

— Мне трудно вспоминать об этом, — признался Тигрид. — Это было страшное зрелище. Сначала, понимаете, все выглядело совершенно невинно. Эта Лидис с разрешения правителя добилась разрешения поклоняться какому-то нелепому святому. Мы только посмеивались — ладно, если этот культ будет единственным непонятным решением Ходата после встречи с этой ведьмой. Он все более и более ценил ее — дважды она запросто раскрывала готовящиеся заговоры. Теперь я крепко сомневаюсь в том, что кто-то на самом деле пытался свергнуть Ходата. Скорее всего, она сама их и инспирировала. Чтобы только втереться в доверие к правителю… Неприятное чувство вызывал сначала и ее подручный, калека Шри — это подобие слизня. Это Гридник первый забил тревогу. — Он указал на прежнего инспектора главного эсконельского космопорта. Прежде это был толстый веселый человек, теперь перед братьями сидел человек — кожа да кости. — Первым делом он поднял вопрос о подозрительно большом количестве иммигрантов, прибывающих с какой-то Бринзы. Правда, его тогда более всего обеспокоило распоряжение о беспрепятственном, беспошлинном проезде этих странных гостей. Среди них было слишком много монахов и никого, кто был бы способен выполнять тяжелую работу. Среди них не было ни специалистов-механиков, ни инженеров, ни врачей — одним словом, тех, в ком остро нуждался Эсконел. Однако Ходат с порога отметал все наши жалобы. Потом последовал совсем уж неожиданный указ о начале строительства большого храма, следом — указ о введении нового налога на его строительство и обустройство других подобных центров поклонения Бельзуеку в каждом большом городе планеты. Дальше — больше, на население посыпались другие налоги и установление что-то вроде режима наибольшего благоприятствования для жрецов. Остальное вам известно — Ходат был убит, и после поражения в решающем столкновении на планету начали садиться корабли Бьюсиона. Тут уж жрецы и прочие иммигранты с Бринзы просто оборзели — наша оборона оказалась дезорганизована, системы связи выведенными из строя. Теперь мы есть то, что вы видите, — группа беглецов, оставшихся верными прежнему правителю. Однако никаких шансов на успех у нас нет и не предвидится.

— Расскажи поподробнее об этом Бьюсионе и Лидис, — попросил Викс.

— Бьюсион? Это высокорослый, крепкий мужчина. Кожа смуглая, борода густо-коричневая, даже глянцевая какая-то… Говорят, что он обладает неимоверной физической силой, каждый встречающийся с ним якобы «на себе ощущает воздействие этой великой личности». Держится он надменно, с людьми общается на дистанции, никого к себе близко не подпускает. Кроме Лидис, конечно. У нас есть их изображения — желаете посмотреть?

— И обязательно портрет Шри. В чем заключается его уродство? — спросил Спартак.

— Он — горбун. Впрочем, и горб у него какой-то странный. Иногда шевелится… Словно какое-то чудовище сидит у него на спине. Размером от шеи до пояса. А-а, вот они, портреты. Теперь они развешаны по всему Эсконелу. Оболваненные жители буквально молятся на них.

Он бросил на стол прекрасного качества солидо. Викс, попросивший хозяина принести изображения, особенно долго и внимательно изучал лицо Лидис.

— Ничего не скажешь, красивая женщина, — сказал он. Спартак кивнул. На солидо Лидис была изображена в длинном закрытом черном платье, светлые волосы прикрывала такая же мрачная вуаль, и все равно ее лицо было способно потрясти даже императора Аргуса.

— Вот посмотрите, — медленно произнес Викс, — наступит день, и эта женщина будет моей. А потом… — Он непроизвольно сжал пальцы.

Тиорин нарушил образовавшуюся паузу.

— Ну, это вопрос будущих дней. А пока, — обратился он к Тигриду, — ты имеешь связь с Эсконелом?

— В какой-то степени. Бьюсион с презрением относится к оппозиции, поэтому мы имеем возможность время от времени проникать на Эсконел, чтобы высадить наших агентов и вдохнуть мужество в сердца тех, кто остался верен памяти Ходата. Если вас интересуют самые последние известия с Эсконела, можете поговорить с Метчелом. Он совсем недавно вступил в наши ряды.

Тигрид указал на крепко сбитого мужчину, стоявшего поодаль от всех остальных участников встречи.

— Мы захватили его с собой во время последней высадки. Он должен был быть принесен в жертву Бельзуеку, однако ему хватило разума бежать. Другие наши сограждане добровольно идут на это. Да, вот так их оболванили… — Тигрид уныло покачал головой. — Вы спросите, можно ли доверять ему? По-моему, можно…

Братья дружно повернулись к Метчелу.

— Что теперь творится на Эсконеле? Это вы хотите узнать? — начал Метчел с вопросов. Затем тяжело вздохнул и, с трудом подбирая слова, продолжил: — Ну, это похоже на нашу долину, только вообразите сеть, которая раскинута над всей планетой. А под ней отчаяние, ужасающая бедность… Пахотная земля сплошь позарастала сорняками, рыбацкие шхуны гниют у причалов, торговля упала до самого низкого уровня — ее просто задавили налогами. Все деньги идут на прокорм жирных и жадных жрецов. Однако разруха никого не волнует — в головы населения вбивают мысль, что не стоит ничего предпринимать. Все в руках Бельзуека и верующих в него. Дело дошло до того, что люди сами, по доброй воле, предлагают себя в жертву Бельзуеку.

— Как проводятся эти жертвоприношения? — спросил Спартак.

— Не знаю. Никто не видел эту церемонию, а жрецы особенно не распространяются на эту тему.

— Что представляет из себя этот Бельзуек?

Метчел отрицательно потряс головой.

— Жрецы просто говорят «Он». В каждом храме есть особый экран, скрытый от чужих глаз. Там его алтарь. Каждый должен ежедневно явиться в храм и поклониться Ему. Спеть гимн в Его честь, послушать проповедь, с которой обращаются к прихожанам Его служители. Суть их в том, что мы всего лишь пыль под Его ногами. Наша главная цель — служить Ему. Он существует со времен возникновения галактики. Не знаю, может ли такое быть, однако люди верят и не замечают нищеты, болезней детей, голода…

Лицо у Метчела дернулось, он с усилием добавил:

— Я хочу поскорее вернуться на Эсконел. Поселиться в каком-нибудь городе и приложить все силы, чтобы свергнуть Бьюсиона.

Ужас охватил всех присутствующих в шахте. Каждый из них понимал, что ситуация не внушает оптимизма. Более того, трудно было рассчитывать на возможность организации хотя бы местного по масштабам планеты мятежа. Спартак положил локти на стол, положил на руки голову.

Джюнора, пристроившаяся возле него, подергала за его рукав. Он сначала как бы не замечал ее попыток привлечь внимание, потом наклонился к ней.

— Метчел лжет, — шепнула она.

Спартак вздрогнул, напряженно посмотрел на нее.

— Он подослан Бьюсионом. Его задача — разведать место, где прячутся мятежники. Потом сюда нагрянет флот Бьюсиона.

— Ты уверена? — так же тихо спросил Спартак.

Девушка явно обиделась.

— Испробуйте на нем то лекарство, которое давали Корицу. Если уж я не могу определить, кто лжет, а кто нет, — то кто сможет!

Глава 15

Тигрид Дзен, казалось, сразу постарел на несколько лет, когда привязанный к деревянному ложу Метчел принялся извергать потоки ненависти и оскорблений. Дознание проводилось в дальней пещере, при свете фонаря, вдали от чужих глаз.

— Как ты смог догадаться, что он подослан? — спросил Тигрид у Спартака.

Бородач поколебался — стоит ли раскрывать тайну Джюноры? Если известие о ее необыкновенных способностях разнесется по тайному убежищу мятежников, не миновать паники и совершенно неприемлемых в подобных условиях выходок, на которые способны неуравновешенные люди.

— Разве дело в том, как я узнал об этом? Ты сам слышал, что он таит в своем сознании.

Он скосил глаза на свой чемоданчик. Как вовремя он позаботился запастись необходимыми препаратами! При всех невероятных способностях Джюноры в ее возможностях тоже было много пробелов. Мутантка могла заметить в человеке то, что было скрыто в сознании, но вытащить это на поверхность ей было не дано. С другой стороны, рассудил Спартак, касаясь вопроса Тигрида, все чудеса подобной прозорливости можно списать на лекарства, но это второй вопрос. Главное, Джюнора способна только наблюдать явление. Ей не дано докопаться до его сути. Каким образом эти Метчел, Корицу стали шпионами? Это был существеннейший вопрос, и, конечно, девушка не могла дать на него ответ.

Между тем Викс никак не мог успокоиться. В который раз он твердил одно и то же — как теперь им поступать?

— Что я могу сказать, — наконец ответил ему Тигрид Дзен. — Этот мальчишка обвел меня вокруг пальца, причем с такой легкостью, что… — Он развел руками. — Я сам доставил его на Гуо, показал местоположение штаба. Как ловко он вполз в доверие! Мне просто стыдно вспоминать об этом. Выходит, я совсем постарел, превратился в осла.

Тиорин дружески похлопал его по спине, однако разубеждать не стал.

— Меня вот что беспокоит, — сказал он. — Каким образом ваши тайные контакты с Эсконелом оказались под контролем людей Бьюсиона? Это так, иначе они бы не смогли с такой легкостью внедрить сюда своего человека. Беда не в том, что они хорошо работают, а в том, что у них есть возможность обработать любого человека. Какое чудо надо устроить перед толпами ненавидящих захватчиков граждан, чтобы они «прозрели», «увидели свет истины»? Чтобы слепо доверились тем, кто обирает и уничтожает их!.. Я уверен, что Метчел рассказал правду о положении на Эсконеле — пусть даже под воздействием препаратов Спартака он не очень охотно касался этой темы, — и все равно ему не нужна наша помощь. Для него Бьюсион — великий человек, Шри — божественный оракул, а Бельзуек — высшее существо. Оно ведетчеловечество по начертанному им пути, и долг каждого из них — следовать за ним, не жалея сил и собственной жизни.

— Что представляет из себя Бельзуек? — упрямо задал вопрос Спартак. Он не в первый раз сводил разговор к этому идолу.

Никто ему не ответил, только Тиорин после короткой паузы кашлянул и замедленно выговорил:

— Продолжай, Спартак. Я чувствую, тебе есть что сказать.

— Да, — откликнулся младший брат и вытер пот со лба. — Викс предложил план, согласно которому нам необходимо тайно высадиться на Эсконеле, попытаться собрать силы, способные противостоять Бьюсиону, поднять их на борьбу и возглавить восстание. Наше присутствие, по его мнению, окажется неким ферментом, который возбудит массы. На мой взгляд, план попахивает авантюрой. Так можно было поступить, имей мы дело с каким-нибудь затрапезным тираном, захватившим власть. Таких после крушения империи было много в галактике. Против таких, ненавидимых населением, твой план, Викс, мог бы сработать. Правильно?

Тот кивнул.

— Я имел в виду высадиться на северных островах, там осталось много моих сторонников.

Тигрид Дзен подал голос:

— Я, собственно, на это и рассчитывал. Это был мой первый шаг, когда Бьюсион захватил планету. Да, на первых порах мы встретили горячее сочувствие, нашли много сторонников. Теперь я не уверен, что нас ждет такой же прием. Должно быть, Бьюсиону удалось обратить их всех в свою веру, теперь он просто смеется над нами.

Спартак ничего не ответил. Он приблизился к лежащему на кровати Метчелу, встал возле него на колени. Тот находился в состоянии полного оцепенения. Спартак долго смотрел на него, потом, не поворачиваясь, произнес:

— Ни Метчел, ни Корицу, ни тот человек, который пытался убить тебя, Тиорин, палец о палец не ударили бы, чтобы помочь какому-нибудь занюханному узурпатору. Все было за нас — традиции, верность законному правительству, вся система хозяйствования и судопроизводства, на чем держалось процветание Эсконела. Если бы все было так просто, то уже через год-два доведенный до отчаяния народ поднял бы восстание. Ясно, что Бьюсион не ординарный охотник до власти. У него есть «программа», идейное обеспечение в виде какого-то странного культа, очень могучие союзники…

— Ты имеешь в виду Лидис? — спросил Викс. — Утверждают, что она способна читать мысли.

— И ее тоже, — кивнул Спартак. — Но самое важное, что у него есть Бельзуек. Все считают, что его не существует, что он не более чем символ, объект поклонения. Я так не думаю.

— Почему? — требовательно спросил Тиорин. — Может, это тоже мутант человеческой породы?

— Опять же нет. Вспомни, что говорил Метчел: в каждом городе есть храм, в каждом храме — особый алтарь, а что там хранится, никто не знает. Кроме того, под воздействием препарата он проговорился, что Бельзуек широко представлен на таинственной планете Бринзе. Где же этот мир может находиться? Вот задача из задач!

— Может быть, эта планета — нечто искусственное. Этакое гигантское сооружение? — вскочил Тиорин. — И в его недрах есть устройство, способное управлять мыслительными процессами в мозгу человека. Стоит им только попасть на борт этой «планеты» — и все!

— Я как-то не подумал о такой возможности, — ответил Спартак. — Это очень похоже на правду. Тогда многое сразу находит объяснение.

— Послушайте, может, нам удастся еще что-нибудь выдоить из Метчела? — спросил Викс. — Не может быть, чтобы он был в полном неведении относительно этого так называемого божества, которому с таким фанатизмом поклоняется. Какие-нибудь детали, слухи?..

— Вряд ли. Я уверен, что он рассказал все, что знает, — не согласился с ним Спартак. — Он не более чем простой исполнитель. Кто-нибудь из сословия жрецов — этот да. Он рассказал бы нам куда больше. Вот почему я предлагаю в любом случае отправиться на Эсконел и захватить какого-нибудь высокопоставленного служителя культа.

— Затем? — поинтересовался Тиорин.

— После того как мы получим достоверную информацию, тогда и можно будет принять решение. Правда, это связано с потерей времени.

— Э-э, — вздохнул Тиорин, — после десяти лет правления узурпатора какое значение может иметь какая-нибудь неделя.

— Но это же совершенная глупость! — воскликнул Тигрид Дзен. — До тех пор, пока мы не установим, каким образом наши каналы связи с Эсконелом оказались под контролем Бьюсиона, вам, господа, нельзя появляться на планете. Кто предоставит вам убежище, кто будет помогать?

— Совсем нет, — резко возразил Спартак. — Теперь преимущество у нас, ведь мы напали на след его тайной сети. Мы знаем, как он собирается разделаться с вами. Далее, нам известно, что борьба с подпольем дается ему с большим трудом, ведь этот провал стал, как я понимаю, единственным за десять лет. Если бы это было не так, он давным-давно разгромил бы ваше логово. Если бы Бельзуек был всесилен, процесс превращения людей в бессловесных скотов произошел сразу и со всеми. Однако этого не случилось. Что по этому поводу говорит психология? А вот что. По-видимому, большинство населения было оболванено в первые недели после захвата планеты, но потом им пришлось долго возиться с меньшей частью. С теми, у кого мозги защищены лучше, чем у остальных. Это давление продолжается и в настоящее время, потому что, как наука утверждает, должен начаться обратный процесс — отрезвление какой-то части поддавшихся психопринуждению. Это явление имеет колебательный характер и при непрекращающемся давлении может продолжаться целое поколение, прежде чем население планеты полностью покорится.

— Приятно слышать, что у нас есть запас времени, — сказал Тиорин. — Послушай, Спартак, если ключ таится в этом самом Бельзуеке, почему бы нам не направить корабли — возможно, нанятые в одном из военных орденов, об этом может позаботиться Викс — и не разбомбить разом все храмы?

— Сколько это будет стоить? — спросил Спартак. — Нам придется на три дня отдать Эсконел на разграбление? Так, что ли?! Представим, что после этой акции ты сел на трон правителя — как отнесутся к тебе люди, потерявшие своих родных и близких? Ведь будут миллионы жертв. Вспомни, под управлением Бьюсиона они чувствуют себя счастливыми. Они восстанут против тебя. Кроме того, попасть из космоса в храм, поразить каждое здание — это невыполнимая задача для средств наведения. Необходимо подвергнуть бомбардировке каждый город, где построен храм.

— Можно использовать подкопы, — наполовину сам с собой заговорил Викс. — Устроить диверсии…

— Это не решает проблему, как вернуть людям нормальное сознание, реальное понимание вещей, — указал Спартак. — Я по-прежнему настаиваю, что в первую очередь нам надо разобраться, что представляет из себя этот Бельзуек и как он манипулирует людьми.

— Значит, надо лететь на Эсконел, — пожал плечами Викс. — Отлично. Вовремя. Тигрид Дзен расскажет нам, как незаметно высадиться на поверхность планеты.

— Буду откровенен, — ответил тот, — среди многих несчастий, которые Бьюсион принес нашей планете, есть такое, что играет нам на руку. Он полностью разрушил систему космического оповещения, которая ранее существовала на Эсконеле. Тут есть одна странность — у Бьюсиона большой флот. Он включил в него и остатки наших эскадр, и все равно эти корабли очень редко появляются в космосе. Такое впечатление, что Бьюсион словно затаился, пытается сделать вид, что он удовлетворен захватом нашей планеты и ему больше ничего не нужно. Я лично считаю, что он ведет хитрую игру: пока окончательно не укрепится на Эсконеле — а для этого, как сказал Спартак, необходимо, чтобы на планете сменилось поколение, — он будет сидеть тихо, как мышь.

— Да, — согласился Спартак, — это разумное предположение.

Викс, в свою очередь, добавил:

— На северных островах я знаю местечко, которое вполне подходит в качестве прекрасной посадочной площадки. Во время восстания я намеревался использовать ее для высадки десанта в тылу восставших, однако эта мера не понадобилась. Тем не менее на этой секретной стоянке есть все, что нужно, чтобы скрыть пребывание там космического и любого другого аппарата.

— Хорошо, мы незаметно приземлились. Что потом? — спросил Тиорин. — Думаю, мы не сможем появиться ни в одном крупном населенном пункте. Вряд ли нас забыли за десяток лет. Тебя, Викс, точно помнят, разве что Спартака подзабыли?..

— Ну, на это у нас есть прекрасное средство. Чтобы отличить друга от врага… — уклончиво сказал Спартак. — С помощью его мы разоблачили Метчела, — подсказал он братьям, чтобы те тоже не очень-то распространялись на эту тему.

Тигрид Дзен поочередно глянул на них, однако, словно догадавшись о существовании тайного договора, от вопросов отказался.

— Да, это может помочь, — кивнул Тиорин. — По крайней мере, нам будет ясно, кто сможет доставлять нам еду, кто предоставит убежище, кто будет добывать информацию. Но как быть с тем, что мы личности известные?

— Я подумал об этом еще на Энануорлде, — ответил Спартак. — Мы замаскируемся так, что наш собственный брат Ходат нас бы не узнал. К тому же я прикинул, как можно путешествовать по планете, чтобы это не вызвало подозрений. Мне надо поподробнее расспросить Метчела, выяснить кое-какие подробности. Мы все кое-что умеем. Я, например, могу выдать себя за доктора медицины, Винета — за музыкантшу: она играет на нескольких инструментах. Тиорин, ты еще не забыл песни, которыми изводил меня, когда я был маленький?

Тиорин даже испугался:

— Это когда я увлекался менестрелями? Ты предлагаешь мне выступить в роли подобного клоуна?

— Придется на время забыть о достоинстве. Нам крайне важно найти способ, чтобы, не вызывая подозрений, свободно разъезжать по планете. Нам не удастся добиться своей цели, если мы поселимся в каком-нибудь городишке и начнем собирать информацию с помощью доверенных людей. Наших сторонников мы можем распознать только при личном общении. — Он многозначительно посмотрел на братьев. — Как мне кажется, в железных объятиях Бьюсиона на Эсконеле теперь должно быть множество людей, которые ищут лучшую долю. Они бродят по стране в поисках работы, пропитания… Поверь, я изучал социальную психологию, и там приводились примеры, когда здоровые, процветающие планеты за одно поколение превращались в обнищавшие погибающие миры.

Не ожидая возражений, он повернулся к Метчелу, открыл свой чемоданчик…

— Правда, здесь есть одна трудность. Как только я упомянул о возможности выдать себя за доктора, мне пришло в голову, что как раз докторов слуги Бьюсиона отлавливают в первую очередь. Те, кто желают добровольно принести себя в жертву Бельзуеку… Возможно, они страдают от неизлечимых болезней и поэтому…

— Ты ошибаешься, — возразил Тигрид. — В этом как раз и заключается весь ужас происходящего. Больные, слабые Бельзуеку не нужны — ему подавай только молодых, сильных и здоровых. И они сами идут к нему! Святая галактика, что мы можем противопоставить подобному изуверству?

Тиорин горько засмеялся.

— Мне кажется, у нас, — он покрутил пальцем у виска, — не все в порядке с мозгами. На что мы надеемся? Строим беспочвенные планы, прикидываем, как половчее сбросить узурпатора, а тот, оказывается, способен веревки вить из своих подданных. Чем мы можем достать его? Где его слабое место? Собираемся вернуться на родину в качестве бродяг и докторишек, слишком бедных, чтобы нанять флот. Что у нас есть, кроме нелепых амбиций и голых рук? Сотня больных и голодных сторонников, закопавшихся в грязь на этой заброшенной планете? Смех, да и только!

Метчел заворочался на своем ложе, начал что-то мычать — видно, кончалось действие препаратов, введенных ему Спартаком. Слезы полились у него из глаз, он тихонько заскулил. Теперь за ним нужен особый догляд, а то поступит так же, как и Корицу.

Осторожно Спартак повернулся к пленнику, достал пузырек и, вместо того чтобы набрать дозу снотворного, через плечо бросил Тиорину:

— Если ты считаешь, что наше дело безнадежно, поступай как знаешь. Найди деньги, найми наемников, бомби храмы Бельзуека. Только я в этом не участвую!.. Пусть у меня нет ничего, кроме собственной головы и тела, я готов и этим пожертвовать. Викс уже дал обет, что схватит Лидис и насладится ею. Я тоже клянусь раскрыть секрет Бельзуека. Кем бы или чем бы это существо ни оказалось.

— Согласен, — после короткой паузы откликнулся Тиорин. — Я тоже даю слово, что не пожалею сил и самой жизни, чтобы скинуть узурпатора с трона правителей Эсконела.

Тигрид Дзен неожиданно опустился на колени и поцеловал руку законного правителя.

Глава 16

Теперь, когда вопрос о высадке на родную планету был решен, следовало всерьез заняться подготовкой к этой операции. Прежде всего необходимо было обеспечить надежную маскировку. Спартаку здорово помогала борода и десять лет, что миновали после его отъезда с Эсконела. Тем не менее он перекрасился в блондина, Тиорин и Викс теперь выступали как жгучие брюнеты. Находившийся среди мятежников хирург поработал с их лицами. Путем введения под кожу особой пластической субстанции он также изменил форму бровей и носа. В конце концов работа была признана удачной — между братьями не было даже отдаленного сходства, да и с прежними портретами их уже нельзя было сравнить.

Казалось, что этого было достаточно. По крайней мере, так очень хотелось думать…

К сожалению, как только они всерьез занялись подготовкой к высадке на Эсконел, обнаружилось, что недостаточно ясно представляли себе все трудности, стоявшие на их пути. Изменение внешнего облика оказалось самым пустяковым этапом — далее начались проблемы одна сложнее другой. Викс, совершивший разведывательный полет к Эсконелу и некоторое время неотрывно изучавший планету, скоро пришел к выводу, что Тигрид обманывался насчет слабости наружного наблюдения за прилегающим к ней космическим пространством. Конечно, теперь системы слежения работали не так, как раньше, однако бросаться наугад в поле зрения дальновидящих приборов было по меньшей мере рискованно. Кроме того, на северном полушарии в это время была зима — это тоже осложняло приземление.

— Конечно, следует заранее подумать о теплой одежде, — сказал Спартак. — Особенно для Джюноры, она у нас совсем раздета.

— Меньше всего меня волнуют шмотки, — огрызнулся Викс. — Там же теперь везде сплошной снежный покров. Как скрыть следы приземления? Как замаскировать направление, которое мы выберем, чтобы покинуть это место? Вот в чем вопрос!

— А я как раз собирался спросить, как Спартак собирается купить теплую одежду. На имперские деньги?.. Это значит выдать себя с головой. Хотя, — Тиорин задумчиво покачал головой, — если сведения Метчела верны, то от желающих продать одежду отбоя не будет.

— Ты не преувеличиваешь? — с тревогой спросил Викс.

— Вряд ли, — поддержал старшего брата Спартак. — Весь образ жизни, условия существования на планете трагически изменились. Царит разруха — производство, распределение, средства связи функционируют только на потребном для существования Бельзуека уровне. Так что если верить описаниям других миров, попавших в такую же беду, имперские монеты не вызовут подозрений, наоборот, в настоящее время на Эсконеле это самая большая ценность. Вопрос в другом: как не ошибиться в цене?

— Как могут люди жить в таких условиях? — удивился Викс.

В этот момент сидевшая в дальнем углу рубки Винета подала голос:

— Чему ты удивляешься, Викс? Ведь мы с тобой побывали на планетах, где живут еще хуже, совсем как звери. Там, ради того чтобы выжить, готовы на все.

Обе девушки пристроились рядышком. Винета добровольно опекала Джюнору.

— Никогда не думал, что придется столкнуться с этим на собственной планете, — почесал голову Викс. — Батира Дэп — это одно, а мой родной Эсконел — это совсем другое.

Спартак торопливо предложил:

— Давайте, друзья, еще раз пробежимся по плану первоочередных мероприятий, которые нам следует выполнить после приземления.

Итак, первое — высадка. Прорыв зоны слежения — это прерогатива Викса, затем снижение. Ночь должна быть бурной, желателен обильный снегопад. Высаживаемся на южном мысу большого острова — там, где приготовлена секретная площадка. Прячем корабль и направляемся в сторону города Пенуир. Эта область доказала свою преданность прежним правителям. Когда мятежники попытались взбунтовать северные острова, Пенуир до конца остался верен центральной власти.

Второе — пешком добираемся до города. Конечно, это очень трудно, но другого безопасного способа появиться там нет. Сразу по прибытии отправляемся в храм Бельзуека и пытаемся выяснить, что скрывается за дверями алтаря. Если удастся, мы должны захватить какого-нибудь жреца и допросить его. Затем Джюнора отыскивает явки, которые даст нам Тигрид, и, не привлекая внимания, пытается определить, кто из этих людей по-настоящему борется с поработителями.

— Сможем ли мы сразу попасть в храм? — выразил сомнения Тиорин. — Правда, Метчел утверждал, что каждый гражданин обязан раз в день посетить это заведение.

— Не совсем так, — поправил его Спартак. — Каждое утро в храме проводится служба, однако присутствовать на ней можно в любой день из трех. В деревнях посещение церкви обязательно в один из шести дней. Но это вовсе не исполнение долга, как вы полагаете, или вынужденная мера. Каждый из граждан, пропустивший очередность, начинает испытывать непонятное томление, депрессию. Он сам стремится в храм, поэтому святилища открыты весь день, чтобы люди, испытывающие восхищение перед величием Бельзуека, могли в любую минуту выразить свое чувство.

— Как проходят жертвоприношения? — спросила Винета.

— По словам Метчела, каждый двадцатый или тридцатый день. Организуется особая церемония, добровольцев украшают цветочными гирляндами и торжественно, под звуки музыки, вводят в алтарь. — Лицо у Спартака потемнело. — Что там происходит, не известно никому, кроме жрецов. Но никто пока живым оттуда не возвращался.

— Их умерщвляют? — прорычал Викс. — Подают на стол в виде деликатесов?

Никто ему не ответил.

— В котором часу мы должны приземлиться? — спросил Тиорин.

— Перед восходом солнца, — ответил Викс. — Если все пройдет удачно, мы сможем добраться до Пенуира как раз к началу утренней церемонии.

* * *
Корабль мягко опустился в снег. Посадка прошла удачно — они подгадали в самый снегопад. Люк во входном шлюзе отъехал в сторону, и сквозь мельтешащуюся пелену им открылась узкая котловина, окруженная скалами. На дне ее росли древние вечнозеленые деревья — кроны их были густо укутаны снегом. Спартак удовлетворенно прикинул — продлись снегопад еще несколько часов, и от корабля следов не останется. Вокруг стоял предрассветный полумрак, было тихо, только справа едва слышно доносился рокот морского прибоя.

Он полной грудью вдохнул воздух родины. Закружилась голова, он наклонился и попробовал снег на вкус. Он был сладок. Или ему так показалось? Только без слюнтяйства, приказал он себе и невольно обтер выступившие слезы.

Эсконел! Мать родная, я на Эсконеле! Ничего, родимая, не долго тебе еще страдать.

Стоявшие рядом братья тоже помалкивали — каждый наособицу. Тиорин обвел взглядом едва проступающие вершины скал — там, в расселинах, вцепившись в камень корнями, извивались пушистые игольчатые растения. Викс что-то бормотал про себя, потом приблизился к ближайшему дереву и костяшками пальцев постучал по стволу.

Первой нарушила молчание Джюнора. Она тихонько, дрожащим голосом прошептала:

— Простите меня. Все вы!.. Если бы я знала, чем для вас является родина, я бы никогда… Спасибо, всем вам спасибо за то, что убедили меня, что в жизни, кроме ненависти и злобы, есть что-то драгоценное, невесомое… Я не знаю, как еще сказать…

Она так и не закончила — и ладно! Викс, стоявший рядом, обнял девушку за плечи.

— Тебе просто еще не встретился мир, достойный любви. Верю, Эсконел тебе понравится, может, здесь ты найдешь частичку… Знаешь, как невыносимо жить без собственного дома.

Мутантка кивнула, и две маленькие слезинки скатились по ее бледным щекам.

— Надо уходить отсюда, — ворчливо напомнил Тиорин. — Викс, замаскируй машину, включи систему наблюдения и поставь мины-ловушки.

— Будет сделано, — отозвался средний брат и вновь полез во входной шлюз. Скоро корабль был поставлен на расчалки, на них натянули тент из особого материала — еще полчаса такого снегопада, и на месте посадки останется только невысокий холм.

Уже по пути в город Викс объяснил:

— Место надежное, здесь не бывает охотников и рыбаков. Зимой сюда вообще никто не сунется.

Он шагал первым, в руках держал оружие. Шли они след в след — по крайней мере, старались так идти.

— Корабль тоже способен за себя постоять, — продолжал рассказывать Викс. — Прежние хозяева оказались предусмотрительными людьми и нашпиговали корпус всякими хитрыми штучками, так что никто не сумеет подойти к кораблю ближе чем на расстояние вытянутой руки.

Через час они выбрались из котловины на скалистый откос. Здесь идти было легче — ветер сдувал падающий снег, кружила метель, подгоняла в спину. Скоро они добрались до дороги, на которой отпечаталось много следов, так что им шагать стало полегче. Вот только Джюнора совсем замерзла, ветерок пробирал до костей. Она брела в старой университетской рясе Спартака, спускавшейся до пят. Капюшон был обужен, и все равно девушка не могла сдержать дрожь. Ей предлагали одежду, помощь, но она решила держаться до конца. Примерно час спустя Викс неожиданно поднял руку и остановился. Все сгрудились возле него — склонились над лежащим в снегу человеком.

— Поздно, — сказал Викс. Все остальные промолчали. Эта первая встреча с погибшим живым существом навеяла на них грустные размышления. Это был старик, очень древний. Он, по-видимому, присел передохнуть, потом уже сил не хватило подняться. Так и заснул в снегу.

Спартак некоторое время смотрел на мертвеца, потом неожиданно заявил:

— Печально, но ничего не поделаешь. Ему уже ничего больше не потребуется, а нам пригодится. — С этими словами он принялся снимать с него одежду.

Тиорин попытался было возразить, однако Спартак и слушать его не стал:

— Старику уже все равно, а ты, если такой сердобольный, отдай свою куртку Джюноре.

Не получив ответа, он продолжил свое занятие, и скоро Джюнора стала совершенно похожа на пугало. Более живописных лохмотьев никому из них не приходилось видеть. Викс выразил сомнение:

— Неужели ее в таком виде в город пустят?

— Как раз в таком и пустят, — заверил его Спартак. — Если не веришь, то давай побьемся об заклад.

Затем он похоронил старика — оттащил тело за ближайшие кусты и там забросал снегом. Вернувшись на дорогу, очистил ладони и, как ни в чем не бывало, предложил:

— Ну что, пошли?

Тиорин только хмыкнул. Теперь все они стали держаться поближе к Спартаку, особенно девушки. Так, гурьбой, и вошли в город.

Сказать, что Спартак был прав в своих предположениях насчет последней моды в одежде горожан, — значит ничего не сказать. Зрелище крайней нищеты, масса оборванцев и беспризорников, среди которых большую часть составляли дети, производило жуткое впечатление. Еще в пригородах, влившись в толпу крестьян с дальних ферм, для которых сегодня наступил день посещения храма, они определили, что по нынешним меркам их наряды просто роскошны. Исключая Джюнору… Время от времени по дороге проезжали разбитые до предела, работающие на чурках машины. Никто из них не остановился, несмотря на поднятые спутниками Спартака руки. Тот, прикинув ситуацию, предложил братьям не рисковать и дальше топать на своих двоих, благо они уже практически добрались до цели.

Следы упадка были заметны повсюду. Особенно бросалось в глаза полное отсутствие современных средств передвижения, а ведь Эсконел славился как один из миров, где население было полностью моторизовано. Другое обстоятельство еще больше поразило его — экстаз, который рисовался на лицах. Все, даже дети, которые цеплялись за руки родителей, предвкушали скорую встречу с божеством.

В городе повсюду были развешаны портреты Бьюсиона и Лидис, даже в витринах магазинов — видимо, чтобы прикрыть отсутствие товаров. В толпе, стекавшейся к храму, были люди, которые несли маленькие солидо с изображениями своих кумиров. Они восторженно целовали их.

Вместе с толпой они наконец попали в храм. Когда-то это здание, по всей видимости, являлось местным рынком. Низкие арочные своды перекрывали огромную, в несколько сот квадратных метров площадь. Теперь стены здесь были увешаны портретами Бьюсиона и его ближайших сподвижников. Уже при входе в храм в толпе начали раздаваться выкрики: «МЫ БЫЛИ РОЖДЕНЫ И МЫ УМРЕМ, А БЕЛЬЗУЕК БУДЕТ ЖИТЬ ВЕЧНО! БЕЛЬЗУЕК — СВИДЕТЕЛЬ ОСНОВАНИЯ ГАЛАКТИКИ! ЛЮДИ НЕ БОЛЕЕ ЧЕМ ЖИВОТНЫЕ, В ЭТОМ МИСТИЧЕСКАЯ ТАЙНА БЕЛЬЗУЕКА!»

Спартак изо всех сил пытался спрятать гримасу ненависти, которая перекосила его лицо. По крайней мере, сказал он себе, здесь тепло и можно согреться. В этот момент кто-то легонько ткнул его в бок. Он обернулся, это был Тиорин.

— Заметил, какие у всех лица? — сквозь зубы, шепотом спросил брат.

Спартак кивнул.

— Ужас! — вздохнул Тиорин. — Спартак, а ты не боишься, что мы сами попадем под власть Бельзуека? Стоит ли самим лезть в его пасть, чтобы почувствовать радость от великого предназначения быть его рабами?

Глава 17

Ответом на вопрос Тиорина прозвучал удар гонга, когда они волей-неволей оказались в самом центре храмового зала. Теперь отсюда не выбраться! Слева и справа теснился народ, напирал сзади. Хорошо, что их пока не растащили, они до сих пор держались плотной группой. Спартак шепнул Джюноре, чтобы она держалась поближе к нему. Надо быть настороже, в случае появления хотя бы малейшего намека на опасность сразу предупредить его. Однако скоро в толпе стало невозможно не то чтобы переговариваться, но и вообще отвлекаться.

С высоты своего роста Спартак обозревал внутреннее пространство храма и пытался ухватить источник воздействия этого странного, никому не ведомого культа. Если, конечно, он был, этот источник. Некий ключик, с помощью которого можно было бы раскрыть тайну подобного экстаза, такого страстного хотения поклониться неизвестной, таинственной силе. Судя по лицам, здесь было использовано психопринуждение, но в каком-то особом, редко встречающемся варианте. Что-то вроде сознательного внедрения пагубной привычки… Это похоже на то, как, случалось, в былые времена «сажали на иглу». Однако, судя по научной литературе, подобное скрытое ментальное насилие должно иметь под собой почву — страстное желание субъекта самому отдаться в руки какой-нибудь жуткой, мучительной, сверхъестественной силе.

За этим дело не станет, усмехнулся Спартак. Стоит только поставить себя на место любого из этих миллионов жертв, проникнуться их строем мыслей — и многое становится ясным. В университете они не придавали достаточного внимания психологическому аспекту последствий крушения империи. Эту цепь событий необходимо осмыслить и на уровне рядового гражданина, обитающего на какой-нибудь планете, практически мгновенно лишенной поддержки, снабжения и прочих удобств, которые приносила с собой высокая цивилизация, рожденная сверхгосударством. Всего за несколько лет заселенные миры оказывались брошенными на произвол судьбы. Кратковременный бунт на одном из космических флотов сразу лишал связи с метрополией целые сектора свободного пространства, в которых были расположены тысячи, десятки тысяч населенных миров. Они оказывались один на один с космосом — это было непривычное, ужасавшее простого человека состояние. В таких условиях жизнь теряла смысл. Все теряло смысл, потому что на краю гибели, а так чаще всего и случалось на обитаемых планетах, не было смысла честно трудиться, заводить семью, растить детей. Все это казалось прахом, суетой сует. Единственной ценностью — в полном смысле этого слова — становился кусок хлеба, который еще надо было добыть, вырвать из глотки другого человека.

Человека?

Нет, врага! Соперника!.. Конкурента!..

Строить будущее своими руками, как пытались на Эсконеле? Никто, признался себе Спартак, к сожалению, не верил, что это надежно, надолго. Даже успехи воспринимались скептически — не более чем отсрочка окончательного краха.

Конечно, при таких настроениях в обществе всего шаг до того, чтобы поверить в мистического — пусть даже и жестокого — мессию. Окружающая вселенная все отчетливее представала перед запуганным, измученным обывателем как непознаваемое, беспредельно враждебное к человеку пространство. Единственным спасением казалось явление высшего разума, который научит, который обнимет, приласкает. Употребит в пищу, наконец!.. Лучше послужить на благо божеству, чем удлинять цепь мучений.

Спартак встряхнул головой, огляделся — зал неуклонно заполнялся вновь прибывающими толпами крестьян. Все-таки это только часть объяснения, всего лишь описание почвы, на которой неведомым умельцам так легко было высаживать цветы зла. При наличии подобной бреши во внутреннем мире каждого индивидуума Бьюсиону и Лидис легко было проникнуть в сознание жителей Эсконела. Но как им удалось подавить стремление к свободе, жажду личной независимости, которые всегда были в большой цене на Эсконеле? Согласно полученным сведениям, в ту пору, когда еще только начинали вводить новые налоги на строительство храмов и содержание касты жрецов, среди населения было столько возмущения, что власти едва сумели удержать ситуацию под контролем. Как только храмы были построены, все массовые оппозиционные выступления сошли на нет. Следовательно, Тиорин был прав, когда косвенно намекнул на прямое психологическое воздействие на прихожан.

Спартак прислушался к своим ощущениям. Легкое покалывание в затылке… Что еще? Он закрыл глаза, подождал — пока вроде бы тишина. Ничто не пытается насильно проникнуть в его сознание.

Он крепко держал под руку Джюнору, прижимал ее к себе — та, в свою очередь, буквально вцепилась в него. Братья с Винетой тоже жались к нему.

Странно, ничего особенного, служба как служба, исключая разве что некоторые несуразности. Первое, в зале не было скамеек и вообще никаких мест для сидения. Далее — в зале становилось все теснее и теснее. Спартак еще отметил про себя — скоро здесь будет так же уютно, как у сельдей в бочке. Внутренние стены понизу были украшены портретами, статуями, вышивками, гобеленами, на каждом из них была прикреплена табличка с именем пожертвователя и суммой, которую он вручил служителям храма. Вот еще странность — экран в конце зала, позади которого предположительно скрывался Бельзуек, вовсе не напоминал гравитационную завесу, которую ожидал увидеть Спартак. Это действительно был занавес, сплетенный из металлических цепей и окантованный особой рамой, украшенной драгоценными камнями.

Вполне возможно, что через цепи можно пропускать убойной силы электрический ток, но какой в этом смысл, понять было невозможно. Тем более что занавес висел над полом и не был заземлен.

Потом он принялся разглядывать жрецов. Они тоже были одеты в подобия ряс, однако эти одеяния совершенно не походили на те, что были приняты в университете. Эти были нарядны, всевозможных расцветок: черные, белые, зеленые, даже золотые. Жрецы внимательно смотрели, как наполняется зал. Может, в их позах или расположении в зале таится разгадка? Спартак покопался в памяти — ничего толкового не приходило в голову, тем более что все жрецы выглядели как вполне нормальные, обычные люди. Они могли быть родом и с Эсконела, и с любой другой обитаемой планеты в галактике.

Ему показалось, что взгляд одного из жрецов уперся в него. Спартак тут же ощутил тревогу. Он тайком оглядел себя, соседей и не нашел ничего такого, что бы отличало его от толпы. В зале было много даже более высоких мужчин, многие из детей моложе Джюноры. Может, он привлек внимание жреца тем, что в первый раз появился на богослужении? Все-таки в этом была доля риска — вот так сразу появиться в храме. Однако теперь не выберешься. И не пригнешься! Стой прямо, изобрази на лице желание увидеть чудо, выпучи глаза и шепчи — шепчи! — что-нибудь про себя.

Сказано — сделано! Спартак изобразил из себя самого верного приверженца Бельзуека. Вовремя — в этот момент входные двери закрылись. Толпа замерла. Полилась тихая, спокойная музыка. Откуда — непонятно. Все присутствующие сразу подхватили мелодию — под сводами загремел псалом в честь Бельзуека.

Возможно, особые звуковые, резонансные колебания? Спартак прикидывал и так и этак. Тоже вряд ли — люди на Эсконеле достаточно грамотные, чтобы поддаться на подобную техническую уловку. Следом до него дошло, что пора открывать рот и запеть во весь голос, но никто — ни он, ни его спутники — не знал слов.

Вот беда так беда! Называется, готовились!.. А этот жрец все поглядывает в его сторону. Хотя бы рот следует разевать!

Вот это да! Никого из соседей можно не опасаться, их взгляды были напрочь прикованы к занавесу.

Послушай, почему они так слаженно поют? Словно долго тренировались… И в один голос, без всякой фальши и сбоев. Этого трудно ожидать от крестьян.

Спартак открывал рот и все поглядывал вокруг себя. Может, все присутствующие следят за жрецами и отсюда такая сыгранность? Тоже трудно поверить. Нет мелькающих огоньков — значит, ничто не действует на сетчатку глаза. Нет и запаха распыляемых наркотических аэрозолей. Конечно, они могут и не иметь аромата, но все же…

Пение внезапно стихло. Звук исчез мгновенно. Поразительная слаженность, вновь изумился Спартак. Какой-то жрец вышел вперед и повернулся спиной к залу, лицом к занавесу. Наступила напряженная тишина. Он поклонился, и весь зал склонился в поклоне. Спартак и его товарищи чуть припозднились.

Еще один поклон? Нет, достаточно.

Священник повернулся — толпа чуть колыхнулась в его сторону — и начал проповедь. Содержание ее было исчерпывающе передано Корицу, Метчелом, так что ничего нового Спартак не услышал. Все то же восхваление Бельзуека как высшего существа — у человека нет более высокого предназначения, чем служить ему; для этого надо победить в себе гордыню…

Спартак мельком глянул направо, потом налево. Никаких признаков общего исступления, никакого помешательства на религиозной почве. У всех восторженные, чего-то ожидающие, вполне разумные лица. В этот момент его ударил по ушам исступленный вопль, вырвавшийся у всех, кто собрался в этом зале. Спартак едва не потерял сознание, а Джюнора тут же обмякла и повисла на его руке.

— Доказательство! — вопили в зале. — Свидетельство!

Какой-то тонкий женский голос истошно вскрикнул:

— Яви милость свою, великий боже!

Священник, дождавшись, когда стихнет шум, невозмутимо продолжил все о том же. Говорил не долго — вновь стены храма сотрясли исступленные выкрики. Теперь и Спартак и братья вопили вместе со всеми. Очнулась и Джюнора. Тоже начала раскрывать рот.

Вновь крики стихли ошеломляюще одновременно. На этот раз жрец, в свою очередь, завопил:

— Вы хотите доказательств? Вы жаждете милостей божьих? — После небольшой паузы он закончил: — Вы их получите!

Священник повернулся к экрану, поднял обе руки и вновь поклонился. Наконец он объявил:

— Бельзуек! Мы пыль под твоими ногами. Мы туман, расплывающийся под лучами твоего величия!

В следующее мгновение Спартак получил ответ на все свои вопросы.

Сначала показалось, что стены храма раздвинулись, потолок поднялся на невообразимую высоту. Все вокруг заблистало в какой-то радужной дымке. Стены вдруг исчезли, вокруг открылось свободное пространство, в котором ярко горели звезды. Казалось, зал расширился до границ вселенной.

Затем пришла тишина, полная, гулкая, вечная.

Все замерли.

Послышался шум, напоминающий бурление воды, стремящейся через пороги. Следом в душу проникло чувство, словно что-то заполнило пространство. Что-то исполинское… Разумное…

И могучее!

Оно возникло в пустоте, родилось за гранью звезд, а может, и еще дальше, наполнило души, крепко вцепилось в сознание. Спартак почувствовал, как его с помощью неведомого магнита втягивает во что-то непомерно гигантское, не признающее никаких иных чувств, кроме полной покорности.

В туманном звездном мареве неожиданно возникла некая форма. Она напоминала линзу, а может, зерно чечевицы. Вот еще одна, еще… Это же галактики! Между ними свободно расширялась Великая Тьма. Спартаку привиделось, что он находится в свободном полете — вот его взгляд добрался до края их галактики, потом метнулся в глубь пустоты, из которой начало выплывать светящееся облачко. Скоро оно превратилось в шаровую галактику, которую именовали Око Аргуса. Миллионы звезд составляли ее. Другие галактики стали отплывать в стороны, уменьшаться в размерах, превращаясь в привычные светлые пузыри, подвешенные на фоне непроглядной тьмы.

Все, что творилось на них, было ведомо присутствующему в душе существу. Ему было известно все, что происходило в непроглядных далях космоса и в каждой отдельно взятой молекуле. В каждом атоме, в мельчайшей элементарной частице угадывалась Его воля. Ей нельзя было сопротивляться, противоречить, но только любить и верно служить Ему.

Вся человеческая история была перед Ним как на ладони, и ничего, кроме презрения, она не вызывала. От прилива стыда каждый из присутствующих в зале готов был провалиться сквозь землю. Посмотри на себя, сварливое, драчливое, жадное, едва ли разумное существо! На что ты способно? Разве что красть технические достижения, умение, мысли своих великих предшественников и при этом не стесняясь заявлять, что являешься владыкой галактики? Даже теперь, когда рухнула твоя исполнившаяся гордыни империя? Даже теперь, когда подобные тебе пожирают друг друга на тысячах и тысячах обитаемых планет? Чем ты отличаешься от зверя?!

Увиденное не оставляло Спартака, даже когда богослужение закончилось. Перед глазами стояли картины безмерного осуждающего космоса. Винившего его — в первую очередь его самого, хвастливого Спартака, решившего овладеть тайной, которая ему недоступна. Ученый впал в глубокую депрессию и вместе с толпой покорно побрел в сторону выхода. Его, так до конца не очнувшегося, вынесло на улицу. Он получил ответы на все свои вопросы. Правда, не те, которых ждал. В чем был не прав Бельзуек?

Во всем прав.

Это был шок. Как бороться с правдой? Зачем? Кому это нужно? Святая галактика, как он жил! В какой лжи и гордыне погряз? Это было невыносимо, стыдно, хотелось вернуться в храм и все объяснить, постараться втолковать, что он прозрел, что он еще придет сюда…

Кто-то подергал его за рукав — он досадливо отмахнулся. Не хотелось расставаться с такой ясной и простой мыслью — так жить нельзя. Надо ломать круто, сразу, он больше не может барахтаться во лжи.

Опять кто-то попытался привлечь его внимание. Что за навязчивые люди! Это, наверное, Тиорин. Вспомнив о брате, он едва не рассмеялся — этот так называемый претендент на престол предлагал бомбить храмы. Бомбой по правде — ну, не глуп ли человек!

Когда его вновь подергали за рукав, он решительно повернулся. Это была Джюнора. Еще та штучка! Никакой чуткости… Что она там твердит? Глупость какая — все, о чем он сейчас размышляет, хранилось в его памяти. Это просто бред! Как это понять: все, что ему сейчас продемонстрировали, было спрятано в его бессознательном. Его просто поставили лицом к лицу с его тайными мыслями… Много позже он осознал, что вместе со своими товарищами бредет по улице, утопая в грязном, намокшем снегу. Отчего так холодно? Точно, выбравшись из храма, он совсем забыл застегнуть пуговицы, теперь озноб пробирал его до костей.

— Куда мы направляемся? — наконец спросил Спартак.

— А-а, отошел наконец, — сказал шагавший рядом Тиорин. — Я уж было испугался, что тебя тоже приворожили, как и этих грязных несчастных. Надо же, с первого же сеанса! Вот тебе и десять лет университетской закалки!.. Никогда бы не поверил, если бы не увидел своими глазами.

— Хм! Да. Нет. Что-то такое действительно имело место. — Он потер виски. Спартак обратил внимание, что вся их группа следует за невысоким плотным человеком, который шагал далеко впереди и время от времени настороженно поглядывал по сторонам. Спартак взглядом указал на него Тиорину. Тот ответил:

— Товарищ Викса. Вместе сражались. Викс сказал, что он был храбрым и верным присяге солдатом. — В ответ на вопросительный взгляд Спартака добавил: — Да-да, Джюнора подтвердила — он не сдался. Храм посещает, как все, иначе ему несдобровать. Мы решили последовать за ним и при случае открыться. Не имена, конечно, а цель, с которой мы прибыли сюда.

В этот момент внезапно Спартак вновь ощутил, что погружается в черную бездну, заполнявшую пространство между галактиками. Как только почувствовал, что прежнее сверхразумное, неведомое существо заползает в его мозги, пытается уютно свернуться там в клубочек, его пробрала дрожь.

Глава 18

Как и в большинстве городов северного полушария, в Пенуире теперь в основном полагались на водный транспорт. Десять лет назад эти края славились своим высоким уровнем жизни, почти у каждого жителя был свой мобиль. Нынешнее время украсило город многочисленными причалами, примыкавшими к гигантской дамбе, отделявшей широкую гавань от городских кварталов.

Человек, которого приметил Викс, торопливо шагал по дамбе в сторону моста — по-видимому, собирался перейти на противоположный берег, где копились маленькие, одноэтажные строения.

Чем ближе к мосту, тем больше беспокойства выказывал бывший солдат. Он прибавил ход — того и гляди перейдет на бег. Что тогда делать? Следовавшие за ним братья терялись в догадках: что могло напугать его? Вокруг вроде бы все было спокойно. На причалах было полно народа, однако мало кто сидел без дела. Люди занимались ремонтом лодок или просто осматривали их. На посторонних никто не обращал внимания.

— Что, если я попытаюсь догнать и поговорить с ним? — предложила Винета. — Вряд ли он испугается девушки.

Тиорин поколебался, обратился к младшему брату:

— Как считаешь, Спартак?

Однако ответил Викс:

— Не надо бы его тревожить. Боюсь, только хуже будет. Вон как улепетывает.

— Тогда мы его совсем упустим, —возразил Тиорин. — Иди, Винета, попробуй догнать, заговори — скажи, что есть кое-кто, кто хотел бы побеседовать с ним. Джюнора, ты уверена, что это не подсадная утка?

— Что? — всполошилась Джюнора, по-прежнему державшая Спартака за рукав. — Ах да! Прежде всего, он не имеет никакого отношения к службе безопасности Бьюсиона. Больше того, он совершенно не похож на этих оболваненных глупцов. Он не приемлет новый порядок…

— Давай, Винета, — сказал Тиорин, и девушка резко убыстрила шаг.

— Глаза б мои не видели, — в сердцах выругался Викс, — что творится! Раньше все городские улицы даже во время бунтов и общественных беспорядков всегда содержались в образцовой чистоте, теперь на них глядеть страшно. Все мобили встали! Вокруг полная разруха! Что случилось с инженерами, строителями? Куда они все подевались?

— В этот момент меня куда более беспокоит Спартак, — проворчал Тиорин. — Джюнора, ты хотя бы подскажи, что с ним случилось. Я готов согласиться, что ментальное шоу — или что это было — произвело сильное впечатление. Даже на меня! Однако всем нам хватило смекалки понять, что это чистая спекуляция, что средства и цель очень разнятся. По крайней мере, мне теперь еще больше хочется узнать не только зачем это делается, но и как.

— Не так уж это все впечатляюще, — проворчал Викс. — На людей, которым почти никогда не приходилось бывать в космосе, это, может, и подействовало. Особенно на тех, кто молился на империю… Эти до сих пор похожи на калек — им любое слово правды как откровение. Так и ловят каждый звук! Рты пооткрывали!..

— Не скажи, — возразил Тиорин, — жрецы действуют хитро. Если этот культ распространится по всей галактике, то, считай, с человечеством будет покончено. Глядите, — неожиданно встрепенулся он, — Винета машет рукой. Спартак, поспеши, что-то ты совсем раскис. Хватит мечтать!

Тиорин взял Джюнору за руку — девушке пришлось отпустить Спартака — и первым приблизился к поджидавшим их Винете и незнакомцу. Тот на открытом месте чувствовал себя неуютно и все поглядывал по сторонам, поэтому Тиорин с ходу начал:

— Вас зовут Тхарл, не так ли? Вы нас не знаете, однако я не сомневаюсь, что вам будет интересно послушать нас.

Тхарлу было за сорок. Одет опрятно, однако вся одежда в заплатах. Он настороженно переводил взгляд с одного мужчины на другого, мельком глянул на Джюнору, потом с расстановкой спросил:

— Долго вы будете преследовать меня? Чего вы хотите?

— Мы к нынешней власти отношения не имеем, — заявил Тиорин. — Так уж получилось, что только сегодня мы вернулись из долгого путешествия. Десять лет были в отлучке и ничего не понимаем, что здесь происходит. Вы не можете объяснить?

— Почему я? Зайдите в храм, расспросите жрецов…

— Нет желания. О вас мы услышали совсем недавно. На Гуо… — веско добавил Тиорин. — Нас уверили, что вы честный человек и не спешите забыть старое доброе время.

Тхарл немного расслабился, подумал о чем-то своем — Джюнора помалкивала, — потом тихо, но решительно заявил:

— Я посчитал, что вы люди Бьюсиона. Только теперь сообразил, что такие с детьми не ходят. — Тхарл кивнул на Джюнору. — Ладно, выкладывайте, что вам нужно?

— Нам бы укрыться на время…

— Хорошо, это можно устроить. Мои жена и сын были ярыми сторонниками Бьюсиона, так что дома я стараюсь не появляться. Но у меня есть строение в заречье, туда я и направлялся.

* * *
Коттедж стоял в полном запустении, особенно в сравнении с соседними домами. На крыше лежал снег, внутри было как в холодильнике, однако встроенные обогреватели практически мгновенно подняли температуру, и гости наконец сняли верхнюю одежду. Из еды хозяин мог предложить только черствый хлеб, пиво и сыр.

— Десять лет! — воскликнул он, подав угощение. — В ту пору я мог бы предложить вам кое-что посущественнее — мясо, фрукты. Даже зимой… А теперь!.. Поверите ли вы, но все крестьяне в округе позабивали свой скот, свезли туши в одно место и посыпали солью, добытой из морской воды. Теперь едва дотягивают до весны на одном хлебе.

— Зачем? — удивился Викс.

— Вот и я спрашиваю — зачем? Священники их так научили. Я вырос на ферме, знаю, что такое крестьянский труд, — и на тебе, всех под нож!

— Вы, кажется, сказали, что ваши жена и сын подпали под власть Бельзуека? — поинтересовался Тиорин. — С тех пор вы живете отдельно?

— У меня еще две дочери, обе замужем, так что зимой я сначала поживу у одной, потом у другой, потом некоторое время дома. В теплое время я всегда обитаю здесь. Остаюсь, как говорится, один на один со своими мыслями, иначе я бы тоже давным-давно стал похож на этих глупцов, которых вы видели в храме.

Он замолчал, насупил брови, потом наконец закончил мысль:

— Те, кто не способен жить собственной башкой, кто верит всяким картинкам, того трудно назвать человеком. Я, по крайней мере, не берусь. — Потом он вопросительно посмотрел на Тиорина: — Мне вот что не дает покоя — как вы догадались обратиться именно ко мне? Неужели я вел себя настолько вызывающе? Тогда мне не избежать лап священников. Здесь считается преступлением даже малейшая крамольная мысль. Попробуй высказать ее вслух — и тебе конец! Тут же донесут.

Он с тревогой глянул на Тиорина.

Тот, в свою очередь, почесал висок, потом строго посмотрел на Викса, который уже был готов ляпнуть, кем на самом деле являются его гости.

— Это вышло совершенно случайно, — обратился Тиорин к хозяину. — Мой друг, с которым у нас как-то зашел разговор о сражениях, которые происходили на островах десять лет назад, вспомнил о вас и отрекомендовал как верного человека. Он сказал, что Тхарл, если однажды принял присягу, уже никогда не нарушит ее.

— Ну-ну, — покивал хозяин. — Пусть удача будет с вами! И с тем другом, который так лестно выразился на мой счет. Я не рекомендую вам слишком долго оставаться на Эсконеле, потому что никто не может сказать, как вы и ваши спутники поведут себя. Проще простого поверить в Бьюсиона, только какой в этом смысл? Что, хлеба прибавится? Или мяса?.. Однако людям не докажешь. Мои товарищи — уж на что были кремень мужики — и те растаяли. Талдычат одно и то же: надо жить не по лжи, нельзя впустую тратить дни!.. Вот и не тратят, а все вокруг приходит в полное запустение. И такие злые стали — не передать. Чуть что не по ним, сразу начинают кричать — еретик! В железо его!

— Выходит, нет такой силы, которая могла бы противостоять Бьюсиону? — спросил Викс.

Заметив, как опешил Тхарл, Тиорин объяснил:

— Я не точно выразился — мы не путешествовали десять лет вдали от родины. Мы просто не могли вернуться сюда.

— Ага, — смекнул Тхарл и добавил: — Помнится, я служил под командованием генерала Тигрида Дзена — он, говорят, сейчас в изгнании на Гуо. Болтают разное, что он якобы не сдался и копит силы. Еще говорят, что кто-то должен приземлиться на секретной площадке, расположенной неподалеку от города. Болтают разное… Я, например, краем уха слышал, что они намереваются захватить в плен какого-нибудь жреца. Только на них самих — этих, что спрятали корабль, — идет охота…

Он замолчал, оглядел гостей.

— Значит, вы поддерживаете связь с местным сопротивлением? — спросил Викс.

— Сопротивление? Хм… — Тхарл вздохнул. — Ну, если вы называете это сопротивлением, воля ваша. Что касается меня, то я бы поостерегся использовать подобное слово. Спустя два-три года после захвата власти Бьюсионом я начал разыскивать ребят, которые, по моему мнению, не в восторге от нынешней власти. Отыскал с десяток человек. Оказалось, что пятеро к тому времени совсем свихнулись и без посещения храма уже жить не могут. Остальные живут с надеждой на возвращение прошлого, но что они могут сделать? Я, например, не вижу, чем им можно помочь.

Он кивнул в сторону Спартака:

— Если ваш друг после первого же посещения храма все еще не может прийти в себя, что говорить о других, которые уже который год ходят на это представление. Взгляните на него, он до сих пор ощущает, что находится в космосе. Ведь как у нас было — сначала всем это представление показалось не более чем удивительным зрелищем, народ только и обсуждал, как ловко все это было устроено. Люди валом валили в храмы. Потом в одночасье всякие разговоры стихли, и большинство уже жить не могло без этих спектаклей. Они стали их главной заботой. Я избежал этой чумы, потому что имел прививку ненависти к новому порядку, а мои родные — жена и сын — стали одними из первых горячих почитателей Бельзуека. Лучше бы я тоже попал в его лапы!..

Обеспокоенный Тиорин локтем подтолкнул Спартака в бок, потом пересел в кресло, стоявшее напротив младшего брата.

— Что-то с ним не то, — встревоженно заявила Джюнора. — Это не Бельзуек произвел на него такое впечатление. Не спектакль…

— Как? — удивился Тиорин.

— Он… — начала было Джюнора, но сразу осеклась и тихо добавила: — Пусть он сам объяснит.

Девушка вновь взяла его за рукав.

— Что? Где я? — неожиданно встрепенулся Спартак и оглядел присутствующих с таким видом, будто все это время спал и только что очнулся. — Простите, у меня появилась мысль. Это настолько невероятно, что я до сих пор не могу прийти в себя.

— Давай поговорим на эту тему, — заявил Тиорин. — Только ты больше не молчи. Теперь мы сами увидели, как это происходит. Если нам удастся понять, как это делается, тогда мы сможем придумать, как этому противостоять.

— Вы упустили одну из главных деталей, — сказал Спартак. — Дело в том, что мы до сих пор не знаем, существует ли Бельзуек на самом деле. Нам просто показали, на что он способен. Этакая ловкая подмена понятий — если я произвожу что-то, что действует на чувства и воображение, значит, я существую.

Наступила тишина. Все сидели с каменными лицами — видно было, что смысл сказанного Спартаком не дошел до них. Нетерпеливый Викс первым не выдержал:

— Что замолчал? Продолжай.

Спартак пожал плечами, вид у него теперь был несколько смущенный.

— Может, я ошибаюсь. Глядя на вас, я все больше убеждаюсь в этом. Не могли же вы не заметить эту характерную подробность!..

Его неожиданно начала бить крупная дрожь, словно он все еще находился на улице. Спартак вскочил.

— Мне непременно надо вернуться в храм. Я должен быть уверен… — решительно заявил он и направился к двери.

— Подожди минутку! — воскликнул Тхарл и встал у него на пути. — Вернуться в храм? Зачем?..

— Я хочу взглянуть на Бельзуека. На него самого.

— Взглянуть на кого? — Тхарл завопил в полный голос. — Как ты себе это представляешь? Никому не позволено заходить за занавес, только жертвам, предназначенным Бельзуеку, и монахам, которые сопровождают этих ослов. Жрецы строго следят за этим. Когда храм был только что выстроен, находились смельчаки, которые пытались проникнуть в алтарь. По слухам, их всех поражал мощный заряд, который слетал с цепей.

— Когда, говоришь, храм был только что выстроен? — задумчиво повторил Спартак. — Послушай, — спросил он, — а его при открытии освящали?

— Не знаю, можно ли назвать эту процедуру освящением, — смутился Тхарл, — хотя все происходило на моих глазах. Однажды у нас в городе появились несколько этих, в раскрашенных робах. Прилетели на планетарном катере с острова Гард. Там у них теперь находится главное святилище Эсконела. Жрецы привезли с собой большой сундук или чемодан. Его с превеликой осторожностью сгрузили на землю, устроили торжественную церемонию и затем отвезли на рынок. Там и разместили храм. Вот тогда и произошло первое жертвоприношение — двоих убили. Ими были моя жена и сын. Они пошли добровольно…

Тхарл судорожно схватился за сердце. Тиорин метнулся к нему на помощь, бросил гневный взгляд на Спартака. Тот никак не прореагировал на случившееся — смотрел куда-то поверх двери, что-то бормотал.

— Может, это кислород?.. Если бы я точно знал, откуда появились предназначенные для нас корабли… Все напрасно — глухая стена непонимания. Конечно, как мы могли признать, что есть вещи, неподвластные нашему разуму, которые мы не в состоянии изготовить. Пользоваться можем, а признаться — нет…

— Что ты бормочешь? — оборвал его Викс и вскочил со стула. — Если у тебя есть что сказать, не томи душу.

— Заткнись! — грубо оборвал его Спартак.

Это было так неожиданно, что Викс непроизвольно сел мимо стула, однако младший брат не обратил никакого внимания на шум. Он приблизился к Джюноре.

— Как ты считаешь, я прав? — требовательно спросил он.

Девушка заметно покраснела.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Я могу сказать, что я ощущаю. Если это может помочь тебе… Ну… — Она облизнула губы. — Мне кажется, там, за экраном, был кто-то, кто совершил ужасно долгий путь. Похоже, что этот «кто-то» невероятно стар, а также велик объемом. Каким-то образом имеет связь с другими частями. Вот что я имею в виду. Тебе понятно?

Тхарл изумленно уставился на странных гостей, однако ничего не спросил.

— Оно в хорошей форме, не так ли? — продолжил Спартак.

Джюнора робко пожала плечиками:

— Не знаю. Ты изучил множество наук, о которых я никогда не слышала. Я не в силах уследить и понять идеи, которые то и дело приходят тебе в голову.

— Нам просто необходимо вернуться в храм! — Спартак рубанул ребром ладони воздух. — Как можно быстрее!.. Тхарл, ты бывал в святилище в другие дни, не только во время богослужения? Как нам появиться там, чтобы не вызвать подозрений? Каков распорядок в храме и как, не привлекая внимания служителей, мы могли бы приблизиться к Бельзуеку? На ночь он закрывается? Придумай что-нибудь!..

Глава 19

— Это невозможно, — ответил Тхарл.

— Не спеши с ответом. Посещение храма — это обязательное условие, — продолжал настаивать Спартак.

Джюнора неожиданно дернула его за рукав.

— Тхарл прав, — громко прошептала она. — Тебе следует внимательно выслушать его.

Хозяин от удивления открыл рот, глаза уставились в одну точку. Правда, оцепенение продолжалось недолго — он вздрогнул, очнулся. Без лишних напоминаний и просьб принялся объяснять, почему нельзя добраться до Бельзуека. Спартак внимательно слушал его. Непрерывное наблюдение во всех диапазонах спектра — жрецы, не доверяя автоматам, лично наблюдают за экранами, особые ловушки для непосвященных, находящаяся в боевой готовности стража. Действительно, это звучало убедительно, словно служители культа ожидали, что рано или поздно подобное вторжение обязательно случится.

— Как насчет разведывательного следящего устройства? — вдруг радостно воскликнул Викс. — Миниатюрного и замаскированного под какую-нибудь безделушку… У меня на корабле есть все необходимое, чтобы собрать такого робота. Придется, правда, снять с борта кое-какое оборудование, но это пустяки. Мы сможем запустить это устройство за занавес и посмотреть, кто там прячется.

— Точно! — воскликнул Спартак. — Они, должно быть, решили, что на пришедшем в упадок мире никто не сможет изготовить такой механизм. Мне бы самому следовало догадаться… Сколько потребуется времени на изготовление робота?

Викс поиграл бровями.

— На стоянку следует отправиться под покровом темноты… И ночью же все необходимое оборудование необходимо доставить в город. При дневном свете это будет подозрительно.

В этот момент подал голос Тхарл:

— Это не такое простое дело, как вам кажется. По ночам у нас комендантский час, на улицах дежурят патрули. Весь город погружен во тьму, ни один фонарь не горит. Каждая капля энергии расходуется на содержание Бельзуека.

— Что касается патрулей, у нас есть превосходное средство по их обнаружению, — заметил Тиорин. Он повернулся к Спартаку и спросил: — Может, стоит объяснить ему подробнее?

Однако тот не обратил на замечание старшего брата никакого внимания. Ученый был погружен в какие-то вычисления, он проводил их на микрокомпьютере, который достал из сумки, подвешенной к поясу.

* * *
С величайшей осторожностью и в полной тишине вся группа медленно возвращалась в город. Ночь выдалась ветреная, морозная, половина небосвода освободилась от туч — унылый блеск созвездий скудно освещал мрачный пейзаж. Пенуир казался вымершим — гигантское скопище едва угадываемых в ночном мраке домов, похожих скорее на гробницы, чем на место, где обитают люди.

Они тащили с собой инструменты, а также источники питания и, на всякий случай, портативный генератор. Как сказал Тхарл, рассчитывать на городские электрические сети бесполезно, поэтому на каждого из них пришлась порядочная тяжесть — загрузили даже Джюнору. Теперь она, тяжело дыша и постоянно спотыкаясь, тащилась рядом со Спартаком. Тот бережно поддерживал ее под руку.

Им пришлось долго уговаривать Тхарла, чтобы тот остался дома. С одной стороны, он уже столько знал, что дальше таиться было просто глупо, однако Спартак рассудил, что и Метчел тоже очень ловко сумел войти в доверие.

Теперь, волоча ноги по снегу, он в который раз прикидывал, каким образом охранной службе Бьюсиона удалось подсунуть Тигриду Дзену ложную информацию. Это был очень существенный момент. Все участники сопротивления на Гуо полагали, что жертвоприношения проводятся исключительно на добровольных началах. Однако после доверительного разговора с Джюнорой стало ясно, что ни о какой добровольности и речи нет. Жертвоприношения — это форма исполнения приговоров. За занавес отправляют преступников. Другое дело, что в преступники на нынешнем Эсконеле попадают по большей части люди, сознательно борющиеся против Бельзуека, и все организовывается под якобы добровольные поступки. Вот эта новость и вызвала у Спартака определенные опасения в отношении Тхарла. Судите сами — если признать, что жена и сын были сторонниками Бельзуека, кем в этом случае оказывался сам Тхарл? Кроме того, семь-восемь лет назад он сделал попытку организовать подпольную группу. С этой целью поговорил с соратниками. Всего их было около дюжины. Половина оказалась верными приверженцами Бельзуека. Значит, остальные пятеро или шестеро должны иметь связь с Тхарлом. Ничего такого в его сознании Джюнора не обнаружила. Ладно, а те, кто отказался, — неужели они не донесли на слишком активного армейского дружка? Тогда почему Тхарл на свободе? Конечно, это были не более чем сомнения, однако скинуть их со счетов Спартак не мог.

Наконец они добрались до пригородов и двинулись по той стороне улицы, которая защищала их от ветра. Окна в домах были прикрыты деревянными ставнями, сквозь трещины кое-где едва пробивался свет керосиновых ламп, а то и свечей.

Только однажды Джюнора подала сигнал тревоги. Они тут же свернули в боковой проулок и там замерли. Патруль прошагал мимо них. Далее до самого храма никто их не потревожил. Расположились они в сотне метров от святилища, в бывшем коммерческом центре Пенуира. Здесь повсюду было запустение, двери в склады распахнуты настежь. Только одно здание, примыкавшее к невысокой стене, окружавшей бывший рынок, было превращено в комфортабельную гостиницу для обслуживающего храм персонала. К удивлению Спартака, в этом квартале патрули совсем отсутствовали — видно, никто не решался появляться под носом у жрецов. Они обсудили положение и пришли к выводу, что надо продвигаться еще ближе к храму. Осмотревшись, вышли из склада, добрались до стены и направились по противоположной стороне улицы. Спартак с удивлением отметил, что здесь повсюду были развешаны плакаты и намалеваны восхваляющие Бьюсиона лозунги. Зачем они здесь, ведь практически никто, кроме служителей культа, эти призывы не видит. Может, для собственного успокоения? Наконец добрались до распахнутых ворот, ведущих в храмовый двор. Спартак первым вошел вовнутрь, затем условным стуком подозвал товарищей. Те приблизились неслышно, и вся группа, двигаясь в тени стены, добралась до боковых дверей, ведущих в храм. Здесь Винета и Викс негнущимися пальцами подсоединили провода, затем старшие братья и девушка выбрались на улицу и разошлись в разные стороны. Джюнора осталась вместе со Спартаком.

Перед ученым теперь встала труднейшая задача, которую ему когда-либо приходилось решать. Было в ней что-то от мистики, от детских сказок о неведомых чудовищах и подстерегающих в ночи свои жертвы монстров. Если он прав, то магическая гипнотическая сила Бельзуека не распространяется на механические устройства.

Он подсоединил последние контакты и, оставив Джюнору в укромном месте возле контрфорса, поддерживающего ограду, потащил следящее устройство, соединенное с пультом управления гибким проводом, к боковым дверям храма. Ориентируясь по маленьким слепым окнам, нашел участок, расположенный напротив алтаря. Здесь приставил устройство к стене, прикрепил его и, держась за провод, бегом вернулся к Джюноре.

Перед ними был маленький пульт управления с небольшим экраном и клавишами управления следящей системы. С его помощью можно было разглядеть все, что происходило в храме. Темнота и любые другие препятствия не помеха! Вот загорелся экран, Спартак подкрутил ручки настройки, увеличил контраст и резкость.

Вокруг все было тихо…

Спартак внимательно следил за экраном и показаниями приборов. Так, первая догадка оказалась верной — они имеют дело с органической массой. Это не протоплазма, но что-то похожее. Такая же внутренняя структура. Вот что непонятно — в чем хранится эта структура? Ага, ее окружает подобие атмосферы. Какой состав? Кислорода мало, очень мало. Низкое давление. Большой процент углекислого газа, азота, есть и нейтральные газы. Правильно! Все-таки в чем же эта структура, вдыхающая воздух такого необычного процентного состава, хранится? Есть! На экране возникло что-то подобное большому сосуду…

Прижавшаяся к Спартаку Джюнора неотрывно смотрела на экран. Каждый тихий мысленный возглас, каждое ненароком вырвавшееся у Спартака слово будоражило ее.

— Да, оно в хорошей форме, — бормотал сквозь зубы Спартак. — По-видимому, хорошо питается…

Девушку начала бить крупная дрожь.

Точно, подумал Спартак, дышит воздухом, какого нет ни на одной населенной землянами планете. Следы обмена явно отличаются от тех, что свойственны человеку. И по размерам, сравнимым с танисскими быками, куда больше. Как бы попытаться проникнуть во внутренние структуры…

Надо же, как у Джюноры стучат зубы от холода.

Уловив, что Спартак мимоходом обратил на это внимание, девушка покрепче сжала челюсти.

Две колонки цифр возникли на экране — ряды были подобны, но не схожи. Точно, оно может перемещаться.

Я прав! — чуть не крикнул Спартак.

Торжествуя, он подметил последнее доказательство своего предположения. Оно может перемещаться в пространстве, свидетельством чего являются конечности.

Джюнора неожиданно хихикнула, в следующее мгновение напряглась и подергала его за рукав. Тут же здание, в котором жил обслуживающий персонал, залил яркий ослепительный свет. Оттуда во внутренний двор выскочил десяток разъяренных людей. Спартак почувствовал, как замерло сердце. Перепуганная Джюнора не смогла сдержать вскрик.

— Они там! — закричал кто-то из жрецов, и вся толпа, цокая подкованными сапогами по замерзшей земле, бросилась в их сторону.

Спартак подхватил Джюнору и помчался к воротам, где их должны были поджидать Тиорин и Викс. Однако вместо братьев Спартак обнаружил вдали встревоженных жрецов, которые продвигались вдоль стены, освещая отходящие от храма улицы ручными фонарями.

— Спартак! — понизив голос, окликнул Викс. Он выглядывал из распахнутых дверей брошенного склада. В руках у него был энергетический пистолет. — Бегите за угол, — сказал Викс, когда ученый и девушка добрались до него, — затем поверните налево. Нам надо немедленно разделиться. Я постараюсь отвлечь их внимание.

— Где Винета? — задыхаясь, спросил Спартак.

— Я здесь! — откликнулась девушка. Она словно тень мельтешила за спиной Викса.

— Викс! Викс! — повысил голос младший брат. — Необходимо разрушить следящую систему. Может, тогда они не догадаются, что их тайна раскрыта.

— Ты получил что хотел? — торопливо спросил Викс.

— Практически у меня есть все, что нужно.

В этот момент энергетический заряд опалил улицу — вспышка ударила в стену. Жрецы бросились врассыпную.

Никто из них, по-видимому, не ожидал, что придется иметь дело с вооруженными людьми.

— Это Тиорин! — воскликнул Викс. — Беги, Спартак! Встретимся у Тхарла!

Спартак тут же, подхватив Джюнору, бросился в указанную ему сторону. Краем глаза он успел заметить, как средний брат побежал к брошенному им пульту.

Спартак стремительно помчался в темноту, добежал до перекрестка, выпустил Джюнору. На мгновение он обернулся — конец улицы, выходящей прямо к храмовой стене, был ярко освещен. Джюнора выглядывала из-за его спины. На фоне стены отчетливо были видны две убегающие человеческие фигуры.

Спартак и Джюнора свернули за угол — здесь ученый решил подождать братьев. Погони он не опасался, в таком мраке отыскать их было немыслимо. Первый человек, который пробежал по следу Викса и Винеты, был вооруженный охранник, который изредка палил наугад по убегающим. С этого места было видно, как споткнулся Викс — он даже вскрикнул. Неужели охранник попал в него? Или это было сделано нарочно? Вот Викс вновь вскочил и, легко подталкивая Винету, помчался по той же улице, по которой убегал Спартак.

Ах, как это глупо, подосадовал Спартак. Он уже совсем было собрался броситься навстречу брату и девушке, но в этот момент Винета растянулась на земле. Один из преследователей выстрелил в нее — заряд угодил в снег на расстоянии вытянутой руки от девушки. Она вновь упала. Спартак тихонько вскрикнул и почувствовал, как напряглась Джюнора.

Викс бросился к Винете, подхватил ее, наугад выстрелил по набегающим жрецам. Те попадали на землю. Затем Викс выстрелил прицельно, и преследователи бросились назад. Винета наконец сумела подняться, обняла его за шею — так они и побежали по улице…

Сердце у Спартака упало — в обнимку с раненой Винетой Виксу далеко не уйти. Так и оказалось — толпа жрецов хлынула от храма, быстро настигла беглецов — там началась свалка. Спартак уже совсем было собрался броситься на помощь брату и Винете, однако силы воли хватило удержать себя на месте. Это было горькое решение, но единственно возможное. Кто-то должен уйти от погони. Сведения, полученные им, бесценны. Он не раздумывая схватил застывшую как камень наблюдавшую за схваткой Джюнору и поволок ее еще дальше в глубину темной улицы. Остановился он только у моста — схватился за перила, поднял лицо к небу.

Чистые крупные звезды смотрели на них.

— Что же я наделал? — вопросил Спартак. — Что же, черт побери, я наделал?!

Звезды помалкивали и улыбались, только Джюнора громко рыдала за спиной.

Глава 20

Последние полмили до дома Тхарла Джюнора едва осилила. Ее шатало из стороны в сторону. Спартак как мог поддерживал ее — он сам валился с ног от усталости. В глазах плыли радужные круги.

— Может, Тиорин добрался сюда быстрее нас, — подбадривал он спутницу.

Джюнора перевела дыхание и с трудом выговорила:

— Нет там Тиорина, только Тхарл. Никак не может успокоиться. Все это время он проклинал себя за то, что связался с нами.

— Но ты же сама сказала, что он — надежный человек!

— Теперь я в этом не так уверена, — ответила Джюнора. — Страх изводит его с той самой минуты, как мы покинули дом. Он на грани отчаяния.

Спартак промолчал, бросил взгляд на спутницу. Впервые за всю эту долгую трудную ночь он обратил внимание на то, что девушка совсем выбилась из сил, даже во мраке ее лицо отливало какой-то безжизненной синевой. Она что-то прижимала к груди. Спартак растерялся — сразу не разглядел, а теперь догадался. Ему стало не по себе — как же он совершил подобную промашку!

В руках у Джюноры был чемоданчик с медицинскими препаратами.

— Я держала его за ручку, когда ты изучал алтарь, — словно оправдываясь, сказала она, — потом, когда побежали, забыла выпустить…

— Это уже кое-что, — загадочно обмолвился Спартак, затем добавил: — Теперь подойди и постучи в окно. Попроси его впустить нас.

По лицу Тхарла было видно, какие мучительные минуты он пережил, когда незнакомцы оставили его дом. Он торопливо захлопнул дверь, дрожащими руками накинул щеколду и первым делом поинтересовался, почему они одни.

Спартак с преувеличенным спокойствием объяснил ситуацию. Тхарл всплеснул руками.

— Надо немедленно бежать! — заявил он. — Утром будет поздно. Они перекроют все выходы из города, начнут обыскивать дома. Если вас здесь обнаружат, со мной будет покончено. С вами тоже! Понимаете, тоже!.. — Голос его дошел до истерического вскрика. — Вы говорили, что у вас есть корабль. Необходимо срочно отправиться туда и взлетать. К черту этот Эсконел!..

— Я не могу уйти отсюда, — невозмутимо заявил Спартак, — пока не вернется Тиорин.

— Но если он тоже схвачен?

— Если он тоже схвачен, мы тем более не можем воспользоваться кораблем. Жрецы сразу определят место, где мы его прячем.

— Как?

— Извлекут из сознаний братьев.

— Братьев?!

Какой смысл и дальше скрывать правду? Викс и Винета в руках жрецов, скорее всего, Тиорин тоже не избежал этой участи. Определить, кто они, не составит труда.

— Я — Спартак, младший сводный брат Ходата. Мои товарищи — это Тиорин и Викс. Ты их должен знать.

У Тхарла дернулась щека.

— Я должен был догадаться… Ах, пустая голова! Простите меня!..

— Ты и не мог об этом догадаться, для этого нужна особая аппаратура. — Спартак наконец позволил себе сесть, затем обратился к Джюноре: — Девочка, ты сможешь предупредить нас, когда патрули начнут прочесывать улицу и дома?

— Мне следовало предостеречь вас раньше, — заплакала девушка. — Там, у храмовой стены. А я забылась, загляделась на экран… Какая же я дуреха!..

— Считай, что ты прощена. Только смотри, на этот раз не увлекайся.

— Извините, — вступил в разговор Тхарл, — но как она может?..

— Предупредить нас? Она сможет, уверяю тебя. Она — мутантка.

— Кто?! — В глазах Тхарла вспыхнули разом ненависть — наследие многих веков империи — и ужас.

— Успокойся, — махнул рукой Спартак. — Она точно такой же человек, как я и ты. Вот этого как раз нельзя сказать о Бельзуеке.

Выражение лица Тхарла смешалось, начали подрагиваться губы, во взгляде поселилась нескрываемая растерянность. Такого с ним никогда не бывало — все сразу навалилось на него: и страх быть пойманным, и появление принцев, и общение с мутанткой, и близость разгадки тайны Бельзуека. Переварить все сразу было невозможно — от такой адской смеси ум за разум заходил.

Спартак внимательно следил за ним — сейчас было очень важно, что в первую очередь заинтересует его. Если его заинтересует мутантка, значит, у этого человека есть второе дно. Если тайна Бельзуека, то ему можно доверять. Тхарл угадал с выбором — это несколько успокоило ученого.

— Вы теперь знаете, кто он такой? — спросил хозяин.

— Думаю, да. Но сначала ответь, почему ты умолчал о том, что в жертву Бельзуеку идут преступники. Что это как бы форма исполнения приговора. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — прошептал растерявшийся Тхарл. — Мою жену и сына. Клянусь, я сказал правду, они отдали себя добровольно.

Спартак глянул на Джюнору, та согласно кивнула.

— Только совсем недавно, может года два назад, большинство жертв начали набирать из, как вы их называете, преступников. Но об этом в открытую никто не говорит, только слухи. Злоумышленники тоже идут добровольно. Я уж не знаю, накачивают их чем-либо или… вот как ваша спутница. Только они сами рвутся к алтарю! Вы можете мне не верить, но до сих пор еще находятся такие, кто по собственной воле желает слиться с Бельзуеком.

— Ладно, — после некоторого молчания и очередной переглядки с Джюнорой отозвался Спартак. — Что касается Бельзуека, могу сказать, что это живая структура. Могу добавить, что убить ее можно. Помещается она в особом, искусственно изготовленном герметичном отсеке, содержание кислорода в нем значительно ниже нормы, потребной для человека. Существо громоздкое, размерами с танисского быка. С подобными формами разумной жизни нам еще не приходилось встречаться. Что еще… Ах да, существо явно нездорово.

Тхарл рухнул на стул, встряхнул головой. В его взгляде ясно читалось откровенное недоверие.

— Таковы факты. — Спартак нахмурился, поднялся, подошел к окну, потом добавил: — По-видимому, Бельзуек последний из выживших — по крайней мере, в нашей галактике — представителей расы, чьи корабли мы унаследовали.

Тхарл неожиданно икнул, он неотрывно смотрел на Спартака. Тот досадливо поморщился.

— Я вовсе не сошел с ума, и не смотри на меня такими глазами. Утверждение, что все эти транспортные средства построены нашими руками — это всего лишь одна из уловок имперской пропаганды. Как же можно было поколебать уверенность человека в том, что он является творцом галактической цивилизации! Я десять лет провел в университете на Энануорлде и могу засвидетельствовать, что давным-давно мы все жили на какой-то маленькой планетке. Затем вышли в космос, постепенно начали распространять сферу наших поисков и однажды наткнулись на целые залежи вполне годных к межзвездным путешествиям кораблей. Освоили их не сразу, на это потребовалось около полутысячи лет, но как только научились управлять этими системами, человечество буквально хлынуло на просторы галактики. Единственное, что можно сказать об этих кораблях, что они были изготовлены нашими предшественниками. Мы переоборудовали их согласно строению человеческого тела — на этом наше участие закончилось. Удивительно другое: чем дальше мы проникали в глубь галактики, тем больше находили подобных кораблей. Но нигде не было и следа строителей. Вот почему встреча с Бельзуеком оказалась для нас совершенно неожиданной. Я бы сказал, космически таинственной…

Он постучал костяшками пальцев по подоконнику.

— Низкое содержание кислорода. Многие догадывались, что наши предшественники дышали кислородом. Может быть, все дело в стремительности? — неожиданно спросил себя Спартак. — В скоротечности исторического периода, когда мы успели исследовать всю галактику и захватить самые лакомые куски. Это хорошая мысль! У этих все происходило неспешно. Вырабатывая ресурсы на тех немногих планетах, где они расселились, они загодя создавали запасы, складировали корабли, с тем чтобы постепенно заполнить собой весь Млечный Путь. И вдруг явились какие-то нахальные двуногие и мигом освоили уже подготовленное к освоению пространство. Это, конечно, только догадка, но очень многое сходится. Для этих бельзуеков все пошло прахом. Пришлось менять всю стратегию. Представляю, какой удар нанес homo sapiens их гордости, уверенности в себе! Вероятно, в отместку они решили использовать умение держать под мысленным контролем живые существа, стоявшие на более низком уровне развития. Ведь они считали нас животными. Этаким крысиным выводком, внезапно расплодившимся и пожравшим все накопленные запасы. Однако новый план требовал подготовки. К тому же среди этих двуногих стали появляться мутанты. Если бы их число при благоприятных условиях достигло определенного значения, песенка бельзуеков была бы спета — человечество перешло бы в новую стадию и с ним уже нельзя было ничего поделать. Отсюда гонения на мутантов, ссылка их в Приграничье… — Спартак уже рассуждал сам с собой. — Бельзуеки не имели права совершить еще один промах, потому что ресурсы их, в отличие от этих двуногих, были ограничены. Но почему они были ограничены — вот в чем главный вопрос! Вот что не дает мне покоя. Это красивая гипотеза, но что-то в ней не складывается.

— Может, — робко подала голос Джюнора, — дело в том, что их было мало?

— Точно! — воскликнул Спартак. — Но почему их было мало? Думаю, что слово «мало» здесь не подходит. Боюсь, что Бельзуек — один!

Джюнора и Тхарл неотрывно смотрели на него. Спартак заставил себя успокоиться — вернулся и сел в кресло.

— Помните космический спектакль, который был устроен в храме? Там было изображено странное звездное скопление. Скажем по-ученому, эллиптическая галактика.

В ответ на невысказанный вопрос полностью потерявшего дар речи Тхарла Спартак пояснил:

— Вспомни, когда верующие в храме требовали «доказательств». Вот он, ключ ко всему! Смысл изображения должен быть понятен каждому человеку. Вы не заметили, что эта картинка — фрагмент Аргианской звездной карты?

— Так и есть! — хлопнул себя по коленям Тхарл. — То-то меня всегда смущало, что я уже где-то видел такое изображение.

— В этом все дело! — ткнул в него пальцем ученый. — Действительно, как может высшее существо демонстрировать верующим участок звездного неба, списанный с карты?

Ни Тхарл, ни Джюнора ничего не ответили.

— Я вам скажу, — пообещал Спартак. — Все вы слышали такое выражение — Великая Тьма. Это очень странный феномен. Просто аномалия!.. Появилось это туманное, непрозрачное образование не более девяти — десяти тысяч лет назад. И прямо в своих нынешних размерах!.. Но на звездном небе, которое демонстрировали нам в храме, ее не было, хотя это образование расположено именно в этом секторе свободного пространства! Отсюда что следует? Бельзуек либо воспроизводит карту десятитысячелетней давности, либо просто не хочет акцентировать внимание на этой аномалии. Значит, Бельзуек способен воспринимать зрительные человеческие представления. Он знает, как мы видим звездное небо, и демонстрирует его с какой-то вполне рациональной целью. Вывод — ни о каком мистическом явлении, чудесном общении с богом и речи быть не может.

Помните, я обмолвился, что Бельзуек нездоров. Если подправить мою гипотезу и признать, что это таинственное существо последнее из своей расы, то получается, что все остальные покинули нашу галактику. Куда — не могу сказать. В конце концов, только Бельзуек опустился до общения с этими мелкими двуногими тварями. Он приручил кое-кого из них и приступил к выполнению своего плана. В чем причина такого странного поведения? Истина открылась мне в храме. Все дело в тщеславии, в гордыне. Обладающий огромными возможностями мегаломаньяк возжелал власти. Над своими соотечественниками он не смог ее получить. Когда попытался, те, возможно, изгнали его. Куда? Возможно, на эту самую Бринзу. Не знаю, что там случилось, как ему удалось скрутить Бьюсиона и всю его банду, однако факты говорят, что они как-то договорились. Думаю, ему удалось принудить их к заключению союза, целью которого является покорение галактики.

— Ему? — спросил Тхарл. — Почему «ему»?

— Понятно, что ты имеешь в виду, — кивнул Спартак. — Если в каждом храме Бельзуека находится живое существо, почему бы не использовать множественное число? Вот это обстоятельство явилось последним звеном в цепи доказательств. Теперь я с полной уверенностью могу утверждать, что он болен.

Среди множества достижений, которые имела империя за свою тысячелетнюю историю, одним из самых удивительных можно считать разработку виртуозных технологий клонирования — то есть выращивания организма из какой-либо части родительской особи. Для этого нужна была по крайней мере одна клетка. Таким образом, поселившись на какой-нибудь планете, один-единственный человек имел возможность заселить ее массой своих отпрысков. Я не сомневаюсь, что и Бельзуек не только владеет этой технологией, но и значительно расширил ее возможности. Он мог бы воспользоваться ею, чтобы увеличить количество представителей своей расы. Однако не захотел! Он испугался возможных соперников. То существо, которое живет в храме в Пенуире, — это он сам! Не потомок, не отпрыск, не какое-то иное, пусть даже родственное существо, а он сам!.. Десять тысяч лет назад, когда мы еще не вышли в межзвездное пространство, галактика была свободна. Она лежала перед ним как поле, готовое к пахоте. Был ли он один в ту пору или их было много, не знаю, однако то, что раскол или изгнание и уход всех его соплеменников произошел именно в этот период, не вызывает сомнения. Бельзуек долго размышлял, как ему поступить, пока не пришел к выводу, что если он сможет размножиться методом клонирования, но при этом остаться самим собой, то задача овладения галактикой может быть решена. Мне кажется, он каким-то образом подсчитал, что способен оставаться самим собой, имея под своей властью еще одну планету, кроме Бринзы. Я же говорю, он совсем свихнулся.

— Понимаю! — воскликнула Джюнора. — Вот почему у меня создалось впечатление, что он был всегда и везде. Бесконечен и вездесущ во времени и в пространстве.

— Конечно. Именно это он и внушает верующим в него козявкам. Он и сам искренне верит в это. В этом его убеждает огромное количество его собственных «я», с которыми он телепатически связывается. Вот когда задумаешься о разумности имперской политики высылки мутантов. Подобные меры наложили негласный запрет на развитие этой области науки, хотя нам уже давным-давно известно, что прием и передача мыслей — это, по существу, один и тот же механизм.

Джюнора удивленно заморгала, Спартак мысленно привел ей доказательства, и она удовлетворенно кивнула. Но Тхарл ничего не понял.

— Но как же ему удается связываться с нами? — спросил он. — Как же он овладевает сознаниями людей, не способных к телепатии?

— Для этого и нужны жертвоприношения. Вы считаете, что он поедает их? — с нескрываемым отвращением сказал Спартак. — Глупости! Он использует их в качестве биологических преобразователей его способа мышления в наш привычный. И конечно, в качестве усилителей. Пока они не взрываются. Таким образом, все, кто присутствует на службе в этот момент, становятся немножечко бельзуеками. Ему кажется, что с помощью подобной методы он сможет увязать весь мир в единое целое, называемое Бельзуеком. В конце концов слово «вселенная» будет заменено на «бельзуек». Каково?

Тхарл промолчал, отвернулся, потом тихо спросил:

— Выходит, вам хватило дня, чтобы понять, в чем дело?

— Мне?.. — удивился Спартак.

Он взглянул на Джюнору — та хихикнула.

— Это все ты?! — воскликнул он.

— Не совсем, — откликнулась девушка. — Я просто помогла вам разрешить проблему. Весь день я ставила вопросы твоему бессознательному. Да, твоим мозгам пришлось поднапрячься, чтобы ответить на все, что меня интересовало. Мне так думается, что… эти импульсы усилилиактивность.

Спартак почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу.

— Не знаю, — он в сердцах развел руками, — что из тебя получится, когда ты вырастешь! Если мы депортировали подобных тебе на протяжении всего существования империи, до каких же пределов они, поселившись на дальних планетах, смогли дойти? — Он взглянул на Тхарла. — Теперь тебе известно, что стало с твоей женой и сыном. Теперь нам ясна природа этого чудовища, на борьбу с которым мы выступили. Решай, Тхарл, что ты предпочитаешь? Чтобы мы оставили твой дом или будешь и в дальнейшем помогать нам?

— Чем я могу помочь! — пожал плечами хозяин. — Теперь, когда ваши братья попали к ним в руки, они быстро добьются правды. Тогда наша песенка спета. Не знаю, — с горечью добавил он, — что можно поделать с подобным монстром.

— Да, задача не из легких, — согласился Спартак. — Помнится, ты говорил, что главное святилище Бельзуека расположено на острове Гард. Нет у тебя связей с тамошним сопротивлением? Хотя бы какую-нибудь зацепку?..

— Нет на столичном острове никакого сопротивления. Бьюсион первым делом вымел оттуда всех, кто не проявил к нему достаточной лояльности.

— Хорошо, а сам город ты знаешь?

— Более-менее. Когда ваш брат праздновал победу над мятежниками, он оказал мне честь, включив меня в состав почетной гвардии. Так что я нес караулы и в городе, и во дворце правителя. Пришлось хорошенько познакомиться со всеми ходами-выходами.

— Мы должны отправиться в Гард, — заявил Спартак. — Это необходимо сделать в любом случае! У нас нет иного шанса, как только атаковать самого Бельзуека. Родоначальника, так можно сказать… Даже самой маленькой трещины в герметическом контейнере будет достаточно.

— Так просто, — удивился Тхарл. — Если бы я знал!..

— Думаю, если бы ты совершил нападение на этого Бельзуека в Пенуире, от этого было бы мало толку. Местные особи — всего лишь отражение родоначальника.

Неожиданно на лице Спартака проступило недоумение. Он словно вспомнил что-то важное и спросил:

— Послушай, Тхарл, если бы ты знал, что все так просто, что бы ты сделал?

— Ладно, покажу, — кивнул хозяин и ушел в соседнюю комнату. Оттуда донесся скрип несмазанных петель.

— Открывает дверь, — едва слышно прошептала Джюнора. — Лезет в подпол.

Через несколько минут Тхарл появился с вычищенным энергетическим карабином в руках. Вид у него был чрезвычайно довольный.

— Вот он, родной! — объявил он. — С этим карабином я служил вашему отцу и брату. Он всегда готов к бою.

— Теперь тебе предстоит выполнить самое сложное задание.

Спартак встал, поднялась и Джюнора. Тхарл вытянулся в струнку.

— Нам придется, — продолжил Спартак, — провести в твоей хибарке по меньшей мере еще день, чтобы дать возможность Тиорину присоединиться к нам. Днем тебе придется, как обычно, уйти, чтобы не вызвать подозрений. Поспрашивай у верных людей, как можно добраться до столичного острова. Все годится — яхта, планетарный катер. Все, что можно нанять. Мы должны отправиться туда с наступлением ночи.

— Но, сэр…

— Да-да, мы. Все вместе! Вспомни о своих жене и сыне.

— И о ваших братьях, сэр. Поверьте, я не трус, но после стольких лет… К тому же такой дерзкий план…

— Ты хочешь сказать — безумный. Что ж, так и есть, но у нас нет выбора. А сейчас нам надо бы поспать. — Он неожиданно зевнул. — Если, конечно, смогу. Может, Джюнора поможет?

Девушка загадочно улыбнулась в ответ.

Глава 21

Проснулся он внезапно — кто-то отчаянно дергал его за плечо. Открыл глаза — Джюнора.

— Сюда идут! — Глаза у девушки были широко раскрыты, — Представители власти.

Спартак рывком сел на лежанке, потер глаза, потом осторожно приблизился к закрытому ставнями окну. В редкие щели сочился ранний зимний рассвет. Позади раздался шорох, Спартак резко обернулся. Это был Тхарл — принес поднос со скудной едой. Горячая похлебка и хлеб. Лицо у него было белее бумаги.

— Нас ищут? — торопливо спросил Спартак.

Джюнора отрицательно покачала головой.

— Очевидно, нет. Их четверо, обходят дома. Один из них жрец. Я так сужу, потому что он спесив и нагл… Нет, они не ищут какой-то конкретный адрес. Идут подряд… Вот поднялись на крыльцо, стучат в дверь. Говорят, что сегодня радостный день…

— Какой день? — переспросил Спартак.

— Радостный. — Губы у девушки сложились в горькую усмешку. — Жрец сообщает, что захвачены два главных государственных преступника, Тиорин и Викс. Люди Бьюсиона уже догадались, кто они. Теперь в главном святилище в Гарде, на острове, будет устроена великая служба, на которой они добровольно принесут себя в жертву Бельзуеку. Все, кто может, должен отправиться туда и стать свидетелем окончательного триумфа дела, ради которого Бьюсион не жалеет себя. Этот день окончательно утвердит в сердцах жителей планеты веру в непогрешимость и могущество Бельзуека.

Спартак словно окаменел. Наконец он очнулся и с горечью рассмеялся.

— Вот как, они сами приглашают нас. — Неожиданно его лицо напряглось. — Послушай, Джюнора, а это не ловушка?

— Не могу сказать наверняка — мысли жреца в этом отношении путаные. По крайней мере, ему известно, что братьев трое. Ага, вот она мелькнула… Он злорадствует. Точно, Спартак, они рассчитывают, что ты, возможно, отправишься на остров. Любой неверный шаг с твоей стороны, любая промашка — и ты выдашь себя. Они рассчитывают, что верующие им помогут, за тобой будут наблюдать тысячи глаз.

— Что ж, это похоже на них. Расчет верный. Эти оболваненные ублюдки рады будут выслужиться перед Бельзуеком, — кивнул Спартак.

— Они приближаются, — встревожилась Джюнора. — Осталось три или четыре дома. Будет лучше, если мы спрячемся.

Спартак и Джюнора спрятались в ванной, одна из стен которой выходила к крыльцу — так был слышен весь разговор и девушке было удобно читать мысли. Тхарл пошел открывать на стук. Когда он вернулся, заявил:

— Все как сказала эта маленькая девчушка. Они приглашают всех на праздник и так далее… Может, нам следует поспешить?

— Ни в коем случае! — резко возразил Спартак. — Пусть эти глашатаи скроются из вида. Затем возьмешь деньги — я выдам тебе — и купишь билеты на самый быстрый вид транспорта.

— Как скажете, сэр. А теперь прошу завтракать.

* * *
Спартак оказался впереди стремительного потока пассажиров, который вынес его, Тхарла и Джюнору к трапу, ведущему на борт старенького судна на подводных крыльях — самому быстрому, какое еще можно было найти в северном полушарии. Мотор его работал с невероятной натугой, с перебоями, что составляло разительное несоответствие с острыми обводами красавца корабля. Загружен он был сверх всякой меры — Спартак уже начал беспокоиться насчет безопасности в пути, но в этот момент посадка закончилась, и теперь с борта он наблюдал, как толпа штурмует полусгнившие рыболовные траулеры, которые тоже готовились к выходу в море. Это было совсем непонятно. Ясно, что эти суденышки никак не могут успеть к праздничной церемонии, зачем же такой наплыв, зачем эти плакаты и горластые призывы разделаться с еретиками. Может, людям до смерти осточертело жить в этом похожем на кладбище Пенуире и они были рады любому, пусть даже такому рискованному путешествию. Либо все они, как говорится, должны были выказать «неугасимое желание» лично наблюдать за незабываемым событием в истории Эсконела. В душе Спартак верил, что первое объяснение ближе к действительности, отсюда и эта нездоровая экзальтация, частые выкрики и неумело намалеванные плакаты. Все делалось для показухи — значит, в людях осталась хотя бы капля здравого смысла. Они всего-навсего склонились перед силой.

У самого трапа, ведущего на борт корабля, Спартак с Джюнорой пережили несколько неприятных минут.

Наступил вечер, солнце садилось за ближайшим хребтом. Весь эстуарий был забит льдинами, которые нагнал южный ветер. Возле сходней стояли два жреца и проверяли пассажиров.

— Нас ищут? — встревожился Спартак.

— К счастью, нет, — успокоила его девушка. — Они заворачивают тех, кто не отличается хорошим поведением: не всегда посещал храм, слыл вольнодумцем, позволял себе двусмысленные высказывания. Предполагается, что на этом судне должны пойти самые достойные, самые верные. Как они поступят с чужаками, не могу сказать — у них еще не было случайных пассажиров. Кроме того, здесь столько народа, что им некогда задуматься над этим. Тхарл выслушал девушку и тяжело вздохнул:

— Ладно, я постараюсь что-нибудь придумать.

В следующее мгновение он совершенно преобразился — вид у него стал восторженный, взгляд ликующий. Как только они приблизились к трапу, он тут же, расталкивая толпу, бросился вперед.

— Простите, простите, господа! — закричал он. — Вы должны помнить меня. В тот день, когда священный Бельзуек впервые высадился на наш остров, мои жена и сын первыми отдали себя в услужение великому нашему божеству. А я сробел!

Оба жреца с интересом глянули на него. Тхарл между тем продолжал объяснять:

— Теперь мне понятно, как глупо я поступил. Тем более теперь, когда приближается великий день. Когда исчезнут последние сомнения, когда окончательно восторжествует слово Бельзуека. Подумать только — сыновья прежнего правителя сами пришли с просьбой принести их в жертву! Я не имею права пропустить этот священный миг. Велико могущество Бельзуека, велика и милость его к сробевшим!

— Умно, — тихо восхитился Спартак.

— Не то слово, — шепотом отозвалась девушка. — Они клюнули. Ему бы только не перегнуть палку. Один из жрецов только что подумал — не дать ли ему поручение на дорогу. Это свяжет нас по рукам и ногам.

Большую тревогу внушал и громоздкий узел, который Тхарл нес на спине. Там был спрятан энергетический карабин. К счастью, Бельзуек был далеко и не мог на таком расстоянии учуять металлический предмет, а других детекторов у жрецов не было.

Под разглагольствования Тхарла Спартак и Джюнора проникли на борт корабля. К ним тут же присоединился бывший солдат. Он дрожащей рукой отер пот со лба, когда же Спартак начал благодарить его за находчивость, только рукой махнул:

— Это цветочки, так у нас на севере говорят. Еще до Гарда надо добраться.

Он оказался прав. Такого смятения чувств, такого эмоционального напряжения, как во время этого перехода, Спартак никогда не испытывал. На борту находилось около трех или четырех сотен пассажиров. Неописуемое веселье царило на корабле. Совсем как в былые годы, когда туристские фирмы устраивали морские экскурсии. Если не считать, что отовсюду неслись совершенно непристойные песни, вино и темное пиво, которым славился Пенуир, текли рекой. Скоро широкой струей полилась и самогонка. Это было жуткое зрелище! Чему они радовались? Тому, что Викса, которому подавляющая часть взрослых мужчин служили верой и правдой, завтра бросят в лапы этого ужасного телепата? Они брели в тумане и рады были ослепнуть. Теперь они жить не могли без поводыря?

Прежде всего они стали необыкновенно подозрительны и первые часы все приглядывались к Спартаку. Что за чужак затесался в их благочестивую компанию? Положение улучшилось, когда выяснилось, что Спартак доктор. Тут какому-то ребенку стало плохо, Спартак быстро снял боль. Народ успокоился, и пьяные пассажиры один за другим пошли к нему с жалобами — здесь болит, там болит. Кое-кто брал его за руку и начинал делиться своими маленькими несчастьями. Рассказывали, как плохо им жилось прежде и как хорошо теперь, но все-таки в прошлом тоже было что-то хорошее. Как ты считаешь, док?

Скоро он уже едва мог держать себя в руках. В те дни, когда он оставил Эсконел и отправился на Энануорлд, на родине не было ни одного голодного, ни одного больного, разве что страдающие от легких сезонных простудных эпидемий. Их никогда не удавалось уничтожить полностью. Теперь же, разговаривая с земляками, он все больше убеждался, что их хвори можно излечить, если только будет налажено хорошее питание, если власти позаботятся о доброкачественной питьевой воде. Причем на все вопросы каждый из них убежденно отвечал, что эти страдания — пустяки. Главное, что теперь перед ними открылся свет истины. Однажды он уже совсем собрался возразить, однако Джюнора успела перехватить его взгляд.

Не смей! — отчетливо прозвучало у него в мозгу. Он сразу обратится к жрецу.

Оказалось, что на каждом корабле находился дежурный священнослужитель. На их судне тоже. Он последним подошел к Спартаку и начал расспрашивать, откуда он явился, зачем? На эти вопросы Спартак сумел ответить точно, не вызывая подозрений. Когда же жрец принялся допытываться, где чужак овладел искусством врачевания, тот прикинулся дурачком. Потом жрец пожаловался на свои болячки. Спартаку и ему удалось помочь, при этом он постоянно намекал, что такому ученому человеку, как служитель Бельзуека, самому известно, как избавиться от телесной немощи. Уловка сработала — жрец наконец был удовлетворен.

На следующий день они добрались до промежуточного порта. На этой широте зимы уже не было, мягкий теплый ветерок едва шевелил поверхность моря. Насколько хватало взгляда, повсюду были корабли — от мелких лодчонок до больших пассажирских лайнеров. Все они были изрядно запущены, многие едва держались на воде, но это не охлаждало пыл паломников. Более того, здесь Спартак обнаружил, что на Эсконеле еще сохранились планетарные катера. Вся эта армада спешила в Гард на праздник жертвоприношений.

Столица оказалась забита съехавшимися со всех концов планеты пилигримами. К удивлению Спартака, в городе царил порядок и относительное благополучие. Прибывающие корабли по очереди выстраивались у причалов. Толпы, хлынувшие на берег, сразу организовывались — к ним приставлялись жрецы и местная стража. Порядок был ненавязчив — можно было без всяких усилий покинуть строй, чем Спартак, Тхарл и Джюнора сразу воспользовались.

Город был украшен праздничными гирляндами, знаменами, на шпилях башен развевались вымпелы. Прилавки магазинов были полны, уличные торговцы вовсю торговали священными реликвиями — волосами из бороды Бьюсиона и остриженными кусочками ногтей Лидис.

Спартак едва не попался на жаркие уверения лоточников, которые при приближении жрецов сразу прятали драгоценный товар. Кто его знает, прикинул Спартак, может, попробовать изучить ногти Лидис под микроскопом? Уж не на клеточном ли уровне у этой женщины произошла мутация? Тхарл, услышав о его намерении, не смог сдержать смех. Прыснула и Джюнора. Опешивший Спартак только потом сообразил, что эти ногти никакого отношения к Лидис не имеют.

Когда они проходили мимо дома, в котором он прежде жил, сердце его забилось гулко, торопливо. Костяшки пальцев, которыми он сжимал ручку заметно полегчавшего чемодана, побелели.

— Добраться бы мне до горла этого Бьюсиона!..

— Ничего не получится, — отозвался Тхарл. При этом он оглянулся, чтобы убедиться, что за ними нет слежки. Все было спокойно — действительно, наблюдать за кем-либо в такой толпе было немыслимым занятием. Джюнора подтвердила — враждебных к нам мыслей не ощущаю. Удивительно, как радовались детишки, глазевшие по сторонам, — все им было в новинку.

Когда заговорщики миновали дом Спартака, Тхарл добавил:

— Его постоянно охраняют. К тому же Лидис не расстается с ним, а она умеет читать чужие мысли.

— Где расположен храм? — спросил Спартак.

— В бывшем дворце Великого собрания. Знаете, конечно, где оно расположено?

Спартак молча кивнул. В последний раз он был в этом огромном подковообразном зале, когда короновали Ходата. Это была торжественная церемония. В партере сидели депутаты и приглашенные гости, амфитеатр и балконы занимала публика. Крыша во дворце была раздвижная.

На площади перед дворцом они разделились. Тхарл пошел на поиски пристанища, а Спартак и Джюнора отправились прямо в храм.

Торжественный — или, как его называли, Государственный — зал практически не подвергся реконструкции. Сейчас крыша была раздвинута, и над сценой была видна прежняя резиденция правителей Эсконела. Ныне там поселился Бьюсион. Теперь трон, который занимал правитель, был сдвинут вперед, позади него возвышался огромный позолоченный купол. Вот где находится убежище Бельзуека! Того самого родоначальника или патриарха, материальные повторения которого хранятся во всех остальных храмах. Согласно теории — если Спартак верно разгадал его сущность, — среди всего этого скопища монстров должна была присутствовать четкая иерархия. Даже «самому себе» изначальная особь не должна была доверить ни грамма суверенитета. Значит, если нанести удар по этому монстру, все остальные должны погибнуть. Либо они будут не в состоянии воспроизводить так называемые чудеса, которых так жаждало население. Вот что поразило Спартака — размеры купола. Неужели этот «отец» так велик? Или под видимой конструкцией скрывалась мощная система защиты? Скорее всего, второе… Выходит, достать его из энергетического карабина невозможно? Вряд ли — нет такого материала, который мог бы противостоять испепеляющим зарядам.

Спартак тут же проделал ментальное упражнение, восстановил дыхание, успокоился. Прежде чем составить план действий, ему необходимо достать программу торжественной церемонии. Этот вопрос решился быстро — в зале находилось несколько бригад рабочих, которые украшали зал. Спартак отозвал одного из них в сторону, сунул ему несколько монет и скоро узнал все, что нужно.

Возле трона правителя сооружался помост, на котором разместят Викса и Тиорина. Собравшаяся толпа может вволю полюбоваться на принцев и удостовериться, что это они. Отсюда братья будут наблюдать за торжественной службой. Бьюсион и Лидис обязательно будут присутствовать; они проедут по городу, с их появлением в храме начнется праздничная служба.

Спартак переспросил, и рабочий объяснил, что Бьюсион и Лидис оставят наземный мобиль возле главного входа, поднимутся по ступеням, войдут в зал и направятся к предназначенным им местам по широкому проходу.

Спартак, словно бы прогуливаясь и наблюдая за ведущимися в храме работами, прошел весь этот путь и остался доволен увиденным. Так и сказал Джюноре:

— Это должно сработать.

Девушка была бледна как смерть.

— Ты уверен? Нашел место, куда можно будет поместить Тхарла с карабином?

Спартак уверенно кивнул.

— А как ты? — поинтересовался он. — Ты справишься с Лидис?

— Не знаю, — с трудом выговорила Джюнора. — До тех пор, пока не встречусь с ней лицом к лицу, ничего не могу сказать. Вообще, у меня исключительно богатая практика в деле сокрытия своих мыслей. Этому меня здорово обучили на Декладоре. У меня такое впечатление, что не так страшен черт, как его малюют. — Потом она совсем как взрослая грубовато добавила: — Попробуем запудрить ей мозги.

Глава 22

Следующий день — великий день в истории Эсконела, когда последние следы прежнего порядка должны быть выметены напрочь, когда братья прежнего правителя подтвердят законные права знаменитого Бьюсиона на трон и с ликованием, во весь голос распевая благодарственные гимны в честь Бельзуека, сольются с ним, — выдался удивительно теплым и ясным. Солнце с утра светило так охотно, так ласково, что хотелось петь и возносить хвалы тем, кто сумел обустроить прежде сумбурный, погрязший в торгашестве и мелких суетливых делишках Эсконел, кто наконец наполнил души великим смыслом служения Бельзуеку.

Так примерно описывали наступающий день средства массовой информации и вещающие на все улицы динамики. Было для кого вещать! С самого восхода тротуары были забиты толпой. Многие в посте и молитвах провели ночь на воздухе. Бьюсион тоже не забывал их своими щедротами, и с рассветом со стороны дворца полились гимны в честь спасителя Бельзуека.

Все работы в храме были закончены. Вокруг на флагштоках развевались знамена. Ворота были распахнуты — храм как бы ждал прибытия ликующих жертв.

Бьюсион оказался пунктуальным человеком — все мероприятия выполнялись точно в срок, и сам он минута в минуту вышел из дворца. Узурпатор был в расписной, отливающей золотом, парадной броне. Его сопровождала бледная, очень красивая, одетая, как всегда, в длинное закрытое черное платье Лидис. Они не спеша прошли к мобилю. Зрители, которые пришли поприветствовать венценосную пару, тут же настроили свое сознание на восхваления новых правителей. Кто ее знает, эту Лидис! Возьмет да и словит в чьей-нибудь голове крамольную мысль, потом не отбрешешься…

На всем пути их встречали приветственными криками и аплодисментами, а также здравицами в честь Бельзуека и Бьюсиона, который выполнил свое обещание перед жителями планеты и дал им возможность поклоняться самому могучему, самому живучему, самому-самому Бельзуеку. Эта церемония произвела впечатление даже на иноземцев, случайно оказавшихся на Эсконеле в этот день. Пышность церемонии, богатство и яркие наряды горожан вызвали у них невольную зависть. На их планетах все проходило куда скромнее, да и при прежнем правителе Эсконела местные жители особенно не старались пустить пыль в глаза. Те, кто посообразительней, понимали, для чего власти так расщедрились — после гибели наследных принцев все населенные планеты ближайшего сектора будут вынуждены окончательно признать новое правительство и завязать с ним тесные отношения. Одним словом, негласная изоляция, в которой так долго пребывал Эсконел, после сегодняшнего праздника теряла всякий смысл.

С помощью этого спектакля новые власти пытались затуманить прошлое — если хотите, затмить его. Смотрите, гости дорогие, — вот ликующий народ, вот добродетельные служители культа, вот верная стража, вот сам могучий Бьюсион со своей кроткой супругой. Все как у людей!..

К сожалению, во время проведения торжественных мероприятий так и не удалось избежать некоторых курьезных происшествий. На улице напор толпы вынес к самой машине царствующих лиц какую-то старушку, которая попыталась вручить правителю и его супруге букет пышных роз. Охрана уже совсем было собралась отогнать дерзкую нарушительницу, однако Бьюсион приказал остановить машину и лично направился к старушке, чтобы принять букет. Толпа встретила это происшествие оглушительным ревом одобрения. Женщины не могли сдержать слезы…

За несколько минут до прибытия парадного кортежа в храме, на передних скамьях, занятых высокопоставленными чиновниками и жрецами, какой-то толстяк вдруг с размаху ударил себя по затылку. Соседи с недоумением глянули в его сторону, а тот, вскинув брови, принялся рассматривать ладонь. На ней не было и следов убитого навязчивого насекомого. Спустя минуту тот же непоседливый гость начал громко жаловаться на одуряющую духоту. Действительно, пот ручьем бежал по его лицу, он тяжело дышал, потом освободил воротник и громко послал проклятия солнцу, которое, по его мнению, в тот день палило слишком нещадно. Спустя еще минуту его глаза закрылись, несчастный принялся хватать воздух ртом. Поднялась небольшая суматоха, которую прервало появление высокого светлобородого доктора.

Тот распорядился вынести толстяка на свежий воздух, затем невозмутимо занял его кресло. Он вел себя так естественно, что соседи признали за ним право занять почетное место.

Уже устроившись в первом ряду, оглядевшись, Спартак вздохнул — если бы и дальше все прошло так же гладко. В этот момент парадный кортеж подъехал ко входу в храм. Все встали. Спартак попытался было заглянуть в проход, по которому, судя по приближающимся аплодисментам, шли правитель и его супруга, однако даже с его ростом это оказалось невыполнимым делом. Он так и остался стоять — хлопал радостно, с выражением восторга на лице, а сам вдруг припомнил вчерашнюю ссору, которая вышла у него с Тхарлом. Тот обегал весь город в поисках достойных наследного принца апартаментов, когда же ничего подходящего найти не удалось, повинился перед Спартаком. Ученый сразу не сообразил и выговорил солдату, что ему, собственно, все равно, где они остановятся. Тем более что эту ночь спать им не придется. Тхарл неожиданно насупился, стал горячо доказывать, что наследному принцу не подобает валяться на грязной кровати и жрать что придется. Только тогда до Спартака дошло, как это важно для ветерана — соблюдать субординацию. Ему вдруг так захотелось положить Тхарлу руку на плечо, утешить его — не принимай ты к сердцу эти чины, звания! Ну их!.. Шестым чувством он догадался, что так поступать не стоит — зачем лишать человека веры в то, что он служит так же, как в добрые старые времена, выполняет требования устава и свято блюдет данную когда-то присягу. Фамильярность была здесь ни к чему. Он сурово отдал приказ — подойдет любое жилье с двумя выходами, на отдых отводится четыре часа, затем подготовка к операции. Начало ее назначается на четыре часа утра.

Тхарл тут же подтянулся и бросился исполнять приказ.

… Кто-то обратился к Спартаку с вопросом, он ответил вежливо, выказав при этом учтивость и отменные манеры. Сразу видно, этот доктор из благородного семейства. Спартак был тем более удовлетворен, что его догадка насчет статуса Бьюсиона оказалась верна. Вокруг него, среди жрецов и незнакомых военачальников, большинство составляли прежние члены правительства и лица, приближенные к его отцу и Ходату. Ясно, что они вполне сознательно совершили предательство и теперь верой и правдой служили Бельзуеку. Выходит, собственных сил у Бьюсиона было очень мало — их совершенно не хватало, чтобы управлять планетой с девятисотмиллионным населением. Подобное обстоятельство значительно облегчало дело. Предавший один раз никогда не будет до конца верен новому правителю. Далее, согласно расстановке сил в нынешнем руководстве Эсконела, Бьюсиона трудно назвать марионеткой Бельзуека. Мысль о том, что этот монстр заключил своеобразный союз с темными людишками, охочими до власти и богатства, обретала реальность. Конечно, Бельзуек вряд ли играл на равных, хозяин был он, — и все же это была смертельно опасная игра, в которой проигравший сразу приносился в жертву. Если проиграет божество, его тоже ждет подобная участь. Выходит, стан врагов не так уж един, в этом союзе тоже хватает противоречий. Что ж, посмотрим, как поведут себя эти разбойники и предатели, когда рухнет один из столпов их могущества.

Сколько их, в одночасье предавших прежнего правителя! Сердце Спартака зашлось от боли и негодования.

Вновь мысли перескочили к Тхарлу. Темной ночью он с Джюнорой проводил его к парку, примыкавшему ко дворцу правителя. Девушка заранее предупреждала о приближении патрулей, так что они быстро добрались к намеченному заранее месту, откуда забирался воздух для вентиляции дворца. Тхарл вскрыл решетку и влез внутрь трубы. На прощанье помахал рукой…

* * *
Ветеран осторожно переменил положение тела, потер пролежень на ноге. Горячий, влажный, сопровождаемый противным запахом воздух продувал его от ног до головы.

Шевелил одежду, время от времени обдавал тяжелыми вонючими каплями. Руки Тхарл держал в перчатках, тряпочкой прикрыл энергетический карабин — собственно, он был готов к выполнению задания. Теперь все зависело от принца и его подружки. Странная, надо сказать, девчонка! Совсем неплохая… Может, она действительно приходится Спартаку дочерью? Кто их, высокородных, разберет!.. Не его это дело.

С того момента, как его остановили у моста, жизнь его переломилась. Точнее, кончилось прежнее беспросветное житье-бытье — началась какая-то лихорадочная погоня за призраками былого. Можно сказать и по-другому — поиск приключений на свою голову. Это и радовало. Несмотря ни на что, игра со смертью приносила ему удовлетворение. Совсем не потому, что он был такой рисковый парень — просто ему уже было невмоготу тянуть волынку, чем занимался последние десять лет. Таиться от самого себя, держать рот на замке, ходить в храм, пялиться на эти исступленные рожи, требующие «чуда». Надоело ощущать себя тупицей, ничтожеством.

Все, хватит. Тхарл оборвал поток дум. Какой смысл жаловаться? И кому? Себе?.. У него на сегодня назначена более важная работа.

Он снял тряпочку и глянул сквозь оптический прицел на первые ряды, заполненные самой высокопоставленной публикой. Сразу гулко забилось сердце — Спартак был на месте. В самом центре, среди почетных гостей. Теперь уже не долго.

Только бы девчонка точно сыграла свою партию!..

* * *
Следующее забавное — или странное — происшествие случилось, когда Бьюсион и Лидис направились по центральному проходу к своим местам. Как только главный жрец Шри — кстати, более любопытную фигуру Спартаку не доводилось видеть: скособоченный, горбатый — вышел вперед, чтобы приветствовать венценосную пару, сбоку послышался шум.

Нет, не звук грянувшего оркестра, не восторженный рев толпы привлек его внимание. Какая-то молоденькая девушка — совсем еще девочка — поднырнула под атласную ленту и с букетиком полевых цветов в руке бросилась к узурпатору.

Встрепенувшаяся охрана, упустившая нарушительницу, вскинула оружие, однако девчонка была такая худенькая, такая маленькая, что они не решились стрелять без команды. Тем более что на ее лице был запечатлен искренний восторг, неудержимый порыв и желание осчастливить человека, дни и ночи умоляющего Бельзуека не оставлять простой люд без указующего слова.

Узурпатор на мгновение нахмурился, прикинул, кто из его окружения мог организовать еще один «случайный» эпизод — первый был срежиссирован под его непосредственным руководством. На этот раз его никто не предостерег. Это было неправильно. Это был непорядок. Кое-кто очень поплатится за подобное разгильдяйство. Однако надо было что-то предпринять — стих оркестр, примолкли крики в толпе. Он вопросительно глянул на Лидис — та тоже сдвинула брови, потом доброжелательно улыбнулась девице. Бьюсион тоже улыбнулся, принял цветы и погладил девчушку по головке. В общем-то, отметил он про себя, на этот раз все прошло значительно удачней, чем на улице. Хороша была пауза, когда всем было видно его недоумение. К тому же розы — это перебор. Полевые цветы… Это совсем неплохо. Надо учесть на будущее…

Вручив букет, Джюнора тут же отошла в сторону и устроилась под одним из боковых пилонов, поддерживающих раздвижной свод. Здесь неожиданно опустилась на пол и прикрыла глаза.

В букетике было спрятано одно из снадобий Спартака. Передавая его Бьюсиону, она незаметно нажала на миниатюрный инжектор, и особый препарат оказался впрыснутым в большой палец узурпатора.

Все это время она находилась под пристальным ментальным наблюдением Лидис и Шри. Чтобы противостоять изучающим мысленным зондам, она собрала всю волю в кулак. Эта борьба истощила ее силы, и, засыпая, она уже не знала, сможет ли когда-нибудь проснуться.

* * *
Когда все кончилось, Спартак испытал чувство облегчения. Бьюсион по-прежнему размеренно шагал по проходу. В руке держал букетик, подаренный Джюнорой, по-прежнему приветственно улыбался налево и направо, однако Спартак сразу определил, что теперь узурпатор полностью находится под контролем «эликсира правды». Лидис — это тоже отметил Спартак — ничего не заметила. Она спокойно приняла предложенную Бьюсионом руку, он помог ей сесть в стоявшее рядом с троном кресло. Шри занял место позади правителя.

Где-то в поднебесье запели фанфары. Этот звук перекрыл гром аплодисментов, раздавшихся в зале.

В храм ввели Тиорина и Викса. Шум сразу стих, и Спартак испытал странную, нежданную благодарность к толпе. В зале оказалось много таких людей, которым было больно видеть братьев в подобном положении. Оба они обрели свой прежний вид — волосы ярко пламенели огненным цветом, лица их обрели сходство с прежними портретами. Оба были в белых одеждах, ноги, как у раскаявшихся грешников, были босы.

Страшно другое: по их лицам было видно, что слова жрецов о добровольном принесении себя в жертву Бельзуеку не были простым мошенничеством. Руки у них были свободны, никто не охранял братьев. Головы они держали высоко и ощущали себя героями. Или счастливцами…

У Спартака на мгновение мелькнула ужасная мысль — неужели они на самом деле раскаялись и гордятся той великой честью, какую оказывает им Бельзуек? Чтобы не выдать себя, он спрятал лицо за поднятыми вверх руками.

Тиорин и Викс проследовали к возвышению, расположенному напротив позолоченного купола, спокойно, сознавая важность момента, заняли предназначенные им места. Рядом на подставке лежали меч и энергетический карабин Викса как символы главнокомандующего армии Эсконела.

Неужели они уже полностью попали под волю Бельзуека? Неужели тот уже поработал с ними? Другого объяснения, решил Спартак, просто не могло быть. В таком случае он и сам теперь находится под контролем этого удивительного существа. Возможно, безгранично могучего, забавляющегося теперь его попытками противостоять судьбе.

Кто я такой, чтобы помешать исполнению предназначенного этой планете и миллионам других планет? Слабый человечек, придумавший план, который зависит от десятка случайностей, не более того. Что я могу противопоставить силе, которая существовала всегда и повсюду?

— Что я могу противопоставить? — вслух спросил он себя и вспомнил о Тхарле. Только бы тот успел занять позицию.

* * *
Ни у кого из собравшихся в зале не возникло и капли сомнения, что перед ними на возвышении сидели Тиорин и Викс. Значит, Бьюсион выполнил свое обещание — строптивые наследники признали величие Бельзуека. Некоторые приглашенные из высших сословий, кто занял места в первых рядах, до последнего момента имели сомнения на этот счет. Теперь, наблюдая за Виксом и Тиорином, можно было перевести дух — они угадали и вовремя примкнули к победившей партии. Вот это радость так радость.

Шри выступил вперед и обратился к публике. Голос у него оказался слабый, говорил он с каким-то подвыванием, словно жалуясь, что, в общем-то, совершенно не соответствовало содержанию речи. Прежде всего верховный жрец напомнил слушателям о событиях десятилетней давности — при этом безбожно все переврал. Тираном, по его словам, был прежний правитель. Никто ему не возразил, тем более что священник все больше напирал на волю Бельзуека, на Провидение, которое вело галактику к новой, лучшей жизни. Спартак затаил дыхание — он приказал Тхарлу открыть огонь спустя пять минут после начала церемонии. Никогда в жизни этот срок не казался ему таким долгим. Почему он тянет? Еще немного, и прежнее религиозное безумие овладеет толпой. Кое-кто в зале уже начинал впадать в транс.

Что-то не так! Тхарла схватила охрана? План провалился? Эсконел обречен и он тоже?..

Шри повысил голос — по-видимому, заканчивал вступление. Священник повернулся и драматическим жестом указал на Тиорина и Викса…

* * *
Тхарл вздохнул, выдохнул, потом затаил дыхание, на секунду закрыл глаза. Наконец полностью успокоился и, введя в перекрестье позолоченный купол, мягко нажал на спуск.

Глава 23

Яркая вспышка озарила внутреннее помещение храма, затем вторая, третья, четвертая. Пятая… Они повторялись с какой-то бездушной, нечеловеческой последовательностью. После пятой в куполе образовалось отверстие. Раздался жуткий вопль, следом — свист вырвавшегося наружу воздуха. Звук хлестнул по ушам, по сознанию заполнивших храм людей, следом по залу распространилось невыносимое зловоние. Оно напомнило Спартаку запах застоявшихся сточных вод.

Все присутствующие на торжественной церемонии впали в оцепенение. Кроме Спартака! После первого же выстрела он вскочил с места и начал пробираться в сторону прохода. Услышав вопль погибающего монстра, он прибавил ход, добрался до барьера, отделявшего возвышение от остального зала, перепрыгнул через барьер и бросился к братьям.

Он одновременно слышал разносящиеся и в воздухе, и в ментальном эфире крики. Они били тяжело, словно обухом по голове. В толпе кто-то истошно завизжал — и словно рухнуло небо! В зале поднялась невообразимая сумятица. Люди бились в истерике — кто-то, не в силах совладать с ментальными воплями Бельзуека, катался по полу, другие, наоборот, непонятно почему ликовали и кричали так, что уши закладывало. Охрана была полностью деморализована поспешными, противоречащими друг другу приказами. Совсем уж неожиданно, прижав ладони к вискам, завизжала Лидис. Все равно поверх этих, в общем-то, понятных проявлений человеческого ужаса все шире распространялось ощущение неотвратимой гибели, которое издавал галактический странник. Это невыносимое, жуткое для каждого живого существа предчувствие придавливало все другие выплески страстей — возможно, поэтому в зале не началась паника, народ не хлынул к выходу.

Спартак между тем подумал о десятках тысячелетий, в течение которых сородичи Бельзуека обходились пониженным содержанием кислорода в атмосфере. О целой эпохе, которую они провели в искусственно регулируемых условиях космических кораблей, когда соотношение газов в потребном для них воздухе регулировалось с точностью до тысячных долей процента. Естественно, что после подобной теплицы повышенное содержание кислорода было подобно обливанию живой плоти самой едкой кислотой.

По делам и воздаяние — без всякого злорадства отметил про себя Спартак. Первый тайм он выиграл, теперь нельзя было терять времени. Он заглянул в глаза братьев. Какая-то внутренняя борьба происходила в их сознаниях. Они постоянно моргали, потирали глаза, с удивлением оглядывая зал, где заседало Великое собрание. Впечатление было такое, словно они никак не могут проснуться. Должно быть, Бельзуек до последнего мгновения старался удержать их мысли под контролем. Что это? Ненасытная жадность? Он никак не мог выпустить из когтей свои жертвы или что-то большее? Раздумывать было некогда, пора приступать ко второй части плана.

Он вытянулся во весь рост и, сложив ладони рупором, закричал в сторону узурпатора и его супруги. Бьюсион, полноправный властелин Эсконела, явившийся неизвестно откуда негодяй, растоптавший все, что было доброго на планете, сидел неподвижно и с легкой, несколько удивленной усмешкой наблюдал, что творится в зале. Теперь весь вопрос в том, кто первый овладеет его парализованным сознанием.

— Бьюсион!

Этот крик, казалось, немного приглушил шум в зале, ослабил гнетущие ощущения, которые безжалостно извергал в пространство погибающий монстр.

— Бьюсион! Скажи людям!..

Еще загодя Спартак долго ломал голову над первой фразой. Это был ключ к сознанию узурпатора. Его подавленная воля все-таки в какой-то мере реагировала на происходящее, парализованный разум пытался подвигнуть его на какие-нибудь действия. Вот почему было очень важно, чтобы ключевая фраза совпала с его бессознательными побуждениями. В этом случае те, кто попытается вырвать Бьюсиона из этих силков, должны будут отменить первое приказание, а это безусловно пойдет в разрез с внутренними желаниями узурпатора. Он игнорирует подобный приказ. Если, конечно, Лидис не знает другого пароля, способного взять правителя под свой контроль. Тоже было маловероятно — Бьюсион, конечно, внушаем, но не до такой степени, чтобы потерять собственную волю. Ему хватает рассудка понять, что в этом случае его сразу выбросят из руководящей команды и заменят другим, более крепким организатором.

— Скажи людям!..

Это была точная команда — на первый взгляд безобидная, но смертельно опасная для окружения узурпатора.

Первым, по-видимому, догадался об этом Шри. Он взвыл так, что в первых рядах люди заткнули уши. При этом он даже не пытался отменить первый приказ — вероятно, знал, что в подобной обстановке любое слово Бьюсион истолкует как попытку оказать на него давление. Кроме того, верховный жрец не мог решиться, куда броситься в первую очередь: то ли попытаться заделать отверстие в куполе, то ли заняться правителем. Он кричал, понукая жрецов побыстрее заняться ремонтом — те, окончательно потеряв ориентацию, без толку суетились.

Теперь пришел черед опомниться Лидис. Теперь и до нее дошел смысл происходящего в храме. Ясно, что кто-то ухитрился взять Бьюсиона под контроль. Кто же? Она сверкнула глазами в сторону Спартака.

Тот сразу бросился к царствующей паре. Нельзя было терять ни единой секунды! На ходу он остановился и внятно крикнул:

— Расскажи жителям Эсконела, что такое Бельзуек!

Лидис тут же схватила Бьюсиона за руку, зашептала что-то на ухо. В этот момент Спартак добрался до них. Плечом оттолкнул Лидис — та рухнула в свое кресло.

— Бьюсион, Бьюсион, поведай нам… Поведай людям Эсконела! Все хотят услышать… Скажи, что такое Бельзуек!

Бьюсион несколько раз моргнул и в наступившей тишине членораздельно и громко объявил:

— Бельзуек — последнее выжившее существо из расы, которая правила галактикой до появления человечества.

Из кресла Лидис, куда она оказалась отброшенной толчком Спартака, донесся стон.

Ментальные волны ненависти и злобы ударили по сознанию собравшихся в храме людей. Даже Спартак с трудом устоял в потоке ярости, изливающемся из пролома в куполе. Он невольно бросил взгляд за спину — неужели жрецы успеют заделать отверстие в герметичном отсеке?

— Он вполне материален? — потребовал ответа Спартак.

— Да.

— Он — живое существо, а не какой-то мистический дух или первичное сознание? Он так же питается, как и мы все?

— Да.

Эти откровения произвели гнетущее впечатление на толпу. Более того, трансляция торжественной службы шла на весь город. Вряд ли чиновники без соответствующей команды посмели отключить вещание на улицах города.

В зале наступила тишина, даже припадочные, злобные удары, которые в телепатическом диапазоне наносил погибающий Бельзуек, стихли. Лица сидящих в первых рядах залила мертвящая бледность. Многие из них внезапно осознали, что за русой бородой скрывается чей-то знакомый образ. И волосы явно перекрашены. У тех, кто догадывался, перехватывало дух, их воля оказывалась парализованной.

— Почему же он живет среди нас, тогда как другие его сородичи ушли? Скажи, Бьюсион!

— Они изгнали его! Они сослали его на планету, называемую Бринза. Там люди и нашли его.

— Почему же его соплеменники поступили подобным образом?

— Они посчитали, что он сошел с ума. Но это не так!..

Струйка слюны покатилась из уголка рта Бьюсиона, застряла в бороде. Видно было, что онприлагает все усилия, чтобы прикусить язык, унять извергающиеся из сознания немыслимые откровения.

— Даже его бессмертие — это тоже сказки? — продолжал допрашивать Спартак. — Скажи, что это не так. Один глоток чистого, живительного воздуха Эсконела — и он мертв!

— Д-да…

Теперь не медли!

Тхарл больше не стрелял. В чем дело? Ведь было условлено, что он будет вести огонь, пока не поразит самого Бельзуека. Теперь по залу обильно распространялось страстное желание жить — это было подобно безмолвной мольбе, смешанной с проклятиями. То же самое ощутили и все присутствующие в храме. В сознаниях людей, служивших опорой его владычеству, этот нестерпимый призыв отозвался погребальной песней.

Вдруг все стихло! Вокруг повисла звенящая зловещая пустота. Такое впечатление, что после захода солнца вместо ожидаемой ночной прохлады исчезло все — и земля, и звезды, и легкий ветерок. Везде теперь лежало глухое, холодное пространство. Оно несло в себе невысказанное предупреждение скорой гибели, пахнуло в души могильным холодком.

В первое мгновение Спартак не поверил себе. Только с течением секунд, когда улеглась сумятица чувств, бушевавшая в зале, он позволил себе спросить — неужели это конец? Неужели победа?..

Как бы не так! Повернувшись, он встретился взглядом с ненавидящими глазами Шри. Верховный жрец тончайшим, подрагивающим голоском выкрикнул:

— Бельзуек жив! Погиб его помощник. Слуга! Приведите сюда пленников!

Охранники молча повиновались и двинулись в сторону Тиорина и Викса.

— Прикажи им остановиться! — потребовал Спартак, обращаясь к Бьюсиону.

— Ни в коем случае! — воскликнула воспрянувшая Лидис и бросилась между узурпатором и человеком, нашептывающим ему приказы. — Бельзуек есть все, что мы видим! Все, чем мы живем… Он — властелин мира! Бельзуек существовал в то время, когда галактики и в помине не было!..

Охранники окружили братьев, в зале никто не осмелился броситься им на помощь.

Напряжение нарастало.

Спартак на мгновение растерялся — никто не мог сказать, что случится с Бельзуеком, даже смертельно раненным, даже погибшим, если в его лапы попадут новые жертвы. Возможно, их жизненной силы хватит, чтобы возродить протоплазму? Тогда телепатическая мощь Бельзуека вновь обрушится на толпу, овладеет их мыслями, поведет за собой?

Что делать? Скорее решай, что следует предпринять! Мешкать нельзя… Что, если…

Он вновь решительно оттолкнул Лидис и склонился к Бьюсиону:

— Расскажи, что Бельзуек делает с жертвами, которых приводят к нему за железный занавес?

— Он больше не будет петь под твою дудку! — метнулась к нему Лидис. — Действие твоего яда кончилось. Теперь я вновь контролирую его сознание. Стража! Стража!

Действительно, взгляд Бьюсиона несколько осмыслился. Он попытался встать.

Отчаяние овладело Спартаком. Его возможности истощились. Что еще можно сделать? Как спасти положение? Охранники схватили братьев, безумно расхохоталась Лидис. Она уже предвкушала победу.

В этот момент очередная ослепительно белая молния ударила в брешь, проломленную в позолоченном куполе. Пламя полыхнуло во все стороны, окатило взвизгнувшего Шри. Тот нестерпимо завопил. Жрецов, которые пытались как-то залатать пролом в куполе, тоже опалило огнем. Страшно вскрикнула Лидис, словно боль погибающего чуждого существа передалась ей.

Все равно охранники, получившие приказ, тащили к куполу все еще находящихся в полубессознательном состоянии Викса и Тиорина. Правда, стража вела себя как-то странно — стоило Виксу, например, пошевелить рукой, они тут же останавливались и замирали. Робеют, смекнул Спартак! Кому охота после того, что случилось со жрецами, приближаться к куполу. В следующее мгновение Викс не только шевельнул рукой, но и куда более решительно отодвинул ближайшего стражника. Потом замер, встряхнул головой, словно просыпаясь от тяжкого сна. Неожиданно сжал кулаки и с размаху врезал ближайшему гвардейцу, который пытался сделать вид, что подчиняется приказу. Тот вскрикнул и прикрылся руками — совсем свихнулся, бедняга, забыл, видно, что сжимал в руках оружие. Викс бросился к подставке, на которой лежал его карабин и меч. Энергетическое оружие он бросил Тиорину, который тоже успел прийти в себя.

Викс взмахнул мечом, и в храме раздался клич, не раздававшийся в этом зале с тех пор, как Бьюсион захватил власть:

— За Эсконе-е-ел!..

У Спартака замельтешило в глазах. Он не мог уследить за Виксом. Тот попал в свою стихию — средний брат был вояка до мозга костей. Он быстро оценил обстановку и разогнал стражу. Тиорин тем временем выстрелил из энергетического карабина по позолоченному куполу — целил в оставшихся в живых жрецов. Грянул гром, блеснула вспышка — весь обслуживающий персонал буквально вымело из алтаря. Сразу после выстрела охрана разбежалась. Бросилась к боковому выходу и знать, занимавшая первые ряды. Тиорин следующим залпом накрыл и эту группу.

Между тем Викс уже добрался до трона, на котором восседал совершенно опешивший Бьюсион. Последние верные люди из охраны попытались было помешать Виксу, но он несколькими ударами разделался с ними. Потом схватил Спартака за руку и, потрясая окровавленным мечом, закричал, обращаясь к собравшимся:

— Вот оно, чудо, брат! Это истинное чудо!..

Затем он взмахнул мечом, намереваясь срубить голову Бьюсиону.

— Остановись, брат! — воскликнул Спартак. — Он теперь не более чем кукла. Он лишился разума.

Но Викс, казалось, тоже потерял рассудок. Он чуть изменил направление удара и рассек Бьюсиону голову. Тот, залитый кровью, упал на пол. Спартак с ужасом наблюдал за ним. В этот момент к ним приблизился Тиорин, и Викс, шагнув вперед, зычно объявил собравшимся в зале:

— Я — Викс из Эсконела. Вот он, Тиорин, ваш законный правитель. Вот Спартак, наш младший брат, которому мы все обязаны освобождением. А вот лежит тиран, — он указал окровавленным клинком на распростертого на полу Бьюсиона, — который сумел одурачить вас. Смотрите на него и думайте. Соображайте!.. Как вы допустили, чтобы с вами обращались как со скотом? Вы, потерявшие достоинство, обнищавшие, вшивые, грязные!.. Вы — дикие, непохожие на честных граждан!..

Спартак удивился — кое до кого из собравшихся в зале начали доходить обвинения, брошенные Виксом в лицо народу. На чьих-то щеках заиграл румянец, кто-то опустил голову, соседи начали в изумлении приглядываться друг к другу…

— Вот перед вами последняя из тех, кто вверг вас в катастрофу. Она виновна в предательстве и смерти моего старшего брата, законного правителя Эсконела. Вот она, Лидис!

Он ухватил ее за платье, которое женщина с неописуемым ужасом на лице попыталась вырвать из его рук. Викс изо всех сил дернул за материю. Платье лопнуло — упал покров, обнажив странное, напоминавшее личинку образование, прятавшееся у нее на груди.

В зале раздались душераздирающие крики, затем наступила могильная тишина. Спартак едва смог справиться с приступом тошноты.

Перед ними была не женщина, не мутантка, получившая в дар от эволюции способность читать чужие мысли. Это была всего-навсего человеческая особь, матка для обеспечения жизнедеятельности зародыша Бельзуека. Этот нарост как-то лихорадочно завибрировал. Викс ткнул в него мечом. Там что-то захлюпало, и вдруг из образовавшейся раны хлынула чуть прикрашенная кровью сукровица.

Спартака вырвало. Толпа, в ужасе наблюдавшая за этой картиной, бросилась к выходу.

Глава 24

Казалось, прошла вечность с того момента, как братья и все те, кто помогал им освободить планету, вновь собрались в апартаментах правителя Эсконела. Здесь присутствовали и Тигрид Дзен, и Джюнора, тихо пристроившаяся в углу. В руках девушка держала большой кубок с фруктовым соком. Мужчины за широким круглым столом пили замечательное вино из виноградников Эсконела. Возле Джюноры пристроился Тхарл — опекая Джюнору, он тем самым как бы извинялся за те мысли, которые пришли ему в голову, когда ему стало известно, кто она такая.

— Вот и для нас время завершило назначенный круг, — тихо сказал Спартак. — Все имеет начало и конец.

Неожиданно его мысли метнулись в ушедшие в прошлое дни — перед глазами ясно предстало бледное, иссиня-серое тело Лидис, впившийся в ее грудь гаденыш… Его вновь передернуло.

Все за столом как будто догадались, о чем он вспомнил. Наступила тишина. Каждый вспоминал тот ужас, который им пришлось пережить, наблюдая за этим жутким симбиозом. Наконец Тиорин подал голос:

— Неприятно даже вспоминать. Признаюсь, кое-какие сомнения в естественности поведения Лидис мелькали у меня с самого начала…

Ему никто не ответил, только спустя несколько мгновений Викс вскочил со своего места, ударил кулаком по столу.

— Но почему Ходат не знал об этом?! — воскликнул он. Братья уже не в первый раз затрагивали этот вопрос, однако прежде, в сумятице первых дней после переворота, когда на них навалилось столько дел, у принцев просто не было свободного времени, чтобы серьезно, без всякой спешки обсудить его. С точки зрения понимания случившегося на Эсконеле и предотвращения подобной катастрофы в будущем, по мнению Спартака и Тиорина, более важной темы не было. В этом братья были единодушны — урок не должен пройти даром. Следовательно, без вдумчивого осмысления трагедии обойтись было нельзя.

Тигрид Дзен робко кашлянул, глянул на нового правителя.

— Я могу кое-что добавить. Если, конечно, вы, господа, простите мою неуклюжую попытку вмешаться в ваши семейные дела.

Он сделал паузу, но Спартак ободрил его:

— Продолжай. Такова доля царствующей семьи — постоянно быть под пристальными взглядами публики. Тем более что здесь мы среди своих.

— Как скажете, сэр. По моему мнению, все случилось по причине излишней доверчивости вашего старшего брата. Сначала его правление складывалось просто замечательно, вот он и ослабил бдительность. Не знаю — возможно, кто-то специально пытался ослабить ее. Знаете, как это бывает — «под вашим чутким руководством», «ваши указания — источник мудрости, руководство к действию для миллионов людей»…

Получилось так, что все трое братьев кивнули одновременно. Теперь Тигрид говорил более свободно и громче:

— Слухи о любовной связи между Ходатом и Лидис были пустой болтовней. Уж я-то знаю, что ничего подобного быть не могло. Вашему старшему брату не следовало тянуть с женитьбой на какой-нибудь наследнице правителя одной из процветающих, расположенных поблизости планет. Он же позволил себе этакий каприз — эта не нравится, другая не подходит. Между тем Лидис уже успела втереться к нему в доверие и в конце концов овладела его мыслями. Проникнуть во дворец ей удалось в узкий временной зазор, в момент некоей успокоенности государственной власти, ее близорукой сонливости. Я хорошо помню те дни — казалось, процветание Эсконела обеспечено на долгие века, надо только следить, чтобы машина управления не сбивалась с взятого темпа. А кроты между тем даром времени не теряли: кто-то представил Лидис Ходату, кто-то убедил его, что она способна читать мысли других. Тут, как нельзя кстати, подвернулись два заговора, успешно раскрытые этой женщиной. По мнению многих, ею же и организованные. Одним словом, когда ваш брат прозрел и уяснил, в какие сети он попал, вырваться уже было невозможно — Лидис стала его законной супругой. Случилось это, когда Шри потребовал — именно потребовал, не попросил! — разрешения на проведение главных сакральных торжеств, посвященных Бельзуеку. Понятно, о чем я говорю? Правильно, о жертвоприношениях.

— Это все хорошо, Тигрид, — перебил его Тиорин, — однако желательно знать подробности. Каким образом была организована встреча Лидис и Ходата? Кто ее устроил?

— Как вы знаете, повелитель, такие делишки в открытую не делаются. К тому же прошло более десяти лет. К сожалению, и Лидис теперь не спросишь. Удивительно, стоило погибнуть паразиту, взращенному на ее теле, она тут же отдала концы.

— Ладно, — сказал Тиорин, — этим вопросом я займусь лично и всерьез. Теперь, — он повернулся в сторону Джюноры, — мне хочется поблагодарить эту маленькую девчушку за все, что она сделала для народа Эсконела. Уверен, что Спартак и Викс присоединятся ко мне. Теперь, когда схлынула горячка, есть время для выражения официальной благодарности. Тебе понравился наш мир, девочка?

Джюнора, не задумываясь, кивнула.

— Вот и хорошо. А теперь… — Он замолчал, подмигнул Джюноре, словно ожидая, что она сама догадается, о чем он хотел попросить. Среди этих людей уже ни у кого не вызывала неприязни ее удивительная способность читать чужие мысли.

— Вы хотите узнать, как мне удалось преодолеть испытующие зонды, которые Лидис и Шри хотели внедрить в мое сознание, когда я поднесла цветы Бьюсиону? — спросила она и, не дожидаясь ответа, произнесла: — Откровенно, я сама не могу сказать, как это получилось. Ну, Спартак научил меня некоторым мнемоническим правилам, но, по правде говоря, если бы не ужасное положение, в какое я попала, если бы не страх, от них было бы мало толку. Помню, меня сначала охватил шок, когда я узнала, что Лидис находится в прямой телепатической связи с Бельзуеком. Второе обстоятельство оказалось еще более ошеломляющим — Шри тоже носил на спине подобного зародыша и прямо общался с Бельзуеком. Мне на какое-то мгновение удалось уловить мысли этого чудовища… — Она наклонила голову, замолчала. Никто не посмел нарушить молчание. — Что-то скрежещущее, дискретное. Обрывки понятий… И все в приказном, не подлежащем осмыслению тоне.

Наступившее молчание нарушил Спартак:

— Меня вот что удивляет — как они могли с такой легкостью таскать подобную тяжесть?

Ему никто не ответил.

— Что-то подобное промелькивало в их мыслях — невообразимая усталость, с какой они исполняли свои обязанности, и экзальтированная радость от общения с Бельзуеком. Но все это фрагментами, по ходу. Прежде всего я должна была внушить им, что я есть то, что из себя представляю. Этакая простушка, млеющая от восторга, что может видеть великого Бьюсиона и его супругу. Кажется, мне удалось, но эта игра отняла все мои силы — не помню, как я добралась до стены, там и прикорнула. Всплеск ужаса, который охватил толпу при виде обнаженной Лидис, привел меня в чувство.

— Гибель гаденыша, питавшегося Лидис, — это еще не конец. Даже смерть Бельзуека, даже прекращение ментального контакта с его слугами, даже Бьюсион, распростертый на полу, — это все еще не являлось окончанием истории. В зале было слишком много людей, для которых не было пути назад. Вот кого я опасался в те секунды.

— Я не знал об этом, — помрачнел Тиорин. — Помню, сразу после победы ко мне пошли с поздравлениями. Толпой навалились… Каждый пытался всучить донос на соседа, как тот себя вел во время правления узурпатора. Я посчитал, что это обычная мышиная возня, которая всегда будет существовать возле трона. Те, кто по уши завяз в дерьме, пытались покинуть планету. Никаких денег не жалели. Нам удалось взять их почти всех. Но я не думал, что сознательных противников нашей семьи было так много.

— Будущее покажет, — сделал замечание Тигрид Дзен. — Если на планете все пойдет хорошо, то оппозиции не на кого будет опереться.

— Простите, господа, — подал голос Тхарл. — Мне кое-что непонятно. Каким образом гибель главного Бельзуека повлияла на всех остальных его напарников? Они все словно в коме оказались.

Спартак повернулся к нему.

— Помнишь, еще в Пенуире я говорил, что Бельзуек свихнулся, однако не до такой степени, чтобы не понимать, какую опасность представляют для него такие же, как он, особи.

Тхарл кивнул.

— По этой причине все дубликаты производились таким образом, что, оставаясь его подлинными сущностями, они тем не менее включались в некую иерархию, в которой решающее слово оставалось за ним. Телепатическая связь между ними была очень крепкая, поэтому, когда центральное существо погибло, все остальные сразу были парализованы. Они все еще продолжали функционировать на физиологическом уровне, но сознательная деятельность для них была исключена.

Тхарл поблагодарил его и, откашлявшись, сказал:

— Сэр, помните, когда все закончилось, вы подошли ко мне и поблагодарили за хорошо проделанную работу. Я хочу объяснить, почему задержался с последним выстрелом.

— Действительно, ты вовремя нанес удар. Все висело на волоске.

— Я замешкался, — принялся объяснять Тхарл, — потому что на меня столько всего сразу навалилось! Сначала я хотел поберечь последний выстрел для себя. Потом пришло в голову — если меня обнаружат, то лучше я сигану в колодец, по которому взобрался наверх. Там сотни метров высоты, а внизу бетонный пол, так что живым они меня не возьмут. Тогда я решил, что самое время разделаться с Бьюсионом, если, например, ваш план по какой-либо причине сорвется.

— Но ты выстрелил до того, как я раскроил ему череп? — спросил Викс.

— Точно, сэр. Я думал и думал, а все это время Спартак так близко находился к узурпатору, что я не мог произвести выстрел. Потом я решил, что дело почему-то затянулось — тут еще жрецы принялись хлопотать возле купола. Я представил себе — вдруг Бельзуек все еще жив и он вызвал людей, чтобы те спасли его. Это был бы кошмар! Тогда я сказал себе: «Давай-ка пуганем этих ублюдков» — и выстрелил.

— Этому выстрелу мы все обязаны жизнями, — отозвался правитель. — Удивительно, — вздохнул Тиорин, — каким бездарным руководителем показал себя Бьюсион. Это просто жадный, охочий до власти человечишка. Ничего не умеющий и беспомощный… Довести до такого состояния процветающую планету! Если бы он наладил хозяйственную жизнь, если бы упрочил положение планеты, разве могли мы добиться успеха? Ведь на Эсконеле есть где развернуться. В этом секторе галактики нет другой планеты, где было бы такое изобилие ресурсов, такое количество подготовленных кадров.

— В этом следует винить Бельзуека, а не его, — ответил Спартак. — Это он высасывал все соки из промышленности. Вся хозяйственная жизнь строилась по принципу первоочередного обеспечения его потребностей. Точнее, их потребностей. Он расплодил вокруг себя невежественных, корыстных исполнителей. Они получали свой кусок, и больше их ничто не интересовало.

— Во всяком случае, все вернулось на круги свои, — заявил Викс. — В этом, по-моему, главная заслуга Спартака. Для книжного человека организовать переворот — это, знаете ли… Правда, теперь он доказал, что его не зря учили в Энануорлде.

Тигрид Дзен обратился к Тиорину:

— Можно задать вопрос, правитель?

— Конечно.

— Чем собираются заняться ваши братья? Не хотят ли они остаться на Эсконеле? Планета очень нуждается в них.

Тиорин глянул на братьев, приглашая их дать ответ.

— Нет, — резко ответил Викс. Он поднялся, подошел к окну. — Такой вояка, как я, всегда является источником раздоров. Тем более в таком мире, где главные заботы сосредоточены на том, как наладить жизнь, восстановить отношения с соседями. Полечу-ка я дальше, в галактике еще много неизведанных миров. Ну и просто… я не могу здесь оставаться.

Он не закончил фразу, однако всем присутствующим было известно, как тяжело он переживал смерть Винеты. Ее рана, полученная возле храма в Пенуире, оказалась смертельной. Все, кто знал Викса, поверить не могли, что он примет гибель этой девушки так близко к сердцу. Он на глазах изменился. Исчезла лихая бесшабашность и нарочитая необузданность, которой он славился в компаниях. Как-то он обмолвился Спартаку, что не хочет оставаться на Эсконеле. Видеть не может этот мир после смерти Винеты.

— А ты, Спартак? — спросил Тиорин, своим вопросом разрывая тягостную тишину, повисшую в зале.

— Я тоже не останусь, — ответил младший брат. — Побуду на родине столько, сколько нужно для налаживания нормальной жизни, — и прощайте!

— Сожалею о такой потере, — сказал Тиорин. — Но настаивать не могу. Вернешься на Энануорлд?

— В университет? О нет…

— Почему же? — заинтересовался Викс и повернулся к присутствующим. — Это все из-за того обета, о котором ты мне рассказывал, когда мы уходили оттуда? Насколько мне известно, ты ни в чем не нарушил его. Кровь не пролил, ни к кому не применил насилия. Или ваши наставники в ордене настолько щепетильны, что даже применение медицинских препаратов к отъявленным головорезам считают нарушением клятвы?

— Нет, мы прекрасно различаем, что есть сила во имя добра, а что есть умышленное принуждение. Применение силы в этой лучшей из вселенных неизбежно… — Он неожиданно задумался, потом по старой своей привычке обратился к себе: — Почему я говорю «мы»?

Он не ответил. Некоторое время сидел молча, потом откинулся в кресле и заключил:

— Я не вернусь, это точно, — и вдруг неожиданно горячо, словно споря с кем-то, продолжил: — Мой руководитель, отец Эртон, наполовину прав и наполовину не прав, когда, убеждая меня остаться на Энануорлде, доказывал, что в мире нельзя обойтись без применения насилия. Он прав тогда, когда утверждал, что остановить приход Великой Тьмы — так они это называют — не в силах человеческих. То, чего мы добились здесь, на Эсконеле, это, конечно, здорово, но это не может остановить дальнейший упадок человеческой цивилизации. Эсконел не более чем остров, который в конце концов будет затоплен надвигающимся мраком. Возможно, самым серьезным предупреждением нашей расе является катастрофа, случившаяся на Эсконеле. Каким образом пусть даже могучий, много знающий, но свихнувшийся представитель древней цивилизации оказался способен в одиночку поработить целый мир? Вот в чем вопрос.

Я хочу отыскать ростки новой, более приспособленной к свободному пространству культуры. Полечу далеко, в миры, куда десять тысяч лет империя ссылала мутантов. Там, по слухам, люди научились самостоятельно строить корабли вместо того, чтобы использовать накопленные богатства чуждой нам расы. Я не знаю маршрут, не знаю подходов, так что начну с того, на чем мы остановились, — совершу путешествие на Найлок. Как, Джюнора, ты относишься к этой идее? — Он подмигнул сидящей в стороне девушке. — Когда же я найду кого-либо, кого сочту соответствующим требованиям, предъявляемым к новому человеку, тогда можно будет заняться Бринзой. Ведь жрецы Бельзуека — люди, только продавшиеся за кусок хлеба. Надо бы разобраться с этой планеткой…

Последние его слова повисли в тишине, заполнившей зал. Неожиданно Викс подал голос:

— Ты прав, брат. — Он подошел к Спартаку и положил ему руку на плечо. — Если тебе нужен хороший корабль и верный пилот, только слово скажи…


Человек из Великой Тьмы

Пролог

Корабль с такой стремительностью вынырнул из области мрака, словно все исчадия ада, поселившиеся на планетах Великой Тьмы, гнались за ним. Капитан громоздкого транспорта поймал его след на экране, недоверчиво глянул на приборы — неужели какое-либо космическое средство способно развить такую скорость? — и затем с облегчением перевел дух. Хвала галактике, что он не стал рисковать, спрямляя путь между Батирой Дэп и границами Кларета! Нет уж, лучше следовать привычным маршрутом через Малимамеди, который охраняется патрульными судами, чем попасть в руки пиратов.

Сколько понадобилось времени, чтобы признать, что он, хозяин транспорта, является мудрым человеком? От силы несколько секунд, а этого, ошпаренного, выскочившего из Великой Тьмы, и след простыл!

Каким еще может быть корабль, появившийся из этого черного облака диаметром в сотню световых лет — этакого огромного провала, поглотившего не один десяток звезд на небосфере между Кларетом и ближайшим спиральным рукавом галактики, — как не пиратским!

Должно быть, он охотится на очень жирную добычу.

Следующим звездолетом, отметившим на экранах следящих систем мчавшийся сломя голову корабль, был боевой патрульный катер, приписанный к Кларету. Он возвращался после обычного рандеву с подобным же катером из Малимамеди и столь же привычной словесной перепалки с этими торгашами. Уже в течение пятидесяти лет все патрули с Кларета и Малимамеди занимались подобным обменом любезностями. Более серьезной работы для них пока не предвиделось…

К тому времени пилот, вырвавшийся из туманности, по-видимому, проскочил мимо цели и изменил курс на сто десять градусов относительно прежнего.

Пилот таинственного корабля, заметив всплеск на экране локатора и последовавший вызов, крепко выругался, до упора отжал ручку и с удвоенной скоростью помчался в сторону планеты, где правили пристаны. В ту пору Кларет по своему значению уступал в галактике только королям Аргуса.

По немыслимо закрученной траектории, почти на пределе возможностей корабль ворвался в атмосферу. Возможность катастрофы, по-видимому, мало беспокоила пилота — он неумолимо и круто снижал корабль. Вслед ему на островах огромного архипелага в южном полушарии неслась огненная буря. На десятках квадратных километров заполыхали леса. Наконец скорость снизилась до посадочной, и уже обугленной головешкой корабль устремился к бетонной площадке в последнем из пятидесяти с лишком космопортов, который до сей поры еще обеспечивал нерегулярное сообщение по прежним имперским маршрутам. За оплавленными иллюминаторами смутно обозначился большой лесистый остров, затем полуразрушенные причальные и ремонтные башни — и все! Корабль мягко встал на опоры…

Документов у пилота не было, зато в избытке имелось имперских монет, которые в нынешние времена мало кому доводилось видеть на краю галактики. Это и решило дело. Местный начальник порта намекнул, что за отправку с планеты хозяин корабля должен заплатить двести монет. Лучше сделать это немедленно, и пусть спокойно гуляет по местным кабакам. Пилот не стал спорить и уже через полчаса совершенно исчез из поля зрения. Его корабль несколько дней бельмом на глазу торчал на посадочной площадке, и спустя пять суток начальник с верными ребятами решил проинспектировать, что там на борту. Подобные «инспекции» за двадцать лет службы настолько обогатили его, что чиновник подумывал о досрочном выходе на пенсию. Хватит тянуть лямку!

С этим почерневшим чужаком ему пришлось повозиться: то ли замки оказались оплавленными, то ли это была какая-то неизвестная конструкция?..

Святая галактика! Лучше бы он не ступал на борт этого призрака — в одной из кают был обнаружен искалеченный труп девушки. Естественно, пилота найти не удалось. Он буквально растворился среди населения планеты.

Глава 1

Ближайшая к космопорту таверна была сляпана из фрагментов полуразрушенных зданий, каких во множестве было в округе. Последний рейд мятежников случился несколько лет назад, и никому в голову не приходило разбирать руины. Кроме нескольких самых отчаянных и предприимчивых голов, одна из которых догадалась возвести возле самых ворот подобную забегаловку. Казалось, стоило свежему ветерку задуть с океана, и эта халупа тут же развалится. Ее посещение было связано со смертельным риском, однако Терак никак не мог справиться с аппетитными запахами, долетавшими оттуда. Они просто донимали его — точнее, его желудок, уже который день скучавший по еде.

Он осторожно поднялся по шаткой лестнице, отворил дверь. В таверне находились трое. Все сидели за одним столом, на всех троих были кожаные куртки и такие же штаны. И шуточки были похожи как три капли воды…

В углу еще один посетитель. Был он очень бледен, весь в черном — с невыразимой ненавистью заглядывал в кружку и что-то бормотал про себя.

На скрип открываемой двери обернулись все разом. Что можно сказать о человеке, который вошел в таверну? Роста он был среднего, но плотный или, если угодно, кряжистый. Поверх была надета мятая рубашка из велианского шелка — когда-то она стоила больших денег. Ниже — грубые, не первой свежести брюки. Вот лицо и волосы у него были запоминающиеся. Локоны курчавые, цвета медной проволоки, а лицо смуглое. Из-за правого плеча торчала рукоять клинка — совсем по леонтинской моде. Ловкие ребята эти леонтинцы. Они умели одним движением выхватить подвешенный таким образом меч и с ходу пускать его в дело.

Терака позабавили брошенные на него оценивающие взгляды. Если, конечно, что-то могло позабавить его в нынешнем безвыходном положении… Он подошел к стойке — походка у него была загляденье, мягкая, упругая — и постучал кулаком по столешнице. Из кухни выглянула женщина в грязном фартуке.

— Да?

— Что-нибудь поесть. И что-нибудь запить…

— Что-нибудь?! Что можно получить на Кларете, кроме жаркого из тора. Это рыба такая… Или вы желаете, чтобы вам приготовили отдельно?

— Давайте жаркое. Еще хлеб и кувшин ансинарда.

Женщина посмотрела на него с таким выражением, словно собиралась плюнуть ему в лицо, однако не плюнула. Поворчав, налила кувшин ароматной, бордового цвета жидкости, поставила перед незваным посетителем и исчезла в кухне. Появилась через несколько секунд с деревянной тарелкой в руках. Там парило свежее жаркое, на краю лежал ломоть черного хлеба грубого помола.

— Пятнадцать зеленых, — объявила хозяйка.

Неожиданно у Терака между пальцев появилось несколько имперских монет. Он потер их и спросил:

— Сколько это в настоящих деньгах? Какой у вас местный курс?

В глазах у женщины вспыхнули огоньки, она даже вперед подалась.

— Восемь кружков или сорок колечек, — торопливо ответила она.

Терак усмехнулся и повернулся к захохотавшим за ближайшим столиком мужчинам в кожаных куртках.

— Ребята, каков нормальный обменный курс на Кларете?

Ближайший к нему охотно откликнулся. Улыбнувшись, он обнажил во рту несколько сломанных зубов.

— Сорок зеленых за полноценную монету. И не позволяй ей вешать лапшу на уши.

— Скажи, что мы заняли для тебя место, — добавил его сосед. — Пусть не нарывается на неприятности.

Терак спокойно выложил на стойку нужную сумму. Хозяйка тут же накрыла их костлявой, покрасневшей рукой. Когда она подняла ее, денег уже не было, а на лице появилось прежнее многозначительное выражение. Однако и на этот раз плюнуть она не решилась, просто отправилась на кухню.

Забрав тарелку и кувшин, Терак направился к свободному столику. Мужчина со сломанными зубами помахал ему рукой:

— Присоединяйся к нам, приятель.

Терак без особой охоты принял приглашение. С другой стороны, прикинул он, возможно, от них можно будет узнать что-нибудь полезное.

Мужчина со сломанными зубами придвинул к столу кресло и указал на него. Терак сел и молча принялся за еду.

— Ты молодец, приятель, — подмигнул ему тот, со сломанными зубами. — Не дал ей себя провести. Она однажды попыталась так же поступить со мной. Решила, что за время, проведенное в космосе, я стал полным идиотом. Но, хотя мы оба с Кларета, между нами большая разница. Меня надуть — это вам не ого-го!.. — Он радостно рассмеялся.

Терак дождался, пока он успокоится, — за это время он успел изучить всех троих, сидевших за столом. Волосы у них были подстрижены таким образом, чтобы можно было надевать шлемы.

— Солдаты? — спросил он.

— Ага. Меня зовут Аврид, эти двое — Куаф и Торкенуол.

— А я Терак. Где теперь служите?

— Там, где должен служить всякий добрый человек — на своей собственной планете.

Терак кивнул.

— Значит, у генерала Джанло, который очищает южные острова от мятежников, дела идут успешно, если он решил дать вам отпуска.

Аврид немного удивился:

— Как они еще могут идти, если он получил все, что нужно, чтобы разобраться с этими грязными бунтовщиками. — Он громко рыгнул. — Неужели слухи о наших походах уже дошли до других миров?

Терак решил схитрить и ответил уклончиво:

— Странники рассказывают. Конечно, приукрашивают… По их словам выходит, что гражданская война оказалась чем-то вроде увеселительной прогулки.

Так называемое жаркое представляло из себя подобие разогретого куска резины. Правда, запах был вполне приятным, даже аппетитным, а вот вкус оставлял желать много лучшего.

— Конечно, я им не поверил, — добавил Терак. — Решил, что здесь что-то не так. Я так понимаю, мятежники тоже здорово огрызались и это, вокруг, — он обвел вилкой стены заведения, — следы их работы.

На лицах его соседей выразилась крайняя степень недоумения. Куаф шлепнул ладонью о стол и спросил:

— Ты откуда явился, парень? Наверное, с противоположной стороны Великой Тьмы. Что ты несешь? То, о чем ты рассуждаешь, происходило три года назад. Еще до того, как командование принял генерал Джанло.

Терак широко открытыми глазами глянул на них, выдавил недоверчивую улыбку и спросил:

— Тогда что здесь происходит?

— Джанло прежде всего столкнулся с тем, — веско ответил Аврид, — что наши силы оказались разбросанными по меньшей мере на половине поверхности планеты. Генерал решил собрать их в кулак и нанести удар по наиболее крупным крепостям бунтовщиков. Кроме того, на деньги одного работорговца нанял целую толпу наемников. Тот, по-видимому, рассчитывал на богатую добычу. Некоторые из сторожевых форпостов мятежников почуяли опасность и успели приготовиться заранее. Однако большинство прохлопали ушами. Когда спохватились, было поздно — генерал сокрушил одну крепость за другой. Теперь ликвидирует местные очаги сопротивления.

— Они висели как спелые сирианские сливы на ветках в ожидании сборщика, — с некоторой изысканностью добавил Торкенуол.

— Редкое простодушие! — восхитился Терак. — Вы упомянули о каком-то работорговце. Что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь в Приграничье занимался подобным промыслом.

— В общем-то, так и есть, — согласился Аврид. — Однако ты учти, что патрулей, дежурящих в пространстве, очень мало, команды на них совсем обленились, — сказал он с сожалением человека, привыкшего встречать опасность лицом к лицу. — Когда этот кто-то появился в штабе Джанло, генерал не испытывал потребности в подобных помощниках. На свою беду он выбрал наемникам место для атаки, где бригада Золотого Дракона штурмовала одну из крепостей мятежников. Вот и пошло все наперекосяк! Мы захватили там богатую добычу, однако эти негодяи посмели напасть на нас!

— Если у него хватало сил, зачем он связался с наемниками? Почему они напали на союзников?

— Женщины, мой друг. Все дело в женщинах. Работорговцы всегда испытывают в них нехватку.

Терак понимающе кивнул, потом потер лоб и спросил:

— Эта война началась задолго до того, как генерал принял командование?

Аврид хмыкнул, Куаф поддержал его:

— Уже двенадцатый год истек — с того самого момента, как умер последний пристан. Понимаешь, мы выбираем своих правителей согласно старым традициям — путем опросов островов. Когда Лукандер — пусть земля ему будет пухом! — присоединился к компании почивших в бозе предшественников, выбирать пришлось из двух кандидатур. Между его дядей Фариголом и приемным сыном Лукандера Абритом. К Абриту склонялась молодежь, однако, поверь мне, он не обладал достаточным металлом в голосе, чтобы править планетой. Так что выбрали Фаригола, хотя он уже в ту пору был преклонного возраста. Дело решили голоса нескольких островов. В общем-то, перевес был незначительный: сто шесть «за» и девяносто девять «против».

— Сто восемь «за», — поправил его Торкенуол.

— Тогда Абрит поднял мятеж, к нему присоединились проголосовавшие за него южные острова. В то время его армия была так же сильна, как и у пристана. Такое положение тянулось до тех пор, пока командование не получил Джанло. Этот быстро завершит войну.

— Откуда же он появился?

— Люди говорят, что в молодости он был рыбаком и торговцем. Первый раз о нем услышали, когда он вступил в схватку с пиратами, напавшими на одно из поселений. Ходят слухи, что они действовали заодно с мятежниками. Но это было давным-давно, а теперь здесь, на Кларете, тишь да гладь. Скоро война закончится.

Аврид притворно зевнул и добавил:

— Ни тебе пиратов не будет, ни мятежников… Чем тогда заняться, не знаю. Вокруг сплошь рыбаки, лесорубы и торговцы. Вот так-то, приятель.

Куаф и Торкенуол кивками подтвердили его последние слова.

Терак решил задать последний, самый волнующий его вопрос:

— Выходит, теперь можно без всякой опаски добраться до ближайшего острова?

— Опаски? — рассмеялся Аврид. — Теперь здесь бояться нечего, разве что команда не справится с парусами. Если тебе нужно судно, поспрашивай в местном порту. Там достаточно шхун, кечей[1], барок, которые наверстывают торговлей упущенные из-за мятежа деньги.

— Спасибо, — поблагодарил Терак. Он осушил до конца кувшин с ансинардом, пожал руки соседям и вышел из таверны. Без особого волнения он отметил тот факт, что человек в черном передвинулся из своего угла поближе к их столу.

Глава 2

Филенкеп являлся самым большим островом на планете. Здесь располагался единственный по-настоящему большой город, единственный на планете действующий космопорт. Здесь заседало правительство. Вот почему причалов здесь было множество и повсюду толпился народ. Терак долго бродил вдоль береговой линии. Солнце опускалось все ниже и ниже — он глянул в ту сторону и решил, что до захода не более двух часов. Времени, в общем-то, достаточно, и все же следовало поторопиться — в каком-то более весомом смысле времени было в обрез! С первых часов этого неожиданного путешествия он чувствовал его нехватку. С крови началось и — видит судьба! — кровью закончится. Но только не для Терака! Это уж извините-подвиньтесь!..

Он расспрашивал знающих людей и бродил по этому суматошному порту, среди горластой толпы, штабелей товаров, упакованной в огромные пачки деловой древесины, охраняемыми мрачными сирианскими обезьянами, посаженными на цепь. Терак старался подальше обходить их, как, впрочем, и моряки, болтающиеся по причалам в поисках работы. Морские бродяги собирались кучками, пели песни о далеких островах. В компаниях было много женщин, уже заметно хмельных и игриво шлепающих шутников по рукам.

Наконец он добрался до окончания длинного, уходящего в море пирса. Волны лениво шлепались о его подножие и не спеша скатывались с почерневших, обросших водорослями каменных глыб. Впереди открывалась широкая водная гладь. На пирсе тоже было людно. Докеры, кучки безработных и нищих с тем же бесконечным терпением наблюдали за погрузкой. Справа были пришвартованы два одномачтовых рыболовных судна — с одного из них сгружали ящики с еще живыми зеленоватыми чудищами, на другом перебирали сети. Видно, готовились к ночному лову… За ними на якорях стояли три торговых парусника — ожидали своей очереди. Слева, у короткого причала, вырисовывался корабль, который он искал, — двухмачтовая шхуна с широким, очень низко сидящим в воде корпусом. Терак пригляделся — палубы чистые, на мачтах развевались алые вымпелы, что означало скорое отправление.

Рядом со сходнями у штабеля прохаживался моряк в форменной одежде и подсчитывал ящики. На правом нагрудном кармане выделялась какая-то непонятная надпись. К этому моряку и обратился Терак.

— Когда эта шхуна поднимет якорь? — спросил он.

— Какая? «Ааооа»? — Моряк сплюнул, лицо у него рассекал шрам, который придавал ему грозный и мрачный вид. — Откуда я знаю!

Он вновь принялся за подсчет.

Терак пожал плечами и крикнул:

— Эй, на «Ааооа»!

Шхуна была названа в честь экваториального ветра. Стоит ему разыграться, рев его становится очень схож с подобным звукосочетанием. Тераку никто не ответил. Единственной приметой наличия людей на борту оказалось шлепанье воды — кто-то с противоположной стороны борта с помощью металлического крюка очищал кормовую подводную часть корпуса от налипших водорослей.

Терак глянул под ноги и обнаружил лежащую рядом рыбу размером с копыто каталаба. Он поднял ее и швырнул через палубу — так, чтобы она упала поблизости от человека, который занимался очисткой кормы. С той стороны послышался удивленный вскрик, затем мелькнул железный крюк, вцепившийся в фальшборт. Следом та же тухлая рыба полетела назад, на причал.

Терак не успел увернуться, и рыба попала ему в голову. Он выругался и глянул в сторону шхуны. Прошло несколько секунд, и над бортом показалась девичья голова. Наконец морячка вылезла на палубу — она была высока, волосы рыжие и глаза под стать океанской волне на Кларете — такие же зеленые. Ее симпатичное лицо было перекошено от гнева. Фигура тоже привораживала взгляд — с этим не поспоришь, тем более что на ней никакой одежды не было. Как раз для работы в воде… Совсем как новорожденный младенец!..

Хватит пялиться, приказал себе Терак. Прежде всего дело!

— Если бы вы откликнулись на мой зов, мне не пришлось бы кидать эту тухлятину, — объяснил он.

Девушка невозмутимо сошла на берег и врезала ему в челюсть. Не пощечину дала, а ударила квалифицированно, в самую кость. Удар встряхнул его, однако в следующий раз он оказался проворнее — успел перехватить ее запястье. Силком загнал на шхуну, здесь ловко повернул и поцеловал в губы.

Какое-то мгновение она сопротивлялась, потом с удовольствием ответила. Терак почувствовал, как ее левая рука взяла в захват его запястье. Он тут же освободил девушку, отступил назад и отрицательно потряс головой.

— Посмотри внимательней, — сказал он. — Когда мужчина носит меч, как ношу его я, — это его право.

— Стоило ли звать меня для этого? — со сталью в голосе ответила девушка. — Оставь это право для тех женщин, которых полным-полно в порту. Со мной же эти шутки не пройдут. Это будет стоить тебе жизни.

— Я вовсе не собирался оскорблять тебя и явился сюда не за этим. Я хочу, чтобы вы взяли меня пассажиром. Проводи меня к капитану.

Девушка уперла большой палец в свою совершенной формы грудь.

— Вот он…

Терак на мгновение смешался. Он никогда не слышал, чтобы подобная злюка могла быть капитаном. Хотя чего на свете не бывает. Он сразу снизил тон.

— Прошу простить, что я не сразу догадался, что вы командуете этим судном. В таком наряде… Я слышал, что вы собираетесь отправиться в горячую точку на юге. Там, где все еще идут бои.

Девушка поколебалась, потом все-таки решила ответить:

— Да. Я загрузила корабль припасами для генерала Джанло. Однако мы не берем пассажиров, чужестранец. «Ааооа» является одним из самых быстрых торговых судов, и на этот раз мнедостался очень выгодный контракт…

— Тогда, может, вы еще не успели полностью набрать команду? Я неплохой моряк и мог бы пригодиться…

— Ты ходил в море? Мне кажется, ты больше походишь на астронавта.

— Точно, однако я знаю и то и другое.

— Мой первый муж отправился в город, чтобы нанять команду, — ответила девушка. — Он наберет настоящих моряков. Не астронавтов. Так что, чужестранец… — В ее глазах блеснула насмешка.

— Я готов заплатить за удовольствие путешествовать на вашем корабле, — продолжал настаивать Терак. Вновь у него между пальцев появилась целая куча монет. Девушка осторожно взяла одну из них и швырнула в сторону мола. Монета звякнула о камни.

— Я не нуждаюсь в твоих деньгах! — заявила она. После короткой паузы: — Ты что, не собираешься поднять ее?

— Зачем? — пожал плечами Терак. — Вы же ее снова не возьмете. Если монеты не смогли помочь стать вашим пассажиром, они мне ни к чему.

Девушка на мгновение прищурилась.

— Чужестранец, вон идет мой первый муж. Если ему не удалось набрать команду полностью, ты можешь отправиться вместе с нами.

— Согласен, — немедленно ответил Терак и повернулся в указанную девушкой сторону. К шхуне приближалась группа коренастых парней. У каждого за плечами болталась котомка с личными вещами. Каждый шел наособицу, они и лицами заметно разнились. Одна примета у них была общая — походка. Этакий небрежный пришаркивающий шаг, ступни заметно врозь, отчего их плечи покачивались на ходу. Они и по твердой земле ступали прочно, не оторвешь!..

Впереди выступал полный человек с разбитым носом. Одна нога у него, сразу отметил Терак, была на чуть-чуть короче другой. Потому, может, он слегка подволакивал ногу.

Его-то девушка и окликнула:

— Бозхдал, ты укомплектовался?

— Двоих не хватает. Матроса и помощника на камбуз…

В этот момент парни внезапно — все как один — споткнулись, застыли на месте и уставились на обнаженного капитана. Девушка, казалось, совершенно проигнорировала их взгляды.

Она повернулась к Тераку. Нечто похожее на удовлетворение мелькнуло в ее глазах. Вот он, шанс, решил Терак, чтобы отомстить мне за тухлую рыбу.

— Я смотрю, ты крепкий парень. Берешься за обе должности?

— Берусь.

— Как тебя зовут?

— Терак.

— Очень хорошо, Терак. Присоединяйся к своим товарищам. Где твои вещи?

— Все со мной.

— Хорошо. Теперь ты мой, понятно? — Она повернулась к группе нанятых моряков и крикнула: — Так же, как и вы! Меня зовут Карет Вар. Для вас я капитан Вар. Ясно? Я — собственница «Ааооа», семь раз обошла вокруг шарика. Я знаю что к чему. Любой, кто посмеет мне возразить, будет иметь дело с моим первым мужем.

Бозхдал с намеком напряг руки и пощупал свой бицепс. Никто не возразил.

— Вот и хорошо. Теперь прошу на борт, спускайтесь в кубрик и устраивайтесь. Ты, Терак…

— Да.

— Да, капитан!..

Терак эхом повторил.

— Вот так-то лучше, — сказала Карет. — Значит, у тебя нет вещей… Тогда возьми этот крюк и спускайся за борт. Продолжай чистить корпус. Через час я спущусь и посмотрю, чем ты там занимался. С заходом солнца мы снимаемся с якоря, так что тебе лучше поторопиться. Прыгай!..

Терак широко ухмыльнулся и, ни слова не говоря, прыгнул за борт. В последнее мгновение успел уловить откровенное удивление в глазах капитана.

Воды оказалось по пояс — удивительно теплая приятная влага. Он энергично принялся орудовать крюком. Сначала ему показалось, что крюк менее всего подходит для этой работы. Потом, приноровившись, он понял, что никакой другой инструмент здесь не годится — ни нож, ни скребок. Водоросли были упругие и на удивление крепкие. Они вцеплялись в борт с такой силой, что сначала приходилось наматывать их на крюк, только потом рвать. Хуже всего пришлось, когда Терак добрался до моторной трубы. Там, кроме особенно разросшихся водорослей, успели поселиться какие-то мерзкие, голубоватые, прятавшиеся в раковины твари. Они полностью забили выходное отверстие водометного двигателя. С ними пришлось повозиться.

Он так увлекся борьбой с этими помесями раков и улиток, что не заметил, как к нему подплыла Карет. Мелькнуло что-то на краю зрения — мускулистое женское тело, полет в воду… Он потер глаза. Как так? Теперь она была в зеленой, в тон ее глазам, свободной куртке. А-а, вот в чем дело — полы этой обычной для моряков одежды спускались чуть ниже бедер. В талии куртка была перетянута ремнем из коры, где в ножнах болтался нож.

Она погладила корпус рукой, заглянула в трубу, потом одобрительно сказала:

— Годится. Полезай на борт и помоги коку приготовить ужин. Прежде переоденься — я не желаю, чтобы твои мокрые тряпки пачкали мне палубу. Иначе будешь драить ее до самого отбоя.

Он молча повиновался. Как только они влезли на палубу, он поспешно разделся, отжал за борт свою одежду. Потом все снова напялил на себя и отправился на камбуз. Здесь принялся раскладывать жаркое из этой поганой рыбы на деревянные тарелки — по-видимому, из-за обилия леса на Кларете жители старались как можно шире использовать этот материал — и разносить по кораблю. Прежде всего Бозхдалу, затем команде в кубрик. Капитан ела на палубе — устроилась на планшире и одновременно рассматривала карту.

Сразу после ужина последовала команда поднять якорь. Правда, за несколько минут до отплытия Бозхдал сошел на берег и привел человекообразную сторожевую обезьяну, которая охраняла груз во время погрузки. Сидела она в особой нише, на цепи, к которой было прикреплено острое металлическое стрекало. С его помощью Бозхдал ловко управлялся с этим чудовищем. Провел он обезьяну на корму и поместил таким образом, чтобы никто из команды не мог попасть в кормовые отсеки.

Тераку это показалось удивительным — обычно обезьян размещают в клетках на палубе. Ответ он получил спустя два часа, еще до того, как улегся на койку. Из-за борта донеслось странное бульканье, затем шлепки по воде — он невольно выглянул из кубрика. При свете навигационных огней он различил в море Карет. Одной рукой она держалась за конец каната, спущенный со шхуны. Через несколько минут девушка влезла на палубу — все в том же нарядном костюме. Точнее, без ничего…

— Спокойной ночи, капитан, — отважился произнести Терак и был вознагражден коротким отборным ругательством в свой адрес. В ее словах, в общем-то, не чувствовалось злобы. Просто ей не понравилась помеха на ее пути на корму. Используя стрекало, она заставила сирианскую обезьяну отойти в сторону, прошла в свою кабину и закрыла за собой дверь. Обезьяна тут же бросилась за ней и с размаху, всем корпусом ударила в толстые деревянные плахи, из которых была сбита створка. Затем прорычала что-то невразумительное и вновь уселась на прежнее место.

Теперь было понятно, каким образом Карет заботилась о собственной безопасности. Терак понял, что более благоразумное решение трудно было придумать.

Как и было обещано, корабль двигался очень быстро. Скоро они добрались до экватора и пересекли его. Двигатель работал почти все время, однако стоило задуть ветру, как капитан тут же приказывала выключить мотор и ставить паруса. По пути они зашли в два порта, где взяли на борт свежую воду и фрукты. Остановки были очень коротки, шхуна по-прежнему стремительно мчалась в южном направлении.

Работы было много, тяжелой, бесконечной. Вот и хорошо, радовался Терак, можно было забыться, отдохнуть душой. С остальными членами команды он быстро сошелся — все ребята оказались своими в доску парнями. В том числе и Бозхдал. Они приняли его в свою компанию, несмотря на то что он был чужак, человек из свободного пространства. Когда Карет была рядом, Бозхдал обращался с ним несколько грубовато, то и дело нагружал работой, но все это делалось скорее для вида, чем по злобе. Ясно было, что каждая лишняя нагрузка, наваленная на Терака, доставляла ей удовольствие, словно она мстила за украденный поцелуй.

Матросов, по-видимому, совершенно не беспокоило, что кораблем управляет женщина. Терак рассудил, что это происходит потому, что они жили от рейса до рейса, а за то время, что проводили на берегу, досыта наедались женским телом. Так же, как и Бозхдалу — этого великана команда уважала, собственно, он и командовал судном, — морякам было все равно, кто является собственником «Ааооа».

За те девятнадцать дней, как шхуна вышла из Филенкепа, они обогнали несколько торговых судов, во многом похожих на «Ааооа», только более вместительных и широких. Утром двадцатого их остановил для осмотра патрульный катер. Терак нутром почувствовал, что конец его путешествия был не за горами.

Глава 3

— Глуши мотор! — приказал Бозхдал. — Команде встретить дежурный наряд.

Команда заняла места по расписанию. Карет осталась на корме, возле рулевого колеса — она внимательно изучала приближающийся катер. Когда бравые, одетые в отливающую радужным блеском форму военные моряки полезли через борт, она направилась им навстречу.

— Где капитан? — зычно спросил офицер, прибывший с нарядом, и, заметив Карет, тут же снизил тон. — О, капитан Вар! Какой у вас груз, куда следуете?

Карет протянула ему руку — они обменялись рукопожатиями. Затем капитан приказала Бозхдалу принести необходимые документы, после чего объяснила:

— Везем из Филенкепа припасы для вашей армии, майор. Мы на день опережаем согласованный срок для выгрузки. За это, как понимаете, большая премия. Надеюсь, вы не станете нас задерживать?

— Фу! — деланно обиделся майор. — Вы лучше других знаете, что у меня и в мыслях не было подозревать вас в контрабанде, капитан Вар. Нет-нет, мы остановили вас только для того, чтобы убедиться, что это именно ваш корабль.

Команда мало-помалу сгрудилась возле них. Бозхдал, заметив непорядок, крикнул:

— Эй, Терак! Спускайся в камбуз. Что ты торчишь на палубе? Тебя зачем нанимали? А вы что собрались? Все по местам!

К счастью, на камбузе была щель в борту как раз в том месте, где беседовали Карет и патрульный офицер. Терак торопливо выхватил из корзины большую рыбину и принялся счищать с нее чешую.

— … Нет даже его описания, — продолжал рассказывать майор. — Одним словом, практически никаких шансов, что нам вновь удастся обнаружить преступника. Вот когда он попытается бежать с планеты, тогда ему, голубчику, деваться будет некуда. Охранники из космопорта хорошо запомнили его. Им надо было бы сразу задержать его, но они только через пять дней вскрыли корабль и обнаружили следы злодейского преступления.

— Какого преступления? — спокойно спросила Карет.

— Насилие и убийство, — с некоторым воодушевлением произнес офицер.

Карет не ответила, и он продолжил:

— Пока вы стояли в порту Филенкепа, вам не попадался на глаза чужестранец, явившийся из космоса? Вполне может быть, что он и есть тот, кого мы разыскиваем.

У Терака замерло сердце. Машинально сунул руку за спину — меча на месте не было. Конечно, он в кубрике, под матрасом на койке. Хорошо, что с ним нож. В умелых руках тоже грозное оружие.

— В Филенкепе я практически не сходила на берег, — ответила Карет. — Занималась кое-какими работами на шхуне. Команду набирал Бозхдал, он и посещал город. Бозхдал! — окликнула она. — Ты не встречал в городе кого-нибудь похожего на человека из космоса?

Бозхдал сразу смекнул и ворчливо ответил:

— Ничего похожего, господин майор.

— Естественно, — кивнул офицер. — Это была бы невероятная удача! Простите за задержку, капитан Вар. Надеюсь, вы успеете раньше назначенного срока.

Терак стоял не двигаясь до той минуты, пока патрульный катер не отчалил. Затем принялся яростно чистить ненавистную рыбу.

* * *
Прежде чем шхуна добралась до порта назначения, Терак несколько раз ловил на себе изучающие взгляды капитана. Его беспокойство все более возрастало. Очевидно, в ее глазах он вполне мог быть тем преступником, которого разыскивали власти. Терак во время разговора с майором каждое мгновение ждал, что она выдаст его. Однако Карет промолчала. Почему?

Они встали на якорь вечером следующего дня — пристроились к полуразрушенному причалу. Со стороны океана доносилась пальба и грохот сражения. Сам островок был невелик, взяли его где-то с полгода назад, и теперь фронт откатился миль на двадцать южнее. Удивительно было другое — в порту уже кипела мирная жизнь, и, если бы не разрушения, местная суматошная толпа мало отличалась от той, что встретилась ему в Филенкепе. Многочисленные рабочие бригады занимались ремонтом и обустройством причалов. Грузчики торопливо сновали по сходням, на берегу высились штабели ящиков и груды прочих материалов. То там, то здесь собирались кучками безработные моряки, звучали песни, слышался женский смех. Кому бы в голову пришло, что всего шесть месяцев назад здесь шли ожесточенные бои! Эта мысль буквально потрясла Терака. Кто бы мог подумать, что Джанло так усердно возьмется за дело. Сердце у него замерло — времени почти не оставалось, а ему еще надо столько сделать!..

Все те несколько часов, пока продолжалась разгрузка, он испытывал неодолимое желание побыстрее исчезнуть из-под наблюдения капитана. Ему стоило больших усилий взять себя в руки и до конца исполнить свои обязанности — он вместе с другими таскал на берег ящики. После прихода ночи Бозхдал наконец пришел к выводу, что на сегодня хватит, и пригласил желающих получить расчет. Те, кто хотел, могли вернуться с «Ааооа» на север.

Только четверо решили сойти на берег — естественно, среди них был и Терак. Карет вынесла на палубу денежный сундучок и села за ранее приготовленный небольшой столик. Как только моряки получили деньги на руки, они собрали вещички и сошли на берег. Спешили в город — видно, они были из тех, кому не терпелось отведать вкус местной ночной жизни.

Терак оказался последним. Он предупредил, чтобы его не ждали.

— Вот и все, — сказала Карет, отсчитав ему деньги. Она взглядом указала Бозхдалу на сундучок, тот тут же отправился с ним в каюту. — Что ты намереваешься делать?

— Я обещал заплатить тебе, если ты возьмешь меня в плавание, — ответил Терак. — Какова твоя цена?

Карет неожиданно откинула голову и впервые за все время плавания рассмеялась. Смех у нее был веселый, заливчатый, совсем девчоночий — Терак даже улыбнулся. Затем она напряглась — под тонкой материей сразу проступили очертания ее молодого крепкого тела. Она встала, прошлась по палубе, затем, опершись локтями на фальшборт, повернулась к Тераку.

— Можешь забыть об этом. Ты работал исправно. Я готова нанять тебя на корабль в любую минуту, как только ты пожелаешь.

Терак сознавал, что возложенная на него задача требовала немедленно покинуть шхуну и заняться тем, ради чего он оказался на Пристанском Кларете. Однако уйти вот так, сразу, было выше его сил.

— Теперь ты выглядишь, — сказала она, — совсем как человек из нашего мира, а не как приблудный пес из пространства. Все они на одно лицо. Тебе понравился Кларет?

— Я думаю, что это замечательный мир, — ответил Терак.

Он знал, что говорил. Это была редкой красоты планета с разбросанными по ее поверхности несколькими сотнями больших, средних и малых островов, омываемых мелким прогретым океаном. Самый заброшенный уголок, самая крошечная бухточка, самая глубокая водная яма были пропитаны здесь жизнью. Чудо-леса покрывали разделенную на яркие лоскутья-острова землю. На многих из них были построены небольшие, очень уютные города — близость моря придавала им необыкновенно романтический вид. Терак по-своему любил эту планету, возможно, поэтому и взялся за эту работу.

— Я рада, Терак, что тебе понравилось, — тихо сказала Карет. — Знаешь, я тоже люблю наш мир. Правда, мне мало где удалось побывать, разве что на Приграничном Кларете, на Батире Дэп и Малимамеди. Мой отец был купцом — он торговал с другими мирами. Старшие братья до сих пор занимаются подобным извозом. Однако папа очень любил родину и умирать прилетел на Кларет. Когда-то, давным-давно, он жил на Аргусе, потом случайно забрел сюда и решил, что эта планета ему по сердцу. Он женился на местной девушке и сыновей своих назвал местными именами. Моих братьев зовут Ларет и Арет.

Терак затаил дыхание в надежде, что девушка продолжит рассказ.

— Вот почему гражданская война поразила меня в самое сердце, — сказала она. Теперь Карет как бы обращалась к самой себе. — Я так рада, что наконец нашелся сильный человек, способный положить конец этому безумию.

Последние слова она выговорила, поворачиваясь лицом к морю, и Терак едва уловил смысл. С той стороны легким назойливым шумком доносились отзвуки битвы.

Терак подошел и встал рядом с девушкой. Крепко оперся о перила… Пусть она говорит — ему было приятно слушать ее, тем более что интерпретация последних событий в ее изложении звучала несколько иначе, чем в рассказе отпускников в таверне на Филенкепе. Однако девушка замолчала.

Наступила тишина, долгая, натянутая…

— Терак, — неожиданно спросила Карет, — что ты делаешь на Кларете? Почему ты должен в такой спешке покидать шхуну? И еще — почему ты томишься? Тебе следует немедленно уйти, а ты торчишь здесь.

Терак попытался что-то объяснить, и в этот момент смысл ее первого вопроса дошел до него. Он вновь испытал силу сомнений, которые навалились на него этой теплой тропической ночью. До сих пор он упорно подгонял себя, отметал прочь всякие колебания, объяснял подобную торопливость тем, что у него не было времени. Теперь сомнения прорвали плотину. Реальность, возникшая в воображении, проектировавшаяся на чудное звездное небо, на плеск волны, на отзвуки дальнего боя, казалась далеко не такой однозначной, как раньше. Неужели он всерьез рассчитывает совершить все в одиночку? Это по меньшей мере глупо. Он все печалился по поводу нехватки времени. Теперь прикинь — возможно ли выполнить без помощников все, что ты задумал?

С моря потянуло холодным ветерком. Карет вздрогнула — одета она была в уже знакомую темно-зеленую тоненькую куртку. В этот момент с кормы ее окликнул Бозхдал — спросил, нужен ли он ей? Она ответила — нет. Тогда он отвязал сирианскую обезьяну и повел ее на берег. Там он поместил зверя в заранее устроенную нишу — пусть охраняет товары.

— Капитан Вар, — наконец выговорил Терак. — Думаю, будет лучше, если я отвечу на ваши вопросы. Если вы на самом деле любите Кларет, то этот разговор должен заинтересовать вас. Но предупреждаю, что история, которую я собираюсь рассказать, выглядит просто фантастикой. В этом случае я прошу — не зовите Бозхдала. Не надо взашей выбрасывать меня со шхуны.

Она несколько секунд задумчиво смотрела на него.

— Пойдемте, — пригласила она и, повернувшись, направилась на корму, где была расположена ее каюта. Открыв дверь, она придержала ее, пока Терак не вошел. Он неожиданно замешкался на пороге — она нетерпеливо, кивком поторопила его.

Перед ним открылось помещение с низким потолком, освещенное лампой, заправленной рыбьим жиром. Сбоку у стены узкая лавка, накрытая толстым атласным, зеленого цвета одеялом. Рядом привинченные к полу кресло и стол. Единственной приметой, напоминающей, что в каюте живет женщина, было огромное, в изумительной оправе зеркало. Возле переборки — буфет, по-видимому тоже прикрепленный намертво, створки его покрывала резьба.

— Садитесь, — пригласила капитан, указывая на кресло. Сама она прошла к буфету и достала графин ансинарда и два кубка. Один из них протерла тряпкой — очевидно, он долгое время не был востребован.

Затем наполнила кубки и села на кушетку лицом к Тераку. Они чокнулись, отпили, затем Карет призналась:

— Знаете, вы единственный мужчина, который вошел в эту каюту. Даже Бозхдал ни разу не переступал порог… — Она чуть раскраснелась. — Хорошо, выкладывайте вашу историю.

— Вы, конечно, догадались, — неторопливо начал Терак, тщательно выбирая слова, — что я и есть тот человек из Великой Тьмы, которого разыскивают власти.

— Вы из Великой Тьмы? — Глаза у девушки округлились.

Терак кивнул.

— Что вы знаете об этой части пространства? — спросил он.

— То, что знают все. Что эта туманность — прибежище пиратов и работорговцев. Такой же остров есть и у нас, он называется Петоронкеп. — Она теперь более настороженно глянула на Терака. — Значит, вы оттуда?

— Да, я там жил.

После недолгой паузы он потер руки, чтобы унять волнение, затем продолжил:

— Дело в том, что вам известно о Великой Тьме несколько больше, чем вам кажется. Давайте вернемся немного назад — ну, скажем, в ваше детство. В ту пору вам приходилось слышать рассказы об опустошительных набегах пиратов и особенно отрядов работорговцев, которые опустошали все ближайшие планеты — Кларет, Малимамеди, Батиру Дэп и другие. Уже через несколько часов после приземления я услышал, что патрули в пространстве ничего не могут с этим поделать. И в то же время в последние годы подобные рейсы практически прекратились?

Она, не отрывая глаз от его лица, сделала глоток.

— Мне кажется, я начинаю понимать. Вероятно, готовится один большой поход. Хорошо, объясните, как все это касается Кларета? Мне показалось, об этом и пойдет разговор. Только, я считаю, подобное положение должно удовлетворять нас. Мы далеко не самый близкий к Великой Тьме мир.

— Нет, — резко ответил Терак и начал объяснять почему.

Когда он закончил, она некоторое время сидела не в силах шевельнуться. Как статуя… Лицо у нее было задумчивое. Однако первые же ее слова выдали в ней женщину:

— Бедная девочка! Вы очень сильно любили ее?

Терак кивнул.

— Я никогда не слышала имени Альдур, — добавила Карет. — Я всегда полагала, что имена самых известных пиратов у всех на устах. Почему о нем никто не слышал, если, как вы утверждаете, он командует ими всеми?

— Альдур очень умный человек, — ответил Терак. — Ему прекрасно известно, что его подручных хорошо знают в окружающем пространстве. Более того, они даже гордятся подобной славой. Но это недальновидная политика. По причине подобного тщеславия многие из них рано или поздно лишались головы. Именем Альдура никто и никогда не станет пугать маленьких детей. Он удовлетворяется реальной, абсолютной властью. Теперь он решил, что пробил час воспользоваться ею. Вот такой это человек…

Про себя Терак подумал — вот каков тот человек, которого я должен убить прежде, чем он убьет меня.

Он поднес к губам кубок с ансинардом, аккуратно отпил, поставил его на стол.

— Удивительно, — неожиданно резко сказала Карет, — но я верю каждому вашему слову. Это полностью противоречит тому, с чем я сжилась за последние три года — с тех пор, как Джанло принял командование над верными центральному правительству войсками, но клянусь всеми ветрами Кларета, я согласна с вами. То-то все складывалось слишком легко.

— Вы мне поможете?

— Чем только смогу, — пообещала она.

Терак с облегчением подумал, что он не ошибся в своем выборе.

Девушка поднялась и добавила в кубки вина. Терак внимательно наблюдал за ней и наконец решился задать вопрос, который буквально жег ему мозг.

— Карет, — он впервые назвал ее по имени, — когда этот офицер расспрашивал обо мне, почему вы меня не выдали?

Она ответила просто, с обезоруживающей искренностью:

— Потому что вы не похожи на мужчину, которому необходимо прибегать к насилию.

Глава 4

Прежде всего он вспомнил Сели. Тот последний миг, когда в кабине корабля бросил прощальный взгляд на ее обезображенное тело… Запал он поставил на семь дней — как раз через неделю всеочищающий огонь должен был напрочь выжечь внутренние помещения корабля. Однако эти мародеры из космопорта решили поторопиться, пятеро суток показалось им достаточным сроком. Сколько же их было, ворвавшихся в корабль и обнаруживших ее позор?

Гнев вспыхнул в нем — разглядывая ее мертвую, истерзанную, как могли они судить, какой она была при жизни? У нее всегда были веселые глаза, она не могла без улыбки…

Затем в памяти возникли картинки, относящиеся к его прошлой жизни. Припомнилась злополучная встреча, на которой Альдур увидел ее, и восхитился ею, и забрал к себе, когда он, Терак, был в отлучке. Всем было известно, что Терак не спускал никому, кто посмел бросить на Сели слишком пристальный взгляд — пусть это был сам Альдур. Люди, которые пренебрегали этим правилом, обычно плохо кончали. Кровь вытекала из них через ротовое отверстие.

Все-таки Альдур рискнул — и что это дало ему? Ничего! Все равно, поклялся Терак, он заплатит мне. Заплатит империей, которую намеревался создать.

Вот каков он, Альдур, самый жестокий человек, который видел насквозь любого мошенника, от которого нельзя было укрыть никакую проделку или ложь. Альдур с детства варился в среде рожденных на кораблях пиратов, с юности проникся их законами, не признающими никаких законов. Он был подлинный питомец Великой Тьмы, — более того, ее попечитель и преобразователь. Ему хватило мозгов понять, что это сборище выброшенных человечеством негодяев обречено. Каждый атаман устраивал свои делишки за счет соседа — бесконечная грызня всем грозила могилой.

Альдур первым сумел объединить их, первым начал вынашивать планы создания новой империи, в которой таким планетам, как Кларет, не выжить. Единственный способ сохранить мир и спокойствие — пусть относительное, хрупкое — это взять его жизнь. Терак не видел другого выхода…

Слишком долго человечество жило воспоминаниями о прежнем величии, слишком часто вспоминало о славе прежних дней. Альдур сказал: «Старая империя рухнула. Нет больше могучих королей на троне Аргуса. Пристаны на ближайшем к нам Кларете погрязли в пучине гражданской войны. Силы, которая загнала нас в недра Великой Тьмы, больше не существует. Но мы-то существуем — и мы вернемся!»

Осуществление замысла началось исподволь, без всякой спешки. Его подручные не уставали драть глотки — хватит, мол, сидеть дожидаться! Зачем нам эти безумные планы? Альдур всем давал выговориться, потом коротко закрывал дискуссию, и все продолжало идти прежним порядком. Конечно, Альдур тоже испытывал нетерпение, однако он умел сдерживать себя. В конце концов не выдержал, решил дать себе слабинку — и взял Сели.

Тераку припомнилось их первое объятие, первый поцелуй и следом цель, ради которой он появился на этой планете.

Еще…

Еще…

Теперь в его объятиях была другая женщина. Она ничем не походила на Сели, но с ней тоже было хорошо. Все здесь, на шхуне, было по-другому — заглядывающая в иллюминатор звезда, свежий натуральный воздух. Все это ему по сердцу… Стоит только пустить сюда пиратов и работорговцев, и вся эта благодать рухнет. Зачем? В эти секунды он понял, что есть более веская причина для исполнения задуманного, чем месть. Он был многим обязан той женщине, которую теперь держал в объятиях, обязан взрастившей ее земле и воде.

Он заглянул ей в глаза — она наконец открыла их. Заметив его взгляд, вновь застыдилась. Он ничего не сказал, только улыбнулся — ему так хотелось, чтобы она сама догадалась, как она ему дорога.

Она тоже улыбнулась…

Впервые за эту неделю он заснул безмятежно, глубоко, без всяких снов.

На завтрак Карет зажарила рыбу-тор — все сделала своими собственными руками. Это блюдо показалось Тераку необыкновенно вкусным. Бывает же такое! Резина в умелых руках превратилась в сочную, нежную, хорошо прожаренную мякоть. Терак ел и наблюдал за Карет. С приходом утра он испытывал все большее замешательство — теперь он совсем перестал понимать ее. Все было нелогично в ее поступках, особенно эти нежные взгляды, которые она время от времени бросала на него. Чем он смог привлечь ее? Будущим, в которое втянул ее и которое ничего, кроме гибели, не обещало? Тем, что откровенно признался, что любит другую женщину?.. Хотя теперь он не мог точно сказать, кого же любил в это прекрасное, теплое, безветренное утро — память или живую женщину. Со стороны Карет ни капли ревности, никаких обид… По-видимому, он так до конца и не разобрался в местных жителях. Странные они какие-то…

— Я полагаю, ты сначала намеревался убить Джанло и повернуть армию против пиратов? — спросила Карет.

— Не думай, — ответил Терак, — что я совсем потерял разум. Мы привыкли действовать таким способом — это наш язык. Риск, надежда на удачу, ослепляющая врага в бою храбрость… Понимаешь, пиратов — всех скопом, вместе с женщинами и детьми — не более трехсот — четырехсот тысяч. Это все население Великой Тьмы. Вот почему Альдуру удалось скрутить их всех. Здесь же, на планете, проживают миллионы!..

— Ну, а теперь?..

— Теперь я пришел к выводу, что этот план мало того что нереален, но и бесполезен. Джанло в этой ситуации — пешка. Его задача — освободить какой-нибудь большой участок поверхности планеты от правительственных войск и дать сигнал Альдуру. Тогда появившаяся на Кларете масса так называемых «борцов за свободу» опрокинет ослабленную местную оборону. Армия окажется в замешательстве, против кого воевать? Со своей стороны, Джанло постарается навести побольше тумана. Одним словом, планета, как спелый плод, упадет к ногам Альдура. Теперь прикинь, что такое Пристанский Кларет? Самый богатый и многонаселенный мир в этом секторе. И самый дальний… Так что и Батира Дэп, и Малимамеди окажутся между молотом и наковальней.

Он говорил с нескрываемой горечью, от которой красивые, зеленоватые глаза Карет печалились все сильнее и сильнее.

— Теперь я считаю, что нам следует добраться до линии фронта и оценить обстановку, после чего можно будет принимать решение.

— Это трудно, — ответила Карет. — Необходимо найти повод, чтобы добраться до тех островов. Воды здесь буквально нашпигованы патрульными катерами. Они по многу раз проверяют все суда — ищут спасающихся бегством мятежников, а также торговцев, везущих им припасы и снаряжение контрабандой. Мой контракт с правительством предусматривает провоз груза до этого пункта. Здесь я должна загрузиться деловой древесиной — мятежники в свое время заготовили ее в достатке — или солдатами-отпускниками.

— Необходимо найти какой-нибудь предлог, — сказал Терак.

Ничего толкового им так и не удалось придумать. Когда они вышли на палубу, на шхуне никого не оказалось. На берегу томилась и от нечего делать строила страшные рожи гигантская обезьяна. Иногда она с яростью начинала чесаться и перебирать цепь. Звено за звеном… Металл тихо позвякивал…

— Где команда? — удивился Терак.

— Бозхдал отправился на берег нанять троих на замену. Остальные спят в кубрике.

Спустя полчаса они заметили шагающего по пирсу Бозхдала. Рядом с ним шел высокий, очень худой человек в черной как смоль рясе. Терак замер — никак тот посетитель таверны, в которой он познакомился с тремя отпускниками? Точно, он!

— Капитан Вар! — издали окликнул Бозхдал. — Со мной сиар Перарнит. У него есть предложение для вас. Звучит интересно…

Карет приветливо кивнула:

— Доброе утро, сиар Перарнит. Прошу на борт!

Человек в черном неуклюже прошел по трапу. Теперь Терак смог внимательно изучить его. Он был старик, лицо морщинистое, брови совсем белесые.

— Приветствую вас, капитан Вар, — сказал посетитель, ступив на палубу. — Полагаю, вы сейчас свободны?

— Но ненадолго, — ответила Карет. — Вы желаете нанять мое судно?

— Да.

Он откинул полу своей рясы и порылся в подвешенном изнутри кошельке. Пальцы у него заметно подрагивали. Терак усомнился — так ли он стар? Скорее, очень болен.

Незнакомец достал какую-то бумагу, заглянул в нее — в следующее мгновение с ним произошла разительная перемена. Он неожиданно обрел неподдельную величественность, вскинул голову. Голос его приобрел покровительственные нотки. Он протянул бумагу Карет, та внимательно прочитала документ и даже потрогала указательным пальчиком печать.

— Если эта бумага обладает такой силой, — спросила девушка, — почему бы вам не реквизировать для своих целей более быстроходное судно?

— В мои функции входит также контроль за деятельностью патрульных судов на прилежащей к месту боевых действий акватории. Так ли она безукоризненна, как уверяет генерал Джанло. Я лично полагаю, что так и есть, их бдительность и верность долгу находятся на должном уровне, но мне хотелось бы увериться в этом. Вот почему я остановил свой выбор именно на вашем судне. С одной стороны, это обычный торговый парусник, с другой — вы личность известная. Вот я и хотел бы посмотреть, как ведут себя в присутствии прелестной женщины молодые офицеры. Инструкции у них точные и подробные. Дело за тем, чтобы подобающим образом выполнять их.

— Вы напрасно считаете, что я буду подыгрывать вам в этом спектакле. Мне здесь работать! Стоит вашим молодым офицерам заподозрить, что я кокетничаю по чьему-то распоряжению, мне потом хода не будет.

— Ни в коем случае, капитан! — воскликнул старик. — Вы должны вести себя как обычно. Вас зафрахтовали — все остальное вас не касается!

Карет и Терак переглянулись — подобное везение было похоже на чудо. Они получали возможность плавать в любых местах вдоль линии фронта. Это был дар судьбы! Может, здесь скрывается какая-нибудь ловушка? Даже если так, все равно другого такого счастливого случая им не найти.

Все эти соображения пришли в голову Карет — Терак мгновенно уверился в этом, когда она мимоходом вопросительно глянула в его сторону. Он так же небрежно закрыл и открыл веки.

Девушка деловито поинтересовалась:

— Как насчет оплаты, сиар Перарнит? У меня нет ничего, кроме моего судна. Оно кормит меня.

— Ваш человек, — гость указал на стоявшего рядом Бозхдала, — сказал, что вы собирались возвращаться отсюда с грузом древесины. Я плачу вдвойне за потерянное вами время. Кстати, древесиной можно будет загрузиться и в том месте, куда мы направляемся.

— Договорились, — сказала Карет и прижала ладонь к груди у сердца — так на Кларете обычно закрепляли достигнутое соглашение. Старик на мгновение поколебался — ему было странно видеть, что женщина действует так ухватисто, совсем по-мужски, — затем поскреб длинными пальцами левую сторону своей рясы.

— На флоте я хорошо известен, — добавил Перарнит, — поэтому мне бы не хотелось мелькать на палубе. Как только вас остановят, вы покажете капитану патрульного судна вот это. — Он вытащил из того же мешочка еще одну бумагу, меньшего размера.

Карет взяла ее, и в следующее мгновение ее лицо вспыхнуло от удивления.

— Это же подпись самого пристана, не так ли?

— Так, — ответил гость и улыбнулся. — Когда мы сможем отплыть?

— У нас не хватает трех человек, — объяснила Карет и, повернувшись к Бозхдалу, жестом приказала ему сойти на берег.

— У меня есть личная охрана, — сказал Перарнит. — Трое мужчин и девушка. Они все отличные моряки.

Бозхдал было нахмурился — знаем, мол, какие это моряки из личной охраны, однако, глянув на хозяйку и Терака, догадался, что возражать бесполезно — этот старик не любит, когда ему возражают. И не допустит этого.

— Как только они прибудут на корабль, мы сразу поднимем якорь, — холодно объявила Карет. — Бозхдал, буди людей!

* * *
Новый пассажир доставил много хлопот хозяйке «Ааооа». Если трех мужчин-рабов — это были крупные, под стать Бозхдалу, здоровяки с мгновенной реакцией и умным взглядом, — удалось разместить в матросском кубрике, то Перарниту, конечно, там было не место. Карет уступила ему свою каюту. С веселыми искорками в глазах пассажир объяснил капитану, что насчет девицы-рабыни, которая будет сопровождать его, беспокоиться не надо. Она днем и ночью будет находиться при нем. Таким образом, Карет осталась без места, ей пришлось искать убежище на палубе. Бозхдал приказал растянуть тент на юте.

Перарнит действительно в светлое время не показывался на палубе. Выбирался из каюты только ночью, прогуливался по палубе, дышал свежим воздухом, поглядывал на звезды. Все это он проделывал в глубокой задумчивости… Еду ему приносил Терак, который по-прежнему исполнял обязанности помощника на камбузе и матроса.

Блюда принимала девушка-рабыня, она же возвращала грязную посуду.

Терак пытался выяснить у рабов из свиты, кем является этот странный пассажир, однако, кроме ни к чему не обязывающих слов, что он «большая шишка» в правительстве Кларета, ничего узнать не удалось. На все расспросы охранники отвечали ухмылками и пожатием могучих плеч.

Документ, врученный Карет, работал безотказно. Стоило только показать бумагу начальнику патруля, как тот сразу брал под козырек и, торопливо очистив палубу от своих подчиненных, желал счастливого пути.

Через два дня они увидели первые приметы сражения. В сумерках, на фоне все усиливающихся раскатов, легкое зарево начинало окрашивать горизонт. Людям на шхуне становилось тревожно, особой работы на пустом судне не было, вот они и вымещали страх на удивительных круглых рыбах, которые в это время года огромными косяками совершали миграцию из северного полушария в южное. У этих тварей были конечности, напоминающие человеческие, и внешний пищеварительный тракт.

На третий день им повстречался большой фрегат, по-видимому только что вышедший из боя — местами из развороченных башен валил дым, сквозь пробоины в корпусе вырывались редкие языки пламени. Корабль направлялся к северу, на ремонтный завод. Дважды они натыкались на караваны, груженные пленными — все они были в кандалах, а также на захваченные торговые суда, которые пытались провести боеприпасы и снаряжение мятежникам.

На следующий день Перарнит внезапно в полдень появился на палубе и сообщил капитану, где помещается штаб Джанло. Это был самый главный секрет во всей армии. Ходу до указанного острова было что-то около трех часов, и Карет приказала немедленно взять на него курс.

Как только шхуна встала на якорь, тут же появился дежурный наряд. Перарнит предъявил им свои документы, те сразу вытянулись в струнку. Тут же прибыл специальный отряд. Пассажир поблагодарил хозяйку судна за теплый прием и в окружении офицеров сошел на берег. Следом покинули палубу три раба. Попрощались с ребятами из команды — с Тераком персонально — и присоединились к хозяину. Последней как тень сбежала по трапу девушка-рабыня.

Город совсем недавно был освобожден от мятежников. Кое-где еще догорали пожары — зажигательные средства были самым действенным оружием на Кларете. Все окрестности были забиты солдатами и техникой. Все было укрыто под тентами, замаскировано. Даже часть порта была спрятана под особыми навесами — там стояли военные корабли. В сохранившихся зданиях размещались офицеры. Сам городок был невелик, и Терак поделился с Карет мыслью, что ему удастся без особых хлопот выследить Джанло.

— Как ты появишься на берегу? — возразила Карет. — Тебя тут же арестуют. Ты даже пароля не знаешь.

— Верно, — кивнул Терак. — Мне надо было обратиться к Перарниту, но теперь уже поздно. Не беспокойся, подобные прогулки для меня не в первый раз. Дело привычное…

Он поместил меч за правым плечом и сошел на берег. Терак старался держаться в тени. Шел и глядел в оба глаза, прислушивался в оба уха. В городе уже начинала восстанавливаться мирная жизнь. По акватории сновали лодки торговцев, более крупные суда уже стояли под погрузкой — на них опускали штабеля бревен, которые мятежники не успели сжечь. На улицах то там, то здесь попадались распахнутые двери веселых заведений. Накрашенные женщины, пережившие осаду, вновь приступили к работе. Открылась даже школа… Зачем надо было воевать, спросил себя Терак…

Около часа он кружил по городу, отдавал честь офицерам, словно являлся законно нанятым наемником. Успел составить представление, где какие учреждения находятся, пока его не остановил требовательный оклик:

— Эй ты, стой! Терак, остановись!..

Глава 5

Он повернулся и, к своему удивлению, нос к носу столкнулся с Авридом, с которым когда-то познакомился в таверне. Вид у того был грозный. Он достал свисток и три раза свистнул, после чего взял Терака за рукав рубашки.

Тот резко освободил рукав.

— Что за игры, Аврид? — спросил он.

— А-а, вспомнил!.. — Солдат упер руки в бока и с той же неприязнью глянул на Терака.

В этот момент к ним подбежал патруль во главе с офицером, одетым в красно-черную форму.

— В чем дело, солдат? — спросил он.

Аврид отдал честь.

— Задержал чужестранца, который назвался Тераком, — доложил он. — Несколько недель назад он подсел к нам в таверне как раз в тот день, когда приземлился корабль, на котором была обнаружена мертвая женщина.

— Утверждаешь, что он явился из космоса? — Офицер почесал подбородок, недоверчиво глянул на задержанного. — Ну, а ты что скажешь, Терак, или как там тебя?..

— Я не понимаю, о чем вообще говорит этот человек, — пожал плечами Терак. — Когда мы встретились, я уже пять дней находился на Кларете.

— И за эти пять дней ты не смог уяснить, по какому курсу менялись деньги на нашей планете? — закричал Аврид и объяснил офицеру, что задержанный интересовался обменным курсом.

— Взять его! — приказал командир патруля. Терака сразу схватили за руки. — Сегодня как раз состоится заседание суда, он еще может успеть получить свое…

Рука Аврида отлетела в сторону, следом Терак попытался выхватить из ножен меч, однако сильные, крепкие пальцы ухватили и зажали его так, что он не смог шевельнуться.

Его отвели в одно из сохранившихся зданий, где сдали под расписку мрачному офицеру, который, как оказалось, заведовал тюрьмой. К удивлению Терака, у него забрали только оружие, все остальные личные вещи были оставлены. Тот же офицер подробно записал выдвинутые против задержанного обвинения и приказал проводить в камеру.

Стены узкой, с высоким потолком клетушки были из дерева — как, впрочем, и все на Кларете, — твердого как камень и достаточно толстого. Прежде всего Терак тщательно изучил место заключения и, когда пришел к выводу, что бежать отсюда невозможно, сел на грубо сколоченную лежанку, покрытую матрасом, набитым сухими листьями. Затем, стараясь отогнать тревожные предчувствия, прикинул, что его ждет.

Кое-какая ясность пришла спустя примерно час. Прежний мрачный офицер в сопровождении двух солдат зашел к нему в камеру и объявил:

— Твое дело будет слушаться сегодня ночью. Прежде чем оно уйдет в суд, ты должен назвать человека — здесь, в городе, — который может поручиться за тебя. Если ты не можешьприпомнить такого гражданина, чье свидетельство смогло бы удовлетворить генерала, тебя вышлют на север, в Филенкеп. Там тебя и будут судить. Понятно?..

— Я пришел сюда со шхуной, доставившей на остров важное официальное лицо, — быстро ответил Терак. — Название шхуны «Ааооа», вы можете найти ее в порту. Капитан Карет Вар сможет поручиться за меня.

Офицер отрешенно смотрел в потолок. Казалось, он не слышал, что сказал Терак. Потом неожиданно принялся насвистывать какую-то разухабистую мелодию. Терак встал и незаметно сунул ему в руку имперскую монету. Очевидно, это было слишком много, и офицер на мгновение опешил, украдкой глянул на ладонь и, убедившись в подлинности монеты, спросил:

— Кто еще может подтвердить твои слова? Мы можем вызвать его на заседание.

— Еще рабы; которые плыли на шхуне, — ответил Терак, испытывая некоторые сомнения. О самом Перарните он упомянуть не посмел — вряд ли тот стал бы свидетельствовать в пользу незнакомого помощника на камбузе. К сожалению, он оказался прав в своих сомнениях.

— Рабы не в счет. Ради денег или за обещание свободы они готовы на все, — по-прежнему глядя в потолок, сообщил тюремщик. — Мы не можем им доверять. Ладно, я распоряжусь пригласить сюда эту женщину.

Когда солдаты с офицером ушли, Терак принялся расхаживать по камере. Так пролетел еще час. Наконец за ним пришли, в сопровождении охраны его повели по каким-то коридорам, пока не добрались до зала, где происходило судебное разбирательство. За креслом на стене висело знамя Джанло. Возле него в почетном карауле стояли два гвардейца с обнаженными мечами.

На местах для публики сидели несколько бездельников и случайных посетителей.

Терак бросил взгляд в их сторону. Карет не было видно.

Его внимание привлек герольд, что-то выкрикнувший в наступившей тишине, в следующую секунду боковая дверь распахнулась и оттуда вышел судья. Сердце у Терака энергично забилось — его песенка была спета.

Это был сам Джанло.

Терака посадили за барьер. Джанло долго устраивался в кресле, наконец он глянул в сторону обвиняемого — мгновенное изумление отразилось у него на лице и тут же сменилось довольной улыбкой.

Представление было коротким.

Мрачный офицер зачитал протокол допроса.

— Задержанный — моряк. Явился из свободного пространства, имя — Терак. Обвиняется в изнасиловании и убийстве. — Затем он объявил суть присланного на Терака розыскного листка.

— Какие основания для обвинения этого человека в совершенном злодеянии? — мягко спросил Джанло.

Аврид, стоявший у стены, шагнул вперед и рассказал о первой встрече с Тераком. Возле него стояли Куаф и Торкенуол. Они подтвердили слова Аврида.

— Достаточно, — махнул рукой Джанло, — Задержанный, что вы можете сказать в свою защиту?

— Я просил пригласить сюда свидетельницу, которая могла бы подтвердить мои слова, однако я почему-то не вижу ее здесь.

— Точно, — подтвердил тюремщик. — Повестка ей была передана. Не знаю, почему она не явилась. Может, испугалась…

— Задержанный подлежит суду по месту совершения преступления. Завтра утром его депортируют в Филенкеп.

Терака тут же вывели из зала суда и отвели назад, в камеру. Оставшись один, он почувствовал, какое облегчение теперь испытывает Джанло. Что там облегчение — радость!.. У Терака от ярости сжались кулаки. Естественно, что Альдур успел предупредить своего ставленника о бегстве Терака. Он представил себе удивление Джанло, которое тот испытал, когда увидел за барьером самого страшного своего врага. Тот не мог ошибиться — они часто сидели друг напротив друга за огромным круглым столом в зале заседаний во дворце Альдура. Это было еще три года назад…

То-то Альдур будет хохотать, когда узнает, как глупо попался Терак. Это было обиднее всего…

* * *
Он долго, подперев голову ладонями, сидел на лежанке — прикидывал так и этак: вряд ли Джанло допустит, чтобы Терака довезли до Филенкепа. Здесь прикончить его неудобно, а в море — пара пустяков. Мало ли — при попытке к бегству, выбросился в море… Ему даже меч оставили — наверное, в насмешку!.. Бежать, когда его поведут на корабль? Убьют сразу, как только он оторвется на пару шагов от преследователей. Да, вляпался он крепко. Не вовремя вляпался…

Неожиданно дверь скрипнула. В камеру вошел Джанло в сопровождении гиганта раба с Леонтины. Гигант был нем — это было видно с первого взгляда. Точнее, язык ему отрезали, чтобы легче жилось, однако вид у него все равно был злобный. Видно, подобный способ не помог ему развеселиться. А вот Джанло явно не унывал — все такой же хохотун-проныра. Правда, посолиднел, прибавил в теле, лицо несколько обрюзгло. Не ограничивал он себя в должности главнокомандующего, жил по-прежнему широко, задорно…

— Привет, Терак, — окликнул он задержанного. — Какого черта ты явился сюда?

— Сам знаешь, — буркнул Терак.

Джанло кивнул:

— Точно. Мне думается, что Альдур охотно повозился с твоей маленькой приятельницей. Как бишь ее имя? Сели, кажется?.. — Генерал рассмеялся. — Ну, Терак, я никогда не подозревал, что ты способен на такую глупость.

Задержанный плюнул ему в лицо, и леонтинец с размаху открытой ладонью ударил Терака по губам. Того отбросило к стене. Шлепнувшись о доски, он едва не потерял сознание и, словно тряпка, сполз на лежанку.

— Да, — покивал генерал. — Плевок — это все, что у тебя осталось.

Он вытер щеку мягким шелковым платком и швырнул его в угол камеры.

— Как же так, Терак? Ты бросился завоевывать мир, а никакого другого оружия, кроме слюны, не припас. Удивляюсь Альдуру — как он мог доверять подобному глупцу? Согласись, Терак, у тебя куцые мозги.

Он откинул свою красивую голову и вновь рассмеялся.

— Повелитель глупцов, вот кто ты есть! Какую выгоду ты ищешь, приняв сторону этих мужиков, заселивших Кларет? Их удел — работа, вот они и будут работать. Зачем морякам вся планета? Им нужно море, вот они и получат его. Все остальное их не касается. Ты считаешь их мудрыми? Напрасно. Никому из них не приходит в голову задать вопрос — способен ли простой рыбак завоевать половину планеты? Так что я должен поздравить тебя, Терак, — ты поставил не на ту карту. Вспомни хотя бы о наших с Альдуром планах, которые они так успешно воплощают в жизнь. Бодро уничтожают одну за другой собственные крепости. Знаешь как они стараются! Твои усилия пойдут прахом, они в них не нуждаются.

Терак на этот раз сумел подавить вспыхнувшую в груди ярость — ответил тихо, веско, глядя прямо в глаза Джанло. Тот никогда не выдерживал его прямого взгляда. Вот и сейчас отвернулся — принялся осматривать камеру, насвистывать что-то веселенькое…

— Хорошо говоришь, Джанло. Ты уже три года командуешь армией, а чего ты добился? Ты посмотри на армию, которой ты командуешь. У всех — у солдат, у офицеров — высокий боевой дух. Они хранят бдительность даже тогда, когда этого от них совсем не требуется. Они научились классно воевать, Джанло. Не знаю, как посмотрит на твою работу Альдур, когда высадится на планету. Такой ли уж легкой будет эта прогулка. Мы же с тобой очень хорошо знаем, с кем имеем дело. Стоит произойти хотя бы маленькой заминке с высадкой, ты знаешь, кого обвинят. Я не хочу сказать, что тебе в присутствии совета оторвут голову. Нет, тебя просто отодвинут в сторону. Начнешь качать права, тогда…

Он не договорил.

Наступила утомительная тишина. Неожиданно Джанло вскочил и направился к дверям. Леонтинец недоуменно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Терака, словно соображая — может, еще ему врезать? — потом поспешил за хозяином.

Что оставалось делать Тераку? Валяться на лежанке и проклинать себя за глупость. Этим он занимался в течение часа — прикидывал, сумел ли он достать Джанло. Главное — лишить его уверенности в том, что выполнение заранее намеченного плана принесет ему выгоду. Собственно, так оно и было. Имея дело с Альдуром, ни на что нельзя было полагаться — ни на заранее обговоренные условия, ни на решение совета, тем более на честное слово… Терак знал, куда ударить. Джанло и сам подумывал о подобном развитии событий. Хорошо, если первая десантная волна добьется решающих успехов. Если нет — то будущее Джанло сразу становилось зыбким, неопределенным.

Теперь, правда, эти соображения его, Терака, не касаются. Все-таки одну возможность он упустил — можно было попытаться вывести леонтинца из строя и, воспользовавшись его замешательством, вцепиться Джанло в глотку.

Сон подобрался к нему — насытил воображение ордой гнусных лудорских слизней. Терак проснулся в холодном поту. Потом вновь забылся, однако на этот раз его потревожил звук открываемой двери.

— Ты, выходи! — приказал мрачный тюремщик.

Почему он говорит шепотом? Что-то здесь не так. Все-таки Терак беспрекословно выполнил указание, вышел в коридор. В тусклом свете увидел фигуру, прятавшуюся за распахнутой дверью.

Карет!

— Почему ты не явилась на суд? — тоже шепотом, не скрывая ярости, спросил Терак.

— Я придумала кое-что получше, — ответила девушка. Она протянула ему бумагу. — Посмотри внимательно.

— Это же приказ об освобождении меня из-под стражи. Он к тому же подписан самим пристаном! Но как?..

— Правильно. Прежде всего я отправилась на поиски Перарнита, а он уже организовал эту бумагу.

— Но подпись пристана?!

— Нашего ли ума это дело. Он заявил, что у него есть заготовленные заранее распоряжения об освобождении некоторых важных мятежников, попавших в плен. Их незаконно подвергали пыткам. Ладно, пошли отсюда.

Терак испытывал большие сомнения — может, все, что с ним происходит, это сон? Он глянул на тюремщика, тот со скучным, по-прежнему насупленным видом смотрел в сторону, потом неожиданно зевнул. Терак словно проснулся.

— Джанло знает об этом приказе?

— Нет. Он ни с того ни с сего устроил праздник. Какая разница! — Она пожала плечами.

Терак обнял девушку за плечи, и они направились к выходу.

— Эй, малый, подожди! — окликнул его тюремщик. — Здесь есть кое-что из твоих вещей. Забирай и распишись. — Он протянул Тераку его меч, нож и зажигалку, которые были отобраны ранее. На прощанье Терак сунул ему двадцать кружков и предупредил, чтобы тот не потерял их. Тюремщик неожиданно развеселился и что-то промычал про себя. Терак уловил только упоминание об ослах, которые не умеют хранить деньги.

Спустя несколько минут Терак и Карет уже были на узкой улочке. Они направились в порт. Добравшись до аллеи, принялись целоваться.

— Я так испугалась, когда услышала, что тебя арестовали, — прошептала она и потерлась щекой о его щеку. Терак заметил, как повлажнели уголки ее глаз.

— Как же тебе удалось получить у Перарнита такую бумагу?

— Я ему все рассказала. Понимаешь, все!..

Глава 6

Терак сначала не понял — несколько секунд он стоял с ошалелым видом, потом наконец с трудом выговорил:

— Ты что, с ума сошла? Что, если это все мистификация и твой высокий сановник уже доложил обо всем Джанло? Ты же до порта не дойдешь, как тебя прикончит какой-нибудь наемный убийца!

— А ты для чего? Вон у тебя какой огромный меч! Помню, во время нашей первой встречи ты так хвалился им… Утверждал, что он дает тебе право…

— Ладно, шутки в сторону.

— Если шутки в сторону, то рассуди сам — могу ли я сробеть в такой момент, когда решается судьба Кларета. Я обязана была рискнуть. — Она явно чувствовала себя виноватой.

— Ладно, — махнул рукой Терак. — Что сделано, то сделано.

Тут он неожиданно всполошился, словно до него дошло.

— Но ведь пока ничего не сделано. Джанло пирует… Или я не прав?

— Да, пока все тихо. Пойдем со мной, и ты сам решишь, как поступить. Мы направляемся к Перарниту. Он распорядился привести тебя к нему сразу, как только тебя освободят.

— Не нравится мне это, — покрутил головой Терак. — А может, это ловушка? Может, власти Кларета имеют определенные виды на человека из Великой Тьмы?

— Сам увидишь, — ответила Карет.

Она привела его в маленький домик на берегу моря. Слабый свет едва сочился сквозь плотно задернутые занавески. Во дворе перед крыльцом горел факел — охрана встретила их сразу, как только они ступили во двор. Один из стражников неожиданно отсалютовал Карет, чем привел Терака в некоторое смущение, и провел на крыльцо. Дверь открыл один из рабов — тот самый приятель чужестранца, с которым они так близко сошлись во время перехода. Он указал им на дверь, Карет решительно распахнула ее. Гости вошли в комнату с низким потолком. Сам Перарнит лежал на шкуре каталаба. Девушка-рабыня массировала его обнаженное старческое тело, при этом втирала в кожу какую-то мазь.

Терак замер от неожиданности, увидев эти мощи, однако вопреки телесной слабости взгляд у старика был по-прежнему остр и вдумчив.

— Вижу, моя бумага помогла, — сухо сказал он, потом обратился к девушке: — Поставь им кресла и принеси графин вина.

Рабыня тут же исполнила приказание.

Он пожевал тонкими, бескровными губами и сказал:

— Теперь надо каким-то образом замаскировать твой побег. — Старик сел на постели. — Капитан Вар, как скоро вы могли бы поднять якорь?

— Сразу, как только найду фрахтовщика.

— Какая досада! И все равно следует попытаться.

Он задумался. Девушка между тем наполнила бокалы. Старик встрепенулся, поднял руку, пошевелил пальцами в воздухе.

— Ваш человек на «Ааооа»… Как его — Бозхдал. Ему известна ваша подпись? Да? Отлично. Напишите ему — чернила вон там, в углу. Балаз! — позвал он.

В комнату вошел раб.

— Балаз, ты намного выше, чем Терак, но, надеюсь, в темноте все сойдет с рук. Срочно нарядись в его одежду, спрячь свой меч за спину — он покажет тебе, как носят ножны. Немедленно отправляйся на «Ааооа», передашь эту записку Бозхдалу, а на словах скажи, что он должен как можно быстрее покинуть гавань. При этом вести себя тихо и в то же время привлечь внимание охраны. Пройдите где-нибудь по освещенному месту. Сам в это время прохаживайся по палубе — так, чтобы был заметен меч за спиной. К тому времени, когда Джанло проспится и ему доложат о бегстве Терака, вы уже должны быть вне пределов его досягаемости. Понятно?

Балаз кивнул. Терак, несколько смущаясь, скинул с себя рубашку и штаны, передал одежду рабу. Сам оделся в черную рясу, которую передал ему раб. Спустя несколько минут Карет закончила письмо, запечатала его и передала Балазу.

Когда раб ушел, Терак не выдержал, приблизился к старику и спросил:

— С какой целью, вы, высокопоставленное официальное лицо, помогаете беглецу и пирату?

— Сядь, Терак, — хладнокровно распорядился Перарнит. — В действительности все объясняется очень просто. Прежде всего, почему ты решил, что в своей проверке я ограничусь только командирами патрульных судов? Задумайся, парень! Разве это пустой вопрос — каким образом простой рыбак оказался способен завоевать половину планеты?

Терак вспомнил, что в подобном духе выразился и Джанло, когда посетил его в камере. Теперь многое становилось понятным…

— Пристан, — продолжил Перарнит, — как вам известно, стар и совершенно немощен. Скоро, очень скоро — к сожалению, мы не знаем когда — остро встанет вопрос о его преемнике. Абрит, ближайший родственник по мужской линии, лишился своих прав в тот самый момент, когда поднял мятеж против Фаригола. Он посмел оспаривать законный выбор островов. Учти, тем самым Абрит и своих потомков лишил права на престол.

Иногда случается, что человек с сильным характером, конкистадор, прославившийся на поле брани, сам берет в руки бразды правления. Как ты считаешь, когда будут назначены выборы нового пристана, мог бы Джанло выставить свою кандидатуру и обеспечить победу?

Старик говорил со все нараставшим воодушевлением. Терак поразился: откуда в таком хилом теле подобная страсть? Такая ясность мысли!..

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Бывает и так, что человек, отличившийся выдающимися дарованиями во время войны, оказывается беспомощным в мирной обстановке. Бывает и наоборот. Мы в Филенкепе много размышляли по поводу Джанло, его стремительная карьера тоже не случайна. Однако чем дальше, тем больше накапливались какие-то мелочи: непонятные распоряжения, приглашение пиратов, нанятых на деньги работорговцев… Одним словом, многое ставило нас в тупик. Так что мне пришлось лично отправиться в путь и на месте оценить ситуацию. Когда капитан Вар явилась ко мне и рассказала о вас — о том, что с вами связано, — я внезапно обнаружил, что все встало на свои места. — Он замолчал, поиграл бровями и опять, не дожидаясь ответа, заговорил: — Вот еще факт. Интересно, что никто не расспрашивал Джанло, откуда он родом, пока тот не совершил свой первый победоносный поход на Остеркеп. Город, все окружающие леса на острове были выжжены дотла, жители поголовно проданы в рабство. Джанло сумел отвертеться от этого зверства, свалил все на наемников, однако с той поры во всех документах стал указывать, что он родом с этого острова.

Карет шумно вздохнула — Терак догадался почему. Как и любой кларетец, она не могла вообразить, чтобы подобную жестокость можно было сотворить по отношению к собственному народу.

— Дальше — больше, — с прежней холодной последовательностью продолжил Перарнит. — Немалое удивление вызвал у нас и его давний «рейд», во время которого он освободил целый караван рабов, захваченных работорговцами в южном полушарии. То-то мы в правительстве диву давались — каким образом первоклассные вояки, среди которых было много прекрасно подготовленных офицеров, попали в плен к какой-то неумытой банде. Как они позволили надеть на себя кандалы? Люди подобного калибра — и вдруг рабы!..

Теперь стало понятно, откуда ноги растут. Согласно его приказам, эти так называемые «рабы» были объявлены «борцами за свободу». Часть из них была призвана в армию, большинство рассеялось по северному полушарию. Войск там теперь почти не осталось, гарнизоны ослабленные. Когда наступит срок, Джанло подаст сигнал и Альдур со своими подручными из Великой Тьмы обрушится на Кларет. Их корабли совершат посадку в заранее захваченных районах… Эта новость в первое мгновение лишила меня разума! Пока Кларет залечивает раны, нанесенные гражданской войной, кто-то очень умный решил овладеть планетой — я правильно понимаю ситуацию, Терак?

Тот кивнул. Потом неожиданно спросил:

— Мне вот что непонятно, как вы отваживаетесь доверять мне? — Он с трудом глотнул. — Мне! Человеку, который собственными руками подготовил этот план. Сварганил, так сказать, это варево…

— Не могу ответить точно. Капитан Вар, я думаю, тоже… Если отбросить в сторону эмоции, то ты ошибаешься, считая нас совсем дремучими. Конечно, о плане, разработанном Альдуром, мы не догадывались, но в высших сферах планет нашего сектора очень хорошо известно это имя. Человек, сбежавший от него, не имеет пути назад. И куда «назад»? В эту орду одичавших от беззакония, наглых выродков? Я внимательно приглядывался к тебе, Терак. Ответь, разве только жажда мести или — скажем аккуратно — желание быть рядом с капитаном Вар подтолкнуло тебя открыться ей?

— Да, вы угадали, — нахмурился Терак. — Здесь люди живут — плохо ли, хорошо, а там прозябают. Я, например, никогда не знал своей матери. Поверьте, и знать не хотел, потому что она должна была быть одной из этих грязных шлюх, которых там полным-полно…

Наступила тишина. Карет подсела поближе к Тераку — просто села рядом, у его плеча. Старик обратился к чужестранцу:

— Полагаю, Джанло знает, кто ты?

Терак кивнул.

— В таком случае он обязательно доложит Альдуру?

— Обязательно. Прекрасный шанс выслужиться!..

— Теперь хорошенько взвесь ответ — насчет твоего побега он тоже постарается доложить немедленно?

— Не думаю. Прежде всего он попытается отыскать меня, только потом… Иначе он вполне может лишиться головы. — Терак заметно повеселел. — Если прибавить то, о чем я предупредил его в камере…

— Что Альдур не простит ему малейшей неудачи и он, Джанло, первый кандидат на роль козла отпущения?..

— Да… У вас хорошие помощники, сэр.

— Стараемся, пират, стараемся. Значит, после того, как он узнает о твоем побеге, у него душа уйдет в пятки?

Старик опять не дождался ответа. Широко улыбнулся, почесал голое колено и с удовлетворением заключил:

— Ну что ж. Нам ничего другого не остается, как подождать, когда ему сообщат о твоем побеге — думаю, завтра в полдень все откроется. Естественно, он сразу организует погоню, постарается захватить «Ааооа». То-то он удивится, когда узнает, что тебя на борту не обнаружили!.. Ну, мы подготовимся к этому моменту…

В голове у Терака вспыхнула догадка. Лучше было бы, конечно, смолчать, но он все-таки решился спросить у старика:

— Вам нужен Альдур?

— Теперь мне понятно, почему именно тебе он поручил разработать план по захвату Кларета, — сухо ответил старик и, пожевав немощными, бескровными губами, в свою очередь поинтересовался: — Ну, и как?

— Может получиться, — решительно заявил он. — Джанло некуда будет деваться.

— Вот и ладушки. — Старик еще раз улыбнулся. — Мои ребята приготовили для вас вполне надежное убежище. Спокойной ночи.

Далее он повел себя в духе наделенного огромной властью человека — повернулся, улегся на ложе и приказал рабыне продолжить массаж. Терак, всегда высоко державший голову в присутствии самых грозных правителей, на этот раз вышел из комнаты на цыпочках. Жаль было тревожить покой старика.

* * *
Как всегда, самой трудной, изматывающей частью плана оказалось ожидание. Благо что рядом была Карет. Первый трезвый анализ своих действий они произвели утром, а до того… Об этой ночи Терак не мог вспоминать без улыбки.

Было хорошо. Обоим…

Неразборчивые голоса долетали в их комнату, совмещенную с входным холлом. Терак соскользнул с постели и, бесшумно приблизившись к двери, заглянул в щелку. С той стороны какой-то старший офицер пытался добиться у одного из рабов Перарнита разрешения пройти к его хозяину.

Спор был прерван появлением в приемной самого Перарнита. Он был в длинной ночной рубашке. Девушка-рабыня вслед выкатила кресло, на высокой спинке было устроено что-то подобное балдахину, почти скрывающему его лицо. Из отверстий вырывались струйки пара.

— Прошу простить, полковник, — сказал Перарнит, — что вынужден принимать вас в подобном затрапезном виде. Врачи прописали мне эту процедуру, так что я вынужден каждый час засовывать голову в этот колпак и проходить ингаляцию. Услышав ваш голос, я решил, что у вас дело, не терпящее отлагательства.

Терак, познакомившийся с приемами Перарнита на «Ааооа» и здесь, в только что освобожденном городе, не сомневался, что все это очередная уловка. Но зачем он устраивает представление?

— Сиар Перарнит, заключенный, которого следовало отправить в Филенкеп для передачи судебным властям, сегодня ночью бежал из-под стражи по поддельному распоряжению о его освобождении, — доложил офицер. — Генерал Джанло приказал мне немедленно сообщить вам об этом.

— Кто он, этот беглец? — скучноватым голосом поинтересовался Перарнит. — Государственный преступник? Мятежник из числа высокопоставленных?..

— Нет, он — чужестранец, явился из свободного пространства. Обвиняется в изнасиловании и убийстве.

— Какие меры принял генерал?

— Он приказал выслать на поимку преступника все патрульные суда. Есть свидетельства, что беглец ушел из порта на каком-то транспортнике, который снялся с якоря прошлой ночью.

— Послушайте, полковник, — с некоторым раздражением ответил хозяин. — Передайте генералу, что я удивляюсь, зачем он потревожил меня по такому пустяковому поводу. Тем более странно, что он решил задействовать все катера для поимки человека, который и так не уйдет от наказания. Рано или поздно он объявится в каком-нибудь порту… Напомните главнокомандующему, что сейчас идет война. Гражданская война!..

Офицер покраснел как вареный рак. Цвет лица стал подобен цвету униформы.

— Передайте ему, что меня не касаются дела такого сорта. В любом случае они относятся к ведению гражданских властей. Стоит ли тратить драгоценное время на поиск уголовника? Пусть генерал задумается над этим.

Терак едва сдержал смешок. Толковый старик! — ухмыльнулся он. Следует приложить все силы, чтобы узнать, кто он.

Утро они провели вместе с Перарнитом. Так уж получилось, что разговор зашел о Кларете, о его насущных проблемах, нерешенных вопросах, способах окончания гражданской войны. Терак, привыкший к абсолютной власти, которой он обладал в областях Великой Тьмы, с некоторым удивлением узнал, что власть пристана на Кларете не является самодержавной. Правитель в этом мире выбирался пожизненно с помощью опроса населения островов. Здесь были свои плюсы и минусы. С одной стороны, пристан мог без охраны ходить по улицам. У него не было привычных атрибутов верховной власти. С другой стороны, его возможности были ограничены законом, что в критических условиях могло пагубно сказаться на принятии решений.

Перарнит согласился, что такая опасность существует, но она, по его мнению, значительно меньше той, которая угрожает какому-нибудь государственному образованию, возглавляемому абсолютным монархом.

— Если нам удастся вывести из игры Альдура, — хитровато улыбнувшись, спросил он, — будет ли обеспечена безопасность Кларета?

— На все сто процентов! — решительно ответил Терак. — Без него все развалится.

— То-то и оно! — Старик поднял палец вверх. — А у нас что творится? Все, даже самые высокие чиновники и министры, — люди простые, зато все знают. Им известно даже то, как ты оказался в таверне у входа в космопорт и о чем беседовал с отпускниками из армии Джанло.

— Так это вы сидели в углу? — воскликнул Терак.

— И меня никто не узнал. Как ты понимаешь, это не совсем обычный поступок для высокопоставленного чиновника, но подобные выходы просто необходимы. Каждому солдату в армии известен генерал Джанло, а какой-нибудь министр может оказаться обыкновенным прохожим, ничем не приметным человеком. Даже сам пристан.

— Я заметил, что вас достаточно хорошо знают здесь.

— Не меня. Мои полномочия.

Он приказал девушке-рабыне одеть себя.

— Пора, — обратился он к гостям, — воспользоваться благоприятным моментом. Джанло сейчас в панике. У него вошло в привычку в полдень выходить на набережную и лично производить развод. На сегодня он назначил парад в честь моего прибытия. Потом у нас состоится закрытое совещание. Тебе придется отправиться со мной.

— Он меня сразу узнает!

— Накинешь капюшон. Оденешься так же, как и мои слуги. Кроме того, быть в моей компании безопасней всего.

Глава 7

Так и оказалось. Когда они вышли из дома, где остановился Перарнит, накрапывал легкий дождик. Через двадцать минут они добрались до места.

Толпа солдат, собравшихся у мола, и не подумала расступиться, когда Перарнит со свитой приблизился к ним. Однако трое рабов, не мешкая, принялись расталкивать людей, образуя проход. Один из офицеров решил было прикрикнуть на них, но, заметив позади хозяина, сразу прикусил язык. Забегали и другие командиры.

Тут же из двухэтажного, большого, хорошо сохранившегося здания, где размещался главный штаб, выскочили услужливые адъютанты и проводили Перарнита с сопровождающими его лицами в дом. Здесь они поднялись по широкой лестнице на второй этаж и вышли на балкон. За это время зычные сержанты успели построить собравшихся внизу солдат — их разделили на три отряда. Спустя минуту на балкон вышел Джанло со свитой. Один из его заместителей подошел к ограждению и гаркнул так, что внизу сразу наступила тишина. Наконец главнокомандующий шагнул вперед и отсалютовал солдатам, собравшимся на парад.

Прошло несколько мгновений, и вдруг площадь внизу взорвалась приветственными криками. Заиграл военный оркестр. Перарнит вышел вперед, присоединился к Джанло и помахал рукой. Генерал с некоторым изумлением глянул на него. Тот скромно объяснил:

— Они, по-видимому, узнали меня. Вот что странно, генерал, — почему вы, главнокомандующий, не узнали пристана Кларета?

— Кого? — не сразу разобрался Джанло.

— Я — Фаригол, — объяснил старик. — Эти люди, что выстроены внизу, узнали своего повелителя — выходит, они урожденные кларетцы. А их командир не узнал. Какой отсюда следует вывод?

Вид у Джанло был совершенно безумный. Он догадался — внезапно, с ошеломляющей ясностью! — что хитроумный план, задуманный в Великой Тьме, рухнул. Потом он выкрикнул имя Альдура и призвал верных ему людей защитить его. Внизу несколько офицеров с побелевшими лицами попытались было выхватить мечи, однако к каждому из них уже были приставлены люди, которые тут же разоружили их.

Джанло громко выругался, выхватил нож и бросился к пристану. В то же самое мгновение Терак успел откинуть капюшон. Он выхватил меч. Короткий взмах — и отрубленная рука Джанло упала на пол. Нож, звеня и подпрыгивая, покатился по плитам. Удар был настолько быстр, что на лезвии на осталось и пятнышка крови.

Генерал в изумлении глянул на отрубленную кисть, на потоком хлынувшую кровь. Затем его вдруг скрючило, и он в конвульсиях рухнул к ногам Терака — при этом пытался зажать культю левой рукой. Терак встал так, чтобы Джанло мог увидеть его.

— Ты? — изо всех сил закричал генерал. — Ты?! Все равно я обыграл тебя, Терак! Ха, говорят, ты сбежал? Ничего, далеко не уйдешь, как, впрочем, и твои новые дружки. Этой ночью я отправил сигнал Альдуру. Сразу, как тебя засадили за решетку…

Последние слова он выговорил уже на последнем издыхании. Неожиданно из его рта обильно полилась кровь.

Терак глянул на пристана — слышал ли он Джанло? По его помертвевшим губам стало ясно, что правитель все понял. В этот момент на балконе поднялся шум — офицеры, не посвященные в суть, попытались было немедленно арестовать убийцу главнокомандующего. Люди внизу, под балконом, тоже начали шуметь.

Пристан одним движением руки унял их всех, потом обратился к Тераку:

— Сколько времени потребуется Альдуру, чтобы добраться до границ Кларета?

— Это зависит от того, где находится флот. Если он уже вышел из своих баз и барражирует по границе Великой Тьмы, то… — Терак задумался. — На самом быстром корабле, какой мне удалось украсть, я добрался до Кларета за девять суток. Но я постоянно шел на форсаже, буквально угробил двигатель. Он будет двигаться не спеша, соблюдая все меры предосторожности. Думаю, за одиннадцать дней долетят.

— Одиннадцать дней! — воскликнул пристан. — Самый быстрый патрульный катер доберется до столицы не менее чем за девять суток. Оставить город на растерзание банды вооруженных убийц?! Скажи, какой первый пункт подвергнется атаке?

— Не буду скрывать, именно Филенкеп, — с горечью ответил Терак. — Одновременно будет высажен десант на самые важные в стратегическом отношении острова в северном полушарии. Они рассчитывают на внезапность и на предателей в армии, расплодившихся по воле Джанло. Те должны внести полную сумятицу в распоряжения главного штаба.

— Тогда наша первая задача заключается в том, чтобы переловить всех предателей. И вторая — со всей возможной прытью поспешить в северное полушарие. Общий план обороны будет разработан в пути. Господа офицеры, речь идет о спасении родины. Прошу проявить героизм!

* * *
Спустя три дня на самом быстром патрульном корабле они отправились в сторону столицы. Это время понадобилось, чтобы свернуть боевые действия, передислоцировать войска, посадить их на корабли и отправить на север в заранее согласованные точки, где можно было ждать высадки десанта. Все остальные важные пункты выжигались дотла, население перебиралось на соседние острова, вооружалось, так что на всем пути на север вдоль горизонта проплывали горящие леса, а вдали вставали густые столбы дыма. На катере царила деловая и тревожная обстановка. Терак замечал, как тот или иной офицер украдкой поглядывал на проплывающий по борту остров. Глаза его начинали блестеть — видно, родом он был из этих мест. Однако никто словом не обмолвился о том, что кипело на душе, — штаб работал дружно, споро.

Сначала пристан и все офицеры выслушали Терака, который постарался сообщить все, что ему было известно о планах пиратов, об их тактике, вооружении, о возможностях командира того или иного отряда. В первые дни все его высказывания кларетцы встречали с недоверием — не то чтобы они подозревали его в предательстве, просто все услышанное не умещалось в сознании. Напасть на целую планету? Как это может прийти в голову? Терак терпеливо объяснял им, что пора забыть об имперских временах, о традициях, о неписаной табели о рангах, в которой было издавна зафиксировано, кому на кого можно было нападать, а кого и пальчиком касаться было нельзя.

Постепенно — очень быстро! — по мере допросов схваченных агентов до них начала доходить серьезность положения. Тогда начались споры. Каждый приказ Терака, который оказался как бы правой рукой пристана, обсуждался. «Вы не можете, — доказывал какой-нибудь офицер, — оставить этот участок без прикрытия!» Чаще всего, к удивлению Фаригола, Терак находил время объяснить свой замысел. Реже просто приказывал исполнять, ссылаясь при этом на пристана.

Между тем Фаригол все внимательнее приглядывался к молодому человеку. Более всего его удивляло, что в конце концов он нашел общий язык не только со штабом, но и с командирами соединений, которые обычно недолюбливают штабных, а уж чужаков особенно.

Напряжение последних дней заметно отразилось на состоянии здоровья пристана, однако он приказал не обращать на него никакого внимания. Существование планеты, заявил он, куда важнее одной человеческой жизни. Народ Кларета должен знать, что их правитель вместе со своими генералами работает над планами обороны, — это имеет очень большое моральное значение. Правда, теперь он подолгу не вылезал из своего кресла — держал голову под балдахином, откуда выходили струйки пара. Рабыня не отходила от него.

Замысел плана обороны основывался на идее об обязательном приземлении кораблей захватчиков.

— Нам необходимо заставить их посадить звездолеты! — все время повторял Терак. — Если Альдур что-то заподозрит, он произведет атаку из космоса. Мы ничего не сможем противопоставить бомбардировке. Если же их корабли приземлятся, мы сможем достойно ответить.

У этого плана было много противников. Доводы у них были весомые: «Как мы сможем скрыть перемещение такого количества войск, пусть даже патрульные катера почти в полном составе остались в южном полушарии?» Или вот еще слабое место: «Как поведут себя мятежники, когда обнаружат, что наши главные силы отошли?» Терак доказывал, что в дислокации армии не должно быть никаких видимых изменений. С этой целью патрульные катера должны по-прежнему нести обычную вахту, а оставшиеся слабые силы обязаны создать видимость активности на главном театре военных действий.

Каждая, даже самая кратковременная задержка приводила его в ярость, однако здесь ничего нельзя было поделать. То катер тормозил, чтобы принять на борт офицера связи, то на него пыталась попасть делегация с ближайших островов. На четвертый день пристан не выдержал и поговорил с Тераком — убедил его не тратить понапрасну душевные силы. Тем более не следует даже в мягкой форме подгонять команду. Если отдал приказ, требуй его выполнения, а так ни то ни се. Кларетцы — народ упрямый, даже, если сказать откровенно, немного вздорный, хотя обычно они этого не показывают. Им обязательно надо поворчать, обсудить, обругать начальника. С этим тоже надо считаться.

— Послушай, — неожиданно пристан перевел разговор на другую тему, — ты заметил, что наши имена в основном состоят из коротких и взрывных звуков. Долгие гласные у нас не прижились. Откуда твои предки, Терак?

Тот пожал плечами:

— Те люди, которые оседают в Великой Тьме, теряют всякие связи с прежней родиной.

— Терак, — задумчиво произнес Фаригол, потом повторил: — Те-рак. Кла-рет… Судя по всему, ты мог бы найти своих предков именно здесь, на Кларете.

Терак удивленно глянул на старика, тот, заметив, что девушка-рабыня машет ему рукой, направился в свою каюту.

* * *
Интерес к своим предкам Терак после короткого размышления связал с состоянием здоровья старика. Если с ним что случится — это будет настоящая катастрофа для планеты.

На девятый день флот добрался до Филенкепа. Теперь план обороны острова и всего Кларета был разработан до мельчайших подробностей. Оставалось только пустить его в дело.

Как только корабли начали бросать якоря, в город побежали офицеры связи. Именно побежали — все испытывали такое возбуждение, что любое приказание исполнялось рысью. Город был немедленно оповещен о предстоящем нападении.

«Постоим за честь Кларета. Никогда не будем рабами! Всем оставаться на своих местах. Дети должны покинуть город. Проводится запись добровольцев».

Двух дней хватило, чтобы разместить войска в соседних лесах, замаскировать их, скрыть всякие следы присутствия на острове крупных армейских подразделений.

Наступило тревожное ожидание. Делать было нечего — оставалось только ждать. Все отставшие суда, транспортники, рыбацкие шхуны и лодки были спрятаны на ближайших островах. Терак между тем не жалел времени, чтобы улучшить связь и организацию управления войсками.

Так прошел десятый день. Напряжение возрастало. Миновал и одиннадцатый… Враг не появился.

— Если бы я только мог знать, — сокрушался Терак, — что они будут подползать к планете с такой осторожностью, мы могли подбросить к столице еще пять-шесть тысяч солдат. Добавить с полсотни кораблей…

Он стоял на палубе, рядом находилась Карет.

— Уже поздно, — ответила Карет. — Мы не имеем права дать им возможность понять, что их карты раскрыты.

— Конечно, — кивнул Терак.

Глава 8

Наконец они появились.

Тераку приходилось принимать участие в пиратских набегах, хотя в последнее время космические разбойники редко прибегали к таким рейдам. Все равно Тераку было хорошо известно, какой ужас испытывают местные жители, когда над их головами внезапно появляются несколько огромных боевых кораблей. Резво касаются земли… Распахиваются люки, оттуда вылетают отряды хорошо вооруженных безжалостных убийц. Вся акция занимает несколько часов — обычно с ранних утренних сумерек до полудня. В трюмы загоняют пленных, свозят добычу. Люки захлопываются, и стрелообразные звездные корабли стартуют в небо.

Случалось ему участвовать и в кратковременной оккупации той или иной территории на подвергшейся нападению планете. В таких набегах принимают участие до десятка кораблей. Тогда грабят все подчистую, угоняют в рабство все население, исключая разве что немощных стариков.

На этот раз на Кларет обрушилась армада из ста боевых кораблей. Это была только первая волна нашествия.

Вот что мучило Терака в те минуты, когда небо запестрело от обилия космических средств нападения — где находится Альдур? Это был очень важный вопрос. С одной стороны, ему как верховному главнокомандующему удобнее всего было руководить нападением с орбиты. Зная его осторожность, это решение напрашивалось само собой. С другой — насколько Терак знал своего бывшего хозяина, подобная операция и у самих пиратов должна вызывать смущение и робость. Такие масштабы им до сих пор не снились!.. Поэтому, если Альдур уверен в Джанло и не заметил никаких подозрительных перемещений войск на поверхности планеты, он для поднятия духа своих солдат сам пойдет в первой атакующей волне. Исходя из этих соображений Терак отдал приказ как можно быстрее захватить языка.

Между тем исполинские красавцы рушились с неба один за другим. Когда их опоры касались земли, раскаленные корпуса еще пламенели малиновым светом. Они садились вдоль побережья, на городские площади, среди окрестных лесов, которые тут же вспыхивали от нестерпимого жара. Ни лесные пожары, ни горячие створки люков не могли остановить рвущихся в бой бандитов, которым не терпелось обрушиться на «ничего не подозревающие» города и веси. Они выскакивали из ракет, прорывались сквозь огонь. Не встретив никакого отпора в космосе, пираты забыли об осторожности — да и что могла противопоставить такой армаде планета рыбаков и торговцев?..

Население вело себя превосходно. Их выдержке можно было позавидовать. Все было готово к контратаке, однако, как и было предусмотрено планом, Терак дал время пиратам разгрузиться, почувствовать, что поставленная ими цель достигнута. К ночи, спустя десять часов после начала высадки, под контроль Альдура перешли все стратегически важные острова, большие города — одним словом, все северное полушарие от Филенкепа до экватора.

Штаб, расположенный на одном из больших патрульных катеров, трудился неустанно — посыльные сновали туда и обратно. Постепенно картина прояснялась. Как ни велико было преимущество нападавшей стороны в вооружениях, все-таки оккупация большей части планеты была фикцией. Слишком малочисленной была их армия по сравнению с почти миллиардным населением Кларета. До той поры, пока солдаты Альдура были сведены в крупные части — полки и бригады, они представляли реальную опасность. Однако постепенно отряды дробились, направлялись во все более удаленные населенные пункты. Пираты невольно теряли бдительность. Как всегда, они хороши были в бою, но не в качестве регулярной и — главное — дисциплинированной армии. Как только боевой запал угас, они, несмотря на строжайший приказ Альдура повременить с грабежами, принялись за привычное дело. Так и получилось, что подкрепления к тем точкам на планете, где велись ожесточенные бои, начали поступать с большой задержкой. Потом связь у пиратов начала постоянно обрываться именно в тот момент, когда с приходом темноты сражение стало набирать силу.

По-видимому, командование пиратов не придало серьезного значения этим редким очагам сопротивления, которые, как они думали, рано или поздно должны быть подавлены. Это подтвердил и один из рабов пристана, который был оставлен в Филенкепе в качестве тайного наблюдателя.

— Все идет, как ты и рассчитывал, Терак. — Откозыряв своему хозяину, раб тем не менее обратился к уже формально утвержденному главнокомандующему. — Пираты решили в первую женочь взять все, что им мог предоставить ночной Филенкеп. Грабежи еще не перешли в насилия, их кое-как сдерживают свои же патрули, но и те и другие хватают все, что приглянулось…

— Где Альдур? — решительно спросил Терак.

— Никто не знает, но в полдень вокруг космопорта началась какая-то подозрительная суета. Там понатыкано часовых, как нигде в городе. Эти, по крайней мере, пока еще трезвые. Вот еще свидетельство — где-то после полудня на космодроме совершил посадку единственный корабль, его сразу окружила многочисленная охрана, однако кое-кто из обслуживающего персонала заметил, что из звездолета вышел только один человек и сразу был доставлен в правительственное здание. Скорее всего, это Альдур, больше некому. Как ты считаешь?..

Терак помрачнел, потом кивнул:

— Это на него похоже. При всей своей осторожности он не смог совладать с тщеславием. Не смог отказать себе в удовольствии провести первую ночь в покоях пристана, на королевской постели.

Он немного помолчал, глянул вверх на яркие звезды — ночь выдалась безоблачная, тихая. Все ждали, когда же он продолжит, когда отдаст приказ. Даже пристан…

Неожиданно Терак спросил:

— Как считаешь, Балаз, плод созрел?

— Как сирианская слива, — ответил тот. — Только ждет сборщика…

Все вокруг замерли. Терак уже было совсем собрался махнуть рукой сигнальщику, который стоял на корме с фонарем, потом неожиданно отрицательно покачал головой и вздохнул.

— Нет, рано. Сколько еще люди могут выдержать?

Базал пожал плечами:

— До полуночи их еще можно будет сдерживать. Сколько потом, не знаю. Тем более что многим известно, что я отправился за получением приказа. Чем дольше будем тянуть, тем больше опасность, что враги что-то учуют. Одно неосторожное слово…

— Еще час, — жестко сказал Терак. — Еще час длиной в вечность.

Казалось, этот срок никогда не кончится. Наконец Терак поднял руку и махнул.

В ту же секунду матрос на корме дал условный сигнал. Долгожданный светлячок побежал по кораблям флотилии, обогнул остров и на последнем корабле, откуда открывалась темная ширь океана, мигнул напоследок и полетел на соседний остров. В течение тридцати минут — этот срок был проверен заранее — сигнал облетел северное полушарие планеты.

На палубы десантных кораблей высыпали тяжеловооруженные воины с самострелами в руках. Весь флот двинулся к назначенным каждому отряду островам. На суше действовали партизанские отряды. Первой и самой главной целью были корабли захватчиков. Кларетцы бесшумно снимали часовых. Вскоре на штабной корабль стали приходить донесения, из которых следовало, что все звездолеты были взяты в кольцо — этому особенно помогло то обстоятельство, что корабли садились в разных точках.

Тот звездолет, на котором Альдур предположительно спустился на планету, размещался на территории космопорта. Его можно было видеть из правительственного здания, так что была надежда, что Альдур, вместо того чтобы спешно покинуть Кларет, попытается взять ситуацию под свой контроль.

Ах, если бы он рискнул остаться! Терак боялся сглазить и старался не думать о таком развитии событий. Это была бы слишком большая удача!

Он подошел к пристану и доложил:

— Через час мы можем двигаться в сторону Филенкепа. Через два, думаю, все будет кончено и вы вернетесь в свою резиденцию, сиар Фаригол. Надеюсь на скорую победу — моя планета в состоянии добиться этого.

— Удачи тебе, Терак! — шагнула к нему Карет. — Я хочу быть рядом с тобой. Это тоже моя планета, кому, как не мне, сражаться за нее.

— Так и будет, — ответил Терак и обнял девушку. Затем махнул рукой людям, перелез через борт и прыгнул.

Впереди армии двигались тайные посланники — они стучали в нужные двери и шептали тем, кто так долго ждал команды.

Город восстал в течение нескольких минут — так расправляет крылья хищная птица. Так могучая рука срывает созревший плод. Так опускается топор палача на шею преступника…

Скрывавшиеся воины и прятавшиеся в засаде отряды сразу взялись за дело. Началась охота на чужеземцев. В тавернах и кабаках последние рюмки, подносимые пиратам, оказывались наполненными ядом. Официанты перерезали горла непрошеным гостям. На улицах их тоже убивали без жалости. Вот когда сказалась малочисленность армии вторжения. Все происходило очень быстро, и уже через несколько часов Альдуру уже было некем управлять. Армии как таковой не существовало. Правда, сам он еще вряд ли догадывался об этом.

Пиратов убивали в постелях, в нужниках, в служебных помещениях. Семьи, чьи дома захватчики реквизировали, врывались в жилища — стоит ли говорить об участи схваченных врасплох бандитов? Там, где ворваться в строение не удавалось, дома безжалостно предавались огню.

Казалось, некоторым пиратам удастся уйти от расправы. Среди них тоже было достаточно наблюдательных и умных людей, которые, еще заранее учуяв что-то неладное, пытались поднять тревогу, организовать оборону. Было слишком поздно — все ключевые пункты люди Терака уже успели взять под контроль.

Одного за другим поражая врагов, Терак с обнаженным мечом прорывался к правительственному зданию. Его жаждущую мести душу тешили изумленные взгляды, которые погибавшие под его ударами пираты бросали на него.

Пусть и Альдур взглянет на него! Пусть последний свет, который он увидит перед смертью, будет блеск клинка мстителя!..

Он допытывался у врагов, кое-кому обещал сохранить жизнь, если они скажут, где прячется Альдур. Они не могли ответить — они не знали, и Терак верил. Перед смертью не лгут.

Он отдал приказ, чтобы все его люди искали Альдура, — не мог же он пройти через стены. Наконец предварительные сведения подтвердились — предводитель пиратов в городе, точнее в правительственном здании, расположенном у космопорта. Тот пират, который сообщил эту новость, взмолился, увидев перед собой Терака:

— Не убивай, будь милосерден. Ведь ты давно знаешь меня.

— Ладно, жизнь тебе я оставлю. Как-никак, ты помог нам. Но за то, что созывал своих дружков, за то, что грабил беззащитных, издевался над слабыми, тянул загребущие руки к тому, что тебе не принадлежит, ты должен быть наказан.

В воздухе сверкнуло лезвие, и отрубленная кисть упала на пол. Пират тут же попытался унять обильно хлынувшую кровь.

— Держи крепче! — посоветовал ему Терак. — Иначе вся кровь вытечет.

Затем он приказал своему заместителю:

— Здание окружить. Чтобы ни одна тварь из него не выскользнула… Сделать все тихо и быстро.

К его удивлению, в этом районе все еще было спокойно. Очевидно, разворачивающаяся битва еще не добралась до этих кварталов. Тот небольшой отряд, который с самого начала окружил здание и отрезал его от окружающих домов, был очень малочислен. Его командир обрисовал Тераку обстановку:

— Здание практически не укреплено, однако взять его будет очень трудно.

Некоторое время Терак совещался с людьми, знающими расположение внутренних помещений здания. Один из них предложил поджечь его.

— Ни в коем случае. Здесь скрывается тот, чье горло я просто обязан перерезать, — это первое. Второе: в подвалах много заключенных, а также женщин, которых Альдур набрал, чтобы поразвлечь своих офицеров.

Что представляют из себя подобные развлечения, все присутствующие догадывались. Просто догадывались, а Терак знал.

Сели! О Сели, любимая!..

Он отогнал воспоминания, отдал приказ, и группа разведчиков вбежала в приемный холл. Скоро один из них вернулся и доложил, что он пуст. Никакой охраны.

«Альдур!» — прошептал Терак и во главе отряда вбежал в просторный приемный зал.

Следующую дверь он с размаху вышиб. В это мгновение раздался выстрел, что-то ударило в левое плечо. Руку словно огнем обожгло, Терак упал на пол. Впереди послышались чьи-то убегающие шаги. Терак, преодолевая слабость, поднялся, бросился в ту сторону. Не хватало еще нарваться на Альдура! Что он, однорукий, сможет сделать с ним?

Отступать было поздно — несколькими прыжками он догнал убегавшего. Тот обернулся — глаза его расширились от ужаса, однако Терак успел зажать ему рот.

— Только крикни — и… — Он показал лезвие меча. Оно было все в крови. Убегавший согласно закивал.

— Где Альдур?

Человек, по-видимому, никак не мог прийти в себя от ужаса. Увидеть здесь, на Кларете, Терака, живого и невредимого? Это был конец… Он еле вымолвил:

— В ап-парт-таментах, принадлежавших пристану…

— Они и сейчас принадлежат ему, — не удержался Терак. — Пора вернуть их законному владельцу. Веди…

Пират попытался было возразить, но Терак с такой силой ударил его, что тот сразу засеменил по коридору. Кларетцы следовали за своим командиром, но держались в отдалении, по пути проверяли помещения. Оттуда время от времени выволакивали прятавшихся бандитов. Когда Терак ворвался в ту часть здания, где размещался пристан, с ним оставалась только небольшая горстка соратников.

Прежде всего они попали в огромный зал. Здесь за столами пировали ближайшие подручные Альдура. Кое-кто спал в креслах и на диванах. Те, кто покрепче, пили вино. Нашлись и такие, кто взахлеб обсуждали открывшиеся возможности ограбления планеты. Кларетцы схватились с пьяной охраной. Терак бросился вперед, пробежал по столу и, зарубив стоявших у дверей стражников, ворвался в спальню.

Он оказался прав! Альдур расположился на широкой постели пристана. Подобное ложе было как раз в его вкусе. Наконец он лицом к лицу встретился со своим врагом. Тот пробормотал что-то во сне, открыл глаза. Рядом с ним лежала женщина. Увидев Терака, она вскрикнула и попыталась спрятаться под подушки.

Терак вскочил на постель, взмахнул мечом. Свист рассекающего воздух клинка окончательно привел в чувство Альдура. В это время шлюха, не сумев спрятаться под подушками, принялась визжать. Терак невольно бросил взгляд в ее сторону. Куда ей до Сели. Шлюха, она и есть шлюха!..

В этот момент его вновь кольнуло воспоминание, перед глазами поплыла картина, как этот боров обнимает Сели…

Он неожиданно успокоился, холодно глянул на Альдура. Тот только и смог вымолвить:

— Терак?..

— Он самый! Узнал, скот? Ты отнял у меня самое дорогое, что было в жизни. Более того, ты решил унизить меня — подбросил ее тело в мой дом. Что ж, ты всегда уважал только силу — теперь ты на своей шкуре узнаешь, что это такое, когда кровь начнет хлестать через горло. Но сначала ты осознаешь, что такое душевные муки.

Альдур медлил, и Терак одной рукой вытащил его из постели и швырнул к окну.

— Сам не желаешь идти — доставим силой, — сквозь зубы проговорил он.

Вдали на космодроме был виден стрелообразный боевой звездолет, доставивший на Кларет главаря пиратов. Облитый горючей жидкостью, он полыхал как факел. В отсвете пламени были видны мечущиеся фигурки людей.

Альдур затаил дыхание.

— Смотри и мотай на ус! — сказал Терак. — Ты мне был кое-что должен, так что мне пришлось самому прийти и взять должок.

В этот момент в спальню ворвались кларетцы, успевшие разделаться с подручными Альдура.

— Дайте этой падали меч! — приказал Терак.

Они повиновались — три клинка рукоятями вперед были протянуты Альдуру, однако тот отрицательно покачал головой, потом неожиданно схватился за виски, пошатнулся и рухнул на пол.

Только на какое-то мгновение Терак испытал приступ разочарования. После всех недель, что он провел на Кларете, после всего случившегося желание отомстить этому негодяю казалось нестерпимо мелким по сравнению с огромной радостью от победы, которую испытывали жители планеты. Пусть его судят — для Альдура это будет еще более ужасное наказание, чем смерть, ведь он никогда не признавал над собой власти установленных людьми законов. Он сунул меч в ножны, в следующую секунду почувствовал, как закружилась у него голова.

В этот момент до него долетел знакомый женский голос. Его разыскивали? Кто бы это мог быть, с трудом одолевая приступ слабости, подумал он. Тут же с радостью ответил себе — это же. Карет!

Она громко требовала ответа:

— Терак? Терак здесь?.. Вы не видели Терака?

Неожиданно она появилась в дверях спальни.

— Карет, — откликнулся мужчина. — Ты с ума сошла? Почему ты здесь? Это опасно!..

Увидев его, девушка заулыбалась.

— Все кончено, Терак. Кларет наш.

Неожиданно она склонилась перед ним в глубоком поклоне — настолько глубоком, что ее чудесные рыжие локоны коснулись пола.

— Что это значит? — изумился Терак.

Девушка выпрямилась.

— Кларет теперь твой, Терак. Я горжусь тем, что первой поздравила тебя и склонилась в поклоне. Фаригол мертв. Напряжение последних дней оказалось ему не по силам. Он скончался с улыбкой на устах — в последние минуты жизни до него дошла весть, что захватчики разгромлены. Филенкеп наш. Перед смертью он назвал имя своего преемника. Он назвал твое имя. Армия поголовно за тебя, Терак, да и острова вряд ли станут возражать.

— Как это может быть?

— Все по закону. Если на момент выборов нового пристана в живых не осталось ни одного претендента, имеющего право на трон по семейной линии, определяющей является воля последнего правителя. Все присутствующие — а их было много, очень много! — одобрили его последнее решение. Ты должен выполнить его приказ, Терак. Ты должен научиться править тем, что досталось тебе по праву. Ты победил.

Солдаты и офицеры, набившиеся в зал и в спальню громко закричали. Кто-то приветственно засвистел, и следом в помещениях прогремело: «Слава Тераку!»

Терак закрыл глаза — в то же мгновение в памяти раздался голос старого Фаригола: «Тебе следует поискать предков на Кларете…»

— Я принимаю дар мудрого пристана, — ответил он, и новая буря выкриков раздалась в зале. Шум выкатился на улицы, покатился по городу. Через окно было видно, как в толпе появились знамена Кларета — люди принялись размахивать ими.

— Но при одном условии! — неожиданно добавил Терак.

В наступившей тишине он ясно высказал свое пожелание:

— Если при этом мне будет отдана и рука Карет!

В последовавшей тишине стал слышен рокот океана — волны с размаху били в скалистый берег. Они как бы выражали свое согласие, так же, впрочем, как и глаза девушки.

А затем раздались приветственные крики!

Распутница с Аргуса

Глава 1

Дождливая выдалась ночка, глухая. Горько и жалобно, словно брошенное дитя, завывал ветер в лесу, потом неожиданно зверел, принимался выть, ломать и раскачивать деревья. Те отчаянно скрипели и трещали. Дождь все сыпал и сыпал — то мелкий, сеющий, то вдруг крупный, накатистый. Капли шлепались о голую землю, прибивали жесткую, хилую траву на лугах, разгуливали по проселкам, при этом их дробный перестук напоминал пляску дьяволов, выскочивших на волю и разгулявшихся под дырявым низким небом. Люди шли вперед наперекор непогоде, не обращая внимания на ледяной дождь. Все вперед и вперед — к черному замку. Здесь уже собралась толпа горожан и механиков, а также крестьян из ближайших деревень. Руки у всех были огрубелые, привыкшие к тяжелой работе. Были в толпе и женщины, измученные заботами и домашними трудами, — все как на подбор с черными глазами.

На башнях замка были вывешены знамена. Тяжелые, расшитые золотом полотнища намокли и только время от времени, при самых резких порывах ветра, начинали шевелиться и слегка разворачиваться. Выставили их на черном замке по случаю прибытия короля.

На колокольне редко и звучно били в колокол.

Дождь и ветер обрушивались также на одинокий вертолет, летевший в сторону замка. По окнам кабины струилась вода, двигатель работал в полную силу, сам аппарат время от времени подрагивал и кренился под напором обильных струй, льющихся с неба. Местные жители при виде этой машины вряд ли признали глыбу металла за дело человеческих рук. Здесь таких никогда не видывали. Вертолет был доставлен сюда из дальних миров, расположенных за Приграничьем, — из тех мест, куда веками ссылали мутантов. Там тысячелетиями копилась ненависть, там «выродкам» — так называли тех, кто обладал способностью читать на расстоянии чужие мысли, — удалось сохранить накопленные за десять тысяч лет существования империи знания. То, что оказалось забыто, они открыли вновь. Для них смутное время, наступившее после развала единого государства, не было сплошной, беспросветной ночью.

Человек, сидевший на месте пилота, с необыкновенной деликатностью держался за штурвал — он относился к машине как к живому существу. Казалось, стоит причинить ей боль, и вращающиеся лопасти от обиды оторвутся и разлетятся на несколько миль вокруг. Лоб у пилота был высокий, губы чувственные. Руки сухие, с длинными узловатыми пальцами. Ничем не примечательный мужчина, если не считать голоса. Удивительно приятный, бархатистый баритон…

Он чуть повернул голову и скосил взгляд за спину.

— Хороша ночка, правда, Шарла?

В кабине находилось еще два человека, разместившихся позади пилота на сиденье, которое не предназначалось для людей — лавка была без спинки, жесткая, куда более широкая, чем требовалось. Там сидела плотно укутавшаяся в длиннополый плащ девушка — она старалась забиться как можно глубже в овальное пространство за лавкой, а рядом с ней находился мужчина. Услышав свое имя, девушка откликнулась:

— Ландор, нам еще долго лететь?

Голос ее легко одолел звук работающего мотора.

Ландор рискнул оторвать взгляд от приборов и непроглядной хмари впереди — глянул на указатель маршрута и, наклонившись в сторону девушки, ответил:

— Около десяти минут…

Третий пассажир что-то недовольно буркнул, потом высказался яснее:

— Поверьте, сиар Ландор, это настоящая пляска ведьм.

Ландор, не оборачиваясь, рассмеялся — даже за окно не глянул. Только сказал:

— Да вы поэт, Ордовик!

— Какой я поэт! Ни в коем случае… — возразил тот. Он посмотрел в окно, потом глянул на бледную, притихшую Шарлу. — Я всего-навсего простой воин, привыкший более обращаться с мечом и копьем, чем с пером.

Он невольно положил руки на набалдашник рукояти клинка, упертого в пол и стоявшего почти вертикально. В этот момент машину крепко встряхнуло, и меч зазвенел в ножнах. Ордовик чуть вытащил блеснувшую в свете приборных огней сталь. В глазах Шарлы появился испуг.

— Вам холодно, госпожа? — спросил Ордовик. — Возьмите мою накидку?

Шарла остановила его:

— Не надо, Ордовик. Осталось совсем немного. Мне бы не хотелось, чтобы ты за это время совсем окоченел. В замке, должно быть, тепло…

Ландор многозначительно отозвался:

— Да, Шарла, там нас наверняка ждет теплая встреча. В замке всего можно ждать… Ордовик, я, в отличие от тебя, не воин. Со своим мечом я расстался еще в молодости, так что держи ухо востро.

Ордовик распрямил плечи — под накидкой блеснули латы.

— Мне двадцать восемь лет, — откликнулся он, — и я силен как танисский бык.

Шарла бросила на него мимолетный взгляд и тут же отвернулась.

Толпа перед замком медленно таяла. Многие явились к замку с заходом солнца, а теперь уже была почти полночь. Все им порядком надоело — холод, пронизывающий ветер, дождь. Знамена то снимали, то вывешивали снова — собравшиеся у замка жители начинали тогда выкрикивать здравицы в честь Андалвара с Аргуса, а правитель все не ехал и не ехал.

В стороне на обнаженной скалистой плите стоял мальчик лет семи и скрюченная старуха, которой едва было за шестьдесят. На этом скатившемся в тьму варварства мире старели быстро. Мальчик неожиданно зевнул и нечаянно толкнул старуху. Та качнулась в сторону расположившихся на плите мужчин — они придержали ее. С их кожаных курток струями полилась вода.

Старая женщина вдруг закрыла глаза, сцепила пальцы, подняла руки до уровня груди и прошептала:

— Ронейл.

— Здесь я, бабушка, — откликнулся внук и обнял старуху за плечи.

— Ронейл, я вижу дурные дни, — прошептала старуха. Голос ее был подобен шороху сухих листьев, перебираемых ветерком. — Ронейл, ты здесь? Мне жаль тебя, внучек, — Аргус ждет дьявольская пора.

Один из мужчин, стоявших поблизости, повернулся к ним. С его бороды посыпались капли воды. В свете факелов, пылающих на стенах замка, борода заиграла отблесками, словно по густым курчавым завиткам раскатили россыпь бриллиантов. Он наклонился пониже и удивленно спросил у мальчика:

— О чем это она?

Паренек ответил с беззаботностью молодости:

— Бабушка-то? Что-то, наверное, привиделось… Она у нас пророчица.

Во взгляде мужика появилась заинтересованность. Теперь он склонился к старухе, прислушался, что она там бормочет. Соседи тоже придвинулись.

— Ронейл, Ронейл, где ты?

— Здесь, бабушка, — ответил мальчик. Он крепко взял ее под руку.

— Ронейл, Аргус ждут плохие времена. Вижу, вижу… Черная ведьма задумала поработить нас. Она хочет, чтобы мы забыли о временах империи. Солдаты подкуплены… Люди стонут… Империя становится подобна дымку над костром…

— Вот те на! — прошептал кто-то в толпе. — Черная ведьма! Андра!.. Вот в ком зло для Аргуса.

— Тс-с-с!.. — предупредил его мужчина, стоявший за спиной. — Здесь много чужаков.

— Вижу очищение огнем и наказание кнутом… — тем временем продолжала вещать старуха. — Раны и возмущение знатных… Грядет, грядет Долгая Ночь, но вижу свет… Время черной ведьмы пройдет, зло сгинет… Все забудут о черных днях Аргуса.

Издали донесся непонятный жужжащий звук, прорезавший шум бури. Он нарастал… Старуха подняла веки и невидящими глазами уставилась на замок.

Жужжание усиливалось. Где-то в ночи кружило гигантское насекомое. Теперь даже глуховатые на уши могли слышать это дребезжащее тарахтенье. Сердца начали подрагивать в такт небесному шуму. Люди, собравшиеся возле замка, принялись вглядываться в темное, забитое клочьями облаков небо.

Внезапно в вышине вспыхнул свет, более яркий, чем редкие проблески лун Аргуса, то и дело промелькивающие в разрывах туч. Было их числом девять, и многие, опустившиеся до дикости, почитали их за богов или, вернее, за единого, многоглазого господа, с жалостью и гневом взирающего на скудную, беднеющую на глазах землю. Образованным людям было понятно, что подобный взгляд на спутники планеты не более чем языческое заблуждение — всем было известно, что бог — это светило, которое одаривает Аргус неземным светом. Между тем огоньки, родившись в небе, устремились к земле. Наконец стали заметны формы этого диковинного дьявольского создания. Точно, гигантское насекомое!..

— Дьявол! — кто-то робкий закричал в толпе. От этого крика кровь застыла в жилах, но в следующее мгновение толпа сообразила, что пора спасаться бегством. Народ хлынул было от замка, однако какой-то исполинского роста бородач остановил начавшуюся панику.

— Никакой это не дьявол! — что было мочи заорал он. — Какой дьявол осмелится приблизиться к королевскому замку? Это просто машина, летающая машина. Мне доводилось встречать такие во время путешествий, но я никогда не мог подумать, что встречусь с ними на Аргусе.

Это объяснение полетело из уст в уста. Народ начал возвращаться на прежнее место. Постепенно огоньки полностью очертили диковинный аппарат, который, покачиваясь и вращая лопастями, устремился к свободной площадке. Звук работающего мотора был подобен барабанному бою, которым дьявол развлекается в аду.

Неожиданно аппарат коснулся земли, сразу погасли огоньки, и минуту спустя стих шум. В боку его обнаружилась дверь — створка отъехала в сторону, оттуда вышли три укутанные в плащи фигуры. Две первые по очереди мягко спрыгнули на мокрую землю и помогли спуститься третьей.

Затем они все вместе прошли сквозь приблизившуюся к вертолету толпу. Ясно, что прибывшие — люди. Из высокопоставленных… Кто именно — вот что хотелось узнать. Первый точно из самых благородных — вон на нем какая кожаная куртка, и держится как правитель. Очень высокий, на голове шлем, поверх куртки черный плащ, который был сшит таким образом, что напоминал как бы два распахнутых крыла. Он по грязи и против ветра шагал так, словно вокруг и не было никакой грязи. Другой — воин, не более того. А вот кто третий? Вернее, третья? Понятно, что женщина, но как ее имя? Выступает тоже величаво…

Первый, благородный, добрался до бревенчатых, окованных железом ворот и принялся колотить рукоятью меча в металлический лист. Потом он вдруг зычно крикнул:

— Открывайте, вы, там! Именем принцессы Шарлы, дочери великого Андалвара, открыть ворота!

* * *
Зенхан Вар отодвинул занавеску, прикрывавшую узкое окно, прорубленное в стене, и выглянул наружу.

— Все тихо, госпожа, — сообщил он, обращаясь к даме, стоявшей позади него. — Они до сих пор стоят у ворот замка.

— Естественно, Зенхан, — с некоторой ленцой выговорила она. — Чего вы ожидали от толпы, которая обожает своего короля?

Зенхан опустил занавеску, повернулся — лицо у него стало задумчивым.

— Все началось, госпожа, скорее, чем мы ожидали. Возможно, даже слишком быстро. Я рассчитывал, что это случится месяцем позже.

Андра откинулась на золотистых шелковых подушках, изогнулась, словно сытая кошка. Глаза, по крайней мере, у нее действительно напоминали кошачьи. Черные, под стать ночи, накрывшей замок, красивые волосы были раскиданы по плечам.

— Зачем вы говорите это, Зенхан? — спросила она и отщипнула виноградину от грозди, лежащей на блюде. Широко раздвинув губы, обнажила идеальной формы зубы. — Почему мы не можем сейчас же приступить к исполнению наших планов?

Она бросила виноградину сирианской обезьяне, посаженной на цепь. Та схватила пищу, принюхалась и, оскалившись, отшвырнула. Эти животные были плотоядными…

Зенхан Вар проследил за путешествием виноградины и вздрогнул.

— Дело не в том, — торопливо заговорил он, — что наши замыслы могут не воплотиться в какую-либо очевидную конкретику, госпожа. Все продумано до мельчайших подробностей. Беспокоит другое — все получается как бы само собой, без нелепых случайностей, промашек, издержек, которые обязательно появляются в подобных обстоятельствах. Вот что меня тревожит! Я не могу отделаться от мысли, что не мы управляем событиями, а просто оказались на поверхности потока. И нас понесло, а куда — неведомо…

— Неужели мысль о Шарле сделала тебя таким робким, Зенхан? Не забывай, она покинула Аргус еще ребенком. Ее не было здесь в течение семи лет!

Зенхан оттолкнулся от стены и заходил по комнате. Его босые ноги были смуглые, тонкие — они заметно выделялись на фоне белоснежного ковра, лежащего на полу.

— Нет, госпожа. Конечно, Шарла, как мне представляется, наиболее трудное препятствие на нашем пути. Если она осталась в живых и посмела явиться сюда, значит, она ничего не знает о смерти своего отца, после чего вы были провозглашены регентшей.

— Затем по степени опасности следует Пенда? Кстати, где он?

— Спит, госпожа. Он расстроился под вечер — долго плакал, так и уснул в слезах.

— Что здесь странного, Зенхан? Слезы естественны для ребенка.

— Конечно, — не скрывая насмешки, ответил управляющий королевским домом. — Однако позволю себе заметить, что даже девочке в таком возрасте плакать неприлично. Если мой сын, будучи тех же лет, что и принц Пенда — мне следует говорить король Пенда, — позволил бы себе такие капризы, я бы тут же выволок его из постели и хорошенько выпорол.

Андра поджала хорошенькие губки, потом неожиданно улыбнулась и швырнула заждавшейся обезьяне кость с остатками сырого мяса. Кинула чуть в сторону, так что обезьяна, метнувшись за добычей, до предела натянула цепь и едва-едва смогла достать кость. Тут же частый хруст и чавканье раздались в комнате.

— Это хорошая чувствительность. Полезная — можно и так сказать… Знаешь, почему Пенда расплакался? Сегодня он явился в столовую со своей гончей вопреки давнему запрету отца. Неужели Доличек должен был поступить согласно твоему рецепту и вызвать хозяина кнута?

Зенхан Вар что-то недовольно пробурчал, потом повернулся к госпоже и ответил:

— Леди, что касается меня, я считаю, что не в Доличеке дело. Это всего лишь часть правды. Если вы позволите, я бы посоветовал немедленно удалить Доличека, и тогда все наладится.

Взгляд у Андры неожиданно остановился — она словно разглядела что-то там, в сумеречном небытии. Застыл и Зенхан. Наконец регентша подала голос:

— Нет, Зенхан! Доличек вполне может изменить, если он уже не изменил нам. Все равно это самая удобная фигура для достижения нашей цели. Позвать его!

Зенхан пожал плечами, искорки недовольства вспыхнули у него в глазах, однако он придавил их.

— Хорошо, госпожа, — он наклонил голову, — но, поверьте, мне больно видеть, что отпрыск хорошего семейства оказался с гнилинкой внутри.

Неожиданно, перекрывая вой ветра, одолевавшего шесть футов толстой каменной стены, в комнату долетел жужжащий, чуть вибрирующий звук. Зенхан Вар нахмурился, бросил взгляд на госпожу, однако та никак не прокомментировала набирающее силу тарахтенье. Управляющий тоже промолчал, приблизился к окну и, подняв занавеску, выглянул на улицу. Потом позвонил в медный колокольчик.

В комнату вошел раб с Марзона (был он необыкновенно черен, кожа на лице постоянно подергивалась. Так его соплеменники спасались от ока постоянно меняющего силу света и спектр излучения светила), замер у порога в ожидании распоряжений.

Андра взяла с блюда сирианскую сливу, некоторое время изучала ее, потом, не поворачиваясь к рабу, приказала:

— Пусть приведут Доличека и хозяина кнута, Самсар.

Раб поклонился и вышел. Только теперь Андра томным голосом поинтересовалась:

— Что это там жужжит, Зенхан?

— Не знаю, госпожа, — ответил тот. Он пристально вглядывался в окно. — Во дворе такая темень, как у волка в глотке.

— Тогда опусти занавеску, — приказала Андра. — От окна тянет холодом. Еще несколько дней — и придет зима. Не зря буря беснуется, наверное, нагонит снежные тучи.

Раб, так же неслышно, как и в первый раз, вошел в комнату. Тут же отодвинулся на несколько шагов от обезьяны, с упоением грызущей кость, и объявил:

— Госпожа, Доличек и хозяин кнута ждут.

— Проси, — кивнула Андра.

Зенхан Вар хмыкнул и отошел от окна. Раб пригласил Доличека и хозяина кнута.

Доличеку было лет пятнадцать. Лицо худенькое, заостренное. Впрочем, тело его тоже особой пышностью не отличалось — кожа да кости. Свои длинные светлые волосы он зачесывал назад. Когда он поклонился госпоже, они свесились по сторонам. Должно быть, неделю не мыл, решила про себя Андра, потом улыбнулась и взяла с подноса еще одну сливу.

— Доличек, — обратилась к нему регентша, — сегодня принц Пенда — король Пенда, несмотря на родительский запрет, явился в столовую с гончей. Так?

Она спросила об этом с какой-то веселой угрозой, как бы предлагая тому сыграть в какую-то непонятную игру. Тот кротко ответил:

— Да, госпожа. За последнее время это третье нарушение.

— Третье, говоришь? Не будем жадничать, добавим еще одно. Раб, — приказала она хозяину кнута, — четыре удара!

Неф, более чем двухметрового роста, шагнул вперед. Его вывезли с Леонтины, куда еще первые короли Аргуса сослали его предков, которые должны были работать в платиновых шахтах. Леонтина была удалена от Аргуса на миллионы и миллионы миль. Приблизившись к подростку, он сунул руку за спину — его мускулы заметно напряглись — и достал кнут. Взмахнул им…

Андра жестом остановила его, тут же обратилась к Зенхану:

— Послушай, звук совсем исчез. Ну-ка, выгляни, что там?

— Ничего не видно. Слишком темно, глазам надо привыкнуть. Что-то подобное самодвижущейся коляске… Там, на дороге, перед воротами замка.

Откуда-то снизу долетели глухие удары — кто-то колотил в ворота. Андра замерла. В наступившей тишине, в которой особенно отчетливо стало слышно чавканье обезьяны, вдруг донесся голос: «Откройте!»

И следом: «Именем принцессы Шарлы, дочери великого Андалвара, открыть ворота!

Глава 2

Чародей Келаб вышел на крыльцо, бросил взгляд в одну сторону, потом в другую. Утренняя улица была пустынна. Все те же треснувшие плиты на тротуарах и мостовой, повсюду лужи воды. Несколькими метрами вниз по дороге толпился народ — как обычно, бродяги, больные, местные жители. Зачем они собрались возле его дома? А это кто? Келаб приблизился к толпе и повнимательнее пригляделся к женщине, лежащей на плитах. Глаза закрыты, руки исхудавшие донельзя, ноги босы. Рот искривился в идиотской усмешке. Она же мертвая!

Келаб вздохнул — сколько их, бродяжек, скитается по окрестностям! Сейчас мрут как мухи, а впереди зима!.. Чародей достал несколько монет и бросил в чашку, стоявшую у ее ног. Никто не смеет прикоснуться в этой милостыне, так как деньги предназначались для похорон. Каждый человек имеет право найти покой в земле.

Он понюхал воздух. Пахло свежестью, влагой — это после уборки улицы. В новых кварталах за ними следят. Не то что в нижнем городе. Он невольно окинул взглядом тот район — ветхие крыши, запустение. Вся нижняя часть города — сплошная помойка, над которой на Королевском холме, над крепостью, развевается знамя. До крепости миля с небольшим.

Знамя висело в перевернутом положении — на полотнище выделялось огромное золотистое солнце, подвешенное под горизонтом. Надо бы наоборот — встающее над землей светило… На знамени были видны черные буквы, из которых был составлен девиз дома Аргусов. Келаб, шевеля губами, прочитал: «Будь сильным; будь справедливым; будь честным!»

Не отрывая взгляда от стяга, он нащупал в сумке, подвешенной на поясе, часы, достал их и посмотрел, который час. В пределах империи уже давным-давно никто не видал подобной диковинки, здесь не производили часов. Келаб удовлетворенно хмыкнул, губы его сложились в подобие улыбки.

Он прошел по улице, постоял под раскачивающейся, еще мокрой после дождя вывеской. На ней было написано: «Дом бурлящего источника». Келаб потер тщательно выбритый подбородок и наконец решился — толкнул дверь.

Внутри забегаловки было шумно и жарко. Тяжелый воздух пропитан запахами человеческого пота, крепких напитков и вдыхаемых наркотиков. Между входом и баром расположилась компания астронавтов — на столе пять пустых бутылок цинамо, сами играют в карточную игру, у которой никогда не бывает конца. Называется она шен фу. Глаза у игроков бегают, они хрустят чипсами…

Длинная стойка слева, дальний конец завален картонными коробками из-под бутылок, самими бутылками. За ней спиной к залу толстый мужик с реденькими светлыми волосами играет на цветомузыкальном хроматографе. Когда Келаб приблизился к бару и занял единственное свободное место, тот, не переставая нажимать на клавиши, слегка повернул к нему голову и спросил:

— Вам чего?

— Воды, Финзи. Живой воды из бурлящего источника.

Финзи удовлетворенно покивал, потом неожиданно оборвал исполнение сонаты и повернулся к чародею. На его лице засияла улыбка.

— Кого я вижу! Келаб? Когда успел появиться на Аргусе?

— Сегодня в полночь. А у вас то же самое. Дожди, дожди, дожди… На всей территории — отсюда и до Безмолвных гор.

— Это просто замечательно как плохо, — глубокомысленно заметил бармен и полез под стойку за бутылкой и рюмкой. — Тебе известна поговорка — погода плохая, торговля хорошая.

— Оно и видно, — согласился Келаб. — Насчет торговли у тебя сегодня полный порядок.

Он обвел глазами полный зал, потом взял рюмку, которую Финзи уже успел наполнить крепким, ароматно пахнущим напитком. Келаб в шутку называл его живой водой из бурлящего источника. Сначала втянул запах через ноздри, отчего на его лице запечатлелось неописуемое блаженство, потом не спеша выпил.

Финзи осторожно поместил свое могучее тело на высокий табурет напротив Келаба, для устойчивости поерзал на нем, потом спросил:

— Где тебя носило в последнее время? Ты же вроде совсем отошел от дел. Уже почти два года…

— И два месяца, — уточнил Келаб. — А где носи-ило!.. О-о, далековато, за пределами империи. Изучал, чего они там накумекали, на далеких мирах. Мутанты эти… Показал, что сам умею, начал собирать всякие интересные штучки, которых у них там до черта, пока окончательно не разорился. Пришлось зарабатывать деньги на обратную дорогу — и вот я здесь. Что за чертовщина творится на Аргусе, Финзи? Почему знамя над крепостью висит вверх ногами?

Келаб дернул головой в сторону востока.

Бармен задумчиво потеребил нижнюю губу.

— Да, висит, — неожиданно согласился он. — Сегодня в полночь нам сообщили, что Андалвар скончался.

— Вы собираете деньги на похороны? — спросил гость, и Финзи молча толкнул в его сторону большой белый бокал. Более чем наполовину он был наполнен монетами — имперскими и имеющими хождение в далеких мирах. Келаб не удержался и потряс кубок — деньги зазвенели. Потом он положил туда еще одну монету и подвинул в сторону Финзи.

Глаза у Финзи расширились, он потрогал пальцем лежащую сверху монету — видно, решил лично убедиться, что она не фальшивая. После некоторой паузы спросил:

— Ты вроде говорил, что разорился, Келаб?

— Был разорен. Потом умные люди объяснили, что деньги, потраченные на добрые дела, — это, считай, заработанные деньги. Учеба как раз из такого рода занятий. Потерянное я вернул за три дня. Кстати, — после небольшой паузы добавил Келаб, — я сегодня встретил еще кое-кого, кто нуждается в похоронах.

Финзи кивнул:

— Мне уже сказали. Говорят, собрали достаточно, но пусть она полежит еще до полудня. Я взял на себя хлопоты насчет похорон. Но, Келаб, как же ты мог не слышать?..

— О чем, толстяк?

— Ну, что первым делом они перевесили знамя, когда скончался Андалвар.

Чародей пожал плечами, и Финзи с удивительной для его комплекции стремительностью пододвинулся к нему и склонился почти к самому уху.

— А тебе никто не сказал, как он скончался? Что-то около трех часов утра какая-то странная летающая машина, какой никогда не видывали на Аргусе, приземлилась возле ворот замка, где лежал Андалвар. Знаешь, кого доставила эта машина? Никогда не догадаешься! Какого-то солдата, королевского советника и принцессу Шарлу. Представляешь! Так, по крайней мере, говорят.

Пальцы у Келаба на мгновение вздрогнули, затем он, как ни в чем не бывало, глотнул из рюмки и спокойно спросил:

— Ты уверен, толстяк? Какая Шарла?.. Ты говоришь загадками, ведь дочь Андалвара зовут Андрой.

— Ты не понял, — заволновался толстяк. — Принцесса Шарла, та, которая, как было сказано, потерялась. Все считали ее мертвой.

Келаб задумался, потом осторожно поставил рюмку на стойку.

— Послушай, Финзи, ты же знаешь, что я не аргианец и много путешествовал по дальним краям, так что не могу знать все новости. Расскажи мне все подробно.

— Ладно. Тебе, конечно, известно, что Андалвар женился поздно. Что-то за двадцать с гаком. Его женой стала Лора, у них родилась дочь, которую назвали Шарла. Все то время, что он правил, Андалвар очень хотел иметь сына, которому он смог бы передать трон, однако жена принесла еще одну дочь, Андру. Все называют ее черной ведьмой, хотя она с виду настоящая раскрасавица.

Келаб затуманенным взглядом изучал поверхность потухшего экрана хроматографа.

— Продолжай, — сказал он.

— Затем через пять лет она наконец родила сына Пенду, который теперь официально является королем. Мать умерла при родах, и Андалвар, в страхе, что жить ему осталось недолго, решил назначить регента, который должен был править до тех пор, пока Пенда не достигнет возраста Шарлы. То есть двенадцати лет… Теперь Пенде как раз исполнилось сколько требовалось, а ее — ну, значит, Шарлу — в этом возрасте отправили учиться на какой-то дальний мир, где, как рассказывают, живы еще великие искусства и умения Золотого века. Через два года пришла весть, что она исчезла. Никто не смог обнаружить ее следов. Эта новость обошла все самые дальние закоулки империи. Удивляюсь, как ты мог не слышать об этом?

Келаб протянул руку и наполнил рюмку, потом объяснил:

— Семь лет назад меня не было в пределах империи. До меня доходили только слухи.

— Все равно удивительно. Одним словом, Шарла пропала, и эта новость так повлияла на Андалвара, что он немного… — Бармен покрутил пальцем у виска. — Правда, на управлении государством это не сказалось, и во внутренних и во внешних делах он по-прежнему был проницателен и смел, однако что касается его детей, он стал буквально трястись над ними. Например, запретил Андре, как, например, Шарле, даже думать о регентстве, тем более заниматься государственными делами. С таким же преувеличенным вниманием он относился и к своему сыну — он запретил касаться его пальцем. К принцу в качестве помощника и няньки был приставлен раб по имени Доличек. В общем-то, это обычное дело в королевских семьях, подобная традиция держится уже около четырехсот лет. В общем, росли королевские дети как сами хотели. Свой каприз ставили во главу угла. Андра выросла, как говорят, испорченной и себялюбивой, да и от Пенды, утверждают, вряд ли можно ждать, что он станет добрым королем.

— Понятно, — задумчиво сказал Келаб. — Еще что-нибудь расскажи. Кто, по общему мнению, теперь в силе при дворе?

Финзи помедлил, глянул из-за плеча Келаба — все вроде спокойно. Астронавт за столом по-прежнему похрустывал голубоватыми чипсами. Бармен вздохнул и тихо продолжил:

— Прежде всего, конечно, Андра и Зенхан Вар. Его все называют лордом-главноуправляющим. Все говорят, что Совет шести полностью у него в кармане. Ну, это орган, состоящий из правителей вассальных миров… Тебе должно быть известно…

Келаб кивнул.

В империю теперь входили шесть государств, главы которых имели формально равные права с правителем Аргуса. Этот союз когда-то подчинил большую часть галактики. Главную скрипку играл в нем король Аргуса, всем остальным приходилось подыгрывать ему. Так продолжалось все время, пока определяющими в свободном пространстве были количество кораблей и численность вооруженных сил. Баланс интересов поддерживался на достаточно прочных, определяющих принципах. Очевидно, что каждый из этих миров по отдельности выжить был не в состоянии.

— Что за человек этот Зенхан Вар?

— Ну-у, знатный! Из самых благородных. Говорят, честный. Еще болтают, что по уши влюблен в эту черную ведьму. Андалвар в делах полагался исключительно на Зенхана, а не на своих детей. Ходят слухи, что теперь, после смертиАндалвара, все при дворе пойдет по-другому. В молодости Зенхан отличился в войнах, о его искусстве владения мечом ходят легенды. Думаю, люди пойдут за ним…

— Еще что-нибудь? — настоятельно потребовал Келаб.

Финзи пожал слоновьими плечами:

— Нашел тоже кого спрашивать! Что я, знаток того, что делается при дворе? Ну, Зенхан — второй после Андры. А может, и нет. Есть там некая Сабура Моно, но о ней никто ничего не знает.

— Кто она?

— Женщина, больше ничего сказать не могу. Очень толстая женщина — для ее габаритов еще не придумали размер — это все, что я знаю. Говорят, что она сует нос во все, что происходит в империи, что Андалвар безоговорочно доверял ей, что она была его главной советницей. Слухи есть слухи. — Финзи опять передернул могучими плечами. — Она очень редко появляется на публике, не участвует ни в каких дворцовых церемониях. Если у нее есть слуги, то они молчат словно в рот воды набрали.

— Загадочная толстушка? — прокомментировал Келаб.

— Вот именно, — с подчеркнутой страстностью ответил Финзи. — Это все, что я слышал о ней. Так что если ты хочешь узнать еще что-либо, то не сиди здесь и не булькай!..

Келаб совсем по-мальчишечьи улыбнулся — растянул губы и обнажил ряд ровных белых зубов, затем загорелой рукой пригладил волосы. Наконец стряхнул невидимые соринки со своей удивительно цветастой одежды. К его левой мочке был прикреплен золотой кружок, в котором отражался свет тусклых ламп, развешанных в забегаловке.

— Спасибо, Финзи. Ты первый, с кем мне удалось поговорить на Аргусе после возвращения. Два года, старина, — это два года. Много воды утекло за это время. А что говорит по этому поводу народ?

— Какой? Чей голос ты хотел бы услышать — сильных мира сего или обывательские сплетни?

— Сплетни, конечно! — Келаб допил ликер и поставил рюмку на стол. — О чем он вещает?

Финзи мельком глянул мимо чародея в сторону астронавтов, и взгляд его мгновенно обессмыслился. Потом он резво принялся протирать поверхность стойки. Келаб чуть обернулся, глянул на посетителей. Те тоже примолкли — сидели с каменными лицами и бездумно поглядывали по сторонам. Пакетик с чипсами переходил из рук в руки, но никто теперь не запускал в него пальцы. Келаб понимающе усмехнулся — ясное дело, все побаиваются шпиков. Даже сами шпики… Как бы на них не донесли за то, что они не донесли.

Келаб повторил вопрос:

— Так как, Финзи, рассудил простой люд?

Бармен неожиданно перегнулся к нему через стойку — дерево предупреждающе заскрипело.

— Совсем забыл. Я и раньше хорошей памятью не отличался, а теперь просто напрочь отрубило!

Он хмыкнул и, видимо устыдившись собственной трусости, признался:

— Тебя-то, чародей, они ни за что не выдадут, а меня — самое милое дело! Сейчас нельзя сказать, от кого можно ждать подобной подлянки. Каждый хочет заработать на доносе…

Келаб успокаивающе похлопал его по руке:

— Говори.

— Болтают, что было предсказание… В смутные времена всегда хватает пророчеств. Сегодня ночью, когда Шарла появилась возле замка, люди слышали вещие слова. Ну, в толпе, что собралась возле крепости. Страшные дни ожидают Аргус, вот что они слышали. Тому причиной черная ведьма. Принцесса Андра. — Финзи, состроив глубокомысленную гримасу, подтверждающе покивал. — Говорят, что ее регентством может закончиться империя.

Келаб понимающе поджал губы. Неожиданно в его глазах промелькнули странные огоньки.

— В то, что ты рассказал о ней, вполне можно поверить. И что же, эти тоненькие голоски так и выкрикнули «Есть!» и взяли под козырек?

— Ну уж нет. Эти, у которых такие слабенькие голоса, просто озверели. Совсем как лев в клетке.

— А как насчет Шарлы?

— Пока ничего. Разве что появилась надежда…

— Понятно, — сказал Келаб. — Похороны Андалвара, когда и где они состоятся?

— На третий день после кончины, так требует обычай. В королевском замке на холме… Благородные и большие господа уже начинают прибывать. Они окажут честь принцессе Шарле, мне так кажется — если, конечно, она на самом деле является Шарлой.

Келаб замер:

— Точно. Я как-то не подумал об этом.

— Что касается регентства, решение об этом должен принять Совет шести. Но обычно, если в том появляется необходимость, главное слово за традицией — старшая дочь короля должна стать регентом. Это в теории…

Келаб помолчал, потом спросил:

— Сколько я тебе должен?

На лице Финзи появилось нескрываемое удивление, он даже моргнул:

— К чему такая спешка? Я хочу послушать рассказ о твоем чудесном путешествии. Тебе, наверное, есть чем поделиться со старым дружком. Тебе что, уже пора?

Келаб усмехнулся, ткнул пальцем в монету достоинством в сто кружков, которую он бросил в кубок, где собирали деньги на похороны короля. Другой рукой разогнал подвисшее над стойкой облако табачного дыма.

— Так сколько, Финзи?

— Считай, что я тебя угощал, Келаб, — ответил бармен. — Ну, если ты так настаиваешь, то я возьму свою долю из твоего взноса на похороны, тем более что сборы в таких случаях должны быть небольшими, иначе, сам понимаешь, начнутся расспросы — кто это такой щедрый, то да се…

— Я готов рискнуть, — кивнул Келаб.

С этими словами он слез с табурета и мимо заметно подвыпивших девиц направился к выходу. Много часов он гулял по нижнему городу. Вид у него был задумчивый…

* * *
Зенхан Вар яростно воскликнул:

— Так я и знал! Подобного рода неожиданностей я и опасался.

Андру, казалось, совершенно не обеспокоила эта новость. Она по-прежнему лакомилась сливами — бережно, двумя пальчиками брала их с блюда. Вела себя сродни сирианской обезьяне — та тоже, набив брюхо, теперь сладко похрапывала, свернувшись в клубок возле стены. Одной лапой она еще придерживала обглоданную кость. Полуденное солнце слабо отсвечивало в золотистых занавесках. Неожиданно принцесса сказала:

— Ее появление в глазах простолюдинов может показаться неким знамением. К тому же эта ужасная буря… Дело в том, Зенхан, что у меня есть малюсенькое сомнение — Шарла ли это?

Управляющий криво усмехнулся.

— Нет, госпожа, ваши сомнения напрасны. Вы об этом не можете судить, но ваша сестра в точности копия своей матери в ее лучшие дни. Если она так же добра, какой кажется, империи можно сказать: «Прощай!»

Андра засмеялась.

— Мой дорогой, благородный Зенхан. Ей еще надо подтвердить и доказать свое право на регентство. Что по этому поводу думает Сабура Моно?

Управляющий развел руками.

— Дорогая госпожа, я не знаю, где она! Она появилась у фоба вашего отца, однако не осталась с нами, а удалилась. Куда?..

— Но я тоже не смогла оставаться в траурном зале. Знаете ли, женщины слабы…

— Что касается вас, я предпочитаю забыть об этом. Вы так молоды, госпожа, что же касается Сабуро Моно… Она крепче, чем сотня дюжих молодцов. У нее сердце танисского быка!

— И очи демона, — тихо подтвердила Андра. — Разве имеет значение, кто именно будет заботиться о сохранении империи?

— Клянусь крыльями Аргуса, да! — Зенхан резко рубанул воздух ребром ладони. — Есть только одна возможность спасти государство. Только одна!.. Это твердая рука! На троне необходим правитель, который смог бы взять ситуацию под контроль. Сможет добиться этого вновь появившаяся Шарла? Ее семь лет не было на родине, в то время как вы находились в самом центре событий. Что должно быть сделано, то должно быть сделано! У нас нет выбора. К сожалению, весть о ее появлении уже распространилась среди простолюдинов. Знаете, каково их мнение? Мол, только Шарла способна спасти империю. Каково?

Андра пожала плечами.

— Какое мне дело до них? Что они понимают в искусстве управления государством? Нас поддерживают те, кто обладает реальной силой, — богатые люди и высокородные. Это что-нибудь да значит. Что мы имеем в Совете шести?

— Они могут проголосовать единогласно, а могут разделиться на фракции. Вероятнее всего, трое против троих. Лоргис, Драко и Бунагар не испытывают к вам симпатий. Но они представляют бедные, живущие по патриархальным законам миры и скорее всего желают оставаться таковыми и в дальнейшем. Хиина, Долон и Меса должны сохранить вам верность.

— Еще бы, — улыбнулась Андра. — Я вывела их в люди, а то, что было мною сделано, мною же может быть разрушено. Послушайте, Зенхан, мне кажется, что вы упускаете одну очень важную деталь.

Зенхан нахмурился:

— Вы имеете в виду, что союз с Меркатором может спасти империю? Вы забываете, госпожа, подобное политическое решение может быть полезно только тогда, когда женщина является полноправной правительницей в своем государстве. При этом она обязана дать клятву на верность мужу и отдать бразды правления в его руки. Тогда это имеет смысл. В качестве регентши вы подобными полномочиями не обладаете. Вы уходите в дом супруга с приданым, и только. Ваша мысль хороша в отношении Пенды, когда он повзрослеет, но есть ли у нас время ждать?

Андра нехотя сказала:

— Я так не думаю… Спасибо, Зенхан. Только вы и я понимаем, что есть благо для империи. И как влить новое вино в старые мехи? Способна ли на это Шарла? И не забывайте о союзе, который мы заключили.

На лице Зенхана на мгновение появилось недоуменное выражение, потом он вдруг задержал дыхание и кивнул. По-видимому, вспомнил, что имела в виду принцесса. И сразу улыбнулся…

Глава 3

— Это очень опасно, — прошептал Ландор.

Шарла едва заметно кивнула.

Прошло около суток, как ее избрали регентшей при малолетнем короле Пенде. Совет шести раскололся пополам, в результате решение было принято согласно традиции. Она сидела на задрапированном в черное троне в государственном зале — сама в черном платье, ее лицо прикрывала вуаль, — в ожидании прибытия лордов и других высокорожденных гостей, прибывших на похороны короля. Ландор занимал у трона такое же место, какое Зенхан Вар занимал при покойном правителе. За ним Ордовик в форме капитана королевской гвардии. Андра отсутствовала. Поводом она избрала необходимость присутствовать в городе, где следовало обеспечить преемственность власти. Она по собственной воле уступила свои апартаменты Шарле, однако отказалась от всякой встречи с сестрой. Шарла была очень расстроена подобным отношением.

Однако это обстоятельство совершенно не беспокоило Ландора.

Сразу после заседания Совета шести Зенхан Вар подал в отставку, которую Шарла тут же приняла. На место главного управляющего королевским домом был назначен Ландор, который удовлетворял всем требованиям. Он был из очень знатного рода, знал историю империи как свои пять пальцев, однако кое-кто из придворных высказал явное недовольство.

В этот момент у огромных распахнутых дверей, ведущих в зал, послышался шум. Оттуда донесся звук горна, наконец в гигантском проеме показался высокий черноволосый человек с вызывающе дерзким выражением на лице. Весь в кожаной одежде, поверх которой блистали латы, он нес в левой руке боевой шлем — плюмаж ниспадал до пола и чуть покачивался на ходу, особенно когда хозяин изредка отвешивал легкие поклоны гостям, стоявшим вдоль стен. Правой рукой он опирался на рукоять меча. Еще раз тонко запел горн, и церемониймейстер объявил:

— Баркаш из Меркатора. Прибыл, чтобы проводить в последний путь Андалвара из Аргуса.

Правитель не спеша направился к трону. Его доспехи в такт шагам позванивали и отбрасывали блики — шел он легкой, раскачивающейся походкой. У трона остановился и взглянул на регентшу, чье лицо было закрыто вуалью. После недолгой паузы поклонился и гулким голосом, не сдерживая мощи, без которой немыслимо отдавать приказы, заявил:

— Приветствую вас, госпожа с Аргуса.

Ордовик жестом дал указание стражам, чтобы они не сводили глаз с Баркаша. Те в ответ чуть качнули щитами. Ордовик с удовлетворением отметил, что по крайней мере солдаты в этом взбесившемся мире остались верны прежним правилам.

— Приветствую вас, правитель Меркатора, — ответила Шарла. Голос у нее тоже оказался не слаб, к тому же отличался звучной напевностью. Правда, в ее речи слышался легкий акцент, что было неудивительно, ведь она семь лет провела за пределами империи.

Баркаш поклонился, потом вскинул голову. Его взгляд на мгновение задержался на вуали.

— Госпожа, что-то я не узнаю ваш голос. Вот голос принцессы Андры мне хорошо известен. Неужели здесь какая-то уловка?

Последние слова он произнес громко, повернувшись к залу, — звуки его голоса еще некоторое время дробились в стропилах, на которых держалась крыша. Шарла с испугом глянула на него. Конечно, правитель Меркатора вылетел в столицу несколько дней назад и не в курсе случившихся на Аргусе событий.

— Позвольте мне объяснить, — спросил разрешения Ландор.

Принцесса кивнула.

Тот сошел со ступенек, ведущих к трону. Между тем среди придворных нарастал гул, все они разом задвигались. Как только Баркаш отдал приветствие регентше, они на мгновение замерли, потом вновь их ряды заколыхались — особенно в тех местах, где собрались сторонники Зенхана Вара.

Баркаш из Меркатора наполовину выдвинул меч из ножен, потом резко бросил его назад. С некоторым высокомерием он глянул на Ландора и спросил:

— Кто вы?

— Я — Ландор, главный управляющий королевским домом, и здесь нет никакой уловки.

— Нет уловки? — грозно спросил Баркаш. — По этому поводу могу сказать, что голос этой дамы не похож на голос принцессы Андры.

— Конечно не похож, — согласился Ландор. — Перед вами принцесса Шарла.

— Сиар Ландор, вы сказали — Шарла? Пропавшая дочь Андалвара? Что за сказки вы мне рассказываете?

Он стремительно шагнул вперед и, протянув руку, сорвал вуаль. Шарла вскрикнула от ужаса. Какой-то миг Баркаш недоуменно смотрел на нее, при этом его пальцы машинально мяли сорванную ткань. Неожиданно на его лице появилось нескрываемое удивление. Он улыбнулся.

— Прошу простить меня, госпожа с Аргуса, но я человек прямой. Я не верю ни единому слову, пока сам не удостоверюсь, что так оно и есть на самом деле. Кое-кто уже докладывал мне, что вы вернулись и заняли трон своего отца. Все это так неожиданно.

Теперь он с откровенным восхищением смотрел на принцессу — на ее золотистые локоны, ниспадавшие на черное платье, на изгиб тела, заметный под покровом траурного наряда.

— Бесспорная истина, госпожа, что вы удивительно напоминаете вашу мать. Она словно ожила…

Шарла робко кивнула:

— Да, правитель, мне уже не раз говорили об этом.

В зале вновь поднялся легкий шум, придворные пришли в движение. Согласно обычаю, особы женского пола, принадлежащие к королевской семье, обязаны до похорон на публике носить вуаль. Теперь трудами Баркаша всем присутствующим открылось лицо неожиданно появившейся принцессы, и те, кто помнил ее мать, ни на секунду не усомнились в родстве.

Между тем Баркаш сказал:

— Я прошу, госпожа, объявить о союзе, о котором было заранее договорено.

Шарла удивленно глянула на правителя Меркатора, кто-то в толпе коротко хихикнул. По-видимому, сторонник Андры…

— О каком союзе идет речь? — спросила она.

— О брачном, разумеется, — ответил Баркаш, потом достал из напоясной сумки свиток и протянул принцессе.

Передав документ, он сделал несколько шагов назад, на его лице появилась самодовольная улыбка. Ландор развернул документ и принялся читать. По рядам придворных пробежал удивленный говорок, и тот же самый приверженец Андры теперь уже не стесняясь засмеялся. Ордовик с каменным лицом, наполовину вынув меч из ножен, направился в его сторону. Тот сразу же заткнулся.

Шарла, стараясь не глядеть на Баркаша, повернулась к Ландору. Управляющий, в свою очередь, развернул пергамент таким образом, чтобы принцесса тоже могла ознакомиться с ним. Неожиданно она отобрала развернутый свиток, и Ландору волей-неволей пришлось наклониться к ней. В этот момент она на особом языке пальцев, который используют бандиты с Хина, спросила:

«Здесь имеется в виду Андра?»

Ландор потянул документ на себя и тем же способом ответил:

«Здесь ее имя не упоминается, хотя, конечно, именно о ней и идет речь».

«Что же теперь делать?»

«Я зачитаю документ», — предложил Ландор и, получив согласие, спустился к Баркашу.

— С вашего разрешения, господин правитель, я хотел бы огласить эту бумагу.

Баркаш выразил согласие, и управляющий хорошо поставленным голосом принялся читать. Шарла, глядя на него, была поражена. Впрочем, в последнее время она не переставала удивляться, однако случай с Ландором был особый — он, давший клятву, что никогда его нога не ступит на землю Аргуса, очень быстро разобрался в тайнах двора.

Ландор объявил:

— «После смерти короля Андалвара. Сим разрешается его дочери, регентше Аргуса, осуществляющей управление государством вместо принца Пенды, пребывать на своем месте до наступления совершеннолетия законного наследника, после чего союз между домами Аргуса и Меркатора вступает в силу, и правитель Меркатора получает место в Совете шести вместо Лоргиса из Файдоны…»

В этот момент в зале раздался громкий шум, затем гневные крики. Это не выдержал сам Лоргис, правитель одной из патриархальных планет, отдавший свой голос за Шарлу:

— Пусть они только попытаются посягнуть на место Файдоны! Кое-кто дорого заплатит за это!..

Ландор оторвал глаза от документа и кротко глянул в сторону разбушевавшегося Лоргиса. Управляющий терпеливо ждал, пока тот не накричится. Наконец Лоргис затих. Баркаш из Меркатора бросил в его сторону ничего не выражающий взгляд.

Ландор продолжил:

— «В случае кончины принца Пенды до наступления совершеннолетия или после наступления оной, но при отсутствии у того наследников мужского пола власть над империей передается по линии родства Аргуса и Меркатора».

В наступившей мертвой тишине он свернул свиток и закончил:

— Договор скреплен государственными печатями Аргуса и Меркатора.

— Итак, госпожа, — заявил Баркаш, — надеюсь, после окончания горестной церемонии похорон мы вновь вернемся к этому вопросу. — На этот раз он низко поклонился и уже совсем собрался было уйти, как чей-то голос неожиданно остановил его:

— Подождите!

Было сказано всего одно слово. Произнесено оно было негромко, но веско и властно — все в зале услышали его. Приглашенные на аудиенцию новой регентши и церемонию прощания с королем стали оглядываться в поисках смельчака, посмевшего вмешаться в разговор принцессы и правителя Меркатора. Головы повернулись в сторону парадного входа. Широкий портал был раскрыт настежь — двадцать вооруженных воинов в ряд свободно могли пройти через него. В проеме стоял маленького роста, изящный человек, одетый в истрепанный костюм, сшитый из домотканого холста. Его черные волосы были зачесаны назад, кожа смуглая, на ногах сапоги с высокими голенищами, на голове чалма из золотистого шелка.

Ордовик выхватил меч, двое из дворцовой стражи, стоявшие ближе других к незнакомцу, скрестили перед ним алебарды. Тем не менее непрошеный гость смело поднял их, шагнул в зал и направился к трону. По мере его приближения брови у правителя Меркатора поднимались все выше и выше.

Вообще Баркаш и незнакомец заметно разнились между собой, но в то же время было в них неуловимое сходство. Баркаш был высок, можно сказать, огромен — странный посетитель мал и гибок. Баркаш разодет, как и подобает королю — доспехи, шлем с плюмажем, яркий бархатный кафтан, сапоги со шпорами. Незнакомец был в одежде достаточно состоятельного простолюдина, разве что сильно поношенной и местами заштопанной. Баркаш был вооружен сверх меры — латы, шлем, меч, нож, а пришелец был безоружен.

Он приблизился к трону — гвардейцы вновь опустили алебарды и преградили ему путь. Только теперь он остановился, склонился перед регентшей, в чем выказал известное умение вести себя в присутствии высокопоставленных особ, затем неожиданно повернулся к Баркашу:

— Уважаемый правитель Меркатора!..

Баркаш наконец пришел в себя и, повернувшись к Ландору, удивленно спросил:

— Кто этот наглец?

Незнакомец сам ответил ему:

— Господин правитель, вы не заметили маленькую неточность, которую допустил при чтении господин управляющий королевским домом.

Шарла почувствовала, как рука Ландора судорожно прижала ее кисть к подлокотнику трона.

Баркаш удивленно наморщил лоб:

— Неточность? Какая наглость!.. Я сам слышал, как управляющий слово в слово зачитал документ.

— Кто этот человек? — воскликнула Шарла.

Ландор с готовностью подхватил:

— Я его не знаю.

Однако незваный гость проигнорировал их вопросы. Обращаясь к управляющему, он подтвердил:

— Да, сиар Ландор, оплошность, — и попросил: — Позвольте сиару Баркашу самому вслух огласить этот документ?

Ландор молча протянул свиток. Баркаш сердито хмыкнул, развернул его и нетерпеливо, с нарочитым подчеркиванием каждого слова начал читать:

— «Сим объявляется о заключении брачного союза между Баркашем, правителем Меркатора, и Андрой, регентом Аргуса. Этот союз подлежит утверждению сразу…»

Он остановился, на его лице нарисовалось необычайное изумление. Он принялся пристально разглядывать написанное, в это время Шарла, в момент произнесения имени ее сестры раскрывшая рот от удивления, обменялась взглядами с Ландором, который тоже не мог справиться с растерянностью.

— Теперь вы видите, господин правитель, — маленький человек обратился к Баркашу, — что налицо ошибка. Или, если вам угодно, неточность. Сиар Ландор не зачитал имя принцессы, а в этом как раз смысл документа, так как брачный союз устанавливается между вами, господин Баркаш, как правителем Меркатора, и принцессой Андрой, выступающей в качестве регента Аргуса. В силу того, что принцесса Андра в настоящее время таковой не является, этот договор в действительности ничего не значит.

Баркаш некоторое время не мог слова вымолвить — стоял, откашливался… Его руки мяли свиток. Когда же он обрел голос, то уже едва сдерживал ярость. Он скомкал документ, швырнул его на пол, затем неожиданно вскинул руку, словно намереваясь пришибить маленького наглеца. Тот проворно отскочил в сторону.

Наконец он повернулся к Шарле и заявил:

— Прошу прощения, госпожа. Кажется, я на самом деле допустил ошибку. — Его голос сорвался на крик. — Но клянусь ветрами, дующими над Меркатором, Аргус еще не раз услышит обо мне!

Он круто повернулся и строевым шагом, под звон доспехов, зашагал к выходу. Как только он вышел, в зале тотчас спало напряжение. Герольд объявил, что аудиенция закончилась. Шарла поднялась, и гости стали расходиться. Принцесса попыталась отыскать взглядом маленького незнакомца, однако, к ее удивлению, обнаружила, что того и след простыл.

Как только она стала спускаться по ступеням, охрана начала перестроение, чтобы занять места для сопровождения царствующей особы. Шарла неожиданно остановилась и окликнула:

— Ордовик.

— Да, госпожа.

— Найдите этого человека и доставьте в мои апартаменты.

— Так точно, госпожа, — ответил тот, пристукнул каблуками и, повернувшись к страже, приказал: — Срочно отыскать человека, который только что был здесь. Доставить ко мне — я буду в покоях принцессы Шарлы. Исполняйте!

Те тут же, приставив алебарды к стене, рысцой побежали в разные стороны.

Большинство придворных уже толпилось у выхода. В зале, поблизости от трона, находилось только несколько рабов. На их долю выпало вынести государственные регалии, которые были выставлены возле трона. Ордовик краем глаза наблюдал за ними — в этот момент какое-то странное шевеление в углу привлекло его внимание. Он не подал вида, по-прежнему якобы следил за действиями рабов, а сам осторожно повернул голову. Наконец он смог видеть все происходящее.

Какой-то раб-неф, склонившись, искал что-то на полу. Неожиданно он что-то проворно схватил и сунул в сумку на поясе. Ордовик неслышно подобрался к нему и без всякого размаха, кулаком ударил раба по голове — тот без чувств упал на ковер. Ордовик сразу сунул руку в его сумку и извлек скомканный свиток. Это был пресловутый брачный договор. С каких это пор рабы стали интересоваться делами государственной важности?

Он привел раба в чувство и спросил:

— Как тебя зовут?

— Самсар, — мрачно ответил неф.

— Зачем тебе этот документ? — спросил Ордовик и, видя нерешительность раба, крепко тряхнул его.

— Это входит в мои обязанности, — ответил раб и потер скулу. — Мне поручено убирать мусор и следить за поддержанием чистоты.

— И поэтому ты решил сразу спрятать это?

Ордовик ухватил нефа за одежды, рывком поставил на ноги.

— Бумаги, на которых стоят государственные печати, не мусор! Тебе следовало знать об этом, если ты следишь за чистотой.

Он коротко ткнул кулаком в зубы рабу и, неожиданно перейдя на воровской жаргон, на котором он изъяснялся куда лучше, чем на аргианском, и который, по мнению Ордовика, рабы тоже должны понимать, — принялся расписывать ожидавшие того пытки. При этом он упомянул, что в нижнем городе он знает нескольких специалистов по таким делам. Самсар, по-видимому, понял, о чем идет речь, и с неожиданной силой рванулся из рук Ордовика и бросился вон из зала.

Глава 4

Как только Ордовик приблизился к апартаментам принцессы Шарлы, часовой, стоявший у дверей, отдал ему честь. Начальник королевской гвардии недовольно нахмурился.

— Повтори! — приказал он. Его аргианский язык стал еще хуже, чем был до сих пор.

Часовой отсалютовал еще раз, на этот раз куда более четко.

— Вот так, — заметил начальник. — Сейчас лучше. Кто-нибудь из гвардейцев, присутствовавших на аудиенции регентши, появлялся здесь?

— Нет, сэр, — доложил часовой.

Ордовик кивнул, постучал костяшками пальцев в дверь. Спустя мгновение хорошенькая девушка-рабыня чуть приоткрыла створку. Изнутри донесся голос Шарлы:

— Кто там?

— Капитан королевской гвардии, госпожа, — ответила девушка, наряженная в красное вельветовое платье.

— Проси.

Рабыня распахнула дверь и поклонилась.

Ордовик отодвинул в сторону портьеру и шагнул через порог. Здесь и остановился, сделал поклон и замер в оцепенении. Небывалая роскошь, которая присутствовала в гостиной, ввергла его в столбнячное состояние.

Ландор, стоявший в углу, коротко рассмеялся:

— Что, опомниться не можешь? Согласись, у госпожи Андры изысканный вкус.

— Что да, то да, — растерянно отозвался Ордовик. Теперь он начал озираться. Вокруг преобладала гамма багряных, золотистых и шафранных тонов. На матерчатых обоях, которыми были обиты стены, чередовались полосы этих, придающих особую прелесть пространству, тонов. Занавеси на окнах, обивка диванов отсвечивали золотом. На столах и в резных горках были выставлены серебряные вазы и кубки — там лежали фрукты, от самых распространенных до самых диковинных, пирожные удивительной выпечки. Канделябры были вырезаны из цельных кусков горного хрусталя — все они были преподнесены в подарок могущественному королевскому дому Аргуса. На полу огромный ковер, на стенах картины, одна стена была задрапирована прекрасным гобеленом.

Наконец Ордовик сделал шаг и, все еще вертя головой, приблизился к кушетке, на которой прошлым вечером располагалась Андра. Здесь он невозмутимо уселся, взял из ближайшей вазы сирианскую сливу. Откусил, зажмурился от удовольствия… Ландор подошел к стене и указал на вделанное в камень кольцо.

— Обрати внимание, — сказал он, — на этот предмет. Знаешь, зачем оно? Мне сказали, что Андра держала здесь сирианскую обезьяну. Она была ее любимицей.

— Дикая тварь, — пробурчал в ответ Ордовик. Он достал измятый пергамент и спросил: — Где госпожа, сиар Ландор?

— Согласно дворцовому распорядку, отправилась на торжественный обед. Это скорее официальная церемония… — Он тоже с удовольствием принялся лакомиться сирианской сливой.

Ордовик протянул ему свиток:

— Вот он, злополучный брачный договор или что там еще. Я в этих делах разбираюсь плохо, но мне кажется, что здесь дело не чисто. Какой-то раб по имени Самсар подобрал его с ковра и попытался спрятать. Пришлось врезать ему хорошенько…

Он вновь перешел на непонятный язык, на котором предпочитали разговаривать на дальних мирах. Сказал, что намекнул рабу насчет пыток. И тут же улыбнулся, словно мальчишка…

Ландор в ответ удовлетворенно рассмеялся, принялся разглаживать пергамент. Неожиданно на его лице появилось удивленное выражение.

— Ордовик, пусть меня гром поразит, я ничего не понимаю! Когда я читал договор в первый раз, уверяю тебя, там не было никаких имен. А здесь они вписаны оба — и Баркаш и Андра!.. И той же рукой!

Рука Ордовика замерла, из сливы капнула густая фиолетовая капля сока. Капитан гвардейцев так и просидел несколько мгновений, пока вторая капля не упала ему на ноги. Наконец он подал голос:

— Сиар Ландор, это что, колдовство?

— Похоже, — кивнул Ландор.

— Кто был тот человек в чалме? Кроме него, этого никто не мог совершить.

— Кто бы он ни был, — пожал плечами Ландор, — ему удалось спасти положение и помочь нам избавиться от многих несчастий. Почему — не спрашивай, сам понять не могу. Мы даже не знаем, кто он, что уж тут угадывать мотивы, согласно которым он так поступил.

В этот момент девушка-рабыня вышла из-за ширмы.

— Что тебе, Вали? — поинтересовался Ландор.

— Часовой снаружи просит капитана Ордовика.

Ордовик быстро дожевал вкуснейший во всей галактике фрукт и торопливо направился к двери. Через несколько секунд он повернул голову и доложил:

— Сиар Ландор, это один из моих людей. Я послал их на поиски этого маленького человечка.

С этими словами Ордовик вышел за порог.

Следом Шарла вышла в комнату из внутренних покоев. Волосы ее были уложены в пышную прическу и сверкали в лучах солнца, проникавшего в гостиную. Лицо заметно посвежело после долгой, утомительной ночи, когда они добирались до замка. Одета она была в роскошное голубое платье. Этот наряд ничем не напоминал простенькое походное платьице, в котором она совершила долгое утомительное путешествие.

Ландор, увидев принцессу, развел руками:

— Шарла, вы просто чудо! Я и предположить не мог, что ваша красота столь ослепительна. Куда вы спрятали прежний наряд?

Шарла устроилась на одной из кушеток, лицо ее приняло озабоченное выражение.

— Благодарю вас, Ландор. Мне сказали, что платье принадлежало моей матери. О пустяках достаточно. У меня к вам уйма важных дел. Я слышала, что явился Ордовик. Где он?

— Вышел. Явился один из его гвардейцев, которых он послал на поиски этого странного незнакомца. Сейчас вернется. Вы уже поговорили с Пендой? Как вы намерены вести себя с ним дальше?

— Он так изменился с того времени, когда я видела его в последний раз. Совсем другой человек… Уже не ребенок, но пока и не юноша. Его следует отдать в хорошие руки — он так избалован и слаб здоровьем, — чтобы избавить его от всех этих пагубных слабостей. О капризах я уже не говорю… Ему следует освоить науку быть королем. В своем нынешнем состоянии он не произвел на меня впечатления. Точнее, произвел, но в обратном смысле.

Ландор задумчиво покивал:

— Этого следовало ожидать. Где он?

— В своих покоях. Очень сильно переживает смерть отца и сказал, что не выйдет оттуда до самых похорон.

Ландор кивнул еще раз и протянул ей свиток, который держал в руке.

— Вот брачный договор, который выбросил Баркаш. Ордовик схватил раба, который пытался спрятать его. Наш капитан не знает почему. Самсар, так зовут раба, ухитрился убежать. Самое удивительное заключается в самом тексте — взгляните на него и вспомните, что я зачитал. Вы же сами видели, что я ничего не выдумывал.

Шарла принялась внимательно изучать текст. Она тщательно просматривала букву за буквой, пытаясь определить, нет ли здесь подделки. Наконец она аккуратно свернула пергамент в трубку, некоторое время сидела молча, смотрела в стену, пока не вздрогнула и не выговорила:

— Это колдовство! Как иначе можно исправить текст? Никаких следов подчисток…

Прежде чем Ландор ответил, в комнату вошел Ордовик и, заметив Шарлу, замер у порога. Церемонно поклонился. Ландор сразу встрепенулся, повернулся к нему:

— Ну, что там? Кто это? Есть какие-нибудь новости?

— Они сказали, что незнакомца зовут Келаб-чародей, — ответил Ордовик. — Сержант, явившийся сюда, порассказал о нем такого-о! Люди болтают — так выразился сержант, — что в городе живет человек, для которого нет преград, который приходит и уходит, когда ему захочется. Он обладает удивительной силой. Она, мол, превосходит всякие человеческие возможности.

— В последнее я охотно верю, — вздохнул Ландор. — Изменить написанное, переставить, тем более добавить буквы — это не под силу никакому человеку.

— Я поинтересовался, кто он, этот Келаб, — сказал Ордовик. — Сержант ответил, что он вроде фокусника. Чудо в его — сержанта — понимании — это что-то вроде ловкости рук. Так что, по мнению охраны, изменение текста — это всего лишь трюк. Сержант посоветовал отыскать этого Келаба…

Неожиданно Шарла воскликнула:

— Клянусь всеми крылами Аргуса, мне уже доводилось слышать это имя! Я, помнится, даже присутствовала на одном из его представлений. Там он проделывал такое, что ни одному человеку не под силу. Говорили, что он мутант, его побаивались даже в мирах, лежащих за пределами Приграничья, где мне довелось видеть его.

— Но хотя бы намек какой-нибудь о причинах, толкнувших его на этот поступок? Вы не догадываетесь? — поинтересовался Ландор.

— Ни в малейшей степени!

— Вы никогда не встречались с ним лично?

— Никогда. Если то, что про него рассказывают, хотя бы в малой части соответствует истине, то посылать против него стражу — безумие. Армии шпионов не хватит, чтобы поймать его. Он появится сам. Если сочтет нужным…

Ордовик возмутился:

— Клянусь крыльями Аргуса, госпожа! Этак можно дождаться чего угодно!..

Шарла жестом заставила его замолчать.

— Давайте подождем, — сказала она. — Есть еще два важных вопроса, которые касаются нас куда в большей степени. Это Пенда, мой брат, и Сабура Моно.

— Сабура Моно! Сабура Моно! — яростно воскликнул Ордовик. — Все только говорят о ней! Ничего, кроме слов!.. Хотя бы одним глазком взглянуть на эту диковинку. Никто не в состоянии объяснить, кто она такая или что это такое!

— Сядь! — тихо приказала Шарла. Она указала капитану на место подле себя, тот после секундного колебания повиновался. — Сабура Моно была главным советником моего отца, его доверенным лицом, — мягко объяснила Шарла. — По слухам, ей известно все: от тайны последнего бродяги в нижнем городе до государственных секретов других миров. Даже то, что происходит за пределами Приграничья, не является загадкой для нее. В своих прогнозах она ни разу не ошиблась. Ведь это она посоветовала отцу отправить меня в Энануорлд обучаться управлению государством. Теперь выходит, она и в этом была права, хотя, как говорят, отец всегда считал это ошибкой. Все дела с Вечной Ночью она вела сама, и мутанты никогда не имели повода жаловаться на нее.

— Неужели вы никогда не видели Сабуру? — удивился Ландор.

— Почему, видела, но помню смутно, ведь я тогда была совсем ребенком.

Портьеры, прикрывающие входную дверь, неожиданно колыхнулись, оттуда выглянула рабыня. Лицо ее ничего не выражало, глаза смотрели чуть робко и почтительно.

— Госпожа, здесь посланец от Сабуры Моно.

В гостиной наступила тишина. Ландор и Ордовик переглянулись, затем управляющий сказал:

— Пусть он войдет, Вали.

— Нет, он ждет ответа. Он принес послание от своей госпожи. Она просит принцессу Шарлу пожаловать к ней сегодня в десять часов вечера. Если госпожа сочтет это удобным, пусть придет одна.

Ордовик привстал со своего места.

— Кто она такая, эта Сабура Моно, если она смеет отдавать приказания регентше?

Вали, так и застывшая у двери, немного опешила. В ее глазах промелькнуло удивление. Она повернулась в сторону капитана и сказала:

— Она приказывает королям!

Ордовик хотел было поставить на место рабыню, однако Шарла жестом остановила его.

— Передай посланцу, что я приду.

Вали кивнула и молча исчезла. Ордовик вскочил с места.

— Вы собираетесь бродить по замку одна?!

— Ну, не совсем одна. Надеюсь, Ландор составит мне компанию. Меня можно извинить, ведь я семь лет не была на Аргусе и кое-что успела подзабыть… Итак, Ландор, насчет моего брата. Ему не хватает силы, а также уверенности в себе. Больше никаких слез, он должен усиленно заниматься с преподавателями и освоить науку управления государством. Он отказывается, но я верю, что вы, с вашим тактом, сможете убедить его. Объясните ему важность задачи, обрисуйте будущее, которое ждет короля-неумеху…

Ландор не смог сдержать довольной улыбки.

— Я растроган, Шарла, что вы по-прежнему доверяете мне.

— Вот еще что, к принцу приставлен некто Доличек. Найдите этого козла отпущения, я хотела бы взглянуть на него. Он сын раба. Постарайтесь отыскать и его отца, если он жив.

Ландор кивнул и вышел, занавеси слегка колыхнулись за ним. Шарла повернулась к Ордовику.

— Я слушаю, госпожа.

— Не называй меня госпожой. Мы, трое странников, оказавшихся на Аргусе, пусть даже я и родилась здесь, должны держаться друг друга. Подобная официальщина между нами не нужна.

Она положила руку на его колено, посмотрела на мужественное лицо Ордовика.

— Факт остается фактом, — повторил он упрямо. — Вы — регент и дочь короля, а я всего лишь один из ваших слуг.

— Прежде всего ты выходец из свободного мира, лежащего далеко за Приграничьем, а не мой слуга.

— В настоящее время ваш слуга.

— Прежде ты называл меня Шарлой, Ордовик.

Его лицо напряглось, он резко вскочил, принялся расхаживать по гостиной.

— Должно быть, вы смеетесь надо мной, госпожа, — никак не можете простить, что я когда-то принял вас за публичную женщину! Я никогда не прощу себе этого!..

— Я и была публичная женщина, Ордовик! Разве ты забыл, где ты меня нашел? Разве не помнишь историю, которую рассказал Ландор? Как меня выкрали с планеты, где я училась, и продали в бордель. Что я якобы являюсь принцессой и принадлежу к могущественной семье… Никто и никогда не верил в эти россказни. Тебе тоже они показались сказкой. В том нет твоей вины.

— Ландор поверил, — резко сказал Ордовик, — и помог вам выбраться из этой помойки. Теперь у вас есть все это. — Он обвел руками стены комнаты. — Он вернул вам честь и высокое положение.

Он остановился перед ней — высокий, крепкий. Зрачки его глаз цветом напоминали гранит.

— Единственное, что у меня есть, — добавил он, — это острый меч, крепкие руки. Все это я вручаю вам. Если у вас, госпожа, нет никаких распоряжений, могу ли я считать себя свободным?

Шарла прикусила губу, глянула в потолок.

— Хорошо, Ордовик, если для тебя удобна именно такая форма обращения… На сегодняшний вечер у меня есть для тебя одно важное дело.

— К вашим услугам, госпожа.

— Постарайся отыскать Келаба и приведи его ко мне. Поступай как знаешь — уговори его, подкупи, притащи силой.

Ордовик отдал ей честь и, повернувшись кругом, вышел из гостиной.

Некоторое время Шарла смотрела ему вслед, потом, вздохнув, села и задумалась.

Спустя несколько минут занавески опять дернулись, оттуда появилась Вали со сложенными у груди — ладошка к ладошке — руками. Глаза у нее были большие, взгляд какой-то отрешенный. Шарла уже не в первый раз отметила, что ее сестра умеет подбирать слуг — все они бессловесны, послушны, ненавязчивы.

— Что там еще, Вали? — спросила она.

— Доличек просит аудиенции. Он утверждает, что сиар Ландор прислал его.

— Проси.

Раб, приставленный к принцу, вошел в гостиную.

Худоба его поражала. Если прибавить необыкновенную бледность, которой отличалось его лицо, то создавалось впечатление, что этот подросток сильно измучен. Оттого, видно, ему и холодно — время от времени пробегал озноб. Так же нерешительно и немного неуклюже он поклонился.

Шарла долго рассматривала «дядьку», в чьи обязанности входило присматривать за принцем.

А ведь он горд, — неожиданно решила принцесса, — есть в нем какой-то стерженек. Конечно, ему не позавидуешь — принцу он представляется подобием кнута. Ему и самому достается, и все равно он кое-что мнит о себе.

В этот момент в гостиную вошел высокий смуглый человек, из-за плеча которого торчала рукоять кнута. Явился он по собственной инициативе — вероятно, привык, что раз вызывают Доличека, значит, и ему необходимо быть поблизости. Хозяин кнута встал у стены и сложил руки на груди.

— Подойди, Доличек, — сказала Шарла.

Доличек, не скрывая изумления, глянул на регентшу — такого обращения он никак не ожидал. При Андре все ограничивалось коротким допросом и назначением количества ударов. Он повиновался — двигался мелкими шагами, вжав голову в плечи. На левой ноге заметно выделялись большой кровоподтек и царапина. Приблизившись к тахте, он остановился, в его глазах застыл безмолвный вопрос.

Шарла кинула взгляд в сторону хозяина кнута.

— Раб? — окликнула она.

— Да, госпожа.

— Ты считаешься рабом моего отца или приписан к челяди сестры?

— Я нахожусь в распоряжении принцессы Андры.

— Выбрось свой кнут и ступай к ней, — приказала Шарла. — В дальнейшем мне не понадобится кнут.

Раб, не говоря ни слова, вытащил кнут, щелкнул, отшвырнул его в сторону и молча вышел.

Доличек широко раскрытыми глазами смотрел ему вслед. Когда портьеры перестали колыхаться, он повернулся к принцессе. Губы его дрожали. Он упал на колени, громко, навзрыд, зарыдал и уткнулся в ее туфли.

— Госпожа, госпожа… — только и смог вымолвить он. Шарла наклонилась и потрепала его курчавую светловолосую голову. Взгляд ее был устремлен вдаль.

* * *
В расстроенных чувствах Ордовик оставил апартаменты регентши, его лицо было искажено мрачной, если не сказать злобной, гримасой. В коридоре было сумрачно — свет проникал сюда через четыре узких окна, в промежутках между которыми горели факелы. Возле последнего смутно виднелась человеческая фигура.

— Кто там стоит? — спросил Ордовик.

— Это я, капитан, сержант Тампор.

Ордовик коротко рассмеялся:

— Ждешь,чтобы сообщить еще какие-нибудь выдумки о Келабе?

— Нет, капитан. Просто хотелось бы дать совет. Если, конечно, вам угодно выслушать меня…

Сержант ответил на воровском жаргоне, который был известен и здесь, среди аргиан.

Ордовик приблизился, заглянул в его лицо и коротко приказал:

— Говори.

— Это очень здорово для Аргуса, что вы, сиар Ландор и принцесса Шарла прибыли сюда. Вы — солдат, значит, свой, а не какой-нибудь придворный лизоблюд. Сиар Ландор тоже хорошо разбирается в делах государственного управления — это сразу видно. И госпожа тоже нам по сердцу. Она — добрая. Простой народ все время помнил о ней, хотя мало кто ее видел. Ее уважают… Госпожу Андру зря не станут называть черной ведьмой — люди все видят.

Ордовик, не сводя глаз с лица сержанта, кивнул.

— Но вы пришельцы! Чужаки!.. Это хорошо, что вы — солдат, однако Зенхан Вар тоже солдат. Его имя прозвучало на всю империю, а ваше — нет. Госпожа Андра давным-давно расставила на все высокие должности своих людей. Так, по крайней мере, считают гвардейцы. У нас тоже есть уши, и мы слышим перешептывания, которыми обмениваются высокопоставленные особы. Все судачат об одном и том же — мол, взяв на себя регентство и отклонив брачный договор с Меркатором, принцесса Шарла выбила у себя из-под ног последнюю опору, на которой стояла. Расколотый пополам Совет шести теперь ей не поможет. Брачный договор с Меркатором застал ее врасплох, но это только начало. Следует опасаться более болезненных уколов, и прежде всего ножа убийцы, который вонзят ей в спину в самый неожиданный момент.

Ордовик, по-прежнему не сводя глаз с сержанта, вдруг спросил:

— Что за человек правитель Меркатора? С какой целью был заключен этот брачный союз?

— Баркаш — воин до мозга костей. Он правит тремя мирами, королевство его независимо, славу ему принесла армия. Солдаты Меркатора — самые свирепые во всей галактике. Договор между Меркатором и Аргусом мог стать первым шагом к восстановлению империи. Новое государство должно было стать мощным средством для исполнения замыслов безжалостной женщины…

— Исполнения замыслов кого? — Ордовик даже поперхнулся.

Тампор равнодушно пожал плечами:

— Неужели вы полагаете, что Андра вступила бы в брак, чтобы целоваться!.. Кому, кроме колдуна, могут открыться тайны, хранящиеся в сердце ведьмы.

На лице Ордовика проступила смутная улыбка. То-то Ландор испытывал смутное подозрение по поводу необъяснимой кротости, с какой принцесса Андра уступила свое место.

— Кстати, о колдунах… — сказал Ордовик. — Где бы я мог найти этого знаменитого Келаба-чародея?

Тампор опустил голову:

— Я уже предупреждал вас, что, если он пожелает, сам разыщет вас. Он может устроить так, что вы напрочь забудете, что собирались искать его. Люди болтают, что он в состоянии стать невидимым. Вы пройдете в шаге от этого коротышки и ничего не заметите. Но если он решит, что вам можно позволить отыскать его, то, по-моему, лучше всего отправиться в сторону нижнего города.

— Что это за район такой — нижний город?

— Это часть Опидама, на запад от крепости. Точнее, от Холма короля — там резиденция госпожи Андры. Опидам — самый большой город на планете. Вот уже десять поколений он является столицей империи.

Ордовик кивнул:

— Благодарю за службу, Тампор. И особенно за дельный совет. Я к нему прислушаюсь.

— Удачи, капитан Ордовик. Вот что еще в качестве небольшого дополнения… Этакая безделушка. — Он что-то вложил в ладонь Ордовика, потом повернулся и скрылся в сумраке коридора. Капитан ощупал предмет и, когда догадался, что это такое, невольно рассмеялся. Правда, смех получился горький…

Самое верное средство решения всяких вопросов. Стальной клинок…

Ордовик сунул нож за пояс и двинулся к выходу. Странным образом в сознании запрыгали имена — Шарла… Ландор…

Вновь, словно старая рана, заныло воспоминание об их первой встрече.

Глава 5

В тот день Ордовик мог быть доволен самим собой. Настроение было игривое — он легко толкнул свободно вращающуюся дверь, на которой было от руки написано: «Сады Пербрайта», и шагнул через порог. Наконец-то закончилось долгое путешествие, свободное пространство до смерти надоело ему. Пора отдохнуть и развлечься, тем более что в кармане уместилось более двухсот добрых старых имперских монет. Их требовалось потратить, и чем быстрее, тем лучше. Ублажить натуру самыми любимыми видами удовольствий. Таковых у Ордовика было два.

Перед ним открылась широкая лужайка, засаженная низкими кустами. Кое-где высились старые деревья, называемые на Лудоре «бербраками». Между кустов и под нависшими могучими ветвями были расставлены столики. Освещение было непривычно цветастое и странно ломкое — кое-где горели искусно расставленные лампы, а поверх деревьев весьма романтично посвечивали две легендарные луны — белая как снег, без единого пятнышка, и густо-розовая. В воздухе ощущался аромат трав и листьев бербраков, а также крепкая смесь запахов всех с ног сшибающих напитков, какие только существовали в галактике. Столы были заняты парочками — мужчины одеты как придется, а женщины выглядели очень нарядно. И аппетитно… Конечно, в укромных местах имелись столы для любителей шен фу. Там, как всегда, обилие людей в летной форме. Наверное, нет в галактике другой игры, с помощью которой было так удобно вытряхивать деньги из карманов астронавтов.

Ордовик по ступенькам спустился на поляну. К нему тотчас подскочил коротышка, разодетый в зеленое и розовое, совсем в тон листве бербраков. Потешный, надо сказать, человечишко. Он с ходу начал:

— Вас ждет прекрасный вечерок, сир солдат. Все, что душе угодно!..

Ордовик невольно рассмеялся.

— Это вы сир Пербрайт? — спросил он.

— Так точно, командир.

— Отлично. Я желаю напиться вдрызг, вдрабадан, в стельку, до положения риз, до хрюканья и ржанья.

Хозяин заведения с некоторой тревогой глянул на него, и Ордовик теперь уже от души расхохотался:

— Не здесь, не здесь, приятель. В твоем богоугодном заведении я только начну — ну, может, подхвачу какую-нибудь птичку позадастее, но это только начало процесса. Сомневаюсь, хватит ли твоих запасов спиртного, чтобы утолить мою жажду и довести до…

Пербрайт понимающе закивал и продолжил:

— … положения риз, вдрабадан и так далее. Понятно, вы просто решили заложить фундамент в моем заведении. Тогда позвольте предложить вам прекраснейший ансинард и на закуску блюдо, которое мы здесь все называем «страйн — пальчики оближешь». Если угодно, можно включить музыку.

— Врубай, — согласился Ордовик и отправился подыскивать столик. Расположился он в неглубокой нише, врезанной в ствол могучего дерева. Отсюда ему были видны звезды, собранные в широкое искрящееся спиральное колесо, повисшее на изумительно черном небосводе. Луны теперь остались за спиной, за стволом — черт побери, ну их, эти луны! Хотелось просто-напросто забыться, глянуть на звезды с поверхности какой-нибудь земли, а не из иллюминатора звездолета. Как в детстве!.. А местечко у этого Пербрайта — высший класс, в таких ему редко доводилось бывать. И девочки как на подбор, особенно когда на них практически ничего нет, кроме разве что медалей из ткани, прикрывающих то, что вроде бы и не стоило прикрывать. Все продумано по высшему разряду — девицы здесь не шныряют между столиками в поисках клиентов, а скромненько работают официантками, барменшами. Стоит одной из этих птичек увлечь воображение посетителя, она тут же сменяет вахту и, перепоручив заказ дожидающейся своей очереди подруге, отправляется по месту основной работы. Культурно налажено. В конце аллеи показалась одна из таких девиц, она направлялась к нему с подносом. Ордовик заинтересованно оглядел ее, потом спросил себя — не стоит ли поменять планы на сегодняшний вечер? Красивые золотистые волосы, приятное личико, фигура вполне подходяща…

Она поставила поднос на столик и подождала, пока Ордовик наглядится на звезды, на нее. Клиент неожиданно налил себе полный бокал ансинарда и залпом выпил, после чего закусил маленьким скатанным шариком «странна — пальчики оближешь». Действительно, хозяин был прав: это вкусно.

Ордовик глянул на девицу и усмехнулся, потом достал монету в пятьдесят кружков и подбросил ее большим пальцем. Монета бешено завертелась в воздухе, официантка ловко, на лету, словила ее и повернулась, чтобы уйти. В этот момент Ордовик крепко обнял ее за талию и привлек к себе.

— С каких это пор бокал ансинарда и страйн стали стоить пятьдесят кружков? А остальные деньги не желаешь отработать?

Она села на соседний стул, совсем по-детски улыбнулась и ответила:

— Я тебе нравлюсь, солдат? Как тебя зовут?

— Ордовик. А тебя?

— Шарла. — Потом несколько смущенно добавила: — Неужели ты собираешься потратить на себя все свои деньги?

— О-о, ты знакома с хорошими манерами? Знаешь, что говорить в том или ином случае. — Он игриво коснулся кончиком пальца ее носика. — Что ж, я готов поменять свои планы.

— Тогда ты будешь награжден поцелуем! — воскликнула Шарла и, пересев к нему на колени, крепко поцеловала Ордовика. Прижалась надолго, пока тот чуть дрогнувшей рукой не обнял ее, погладил бедра.

В тот вечер Ордовик действительно решил изменить одной из своих привязанностей в пользу другой.

* * *
Вновь в памяти всплыли свободно вращавшиеся створки входных дверей с надписью от руки на одной из них. Вспомнился хозяин заведения, его лысая голова, пестрый наряд, крючковатый нос, умненькие глазки… Все вперемежку… Лунный свет, дробящийся в листве бербраков, темная, увлекающая в уютные уголки даль. Райские благовония вперемежку с шибающим в нос запахом алкоголя. Этот посетитель был одет в гражданское платье — по-видимому, преуспевающий купец, однако под свободным одеянием угадывался короткий меч, прикрепленный к поясу.

Как обычно, посетителя встретил сам Пербрайт и завел песню про самый лучший вечерок, что здесь он найдет все, что угодно душе.

Этот посетитель не был склонен поддаваться на поэтические ухищрения. Он просто потребовал:

— Мне надо провести вечер. Вы — хозяин?

— К вашим услугам, — все еще улыбаясь, ответил Пербрайт, однако глазки его вмиг посуровели, в них ясно читалась тревога. — Что вы желали бы отведать, сир… купец?

— Я не купец, — коротко ответил незнакомец, потом спросил: — У вас в заведении есть девушка по имени Шарла? Она была рождена в пределах империи.

Брови у хозяина полезли вверх. Он пожал плечами и задумчиво сказал:

— Боюсь, что она сейчас занята — у нее посетитель. Мы можем предложить вам не менее симпатичных…

Казалось, посетитель едва сдерживает негодование. Он коротко вздохнул и, чеканя слова, раздельно выговорил:

— Как эта девушка попала к вам?

— Я и сам не знаю, — заметно встревожился Пербрайт. — Я купил ее на аукционе три четверти года назад. Все это время ее обучали, как должна вести себя хозяйка в таком заведении, как наше.

Незнакомец вскинул голову и принялся пересчитывать звезды на небе — видимо, для самоуспокоения. Наконец он совладал с собой и вполне спокойно спросил:

— Кто был ее прежний владелец?

— Хенеадж, хозяин «Лунной пещеры» из соседнего города на востоке. Он купил ее у работорговца, который забрал ее из какой-то школы на Энануорлде. Это там, в империи… — Пербрайт ткнул пальцем в небо.

— Где она сейчас?

— Вон там, под деревом, — ответил хозяин. Ссориться с этим посетителем он не решился — скандал может дорого обойтись ему. Он очертил кружок вокруг рта и указал пальцем в нужном направлении. В ту же секунду столик под деревом ярко осветился и как бы выделился из романтической полутьмы.

— Хорошо, — внезапно спросил незнакомец, — сколько вы за нее просите?

— Сколько прошу? — эхом откликнулся хозяин. — Ну, если по совести… я, собственно, вовсе не собирался продавать ее. Я рассчитывал… — Он вдруг зевнул.

— Хватит играть комедию! — нетерпеливо сказал незнакомец. — Не тяните! Сколько?

Пербрайт тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Три тысячи кружков, — спокойно объявил он. Эта цена была чуть не вдвое больше той, за которую он сам купил Шарлу.

В следующее мгновение в его руку один за другим легли мешочки с деньгами. Пербрайт открыл глаза и увидел, что мужчина с мечом в руке направляется к указанному дереву. Затем он торопливо развязал горловину одного из мешочков — точно, тысяча кружков.

С ума сойти!

Незнакомец, приближаясь к дереву, сразу определил, с кем имеет дело. Простой солдат. Скорее всего из наемников, которые обычно либо исполняют условия контракта, либо погибают.

Затем он перевел взгляд на Шарлу.

— Вы, — спросил он, — принцесса Шарла Андалварсон с Аргуса?

Солдат, который был готов к чему угодно, чтобы отстоять свое право на арендованную им девицу, опешил.

— Мужик, ты что, свихнулся? — спросил он.

— Думаю, что нет. Так вы Шарла?

Она едва заметно кивнула — точнее, опустила голову, а поднять ее уже не посмела. Так и застыла на коленях у Ордовика. Тот почувствовал трепет, который охватил ее тело. Солдат не торопясь снял ее с колен, хмыкнул и заявил:

— Если это шутка, то не из самых лучших.

— Это не шутка, солдат, а горькая истина. Эта дама на самом деле Шарла с Аргуса. Она старшая дочь короля Андалвара. Она была выкрадена из школы на Энануорлде семь лет назад и продана в публичный дом здесь, на Лудоре. Заведение называется «Лунная пещера». Потом ее перепродали сюда — принцессу королевской крови. Какова сказочка, солдат?

Взгляд у Шарлы затуманился, однако ответила она без всякой дрожи в голосе:

— Так и было. Они решили, что я сошла с ума, — мало ли, дети всегда выдумывают сказки. Работорговцы никак не хотели понять, что держат в плену будущее галактики.

Мой отец мог бы выкупить меня или подвергнуть разгрому тот мир, где меня лишили бы жизни, но как он мог узнать, куда меня отправили? Потом я была вынуждена замолчать — все семь лет держала рот на замке, потому что здесь нет ни одной девушки, которая бы не выдумала подобную же историю. Я тут встретила одну профессионалку, уже в возрасте, которая заявила, что она супруга моего отца. Смешно не то, что мы с ней ни капельки не похожи, а то, что она ничего не знает о дворе Аргуса. Она лгала вдохновенно — ей это куда как легко, потому что она ничего не знала о том, о чем рассказывала.

Она подперла голову кулаком — опять же ни единой слезинки не выкатилось из ее глаз.

— Я постаралась обо всем забыть, — добавила она.

Ордовик был явно смущен — он переводил взгляд с девушки на незнакомца и обратно. До сих пор он был уверен, что нет такой уловки, с помощью которой можно вытянуть у него деньги, но теперь он крепко засомневался в своих силах. С другой стороны, никто пока о деньгах не заикался — это было подозрительнее всего. Более того, он неожиданно уверился, стоит ему напомнить о заплаченных уже пятидесяти кружках, и ему тут же вернут их. На этом все кончится — они распрощаются и никогда более не увидятся. Подобное поведение показалось ему мелочным и несколько унизительным. Плевать он хотел на эти пятьдесят кружков. Девушку было жалко — складно врет! Аж до пяток пробирает.

— Клянусь всеми ветрами Лудора, а вы кто такой, что бродите по галактике с подобными новостями и отыскиваете падших девиц? Что это за должность такая?

Незнакомец долго не отвечал, смотрел куда-то вдаль — верно, прикидывал, что и как. Потом наконец выговорил:

— Никто не должен знать об этом, солдат. Тем более о том, что связано с принцессой… Меня зовут Ландор, никакого отношения ни к Аргусу, ни к Лудору не имею. Родом я с Пеналпара — это как раз посередине между Лудором и Аргусом.

— Хорошо, Ландор из Пеналпара, как ты сам назвал себя. Что, если история насчет похищенной принцессы — правда? Что ты в этом случае намерен делать?

Незнакомец, казалось, не слышал обращенный к нему вопрос. Его взгляд был направлен на Шарлу.

— Послушайте, принцесса, ваш отец серьезно болен. Ему уже не выздороветь. Два месяца я разыскивал вас — прошел по всем мирам начиная с Энануорлда, чтобы вернуть вас домой.

Шарла не сразу обратила внимание на слова Ландора. Неожиданно она встрепенулась, с тревогой глянула на него:

— Вы сказали, мой отец болен?

Ландор кивнул.

— Тогда нам надо как можно скорее вернуться домой!

Ландор подтвердил:

— Конечно, Шарла. Вам обязательно надо повидаться с ним. Ради чего я потратил столько времени и усилий, чтобы разыскать вас! В ваших руках будущее не только империи, но и всей галактики. Ваша сестра Андра…

Шарла даже вскрикнула и тут же прикрыла рот ладошкой.

— Андра! Что с ней? Что с моим братом Пендой — ему было три годика, когда я в последний раз видала его.

— С ними вроде бы все хорошо, однако Пенда растет совершенно испорченным мальчишкой, а вашу сестру народ прозвал «черной ведьмой». В случае кончины вашего отца именно Андра станет регентом. Этого нельзя допустить!..

Ордовик с нескрываемым изумлением посматривал на них. Наконец он с трудом выговорил:

— Сир Ландор, я не совсем понимаю…

Ландор, не поворачиваясь к нему, заметил:

— Солдат, никого не волнует, понимаете вы что-нибудь или нет. Ступайте с миром и поищите кого-нибудь другого для развлечений. Принцесса Шарла должна отправиться со мной на Аргус. Если вы считаете, что мы вам должны за лишние хлопоты, то вот вам вознаграждение. — Он вытащил небольшой кожаный мешочек и бросил его на стол перед Ордовиком. В нем звякнули монеты.

Лицо у Ордовика побелело.

— Госпожа! — неожиданно выпалил он. — Прошу простить, что я слишком вольно вел себя…

Девушка ответила тихим бесцветным голосом:

— Я вас прощаю, Ордовик. Возьмите деньги и ступайте.

— Значит, вы оба настаиваете, чтобы я взял эти поганые деньги? Так, что ли, сир Ландор?

Тот, уже не скрывая раздражения, подтвердил:

— Так.

Ордовик взял мешочек, взвесил его на руке. Странная улыбка появилась у него на лице.

— Правильно, сир Ландор, — заявил он. — Однако, желаете вы того или нет, я честный человек и беру деньги только за честную службу. Подачками брезгую…

Ландор глянул в его сторону — подобный ответ вовсе не удивил его. Он вдруг рассмеялся:

— Солдат, я смотрю, ты парень с характером. Ты прав. Дорога на Аргус очень трудна и опасна, это я знаю по собственному опыту. К тому же путешествие дорого стоит.

— Сколько?

— Около семи тысяч кружков.

— Вот это и будет плата за то, что я буду охранять вас — С этими словами он натянул боевой шлем на голову.

В этот момент подала голос Шарла:

— Сир Ландор, дело в том, что за меня цена тоже не маленькая…

— Я уже выкупил вас, Шарла. Теперь вы свободны. Накиньте на себя мой плащ — и пойдем!

* * *
Их путешествие продолжалось три месяца. Путь лежал до Телантрума, потом на Форбит, Пувадию. Три долгих дня они провели на Декладоре — там проходила граница империи. У Шарлы не было никаких документов и необходимой визы для въезда на территорию империи. Если бы не Ордовик, они просидели на этой планете по меньшей мере три недели. Этот парень, как оказалось, умел ловко обходиться с чиновниками — он знал, кому сколько сунуть, кого припугнуть, так что разрешение на въезд было получено очень быстро.

Отсюда они направились на Анфаган, затем в сторону Нераниха. Здесь им несказанно повезло — Ландор встретил своего старинного приятеля, имевшего собственный звездолет. Он направлялся с Пеналпара на Меркатор и захватил их с собой. Стартовав с Меркатора на звездном грузовике, они наконец добрались до Аргуса.

Но все равно они опоздали!

* * *
… Ордовик не разбирая дороги, крепко вцепившись в рукоять меча, шел по коридору в сторону своей квартиры.

Все-таки она напомнила ему! Почему бы не напомнить? Эта мысль не давала ему покоя. Действительно, она, принцесса, теперь стала регентом великого государства. Как же он посмел так вести себя с ней в тот проклятый вечер! Почему проклятый, неожиданно подумал Ордовик. Неплохо бы повторить тот вечерок. Шарла понравилась ему сразу — взяла и пленила сердце. Что с этим поделаешь? И в то же время изнутри жег стыд — не столько за себя, сколько за всю мужскую породу, походя лишавшую женщин чести, будущего, высокого положения, права высоко держать голову в компании королей. Эта последняя мысль вмиг отрезвила его. Разговор в гостиной, — затем тайная беседа с сержантом Тампором, теперь эти воспоминания — от всего этого повеяло жутким холодком. Ему был прекрасно известен источник подобной ледяной жути. Это страх!.. Надо найти смелость взглянуть в лицо правде — никогда Шарле не быть правительницей на Аргусе. И Андра здесь ни при чем — разве что именно средняя сестра направит руку убийцы. Стоит только распространить слухи о том, где и как принцесса Шарла провела семь лет, и ни о какой власти мечтать будет нельзя. Что это означает для него, для Ордовика? То-то и оно. Добром это регентство не кончится…

Он зашел в свои апартаменты, здесь его встретили три раба. Они сразу предложили ему раздеться, приготовить ванну. Капитан тут же сердитым возгласом отослал их:

— Что я — женщина?! Неужели не могу сам раздеться? Прочь, рабы. Приготовьте мне что-нибудь поесть и убирайтесь.

Они тут же исчезли, словно растворились в воздухе. Ордовик, прежде чем залезть в большую лохань с горячей водой, подбросил в очаг, на котором она стояла, большое полено. Погрузившись в воду, он почувствовал некоторое расслабляющее спокойствие. Прежние гнетущие мысли ушли сами собой — это был его давний рецепт, он всегда так боролся с печалями. Не надо просто думать о них. Принял решение — и забудь! Принцессу он не бросит и будет охранять до самой смерти — о чем тут еще рассуждать. Как ее бросишь — того и гляди, опять в бордель упекут.

Он уже успел насухо вытереться, когда слуги принесли поднос с едой и напитками. Ордовик полюбопытствовал, что же это за еда такая? Блюда выглядели непривычно, хотя пахли очень аппетитно.

— Что это? — подозрительно глянув на раба, спросил он.

— Мозги каталаба и сердце нугаша, зажаренные в пебабовом масле, — гордо ответил тот. — Это медовая коврижка, а это замороженная грудинка квали.

— Тьфу! Это вы называете едой! Зажарьте мне добрый кусок каталаба. — Он показал рабам, какой величины кусок требуется. Те раскрыли рты. — Эти мозги можете забрать себе — у вас все равно такие же. Далее, три графина ансинарда и как можно больше фруктов. Я хочу есть, а не клевать!

Через четверть часа, получив все, что хотел, Ордовик отправил рабов спать. После завтрака тщательно изучил комнату — сантиметр за сантиметром. Нашел три подозрительных отверстия, по-видимому предназначенных для прослушивания. Первым делом с размаху вогнал в каждое из них свой меч. Прислушался — кажется, все тихо. Затем забил их полосами, на которые разорвал одну из занавесок. Затем оделся вновь, вооружился и, выбравшись из замка, поскакал в город.

* * *
Название «Утренняя улица», казалось, было дано этому длинному вертлявому проезду в насмешку. Теперь, в полночь, на ней было особенно людно. Возможно, народ собрался здесь, чтобы встречать восход солнца? В окнах домов горел свет, толпа была наряжена пестро и безвкусно. Клоунские наряды в клетку и яркие цветастые полосы на одежде — для Ордовика зрелище невыносимое. Даже бродяги, облачившиеся в неописуемую рвань, — и те пытались яркими кусочками материи разнообразить лохмотья. Они толпились возле слабо горящих фонарей. Женщин определенного сорта здесь тоже было навалом, правда, по большей части они просиживали в кафе или винных подвальчиках — там дожидались клиентов.

В этот поздний час Келаб-чародей снова вышел из дома. На небе светили звезды, а также шесть лун Аргуса водили хоровод в поднебесье. На стенах крепости горели факелы — их свет и количество было поболее, чем звезд на небе. Это была плохая примета — так судачили на улице.

Келаб направился в сторону «Бурливого источника». Здесь, как всегда, было душно, шумно и светло. Весело шел торг на рынке любви — пока без оплеух и драк. Все эти номера следовало ожидать ближе к рассвету, когда клиентура обоего пола изрядно нагрузится ансинардом или животворящей влагой из источника Финзи. Ба, да у того нововведение!.. В углу пристроился небольшой оркестрик — три исполнителя на экзотических, привезенных из-за пределов империи инструментах. Один из них представлял из себя натянутые на деревяшку струны, в другой что было сил дул чернокожий верзила; по третьему с той же яростью колотил плюгавый аргианец.

Хроматограф был накрыт чехлом, экран черным квадратным глазом наблюдал за завсегдатаями. Здесь даже танцевали! По-видимому, у Финзи дела шли неплохо, если ему удалось выкроить место для четырех пар.

Сам хозяин сидел, прикрывшись батареей бутылок. Сидел и улыбался, совсем как древний идол. По мнению Келаба, в этом сидении было что-то противоестественное — Финзи очень хотелось самому вскочить в круг танцующих, подхватить какую-нибудь бабенку потолще и, расшвыривая столики, пуститься в пляс. Не тут-то было, вздохнув, укорил себя чародей, дело есть дело. Вот почему он торчит за стойкой и мучается.

Келаб устроился на табурете, кивком ответил на приветствие и, пока Финзи наполнял рюмку, склонил голову набок. Золотой диск, прикрепленный к его уху, заблистал в ярком свете бара.

— С возвращеньицем, Келаб! — сказал бармен, пододвигая рюмку к чародею. — Что успел сделать за сегодня? Надеюсь, сумел заработать тысячу кружков?

Келаб усмехнулся и кивнул:

— Думаю, даже больше. Как насчет сбора денег на похороны короля?

— Семь тысяч и еще девяносто кружков. А также несколько колечек, их бросили на закате, — гордо ответил Финзи. — Такого полного кубка, как на этот раз, в Опидаме не бывало. Собрали больше, чем на похороны любого другого правителя.

Келаб кивнул:

— Ему там, на небесах, станет полегче, если он узнает, что народ Аргуса помнит о нем.

Финзи бросил взгляд в сторону зала, в его глазах промелькнула озабоченность.

— Келаб, если мы уж заговорили о сборе денег на похороны, ты должен помнить, что есть еще кто-то, нуждающийся в вечном покое. Помнишь?

— Конечно. — Чародей пожал плечами. — Я сам бросил ей целую монету. Ну, и в чем дело?

— В полдень в кубке лежало только три колечка. Келаб нахмурился и повторил:

— Я бросил ей целую монету, толстяк.

— Правильно, я сам видел. Помнится, ты предупреждал, чтобы я берег эти деньги. Ты что, уже знал, что случится беда? — Финзи, заметив, как у чародея вытянулось лицо, добавил: — В полдень увели все деньги.

Бармен толкнул в сторону Келаба пустой кубок.

— Оставили только три колечка…

Келаб плотно обнял ладонями стеклянный сосуд. Лицо его напряглось, взгляд остановился, пальцы забегали, да так ловко, что за ними уследить было нельзя.

Наконец Келаб признался:

— Очень смутно вижу. Вор действовал очень быстро и почти не задумывался о том, что делает. Где три оставшихся кольца?

Финзи снял их с полки и передал Келабу, который принялся ощупывать их по очереди.

— Два колечка были брошены в кубок после кражи. А вот это… интересно.

— Назови имя! — горячо потребовал Финзи.

— Аркта Волк! Ты видел его здесь?

Финзи кивнул.

— Все силы высосал из меня этот негодяй, — сказал Келаб. — Пойду отдохну.

Он допил рюмку, встал и направился в полутемную нишу, расположенную в дальнем конце бара. Шел спотыкаясь, не обращая внимания на парочки. Наконец добрался до пустой кабины, свернул туда и задернул шторы. Уселся на единственный стул и вмиг обратился в тень.

* * *
За час до рассвета Ордовик тоже забрел на Утреннюю улицу. Всю ночь он бродил по городу и чем дальше, тем реже пользовался своим плохим аргианским. Потом совсем перешел на блатной жаргон. Теперь ему, по крайней мере, начали отвечать. Кто-то даже подсказал насчет Финзи и его бара на Утренней улице.

Это была последняя надежда, кроме того, он был не прочь промочить горло.

Ордовик сел за стойку. Финзи с невозмутимым видом посмотрел на него.

— Ансинард, толстяк, — сказал капитан, — большой бокал и немного страйна на закуску.

С тем же безразличием на лице Финзи настрогал страйн, скатал каждую полоску в шарик, налил вина и подвинул все посетителю.

— Семь кружков.

Ордовик молча бросил монеты на стойку, залпом выпил ансинард. Финзи собрал монеты и опустил их в ящик. Капитан между тем, закусывая шариками, повернулся и принялся разглядывать забегаловку.

В тот момент, когда он разглядывал ниши, устроенные вдоль дальней стены забегаловки, — кое-где даже не удосужились полностью задвинуть занавески, — перед его взглядом открылась другая даль, другое заведение. Мягкий, нелепый свет двух лун, разбавленный искусственной подсветкой, высоченные бербраки, столики, расставленные на лужайке, удивительное небо, на котором галактика представлялась в виде гигантского спирального колеса. Стоило только приглядеться, и в стволе одного из древних деревьев обнаружилась неглубокая ниша. И девушка, почти совсем нагая, рядом со столиком.

Ордовик невольно сделал несколько шагов вперед — словно потянулся за мечтой… Шарла… Шарла…

Затем все заволокло туманной завесью, послышалось завывание ветра.

Более ничего… Он сам оказался в одной из ниш, за столом сидел маленький изящный человечек в пестром наряде, лица его не было видно — уставился в рюмку, которую держал между двух ладоней.

— Ты? — прохрипел Ордовик. — Это ты! Как ты узнал? Напиток в рюмке коротышки неожиданно свернулся в шарик, изнутри его начали пронизывать воздушные пузырьки. Послышалось приятное бульканье.

— Садись рядом, Ордовик, — пригласил коротышка. Капитан пододвинул стул, сел за стол напротив чародея.

Глаза его не мигая смотрели на Келаба, взгляд был тяжелый, сверлящий… Потом капитан неожиданно обнаружил, что держит в одной руке рюмку с ансинардом, в другой приготовил шарик, чтобы закусить. Ордовик не стал спорить и тут же опрокинул содержимое рюмки в рот.

— Вот и правильно, — кивнул Келаб. — Твои мысли полыхают так, что не надо большого труда, чтобы различить их. Особенно те, которые касаются Шарлы. Такова твоя судьба, парень. Ты повстречал ее — на беду ли, на счастье, — и теперь уже никогда тебе не стать прежним.

— Так-то оно так, — согласился Ордовик и хотел что-то еще сказать, однако подходящих слов не нашел. Ничего толкового не пришло на ум. Что еще здесь можно было добавить. — Я был послан в город, чтобы отыскать вас. С ночи брожу…

Келаб кивнул, вновь заглянул в свою рюмку, жидкость в которой заняла прежнее положение и бурлила куда слабее, чем прежде.

— Я знал об этом, — наконец ответил он.

— Знали?.. Зачем же я тогда всю ночь таскался по улицам?

Келаб опять кивнул. Неожиданно его лицо расплылось в улыбке.

— Тебе же объясняли, что найти меня можно только тогда, когда я сам захочу этого. На свете существует всего несколько человек, которые имеют возможность распоряжаться собой. Один из них я.

— Моя госпожа Шарла послала меня, чтобы я привел вас во дворец.

— Ее словами были — если уж стремиться к точности: «Постарайся отыскать Келаба и приведи его ко мне. Поступай как знаешь — уговори его, подкупи, притащи силой». Так?

Ордовик открыл рот, только потом, справившись с изумлением, спросил:

— Неужели вам известно все, что творится в моей голове?

— Нет, только то, что лежит поверху. Твои насущные заботы, страсти… Ты скажи своей госпоже, что меня нельзя подкупить. Что пока не родился человек, который смог бы притащить меня силой. Кроме того, она уже должна мне тысячу кружков.

— За что?

— За улаживание вопроса по брачному договору. Если она решит заплатить, я завтра буду в своем звездолете, он стоит в космопорте. Скажем, около десяти часов… Если нет, так нет — больше мы никогда не увидимся.

— Какая наглость! — вскочил Ордовик. Его рука легла на рукоять меча, он попытался выхватить его. Вытащил до середины — дальше ни в какую.

— Сядь, — усталым голосом сказал Келаб.

— Трус! — Ордовик все никак не мог успокоиться. — Ты боишься сражаться обычным оружием!..

— Что касается обычного оружия, — ответил Келаб, — это согласно твоим понятиям следует убивать всякого, кто назовет тебя трусом. Я же, чья сила во много раз превосходит твою, подобную философию не разделяю. Я держу этот мир у себя на ладони, Ордовик. Вспоминай об этом почаще, а также о том, что назвал меня трусом. Завтра утром ты придешь в космопорт…

Он поднялся и подошел к занавеске. Резко отдернул ее — снаружи ничего не было. Ордовик тупо глянул в пустоту и спросил:

— А если я не приду?

— Придешь, — ответил Келаб и шагнул ни во что. Ордовик напряженно смотрел ему вслед, машинально он схватился за рукоять меча. Тот теперь свободно ходил в ножнах, однако уже не было причины выхватывать его, бросаться в атаку. С кем сражаться? С пустотой?!

Пространство медленно оживало перед ним — оно оказалось совсем опустевшей забегаловкой. Толстяк Финзи уже начал переворачивать стулья и ставить их на столы.

Глава 6

Пробило десять часов…

В разрывах темных, лохматых туч были видны шесть блеклых серебристых пятнышек-лун. Все они повисли над королевским замком. Пронизывающий ветер раскачивал верхушки деревьев. Со стороны замка до крепости не доносилось ни звука — там как бы поселилась мертвящая, тревожная тишина. Андалвар, бывший правитель Аргуса, лежал в замке на смертном одре, и никакая сила в мире не могла поднять его с украшенного знаменами ложа. Завтра похороны…

Торжественный ужин, проходивший в присутствии новой регентши, был долгим и нудным. В зале стояла гробовая тишина. Рядом с принцессой Шарлой было свободное место, предназначенное для правителя Меркатора. По слухам, Баркаш и его свита сразу после захода солнца покинули Опидам и отправились на Меркатор. Баркаш, как утверждали очевидцы, был вне себя от гнева.

Гости, ведомые церемониймейстером, входили в зал и занимали места за столом. Потом так же незаметно удалялись. Каждого из них Шарла приветствовала отдельно. Наконец, воспользовавшись удобным поводом, она покинула столовую и в сопровождении Ландора отправилась в свои покои. Там слуги быстро омыли ее, причесали, обрызгали волосы ароматной водой.

Ландор поджидал ее в гостиной. Задумавшись, он время от времени не глядя брал с серебряных подносов фрукты, пробовал их — мысли его в этот момент были далеко. Он прикидывал, чего можно ждать от предстоящего разговора с Сабурой Моно. Загадка заключалась вот в чем — каким образом эта женщина, сумевшая подчинить своей воле самого Андалвара, собирается взять под контроль Шарлу. В борьбе за власть это был неизбежный ход. Вряд ли Сабура Моно добровольно уйдет в тень…

Легкая улыбка сама собой сложилась у него на губах. Что ж, будем посмотреть. Он был уверен, что пока не родился человек, способный посостязаться с ним в искусстве интриги.

Наконец Шарла вышла в гостиную. Ее золотистые волосы поблескивали. Свободное белое платье до колен удивительно шло ей. Рукава отсутствовали, и ее мягкие, красивые руки были оголены. Принцесса была боса.

Ландор тут же поднялся с дивана, одобрительно оглядел девушку.

— Я не ошибся в вас, Шарла. Такое впечатление, что вы ничего не растеряли из того, чему учили вас… ну, вы знаете где.

Шарла вполне серьезно кивнула:

— Это была моя легенда — этакая невинная простушка из Приграничья. Наивный взгляд, румянец на щечках — эту науку вдолбили в меня твердо.

Ландор покачал головой.

— Как бы то ни было, вам еще раз придется сыграть эту роль.

Шарла повернулась к стоявшим в углу слугам:

— Вали, Лена, Мершил, вы свободны. Завтра разбудите меня в тот же час, что и сегодня. Идите.

Девушки церемонно поклонились и вышли. Ландор тем временем вызвал часового, стоявшего у двери, и приказал вызвать охрану, которая должна сопровождать принцессу до дверей покоев Сабуры Моно.

Долго они шли полутемными переходами, освещаемыми светом тускло горящих факелов. Встречавшиеся по пути рабы сразу падали на колени — они не смели поднять глаза, чтобы посмотреть на регентшу, одетую подобным странным образом. Тем более босую!.. В каменных коридорах было холодно, чем дальше, тем реже встречались освещавшие дорогу факелы.

— Что-то она далековато поселилась, не так ли? — тихо поинтересовалась Шарла у Ландора.

— Это по меньшей мере странно, — откликнулся Ландор. — В этой части крепости обитают исключительно рабы. И Сабура Моно!.. Для женщины с таким положением, обладающей такой властью и влиянием…

Внезапно страж, шагавший впереди, свернул вбок и остановился перед гладкой, вырезанной из дерева дверью, перекрывавшей весь коридор. Этакая глухая переборка…

Ни порога, ни коврика, ни прикрывающих дверь штор… Просто сплошная доска.

Гвардеец отступил в сторону и вытянулся по стойке «смирно».

— Постучи и объяви, что прибыла принцесса Шарла. Она ждет, — приказал ему Ландор.

Стражник дважды ударил кулаком.

Кто-то тихо спросил изнутри:

— Кто там?

— Сабура Моно, принцесса Шарла ждет, — ответил гвардеец.

Некоторое время из-за двери не доносилось ни звука, затем створка с легким скрипом начала отодвигаться, и стражник отступил в сторону. Шарла вопросительно глянула на Ландора. Тот кивнул, и принцесса шагнула через порог.

Помещение, открывшееся перед ней, казалось пустым. Совершенно пустым!.. Стены голые, на них отчетливо различалась кладка из крупных кирпичей, на полу не прикрытый ковром узор сглаженных каменных плит. Свет исходил от двух воткнутых в держаки факелов. Приглядевшись, Шарла убедилась, что первое впечатление оказалось ошибочным — в глубине комнаты, в глубоком алькове, стояла кровать, покрытая грубошерстным темным одеялом. У изголовья небольшой столик, на нем кипа писчей бумаги, чернильница и в подставке с полдюжины очиненных перьев. Возле стола находилось кресло, тоже из черного дерева, почти неразличимое в полумраке. Рядом другое, в углу еще одно… В нем сидела Сабура Моно.

Одета она была в домашний халат коричневого цвета. Одежда простого покроя, без всяких украшений. Скорее кусок материи, призванный прикрыть ее дородное тело. Она была необычайно толста, эта Сабура Моно. Подобных Шарле встречать не доводилось. Руки были похожи на стволы деревьев, перевитые частыми складками. Тут до принцессы дошло, что здесь что-то не так. Сабура Моно при долгом и близком изучении не производила впечатления заплывшей жиром туши. Ее тучность — это не результат обильной еды. Нет, просто она большая! Внушительная!.. Под этой гладкой кожей не было и следа жира. Почему? — удивилась Шарла.

Так же непривычны были ее глаза — необыкновенно крупные, с темными пятнышками-зрачками. В глубине таилась печаль — это принцесса почувствовала сразу. Или сожаление… Бездонное разочарование в том, что, куда ни кинь взгляд, всюду суета сует. Это знак мудрости, столь же глубокой, как и печаль.

Голос тоже оказался под стать очам — низкий, грудной, мелодичный.

Сабура Моно напевно выговорила:

— Садитесь, госпожа. Боюсь, что не смогу оказать вам достойный вашему сану прием. Как видите, я живу в стесненных обстоятельствах. Нет-нет, это меня вполне устраивает. Я довольствуюсь малым…

— Это не имеет значения, Сабура Моно.

Хозяйка рукой указала на одно из кресел:

— Присядьте, госпожа. А это, по-видимому, сиар Ландор?

Гость поклонился и сказал:

— Моя госпожа попросила меня сопровождать ее в связи с тем, что родной язык после стольких лет разлуки с Аргусом пока еще труден для нее.

— В самом деле? — Брови у Сабуры поползли вверх. — И на каком же приграничном диалекте вы предпочли бы разговаривать?

— Нет-нет, — встревожилась Шарла, — нам бы не хотелось обременять вас…

— Я владею любым наречием.

Сабура Моно сказала это таким тоном, что всякий спор по этому вопросу тут же увял. Она заговорила на лудорском диалекте.

— Как видите, сиар Ландор, в вашем присутствии уже нет необходимости. Мы вполне можем обойтись без переводчика.

Ландор понял намек. Странным было то, что он вдруг безропотно подчинился — сразу встал и вышел из комнаты. Шарла даже поежилась — ни слова возражения, никакой попытки затеять словесную перепалку вокруг самой проблемы. Просто встал и вышел, оставив ее один на один с этой толстухой. Беспомощную, растерявшуюся… Как тут можно удержать себя в руках, не с кем даже посоветоваться.

Как только дверь за управляющим королевским имуществом закрылась, хозяйка перевела взгляд на принцессу. Смотрела долго, с легким прищуром, все с тем же выражением равнодушной печали и запредельного всеведения. В этот момент Шарле бросилось в глаза единственное украшение, которое носила Сабура. Это был золотой диск в мочке правого уха. Шарла припомнила, что где-то она уже видела подобную клипсу.

— Я пригласила вас, госпожа, — наконец сказала хозяйка, — посетить мою скромную обитель по двум причинам. Одна из них в том, что здесь нас не могут подслушать. Однако это не главное. Беда в том, что я — старая, толстая женщина и не могу долго ходить и стоять, тем более присутствовать на торжественных церемониях.

— Но это не может помешать вам более комфортабельно обустроить свое жилище, — с некоторой горячностью возразила Шарла. — Если вы предпочитаете жить здесь, то хотя бы позвольте мне приказать обставить эту комнату достойным образом.

— Подобные предметы меня не интересуют, — ответила Сабура.

— Но у вас нет ни рабов, ни слуг?..

— И эти вещи меня не занимают, — повторила хозяйка. — Давайте больше не будем говорить об этом. Мои удобства или неудобства — слишком мелкий вопрос в сравнении с судьбой империи. Я пригласила вас обсудить две проблемы: последствия скандала с Баркашем из Меркатора и отношение народа Аргуса к новому регенту. Что касается Баркаша… После того, что случилось, вам следует остерегаться его. В одиночку он не в состоянии выступить против Аргуса, хотя эта идея гвоздем сидит у него в голове. Он очень тщеславен, у него большие амбиции. Он считает, что его выбрала судьба, чтобы возглавить коалицию из трех самых диких миров в галактике. Диких не в смысле уровня развития, а в смысле нравов…

Его воины самые лучшие бойцы, но их мало. Он мечтает стать предводителем наемников, но чтобы их число составляло миллионы. Баркаш —милитарист до мозга костей. Его союз с Андрой и место в Совете шести, казалось, сулили ему доступ к таким ресурсам, на которые он давно заглядывался. В глазах народа он давным-давно слывет откровенным глупцом, не понимающим, что сила ломит только солому и результатом ее применения может быть только хаос и разруха. Он и Андра — естественные союзники. Они никогда не успокоятся, имейте это в виду. Ваш советник Ландор должен постоянно следить за ними.

Далее, народ Аргуса… Это стихия! Ненадежная, непредсказуемая… Настроения людей пронизаны верой в пророчества, и, хотя они с радостью встретили ваше возвращение, на их верность нельзя рассчитывать. Придет день, и они отшатнутся от вас и прибегут к черной ведьме. В ней будут искать спасение. Они не понимают и никогда не поймут, что Андра вкупе с Баркашем окончательно погубят империю, и все равно пойдут у них на поводу. Найдутся пророки, кликуши, юродивые, которые возвестят, что вы ложный кумир. Толпа потребует вашей крови, ей вдруг понадобится сильная рука, чтобы вернуть призрак былого могущества…

Она неожиданно замолчала. В комнате наступила долгая, невыносимо томительная пауза. Наконец Шарла легкомысленно прощебетала:

— Это все, Сабура Моно?

— Это все. Пока… Госпожа, у меня повсюду шпионы и соглядатаи. Я прикажу им сразу сообщать мне о всех изменениях в настроении толпы, о появляющихся слухах и анекдотах, которые могли бы быть истолкованы не в вашу пользу. К сожалению, у меня, у женщины, которая отдала столько сил для сохранения власти вашего отца, пока нет разумного плана действий. Пока нет… Не могу понять, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события. Но это вопрос времени. По крайней мере, я уверена в одном: ваша сестра и этот Баркаш мне не по нраву. Вот почему я беру на себя смелость и в дальнейшем быть вашей советницей… — Она словно споткнулась, видно, какая-то новая мысль пришла ей в голову, однако она не высказала ее и закончила фразу: — Каковой была при вашем отце. Конечно, вместе с главным управляющим королевским имуществом сиаром Ландором. Завтра мы увидимся на похоронах. До встречи, госпожа…

Шарла испытывала некоторое удивление и разочарование. Она встала и сказала:

— Я хотела бы вызвать охрану.

— В этом нет необходимости. Ступайте спокойно.

Принцесса бросила взгляд на чудовищных объемов женщину, устроившуюся в кресле в углу, потом чуть вздернула правую бровь и направилась к выходу.

В коридоре было пусто, холодно и довольно мрачно, однако Шарла, к своему удивлению, не ощутила и тени беспокойства в душе. То ли слова Сабуры возымели действие и внушили ей невиданную прежде отвагу, то ли эта странная советница на самом деле вымела всякую нечисть из коридоров. В гостиной, в собственных апартаментах, ее поджидал Ландор.

— Вы оказались правы — отец Доличека мертв, — сообщил он. — Причем обстоятельства его смерти более чем странные.

Уже в полной безопасности, в собственных покоях Шарла внезапно почувствовала, что ноги у нее подкашиваются. Она невольно опустилась на диван и, обращаясь как бы к самой себе, прошептала:

— Вот я и поговорила с Сабурой Моно.

Ландор степенно кивнул.

— Необычная женщина, не так ли? — спросил он. — Эта встреча меня прямо-таки заинтриговала! Она с такой легкостью выпроводила меня. В коридоре я как ни в чем не бывало отправился сюда. Охрана топала рядом… Удивительно! В ней присутствует некое обаяние силы. Так что же она сказала вам?

Шарла в общих чертах передала разговор с советницей бывшего короля, а также, как теперь выяснилось, и нынешней регентши. Когда она рассказала о пророчествах, которым подвержено простонародье, Ландор не удержался и фыркнул:

— Глупости! Я ни капельки не верю ни в какие пророчества. Здесь быть не может никакой мистики, только целенаправленное воздействие враждебных сил. С этим и надо бороться в первую очередь. Мало ли что могут наболтать несколько старух! Просто кому-то очень надо объявить эти бредни пророчествами. Механизм известный… Продолжайте, принцесса.

Когда она закончила, Ландор переспросил:

— Это все? Маловато, так мне кажется. Непонятно, зачем она просила о личной встрече. Только ради этого?..

Шарла зевнула.

— Ландор, об этом у вас должна болеть голова. Не у меня. Вы отвечаете за государственные дела. Я очень устала и отправляюсь спать. Утром, если Ордовику удастся отыскать этого колдуна, мы поговорим с ним. Думаю, от него мы сможем добиться большего. До завтра, Ландор.

Управляющий поклонился и, ни слова не говоря, вышел.

* * *
Зенхан Вар мрачно взирал сквозь узкое, похожее на бойницу окно на нижний город. Отсюда ему была видна Утренняя улица, оттуда доносился шум городской толпы.

— Вот уже вторые сутки, как мертв Андалвар, — произнес он глухо, — а чернь по-прежнему пьет и гуляет. Веселые поминки у бывшего короля. Им дела нет до того, что творится наверху.

— Зенхан, объясните, почему, — спросила Андра, — с каждым часом увеличивается поступление денег, собранных на похороны?

— Больше, меньше — какая разница. С другой стороны, я бы хотел, чтобы и меня помянули так же, как и вашего отца. Жаль, что вы так легкомысленно относитесь к настроениям толпы. Народ — это великая сила. В умелых, конечно, руках.

Андра с трудом могла сдержать раздражение. Она лежала на старенькой кушетке, покрытой вытертыми шкурами каталаба. Комната была скудно обставлена, пол каменный, даже не покрыт ковром. Крепость, выстроенная на Королевском холме, была сооружена значительно раньше замка, и, хотя именно здесь заседало имперское правительство и осуществлялось руководство огромными галактическими территориями, сама крепость мало чем отличалась от солдатских казарм.

В углу комнаты, посаженная на цепь, скулила и время от времени злобно вскрикивала обезьяна.

Услышав последние слова Зенхана, Андра не выдержала:

— Зенхан, достаточно! Не надо срывать на мне раздражение. Ваши разговоры о пророчествах, о простолюдинах беспредметны, а между тем мы теряем время. Оно наше самое главное оружие, поймите вы это! Время работает на эту потаскушку. Она начинает устанавливать свои порядки, и двор постепенно привыкнет к ним. Сначала она освободила Доличека от наказания, затем приказала хозяину кнута сломать бич. Она отправила его ко мне. Конечно, все это она делает по недомыслию — такая уж добренькая и слабовольная уродилась, но надеюсь, вам понятно, какое впечатление это может произвести на Пенду. Она глупа и действует по наитию, а слуги между тем распускаются все больше и больше…

— Не согласен с вами, — возразил Зенхан Вар. — Она действует вовсе не по наитию. И не такая уж она слабенькая, не такая глупая. Она сильный и опасный противник. Вспомните хотя бы, с каким искусством она избежала ловушки с Баркашем. Есть еще кое-какие сведения…

— Это все выдумки Самсара! — выкрикнула Андра. — А даже если и так, то во всем повинен этот грязный колдун. Именно он спас ее.

В этот момент в комнату вошел стражник-гвардеец и доложил:

— Внизу рабыня, госпожа. Требует допустить ее. Назвалась Вали.

Принцесса тут же распорядилась:

— Привести ее сюда. Доставить также раба Самсара, колдуна Ктенофими, черного леонтинца, который вчера явился сюда из замка.

Солдат отдал честь и вышел.

— Вот видишь, Зенхан. Можно ли назвать разумным человека, который до сих пор пользуется услугами рабов, приставленными следить за ней? Она, собственно, никого не выгнала. Что это, как не глупость? И куда смотрит этот хваленый Ландор? Что же, он даже не может предупредить ее? Я настаиваю — нам нельзя терять времени. Неделя, и мы должны покончить с этой моей горе-сестренкой! Мы должны разорвать ее в клочья. Пусть их разнесут все восемь ветров Аргуса.

Дверь вновь распахнулась, и в комнату вошел все тот же гвардеец, который ввел закутанную в плащ женщину. Грубая материя доходила той до лодыжек, ноги были босы. Следом за ней вошли огромный темнокожий леонтинец, затем Самсар, а также маленький пронырливый человечек со сморщенным, подобно полежавшему яблоку, лицом. Он беспричинно улыбался и что-то жевал беззубым ртом.

Солдат отдал честь и только было собрался уйти, как Андра возгласом остановила его:

— Подожди, гвардеец. Ты, может, еще понадобишься.

Тот отступил к двери и застыл.

— Итак, — объявила Андра и поудобнее устроилась на шкурах каталаба, наваленных на кушетку. — Прежде всего ты, Самсар.

Раб молча шагнул вперед.

— Повтори свою историю. Только не надо про появление Келаба и уход Баркаша. Расскажи все, что случилось с самим текстом договора.

— Ну… Значит, я… Госпожа, я уже столько раз рассказывал о том, что случилось после ухода Баркаша. — Слуга был изрядно напуган, на лице у него запекся огромный кровоподтек, нижняя челюсть подрагивала, он поеживался от страха. Не получив ответа, Самсар начал рассказывать. — Мне было приказано отыскать пергамент и доставить его вам, госпожа, однако этот проклятый капитан первым заметил документ. Как я мог украсть его на глазах у всех придворных?..

— Достаточно, — прервала его принцесса. — Ктенофими!

Плюгавый человечек шагнул вперед, при этом он все время что-то невразумительно бормотал.

— Поработай с памятью рабыни Вали, — приказала Андра.

Колдун приблизился к рабыне.

— Не теряй попусту время на всякие не относящиеся к делу подробности. Только то, что мы ищем. Понятно, Ктенофими?

Рабыня стояла вытянувшись в струнку. Глаза ее сияли каким-то безумным огнем. Колдун снял с ее головы капюшон, тот упал на плечи, затем Ктенофими начал совершать пассы руками — глаза у Вали раскрылись еще шире. Рабыня, повинуясь чужой воле, шагнула по направлению к Андре и встала перед ней.

— Вали, ты запомнила все, что происходило в покоях моей сестры?

Та машинально кивнула.

— Расскажи о брачном союзе с Баркашем. О чем они там говорили? — спросила Андра и поерзала на шкурах.

Вали заговорила ровным голосом. Как автомат. Она описала реакцию Шарлы и Ландора, затем появление Ордовика. При этом Вали ухитрялась передавать все оттенки голосов участвующих в той сцене, да так ловко, что Зенхан Вар даже отер пот со лба. Сначала Ландор и Шарла говорили на аргианском наречии, затем, с приходом Ордовика, перешли на какой-то странный приграничный диалект. Вали, не понимая ни слова в этой речи, по-прежнему молотила без задержки, однако ее прервали, позвали переводчика. Андра с большим интересом слушала, о чем эти трое говорили между собой. Самсар напряженно прислушивался к переводу. Капельки пота выступили у него на лбу.

Когда Вали сообщила, как Ордовик заметил попытку Самсара спрятать документ, Андра подняла руку.

— Достаточно! — заявила она. — Самсар, иди-ка сюда.

Тот не двинулся с места.

— Гвардеец… — напомнила Андра.

Солдат схватил извивающегося раба за шиворот и подтащил к кушетке.

— Самсар, ты солгал мне, — мягко сказала Андра.

— Госпожа! — взвизгнул раб. — Я сделал все возможное…

— Все или почти все! — оборвал его Зенхан Вар. — Однако ты солгал своей госпоже, и за это тебе следует вырвать язык из твоей поганой глотки.

Андра опять жестом остановила бывшего управляющего:

— Зенхан, держите себя в руках. Я придумала, как нам обратить в свою пользу и эту неприятность. Переводчик, в чем смысл угроз, с какими Ордовик обратился к этому рабу? — Она указала на Самсара.

— Не могу понять, госпожа. Это не аргианский язык и не какой-нибудь приграничный диалект.

Андра настороженно глянула на Самсара, затем перевела взгляд на управляющего.

— Зенхан, растолкуйте смысл сказанного.

Старик побледнел от страха.

— Это… Это… — Он отвернулся от принцессы и сказал куда-то в сторону: — Это не для ваших ушей, госпожа.

— Полноте, Зенхан! Итак, никто из вас не собирается объяснить мне. Хорошо, тогда мне поможет солдат. Эй ты, у двери, говори!

Глаза у гвардейца округлились, взгляд остановился, он заговорил ровным голосом. Когда закончил, принцесса кивнула и, совсем как кошка, кончиком языка облизнула губы. Затем медленно, в растяжку, произнесла:

— Ра-аб.

Гигант леонтинец шагнул вперед.

— Возьми этого негодяя, — она указала на Самсара, — и поступи с ним так, как только что слышал. Если будет вопить, не обращай внимания.

Самсар издал протяжный вопль. Леонтинец тут же зажал ему рот. Между тем Андра продолжила:

— Когда закончишь, ступай в нижний город и распространи известие, что Ордовик выполнил обещанное. Сделай так, чтобы после рассвета где-нибудь в укромном уголке был найден труп Самсара.

— Слушаюсь и повинуюсь. — Гигант склонил голову, подхватил Самсара под мышки и поволок к выходу. Зенхан Вар с выражением неописуемого удивления и отчаяния на лице попытался было что-то сказать, однако Андра жестом остановила его:

— Зенхан, сейчас не время для ссор. Мы сражаемся за восстановление империи, и никто не смеет встать у нас на пути. Мы должны быть готовы пожертвовать кем угодно и сколькими угодно. Вы солдат, Зенхан, а не красная девица, так что нечего хныкать! Ктенофими, займитесь солдатом. Пусть он забудет все, что видел и слышал здесь. Пусть он будет уверен, что с Самсаром поступили по приказанию Ордовика.

Старый колдун и гипнотизер кивнул и отвел солдата в дальний угол. Спустя несколько минут взгляд у того остекленел, и он стал подобен кукле. Андра обернулась к Вали, которая до сих пор пребывала в трансе.

— Продолжай, — распорядилась она.

Служанка поведала, о чем говорили вчера Шарла, Ландор и Ордовик. Андра хлопнула в ладоши.

— Выходит, моя дорогая сестричка во время своего отсутствия являлась уличной шлюхой!.. Как бы, Зенхан, мы могли использовать это обстоятельство?

Услышанное буквально потрясло старого солдата. Тихим, зловещим голосом он вопросил:

— Значит, эта распутница теперь будет сидеть на троне Аргуса? Более постыдной ситуации мне встречать не доводилось!

— Мне тоже, — согласилась Андра, — и все-таки?.. Через три дня весь Аргус должен узнать об этом. Продолжай, Вали.

Когда рабыня закончила, Зенхан Вар задумчиво произнес:

— Она посетила Сабуру Моно. Это может быть опасно для нас, госпожа. Эта толстуха непредсказуема и очень, очень умна.

Андра нахмурилась:

— Не в том беда, Зенхан, что эта девка посетила Сабуру, а в том, что я до сих пор не знаю, на чьей она стороне.

— Возможно, стоит приставить к ней соглядатаев?..

— Не получится. Пробовала… Стены ее комнаты древней кладки и непомерно толстые. Рабов и прислуги у нее нет, подкупить некого. Замок она никогда не покидает.

— В этом случае ее опасно оставлять в живых.

— Правильно. Ктенофими!

Колдун приблизился к госпоже.

— Займись своей ученицей. — Андра кивнула в сторону Вали. — Пусть она вернется к моей сестре. Затем леонтинцем, когда тот закончит с Самсаром.

Старик взял Вали за руку и, поклонившись, вышел из комнаты. Зенхан Вар обратился к принцессе:

— Теперь самое время послать весточку Баркашу?

— Нет. Он сейчас потерял голову от ярости и может отказаться принять мое послание. Вы же знаете, он чуточку глуповат. Пусть успокоится и первым обратится ко мне. Это и стратегически выгодно…

Неожиданно дверь распахнулась. В комнату вошел другой гвардеец, отдал честь.

— Там, — солдат неопределенно махнул куда-то вниз, — какой-то человек просит вашу милость об аудиенции. Имени не назвал. Говорит, что пришел в связи с разрывом брачного договора между вами и Баркашем из Меркатора.

Андра вскинула брови.

— Пусть войдет, — сказала она.

Солдат отступил в сторону, и через порог в комнату вошел человек, при виде которого у Зенхана Вара пальцы сами собой сжались в кулаки, а у принцессы щеки вспыхнули от нескрываемой ярости.

Это был Келаб-чародей.

Глава 7

— Сиар Ландор! Сиар Ландор!..

Топот ног, частое дыхание, тонкий перепуганный женский голос. Ландор никак не мог стряхнуть остатки сна. Все являлось перед ним на грани дремы и реальности: серое небо — по-видимому, на дворе дождило, сумерки в комнате, эти крики… Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появилась ошеломленная Вали. Лицо ее было залито слезами.

— Сиар Ландор! Госпожа исчезла!.. Регентши нет!..

Мгновенно Ландор пришел в себя. Откинул одеяло, вскочил, принялся суетливо натягивать одежду.

— Как? Когда?..

Вали ответила всхлипывая:

— Должно быть, совсем рано, сиар Ландор. Когда она вернулась от Сабуры Моно, принцесса, как вам известно, отпустила нас. Я отправилась в Опидам. Вернулась еще затемно. Когда пришел назначенный час и мы пришли будить госпожу, ее не оказалось в постели. Нигде никаких признаков борьбы.

Ландор схватил меч, сунул ноги в сандалии.

— Поднять на ноги всю охрану! Отыскать капитана Ордовика! Пусть он лично убедится, что никто ночью не покидал замок.

Вали поклонилась и исчезла. Ландор наконец осознал весь ужас происходящего — точнее, прочувствовал, что грянула катастрофа. Лицо его словно окаменело, он поспешил в опочивальню регентши. Здесь, у порога, он нашел Мершил и Лену — обе рыдали и заламывали руки. Издали было видно, что постель действительно была пуста, никаких следов насилия — впечатление такое, что Шарла встала сама и… исчезла. Ландор прикрикнул на рабынь:

— Перестаньте, вы, обе! Никто вас не обвиняет!.. Позвольте пройти.

Он оттолкнул их обеих, загораживавших дверной проем, и вошел в спальню. Служанки вошли за ним следом.

— Кто-нибудь побывал здесь с тех пор, как вы обнаружили исчезновение хозяйки?

— Никто, — сквозь слезы ответила Вали.

— Перестаньте хныкать, соблюдайте тишину. У меня есть кое-какой навык в ясновидении.

Он приблизился к кровати. Рабыни сразу прекратили плакать. С нескрываемым интересом они принялись следить за тем, как он осторожно положил руки на простыни. Его глаза затуманились, пальцы начали с нежностью перебирать тонкую материю.

В этот момент в спальню, громко топая, вбежал Ордовик. Ландор резко вскинул голову.

— Рабыня Вали сообщила мне невероятную новость — принцесса Шарла исчезла! — во весь голос объявил Ордовик.

— Так и есть, — ответил Ландор. — Вы лично расставили стражу в замке и вокруг него?

— Да, — ответил Ордовик. — Не понимаю, куда она могла уйти. Она вернулась после разговора с Сабурой Моно?

— Вернулась, — подтвердил Ландор. — Мы недолго побеседовали, и она отправилась спать. Рабынь отпустили еще раньше, так что никто ничего не видел и не слышал.

Ордовик обратился к прибежавшему вместе с ним Тампору:

— Сержант, перед дверью не было стража. Ты заметил?

— Так точно. Но у порога должен был находиться гвардеец! Я сам ставил его.

— Возможно, его подкупили? — предположил Ландор.

Тампор отрицательно потряс головой:

— Человек, которого можно подкупить, никогда не попадет в состав внутренней охраны. Скорее всего, его убили.

— Кто стоял на часах?

— Элвир.

— Клянусь всеми ветрами Аргуса! — воскликнул Ордовик и, недоговорив, бросился к выходу из покоев принцессы. Там вдоль стен было выстроено отделение гвардейцев.

— Элвир! — рявкнул Ордовик, пробежав взглядом по лицам стражников.

Огромного роста, мужиковатый солдат вышел вперед и вытянулся перед капитаном. За спиной Ордовик услышал изумленный вскрик Тампора.

Ордовик обратился к гвардейцу на воровском жаргоне:

— Элвир, тебя сегодня ночью поставили на пост перед входом в апартаменты регентши?

— Так точно, капитан! — ответил Элвир. — Я занял пост в полночь и был сменен перед рассветом. Тяжеленько здесь стоять в это время.

Ландор тоже вышел из гостиной, встал за спиной Тампора.

— Кто тебя сменил? — спросил Ордовик.

— Дарбо, капитан.

— Так и есть, капитан, — подтвердил кто-то из строя. — Я занял пост перед самым рассветом.

— Элвир, — обратился к первому гвардейцу Ордовик, — ты позволял кому-либо входить или выходить из покоев принцессы?

— Так точно. Согласно распоряжению, я позволил войти туда Доличеку и хозяину кнута — этому леонтинцу.

Ордовик грубо выругался.

— А они вышли из апартаментов? — спросил выступивший вперед Ландор.

— Так точно, сиар.

— Что-то здесь не так, — сказал Ландор. — Нутром чувствую, есть во всей этой истории какая-то странность. Солдаты, войдите во внутренние покои.

Стражники строем вошли в гостиную. Ландор, предварительно извинившись перед сержантом, распорядился:

— Обыщите все помещения. Проверьте каждый укромный уголок. Что-то здесь не так. Элвир, тебя никто не обвиняет, действуй вместе с другими.

Гвардейцы разделились на отдельные группы и принялись тщательно обыскивать комнаты. Начали с гостиной. Искали долго, но ничего не нашли. Ландор, в свою очередь, решил продолжить сеанс ясновидения и улегся на кровать. Принялся ощупывать простыни…

— Все равно что-то здесь не так, — бормотал он. — Словно что-то потустороннее заглянуло в комнату… Кто из вас искал под кроватью? — спросил он у стражников.

Трое откликнулись на его призыв, в том числе и Элвир.

— Сиар Ландор, что-то мне не по себе здесь, — сказал он. — Вроде все нормально, а как-то знобит. И так тоскливо на душе… Вот такое же чувство я испытал, когда Доличек и хозяин кнута вместе вышли из покоев…

— Вместе?! — удивился Ландор. — Нет, сначала вышел леонтинец — принцесса приказала ему сломать кнут, затем только Доличек. А ну-ка, поднимите кровать.

Шесть человек подняли постель и отнесли ее в другой угол. Поверхность пола в том месте, где стояла постель, странно пошевеливалась, словно вода под напором ветра. Легкая рябь пробегала по плитам. Ландор первым смело наступил на это место, наклонился и пальцами пощупал пол.

Удивление неожиданно сменилось на его лице торжествующей улыбкой. Наконец он выпрямился и с удовлетворением показал Ордовику худенького мальчугана со светлыми волосами, которого держал на руках.

— Шарла! — воскликнул Ордовик.

Ландор отрицательно покачал головой и сошел с колеблющейся поверхности.

— Доличек, — заявил он. — Вот так это и было проделано.

Управляющий отнес мальчика и положил на кровать. Удивительно, как его личико напоминало лицо Шарлы.

— Он жив? — спросил Ордовик.

— Конечно. Только спит.

— Как же его спрятали здесь?

— С помощью магии, Ордовик. С помощью магии…

— Это дело рук черной ведьмы, — неожиданно заявил Тампор. — Помните, я предупреждал вас, капитан.

Однако Ландор еще раз отрицательно повертел головой.

— Нет, это не черная ведьма. Мне известно несколько чародеев, способных на это, но среди них нет ни одной женщины. Келаб, конечно, в первую очередь. — Он на мгновение задумался, потер лоб. — Но это куда как странно — сначала помочь нам с брачным контрактом, а потом похитить Шарлу.

Ордовик внезапно озлобился.

— Может, он решил использовать ее в своих целях?

— Он бы никогда не отважился, — ответил Ландор.

— Я даже представить не могу, как это может быть сделано, — вступил в разговор Тампор. — Согласен, кого-то могло ввести в заблуждение сходство между Доличеком и Шарлой. Особенно если ей обрезать волосы и разукрасить лицо синяком. Одеть попроще… Но никто не сможет принять Келаба за леонтинца!

— Вспомни, тот является чародеем, — сказал Ордовик. — Ландор, я думаю, так и было. Когда я утром встретил Келаба в нижнем городе, он потребовал тысячу кружков за то, что помог отрегулировать вопрос о брачном договоре. Еще он добавил, что будет находиться в своем звездолете в десять часов.

— Если бы он выкрал Шарлу из королевского замка, ты бы никогда не встретился с ним лицом к лицу. Тем более в нижнем городе, — ответил Ландор.

— С его наглостью он способен на что угодно! — не согласился Ордовик.

Тампор кашлянул у него за спиной. Ландор и Ордовик обернулись к нему.

— Сиар Ландор, госпожа Андра сейчас располагается в крепости на Королевском холме…

— Что из этого?

— У меня там есть приятели среди местной охраны. Мы можем сразу узнать, встречался ли Келаб с принцессой Андрой.

Ордовик, обращаясь к Ландору, горячо возразил:

— Если ты считаешь, что черная ведьма не могла приложить к этому руки, тогда назови тех, кто способен на подобную низость. Может, Баркаш?

Казалось, Ландор не услышал его. Глядя прямо перед собой, он неожиданно спросил:

— Тампор, чем занимаются твои люди на постах, если позволили кому-то незаметно покинуть замок?

— Великан леонтинец — личность известная. Чудно другое — как они могли позволить Доличеку оставить замок. Он всегда должен находиться при принце Пенде.

— Тогда, возможно, эта парочка вовсе и не покидала замок? Тампор, организуй розыск. Пусть твои люди осмотрят каждую комнату, каждый закуток. Вспомни, к каким местам имел пристрастие этот кнутобоец. Спуститесь в подземелье. Вы лично опросите всех часовых, дежуривших в эту ночь. Всех, без исключения!

Тампор кивнул и дал сигнал своим ребятам. Ландор остановил Дарбо и разрешил тому отдохнуть.

— Интересно, Сабура Моно знает о случившемся? — неожиданно обратился он к Ордовику.

— Думаю, что нет.

— Дарбо, — сказал управляющий, — прежде чем отправиться на отдых, ступай и извести ее об этом. Попроси ее прийти сюда. Если, конечно, она пожелает… В любом случае обязательно вернись и доложи.

Солдат отдал честь и вышел из спальни.

Они долго ждали его — никто не промолвил ни слова. Ордовик мерно расхаживал из угла в угол. Ландора неожиданно потянуло в сон — он сидел и потирал глаза.

Так прошло с четверть часа.

Наконец Ордовик подал голос:

— Что-то Дарбо медлит с возвращением. Это невыносимо — находиться здесь и ничего не делать. Я пойду поищу его.

Он вышел из внутренних покоев принцессы и не спеша двинулся по коридору, припоминая, в какой стороне проживает Сабура Моно. Отшагав положенное, он решительно свернул направо, двинулся дальше, миновал какое-то углубление и, сделав еще несколько шагов, остановился у перекрывавшей коридор двери.

Глухая, ровная деревянная плоскость. Более ничего… Или что-то не так? Ему показалось, что в холодном воздухе, в камне, образовывавшем стены, в самом пространстве, примыкавшем к этому тупику, копилось что-то странное, невыразимо жуткое…

Сердце забилось часто, Ордовик невольно покрепче ухватился за рукоять меча. Отступил немного и заглянул в полутемную нишу, мимо которой прошел несколько мгновений назад. Там лежал Дарбо, из-под него вытекала кровь. Пульс не прощупывался, однако тело еще было теплое. Убийство свершилось совсем недавно. Ордовик осторожно перевернул труп. Удивление нарисовалось на его лице — шлем был смят и пробит. Удар был такой силы, что края металла оказались вбитыми в черепную коробку.

Ордовик шагнул вперед, толкнул деревянную створку — дверь неожиданно подалась, перед ним открылось внутреннее помещение.

У него перехватило дыхание — посреди комнаты боролись две чудовищных размеров фигуры. Одной из них был гигант негр более двух метров высотой, другая — женщина, значительно более низкая, но невообразимо широкая. Это были достойные соперники. Гигант одной рукой держал женщину за горло, второй отчаянно пытался разорвать объятия, в которых его сжимала толстуха.

Вдруг женщина засмеялась. Как-то жутко заухала… Леонтинец, пытавшийся отогнуть ее голову как можно дальше назад и постараться сломать хребет, опешил, ослабил хватку. Женщина начала наступать на него, постаралась ухватиться за врага покрепче, и, когда леонтинец рискнул переступить с ноги на ногу, она внезапно оторвала его от пола и со страшной силой швырнула вверх, к потолку. Чернокожий убийца ударился головой о сводчатый каменный потолок. Череп треснул, человек с глухим шумом упал вниз, на пол. Сабура Моно даже не взглянула на него, зашаркала к столу и крупными глотками осушила большой кубок Ордовик так и застыл раскрыв рот, с обнаженным мечом в руке.

Наконец хозяйка вытерла руки и повернулась к нему.

— Ты, должно быть, Ордовик? — спросила она.

— А вы Сабура Моно?

— Да. Твой посланец передал мне, что ты просил меня прийти. Кажется, исчезла принцесса Шарла?

Ордовик кивнул. До сих пор он не мог прийти в себя. Наконец, помычав, он ткнул пальцем в распростертую на полу фигуру и, невольно сглотнув, постарался объяснить:

— Предположительно этот негодяй похитил ее. Если, конечно, он является хозяином кнута, приставленным к Доличеку.

— Так и есть.

— Но если он все еще прятался в замке, значит, и Шарла — простите, госпожа Шарла — все еще находится здесь.

— Возможно, — кивнула Сабура Моно. — Что ж, придется отправиться с тобой. Однако одно условие — никому ни слова о том, что случилось. Можешь заявить, что это ты убил его. — Она кивнула в сторону мертвого леонтинца. — Только обо мне ни гугу. Понятно?

Ее глаза странно сверкнули, и Ордовик, как мальчишка, торопливо закивал.

Переваливаясь с боку на бок, Сабура Моно вышла в коридор и двинулась вперед. Ордовик последовал за ней. Уже у самого порога апартаментов принцессы он услышал, с каким трудом далось ей это путешествие — дыхание стало громким, прерывистым. Грудь заметно вздымалась и опадала.

— Где Дарбо? — встретил их вопросом Ландор.

— Его убил леонтинец, сиар Ландор, и, если бы не Ордовик, мне бы тоже не поздоровилось, — ответила Сабура Моно. Она вопросительно глянула на капитана, и тот нерешительно кивнул.

— Пусть его разорвут все ветры Аргуса! — раздраженно воскликнул Ландор, затем неожиданно замер, на его лице появилось выражение недоумения. По-видимому, ему в голову пришла какая-то мысль. — Если он до сих пор скрывался в замке, выходит, и принцесса Шарла…

В этот момент в гостиную вбежал запыхавшийся солдат.

— Сиар Ландор! Сиар Ландор!.. — еще с порога закричал он. — Ваша летающая машина — та, на которой вы прибыли в замок, — она исчезла!..

— Исчезла?!

— Так точно! Кроме того, сержант Тампор велел передать, что он отправил гонца на самом быстром коне в крепость, где нашла пристанище принцесса Андра, и с восходом солнца с помощью зеркал ему сообщили, что прошлой ночью Келаб-чародей побывал в ее покоях и оставался там около получаса.

— Конь? Какой конь? Зачем ему конь?! — Брови у управляющего полезли вверх, затем он непонятно выругался. — Он провернул это дельце в несколько минут, сразу после посещения апартаментов вместе с хозяином кнута. Затем на вертолете, уже вместе с Шарлой, отправился в крепость. Пусть его разорвут ветры Аргуса!.. На всей планете не сыскать человека, который мог управлять вертолетом. Кроме Келаба-чародея!..

Гвардеец отсалютовал и тут же умчался.

— Значит, вы считаете, что к исчезновению принцессы Шарлы приложила руку госпожа Андра? — спросила Сабура Моно.

— Естественно, а также этот самый Келаб. Больше некому. Гигант леонтинец вывел ее отсюда под видом Доличека. Кто еще мог затуманить взгляд часового? Немедленно приготовить для нас лошадей, — приказал он другому гвардейцу.

Тот сразу убежал.

Сабура Моно отрицательно покачала головой — мясистые щеки ее заходили ходуном. Ордовик, глядя на нее, не мог поверить, что эта женщина всего несколько минут назад расправилась с наемным убийцей. Этот леонтинец был настоящий великан и силен, как танисский бык.

— Сиар Ландор, — сказала толстуха, — у меня есть свои осведомители…

— Даже среди ближайшего окружения Андры? — перебил ее управляющий.

— Конечно! — удивилась Сабура. — Повсюду. Как же иначе…

— Тогда вы можете дать нам дельный совет. В настоящее время самая главная задача — отыскать принцессу Шарлу. Добраться до нее следует через этого чертова Келаба. Если бы у нас был вертолет…

Сабура Моно пожала огромными плечами:

— Мне ничего не остается, кроме как устроиться здесь, в замке, и приступить к плетению паутины. Видали, наверное, как красная лиана начинает опутывать хищное животное. Сделаю что смогу, пусть мой вклад окажется невелик, но все же… Сиар Ландор, можете рассчитывать на меня в любую минуту.

Ландор ответил не без примеси придворной риторики:

— Позвольте, дорогая Сабура Моно, выразить вам свою признательность. Я уверен, что вы будете служить принцессе Шарле с тем же усердием, с каким служили ее отцу. Теперь прошу извинить нас… Пошли, Ордовик, лошади уже, наверное, готовы.

* * *
Тусклый рассвет занимался над Опидамом. С ночи над городом сеял мелкий дождь, теперь он прекратился. Улицы нижнего города были еще пустынны — ночная жизнь взяла перерыв.

Два мертвых тела валялись на мостовой — лежали так, чтобы всем было видно. У первого даже после смерти, наступившей от того, что кто-то перерезал ему глотку, с лица так и не сошло голодное и чуть хищное выражение. В глаза бросалось его сходство с волком. На лице мертвяка был вырезан крест — это был знак, что на похороны этого негодяя никто и никогда не станет собирать добровольные пожертвования. Другим несчастным оказался Самсар, однако признать раба в этой истерзанной груде мяса было очень трудно.

Пронизывающий ветер гулял по городу, время от времени забирался на обширное поле космопорта, посвистывал в промежутках между корпусами кораблей, редко стоявшими на шоколадного цвета бетонных плитах. На одном из них, на самой верхотуре, был откинут балкончик. Там расположился Келаб-чародей и с удовольствием потягивал горячее танисское пиво.

Напротив него сидела Шарла. Лицо у нее было задумчивое и спокойное, в руке она держала бокал с тем же самым напитком.

Золотой диск тускло поблескивал в мочке уха Келаба. Шарла припомнила, что подобный знак она видела и у Сабуры Моно. Затем походя отметила, как слаб и невелик был этот человечек, и в то же время ему было присуще известное изящество. Он был приятный мужчина, решила про себя Шарла и невольно улыбнулась. Такой махонький, совсем с пальчик, а успевал повсюду. Энергии в нем что в твоем вулкане, только успевай увертываться. Вряд ли во всей галактике найдется человек, способный противостоять ему. И манеры дай Бог каждому…

Сейчас он посматривал куда-то через плечо и загадочно улыбался. А может, просто любовался ею — Шарла знала, что ей очень идет это белое простенькое платье без рукавов. Она в нем необыкновенно хороша. Келабу не было необходимости поглядывать на нее, он и так знал все ее мысли, помнил внешний облик. Успел оценить надежды и мечты. Шарла и не пыталась таиться от него. Глупо, все равно не скроешь, и потом, в ее мыслях не было ничего постыдного.

Им было хорошо вдвоем, как бывает хорошо старым друзьям. Приятно быть вместе, помалкивать, размышлять о своем, загадывать, улыбаться, пить горячее пиво, посматривать в даль, уставленную стрелообразными корпусами звездолетов. Их вид наводил на мысли о хорошем — о беспредельности вселенной, о тайнах пространства и времени, а также о загадке человеческой души, сумевшей объять необъятное, прочувствовать неотвязный волнующий гул, которым космос наполняет человеческие существа. Этот зуд не дает покоя… Об этом тоже было приятно поразмышлять.

Наконец Келаб встрепенулся, глянул на часы — удивительную машинку, о которой давным-давно забыли в империи, — и сказал:

— Они уже близко, дорогая. Ступай и будь начеку, как мы договорились.

Шарла чуть улыбнулась и зашла в корабль. Келаб y6paл поднос, на котором стояли остатки завтрака, и вновь уселся в кресло.

И принялся ждать…

Глава 8

У входа в космопорт были расположены конюшни — к ним и подскакали Ландор и Ордовик. Они едва не загнали скакунов, у тех с боков хлопьями падала пена. Бросив поводья выбежавшим конюхам и швырнув им плату, Ландор крикнул:

— Где корабль Келаба-чародея?

Один из конюхов, здоровенный мужик с багровым шрамом через всю щеку от правой брови до подбородка, лениво вытащил веточку, которой ковырял в зубах, и не спеша ответил:

— Эта… корабль стоит на восточном конце… эта… порта, сиар Ландор. А вы вправду сиар Ландор? — неожиданно спохватился он.

Ландор кивнул и, обернувшись к Тампору и отряду солдат, прискакавшим вместе с ними, приказал:

— Держать ухо востро! Конечно, против колдуна нам сражаться несподручно, и все-таки, ребята, постарайтесь. Хотя бы тело его приволоките.

Тампор отдал честь. Гвардейцы построились и, ведомые Ландором и Ордовиком, направились в галерею, ведущую на взлетное поле. Искали недолго — стоило им ступить на коричневые бетонные плиты, как впереди обнаружился наклонно стоявший стреловидный корабль, напомнивший Ордовику пиратские рейдеры, на которых ему доводилось летать в Приграничье. В той стороне он был один-единственный. Удобств там было мало, зато скорость и вооружение что надо. Он глянул на Ландора, однако тот неожиданно замкнулся — какая-то тайная мысль довлела над ним. Голубоватое сияние охватило голову управляющего. Ордовик отскочил в сторону. В воздухе запахло паленым, однако Ландор даже не замедлил ход — так же решительно зашагал к черному кораблю.

Они остановились метрах в десяти от звездолета. Отсюда был хорошо виден балкончик, где сидел Келаб, с удовольствием попивающий горячее пиво.

— Ты, колдун чертов! — неожиданно во всю мощь закричал Ландор.

Тот отставил кружку и удивленно глянул вниз. Приветливо улыбнулся и помахал им рукой.

— Кого я вижу! — радостно объявил чародей. — Ландор и Ордовик. Привет, ребята. Не правда ли, сегодня чудесное утро. Что это вы так рано вскочили? Наверное, принесли мне обещанную тысячу кружков?

— Ты, предатель! — с той же необузданной силой заорал Ландор. — Тебе еще и деньги подавай?! Что ты сделал с принцессой Шарлой, негодяй?

— Ну уж, сразу негодяй! — обиделся Келаб. — Насколько мне известно, ни с какими принцессами я ничего не делал.

— Лжешь!.. — Теперь уже и Ордовик не выдержал. — Кто еще, кроме тебя, мог выкрасть ее из замка?

— А ну-ка, спускайся сюда, — пригласил мага Ландор. — Спускайся, спускайся, здесь поговорим.

На лице чародея проступила обида.

— Ну уж нет, ребята.

— Спускайся, тебе говорят, — приказал Ландор. Голубоватое сияние вокруг его головы стало ярче. Келаб с нескрываемым удивлением смотрел на него, потом повернулся и вошел в корабль. Ордовик с уважением глянул на Ландора. Черт его знает, как Ландору удалось заставить повиноваться такую хитрую бестию, как Келаб, но тот и в самом деле послушался управляющего.

Ландор тоже себе на уме. Благородный-то он благородный, но иногда может так рявкнуть, что не всякий пират сможет повторить. Зачем ему это надо: искать Шарлу, привести ее на трон? Только ради денег и власти? Это объяснение явно не подходило к новому управляющему королевским имуществом. Возможно, и это тоже, но подобное объяснение было только частью правды. Темный он человек, этот Ландор. Кажется, добился чего хотел — за спиной Шарлы куда как сподручно управлять всей империей, — и тут такая неприятность. Ничего, никуда Шарла не денется! Вот как быть с Сабурой Моно? Это серьезный соперник в борьбе за власть. Выходит, решил Ордовик, схватка между ними неизбежна. Но прежде всего необходимо найти Шарлу.

Неожиданно нижний входной люк звонко щелкнул, и створка откинулась. Келаб вышел наружу и начал спускаться к ним.

— Шарла! — вдруг во всю силу заорал Ландор. — Этот врун утверждает, что не видел вас…

Из проема выглянула принцесса. Ландор так и застыл с раскрытым ртом, звук его голоса угас.

— Я не Шарла с Аргуса, — мило улыбаясь, ответила она.

Теперь у Ордовика тоже отпала челюсть. Он с изумлением уставился на посматривающую на них девушку. Взгляд у нее был кроткий, с примесью жалости и еще какого-то странного, волнующего чувства.

Между тем Ландора эти сентиментальные подробности не занимали. Он шагнул навстречу спустившемуся Келабу.

— Твоя работа, старый мошенник? — не скрывая ярости, спросил он.

Келаб скромно потупился:

— Ага.

Ордовик, не соображая, что он делает, взмахнул мечом и обрушил его на голову чародея. Тот легко уклонился — лезвие просвистело в нескольких сантиметрах от подбородка Келаба. Ордовик решительно шагнул к нему.

— Если тебе дорога жизнь, верни ей разум.

Неожиданно лезвие меча засветилось голубоватым пламенем и быстро истаяло. Капли расплавленного металла упали на бетонные плиты.

— Я так и сделал, Ордовик. Эта девушка не Шарла из Аргуса.

— Как не Шарла?.. Колдун, ты лжешь! — Ордовик отбросил в сторону ненужную теперь рукоять и попытался кулаком достать Келаба.

— Я говорю правду, — сказал маг, и вокруг его головы возникло то же голубоватое сияние, что и над Ландором. Управляющий королевским имуществом, казалось, совсем не замечал разворачивающегося вокруг него скандала.

— Точно, эта девушка не принцесса. Просто кукла, подставка, рабыня, — неожиданно заявил он.

— Чья? — удивился Ордовик.

Келаб внезапно посуровел, на его лице проступило что-то тигриное. Он жестко усмехнулся.

— Чья же еще, Ордовик, как не Ландора, — сказал он.

Ландор пристально вгляделся в него.

— Ты сумасшедший, Келаб? — спросил он.

Чародей расслабился, пожал плечами.

— Ответь на один вопрос, Ландор. Когда Андалвар почувствовал себя плохо? Пять месяцев назад, причем совершенно неожиданно, без всякого повода.

Ландор неопределенно пожал плечами.

— Далее, — продолжил Келаб. — Чтобы добраться отсюда до Лудора, требуется три месяца. Еще дольше путь до Энануорлда. Когда ты отыскал Шарлу, ты заявил, что разыскивал ее два месяца. Посчитай сам, ты отправился на поиски Шарлы за три месяца до того, как заболел Андалвар.

— В ту пору по Аргусу ходило пророчество… — начал было Ландор, однако Келаб резко прервал его:

— Ты не веришь ни в какие пророчества, Ландор. Ты часто повторял это. Даже сегодняшней ночью… Зачем?

Вдалеке раздался громовой раскат. Внезапно вокруг потемнело, мрак сгустился под стать тому, что обитает в свободном пространстве.

Ордовик на мгновение перепугался — ему пришло в голову, что он вдруг ослеп. Более того, потерял обоняние — вокруг него расстилалось ничто, в котором издали раздавались удары грома.

И под ногами ничего не было! Неужели это смерть?

Затем неожиданно все кончилось. Он вновь ощутил свое тело, глаза обрели способность видеть. Ордовик принялся глотать ртом воздух — никак не мог надышаться. Но где это он очутился? Корабля рядом не было. Бетонных плит — тоже. И космопорта, зданий при нем. Не было и города Опидама.

Над головой бледно-лиловое незнакомое небо, в немзловещим оком полыхает багровое светило. Повсюду голые скалы, под ногами щебенка. Он был один.

Ордовик закричал от ужаса. Он никогда ничего не боялся: ни меча, ни копья, пусть даже оно находилось в руках мутанта, ни дальнодействующего оружия, но вот, встречаясь с магией, он всегда испытывал робость. Справиться с ней было за пределами его сил. За пределами сил любого нормального человека.

Вопль его вернулся эхом, принялся дробиться в нагромождении скал, отражаться от каменных теснин. Он все никак не желал затихнуть, этот крик ужаса. Ордовик зажмурился, вопли сразу стихли. Он чуть приоткрыл веки. Вновь те же звуки… Глянул вдаль. Впереди, на расстоянии двадцати миль, возвышался похожий на кровоточащий палец пик, упершийся в тускло-лиловое небо. Из вершины фонтанировал кроваво-красный луч света — пульсировал с той же частотой, что долетавшие до него ответы эха. Неожиданно направление луча сменилось на противоположное. Свет ударил из поднебесья, вонзился в скалу, расколол ее пополам. Твердь вокруг горы задрожала, по ней побежали волны, и Ордовик, оцепенев, взирал, как сотрясающийся вал приближается к нему. Вот под ногами ходуном заходила земля, длинные узкие трещины разорвали ее. Одна из них пробежала у него под ногами, мгновенно расширилась, и он полетел вниз.

Все ниже, ниже и ниже…

Он вновь погрузился в плотную, весомую тьму. Неожиданно мрак как бы лопнул, разлетелся в стороны, открыв ему удивительный, приятный сердцу пейзаж — деревенский, крашенный зеленой краской домик, над ним склонились купы старых деревьев. Они были очень похожи на бербраки… Светило солнышко, пахло свежескошенным сеном. Трава возле небольшого пруда была выкошена начисто. На поверхности плавали лепестки цветов. Хотелось сесть на берегу и долго-долго следить за их удивительными танцами, свершающимися на темной водной глади. До самого вечера… До времени дойки коровы…

Он направился к дому, ступил на крыльцо и, взявшись за ручку двери, оглянулся. Увидел Шарлу.

Она сидела на густой траве, на берегу пруда — нагая, протянувшая к нему руки в беззвучном крике. Он бросился к ней, обнял, прикрыл мундиром.

В тот же момент раздался голос — ее голос. В сознании звякнуло: «Я не Шарла с Аргуса».

Кто же она? Принцесса?.. Реальная или воображаемая?..

Он испытывал сомнения, и вновь тот же голос. Ее голос?..

Или это был голос Ландора, чьей марионеткой она оказалась?

Он вскочил на ноги, оглянулся. Женщина принялась плакать. Ордовик почувствовал, что не может сдвинуться с места.

В то же мгновение что-то коснулось его плеча. Или, может, кто-то тронул его за плечо? Наполовину машинально, смягчившись сердцем, он повернулся к девушке.

Это была не Шарла. Ветви старых деревьев неторопливо и неотвратимо тянулись к нему.

Ордовик вскрикнул и бросился бежать. Так и помчался по самой кромке берега. Вдруг поскользнулся и рухнул в воду. Поверхность расступилась перед ним, и он полетел вниз.

Все ниже, ниже и ниже…

Он падал, а вокруг становилось жарковато. Затем неожиданная встряска, остановка. Ордовик открыл глаза. Он оказался среди раскрасневшихся, плавящихся от жара скал. У ног его лежал бассейн, наполненный расплавленным металлом, поверхность озерка пузырилась, языки пламени время от времени ходили от берега к берегу. Вот они начали подбираться к нему, огонь лизнул ноги, охватил бедра. В жгучем воздухе раздалось пение.

Он глянул вверх. Неба над головой не было, только пышущая нестерпимым зноем завесь. В ее толще клубились дымы — свивались, сливались, делились… Над все этим адским местом полыхал знойный глаз гигантского солнца.

Между тем бурление в бассейне, где плавился металл, усилилось. Пузыри пошли гуще, лопались, швыряли брызги на берег. Вот только один пузырь никак не хотел взрываться — наоборот, он начал увеличиваться в размерах. Ордовик отпрянул, уперся спиной в горячую скалу. Пузырь набухал на глазах, его подрагивающая поверхность приближалась к человеку. Тот попытался загородиться руками. Наконец тончайший расплав коснулся его ног — Ордовика сразу поволокло вперед. Он неудержимо начал падать в самую глубь пузыря.

Тот с громким треском взорвался. Ордовик полетел вниз.

Все ниже, ниже и ниже…

Попал в листву какого-то дерева. Затрещали сломанные ветви, замедлили падение. Листья были зеленого цвета, они странно поблескивали. Здесь тоже было жарко, но душно и влажно. Все вокруг было подернуто туманом, ароматно пахли какие-то неизвестные цветы. К этому запаху примешивалась вонь близкого болота. На расстоянии кто-то шумно и натужно ревел.

Он оказался в первобытном лесу. Неба не было видно, разве что в дыру, которую он проломил при своем падении. Там царила темнота! Почему же здесь, в гуще листвы, светло? Этот вопрос недолго томил его, следом пришло удивление — на этот раз падение было самым настоящим, всамделишным! Одежда была порвана, все тело ныло — наверное, на нем теперь хватало синяков. Он пошевелился, и что-то разрисованное, подвижное зашипело, задвигалось.

Змея! Батюшки, куда же он попал?

Ордовик осторожно огляделся, прислушался. Шум приближался. Человек прилег на толстый сук и посмотрел вниз.

Наконец он увидел это. Оно пробиралось через джунгли по направлению к нему. Их было множество — все ротастые, животастые, глазастые. У каждой твари по многу пар глаз и длинные извивающиеся конечности.

Одна из них влезла на дерево, на котором прятался Ордовик. К нему протянулось щупальце, обвило бедра, попыталось оторвать от сука. С необыкновенной легкостью оторвало, подержало, корчащегося, над открытым ротовым отверстием и опустило вниз.

Все ниже, ниже и ниже…

Теперь он лежал в снегу, а поверху задувал сильный, холодный ветер. Ордовик почувствовал, что сил у него совсем не осталось. Глаза слипались — еще немного, и он заснет. Надо встать!.. Он заставил себя подняться на четвереньки, затем выпрямился в полный рост. Острые снежинки ударили в лицо, искололи щеки…

Что теперь? Окончатся ли его мучения? Неужели его провалам наступил конец и теперь он навечно будет прикован к этой планете? Неужели это все происходит с ним в действительности? Как он ухитряется еще задавать подобные вопросы, откуда только силы берутся? Своему разуму, безумствующему, выпотрошенному, он уже не доверял, и все равно ответ требовалось отыскать. В любом случае!

Кто-то шел в его сторону, пробиваясь сквозь пургу. Огромный темный силуэт отчетливо вырисовывался сквозь мельтешащиеся снежные вихри. Гигант леонтинец?..

Но он же мертв! Мертвее не бывает!.. Он сам убил его.

Нет, что-то здесь не так — это Сабура Моно прикончила его. Вот, кстати, и она сама. Это Сабура Моно бредет сквозь метель…

Он повернулся в ее сторону, споткнулся, рухнул в снег. Так и лежал, пока она не приблизилась и, словно ребенка, не подхватила его. Взяла на руки и пошла куда-то…

Время от времени он посматривал на нее. Существо было похоже то на Сабуру Моно, то на Келаба. Оно и разговаривало голосом чародея — уговаривало его заснуть. Он послушался — в его руках было тепло и уютно даже в этом проклятом замерзающем мире. Казалось, этот сон продлится долго-долго…

* * *
В глазах засветилось голубое сияние, и Ордовик сразу пришел в себя. В глаза ударил слепящий свет. Сабура Моно положила его на кушетку возле открытого огня, возле которого сидел Келаб и подбрасывал дровишки. Затем Сабура Моно отошла к стене, там и замерла.

Ордовик сел и взглянул на Келаба. Чародей выглядел совершенно измотанным, пестрая одежда на нем была изорвана в клочья. Капитан тупо разглядывал его, какие-то глупые мысли сами собой проносились в голове.

Я ненавидел этого человека больше всех других существ, обитающих в галактике. Теперь все перевернулось, и ничего, кроме симпатии и уважения, нет в моей душе. Он спас меня — именно он, я уверен в этом. Но зачем ему надо было спасать меня?

Не поворачивая головы, чародей сказал:

— Я у тебя в долгу, ты помог мне разобраться в этой запутанной истории.

Ордовик недоверчиво посмотрел на него, потом оглядел помещение, в котором они находились. Квадратная комната обставлена скудно — кушетка, на которой он сидел, табуретка, где поместился Келаб, — вот вроде и все.

— У меня к Ландору тоже есть претензии, — сказал Ордовик. — Почему бы тебе не дать мне возможность лично возместить свои убытки?

Келаб добродушно усмехнулся.

— Я смотрю, ты начал приходить в себя. Нет, дружок, Ландор тебе не зубам. Он и для меня оказался крепким орешком. Тебе пришлось по вкусу это бесконечное падение?..

Он сунул полено в огонь — пламя сразу загудело, заиграло резвее.

Наемник встал и приблизился к огню.

— Объясни толком, где мы? — спросил он.

— Это место, где мы сейчас находимся, в физическом смысле не существует. Так же, впрочем, как и те миры, на которые ты проваливался. Все это продукт, если можно так выразиться, деятельности твоего сознания. Звучит заумно, но точно. Кое-какие пространства, в которых тебе довелось побывать, были рождены больным воображением Ландора, теперь ты находишься под властью иллюзии, создаваемой мной.

Ордовик с натугой потряс головой. Это объяснение следовало как-то осознать, прочувствовать. Получалось с трудом — точнее, ничего не получалось. Ну, и не стоит об этом задумываться, решил Ордовик. Следом пришла мысль, что это здравое решение — первый признак его выздоровления. Или избавления от иллюзий…

— Вы спасли мне жизнь, поэтому не мне пытать вас, как да зачем вы поступили так или иначе. Все равно мне не дает покоя догадка. Мне вдруг пришло в голову, что я никак не могу понять, кто вернул меня к реальности — вы или Сабура Моно. Потом я почему-то решил, что вы и Сабура Моно одно и то же. Вы и есть Сабура Моно!

— В каком-то смысле ты прав, — ответил Келаб. — Она не человек, не женщина. Рассуди сам, она живет одна, у нее нет ни слуг, ни удобств — это у существа, которое фактически правит империей. Представляешь себе — им-пе-ри-ей!.. Это робот, механическое существо.

Ордовик не выразил удивления. Теперь он был готов ко всему. В компании с Келабом все возможно. Главное, он спас ему жизнь, и за это маленькое чудо наемник будет по гроб благодарен ему. Он глянул в сторону неподвижно, совсем не по-человечески застывшей у стены толстухи. Надо же, все-таки не удержался Ордовик, машина! Хороша машина, запросто пришибла огромного леонтинца.

— Но как она здесь очутилась? — не удержался он от вопроса. — Она что, тоже иллюзия?

Келаб отрицательно потряс головой.

— Все материальные предметы здесь вполне реальны. Собственно, я зря назвал ее роботом — она такое же мыслящее существо, как, например, ты или я. Просто изготовлена искусственно. Она здесь по своему собственному выбору. В общем-то, Сабура и оказалась тем решающим преимуществом, которое позволило мне одолеть Ландора.

— Ну, а вы сами? Что-то вы не похожи на обычного человека. Может, вы тоже робот?

Келаб отрицательно покачал головой.

— Тогда, может, мутант, — продолжал допытываться Ордовик. — Из тех, что живут за Приграничьем?

— Я родом не из Приграничья и не из дальних пределов.

— Тогда вы, должно быть, посланец из Золотого века?

— Если ты имеешь в виду эпоху расцвета империи — то нет. Но в общем-то, я посланец, только не из прошлого, а из будущего. Из куда более счастливого времени…

Ордовик вполне серьезно покивал — он принял это известие как должное.

— А Шарла? — спросил он. — То есть девушка, которая оказалась вовсе не принцессой.

Келаб глянул на часы.

— У нас мало времени, Ландор должен сейчас напасть вновь. Я на некоторое время вывел его из строя. Удачный был ударчик, ты бы непременно одобрил его, однако это произошло не в трехмерном пространстве. Боюсь, на этот раз будет куда труднее. Что касается Ландора… Он тоже из будущего, организацией которого я теперь занимаюсь. Вот почему для меня так важно привести Андру к регентству. Ради этой цели я готов на все — даже на то, чтобы расправиться с Ландором.

Само существование моего времени зависит от женитьбы Баркаша и Андры. Правитель Меркатора должен в любом случае войти в Совет шести. Пророчества о скорой гибели империи, которые Ландор презирает, скоро осуществятся, и бунты, а затем восстания и мятежи окончательно покончат с прежним устройством мира. Наступит еще одна мрачная эпоха в развитии цивилизации. Еще одна Длинная Ночь… В те годы будут потеряны последние остатки знаний, которые еще сохранились после развала единого государства. Практически вымрут и те, кто будет хранить память о той поре. Вот только после этого тяжкого испытания начнется возрождение человека и возникнет первое социальное устройство с человеческим лицом.

Где-то в конце той страшной эпохи мутации наконец приведут — а с моей точки зрения, уже привели — к тому, что человек впервые в истории ощутит в себе неограниченную силу и те условия, в пределах которых он может воспользоваться ею. Это взаимосвязанные вещи… Помнишь, я тебе рассказывал, что вся планета Аргус может оказаться на моей ладони. Это не пустая похвальба. Я могу раздавить ее, как спелую сливу, для этого достаточно усилий моего сознания. Все мои современники — мужчины и женщины — обладают подобной мощью. Эта сила является не познанной пока функцией мозга, по-вашему — телепатией. Вот в чем ключ. Такая мощь дает людям ощущение общей ответственности за все, что творится вокруг. Их связывает не борьба за выживание, а союз добра.

Мы осуществили эту мечту на практике — оказалось, так можно жить. Более того, только такая жизнь достойна человека. Мир и любовь между людьми — это здорово, Ордовик. Так что таким, как ты, скоро придет конец. Всем, кто верит, что единственный аргумент в любом споре — это кулак. К сожалению, жить не по лжи, в добре и справедливости свойственно не всем моим современникам. Время от времени появляются особи, которым чужды общие интересы, кто ставит свое понимание окружающего выше любого другого. Подобный атавизм выявляется очень скоро, таких личностей мы изолируем и держим под наблюдением.

Однажды один из подобных безумцев исчез. Он не умер — мы способны контролировать и этот процесс. Распад плоти для нас не проблема. Этот человек — тебе он известен под именем Ландор — решил, что именно эта эпоха достойное место для приложения его сил. Он решил обрушить мироздание. Да-да, что-то вроде геростратова комплекса… Хотя, конечно, ты никогда не слышал о Герострате…

— Как же вы догадались, что именно в наши дни он отправится? — спросил Ордовик.

— Вычислили. Ваша эпоха переломная, а женитьба Андры и Баркаша — узловая точка исторического процесса. Мы догадывались, что его привлекает империя; само это слово, в котором слышится запах невообразимого могущества, должно пьянить ему голову. Конечно, мы отправили разведчиков во многие смутные эпохи, в которых случались какие-то неожиданные, а то и необъяснимые события. Я как раз являюсь одним из них. Интуиция меня не подвела — он решил испробовать свою мощь в личине власти. Эта страсть показалась ему подходящей декорацией для самоутверждения. Каков замысел — спасти и восстановить империю!

Сразу после того, как мне удалось изменить текст договора, он догадался, кто я на самом деле. Я исходил из совсем других побуждений, о которых вы могли подумать. Мне было важно сохранить в потенциале возможность бракосочетания Андры и Баркаша. Именно этой парочки! Их брак нельзя было разрушить. Я занимался вовсе не спасением трона для Шарлы.

Девушка, известная тебе под этим именем, конечно, не принцесса. Она очень похожа на Шарлу, и судьба у нее нелегкая. Зовут ее Лейен. Родом она из зажиточной семьи, ее, кстати, тоже украли. Ландор сам обнаружил ее у Хенеаджа, хозяина борделя на Лудоре, и, улучив удобный момент, перед самой продажей в «Сады Пербрайта», получил к ней доступ. В укромном месте он довел до абсолюта сходство ее с принцессой Шарлой, создал ей комплексный гипнотический образ, подучил кое-чему. Затем он подстроил смерть Андалвара и, воспользовавшись девушкой как марионеткой, решил взять власть в империи в свои руки.

Понимаешь, в истории есть огромные дыры или, как мы их называем, лакуны. Конец правления Андалвара — одно из самых темных мест. Неужели ты всерьез поверил, что какая-то рабыня, развлекающая мужчин, может без всякой опаски объявить себя дочерью самого могущественного правителя в галактике? Неужели ты веришь, что подобный факт можно скрыть? Об этом сразу же станет известно множеству людей, начнется нешуточная борьба за ее жизнь, бесчисленные проверки, ведь ставкой в этой игре может быть трон империи. Будь она на самом деле Шарлой, это открывало перед ее владельцем широчайшие перспективы. Он, по крайней мере, может потребовать выкуп. Настоящая Шарла погибла, когда работорговец, которому она досталась, был захвачен в космосе. Его корабль взорвался. Я выбрал момент и поговорил с этим негодяем — он даже не догадывался, кого держал в цепях на борту своего корабля. Кроме того, обрати внимание на чванливую уверенность в том, что в искусстве политической борьбы Ландору нет равных. Ты, конечно, не мастер затевать интриги, но даже тебе понятно, что назвать опытным царедворцем человека, оставившего в услужении рабов своего врага, по меньшей мере смешно. Вспомни рабынь, которые прислуживали Андре. Он считал, что играет по-крупному, а сам не знал даже правил игры.

— Ну, не скажи, — засомневался Ордовик, — игра стоит свеч. Сильный человек, по-моему, способен вернуть империи былое могущество. А ошибки неизбежны всегда и везде… Если он обладает подобной мощью, что ему какие-то рабыни!..

Келаб засмеялся.

— Тебе-то какое дело до империи. Ты же рожден за ее пределами. Кроме того, я могу назвать более достойную цель, к которой должен стремиться любой разумный человек.

— Это какая же?

— Установление мира между людьми.

Ордовик некоторое время, уставившись в потолок, размышлял.

— И любовь тоже? — неожиданно спросил он.

Келаб кивнул.

— Что-то, чувствую, не хватает мне этой самой любви к ближнему, — вздохнул Ордовик, — особенно если знаешь, что и в далеком будущем можно встретить человека, который с радостью готов бросить тебя то на пышущую жаром планету, то в какой-то дикий лес на съедение жутким тварям. Нет уж, я как-нибудь по-старому, по-прежнему. Как привык… Конечно, готов согласиться, всеобщая любовь и мир — это прекрасно, но… Может, разве что в качестве ставки?..

Келаб торопливо перебил его:

— Ландор приходит в себя, у нас почти не осталось времени. Помни, все, что происходит с тобой, не более чем иллюзия, которую извлекают из твоих же мозгов, извращают и запускают в дело. Если ты впадешь в панику, ты погиб. Не теряй надежду. Я не в состоянии полностью обезопасить тебя. Ландор — безумец, отсюда и его сила. Мы с ним действуем почти одинаковыми средствами, это меня очень удручает и лишает какого-то важного преимущества. Он украл Шарлу, я с помощью Доличека и гиганта леонтинца выкрал эту девушку. Возможно, в ней наше спасение. Ты ей небезразличен, Ордовик, вот и постарайся ухватиться за эту соломинку, за этот намек на любовь. Постарайся отыскать ее во всех тех чудовищных испытаниях, которые обрушит на тебя Ландор. Помни, это все иллюзия, а на самом деле мы находимся на бетонных плитах космопорта в Опидаме возле моего корабля. Вот если мы вновь там окажемся, значит, мы победили.

Ордовик торопливо отозвался:

— Келаб, однажды я назвал тебя предателем. Прости меня. То оружие, которым вы сражаетесь, не пригодно для человека. Это оружие богов.

— Тихо! — неожиданно выкрикнул Келаб. Его лицо напряглось. Он взмахнул рукой, и робот, называемый Сабурой Моно, ожил.

Затем вновь подступила чернота…

Глава 9

Странным образом Ордовик теперь ощущал присутствие в этом бездонном мраке и Келаба и Сабуры Моно. Как, каким образом — он не мог понять, да и не пытался этого сделать. Некие незримые волны доходили до него — вокруг шло сражение. Келаб предупредил, что единственным спасением для него является любовь к людям. Что ж, придется полюбить их от всей души, пошире распахнуть объятия — придите все и облобызаемся мы на краю бездны… Смех смехом, а девчонку действительно жаль. Хорошая девчонка. Как он назвал ее? Лейен?.. А что, подходящее имя. Красивое…

Ах, все это иллюзия!

В этот момент сердце его с невыносимой силой заухало в груди, в уши ударила нарастающая волна диких, воющих звуков. Он уже не ощущал ни жара, ни холода. Кровь сильно стучала в висках, в душу заползало странное чувство всесилия, жажды самоутверждения, истерический порыв к своеволию.

Это уже нельзя было считать иллюзией.

Затем мрак начал, подобно занавесу, отплывать в сторону. Пейзаж открылся призрачный — черные горы вдали, за них пыталось спрятаться местное солнце, привидением скользившее по небосводу. Звезды смотрели вниз — крупные, настороженные. У ног Ордовика в поздних сумерках лежала оранжевого тона равнина — точнее, он стоял посреди этой странной, усыпанной песком и камнями плоскости. Он ощущал почву голыми подошвами.

Вот она, иллюзия!

Однако внутренний голос не подтвердил это утверждение. Окружающая пустыня была более чем реальна. Куда на этот раз его занесло сознание Ландора? Возможно, именно теперь следует ждать появления какого-либо ужасного существа?

Он невольно присел, потом встал на корточки и в таком положении постарался найти какое-нибудь убежище.

Но вокруг никого не было. Даже намека на опасность!

Оно обрушилось на него сверху — что-то подобное пропитанной ужасом паутины. Влажное, липкое, холодное… Накрыло и обернулось вокруг головы. Ордовик не смог сдержать крика ужаса, а эта пакость липла к губам, вызывала омерзение, словно поцелуй демона. В этот момент ему вспомнилось предостережение Келаба — «старайся не попасться на эту удочку, это не более чем иллюзия».

А он едва не поверил! Поддался искушению страха — перепугался до смерти, закричал…

Крикнуть, конечно, можно, но только без всяких истерик, а вот так, как зверь, как человек, которого невозможно согнуть. Он зарычал и принялся руками срывать налипшую мерзость. То, что он увидал, освободив глаза, придало ему сил — сквозь эту зловонную жижу проступили очертания корабля, узор бетонных плит, дальний горизонт, на котором рисовались здания космопорта. Главное, корабль — стреловидный наклоненный корпус, на внешней броне капли дождя.

Вот она, цель, о которой упоминал Келаб! Выходит, они одержали победу?

Лицо Келаба вплыло в поле зрения. Чародей подтверждающе кивнул. Шарф его размотался, одежда была разорвана, однако он все так же стоял возле своего корабля и улыбался. Возле него была Шарла, живая и невредимая. Она тоже улыбалась. Ордовик издал вопль радости и бросился к ней…

В этот момент в сознании раздался голос Келаба: «Если ты попадешь в эту ловушку, если ты поверишь!..»

Ландор был быстр, однако Ордовик быстрее. Он успел повернуться и обнаружил, что бетонные плиты сразу за ним исчезают и сам он стоит на краю необъятной бездны.

Это была иллюзия!

Он засмеялся, и обман начал трещать по всем швам. Впервые с того момента, как он попал в этот переплет, Ордовик справился с иллюзией. Окружающее раскололось на множество осколков, и за его пределами вновь сгустилась чернота.

Однако на этот раз это была какая-то непохожая на прежнее состояние мрака темнота. Он различал в ней — слева от себя — неясную фигуру чародея, а за ней чудовищных размеров женщину. Это же Сабура Моно!.. Их фигуры перекрывали часть небосвода, усыпанного звездами, и над головой Келаба всплыла туманность Андромеды и как бы осенила его.

Он понял, в чем причина. В этом и заключалась правда Келаба, способного держать на ладони целую планету, Звезды требуют иного поведения от человека…

В этот момент до него донеслась звучная, размеренная поступь. Кто-то невообразимо тяжелый, могучий не спеша приближался к нему — в его шагах чувствовалась угроза Келаб и Сабура Моно повернулись в ту сторону, напряглись.

Вот Ландор лицом к лицу сошелся со своим противником — теперь местом их последнего боя были глубины космоса. Звездная даль…

Ландор миновал Сабуру Моно и Келаба, глянул на них и, не обращая внимания, прошествовал мимо.

Сабура Моно попыталась встать у него на пути.

Он вспыхнул, подобно сгустку голубого звездного огня. Когда же сияние ослабло, никакой Сабуры Моно больше не было, только смутное ощущение, намек памяти, что доселе на этом месте кто-то находился. Однако робот не исчез, не погиб — Ордовик был уверен в этом. Подобную толстуху никому не удастся уничтожить. Так и есть, в непроглядной черной тьме едва заметным контуром обрисовались чудовищные женские формы. К сожалению, — это тоже интуитивно дошло до Ордовика, — теперь она была бессильна.

Келаб, только ты и я.

Голос донесся до капитана из глубины его же сознания. Его даже передернуло от омерзения — до каких же скрытых родников души сумел добраться этот поганый Ландор. Хватит, осадил себя Ордовик. Будь мужчиной.

Между тем Келаб, услышав призыв Ландора, кивнул. Затем сделал какое-то легкое движение и исчез…

Ордовик все понял сразу — сражение было в полном разгаре. Для этого им хватило доли секунды. Схватка двух несокрушимых разумов, происходящая за пределами физического мира…

Он только фрагментами улавливал картину происходящего. Вот из мрака вынырнул охваченный синим пламенем Ландор. Вокруг него били молнии, беззвучно ощущался нестерпимый лязг и звон сталкивающихся сознаний. Они соревновались, обрушивая друг на друга иллюзорные бедствия и катастрофы, а также целые миры. Обменявшись ударами, торопливо удирали, словно кролики, потом вновь бросались друг на друга, пытались заарканить врага гравитационной петлей. Многого Ордовик не понимал, кое о чем догадывался — большая часть схватки происходила за пределами его восприятия. Ему было достаточно главного — каждый из противников пытался поразить другого силой воображения. Эта мощь действительно была безмерна, особенно если знаешь, как воплотить в реальность плоды своего воображения. В этом смысле люди будущего действительно были всемогущи.

Келаб по большей части использовал всепожирающее пламя, которое тут же сглатывало все причудливые ужасы, рождаемые Ландором.

В конце концов они оба пришли к понятию бесформенной вселенной. Оба начали осваивать эту идею — и в самом деле ничего более ужасного выдумать было нельзя. Здесь Ландор сразу добился определенного преимущества. В создании мерзкой, абсолютно текучей, сверхпроводящей, равномерно распределенной по объему грязи ему, по-видимому, не было равных. Келаб усиленно принялся творить твердую основу, с помощью которой он мог бы зацепиться за что-то существенное, материальное. Он рисовал предметы кончиками пальцев и тут же наделял жизнью. Так, после мощного взрыва в синем пламени начали появляться звезды, вокруг них из сгустков космической пыли начали возникать планеты…

Келаб беспрерывно стряхивал с кончиков пальцев новые светила, Ландор тут же испепелял их. Наконец Келаб сам обернулся первозданным огнем и обрушил на врага сноп молний, однако Ландор, словно исполинская гора, казался неуязвимым для небесного огня. В свою очередь он сам нанес удар.

Чародею не удалось его отразить. Пламя, полыхавшее вокруг Келаба, угасло. Он вздрогнул, отступил. Ландор сделал шаг по направлению к своему противнику, его правая рука сделалась подобием неотразимо секущего меча, лезвие которого обрушилось на скорчившегося, скрючившегося человечка.

Вокруг начала сгущаться тьма. Келаб попытался удержать равновесие, затем головой вперед кувырнулся в эту тьму.

Некоторое время Ландор, огромный, пышущий радостью, стоял без движения, затем ледяное спокойствие, удовлетворение победой, так ясно читавшиеся на его лице, сменились кратким недоумением, затем гримасой боли. Он задрожал, начал куда-то проваливаться. Потом замахал руками, пытаясь закрепиться в прежнем положении, — Ордовик с неописуемым ужасом наблюдал за ним. На какое-то мгновение он поверил, что Ландор победил. Что же творилось с ним теперь?

Неожиданно Ландор обрел равновесие, прочнее встал на ноги и повернулся к Ордовику. На его лице вновь триумфально посвечивали увеличившиеся в размерах глаза. В сознании капитана кто-то голосом Келаба печально произнес: «Все кончено, Ордовик. Вот она, реальность».

Он отринул эти слова. Иллюзия! Это все иллюзия! В следующее мгновение Ордовик почувствовал себя частью гигантского, осененного сиянием организма, раскинувшегося среди звезд. Он ощутил себя атомом великой природной силы, которую часто называют человечеством. Эта сила была могущественнее любой иллюзии, любого Ландора. Для нее не существовало преград ни на море, ни на суше, ни в черной пасти космоса. Такие, как Ландор, только путались у нее в ногах. Их честолюбие, жажда самоутверждения были более присущи муравьям, чем людям.

Идея эта оформилась в глубочайшее презрение, испытываемое всяким честным человеком к негодяям, пытавшимся водрузить свои ничтожные «я» на пьедестал прогресса.

Ландор уже не мог сдержать ужаса — он ясно читался на его лице. Он начал уменьшаться в размерах, а потом припустился наутек. Перед ним разверзлась пустынная тьма, он упал в нее, начал падать все ниже, ниже и ниже…

* * *
Реальное пространство открылось перед Ордовиком внезапно, яркой вспышкой света. Сразу обнаружилось, что стоит он на бетонных плитах космопорта в Опидаме. Рядом стреловидное натруженное тело космического корабля, по нему стекали капли влаги. Над городом и кораблем сеял мелкий нудный дождик. Ордовик и ему был рад. Обычный осенний дождик — что может быть лучше и возвышеннее!

— Да, это тоже реальность. — Тихий голос прозвучал в сознании.

Ордовик быстро обернулся и увидел Келаба, стоявшего на прежнем месте у нижней ступеньки трапа. Лицо у него спокойное, только чертовски усталое, резче обозначились морщинки. Чародей как-то сразу постарел, однако глаза по-прежнему поглядывали остро, озорно.

Тут же была и Шарла — он поднял голову, и взгляды их встретились. Она смотрела на него с верхней ступеньки трапа, одной рукой держалась за край откинутого люка.

Больше никого на площадке не было.

— Выходит, мы победили? — спросил Ордовик.

Келаб кивнул:

— Выходит, так. Он ушел навсегда, а мне пора заняться наведением порядка на Аргусе. Ты, естественно, немедленно должен покинуть эту планету. Так же как и Шарла… то есть Лейен. Пусть Андра дорвется до власти.

— Простые люди столько надежд связывали с Шарлой, — сказал Ордовик. — Их трудно заставить расстаться с мечтой.

— Время лечит, — усмехнулся Келаб. — Некий поэт — его имени ты никогда не услышишь — сказал, что мы предпочитаем страдать от тех болезней, которые у нас есть, и куда как неохотно стремимся приобрести новые.

— Можно сказать проще, — ответил Ордовик. — От зла зла не ищут.

— Точно, — подтвердил Келаб. — То же произойдет и с народом Аргуса. Поохают, постонут и… проклянут. Тем более что я вчера был у Андры, мы мило поговорили. Это женщина большого ума и неслыханного доселе коварства. Знаешь ли ты, что сегодня на Утренней улице найдут обезображенный труп раба, которого казнили в точном соответствии с твоими указаниями? Поверь, народ решит, что это было сделано по твоему распоряжению. Его убедят в этом… Это работа Андры, я к этому не имею никакого отношения. Следом по столице, а потом и по всем городам и весям поползет слушок о Шарле. Чем она занималась на Лудоре прежде… Кроме того, Андрой подготовлен список пророчеств, которые скоро сбудутся…

Ордовик неожиданно перебил его:

— Тебе не кажется странным, что какой-то занюханный маг взял на себя смелость вмешиваться в судьбы целых миров. И почему именно маска колдуна, ответь, Келаб?

Лицо чародея смягчилось, он даже как-то повеселел.

— Понимаешь, все эти удивительные способности для меня то же, что для тебя твои руки. Они могут все — рубить, строить, гладить, отдыхать. Вот и у меня так же. Кто я в твоем понимании и в понимании таких, как ты? Не более чем фокусник. Все мое искусство вполне умещается в понятии чародейства. Понимаешь, мне почему-то нравится это занятие. Люблю, понимаешь, дурить людям головы.

Ордовик собрался было ответить, однако чародей слегка двинул рукой, и наемник тут же забыл, что хотел сказать. Вероятно, это было не так важно, решил Ордовик.

Келаб кивнул и продолжил:

— Я могу устроить так, чтобы тебя взяли на борт корабля, причем капитан не будет задавать лишних вопросов. Кстати, Ордовик, ты же родом из Приграничья. Она тоже.

Ордовик невольно взглянул на девушку.

— Она очень красива, даже если ей никогда не занять трон регента империи, — добавил Келаб. — К тому же она любит тебя.

Девушка спустилась на бетонные плиты, подошла к наемнику. Они посмотрели друг другу в глаза, затем девушка обернулась к Келабу.

— Какой корабль вы имели в виду? — спросила она.

Чародей приблизился и похлопал по обшивке своего звездолета:

— Вот этот.

ПЛАНЕТА В ПОДАРОК

Чужаки пришли — и Великий План

требует подарить один из миров.

Глава 1

Ловким движением пальцев Коунс отправил окурок сигареты в воздух, и тот, пролетев по крутой дуге через борт лодки и зашипев напоследок, исчез в зеленой воде Тихого океана. Коунс сидел, прижавшись спиной к нагретой солнцем обшивке лодки и удобно пристроив ноги на борту.

Чайка элегантно спикировала с голубого неба и выловила из воды уже размокший окурок, но сердито закричав, тут же бросила свою добычу и улетела прочь.

Коунс провожал ее взглядом, пока она не исчезла из поля зрения, потом закрыл глаза и замер, не шевелясь, полностью, казалось, отрешенный от внешнего мира и внимательно вслушивающийся в себя. Просидев так пару минут, он неожиданным движением вытянул обе руки, включил мотор и взялся за руль. Лодка, описав гигантский полукруг, снова остановилась, слегка покачиваясь на волнах. Над двигателем вилась тонкая струйка дыма и медленно таяла в воздухе. Коунс осмотрел горизонт сквозь темные стекла очков.

Он не думал, что это направление как-то проявит себя, однако, и на то были вполне веские причины, находился здесь — в нужном месте в нужное время — и напряженно вглядывался в туманный горизонт.

Далеко позади находились огромные сооружения, которые год от года тянулись все дальше на юг и процеживали через сложные фильтры все больше морской воды, чтобы извлечь растворенные в ней органические и неорганические соединения. Справа, чуть различимые на самом горизонте, виднелись плавучие фермы по разведению водорослей, слева, в белесой дымке, поднимались здания особого жилого района Зееланда, а впереди, насколько хватало глаз, сливаясь с голубым небом, простиралась ослепительная поверхность океана.

Внезапно в небе со стороны океана появилась светящаяся точка — такая яркая, что казалось, будто необычно высоко над горизонтом поднялась раньше времени взошедшая Венера. Пылающее солнце мешало наблюдению, однако Коунса выручили заранее надетые темные очки. Светящаяся точка, быстро увеличиваясь в размерах, приближалась с невероятной скоростью, которую Коунс оценил в 1200 километров в час.

Приближающийся объект постепенно приобретал форму. Сначала обрисовался корпус, потом раскаленные докрасна крылья и, наконец, тонкие рули для плавания по воде и под водой. Рули коснулись вспененной воды и быстро погасили скорость. Корабль был все еще примерно в двадцати километрах от Коунса, но его огромные размеры нельзя было недооценить. «Что же тут удивительного? — подумал Коунс. — Ведь корабль, экипаж которого состоит из двенадцати человек и который переносит людей и грузы на расстояние в несколько парсеков, не может быть слишком маленьким».

Летящие во все стороны водяные брызги шипели, превращаясь в пар, металл раскаленных от трения крыльев издавал пронзительные звуки, соприкасаясь с прохладной океанской водой. Корабль некоторое время двигался по поверхности воды, потом, почти полностью погасив скорость, довольно близко подошел к Коунсу, покачиваясь на волнах. Коунс знал, что детекторы корабля ощупывают поверхность моря и ориентиром для ощупывающего луча служит одна из вершин подводной горной цепи.

Примерно в километре от Коунса корабль наконец остановился окончательно — и исчез.

Коунс, тяжело дыша, встал, снял темные очки и сунул их в карман плавок. Дно маленькой лодки уже начало нагреваться. Значит, экипаж ставшего невидимым корабля не хотел рисковать. Был ли Бассет каким-то образом предупрежден? Вряд ли, хотя не стоит исключать и такую возможность без дальнейшей тщательной проверки.

Он перекатился через борт и погрузился в воду — и вовремя, потому что в следующее мгновение ультразвуковой луч вошел в резонанс с лодкой, та мгновенно распалась на дымящиеся куски и затонула. Коунс, услышав металлический шорох, понял, что автоматически отключился реактор. Все лодочные моторы имели такую защиту, чтобы в случае аварии защитить морскую воду от сильного радиоактивного заражения.

Коунс почувствовал тепло, выделившееся при уничтожении лодки, но пока оставался на месте, глядя в том направлении, откуда, как он думал, ему грозила опасность. Оставаясь на месте, он преследовал еще одну цель: поскольку после уничтожения лодки вода в окрестностях аварии все же была слегка заражена, ее излучение на некоторое время помешает детекторам корабля. Таким образом, у него достаточно времени для того, чтобы, наполнив легкие кислородом, кое-что разведать.

Сделав глубокий вдох, Коунс поплыл туда, где внезапно исчез огромный корабль, хотя видеть его не позволяла лучевая защита. Неожиданно почувствовав, как в кончики пальцев ударили импульсы энергии, он отдернул руку и понял, что достиг барьера, делающего корабль невидимым, быстрее, чем думал. Сильный зуд в пальцах говорил о том, что источник энергии на корабле работает на полную мощность. Энергетический экран можно преодолеть только снизу. Это нелегко, но он же достаточно подготовился и хорошо знал, что надо делать. Конечно, корабль защищен и снизу, но при некотором умении можно легко преодолеть эту слабую защиту.

Коунс нырнул, оказавшись в гуще стайки рыб, метнувшихся от него во все стороны. Давление в ушах стало почти непереносимым, но надо погрузиться еще глубже.

Ровно через шесть минут он вынырнул внутри защитного барьера. Итак, ему удалось!

Корабль плавал на поверхности воды.

Около открытого люка стояли два человека и смотрели на него. Значит, Бассет мало полагался на технические средства защиты, будучи по-видимому, уже наслышан о Коунсе и его подготовке.

Плавая в воде, Коунс отметил каждую деталь и приготовился к почти неминуемой смерти.

Один из двух мужчин, вскарабкавшись на крыло корабля, задумчиво смотрел на Коунса сверху вниз, а другой направил на него дуло автоматического пистолета. Человек с пистолетом был, похоже, не новичком, потому что целился не прямо в Коунса, а тщательно учел угол преломления воды.

Через некоторое время мужчина, которого Коунс принял за Бассета, сделал знак остальным, Коунс вздохнул с облегчением, потому что ствол направленного на него оружия опустился. И действительно, ведь он не представлял для них никакой опасности, да и какую опасность мог представлять почти голый невооруженный человек, плавающий в воде?

— Стой! Выходи из воды! — грубо крикнул человек с автоматическим пистолетом и включил механизм до сих пор неподвижного трапа.

Коунс старался казаться более усталым, чем был на самом деле. Он слабо ухватился за ступеньку, которая погрузилась в воду прямо перед его лицом, медленно подтянулся вверх и остановился перед люком, встряхивая мокрой головой и незаметно осматриваясь.

Круглый изгиб позади палубной надстройки подсказал ему, что на корабле установлен двигатель Мечникова. Такие двигатели запрещалось использовать на частных кораблях, и вообще они имели ограниченное применение, однако Бассет с его обширными связями, не привык отказывать себе в том, что ему хотелось иметь.

— Дай этому парню полотенце, Лекок! — крикнул мужчина с автоматическим пистолетом куда-то внутрь корабля. Мгновением позже через воздушный шлюз вылетело полотенце. Коунс ловко подхватил его, слишком ловко для казавшегося совершенно усталым человека, но мужчины, казалось, не обратили внимания на это несоответствие.

Коунс медленно вытирался, пока другим не надоело ждать, и тогда человек с оружием втащил его внутрь корабля. Ноги Коунса, все еще мокрые, оставляли хорошо заметные следы. Когда он проходил мимо человека, работающего с детекторами, тот бросил на него удивленный взгляд.

Узкий ход вел в огромное помещение в центре корабля. По-видимому, две каюты были объединены в одну, чтобы весь экипаж мог спать в общей спальне.

Знал ли экипаж, от чего зависела прочность всей этой конструкции? спросил себя Коунс, но тотчас сообразил, что все в порядке, так как отсутствующая стена была заменена приваренными опорами.

Он опустился в указанное ему мягкое кресло и несколько мгновений с интересом рассматривал прозрачный стол, в крышку которого были вделаны трехмерные шахматы, умудрившись даже, несмотря на напряженную ситуацию, отметить положение нескольких фигур.

Потом, оторвавшись от шахмат, он посмотрел на Бассета светловолосого худощавого мужчину, опустившегося в кресло напротив. Глубоко запавшие серые глаза и длинные руки выдавали неукротимую энергию и сильную волю. Возраст старика Бассета было трудно определить, потому что он мог позволить себе роскошь пройти курс лечения у геронтологов. Ему могло быть и сорок лет, и сто — внешность не позволяла судить об этом.

Коунс выжидательно откинулся на спинку кресла и молчал. Минуты шли. Бассет со странной проницательностью смотрел на него сверху вниз и, наконец, потерял терпение.

— Чего вы хотите? — резко спросил он.

Коунс нашел этот вопрос удивительным: любой другой наверняка сначала спросил бы его имя, но Бассет без обиняков предпочел сразу же перейти к сути дела.

Коунс ничем не выдал своих мыслей и ответил лишенным всякого выражения голосом:

— Вы знаете.

Бассет, сбитый с толку, уставился на него, потом покачал головой.

— Может быть, вы мне скажете еще что-нибудь?

Коунс кивнул.

— Я скажу, чего хотите вы.

— Да? — Бассета это явно развлекало, и он улыбнулся. — И чего же яхочу?

— Вы хотите завладеть Вселенной!

Глава 2

Вселенная! Понятие, которое большинство людей едва ли способно охватить. Вот собственный дом и сад — да, это реальность, которую каждый может оценить. И то, что Земля — только одна из планет Солнечной системы, тоже доходит до многих. Может быть, доходит даже, что сама Солнечная система — всего лишь крошечный кусочек Млечного пути. Но представить, что это чудовищное скопление солнц, планет и газовых туманностей — всего лишь часть огромной Вселенной, — такое не каждому по силам. Действительный смысл слова «Вселенная» понимают только очень немногие.

Коунс сознательно преувеличивал, потому что Бассет пытался наложить лапу только на тридцать одну населенную планету из тех, что уже были заселены людьми.

Миллионы бежали со ставшей тесной Земли и нашли себе другую родину. По мере создания новейших двигателей для космических кораблей новые планеты стали своеобразным предохранительным клапаном, и все недовольные, идеалисты и голодающие могли бежать в космос с перенаселенной Земли. Но количество населения снова и снова возрастало, и далеких планет опять становилось недостаточно. Такова была ситуация, сложившаяся в двадцать шестом столетии.

Колонии в большей или меньшей степени обособлялись от Земли и в техническом и политическом отношении развивались каждая по-своему. Жители заселенных планет больше не чувствовали себя связанными с Землей. И в этом крылась одна из тайных причин пиратской высадки Бассета, так неожиданно для него встреченного Коунсом.

Бассет был сбит с толку. Ему требовалось время подготовить ответ на это важное заявление. Он нагнулся и поставил на стол маленький ящичек напоминание о путешествии, из которого он только что вернулся.

Даже если бы Коунс не знал, где был Бассет, по этой вещице можно было бы догадаться: ящичек для сигар, несомненно, изготовлен на Бореасе, потому что больше ни одна из высокоразвитых планет не могла позволить себе расточать на подобные безделушки такой ценный металл, как серебро.

В ящичке лежали маленькие темные сигары, одну из которых Бассет предложил Коунсу. Коунс не заставил себя упрашивать.

— Спасибо, мистер Бассет. Мои сигареты, к сожалению, погибли вместе с лодкой, которую вы так ловко потопили.

Бассет, пропустив замечание мимо ушей, тоже взял сигару и, захлопнув ящичек, сказал с явно подчеркнутым превосходством:

— Вы обладаете необычными физическими способностями, молодой человек, если бы вы не отпускали все время неподходящие замечания, я бы признал, пожалуй, что у вас есть и особые духовные качества. А теперь, пожалуйста, объясните, что вы сами об этом думаете.

— Начну с того, что вы только что вернулись с Бореаса, — ответил Коунс, весело наблюдая, как лоб Бассета перерезали морщины.

— Ну и что же? Мои торговые дела не обходятся без дальних путешествий. Я могу себе позволить иметь здесь такой корабль. Я был не только на Бореасе, но и на многих других планетах.

— Это, конечно, так, мистер Бассет, но не странно ли, что вы возобновили торговые отношения с Бореасом, хотя уже в течение целого года, терпя убытки, вкладывали в это дело свои деньги? Вы же никогда не вели торговлю себе в убыток.

Так как Бассет ничего не ответил, Коунс спокойно продолжил:

— Позвольте мне поставить точки над «и», мистер Бассет. Вы способный и умелый человек, всегда можете вникнуть в положение дел и держите в своих руках все нити. Я имею в виду — здесь, на Земле. Вы довольно молоды и можете наслаждаться властью еще несколько десятилетий. Но вы нетерпеливы и, кроме того, никогда ничем не бываете удовлетворены. С другой стороны, вы человек предусмотрительный. Вы знаете, как быстро ухудшается положение на Земле: прирост населения за последние сорок лет вызвал чудовищный социальный кризис, уровень жизни понизился, и люди ищут новое жизненное пространство. Но его нет — оно есть только для того, кто в свое время об этом позаботился.

В настоящее время тридцать одна из населенных планет имеют немногочисленное население, там достаточно свободных пространств. Конечно, жители этих планет отзываются о нас не особенно хорошо. Точнее, они нас ненавидят, ведь предки ныне живущих на других планетах людей покинули Землю не только из жажды приключений. Кроме того, существует зависть.

Колонии надеялись на собственное благополучие, в то же время предрекая быстрый закат Земли. Но этого не произошло, и сегодня мы имеем сравнительно высокий жизненный уровень, тогда как поселенцы, высаживаясь на первой показавшейся им подходящей планете, не задумывались о достоинствах будущего дома. Планета Имир — яркий пример их необдуманных действий: колонисты не заметили, что на планете начинается ледниковый период и, радуясь, как дети, что наконец-то покинули Землю, не особенно заботились об остальном, а поплатиться за легкомыслие предков пришлось потомкам, причем они не скупятся на эмоции: имирцы завидуют нам и ненавидят нас.

Коунс сделал короткую паузу и стряхнул пепел с сигары.

— Таково нынешнее положение вещей, — заключил он. — Земля приближается к новому социальному кризису, и взрыв должен произойти очень скоро, а недовольных, желающих обрести новую родину, много. В наши дни космические перелеты не особенно сложны, потому что двигатель Мечникова позволяет доставить на другую планету все население такого города, как, например, Рио или Токио, с помощью одного корабля. Весь вопрос в том — на какую планету. В исследованной части Галактики нет больше ни одной пригодной для жизни ненаселенной планеты. Таким образом, можно рассчитывать лишь на какие-то из этих тридцать одной слабо населенных планет.

Итак, проблему можно разрешить только одним способом: открыть известные планеты для новой волны переселенцев. Именно это вы и пытаетесь сделать, мистер Бассет. Вы предлагаете отсталым планетам материальную и техническую помощь, чтобы достичь своей цели.

Такие предложения в принципе не новы, их всегда хватало, но, в отличие от остальных, вы хорошо знаете связанные с этим трудности. Счетно-электронные машины давно уже предусмотрели возможные осложнения, не так ли? Произойдет неизбежное столкновение между старыми колонистами и новыми переселенцами, потому что новички будут, как всегда, охвачены духом пионеров и при их активности скоро выступят на первый план. Они, вероятно, победят…

— И что же?

— И будут благодарны и верны вам, мистер Бассет.

Коунс вытянул длинные ноги, исподтишка наблюдая за Бассетом. Как отреагирует на это Бассет?

Бассет думал недолго. Он согласился, что план именно таков. Вероятно, это было одним из секретов его невероятного успеха: он не терял времени даром, не делая даже попыток отрицать очевидное.

— В общих чертах вы правы, — подтвердил он, — хотя совершенно не представляю, откуда вам это известно. Но в одном вы, конечно, ошибаетесь в том, что я хочу завладеть всей Вселенной. Это же невозможно.

— Позволю себе не согласиться с этим, — заметил Коунс. — Существуют разные формы господства.

Бассет кивнул и со все возрастающим интересом взглянул в глаза своему странному гостю.

— Я так и не узнал, зачем же вы пришли ко мне.

— Говорят, ваша миссия на Бореасе потерпела полную неудачу и оказалась бесполезной тратой времени, а выбрали вы эту планету потому, что ее жители настроены к нам не слишком враждебно. Впрочем, ваш электронный мозг пришел к тому же выводу. Если бы меня здесь не было, вы бы, конечно, предположили, что исходные данные при программировании оказались неверны, и вы бы снова и снова проверяли полученные результаты. Тем, что вы предпринимаете, мистер Бассет, наступающий кризис не остановить.

Бассет недоверчиво покачал головой.

— Послушайте, молодой человек! Мы еще не обработали результаты наших исследований, и вам меня не обмануть. Ни вы, ни те, кто за вами стоит, не получат никакой информации. И скажу вам почему: я владею самым быстрым из гражданских кораблей, никто другой не сможет заполучить в свое распоряжение двигатель Мечникова.

— Верно, — согласился Коунс, не упоминая о том, что в его распоряжении имелся гораздо лучший и более быстрый способ передвижения, а потому он не нуждался ни в каком, даже в самом быстроходном корабле.

Бассет, не лишенный тщеславия, был начеку, ожидая, что гость отметит его способности комбинатора. И все же, несмотря ни на что, его снедало какое-то беспокойство, слова гостя напомнили ему о некоторых непонятных вещах.

— В последнее время, то и дело слыша странные вещи, я держу глаза открытыми. Признаться, я даже рассчитал ваше появление.

— А я, поверите ли, ждал вас, хотя ни один человек не мог знать о месте вашей посадки, — Коунс произнес это предложение медленно, с особой интонацией, чтобы ударить по самоуверенности Бассета. — Вы очень старались, мистер Бассет, но не смогли узнать, что это было.

— Так ли? Разве вам известно больше, чем мне? — ехидно спросил Бассет.

— Предположим, я и мои друзья изучили эту проблему гораздо полнее и основательнее, — парировал Коунс. — Во всяком случае, могу сказать, что решение надо искать не на Бореасе, а на Имире. Если вы хотите, чтобы я разрешил эту проблему, можете дать мне знать очень простым способом: купите одну из рекламных передач Фальконетты для кабельного телевидения Индии. Так как вы никогда не используете этот канал для своей собственной рекламы, мы сразу же заметим это. Я знаю, вы не любите этот видеоканал, потому что Рам Сингх не допускает никаких передач, обладающих гипнотическим действием. Если же вы не согласны на мое предложение, забудьте обо мне. Существуют только эти две возможности.

Он встал и поднял руку, чтобы предупредить возражения Бассета.

— Нет никакой другой цели, мистер Бассет. Нет никакой третьей возможности. Сами вы никогда не одолеете эту проблему. Только нам по силам справиться с чудовищными трудностями, мы готовы к ним, и я специалист в этой области.

— Ну так и разрешайте на здоровье, желаю удачи, — насмешливо произнес Бассет. — Но у меня тоже есть кое-какой опыт, мой юный друг. Я понимаю, вы хорошо подготовились, иначе бы не отважились явиться сюда в одиночку. На самом деле все очень просто: то, что знаете вы, я не могу узнать немедленно. Но я терпелив и могу подождать. Существует много средств заставить вас говорить, вы ведь сами в этом разбираетесь.

Эта неприкрытая угроза поставила все точки над «и». Коунс, наклонившись над столом, жестко сказал:

— Нет никакого третьего пути, Бассет! Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Впрочем, ваш человек у детекторов должен быть более внимательным. Сейчас вокруг защитного экрана вашего корабля кружит маленькая субмарина с рыбной фермы «Дейтлайн», но обычный рыбный пастух не способен обнаружить ваш корабль, это-то вы должны понимать! Даю вам хороший совет: позвольте мне немедленно вернуться на субмарину!

— Проверьте, так ли это! — скомандовал Бассет, который, очевидно, поддерживал связь со всеми членами экипажа.

— Да, так, — донеслось из динамика на потолке. — Но когда мы окружены экраном, никакая субмарина не может обнаружить нас.

Бассет был так потрясен появлением своего странного гостя, что даже внутри защитного экрана не чувствовал себя в полной безопасности.

— Эй, Лекок! — крикнул он. — Мы немедленно стартуем и ищем другое место для посадки.

Потом он насмешливо взглянул на Коунса.

— Вы были слишком легкомысленны.

Коунс вздохнул и сдавил пальцами сигару.

— Немедленно направь сюда двух человек! — приказал Бассет.

Секундой позже в каюту вошли два мускулистых человека и замерли в ожидании дальнейших распоряжений.

Бассет молча указал на Коунса, и оба человека мгновенно бесшумно оказались рядом. Первого Коунс ударил прямо в подбородок. Тот, согнувшись пополам и потеряв сознание, упал на пол. Второй последовал за первым немедленно.

Бассет отскочил в угол и громко позвал:

— Лекок!

— Вывожу корабль на орбиту, — прозвучал в динамике голос Лекока. — Мы не можем стрелять, потому что боимся задеть вас.

Бассет ошеломленно перевел взгляд с двоих вытянувшихся на полу мускулистых мужчин на Коунса, который ответил ему улыбкой.

— Я же сказал вам, что нет никакого третьего пути, Бассет!

Мгновение спустя он исчез.

Бассет широко открытыми глазами уставился на то место, где только что стоял этот непонятный человек…

Глава 3

В длинной яме их было человек пятнадцать, и все же Анти Дриана охватило чувство бесконечного одиночества. Пробиваясь сквозь яркий свет дуговых ламп с чужого неба четко и холодно смотрели чужие звезды. Изо рта находящихся в яме людей вырывались белые облачка пара. Было очень холодно.

Яма имела около тридцати метров в длину и примерно восемь в ширину. Группа мужчин и женщин с чувствительными измерительными инструментами в руках ползала по дну ямы, изредка выковыривая казавшиеся подозрительными куски почвы и осторожно растирая их в пальцах. Другие люди, дрожа от холода, топтались вокруг в ожидании результатов исследования. Анти стоял возле пульта, он обслуживал систему освещения.

Несведущий наблюдатель мог бы принять этих мужчин и женщин за экспедицию археологов, за поисковую группу, которая продвигалась вперед и тщательно, слой за слоем, соскребала почву. И это предположение было бы не так уж далеко от истины. Что же искали эти люди на Регисе — одиноком, удаленном на огромное расстояние от родной планеты форпосте Земли?

Осторожность и основательность роднили этих поисковиков с настоящими археологами, но ими руководила не жажда чистого знания, а другие, более важные для них причины: они искали признаки определенной опасности опасности, которая превосходила все, что до сих пор беспокоило человечество, и которая неотвратимо нависла над ним.

Пока ничего обнаружить не удалось. Анти почти хотелось, чтобы они хоть что-нибудь нашли: по крайней мере, тогда не будет изматывающей душу неизвестности.

Перед собой он увидел Ву, руководителя экспедиции, а справа от него, у стены ямы, как гротескная кукла, стояла Катя Иванова. Ву ощупывал почву детектором, мигающий огонек на конце которого свидетельствовал о наличии твердого вещества. Катя, найдя какую-то щель под ногами, стала копать.

Анти наклонился, снова и снова спрашивая себя, что они могут здесь найти, но тут же, услышав голос Лотуса, вспомнил о своих обязанностях и быстро подошел к пульту, чтобы получше осветить дальний конец ямы. Все работающие в яме люди обеспокоенно посмотрели на Лотуса.

Лотус, держа в руке блестящий предмет, сделал знак Ву, который тут же поспешил к нему, и они зашептались, сблизив головы, так что Анти видел только колеблющиеся капюшоны.

Ву, медленно подняв голову, некоторое время помолчал.

— Это пустая банка, — сказал он наконец, — но оставили ее не мы.

Анти вздрогнул от испуга. Итак, на Регисе побывали другие, а значит, они могут вернуться в любое мгновение.

Люди нервно задвигались, и кто-то, не выдержав нервного напряжения, запустил трансфэкс, осветивший местность светом, по яркости не уступающим дневному. Ву взял свой детектор и выбрался из ямы. Другие, не колеблясь, последовали за ним. Только Анти, словно окаменев, застыл на месте.

События тем временем продолжали развиваться. Здесь, в скованной холодом полярной области Региса, нашли, наконец, разрешение многие вопросы.

Вся эта история началась уже довольно давно на родине Ву, планете Кунг-фу-дзе. Один ученый, занятый измерениями резонансных частот атомов, установил, что резонансные характеристики периодически искажаются, причем источником помех являлась некая область пространства, с огромной скоростью перемещающаяся из глубин Вселенной. Впечатление было такое, будто на сверхсветовых скоростях мчались сквозь пространство тысячи кораблей, порождая определенные вибрации. Помехи исходили из области планеты Регис. Ученый, случайно оказавшийся другом Ву, знал многие секреты, недоступные широкой общественности, и волосы у него волосы встали дыбом, едва он осознал значение своего открытия.

В области Региса не могло возникать никаких вибраций, потому что земные корабли давно уже не приближались к этой планете. Ученый немедленно поставил в известность доктора Ву.

Уже давно люди верили, что в космосе живут и другие разумные существа, которые, вполне возможно, даже научились преодолевать пространство. Не так давно ученые пришли к заключению, что на нескольких планетах существует довольно высокоразвитая жизнь, и люди держали их под постоянным наблюдением. Но чего стоят умозрительные построения по сравнению с фактом обнаружения чужого космического корабля! Итак, чужаки уже открыли Регис, хотя и покинули его. Вернутся ли они снова?

Анти охватила нервная дрожь, вызванная не столько холодом, сколько неприятными мыслями о неизвестных космических путешественниках. Услышав свое имя, он вернулся к действительности и, взглянув вверх, на трансфэкс, увидел, что стоящая на платформе Катя, делала ему какие-то знаки.

Анти медленно поднялся к ней наверх. Обычное освещение не работало, и мощный трансфэкс заливал все вокруг призрачным сиянием.

— Извини, Анти, — мягко сказала она, когда он подошел поближе, — но, к сожалению, не существует никакой другой возможности: ты должен остаться здесь и копать дальше. Может быть, удастся найти еще что-нибудь, а нам тем временем нужно успеть выработать новый план.

— И это, конечно, не требует моего участия, — с горечью произнес Анти. — Еще бы, зачем вам рыться в этих отходах? Разве недостаточно доказательств?

Катя положила руку ему на плечо и попыталась утешить:

— Не огорчайся, Анти, — ведь все должны выполнять определенные обязанности. Не думай, что мы хотим отстранить тебя от участия в работе, просто требуются еще доказательства — все, какие только можно откопать здесь. Потому что как же иначе можно разузнать что-нибудь об этой экспедиции? Так что твое задание не такое уж незначительное.

— Конечно, Катя. Иногда я воображаю себе смешные вещи — и все потому, что я совсем недавно присоединился к вам.

Катя хотела что-то сказать, но Анти опередил ее:

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Катя. У меня мало опыта, и поэтому вам ни к чему советоваться со мной, однако для грязной работы я гожусь. Прекрасно понимая все, я иногда чертовски не хочу мириться с этим.

Катя мягко улыбнулась:

— Ты сделал шаг вперед. Большинству требуется гораздо больше времени, прежде чем они начинают говорить так открыто. Если выдержишь испытание, мы признаем тебя полноправным партнером. Такова цена.

Анти молча кивнул.

— Но ты должен помочь себе, Анти, — укоризненно сказала Катя. Нельзя жить, когда над тобой висит постоянная угроза. Не думай об этом, отвлекись от этого любым способом: ну, смейся или пой, например. Постарайся.

— Смеяться? — кисло спросил Анти. — Но над чем?

— Подумай сам, представь себе что-нибудь смешное. Подумай о лице Коунса, когда он узнает, что его великолепный план провалился.

— Тебе кажется это смешным? По-моему, совсем наоборот.

— Все зависит от точки зрения, Анти. Час назад мы еще точно не знали, действительно ли чужаки побывали здесь, а теперь это известно наверняка, и ты говоришь — катастрофа. Но разве было бы лучше, если бы мы не знали?

Анти задумался, потом наконец кивнул. Катя дружески похлопала его по плечу.

— Ну, ладно. Лотус тоже остается. К сожалению, больше людей мы оставить не можем, хотя необходимо узнать, что здесь еще захоронено. Итак, вам поручено ответственное задание.

Анти кивнул еще раз и улыбнулся. Пока они разговаривали, остальные куда-то разошлись, захватив с собой приборы и инструменты. Лотусу и Анти остались только пара лопат да большой прожектор. Катя протянула ему одну из лопат.

— Начинай немедленно: чем быстрее этот этап останется позади, тем быстрее мы сможем убраться отсюда, — напомнила она деловито.

Анти, взяв протянутую лопату, подошел к яме и спрыгнул вниз. Мерзлая почва поддавалась с трудом, но под яростным натиском лопаты комья так и летели во все стороны. Анти думал, что вообще мог остаться на Бореасе, и тогда ничего бы не знал ни о чужаках, ни о других тайнах. С другой стороны, он и теперь знал слишком мало, и ему было обидно.

Позже, оставшись вдвоем с Лотусом, они почувствовали, как удручающе действует на них пустынный и чуждый ландшафт. «Неужели на пришельцев этот ландшафт произвел благоприятное впечатление? Может ли быть, что им понравился суровый климат и они нашли гладкую, покрытую снегом и льдом равнину прекрасной и приветливой?» — думал Анти.

Обладая хорошо развитой фантазией, он попытался посмотреть на этот ландшафт другими глазами и великолепно представил себе все происшедшее. Неизвестные космические путешественники, облетев планету, прежде всего изучили ее климатические условия и, не обнаружив никаких опасностей, совершили посадку и осмотрели планету как следует. Затем, спрятав следы своего пребывания в землю, они стерилизовали все вокруг, чтобы предотвратить заражение местности инопланетными микроорганизмами и стартовали. И кто знает, может быть, в поисках подходящей планеты, они никогда больше сюда не вернутся. Может быть, они давно уже нашли пригодную для себя планету.

Лопата Анти ударилась о твердый предмет. Очистив его, он впервые увидел нечто, изготовленное чужими существами. Это была разбитая катодно-лучевая трубка, несколько необычная по конструкции, но без труда узнаваемая.

Дурное расположение духа Анти мгновенно улетучилось. А вдруг он найдет еще что-нибудь! Находка подстегнула его, теперь он жаждал деятельности, убежденный в том, что нашел ключ, позволяющий разобраться в технике неизвестных…

Глава 4

Напичканная до отказа всевозможными приборами, инструментами и оборудованием подводная лодка формально принадлежала рыбной ферме «Дейтлайн», на самом же деле не имела к ферме ни малейшего отношения.

Более половины свободного пространства занимала платформа трансфэкса, так что людям — седобородому Раму Сингху и юной Фальконетте — оставалось совсем мало места, поэтому Коунс, оказавшийся здесь весьма неожиданно, был вынужден остаться на платформе трансфэкса и теперь рассматривал отсюда тесное помещение. Слышалось тихое гудение насосов, струился воздух, нагнетаемый вентиляторами. Да, без вентиляторов здесь не выжить, потому что генератор поля трансфэкса создает невероятную жару.

В напряженной тишине Коунс расстегнул узкий пояс с вделанным в него крошечным видеозвуковым коммутатором, при помощи которого он информировал товарищей о своем последнем приключении. Выключатель выглядел забавной безделушкой на эластичном поясе, а батарейка, как и большинство других приборчиков, была спрятана в маленькой пряжке. Именно поэтому Бассету, естественно, не пришло в голову обратить внимания на плавки своего гостя.

Коунс, задумчиво вертя пояс в руках, опустился на корточки и серьезно глядя на Рама Сингха, сказал:

— Надо срочно найти, чего не хватает нашему психопрофилю. У нас вообще не все ладится. Ты говорил, что мое появление так ошеломит Бассета, что он не станет задавать никаких вопросов.

Рам с достоинством наклонил голову и звучным голосом ответил:

— Всегда существуют непредусмотренные факторы. У каждого своя реакция. Надеюсь, ты не винишь меня в провале своего плана, Сайд? Мы должны удрать, прежде чем Бассет вернется. Теперь его корабль крутится вокруг Земли, и вот-вот снова зайдет на посадку.

Не ожидая ответа, старик повел субмарину прочь от опасной зоны. Коунс, повесив пояс на крючок, выжидающе прислонился к стене.

— Не очень-то вежливо с твоей стороны, — заявила Фальконетта, проводя рукой по длинным черным волосам. Ее сари, вышитое золотом и серебром, шелестело при каждом движении.

Коунс пожал плечами.

— Ты права, Фальконетта. Жаль, но я просто не в состоянии извиняться. А теперь положимся на Рама.

— Так и сделаем, — согласилась Фальконетта. — Сейчас не время спорить. Если кто-то и может разработать верный план, так это только Рам. А твой прокол доказывает, что мы недооценили Бассета, но Рам не виноват в этом, — она задумчиво взглянула на старика. — Он так хорошо разбирается в прикладной психологии, что иногда я спрашиваю себя, почему он не стал абсолютным диктатором?

— Ты же сама отлично знаешь почему, — улыбаясь ответил Коунс. — Он безнадежно влюблен в тебя и не будет удовлетворен, даже став властелином всей Земли, если ты не будешь принадлежать ему. Впрочем, он не единственный. По-моему, девяносто процентов дееспособных мужчин влюблены в тебя.

— Очень может быть, — Фальконетта коротко вздохнула. — Я уже так привыкла к этому, что считала, будто и ты влюблен в меня, но, кажется, я тебе безразлична.

— Человеческие слабости? — с улыбкой спросил Коунс.

— Наверное. Может быть, в следующей жизни я буду ужасным существом, а жаль: я очень привыкла к нынешнему физическому совершенству, хотя эта привычка, конечно, большой недостаток, потому что я стала полагаться только на внешность, а не на свои достоинства.

— Ты и раньше была такой же прекрасной?

— Не такой, как теперь. Конечно, некоторые мужчина и тогда оборачивались мне вслед, но это не идет ни в какое сравнение с моей настоящей жизнью, и, должна признаться, мне это приятно, несмотря на пережитый шок.

Коунс понимающе кивнул.

— Это всегда шок, Фальконетта, хотя каждый раз все случается по-иному. К счастью, это, как правило, происходит очень быстро, несмотря на некоторые различия. Я бы провел аналогию с плаванием или ездой на велосипеде: если однажды научишься, больше никогда не забудешь.

Фальконетта кивнула.

— Как часто тебе приходилось умирать, Сайд? Я тебя никогда не спрашивала об этом.

— Пять раз, — тихо ответил Коунс.

Казалось, о совершенно ушел в себя, целиком погрузившись в прошлое, потом тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и добавил:

— В первый раз было хуже всего.

Фальконетта вздрогнула от неприятного ощущения.

— Ты когда-нибудь возвращался на место своей прежней жизни?

— Нет, никогда. А ты?

Фальконетта кивнула.

— Однажды я посетила Шиву и взглянула на собственную могилу. Не особенно приятное ощущение. Там захоронено мое прежнее тело, и на могильном камне написано мое прежнее имя. Конечно, больше я там никогда не была.

Рам установил курс и, включив автоматику, повернулся к ним.

Коунс тотчас же вернулся к наболевшей проблеме, и Раму снова пришлось защищаться.

— Что, собственно, мы сделали не так? — спросил он. — Мы, как положено, следили за вами по экрану и все слышали, а не принимали в этом участия потому, что не могли ощутить царящей там атмосферы.

Коунс беспомощно развел руками.

— Мы недооценили Бассета. Этот человек умен, может молниеносно приспосабливаться к новой ситуации и никогда ничего не упустит.

— Мне хотелось бы с ним откровенно поговорить, — вздохнула Фальконетта. — Он именно тот человек, который нам нужен.

— Не совсем так: он действительно, достаточно разумен, чтобы апеллировать к его разуму, но слишком горд и самонадеян, и это сильно усложняет нашу проблему. И все равно мы нуждаемся в нем, потому что он многое может сделать для нас. Конечно, он тоже нуждается в нас, однако не сознает этого, а если ему сказать, он не примет наших доводов. Кроме того, мы не можем сказать ему всего. Так что ситуация довольно запутанная.

— Что ж, можно сформулировать и так, — соглашаясь, кивнул Рам. — Как и многие так называемые деловые люди, он использует свой разум только для себя, думает только о себе самом и очень редко о других. Если считать это свойством практичного ума, тогда мы трое оказываемся в более выгодном положении.

— Потому что мы постоянно заняты и беспокоимся о других, — добавила Фальконетта.

— Может быть, так оно и есть, — вздохнув, сказал Рам. — Только давайте вспомним о статистике. Дети, которые выделяются умом уже с малых лет, в большинстве своем становятся великими бизнесменами, политиками, но очень редко социальными реформаторами или людьми искусства. Разум — это нечто иное, чем просто здоровое состояние человеческого духа.

— Нет-нет, я другого мнения, — запротестовал Коунс. — Здоровое состояние человеческого духа должно было бы удержать Бассета от реализации его планов. Ведь что он хочет? Поскольку им руководит тщеславие, он видит самый большой успех в том, чтобы сделать другие планеты точной копией Земли. Опасная иллюзия! Потому что другие планеты никогда этого не допустят. Люди, которые там живут, хотя они такие же люди, как и все остальные, все же не жители Земли, а Бассет обращается с ними, как с землянами. Но невозможно всех подогнать под один образец. Жители других планет приспособились к местным условиям, и поэтому их реакция отличается от реакции землян. Трудно себе представить, чтобы жители Имира, Бореаса, Астреи переняли обычаи и образ мыслей землян, однако Бассет добивается именно этого. Результат может оказаться ужасным.

По спине Фальконетты пробежали мурашки.

— И ведь он вовсе не злой человек.

— Нет, не злой. У него просто нет опыта. Ему недостает благоразумия.

Внезапно трансфэкс подал короткий предупредительный сигнал. Вспыхнуло яркое силовое поле, и на платформе появился маленький листок бумаги записка с написанными от руки строчками. Подняв его, Коунс пробежал глазами строчки и, медленно скомкав записку, посмотрел на своих товарищей.

— Как по-вашему, что самого плохого может случиться с нами в настоящий момент? — спросил он.

— Бассет проигнорирует наше вмешательство в дела его конторы, тотчас ответила Фальконетта. — Теперь он знает: существует человек, в распоряжении которого имеется телетранспортатор. Это самая большая ошибка, допущенная нами за все прошедшее время.

— Да, это плохо, но есть кое-что и похуже, — Коунс повернулся к Раму. — Как ты думаешь, что произошло?

— Чужаки обнаружили Имир.

Коунс кивнул.

— Именно так. Ву был на Регисе и оттуда послал нам сообщение: они нашли следы посещения Региса чужаками. У Ву есть доказательства.

— Какой ужас! — воскликнула Фальконетта. — Сначала неудача с Бассетом, а теперь…

— У тебя уже есть какие-то соображения, Сайд, — заключил Рам, внимательно посмотрев в глаза Коунсу. — Верно?

— Да. Надо как можно быстрее продолжать работу. Бассет в конце концов поймет, что одному ему никогда не разрешить проблему, и он не упустит возможности, если обнаружит здесь, на Земле, настоящего имирца.

— На Земле их сейчас довольно много, — вмешалась Фальконетта. Здесь, в Рио, расположено их посольство, причем всего в паре кварталов от бюро Бассета.

— Но все посты в этом посольстве заняты абсолютно неподкупными и верными членами их партии. У Ярослава там давно уже нет ни одного самостоятельно мыслящего человека. Живущие на Земле имирцы всего лишь фанатичные тупицы, из них невозможно извлечь ничего. От них Бассет не получит никакой информации о делах Имира, и ему придется искать новые пути. Если же ему удастся заполучить в свои руки непредубежденного человека, он подвергнет его промывке мозгов и узнает все, что захочет. Но этой информации ему все равно не хватит, и тогда, поневоле, Бассет будет вынужден иметь дело с нами.

— Хорошая идея, — согласился Рам. — Но где взять подходящего человека? Если это кому-нибудь по зубам, так только ему. Он же сам сказал, что молодые люди на Имире не так уж привязаны к своей родине, а потому ищут новые пути.

— Так вот. Мы должны доставить на Землю одного из умных молодых людей оттуда. Конечно, привезти его надо на обычном космическом корабле, иначе, если мы доставим его сюда трансфэксом, он под гипнозом вспомнит об этом и все выболтает, и тогда Бассет догадается о ловушке и поймет, что мы замешаны в этой игре.

— Молодому человеку с Имира придется трудно, — вмешалась Фальконетта.

— Да, ему придется пережить неприятные вещи. Но Ярослав приложит все усилия, чтобы помочь: он первый и единственный человек с Имира, принятый в наши ряды, причем совсем недавно. Если он откажет нам, я ему кое-что напомню. Кандидаты будут, если привлекать в наши ряды молодых людей, обещая зачесть при приеме их тяжелый труд.

Коунс взглянул на Рама и, подумав немного, кивнул, соглашаясь.

— Ну, хорошо, — сказал он и встал. — Я поговорю с Ярославом. Трансфэкс достаточно мощен, чтобы забросить меня на Имир?

— Все дело в количестве энергии, — с сомнением ответил Рам. — Мы запорем реактор. Впрочем, любая поспешность сейчас оправдана. Все готово?

Рам Сингх встал и вежливо поклонился Коунсу. Фальконетта тоже подняла украшенную кольцами и браслетами руку в приветственном жесте.

Коунс улыбнулся, собираясь ответить тем же, но не успел, потому что уже стоял под другим солнцем…

Глава 5

Бассет, сидя за огромным письменным столом, критически рассматривал Лекока. Он не всегда был им доволен: этот человек, обладая завидной способностью к импровизации, был слишком темпераментным и очень легко возбуждался. Бассет уже давно подыскивал замену Лекоку, но никак не мог найти более подходящего человека, Лекок, когда хотел, умел стать совершенно необходимым.

— Закрой же, наконец, рот, возьми сигару и сядь! — приказал Бассет, одним движением руки обрывая поток слов Лекока и указывая на кресло. Давай взглянем на это дело со стороны.

— Со стороны! — недовольно фыркнул Лекок. — В этой ситуации мы не можем себе позволить смотреть со стороны!

— Я сказал — закрой рот и слушай! — резко произнес Бассет, и Лекок неохотно повиновался.

Некоторое время Бассет молчал, задумавшись, глядя в гигантское окно, которое, впрочем, с другой стороны было совершенно непрозрачным, на крыши домов Рио. Из своего кабинета на одиннадцатом этаже он мог видеть большую часть города, широкую полосу пляжа и убегающую вдаль ленту могучей реки. Солнце уже стояло высоко, и город был залит теплым светом.

Телетранспортатор! Это слово не выходило у него из головы. Он, конечно, сразу осознал невероятные возможности нового транспортного средства. С одним таким передатчиком можно организовать сколь угодно обширную торговую сеть, попасть на самые отдаленные планеты.

Заметив беспокойство Лекока, Бассет оставил в покое мечты и вернулся к действительности. Откинувшись в кресле он взглянул поверх блестящей полированной поверхности стола прямо в лицо Лекоку.

— Ты нервничаешь, друг мой, — сказал он спокойно. — Действительно, есть из-за чего. Да, нашлись люди, обладающие транспортным средством, которое мы до сих пор считали невозможным. Мало того, они сообщили, что наши планы, которые мы до сих пор считали безупречными, являются ошибочными, и это не может не беспокоить.

— Вы это называете «беспокоить!» Мы поставлены в смешное положение! Лекок просто трясся от злости.

— Чушь! Ты исходишь из неверных предпосылок. Я не знаю, что это за люди и где они действуют, но я знаю, что они не так всемогущи, как все вы считаете. Во всяком случае, у нас нет никаких оснований бояться их. Наоборот, они боятся нас, иначе не скрывались бы. Для них игра в прятки единственное разумное поведение. Пусть они и располагают обширными знаниями, но власти никакой не имеют. Кроме того, меня беспокоит, что этим людям не всегда удается отсиживаться в их укрытии. Уже давно ходят слухи, на которые я обратил внимание. Теперь нам известно довольно многое. Мне кажется, мы чем-то обеспокоили этих людей, и поэтому они хотят выйти на прямую связь с нами. Я намереваюсь как следует прощупать эту группу.

— Но как? — угрюмо спросил Лекок. — Мы ничего не знаем о них, не имеем представления, кто они и где находятся. Я поручил заняться этой проблемой самым лучшим нашим физикам, но никто не смог найти решения. Просто невозможно выследить телетранспортатор и определить его местонахождение. А иначе как выйти на этих людей?

— И все-таки…

— У вас есть какие-то соображения?

— Мы просто поймаем их на слове. Ты забыл? Ведь таинственные парни сделали мне предложение. Я его приму и, таким образом, нападу на их след.

— Вы серьезно? Я бы поступил иначе. Этот парень нес какую-то чепуху об Имире, и вполне вероятно, что именно там найдутся ответы на все наши вопросы.

— По-моему, ты ошибаешься. В конце концов, они предсказали нашу неудачу на Бореасе, не так ли? Ведь не думаешь же ты в самом деле, что компьютер выдал неверные расчеты. Значит, эти люди знают невероятно много. Им даже откуда-то известно, где и когда мы должны были совершить посадку. Человек в лодке — лучшее тому доказательство.

Но Лекока было нелегко убедить.

— Это ничего не доказывает, — сердито возразил он. — Они нас просто выследили, совсем нетрудно засечь космический корабль и по курсу и скорости вычислить предполагаемое место посадки. Человека же они просто перенесли в нужное место с помощью телетранспорта.

— Мне совершенно безразлично, как он оказался в нужном месте, ответил Бассет, поддавшись вперед и облокотясь на стол. — Важно то, что кто-то ждал моего прибытия. Это может означать только одно: эти люди информированы о моих планах. Даже мы сами не знали точно, когда вернемся на Землю, и уж подавно никто не знал, где мы приземлимся, тем более, что мы совершили посадку в отдаленном месте, а не в Южной Атлантике, рядом с Рио. И факт, что они вычислили место посадки, заставляет меня глубоко задуматься. Это раз.

Во-вторых, они знают, что мои планы на Бореасе потерпели крах. Никто посторонний вообще не знал, что существуют какие-то планы, а самим нам пришлось приложить немало усилий, чтобы получить хоть какие-то результаты.

Но и это еще не все. Эти люди утверждают, что знают решение нашей проблемы, подталкивая нас к Имиру. Почему они приложили столько усилий, чтобы захватить меня врасплох? Вполне может быть, что они блефуют и надеются узнать решение проблемы от меня. Они знают, где мы были, но сами бессильны что-либо сделать.

Бассет откинулся назад и долго смотрел на своего собеседника, а потом заявил тоном, исключающим всякие возражения:

— Мы приложим все силы, чтобы добраться до сути, действуя на этот раз еще тщательнее, и точно рассчитаем каждый свой шаг. Что ты, например, знаешь об Имире?

Лекок растерялся, но довольно быстро пришел в себя, так как, хорошо зная своего босса, понял, чего тот хочет.

— Я знаю обо всех колониях, — ответил он после небольшой заминки. Планета Имир — самая холодная и самая негостеприимная из планет, на которые ступала нога человека. Ее экваториальная зона заселена, хотя и не густо, там живет от восьми до десяти миллионов человек. Они жестоко мерзнут и почти умирают от голода, но гордо утверждают, что им это нравится.

— Нет! Это не так! — горячо воскликнул Бассет. — Им это вовсе не нравится, они говорят так потому, что не видят выхода из положения. Я очень обстоятельно ознакомился с историей этой планеты, Лекок, и незадолго до того, как тебя вызвать, просмотрел один фильм. Посмотри и ты.

Он щелкнул несколькими переключателями, встроенными в стол, и задернул серыми шторами широкое окно. Лекок, развернувшись вместе со стулом, оказался лицом к гигантскому экрану, занимавшему всю стену. Зажужжал перематывающий пленку проектор, и глаза не успевали следить за сумасшедшим мельканием несвязных изображений.

— Хочу включить с самого начала, — объяснил Бассет. — Это официальный фильм, который предоставило в наше распоряжение их посольство.

— Кто бы мог подумать, что этот холодильник занимается еще и рекламой! — весело вставил Лекок.

— Не рекламой. У них весьма своеобразное чувство гордости: они считают себя такими сильными и выносливыми, что по их мнению, во Вселенной нет лучших людей. Ты сейчас сам увидишь.

Бассет запустил проектор, и на экране появились первые кадры: вид города Фестербурга. Между серыми стенами льда вмерзли в почву безобразные колодообразные строения, над крышами которых клубились жирные черные хлопья дыма, усиливающее общее впечатление мрачности и одиночества. Жители Фестербурга топили печи углем и нефтью, потому что только эти горючие вещества могли извлечь из промерзлой почвы планеты при помощи тяжелого ручного труда.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил Бассет.

— Это Фестербург, столица колонии.

— Верно. Название заимствовано из старого евангелистского церковного гимна. Я ожидал чего-нибудь получше.

Он обратил внимание Лекока на кадры, посвященные времени образования колонии, но не задержался на них, отметив лишь, что везде лица мужчин и женщин были угрюмыми и не выражали ничего кроме нетерпимости. Сцены, снятые вскоре после посадки, особенно поразили Лекока.

Мужчины, женщины и дети, утопая в снежных сугробах, молились тому, что осталось от космического корабля. Колонисты, преисполненные решимости сжечь за собой все мосты, предали корабль огню, не желая больше иметь никаких дел со светской, грешной, продажной, проклятой Землей.

— Это, конечно, было глупо, — сухо прокомментировал Бассет. — Люди предвидели многое, но действительность внесла свои коррективы. Высадившись на Имире, они обозвали нас греховными земными червями и отреклись от нас, отказавшись иметь с нами дела, чтобы жить абсолютно независимо. Но, к сожалению, выполнить это было не так-то просто. После гибели нескольких тысяч человек они снова вспомнили о Земле и заказали там для себя особые сорта семян и некоторые виды животных, обладающих высокой выживаемостью. Так дело обстоит и сегодня. Они более или менее независимы и в то же время завидуют нашему благосостоянию. Хотя сотрудники посольства и утверждают, что каждый день на покинутой их предками Земле для них сплошная мука, это, конечно, совсем не так. На самом деле толпа кандидатов сражается за каждое вакантное место в посольстве. Пару лет назад среди них нашелся даже человек, который подружился с несколькими жителями Рио и не имел ничего против полной миски мяса, однако прежде, чем он успел заразить дурным примером своих коллег, его быстренько отправили назад, хотя в официальных сообщениях об этом, конечно, не упоминалось.

Бассет, развеселившись, улыбнулся и продолжил:

— Эти лицемеры имеют наглость утверждать, что с радостью отказываются от проживания в приятном климате, потому что такой вид удобства — тоже грех. На самом же деле молодежь там не такая, как старики. Старшее поколение, конечно, предпочтет порвать всякие отношения с Землей, чем пожертвовать представлениями о собственном превосходстве. Следование заветам предков — идеал.Хотеть-то они хотят, но не могут, потому что молодежь придерживается более умеренных взглядов, выступает за контакт с Землей. Молодежь, само собой разумеется, задает вопрос, были ли их предки действительно вдохновенными святыми или просто твердолобыми фанатиками, задавшимися целью отравить жизнь своим потомкам. Конечно, в открытую никто рта не смеет раскрыть, это чувство подспудное и поэтому опасное. Они говорят, что презирают нас за наши удобства и греховность, но на самом деле это только ненависть, вызванная завистью.

Бассет помолчал, потом продолжал свои рассуждения вслух:

— Предложение отправить новых поселенцев на Имир просто абсурдно. Местные жители не потерпят никакого нового притока населения. И еще вопрос, найдутся ли люди, которые захотят переселиться на эту холодную планету… Почему все-таки этот таинственный человек дал такой странный совет? — закончил Бассет.

— Может быть, это только отвлекающий маневр? — задумчиво спросил Лекок. — Может быть, на Бореасе мы как раз делали все правильно, и им надо сбить нас с верного курса?

Бассет кивнул.

— Не исключаю такую возможность. Но вдруг на Имире удастся добиться большего, чем на Бореасе? Что если этот человек сказал правду? Может быть, на Имире действительно стоит попробовать. Если мы найдем там ключ к решению нашей проблемы, то основательно переделаем эту планету, если, конечно, получим ее. Это задание достанется тебе, Лекок. Немедленно отправляйся в путь.

Глава 6

Как и все люди на Имире, Энни Заток жила в городе. Городов было всего пять, и в них сконцентрировалось все население планеты, что диктовалось экономической целесообразностью, так легче было решить их главную проблему — обогрев. Система общего отопления лучшим образом позволяла использовать имеющиеся у них уголь и нефть.

В этих пяти городах жило около десяти миллионов человек. Понадобились целых три столетия, чтобы численность населения достигла этого уровня. Много детей умирало еще в младенчестве, потому что только наиболее здоровые могли вынести суровый климат. Кроме того, социальные условия были настолько плохими, что большинство родителей не могли прокормить нескольких детей.

Энни Заток выросла в тяжелых условиях, но ей приходилось видеть странные греховные картинки, изображающие людей, которые, почти не одетые, находились под открытым небом, а небо было таким же голубым, как ее глаза, и таким же лучистым. Сравнивая внешность людей на картинках со своей собственной внешностью, она пришла к определенным выводам. В то время, как ей, чтобы не мерзнуть, приходилось носить много плотной одежды, те люди купались в пенящемся сверкающем море, которое вообще нельзя было сравнить с серым, всегда бурным морем Имира. Вообще трудно было поверить, что вода в обоих этих морях почти одинакова по составу.

Она жадно разглядывала картинки. Написанные разными художниками, они печатались в журналах Ярослава Дубина, и она старалась раздобыть их, где только могла.

Никогда прежде на Имире не было человека, пользующегося такой дурной славой, как Ярослав Дубин. Взрослые быстро сменяли тему разговора, если упоминалось его имя, рассказывали невоспитанным детям о злом человеке, который обменял свою душу на тарелку мяса с Земли. Но результаты были обратны тому, чего добивались взрослые: дети и подростки мгновенно сближали головы и начинали шептаться при рассказах о Ярославе, как поступают дети, живущие в нормальных условиях, когда передают друг другу неприличные анекдоты.

Однажды Энни Заток узнала от своего школьного товарища, что тот лично встречался с Ярославом. Энни, конечно, сразу напомнила об ужасных пороках великого грешника, но в ответ на это юноша показал ей журнал, одолженный ему Ярославом.

Там были изображения людей, которые жили в грешном, преступном, удобном мире: да, это была роскошь, которую Энни едва ли могла себе представить.

Юноша объяснил, что Ярослав выглядел таким же счастливым, как и люди на картинках. Для детей, выросших на Имире и постоянно видевших только хмурые, недовольные лица, живших в мире, где каждое проявление естественной радости жизни было греховным, это выглядело непредставимым чудом.

Картинки заставляли задумываться и расшатывали веру: как могут такие счастливые люди быть воплощением зла? Ведь зло мрачное и грязное. Но люди на картинках были чистыми и счастливыми, они, даже разговаривая, улыбались друг другу.

Юноша, поколебавшись, разрешил ей взять журнал, и Энни тайно унесла его с собой. Общественный порядок на Имире требовал от всех железной дисциплины, но молодежь еще не закостенела, не стала пока фанатичной, и юноша не смог противиться настойчивым просьбам девушки.

Но Энни возбужденная желанием как можно скорее просмотреть журнал, сделала непоправимую ошибку: слишком поторопилась пройти в свою комнату, чем вызвала подозрения у отца. Отец засек ее, обвинил в грехе и изорвал журнал в мелкие клочки, топча их ногами, как сумасшедший, и ругая свою дочь на чем свет стоит. Потом он наказал ее: на всю ночь, весь день и всю следующую ночь запер ее, голую, в комнате. Голод и невыносимый холод должны были изгнать из нее дьявола и показать позор ее действий и поступков.

В эти страшные часы одиночества многое застыло в ней, и на лицо легла холодная маска послушания, но ничто не могло сломить ее волю. Ее решимость только окрепла, хотя она хорошо сознавала все предстоящие трудности.

Потом она никогда не будет вспоминать об этих бесконечных часах.

Отец, конечно, ничего никому не сказал, потому что этим доказал бы, что как отец и как воспитатель никуда не годится. Взрослой девушке даже в голову прийти не может совершить такое греховное деяние. С этого момента Энни навсегда станет образцовой девушкой и больше не будет позорить своих родителей. Но это будет только показная сторона, чтобы родители и другие окружающие ее люди не догадались о ее истинных намерениях.

Спустя год родители снова полностью доверяли ей. Энни только этого и ждала: теперь, когда за ней больше не наблюдали на каждом шагу, она могла, наконец, осуществить свой план. Ей пришлось сознательно лгать и обманывать родителей, потому что она была настроена решительно против общественного порядка на Имире.

Тем временем в школе не прекращались яростные споры и разговоры о Земле и особенно о Ярославе Дубине. Это были тайные разговоры, которые велись исключительно шепотом. Возникали группки, придерживающиеся противоположных мнений. Одни говорили, что Ярослав единственный разумный человек, а остальные — упрямые фанатики, и за Ярославом, побывавшем на Земле, признавалось право объективно судить о ней. Другие были прямо противоположного мнения. Ярослав, считали они, был не единственным, кто посетил Землю и другие планеты, но он единственный, выступил против старой веры, и это свидетельствовало против него.

Энни все еще молча прислушивалась к спорам, хотя у нее давно уже сложилось прочное мнение. Кожа ее чесалась под грузом трех платьев, двух пуловеров, толстых носков и тяжелого пальто, а сердце грызло нетерпение, но она терпеливо выжидала, когда ей представится благоприятная возможность для достижения цели.

Тем вечером она сказала, что хочет навестить подругу, а сама пошла к Ярославу Дубину и не особенно удивилась, встретив там нескольких своих школьных товарищей.

Фанатики-имирцы хотели бы видеть Дубина в тюрьме или, еще лучше, мертвым, надежно упрятанным в могилу, но не так-то просто отделаться от этого греховного, вероломного человека. Его обвиняли в ужасных пороках, однако Ярослава Дубина это не волновало, так как за время обратного полета с Земли он подружился с командиром корабля и нашел в его лице надежную поддержку.

Ответственные люди скоро поняли, что совершили огромную глупость, забрав Ярослава обратно, когда он подружился с землянами, однако в то время они еще не предвидели всех последствий этого факта. Сразу по прибытии корабля капитан заявил, что Ярослав Дубин — единственный разумный имирец из всех, кого он когда-либо встречал, и сделал Ярослава своим агентом, так как не хотел иметь дело с тупыми враждебными фанатиками.

Конечно, ответственные люди энергично воспротивились, но им, в конце концов, пришлось смириться, потому что иначе капитан корабля наотрез отказался выгружать груз. И все равно они не сразу подчинились требованию капитана, но тот оставался упорным и стартовал. Капитаны других космических кораблей поддержали это требование, и имирцам ничего больше не осталось, как признать Ярослава Дубина торговым агентом.

Вот почему ненавидимый всеми Ярослав Дубин вел великолепную жизнь. Его друзья обеспечивали его замечательными вещами, о которых обычный имирец не мог и мечтать. Из того же источника поступала и пресса — журналы и книги, которыми Ярослав щедро снабжал всех желающих. Враги ненавидели и презирали его, но, несмотря на дьявольские ухищрения, не могли запретить его деятельность, не навредив самим себе. Даже серьезно обсуждаемый в определенных кругах смертный приговор этому человеку они так никогда и не вынесли, потому что без торговли имирцы не могли наладить отношений с другими планетами, а торговля находилась в руках космических путешественников, на которых Ярослав опирался в своих делах. Таким образом, его исчезновение имело бы катастрофические последствия. Торговлей имирцы не могли пожертвовать, для них торговля означала жизнь.

Такова была ситуация в тот вечер, когда Энни выскользнула из дома, чтобы посетить отвергнутого, проклинаемого всеми грешника.

Она готовилась к этому посещению на протяжении целого года, но, когда пробиралась по темной улице, в голову ей приходили ужасные мысли. Ледяной ветер с ревом гнал вдоль улицы снег. Энни боялась встретить полицейских. Они, конечно, спросят о цели ее похода, потому что молоденькой девушке нечего делать в такое время на пустынной улице. Родителей обмануть можно, но полицейские моментально ее разоблачат, потому что сейчас она находилась в другой части города.

Перед космопортом опасность еще усилилась: Ярослав жил в изгнании, и ни один порядочный человек не должен был приближаться к его дому ближе чем на километр. Кроме того, его дом, стоящий прямо на поле космопорта, хорошо просматривался со всех сторон, но, к счастью, тьма и метель скрыли Энни, когда она бегом пересекала открытое пространство.

Ярослав был толст, дружелюбен и в хорошем настроении — именно такой, каким его всегда описывали. Сидя в удобном кресле-качалке, он вел дискуссию с находящимися здесь молодыми людьми, хотя сам говорил немного, ограничиваясь тем, что время от времени подкидывал новые идеи, что заставляло его гостей спорить еще более рьяно.

В первый вечер Энни почти ничего не говорила, очень робея и немного чего-то опасаясь. Было жарко, она сняла парку и пуловеры и, в конце концов, осталась только в блузке и длинных брюках, мучительно смущаясь от такого своего вида: только родители видели ее так легко одетой.

При следующем визите она уже не испытывала подобных ощущений, постепенно становясь все увереннее, и стала принимать участие в разговорах. Здесь всегда околачивались два или три молодых человека, которым удавалось ловко ускользать из-под родительского контроля, иногда присутствовал кто-нибудь из космических офицеров, принося с собой дыхание чужих миров.

Когда она пришла в третий раз, Ярослав дал ей одежду, которую она всегда должна была надевать во время следующих посещений. Домой эту одежду, конечно, нельзя было брать, потому что если родители обнаружат ее, Энни несдобровать.

Спустя некоторое время ей даже стало хотеться побыть с Ярославом наедине, иногда так и случалось. Тогда Ярослав обращался с ней очень вежливо и ласково, но она всегда чувствовала, что ему не хватает собеседников. Вечер без шумных обсуждений был для Ярослава потерянным. Он, как дрожжи в тесте, должен был вкладывать новые мысли в головы молодых людей и радоваться скорому брожению умов.

«Зачем ему это? Какой смысл в его активности?» — снова и снова спрашивала себя Энни, но так и не находила ответа.

Тайный союз был чрезвычайно опасен, ведь при разоблачении молодые люди подверглись бы тяжелому наказанию. Энни знала, что Ярославу тоже приходят в голову такие мысли, хотя лично с ним ничего не могло произойти. Странно и ново — Ярослав заботился о других. Откуда это у него? Наверное, от жителей Земли.

Однажды она прямо спросила его об этом, но он ответил только пристальным взглядом.

Глава 7

Ярослав Дубин был единственным человеком на Имире, который жил в маленьком одноэтажном домике, построенном специально для него отцами города, чтобы изолировать этого опасного выскочку. Дом поставили прямо на космодроме, и Ярослав находил это очень удобным, так как всегда был поблизости от космических кораблей.

Отцы города, изредка — по необходимости — посещая его, не могли скрыть любопытства. Здесь постоянно можно было увидеть что-то новенькое: сначала ковер, потом картину, затем мебель и даже незнакомые деликатесы. Конечно, люди, олицетворяющие власть на Имире, протестовали против этих греховных вещей и совестили Ярослава, но большего сделать не могли.

Молодые люди, тайком проскальзывающие в дом Ярослава, завидовали ему. Энни тоже чувствовала все усиливающееся желание иметь такие же прекрасные вещи. Похоже, Ярослав намеренно провоцировал в них подобные эмоции, потому что прилагал большие усилия, чтобы приобрести как можно больше прекрасных редких вещей, бросающихся в глаза, пробуждающих в молодых людях определенные желания.

Но находились и посетители, не обращающие на предметы роскоши никакого внимания. Эти, конечно, никогда не приходили обычным путем, для них существовал тайный проход в стене. Там, за стеной, было скрыто помещение, в которое вел толстый кабель от вырабатывающего энергию реактора, спрятанного в подвале. Кабель подсоединялся к странному аппарату — трансфэксу, поглощающему уйму энергии, именно для этих целей и был необходим реактор.

Ярослав сидел один, когда в доме раздался предупреждающий сигнал. Не особенно встревоженный, Ярослав спокойно отложил книгу в сторону. Сигнал мог означать все что угодно: новые книги и журналы, одежду или продукты, а может быть, всего лишь новое сообщение. Таким путем поступало много вещей, делающих его жизнь приятной.

Он встал и, отодвинув деревянную маскирующую панель, вздрогнул перед ним стоял человек. Но страх тут же уступил место радости.

— Сайд Коунс! — воскликнул он, отступая на шаг. — Что привело тебя сюда? Входи же!

Коунс кивнул и вошел в комнату. Он все еще был в купальном костюме, но не мерз, потому что в доме Ярослава было тепло, а толстый ковер защищал босые ноги от холодного пола.

Ярослав, вне себя от радости, засуетился доставая бокалы и бутылку вина. Коунс тем временем опустился в кресло и огляделся. Верхнюю часть стены занимало трехмерное изображение отрезка Млечного Пути с населенными планетами. Ниже висела полка, до отказа заполненная вещами, которые среднему имирцу показались бы очень опасными. На других стенах были развешены картины, что выдавало склонность Ярослава к произведениям изящных искусств.

Коунс потягивал вино, но есть ничего не хотел. Хозяин дома сидел в кресле напротив.

— Чем занимался в последнее время? — коротко спросил гость.

— Распространял истину. Как всегда, условия работы тяжелые, но я верю, что она окупится. Мне только хочется, чтобы здесь было больше агентов.

— Так-то оно так, Ярослав, но пока это невозможно. Тебя мы смогли внедрить под благовидным предлогом: без твоей работы имирцам не выжить. Но нельзя не учитывать, что помимо общественного давления есть определенные психологические факторы. Одного иноверца еще терпят, заклеймив его как сумасшедшего, но двое или трое будут уже рассматриваться как подпольная организация, и ей будет объявлена жестокая война. Ты, Ярослав, должен быть центром, быстро распространяющим вокруг себя инфекцию, но, кажется, ты не особенно заразен.

Ярослав широко улыбнулся, потому что в этом отношении совесть у него была чиста.

— Ошибаешься. Я проделал неплохую работу, Сайд: за пять лет деятельности распространил по округе тысячи будоражащих головы книг и журналов, меня регулярно посещают молодые люди, впитывающие новые мысли, словно губка, причем некоторые настолько осмелели, что улыбаются друг другу при встрече на улице.

— Не хвастай. Время поджимает. Вернее, его просто больше нет, и придется пойти на некоторый риск. Почему ты не предлагаешь нам новых агентов?

— Для этого есть основания. Мое воздействие распространяется преимущественно на молодых людей — юношей и девушек от пятнадцати до семнадцати лет. Школы здесь очень строги, и это, к сожалению, довольно труднопреодолимое препятствие. Кроме того, сильное влияние оказывают родители. С восемнадцати лет большинство молодых людей уже настолько коснеют, что перестают приходить сюда.

— Мне никогда не приходилось здесь работать, — задумчиво сказал Коунс, — хотя я посетил более двадцати планет, и накопил достаточный опыт. По-моему, ты стал жертвой раннего воспитания. Мы тебе все объяснили и освободили тем самым от религиозного фанатизма, но в тебе, несомненно, кое-что осталось. На Имире живет примерно десять миллионов человек. Разве нельзя было за пять лет найти человека, который при определенном внешнем влиянии освободился бы от оков догматизма и условностей? Став членом посольства на Земле, ты, несмотря на молодость, был непоколебимым приверженцем строгих принципов вашей религии, однако уже спустя год сильно изменился. Должен признать, ты тогда постоянно контактировал с людьми других мировоззрений. Конечно, здесь твое влияние на молодых людей не может быть таким сильным, потому что существует постоянное сопротивление, но все же для выполнения задания по выявлению нужных людей у тебя было вполне достаточно времени. У тебя должен был бы быть огромный выбор.

Коунс пристально посмотрел на Ярослава Дубина и продолжил:

— Мне нужен один по-настоящему надежный агент. Именно сейчас! Ну?

Ярослав ответил испытующим взглядом.

— Это плохая новость, — тихо сказал он. — Неужели дела обстоят настолько скверно?

Коунс поставил бокал на стол и поднялся.

— Да, скверно, Ярослав. Чужаки побывали на Регисе! Они были там до нас! Может быть, это только разведчики, но вполне может оказаться, что они намерены основать там колонию. Мы не знаем. Ясно только, что надо спешить.

Коунс остановился перед звездной картой и указал на одну из планет.

— Это Регис, — он ткнул большим пальцем в точку, а указательным пальцем провел полукруг. — А вот здесь Имир. Имир — именно та планета, которую ищут чужаки, с атмосферой, богатой кислородом, с суровым и холодным климатом. Лучшего мира чужакам нечего и желать. Они уже близко, Ярослав! И представляют для нас огромную опасность, потому что вот-вот обнаружат планету.

До сих пор они обитали в другой части Млечного пути и никогда не оказывались поблизости от нас, но теперь все изменилось. Они в любое мгновение могут появиться снова.

Коунс отвернулся от карты и взглянул на Ярослава.

— Что ты скажешь теперь, мой друг?

Ярослав Дубин почесал в затылке. Известия действительно плохие.

— Работа здесь, на Имире, засасывает меня, как трясина, на каждом шагу — препятствие. Сколько раз я думал, что нашел, наконец, потенциальных агентов, но снова и снова ошибался. Выступать против постоянного влияния школы и родителей нелегко. Никто не хочет быть добровольно отверженным, тем более что это может доставить огромные неприятности и грозит опасностью. Молодых людей, на короткое время вдохновленных новыми идеями, снова начинают одолевать сомнения. Сегодня я для них лучший друг, а завтра уже агент дьявола, который хочет погубить их. Я неоднократно встречался с подобной метаморфозой, и потому стал относиться к людям скептически. И в такой ситуации ко мне приходят и требуют достойных доверия агентов.

Хмуро помолчав некоторое время, Ярослав добавил:

— С чистой совестью могу рекомендовать только одну молодую девушку. Ей лет семнадцать, но, по-моему, она еще не доросла, чтобы быть надежной.

— У нас нет другого выбора, — мрачно напомнил Коунс. — Кто она?

— Ее зовут Энни Заток. Ее отец занимает руководящую должность на силовой станции. Кажется, он даже инспектор. Однако человек этот чрезвычайно прямолинеен и принадлежит к фанатикам веры, и если дальше он останется таким же въедливым, его в ближайшие десять лет выберут в Совет Старейшин. Согласно их религии, человек вообще не должен иметь никаких собственных мыслей. Девушка пришла ко мне по своему желанию примерно год назад и зарекомендовал себя особенно прилежной ученицей, но…

— Никаких но! Она — наш единственный шанс! Ты должен как можно скорее отправить ее на Землю, но на обычном корабле. Это важно, Ярослав! Я позабочусь, чтобы Бассет узнал о ее прибытии и она попала в его руки. Он проведет девушке промывку мозгов, чтобы узнать все.

На вопрошающий взгляд Ярослава Коунс дал подробный отчет о событиях, которые привели его к такому решению.

Ярослав Дубин тихо присвистнул.

— Сделать это очень сложно, шанс есть, но слишком слабый.

Коунс пожал плечами.

Во всяком случае, мы должны попытаться.

Ярослав откинулся назад и, закрыв глаза, сказал:

— Сначала я должен все обдумать.

Минуту спустя Ярослав вдруг вскочил, пересек комнату и стал рыться в куче бумаг, пока не нашел то, что искал.

— Через восемь дней она будет готова. Срок достаточный?

— Слишком поздно.

— Я имею в виду не отлет, а прибытие на Землю. Она совершит перелет на корабле «Амстердам», командиром которого является капитан Левенгук тот самый, что доставил меня сюда с Земли. Он стал моим первым настоящим другом, ему я обязан всеми связями и независимым положением. И хотя сейчас его курс лежит не на Землю, но ради меня, конечно, он сделает крюк.

— Все в порядке, — неохотно признал Коунс. — Еще что-нибудь?

— Конечно, пока не забыл! Я заверю Энни, что не все люди на Земле ужасные и вульгарные, но вряд ли она добровольно покинет свою родину, тем более на нее сильное влияние оказывает семья, и обрыв всех связей будет для нее очень много значить: ведь она выросла здесь и привыкла к определенному образу действий. В глубине сознания она все еще считает, что отцу нельзя прекословить, поэтому мне необходимо придумать мощное средство давления на нее.

— У тебя есть какая-нибудь идея?

— Девушка часто бывает здесь. Придется сказать ей, что родители, узнав об этом, обещали избить ее, потому что считают, будто я совратил ее. Вероятно, так они и сделают, если действительно узнают о тайне своей дочери. Однажды мне пришлось видеть, как человека гнали бичами по улице, причем бедный парень отвечал только молитвами. Я хотел вступиться за него, но сдержался, потому что не имел права рисковать своим положением. Здесь царят весьма своеобразные обычаи, Сайд.

— Знаю. Планета Имир просто непригодна для людей. Наши планы построены именно на этом. — Коунс на мгновение задумался, потом вернулся к прежней теме: — Можешь ли ты доставить ее на «Амстердам»? И успеет ли корабль стартовать, прежде чем кто-нибудь заметит?

— Конечно. Можете полностью на меня положиться. Энни уже так давно водит за нос своих родителей, что ей нетрудно в подходящий момент ускользнуть из дома. Когда родители хватятся и придут за ней с бичами, Энни уже давно не будет на корабле.

Коунс, взглянув на Ярослава, и покачал головой.

— Не нравятся мне твои намерения, — сказал он. — Ты должен освободиться от всех следов ярости. Поведение имирцев выглядит отталкивающим, но не забывай, что ты тоже один из них. Ты человек, и другие люди — тоже люди. Если не будешь смотреть на все именно так, значит, ты предатель. Это, конечно, не угроза, а просто напоминание о твоих обязанностях, Ярослав.

Ярослав Дубин устало улыбнулся.

— Не беспокойся, Сайд. Я не забыл, что принадлежу своему народу. Именно потому, что мне лучше знакомы условия жизни, я могу вернее судить об этих людях. Лучший метод убеждения состоит в том, чтобы помещать молодых в новые условия, но здесь негде взять новые условия. Энни по-настоящему повезло: ведь ты действительно ее устроишь, когда дело с Бассетом закончится и она убедится в правильности своих убеждений?

— Конечно, если она заслужит.

Ярослав кивнул.

— Ей придется пережить шок, но раньше или позже она поймет истинное положение дел и однажды, когда станет разумным человеком, покачает головой, вспомнив о своем детстве и юности.

— Почему же ты до сих пор не занялся осуществлением этой мысли? спросил Коунс. — Это же сулит великолепные возможности! Начинай же скорее: направляй молодых людей на Землю группами, отсылай целыми классами, посылай их на Шиву, Цеус, Кунг-фу-дзе. Или капитаны кораблей не станут помогать тебе?

— Наверное, нет. У меня есть пара друзей, готовых на многое ради меня, но не стоит требовать от них этого. Сначала надо полностью перетянуть на мою сторону еще нескольких капитанов. Можно проинформировать таких людей, как Левенгук, и привлечь их к сотрудничеству, что гарантирует нам большую безопасность.

— Да, стоит попробовать, — согласился Коунс. — А с Левенгуком можно поговорить прямо сейчас. Если он согласится с нашей идеей, можешь сделать ему такое предложение. Ему придется, конечно, оставить свой корабль. Отправь его к Ву, и тот все объяснит. — Ву уже согласился.

Коунс взял со стола бокал с вином и опустошил его.

— Пора отправляться в путь, Ярослав. Мне действительно жаль, что не могу погостить у тебя подольше, но необходимо как можно быстрее подготовить отъезд девушки. Надо позаботиться, чтобы девушку приняли как положено. Совсем не легко рассчитать все так, чтобы Бассет ничего не заметил. Это настоящая проблема, Ярослав. И если тебе станет тошно, подумай обо мне…

Оба мужчины обменялись понимающими улыбками, хорошо зная, что должны держаться друг за друга. Затем Коунс вернулся в потайную комнату и исчез так же, как появился.

Глава 8

Родители Энни редко заходили в тесную, по-спартански обставленную комнату, где жила их дочь. Мало кому бросилась бы в глаза крошечная записка, но Энни знала каждый квадратный сантиметр в своей комнате, так как, подобно большинству молодых имирцев, имела очень мало личных вещей, и каждое изменение тотчас же замечалось ею.

Вернувшись домой и подойдя к столу, чтобы привести в порядок учебники, она сразу заметила маленький белый листок бумаги и торопливо пробежала глазами несколько слов. Ей был известен почерк Ярослава, и она мгновенно поняла, что записка от него.

«Мы оба в большой опасности. Непременно приходи сегодня вечером. Ярослав».

Страх захлестнул сердце девушки. Много месяцев, днем и ночью, Энни опасалась разоблачения и неизбежных последствий, по ночам ее преследовали кошмары, поэтому она не удивилась появлению записки в комнате и ни на мгновение не усомнилась в ее правдивости, благодарная судьбе уже за то, что родители не успели обнаружить ее первыми. Она только ощутила прилив радости, что они ничем не выдали себя до сих пор, иначе давно бы уже пропала.

Мать еще не знала, что дочь вернулась домой. Энни слышала, как та возится на кухне, когда тихо проскользнула мимо. Отец был еще на работе, но скоро придет. Если немного повезет, у нее был шанс поговорить с Ярославом и незаметно вернуться домой, но, вообще-то, голова отказывалась мыслить ясно, настолько глубоко засел внутри страх.

Обычно Ярослав встречал ее у входа, у двери в маленькую прихожую, где она всегда раздевалась, прежде чем пройти в гостиную и принять участие в разговорах. Однако этим вечером он провел ее прямо в большую комнату.

Энни увидела там чужого мужчину, которого никогда не видела прежде, и почувствовала, как в ней нарастают беспокойство и возбуждение. Скорее бы узнать, какая опасность угрожает ей и Ярославу! Чужак, бородатый пожилой человек, задумчиво смотрел на нее сверху вниз. Молчание стало почти непереносимым.

Наконец Ярослав заговорил:

— Это капитан Левенгук, капитан корабля «Амстердам», один из моих лучших друзей. Он готов спасти нас от огромной опасности. Произошло следующее, — продолжил Ярослав. — Твои родители разузнали, что ты часто посещаешь меня. К сожалению, этим дело не кончилось, потому что они рассказали в Совете Старейшин, и Совет хочет допросить тебя сегодня вечером, Энни. Всем известно, что это значит. Тебя будут бить, пока не сознаешься, что я совратил тебя.

В обычных обстоятельствах ни один человек на Имире не может отважиться открыто говорить о таких вещах. Кровь ударила Энни в голову, обдав ее невыносимым жаром.

— Но это же неправда! — воскликнула она.

Ярослав пожал плечами.

— Да, но это не имеет значения.

— Совет Старейшин не станет лгать, лишь бы только наказать нас!

Капитан Левенгук откашлялся.

— Боюсь показаться вам непочтительным, но Совет Старейшин Имира пользуется репутацией самого лицемерного и самого лживого Совета во всей Галактике. Спросите любого жителя других планет, который имел с ними торговые отношения. Все так твердо убеждены в лицемерии вашего Совета, что больше ни в чем не верят ему.

— Они увидели шанс отделаться от меня, — напомнил Ярослав, — а потому будут настаивать на самом худшем. Им плевать, совратил я тебя или нет, но они никогда не откажутся от этой мысли и никогда не позволят ни в чем убедить себя. Тебя станут бить, пока ты не признаешь их правоту, а ты пойдешь на это, потому что боль будет ужасной и тебе будет все равно, какой ценой прекратить эти мучения. Они преследуют определенную цель и используют все для ее достижения: им надо отделаться от меня, Энни, а что потом станет с тобой — им все равно.

Левенгук снова вмешался.

— Ярослав наш друг, и до сих пор мы заботились о том, чтобы с ним ничего не произошло, но если его обвинят, мы больше не сможем защитить его. По местным законам, если против него будет выдвинуто тяжкое обвинение, он подлежит суду, и ничто ему тогда не поможет.

Энни совсем растерялась, не зная, что и сказать. Оба мужчины молчали, понимая, что творится в ее жизни.

— Что же нам делать? — спросила она наконец в полном отчаянии.

— Существует только один выход, — жестко сказал Ярослав. — Ты не должна попасть им в руки.

— Как же помешать этому, Ярослав? Куда мне бежать? На Имире не найдется ни одного человека, который поддержал бы меня. Я умру от голода или замерзну.

— Да, Энни, здесь тебе никто не сможет помочь. Но ты часто говорила, что охотно посмотрела бы на другие миры. Вот и считай, что тебе представляется такая возможность. «Амстердам» стартует через два часа, и ты должна быть на борту!

Энни в ужасе широко раскрыла глаза.

— Я не могу этого сделать… — прошептала она.

— Ты должна, — настаивал Ярослав. — Если откажешься, придут полицейские и забьют тебя палками. Но это будет только начало. Если ты сразу не признаешься в том, в чем они тебя обвиняют, в твои раны будут втирать соль, а потом подвесят тебя над бочкой и погрузят в ледяную воду. Ты же видела, как они обращаются с «изменниками». Они не знают пощады!

Энни была знакома с этим. В пятнадцать лет ей пришлось наблюдать такой процесс впервые: пока истощенные, почерневшие от пыток мужчина и женщина, обвиняемые в измене и грехах, сидели перед судом и, мучимые жестокими слугами-палачами, выкрикивали покаяния, дети должны были громко петь, чтобы заглушить их крики. Энни, вспомнив об этом, содрогнулась и заставила свои мысли течь по другому руслу. Ведь в ней дремали желания и мечты. Как часто ей хотелось жить под теплым солнцем, видеть голубое сияющее небо и сбросить с себя раздражающие многочисленные одежды! Вспомнив об одеждах, она поняла, как они мешают ей сейчас, но если при Ярославе скинуть лишнее было делом привычным, то присутствие чужака это, конечно, полностью исключало. Строгое воспитание, полученное ею, преодолеть было нелегко.

Преодолевать, кроме того, пришлось и другие затруднения. Хотя страх был велик, ею двигали также и другие чувства. Может быть, она и в самом деле совершила большое преступление? Тогда избиение было справедливым наказанием. Ведь она солгала своим родителям и позволила Ярославу ввести себя в искушение. И теперь, когда он предоставлял ей последний шанс выйти сухой из воды, она колебалась: избиение и мучения казались ей малой ценой за исцеление души.

Энни попробовала взглянуть на себя со стороны строгими глазами судьи, и поняла: у этого человека не будет ни одного шанса, если она пройдет очищение судом.

Но разве капитан Левенгук не назвал честных, прямых людей — старейшин — самыми большими лицемерами и лгунами в Галактике? Она удивленно взглянула на капитана. Однако и этот человек казался ей вполне частным и порядочным, просто невозможно поверить, что он мог быть лжецом.

Ею овладела нерешительность. Мысли кидались из одной крайности в другую. У нее закружилась голова, и она сделала шаг вперед, пытаясь нащупать опору, но колени бессильно подогнулись, и девушка упала, вытянувшись во весь рост на ковре. До нее еще донеслись слова Ярослава:

— Она потеряла сознание.

Но прежде Энни успела удивиться довольному тону его голоса…

— Ну как? — услышала она озабоченный высокий женский голос.

Энни показалось, что голос доносится откуда-то издалека и в нем слышится странный акцент.

Вскоре мысли ее прояснились. Конечно! Так говорил посетитель Ярослава, но тогда она вообще ничего не осознавала. Открыла глаза, она увидела белый потолок комнаты, потом повернула голову набок: у ее постели сидела молодая женщина с каштановыми волосами.

— Вы миссис Левенгук? — слабым голосом спросила Энни.

— Нет, я корабельный врач, — улыбнулась женщина, одетая в белый китель, из карманов которого торчали блестящие инструменты. — Наконец-то вы пришли в себя. Это первый вопрос, который вы задали на борту корабля.

Энни лихорадочно соображала. Мягкая постель… Никогда прежде ей не приходилось лежать в такой мягкой удобной постели. Не было привычного ощущения холода. Она была накрыта только одним-единственным покрывалом, однако, несмотря на это, не мерзла и чувствовала себя странно свободной и вольной. И вдруг с ужасом поняла, что на ней нет никакой одежды.

Торопливо натянув покрывало на плечи, Энни густо покраснела, хотя рядом была только женщина.

— Вы знаете, где находитесь? — с дружеским участием спросила врач.

Энни кивнула.

— Что произошло? — тихо прошептала она.

— Вы потеряли сознание в доме Ярослава Дубина. Когда капитан Левенгук доставил вас на борт, чтобы оказать помощь, вы все еще были без сознания. Оно и понятно: жара в доме Ярослава и много одежды, а также пережитое волнение — одно наложилось на другое, спровоцировав лихорадку, и вы не приходили в себя несколько дней, но теперь, надеюсь, все позади.

Врач встала и ободряюще улыбнулась Энни.

— Не бойтесь некоторой слабости, скоро вы снова встанете на ноги и почувствуете себя здоровой.

Она собралась уже уйти, но вернулась к постели.

— Что вы чувствуете, Энни? Я имею в виду: как вы относитесь к тому, что произошло?

Энни беспомощно махнула рукой.

— Пока не знаю. Собственно говоря, я должна была бы бояться и испытывать глубокое раскаяние, но вместо этого чувствую большое облегчение.

Врач кивнула.

— Я дала вам успокаивающее. Действие его скоро ослабеет и пройдет совсем.

— И я стану думать по-другому? — в ужасе спросила Энни.

— Да, ты все станешь воспринимать иначе, Энни, — с внезапной доверительностью сказала врач. — Я должна тебе кое-что объяснить. В бреду ты говорила разные странные вещи, которые девушке из какого-нибудь другого мира и в голову не могли прийти. Сколько же тебе лет, Энни, пятнадцать?

— Мне почти восемнадцать, — обиженно ответила Энни.

Врач только улыбнулась.

— Еще хуже, девочка. Имир, должно быть, сущий ад, если молодые люди там верят в бессмысленные вещи. По-моему, такие идеи хуже возбудителей самой страшной болезни.

— Не понимаю…

Врач провела рукой по волосам девушки и рассмеялась.

— Успокойся, милая девочка. Скоро ты поймешь, что я имею в виду.

— Милая девочка! — Энни была обижена. Она не ребенок и, кроме того, для своих лет довольно рослая, но тут поняла, что врач была по крайней мере сантиметров на тридцать выше ее. Так же, как и космические путешественники, которых она видела у Ярослава, были выше среднего имирца, причем намного.

Врач, поняв ее недоумение, объяснила, что имирцы, в течение столетий жившие в холоде и неполноценно питаясь, постепенно измельчали. Энни удивилась и расстроилась, узнав, что строгие, считавшиеся единственными разумными людьми имирцы на самом деле были далеко не лучшими представителями человеческой расы.

Глава 9

Постепенно лекарство утрачивало свое действие, и в Энни проснулось странное, как чистый источник, чувство, до сих пор ей незнакомое, ожидание неизвестного.

Ей принесли неизвестные кушанья, оказавшиеся очень вкусными, а также новую одежду, но к ней привыкнуть было не так просто, как к еде. Энни считала, что одежда, помимо защиты от холода, должна выполнять еще одну важную функцию — скрывать тело. Ей уже приходилось носить чужую одежду — в дом Ярослава, но это было только игрой. Реальность оказалась куда более пугающей.

Короткую юбочку в складку она робко отклонила, не захотелось ей надевать и сари, в то время очень модное на Земле, не отважилась она взять и вуалеподобную накидку с Цеуса, а выбрала себе плотно застегивающийся, похожий на пижаму шелковый костюм с Кунг-фу-дзе.

Она оробела еще больше, когда врач вывела ее из госпитального отсека, но покорно следовала за женщиной, тем более что та пыталась приободрить девушку.

— Неуверенность скоро исчезнет, Энни.

— Куда же мы все-таки летим? — запинаясь, спросила Энни, торопливо следуя за широко шагающей женщиной-врачом.

— Куда? Мы уже на месте, девочка. Ты все четыре дня пролежала без сознания. Сейчас корабль вошел в атмосферу, и скоро наш полет закончится.

Новость ошеломила Энни. Страх снова захлестнул ее. Потеряно четыре дня жизни, четыре решающих дня! Как во сне, она шла за женщиной по длинному коридору, почти не замечая от волнения попадающихся им навстречу людей. Члены экипажа дружески кивали врачу и бросали на Энни любопытствующие взгляды.

— Мы изменили курс, — объяснила женщина-врач, — чтобы вырвать тебя из рук жаждущих крови преследователей. Ярослав — наш друг. Каждый космонавт знает и ценит его. Для кого-нибудь другого мы вряд ли пошли бы на риск похищения. Ярослав по-настоящему хороший человек, поэтому мы сделали крюк и направились с Земле.

Земля! Женщина объясняла какие-то технические подробности, но Энни пропустила все мимо ушей. В ее висках пульсировала кровь. Земля! Непостижимо! Сколько раз она мечтала о Земле, где люди жили свободно и наслаждались своим существованием! Но тогда это были только иллюзии, а теперь, когда мечты стали действительностью, все выглядело совсем по-другому. Разве Земля не была источником всего плохого, самой греховной планетой Млечного Пути? Она, родившаяся и выросшая на Имире, не могла думать иначе, страх перед греховной планетой был у нее в крови, превратившись почти в инстинкт. Ее предки покинули ненавистную Землю и нашли себе новую родину, чтобы посвятить себя отречению и молитвам. На Имире это знает каждый ребенок, едва начав говорить и понимать.

Объятая ужасом, Энни механически следовала за женщиной-врачом, не обращая внимания на переплетение кабелей, не замечая ничего вокруг, думая только о своей ужасной судьбе, о переделке, в которую попала исключительно по собственному легкомыслию.

Капитан Левенгук стоял у пульта управления.

— Хэлло, Энни! — дружески воскликнул он, махнув девушке рукой.

Энни едва услышала его, потрясенная множеством впечатлений. И вдруг она увидела, что тяжелые прозрачные плиты иллюминаторов скользнули в сторону, и в централь ворвался мягкий, чудесный воздух. Послышался всплеск.

Корабль плавал на воде, и волны накатывались на его металлический корпус. На Имире вообще нечего было и думать о посадке на воду, потому что море суровой планеты вечно штормило. А здесь глубоко вдающаяся в сушу бухта Рио обеспечивала почти идеальные условия для посадки. Через иллюминатор на горизонте вырисовывался ослепительно-белый город. Маленькие буксиры подошли к кораблю и потащили его в огромный док.

Ничего подобного Энни еще никогда видеть не приходилось: ни сверкающего города на фоне зеленых гор, ни маленьких кораблей, так безбоязненно плавающих по спокойной воде океана. Но она только мельком взглянула на это, потому что небо, ослепительно-голубое, теплое небо с белыми грядами облаков, сливающееся на горизонте с волнующимися зелеными волнами океана, просто заворожило ее.

Глаза Энни сияли.

— Это правда! — выдохнула она. — Это действительно правда!

За ее спиной капитан Левенгук бросил врачу многозначительный взгляд, и женщина, улыбнувшись, кивнула.

Энни оставалась в централи, не в состоянии оторваться от великолепия нового мира, почти не в силах говорить, едва справляясь со все новыми и новыми впечатлениями. На нее также произвел неописуемое впечатление порт с его кранами, строениями и ангарами складов, с работающими людьми и снующими машинами. Везде шумела и бурлила жизнь.

Девушка медленно приходила в себя. Как непривычно все вокруг, как красиво и одновременно пугающе! Сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к этому? Что ей делать в чужом и шумном мире? Как ее примут и будут с ней обращаться незнакомые люди? А люди были дружелюбными и открытыми; они смеялись и разговаривали друг с другом и, казалось, не рассматривали радость как грех.

Ярослав рассказывал ей о первой встрече с жителями этого города. Разве его не приняли здесь хорошо?

Подъехала машина. Выбравшийся из нее служащий в ослепительно-белой форме вызвал капитана Левенгука, и они, отойдя к мостику, занялись просмотром торговых документов. До слуха Энни донеслось что-то о покупателях, которые придут через два часа, но она не поняла, о чем идет речь.

Через некоторое время капитан Левенгук, с удовлетворением кивнув служащему порта, вернулся на корабль.

— Мы можем использовать свободное время и сойти на берег. Энни посмотрит город и купит себе пару обновок. Как ты считаешь, Энни?

Энни смогла только молча кивнуть, все еще не веря, что находится наЗемле…

Питер Томлин уже более десяти лет работал скупщиком Бассета. Его специальностью были редкие товары с чужих планет, которые после тщательно организованной и проведенной рекламной кампании можно было продать по весьма высокой цене.

Он внимательно просмотрел список грузов «Амстердама». С Имира, конечно, ничего подходящего ожидать не приходится, потому что эта холодная отсталая планета просто не могла быть торговым партнером. Но «Амстердам» побывал еще на двух планетах, и поэтому у него на борту стоило поискать что-нибудь интересное. Во всяком случае, Томлин был не из тех, кто любит упускать возможности, и всегда оказывался на месте, если подворачивалась какая-нибудь торговая сделка.

Суперкарго «Амстердама» не был ему знаком, но благодаря профессии у Томлина выработалась способность быстро приобретать себе друзей, и уже через полчаса оба мужчины болтали, как закадычные приятели. Других скупщиков не было видно. По-видимому, зная, что «Амстердам» прибыл с Имира, они даже не дали себе труда просмотреть списки его грузов. Томлин умело направил разговор в интересующее его русло.

— Почему вы так редко бываете в Рио? — непринужденно спросил он. Вас не часто увидишь на Земле!

— К сожалению. Мы в основном курсируем между другими планетами, по большей части совершая посадки в скучных местах и перевозя скучные грузы: эмбрионы скота, государственные заказы, горючее для ядерных реакторов и другую чепуху. На этот раз мы вообще не попали бы сюда, если бы не из ряда вон выходящее событие: капитан изменил курс после последней посадки.

Томлин навострил уши.

— Что же случилось? — спросил он с кажущимся равнодушием и был вознагражден, когда суперкарго ответил:

— Одна девушка попала в затруднительное положение. У нее что-то было с нашим агентом, а тот лучший друг нашего Старика. Вот мы и забрали малышку, иначе сумасшедшие имирцы убили бы ее.

— И поэтому капитан пошел на дорогое удовольствие изменить курс?

— Не совсем. Мы ничего не теряем: Старик умеет считать. Конечно, многого мы предложить не можем…

Томлин слышал вполне достаточно. Теперь пора позаботиться о деле. Он выбрал кое-что из списка и упорно торговался, пока не добился скидки, но занимался этим почти механически, потому что его не оставляла мысль о девушке. Никогда еще до сих пор девушки с Имира не попадали на Землю, и он, как ни бился, не мог взять в толк, как это космический торговец пошел на немалые затраты из простой любезности.

На всякий случай Томлин рассказал об этой истории своему шефу, Лекоку, и удивился его неожиданной реакции.

— Девушка с Имира? — возбужденно спросил Лекок. — Здесь, в Рио? Как она выглядит? Сколько ей лет? Где она теперь находится?

Томлин, пораженный, ответил, что ему не пришло в голову разузнать подробности, и еще больше удивился, когда Лекок, ударив кулаком по письменному столу, рявкнул:

— Отправляйтесь сейчас же искать эту девушку, Томлин!

Лекок немедленно проинформировал обо всем Бассета.

Бассет, несколько дней внимательно изучающий ситуацию на Имире, не придумал ничего нового и затребовал всю информацию об этой негостеприимной планете. Чем дальше, тем больше он склонялся к мнению, что Лекок прав. Мысль доставить сюда изгнанника из другого мира была просто абсурдной. Жизненному уровню землян грозило неминуемое падение, и раньше или позже, людям придется искать спасения хотя бы даже на холодных, негостеприимных планетах. По-видимому, просочившиеся сведения преследовали какую-то определенную цель. Но Бассет, поразмыслив, отказался от этой версии, решив оставить проблему на рассмотрение социопсихологов. Он нанял лучших людей, но эксперты пришли к такому же мнению и считали эмиграцию с Имира абсолютно невозможной.

Однако Бассету не приходилось занимать упрямства. Считая, что эксперты располагают довольно скудными данными, а официальные сообщения использовать, конечно, не следует, он все же упорно хотел получить правдивые сведения о сложившейся на Имире ситуации, хотел знать, как имирцы думают и чувствуют. Только так можно было что-то понять. Без настоящей надежной информации он вечно будет блуждать в потемках.

Мысли Бассета постоянно возвращались к таинственному посетителю, который объяснил, как разрешить задачу. Все-таки блеф это или правда? Действительно ли у той, другой группы более достоверная информация? Если у тех людей имеется в распоряжении телетранспортатор, способный перемещать людей и предметы на межзвездные расстояния, то так оно и есть. В таком случае агенты группы могли перемещаться беспрепятственно, не вызывая подозрений, а любой другой агент, совершивший перелет обычным способом, конечно, сразу же бросается в глаза.

Итак, неудивительно, что Бассет затанцевал от радости, когда Лекок сообщил ему о прибытии Энни в Рио.

— Великолепно! — воскликнул он. — Это шанс, на который мы рассчитывали. Надо срочно обнаружить местопребывание девушки.

— Я тоже думал об этом, — согласился Лекок, — и послал Томлина искать ее.

— Молодец! Но следует быть осторожными. Дело требует особой деликатности. Девушка практически одинока и, если мои сведения верны, должна испытывать сильный страх перед нашим «ужасным и греховным» миром. Имирцы имеют весьма слабое представление о других мирах, особенно о Земле. Скажи, Лекок, как зовут того парня, которого они так быстро отправили отсюда, потому что он стал слишком сильно интересоваться нашим образом жизни?

— Ярослав Дубин.

— Спасибо, Лекок. План очень прост. Мы выдадим себя за друзей Дубина. Позаботься, чтобы одна из наших секретарш сошлась с девушкой. К сожалению, мужчина здесь ничего не сможет сделать, потому что девушка, вероятно, испытывает сильный страх перед мужчинами. Человек, выбранный для контакта, должен вызвать у девушки доверие и привести ее к нам. Как только она окажется здесь, заботу о ней возьмут на себя наши психологи, а ты проследи, чтобы об этом не узнал никто из посторонних, потому что ее могут искать после исчезновения.

— Едва ли, — ответил Лекок. — Но, конечно, я буду очень осторожен.

— Договорились. Держи меня в курсе дела. И поторопись!

Бассет положил трубку и удовлетворенно откинулся назад. Вряд ли он был бы так доволен, если бы знал, что в другом месте Коунс потирал руки от удовольствия…

Глава 10

Для взрослого капитан Левенгук был слишком несерьезен, во всяком случае так думала Энни. Он находил чисто детское удовольствие в том, чтобы показывать ей всевозможные вещи. Энни это было приятно, потому что отвлекало от ее собственных проблем.

«Амстердам» мог находиться в порту всего несколько часов, так как плата за посадочное место была очень высокой, да и капитан Левенгук торопился наверстать потерянное время. Ничего, после старта корабля она полностью придет в себя, а сейчас хорошо бы как можно скорее найти друзей. Трудность заключалась в том, что Энни никогда еще не приходилось самостоятельно заниматься делами. Не считая того, что дома она посещала Дубина, ей никогда не приходилось проявлять инициативы, у нее никогда не было возможности жить по собственному желанию, потому что малейшая самостоятельность и независимость на ее родной планете расценивалась как грех.

С каждым шагом все отчетливее давала себя знать ее неопытность, неумение жить свободно и независимо. Чем больше Энни видела, тем подавленнее и неувереннее она становилась. Она чувствовала себя одинокой и потерянной.

Спустя несколько часов капитан, взглянув на хронометр, сказал, что они задержались слишком долго. Он подозвал такси, и они с Энни вернулись в космопорт. Пока он разговаривал с начальством, Энни стояла одна, окруженная чужими вещами и людьми, и думала о своей судьбе, все больше и больше приходя к убеждению, что Ярослав действительно не сделал ей никакого одолжения.

Энни оглянулась по сторонам. После тесноты родного города окружающее ее открытое пространство возбуждало и тревожило. Один из огромных космических кораблей, оставляя за собой огненный хвост, устремился в небо. Сверкание красок, шум и активность людей — все это усугубляло в Энни неуверенность и одиночество.

Мимо, словно ища кого-то, прошла молодая, скромная, опрятно одетая женщина. Бросив взгляд на огромный корабль, она заметила Энни и медленно подошла к ней.

— Извините, пожалуйста, — сказала она, дружески улыбаясь. — Не знаете ли вы название этого корабля?

— «Амстердам», — с запинкой ответила Энни, привлекая своим акцентом внимание собеседницы.

— Вы здесь чужая, верно? — спросила женщина. — Вы только что прибыли?

Энни кивнула.

— Я с Имира, — робко сказала она и удивилась реакции незнакомки на свои слова.

— Как интересно! — радостно воскликнула собеседница. — Значит, вы прибыли на «Амстердаме»?

Энни почувствовала себя лучше, услышав в голосе молодой женщины открытое, неподдельное участие, и отважилась на улыбку. Казалось, люди здесь быстро вступают в контакт друг с другом.

— Я узнала, что совершил посадку корабль с Имира и тотчас пришла сюда, — объяснила женщина. — Мне, собственно, всего лишь хотелось услышать о моем старом друге. Он имирец. Я познакомилась с ним несколько лет назад и очень часто думаю о нем. Может быть, вы его знаете. Его зовут Ярослав Дубин.

— Конечно, знаю! — радостно воскликнула Энни. — Какое замечательное стечение обстоятельств! Действительно замечательно, что я встретила человека, знакомого с Ярославом.

Увидев на нежном лице молодой женщины удивление, она поспешно рассказала, что ей пришлось вынести.

Женщина внимательно выслушала ее, потом покачала головой.

— Этого я от Ярослава не ожидала. Как он мог отправить вас сюда такой неподготовленной?! Понимаю, надо было спасать вашу жизнь, но он, по крайней мере, должен был позаботиться о вашем будущем. Впрочем, меня зовут Долорес Лоренцо, можете звать меня Долли. А где капитан? Мужчина не может позволить вам стоять здесь просто так. Мне хочется сказать ему несколько слов.

Потом все произошло очень быстро. Энни была так рада найти себе подругу, которая, по-видимому, желала ей добра, что без сопротивления позволила молодой женщине усадить себя в такси и смущенно опустилась на мягкое сиденье. Женщина, не умолкая, разговаривала, решив позаботиться об Энни и облегчить ей первые дни жизни в новых условиях.

Энни не задала ни одного вопроса, боясь показаться глупой или неблагодарной, хотя, конечно, удивилась, когда автомобиль привез их в город и остановился перед огромным зданием. Здание было абсолютно не похоже на жилые дома, но она держала эти мысли при себе, потому что не имела достаточного опыта в таких делах и могла ошибаться.

Попадающие навстречу мужчины и женщины смотрели на нее удивленно, заставляя Энни мучиться в догадках, почему они интересуются ею. Потому что она чужая?

Энни чувствовала себя не в своей тарелке, но одни впечатления сменялись другими, снова и снова отвлекая ее, и она не успевала задать ни одного вопроса. Никогда прежде ей не приходилось видеть такого высокого и такого нового здания. Всюду блеск стекла смешивался с блеском металла. Стены коридоров, обклеенные дорогими обоями, украшали картины. Проходящие мимо женщины в тонких одеждах, не скрывающих, а наоборот, подчеркивающих формы тела, источали пьянящий аромат. Все помещения были расточительно огромны, и использовалась только небольшая их часть. На родине Энни все было иначе: люди ютились в тесных помещениях, хотя их было всего только десять миллионов. Здесь же, в этом гигантском городе, жило гораздо более десяти миллионов человек, и у каждого было более чем достаточно места.

Но самым поразительным изобретением казались ей лифты. Когда Долорес впервые ввела Энни в тесную кабинку и пол внезапно стал давить ей на подошвы, она испугалась. В домах на ее родине не было лифтов, даже маленькое удобство считалось греховным и дурным.

Лифт остановился, и Долорес повела ее по длинному коридору, потом они вошли в огромную, ярко освещенную комнату. За белым письменным столом сидел мужчина с густыми кустистыми бровями и колючими глазами. На нем, как и на женщине-враче с «Амстердама», был белый халат, из кармана которого торчали разные инструменты.

— Я нашла ее, доктор Голд, — сообщила Долорес. — Все оказалось очень просто. Надеюсь, и ваше задание будет таким же простым и легким.

Врач указал Энни на стул.

— Садись, девочка, — сказал он дружелюбно.

Энни не поняла, что это должно означать, и смущенно переводила взгляд с мужчины на женщину и обратно, потом спросила:

— Что такое? Что вы хотите со мной делать? Я думала…

Долорес Лоренцо пожала плечами. Теперь она выглядела не симпатичной и дружелюбной, а холодной и равнодушной.

— Я сделала то, чего от меня требовали, — объяснила она.

Энни почувствовала себя преданной и обманутой. По-видимому, чувства отразились на ее лице, потому что Долорес смягчилась и добавила:

— Я ничем не могу тебе помочь. Да не так уж все и плохо. Доктор сделает это как можно более безболезненно.

Энни, глубоко вздохнув, собрала всю свою энергию, чтобы голос ее обрел силу.

— Скажите же мне, наконец, что здесь происходит? — потребовала она.

— Вы будете делать то, что вам скажут, — ответил врач. — Но прежде хочу сообщить, что как человек вы не представляете для нас особой ценности.

Энни прикусила губу и упрямо замотала головой, почувствовав неизвестную угрозу, но по-прежнему не понимала, что все это значит.

— Как угодно, — сказал доктор Голд и нажал кнопку.

Стена скользнула в сторону, и к Энни подошли несколько мужчин, также одетых в белые халаты. Она с ужасом поняла, что страшные истории, которые рассказывал им школьный учитель о Земле и ее жителях, были только частью жуткой правды.

Ее загипнотизировали и напичкали наркотиком правды, а потом проникли в сознание и вырвали все самые тайные мысли. Все ее слова, крики и рыдания — все было записано и расшифровано, пока не стало совершенно ясным и понятным. Не было больше никаких личных мыслей, никаких личных воспоминаний, все было систематически изъято из ее мозга…

Дом Фальконетты стоял на самом берегу Индийского океана. Во время прилива волны накатывались на стеклянный потолок ее огромного жилища. Был особенно высокий прилив, когда Фальконетта и Рам Сингх сидели в зеленоватых сумерках, нетерпеливо ожидая чего-то, изредка перебрасываясь словами и чувствуя, как нарастает в них нервное напряжение.

Хотя они и ждали этого, но все же вздрогнули, когда прозвучал звонок трансфэкса. Фальконетта тотчас встала и открыла невидимую для непосвященных дверь.

Коунс вошел в помещение, кивком головы предупреждая все вопросы.

— Он получил ее, — сообщил Коунс. — Вероятно, его люди начали работать с ней и уже выжали бедную девушку, как лимон. Как долго она сможет выдерживать это?

— Долго ей не выдержать, — сказала Фальконетта.

— Но все же она протянет достаточно, чтобы привести Бассета туда, куда хотим мы, — добавил Рам Сингх. — Он должен иметь время убедиться, что у нее больше нет никаких тайн. Тогда можно считать, что наш план удался.

Коунс согласился.

— Двух недель должно хватить. Когда Бассет обнаружит, что выжал из нее всю необходимую для него информацию, он может использовать более сильные средства и тем повредит здоровью девушки. Этого допустить нельзя.

— И как же ты собираешься вырвать ее у него? — поинтересовалась Фальконетта.

— Мы просто используем трансфэкс.

— Тогда Бассет тотчас узнает, что это мы играем с ним, — возразил Рам. — Зная о существовании нашего аппарата, он легко вычислит все остальное.

— Ну и пусть, — убежденно сказал Коунс. — Он поймет, как мы сильны. Поймет, что мы предоставили ему источник информации, который, по его мнению, должен быть вполне достаточным. И поняв, что мы заранее знали о результатах, он подпрыгнет до потолка, но, подумав, быстро успокоится.

Рам размышлял некоторое время, прежде чем согласно кивнуть.

— Во всяком случае, звучит логично. Мы сделаем все, что в наших силах. К сожалению, в данный момент ничего другого мы придумать не можем.

— Я чувствовал бы себя значительно лучше, если бы не была затронута наша честь, — вздохнул Коунс, опускаясь в кресло и проводя рукой по глазам. — К сожалению, методы, которыми они пользуются, не особенно приятные, но я действительно не вижу никакой другой возможности.

— Все это служит, в конечном итоге, благородной цели, — попытался успокоить его Рам Сингх. — Видел ли ты последнюю передачу с Фальконеттой, Сайд?

— Нет. Но, наверное, половина населения Земли видела. О чем она?

— Сериал о последствиях нетерпимости в ранние эпохи истории человечества. Расовые проблемы в Южной Африке противопоставлены по-настоящему человеческому сотрудничеству — очень интересная тема. Ей будет посвящена и следующая передача, которая уже готовится. Там речь идет о гипотетической встрече человека с чужими разумными существами.

— Недурно, — с уважением произнес Коунс. — К сожалению, зрители не знают, как актуален этот вопрос.

— Даже если бы и знали, они едва ли отреагировали бы по-другому, вмешалась Фальконетта.

— Нашу программу по видео смотрит огромное количество зрителей, но нам дают лишь один час в неделю. Иногда я спрашиваю себя, действительно ли так уж ценно человечество. Как сделать, чтобы люди поняли необходимость признания других рас? Как можно ожидать, что они будут терпеть другие формы жизни, если они презирают своих ближних только за другой цвет кожи или за рождение на другой планете?

— Мы будем продолжать эту работу, — сказал Рам Сингх, — хотя дело, по-видимому, почти безнадежно: ведь даже если нам удастся убедить людей дружески сосуществовать с другими разумными расами и сотрудничать с ними, остается опасность, что чужаки не смогут привыкнуть к нам.

Эту проблему они обсуждали часто, и все трое давно уже нашли решение: при помощи трансфэкса можно было отправить нужное количество атомных бомб на любую планету, но именно этого они и хотели всеми силами избежать.

В помещении снова прозвучал звонок. Коунс встал и, открыв потайную дверь, увидел на платформе трансфэкса записку. Коунс с отсутствующим выражением лица прочитал ее, а потом снова повернулся к Фальконетте и Раму Сингху.

— Помните, в подводной лодке я спрашивал вас: что в данный момент для нас хуже всего? Можете вы мне ответить на этот вопрос сейчас?

Рам Сингх крепко сжал руками подлокотники кресла, чтобы унять бившую его дрожь.

Коунс кивнул.

— Событие произошло. Вот что сообщает Ву: они обнаружили чужой корабль. Мало того, это случилось на Имире! Ярославу еще ничего не удалось узнать, но факт не оставляет сомнений. Чужие обнаружили нас первыми. Мы интенсивно готовимся, чтобы подготовить всех к этому известию, но, к сожалению, многого ждать не приходится.

Фальконетта и Рам Сингх озабоченно переглянулись. Записка от их товарищей несла приговор человечеству.

Глава 11

Корабль мчался сквозь космос, избегая даже обычных кратковременных посадок. Это могло значить только одно — экипаж хорошо знал свою цель. Обычно корабли летали от одной системы к другой, тщательно осматривая все казавшиеся хотя бы немного пригодными планеты, но на этот раз они пролетали мимо любых планет, направляясь прямо к далекому солнцу, вокруг которого вращался Имир.

Из-за огромного расстояния заметить проявления интерференции можно было только спустя несколько дней. Когда наблюдатель на пустынной планете Регис обнаружил след чужого корабля, тот уже несколько дней находился поблизости от Имира. К несчастью, именно тогда рядом не оказалось ни одного земного корабля, который мог бы немедленно засечь присутствие чужаков. Может быть, чужаки решили, что обнаружили планету с угасающей цивилизацией, и им даже в голову не пришла мысль о пришедшей в упадок колонии человеческой расы, но при более близком знакомстве с планетой они, конечно, поймут истинную природу городов.

И хотя никто не мог знать наверняка, но все чувствовали: чужаки ищут планету для колонизации. Им необходимо жизненное пространство. И чтобы заполучить это пространство, они вынуждены либо поработить, либо истребить живые существа, обитающие на Имире.

След чужого корабля обнаружила Катя Иванова. Все участники экспедиции попеременно должны были сидеть у детекторов, которые регистрировали появление кораблей в радиусе действия прибора. Катя особенно хорошо разбиралась в едва заметных колебаниях стрелок и могла мгновенно прочитать их показания, никогда не ошибаясь, но, обнаружив след чужого корабля, она не поверила своим глазам и еще раз пересчитала результаты показаний. И как ни пыталась она найти ошибку, снова и снова получался тот же ужасный вывод.

Она записала полученные результаты на бумажку и вручила это сообщение Ву, руководителю экспедиции.

Ву долго сидел за письменным столом, устремив взгляд на эти непогрешимые вычисления, потом медленно поднялся и скомкал записку.

— Мы проиграли, — он горько усмехнулся. — И, тем не менее, надо как можно быстрее сообщить новость нашим людям. Пусть немедленно все бросят и соберутся здесь. Может быть, у кого-нибудь появится нужная идея.

— А если никому ничего не придет в голову?

— Боюсь, тогда нам придется применить более сильные средства, подавленно ответил Ву.

Катя включила интерком:

— Бросайте работу и немедленно идите сюда!

Подавленная, безрадостная группа собралась на площадке — обычном месте встреч. Площадка, расположенная между хижинами и бараками в экваториальном опорном пункте на Регисе, служила опорой для большого трансфэкса, могущего переносить огромные тяжелые предметы. Это место было выбрано потому, что дожди здесь шли редко и почти всегда безоблачное небо давало возможность проводить оптические наблюдения. Были, конечно, в этом и свои минусы: нещадно палящее солнце сильно отравляло жизнь членам экспедиции.

Ву вскарабкался на платформу трансфэкса и взглянул на мокрых от пота людей, с волнением ожидающих, что же он скажет.

Анти Дриан вяло моргал. Теперь все потеряно для него смысл. Его приняли в группу, отныне он, как и все остальные, не мог вернуться домой, потому что у них больше не было дома. Таковы правила: каждый принятый в группу должен был отказаться от прошлого. Знание величайших тайн Вселенной и чрезвычайно возросшая ответственность делали это просто необходимым. Группа была и семьей, и родным домом.

Ву взял мегафон:

— Мы обнаружили след чужого корабля, — начал он без обиняков, прилетевшего, как удалось установить, прямым курсом от своей планеты к планете Имир. Ненадолго приземлившись там, он теперь возвращается к себе на базу — в этом не осталось сомнений. Нам известно, какой климат и состав атмосферы предпочитают чужаки. Они, судя по всему, вернутся, чтобы заселить Имир. Какие последствия это может иметь для нас с вами, говорить не приходится.

Итак, вероятно, пока еще только экипаж корабля знает о существовании на выбранной ими планете других разумных существ. Для возвращения на базу кораблю понадобится около семи дней, из них один уже прошел. Примерно через два дня он пролетит мимо нас. При помощи трансфэкса можно конечно, доставить на корабль атомную бомбу и уничтожить его вместе со всем экипажем. Этим, однако, мы ничего не добьемся, если учесть, что чужой корабль с самого начала летел именно к Имиру. Ведь это значит, что чужаки заранее знали о существовании здесь планеты. Стоит только кораблю бесследно исчезнуть, как у них возникнут подозрения, и они направят сюда новый корабль, но если потеряют и его, то могут прибегнуть к самым крайним мерам. Вероятно, эти существа и мыслят, и реагируют так же, как и мы. Как видите, перед нами стоит самая трудная проблема из всех, какие нам приходилось решать. Кто-нибудь хочет что-нибудь предложить?

Ву, вглядываясь в лица людей и видя только подавленность и обеспокоенность, сочувствовал им, потому что и сам испытывал то же.

Анти больше всего подавляла бесполезность любого начинания, а поскольку он только недавно был включен в группе, у него еще не развилось в достаточной мере чувство единства с остальными, и его грызла тоска. Он от всего отказался — от родины, от друзей — только потому, что служил общему делу. Работа группы состояла в том, чтобы наладить сотрудничество между людьми и любыми разумными существами из Космоса, если они встретятся. При неизбежной встрече двух разумных форм жизни должен восторжествовать разум, а не эгоизм. Но подготовка была еще не завершена, и преждевременная встреча должна была привести к катастрофе.

Ву после некоторого молчания продолжал:

— Чужие пришли слишком рано, — серьезно сказал он. — Успех был уже не за горами, но нам еще нужно много времени, чтобы быть по-настоящему уверенными в успехе. Сайд Коунс прикладывает огромные усилия, чтобы повлиять на Бассета, Ярослав Дубин лихорадочно пытается воплотить в жизнь наши планы на Имире. Если бы удалось отодвинуть эту встречу на несколько лет, опасность межзвездной войны существенно уменьшилась бы. Необходимо выиграть время. Если это не удастся, все надежды пойдут прахом.

К своему собственному удивлению, Анти Дриан обнаружил, что у него есть хорошая идея. Робко осмотревшись и видя только всеобщую подавленность, он ничего не сказал, боясь опозориться. Но так как никто ничего не предлагал и Ву, пожав плечами, уже собрался покинуть площадку, Анти остановил его словами:

— Минуточку, доктор Ву!

Ву удивленно взглянул на него.

— Что такое, Анти? — спросил он без всякой надежды в голосе.

— Нам вовсе не обязательно уничтожать корабль, — выкрикнул Анти неожиданно громко, так что все повернулись к нему, и ему не осталось ничего другого, как продолжить: — Мы же можем заполучить корабль в свое распоряжение, верно? А после этого ничего не стоит сделать так, что его экипаж заболеет опасной болезнью. Неужели вы думаете, что чужаки пошлют сюда новую экспедицию? Они же не знают, что корабль не совершал посадки на планету.

Ву задумался.

— Может быть, этот план осуществим… — протянул он. — Сколько энергии нам понадобится? Можно сказать хотя бы приблизительно?

— Абсурд! — воскликнул один из слушателей. — Невозможно поймать летящий на полной скорости корабль и доставить его сюда с расстояния примерно в восемь парсеков.

— А почему, собственно, и нет? — возразил другой. — Вся загвоздка только в большом количестве энергии.

Закипели споры, посыпались всевозможные доводы. Анти плодотворно руководил дискуссией, в которой все приняли участие. Наконец приволокли счетную машинку, выводились и тут же заменялись формулы.

— Но все-таки как же поступить с кораблем? — спросил чей-то голос.

Все головы повернулись к Ву. Но проблема захвата чужого корабля по-прежнему была не решена.

— Ну, Анти? — Ву поощряюще посмотрел на молодого человека. — Что скажешь ты?

— Мне кажется, мы должны посадить корабль вблизи полюса — там, где он уже однажды садился, взять экипаж в плен и заменить его дубликатами, которых мы заразим опасными микроорганизмами.

— Это же займет много времени, — раздался голос.

Но биохимик группы уже стоял за идею Анти. Во всяком случае, надо сделать все, чтобы привести этот план в исполнение.

Однако скептики все еще не были убеждены.

— План действительно обещает успех, — заявил один из них, — но, к сожалению, у него есть недостаток. Мы должны доставить сюда корабль, а часом позже, заменив экипаж искусственно созданными мертвецами, вывести его на старый курс. Как вы это себе представляете?

У техников, которые должны были обеспечить необходимую энергию, тоже имелись свои соображения.

— Пожалуйста, тише! — крикнул в свой мегафон доктор Ву. — Мы должны обсудить все варианты. Разделимся на группы и возьмемся за решение этой проблемы. Когда чужой корабль достигнет нужной точки, мы должны поймать его трансфэксом. Ясно, что сделать это надо очень быстро. И очень быстро корабль должен быть возвращен на свой прежний курс, чтобы ни один наблюдатель не смог понять, что с ним произошло что-то необычное. На все у нас есть примерно час. Посовещайтесь и скажите, реально ли это.

Группа быстро разошлась, только Анти, сильно смущенный, остался стоять возле платформы трансфэкса.

— Спасибо, Анти, — тепло сказал Ву, опуская мегафон. — Я думаю, мы должны быть благодарны тебе.

Анти скромно потупил взгляд, хотя был невероятно горд собой.

— Ты, конечно, знаешь, что может означать успех твоего плана? спросил Ву.

Анти кивнул.

— Выигрыш времени.

— Я имею в виду, что он может означать для тебя лично. Отныне мы будем больше обращать внимание на тебя, Анти, поскольку ты обладаешь способностями, весьма необходимыми группе: ты можешь решать сложные комплексные проблемы. Это совершенно особые способности, таких ни у кого из нас больше нет. Но есть и обратная сторона медали, которая доставит тебе массу хлопот: к тебе все время будут приходить люди и требовать ответов, которые сами они найти не смогут.

Доктор Ву спустился с огромной платформы и подошел к Анти.

— Я не завидую твоим способностям, мой друг. На тебя ложится огромная ответственность. За каждый успех. И за каждый промах.

Внезапно оказавшись в центре всеобщего интереса, Анти почувствовал себя неловко. До сих пор он занимал только подчиненное положение, и у него почти уже развился комплекс неполноценности.

— Еще не понятно, действительно ли этот план так хорош, — скромно сказал он. — Все заняты лихорадочными приготовлениями, а что же могу сделать я?

— Суй нос во все дела, Анти. Я говорю серьезно: вмешивайся во все. Ты должен обнаружить, почему некоторые считают, что из этого ничего не получится, а потом объяснить им, почему они ошиблись. Это твой план, Анти. Позаботься обо всем сам. У нас должно получиться!

Глава 12

Ву попрощался кивком головы и отвернулся. Анти, не зная, с чего начать, медленно направился к домику, в котором шла оживленная дискуссия.

— Да это же Анти! — приветствовал его один из людей, когда молодой вошел внутрь.

И прежде чем Анти успел опомниться, у него в руках уже был листок со сложными формулами.

— Как ты считаешь, хватит столько энергии? — услышал он вопрос другого из своих товарищей.

Анти взглянул на расчеты, но почти ничего не понял в них.

— Вы учли, что требуется дополнительная энергия, чтобы доставить сюда различные материалы и механизмы?

— Ну, это не проблема, Анти. Для этого мы используем энергию отправителя.

— Зато надо установить точные размеры и вес тел членов экипажа чужого корабля.

Один из его товарищей снова забрал у него листок и задумчиво уставился на формулы.

— Анти прав, — согласился он. — Ведь у нее нет даже оценочных величин: мы не имеем представления, как выглядят эти чужаки и какой массой хотя бы примерно обладают их тела.

— Давайте рассчитывать по меньшей мере на сто килограммов на каждого члена экипажа, — предложила одна из девушек, сейчас же передавая данные в компьютер.

— Но это еще не решает проблемы. К сожалению, мы не знаем, насколько силен экипаж, какова его численность. Остановимся на цифре двадцать. Если их меньше, проблема отпадает, но если больше, наши дела плохи.

— Почему же? — поинтересовался Анти. — Тогда некоторые из них умрут и будут похоронены на Имире.

— Да… Это, пожалуй, решение. Но нам неизвестен молекулярный вес протоплазмы существ.

— Может быть, биохимики что-нибудь подскажут, — вмешалась девушка.

— Я все равно иду к ним, — сказал Анти. — И если что-то я узнаю, сейчас же передам вам.

Войдя в домик биохимиков, Анти застал их с головой ушедшими в работу: они сидели за таблицами и книгами и уже планировали мутацию одного из безобидных микроорганизмов Имира, чтобы с помощью определенных изменений можно было создать убедительную картину болезни. Им только требовался материал.

— Как же получить культуру этих микроорганизмов? — спросил один из биохимиков. — Мы не сможем начать, не имея на руках базовых экземпляров.

— Ярослав, несомненно, несет на себе какие-то бактерии, — уверенно ответил Анти. — Нужно доставить его сюда. Это единственный имирец, пригодный для наших целей.

Биохимик кивнул.

— Вопрос лишь в том, насколько быстро они растут и насколько подвержены изменению. Ярослав нужен здесь срочно. Теоретические разработки великолепны, и теперь дело только за практическими результатами.

— Есть еще кое-что, — сказал Анти. — Известен ли молекулярный вес чужаков? Когда техники начнут создавать искусственные существа по образу и подобию чужаков, им это понадобится.

После некоторого молчания один из мужчин, пожав плечами, ответил:

— В лучшем случае можно предложить теоретические оценки. У нас вообще нет никакого подходящего отправного пункта.

В других группах Анти не удалось узнать ничего нового. Любые предположения базировались на чистых догадках, но для достижения успеха этого было мало. Однако Анти не покидало чувство, что его план все-таки хорош. Он знал, что группа специалистов приложила огромные усилия, чтобы решить проблему энергии.

Затем он посетил помещение, в котором были установлены детекторы. Катя сидела среди мерцающих экранов и наблюдала за показаниями многочисленных приборов. Когда Анти вошел, она, не поднимая глаз, махнула ему рукой.

Анти молча опустился на стул и огляделся. Катя, по-видимому, обнаружила что-то неприятное, потому что, торопливо выводя на бумажке столбики цифр, вполголоса что-то бормотала. Через некоторое время она вздохнула и выпрямилась.

— Будет очень трудно, но мы можем сделать это, Анти. Специалисты-энергетики получили благоприятные результаты. Мы должны захватить корабль в ближайшие двадцать девять часов и примерно через тридцать часов вернуть его на прежний курс, тогда он сможет достигнуть нормальной скорости, и не возникнет никаких подозрений. Это, конечно, только теория. Если что-то не получится даже в мелочах…

Она повернулась на вращающемся стуле и посмотрела в лицо Анти.

— Несмотря ни на что хочу вас поздравить.

Анти потупился.

— Ну, моя заслуга невелика, — смущенно пробормотал он, хотя слова Кати сделали его гордым и счастливым, но в то же время сильно смутили.

— Ты сам скоро увидишь, что предложил, Анти. Уже теперь все специалисты разрабатывают твою идею, так что можешь гордиться. Хотя в разработке принимали участие все, идея целиком и полностью принадлежит тебе.

Она посмотрела на часы и встала.

— Пора идти, Анти!

— Уже? — удивился молодой человек. — Подготовительные работы ведь еще не закончены.

Катя понимающе улыбнулась ему.

— Думаешь, доктор Ву оставит нас одних? В течение ближайшего получаса здесь соберутся самые разные люди. Вот увидишь.

Она провела его к окну и протянула темные очки.

— Надень эти очки, чтоб ничего не упустить!

Анти надел очки и, высунувшись в окно, стал разглядывать площадь. Зрелище было весьма впечатляющим. Сначала прибыли три сотрудника доктора Ву с Кунг-фу-дзе. Их доставила ракета, которая, выйдя из силового поля трансфэкса, кружила теперь над лагерем, отыскивая подходящее место для посадки.

Тем временем прибывали и другие люди.

— Верити! — крикнула Катя седовласой женщине, сидевшей в тягаче и вытаскивающей из силового поля длинную цепь прицепов, груженных электронными приборами. — Что ты такое привезла?

— Полный передатчик! — радостно крикнула женщина в ответ. — В крайнем случае, может быть, нам удастся использовать его в качестве источника энергии.

Она увидела Анти, махнула ему рукой и загромыхала на своем тягаче по площади.

Люди и материалы прибывали непрерывным потоком. Коунс тоже сошел с платформы — как всегда, налегке, имея при себе только свой опыт, но этот опыт был куда важнее любых материальных ценностей. Секретные агенты с планет Шива, Цеус, Нью-Перу и многих других прибыли со своими вспомогательными средствами.

Анти глядел на развертывающееся перед ним чудо, и постепенно его охватило чувство глубокого благоговения. Вот что, оказывается, представляла собой организация, к которой он принадлежал, которой посвятил жизнь, организация свободных людей, желающих мира и свободы для всех. По воле всех ее членов, эти люди не признавали ничьей власти, кроме моральных законов. Ни один человек не имел права властвовать над другим. Организация заботилась об общем благе, даже если это было связано с огромной опасностью. Анти теперь хорошо знал, что интересы, объединяющие их всех, основаны на равноправии всех людей.

Это было похоже на выступление армии.

Со всех планет сюда собрались бойцы этого сообщества, чтобы всем вместе встретить опасность. Прибывающие с холодных планет люди, попав в непривычную жару, не позволяли себе понежиться, а, скинув лишнюю одежду, тотчас же принимались за работу. Зато люди с Земли нашли здесь идеальные условия для работы, и им не пришлось приспосабливаться к новым условиям.

На платформу тяжело шлепнулся другой трансфэкс, предназначенный для доставки сюда большого количества солнечного вещества, из которого предполагалось получить нужную энергию. Еще один трансфэкс установили в полярной области, чтобы выхватить чужой корабль из неизмеримой бездны пространства. Как только аппарат перенесет чужаков в предназначенное место, туда же опустится ракета, прибывшая с Кунг-фу-дзе, и, протащив огромные барабаны с кабелями, размотает нитки кабелей, а по ним в считанные секунды будет подана энергия от лагеря до полюса.

Несколько мужчин и женщин, одев космические скафандры и захватив трансфэкс и переносный передатчик, который привезла с собой Верити, вышли на орбиту вокруг планеты.

План был фантастически смелым. Предполагалось, что трансфэкс, выхватив значительное количество вещества из Солнца, передаст его сюда, и над планетой вспыхнет искусственное небольшое солнце, свободно истекающая энергия которого с помощью передатчика будет передаваться вниз и при помощи кабелей подводиться к трансфэксу, установленному на полюсе.

Всюду кипела лихорадочная деятельность. Все знали, как много зависит от удачи их плана, и прилагали героические усилия. Ярослава сразу же по прибытии отвели к биологам, и те извлекли из его одежды несколько бактерий, характерных для Имира, и тотчас высеяли культуры, чтобы безвредные микроорганизмы при помощи мутации превратить в возбудителей болезни.

Солнце зашло, но работы не прекращались. Когда на следующее утро оно снова поднялось над горизонтом, кипучая деятельность была уже в разгаре. Каждый человек хорошо знал, что он должен делать. Все приготовления шли настолько успешно, что вскоре техники могли уже провести первое испытание. Все прошло гладко и вполне удовлетворительно.

С горящими глазами, как во сне, Анти Дриан метался по лагерю, едва в состоянии поверить, что его идея стала ощутимой реальностью. Когда на него снизошло вдохновение, он не думал, во что это выльется. Теперь же, представляя сумму затрат, он ужаснулся.

— Анти!

Услышал свое имя, он обернулся и увидел знакомое лицо: Коунс, направляясь к нему, махал рукой. Анти ответил на приветствие довольно робко: Коунс — известная личность, в то время как сам он всего лишь маленький винтик огромной машины.

— Великолепно! — сказал Коунс, широким жестом указывая на панораму кипучей деятельности множества людей. Больше он не произнес ни слова, но для Анти вполне хватило: он не смел и не мечтал о признании со стороны этого человека.

Из домика доктора Ву вышли несколько человек: сам Ву, Катя, седовласый пожилой мужчина и ослепительно красивая женщина. Катя сделала Анти знак подойти, и тот не заставил себя ждать.

— Значит, ты Анти Дриан, — сказала Фальконетта, с восхищением глядя на Анти лучистыми глазами, так что тот покраснел. — Твой план действительно хорош, однако есть маленькая деталь: что ты будешь делать с чужаками?

— Не вводи его в смущение, — рассмеялась Катя. — Мы уже позаботились обо всем, — она указала на седовласого мужчину. — Это Рам Сингх, лучший психолог, какого можно представить. Он взял на себя проблему воспитания людей.

— Что же мне еще остается? — улыбнулся Рам Сингх. — Я должен убедить чужих в том, что мы не хотим причинить им никакого вреда. Это нелегко сделать, не зная языка, придется пустить в ход знаки и символы. К счастью, у меня уже некоторый опыт, но сначала надо доставить их сюда, на Регис. Во всяком случае, это самое важное предварительное условие.

— Об этом мы позаботимся, — вмешался доктор Ву. — Можно начинать хоть сейчас.

Техник еще раз проверил приемник, который должен улавливать собранный в пучок луч энергии, и кивнул.

Доктор Ву дал знак и, когда все заняли свои места, взял мегафон и поднялся на платформу трансфэкса. Он видел обращенные к нему напряженные лица людей, ожидающих последнего приказа. Ву облизнул внезапно пересохшие губы и почувствовал, как судорожно сжался желудок.

Взглянув на часы, он поднял руку.

— Давай! — его голос взорвал нервную тишину, в которую погрузился лагерь.

Анти дрожал от возбуждения. Теперь станет ясно, действительно ли хорош его план…

Долгое время ничего не происходило, но вдруг Фальконетта схватила его за руку.

— Смотри! — крикнула она, глядя в небо.

Средь бела дня на голубом небе вспыхнула новая звезда, созданная людьми из раскаленного вещества Солнца. Только нужда заставила их заняться этим рискованным фантастическим предприятием.

Глава 13

Итак, гигантский труд, потребовавший огромных затрат времени и средств, был завершен в долю секунды.

Трансфэкс, с помощью которого был выхвачен огромный кусок вещества Солнца, мгновенно испарился, но прежде дал возможность вспыхнуть на дневном небе маленькой звезде. Исходящую от этой звезды чудовищную энергию передатчик направил на поверхность планеты. При прохождении через атмосферу энергия частично рассеялась, но все еще оставалась невероятно концентрированной, и приемник выдержал неимоверную температуру всего несколько секунд, после чего расплавился и испарился. Толстые кабели тоже раскалились и сгорели. Как огненные змеи, плясали они на неровной почве, а несколько минут спустя легкий ветер уже гнал прочь черные облачка дыма.

Но самое большое чудо произошло на северном полюсе Региса: находящиеся там люди увидели, как из ничего внезапно возник корабль, который не мог быть построен людьми.

Никтоне рассчитывал, что чужой корабль окажется таким огромным, и люди не смогли сдержать испуганных возгласов, когда платформа трансфэкса обрушилась под тяжестью гиганта. Это была трагедия, потому что не существовало другого способа отправить корабль обратно, однако в эти минуты никто не думал об этом. Дело было сделано, только это и имело значение. Грандиозный план был осуществлен.

В первый момент люди удивленно и молча уставились на гигантский корабль, но потом у всех одновременно вырвался вздох облегчения, многие улыбались, хлопали друг друга по плечам. Эйфория длилась до тех пор, пока кому-то в голову не пришла мысль сообщить обо всем в главный лагерь и уведомить доктора Ву о потере большого трансфэкса.

Доктор Ву, приняв сообщение, в задумчивости подошел к Анти.

— И что теперь? — спросил он. — Я тебя предупреждал. Вот и появились вопросы, на которые ты не можешь ответить.

— Почему ты так строг с ним? — удивилась Фальконетта и попросила доктора Ву объяснить, о чем он предупреждал Анти. — Сайд в таком же положении, но он совершенно не отчаивается. Тем более что Анти уже нашел выход, — она повернулась к молодому человеку, улыбаясь доверчиво и ослепительно. — Ну, Анти? Приемник вышел из строя. Как нам теперь попасть на полюс?

— Сейчас узнаю, — сказал Анти, полный служебного рвения, и побежал к техникам.

— Что ты делаешь? — укоризненно спросил Рам Сингх. — Ты совершенно запутала бедного юношу. Будь у него больше времени на раздумье, он, конечно, сообразил бы, что приемник больше не нужен. Наш трансфэкс может доставить нас в любое место, хотя, к сожалению, это тоже требует энергии.

— Анти милый юноша. Ты завидуешь?

Ву пожал плечами.

— Я всего лишь человек и, может быть, немного ревную. У юноши есть способности, которых нет у меня. Я хотел объяснить, что ему предстоит и какие проблемы могут еще встать перед ним.

— Мне кажется, он и сам знает. — Фальконетта посмотрела вслед Анти, но тот уже исчез в одном из домиков. — Глядя на него, я вспомнила первое время моей работы в группе. Он ведь новичок, верно? Если не ошибаюсь, у него богатая внутренняя жизнь, и он сильная личность.

— Да, он всегда поступает так, как считает нужным.

Анти уже спешил обратно, крича на ходу:

— Все идет как надо! Наш трансфэкс без труда доставит нас на север. Одевайтесь потеплее.

Чуть позже они шагали по замерзшей почве и смотрели на чужой корабль, который, как выброшенный на берег кит, лежал в море света прожекторов. Они находились недалеко от места, где совсем недавно откопали доказательства существования чужаков.

Анти испытывал чувство какого-то опасения: что за существа скрываются за обшивкой корабля? О чем думают сейчас создания далекого мира? Имеют ли они вообще представление о том, где находятся? Сориентироваться по звездам можно только если они сами хоть раз побывали на Регисе или имели звездную карту этого района Галактики.

В лихорадочном возбуждении люди ждали, когда доктор Ву подойдет к кораблю и осмотрит его со всех сторон. Большой прожектор высвечивал едва заметные контуры люка.

В общих чертах корабль этот не сильно отличался от кораблей землян, что совсем не удивительно, потому что любые разумные существа в конце концов подчинялись одним и тем же физическим законам, справедливым повсюду. Способ перемещения тоже, казалось, существенно не отличался от земного. И все же, несмотря на внешнее подобие, этот корабль казался чужим, угрюмым и угрожающим. У Анти возникло то же странное ощущение, что и в тот момент, когда он выкопал катодную трубку.

Конечно, в ожидании исторического события люди строили всевозможные предположения, и теперь, когда это, наконец, свершилось и предстояла встреча с чужим разумом, Анти был доволен, что и он внес свой вклад в общее дело: именно предложенный Анти способ встречи с чужими разумными существами позволял не опасаться чрезмерно этих существ, у которых, должно быть, все еще скованы страхом руки и ноги.

Ирония судьбы заключалась в том, что для установления дружеского сотрудничества людям пришлось прибегнуть к таким жестоким мерам, но все признавали необходимость этих мер, однако никто не знал, как чужаки будут вести себя.

Рам и Фальконетта горячо спорили о том, как объяснить чужакам мирные намерения людей. Анти охотно приблизился бы к этим двоим, потому что его живо интересовала тема, но, испытывая к этим двоим чувство благоговения, не осмеливался подойти.

Ву, закончив обход, присоединился в Раму и Фальконетте.

— Ну, что-нибудь придумали?

— Кажется, да, — Рам Сингх кивнул. — Мы будем выжидать и предоставим инициативу чужакам, так можно лучше понять их образ мышления. Конечно, некоторое время придется подождать. Существа там, внутри, должны привыкнуть к своему положению, а они, вероятно, до сих пор не понимают, что с ними произошло.

— Вам виднее, — сказал доктор Ву. — Во всяком случае, мне это подходит: буду по очереди отправлять людей в главный лагерь, чтобы они смогли отдохнуть после напряжения последних часов.

Потом, взглянув на Анти, добавил:

— А как быть с тобой? Ты же полностью выдохся.

— Я хочу остаться здесь и понаблюдать за дальнейшими событиями, ответил Анти.

— Он заслужил это, — пришла ему на помощь Фальконетта, заметив колебания Ву.

Доктор Ву согласно кивнул и вернулся к своим делам.

Шли часы. Анти охотно вернулся бы в тепло главного лагеря и отдохнул, потому что больше ничего не происходило. Биохимики, которые уже вывели свои культуры, теперь опасались, что им не хватит времени, чтобы изготовить искусственные копии членов экипажа. У специалистов по обеспечению тоже хватало забот: кто знает, в чем нуждаются чужаки. Может быть, придется выгружать находящиеся на корабле припасы.

Катя рассчитала тот предел времени, в который они должны уложиться. Чтобы не возбуждать подозрений, захваченный корабль надо поместить в ту точку пространства, которой он достиг бы к этому моменту естественным путем. Чем больше проходило времени, тем дальше отодвигалась нужная точка. Скоро наступит критическая граница, потому что находящаяся в их распоряжении энергия не безгранична.

Шесть часов прошли в нетерпеливом ожидании.

Наконец Ву созвал людей на совещание, чтобы обсудить ситуацию. Они собрались под защитой одной из скал, где не так допекало солнце. Рам, Фальконетта и Коунс были основными докладчиками, остальные, затаив дыхание, слушали их.

Ву резюмировал мнения.

— Есть две возможности, — сказал он задумчиво. — Или экипаж настолько парализован шоком, что не способен действовать, или наше вмешательство причинило вред существам, потому что мы не смогли предусмотреть все. Вторая возможность кажется мне более вероятной. Ждать больше нельзя, пора что-то предпринять. Весь вопрос в том, что надо сделать.

— Мы должны посмотреть на чужаков, — предложил Анти, чувствующий себя теперь более решительно и свободно. С тех пор, как он предложил свою первую идею, его уверенность в себе возросла. Он больше не был новичком, на которого взваливали всю черную работу, теперь он стал самостоятельно действующим и всеми уважаемым членом могучей организации.

— Как ты это себе представляешь? — спросил Ву.

— Очень просто, — ответил Анти. — С помощью трансфэкса одного из нас надо отправить на корабль. Я готов предложить для этого самого себя.

Присутствующие, переглядываясь, обдумывали предложение. Коунс, задумавшись всего на мгновение, кивнул.

— Это, кажется, самый лучший выход, — сказал он.

При помощи ультразвука было обнаружено подходящее пустое помещение на корме чужого корабля — большой, наполовину пустой склад, как нельзя лучше подходящий для тайного вторжения.

Когда Анти открыл глаза, он висел в воздухе в тридцати сантиметрах над полом, и это было удачей, потому что при материализации очень важно было попасть в пустое пространство. Если бы в расчеты вкралась ошибка, он мог оказаться впечатанным в твердый материал, откуда не выбраться без посторонней помощи. Кроме того, существовала опасность взрыва.

Грохнувшись на пол, Анти подумал, что звук от его падения прокатился, наверное, по всей Вселенной. Он инстинктивно заполз в угол и замер там, прислушиваясь, не сомневаясь, что сейчас кто-нибудь явится на шум. Но ничего не произошло, и он решился включить свой карманный фонарик и взглянуть куда он попал.

Луч фонарика скользнул по полкам, заставленным бесчисленными плоскими сосудами, часть их которых попадали на пол при его «приземлении». Когда Анти отважился выбраться из своего угла, ему то и дело приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на свалившиеся посудины.

С дверным запором Анти справился легко, дверь бесшумно скользнула в сторону, открыв длинный коридор, освещенный красноватым светом, что не удивило Анти, так как чужаки предпочитали системы красных звезд.

Анти, крадучись, пробирался вперед, прислушиваясь и стараясь избегать всякого шума. Состав атмосферы внутри корабля не вызывал опасений: чужаки дышали почти таким же воздухом, как и земляне, хотя температура была значительно ниже. Анти замерз, но не знал, холод или страх заставлял дрожать его руки и ноги. Нос улавливал знакомый запах — аммиака и серы.

В четырех метрах впереди находился поперечный коридор. Анти уже собирался свернуть туда, как вдруг послышался шум. Он плотно прижался к стене и тут увидел чужаков, спешащих к пересечению коридоров. Существа несли с собой предметы, назначения которых Анти не сумел понять. Вероятно, те так торопились, что не заметили вторгшегося к ним человека, хотя пробежали буквально в двух метрах от пытавшегося вдавиться в стенку Анти.

Итак, экипаж корабля не был ни парализован, ни психически подавлен. Но тогда почему они молчали? Почему не дали о себе знать сразу после посадки?

Внезапно в поперечном коридоре вспыхнул яркий желтый свет, и сразу же Анти ощутил дуновение холодного воздуха. По-видимому, чужаки открыли шлюзовый отсек.

Анти был немного разочарован. Выходит, он не первый человек, который столкнется с чужаками лицом к лицу, с глазу на глаз? Но делать нечего остановился и стал ждать, что будет дальше.

Раздался треск, и сразу еще раз, и еще. Послышался странный крик, и мимо Анти, по поперечному коридору, пробежали несколько существ. Теперь он гораздо лучше разглядел то, что они несли: длинные трубки, окруженные маленькими, насаженными на них цилиндрами. Это, несомненно, было оружие.

Едва поняв это, Анти отчаянно вскрикнул и со всех ног помчался вперед. Достигнув перекрестка, он увидел, как чужаки через шлюзовой отсек выбегали наружу. Одно из существ, опустившись на колено, тщательно целилось во что-то, чего Анти не удалось разглядеть. Раздался звук выстрела и сразу вслед за ним ликующий крик радости.

Потом, заметив, видимо, движение Анти, существо это, одетое в бронированную одежду, повернулось и обнаружило позади себя незваного гостя. Прежде чем Анти успел что-нибудь предпринять, чужак вскинул оружие и выстрелил в юношу.

Анти почувствовал ужасную боль в груди, как будто она внезапно лопнула, и, теряя равновесие, упал, успев еще увидеть невыносимо яркий свет и услышав вой трех ракет с Кунг-фу-дзе, которые доктор Ву предусмотрительно поднял в воздух. Ракеты с воем приближались, но чем это кончилось — Анти так никогда и не узнал, потому что он умер…

Глава 14

— Никогда не думал, что когда-нибудь буду чувствовать себя так скверно, — сказал доктор Ву со свойственной ему откровенностью.

Коунс, кивнув, оглядел поле боя.

Оба они, покрытые грязью и мокрые от пота, стояли возле двух уцелевших прожекторов. Нападавшие уничтожили все остальные прожекторы, но и двух было достаточно, чтобы осветить местность.

— Довольно неудачное начало предполагаемого братства, — горько заметил Коунс. — Кто-нибудь знает, что случилось с Анти?

— Я послал группу обыскать корабль.

— Надеюсь ему не причинили вреда, — вздохнул Коунс вытирая со лба пот.

— Нападение произошло внезапно, — сказал доктор Ву. — У нас восемнадцать убитых и несколько тяжело раненых. Их сейчас осматривают врачи, они должны решить, кого еще стоит штопать, а кому лучше позволить умереть, чтобы он мог начать сначала. Положение пока весьма неопределенно. Я так и не знаю точно, что же все-таки произошло.

— Я все видел, — сказал Коунс. — Они открыли шлюзовой отсек и сейчас же напали. Пока один стрелял, другие выпрыгивали из корабля. По-видимому, они считали, что все потеряно, и решили продать свои жизни как можно дороже.

— Если бы знать, почему они приняли нас за врагов, — задумчиво протянул Ву, — ведь они, кажется, ни на мгновение не усомнились в этом.

Посланная на корабль группа вышла наружу, осторожно опустив на землю тело Анти. Два человека тащили какой-то непонятный предмет. Они захватили также несколько приборов и кое-что из припасов и все это сложили рядом с кораблем.

— Бедный парень! — вздохнул Ву. — Как бы я хотел избежать бы этого, но, увы, мы должны были защищаться.

— Нельзя упрекать себя, Ву, — голос Коунса был тверд. — Мы же не могли позволить захватить себя, а нападающие были весьма агрессивны. Сколько их уцелело?

— Один-единственный. Молодой. Он внизу, в палатке, им занимаются врачи, но до сих пор с ним не удалось установить никакого контакта, хотя специалисты-электронщики даже приспособили для этой цели компьютер. Взаимопонимание возможно только в случае, если чужак не будет так упрям.

— А что мы сделаем с кораблем?

— При нынешних обстоятельствах ничего не сделать, просто ничего. Решено, что мы неузнаваемо обезобразим трупы болезнью и выведем корабль на старый курс. Кроме того, в машинное отделение поместим огромный камень. При помощи трансфэкса сделать это не составит никакого труда. Я думаю, это заставит чужаков воздержаться от посылки еще одной экспедиции и дальнейших боевых действий.

Из динамика донесся голос вызывающий доктора Ву, которому приходилось беспокоиться обо всем.

Коунс, оставшись один, угрюмо смотрел на залитое призрачным светом прожекторов поле боя. Встреча с чужой цивилизацией не особенно обнадеживала. Коунс, как и остальные люди, твердо рассчитывал, что им удастся установить мирные отношения, поэтому разочарование и было таким горьким. Столкновение недвусмысленно показало, что чужаки агрессивны по своей природе.

Коунс вздохнул. Теперь, несомненно, следует использовать все средства защиты. Большой трансфэкс постоянно должен поддерживаться в состоянии готовности, чтобы в любой момент поймать корабль чужаков в случае вторжения.

Пока Коунс обдумывал ситуацию, его товарищи занимались своей работой. Огромная каменная глыба, впечатанная в металл антигравитационного двигателя, вызвала ужасный взрыв, во время которого помещенные в корабль трупы были изувечены еще больше. При таких обстоятельствах можно было вообще отказаться от заражения бактериями. Никто не смог бы обнаружить, что экипаж уничтожен струей огня, все подумали бы, что он погиб при взрыве двигателей. Кроме того, часть внешней обшивки корабля была сорвана. Эта огромная дыра могла объяснить отсутствие одного из членов экипажа.

Ракеты снова проложили кабель, снова вспыхнула маленькая звезда. Тщательная проверка показала, что большой трансфэкс, сломавшийся при посадке космического корабля, сможет еще раз выполнить свое предназначение.

Прошло немного времени — и все было кончено: корабль снова оказался на своем старом курсе. Чужакам придется поломать голову над состоянием корабля и таинственной гибелью его экипажа.

Коунс пошатнулся. Он устал и чувствовал себя разбитым, но предстояло сделать еще многое, чего нельзя было поручить другим. Там, в палатке, находился один-единственный оставшийся в живых член экипажа, от которого, возможно, зависело, удастся ли когда-нибудь наладить сотрудничество с другой цивилизацией.

В красноватом свете, привычном для глаз чужаков, на носилках лежал единственный уцелевший в битве пленник. Коунс внимательно рассмотрел его фигуру и не нашел ее ни отвратительной, ни прекрасной. Перед ним лежало приземистое плотное тело с толстыми руками и ногами. Во всяком случае, ничего отталкивающего в нем не было.

— Кто его связал? — рявкнул Коунс, указывая на крепкие ремни, стягивающие раненого.

— Нам ничего не оставалось, — стал защищаться биолог, — мы должны были обработать его раны.

— Все равно так нельзя! — возмутился Коунс. — Или вы совсем потеряли разум? — он нагнулся над носилками и развязал ремни. — Теперь можете работать дальше.

Биолог неохотно повиновался и испуганно отскочил назад, когда пленник зашевелился.

— Работайте! — приказал Коунс. — Он должен понять, что мы хотим ему помочь.

Глядя на плоское лицо чужака, который устремил на него взгляд, Коунс спросил себя: «А что бы я подумал?». Но сравнение было неудачным, ведь молодой человек на носилках, возможно, был натравлен на землян и никому не доверял. Коунс видел цветные символы на коже пленников. Что это были за символы? Какое они имели значение? Но пока эти вопросы надо отложить, потому что сначала предстояло решить более насущные проблемы.

Освобождение от пут сотворило чудо. Пленник немного сместился, но только для того, чтобы облегчить работу врача. Коунс, довольный этим маленьким успехом, повернулся к лингвисту, который все еще работал с компьютером.

— Как там у вас?

Техником оказалась молодая женщина, с Земли. Она обернулась и покачала головой.

— Никак, — в голосе ее слышалось отчаяние. — Мы знаем, что они пользуются речью, они разговаривали во время боя, но пленник не издал ни одного звука, так что нам не за что зацепиться.

— И все же попытайтесь еще, — устало сказал Коунс.

Он еще раз взглянул на пленника и вышел, чувствуя себя слабым и утомленным. В таком состоянии можно только наделать уйму ошибок. Жаль, что он накричал на биолога. Конечно, тот допустил безобразную ошибку, но ни в коем случае нельзя было разговаривать с ним так грубо. Коунс решил сначала отдохнуть и собраться с силами.

Под защитой нескольких ящиков он соорудил из одолженной ему одежды нечто вроде ложа, опустился на него и мгновенно заснул.

Когда Коунс проснулся, было еще темно, над головой мерцали звезды. Значит, сейчас примерно середина ночи. Короткий, но глубокий сон освежил его. Он поднялся и осмотрелся.

Все вокруг совершенно изменилось, временные домики исчезли. По-видимому, люди вернулись в главный лагерь, чтобы отдохнуть, оставив на всякий случай маленький аварийный трансфэкс.

Коунс направился к аппарату, но вдруг остановился, ослепленный, заслонив ладонью глаза, чтобы понять, кто это выходит из силового поля, услышав знакомый голос:

— У тебя все в порядке, Сайд?

— Конечно, Фальконетта. Я отдыхал. Что в главном лагере?

— Мы здесь для того, чтобы возместить убытки. Рам Сингх должен вернуться на Землю, и мне бы тоже надо с ним, но я лучше останусь здесь, чтобы позаботиться о нашем пленнике.

— Ладно. Ну, теперь я полностью проснулся. Идем же туда!

Пленник все еще тихо лежал на носилках, широко открытыми глазами следя за окружающими. Врачи ушли, оставив его на попечение одной из молодых девушек. Лингвист и один из механиков все еще работали с компьютером. Три молодых человека принесли в палатку припасы, найденные на чужом корабле, а также миску с растаявшим льдом. На все вопросы они только качали головами.

— Он не реагирует ни на что, — объяснил один их трех. — Ничего не ест, не пьет, не издает ни звука.

— А как с компьютером?

— Специалисты сделали все возможное, но им нужен ключ, парень же не произнес ни слова.

Фальконетта внезапно хлопнула себя по лбу.

— Идиоты! — воскликнула она. — Может быть, бедный парень думает, что все эти люди стерегут его. Все должны выйти отсюда!

— Мы не можем оставить тебя здесь одну, — испуганно сказал молодой человек. — Кто знает, что в состоянии сделать чужак?

— Какой вред он может причинить мне? В худшем случае — убить меня, возразила Фальконетта. — Теперь уходите, а мы с ним попытаемся продвинуться вперед!

Все глаза обратились к Коунсу, и тот, не долго думая, кивнул в знак согласия. Лингвист и техник были откровенно рады получить передышку и с готовностью покинули помещение.

Освеженные ночной прохладой, они скоро окончательно пришли в себя и стали задавать Коунсу вопросы.

— Правильно ли она поступает, хорошо ли все обдумала? — озабоченно спросил техник.

— Конечно, хорошо, — ответил Коунс. — На Фальконетту можно полностью положиться.

Однако, несмотря на свою уверенность, ему и самому казалось, что Фальконетта слишком уж долго задерживается с пленником.

Наконец, после длительного ожидания, показавшегося всем бесконечным, дверь открылась, и пленник с трудом, хромая, вышел наружу. Его массивная рука опиралась на плечо Фальконетты.

Девушка отклонила всякую помощь, потому что ее подзащитный ни в коем случае не должен был больше пугаться. Она осторожно усадила его на ящик, и он не высказал никакого сопротивления. Осмотревшись и обнаружив, что корабль исчез, а он остался один в окружении представителей чужой расы, пленник не смог скрыть отчаяния.

Однако Коунс был счастлив. Чужак принял помощь Фальконетты. Это была победа. Коунс бросил на Фальконетту взгляд, который выразил больше, чем тысяча сказанных слов.

Все еще молчали, когда силовое поле трансфэкса вдруг засветилось. Пленник удивленно отступил.

С платформы спустился незнакомый человек и медленно побежал к ним. Движения его были неуверенны, словно он только что научился держаться на ногах. Через несколько шагов незнакомец остановился и уставился на собравшихся. Его беспокойство медленно сменилось неприкрытым удивлением.

Фальконетта подошла к нему и поздоровалась.

— Хэлло, Анти, — сказала она. — Смерть, конечно, была для тебя сильнейшим шоком.

Глава 15

После пребывания на полюсе главный лагерь показался Коунсу почти невыносимым пеклом.

— Собственно, мы должны быть довольны, ведь некоторый успех достигнут: пленник больше не замыкается в себе. Конечно, его имя выговорить невозможно, и пришлось дать ему новое, а поскольку он легко выговаривает слово «друг», мы решили так его и называть. Впрочем, это может иметь благоприятные последствия, если ему когда-нибудь удастся научиться понимать нашу речь.

Он взял еще один сандвич с тарелки, стоящей на письменном столе Ву, и жадно проглотил его.

— Все это замечательно. Но когда же мы начнем заниматься с ним? спросила Катя. — Нельзя же держать его здесь, на Регисе, в изоляции, но нельзя и отправить его на Землю, — она откинулась назад, положив ногу на ногу, и вопросительно взглянула на присутствующих.

— Можно сделать из него своего рода посла, — предложил Ву. — Но прежде всего надо удержать его здесь. Позже, когда наступит подходящее время, мы отправим его домой, чтобы он мог рассказать своим о наших дружеских намерениях.

— Это все дела будущего, — вмешался Коунс. — К сожалению, в настоящее время перед нами стоят очень серьезные проблемы. Чужие, конечно, не останутся равнодушными, обнаружив, что один из их кораблей вернулся с мертвым экипажем и полностью разрушенным машинным отделением. Они отправят новую экспедицию, чтобы выяснить причины несчастья, и, конечно, снова полетят прямо на Имир. Им нужна эта планета, потому что она предоставляет идеальные условия для жизни.

— Но в следующий раз мы уже будем подготовлены, и нам не придется импровизировать. Наученные горьким опытом, мы не должны идти ни на какой риск, если не хотим загубить все дело. На этот раз все обошлось еще более или менее ничего, но в следующий…

— Анти Дриан, по-видимому, придерживается на этот счет другого мнения, — перебила Катя. — На его взгляд, все предприятие было сплошной ошибкой. Если чужие сочли, что они вынуждены защищать себя, значит, мы допустили где-то ошибку.

Коунс проглотил последний сандвич. Теперь он был сыт, а потому в хорошем настроении.

— Анти, конечно, представляет для нас проблему, но есть вещи и похуже.

Ву серьезно кивнул.

— Его теперешняя депрессия снова привела в шоку. Я, похоже, ошибся в предположениях, поскольку ожидал совсем другой реакции. Пройдет много времени, прежде чем он снова обретет прежнее самообладание. А жаль. У него светлая голова, и он мог бы быть полезен.

— Состояние Анти меня больше не беспокоит, — самоуверенно заявил Коунс. — Я уже знаю, как привести его в чувство: едва он начнет привыкать к своему новому телу, мы поручим ему важное задание. Только так он обретет уверенность в себе.

Никто и представить себе не мог, что на уме у Коунса уже есть определенное задание для юноши. Даже Ву не стал больше говорить об этом и сменил тему.

— Нельзя же вечно уводить чужаков от Имира, — заметил он задумчиво, хотя пока, конечно, мы вынуждены будем предотвращать каждую их попытку высадится и, если потребуется, даже с применением силы. Но следует как можно быстрее привести в исполнение наши планы. Мы должны переселить оттуда все население планеты.

Коунс, соглашаясь, кивнул.

— Мне бы хотелось еще раз в общих чертах обрисовать нашу задачу. Наибольшая сложность заключается в том, что планета Имир заселена людьми, которые не имеют ни малейшей склонности встречаться с представителями чужой расы, не говоря уж о том, чтобы принимать их у себя. С другой стороны, для чужаков Имир — это идеальные условия жизни, потому они и сконцентрировали на нем все свое внимание. Решение проблемы надо искать в том, что, хотя планета Имир и заселена, условия жизни на ней весьма неблагоприятны и она не годится для проживания людей.

Окинув присутствующих внимательным взглядом, Коунс продолжал:

— Что же теперь является нашей целью? Мы хотим сплотить всех людей в единое общество и преодолеть возникшую в последние столетия разобщенность. Это трудная задача, потому что разные планеты заселены разными человеческими обществами, которые в результате длительной изоляции выработали весьма своеобразные воззрения. Мы должны воспитывать в людях известную терпимость, чтобы подготовить их, рано или поздно, к неизбежной встрече с другими разумными существами. Чем лучше будут подготовлены люди, тем легче им будет жить в новых условиях. Этой цели можно достигнуть сравнительно просто. Мы отдадим чужакам Имир, доказав тем самым наши добрые намерения. На самом деле это не такая уж крупная жертва, потому что Имир для людей, несомненно, слишком холодная планета. Расселение же десяти миллионов имирцев по другим населенным планетам окажет благоприятное воздействие на всех.

Коунс заметил скучающие взгляды слушателей, но твердо продолжал гнуть свое:

— Мы мощная организация, и в нашем распоряжении есть особые технические средства, но наших сил все-таки недостаточно, чтобы в одиночку решить эту грандиозную задачу. К счастью, Бассет располагает невероятными возможностями, вспомогательной техникой и достаточным количеством людей. Кроме того, он преследует ту же цель, хотя и по другим причинам. Итак, мы должны заставить его включить нас в свои планы. Но он согласится лишь в том случае, если почувствует наше духовное превосходство, а в сложившейся ситуации едва ли можно в этом усомниться.

— Мы все это отлично знаем, — недовольно вставил Ву.

Однако Коунс не замолчал.

— В течение ближайших месяцев предстоит решить одну дополнительную проблему: убедить правительства населенных планет в том, что им необходимо принять примерно по триста тысяч имирцев. Если заполучить на нашу сторону Бассета, с Землей у нас трудностей почти не будет. Другие же планеты пока под вопросом. Как, например, отреагирует правительство вашей родной планеты? — Коунс повернул лицо к Ву.

— Боюсь, что не могу отвечать за правительство Кунг-фу-дзе. У нас есть определенные традиции… у нас репутация особенно старательного народа, и мы не бессердечные люди. Если предложить правительству принять триста тысяч прилежных и трудолюбивых людей, оно, конечно, не будет колебаться слишком долго, потому что планета получит определенную выгоду. А Бассет не может гарантировать это в отношении Земли. Земляне избалованы, тогда как имирцы более чем скромны.

— Верно. Речь идет о том, чтобы определенную группу людей доставить на определенную планету, причем группы не должны сильно отличаться друг от друга, иначе может возникнуть напряженная обстановка. Скорее всего, Бассет не обратит внимания на этот важнейший пункт.

— Мне кажется, я вижу небольшой проблеск, — Катя с облегчением вздохнула. — Впервые с момента начала нашей работы, я поверила в возможность успеха. Наши планы настолько разумны, что просто не могут вызвать отказа.

Ву не был так оптимистичен.

— Дело постепенно приобретает прочную основу, — сказал он. Вероятность успеха, конечно велика, но впереди еще масса препятствий. Нельзя забывать, что большинство людей не разделяют наших взглядов и целиком погружены в мир собственных узких интересов.

Выполнив задачу, члены организации покидали Регис, отправляясь на свои родные планеты. Большой трансфэкс работал беспрерывно. Люди, рискуя жизнью, откликнулись на зов, а теперь возвращались назад, к обычному образу жизни, к привычному одиночеству, потому что они были посвящены в тайну, которой не могли поделиться ни с одним человеком.

Некоторые были молодыми, другие, например Рам Сингх и Верити, пожилыми, убеленными сединами людьми, но всех их роднила вера в общие идеалы. Дома их ждала обычная работа — ученых, врачей, техников и администраторов, но они не имели права ничего рассказывать ни друзьям, ни родственникам о своем кратковременном путешествии на Регис.

Коунс терпеливо ждал своей очереди отправиться в путь. Иногда с ним здоровались, но он ограничивался только молчаливым жестом, погруженный в свои мысли. Многое приходило ему в голову: события, которые произошли давным-давно, задания, которые предстояло выполнить в будущем… Триста лет — огромный промежуток времени, думал он. Триста лет нужно было ждать результатов, а это действовало на нервы, к тому же поведение чужаков спутало все планы. Они дрались ожесточенно и даже не сделали попытки вступить в контакт. Едва ли можно было сомневаться, что те, которые прибудут вслед за ними, будут поступать иначе. Надежда на быстрое и дружеское взаимопонимание исчезла окончательно. Коунс сознавал опасность, грозящую человечеству, и надеялся, что несчастье еще можно предотвратить. Но так же легко могла вспыхнуть большая кровопролитная война. А пока конфликт только случайно ограничился всего лишь одним боевым действием.

Сначала нужно завоевать доверие. А люди до сих пор все еще не научились переносить даже друг друга, так разве можно ожидать, что они станут доверять чуждой им форме разумной жизни! Чужаки тоже не доверились людям, предпочитая пожертвовать собой. Вероятно, у них вызвал шок способ посадки корабля. Коунс задумался о своем собственном прошлом. Сначала он не доверял ни одному человеку, но, скоро понял, что доверие совершенно необходимо, потому что без него невозможна никакая успешная совместная работа.

Когда Коунс поднялся на платформу трансфэкса и ступил в приемник, мысли его все витали в прошлом. Он вспомнил, как случайно сделал открытие, которое разрушило все преграды, связанные с огромными расстояниями, и даже обещало вечную жизнь. Перед его мысленным взором возник стол, а на нем исписанные математическими формулами листы бумаги.

К тому времени, когда он открыл закон гиперфотонной энергии, движение за переселение на другие планеты достигло на Земле кульминации. Все недовольные искали свободные миры и, объединяясь в группы, начинали создавать новые формы человеческих обществ.

Открытие потрясло Коунса, когда он постепенно осознал его невероятное значение и фантастические возможности. Но пока все оставалось на стадии идей. Технические трудности реализации были огромны, хотя и преодолимы. Открытие широко распахивало двери миров, давая возможность свободно переноситься куда угодно. Построив достаточно достаточно большие передатчик и приемник и обладая нужным количеством энергии, можно было передать любую материю в любую точку Вселенной, да и вся Вселенная сильно уменьшилась, так как расстояния теперь потеряли смысл.

Но открытие приносило и еще одно, гораздо более важное знание: все передаваемые предметы раскладываются на ряды электрических импульсов, а потом, по желанию, материализуются снова, а это уже не что иное как бессмертие!

В одну-единственную ночь Коунс осознал все невероятные возможности, а также все опасности своего открытия. Он давно был убежден, что во Вселенной существуют и другие разумные существа, и теперь можно было с ними реально встретиться. Но встреча с чужим разумом неизбежно вела к непоправимой катастрофе: как могли люди, которые не доверяли даже самим себе, доверять другой форме жизни? Они испугаются и будут искать защиту против воображаемой опасности.

Выводы подействовали на Коунса крайне угнетающе. Но он не был убежден, что открытие неповторимо и его удастся вечно хранить в тайне. Кто-нибудь другой, так же как и Коунс, случайно откроет этот закон, не испытывая угрызений совести или просто не поняв его последствий.

В решающую ночь своей жизни Коунс дал себе клятву и с тех пор неукоснительно соблюдал ее: он хотел улучшить человечество и сделать счастливым его будущее.

С самого начала он принял за правило поступать со всеми остальными так же, как он сам поступил бы с собой. К примеру, ни один убитый член его организации не имел права снова получить свое прежнее тело. Только благодаря этому стало возможным обезопасить организацию от случайного раскрытия тайны. Никто не должен был сам искать себе новое тело, этим занимались другие, специально предназначенные люди.

Искра была зажжена. Коунс не удивился, обнаружив, что может доверять другим людям — людям, которые, как он знал, испытывают необходимость во многом, полны недостатков и нуждаются в помощи.

Тем временем вокруг него собрались тысячи его товарищей по устремлениям, и Коунс с возрастающей тщательностью подбирал новых членов в организацию, сознавая свою ответственность. Он знал тайну, которая могла подарить людям вечную жизнь, но поделился тайной только с немногими, особенно близкими ему людьми, целиком разделяющими его идеи. Он как бы присвоил себе функции бога, но сделал это единственно потому, что человечество просто еще не созрело для решения таких вопросов. Только лучшие люди должны получить вечную жизнь, чтобы направить свои силы на воплощение идеи всеобщего братства.

Коунс думал о Ву, Кате, Раме, Фальконетте, Верити и Ярославе, но особенно об Анти Дриане, у которого обнаружились такие выдающиеся способности. Может быть, Анти — тот человек, который со временем переложит на себя всю ответственность, освободив его, Коунса. Он устал. Долгая жизнь имела свои теневые стороны, особенно если нести на себе бремя ответственности за человечество. Коунс тосковал по спокойствию, по Нирване…

Глава 16

Две недели спустя Энни Заток отказалась от всякого сопротивления. У нее больше не осталось собственных мыслей. Правда, в глазах еще светился намек на личность, но все в ней погасло, было вытравлено и вымыто. Она казалась роботом, реагирующим только на внешние раздражители.

Она пережила многое, чего так и не смогла понять. Ей не было причинено никакой боли, но стыд полной обнаженности души, насильственного выявления самых тайных мыслей был еще хуже.

Мучитель-психолог с равнодушной жестокостью вторгался в самые темные тайники ее подсознания, вытаскивая на поверхность каждый росток мысли, каждое когда-нибудь возникшее чувство. Они отняли у нее душу.

Помещение, в котором ей пришлось жить в течение нескольких недель, было не жилой комнатой, а лабораторией. Вдоль белых стен стояли компьютеры, электроэнцефалографы, множество других приборов, с помощью которых ее мучили день и ночь. Особый прибор испускал ритмично меняющиеся световые импульсы, доводившие ее почти до сумасшествия.

Энни сидела на своей постели и пустыми глазами смотрела на маленького человечка, которого называли Бассетом. Человечек приходил все чаще и становился все нетерпеливее. Энни, хотя и была полностью выжата, инстинктивно чувствовала, что за все происходящее с ней в ответе именно Бассет, поэтому в ее глазах внезапно вспыхнула ненависть — единственное чувство, на какое она еще оказалась способной.

— Больше из нее ничего не выжать, — сказал доктор Голд. — Мы знаем больше, чем она сама.

— Но этого мало, — буркнул Бассет.

— Во всяком случае, от нее мы больше ничего не добьемся, — настаивал Голд. — Вы сказали, что вам хотелось бы узнать, и я сконцентрировал на этом все усилия. Но против факта не попрешь: нельзя вытянуть из девушки больше, чем знает она.

Бассет, выругавшись, вскочил и заметался по комнате, временами бросая взгляд на Энни, которая в ответ только моргала.

— Но я должен знать! — в бешенстве повторял он.

Доктор Голд устало провел рукой по глазам.

— От девушки больше нечего узнавать. Нам уже известно все, что доступно среднему имирцу. И тут уж ничего не поделаешь при всем желании.

Бассет в ярости отвернулся.

— Существует еще один способ, — рявкнул он.

Он вернулся обратно в бюро и вызвал свою секретаршу. Бассет ненавидел сам себя: то, что его люди сделали с Энни, ни в коей мере не оставило его равнодушным.

— Вызовите рекламный отдел и узнайте, что в данный момент наиболее актуально. Потом свяжитесь с Видео Индии и закажите контракт на длинную передачу. И еще нам нужна пара минут в шоу Фальконетты.

Секретарша, достаточно долго служившая у Бассета и привыкшая к его желаниям, иногда довольно странным, не выказала никакого удивления, кивнула и вышла в приемную.

Полчаса спустя она уже стояла перед письменным столом Бассета и докладывала о выполнении задания, как вдруг по телекоммуникатору раздался возбужденный голос Голда:

— Энни исчезла! — сообщил он в полной прострации. — Она исчезла из запертой комнаты без окон! Не знаю, что и думать.

Бассет не ответил. Выключив связь, он уставился сквозь большое окно на крыши Рио, понимая что произошло: те, другие, оказались очень хитрыми. Бассет поневоле должен был согласиться, что попался на их трюк, но решил доказать этим другим, что кое-кто и похитрее…

В это утро Бассет очень рано приехал в свой огромный дом, воздвигнутый на самом дорогом участке земли в Рио. Когда слуги сообщили о прибытии посетителя, Бассет не удивился, узнав человека, который однажды поразил его.

— Добрый вечер, — сказал Коунс, улыбаясь. — Не хотите ли присесть?

Бассет остался стоять, рассматривая посетителя.

— Вы чувствуете себя на высоте, не так ли? — спросил он сердито. — К сожалению, мне приходится признать ваши способности. Я действительно клюнул на приманку.

Коунс дал своему собеседнику время подумать и, усмехнувшись, сказал:

— Хорошо, что вы все это понимаете, Бассет. Но не будем терять времени и, вместо того чтобы говорить о прошлом, обратимся к будущему.

Бассет, с трудом сохраняя самообладание, опустился в кресло и не особенно дружелюбно уставился на своего гостя.

— Ладно, — кивнул он. — Вы утверждаете, что решение нашей проблемы нужно искать на Имире. Так вот: или вы меня обманываете, или мои люди не способны ни на что. Что, по-вашему, правильно?

— Ни то, ни другое, — спокойно ответил Коунс. — Прошу простить, что не посвящаю вас в детали и не объясняю, почему придаю такое значение нашей совместной работе, но хочу сказать следующее. Мы преследуем примерно одинаковые цели и поэтому должны работать вместе. Мы нуждаемся в вашей помощи и поэтому указываем, что вы действуете неправильно. Вы предполагаете, что, неизвестно почему, ваши планы трудно осуществить, но не догадываетесь, что они просто ошибочны. Один из ответов я могу дать вам прямо сейчас. По сравнению с жителями колоний земляне прямо-таки ленивы. Кроме того, они думают непосредственно о целях, к которым стремятся, забывая о том, какую решающую роль играет прошлое.

Коунс, прищурившись, наблюдал за реакцией Бассета.

— Вы были на Бореасе и, согласен, достигли там частичного успеха, но настоящего перелома вам до сих пор добиться не удалось. Могу объяснить почему. Людям на Бореасе нужна помощь. Но вы хотите оказать ее только в том случае, если они примут переселенцев с Земли. Ну, а земляне избалованы, и у них огромные запросы. Кроме того, они не очень-то хотят работать ради обеспечения своего благосостояния. Здесь, на Земле, они пользуются плодами трудов своих предков, в их распоряжении веками создававшаяся техника. Вне Земли все обстоит совершенно иначе, и не приходится надеяться, что колонисты встретят каждого землянина с распростертыми объятиями.

— А как насчет решения этой проблемы? — осведомился Бассет.

— Об этом я и хочу сказать. Если бы вы предложили свои услуги переселенцам с Имира, дело приняло бы совсем другой оборот. Эти люди, хотя и малокультурны, трудолюбивы и без особых запросов.

Бассет, достаточно умный, чтобы тотчас же ухватить суть этого предложения, невольно улыбнулся.

— Вы правы. Никому в голову не придет рассматривать имирцев как угрозу устоявшемуся порядку вещей. Такое переселение, хотя и вызовет множество изменений, только расширит духовный кругозор колонистов.

— Не питайте иллюзий, Бассет! — предупреждающе воскликнул Коунс. Теперь вам известно, где зарыта собака, но один вы ничего не сможете сделать. Подумайте: разве можно принудить имирцев покинуть их планету? Одна только эта проблема доставит вам больше хлопот, чем любая другая до сих пор, а она всего лишь второстепенная.

Бассет испытующе взглянул на Коунса.

— Я постепенно привыкаю принимать ваши слова за чистую монету, медленно сказал он. — Как вы себе представляете это дело?

— У нас на Имире есть агенты, которые проводят там наш план, — с готовностью ответил Коунс. — К сожалению, нам нужны вспомогательные средства, которые в изобилии есть у вас. Впоследствии, когда наши интересы перестанут совпадать, вам представится шанс перехитрить нас, но в настоящий момент совместная работа в наших общих интересах.

— И как вы представляете себе нашу совместную работу?

— Подробности мы с вами обсудим позже, но гарантирую, что требования не будут чрезмерными и вы сможете завершить свой собственный проект. Нам нужны деньги, техническая помощь, людии, прежде всего, ваше влияние.

Отговорки Бассета были ему хорошо известны, но он считал, что тот должен согласиться на предложение, если не хочет потерпеть неудачу.

И Коунс победил.

Послав с помощью трансфэкса несколько сообщений, Коунс решил сам отправиться на Регис, потому что одновременно собирался заняться и другими делами. Но прежде всего он связался с Фальконеттой.

— Как у вас дела? — участливо спросил он. Ему не надо было объяснять, что он имеет в виду.

— Все еще очень плохо, — напрямик ответила Фальконетта. — Девушка представляет из себя практически пустую оболочку.

— Рам уже позаботился о ней?

— Нет. Он сейчас на спутнике связи, проверяет полученную от Бассета программу. Бассет может выкинуть какой-нибудь трюк, хотя хорошо знает, что мы не пользуемся никаким гипнотическим воздействием. Все задумано так чисто, что даже сам Рам испытывает затруднения, подгоняя его программу под наш план.

— В этом Бассет, пожалуй, не виноват. Все разработки принадлежат его специалистам.

— Он поддался? — спросила Фальконетта.

— Конечно. Теперь мне надо обсудить с Ву следующий шаг. Но прежде хочу тебя кое о чем попросить. Надеюсь, ты найдешь немного времени. Дело в следующем…

Новости распространяются очень быстро. Каждый, услышав об успехе, оставлял свою работу, чтобы выразить благодарность Коунсу. Все знали, чего стоило склонить Бассета на свою сторону.

Коунс ждал выражения признательности от вполне определенного лица, но не дождался.

— А где Анти? — спросил он через некоторое время и удивился внезапно наступившей тишине.

— Все прошло не так гладко, — нарушила Катя мучительное молчание. Его здесь больше нет. Когда я видела его в последний раз, он сидел на скамейке, глядя в пустыню.

— Он снова на полюсе и любуется ледяными глыбами, — несколько цинично добавил Альтус.

— Пожалуйста, извините меня! — воскликнул Коунс и устремился к трансфэксу, чтобы отправиться на полюс Региса.

Как и говорил Альтус, Анти сидел, устремив взгляд в бесконечную ледяную пустыню, едва ли что-нибудь видя. Пока Коунс наблюдал за ним, Анти вскочил и забегал взад-вперед по краю ямы, из которой так недавно были извлечены свидетельства пребывания здесь чужаков, временами спотыкаясь о колья и смерзшиеся комья земли вокруг ямы. По-видимому, он привык к своему новому телу, потому что его движения были совершенно естественны, однако душевная перестройка ему не давалась. Факт смерти и возрождения в новом теле так подействовал на него, что он все еще не мог преодолеть шока. Вся его фигура выражала глубокую подавленность.

Коунсу тяжело было видеть своего друга в новом теле, несмотря на то что он много раз наблюдал подобные изменения. В случае с Анти изменения были минимальными и полностью его удовлетворяли, и все равно трудно привыкать к человеку заново, хотя дух, душу, изменить было нельзя. Люди сами должны были освоиться с новой ситуацией, и в большинстве случаев это происходило в короткие сроки.

— Анти! — тихо позвал Коунс.

Молодой человек продолжал бегать взад-вперед, ни одним движением не показав, что услышал оклик.

Коунс, пристроившись к Анти, побежал рядом с ним.

— Анти, у меня есть для тебя задание. Очень важное задание!

Но Анти, казалось, ничего не слышал. Его симпатичное лицо потемнело и несколько заострилось, густой черный вихор, вырвавшись из-под капюшона, придавал ему мрачное выражение.

— Найди себе кого-нибудь другого. Я больше ни на что не способен.

— Это старая песня, Анти! Сколько раз тебе повторять, что ты не несешь никакой ответственности за действия других! Ты не должен вечно упрекать себя, забывая о настоящем и будущем! Идем со мной, Анти. Тебя ждет важное задание, которое никому больше не по силам.

Анти остановился и удивленно взглянул на Коунса. Казалось, он пробудился от долгого сна и, плохо еще соображая, слабо кивнул.

Когда они, сойдя с платформы трансфэкса, очутились в ярком свете солнца экваториальной зоны Региса, их ждала большая группа людей, среди которых находилась молодая голубоглазая девушка. Она стояла немного в стороне и казалась безучастной.

— Это Энни Заток, — мягко представил ее Коунс, обращаясь к Анти. — Ты знаешь, кто она и что с ней сделали? В настоящее время она совсем подавлена и едва реагирует на происходящее. Прежде чем попасть в лапы Бассета, она была единственной имиркой, которую Ярослав смог рекомендовать для нашей работы. Тебе поручается ответственнейшее задание: ты должен вырвать Энни из состояния безучастности и сделать ее полноценным членом нашего общества. Не говори, что отказываешься! Ты единственный можешь сделать это, и ты это сделаешь!

Анти сбросил толстую защитную одежду и, не произнеся ни слова, направился к Энни. Энни, испуганно взглянув на него, робко отступила назад.

Анти остановился и заглянул девушке в глаза. Спустя, казалось, бесконечно долгое время на его губах заиграла улыбка, а потом произошло чудо: Энни тоже сделала свой первый шаг из тумана безучастности, потому что ответила на улыбку.

Коунс, напряженно наблюдавший за ними, облегченно вздохнул…

Глава 17

— Понадобится около четырех месяцев, чтобы посетить все планеты, на которые мы собираемся отправить имирцев, — сказал Коунс после небольшого раздумья.

Бассет цинично усмехнулся. Он привык видеть в Коунсе потенциального противника, который только на короткое время по собственным мотивам связался с ним.

— С вашим трансфэксом это время сильно сократится.

Коунс весело улыбнулся и покачал головой.

— Прибор не стоит использовать так часто, — солгал он. — Кроме того, не сомневаюсь, вы ведь направите своих техников и инженеров, чтобы выведать тайну нашего открытия. У вас есть двигатель Мечникова, поэтому ваш личный корабль достаточно быстр.

Слава Бассета распространилась далеко, поэтому не удивительно, что Лама с Кунг-фу-дзе принял его очень уважительно и чествовал как верховного правителя.

— Имирцы, кажется, очень трудолюбивы и у них почти нет запросов, сказал Лама, — что, вероятно, связано с неблагоприятными условиями.

Лама дал Бассету аудиенцию под открытым небом. Оба они сидели в великолепном саду в тени вывезенного с Земли Священного дерева. Двое слуг стояли возле них с пальмовыми опахалами.

— Но говорят также, что эти люди очень нетерпимы, — продолжал Лама, и я опасаюсь, что они ассимилируются.

Но Бассет, продувной дипломат, ответил на опасения Ламы каскадом таких заманчивых предложений, что сам удивился, когда в заключение беседы Лама воспылал бескорыстным желанием помочь своим ближним.

Президенту правительства Бореаса, которому и раньше приходилось вести подобные переговоры, были известны хитроумные методы Бассета, но он, хотя и был гораздо осторожнее Ламы с Кунг-Фу-дзе, тоже пообещал благосклонно обдумать предложение. Бассет хорошо понимал, что его партнер скоро уступит, потому что люди на Бореасе не могли существовать без посторонней помощи. Места было достаточно. Кроме того, триста тысяч переселенцев не представляли из себя никакой опасности.

На Цеусе Бассету пришлось иметь дело с диктатором.

— Почему имирцы должны покинуть свою планету? — откровенно спросил диктатор. — Только, пожалуйста, не говорите мне, что люди пресытились жизнью среди айсбергов и снежных полей, где они жили как факиры! Триста тысяч — это очень много. Я хочу, чтобы политические условия на подвластной мне территории оставались стабильными, а кто знает, что за идеи принесут с собой эти люди? И трудно поверить, что имирцы вдруг стали такими разумными.

— Это результат долгого развития, — глубокомысленно заявил Бассет.

— Прекрасно. Но вы-то почему беспокоитесь? Что обещали вам за содействие?

Бассет мысленно усмехнулся.

— Если триста тысяч человек внезапно обнаруживают, что отказ от всего — не единственный идеал, они начинают испытывать непреодолимую тягу к удобствам жизни и наслаждениям. А вы можете благосклонно предоставить эти вещи в их распоряжение. Пошлина и другие доходы, поступающие в вашу казну, будут довольно высоки.

Диктатор кивнул. Этот язык был ему понятен. Он достал ручку и подписал приготовленный Бассетом договор.

Так было и везде. Спустя четыре месяца были заключены договоры о приеме почти всех имирцев. Оставалось распределить примерно полмиллиона человек.

— Может быть, Земля примет оставшихся людей? — спросил Коунс.

— Я уже позаботился об этом, — хмыкнул Бассет. — Дело прошло на редкость успешно. Знают ли имирцы о выпавшем на их долю счастье?

Коунс, усмехнувшись, взглянул на Бассета.

— Нет, еще не знают. Но всегда найдется некоторое количество людей, которые с удовольствием переселятся на более удобную планету.

Во время следующей посадки «Амстердама» на Имир Ярослава на планете не оказалось. Капитан Левенгук немедленно отправился в Совет Старейшин и потребовал объяснить его загадочное исчезновение.

— Никто не знает, где он, — пожимали плечами Старейшины, лихорадочно пытаясь найти какую-нибудь убедительную причину.

Левенгук презрительно смерил взглядом этих людей, что не составило труда, потому что все они были значительно ниже его ростом.

— Ну что ж, — заключи он. — Я вас предупреждал. Мы совершаем здесь посадку только из милосердия. Вы знали, что отношения будут разорваны, если с нашим агентом что-нибудь случится. Он был для вас соринкой в глазу. При моем последнем посещении вы хотели осудить его из-за какой-то молодой девушки, и, полагаю, так и сделали. Для прожженных лжецов и пройдох такой поступок в порядке вещей.

Имирцы отчаянно переглядывались. В грузовом трюме корабля находились вещи, совершенно для них необходимые, без которых они не могли собрать свой скудный урожай. Они протестовали, умоляли, убивались, снова и снова клялись в своей невиновности.

Все было напрасно. Левенгук покинул планету, не разгрузив корабль, в расчете на другие, более благоприятные рынки сбыта, в заключение поклявшись никогда более не возвращаться сюда.

Испуганные и потрясенные, имирцы принялись за поиски Ярослава Дубина, разыскивая ненавистного им человека со всей тщательностью, как иголку в стоге сена. Но, самое удивительное, они и в самом деле не знали, где тот находится. Они перевернули город с ног на голову и перерыли роскошный дом Ярослава от подвала до крыши, надеясь, по крайней мере, найти труп, чтобы доказать свою непричастность к его исчезновению.

Но Ярослава Дубина так и не нашли.

— Как сквозь землю провалился или спрятался где-то среди снега и льдов, — в отчаянии заключил один из группы поиска, даже не подозревая, как недалеко оказался от истины.

Ярослав покинул свой дом при помощи трансфэкса, забрав аппарат с собой. Когда имирцы обнаружили потайную комнату, она была пуста.

Капитан следующего корабля отреагировал так же, как Левенгук, и тоже поднял свой корабль с космодрома, пообещав никогда не возвращаться.

— Они не могут бросить нас на произвол судьбы, — говорили оптимисты.

Но капитаны кораблей именно так и поступали, и их ничто не могло переубедить. Спустя два месяца скудные припасы истощились, и на город обрушился голод.

Фанатики объясняли голод суровым наказанием за отклонения от заветов предков, но мало кто их поддерживал. Особенно восставали против них люди, постоянно слышавшие жалобы своих голодных детей.

В среде молодежи, раздраженной и недовольной, пророс зародыш, брошенный в их сердца Ярославом, и старики, ко всему прочему, получили еще и восстание. Их прежде послушные дети открыто заявляли, что симпатизируют идеям Ярослава и считают образ жизни своих родителей ненормальным, обвиняя старшее поколение ответственным за так внезапно постигшее их страшное бедствие.

С тех пор на космодроме Имира не совершил посадку ни один космический корабль. Имирцы поняли, что полностью отрезаны от внешнего мира. Они оказались совершенно беспомощны, поскольку у них не было ни кораблей, ни даже межзвездных средств связи. В их распоряжении был только свет. Но кто мог поймать посылаемый прожекторами сигнал бедствия, если ближний Космос был пуст?

Произошел коренной перелом. Даже Старейшины заявляли, что больше не придают никакого значения воздержанию и готовы были совершить грех: отдать вечное блаженство за миску супа.

Голод еще усилился и превратил людей в диких зверей. Те, которые оставили небольшой запас на черный день, были преданы, избиты и ограблены. Банды голодных бродили по улицам и грабили последние склады продовольствия. Полицейских избивали. Однажды утром на улице нашли даже обглоданное тельце.

— Имирцы больше никогда не смогут утверждать, что они лучше всех других людей, — с каменным лицом сказал Коунс Бассету. — Думаю, вот теперь-то, наконец, можно начать.

Бассет был согласен. Он и Коунс находились в одном из кораблей огромного флота, курсирующего вокруг Имира. Корабли принадлежали Бассету, и это послужило одним из оснований, почему Коунс был заинтересован в совместной работе с Бассетом, у которого хватало и кораблей, и денег, и обслуживающего персонала.

По приказу Бассета корабли, прошив верхние слои атмосферы, теперь стремительно приближались к предназначенным местам посадки. Полетом руководили лучшие пилоты, потому что космодром города Фестербург мог принять лишь немногие из кораблей, остальные же должны были искать подходящие места, а учитывая погоду и промороженность почвы Имира, сделать это было совсем не просто.

Погибающие от голода имирцы восприняли появление космических кораблей как чудо. Внутренне уже смирившись с неизбежным концом, они молча собрались вокруг приземлившихся кораблей.

Коунс был в числе тех, кто совершил посадку на космодроме Фестербурга, и теперь недоверчиво смотрел на толпу. Он ждал штурма кораблей, но имирцы тихо стояли на краю посадочного поля, все еще не в силах поверить, что к ним пришла помощь.

Коунс выбрался из корабля и подошел к Старейшинам, молча и смиренно стоявшим впереди толпы.

— Мы привезли вам продукты, — сказал он, используя мегафон, чтобы вся толпа слышала его слова. Слабое ликование быстро угасло.

— Этого, конечно, мало, но мы вернемся, несмотря на огромные трудности. Недостаточно просто накормить глупцов. Именно глупцов. Есть много планет с нормальными условиями жизни для людей, но ваши предки прокляли вас и обрекли на то, чтобы отклонять милосердие других. Неужели вы до сих пор не поняли, что ваша планета не пригодна для жизни людей?

Юноша лет восемнадцати, высунувшись из толпы, погрозил Старейшинам кулаком.

— Это правда! — крикнул он.

— Имирцы считали себя избранным народом, — Коунс обращал свои слова к Совету Старейшин, — но думаю, за последние месяцы все поняли, что вы всего лишь обыкновенные люди. Вы горды и фанатичны, но пустые желудки сильнее сумасшедших голов.

Никто не ответил, и Коунс продолжал:

— Мы готовы спасти вас. Все люди — братья и должны помогать друг другу. Среди людей не должно быть враждебности! И мы, не испугавшись никаких трудностей, пришли, чтобы доказать свои добрые намерения и обеспечить вам человеческое существование. У нас на борту двух-трехдневный запас продовольствия для вас, но мы можем предложить вам больше — новую родину. Другие планеты готовы принять вас! У вас есть выбор: или погибнуть от голода здесь, или начать новую жизнь в более подходящих условиях!

Коунс замолчал, выжидая реакции.

Пара фанатиков сочла за лучшее погибнуть от голода, о чем тут же и объявила, но большинство имирцев сочли это предложение вполне приемлемым. Чтобы ускорить принятие решения, экипажи кораблей быстро выгрузили продукты и распределили их среди голодающих. Фанатики, вопя и проклиная, пытались удержать голодных от соблазна, чтобы те не продавали свою душу за кусок хлеба, однако все было тщетно. Оказалось, что, несмотря на праведный образ жизни, многие из пожилых людей еще помнили древние ругательства и теперь обрушили их на фанатичные головы.

Вскоре начали поступать сообщения и с мест посадки других кораблей. Везде разыгрывались одинаковые сцены.

Бассет, не скрывая удивления, сказал Коунса:

— Ваши агенты действительно провели здесь великолепную подготовительную работу. Вот уж не думал, что имирцы будут реагировать таким образом.

— Это потому, что вы никогда по-настоящему не представляли себе здешних условий. Голод пробуждает определенные инстинкты, но вы не задумывались над этим, потому что на Земле пока нет голодающих.

Бассет молчал. Он думал о будущем, полный решимости привести в исполнение свои собственные планы, твердо решив присвоить себе славу человека, объединившего человечество. Однако он не подозревал, как далек от действительного положения вещей, потому что еще ничего не знал о существовании чужой разумной расы.

Глава 18

— Какая разница? — усмехнулся Лекок. — Что из того, что мне это неприятно? Факт есть факт: имирцы быстро и безболезненно были приняты другими. Они безропотно покорились судьбе и покорно позволили повести себя, как овец на закланье. И ведь, действительно, они от этого только выиграли.

— Все это так, но хотел бы я знать, куда исчез Коунс, — задумчиво протянул Бассет.

Был пасмурный день. Над Рио висели плотные дождевые облака, закрывающие солнце. И настроение Бассета было под стать погоде.

— Да, эти люди умеют выполнять обещания, все случилось именно так, как предсказывал Коунс. Имирцам долго еще придется ассимилироваться. Кое-где смеются над их своеобразными привычками. Привычки… но не в этом суть. Плотина действительно прорвана, Лекок. Если мы и дальше будем способствовать подобному развитию, мы скоро получим обратное движение. Длящаяся в течение столетий изоляция колоний начинает нарушаться.

Лекок тихо выругался.

— Не могу обнаружить ни малейших следов этого парня. Мы не спускали с него глаз во время операции, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения о его организации. Невероятно, но в один прекрасный момент он бесследно исчез. Человек, которого я посадил ему на хвост, вообще не смог ничего объяснить. Я, конечно, тут же уволил его, но сам почти убежден, что он ни в чем не виноват.

— Я же не упрекаю тебя, — остановил его Бассет. — Итак, ситуация складывается следующим образом. Мы не можем позволить себе терпеть такую сверхмощную тайную организацию. Кроме того, необходимо раздобыть тайну трансфэкса. Располагая ею, мы не позволим другим воспользоваться этим открытием.

— Не понимаю, чего хотят эти люди, — высказался Лекок. — У них есть все, о чем мы не могли и мечтать.

— Неужели нет никаких доказательств существования союзников этого парня? — задумчиво добавил Бассет.

Лекок раскрыл тетрадь с записями и, полистав, сообщил:

— Ярослав Дубин, несомненно, принадлежит к той же организации. Но он тоже исчез, никто не знает куда. Наши люди, конечно, держат глаза открытыми, но пока безрезультатно. Удалось только выяснить, что он исчез точно в нужное мгновение, и это настолько хорошо, что я не могу поверить в случайность. Ведь его исчезновение вызвало нужные последствия.

Бассет кивнул.

— Не забудь, существует возможность, что его просто похитили. Кто еще находится под вопросом?

— Несколько человек из управления Видео Индии, все без исключения участвуют в шоу Фальконетты. Временами они исчезают на какое-то время совершенно непонятным образом, а потом так же внезапно появляются. Фальконетта в том числе.

Бассет взглянул на него.

— Интересно! А что с техниками? Их человек отредактировал наше рекламное объявление так, что сделал его совершенно бесполезным.

— И среди них, конечно, тоже, — закивал Лекок. — Да и на других планетах есть люди, имеющие связь с этой группой. Они появились, когда прибыли имирцы, приняли участие в организации переселения, а потом, закончив свою работу, исчезли. Все они занимают ответственные посты, но ни один не проявил признаков заботы о дальнейшей судьбе переселенцев.

— Интересно, — повторил Бассет, задумчиво откинувшись на спинку кресла. — Постепенно все обретает четкие очертания. По-видимому, мы имеем дело с организованным уже давно и строго секретным тайным движением. Все люди тщательно подбираются, все они идеалисты. Не думаю, что удастся подкупить кого-нибудь из них. Исчезновение девушки дало нам кое-какие доказательства. Похоже, члены организации находятся под тщательным наблюдением, следовательно, никто не имеет никакой возможности предать всю группу.

Помолчав, Бассет решительно добавил:

— Мы должны узнать тайну трансфэкса! Без него нельзя было бы создать такую организацию. Эта штука имеет огромную ценность. Что говорят наши физики? Им все еще не удалось повторить изобретение? Ведь должны же существовать и другие гениальные головы.

Лекок пожал плечами.

— Физики застряли. Кроме того, у «наших друзей» есть возможность, отправившись в любое опасное место, вернуться назад целыми и невредимыми.

Бассет нехотя кивнул, соглашаясь.

— Но невозможно хранить тайну долго. Ведь когда-нибудь она вылезет наружу. При всем моем уважении у этим людям, они же просто обыкновенные люди. Впрочем, кто кроме нас знает о существовании этой группы?

— О ней не знает больше ни один человек. Все считают эвакуацию имирцев вашей идеей, а я всеми силами поддерживаю эту точку зрения. В конце концов, зачем нашим людям знать, что мы действовали практически по чужой указке.

Бассет, вполне удовлетворенный разговором, перелистал журнал с записями, протянутый ему Лекоком через письменный стол.

— Все в наши руках, Лекок. Мы должны заполучить в свои руки члена этой группы и выжать из него все.

— Хорошо. Начну с Видео Индии.

Коунс вернулся на Регис, доверив последний транспорт с эвакуированными имирцами людям Бассета, так как ему предстояло еще много работы: надо было позаботиться об Энни Заток, Анти и особенно о пленнике. Кроме того, Коунс не сомневался, что Бассет ни в коем случае не отступится от своей цели и не перестанет претендовать на абсолютную власть. Он предпримет любые попытки смести помехи со своего пути и, ничего не боясь, начнет убирать конкурентов.

Анти действительно совершил невероятное. Энни снова была жизнерадостной, веселой девушкой, как будто и не было в ее жизни ужасных событий последнего времени. Коунс поблагодарил Анти за отличную работу, хотя хорошо знал, что быстрое выздоровление вызвано обычными человеческими чувствами. Стоя вместе с Анти у платформы трансфэкса, он смотрел на Энни, нежащуюся под лучами солнца, загорелую и хорошенькую. Она, преодолев привычную робость и преувеличенную стыдливость, вела себя как обычная девушка, выросшая в нормальных условиях.

— Странная вещь, — сказал Коунс. — Человек, строго подчиняющийся логическим правилам и следующий надуманным принципам, никогда не сможет вести нормальную жизнь и всегда неадекватно реагировать на разнообразные внешние условия. С чужаком происходит примерно то же.

Анти непонимающе взглянул на него.

— Не вижу здесь связи.

— Не видите? Они, выйдя из корабля, немедленно атаковали нас, потому что автоматически сочли за врагов. Это их логика. А какова наша? Мы, считая что война между ними и нами неизбежно должна привести к катастрофе, стремимся к дружескому сотрудничеству, величая себя идеалистами, но на самом деле всего лишь хотим спасти свою шкуру. Мы думаем не только о будущем, но и о нашей собственной безопасности.

— Это так по-человечески, — вздохнул Анти.

Коунс посмотрел на него взглядом постороннего. Анти действительно мог быть доволен своим телом. Кто знает, может быть, именно внешность Анти так существенно повлияла на выздоровление Энни.

— Она хорошо выглядит, верно?

— Кто? Энни? Да, она привлекательна, — смутился Анти, стараясь скрыть свои истинные чувства.

Коунс понимающе улыбнулся и, отвернувшись, зашагал прочь. Когда он проходил мимо домика Ву, дверь открылась, и Ву сделал ему знак войти.

— Бассет напал на наш след! Его агенты разузнали, где отдыхают Рам, Фальконетта и другие.

— Ты имеешь в виду всех, кто работает в Видео Индии?

— Кто нас выдал? Как теперь быть?

— Мы сами проинформировали об этом агентов Бассета.

— Ты сошел с ума, Сайд?

— Напротив. Бассет не глуп и работает очень быстро. Мы сказали ему очень немногое — только чтобы склонить к сотрудничеству. И мы, чтобы он поверил, представили ему доказательства, их-то он теперь и использует. К сожалению, изменить ничего нельзя, да и опасность не так уж велика. Мы отправили Бассету телеинформацию, что до некоторой степени удовлетворило его и отвлекло от насущных проблем. А теперь Рам должен дать ему новую информацию, которая приведет его сюда.

— Но зачем?

— Я хочу, чтобы он был здесь, вне Земли, потому что здесь мы можем диктовать ему свои условия. И потом, меня этот человек очаровал. Мне самому хочется разобраться в нем. Я был приблизительно в его возрасте, когда сделал решающее открытие. Бассет — совершенно особая личность. Не хочу хвалиться, но вы должны признать, что я для своего возраста выгляжу неплохо. Кроме того, я думаю иначе, чем он, и хотя у нас почти одинаковые способности, но совершенно разные цели. Если у него, как у меня, будет возможность продлевать жизнь по желанию и строить далеко идущие планы, то, убежден, будет действовать по-другому. Человечество его не интересует; несмотря на весь свой ум, он ослеплен развернувшейся перспективой и мечтает только о власти и славе. Это делает его опасным, поэтому мне хотелось бы, чтобы он был здесь, на Регисе. Он прилетит сюда, не подозревая, что его ждет. Никто не знает этого — кроме меня.

Хотя Ву и не совсем понял, что имел в виду Коунс, однако все же согласно кивнул.

— А я тем временем позаботился о «Друге». Не могу отделаться от ощущения, что мы допустили ошибку.

Ву удивился:

— Что ты имеешь в виду?

— Если Фальконетта смогла завоевать его доверие, почему же нам не завоевать доверия всей их расы? Наши помыслы направлены на то, чтобы оттянуть контакт с чужаками, но, может быть, этого не требуется. Имирцы полностью эвакуированы, и планета ждет новых поселенцев. Если разрешить чужакам посадку, они, конечно, расценят это как доказательство доброй воли, и тогда мы объединимся на полном доверии, пообещав искать для них новые планеты, если они оставят в покое другие наши колонии. Если идея сработает, опасность будет устранена.

— Звучит совсем неплохо, — присвистнул Ву.

Глава 19

Уцелевший член экипажа чужого корабля проявил инициативу и устроился по своему вкусу. Когда Коунс шагнул с трансфэкса в холодный воздух полярной области, он тотчас же уловил чужое влияние. Перед хижиной был разбит маленький садик, в котором, несмотря на холод, росли чужие растения. В захваченных с корабля продуктах, предназначенных для пленника, оказались и семена, которым «Друг» нашел полезное применение.

В хижину вел спиралеобразный вход, вполне подходящий для некрупного тела хозяина. Коунс постучал и получил разрешение Фальконетты войти.

Фальконетта представила его, а автопереводчик превратил ее слова в странно глубокие и хрюкающие звуки чужого языка, удивительные для Коунса, но, по-видимому, уже привычные для Фальконетты.

— Я вспоминаю тебя, — сказал «Друг» (переводчик был настроен так, что голос его звучал совсем по-человечески). — Ты снял с меня путы. У меня еще не было случая поблагодарить тебя, тогда я сильно боялся. Но теперь больше не боюсь.

Коунс довольно улыбался, хотя его мучили опасения, потому что неизвестно, как собеседник воспримет всю правду.

— Ты, конечно, еще не знаешь, что наш «Друг» — специалист по колониям, — сказала Фальконетта.

— Это так, — подтвердил «Друг». — Теперь я убежден, что обе наши расы смогут существовать по соседству и ужиться друг с другом.

— Я того же мнения, — ответил Коунс. — Поэтому мне хотелось бы кое-что тебе показать.

Не было никакой проблемы в том, чтобы «Друга» при помощи трансфэкса доставить на полностью свободного от поселенцев планету Имир. «Друг» давно сообразил, что люди располагают замечательным транспортным средством, иначе как бы они могли захватить летящий космический корабль и, несмотря на чудовищное расстояние, посадить на планету…

Имир представлял собой странное зрелище, в пустом городе свистел ветер.

Сберегая энергию, Коунс отправил платформу трансфэкса в наиболее интересную точку и установил ее там. С этого места открывались покрытые снегом горы, плоские равнины и кипящее, бушующее море.

Они друг за другом спустились с платформы: сначала Коунс, потом немного опасливо — «Друг», а за ним Фальконетта. Оба человека дрожали, стоя на ледяном ветру, а «Друг», счастливый и радостный, сделал несколько шагов вперед.

Коунс и Фальконетта многозначительно переглянулись. Фальконетта, захватившая переносный автопереводчик, теперь включила его.

— Это планета, которую вы видели сверху, — объяснил Коунс.

«Друг» пораженно обернулся.

— Не может быть! Мы ведь установили, что она населена!

Коунс, вспомнив о событиях последнего времени, улыбнулся. Немного позже он все объяснит «Другу», но не сейчас.

— Нам не нужна эта планета, — сказал он. — Некоторые из нас жили здесь, но, обнаружив, что вы ищете именно такую планету, как эта, мы освободили ее для вас. Надеюсь, вам удастся использовать ее лучше, чем нам.

«Друг» поднял руку, так похожую на человеческую, и сделал широкий жест.

— Это самая великолепная местность, какую мне приходилось когда-либо видеть! — зачарованно воскликнул он.

Он выразил желание немедленно отправиться в путь, чтобы осмотреть ближайшие окрестности, и Коунсу с Фальконеттой волей-неволей пришлось следовать за ним, смирясь с чудовищным холодом. Только спустя два часа они вернулись к платформе, оба немилосердно промерзшие, зато «Друг» нашел здешние условия просто идеальными.

Едва они подошли к трансфэксу, как силовое поле засветилось и на платформе появился еще один человек. Это была Катя.

— Наконец-то! — воскликнула Катя. — Вы должны были сообщить, где находитесь! В поисках вас пришлось обшарить все населенные планеты.

— Мы немного развлеклись, — рассмеялся Коунс. — Что случилось?

— К планете приближается еще один чужой корабль! Мы все подготовили, чтобы повторить акцию, но, по мнению Ву, надо изменить планы. Решать придется немедленно, потому что времени осталось в обрез.

— Позволь мне подумать, — задумчиво произнес Коунс, глядя на «Друга», который все еще зачарованно осматривался, впитывая все новые и новые впечатления. — Сколько времени у нас осталось?

— Они будут здесь через два дня, то есть остается всего восемь часов, чтобы заполучить корабль прежним способом, потом он окажется вне пределов нашей досягаемости.

— Два дня, — задумчиво повторил Коунс. — Хорошо, мы позволим им прилететь. Когда они совершат посадку, мы удивим их, выслав небольшой комитет по приему гостей, — и, прежде чем кто-нибудь успел раскрыть рот, Коунс оказался на платформе, а чуть позже снова в кабинете Ву, в главном лагере на планете Регис.

Все было тщательно подготовлено, но реакцию «гостей», конечно, нельзя было предсказать. О чем думал экипаж этого космического корабля, мчавшегося сквозь пространство? Коунс многое отдал бы за то, чтобы узнать это, но, как и все остальные, должен был довольствоваться предположениями.

Он и Фальконетта обрабатывали «Друга» целый час, объясняя, как много зависит от его поведения, и добились успеха, потому что «Друг» теперь был совершенно убежден в дружеских намерениях людей.

Теперь он в одиночестве стоял на поле космодрома возле Фестербурга. Он приготовил специальный передатчик, чтобы сразу же после посадки предостеречь своих товарищей от необдуманных действий.

Корабль приземлился. Первыми наружу вышли офицеры и, обнаружив «Друга», стоящего на почтительном расстоянии, были ошеломлены, узнав одного из членов экипажа погибшего корабля. Все они сжимали в руках оружие и оглядывались в поисках врагов.

«Друг», приблизившись, заговорил со своими товарищами, указывая на покинутый город и запущенные поля. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось убедить недоверчивую команду. Только тогда он сделал знак Коунсу и Фальконетте, оба они вышли из укрытия, медленно направляясь к группе чужаков.

Они остановились в паре метров от серых фигур с нарисованными на одежде цветными символами. Фальконетта включила автопереводчик и произнесла формулу приветствия, которую узнала от «Друга».

Чужие, поколебавшись, опустили оружие. Один из них, по-видимому командир корабля, приблизился, пристально разглядывая людей, затем указал на автопереводчик и начал говорить.

Было странно слышать другого чужака, говорящего тем же самым голосом, что и первый, но переводчик всегда «говорил» одинаковым голосом. Командир сейчас же понял, как функционирует этот маленький чудесный прибор.

Коунс и Фальконетта ответили на все его вопросы, и «Друг» всеми силами поддерживал их.

— Нам чрезвычайно жаль, что экипаж вашего первого корабля вступил с нами в бой, — сказал Коунс. — У нас не было никаких недобрых намерений, но они напали без предупреждения и убили восемнадцать наших товарищей, — он, конечно, не сообщил, что убитые давно уже получили новые тела и живут новой жизнью. — Такие недоразумения никогда больше не должны повториться. Теперь все зависит от вас. Если вы боитесь и не доверяете нам, улетайте отсюда. Но если вы верите, что мы сможем жить рядом друг с другом в дружбе и согласии, мы отдаем вам эту планету.

Командир огромного корабля долго думал. Коунс, сознавая чудовищную важность этого мгновения, был потрясен и взволнован.

«Я обладаю почти неограниченной властью, — сказал он себе. — Я дарю одну из планет и этим открываю новую эпоху в истории человечества».

Чужие тихо переговаривались — так тихо, что переводчик не мог перевести их слова. Напряжение постепенно нарастало. И вот командир отделился от группы и подошел к Коунсу.

— Мы решили поверить вам, — сказал он торжественно. — И, чтобы доказать это, слагаем оружие.

Коунс пожал плечами.

— Это лишнее, потому что и с ним вы не сможете причинить нам никакого вреда.

Отовсюду, покинув многочисленные укрытия, спешили люди: Ву, Катя и все остальные. Чужие сбились в тесную группу, и не удивительно: ведь дружеские отношения были еще непривычны, тем более что они готовились к боевым действиям, и не так-то легко сразу приспособиться к новой обстановке.

Коунс облегченно вздохнул. Проблема, к всеобщему удовольствию, была решена. Но оставалась еще одна проблема.

Ву, приблизившись к нему, прошептал:

— Сайд, мы только что получили сообщение с Земли. Бассет, должно быть, что-то пронюхал и теперь на своем корабле летит сюда. Похоже, он совершит посадку на Регисе. Что делать?

— Это ты скоро узнаешь, — ответил Коунс, устало улыбаясь. — Будем надеяться, что все закончится как надо.

Глава 20

Успех предприятия отнял у Коунса все силы. Раньше его поддерживало напряжение и подгоняла необходимость, но теперь, когда работа осталась позади, он чувствовал себя усталым и истощенным. Сильную усталость породило не только физическое напряжение: Коунс был стар. После каждой смерти он получал молодое тело, что было возможно благодаря применению электронной записи, но его дух, его душа, его личность не изменялись и не обновлялись, множество воспоминаний долгих жизней угнетало его. И хотя он обладал неимоверными знаниями, этого было недостаточно, чтобы сделать его счастливым. Коунс давно понял, что вечная жизнь, хотя в принципе и возможная, не обязательно была счастьем.

Он находился на Регисе один, потому что все остальные были на Имире. Автоматы вели наблюдения и записывали все происходящее. Коунс знал, что автоматы наблюдали и за ним, но это ему не мешало, потому что машины не могли вмешаться в его планы и не задавали никаких вопросов. Он немного стыдился, того, что собирался сделать, потому что, собственно говоря, это смахивало на трусость, но не существовало лучшего пути, и только он один мог воплотить в жизнь этот план.

Система трансфэкса была его изобретением. Он знал возможности аппарата лучше, чем все остальные, и все же испытывал некоторую неуверенность, когда решился привести в исполнение задуманное. Надо было спешить, потому что он не хотел огорчать никого из своих друзей. И чтобы аппаратура не смогла автоматически восстановить то, что он хотел разрушить, Коунс постарался перепутать все записи, уничтожить все следы.

Наконец подготовка была завершена. Он сам сомневался в успехе своего плана, уж слишком сложной была задача. В последний раз он огляделся вокруг, слабо улыбнулся и вступил в светящееся силовое поле на платформе трансфэкса.

В первое мгновение Коунс едва мог поверить, что его расчеты действительно были безошибочны. Он оказался на корабле, летящем в космосе со сверхсветовой скоростью, и ошибка в несколько сантиметров привела бы к гибели не только его самого, но и весь корабль.

Он растерянно стоял в огромной двойной каюте и глядел на шахматный столик с расставленными на нем фигурами. В каюте никого не было, но рано или поздно Бассет должен был прийти сюда, потому что на корабле не было других удобных для отдыха помещений. Коунс опустился в кресло Бассета и взял одну из его маленьких сигар.

Спустя несколько минут в каюту вошел Бассет, и только дойдя до середины комнаты, он заметил Коунса. Испуганный так, что не мог произнести ни слова, он оперся на стол и с белым, как мел, лицом уставился на Коунса, не в состоянии поверить, что здесь, в его кресле, сидит этот человек.

— Садитесь, Бассет, — спокойно сказал Коунс. — Я хочу поговорить с вами.

Бассет испуганно оглянулся: дверь за его спиной автоматически закрылась, отрезав ему путь к отступлению. Подслушивающее устройство не было включено, потому что в нем не было никакой надобности, так что и с этой стороны помощи ждать не приходилось. Бассет почти упал в другое кресло, ошеломленный безграничными возможностями противника.

Коунс, подождав, пока Бассет немного успокоится, стряхнул пепел с сигары и взглянул прямо в глаза Бассету.

— Ваши люди проделали неплохую работу, — с уважением произнес он. Рам Сингх действительно наш человек. Но установление факта, что у нас есть опорный пункт, конечно, не ваша заслуга. Я поручил Раму дать соответствующие показания, чтобы вы лично захотели убедиться в его существовании и тотчас отправились в путь. Я хотел убедиться, что вы не поручите это важное задание никому другому.

— Чего вы хотите? — выдавил Бассет.

— Я хочу пресечь ваши планы, Бассет! — Коунс оперся локтями о стол, подавившись вперед. — Вы опасный человек. Нужно ли говорить, почему?

Бассет постепенно снова обрел самообладание и, прикидывая, как объявить тревогу среди своих людей, хотел выиграть время, поэтому молча кивнул.

— Вы умный человек, Бассет, но проморгали важные вещи. И это тем более опасно, что вы достаточно могущественны: ваши ошибки могли привести к чудовищной катастрофе. Вы всегда думаете только о себе и никогда о других, не говоря уж о человечестве в целом.

— Что вы хотите сказать? — обиженно фыркнул Бассет.

— Объясню. Уже во время нашей первой встречи, если помните, я сказал, что вы хотели бы владеть всем, причем ваше властолюбие не ограничивается Землей, а распространяется на все населенные планеты. Однако вы упустили из виду факт, что не годитесь на роль властелина. На эту роль, уж если на то пошло, гораздо лучше подходим мы, и уже доказали это.

— Не удивительно! Вы располагаете мощной организацией, и у вас есть известное влияние и замечательные средства. Но у вас нет власти!

— Нет власти? — Коунс поднял брови и с превосходством улыбнулся. — У нас есть власть подарить целую планету. Разве это не власть — определить судьбу двух разумных форм жизни? Разве это не власть — определить, что две совершенно чужие друг другу формы разумной жизни должны жить рядом друг с другом в мире и дружбе?

— Две различные формы разумной жизни? — с удивлением переспросил Бассет.

Коунс только кивнул.

— Это выше вашего понимания.

Бассет внезапно успокоился.

— Вы глупец! Вы только блефуете! Но если вы действительно сказали правду, я ничего не теряю!

— Верно, Бассет. Но, согласитесь, я не могу оставить в живых такого известного человека, как вы.

Бассет вскочил и громко возопил о помощи.

Коунс медленно поднялся и осмотрелся. Прямо над ним в обшивке корабля было слабое место, усиленное приваренной подпоркой. Он посмотрел на свои часы и удовлетворенно кивнул.

Члены экипажа во главе с Лекоком ворвались в каюту и непонимающе уставились на нового пассажира.

— Вам известно, какими возможностями я располагаю, — тихо сказал Коунс. — Тем же способом, каким явился сюда, я могу заставить исчезнуть подпорку вот здесь, наверху. Это займет не более нескольких секунд. Вы, наверное, представляете себе, что это значит! Никто не может ничего изменить, даже я сам.

Коунс был уверен, что его тщательная подготовка не была напрасной, надеясь только, что никто из его людей не вернется в ближайшие минуты на базу в главный лагерь и не изменит настройку автоматики.

— Он всех нас убьет! — завизжал Бассет.

На лицах людей застыл ужас, они не сводили глаз с потолка, откуда таинственным образом вдруг исчезла подпорка. От чудовищного давления пластины обшивки скрипели и скрежетали, наружная оболочка могла лопнуть в любое мгновение.

Бассет уже примирился с судьбой, сознавая, что обрел, наконец, своего господина, но в его глазах сияла непритворная радость последнего триумфа: Коунс, не сделав никакой попытки покинуть корабль, тоже был обречен на смерть.

Секундой позже сварной шов не выдержал, корабль лопнул по всей длине… И Коунс, наконец, обрел забвение, по которому так давно тосковал. Бассет умер с сознанием, что противник разделил его участь.

Коунс чувствовал холод, а также боль. Что такое? Разве это и есть ожидаемое с таким нетерпением «ничто»? Но он ведь не должен был ни чувствовать, ни мыслить.

Может быть его товарищам снова удалось материализовать его? Нет, невозможно: он же стер все записи, или, по крайней мере необратимо изменил их. Кроме того, он великолепно помнил взрыв корабля и свою окончательную смерть.

Он не хотел больше жить. Разве не достаточно четко дал он понять, что хочет, наконец, покоя?

В немподнялась внезапная ярость — бессмысленная, потому что он не мог шевелиться, и только спустя некоторое время обнаружил, что может открыть веки.

Сначала перед ним заклубился туман, потом замелькали тени, но вдруг поле зрения прояснилось, и он узнал белокурые волосы и голубые глаза, смотрящие на него сверху вниз.

— Энни Заток? — он даже мог снова говорить, хотя и с трудом, но все же достаточно понятно.

— Получилось! — радостно воскликнула Энни, глаза ее наполнились слезами. — Анти, он вспомнил мое имя!

Светлое лицо Энни исчезло из поля зрения, его сменило загорелое лицо мужчины.

— Разве это не настоящее чудо? — послышался чей-то голос.

Коунс постарался не потерять сознания и сформулировать вопрос:

— Что со мной сделали?

— Ах, Сайд! Мы искали тебя в течение ста лет. И вот корабль новых имирцев отыскал тебя и доставил сюда. Ты снова на Регисе! При взрыве ты мгновенно превратился в глыбу льда, но мы, конечно, не знали этого, зато у нас было достаточно времени, чтобы проанализировать все возможности. И мы нашли верный ответ. Курс корабля был установлен, а остальное далось легче. Ты в течение ста лет мчался в пространстве тем же курсом.

Коунс еще с трудом открыл глаза и посмотрел на обоих молодых людей.

— Вы за эти сто лет не особенно изменились.

— Ты тоже не изменился, — ответил счастливый Анти. — Все давно хотели попытаться материализовать тебя снова, но я до сих пор препятствовал этому: твое поведение ясно указывало, что ты хочешь покоя.

— Но ведь меня снова оживили. Почему?

— Ты отдохнул и теперь должен увидеть, как изменился мир за это время. Может быть, в этот раз тебе понравится.

— Расскажи мне все! — потребовал Коунс. — Может быть, и в самом деле стоит еще немного пожить! Кто теперь стоит у руля?

— Анти, — гордо ответила Энни.

Коунс закрыл глаза. Работа была завершена, и ему хотелось это увидеть. Он попытался представить себе изменения, происшедшие в мире с момента его ухода. Он отдыхал целых сто лет — срок достаточно большой.

— Ну, хорошо! Я хочу попытаться еще раз! — сказал он с новыми силами.

НЕБЕСНОЕ СВЯТИЛИЩЕ

Глава 1

Смахнув одной рукой пылинку со своей безупречной пурпурной униформы, поправив другой рукой фуражку с кантом, Викор быстрым шагом завернул за угол коридора для пассажиров первого класса и едва не сбил с ног Каподистро Ференца.

С опозданием Викор узнал его. Он отступил на шаг назад и скрестил руки на груди, склонив голову в знак почтения. Все существо его кипело от негодования, но именно так должен был вести себя майко в присутствии кэтродина — тем более, что этот кэтродин был офицером и привык к повиновению со стороны подчиненных рас.

— Ха! — воскликнул Ференц и со свистом взмахнул в воздухе тростью, служившей частью его костюма. — Куда это ты идешь, неуклюжий олух?

— Экраны стали фиолетовыми, благородный господин, — сказал Викор. — Я должен сообщить благородным пассажирам, что мы вот-вот прорвемся обратно в нормальное пространство.

— Хм. Ты этого, надо полагать, не ждал, а?

Викор с усилием глотнул и заставил себя держать голову опущенной. Он видел только начищенные до блеска ботинки Ференца, штанины его брюк и кончик трости, которой тот постукивал по ботинку.

— Я глуп, благородный господин, — выдавил из себя Викор. — Но я этого ожидал. Я проработал стюардом на маршруте уже тридцать рейсов.

— В таком случае ты должен был четко изучить свои обязанности и выполнять их не торопясь, а не выскакивать из-за угла.

Ференц поправил трость и прошел мимо Викора к салону внешнего обзора.

Викор поднял голову и посмотрел вслед высокому кэтродину, чьи напомаженные волосы правильными волнами ниспадали из-под фуражки.

Настанет день…

Викор с трудом заставил себя успокоиться и вытер лицо изнанкой длинных, до локтей, белых перчаток. Пожалуй, хорошо, что Ференц не стал его ни о чем расспрашивать. Викор опаздывал почти на три минуты, и ему было бы трудно в случае необходимости объяснить причину опоздания любому кэтродину.

Он расправил плечи, чтобы форменная куртка легла поудобнее и направился вдоль по коридору, обе стороны которого пестрели дверями кают. Каюта номер один была, разумеется, пуста — она принадлежала Ференцу. Викор начал с каюты номер два, располагавшейся по противоположной стороне.

— Это стюард, господин. Экраны стали фиолетовыми. Если вы хотите наблюдать прорыв, вам следует пройти в салон обзора.

Вторую каюту занимал Лигмер, археолог, любящий поспорить молодой человек из Кэтродинского Университета. Кэтродины и их соперники паги придерживались совершенно отличных друг от друга мнений по поводу Станции, соглашаясь только в одном: кто бы ее ни построил, нынешние владельцы занимают ее не по праву.

Из третьей каюты его поблагодарили неуверенным девичьим голоском. Это была миссис Икида с Лубаррии. Она направлялась на Станцию, чтобы присоединиться к своему мужу. Обычно Викор был подобострастен и подчеркнуто вежлив с лубаррийцами на этом маршруте, особенно в присутствии кэтродинов. Но миссис Икида предоставила ему для этого мало возможностей большую часть времени она пряталась в своей каюте, а когда появлялась в обеденном салоне, то никогда не поднимала покрасневших, опухших от слез глаз.

Она вышла из каюты, и Викор бросил на нее оценивающий взгляд. Как видно, близость Станции развеяла тучи ее горя. Глаза женщины блестели, походка была грациозной. Вкусы Викора в отношении женщин отличались сильным национализмом, но эта длинноногая блондинка с Лубаррии затронула его чувства.

Он постучал в четвертую каюту, сделав себе мысленный выговор.

Из-за двери, как он и ожидал, донесся резкий и пронзительный звериный вопль, прерванный приказом. Акцент человека, отдавшего приказ, Викор так и не смог распознать. Это был Ланг, успокаивавший маленькую пушистую черную зверюшку, с которой он не расставался ни на миг, приносил ее даже в обеденный салон и кормил из собственной тарелки.

Ланг был главной загадкой этого рейса. Он был слишком приветлив даже, можно сказать, доступен для общения — для пассажира первого класса, принадлежащего кэтродинам лайнера. Значит, сам он наверняка не был кэтродином. Но он не принадлежал и к пагской стороне Станции; среди них не было никого, кроме самих паг, элчмидов и, разумеется, глейсов. В том направлении в радиусе ста парсеков было только четыре звезды, из которых четвертая была пульсирующей переменной и периодически выжигала свои планеты дотла.

Следовательно, он прибыл откуда-то со стороны кэтродинов. Откуда-то очень издалека, поскольку Викор даже после внимательных и осторожных косвенных расспросов так и не смог выяснить, откуда именно.

И это несомненно вдохновляло. Сердце Викора забилось быстрее, когда он понял, что это значит. Он не удержался и поделился своим открытием с другими членами команды. Конечно, новость разнеслась мгновенно, и теперь даже офицеры испытывали к Лангу почтение.

Теоретически возможно переходить с корабля на корабль, с рейса на рейс и облететь большинство известных планет в галактике за несколько лет. Но было принято, что никто не удаляется от своего родного солнца настолько, чтобы потерять его из виду. Это не считалось обязательным законом, но неоднократно подтверждалось: ни у кого не возникало желания углубляться дальше, как только солнце превращалось в искорку на пределе видимости.

Что делало Ланга исключением из правила. Викор установил наверняка, что тот не происходит ни из одной из звездных систем, видимых с Кэтродина, Майкоса, Лубаррии или со Станции. Совершить такое путешествие! Это извиняло даже его любимца-зверька, который раздражал всех своим тявканьем.

Пятую каюту занимал священник Дардано — толстый и не слишком приятный человек, но, скорее всего, не лучше и не хуже остальных своих собратьев. Он был священником государственной религии Кэтродина. На Кэтродине ее больше не придерживались, но несколько столетий назад ее насильно ввели на Лубаррии, и сейчас она имела там своих приверженцев. Викор подозревал, что миссис Икида входит в их число. Он видел, что священнику удалось по меньшей мере один раз вовлечь ее в разговор, тогда как все остальные потерпели неудачу.

И шестая каюта: офицер с Пагра, которая возвращалась из посольства на Кэтродине. Она настояла, чтобы ей дали каюту напротив Ференца. Вот и все. Викор развернулся на каблуках и направился в салон внешнего обзора, зайдя по дороге в каюту казначея, и сообщив ему, что все пассажиры первого класса предупреждены о переходе. Казначей был бывалым служакой; он совершил больше сотни рейсов, и теперь фиолетовый цвет экранов вызывал у него только вздох разочарования от того, что пришлось прервать игру в кости с приятелями.

К тому времени, как Викор добрался до салона, все уже были там, даже офицер с Пагра, которая сидела в одиночестве в самом дальнем от обзорного иллюминатора углу. На ней была туника, украшенная драгоценными камнями и сапоги выше колен. Она похлопывала по золотой рукояти своего церемониального меча. Ногти ее поблескивали металлом.

Священник Дардано расположил свое рыхлое тело в мягком кресле и подоткнул желтое с белым одеяние так старательно, словно упаковывал ценную реликвию для перевозки в удаленный храм. Затем он окинул взглядом собравшихся и озарил улыбкой миссис Икиду, показав отличные зубы.

Она сидела, подавшись вперед, и смотрела на синеву в обзорном иллюминаторе. Губы ее шевелились, словно она беззвучно молилась, чтобы переход был уже позади, и на экранах и в иллюминаторе появилась Станция. На ней была простая лубаррийская одежда из полосы ткани темно-красного цвета и сандалии.

Кроме нее, единственным человеком, кого волновал приближающийся переход, был археолог Лигмер. Спокойствие давалось ему с большим трудом. Его тонкие пальцы барабанили по подлокотнику кресла, взгляд беспокойно блуждал по сторонам.

Ланг составлял с ним полнейший контраст. Он был спокоен и машинально поглаживал шерсть лежащего на его коленях зверька.

Ференц, забавляясь, переводил взгляд с Лигмера на Ланга.

— Явно видно, кто из вас двоих видел все это прежде, — сказал он и усмехнулся Лангу.

Сияющие серые глаза Ланга чуть расширились. Он дернул правым плечом, отбрасывая назад просторную блузу.

— Вы ошибаетесь, офицер Ференц, — мягко сказал он. — Я до сих пор не видел эту, как ее называют, Станцию.

— Оборот речи. Подразумевая тех, кто ничему не удивляется, мы говорим «они видели все это прежде».

Лигмер, запоздало сообразив, что замечание Ференца касалось и его тоже, покраснел и свирепо уставился на офицера.

— Сложно делать вид, что Станция не производит впечатления. Даже незначительное проникновение в ее потрясающие тайны открывает, что она еще более удивительна, чем о ней принято думать.

Он положил ногу на ногу, скрестил руки и стал неотрывно смотреть в обзорный иллюминатор, где теперь все было оранжевым.

— Благородные дамы и господа, — сдержанно произнес Викор. — Переход будет завершен через несколько секунд.

До сих пор Ференц не знал, что Викор находится в салоне. Он узнал голос стюарда, повернул голову, поднял бровь, пытаясь сообразить, откуда он раздался. Прежде чем он завершил движение, в обзорном иллюминаторе появилась Станция.

Лигмер был прав. Викор видел это зрелище больше тридцати раз, тем не менее, по телу его побежали мурашки.

Станция! Кто создал ее? Лигмер и его коллеги пытались найти ответ на этот вопрос, но до сих пор не смогли. Как давно? Тот же результат. С какой целью? Снова нет ответа. Но вполне вероятно, что Станция предназначалась для того, для чего служила и сейчас.

Диаметр ее измерялся в милях. Огромный искусственный планетоид, окруженный грузовыми кораблями, лайнерами и даже легкими прогулочными суденышками. Драгоценность, сияющая в пустоте тысячами граней, как бриллиант, вышедший из рук искусного ювелира. Приз, к которому многие стремились, а кое-кто и получил.

Корабль прилетел со стороны звездного рукава, где правила Федерация Кэтродинов. Кэтродин, Майкос и Лубаррия были тремя входившими в нее планетами. По другую сторону Станции располагались звезды Пагского Союза Пагр и Элчмида. Посредине меж двух групп находилась Станция, а также люди Глея.

Глейсы никогда не заявляли, что построили станцию, но они нашли ее первыми. Обеим сторонам — и пагам, и кэтродинам, — нужен был Глей с его богатым текстильным производством, высокопроизводительной добычей редких полезных ископаемых, развитой промышленностью. Но обеим сторонам еще больше нужна была Станция. А глейсы ей владели.

Тупик. Две группы, обладающие большой властью, должны были униженно склоняться под диктатом глейсов. Поэтому подчиненные расы обоих союзов смотрели на глейсов как на чудотворцев. В силу всех названных причин Станция была средоточием больших потенциальных неприятностей и насилия.

Это знал каждый. Теперь все было лишь вопросом времени.

Глава 2

В салоне наблюдений долго царила тишина. Наконец ее нарушила миссис Икида, которая вздохнула так глубоко и громко, что этот звук, несмотря на мягкую обивку стен, казалось, разбудил в комнате эхо. Ференц искоса глянул на нее и фыркнул. Викору было очевидно, о чем думает кэтродин: не стоило проявлять столько стараний ради какой-то лубаррийки, женщины подчиненной расы.

Но так потребовали глейсы, а поскольку глейсы были хозяевами Станции, их требование выполнили.

Икида, муж этой женщины, был членом экипажа военного корабля кэтродинов, который схватился с пагским военным крейсером где-то далеко в рукаве галактики. Его, дрейфующего в одном скафандре, подобрал в открытом космосе грузовик глейсов. Сейчас лубарриец был предметом длинного и запутанного спора между пагами, которые заявляли свои права на него, как на военнопленного, и кэтродинами, которые в действительности не очень беспокоились судьбой какого-то там лубаррийца, но не могли допустить подобный прецедент. Официально, разумеется, лубаррийцы — равно как и майко, народ Викора, — находились под «защитой» кэтродинов.

Огромная сфера Станции приближалась, заполняя собой иллюминатор. Викор отвел взгляд от миссис Икиды и посмотрел на других пассажиров.

— Вы правы, Лигмер, — вежливо и негромко сказал Ланг. — Я вполне могу представить, как такое потрясающее творение по мере знакомства с ним впечатляет все сильней и сильней. У вас… мм… непосредственный интерес к Станции?

— Это моя специальность, — кратко сказал Лигмер. — С археологической точки зрения это самый увлекательный предмет на сотни парсеков вокруг.

— Археология!

Неожиданное саркастическое восклицание прозвучало со стороны высокой женщины-офицера с Пагра, из дальнего угла салона.

— Какое прекрасное, респектабельное название для профессии, которая старается угодить и нашим, и вашим!

Лигмер вытянул шею, ошеломленно разглядывая присутствующих. Он пожал плечами и развел руки, словно говоря: «Чего еще от них ожидать?»

Но Ференц поднялся на ноги с заметной напряженностью.

— Позвольте напомнить вам, мадам, — сказал он, — что этот человек принадлежит к моей расе. Отзываясь столь невежливо об одном из наших ученых, вы порочите расу кэтродинов.

— Ученых! — голос офицера с Пагра был полон презрения. — Платные агитаторы, которые пытаются воздвигнуть гору лжи для доказательства, что Станцию построили кэтродинские ничтожества.

Лицо Ференца потемнело, на него словно набежали грозовые тучи, а рука легла на длинный церемониальный нож, который находился у него за поясом.

Викор раздумывал, нужно ли рвануться к рукоятке тревоги и держать ее, пока в салон не прибегут кэтродинские офицеры из команды корабля. Но тут, к счастью, положение спас Ланг. Он вежливо спросил:

— Значит, неизвестно даже, кто построил Станцию?

Напряжение несколько спало. И Ференц, и офицер с Пагра явно думали: «Ну, если жалкий лопух даже этого не знает!..»

— Мы гораздо увереннее можем ответить на вопрос, кто ее не построил, чем кто построил, — поторопился объяснить Лигмер.

На лбу у него выступила испарина. Хотя он был спорщиком по натуре, ему удавалось сохранять хладнокровие и никогда не оскорбляться в язвительных дискуссиях, которые он вел от самого Кэтродина со священником и Ференцем.

— Какова же история Станции? — продолжал расспросы Ланг.

Лигмер пожал плечами.

— Ну, она существовала здесь еще до того, как расы Рукава открыли космические полеты. Это мы знаем наверняка. Станция столь огромна и сложна, что никто не верит, будто это всего лишь промежуточный пункт, полустанок, хотя мы ее так и называем. Должно быть, это либо гигантский межзвездный корабль, способный взять на борт население целой планеты, либо что-то вроде постоянной торговой базы иной расы, что населяла Галактику еще до возникновения человечества.

Ланг кивнул.

— Значит, ее возраст невозможно определить, — предположил он.

— Практически невозможно. Станция самообновляется. Энергию она черпает от ближайших звезд и преобразует ее непосредственно в любое необходимое вещество. Точно известно, что Станция находилась здесь более тысячи лет к тому моменту, как глейсы вышли за пределы своей системы и добрались до нее. Ее наблюдали в телескопы — как с Глея, так и с Майко, на протяжении как раз такого периода времени.

Офицер с Пагра встала с легким звяканьем, которое означало, что она слегка выдвинула меч из ножен и забыла вернуть его обратно. Как женщина, она была великолепна. Под красновато-коричневой кожей мускулы перекатывались, словно волны в маслянистой воде. Стройные ноги и шея были так длинны, что она почти задевала потолок бритой головой.

— Вы чужак, — сказала она Лангу тоном, который среди пагов считался дружелюбным. — Предупреждаю вас ради вашего блага: никогда не верьте тому, что говорит кэтродин. Больше половины шансов за то, что он лжет.

— Если бы мы не приближались к нейтральной зоне, мадам, — процедил Ференц сквозь стиснутые зубы, — я с величайшим удовольствием затолкал бы ваши слова обратно вам в глотку.

Пага усмехнулась, показав передние зубы, заточенные как острые клыки.

— Если бы ты сумел это сделать, кэтродин, я бы доставила тебе такое удовольствие. Но ни ты, ни кто-либо другой из твоей ничтожной расы на это не способен. Продолжая наш разговор, чужак, — она обратила свою хищную улыбку на Ланга, — я должна сказать, что это вовсе не была иная раса. Более десяти тысяч лет назад на Пагре обитали наши древние предки, и они вполне могли построить Станцию. Майко не могли этого сделать, — она огляделась и кивнула подбородком в сторону Викора, который скромно стоял у стены, — как вы сами поймете, если присмотритесь к представителю их расы. Они годятся на то, чтобы быть рабочими и слугами, так же как лубаррийцы, или элчмиды, или, к примеру, глейсы. Единственное, что достойно уважения в глейсах: они достаточно честны, чтобы признать, что не могли сами построить Станцию.

У Викора безумно зачесалась правая нога. Ему хотелось запустить тяжелым ботинком прямехонько в симпатичную задницу паги, которая стояла, опершись на спинку кресла Ланга, и излагала официальные лозунги своей расы.

Но паги могут осыпать его оскорблениями до судного дня, ему на это глубоко наплевать. Паги помыкают элчмидами. А Викор и все майко подлинную ненависть испытывали только к кэтродинам; паги — всего лишь эпизод.

— Ну вот, — продолжала пага. — Исключите этих всех и руководствуйтесь вполне очевидными фактами. Исключите их, и кто останется? Древняя пагская раса! — Она триумфально выпрямилась. — Понятно?

Каким-то потрясающим образом — Викор не понял, каким именно, — Ланг умудрился послать Ференцу усмешку, выражающую полнейшее презрение к этой пагской галиматье, но так, что пага ее не заметила. Возникла пауза. Затем Ланг снова спросил Лигмера:

— Как это звучит с археологической точки зрения?

— Ха! — воскликнула пага. — Заставьте кэтродинского археолога признать истину, даже если ткнуть его в нее носом! Как же!

Лигмер глянул на нее.

— Я надеюсь, мадам, что в ближайшие дни кому-нибудь удастся объяснить вам, что такое научный метод. Именно его я твердо придерживаюсь. Таким образом, я могу сказать, что существует такая возможность…

Ференц чуть не взорвался. Лигмер умоляюще посмотрел на него.

— Возможность! — подчеркнул он. — Точнее нельзя сказать, потому что власти Пагра не разрешают кэтродинским ученым исследовать реликты…

— И абсолютно правильно! Это только предлог для полномасштабных шпионских действий, — заявила офицер с Пагра.

— Прошу вас! — воскликнул Лигмер. — Я пытаюсь объяснить положение вещей нашему многоуважаемому спутнику.

Ланг моргнул и замахал рукой.

— Многоуважаемому? — пробормотал он. — Неужто?

— О, да, — сказал Ференц. — Разумеется. Вы ведь путешествуете за пределами видимости, не так ли? Старший помощник сказал, что так.

— За пределами видимости?

— Ну да. Отсюда ведь не видно вашего родного солнца, верно?

Ланг рассмеялся.

— Ну, собственно говоря, так оно и есть. Я уже довольно долго его не видел. Но я не нахожу в этом ничего особенного.

— Это делает вас уникальным среди пассажиров нашего корабля. За восемнадцать сотен рейсов, которые он совершил, никогда на его борту не было человека, находившегося за пределами видимости.

— Вы хотите сказать… — пробормотал Ланг и погладил по спинке зверька с черной шерстью, который уснул у него на коленях. — Ладно, неважно. Вы любезно объясняли мне…

— Ах, да. — Лигмер наморщил лоб, пытаясь собраться с мыслями. — Я говорил, что на Паге есть реликты, которые указывают на существование там десять тысяч лет назад цивилизации, знакомой с полетами в космос. Однако непонятно, почему эта цивилизация — если она была способна построить Станцию, как утверждают паги, — затем деградировала до пред-космического уровня. А это произошло, ибо к тому времени как пагские корабли вновь добрались до Станции, глейсы владели ей уже двадцать с лишним лет, и им удалось активировать практически все ее механизмы.

— То, что послужило причиной нашего низвержения с былых высот, прекрасно известно по нашим легендам и обычаям, — сказала пага. — Нами тогда руководили растленные мужчины, которые не в силах были удержать то, что оказалось в их власти. Только когда женщины установили подлинно жесткое правление, стало возможным совладать с яростным духом пагской расы.

— А кэтродины? — мягко спросил Ланг. — У них есть легенды?

— У любой расы Рукава есть легенды о богах, путешествующих среди звезд, — пожал плечами Лигмер. — Именно поэтому достойные уважения археологи не придают значения заявлениям о том, что найдено окончательное решение загадки.

— Благородные дамы и господа! — сказал Викор, громко откашлявшись. Пожалуйста, вернитесь в свои каюты на время, необходимое нам, чтобы уравнять нашу скорость со скоростью Станции. После уравнивания скоростей высадка может произойти как только вы пожелаете.

Миссис Икида вскочила с места и заторопилась в каюту. Священник Дардано, который тоже не принимал участия в дискуссии и все время хранил на лице презрительное выражение (происхождение Станции, разумеется, объяснялось в мифологии его культа и сомнению не подлежало), последовал за ней.

Пага долго не могла сдвинуться с места после упрека, высказанного Лигмером в адрес археологов ее расы. Наконец она медленно подняла костистый кулак, свирепо глядя на Лигмера. На ее лице застыл звериный оскал.

Ференц вскочил на ноги и бросился к ней. Он был довольно высок, но все же уступал ей в росте на несколько дюймов.

— Берегитесь, — предупредил он. — Отвечать вам придется передо мной.

Бледный как мел Лигмер безуспешно пытался что-то сказать, когда вновь прозвучал бархатный голос Ланга.

— Прошу вас! — произнес он. — Примите мои извинения и простите меня. В конце концов я — невежественный чужак, которому неизвестны здешние деликатные вопросы. Разумеется, я не заслужил прощения, но тем не менее, я умоляю вас простить…

Озадаченные, пага и Ференц повернулись к нему. Он улыбнулся, встал, слегка поклонился, держа своего пушистого черного любимца на сгибе локтя. Как-то само собой остальные последовали за ним к двери. Он поклонился и сделал жест рукой, приглашая их пройти первыми.

Когда они вышли в коридор, Ланг на миг замер в нерешительности. В глазах его блеснуло неуловимое выражение. Прежде чем последовать за остальными, он повернулся и обратился к Викору.

— Стюард! Будет ли им позволено решить этот спор силой, когда они окажутся на Станции?

— Нет, многоуважаемый господин, — сказал Викор. — Мир на Станции сохраняется всеми возможными средствами. Я не могу с уверенностью заявить, что они не снимут на пару часов зал для борьбы. Но вести дуэль при помощи оружия им не разрешат. Если бы глейсы позволяли подобные вещи, ни паги, ни кэтродины не выживали бы на Станции дольше одного-двух дней. Они ненавидят друг друга так, что готовы перегрызть противнику глотку. Если бы им разрешали ссоры и резню, результатом был бы кромешный хаос.

— Значит, глейсы поддерживают порядок среди них? Нелегкая задача, насколько я могу судить.

— Да, многоуважаемый господин. Так и есть.

Викор испытывал глубокое уважение к глейсам. То же самое чувствовали представители всех трех подчиненных рас Рукава.

— Честно говоря, — добавил он после паузы, — я бы скорее поверил, что это они построили Станцию. Раз им по силам поддерживать ее нейтралитет, они способны и на все остальное.

Глава 3

Поддерживать Станцию нейтральной в столь напряженной ситуации было большим искусством, которое сравнимо разве что с виртуозностью пилота, пытающегося посадить корабль вручную на планету без атмосферы.

Капитан Рейдж служила на Станции дольше, чем все остальные, за исключением полудюжины таких же старожилов из числа персонала. Она стала непревзойденным знатоком основных методов, включая использование неофициальных каналов информации. Как всегда, она руководила высадкой пассажиров новоприбывшего корабля. Однако на этот раз осмотр был тщательнее обычного. Она не смогла бы ответить, почему. Просто в атмосфере ощущалась некая напряженность, как будто назревала гроза.

Станция была нейтральна как с медицинской, так и с политической точки зрения. Поэтому высадка не осложнялась карантинной инспекцией, и таможенный досмотр был поверхностным. Это была вина паг или кэтродинов так рассуждали глейсы — если какой-то нелегальный товар поступал на одну или с одной из их планет. То, что происходило на Станции, их не касалось.

Таким образом, вскоре после того, как корабль причалил, пассажиры могли свободно смешаться с прочим населением Станции, которое составляло миллион с лишним. Половина его являлась штатом глейсов, остальные находились на Станции транзитом. Капитан Рейдж обязана была знать о них все.

Один за другим пассажиры спускались из корабля по воронке с нулевой гравитацией и, моргая от слепящего света, оказывались в главном приемном зале. Они изумленно взирали на ряд дверей системы лифтов, на длинные цепочки кресел на горизонтальных транспортерах, на сталь, пластик и минералоподобные материалы интерьера — самого фантастического искусственного сооружения, какое они только могли когда-либо видеть.

У пассажиров было много вопросов. Их интересовали жилье, время пересадки на другие корабли, отдых, буфет, местное время, необходимые вещи и излишества. Штат регистраторш — невысоких темноглазых девушек с Глея в простых комбинезонах цвета ржавчины — снабжал их картами, денежными сертификатами, билетами, справками. Незаметно стоя в стороне, капитан Рейдж наблюдала за ними со спокойным лицом. Руки ее были спрятаны под широкими, свободно ниспадающими рукавами платья. Казалось, только ее глаза движутся, но пальцы капитана тоже были заняты. Она делала заметки, касаясь сенсорных клавиш крошечного записывающего устройства, скрытого под рукавами.

Первой регистрацию прошла женщина-лубаррийка. Рейдж получила на ее счет специальные инструкции. Лубаррийка была совершенно определенным фактором в сложной стратегии выигрышей и потерь, которую вели глейсы на Станции. В настоящий момент паги ломали голову над некоторыми неприятностями, в которые их ввергли глейсы — им, так сказать, дали по рукам за попытку вмешаться в управление Станцией. Соответственно, со скрупулезной нейтральностью, глейсы решили причинить такие же неудобства кэтродинам, заставив их привезти на Станцию эту миссис Икиду в первом классе кэтродинского корабля — почти неслыханное событие для представительницы подчиненной расы!

Через некоторое время снова придется устроить блошиный укус пагам. Рейдж вздохнула. Настанет день, когда она сможет уйти в отставку и заняться воспитанием детей, которые ожидали ее возвращения в банке зародышей на Глее. Их поместили туда еще до ее первого назначения на службу в космосе. Но им придется ждать еще несколько долгих лет.

Тем временем она видела много общего между воспитанием детей и поддержанием мира между двумя вспыльчивыми «расами господ» Рукава.

Среди пассажиров был священник, кэтродин из церкви Лубаррии. Его звали Дардано — Рейдж не нужно было заглядывать в свои бумаги, чтобы это выяснить. Он прибыл заменить капеллана Станции, который умер в прошлом месяце. Кому-то придется провести с ним тихую беседу, прежде чем он приступит к своим обязанностям. Но это только в том случае, если выяснится, что он больше кэтродин, чем священник.

Два офицера: пага, возвращающаяся из поездки в пагское посольство на Кэтродине, и кэтродин, который раньше состоял в штате Станции, но сейчас его объявленной целью было проведение отпуска — почти наверняка шпион. Потенциальные противники демонстративно постарались избегать друг друга и даже направились к регистрационным бюро в разных концах зала.

Кэтродинский археолог был здесь прежде — юным студентом. И чужак, о котором не было известно почти ничего, кроме имени — Ланг. С маленьким любимцем-зверьком неизвестной породы, таких Рейдж не видела даже на картинках.

Она сохраняла каменную неподвижность лица, но как же ей хотелось проявить свои чувства! Не было ничего явного, что могло бы подтвердить ее предчувствия — самые обычные пассажиры, если не считать чужака Ланга. И однако…

Возможно, Викор сможет кое-что прояснить. Решительным движением Рейдж выключила устройство записи и наблюдала, как последние пассажиры первого класса направляются в свое временное пристанище. Стюардов отпустят не раньше, чем через час. В главном зале еще будут разгружать пассажиров четвертого класса и возвращать к жизни. Проследить за этим тоже входило в ее работу. Бесшумно ступая обутыми в сандалии ногами, она отправилась к помещениям для оживления.

По той же причине Викор находился в бешеном нетерпении, занимаясь рутинной процедурой уборки, всегда необходимой после причаливания корабля. Обычно ему удавалось сосредоточиться на том, что он делает. На этот раз его безмерно раздражала необходимость убрать в каютах, проследить за выгрузкой багажа, отчитаться перед казначеем, подождать, пока тот осмотрит каюты, забрать у него денежный сертификат…

Наконец он оказался в своей каюте, сбросил униформу и торопливо принял вид майко — служащего лайнера. Теоретически на Станции он был свободен от господства кэтродинов. Однако на практике любой из майко, попытавшийся воспользоваться этой привилегией, обнаружил бы, что взят на заметку и сполна получит за свое вызывающее поведение по возвращении в юрисдикцию кэтродинов.

Поэтому Викор с отвращением надел тускло-коричневую рубашку и такие же брюки, обнаружив — как всегда — что после красивой пурпурной униформы видеть себя в зеркале в такой одежде весьма неприятно.

Затем он поспешил покинуть корабль. По пути Викор подмигнул хорошенькой регистраторше-глейсе, отложившей в сторону свои папки, помахал рукой лубаррийскому инженеру с расположившегося рядом корабля, с должным почтением приветствовал офицера из штата глейсов, нехотя отдал обязательный поклон кэтродинской гранд-даме в инвалидном устройстве для ходьбы. Устройство представляло собой пару механических искусственных ног, сконструированных для восстановления тонуса мышц, которыми давно не пользовались. Много таких старых женщин — и мужчин тоже — прибывали на Станцию в тщетной надежде найти секрет вечной молодости в обширных хранилищах знания главного банка памяти. Шарлатаны отлично наживались на подобных людях; но только глейсам были доподлинно известны секреты Станции.

С некоторыми они расставались. За определенную плату, конечно.

Викору пришлось пройти через весь приемный зал, вычисляя точный момент, когда нужно подойти к лифту. Он должен был сесть в заранее оговоренную кабину и быть единственным пассажиром. Внезапное появление группы смеющихся детей — экскурсия с Глея — вынудило его задержаться перед автоматом со сладким мясом, делая вид, будто он выбирает между прелестями кристаллических чепчиков и чик-чириков в меду.

Наконец Викор рискнул. Он скользнул в кабину и бросил взгляд на ряд кнопок. Система лифтов была так же сложна, как система подземного транспорта большого города на развитой планете. Однако структура ее была однородна, поскольку опиралась на геодезию искусственного гравитационного поля. Только в некоторых местах имелись небольшие отклонения. Это был один из секретов, которые глейсы доверили немногим людям. К числу последних принадлежал и Викор.

Все было действительно просто, если только нажать две кнопки одновременно.

Викор никак не мог решить, куда именно доставлял его лифт в таких случаях. Сначала он предположил, что попадает в скрытый промежуток между двумя этажами. Но однажды он попробовал подняться на этаж выше и спустился по обыкновенной лестнице, а потом снова поднялся. Это убедило его, что между уровнями нет места для дополнительного тайного этажа. Значит, лифт вез его в какое-то совершенно другое место.

Когда-нибудь после беседы с капитаном Рейдж он останется на этом этаже и попытается выйти оттуда пешком, выяснив раз и навсегда, где это. Но не сейчас. Ему нужно было слишком многое успеть сделать.

Кабина остановилась и дверь скользнула вбок, открывая узкий и темный коридор, знакомый ему по прошлым посещениям. Коридор уходил в обе стороны на двадцать шагов, освещаемый тускло-оранжевым светом неоновой трубки, и по обе стороны упирался в перпендикулярный проход, разветвляясь буквой «Т». Викор никогда не ходил ни в одном из этих направлений. Ему было позволено лишь пересечь тот коридор, куда его доставлял лифт, нажать кнопку на двери напротив и предстать перед капитаном Рейдж. Все.

В последнее время он испытывал все большее искушение свернуть направо или налево и хотя бы бросить взгляд вдоль проходов, которых он никогда до того не видел. Теперь он снова, еще неохотнее, пообещал себе: «В следующий раз!»

Палец его лег на кнопку двери кабинета, и дверь с мягким рокотом скользнула в сторону по желобкам.

Викор всегда чуть побаивался Рейдж. Она была невысокой женщиной, как и все люди ее расы, и едва доставала Викору до локтя. Ее лицо с нежной кожей и большими овальными темными глазами в обрамлении тщательно причесанных черных волос выглядело молодым. Но каким-то образом — быть может, тому причиной было ее абсолютное спокойствие — ей удавалось выглядеть хозяйкой в любых ситуациях.

Капитан Рейдж сидела в низеньком круглом кресле, просматривая узор мелькающих символов, проецируемых ее персональным записывающим устройством на гладкую переборку кремового цвета справа от двери. Викор бросил взгляд на символы и отвернулся; он прекрасно знал, что пытаться расшифровать их будет пустой тратой времени. Это был код, который глейсы переняли из записей банка памяти Станции, и никто иной не получил доступа к ключу.

— Приветствую тебя, Викор, — сказала Рейдж, не отводя темных, цвета терна, глаз от меняющегося, мерцающего рисунка на стене. — Подожди еще пару секунд… Все!

Она выключила крошечный ослепительный луч проектора и убрала записывающее устройство под рукав. Полуулыбка озарила ее лицо.

— Садись, пожалуйста. Я рада снова видеть тебя.

— И я счастлив видеть вас, капитан Рейдж.

Викор прочувственно произнес эти слова — точнее, не смог сдержать переполняющих его чувств. Для него Рейдж была чудесной, восхитительной личностью; он сказал бы то же самое практически о любом из глейсов, и по сути так и сказал Лангу перед причаливанием, но Рейдж была для него совсем уж особенной.

Какая-то тень пробежала по гладкому, без единой морщинки, лицу Рейдж.

— Сообщения при тебе? — спросила она после краткой паузы.

Викор кивнул. Крошечная катушка с микрофильмами была спрятана у него в левом ботинке. Он вынул ее и передал Рейдж.

— Благодарю. Мы еще увидимся до вашего отлета; возможно, будет ответ.

— Я… У меня еще одно сообщение, которое группа поручила мне передать лично, — отважился заговорить Викор. Рейдж кивнула. — Я должен передать, как высоко угнетенное большинство майко ценит помощь, которую они получают от глейсов. Это так вдохновляет — сознавать, что люди Глея нам сочувствуют. И мы восхищаемся достижениями вашего народа, оставшегося независимым и от паг, и от кэтродинов.

Викор сжал руки так, что пальцы заболели от напряжения. Ему не поручали передать никакого устного сообщения; подпольная группа, в которой он был курьером, передавала все только в закодированном виде. И, если бы кэтродины узнали, что глейсы украдкой помогают подчиненным расам под прикрытием своего знаменитого нейтралитета, то, возможно, даже ненасытное желание заполучить Станцию не удержало бы их от войны.

Но, упрямо сказал себе Викор, это именно то, что чувствует группа. Или должна чувствовать.

Во всяком случае, это то, что чувствует он.

И это единственный способ высказать свои чувства Рейдж. Он ждал ее ответа в состоянии неизвестности и беспокойства, доведенном до предела, и облегченно вздохнул, когда она изящно склонила голову и улыбнулась.

— Спасибо, Викор, — сказала она. — Это было приятно услышать.

Затем она оживилась.

— А теперь, пожалуйста, расскажи о ваших пассажирах.

Глава 4

Рослая офицер-пага выкрикнула последнее звонкое оскорбление через весь приемный зал, развернулась, прошуршав своим коротким платьем, и направилась к креслам на транспортере. Чем скорее она попадет к своим, тем лучше для нее.

Ференц, отмахнувшись от глейсских регистраторш, предлагающих карты, денежные сертификаты и прочие нужные вещи, наблюдал за пагой, прищурив глаза. Он представлял себе ее мужчину. Паг должен быть на ярд выше Ференца, вдвое мускулистее обычного человека, с гладкими щеками и лишенным волос черепом, с длинными белыми зубами, которые он постоянно скалит в бессмысленной ухмылке. Если на нем и будет какая-то одежда, то скорее всего блуза из металлических нитей, которую даже сильный паг-мужчина не сможет порвать. Паг будет неразговорчив; на Пагре редко учат детей мужского пола разговаривать по-настоящему.

Нарисовав себе эту картину, Ференц почувствовал, как заживают ссадины в душе. Офицер с Пагра, вероятно, была права, когда сказала, что ни он, ни любой другой кэтродин не смогут вынудить ее подчиниться. Еще бы! Если в ее представления о занятии любовью входит забраться в клетку с самцом своего вида и для начала быть избитой до полусмерти…

И все-таки он безумно желал бы заставить ее проглотить оскорбление.

Он развернулся на каблуках и протянул длинную руку — длинную по кэтродинским стандартам; пагские стандарты были абсолютно иными. Рука его легла на плечо Лигмера, археолога, который был погружен в изучение карт, изготовленных глейсами.

— Послушайте, молодой человек, — резко сказал Ференц. — Мне не понравилось ваше отношение к некоторым вопросам, тогда на корабле. Лучше будет, если вы отложите в сторонку ваш строго научный подход, когда вас слышат паги. Не знаю, как много вы, археологи, уже разболтали, но ваше легкомыслие может нанести огромный ущерб нашему престижу.

Лигмер глуповато заморгал, глядя на него. Потом перестал рассматривать карты и отодвинулся, чтобы Ференцу пришлось убрать руку с его плеча. Он произнес с достоинством:

— Офицер Ференц, национальная гордость должна основываться на истине, на проверенных фактах. Неужели вы хотите, чтобы мы скатились на уровень паг и несли пустопорожнюю чушь насчет «яростного духа кэтродинов»? Я думаю, нет!

Ференц заколебался. Он попал в трудное положение. Ухватившись за свое преимущество, Лигмер продолжал:

— Разумеется, нет! Пусть они выдвигают свои необоснованные требования. Их заявления никого не впечатляют. Вы можете быть уверены, что мы, и я в том числе, не опустимся до такой чепухи.

— Ладно! — проворчал Ференц. — Но помните о том, что я сказал. Не забывайтесь.

— Конечно. К счастью, паги не все так плохи, как та, с которой мы коротали время в полете. Некоторые из них вполне уравновешенны. Я буду работать совместно с женщиной из пагского археологического института, которая является членом подпольного движения и отказывается участвовать в националистической пропаганде.

— Не слишком правдоподобно звучит, — резко ответил Ференц. — Не позволяйте им обмануть вас — разумно мыслить они не способны, это уж точно.

Лигмер покраснел, повернулся и отошел от стойки регистрации. Ференц, проводив его суровым взглядом, наконец позволил регистраторше оформить бумаги, дающие основание для его пребывания на Станции.

Краем глаза он заметил, что чужак Ланг подошел к Лигмеру. Любопытство заставило его, направляясь к лифтам, пройти на таком расстоянии от них, чтобы расслышать разговор. Говорил в основном Ланг.

— …выразить свое восхищение вашим подходом, — сказал он.

Лигмер улыбнулся и сделал протестующий жест.

— Нет-нет, в самом деле, — настаивал Ланг. — Как вам известно, я много путешествую, и высоко ценю людей, лишенных предрассудков.

Ференц нахмурился и прошел к лифту. Он сделал заметку в одном из уголков своего мозга, что будет совсем не вредно проследить за Лангом. Что касается Лигмера, Ференц решил, что археолог вполне может подпасть под влияние паг. А похвала Ланга — человека, который вышел за пределы видимости родного солнца и потому автоматически воспринимается как значительнаяличность — вполне могла усугубить ситуацию.

Еще его интересовало, куда делся священник Дардано. Ференц окинул взглядом ряд лифтов и увидел толстяка, ждущего перед дверью прибытия вагона. Ференц направился к нему и властно окликнул:

— Дардано!

Священник заморгал и начертил пальцем ритуальный знак на своем одеянии. Ференц проигнорировал жест; вера Дардано утратила свой статус на родной планете.

— Да, сын мой?

— Офицер Ференц, если не возражаете. Дардано, я не должен был бы говорить это вам, но лучше скажу — если никто не сделал этого до меня. Известно ли вам, что эта лубаррийка Икида — женщина, которая прилетела с нами — представляет собой преднамеренное оскорбление кэтродинам? Вы слышали, по какой причине ее затребовали сюда?

Священник кивнул.

— Да. Мне показалось странным, что она путешествует вместе с нами, и я навел справки.

— И тем не менее, вы вовлекали ее в разговоры. Со стороны могло даже показаться, что вы пытаетесь соблазнить ее. Вряд ли, конечно, можно считать это разумным с вашей стороны, поскольку вы постоянно живете и работаете среди лубаррийцев. Вам следовало быть более сдержанным, учитывая ваш долг перед кэтродинами.

Дардано задохнулся.

— Я… Мое поведение было сдержанным! По крайней мере, я так считал. В конце концов, она принадлежит к моей вере, а мой долг — укреплять веру повсюду, где только можно. Я не пытался предъявить свои права на нее, учитывая сложившиеся обстоятельства. Напротив, я счел необходимым выразить свое неодобрение ситуации, и этот способ показался мне — ну, наиболее приемлемым.

— Права на нее?

— Ну да. Я велел ей не являться в мою каюту, и не посещал ее сам.

— Но разве она не летела сюда к мужу?..

Внезапно Ференц все вспомнил и оборвал себя. Ну конечно же. Вера Дардано включала некоторое количество странных обычаев, злоупотребление которыми привело к ее отмене на Кэтродине. Например, запрещался брак между родителями детей; все семьи были перекрестными, и считалось антиобщественным иметь больше одного ребенка от того же самого партнера. Однако, постоянный партнер был необходим с точки зрения финансов и поддержания дома. Своеобразная система, перевернутая по отношению к порядкам, общепринятым на остальных планетах Рукава — и, как выяснилось, на более далеких планетах галактики.

— Ах да, — сказал Ференц. — Конечно же. Я забыл. Что ж, от человека ваших убеждений большего самоограничения потребовать трудно. Хорошо.

Он повернулся и уже собрался уйти, как вдруг заметил миссис Икиду. Под руководством улыбающейся симпатичной девушки-глейсы она взбиралась на кресло транспортера. Глаза ее сверкали.

Священник за спиной Ференца громко вздохнул с облегчением. Ференц демонстративно сплюнул, выражая неодобрение и отвращение. Он был недоволен глейсами, которые унижали кэтродинов, как в случае с Икидой; Дардано и его чувственной, потворствующей низменным желаниям религией; Лигмером — за недостаток патриотизма; и, наконец, самим собой — за то, что не сумел заставить себя уважать пагу-офицера.

Ладно, у него достаточно важных дел. Ференц обнаружил, что нужная ему кабина лифта прибыла, и шагнул внутрь. Окинув взглядом приемный зал в последний раз, он увидел, что Ланг продолжает беседовать с Лигмером, поглаживая своего зверька, но взгляд его устремлен на Ференца.

— Ваш… ээ… соотечественник, похоже, не одобрил ваших замечаний, сказал Ланг.

Лигмер покачал головой.

— Ференц — это пример того, от чего нам, кэтродинам, лучше бы избавиться, — сказал он. — Боюсь, однако, что этот тип личности слишком распространен, хотя — добавил он с похвальной лояльностью по отношению к родной планете, — у нас положение куда лучше, чем на Пагре. Я полагаю, люди вроде Ференца были на своем месте, когда Кэтродин расширял владения. Это они распространили нашу империю на Майкос и Лубаррию. Но мне кажется, что их безусловное презрение ко всему не кэтродинскому несколько устарело.

Археолог обвел рукой внушительный зал, в котором они находились.

— Оно устарело, как только была обнаружена Станция. Стало очевидно, что кэтродины вовсе не превосходят остальных, ибо, на самом деле, Станция невообразимо далеко обогнала в развитии все, доселе известное нам.

— Весьма впечатляет, — согласился Ланг, осмотревшись.

— На Пагре, разумеется, отреагировали как обычно. Они заявили — как вы слышали от путешествовавшей с нами паги — что, поскольку все пагское, с их точки зрения, превосходит любое другое, следовательно, Станцию построили паги. Потрясающая логика! Такова их официальная пропаганда. Но к счастью некоторые из них достаточно умны, чтобы не обращать внимание на подобную чушь.

— Вы уже были здесь прежде, я полагаю? — поинтересовался Ланг. — Вы хорошо знаете Станцию?

— Никто не знает Станцию хорошо. Кроме, конечно, самих глейсов, ответил Лигмер уныло. — О, они вполне рассудительны и готовы сотрудничать во многих аспектах; единственное ограничение, которое они накладывают чтобы археологи вроде меня не слишком углублялись в технические вопросы. Заметьте, это само по себе связывает нам руки, поскольку значительная часть скрытой истории Станции связана с техникой — например, с главными банками памяти. В банках имеются знания, которые сами глейсы не могут использовать — и те, которые они не осмеливаются использовать, не говоря уж о том, чтобы открыть к ним свободный доступ. Я думаю, их нельзя в этом винить. Они знают, что, получив свободу действий, и паги и кэтродины попытались бы захватить Станцию.

— Да, это я уже понял, — нахмурился Ланг и посадил своего любимца-зверька на плечо.

— Кто это у вас? — спросил Лигмер. — Я никогда прежде таких не видел.

— Эти ручные существа очень распространены на планетах в глубине галактики, за пределами Рукава. — Ланг с усмешкой потерся щекой о шерсть зверька. — Я зову его Санни. Он скрашивает мое одиночество.

Лигмеру страшно хотелось задать самый важный вопрос: откуда собственно прибыл Ланг? Но он не смог подобрать нужные слова, а потом снова заговорил Ланг.

— Как они управляют Станцией? Глейсы, я имею в виду.

— Их штат здесь составляет около полумиллиона. Управление Станцией это по существу индустрия планетарного масштаба. Они координируют торговлю предметами роскоши между соперничающими империями, у которых иначе не было бы шанса торговать мирно. Они выступают посредниками, примиряя стороны в таких случаях, как с этим Икидой, чья жена прибыла на Станцию вместе с нами. Они помогают поддерживать дипломатические отношения ниже точки закипания. Еще они обеспечивают — и это самая незначительная из их функций — курортный режим для людей, желающих совершить путешествие в космос. И они содержат прекрасную больницу, где лечат при помощи методов, которые либо открыли сами, либо обнаружили в архивах Станции.

— Они занимают Станцию целиком? — спросил Ланг.

— Не совсем. Они сдают в аренду сектора — под своим наблюдением — нам и пагам, где мы можем в большей или меньшей степени делать, что захотим. Некоторых раздражает, что глейсы настояли на том, чтобы сдавать в аренду сектора также и подчиненным расам, которые с их точки зрения считаются завоеванными и не вечно будут низшими. Но естественно, поскольку их родные планеты и рейсы космических кораблей находятся под юрисдикцией других, у майко, лубаррийцев и элчмидов не слишком много возможностей наслаждаться этим теоретическим преимуществом здесь, на Станции. Я полагаю, что глейсы поступают так потому, что только факт владения Станцией предохраняет их от попадания под власть той или другой из империй Рукава.

Ланг посмотрел через весь зал, на лифты. Ференц как раз садился в кабину. На губах Ланга заиграла усмешка.

— Знаете, — сказал он, — мне по душе то, что я слышал про этих глейсов. Спасибо, что вы потратили время на разговор со мной. Надеюсь, мы еще встретимся.

— Разумеется. Если вы захотите узнать что-нибудь о Станции, свяжитесь со мной, — предложил Лигмер. — Не могу гарантировать, что отвечу на все ваши вопросы, но постараюсь.

Глава 5

Рейдж явно стремилась что-то выяснить. Поначалу Викор был просто рад, что на этот раз может провести в ее обществе больше времени, чем обычно, и не задумался над причинами. Но спокойный разговор продолжался, Рейдж задавала ему один вопрос за другим, а ее тонкие пальцы набирали кодовые комбинации на записывающем устройстве.

Викор предупредил ее, что может быть взрыв, если Ференц и офицер с Пагра встретятся во время их пребывания на Станции. Он описал свое впечатление — не слишком глубокое — о священнике Дардано. Доложил, что прибытие миссис Икиды на Станцию должным образом раздразнило кэтродинские власти. Но постепенно он начал осознавать, что все это неважно и давно известно Рейдж. Такова была ее работа.

Если возник новый фактор, значит, это произошло в результате чего-то необычного. Значит, остается только чужак — Ланг.

Но Викор почти ничего не мог рассказать о Ланге, кроме того, что тот настолько владеет собой, что его невозмутимость временами бывает просто оскорбительной. Он не сказал этого Рейдж открыто; он и сам не подозревал, что пришел к такому выводу, пока она не выудила это из него настойчивыми вопросами. Затем Викор рассказал, как Ланг снял напряжение, когда Ференц и пага оскорбляли друг друга в наблюдательном салоне. И тут он сообразил то, что раньше упускал из виду.

Во время беседы ему нравилось все время смотреть на Рейдж. Он получал удовольствие, замечая едва уловимые реакции, которые его научило распознавать долгое знакомство: удовлетворение, озадаченность, раздражение. Все чувства были лишь чуть заметными отражениями в туманном зеркале ее лица. Утонченность манер глейсов была для него притягательна. Его собственной расе, майко, следовало многому научиться от глейсов. Хотя бы для того, чтобы успешнее скрывать мысли от своих господ кэтродинов. И в силу причин более важных, чем вежливость — ради выживания.

Викор даже пытался подражать ее ледяному спокойствию. Но у него ничего не вышло, и он оставил эти попытки. Чтобы достигнуть такого спокойствия, всей жизни не хватит.

Более того, такое поведение требовало глубокой и непрестанной сосредоточенности. Но оно давало результаты, вне всякого сомнения. Когда Викор впервые встретил Рейдж, он был немало удивлен. Он решил, что ей лет двадцать: таким гладким, без морщин, было ее лицо, такими грациозными и легкими были ее движения. Постепенно он понял, что ее опыт и способности невозможно было приобрести в столь юном возрасте, и что на самом деле она, по меньшей мере, вдвое старше. Юным обликом она была обязана сверхъестественному спокойствию, которое людям ее расы прививалось с самого детства. Благодаря своей уравновешенности и хладнокровию глейсы способны были поддерживать равновесие между пагами и кэтродинами.

Ланг, Ланг, Ланг. В центре ее поисков был Ланг. В уме Викора зрела решимость: раз Рейдж хочет знать больше о Ланге, он доставит ей информацию, если только сможет.

Наконец Рейдж закрыла записывающее устройство, положила его на широкий подлокотник кресла и широко улыбнулась.

— Спасибо тебе, Викор, — сказала она. — Ты, как всегда, очень мне помог.

— Помог, но недостаточно, — возразил Викор. — Я рассказал вам очень мало из того, что вам следовало бы знать.

Тень реакции, которая, как он научился угадывать, означала удивление, пробежала по лицу Рейдж. Женщина пыталась сделать вид, что он не прав — но у нее не получилось, потому что Викор говорил правду.

Наконец она пожала плечами.

— Но я не могу требовать большего. Я ведь даже не знаю толком, что ищу. В любом случае спасибо. Мы еще увидимся до отбытия твоего корабля, я передам сообщение для твоей группы.

Она поднялась и грациозно склонилась в официальном поклоне. Викор попытался поклониться с такой же грацией, прекрасно сознавая, что по сравнению с ней он чудовищно неуклюж. Он толком не понял, как оказался в коридоре. Дверь лифта напротив была темной — значит, кабина находилась на каком-то другом этаже. Неудивительно, поскольку сюда, на потайной этаж, лифт возил посетителей нечасто.

Викор протянул было руку нажать на кнопку, но внезапно отдернул ее. Его охватило волнение. Сколько ему понадобится времени, чтобы пробежать двадцать шагов до развилки коридора? Три секунды? И тогда он наконец сможет заглянуть за пределы…

На этот раз он не стал ждать долго, чтобы не возникли сомнения. Он решился и бесшумно скользнул влево по коридору. На углу он замер и вытянул шею, заглядывая за острый угол переборки.

Разочарование было горьким. Он увидел всего лишь уходящий в обе стороны еще один коридор, похожий на тот, который был ему знаком — узкий, тускло освещенный оранжевыми неоновыми лампами, с выходящими в него простыми дверями.

И снова в двадцати шагах по обе стороны были развилки.

Огорченный, Викор собрался возвратиться к лифту. Но неожиданно послышались тихие шаги — легкие, чуть шаркающие шаги женщины или мужчины в обуви с мягкими подошвами. Викор вжался в стену и снова вытянул шею, чтобы заглянуть за угол.

Мимо развилки коридора, на которую он смотрел, прошел Ланг.

Это не мог быть никто, кроме Ланга. Сотня других людей на Станции могла иметь его рост, его телосложение, его одежду. Но кто еще здесь мог нести на плече зверька с черной шерстью?

Викор надолго застыл в изумлении. Ланг уже исчез, а он продолжал спорить сам с собой. Если Ланг впервые на Станции, как он попал так быстро на потайной уровень, куда глейсы пускают очень немногих? По ошибке? Случайно? Или он что-то знал заранее? Шансы случайного попадания сюда казались очень сомнительными.

Следует ли ему вернуться и уведомить Рейдж, что он только что видел Ланга? Если он это сделает, ему придется признаться, что он злоупотребил ее доверием, выйдя за пределы дозволенной ему территории. Спор Викора с самим собой длился лишь несколько десятых секунды и закончился тем, что он быстрым шагом направился к развилке, которую миновал Ланг, и дойдя до угла, повернул вслед за чужаком.

Но Ланга он не увидел. Коридор был пуст — только слабое гудение в воздухе, на пределе слышимости, красноватый свет и стены с дверями, расположенными через неравные промежутки.

Чувствуя странную растерянность, Викор остановился. Он набрался храбрости для долгого преследования по запретной территории. Теперь преследовать было некого, и он вполне мог повернуть назад. Коридоры все были похожи друг на друга, и он вряд ли бы выяснил что-то новое, продолжая поиски, только рисковал не найти обратной дороги к лифту, который доставит его обратно на общедоступные этажи.

Но Ланг наверняка зашел в одну из этих комнат. Наверняка! Потому что этот коридор заканчивался тупиком вместо обычной развилки.

Викор стал осторожно красться вперед. В этом участке коридора от поворота до тупика было пять дверей — две слева, три справа. Он прислушался под первой дверью. Ничего. Дверь напротив: тоже ничего. Но за третьей дверью он услышал подозрительный звук, то восходящий, то нисходящий, чистого тембра, как звук тростниковой свирели. В нем было что-то музыкальное, но для музыки он был слишком ритмичным, словно метроном находился за стенкой. Кроме того, за время полетов на корабле и здесь, на Станции, Викор познакомился с музыкой всех рас Рукава, и узнал бы музыку любой планеты.

Могла ли это быть музыка родины Ланга? Мысль заставила Викора замереть на месте, но он тут же отбросил ее. Сомнительно, чтобы Ланг, спустя несколько часов после прибытия, забрался сюда только для того, чтобы потихоньку развлечься музыкой.

Викор перешел к другой двери. Снова тишина. За четвертой дверью оказался источник вибрации, которую он скорее ощущал, чем слышал с момента появления в этом коридоре. Там находились какие-то машины — вероятно, что-то очень тяжелое и точно отлаженное, что вращалось на большой скорости и заставляло гудеть воздух.

Из-за последней двери снова не доносилось ни звука. Викор поднял голову и шагнул назад, но тут дверь неожиданно скользнула вбок, и на него удивленно уставился глейсский офицер в форме. Сердце Викора упало.

— Что вы здесь делаете? — спросил офицер. Непохоже было, чтобы он очень разгневался. — Что вообще здесь может делать майко? Ваш сектор находится на противоположной стороне Станции, молодой человек!

Мысли Викора прояснились. Неужели вся тайна была не более чем недоразумением? Неужели этот изолированный этаж был всего лишь глейсским сектором Станции, доступ в который был окутан тайной только потому, что глейсы не желали, чтобы посторонние совали нос в их личную жизнь? Это казалось правдоподобным. И, если так, то он совершил не такой уж большой проступок. Викор снова воспрянул духом.

— Благородный господин, — сказал он скромно, — я доставлял сообщение многоуважаемой капитану Рейдж. Ожидая лифт, я увидел в коридоре пассажира, который прибыл вместе со мной на корабле. Он утверждал, что никогда раньше не был на Станции. Но как он мог попасть сюда, не зная ваших секретов?

Офицер задумался. Он был несколько выше Рейдж, но все равно настолько же ниже Викора, насколько Викор был ниже пагских офицеров. В глейсе было что-то почти кукольное.

— А поскольку Рейдж интересовалась этим чужаком, — продолжал Викор свой рассказ после паузы, — я подумал, что должен пойти следом за ним. Но он скрылся в одной из кают этого коридора. Больше ему деться было некуда. Если он здесь по праву и по приглашению, я приношу самые глубокие извинения, но я хотел принести пользу…

— В одной из этих кают? Из этих пяти? — Офицер показал рукой. — Тогда мы можем очень быстро прояснить вопрос.

Он быстро заглянул в каюту, соседствующую с той, откуда только что вышел.

— Никого.

Он заглянул в следующую.

— И тут никого.

Викор наблюдал с растущей тревогой, как офицер удостоверяется, что все пять кают пусты. Ни в одной из них не было второго выхода. Офицер вернулся к Викору, улыбаясь и качая головой.

— Не вижу, как ваша история может быть правдой, молодой человек, сказал он. — Нам лучше пойти к капитану Рейдж.

Он сделал Викору знак идти впереди, и тот повиновался. Он совсем упал духом. Рискнуть своими привилегиями и ничего не получить в результате! Он и без того был достаточно подавлен и обескуражен, но почувствовал себя еще хуже, глядя на капитана Рейдж.

— Верно, Индль, — сказала она наконец. — Викор был здесь по моему требованию, и меня действительно очень интересует этот чужак, Ланг. — Она перевела взгляд на Викора. — Так что в действительности сделал Ланг?

Викор рассказал.

— Ты увидел его, когда он прошел мимо развилки этого коридора, где находится моя каюта и лифт?

Викор прикусил губу и покачал головой.

— У меня… у меня был приступ любопытства, — признался он, чувствуя, что краснеет.

— Что ж, я могу его удовлетворить, — просто сказала Рейдж. — Это наш приватный сектор Станции. Мы предпочитаем быть здесь одни, поэтому не афишируем его существования. На общедоступных картах он не показан, замаскирован искажением пропорций. Мне следовало рассказать это тебе с самого начала.

— И вы просто-напросто пригласили сюда Ланга, надо полагать? — мрачно спросил Викор.

— Нет, — ответила Рейдж, качая головой, и лицо ее выразило удивление. — Нет, никто бы этого не сделал. Если Ланг на самом деле был здесь…

— Был! — воскликнул Викор.

— Значит, он не новичок на Станции и солгал нам. Индль, мы должны выяснить, почему!

Глава 6

Официально Ференц был в отпуске. Он не был женат и не имел иждивенцев. Ранг его был достаточно высок, чтобы убедить сторонних наблюдателей, что у него хватит денег полететь на Станцию. Более того, он уже был здесь в составе постоянного штата, который кэтродины содержали в своем секторе Станции для разбирательства торговых споров, репатриации пленников и прочих вопросов, которые традиционно решались на нейтральной территории Станции.

Таким образом, логично было, что он по прибытии сразу направился в кэтродинский сектор вместо того, чтобы следовать по туристическому обзорному маршруту.

Разумеется, у него при себе не было багажа. Багаж к этому моменту уже должен быть доставлен прямо с корабля, что было само собой разумеющимся. Ференц знал номер каюты, куда отправили багаж. В любое место на Станции можно было попасть в течение часа. Так что, если не считать физического соседства друг с другом, приезжим было совершенно безразлично, где их разместят.

Ференц почти не обращал внимания, каким путем он идет. Во время своего предыдущего пребывания здесь он ознакомился со всей Станцией. А сейчас его мысли были слишком заняты другими вопросами.

Наконец, спустившись на десять этажей и проехав транспортером еще по двум, он оказался в кэтродинском секторе. Покинув транспортер, он почти тотчас же ощутил разницу между здешней обстановкой и спокойствием приемной территории, где управляли глейсы. Здесь сам воздух казался плотным, заряженным электричеством, подталкивающим к действию.

Ференц зашагал быстрее. Он прошел несколько коридоров, заходя на контрольные пункты для предъявления документов. Через три минуты его принял главный маршал Теммис, возглавляющий штат кэтродинов — лысый мужчина, который уже начинал увядать, но все еще начальственно прямо держал блестящую голую голову над пухлым двойным подбородком.

— Садитесь, Ференц. Рад вас снова видеть, — нахмурившись, произнес Теммис. — Вы прибыли на одном корабле с этой лубаррийкой, Икидой?

— Да. Я почти ожидал увидеть вас в секторе пленников, сэр.

— Чтобы глейсы удостоверились, что затронули нас за больное место? Теммис коротко, хрипло рассмеялся. — Я поручил это дело младшему офицеру. На самом деле это, конечно, полковник, которого замаскировали под двадцатилетнего юнца.

Ференц понимающе и уважительно ухмыльнулся. Такие штучки он умел ценить.

— Разумеется, я не отрицаю, что все это мероприятие довольно болезненно, — продолжал Теммис. — Но оно с самого начала планировалось глейсами, как блошиный укус, и было бы недостойным реагировать на него. У нас есть дела куда поважнее.

— Я так и предположил, сэр, когда получил назначение. Если вы позволите мне высказаться, я должен сообщить, что уже встретил более опасные вещи, чем случай с этой лубаррийкой.

— Как так?

Теммис откинулся на спинку обширного кресла.

Ференц сначала упомянул Дардано, но Теммис покачал головой.

— Оставьте его. Это специальный выбор. У него будет своя работа. На Станции есть пара тысяч лубаррийцев, которые так или иначе вышли из-под нашей власти в результате пособничества глейсов. Они не решаются вернуться на родину, потому что очень хорошо знают, что их там ожидает. Дардано должен будет уведомлять нас о том, что происходит в их среде, и он с этим прекрасно справится. Его не заботит ничего, кроме персонального комфорта, а в этом он целиком зависит от нас.

— Мне не вполне понятно, почему выбрали именно его, — напряженно ответил Ференц. — Но, разумеется, я повинуюсь вашему выбору, сэр. Но более опасен, чем Дардано, археолог Лигмер. Похоже, что ум его полон подрывных идей. И он сказал, что работает здесь в непосредственном контакте с пагами.

— Да, здесь я склонен согласиться с вами. — Теммис соединил кончики пальцев и принялся их разглядывать. — Однако это часть более обширного плана, и не мне подвергать выбор сотрудников, осуществленный Верховным Командованием.

— Как вам наверняка известно, детальное изучение Станции — главная цель нашего нахождения здесь. Большая часть Станции неизвестна никому, кроме глейсов. Мы успешно выполнили программу измерений, чтобы выяснить точность распространяемых глейсами карт. Именно здесь начинается ваша миссия.

— Думаю, мне не нужно напоминать вам, что все это строго секретно.

— Существо вопроса заключается в следующем. Карты искусно и почти неуловимо искажены. Существуют огромные участки Станции, которые на них не отражены. Возможно, это всего лишь служебные территории: гравитационные трубопроводы, вентиляционные шахты, отопление, освещение, электроэнергия и так далее. А, может, и нет. Мы должны это осторожно разведать.

— Нет сомнения, что паги тоже это подозревают. К счастью для нас, они официально заявили, что знают о Станции больше, чем глейсы — разумеется, часть их пропаганды. Мы надеемся, что этот гандикап даст нам существенное преимущество в подготовке точных планов Станции. А это будет бесценным при смене позиций.

Уже много лет Ференц не слышал этих слов: «смена позиций»! Они были в ходу, когда он еще был кадетом. Велик день, когда кэтродины будут владеть Станцией вместо неумелых глейсов! Но энтузиазм юности уступил место взрослому цинизму. Теперь Ференц редко думал о том, что день смены позиций может наступить при его жизни. Услышать эти слова из уст начальника штата было для него потрясением.

Он едва посмел спросить:

— Значит, смена позиций уже близка?

— О ней никогда не забывали, — рявкнул Теммис. — Лишь откладывали в силу некоторых административных затруднений.

— Это великолепно, сэр. Разумеется, я никогда не переставал верить…

— Тогда прекратите вести себя так, словно это для вас новость, сказал Теммис с железобетонной иронией.

Ференц прикусил губу, сознавая, что допустил серьезную ошибку.

— Хорошо, — продолжил Теммис после паузы. Он взял документ со стола и критически пробежал его глазами. — Я займусь тем, что вы рассказали о Лигмере, но сомневаюсь, что удастся что-нибудь сделать. Можете быть уверены, впрочем, что его отзовут немедленно, если он действительно попадет под влияние паг. Теперь о других пассажирах вашего корабля. Что вы скажете об этой паге-офицере?

— Типичная сука, — сказал Ференц с чуть большим чувством, чем намеревался.

Лысина Теммиса включала в себя и брови, но он умудрился вместо одной из бровей вопросительно приподнять то место, где она должна была бы находиться.

— Вы говорите так, словно ей удалось вас достать, — заметил он.

— Боюсь, что не могу этого отрицать, сэр. Ее наглость была беспрецедентна. Я намерен просить разрешения выяснить нашу с ней ссору во время моего пребывания здесь.

— Не разрешаю. Я вполне понимаю ваши чувства, офицер Ференц, но не упускайте из вида тот факт, что пагские женщины все-таки женщины. А драться с женщинами не очень-то почетно. Более того, в ваше задание входит завязать личное знакомство на дружеской основе с кем-нибудь из них.

— Что? — Ференц подался вперед, разинув рот. — Вы… вы шутите, сэр?!

— Ференц, похоже с вами что-то случилось с тех пор, как вы находились здесь в составе кэтродинского штата. Раньше я знал вас как уравновешенного человека, на которого можно положиться во всех отношениях. Теперь вы, похоже, деградировали до уровня фанатика, провалившегося на экзаменах в кадетское училище. Как по-вашему, я часто шучу столь серьезными вещами?

— Нет, сэр, — обреченно произнес Ференц.

Теммис устремил на него каменный взор.

— Значит, я вполне серьезен? Если бы вы на миг задумались хладнокровно, то не сделали бы такого идиотского замечания! — Он взял запечатанный пакет с тележки около стола. — Держите. Здесь подробные инструкции для вас. Ступайте и прочтите их внимательно. У вас кроме униформы есть гражданская одежда, я полагаю? — добавил он после минуты размышления.

— Так точно, сэр.

— В таком случае, чтобы я больше не видел вас в форме до отбытия. Это не согласуется с тем образом, который вы должны вокруг себя создать. Вы здесь для того, чтобы навестить нескольких старых друзей из кэтродинского штата, что вы и сделаете. Через несколько дней вы потеряете к ним интерес, потому что — как вы скажете тем, кто вас об этом вдруг спросит — вы найдете нас более жесткими и не такими приятными людьми, какими мы вам помнились. Вы окунетесь в развлечения. Но будьте крайне осторожны! Мы полагаем — собственно говоря, мы в этом уверены, — что полдюжины пагских женщин здесь на Станции делают уступки глейсам, и даже майко и лубаррийцам. Поскольку они как обычно неуступчивы по отношению к элчмидам, этому должен быть скрытый мотив. Мы должны знать, что это за мотив и вообще к чему они стремятся. С точки зрения морали было бы плохо, если бы кто-то из постоянного штата связался с пагской женщиной. Поэтому данная задача возлагается на вас. Вы достаточно высоки и по пагским меркам не будете выглядеть в их глазах комичным; вы достаточно сильны, чтобы выбраться из трудной ситуации, если в ней окажетесь — что весьма вероятно — и, что важнее всего, у вас великолепный послужной список, — взгляд Теммиса впился в Ференца, словно булавка, прикалывающая бабочку. Отправляйтесь и постарайтесь подтвердить свою репутацию.

Ференц взял левой рукой запечатанный пакет с приказами и вскочил с места.

— Слушаюсь, сэр, — ответил он и отдал честь Теммису.

Салют наверняка привел бы в восторг преподавателя его кадетского училища.

— Силы небесные, куда это вы? — заорал Теммис. — Я что, отпустил вас? Сядьте. Быстро! Я хочу знать все об этом пассажире, который прибыл с вами, о Ланге.

— Он путешествует за пределами видимости родного солнца, — сказал Ференц, покрывшись потом от усилий сдержать свою ярость (он злился больше на себя самого, чем на Теммиса). — Откуда именно он прибыл, я не смог выяснить, несмотря на то, что настойчиво расспрашивал как его самого — и косвенно, и напрямую — так и членов экипажа, которые могли бы дать мне хоть какой-то намек.

— Очень прискорбно, Ференц. Как долго тянулся рейс? Десять дней? Двенадцать? И вам не удалось установить его родину?

— Он весьма искусен в словесной маскировке, — сказал Ференц с внезапным упрямством. — У меня не было возможностей припереть его к стенке. При наших разговорах всегда присутствовал кто-то третий, а умение Ланга незаметно уклониться от нежелательных тем наводит на мысль о его серьезном знакомстве с соответствующими специальными дисциплинами. Однако мне удалось установить, что он прибыл из областей галактики, более удаленных от нас, чем Этра.

— Этра находится от нас в пределах видимости, так что ваше умозаключение тривиально.

Теммис повернулся на стуле и уставился на карту на стене. Карта изображала Рукав — выступающую область галактики, состоящую из девяти звезд, разбросанных на протяжении примерно двадцати восьми световых лет. Там, где оканчивалась цепочка звезд Рукава, дальше была лишь пустота — до самого соседнего скопления, расположенного чересчур далеко, чтобы люди могли туда добраться. Этра отстояла от корня Рукава на тридцать звездных систем в глубь галактики — считая по рейсам космических кораблей. Это уже было дальше, чем когда-либо путешествовали люди рас Рукава, которым хватало проблем на целую вечность, не то что на человеческую жизнь.

— Есть еще кое-что, — нахмурился Теммис. — Путешествовать — поистине дорогое занятие. Что он использует в качестве денег? Я полагаю, что он провел некоторое время на Кэтродине, прежде чем сесть на ваш корабль. Мне кажется, что прибытие человека из-за пределов видимости заслуживало бы упоминания хотя бы в одном бюллетене новостей.

— Он не афиширует, что путешествует так далеко от родины.

— Однако даже вы это поняли, — заметил Теммис с тяжеловесной иронией. — Можно было предположить, что репортеры тоже пронюхают. Собирается ли он странствовать и дальше, после того, как посетит Станцию? Отправится ли он на Глей, или на пагские планеты?

— Он не высказывал никаких намерений путешествовать дальше, — сказал Ференц. — Его интересовала только Станция. Он слышал разговоры о ней еще на Этре и захотел посмотреть собственными глазами. Я не думаю, что его пустят на Пагр, даже если он этого сильно возжелает.

— Это уж точно. Ладно, Ференц, вы были здесь достаточно долго. Отправляйтесь поздороваться с вашими бывшими коллегами, но сделайте это побыстрее. Затем идите в свою каюту и выучите инструкции назубок. Вы свободны.

Но первое, что сделал Ференц, добравшись до своей каюты, было не чтение инструкций. Он от души обложил самыми черными словами всех пагов, мужчин и женщин, на Станции и на Пагре.

Ему немного полегчало.

Глава 7

Викору часто приходило в голову, что Станция во многих отношениях похожа на живой организм. Например, она была практически самоуправляемой, самовосстанавливающейся, самопрограммирующейся. Она существовала сама по себе уже много тысяч лет, прежде чем первые исследователи с Глея прибыли сюда на медлительных кораблях с ионной тягой. Они тогда еще не разработали сверхсветовые двигатели. Преимущества глейсы получили в основном благодаря случаю. Они находились всего в половине светового года от Станции. Хотя паги и кэтродины выслали свои первые экспедиции в космос примерно в то же самое время, что и глейсы, им пришлось ждать изобретения гипердвигателя, чтобы добраться так далеко в глубь Рукава.

Станция напоминала живое существо еще и потому, что обладала своеобразным метаболизмом, в котором роль кровяных телец играли люди. Время от времени инъекция извне — новый кэтродинский генерал с агрессивными замашками, новая громогласная пага — угрожала нарушением хрупкого равновесия, что приводило к чему-то вроде лихорадки. А глейсам, этим белым кровяным тельцам системы, приходилось устранять нарушение в организме Станции.

Что-то едва уловимое в поведении Рейдж натолкнуло Викора на мысль, что сейчас происходит как раз один из таких случаев.

А Ланг выглядел так, словно собирался сыграть в этом деле роль инородного тела.

Обычно Викор, доставив сообщение Рейдж, с удовольствием отправлялся посетить вольных майко в майкосском секторе Станции. У него оставалось несколько чудесных дней до возвращения на корабль. Он всегда бывал ужасно огорчен, когда ему выпадало дежурить от прибытия до отправки корабля — а это бывало раз в каждые четыре рейса.

Но сегодня все было совсем иначе. Ему не хотелось оказаться среди друзей-майко — этих странных людей, не принадлежащих ни к одному миру. Родиной своей они продолжали считать Майкос, но были навечно прикованы к Станции, ибо преступили закон кэтродинов и смогут вернуться на родину не раньше, чем Майкос будет свободен. Здесь они находились под покровительством глейсов, хотя и этого иной раз бывало недостаточно. Куда ни кинь, они были обречены.

Эти люди всегда наполовину стыдились, наполовину жаждали контакта с майко, прибывающими на Станцию извне — членами экипажей космических кораблей, слугами кэтродинов, или, что очень редко, каким-нибудь популярным артистом, талант которого временно служил ему защитой от давления кэтродинов, и которого привозили на Станцию развлекать господ. Живущие на Станции майко жаждали контакта, потому что постоянно тосковали по родине, как бы ни пытались они это скрыть под видом беспечного превосходства. Стыдились же они потому, что достигли личной безопасности за счет потери возможности участвовать в борьбе с угнетателями на родине. Такая же ситуация была в лубаррийском и элчмидском секторах; между ними существовало что-то вроде родства, братства обреченных душ.

Собственно говоря, именно через находящиеся на Станции свободные колонии подчиненных рас сообщались друг с другом и координировали свои действия революционные движения Лубаррии и Майко.

Кроме Викора существовали и другие курьеры. Так что когда Рейдж передаст ему ответ на доставленные сообщения, он мог пойти и отдохнуть со своими друзьями. И все же Викор медлил.

В конце концов голод привел его в ресторан в секторе майко. Там синтезаторы — они тоже работали с тех самых пор, как Станцию покинули ее неведомые строители — были настроены на вкусы местных посетителей. С точки зрения времени Викор выбрал удачный момент: на местных часах время было позднее, и в ресторане не было никого из знакомых.

Он взял свой заказ в раздаточной, предъявил денежный сертификат, чтобы в нем пробили соответствующую сумму, и направился через весь зал к столику в нише, чтобы не бросаться в глаза. Низкий потолок зала, выкрашенный в светло-синий цвет, показался ему давящим, сверкающие белизной столики выглядели холодно-безличными. Приземистые кресла и стульчики были расставлены неаккуратно, что вызвало у него прилив неопределенного раздражения. Он был в состоянии духа, неподходящем для пребывания в обществе, и прекрасно это понимал.

Неожиданно подняв глаза от тарелки, Викор обнаружил перед собой юношу в тускло-коричневой одежде, предписанной майко. Тот сидел напротив и пристально разглядывал Викора. В руке у него была кружка со спиртным, глаза под кустистыми бровями сверкали.

Викор его не знал и вознамерился было проигнорировать.

Не тут-то было. Минуту спустя незнакомец огляделся, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет, и таинственно кашлянул.

— Вас зовут Викор? — спросил он.

— Да. И я сел в этом углу, чтобы побыть в одиночестве.

Незнакомец нахмурился.

— Побудете один позже, если захотите. Но сейчас у меня есть к вам некоторые вопросы, и я хочу, чтобы вы на них ответили.

Викор резко вздернул голову.

— Вы… — начал было он, но осекся. Его непрошеный собеседник отставил кружку и сложил руки особым образом, который не выглядел нарочитым, но имел совершенно определенное значение.

— Мое имя Ларвик, — дружелюбно произнес незнакомец, когда увидел, что Викор прочел знак. — Мы с вами до сих пор не встречались, потому что работаем в разных ветвях движения. Но получилось так, что мы нуждаемся в определенной информации и совете, а вы можете нам помочь и, к счастью, уже являетесь членом движения.

— Что именно вы хотите знать? — спросил Викор.

Он подозревал, что революционное движение в кэтродинской империи на самом деле куда обширнее, чем та его часть, с которой он знаком. Однако не имел ни малейшего представления, чем занимаются другие ветви.

— Не сейчас. — Ларвик взял свою кружку и махнул ей в сторону тарелки Викора. — Доешьте. Мы лучше поговорим с вами наедине и в другом месте.

Он больше не произнес ни слова, только следил своими сверкающими глазами, как Викор ест.

Наконец Викор понял, что не может больше затолкать в себя ни куска. Он отодвинул тарелку и встал.

— Я готов, — сказал он.

— Хорошо, — пробормотал Ларвик. — Пожалуйста, к лифтам.

Викор подозревал, куда они направятся, еще до того, как оказался в вагоне с Ларвиком и увидел, как тот нажимает кнопки на селекторе, повернувшись к Викору спиной, чтобы тот не заметил точную комбинацию. Значит, есть еще другие лифты, кроме того, который доставляет его в офис Рейдж из приемного зала. Куда же они попадут на сей раз?

Как оказалось, недалеко. Наверняка в пределах сектора майко, если только кабина по дороге подчинялась обычным физическим законам. Мгновение они ждали, пока дверь откроется, затем оказались в комнате, из которой не было другого выхода. Комната была квадратной, больше напоминала коробку. Ее стены от пола и почти до потолка были заставлены грубо сколоченными ящиками. Сам пол был покрыт какими-то крошечными обрывками темно-коричневыми, высохшими, похожими на опавшие листья.

Едва заметное колющее ощущение озадачило Викора. Затем он догадался, что это такое — статическое поле, чтобы пыль не проникала в кабину лифта.

Ларвик подождал, пока кабину не вызвали на другой этаж, и быстро повернулся к Викору.

— Садитесь, — сказал он, и сам уселся на один из ящиков.

Викор последовал его примеру, продолжая принюхиваться. В воздухе стоял какой-то едкий специфичный запах, который Викор не мог распознать.

— Узнаете? — после паузы спросил Ларвик. Викор покачал головой, и тот пожал плечами. — Ладно, потом скажу. Наверное, я должен вам рассказать. А пока я хочу получить от вас необходимую информацию. Мы хотим знать, кто такой этот Ланг.

Снова Ланг! Если бы Верховное Бюро Пагра, каждая из входящих в которое паг способна запросто разделаться с тремя пагскими мужчинами, прежде чем наконец сдаться и позволить четвертому ублажить ее, явилось бы в полном составе сюда, на Станцию, это вызвало бы меньше беспорядков, чем прибытие этого одного чужака! Викор ответил вопросом на вопрос.

— Я расскажу вам все, что знаю — хотя это немного — но сначала, прошу вас, ответьте: что в нем такого особенного? Глейсы, с которыми я работаю, хотели о нем знать; все хотят о нем знать!

Ларвик задумчиво прикусил нижнюю губу.

— Вот, значит, как? — сказал он. — На Станции о нем уже идут разговоры, но мы приписали это тому факту, что он из-за пределов видимости и потому посетитель особый. По крайней мере, мы надеялись, что причина ажиотажа только в этом. Иначе ситуация может оказаться крайне неприятной.

— А именно?

Ларвик мгновение колебался.

— Ладно, — сказал он наконец. — Мне все равно придется вам сказать.

Он нагнулся над соседним ящиком и откинул крышку. Под ней оказалась масса плотно уложенных коротеньких коричневых веточек, покрытых мелкими иголочками. Едкий запах сразу усилился.

Ларвик очень бережно вынул одну веточку и протянул ее Викору.

— Знаете, что это такое, а? — спросил он.

Викор покачал головой.

— Дурманная трава, — сказал Ларвик кратко. — Наш предмет торговли.

— Ах вот оно что! — Викор вскочил с места. Лицо его побелело. — Я не знаю, какими еще грязными делами вы занимаетесь, но если речь идет о дурманной траве — я к этому непричастен! Выпустите меня отсюда немедленно.

Ларвик продолжал сидеть спокойно.

— Что вы вообще знаете о дурманной траве? — сказал он. — Вы ее даже распознать не смогли.

— Я достаточно насмотрелся на ее эффект, чтобы испытывать к ней отвращение, — резко сказал Викор. — Эти несчастные безумцы, которых иногда встречаешь в элчмидском секторе, быстро умирают, не получая своей дозы.

— Теперь нет, — ровно произнес Ларвик. — Мы обеспечиваем их дурманной травой из милосердия. Это они достали для нас семена и провезли их на Станцию — кстати, рискуя жизнью.

— Но… но ради чего, будь она проклята?! — взорвался Викор. — Зачем вам пачкать об нее руки?

— Паги используют дурманную траву для усмирения элчмидов, — сказал Ларвик. — Это самое мощное из известных нам опьяняющих и галлюциногенных средств. Оно вызывает чудовищную зависимость. Пристрастившиеся к нему способны на все, чтобы получить инъекцию, когда им действительно невтерпеж, — он сделал паузу. — Кэтродины серьезно обеспокоены тем, что число потребляющих дурманную траву среди них растет. Это очень выгодный бизнес, Викор. И он помогает намперекладывать деньги кэтродинов в свои карманы.

Викор медленно расслабился.

— Мне это не по душе, — сказал он неохотно, — но… согласен, идея неплохая. Мне бы больше понравилось, если бы элчмиды продавали дурманную траву пагам. Как бы они ни были плохи, кэтродины ничего подобного с нами не делали.

— Зато они поступили так с лубаррийцами, — сказал Ларвик. — Вы видели толстобрюхого капеллана, которого им привезли? Заразить лубаррийцев этой фальшивой верой было почти столь же преступно, как элчмидов — дурманной травой.

— Ладно, ваша взяла, — с отвращением произнес Викор. — Да, так вы хотели знать про Ланга.

Он не смог добавить ничего к тому, что рассказывал Рейдж. У него даже не появилось новой теории, объясняющей присутствие Ланга в секторе глейсов. Вся история в целом оставила Ларвика в полном недоумении.

— Может, он в таком случае действительно тот, за кого себя выдает, задумчиво сказал Ларвик. — Или нет, не может этого быть — для чужака он знает Станцию слишком хорошо. Или… Видите ли, я боялся, что он может оказаться кэтродинской приманкой — настоящий чужак, которого они подкупили, или хорошо подготовленный поддельный, в задачу которого входит предстать любопытным туристом, сующим везде свой нос. Такой тип был бы для нас большим искушением — предложить ему укол дурманной травы, потом выдоить все его денежки, посадить на отбывающий корабль, и кто останется в дураках, когда нехватка очередной дозы его прикончит? Кэтродины, во всяком случае, работают именно так… Офицер Ференц, который прибыл на вашем корабле, несомненно шпион, но он замешан в высокую кэтродино-пагскую политику, и не станет заниматься такой мелочью, как выяснение источника наркотиков.

— А глейсы об это знают? — спросил Викор.

— Знают ли глейсы? — переспросил Ларвик тоном глубочайшего изумления. Он поднялся с ящика и потянулся, разминая затекшее тело. — А где, по-вашему, мы выращиваем траву? Они отдали нам весь гидропонный огород. Еще бы они не знали! Да они в сущности толкнули нас на это.

— Ах, вот как… Если бы они возражали, Ланг мог бы оказаться их приманкой, но раз они не против… — Викор нахмурился. — Кто же…

Глава 8

Пауза была долгой. Наконец Ларвик подошел к двери лифта и нажал на кнопку вызова.

— Как бы мне хотелось приучить Дардано к дурманной траве… произнес он мечтательно в ожидании прибытия кабины. — Но я не могу рисковать. Если кэтродины обнаружат, что источник их неприятностей находится здесь, на Станции, глейсам скорее всего придется отречься от нас и заявить, что они ничего не знали. Может быть, удастся провернуть это косвенно, пригласив его в элчмидский сектор. Никто не удивится, встретив у них дурманную траву — половина несчастных только ею и живет…

Он оборвал себя, поскольку прибыл лифт.

— Вы, разумеется, понимаете, что все это строго секретно?

Викор сухо ответил:

— Я проделал больше тридцати рейсов, как курьер, и до сих пор не попался.

— Хорошо, хорошо, — дружелюбно сказал Ларвик. — Я не хотел вас обидеть, всего лишь напомнил.

Он пропустил Викора в кабину лифта и закрыл дверь.

— Кстати, — сказал он, когда кабина начала подниматься, — что бы вы ни узнали о Ланге, мы хотим знать это наравне с Рейдж.

— Я сделаю, что смогу, — пообещал Викор. Но он понимал, что выполнить обещание будет очень трудно.

Существовало множество мелких проблем, которые усложняли жизнь на Станции. Время, например. Глейсы установили сутки, более-менее приемлемые для всех рас, и не делили их на «утро», «день», «вечер» и «ночь». Им приходилось работать круглосуточно, по сменам.

С обычным небрежением к удобству всех остальных пагский штат настоял на том, чтобы пользоваться своим собственным Среднепланетным Временем, которое совпадало с глейсским Временем Станции примерно раз в триста дней. И каким-то необъяснимым образом (никто не мог понять, почему) все три подчиненные расы — майко, лубаррийцы и элчмиды — выбрали каждая свой отрезок станционных суток в качестве «ночи».

Сейчас по времени сектора майко было около полуночи. В элчмидском секторе наркоманы с налитыми кровью глазами тянулись трясущимися руками к экстракту дурманной травы — единственное, что позволит им пережить наступающий день. А в секторе лубаррийцев только-только «смеркалось».

В довершение хаоса, кэтродины в большинстве своем владели искусством краткого сна и обходились тремя часами забвения в сутки, урывая краткие промежутки для сна то тут, то там. Что касается туристов, у которых хватало денег проводить время на Станции, они не обращали внимания на время и веселились до тех пор, пока не падали с ног.

Нейтральность и терпимость, сказал себе Викор в приливе неожиданной усталости, имеют свои плюсы. Но иногда они вносят беспорядок.

Не будучи кэтродином, Викор нуждался в регулярном сне. В секторе майко начинало темнеть — самым натуральным образом; освещение потолка и стен повсюду тускнело, ночь продлится восемь часов. Неудержимо зевая, Викор медленно поплелся к себе в каюту.

Ланг… Ларвик сказал, что известие о чужаке, прибывшем из-за пределов видимости, уже облетело Станцию. Любопытства такого рода можно было ожидать от туристов в зонах отдыха Станции, которые проводили время в праздности, пьянках и прочих развлечениях. Однако Викору казалось, что Ланг не захочет к ним присоединиться и сумеет избежать этого, не показавшись невежливым.

И все равно придется заглянуть «утром» в туристскую зону. Как человек, впервые попавший на Станцию (так ли это на самом деле?), Ланг несомненно захочет посетить хотя бы ее. Более того, это была действительно нейтральная часть Станции — никто не имел там власти, даже глейсы. Для них это был бездонный колодец денег — пагских денег, кэтродинских денег, и даже глейсских.

Под самой обшивкой: машинерия. Невероятные устройства, которые преобразовывали случайное излучение в энергию в формах, которые можно было использовать — в том числе в материю. Там же размещались причалы, приемные залы и все такое прочее.

Далее: жилые помещения и офисы различных штатов, всевозможные службы.

И в центре — или, точнее, окружая центр, как скорлупа — туристская зона.

Викор нервно спустился через Золотой люк. Сегодня ближе к сектору майко находился Платиновый люк, но никто из майко не смел воспользоваться больше чем Радиевым. На Викоре была обычная тускло-коричневая одежда, чтобы его не приняли за богатого посетителя.

Сотни радужно переливающихся желтых пузырьков поднимались по люку вверх и лопались о его подошвы. Для чего строители Станции предназначали эту область? Только лишь для отдыха первоначальных пассажиров огромного корабля? В этом случае их путешествие, должно быть, было долгим. Или же их очень трудно было развлечь.

Вокруг него пульсировала музыка. Одна из прозвучавших нот, казалось, заставила резонировать все его тело. Она смешала мысли и наполнила глаза слезами. Викор на минуту прижался к стенке люка, приходя в себя. Двое подростков, мальчик и девочка, пронеслись мимо него вниз головой с воплями и смехом. Они были глейсами и, надо полагать, уже дважды побывали на Станции. Каждый глейсский ребенок должен был знать все о Станции, думать о ней, видеть сны о ней, жить Станцией во всех ее проявлениях — дабы железная хватка глейсов, которой они держали Станцию, не ослабла.

Неверно. Нужно исправить. Не железная хватка, скорее сила вроде гравитации: позволяющая двигаться, но не оставляющая возможности побега.

Люк расширился, и падение завершилось в ароматном пурпурном тумане и пении бронзовых гонгов. Викор почувствовал, как его сандалии на несколько дюймов погрузились в твердый, но податливый пол. Он удержал равновесие, разведя руки в стороны как канатоходец, и осмотрелся.

Сегодня Золотой люк вел на Равнины. Открывшийся перед ним простор казался бескрайним: сине-зеленое пространство под синим, как небо, куполом потолка. Это был самый спокойный участок туристской зоны.

Глейсские ребята ухватились за проплывающий мимо планер, и теперь висели в тридцати футах над землей, держась правыми руками, а левыми бурно жестикулируя и заливаясь смехом. Викор проследил их взгляд и обнаружил трио кэтродинов среднего возраста — две женщины в ярко-алом и мужчина в запачканном землей белом — которые спали лежа на спине, с разинутыми ртами. Вокруг них валялись пустые бутылки, рядом стояли тарелки с остатками еды.

Пока Викор с отвращением смотрел на них — «господа отдыхают» — земля разомкнулась, поглотила мусор и сомкнулась вновь. Мальчик и девочка наверху рассмеялись напоследок и направили планер прочь. Через год-два они станут такими же серьезными, как Рейдж. Пока они смеялись вволю, чтобы никогда не забыть, как это делается. Секрет успехов глейсов заключался отчасти в том, что они всегда хранили смех в себе.

Викор тряхнул головой и направился через Равнины. Вскоре он добрался до Океана и нырнул.

— Иди сюда! — окликнула его полуженщина-полурыба, чьи полные, обнаженные и весьма привлекательные груди блестели, как перламутр. Она выглядывала из кораллового грота. Волосы ее были выкрашены оранжевой краской под цвет коралла.

Викор выпустил струйку пузырьков, выдыхая воздух из легких, и глубоко вдохнул. Новичкам всегда было страшно дышать в Океане. Но это была не вода, а синтетическая органическая жидкость, содержащая чуть больше кислорода, чем воздух Майкоса — столько же, сколько обычный воздух на Станции. Викор бывал здесь прежде, раз десять, если не больше.

Он мягко ответил, слыша, как звук отдается вибрацией в ушах:

— Я недостаточно богат, чтобы быть вашим клиентом.

Полуженщина разочарованно вздохнула. Она была лубаррийкой. Глейсы отдали большую часть службы развлечений людям из числа «свободного» населения Станции, происходящим с подчиненных планет. Хороший способ одновременно дать им занятие и использовать их, если смотреть на это цинично; если же взглянуть на проблему внимательнее, такое решение вопроса давало этим людям смысл существования.

— Кроме того, — продолжал Викор, — я тут кое-кого ищу. Вы слышали про чужака по имени Ланг, который прибыл из-за пределов видимости?

— Я слышала, что он на Станции, — сказала полуженщина, устраивая поудобнее свой рыбий хвост. — Но я его не видела, и не надеюсь, что он посетит мой скучный уголок. — Она развернулась и исчезла в гроте, добавив на прощание: — В любом случае, новичкам обычно требуется день-два, чтобы набраться храбрости нырнуть в Океан.

Она была права. Викор осмотрелся в поисках какого-нибудь возвышения, и обнаружил высокую насыпь из блестящих раковин. Он взобрался на нее и, балансируя на самой верхушке, высунул голову и плечи из Океана.

Рядом с Океаном располагались Горы. Возможно, за ними на этот раз следовали Пещеры. Трудно сказать наверняка, какая часть туристской карусели с какой соседствовала в данный момент — они перемещались медленно, но за день-два это становилось заметным.

По другую сторону находился Город — наиболее вероятное место для поисков. В любое время больше половины посетителей и свободных от дежурства штатных работников, если они вообще были в туристской зоне, пребывали именно в Городе. Но это значит, что Викору, прежде чем идти в Город, придется экипироваться.

Викор нырнул обратно в Океан и зашагал сквозь вязкую жидкость, пока наконец не выбрался на берег недалеко от границ Города. Здесь, разумеется, людей было больше. К примеру, вот эта экскурсия глейсских детишек, не старше десяти лет, которых учили дышать Океаном — большинство было слишком перепугано, чтобы повторить урок, хотя они видели своими глазами, что это безопасно. Сорок с лишним паг из штата Пагра, преспокойно занимались гимнастикой под восхищенными взглядами — их нагие красно-коричневые тела маслянисто блестели, мускулы мягко перекатывались под кожей, когда они по очереди поднимали друг друга одной рукой выше головы. Богатая кэтродинская семья, затеявшая спор, какую из достопримечательностей посетить: сын-подросток хотел отправиться в Пещеры, его мать намеревалась отдохнуть на Равнинах, а ее муж, храня верность семье и отчизне, пытался не смотреть на обнаженных паг, но у него это плохо получалось.

Здесь было множество торговых киосков и стеллажей — одни под тентами, другие под открытым небом — предлагающих всевозможные товары. Викор остановился у лавки, торгующей одеждой, и выбрал синюю хламиду, чтобы скрыть свою одежду, и синюю маску со свирепыми красными глазами, чтобы скрыть лицо. Подавая продавцу денежный сертификат, чтобы тот пробил нужную сумму, он спросил:

— Вы не видели этого чужака из-за пределов видимости?

— Который, вроде бы, прибыл вчера? — торговец костюмами покачал головой в фантастической короне из перьев и игрушек. — Нет, не видел.

Викор поблагодарил его и прошел дальше. Окраина Города, выходящая сейчас к Океану, была заполнена кафе, дискотеками и площадками, где проходили представления акробатов. Группа лубаррийцев, дающих представление, так здорово работала, что Викор остановился посмотреть на них. Здесь он тоже спросил про Ланга. Никто не видел чужака. Викор отправился дальше.

Он услышал позади отдаленный гром. В Горах, которые сейчас находились на противоположной стороне Океана, набирала силу гроза. Обернувшись, Викор увидел молнии — раскаленные добела иглы — между вершинами гор.

Наконец он добрался до парка, располагавшегося почти в центре Города. Поиски Ланга оставались безуспешными. Все знали, что чужак на Станции, все считали, что легко узнают его либо по описанию внешности, либо по черному ручному зверьку, которого он носит с собой. И никто его не видел.

Викор устало опустился на скамейку под огромным кустом, усыпанным розовыми и белыми цветами, с приятным запахом.

Его вывело из задумчивости неожиданное происшествие. Он услышал, что с другой стороны куста разговаривает некто, чей голос ему знаком, с кем-то совершенно незнакомым. Но именно второй голос заставил его вздрогнуть и очень осторожно раздвинуть ветки.

Невероятно, но факт. Викор почувствовал себя так, словно его привычный мир перевернулся вверх тормашками. Патриот из патриотов, строгий приверженец кэтродинских националистических принципов Каподистро Ференц собственной персоной сидел и разговаривал с ПАГОЙ!

Глава 9

Потрясенный, Викор отпустил ветки, и они скрыли от него головокружительное зрелище. Не было никаких сомнений, что это Ференц хотя сейчас он был совсем по-другому одет: в золотые сапоги из дорогой парчовой ткани, брюки цвета ржавчины и шелковую блузу из красных и зеленых нитей, которая меняла цвет, когда он поворачивался. Прическа у него тоже была другая. Но это был не кто иной, как Ференц.

Пага, с которой он беседовал, была гражданской особой. Голова ее не обрита, как это делают военные. Меньше среднего роста — примерно такого же, как сам Ференц, и одетая в строгую блузу и неизменные пагские рейтузы. На лацканах ее блузы красовались серебряные знаки, которые, вероятно, обозначали ее официальный статус. Только один из ее передних зубов был подпилен.

Напрягая слух, Викор уловил обрывки разговора.

— …видеть вещи по-другому извне, — говорил Ференц. — Когда постоянно приходится защищать свое достоинство, легко принять подход, который одобрен свыше, и трудно заметить, что он не соответствует действительности.

Пага рассмеялась. У нее было низкое контральто.

— Собственно говоря, — сказала она, — это справедливо для обеих сторон. Мы не всегда будем решать споры, стараясь перекричать друг друга. Нам лучше…

Звуки музыки с ближайшей танцплощадки заглушили ее слова. Викор ждал, но танец, который играли, был долгим и энергичным, и потребуется не меньше нескольких минут, прежде чем он еще что-то услышит.

Он не знал, злиться ли ему на Ференца за его двуличность, или радоваться, что тот, кого он принял за типичного кэтродинского догматика, оказался вполне сносным человеком.

Викор осторожно посмотрел по сторонам. Он был уверен, что даже после ежедневных свиданий на корабле, Ференц не узнает его в этой сине-красной маске. Кэтродины вообще редко обращали внимание на представителей подчиненных рас, так что даже не могли сказать, кого именно из них они видели в конкретном случае. Он мог обойти куст, сесть на скамейку напротив офицера и паги и свободно наблюдать за ними. Но ему вряд ли удастся сесть так, чтобы слышать разговор. Конечно, они вроде бы не понижают голоса…

Он решил один раз обойти вокруг, чтобы решить, сесть ли ему на виду и заказать выпивку, чтобы оправдать свое присутствие, или вернуться на прежнее место. Он встал и направился в обход куста на противоположную сторону тропинки. Кусты были густыми, выше его роста, с темно-зеленой листвой.

Викор только взялся за ветку, чтобы выйти к выбранной им скамейке, как вдруг еще одна знакомая фигура появилась в поле его зрения с другой стороны и неуверенно выбралась на открытое место.

Археолог Лигмер с толстой папкой и прозрачным пакетом, набитым фотографиями.

Как только он показался из-за кустов, пага, которая беседовала с Ференцем, с улыбкой поднялась ему навстречу. Ее лицо было удивительно приятным для женщины, принадлежащей к огромным грубым пагам, и единственный подпиленный зуб вносил странно дисгармонирующую ноту. Викор, скользнув к скамье напротив и усевшись на нее, грустно подумал о миниатюрной красоте Рейдж.

— Я… Я вижу, вы знакомы, — осторожно сказал Лигмер.

Ференц нахмурился. К нему вернулись его обычные манеры.

— Мы немного поговорили, — грубовато ответил он.

— Я здесь недолго, — добавила пага. — Я ожидала, что ты появишься раньше, Лигмер.

— Да. Ну… мм… прошу прощения, меня задержали. Никак не мог добраться до того документа, который мне хотелось заполучить. — От неожиданности Лигмер все еще запинался. — Нет, не уходите, — сказал он Ференцу. — Если вы, конечно…

Ференц одним глотком допил свое спиртное и встал. Он вытер рот тыльной стороной ладони.

— У вас есть совместное дело, я полагаю, — отрывисто сказал он. — Не буду вам мешать.

Он натянуто поклонился и отправился восвояси. Лигмер провожал его взглядом, пока тот не скрылся за густым кустом.

— Чтоб меня разорвало! — воскликнул он наконец в явном замешательстве. — Ничего не понимаю.

— Чего именно ты не понимаешь? — спросила пага, садясь обратно и вытягивая длинные ноги. — Он показался мне довольно приятным типом, как для вашего военного.

— Все не так просто, Узри, — ответил Лигмер; он наконец пришел в себя и уселся рядом с ней. — Я летел на одном корабле с этим офицером. Он вел себя как законченный твердолобый ортодокс, со всеми этими готовыми клише, которые соскакивают с его зубов по любому поводу. Обнаружить, что он по собственному почину разговаривает с пагой, и разговаривает вежливо немыслимо!

Викор, напрягая слух, расслышал все. При последних словах он автоматически кивнул, соглашаясь.

На лице Узри отразилось такое же глубокое замешательство, как на лице Лигмера.

— Тогда… тогда, надо полагать, у него были причины так себя вести, — резко сказала она. — Возможно ты своим появлением помешал осуществлению какого-то глубоко законспирированного плана. Ладно, неважно. У нас есть свои дела.

Она нагнулась и достала из-под скамейки папку с документами, такую же толстую, как папка Лигмера, вынула из нее несколько бумаг, разложила на столе и выжидающе посмотрела на археолога.

В этот момент Викор осознал, что он больше не один. Исполненный уверенности и самообладания, на другом конце скамейки сидел, спокойно поглаживая шерстку своего любимца и наблюдал за происходящим не кто иной, как Ланг.

— Добрый день, — произнес Ланг, доброжелательно улыбнувшись, как только увидел, что Викор узнал его. — Мне кажется, вы — стюард, который обслуживал нас в пути от Кэтродина, не так ли?

Значит, маска оказалась бесполезной. Глупо было бы отрицать истину. Викор кивнул и остался сидеть, будто оглушенный.

— Позвольте мне в таком случае угостить вас чем-нибудь освежающим, предложил Ланг. — Вы прекрасно выполняли свои обязанности. Ваши кэтродинские космические рейсы — одни из лучших, которыми мне доводилось путешествовать.

Он подал знак официанту, нажав кнопку на подлокотнике скамейки, прежде чем Викор успел что-либо ответить, и продолжал:

— Вы тоже наблюдали за этим небольшим эпизодом на той стороне площадки?

Викор бросил взгляд на Лигмера и Узри. Археолог и пага, улыбка которой открывала подпиленный зуб, склонились над фотографией и изучали ее при помощи увеличительного стекла. Он снова утвердительно кивнул.

— Странно, не правда ли? — настойчиво развивал тему Ланг. — У меня сложилось впечатление, что офицер Ференц скорее бы умер, чем позволил себе быть застигнутым за дружеской беседой с пагой — тем более с пагой, которая дурно влияет на молодого археолога, чьи взгляды он так незыблемо порицал.

Викор наконец обрел дар речи.

— Многоуважаемый господин, не только вы или я находим это странным. Лигмер тоже был потрясен.

— И не без причин, мне кажется.

Ланг заметил, что официант ждет заказ, и сделал вопрошающий жест в сторону Викора.

— Многоуважаемый господин, вы ничем мне не обязаны, — запротестовал Викор. — Я выполнял свою работу, не более…

— Но и не менее. Многие люди делают гораздо меньше, чем обязаны. Ланг щелкнул пальцами. — Два бокала хорошего вина, официант.

Официант кивнул и исчез. В этот момент Лигмер поднял голову от фотографии, узнал Ланга, встал и поспешил к нему.

— Не присоединитесь ли к нам? — предложил он. — Я надеялся еще увидеться с вами и ответить — или хотя бы попытаться ответить — на ваши вопросы. Сейчас для этого выдалась прекрасная возможность, поскольку я одновременно смогу вас представить моей ученой коллеге с Пагра, госпоже археологу Узри.

— Я только что пригласил нашего стюарда выпить со мной, — сказал Ланг, поднимаясь с места и сажая пушистого зверька себе на плечо.

Выражение неудовольствия мелькнуло на лице Лигмера с быстротой летней молнии и тотчас исчезло.

— Он может тоже пойти, если захочет, — сказал он.

Археолог бросил на Викора резкий взгляд, и тот покорно снял маску. Возможно, вежливость не позволила Лигмеру сделать замечание Викору, что тот воспользовался маскировкой, чтобы затесаться среди господ. Или возымел действие тот факт, что они были в туристской зоне, где не действовали обычные правила. Хотя никогда еще это не останавливало кэтродина, если он желал сделать выговор низшему.

Почему-то у Викора сложилось убеждение, что подлинной причиной было присутствие Ланга.

Он последовал за чужаком и Лигмером на приличествующем расстоянии, и сел на табурет не слишком близко к столу, но и не так, чтобы это выглядело демонстративно далеко. Он молча принял от официанта бокал вина и весь обратился в зрение и слух.

— Из-за пределов водимости, вот как? — переспросила Узри. На нее это явно произвело впечатление. — Здесь, в Рукаве, это редкость. Вы собираетесь после Станции направиться на пагские планеты?

— Возможно, да. А, возможно, и нет, — он улыбнулся. — Боюсь, что так далеко меня завлекла Станция, а не слава вашей империи.

— Ха! — коротко рассмеялась Узри. — И совершенно справедливо. Станция — это чудо, одно из самых невероятных мест галактики. И чем глубже вы с ней знакомитесь, тем больше она вас восхищает.

— То же самое говорил мне наш друг Лигмер на борту корабля, — Ланг бросил взгляд на кэтродина. — Он говорил, что возникновение Станции окутано тайной, но существует версия о том, что ее построили древние путешественники с Пагра…

— Это скорее всего пропаганда, — напрямик сказал Лигмер.

— Предубежденность! — воскликнула Узри с внезапной горячностью. Нельзя недооценивать свидетельства, которые говорят о существовании на Пагре древней цивилизации, знакомой с полетами в космос…

— И которых не видел никто, кроме паг, — прервал ее Лигмер. — Если они, конечно, вообще существуют.

— Ах, что касается… Вот они, — резко ответила Узри и вынула из папки с документами фотографию, которую протянула Лигмеру. — Я этого тебе еще не показывала, хотя принесла специально, чтобы продемонстрировать.

Лигмер махнул рукой.

— Фотографии можно подделать, — сказал он. — Я не хочу сказать, что не доверяю тебе, Узри. Но ваши органы официальной пропаганды наговорили столько чуши за последние несколько веков, что вы не можете ожидать, чтобы мы приняли такой важный факт на веру.

— Можно взглянуть? — спросил Ланг.

Викор, глядя через его плечо, увидел только размытые пятна.

— Корабль, — сказал Ланг. — Окаменевший. Я прав?

Он повернулся к Узри, которая удовлетворенно кивнула.

— Не столько окаменевший, сколько забальзамированный, — сказала она. — Он пролежал там по меньшей мере десять тысяч лет. Насколько мы восстановили случившееся, это была авария экспериментального антигравитационного двигателя. Во время испытательного полета, низко над землей или во время посадки корабль произвел слишком сильный нажим на поверхность земли. В результате выплеснулась магма, возможно даже возник вулкан, и расплавленный поток похоронил его.

— И как вам удалось получить эту фотографию? — спросил Лигмер.

— Первоначальные элементы корпуса сейчас в высокой концентрации присутствуют в окаменевшей лаве, — ответила Узри. — Мы получили картину, сделав около сотни снимков. Для этого поверхность камня отполировали до блеска, а затем направили на него луч яркого света под нужным углом. Естественная неоднородность камня мешает контурам очертиться в одном снимке. Имея сотню снимков, мы усреднили погрешности и получили достаточно четкую картину. У меня есть другие снимки, и копия доклада, опубликованного группой, которая проделала эту работу. Кроме обычной пропаганды в нем содержатся вполне добросовестные научные материалы.

Она посмотрела на Ланга.

— Каково? — вызывающе спросила она.

— Я полагаю, — мягко сказал Ланг после паузы, — что вы верно интерпретируете картину, но ваши дальнейшие умозаключения неправомочны. Корабль на Пагре, учитывая существование Станции здесь, значит — по крайней мере, для меня, — что кто-то прибыл со Станции на Пагр. И, скорее всего, побывал также на Глее, на Кэтродине, на Элчмиде, на Лубаррии и — он краем глаза глянул на Викора, — на Майкосе.

Глава 10

Викор почти ожидал урагана негодующих контраргументов от обоих археологов. Они действительно на мгновение уставились друг на друга, и на лицах их отразилась готовность перейти к нападению.

Но ничего не произошло. Они постепенно расслабились, и Лигмер заговорил первым — почти извиняясь.

— Собственно говоря, — произнес он, — это действительно очевидный ответ, не правда ли? Однако есть и возражения. Подобную теорию выдвигали несколько раз на протяжении последних веков, еще со времен открытия Станции, и каждый раз она встречалась с непреодолимыми препятствиями. — Он бросил на Узри быстрый взгляд. — И я не думаю, что ее когда-либо всерьез рассматривали на Пагре.

— Вот как? — сухо сказала Узри. — Я надеюсь, что здесь нет подслушивающих устройств, поскольку то, что я собираюсь сказать, в высшей степени противозаконно и может мне стоить моего положения и права посещать Станцию. Но дело в том, что я долгое время изучала теорию Брингера. Основное возражение — если оставить в стороне имперскую гордость заключается в том, что никто не обнаружил свидетельств полетов в космос в доисторические времена нигде, кроме как на Пагре. Если бы они были, никто бы не стал их скрывать, верно? Еще факт — люди разных планет Рукава значительно отличаются друг от друга физически. Их цивилизации тоже достаточно различны, и даже их способы мышления разнятся. Еще против теории Брингера говорит то, что общество, построенное по принципу господства мужчин, на всех остальных планетах Рукава совпадает с тем, что по традиции считается политикой, господствовавшей на Пагре до установления нынешнего порядка.

Ланг кивнул.

— Так какова ныне принятая теория происхождения человека здесь, в Рукаве?

Лигмер и Узри снова переглянулись.

— Смотря на какой планете, — ворчливо произнес Лигмер. — На Кэтродине не существует общепринятой теории. Некоторые придерживаются теории Брингера, как ее называет Узри, но таких немного. Поскольку люди весьма широко распространены в галактике, существует мнение, что на кислородных планетах с океанами и соответствующим климатом человек статистически наиболее вероятно возникающее разумное существо.

Ланг покачал головой и ничего не сказал. Лигмер, однако, воспринял это как пренебрежительный комментарий, и горячо продолжил:

— А вот на Пагре считают, что человек сначала возник здесь, и отсюда распространился по всей галактике!

— А на Лубаррии продолжают говорить то, что говорили всего сто лет назад на Кэтродине, — отрезала Узри. — Что человек был создан согласно некоему мистическому двойственному принципу — его породили мужчины-звезды и женщины-планеты, или наоборот — что отражено в его собственной сущности. Должна сказать, что жрецы этого культа ведут себя так, как будто ими руководит единственный принцип — сексуальный…

— Нет ни одного кэтродина, кроме умственно неполноценных, которые сегодня верят в этот бред! — перебил ее Лигмер.

Они уже почти кричали друг на друга. Ланг кашлянул, и спорщики пристыженно умолкли.

— Ну, с моей точки зрения, из этих двух якобы непреодолимых возражений теории Брингера одно не так уж трудно преодолеть, рассудительно произнес Ланг. — Возьмем тот факт, что свидетельства древних космических полетов найдены только на Пагре. Пагр находится ближе всего к концу Рукава, верно? Не предполагает ли это, что Пагр мог оказаться последней планетой, на которой Станция побывала — а она по этой теории вовсе не станция, а межзвездный корабль — последней планетой, на которой высадили колонистов. Естественно, там сохранились реликты — именно там остались корабли, которые больше не были нужны. Скорее всего, их выпотрошили и оставили разрушаться.

— Можно посмотреть на это и так, — неохотно согласилась Узри.

Лигмер подтвердил свое согласие кивком.

— Кстати, что говорят о происхождении человека на Майкосе? — Ланг обернулся к Викору, который сидел, уставившись в свой бокал.

— Нам не дозволено строить такие предположения, — пробормотал Викор. — Нам запрещено иметь университеты, обсерватории, лаборатории, школы выше технических колледжей, в которых обучают простым механическим действиям да, в сущности, любые центры, где люди могли бы заняться подобными проблемами.

Он выдержал взгляд Лигмера, упрямо не опуская глаз, и снова погрузился в молчание.

— Но если бы вас попросили высказать ваше собственное мнение? — мягко настаивал Ланг.

Лигмер нахмурился. С его точки зрения, уделять чересчур много внимания подчиненным расам было опасно. Однако Ланг чужак; это не так страшно, как если бы он сам поступал подобным образом.

— Хорошо, я отвечу, — сказал Викор. — Я бы сказал, что человек где-то возник — однажды. Я не верю, что он возник на всех этих разных планетах не только в Рукаве, но и во всей галактике — благодаря чистому совпадению. Возьмем, например, способность давать потомство.

В глубине души Викор удивлялся сам себе, что затронул такую скользкую тему. Тем не менее, он продолжал.

— Нам известно, что люди разных рас способны иметь вполне жизнеспособных детей. На Лубаррии, где фальшивая религия кэтродинов заставляет женщин всегда уступать жрецам, когда они того пожелают, очень много детей смешанной крови. Прямо здесь, на Станции, есть кэтродино-лубаррийцы в лубаррийском секторе. Кэтродины их не принимают, лубаррийцам не нравится их преувеличенное самомнение, поэтому они стараются остаться здесь, на Станции.

То же самое между элчмидами и пагами. Я слышал, что когда у вас на планете, госпожа археолог Узри, — он глянул паге прямо в лицо, — не могут утихомирить какого-нибудь мужчину, его выпускают в толпу элчмидских женщин. В результате тоже частенько появляются смешанные дети. Только их убивают сразу после рождения.

— Примерно так, — беспристрастно ответила Узри. — Ты довольно умен, парень.

— Слишком умен, я бы сказал, — рявкнул Лигмер. — У майко есть очевидные причины рассуждать о подобных вещах. В результате можно заключить, что все расы имеют одно происхождение, и Майкос и Лубаррия неоправданно подвергаются угнетению.

В воздухе повисло внезапное напряжение. Узри это почувствовала, Ланг это почувствовал, даже маленький зверек по имени Санни вопросительно поднял голову и зашевелил носом, принюхиваясь. Викор тоже это почувствовал. Но слишком поздно. Потому что к этому моменту уже прозвучали роковые слова, которые теперь эхом отдавались в его мыслях. Он сказал — на самом деле сказал в лицо кэтродину в присутствии паги:

— Но так и есть! Чудовищному угнетению, которому нет ни малейшего оправдания!

Наступила долгая и страшная тишина. Или, вернее, молчание, потому что никто из них не произносил ни слова, хотя отовсюду доносились звуки музыка с танцплощадки, обрывки разговора из-за кустов, даже слабые отголоски грозы, бушевавшей в Горах.

ИЗГНАННИК! ИЗГНАННИК! Слово это будто ударами молота отдавалось в мозгу Викора. Он посмотрел на застывшее лицо Узри, на побагровевшее от негодования лицо Лигмера, на насмешливую полуулыбку Ланга. Внезапно он почувствовал необъяснимую злость на Ланга. Викор никогда не ожидал от себя такого дикого поступка. Поставить крест на своей жизни, на своей свободе перемещаться между Станцией и домом, на своей работе курьера в революционном движении Майкоса — и все из-за минутной потери контроля над собой! Каким-то образом в этом был повинен Ланг. Он чувствовал это всем существом, он это ЗНАЛ — и в то же время понимал, что ничто сказанное или сделанное Лангом не может толком объяснить его идиотский промах.

Викор встал, стараясь не терять достоинства, поставил на столик свой недопитый бокал вина, бросил на Ланга взгляд, в котором читались и боль, и обида, и уязвленная гордость, и медленно зашагал прочь.

— Н-да, — сказала Узри, помолчав еще немного. — А вот я бы его не отпустила. Если бы элчмид заявил мне что-либо подобное, я бы выбила ему все зубы и отправила его на корм мужчинам.

— Ничего, это ему даром не пройдет, — сказал Лигмер сквозь стиснутые зубы. — Здесь на Станции с ним ничего нельзя поделать, он укроется среди майко, и глейсы не позволят нам до него добраться. Но он больше никогда не сможет покинуть Станцию — разве что ему захочется совершить самоубийство. Я отдам необходимые распоряжения казначею его корабля на случай, если он решит явиться на корабль, сделав вид, что ничего не случилось.

Он повернулся к Лангу и привстал в полупоклоне.

— Должен поблагодарить вас, досточтимый сэр, — сказал он. — Я не мог понять, зачем вы настаивали, чтобы он высказал свое мнение. Теперь я вижу, что вы хитроумно спровоцировали его высказать подрывные идеи. Это услуга, за которую мы, кэтродины, вам весьма благодарны.

— Вам не за что меня благодарить, — сказал Ланг, и взгляд его был тверд и бесстрастен. — Я нейтрален. В настоящий момент я гражданин Станции, и ваши национальные проблемы меня не касаются.

Он поднял бокал и осушил его.

— Я бродил по туристскому центру, — сказал он. — Весьма впечатляет.

— И в нем чертовски трудно разобраться, — резко сказала Узри. Постоянно меняется. Вчера я спустилась через Радиевый люк и попала в Город; сегодня мне пришлось пройти сквозь Пещеры и часть Океана, чтобы добраться сюда. Океан ладно, эта сверхъестественная жидкость, которая в нем вместо воды, выветривается как только выходишь обратно на сушу. Но путь через Пещеры был довольно неприятен.

— Почему? — спросил Ланг, подняв бровь. — Я их еще не осматривал.

— Осмотрите, если вы нормальный человек, — Узри засмеялась: нечто среднее между смехом и ворчанием. — Другие расы считают нас исключением, потому что мы не уступаем мужчине, пока он не докажет, что достоин женщины, победив ее в схватке один на один. Но все это вопрос подхода. Поэтому нам незачем посещать Пещеры для развлечения, как это делают другие.

— Так это… скажем так: место экзотических развлечений?

— В основном, да. Одним из доказательств, которые приводят наши генетики в пользу того, что расы других планет представляют собой деградировавших потомков древней пагской расы, служит то, что мы предпочитаем партнеров собственной расы. Паг и пага. В здешних Пещерах большинство посетителей ищет контакта с представителями иных рас. Кэтродины желают глейсов, элчмиды крутятся вокруг лубаррийцев… тьфу! Она состроила гримасу отвращения. — Полная деградация!

— Ваши мужчины берут элчмидских женщин, как вы сами недавно признали, — резко заметил Ланг. — Значит, ваши мужчины принадлежат к деградировавшей расе, а женщины нет?

Прежде чем Узри смогла найти ответ, он снова нагнулся над столом, чтобы приглядеться к снимку корабля, забальзамированного в окаменевшей лаве на Пагре.

— Сколько останков кораблей нашли на Пагре? — спросил он.

Узри заколебалась, как будто собиралась говорить о чем-то совсем другом, и нахмурила лоб. Но у Ланга был столь убедительный вид человека, который начисто забыл, о чем говорил прежде, что пага отказалась от своих намерений и ответила:

— Мы нашли пятнадцать. Все располагаются в слоях примерно одного времени, и на том участке, откуда по независимым оценкам наших археологов пагская раса распространилась по планете.

— Пятнадцать. — Ланг полез в карман и вынул подготовленную глейсами карту Станции, которой его снабдили по прибытии. — На Станции всего шестнадцать стыковочных узлов для кораблей, — сказал он. — Не считая четырех маленьких. Достаточно близкое совпадение, госпожа археолог Узри. Все данные в вашем распоряжении, можете выводить свои умозаключения.

Он вновь посадил своего любимца-зверька на плечо, встал и кивком попрощался с ними, прежде чем скрыться за кустами.

— Кто он такой? — изумленно спросила Узри, когда Ланг ушел.

Лигмер покачал головой.

— Исключительно богатый турист — по официальной версии, — сказал он. — Путешествует по галактике. Услышав слухи про Станцию, прибыл посмотреть, насколько они правдивы, после чего отправится восвояси.

— Туманно, — вынесла заключение Узри. — Это опасный человек, Лигмер. У меня создалось впечатление, что, хотя он раньше не бывал на Станции, он знает о ней — и о нас — больше, чем мы узнали за столько лет ее изучения.

Она вдруг задрожала, чего трудно было ожидать от паги, и дрожь прошла по всему ее сильному телу под черной блузой.

— Он мне не нравится! — свирепо сказала она. — Он мне оч-чень не нравится!

Глава 11

Неся в руке маску, Викор шел с опущенной головой. Ему казалось, что он идет так много веков. Эхо сказанных им слов продолжало звучать у него в голове, билось о грани сознания, как волны, подтачивающие скалистый берег. Мозг его пульсировал в такт бешеному биению сердца, дыхание было тяжелым и прерывистым.

Губы его шевелились в бессмысленном повторении самообвинения: «Ты должно быть сошел с ума Ты должно быть сошел с ума Ты должно быть сошел с ума…»

В конце концов он уселся на каменистом склоне у отрогов Гор и устремил взор на Город. Но это был невидящий взгляд. Перед его глазами были совершенно другие картины — его планета, Майкос; его народ; его прошлое, которое было и его будущим, и которое он перечеркнул одной неосторожной фразой.

С этим ничего нельзя было поделать. Он не мог пойти к кэтродинским властям и молить о прощении — твердолобые кэтродины никогда не простят такого. Он сначала будет страдать, потом умрет. Умирать Викор не хотел.

Он хотел жить. А жить ему отныне предстояло на Станции.

Возможно — он ухватился за спасительную надежду — возможно, он еще пригодится. Может быть, он станет, как Ларвик, агентом, сеющим недуг среди надменных кэтродинов — хоть его и отталкивало дурно пахнущее занятие Ларвика.

В порыве горя он вспомнил Майкос. Вспомнил тусклый промышленный город, где родился и вырос; людей, которые одевались в тускло-коричневые цвета и должны были ступать в грязь, освобождая дорогу наглым кэтродинским чиновникам, но умудрялись все же сохранить искру независимости; вспомнил лицо своего отца и гордость, отразившуюся на нем, когда он узнал, что сын работает курьером для революционного движения, которому он сам отдал много лет жизни…

Викор обнаружил, что думает о Майкосе, как об очень тусклом мире тусклом не по природе, а потому что господство кэтродинов отбрасывало тень на самые светлые дни.

Он больше не увидит родину.

Леденящая безысходность того, что случилось, наконец заморозила острую боль в его душе, осталось лишь легкое саднящее чувство. Он стал размышлять, что же ему предпринять. Стоит ли рисковать, возвращаясь на корабль, чтобы забрать свои пожитки? Он решил, что не стоит. Лигмер был так разгневан, что, скорее всего, уже предупредил кэтродинские власти. Так что стоит Викору на мгновение выйти из-под охраны глейсов, его схватят и упрячут за решетку.

Группа кэтродинских юнцов вынырнула из Океана неподалеку от него, смеясь и возбужденно переговариваясь. Они тотчас принялись играть в пятнашки на склонах. Их веселье казалось ему издевательским, и по контрасту его несчастье выглядело еще непоправимее. Викору захотелось иметь возможность прокричать им, что он страдает — но если бы даже он это сделал, они бы не поняли. Они бы оскалили зубы в своих кэтродинских ухмылках и заявили, что так ему и надо — если бы вообще снизошли до разговора с представителем низшей расы.

Однако был человек, с которым он мог поделиться своим горем, который его поймет — и которому в любом случае придется все рассказать. Викор встал и побрел к люку, ведущему из туристской зоны, склонив голову еще ниже, чем обычно, под бременем обуревающих горестных мыслей.

Словно во сне он нашел дорогу к знакомому коридору, освещенному красновато-оранжевым светом, куда можно было попасть, только зная секретный код. Он нажал на кнопку на двери небольшого офиса и вошел.

Викор думал: «Конечно, ее может здесь и не быть, она может сейчас работать в одном из приемных залов или где-нибудь еще…» До него не сразу дошло, что он видит. С запозданием он принялся бормотать извинения.

Необычный мягкий пластик красного цвета,который всегда имел форму двух кресел и, похоже, служил единственной мебелью в каюте Рейдж, лежал на полу в виде толстого матраса. Обычно пустые переборки выглядели по-другому: слева от входа была оставлена открытой дверца шкафа, за которой виднелись одежда и обувь; напротив нее за похожей дверцей открылось взгляду собрание печатных книг и книг на магнитных лентах. Были и другие перемены.

Викор не сразу все это осознал, поскольку каюта была так же тускло освещена, как и коридор. Обычное освещение было приглушено до бледного сумеречного полусвета. В этих сумерках он увидел Рейдж, которую разбудил его внезапный визит. Она лежала под блестящим шелковым покрывалом на матрасе из пластика и смотрела на него, сонно моргая.

Мгновением позже она уже собралась с мыслями и тотчас прервала поток сбивчивых извинений Викора.

— Неважно, Викор — раз ты пришел, значит у тебя были на то причины. Ты выглядишь таким несчастным! Что стряслось?

Она села, изящным жестом закутавшись в покрывало, так что Викор лишь мельком увидел обнаженное плечо и соблазнительные очертания груди, и включила яркий свет. Рейдж выглядела крошечной и хрупкой, как фарфоровая статуэтка. Ее босые ступни выглядывали из-под покрывала, завершая образ. Викор облизал пересохшие губы.

— Я поступил, как идиот, — сказал он. — Не думаю, что вся вина падает на меня, но…

Она жестом пригласила его сесть на пластиковый матрас, и он неловко повиновался, стараясь не смотреть на нее слишком пристально. Отрывистыми нескладными фразами он рассказал, что произошло, и почему он никогда больше не будет свободным человеком. Рейдж слушала его молча, чуть склонив голову набок.

— Вот и все, — горько завершил Викор свой рассказ. — Меня подтолкнули к тому, чтобы я перечеркнул всю свою жизнь одной дурацкой вспышкой раздражения!

— Бедняга, — сказала Рейдж, положив маленькую нежную руку ему на плечо.

Ее прикосновение подействовало, как выключатель. Викор опустил голову и почувствовал, как мышцы его живота судорожно сократились в первом из длинной серии всхлипываний.

Он лишь смутно сознавал, что Рейдж грациозно встала и перемещается где-то на краю его затуманенного слезами сознания. Когда он смог поднять голову и снова обрести способность ясно видеть, Рейдж стояла рядом, завязывая пояс простого платья длиной до пола. Лицо ее выражало больше чувств, чем он когда-либо видел.

— Вставай, — мягко сказала она, и, коснувшись его плеча, заставила Викора подняться.

Затем она наклонилась к мягкому пластику на полу, проделала что-то неуловимое, и матрас разделился на две части. Из каждой части Рейдж образовала привычное ему по прежним визитам кресло и усадила Викора в ближайшее из них.

— Это поможет, — сказала она, повернувшись чтобы открыть еще одну скрытую дверцу в переборке и достать из шкафчика красивой формы кувшинчик и две небольшие кружки.

Рейдж налила ему и себе, и передала кружку Викору. Он судорожно глотнул и обнаружил, что напиток мягок на вкус, но обжигает внутри. Через несколько мгновений по телу его разлилось приятное тепло.

Тем временем Рейдж опустилась во второе кресло, лицом к нему, изящно положила ногу на ногу и расправила подол белого платья.

— Ты еще очень молод, Викор, верно? — спросила она.

Тот вяло кивнул.

— Мне почти двадцать, — нерешительно ответил он.

— И какова до сих пор была твоя жизнь?

Он пожал плечами.

— Довольно обычна. Я хорошо учился в школе, и в пятнадцать лет меня выбрали для обучения на мелкого служащего. Потом более-менее случайно я получил назначение в космопорт, расположенный рядом с моим домом. Потом стал учеником казначея и наконец получил место стюарда на рейсовых лайнерах. Оказалось, что за мной наблюдали. Когда прежний курьер заболел, меня попросили передать сообщение на Станцию. В следующем рейсе меня уже назначили постоянным курьером.

— И это все? Нет, конечно. Тебя ждут дома родители, друзья — и, наверное, девушка?

Викор покачал головой. Разумеется, у него не было девушки! Он подумал, надо ли объяснять, почему, но вспомнил, что Рейдж вдвое старше его, и решил промолчать.

Но хотя бы намекнуть на причину он мог. Он неуклюже сказал:

— Девушка должна быть такой, чтобы я мог… мог работать с ней вместе и восхищаться ей как… ну, вы понимаете. Это единственное утешение, о котором я мог подумать, когда все случилось сегодня.

Рейдж сделала крошечный глоток из кружки и задумчиво кивнула.

— Жизнь на Станции не так плоха, Викор. Я провела здесь почти половину своей жизни, бывая на родине только раз в году. Ты знаешь, что для нас, глейсов, Станция — это гораздо большее, нежели просто собственность и предмет гордости, как Майкос для кэтродинов или Элчмида для паг. Станция для нас означает надежду, а еще защиту — защиту от порабощения другими расами. Но кроме того она означает работу. Работу на протяжении всех дней, всех ночей, всей жизни, работу без ошибок и промахов. Вначале это было для меня таким страшным напряжением, что я думала — не выдержу. Потом мероприятие, за которое я отвечала — часть большого плана — осуществилось успешно, и я начала видеть смысл своего пребывания здесь, видеть плоды своей собственной работы и что она значит для других людей. Ты, наверное, тоже испытывал такие чувства по поводу своей работы для революционеров на Майкосе. Чувство первых настоящих достижений в жизни?

Викор кивнул. Именно это он и чувствовал.

— Вскоре наступит день, — задумчиво продолжала Рейдж, протянув руку и поглаживая гладкий бок изящного кувшинчика, — это случится лет через пять-шесть — когда я дам начало новой жизни. Я вернусь на Глей, выберу мужа и смогу родить детей, которые меня ждут — ждут с тех самых пор, как меня назначили работать здесь.

Она задумчиво посмотрела вниз, на свою изящную фигуру, словно пытаясь представить, как будет выглядеть, когда заведет семью.

— С одной стороны, я буду счастливее тебя. Но с другой стороны, в моей жизни уже не будет сюрпризов. Мне не придется вновь испытать то головокружительное чувство, когда катастрофа вдруг оборачивается неожиданной удачей…

Она умолкла, погрузившись в задумчивое молчание.

— Но у тебя, Викор, — сказала она после паузы, — все еще впереди. Я наблюдала за тобой с тех самых пор, как ты стал моим курьером. Ты не превратился в жителя Станции, как поступили многие майко до тебя, руководствуясь эгоистическими соображениями. С чисто материальной точки зрения жизнь на Станции куда лучше той, на которую ты можешь надеяться дома. Но для тебя это неважно, ведь так?

— Лучше бы я оказался заперт на родной планете, и никогда больше не увидел Станцию, никогда не полетел на космическом корабле, — с усилием произнес Викор, — но смог продолжать работать ради того, во что верю.

— Ты сможешь делать это здесь, — сказала Рейдж. — Какой выход ты видишь для себя теперь?

— У меня не было времени над этим задуматься, — сказал Викор. — Я думаю, что мог бы… — он заколебался, но вспомнил, что говорил Ларвик об отношении глейсов к этому вопросу, — мог бы участвовать в распространении дурманной травы среди кэтродинов. Или хотя бы пойти работать в туристскую зону и провести жизнь, выкачивая деньги из праздных богачей…

— Или стать сотрудником штата Станции. Может быть, когда-нибудь даже отправиться на Глей, если захочешь.

Викор не поверил своим ушам.

— Я… Это было бы чудесно! — проговорил он, запинаясь. — Я всегда хотел побывать на Глее. Я так восхищаюсь глейсами за все, что вы сделали для нас…

— Я догадалась, — едва заметно улыбнулась Рейдж. — Последнее сообщение, которое ты доставил устно… в нем было много твоего личного отношения. О, мы далеко не ангелы, Викор! Например, это дело с дурманной травой. Не думай, что мы поддерживаем его потому, что это поможет вашей планете избавиться от ига кэтродинов. Мы поступаем так, потому что в наши собственные интересы входит ослабить и Кэтродин, и Пагр. Мы используем каждый шанс усмирить кэтродинов или паг, чтобы напомнить им, что глейсы не принимают приказов ни от кого. Иногда мы вынуждены применять жестокие методы, которых стыдимся, только для того, чтобы сохранить свободу.

Она развела руками.

— Но настанет день, Викор, настанет день! У нас тоже есть мечты о будущем. Возможно, я пристрастна, но мне кажется, что наша надежда лучше стремлений прочих рас Рукава. Может быть, ты тоже разделишь наши убеждения. И, если да, то сможешь снова стать счастливым.

Глава 12

— Нет. Боюсь, что нет, — ответила Рейдж и сопроводила отказ извиняющейся полуулыбкой.

— Но почему нет? — настаивал Лигмер, наклонившись вперед так, что его правая рука легла на стол, за которым сидела Рейдж; дело было в официальном административном блоке.

Здесь находилась общедоступная часть территории глейсов — насколько было известно посторонним, она полностью совпадала с такими же территориями паг и кэтродинов. Точнее сказать, насколько было известно БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ посторонних. Являлось ли это результатом утечки информации, или всего лишь их собственными выводами, но похоже, что эти двое посторонних — Лигмер и его коллега с Пагра, Узри, — проникли в тайну, охраняющую существование потайного глейсского сектора на Станции.

Лицо Рейдж стало серьезным и строгим.

— Вы должны признать, Лигмер, — сказала она чопорно, — что и кэтродины, и паги зарекомендовали себя на Станции не с лучшей стороны. Представители обеих ваших рас неоднократно пытались заполучить контроль над Станцией в свои руки. Согласна, приятно видеть, что вы способны сотрудничать, а не только быть противниками. Но я почти не сомневаюсь, что если вам предоставить доступ к информации, которую вы хотите получить, каждый из вас тотчас же начнет размышлять над тем, как ее обратить на пользу его собственной расе и во вред всем остальным.

Она изложила все это поучающим тоном, и, когда договорила, была крайне удивлена выражением удовлетворения на лице Узри.

— Это, по крайней мере, кое о чем нам говорит, — сказала пага. — Мы были правы в своих догадках. Если бы мы ошибались, вы бы охотно позволили нам продолжать поиски сведений, которых мы наверняка не найдем, потому что их нет. В любом случае ваша официальная информация не является полной, капитан Рейдж, и вы не можете этого отрицать.

— Все наши поступки продиктованы необходимостью сохранять нейтралитет Станции, — сухо ответила Рейдж.

— В том числе и предоставление убежища ренегатам, — мрачно заметил Лигмер. — Насколько нейтральны такие действия?

Рейдж выглядела крайне озадаченной.

— Вы прекрасно знаете, о чем я! — рявкнул Лигмер. — Вчерашний случай с майко — стюардом с одного из наших лайнеров. Вы слишком хорошо информированы, чтобы не знать об этом. Он нанес публичное оскорбление Кэтродину, утверждая, что мы несправедливо угнетаем Майкос.

— В таком случае, — прервала его Рейдж, — мы рады будем предоставить ему убежище здесь, на Станции. Как вам отлично известно, Лигмер, наша административная власть на Станции — это единственное, что предотвращает захват нашей планеты одной из ваших империй. Мы не можем отказать представителям ваших так называемых «подчиненных» рас в свободе, которая дана нам самим.

Лигмер принялся негодующе возражать. Рейдж, не обращая на него внимания, опустила взгляд на бланк запроса, который лежал перед ней на столе. Запрос попал к ней несколько часов назад, а вслед за ним появились два археолога.

Они требовали доступа к секции иллюстрированных записей банков памяти, этих гигантских электронных хранилищ, спрятанных в самой сердцевине Станции и защищенных всем ее корпусом от межзвездного шума, который мог бы исказить сложные комплексы сигналов. Однако некоторые из них не использовались в течение тысячелетий, а к другим глейсы подобрали ключ только с большим трудом и не исключали, что расшифровка была неточной. Малейшая частица космического излучения, обладающая высокой энергий, могла нарушить баланс в тысяче важных электрических контуров, наведя на информацию помехи или даже полностью исказив ее смысл.

А у археологов на уме был весьма конкретный объект.

— Заметь, — сказала Узри, — вполне очевидно, почему они боятся дать нам доступ к подобной информации. Если подтвердится теория Брингера, это будет означать, что все расы Рукава произошли от создателей Станции и имеют на нее равные права. Это еще как отличается от монополии на Станцию, которой глейсы обладают сейчас.

Она обращалась к Лигмеру, поглядывая на Рейдж искоса, чтобы убедиться, что ее слова достигли цели.

— Госпожа археолог Узри, конечно, ошибается, — сказала Рейдж, не поднимая головы. — И в этом вопросе и в предыдущем. Я на самом деле не знаю, существует ли подобная информация. Если она существует, и если она послужит подтверждением теории Брингера, это ничуть не изменит существующее положение. Я повторяю: и Кэтродин, и Пагр пытались захватить единоличный контроль над Станцией. Мы хотя бы позволяем людям всех рас свободно прибывать на Станцию и покидать ее, а также жить здесь в мире и спокойствии. Мы не можем распространить такую ситуацию за пределы Станции, но если бы смогли, то так бы и поступили.

Лигмер с отвращением фыркнул.

— Ну ладно! — резко сказал он. — Тогда ответьте, почему вы отказываете нам в доступе к главным банкам памяти, когда нами руководит чисто профессиональное стремление к знаниям — и при этом даете разрешение человеку, который даже не является гражданином ни одной из планет Рукава!

Повисло долгое молчание. Наконец Рейдж сказала с непритворным удивлением:

— О чем вы говорите? Я не знаю никакого подобного случая!

— Нет? — саркастически переспросила Узри. — А как тогда случилось, что вчера мы видели этого чужака Ланга выходящим из помещений банка памяти?

Рейдж покачала головой.

— Мне об этом ничего не известно. Я расследую этот вопрос, если желаете. Возможно, кто-то из работников нашего штата согласился показать ему залы банка памяти, поскольку он необычный посетитель. Но я могу сказать со всей уверенностью, что никто не допустил бы его к информации, которая не предназначена для общего пользования.

Лигмер встал.

— В вас, глейсах, есть что-то неприятное, — сказал он. — За вашим фасадом справедливости и беспристрастия кроются довольно подлые штучки.

Узри последовала его примеру и встала. Она казалась великаншей по сравнению с кукольной фигуркой Рейдж, которая продолжала сидеть.

— И я так думаю! — сказала пага, вздернув верхнюю губу, так что стал виден заточенный зуб. — Как, например, по-вашему, мои соотечественники могут отказаться от своей веры в то, что Станцию построила древняя пагская раса, если вы не даете возможности провести научную экспертизу фактов?

Рейдж бесстрастно нажала кнопку на столе и открыла дверь.

— Можете идти, — сказала она.

Они хмуро повиновались.

Когда археологи покинули офис, Рейдж некоторое время сидела, глядя в пространство. Разумеется, вполне возможно, что Ланг посетил залы банка памяти с гидом. Не исключено также, что Лигмер и Узри попросту выдумали историю — хоть это и маловероятно.

Но почему-то она была уверена, что они не лгали. Она помнила, что Викор утверждал, будто видел Ланга еще в одном месте, где того не должно было быть и в помине. Вздохнув, она связалась с Индлем по внутренней связи.

— Индль, вы помните этого юного майко, Викора, который видел чужака из-за пределов видимости в нашем секторе?

— Конечно, — ответил Индль.

— Мне только что доложили, что Ланга также видели выходящим из помещений банка памяти. Кто-нибудь давал ему разрешение на это посещение?

— Нет! — уверенно сказал Индль. — Никто не мог дать такое разрешение без моего ведома. Я отвечаю за всех посетителей этой секции. Вы считаете, что данная информация соответствует истине?

— Уверена на девяносто девять процентов. — Рейдж замялась. — Не можете ли вы все-таки проверить? Быть может, кто-то из наших сотрудников, дежуривших в тот момент, тоже видел его?

— Сомневаюсь. Они бы доложили. А я об этом слышу впервые. Хорошо, я проверю и дам вам знать, если что-то выясню.

Он прервал связь. Голос его звучал озабоченно.

Для случайного посетителя Ланг вызвал уже слишком много беспокойства. Викор считал именно его виновным в приступе гнева, который стоил ему возможности вернуться на родину. Затем эпизод в потайном секторе глейсов. Разговор, который пересказал Викор: о различных теориях происхождения Станции. И еще…

Рейдж прервала себя. Если не считать необъясненного вторжения в сектор глейсов, свидетелем которого был один Викор, остальное ничего не доказывало. Возможно, она руководствовалась лишь своей интуицией, которая проснулась еще когда корабль Викора только прибыл на Станцию. И все ее подозрения питались только домыслами. Кто знает?

Совместный визит паги и кэтродина был гораздо более важным происшествием. Над этим стоило поработать. Давно было известно, что обоюдное недоверие двух рас мало-помалу уступает место ворчливому уважению друг к другу, переходящему в восхищение. Тенденция эта усиливалась тем, что обе расы не терпели глейсов столь же сильно, как презирали друг друга.

Также было доподлинно известно, что появляются паги вроде Узри, которые хотят, чтобы бессмысленная официальная пропаганда Пагра сменилась научно обоснованными взглядами. Все это можно было объяснить.

Но как объяснить историю, которую Викор рассказал о кэтродинском офицере по имени Ференц. На корабле он казался типичным твердолобым приверженцем официальной доктрины, столь нетерпимым к пагам, что чуть было не подрался с пагой-офицером, которая путешествовала на том же корабле.

Однако он завязал знакомство с Узри, явно отбросив прежнюю враждебность к пагам, и разговаривал с ней вполне дружелюбно.

Этому могло быть два объяснения. Первое: по пути с Кэтродина Ференц притворялся. Конечно, чисто теоретически со времени его пребывания на Станции в составе кэтродинского штата его убеждения вполне могли стать либеральными. Рейдж не встречалась с ним, когда он был сотрудником кэтродинского штата — он был рядовым работником, занятым рутинной административной деятельностью. Но глейсы кропотливо собирали все обрывки информации о сотрудниках штатов других рас на Станции. По старому досье Ференца она сделала вывод, что его превращение в либерала маловероятно, если не исключено вовсе.

Оставалось другое: коренное изменение кэтродинской политики. Вероятно, они запланировали новый, более гибкий подход. Искренне? Или в качестве прикрытия для чего-то иного? Аналогия с пагами подсказывала второй вариант. Паги и кэтродины отродясь ладили не лучше, чем кошки с собаками. Кроме того, раз Ференца прислали на Станцию (Рейдж ни на минуту не поверила, что он действительно в отпуске) в результате подлинного изменения кэтродинской политики, он должен был быть либералом: смягчение взглядов наверху привело бы к использованию более свободомыслящих исполнителей. Но в таком случае Ференцу не надо было бы маскировать свои либеральные взгляды столь ортодоксальным поведением на корабле.

Рейдж вздохнула. Постоянная необходимость разбираться в двуличных хитросплетениях политики была неотъемлемой частью ее работы на Станции, но иногда становилась просто нестерпимой. Тогда Рейдж вдруг обнаруживала, что с нетерпением ждет дня, когда вернется на Глей и родит детей, ожидающих ее возвращения в банке зародышей.

Значит, кэтродины преследуют какую-то цель, достаточно важную для них, чтобы оставить расовую гордость и быть вежливыми с пагами во время расследования. Они должны быть при этом достаточно уверены в себе, чтобы позволить пагам — в лице Узри и других — строить догадки касательно их поведения. Рейдж снова перечитала запрос Лигмера на получение данных из банков памяти. Археолог хотел провести сравнительный анализ принципов конструкции Станции и космических кораблей, найденных окаменевшими в потоках лавы на Пагре.

На первый взгляд, весьма невинно. Но может оказаться смертельным.

Тщательно проведенный анализ принципов конструкции Станции сделает явным по крайней мере одно: карты, публикуемые глейсами и предназначенные якобы точно представлять Станцию, содержат намеренно искаженную информацию. Это даст намек на существование до сих пор скрытых помещений, принадлежащих глейсам. Эти помещения образовывали обширную сеть, которая охватывала всю Станцию — над, под, вокруг и внутри секторов других рас, позволяя глейсам находиться в курсе всех событий и всегда быть начеку.

Разумеется, это не обязательно окажется фатальным. Знание, что такая сеть существует, еще не дает ключа к специальным кодам, необходимым, чтобы попасть в эти скрытые помещения посредством лифтов. Но это знание может привести к выяснению более глубинной информации, которую глейсы отчаянно пытались сохранить в тайне хотя бы до той поры, пока паги и кэтродины не перестанут бороться друг с другом за власть в Рукаве.

Трудно предугадать, как они поступят, когда узнают, что в самом сердце Станции, еще глубже, чем банки памяти, продолжали существовать невероятные, потрясающие двигатели, чья ныне дремлющая энергия некогда несла Станцию от звезды к звезде через всю Галактику.

Глава 13

— Лигмер! Мне нужно с вами поговорить!

Услышав скрипучий голос Ференца, археолог остановился и обернулся. Он возвращался в каюту в кэтродинской секции, которая принадлежала ему на все время его пребывания на Станции. Он был преисполнен гнева по поводу отказа Рейдж в его просьбе. Ему казалось, что их с Узри совместное заявление должно было гарантировать согласие глейсов.

Все еще в гражданской одежде, которая глупо смотрелась на его фигуре, привычной более к военной выправке, Ференц подошел к Лигмеру. Лицо его выражало решимость. Он кивнул на дверь каюты, рядом с которой остановился Лигмер.

— Ваша?

— Ээ… нет. Следующая.

— Хорошо.

Ференц обогнал археолога и распахнул перед ним дверь. Как только Лигмер переступил порог, Ференц последовал за ним и закрыл за собой дверь.

Он сел на стул, оставив Лигмеру кровать, и хмуро уставился на него.

— Я полагаю, вы думаете обо мне весьма неприятные вещи, — сказал он после паузы. Похоже было, что слова давались ему с большим трудом.

— Почему? — возразил Лигмер.

— Не морочьте мне голову. Потому что после всего, что я говорил вполне искренне — по дороге на Станцию, вы застали меня за дружеским разговором с пагой. Так?

— Это действительно показалось мне странным, — осторожно согласился Лигмер. — Но теперь я думаю, что у вас были на то причины.

— Еще бы! Проклятье! Ну так вот, чтобы вы знали, как себя вести, когда рядом с вами эта пага — а она всегда с вами рядом! Я, например, могу выдержать присутствие паги лишь несколько минут, какие бы усилия не прилагал, — итак, чтобы вы знали, как себя вести, я получил разрешение главного маршала Теммиса пояснить вам причины моего поведения.

— О, — невыразительно пробормотал Лигмер.

По его лицу было видно — он убежден в том, что уже успел совершить какую-нибудь ужасную ошибку.

— Когда я прибыл на Станцию, то сказал Теммису, что считаю неразумным позволять вам так много времени проводить в компании паги. Но он ответил, что ваше назначение было одобрено Верховным Командованием, так что я не мог настаивать. Однако после того, что случилось, я должен предупредить вас, чтобы вы вели себя должным образом. Вам ведь известно, как поступают с теми, кто не сумел сохранить тайну?

Лигмер проглотил слюну и кивнул.

— Но мне известно не так уж много секретов, — осмелился произнести он.

— Сейчас вам предстоит услышать один из них, — угрюмо сказал Ференц, и изложил Лигмеру все то, с чем его ознакомил Теммис по прибытии на Станцию. Факты эти в числе прочего объясняли его собственное странное поведение.

По мере того, как Ференц рассказывал, его слова проливали свет на многое, что раньше было непонятно Лигмеру. В конце концов он начал сопровождать слова Ференца энергичными кивками, а когда тот наконец договорил и замолчал, археолог довольно произнес:

— Так вот почему!

— Что именно?

Первым чувством Ференца после окончания длинного рассказа было облегчение. Слова Лигмера возбудили его острый интерес.

— Вот почему капитан Рейдж отказалась удовлетворить запрос, который мы представили вместе с госпожой археологом Узри.

Лигмер пошарил в карманах и нашел копию запроса. Ференц почти вырвал у него листок.

— Не вижу связи, — сказал он после паузы.

Похоже было, что ему неприятно в этом признаваться.

— Ну… может быть, в таком случае я ошибаюсь. Но мы с Узри специально составили запрос так, чтобы он выглядел лояльным. У нас был разговор об этих останках космических кораблей, которые они якобы нашли на Пагре — кстати сказать, похоже, что это действительно так…

— Это трудно проглотить, — пробурчал Ференц. — Продолжайте.

— Ну, нам удалось вычленить два совершенно определенных конструктивных принципа, лежащих в основе этих окаменевших кораблей. Не буду углубляться в детали, поскольку это скорее технические вопросы, но суть заключается в развитии принципа, который изобрел мой университетский преподаватель для классификации типов инженерных разработок. Это может оказаться ключом к окончательному устранению пагской пропаганды по поводу Станции. А может и не оказаться. Мы этого теперь не узнаем, если только глейсы не переменят свою точку зрения. Рейдж безоговорочно отказала нам. И теперь мне ясна причина: тщательное изучение принципов конструкции структуры Станции немедленно выявит искажения, которые глейсы преднамеренно ввели в карты.

Ференц хлопнул себя по бедру.

— Может, вы рассуждаете верно, — сказал он. — У вас не такая каша в голове, как мне сначала показалось. Приходит ли вам на ум какая-нибудь еще причина, в силу которой Рейдж могла бы отказать вам?

— Нет. Разве что она сделала это из чистейшего упрямства, так сказать, из принципа.

— Непохоже. Глейсы всегда поступают хладнокровно, они не позволяют себе импульсивных поступков. Кстати, об импульсивных поступках: во имя Галактики, что с вами стряслось, что вы позволили этому стюарду Викору уйти после того, как он нанес оскорбление Кэтродину?

Лигмер покраснел до кончиков ушей. Похоже, ему придется разбираться с этой историей до конца своих дней. Он это уже чувствовал.

— Это случилось в туристской зоне, я ничего не мог поделать, — только и смог сказать он в свое оправдание. — Я тотчас доложил о случившемся, но, насколько мне известно, он не посмел показаться на корабле.

— Мы его до сих пор не поймали, проклятье! Все из-за этих скользких глейсов… Ладно, нет смысла портить нервы такими пустяками.

Факсимильный аппарат на полочке рядом с койкой предупредительно звякнул. Лигмер что-то пробурчал и вынул листок сообщения. Он пробежал его глазами и передал Ференцу, лишившись дара речи от гнева.

Ниже кодового номера каюты Лигмера Ференц прочел:

«Наши расследования не подтвердили, чтобы кто-либо пригласил Ланга посетить залы банка памяти. Следовательно, я должна допустить, что госпожа археолог Узри и вы ошиблись».

Подписано было: «Рейдж, капитан».

Ференц нахмурился и вернул Лигмеру листок.

— Это значит… Что это значит? — потребовал ответа он.

Лигмер кратко пересказал, ответом чему служит это сообщение.

— Но проклятье! — взорвался он в конце объяснения. — Мы не ошиблись! Мы обследовали люки, ведущие в туристскую зону, — проверяли некоторые детали конструкции каждого, чтобы решить, стоит ли его включать в этот запрос для Рейдж. Вы знаете, что входы в помещения банка памяти расположены в туристской зоне. Есть даже такое мнение, что все вспомогательные устройства туристской зоны — планеры, уборщики и прочие непосредственно управляются из какой-то части банка. Обычно помещения банка памяти закрыты от взоров. Но иногда входы в них можно увидеть из люка, если они оказываются в соответствующем взаимном расположении. Мы находились у Платинового люка как раз в такой момент, и оба видели Ланга ясно и отчетливо. Возможно, мы могли бы принять за него кого-то другого, но кто еще носит на плече зверька с черной шерстью, которого можно спутать с этим его тявкающим любимцем?

— Чем он занимался? — Ференц был мрачен.

— Всего лишь выходил. Я не знаю, как он открыл дверь. Я бывал там несколько раз, когда был студентом, и, насколько мне известно, входы всегда заперты.

— Тогда, возможно, он просто шел мимо?

— Нет! Дверь в тот момент была открыта, и как раз закрывалась за ним.

— Теммис должен об этом знать, — внезапно решил Ференц. — Мы не можем позволить, чтобы Рейдж сошло с рук то, что она назвала вас лжецом. Даже если она одновременно обвинила и Узри.

Лысый начальник штата кэтродинов внимательно выслушал их. Когда они закончили, он гневно хлопнул рукой по столу.

— Я хочу знать все об этом Ланге, — скрипуче сказал он. — Полагаю, что мы должны установить за ним наблюдение. Он явно не тот, за кого себя выдает. И он несомненно интересует глейсов, раз они его покрывают. Вы говорите, что разговаривали с ним после прибытия на Станцию? — его острый взгляд впился в Лигмера.

— Да. Как уже сказал офицер Ференц, я и госпожа археолог Узри обсуждали с ним теорию происхождения Станции. Госпожа археолог Узри сказала потом интересную вещь. Она сказала, что у нее сложилось впечатление, будто он знает о Станции куда больше, чем мы, которые ее изучали.

— Хм-м! Я бы не побился об заклад, полагаясь на утверждение паги но, как вы и сказали, весьма интересно, что она сделала такое замечание.

Теммис нажал на клавишу, и подтянутый ординарец в форме показался на пороге кабинета.

— Узнайте либо в регистратуре глейсов, либо в их административных службах, где остановился этот чужак из-за пределов видимости, Ланг, отдал приказ Теммис. — И, если это возможно, выясните, где он находится в настоящий момент.

Они в молчании прождали те несколько минут, которые потребовались ординарцу, чтобы исполнить поручение. Когда он вернулся, у него был озадаченный вид.

— Они говорят, сэр, — сказал он Теммису, — что ему предоставили каюту Гл-1420 — это в секции глейсов, рядом с туристской зоной. Они и раньше помещали там посетителей, прибывших не из Рукава, если такие здесь появлялись.

— Ага! — сказал Теммис и бросил на Ференца и Лигмера многозначительный взгляд. — Это неспроста. В секции глейсов!

— Но, сэр, — упорно продолжал ординарец, — он туда не заходил! Его багаж стоит в том самом виде, как прибыл из секции доставки; туалетными принадлежностями никто не пользовался; счетчик воды не показывает ее расхода, и печать на двери нетронута!

— Не может быть! — рявкнул Теммис.

Ординарец поперхнулся.

— Так точно, сэр! Но это то, что они мне сказали.

— Хорошо. Вы свободны, — сказал Теммис и нахмурил лоб.

Когда ординарец вышел, он нажал кнопку вызова на интеркоме и заговорил с офицером.

— Полковник! Сколько ваших людей сейчас свободны от дежурства и находятся в пределах сектора?

— Тридцать пять человек, сэр, — отрапортовал полковник. — Я могу вызвать остальных, если нужно.

— Тридцати пяти будет достаточно. Я хочу, чтобы провели тщательный розыск во всех доступных частях Станции. Необходимо выяснить, где находится этот чужак из-за пределов видимости.

— Ланг? Слушаюсь, сэр. Тотчас будет исполнено. Что они должны делать, если обнаружат его?

— Разбейте их на пары. Если увидят Ланга, пусть один продолжает следить за ним, а второй немедленно доложит мне.

— Есть, сэр, — сказал полковник и прервал связь.

Он вызвал Теммиса по интеркому больше, чем через час, и его голос звучал уныло.

— Мы обыскали все, — констатировал он. — Люди из числа обслуживающего персонала, на которых можно положиться, проверили туристскую зону, секторы майко и лубаррийцев, публичные офисы в секторе глейсов и те участки их скрытого сектора, куда смогли проникнуть, а также ту часть элчмидского сектора, которую можно было обследовать, не входя в прямой конфликт с пагами. Никто не видел и следа Ланга уже в течение нескольких часов.

Теммис медленно кивнул, ничего не ответив. Полковник несколько мгновений нетерпеливо ждал, затем спросил:

— Дальнейшие приказания, сэр?

— Продолжайте патрулирование, пока он не объявится, — сказал Теммис и отключил связь.

Он поднял взгляд на остальных.

— Ну, это означает, что он может находиться на… — он загибал пальцы, считая, — …на пагской территории, что маловероятно; в дальнем углу Пещер, проводя время с какой-нибудь девицей, что, судя по всему, также можно исключить; или — и это кажется вероятнее всего в свете того, что вы мне рассказали — в некоей части глейсского сектора, запретной для посещений представителями других рас.

Он опустил руки на стол и сложил их вместе.

— В любом случае, — мягко сказал он, глядя поверх голов остальных и даже словно бы сквозь переборку каюты, — у меня появилось очень сильное желание поговорить с этим Лангом. Это же надо — не зайти в свою каюту! Отсутствовать в каком бы то ни было из явных мест Станции! Это что-то значит, и я полон решимости выяснить, что именно.

Глава 14

— Ознакомься со Станцией, — сказала ему Рейдж. — Ты должен знать не только доки, приемные залы, административные помещения, сектор майко, ты должен знать всю Станцию целиком.

Подавленный после всего происшедшего, Викор пытался выполнить задание Рейдж. Она выдала ему денежный сертификат для покрытия нужд в ближайшем будущем, и посоветовала пойти и потратить деньги в туристской зоне одновременно как следует изучить ее и попытаться улучшить свое настроение.

Но сейчас все казалось ему бессмысленным.

Он опять побродил по городу, встретил пару знакомых майко со Станции и обменялся с ними несколькими фразами. Ему не пришлось упоминать, что он стал одним из них — новость уже была им известна. Они поздравили его с одной стороны, и посочувствовали с другой.

Сейчас Викор стоял у входа в Пещеры — единственную часть туристской зоны, где он прежде не бывал. О Пещерах ходили слухи, большинству из которых Викор верил. А он получил достаточно строгое воспитание, чтобы стыдиться уже того только, что его здесь увидят.

«Такие вещи хороши только для распущенных типов, вроде кэтродинов». Сколько раз он слышал на родине, как уверенные в своей правоте люди повторяют эти слова?

Поэтому даже сейчас, став изгнанником, эмигрантом, Викор замер в нерешительности перед входом и поглядел вверх. Пещеры не уходили под Горы, как можно было ожидать. Они существовали сами по себе, независимо, как Равнины или Океан. Иногда они соседствовали с одними площадками туристской зоны, иногда с другими. Как все в туристской зоне, Пещеры медленно и величественно обращались по кругу.

Викор напряг зрение, пытаясь разглядеть, что происходит по обе стороны Пещер, но не смог. Перед ним располагался темно-синий пылающий вход — ведущее вверх, постепенно сужающееся отверстие в стене из какого-то зеленовато-синего, слегка светящегося жесткого материала, словно покрытого высохшими органическими осадками. Свет выхватывал то тут, то там крошечные мерцающие пятнышки, которые неожиданно вспыхивали, когда Викор поворачивал голову.

Держась за руки, мимо него прошли два глейса в масках, одетые в яркие выходные одежды, и исчезли в синевато-зеленом мраке. Из входа донеслись до Викора странные звуки — резкий вскрик; невнятное бульканье, словно шум воды, льющейся в пустую посудину; серия глухих ударов.

Викор робко шагнул вперед и почувствовал под ногами что-то твердое, но податливое — утоптанный песок. Песок тотчас набился ему в сандалии, и Викор раздраженно вытряхнул его.

Затем он наконец набрался храбрости и выпрямился.

Ко входу вел короткий проход, довольно узкий и с низким потолком, так что в одном месте Викору даже пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть выступ, который светился жутковатым бирюзовым светом. Он чувствовал, что спускается вниз, хотя на глаз это было определить трудно.

Миновав выступ, Викор оказался на более широком участке. Прозрачный ручей струился по одной из стен, стекая в обширный бассейн. Дно бассейна тоже слегка мерцало. В бассейне сидела лубаррийская девушка, закутанная с головы до ног в плотное покрывало. Она зачерпывала пригоршню воды одной рукой и выливала ее в подставленную пригоршней другую руку, а потом меняла руки местами. Многие обитатели мирка Пещер были лубаррийцами — это занятие подходило им из-за их чувственной религии, которую они унаследовали от кэтродинов. На Майкосе эта религия не укоренилась, так что Викор не мог сказать, имеют ли действия девушки какое-нибудь особое значение. Судя по тому, как сосредоточенно она исполняла ритуал, он предположил, что да.

Викор направился дальше и оказался в длинном проходе, где в одной из стен через каждые несколько ярдов встречались ниши. Некоторые из них были задернуты красными занавесями. Проходя мимо, он слышал из-за занавесей приглушенные голоса и звуки. В одной из ниш лежал молодой элчмид. Его невидящие глаза были устремлены в потолок, кулаки сжимались и разжимались, из полуоткрытого рта вытекала струйка светящейся слюны. В Пещерах вообще было много элчмидов, деградировавших в результате пристрастия к дурманной траве. Викор вздрогнул и поспешил миновать юношу. Тот казался его ровесником, даже немного младше.

Проход раздвоился. После минутного колебания Викор выбрал правое ответвление, потому что ему показалось, будто оттуда доносится музыка. Как только он свернул туда, неожиданно раздался визгливый крик, за которым последовал взрыв смеха. Девушка-элчмидка, одетая в скудную полоску ткани вокруг бедер и почти прозрачное покрывало, которое развевалось у нее за плечами, со смехом ворвалась в коридор, чуть не сбив Викора с ног.

За ней бежал соотечественник Викора, майко, что-то выкрикивая и размахивая полупустой бутылкой ярко-малинового напитка. Когда девушка замедлила бег, уворачиваясь от столкновения, майко схватил ее, испустил торжествующий вопль и потащил по коридору обратно.

Викор последовал за ними на расстоянии, и, оказавшись в просторном помещении, обрадовался, увидев, что там идет пиршество и танцы под музыку небольшого оркестра. Глейсы, лубаррийцы, элчмиды, майко и даже два кэтродина с опухшими глазами сидели вокруг огромного стола, освещенного горящими фитилями, воткнутыми в горлышки бутылок. Ему замахали руками и завопили, чтобы он присоединялся.

Викор собирался так и поступить. Но тут он увидел среди них элчмидскую девушку в фантастическом одеянии из красных и белых оборок, сидящую рядом с майко средних лет, который тщательно выпаривал дурманную траву над огоньком фитиля. Она уже держала в руке острый стеклянный шип, при помощи которого делалась инъекция смолянистой наркотической жидкости. Девушка лихорадочно умоляла майко поторопиться.

Викор быстро отвел глаза и поспешил пройти мимо. Ему пришлось увернуться от сидящей за столом лубаррийской девушки, которая встала и протянула руки, чтобы схватить его, когда он проходил рядом. Он чуть не упал, споткнувшись о распростертое тело еще одного кэтродина, который лежал у подножия оркестровой сцены. В руке у него была бутылка, содержимое ее выплескивалось ему на грудь, поднимающуюся и опускающуюся в такт дыханию. Он блаженно улыбался.

Викор снова оказался в коротком проходе, в конце которого шумела вода. На сей раз это оказался сверкающий ручей, что пересекал коридор, и Викор влез в воду по щиколотки, как вдруг что-то схватило его за ногу. Он завопил от неожиданности и глянул вниз.

Это была девушка — снова лубаррийка — она сидела, укрывшись в нише, из которой вытекал ручей. Одета она была в нечто бесформенное из жесткого пластика, который скрипел при каждом ее движении.

— Иди ко мне, — позвала она со смехом, блеснув белыми зубами. — В теплой струящейся воде этим так приятно заниматься!

Викор пробормотал что-то невнятное, высвободил ногу и пошел дальше, хлюпая сандалиями. Девушка возмущенно крикнула ему вслед и разочарованно вздохнула.

Похоже было, что вся эта территория пронизана сетью бассейнов, ручьев и крошечных водопадов. Викор пересек множество водяных преград, и везде были девушки. Кое-где звуки подсказывали, что в нише находится не один человек. Но в таких случаях что-то вроде облака непроницаемой черноты образовывало заслоняющую их преграду.

Кто-то шел Викору навстречу — толстый человек, у которого одышка перемежалась смехом. Смех почему-то показался Викору знакомым. Он отошел в сторону и скрылся в нише, так как не желал встречаться ни с кем, кого знал. Он напряженно ждал.

Прохожий оказался человеком средних лет в маске. Он вышел на середину открытого пространства, остановился, широко расставив ноги, и не спеша осмотрелся. Затем восторженным жестом раскинул руки и воскликнул:

— Но ведь это сущий рай!

Полдюжины девушек, сначала не заметивших его появления, одетые в блестки, шнурки и кисточки, или вовсе раздетые, обратили на него взоры и принялись взывать к нему, уговаривая обратить на них внимание. Хихикая и повизгивая, он принялся осуществлять обход.

Викор закрыл глаза и прислонился спиной к стене ниши. Он не мог не узнать голос; это был Дардано, священник, который прибыл на Станцию, чтобы стать новым капелланом местных «свободных» лубаррийцев. Конечно, Пещеры были для него самым подходящим местом. Чувственная религия, проповедником которой он был, явно имела какое-то отношение к воде.

Викор осторожно осматривался, пытаясь выяснить, есть ли у него шанс ускользнуть отсюда незамеченным. Вдруг в том самом коридоре, откуда появился Дардано, послышались тяжелые шаги. Два мускулистых кэтродина в униформе, каждый с мощным фонарем в руке, вышли на открытое место. Яркие лучи их фонарей походили на мечи.

Дардано вякнул, как испуганное животное. Один из кэтродинов шагнул к нему и взял за руку.

— Вы не видели здесь чужака по имени Ланг, прибывшего из-за пределов видимости? — потребовал ответа кэтродин, смерив Дардано презрительным взглядом.

— Нет! Клянусь жизнью, не видел!

— Хорошо, — с нажимом сказал кэтродин и отпустил священника.

Потом снова взмахнул фонарем. Ниша укрыла вжавшегося в стенку Викора. Они не заметили его в глубокой тени и направились дальше.

Дардано сел на камень и вытер лицо огромным носовым платком. Для этого ему пришлось сдвинуть маску налоб, а потом он снова торопливо опустил ее.

Если Дардано собирается много времени проводить здесь, в Пещерах, Ларвику будет легко приучить его к дурманной траве. Это случится само собой.

Воспользовавшись тем, что священник сидит к нему спиной, Викор выскользнул из укрытия и направился в тоннель. Этот проход был попеременно то освещен, то затемнен. В одном из темных участков находился поворот. Викор едва успел в последний момент увернуться и не врезаться в стенку. При этом он на кого-то налетел и вскрикнул от неожиданности, ухватившись за маленькое теплое плечо, чтобы не упасть.

Та, с кем он столкнулся, ступила на освещенное место, и Викор уставился на нее, не веря своим глазам. Это была Рейдж, одетая в просторное развевающееся желтое платье выше колен, украшенное блестками, на ногах — плетеные из ремешков открытые сандалии. Ее обнаженные ноги напряглись, так что под кожей вырисовались мышцы.

— Викор! — воскликнула она удивленно. — Ты что, бежишь от кого-то?

— Н-не совсем, — ответил Викор.

Глядя на нее, он был полон самых чудовищных подозрений. Роскошное, сверкающее платье, которое, похоже, было ее единственной одеждой, придавала ей чувственный вид, настолько далекий от ее обычного серьезного спокойствия, что Викор едва поверил своим глазам.

— Эти кэтродины столкнулись с тобой? — продолжала расспрашивать Рейдж.

— Я… мне удалось от них скрыться, — ответил Викор. — Но они допросили Дардано.

— Он здесь? Ну еще бы! Этот тип думает о своих телесных потребностях ежедневно и ежечасно. — Рейдж негромко мелодично рассмеялась. — Ну и что ты думаешь о Пещерах, Викор, увидев их впервые?

— Грязь и мерзость, — сказал Викор, глядя в пол.

Рейдж внимательно посмотрела на него.

— Да-а, — протянула она и умолкла. После паузы последовало:

— Пойдем, я выведу тебя наружу.

Она протянула ему руку. Викор машинально взял ее ладонь и только через несколько секунд осознал, что случилось то, о чем он часто мечтал, и на что никогда не смел надеяться. Была ли потрясающая непогрешимая женщина, которой он так долго восхищался, на самом деле таким же слабым человеческим существом, как эти… женщины здесь, в Пещерах?..

Он отверг это предположение и покорно последовал за ней. Они выбрались очень быстро, и оказались на полоске берега близ Океана, неподалеку от Гор. Здесь Рейдж остановилась и повернулась к нему. Она не отняла руки, как будто забыла о ней.

— Хорошо, что ты скрылся от этих кэтродинов, — сказала она. — Хотя они и охотились не за тобой. Они прочесывают Станцию в поисках Ланга, и не могут его найти. Но что еще более странно, мы и сами не знаем, где он.

— Вы… ВЫ не знаете? — спросил Викор, разинув рот.

Она кивнула и пожала плечами. Бриз со стороны Океана играл блестками ее платья. Внезапно глаза ее расширились, и она высвободила руку, чтобы указать Викору на что-то позади него. Он вздрогнул и обернулся.

И увидел Ланга, которого столько людей искали по всей Станции и не могли найти. Ланг спокойно выходил на берег, а у его ног игриво бежал зверек с черной шерстью.

Глава 15

С Рейдж произошла магическая перемена. В одно мгновение к ней вернулись официальные манеры. Нарядное платье, которое придавало Рейдж легкомысленный вид, потеряло всю праздничность, превратилось в нейтральную одежду. Она сделала шаг вперед и позвала внятно и властно:

— Ланг!

Чужак, прибывший из-за пределов видимости, неторопливо повернул голову, дабы выяснить, кто это его так бесцеремонно зовет. Затем он склонился в поклоне, опустил правую руку, чтобы зверек мог вскарабкаться ему на плечо, и стал подниматься к стоящей на берегу паре.

Он остановился от них шагах в пяти и сначала кивнул Викору, а затем обратил взгляд на Рейдж. Зверек по имени Санни, сидя у него на плече, забавно скопировал движения хозяина, проделав то же самое.

Викор заметил, что между ними существует даже какое-то странное сходство. Лицо Ланга с мужественным, но узким остроугольным подбородком и глубоко посаженными глазами под песочного цвета бровями ничем не напоминало мордочку его зверька. Общим у них было то, что оба ни на мгновение не теряли внимания и интереса к окружающему миру.

— Я — капитан Рейдж, — сказала женщина, когда молчание затянулось. Я возглавляю глейсское отделение штата администрации. Соответственно, пока вы пребываете на Станции, вы попадаете в круг моей ответственности.

— До сих пор я вполне мог позаботиться о себе самостоятельно, сказал Ланг со всей серьезностью. — Настолько, что даже взял на себя ответственность за еще одну жизнь. — Он поднял руку и почесал Санни за остроконечным ухом. — По поводу меня можете не испытывать не малейшего беспокойства.

— Боюсь, что не могу, — прямо сказала Рейдж. — С момента вашего прибытия вы оказались причиной — зная или не зная об этом — достаточного количества неприятностей. Более того, поступили доклады о вашем пребывании в местах, которые не дозволено посещать никому, кроме постоянных сотрудников штата глейсов. — Она решительно шагнула вперед. — Прошу вас, пройдемте ко мне в офис.

Викор был уверен, что Ланг последует за ней безоговорочно.

Но он озадаченно посмотрел на нее и едва-едва покачал головой. Мышцы на шее Рейдж едва заметно напряглись.

— Вы отказываетесь? — спросила она.

— Можно сказать, что таковы были мои намерения, — согласился Ланг.

— Так, допустим, — не сдавалась Рейдж. — Но рано или поздно вам все равно придется оказаться там. Разве что вы предпочтете ответить на мои вопросы здесь, в неофициальной обстановке.

— Я отвечу на все вопросы, на которые смогу, — задумчиво сказал Ланг. — Почему бы и нет?

Он осмотрелся, нашел удобный камень и, прежде чем сесть, снял Санни с плеча и опустил на землю.

— Спрашивайте, — предложил он, сделав широкий жест рукой.

— Где вы были с момента прибытия на Станцию? — голос Рейдж был безличным, словно лед.

Из-под ворота платья она вынула свое записывающее устройство, которое, оказывается, висело на цепочке, казавшейся просто украшением. Ее пальчики повисли над клавиатурой. Она приготовилась записывать ответ Ланга.

— Я здесь чужак, — сказал Ланг. — Мне неизвестно, как вы называете те места, которые я осмотрел.

— Вы правда чужак? — пробормотал Викор, как будто сам себе.

Санни уселся на землю и восторженно замахал передними лапами.

Ланг предпочел ответить на вопрос Викора, и улыбнулся ему.

— Да, юноша, — ответил он. — Я здесь чужой. Что заставляет вас думать, будто я бывал на Станции?

Викор колебался. Он глянул на Рейдж и получил в ответ почти неуловимый кивок.

— Потому что я собственными глазами видел вас в той части Станции, куда вы не могли попасть случайно, — сказал он.

— Верно. Я нигде не был случайно. Я проводил систематическое исследование, чтобы увидеть на Станции как можно больше за возможно более короткое время.

— И что вы думаете о том, что увидели? — спросила Рейдж.

Лицо Ланга на миг потемнело, словно его пересекло грозовое облако. Он сказал с внезапной силой:

— Это ОТВРАТИТЕЛЬНО.

Викор был ошеломлен. Он бросил взгляд на Рейдж, чтобы увидеть ее реакцию. Она сохранила свое обычное спокойствие, но в голосе ее была тень неприятного удивления, когда она спросила:

— Почему?

— Я совершенно не увидел… счастья, — неожиданно ответил Ланг.

— Совсем?

— Замкнутость, эгоизм, жажда власти, стремление удовлетворить свои потребности, постоянные конфликты, отсутствие безопасности, отсутствие надежд… вот что я нашел на Станции. И я не обнаружил никаких попыток исправить положение. Я не нашел никого, кто бы искал решение. Я не нашел никого, кто делал бы добро, и чьи побуждения при этом были бы совершенно лишены эгоизма.

Он говорил с растущей горячностью, и последние его слова прозвучали по-настоящему страстно.

— Вы не правы! — набросился на него Викор. — Усилия глейсов достойны восхищения!

Ланг откинулся назад и задержал взгляд на Викоре. Он забросил ногу за ногу и похлопал себя по щиколотке. Санни, уставший играть, подбежал и потерся пушистым боком о ногу хозяина.

— Неужели? — мягко сказал Ланг. — Паги обуздывают своих рабов элчмидов, прививая им склонность к дурманной траве. Глейсы, которыми вы восхищаетесь, обуздывают своих потенциальных соперников кэтродинов, заставляя майко прививать им ту же самую склонность к дурманной траве. Что это сулит в плане надежд на будущее? Что будет завтра? Глейсы, — он постепенно переводил взгляд на Рейдж, — необоснованно отказывают остальным в доступе к банкам памяти Станции. Разве это знание составляет вашу собственность? По какому праву вы присвоили его себе? Только потому, что вы, подобно пагам и кэтродинам, считаете себя по природе выше остальных? Очень похоже на то!

Викор смотрел на него во все глаза. Как удалось этому человеку за столь малое время узнать так много? Казалось невероятным, чтобы он действительно был в такой степени чужаком, как утверждал. Викор горячо заговорил.

— Разве паги и кэтродины не приложат все усилия, чтобы обратить эти знания себе, и только себе, на пользу? Если вам так много известно, вы должны знать, что они непрестанно ищут повод ударить друг друга из-за угла!

— Но кто вам сказал, что эти знания, эта информация из банков памяти послужит в качестве ножа? — язвительно спросил Ланг. — Более того, не кажется ли вам неправильным — вам, как представителю подчиненной расы, что отдельные люди используются как пешки в политической игре? Возьмите эту бедную женщину, миссис Икиду, которая прибыла сюда на одном корабле с нами. Разве вас удовлетворило, как ее использовали в качестве орудия, чтобы досадить кэтродинам?

— Любой способ уязвить самомнение кэтродинов кажется мне хорошим, дерзко ответил Викор.

— Я боялся, что вы так ответите, — заметил Ланг и умолк.

— Вы посторонний, — сказала наконец Рейдж. Она выпустила из рук свое записывающее устройство, и оно повисло на цепочке, выделяясь на яркой ткани ее платья. — Мне кажется, что вы не вправе нас судить.

Ланг со вздохом кивнул.

— У меня есть единственное право — право свободного индивида, сказал он. — Но я намерен использовать хотя бы это право. Жестокость, бесправие, несправедливость процветают преимущественно там, где индивиды молчат вместо того, чтобы высказать осуждение.

Он подтолкнул Санни пальцем ноги. В ответ зверек устроился на своем обычном месте у хозяина на плече.

— Более того, — сказал Ланг больше себе, чем слушателям, — я много путешествовал и посетил очень много миров. Я видел, во что можно превратить человеческое общество, и во что его превращают. Здесь, на планетах Рукава, вы сделали плохо все.

— Но мы старались, как могли, — сказала Рейдж.

Похоже было, что тирада Ланга ее глубоко задела.

— Значит, вы готовы к тому, что вас будут судить по достигнутому, сказал Ланг.

Он встал и очень медленно направился вдоль берега Океана.

Викор хотел было броситься вдогонку и задержать его, но Рейдж жестом остановила его.

— Пусть идет, — спокойно сказала она.

— Но… после того, как он отказался повиноваться вам? После того, как он доказал, что знает так много опасных вещей?

— Он чужак, и испытывает не более чем абстрактный интерес к нашим местным проблемам в Рукаве. — Рейдж пожала плечами. — Я не думаю, например, что он расскажет кэтродинам, кто ответственен за нынешнюю волну пристрастия к дурманной траве, которая их столь тревожит. Нет, мы должны позволить ему уйти.

Викор подавленно опустился на камень, который все еще хранил тепло тела Ланга.

— Вы… вы согласны с тем, что он говорил? — осмелился спросить он. В частности, с его оценкой действий глейсов?

В его голосе звучала надежда, словно он ожидал со стороны Рейдж категорического отрицания. Но она его разочаровала.

— Возможно, он прав, — признала она. — В конце концов, он побывал во многих мирах и действительно много видел. Быть может, он видел достаточно, чтобы иметь право судить нас. Я только надеюсь, ради Глея, что он судил, не будучи знакомым со всеми фактами. Однако он открыл так много за столь короткое время, что, боюсь, в этом утешении мне отказано.

Викор, не отрываясь, смотрел на возвращающегося обратно Ланга. Внезапно он сорвался с места и взмахнул рукой.

Когда Ланг проходил мимо одного из отверстий в камне, которое вело в Пещеры, оттуда крадучись выбрались два человека в военной форме кэтродинов. Похоже, это была та самая пара, которая недавно допрашивала Дардано в Пещерах.

Один из них сбросил Санни на землю и набросил что-то вроде мешка на голову и плечи Ланга. Второй рванулся вперед и обхватил руками ноги чужака. Прежде чем Викор успел крикнуть, они уже тащили его прочь. Прошло лишь несколько секунд. Санни, тявкая, бросился бежать и скрылся среди камней.

— Вот то, — очень мягко сказала Рейдж, — чего я боялась больше всего. Мы не можем этого допустить, Викор. Но в равной мере мы не можем ничего поделать, чтобы это предотвратить.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Викор побелевшими губами.

Рейдж пожала плечами и спрятала записывающее устройство обратно за ворот платья.

— То, что будет в наших силах, — ответила она. — Как всегда.

Глава 16

Хорошо, что Ференц предупредил его о пропасти, над краем которой он ходил и к которой пытался подойти поближе, подумал Лигмер. Его удивило, что никто не поставил его в известность о сделанном кэтродинами открытии об их новом знании о структуре Станции — еще до того, как он отправился с Кэтродина на Станцию.

Он, сам того не сознавая, мог бы легко разболтать какую-нибудь информацию, которая навела бы паг на тот же след!

Разумеется, знание, которым он теперь обладал, представляло в какой-то степени огромное неудобство. Он никогда не придавал значения несдержанным заявлениям паг по поводу происхождения Станции и всегда приветствовал самостоятельную точку зрения редких ученых вроде Узри, которые вроде бы искренне стремились освободиться от предрассудков и подвергнуть объект беспристрастному изучению. Его огорчало то, что именно эта тенденция среди паг, которую он приветствовал, могла привести к потере существенного преимущества его расы над соперниками.

Лигмеру не нравился агрессивный национализм Ференца, однако он сам причислял себя к патриотам. Свидетельством тому была, например, его реакция на заявление этого майко, Викора, о том, что кэтродины несправедливо угнетают Майкос. Теперь Лигмер обнаружил, что разрывается между патриотизмом и научными интересами. Это раздражало его.

— Что с тобой стряслось, Лигмер, во имя космоса? — взорвалась Узри, бросив стопку листов на стол, за которым они сидели.

Это было, как обычно, в Городе, поскольку ни Узри не могла появиться на территории кэтродинов, ни Лигмер — в секторе паг. Туристская зона служила единственным нейтральным местом, где они могли встречаться и обсуждать научные вопросы.

Чувствуя нарастающий в душе гнев, Лигмер рявкнул в ответ:

— Что ты хочешь этим сказать? Что стряслось со МНОЙ?! Это у ТЕБЯ сегодня приступ бессмысленного упрямства!

— Во имя всего!.. Послушай, я всего лишь пытаюсь очистить этот вопрос от предрассудков и выработать подлинно научный подход. Я говорю то, что очевидно любому идиоту с половиной мозга и одним глазом. Мы должны принять в качестве отправной точки, что глейсы скрывают от нас сведения о конструкции Станции! И выудить их мы можем только косвенным путем. Если ты будешь противиться и дальше, мне придется сделать вывод, что Рейдж отказала нам в доступе к банкам памяти, потому что ты ее об этом попросил!

— Чушь! — отрезал Лигмер. — Ерунда. Ты сама слышала, почему она нам отказала. Меня это так же разозлило, как и тебя.

— Ну тогда перестань вести себя так, как будто это я виновата, что нам отказали!

Они сердито уставились друг на друга. Но оба больше ничего не произнесли в течение нескольких минут. Пока они молчали, из-за густых кустов показался человек и выбрался на их поляну. Это был Ференц. Вид у него был озадаченный.

— О, Лигмер! — сказал он с явным облегчением. — Хорошо, что мне удалось вас найти. Здравствуйте, Узри. Не возражаете, если я скажу Лигмеру пару слов наедине?

Очевидно было, что Ференцу нелегко далось вежливое обращение к паге.

— Честно говоря, — сказала Узри тоном глубокого отвращения, перебирая лежащие перед ней документы и протягивая руку за папкой, чтобы их сложить, — я не дам даже куска кометного хвоста за то, чтобы его когда-нибудь вообще увидеть. Прошу вас!

Ференц нахмурился и с упреком посмотрел на Лигмера.

— Вы чем-то огорчены, — сказал он Узри.

Пага коротко рассмеялась.

— Ничего такого, чего бы я не ожидала заранее, — резко ответила она. — Было бы слишком надеяться, чтобы кэтродин мог смотреть на вещи непредвзято дольше, чем день или два подряд.

— Ну смотри… — начал было Лигмер.

Ференц свирепым взглядом заткнул ему рот, набрал в грудь побольше воздуха и попытался задобрить пагу:

— Мне очень жаль, Узри… не расскажете ли вы мне, что случилось?

— Зачем? — ответила Узри, но все-таки положила документы обратно на стол. — Ладно. Может, вы действительно сможете помочь. То, что случилось, достаточно несложно описать. Дело в том…

В кустах послышался смех, грузный топот и громкие женские голоса с пагским акцентом. Узри замолкла. Ференц обернулся туда, откуда доносился шум. Он услышал, как Лигмер вздохнул, и вздох его превратился в стон. Сердце его упало.

На поляне показались две мускулистые паги — обе в гражданской одежде, похожей на костюм Узри, но у одной была обрита голова, указывая, что она принадлежит к военной касте. Появление этой паги особенно встревожило Ференца, поскольку он узнал ту самую пагу-офицера, с которой ссорился по пути на Станцию. Судя по одежде, она сейчас находилась в отпуске.

Пага-офицер выбежала на поляну, держась за руки с подругой. В другой руке у нее был большой кувшин с дымящимся напитком. Над верхней губой у нее была лиловая полоска, похожая на усы, — след от напитка.

— Вот так встреча! — сказала она, и улыбка приподняла ее верхнюю губу с лиловыми усами, обнажив зловеще заточенные зубы.

Пага выдернула свою руку из руки спутницы, обвела Ференца взглядом с головы до ног и тряхнула головой.

Лигмер потихоньку поменял положение ног под столом, чтобы в случае необходимости иметь возможность быстро вскочить.

Пага-офицер наконец завершила свой презрительный осмотр и глянула на Узри.

— Этот слишком громкий кэтродин тебе мешает, дорогая? — спросила она.

— Нет, офицер Тоэр, — был ответ. — Он ведет себя вполне сносно.

— Неужели! — нарочито удивилась Тоэр. — Кто бы мог подумать! Это очень отличается от его поведения по пути на Станцию. Не так ли? закончила она неожиданно ядовито, взмахнув кулаком в воздухе перед самым лицом Ференца, и уставив на него палец жестом обвинения.

Ференц отшатнулся, и Тоэр иронически усмехнулась.

— Вот вам цена! Все вы храбрые среди своих, на борту своего дурацкого корабля. Но когда вы не на своей территории, то шарахаетесь от каждой тени!

Она обернулась к Узри так резко, что из кувшина выплеснулось немного напитка, и лиловые капли медленно поползли по стенке кувшина. Через несколько мгновений капли добежали до края донышка и стали срываться вниз, образуя на земле маленькие лиловые пятнышки; они постепенно таяли, как медузы на жарком солнце.

— Послушали бы вы этого твердолобого на корабле! — сказала она. Если верить его словам, паги недостойны существовать с ним в одной Вселенной, не говоря уже о Рукаве! С тех пор он стал куда снисходительнее, а?

Узри воззрилась на Ференца.

— Ты уверена, что говоришь именно о нем? — спросила она у Тоэр.

— Он настолько переменился? — Тоэр свирепо ухмыльнулась. — Нет, дорогуша, это именно он. Он кое-что мне пообещал, что забывается не скоро. И я не забыла. А ты, трепло? — рявкнула она внезапно на Ференца. — Похоже, что вот ты как раз об этом забыл!

Ференц облизал губы.

— Не помню, что сказали вы, — парировал он. — Никогда не видел паги, которая бы сказала нечто. Но я прекрасно помню, что сказал я. Если хотите услышать это снова, я могу повторить.

На миг пага-офицер застыла от удивления. Потом издала дикий вопль и швырнула кувшин прямо в лицо Ференцу. За кувшином последовала она сама свирепый ураган рук и ног.

Тоэр швырнула кувшин с такой силой, что он сломал бы кэтродину нос и мог выбить передние зубы. Но от кувшина Ференц сумел увернуться. Зато выплеснувшийся из него напиток лиловой струей залил ему лицо, попал в глаза, отчего они наполнились слезами. Поэтому сначала Ференц мог только слепо отмахиваться от напавшей на него бешеной фурии.

Лигмер привстал с места, но почувствовал, что на его руке сомкнулась чья-то железная хватка. Он глянул вниз, пытаясь освободиться, и встретил твердый взгляд Узри.

— Нет, — с нажимом сказала она и качнула головой.

Спутница Тоэр, которая за все это время ничего не произнесла, на миг отвела взгляд от дерущихся, чтобы одобрительно кивнуть Узри, и разразилась воплями, поддерживая подругу. Тоэр удалось заломить Ференцу правую руку за спину и теперь, стоя коленями у него на спине, она пыталась сломать эту руку.

На лице Ференца смешались пот, лиловый напиток, слезы из опухших глаз и пыль. Он выглядел, как первобытный воин в боевой раскраске. Он попытался высвободить правую руку — не вышло. Тогда он попробовал другой рукой схватить Тоэр за ноги.

Выпятив подбородок от боли и напряжения, он сильно ухватился за палец ноги Тоэр и резко дернул его в сторону.

Тоэр от боли на миг ослабила хватку. Ференц воспользовался этим, чтобы откатиться и вскочить на ноги. Тяжело дыша, Тоэр последовала его примеру. Они оба приняли боевую стойку на полусогнутых ногах, лицом друг к другу на расстоянии нескольких шагов. Каждый не мог решить, атаковать ли самому или ждать нападения.

— Хорошо. На этом и остановитесь.

Холодный голос прозвучал громко. Все осмотрелись, чтобы увидеть, откуда он раздался. На выходе каждой из ведущих на поляну аллей стояли вооруженные глейсы. Ростом они были Тоэр по локоть, но зато вооружены парализаторами, направленными на людей на поляне. Глейсов было не меньше дюжины.

Их начальник вышел вперед и сердито оглядел двух противников.

— Офицер Индль, — представился он. — Что случилось на этот раз?

— Вам все равно не понять, — ответила Тоэр.

У нее был такой вид, словно она с удовольствием бы схватила его и зашвырнула в кусты. Она вполне могла бы проделать это одной рукой.

— Это дело чести. Честь — это нечто такое, с чем вы, глейсы, незнакомы.

— У нас есть лучшие способы блюсти свою честь, чем валять друг друга в грязи, как дикие животные, — парировал Индль. — Ладно. Даю вам несколько минут, чтобы покинуть туристскую зону и разойтись по своим секторам. Живее, вы оба!

— Черта с два я уйду, — сказал Ференц. — Почему это меня вышвыривают с нейтральной территории, если какая-то пага, у которой мышц больше, чем ума, бросила в меня кувшином…

Лицо Тоэр исказилось в зверином оскале, и она опять бросилась на него. Индль взмахнул рукой, и раздался негромкий хлопок парализатора.

Крошечные капсулы, которыми он стрелял, были мощным оружием. Ференц едва успел принять защитную стойку, а Тоэр уже валилась на землю с распростертыми руками, полностью лишенная способности двигаться.

— Хорошо, это уладит дело, — сказал Индль. — Вы были вместе с ней? спросил он у спутницы Тоэр. Та кивнула. — Значит, вы сможете доставить ее в ваш сектор.

— Я тоже ухожу, — произнесла Узри, поднимаясь с места. — Все это отвратительно. Я помогу ее нести, — добавила она, нагибаясь, чтобы поднять Тоэр.

— Если вы еще раз будете замечены в происшествии такого рода, сказал Индль Ференцу, — то вас парализуют и доставят прямиком на ваш корабль. И больше никогда не пустят на Станцию. Ясно? — Он повернулся к Узри. — То же самое относится к этой забияке, которую вам придется нести. Скажите ей это, когда очнется!

Он жестом собрал своих людей, и они скрылись в кустах. Ференц остался глядеть им вслед, потирая руку, которую Тоэр чуть не вырвала у него из плеча.

— С вами все в порядке? — глупо спросил Лигмер. — Я хотел вам помочь, но Узри не выпускала меня из-за стола. Я не мог вырваться.

— А, от вас было бы больше помех, чем помощи, — резко сказал Ференц. — Очень жаль, что вмешались глейсы. Мне ужасно хотелось проучить эту пагу с тех самых пор, как мы прибыли на Станцию. Проклятье… Неважно. По крайней мере, теперь она постарается не попадаться мне на глаза.

Он достал из кармана платок, вытер грязь с лица и посмотрел на Лигмера.

— Теперь, когда это кончилось, я наконец могу вам кое-что сказать. Ланга нашли. Он сейчас находится под арестом в нашем секторе. Поскольку вы сказали, что он знает о происхождении Станции больше, чем мог бы знать чужак, Теммис приказал мне доставить вас, чтобы вы участвовали в допросе. Собирайте бумаги и пойдемте, да побыстрее, вы.

Глава 17

После того, как Викор и Рейдж расстались, Рейдж поспешила обратно в административный сектор глейсов, чтобы посовещаться с коллегами и предпринять необходимые меры по поводу нагло захваченного кэтродинами Ланга. Викор тем временем медленно вернулся в сектор майко.

И обнаружил там хаос.

Первые признаки беспорядков он заметил, когда шел по длинному коридору, который вел от Серебряного люка — сейчас именно этот люк был кратчайшим путем из туристской зоны в сектор майко.

На полу коридора была кровь.

Кровавые следы были частично присыпаны пылью, поэтому Викор сначала поскользнулся и лишь потом разглядел, что пол мокрый. Он присел и потрогал пол пальцем. Кончик пальца окрасился кровью.

Викор неуверенно осмотрелся. В коридоре стояла тишина. Он поднялся на ноги и пошел дальше.

Легчайший шорох пластика по металлу привлек его внимание, когда он проходил мимо одной из дверей в противоположной стене коридора. Викор вздрогнул, но не успел обернуться, как ему набросили мешок на голову и прижали руки к бокам. Он испытал ужасное чувство, напоминавшее падение в бездну, когда узнал метод кэтродинов, который они использовали, чтобы захватить Ланга. Неужели они решили схватить и Викора, чтобы заставить его расплатиться за неосторожные слова?

— Отпустите его, это один из наших.

Знакомый голос Ларвика, который произнес эту фразу, принес Викору огромное облегчение. Он почувствовал, как с него снимают мешок. Ларвик стоял перед ним с серьезным лицом.

— Пока ты там развлекался в Пещерах, у нас тут были беспорядки, едко сказал он.

— Что? — ошарашенно спросил Викор. Затем догадался поднять испачканный палец и показать Ларвику.

— Вот именно. Кровавые беспорядки, — кратко подтвердил тот.

Викор огляделся, чтобы выяснить, кто еще здесь. Справа от него стояла девушка решительного вида, держа в руках мешок. Слева стоял мужчина, которого Викор знал с виду, но никогда с ним не разговаривал.

— Так что случилось?

Ответила девушка.

— В нашем секторе появились кэтродины и стали совать нос, куда не следует. Мы решили, что они ищут Ларвика и вообще тех, кто связан с торговлей дурманной травой…

— Они искали Ланга, — перебил Викор. — Более того, они его нашли и схватили. Несколько минут назад, около Пещер.

— Мы уже узнали, кого они ищут, — рявкнул Ларвик. — Не в том дело. Важно то, что они явились в наш сектор с таким видом, будто им принадлежит и Станция, и мы сами. А когда им указали на дверь, они и не подумали подчиниться. Так что мы выкинули их вон, и по ходу дела одного из них сильно покалечили. Это его кровь у тебя на руке.

— Мы ждали, что они вернутся, — сказала девушка. — Поэтому и накинули тебе мешок на голову — на случай, если ты окажешься кэтродином или глейсом из штата Станции.

— Ну, он им не оказался, — вмешался в разговор мужчина, которого Викор знал только с виду. — И уже прошло чертовски много времени. Я считаю, что хватит нам тут прятаться по углам, ожидая их. Пора переходить к действиям и ворваться в кэтродинский сектор. Посмотрим, как ИМ понравится, когда к ним вломятся в дом.

Ларвик глянул на хронометр на стене.

— Действительно они ушли очень давно, — согласился он.

У него в руке был обрезок металлической трубы, которым он задумчиво похлопывал по ладони, обдумывая ситуацию.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я бы с радостью пощекотал этой палочкой под носом у напыщенного дурака Теммиса. Но мы не можем пойти туда вчетвером. Викор! Обойди блок A и собери всех, кто способен стоять на ногах. Я обойду блок B, а вы двое займитесь блоками C и D. Пусть все отправляются на место общего сбора. И поторапливайтесь!

Внезапная радость переполнила сердце Викора, когда он шел по Станции вместе с отрядом майко. Шагать плечом к плечу с людьми своего народа, связанными общей целью, это неимоверно вдохновляло. Кто-то смело затянул песню, которая была запрещена на Майкосе с тех самых пор, как армада кэтродинских кораблей спустилась с неба и захватила родную планету Викора.

Отряд прошел через туристскую зону, которая была кратчайшим путем между их сектором и сектором кэтродинов. Когда они шагали через Город, майко, которые работали официантами в кафе, платными партнерами для танцев на танцплощадках, развлекали посетителей в кабаре, спрашивали их:

— Что происходит?

— Идемте с нами! — был ответ.

Они решались не сразу, но решались. Так что к тому времени, как отряд добрался до входа в сектор кэтродинов, он увеличился еще на двести человек.

Обычно на выходе из люка, ведущего из туристской зоны в сектор кэтродинов, стояла стража. Сейчас охранников не было. Когда Ларвик и Викор во главе отряда вошли на кэтродинскую территорию, то обнаружили странную, необычную тишину.

Сперва осторожно, затем все увереннее они продвигались в глубь сектора. В конце концов они стали распахивать двери и заглядывать в каюты. Те каюты, которые не оказывались складскими помещениями, все были пусты.

— Они, наверное, услышали, что мы идем! — вскричал кто-то и рассмеялся хрипло и радостно.

Услышав этот смех, Викор осознал, насколько глубок был страх перед кэтродинами, который люди прятали под чувством сплоченности.

— Не расслабляйтесь! — крикнул Ларвик не оборачиваясь. — Это может быть ловушка!

Он распахнул очередную дверь и отпрыгнул в сторону на случай, если за ней кто-то прячется. Ничего не произошло. Ларвик осторожно шагнул внутрь и изумленно вскрикнул.

Викор последовал за ним. За столом находился кэтродинский офицер, впавший в беспамятство, причем так внезапно, что ручка, которой он в этот момент что-то писал, прочертила неровную линию от хвостика последней написанной им буквы до того места, где теперь лежала его безвольная рука.

Из коридора послышался крик. Кто-то обнаружил других кэтродинов, на этот раз двоих. Оба тоже были без сознания. По мере продвижения отряд находил все новых и новых кэтродинов.

— Похоже, что их всех вывели из строя! — сказал Ларвик. — Эй, ты!

Он похлопал кэтродина по щекам, приподнял ему веко. Никакой реакции.

— Может быть, газовая атака, или что-то в этом роде, — предположил Викор.

Ларвик кивнул.

— Похоже. Хотел бы я знать, сколько это продлится, и кто это сделал.

— Может, если мы направимся в самый центр — например, в кабинет Теммиса, — то найдем разгадку.

Викор облизал губы.

— Хорошая идея.

Ларвик вернулся в коридор и выкрикнул:

— Есть тут кто-то, кто раньше работал в этом секторе? Мы хотим найти кабинет Теммиса.

— Я могу вам сказать, где он располагался раньше, — ответила женщина с горящими глазами, ее лицо было обезображено длинным кривым шрамом. — Я была там — один раз.

Она протолкалась вперед и быстро пошла вперед. Идущий за ней Ларвик даже счел, что слишком быстро, и лицо его стало озабоченным. Но, как оказалось, опасности не было.

Ибо даже в самом центре сектора они нашли только бессознательные тела мужчин и женщин. Слуги-майко и клерки-лубаррийцы были в столь же глубоком беспамятстве, как и их хозяева.

— Вот каюта Теммиса, — сказала наконец женщина со шрамом и открыла дверь.

Главный маршал кэтродинов был там. Одна его рука лежала на панели интеркома, вторая безвольно свисала с подлокотника.

Женщина со шрамом вздернула подбородок и, прицелившись, плюнула ему в лицо.

— Жаль, что он не почувствовал этого, — сказала она после паузы. Но у него еще все впереди.

Она повернулась и вышла из комнаты.

Когда она ушла, Викор, Ларвик и двое-трое других, последовавших за ними, осмотрелись.

— Ты знаешь здесь кого-нибудь? — спросил Ларвик Викора.

— Как ни странно, знаю. Вот этот, — указал Викор, — офицер, который прибыл на одном корабле со мной, по имени Каподистро Ференц. Этот, следующий жест, археолог Лигмер, который тоже летел с нами. Его, — снова движение руки, — я видел недавно в Пещерах. Это один из кэтродинов, арестовавших Ланга.

— Кого же, по-твоему, не хватает? — спросил Ларвик.

Нахмурившись, он обошел комнату. Теммис, Лигмер, Ференц и безымянный кэтродин образовали не вполне правильный квадрат. В центре квадрата, обращенный к столу Теммиса, стоял пустой стул.

— Ланга, — ответил Викор.

— Похоже на то. Тогда, как ты думаешь, не он ли погрузил в сон всех кэтродинов? Кто он такой — маг?

— Может быть, это какой-нибудь фокус глейсов, который они держали в секрете, — предположил Викор. — Когда на Станции постоянно находятся и паги, и кэтродины, у них должен быть наготове метод подавления беспорядков или разрешения опасной ситуации вроде этой, так чтобы им не пришлось драться самим.

— Что-то, что предусмотрели еще создатели Станции, но только глейсы выяснили, как оно работает, — кивнул Ларвик. — Да, похоже на правду. Единственное, что непонятно: почему здесь нет ни одного глейса? Можно было ожидать, что они воспользуются своим преимуществом.

— Не исключено, что действие этого средства вот-вот кончится. И кэтродины будут вне себя от ярости, что упустили Ланга.

— Возможно. Ладно, нам лучше попытаться воспользоваться тем временем, которое у нас осталось. Это бесценная возможность досадить кэтродинам! Мы можем вытащить их архивы и сжечь их, перепортить их запасы пищи… Ну конечно же! Викор, что если мы подсыплем дурманной травы во все их запасы пищи? Заразить одним махом весь их персонал! Если они пристрастятся к дурманной траве, все их самодовольство…

Упреждающие возгласы и звук шагов в коридоре прервали его. Затем последовали звуки падения тяжелых тел. Все бросились к двери.

Во главе отряда вооруженных глейсов по коридору мчалась разъяренная Рейдж. Она увидела Ларвика и Викора и бросилась к ним.

— Не знаю, где вы взяли столько парализующих зарядов, чтобы вывести из строя весь кэтродинский штат, — рявкнула она. — Но каковы бы ни были ваши планы, им конец, ясно? Нам пришлось усыпить большую часть майко тоже. У моих людей достаточно забот, не хватало им только таскать вас по коридорам, как мешки с мусором…

— Но… это не мы их усыпили! — прервал ее Викор, не веря своим ушам. — Разве это сделали не вы? Мы думали, что это был какой-то глейсский трюк, чтобы отнять у кэтродинов Ланга!

— А его что, здесь нет?

Рейдж изумилась ничуть не меньше Викора. Некоторое время они тупо глядели друг на друга.

Ларвик глубоко вздохнул.

— Посмотрите на кабинет Теммиса, — предложил он и шагнул в сторону, чтобы Рейдж могла войти. — Когда мы пришли сюда, этот стул был пуст.

Рейдж бросилась внутрь и осмотрелась.

— Да, здесь наверняка был Ланг, — сказала она. — Видите отпечатки лап зверька рядом с этим стулом? Именно такой величины, как у его любимца.

Она развернулась и снова обратилась к ним.

— Викор, ты ведь не станешь мне лгать. Это правда? Вы действительно нашли все так, как сейчас: Ланг исчез, кэтродины без сознания? Или это вы забрали Ланга?

— Это правда, — ответил Викор, который все еще не пришел в себя. — Мы думали, что его забрали вы!

— Нет! Мы были готовы вступить в вооруженную стычку, если придется. Но когда мы вошли в сектор, то обнаружили, что вы нас опередили.

Она окликнула военного в коридоре.

— Ступайте к капитану Индлю! Объявляется чрезвычайное положение для всего персонала. Мы должны найти этого Ланга и арестовать его. Иначе неизвестно, какие еще несчастья могут произойти!

Глава 18

Вооруженный глейс кивнул и поспешил выполнить приказ. Рейдж повернулась к Ларвику и Викору.

— Теперь уберите своих майко с территории кэтродинов. И побыстрее!

Ларвик упрямо уставился на нее.

— Пропустить уникальную возможность на них отыграться? Ни за что на свете, Рейдж.

Словно по волшебству в руке Рейдж возник парализатор.

— Если вы так хотите, мы осуществим это более медленным способом. Я уже вызвала рабочую бригаду, которая оттащит ваших парализованных друзей обратно в сектор майко. Мы отвечаем за происходящее на Станции и намерены отвечать и впредь. Это нейтральная территория. Каково бы ни было наше личное мнение о том, кто прав, кто виноват в вопросах, касающихся угнетенных рас, в делах Станции мы руководствуемся не им. Действуйте!

Взгляд Ларвика предательски заметался в поисках чего-нибудь, чем можно было бы выбить парализатор из руки Рейдж. Он где-то оставил свою металлическую трубу, когда обнаружилось, что со стороны кэтродинов сопротивления не будет. Рейдж, привыкшая читать мельчайшие изменения в выражении лиц своих сдержанных соотечественников, поняла, что он ищет и спустила курок раньше, чем майко шевельнулся. Капсула с парализатором впилась в грудь Ларвика, он тотчас покачнулся и свалился на месте.

Рейдж испытующе поглядела на Викора и спрятала оружие.

— Мне очень жаль, что пришлось так поступить, — тихо произнесла она. — Но… ну ты ведь знаешь нашу позицию в столкновениях между майко и кэтродинами: мы всегда на стороне побежденных. Просто Станция неподходящее место для выяснения отношений.

Викор кивнул и проглотил комок в горле.

— Думаю, вы не можете поступать иначе, — нехотя согласился он. — Но как было бы здорово использовать этот шанс!

— У вас все равно почти не было времени, — сказала Рейдж. Взгляд ее был устремлен в кабинет Теммиса. — Смотри!

Викор проследил ее взгляд. Ференц зашевелился. Он поднял голову, не открывая глаз, и провел рукой по лицу, словно у него кружилась голова.

— Хорошо, что мы уже почти очистили сектор от майко, — вполголоса сказала Рейдж. — Унеси отсюда Ларвика. Передай его одной из наших рабочих групп, пусть доставят его домой.

Викор без промедления повиновался. Он подхватил на руки бесчувственное тело Ларвика и, пошатываясь под тяжестью, двинулся по коридору, неся его будто огромного младенца. Тем временем, Рейдж вошла в кабинет и огляделась. Ференц пока был единственным, кто зашевелился.

Он открыл глаза и обнаружил, что смотрит на пустой стул. В мгновение ока он полностью очнулся.

— Куда он делся, во имя Галактики! — рявкнул он и вскочил на ноги.

Тут он увидел Теммиса, Лигмера, четвертого кэтродина — и Рейдж.

— Это ваши штучки, Рейдж? — яростно набросился он. — Куда делся Ланг?

— Успокойтесь, Ференц, и расскажите мне, что произошло. О вашем похищении Ланга поговорим позже. В настоящий момент он исчез, и я хочу знать, что погрузило вас всех в сон. Мы тут ни при чем — хотя я бы хотела иметь в своем распоряжении такое средство, чтобы разбираться с вами.

Ее мгновенный ответ и встречный вопрос убедили Ференца, что она говорит правду. Он снова опустился на стул с выражением усталости на лице и заговорил, глядя на Теммиса.

— Вы отказали в удовлетворении запроса археологам, Лигмеру и его пагской подруге Узри. Тут все и началось. — Имя паги-археолога он произнес, презрительно вздернув верхнюю губу. — Однако вы позволили посетить банк памяти Лангу, без всяких на то причин.

— Мы не давали ему никакого разрешения. Я так Лигмеру и ответила.

— Я видел ваше сообщение. Я ему не поверил. Я и сейчас верю лишь наполовину. Но если я должен поверить, что он погрузил в сон весь кэтродинский сектор, сидя здесь на стуле, чтобы иметь возможность сбежать, тогда я готов поверить чему угодно. Единственное, чего мы от него хотели, это выяснить, какими особыми знаниями или особым статусом он обладает. Яснее ясного, что он не тот, за кого себя выдает.

— И?

— И ничего. Через несколько минут после того, как мы доставили его сюда и усадили на стул, открылась дверь, и это его проклятое животное метнулось к нему. Он наклонился и подобрал его. Потом послышалось какое-то странное гудение. Теммис как раз спрашивал, кто, черт побери, впустил животное в сектор. Брегер, он был одним из тех, кто арестовал Ланга, сказал, что оставил зверька около Пещер.

— Я присутствовала при том, как они это проделали. Пришлось поднять людей по тревоге, и мы явились сюда с парализаторами, чтобы с вами разобраться. Мы не намерены спустить вам это с рук, Ференц. Хорошо бы Теммис очнулся, чтобы я могла высказать ему все, что о нем думаю.

Ференц помрачнел.

— Вы, глейсы, чересчур самодовольны, — проворчал он. — Скоро настанет час, когда мы разберемся, чье мнение стоит дороже.

— Не тратьте времени на угрозы, — нетерпеливо сказала Рейдж. — Что было после того, как послышалось гудение?

Раздражение Ференца уступило место недоумению.

— Я хотел подойти к двери и посмотреть, как зверьку Ланга удалось ее открыть, — медленно произнес он. — Но я даже со стула не встал. Больше я ничего не помню. Нет даже подсознательного ощущения, что прошло время, которое всегда бывает, когда спишь. Я очнулся и увидел вас здесь, вот и все.

Еще один человек вошел в кабинет как раз вовремя, чтобы услышать последние несколько фраз. Рейдж обменялась с ним приветствием, а Ференц обернулся, чтобы увидеть, кто это. Это оказался Индль.

— Я бы не поверил, если бы не видел собственными глазами, — сказал Индль в ответ на едва заметное вопросительное выражение лица Рейдж. Несколько человек только начали приходить в себя. Они ничего не помнят.

— Вы, надо полагать, не получили ни намека на то, где находится Ланг?

— Если только ему не предоставили убежище паги… С их стороны будут неприятности, Рейдж. Они не пустили наши поисковые партии, и нам пришлось прокладывать себе дорогу парализаторами. Мы обследовали часть их сектора просто из принципа. Но у нас не было ресурсов, чтобы закончить работу, поэтому я вывел людей из пагского сектора итолько поставил дозорных на случай, если разъяренные паги ворвутся к нам, как майко к кэтродинам.

Рейдж попыталась остановить его взглядом, но было уже поздно.

— Что вы сказали? — рявкнул Ференц, вскакивая с места. — Майко к нам вторглись? Что произошло?

— Ничего, — бесстрастно ответила Рейдж. — Мы все остановили, и вы можете нас поблагодарить. Среди них шли разговоры о том, чтобы ворваться в ваш сектор, поскольку ваши люди в поисках Ланга вели себя не особенно тактично на территории майко. Это еще один вопрос, по поводу которого я должна сделать выговор Теммису.

— Эту путаницу придется расхлебывать не один год, — сказал Индль. По-моему, мы еще не знаем и половины всего. Элчмиды прослышали о том, что мы стреляем в паг, и в результате половина элчмидского обслуживающего персонала пагского сектора просто ушла оттуда. Они попросили нас о предоставлении убежища, и нам пришлось его предоставить. Но они почти все приверженцы дурманной травы.

— Скорее не почти все, а именно все, — сказала Рейдж. — Паги не настолько верят своим слугам, чтобы позволить элчмидам, свободным от пагубного пристрастия, работать на Станции. Великолепно! — горько добавила она после паузы. — Если это хоть как-то утешит вас, Ференц, должна признаться, что ненавижу паг куда больше, чем кэтродинов — за то, что они приучают своих слуг к ядовитому зелью.

— У вас самих рыльце в пушку, — буркнул Ференц. — Вы позволяете открыто продавать дурманную траву на Станции, и некоторые люди из нашего штата, не говоря уж о тех, кто прибыл сюда провести отпуск, пристрастились к ней. Из-за вас, между прочим!

— Если бы у вас, кэтродинов, действительно была такая сильная воля, как вы утверждаете, этого бы не случилось! — рявкнула в ответ Рейдж. Похоже, ее терпение истощилось.

— Хотел бы я, чтобы Ланг никогда не появлялся на Станции, — сказал Индль. — Намеренно или нет, но он за несколько дней натворил столько беспорядков, сколько не смогла бы устроить целая армия диверсантов.

— А он и есть армия диверсантов, — уверенно сказала Рейдж. — Я больше не верю, что он делает это все непреднамеренно. Он работает согласно плану, и в этот план входит причинить нам максимум неудобств, трудностей и неприятностей за минимальный промежуток времени. Хотела бы я его обнаружить!

Ференц неожиданно разразился хохотом.

— Есть вещи, за которые я хотел бы свернуть Лангу шею! — воскликнул он. — Но с таким же удовольствием я бы поблагодарил его за то, что могущественные глейсы носятся вокруг, как мошки! Я начал удивляться, почему мы так долго терпели вашу власть. Если один-единственный решительный человек, пусть и не вполне обычный, смог столького добиться, почему, во имя Галактики, мы вас до сих пор не раскусили?

— Потому, что в вас нет ни решительности, ни ничего необычного, резко сказала Рейдж. — Пойдемте, Индль, выясним масштабы неприятностей.

Они вышли за пределы кэтродинского сектора. По пути их никто не потревожил. Тут и там стояли группы вооруженных глейсов, которые внимательно следили, чтобы кэтродины не внесли свою лепту в беспорядки, как это сделали паги на своей стороне Станции.

Но на выходе из сектора кэтродинов Рейдж заметила, что в тени прячется какой-то человек, и протянула руку, чтобы остановить Индля.

— Берегитесь, — пробормотала она и добавила громче: — Эй, вы там, выходите!

Это был Викор. Он осторожно выбрался на свет, тараща глаза и тяжело дыша. На лбу у него вздулась синяя полоса, на подбородке был след засохшей крови, как будто он прокусил губу.

— Будьте внимательны, Рейдж, — шепнул он и умолк, чтобы отдышаться. На Станции творится ад! Все просто спятили. Каждый кого-нибудь преследует и проклинает!

— Кто тебя ударил? — изумленно спросила Рейдж.

— Ларвик, сукин сын! Многие майко, которые пришли в себя после парализаторов, хотели вернуться сюда и разнести кэтродинский сектор на куски. Я пытался заставить их внять голосу рассудка, но Ларвик обозвал меня предателем, и они вышвырнули меня из сектора. Он сказал, что сломает мне челюсть, если я попробую вернуться. А паги…

— Про паг мы знаем, — кратко сказал Индль.

— Вы слышали объявление по радио?

Индль и Рейдж переглянулись.

— Может, мы говорим о другом. На всякий случай расскажи, — велел он.

— Ну, они выпустили на свободу своих мужчин в элчмидском секторе!

— ЧТО?! — одновременно вскричали Индль и Рейдж.

— Да! Они так сильно разгневались на то, что их элчмидская прислуга подняла мятеж и попросила убежища, что открыли клетки и выпустили своих мужчин на элчмидов. Человек пятьдесят, не меньше! Они убивали и насиловали всех на своем пути, а капсулы с парализатором на них не действуют, как на обычных людей. Два выстрела подряд отключают их на несколько минут, но они приходят в себя слишком быстро!

— Ох уж эти паги! — процедила Рейдж сквозь зубы.

Она повернулась и направилась к лифту.

— Это не все! — крикнул Викор.

Рейдж сделала знак, чтобы он последовал за ней, если хочет, чтобы она выслушала что-то еще.

— Лубаррийцы! — сказал он. — Они линчевали своего капеллана Дардано. Сказали, что сыты по горло священниками, которые используют свой сан как предлог переспать со всеми женщинами, до которых только могут дотянуться.

— Они его УБИЛИ? — потребовал ответа Индль.

— Бросили в шахту лифта, не дожидаясь, пока прибудет кабина.

В этот момент пришел лифт, вызванный Рейдж. Входя в кабину, Индль заметно дрожал. Викор присоединился к ним, и в кабине стало тесно.

— Станция разваливается на части у нас на глазах, — сказала Рейдж, нажимая кнопки кода административного блока глейсов.

Кабина тронулась. Индль начал что-то говорить в ответ, как вдруг незаметный динамик на потолке кабины — динамики центрального вещания были размещены на Станции повсюду — негромко щелкнул.

— Приготовьтесь покинуть Станцию! — раздался чуть искаженный динамиками голос. — Всем приготовиться покинуть Станцию! В течение часа местного времени все должны покинуть Станцию!

Это был голос Ланга.

Глава 19

Естественным предположением было бы: «Так вот он где!» Дело в том, что система центрального вещания находилась в одном из административных помещений.

В свете того, что Ланг уже наделал, реакция глейсов и Викора была столь же естественной:

— Может, ему ни к чему находиться там физически!

Индль высказал это первым, Рейдж — почти одновременно с ним.

Но все равно, как только лифт остановился на этаже глейсов, все трое бросились бежать. Они заметили, что сектор глейсов будто вымер.

Но настоящее потрясение они испытали, обнаружив, что Ланг в самом деле находится там, где они предполагали. Он удобно устроился в кресле перед главной панелью связи, с Санни на коленях. Когда они ворвались в комнату, зверек бросил на них любопытный взгляд.

Несколько минут все в молчании смотрели друг на друга. Затем Ланг пошевелился. Он развернул кресло, чтобы сидеть лицом к ним, и заговорил почти приветливо:

— Я подумал, что это самый быстрый способ вызвать вас сюда.

— Чего вы добиваетесь, Ланг? — спросила Рейдж. Она сжимала и разжимала кулаки, словно пыталась совладать с непреодолимым гневом. — Вы хоть понимаете, что сделали со Станцией? Вы слышали, что лубаррийцы линчевали своего капеллана? Что паги выпустили своих мужчин в элчмидском секторе? Что майко намерены разорвать кэтродинов на куски? Зачем вам это все понадобилось?

Она закончила чуть ли не со слезами, умоляя дать хоть какое-нибудь рациональное объяснение. Ланг задумчиво смерил ее взглядом.

— Я положил этому конец, — сказал он.

— Вы… что?

— Я прекратил беспорядки. Только некоторые глейсы из административного персонала сейчас на ногах. И несколько кэтродинов в своем секторе, которые уже вышли из комы. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осуществить настройку на разные типы индивидов. Труднее всего было справиться с пагскими мужчинами, потому что они практически не пользуются рассудком.

— Вы… — начал было Индль, но запнулся, потому что у него пересохло в горле.

Вместо него вперед шагнул Викор с побледневшим лицом, на котором резко выделялась глубокая царапина. Именно он задал самые важные вопросы:

— Кто вы такой, Ланг? И что вам здесь нужно?

— Я принадлежу к народу, который создал Станцию, — ответил Ланг. — И я прибыл сюда забрать то, что принадлежит нам по праву.

Он умолк, но слова его продолжали отдаваться эхом в мыслях слушателей, пульсируя подобно тому, как шумит кровь в ушах, когда голова превращается в гудящий барабан от лихорадки.

— Но… — слабо произнесла Рейдж после долгого молчания.

Ланг оборвал ее с внезапной серьезностью.

— Никаких «но». Я прибыл сюда, чтобы смотреть, слушать и исследовать, без предубеждения. Я хотел провести здесь время в роли обычного туриста, заинтересовавшегося одним из величайших местных чудес. Я проделал очень долгий путь. Иногда мне удавалось пользоваться регулярными рейсами, иногда приходилось покупать космический корабль и лететь в одиночку, пересекая промежуток между трассами. Я следовал по пути, который проделала Станция с начала своего существования. Когда она еще была одним из величайших межзвездных кораблей, которые когда-либо были построены.

Рейдж медленно кивала.

— Но… значит, правда то, что вы никогда прежде не видели Станцию, сказала она.

— Чистая правда. Но я видел чертежи и снимки, читал описания. У моей планеты долгая история, самая долгая в Галактике, потому что именно с моей планеты человек начал свой путь на другие миры.

Викор внезапно задрожал, как будто комната, в которой они находились, вдруг распахнулась и открыла им вселенную звезд во всем ее великолепии.

— Это чудо! — сказала Рейдж с внезапным порывистым вздохом, и все трое как один склонили головы, соглашаясь.

— И все же, — сказал Индль, словно сам себе, — хотя это звучит хорошо…

Он снова резко поднял голову и упрямо уставился на Ланга.

— Доказательства! — потребовал он.

— Я уже их предоставил. Как, по-вашему, может кто-то знать тайны, которые хранит Станция, если он не принадлежит к построившему ее народу? Я прекратил беспорядки таким же образом, как остановил кэтродинов, которые пытались помешать мне покинуть их сектор; таким же образом никто не сможет проникнуть сюда после вас.

— Что?

Рейдж развернулась и бросилась к закрытой двери. Она толчком откатила в сторону скользящую панель и задохнулась. На полу рядом с дверью лежал без сознания один глейс, дальше в коридоре — второй.

— Эти средства предназначались для того, чтобы сокращать путешествия, которые были слишком утомительны, даже при скоростях во много раз больше скорости света, — кратко сказал Ланг. — Способ замедления индивидуального времени. Существуют ритмы нервной и гормональной систем тела, которые можно изменить радикальным образом. Несложная вещь, но иногда очень полезная.

— Но как вам все это удалось? — прошептала Рейдж. — Как вы попали в наш потайной сектор столь легко? Как вы вошли в залы банка памяти, и вас не остановила охрана? Как вы ушли от преследования, не покидая Станции?

В ответ Ланг поднял зверька, сидящего у него на коленях.

— Мой ключ, — просто сказал он.

— Что?

Все непонимающе уставились на него.

— Очень просто. Санни был специально выведен, чтобы служить биохимическим аналогом этого корабля. Он — живой радиоприемник. В его мозг посредством обучения встроен ввод компьютера. Пока он здесь, все, что он видит, слышит и чувствует, воспринимается также главным банком памяти. Разумеется, банки памяти — нечто гораздо большее, чем просто хранилище информации. Секции, которые вы ошибочно посчитали испорченными, содержат основную программу управления полетом корабля.

— Значит… эта информация все еще хранится там и мы просто ее не поняли? — спросила Рейдж.

— Она почти вся в порядке. Я проверил. Но один действительно важный контур на самом деле поврежден. Именно из-за него мне пришлось проделать весь этот путь, чтобы вернуть корабль.

Видите ли, когда этот корабль был отправлен, он очень быстро покинул тогдашние пределы распространения человеческих колоний. Мы встретили лишь несколько других дышащих кислородом рас — а надеялись на встречу с иными разумными, с которыми могли бы сотрудничать. Мы чувствовали, что наши собственные взгляды становятся предвзяты, предсказуемы, реакционны — одним словом, скучны. И боялись, что эта скука может оказаться началом упадка, разложения, смерти.

Нам нужен был новый стимул — любой ценой. Мы не могли найти чужой разум, который бы нам его обеспечил. И потому решили обеспечить возможно большее разнообразие среди человеческой расы как таковой. Мы посадили людей на корабли вроде этого, загрузили огромные стерильные холодильники спермой и яйцеклетками, средствами получения пищи — всем, кроме сведений о том, чего человек достиг к этому моменту. Корабли отправились с целью рассеять человеческую расу на всех планетах, где были пригодный для дыхания воздух и пригодная для питья вода.

Таких миров были ТЫСЯЧИ! На некоторых из них была жизнь, но ни один не породил разум, который мы искали…

Это было давно. Это было десять тысяч лет назад. Корабли вышли к своим целям, выгружая груз тут и там. Они двигались вперед, одни по прямой, другие кругами. Когда они выгружали все до последнего, то возвращались домой по той же траектории, по которой двигались вперед. Они автоматически делали записи, чтобы мы дома могли знать, что происходит с нашими новыми двоюродными братьями.

Он пожал плечами.

— Но этот корабль не вернулся. Виноват был поврежденный контур, в котором содержалась действительно важная информация.

— Ну и… нашли вы ответ на вопрос? — спросила Рейдж.

Викор услышал, что ее голос дрожит, а, бросив на нее взгляд, с удивлением заметил сбегающую по щеке слезу.

— Нет. Новые люди вели себя точно так же, как обычно вел себя человек. С большим энтузиазмом, ибо забыли, что все это уже проделано не единожды, а миллион раз. Но по сути — как обычно.

На панели связи вспыхнул огонек срочного вызова. Ланг, задумчивый и спокойный, ответил на вызов. В каюте раздался гневный рев Теммиса.

— Что это за ересь по поводу эвакуации Станции? — завопил он. — В течение часа? По какому праву вы?..

— Начинайте приготовления, если вы еще этого не сделали. Через два часа будет уже поздно. Если вы хотите еще когда-нибудь увидеть свою родную планету, главный маршал Теммис, торопитесь.

Он прервал связь. Когда огонек вспыхнул снова, Ланг оставил его гореть.

— Так вы всерьез? — спросил Индль.

— Вы не можете этого сделать! — взорвался Викор. — Куда нам деться мне и другим в моем положении? Мы изгнанники! Мы оскорбили кэтродинов, и если мы покажемся на любой планете, где они правят, то поплатимся жизнью.

Ланг обратил на него долгий сочувственный взгляд.

— Боюсь, что это тот случай, когда глейсам придется сдержать свои обещания, — сказал он. — Рейдж, вы ведь сдержите слово? Я считаю, что вы обязаны так поступить. В конце концов, «свободные» майко, лубаррийцы и элчмиды отдали себя под вашу защиту. Вы должны предоставить им убежище на Глее.

Хаотические мысли, которые бешено проносились в их умах, были чуть ли не написаны большими буквами у них на лицах.

Рейдж: «Значит, у меня будут дети, будет семья и будущее, о котором я мечтала, и раньше, чем я надеялась… только, скорее всего, ничего не будет. Когда Станция исчезнет, жизнь на Глее станет ужасной».

Индль: «Мы рискуем не только тем, что с исчезновением Станции паги и кэтродины ввяжутся в смертельную драку за власть над Глеем. Есть еще и психологический момент. В течение веков наше общество было сосредоточено вокруг Станции. Она стала для нас смыслом существования».

Викор: «Я мечтал увидеть Глей. Но я хотел видеть гордый, независимый Глей, которым можно восхищаться. Вместо того…»

— В любом случае за час эвакуацию провести невозможно, — в конце концов сказал Индль.

— Пусть не за час. Ее можно провести за два, и это придется сделать. При необходимости ваши люди должны будут парализовать тех, кто не захочет отправляться, и перенести их на корабли в таком виде. Я проверил вместимость находящихся сейчас на Станции кораблей. Они способны принять больше людей, чем было предусмотрено изначально — больше, чем те корабли, которые принесли жизнь на ваши миры и остались на Пагре, окончательно опустев. Они остались ждать автоматического приказа, чтобы отбыть в обратный путь. Но приказ не пришел.

— Значит, это из-за вашей ошибки Станция осталась здесь, и мы ее обнаружили, — горько сказал Индль. — А вы подумали, что произойдет, когда вы ее заберете? Или это маловажно, как, например, смерть священника?

— Вы, глейсы, должны сделать на Глее то, что сделали на Станции, сказал Ланг. — Начните с группой людей всех рас. Лучше всего будет забрать всех, кто эвакуируется со Станции, прямо на Глей — включая паг и кэтродинов.

Его маска бесстрастия на миг слетела, и подлинная жалость сверкнула в его глазах. Санни вздрогнул, словно от боли, и захныкал.

— Вы — лишь немногие среди миллионов и миллионов, — сказал Ланг. Мне очень жаль. Люди моей планеты заняты великим поиском. Времени не хватает, даже если оно исчисляется тысячелетиями. Мы видели, как высыпается песок времени, песчинка за песчинкой, и наше отчаяние росло по мере того, как рос риск нашей психологической деградации. Здесь вы тоже можете наблюдать первые признаки: человек из-за пределов видимости — это чудо, хотя космические корабли связали между собой почти все звездные системы галактики! Есть все возможности путешествовать, почему же нет любопытных, которые к этому стремятся? Неужели потому, что мы утратили надежду, слишком долго охотясь за единственной целью и не найдя ее?

Как бы то ни было, жребий брошен. Этот поиск подведет итог существованию человека. Если он потерпит неудачу, неудачу потерпит все человечество. Наша судьба будет решена.

— Но тогда, — недоуменно произнесла Рейдж, — если вся галактика была исследована, а ответ не найден, для чего вы забираете у нас Станцию?

Тотчас же она прижала ладонь к губам, словно, задав вопрос, она сама нашла на него ответ, но не смела в него поверить.

Поглаживая Санни по голове, Ланг подтвердил ее догадку столь небрежно, словно ссылался на самоочевидный факт.

— Есть другие галактики…

Глава 20

Понадобилось довольно много времени, чтобы тот факт, что Станцию необходимо покинуть, дошел до всех. Дежурные команды кораблей, к которым информация о происходящем на Станции попала через десятые руки, быстро пришли к выводу, что произошла катастрофа либо в атомном реакторе, либо в системе искусственной гравитации.

Поэтому при виде армии глейсов, ведущих и несущих тех, кто не хотел покидать Станцию, не тратили времени на вопросы. Самая серьезная проблема заключалась в том, чтобы не дать пагам и кэтродинам захватить корабли друг друга, а также удостовериться, что никто из представителей подчиненных рас не попал на пагский корабль, а майко и лубаррийцы держатся подальше от кэтродинских кораблей. Но с этим разобрались. Впечатление контролируемой паники было создано так убедительно, что даже самые бурные страсти недавних беспорядков поглотило стремление поскорее покинуть Станцию.

Викор с радостью убрался с дороги. Он до начала основного потока поднялся на борт глейсского корабля, явился к казначею, сказал, что у него есть опыт работы стюардом, и получил назначение помочь в организации эвакуируемых. Одним из тех, кого он проводил в каюту, был Ларвик. Ни один из них не упомянул о царапине на лбу Викора.

Провожая лубаррийцев, элчмидов, майко и глейсов в свободные каюты, освобожденные для этой цели служебные помещения, пустые склады, Викор постепенно проникся чувством вдохновения.

«Но я ведь строю новый мир!» — думал он.

Он чувствовал себя почти так же, как когда его пригласили работать в революционном движении на Майкосе. Но только новый мир, в строительстве которого он участвовал сейчас, был совсем другим. Это не был новый Майкос. Это должен был быть новый Глей, нейтральный мир, планета, люди которой действовали уверенно и быстро, чтобы спасти мужчин и женщин всех рас Рукава от внезапной катастрофы.

Не было сомнений, что исчезновение Станции будет интерпретировано сотней различных, не согласующихся между собой причин. Пока будет не в интересах Глея открыть истину. Пусть люди думают, что это был несчастный случай — катастрофа, в которой глейсы самоотверженно спасли всех.

Работая без поддержки остальных, больше стараясь сохранить свое положение, чем приблизиться к идеалу, глейсы никогда не могли сделать Станцию по-настоящему нейтральной зоной. Ненависть, страхи и предрассудки, которые процветали на планетах Рукава, в миниатюре отражались и здесь.

Теперь, работая вместе с остальными, с теми, кто неожиданно оказался вынужден спасаться на Глее, глейсы, возможно, смогут достичь того, что лишь наполовину сделали на Станции.

А, возможно, и нет. Быть может, чудовищная война потрясет миры Рукава, если Пагр и Кэтродин обвинят глейсов — не исключено, что и друг друга тоже — в потере Станции, которой так долго стремились завладеть.

Но даже это не было столь уж важным. Простые слова Ланга настолько потрясли Викора, что его временно не волновали судьбы нескольких миллионов людей немногих отдельных планет.

ЕСТЬ ДРУГИЕ ГАЛАКТИКИ.

Факт. Но до сих пор этот факт не имел такого глубокого смысла.

Наконец все было закончено. Викор и два стюарда-глейса ждали у шлюза корабля, напряженно высматривая, не появится ли кто-то еще. Они знали, что поисковые партии еще обшаривают Станцию, чтобы удостовериться, что никого не пропустили, что никто не остался.

Кроме Ланга. Но они не думали о Ланге, как об исключении. Те, кто мог бы задать конкретный вопрос, например, Теммис, которому Ланг ответил на его возмущенный вызов, были парализованы, и очнутся не раньше, чем оставят Станцию далеко позади.

И пока Станция, в свою очередь, не оставит позади их.

Послышались торопливые шаги одной из групп, которые обыскивали корабль. Викор вдруг осознал, что после разговора с Лангом он стал думать о Станции не как о станции, а как о корабле. Люди торопились оказаться в безопасности. Во главе группы была Рейдж. Она на бегу окликнула стюардов.

— Готовьтесь к старту! — приказала она. — Времени осталось немного!

Приказ передали дальше в корабль.

Рейдж устало остановилась в шлюзе, пока стюарды-глейсы закрывали люк. Она утомленно провела рукой по лицу.

— Столько всего произошло за такое короткое время, — отрывисто сказала она Викору.

Викор проглотил комок в горле и пробормотал что-то неразборчивое в ответ. Глейсы закрыли люк и ушли внутрь корабля.

— Слушай! — сказала Рейдж, склонив голову набок. — Это звук, который я надеялась никогда не услышать.

Ошеломленный Викор прислушался и действительно уловил. На самом пределе слышимости он различил ритмичное биение, словно где-то далеко волны бились о берег.

— Что это?

— Двигатели! — сказала Рейдж. — Мы знали, что они здесь, и готовы заработать. Но мы ни разу не осмелились их проверить, не осмелились даже признать, что они есть. Они находятся в самом сердце корабля, глубже банков памяти. Ланг сказал, что собирается их прогреть.

— Вы… еще раз его видели?

— Да. Он вышел сказать нашей поисковой партии, чтобы мы не тратили время. Он каким-то образом узнал, что на Станции не осталось никого, кроме нас.

— И…

— И самого Ланга, конечно. Я спросила его, что он будет делать на обратном пути, и как долго продлится полет. Он сказал, что полет займет годы. Он сказал, что заснет, и будет рад отдохнуть. Надо полагать, что когда его видели выходящим из помещений банка памяти, он уже исправил поврежденный контур. Уже несколько дней все было готово.

— Я бы хотел видеть, как Станция отправится в путь, — сказал Викор почти неслышно.

Рейдж кивнула.

— Хорошо.

Она повела его в наблюдательный салон корабля. Помещение было заполнено распростертыми телами, среди которых двигались врач и медсестра. Но небольшой участок пола непосредственно перед обзорным иллюминатором был свободен. Они пробрались туда и остановились, наблюдая.

Все корабли, которые находились в доках Станции, стартовали по очереди. Викор и Рейдж смотрели, как один за другим они ныряют в гиперпространство.

Викор робко протянул ладонь, ища руку Рейдж. Она взяла его ладонь в свою и тихо заговорила, не отводя глаз от иллюминатора.

— Не надейся, что я помогу тебе, Викор. Ты же знаешь, что тебе нужна не я. Я просто воплощала для тебя то, что тебе было так важно и ценно. Но это уже позади.

Он отпустил ее руку. Она говорила правду. Теперь, когда Викор нашел в себе силы признать ее правоту, он почувствовал уверенность, которая была для него новым и приятным чувством.

— Станция стартовала, — сказала Рейдж после паузы.

Под действием своих колоссальных двигателей Станция снова превратилась в корабль. Она меняла цвет, становясь попеременно красной, желтой, зеленой, и далее вверх по спектру. Синий… фиолетовый… ослепительно сверкающий фиолетовый…

А затем — чернота, испещренная золотыми блестками звезд. Корабль отбыл.

РАБОТОРГОВЦЫ КОСМОСА

Глава 1

В прошедшие месяцы Ларс Талибранд путешествовал долго и много. Его путь лежал от звезды к звезде, от планетной системы к планетной системе. Он пересекал Вселенную взад и вперед, он старался избегать излишне долгих перелетов, пытаясь сберечь один-два драгоценных дня. Но все же ему не удалось ускользнуть от смерти, которая настойчиво следовала за ним по пятам.

Он путешествовал с Вернье на Ирссород и дальше на Криу'н Дитч, а с Криу'н Дитча на Ньюхольм, а оттуда к Марсу. Наконец, он попал на Землю к началу карнавала, когда все люди гуляли на празднике.

Здесь, на Земле, в одной из комнат отеля, из окна на одной стороне которой открывался вид на суматоху ярмарки, а из окна на другой стороне которой был виден морской берег, и настигла его его судьба.

Когда это свершилось, и об этом стало известно определенным людям, в том направлении, откуда прибыл Ларс Талибранд, было отправлено сообщение. На мирах, рассеянных по всей Галактике, некоторые мужчины и женщины облегченно вздохнули, потому что Ларса Талибранда больше не было в живых.

Вопли, стук и выкрики музыкальных ансамблей, громко поющие группы людей, имитаторов голосов животных, толпы и хора дико возбужденных ночных фанатиков, запускающих в воздух бумажные змеи громко смеющихся — весь мир, словно превратившийся в огромную сцену, на которой разыгрывалась чудовищная гротескная комедия, карнавальные процессии тянувшиеся мимо отеля — ничего этого Ларс Талибранд больше не мог увидеть.

Такие же карнавальные процессии, как и та, что текла мимо отеля, двигались по улицам каждого города на Земле. По мере, как солнце двигалось по небосводу, к ним примыкали все новые и новые города.

Теперь внизу, на берегу появились служители, проводящие последнюю проверку, прежде чем включить фонари и пустить крошечные светящиеся бактерии, которые заставят засветится весь океан. Роботы-слуги проверяли друг у друга контуры и проводку, чтобы быть абсолютно уверенными, что они не откажут в течение ближайшей недели. На ярмарке владельцы аттракционов воздвигали свои будки, киоски и навесы, устанавливали свои карусели, качели-лодочки и площадки, на которых можно было танцевать в невесомости. Тяжело груженые грузовики громыхали мимо отеля, подвозя последние грузы: сладости, бумажные змеи, флажки, головоломки, ящики с бутылками вина, маски, мечи для дуэлей и тысячи других вещей.

Осторожные люди сдали свои драгоценности в государственные хранилища. Владельцы автомобилей и геликоптеров, у которых не было своих собственных гаражей, поместили свои машины в государственные гаражи. Во время карнавала никому никуда не нужно было срочно выезжать. В это время никто не занимался делами, и не существовало ничего, что нужно было бы срочно улаживать. На обочинах улиц стояли киберуправляемые шары-такси, которые могли доставить пассажиров в нужное им место. После наступления дня нужно было только назвать роботу шара-такси адрес — свой или какого-нибудь другого человека, а до этого времени то, куда нужно доставить пассажира, решал главный кибер сектора.

Безоблачное небо над городом лучилось сияющей синевой, становившейся все насыщеннее и гуще. Тут и там на поверхность земли во время карнавальной недели выпадал дождь, чтобы поддерживать метеорологическое равновесие атмосферы, но все по возможности было устроено так, что дождь шел как можно дольше в открытом море, а к следующему вечеру ночные фанатики немного приходили в себя.

Машины с продуктами следовали за карнавальной процессией. Тут были тысячи транспортных средств. Их и должны были быть тысячи, потому что во время карнавала никто не занимался своей профессиональной деятельностью, и не был открыт ни один магазин.

Когда солнце, наконец, зашло, были закрыты двери парфюмерных лавок и питейных заведений, которые до последней минуты старались удовлетворить потребность людей в парикмахерах, костюмерах, косметике и парфюмерии, а так же в спиртных напитках, и их персонал покинул свои рабочие места, чтобы смешаться с орущей толпой.

Дерри Хорн отошел от окна, из которого была видна улица. Последние карнавальные процессии достигли ярмарочной площади и с воплями, стонами и криками, а также со скрипом шарманок смешалась музыка парадного оркестра. Теперь настало самое время одеться и тоже выйти наружу.

По короткому приказу Хорна окно стало непрозрачным, дверцы одежного шкафа распахнулись, и взгляду наблюдателя открылся выбор костюмов, предназначенных для карнавала. Когда он испытующе провел пальцами по шелку с кружевами, он почувствовал себя страшно потерянным.

Он раздраженно, взял один из костюмов и бросил его на спинку стула.

Он скинул свою повседневную одежду и прошел в ванную, примыкавшую к его апартаментам, чтобы освежиться.

Выйдя из-под душа, он прошел в сушилку, затем подошел к зеркалу высотой в рост человека. Он задумчиво осмотрел сам себя.

«Итак, это ты, — сказал он самому себе, — Это Дерри Хорн, двадцать два года.»

Он видел темноволосого молодого человека с бледной кожей и темно-синими глазами. Вокруг его полного рта были видны признаки изнеженности. Бледность его кожи и его темные волосы оттеняли его подбородок и щеки, которые выглядели почти голубыми. Он заметил несколько волосков бороды, которые не брала даже самая лучшая из бритв.

Он подпер рукой левую щеку и задумался.

Какой атавизм заставляет мужчину казаться не мужчиной, если у него не растет борода, хотя он и прилагает много усилий, чтобы воспрепятствовать ее росту?

Может быть, это было только по тому, что каждый должен иметь что-то, что не покоряется его воле? На этом дисциплинированном мире было очень мало того, что не покорилось воле людей.

Когда он заметил, что он уже обсох, он покинул сушилку. Как только его вес перестал давить на пол, шипение дюз, подававших теплый воздух, смолкло.

Когда он вернулся в комнату, костюм, который он себе выбрал, показался ему еще более смешным. Однако, когда он заглянул во все еще открытый шкаф, он не увидел ничего, что бы подошло ему больше. Он опустился в одно из кресел и зажег сигарету. Он был, видит бог, не в лучшем настроении, и это в первую же ночь карнавальной недели!

Ему в голову пришла мысль, что алкоголь, может быть, сможет изменить это, и он быстро вызвал кельнера, который тут же появился. Кельнер приблизился к креслу и с вопросительным выражением лица остановился перед Хорном, совершенно не обратив внимание на то, что тот обнажен. Его стройный пластиковый корпус тоже был без одежды.

— Мне нужно что-нибудь, что сможет изменить мое скверное настроение, — резко сказал Хорн. — Что ты мне предложишь?

Кельнер поколебался.

— Я не уполномочен прописывать лекарства от болезней, сэр, — ответил он тоном сожаления. — Может быть…

— Я не болен! — оборвал его Хорн. — Мне нужен какой-нибудь возбуждающий напиток, лучший из тех, что здесь есть.

— Я могу принести самое дорогое, — предложил Кельнер с нотками сомнения в голосе. — Это, может быть, и будет самое лучшее. Однако, чтобы быть честным, я должен вам сказать, что я слышал от множества гостей о том, что напитки с умеренными ценами более вкусны.

— Может быть, будет лучше, если руководство отеля в качестве кельнеров будет использовать андроидов вместо роботов! — рассерженно воскликнул Хорн. — По крайней мере, они знают, какой вкус имеет тот или иной напиток!

Кельнер ответил с тихим протестом:

— Если позволите, я хочу вам сообщить, что этого делать не стоит. Вы же знаете, что андроидам запрещено употреблять алкогольные напитки.

— Но это же можно обойти, — сказал Хорн.

У него было выражение лица человека, который обошел уже множество предписаний, и это был просто очередной раз. Он был состоятельным человеком, даже если принять во внимание, что в настоящее время все люди были состоятельными.

— Но это не имеет никакого смысла, потому что после одной рюмки алкоголя все твои электрические цепи полетят ко всем чертям.

Внезапно он осознал всю смехотворность сложившейся ситуации, то, что он устроил тут диспут с роботом. Он громко хихикнул.

Кельнер немедленно подошел к нему, но Хорн отмахнулся от него.

— Вы мне еще не сказали, какой напиток вы хотите, — сказал кельнер.

— Это не играет никакой роли, — ответил Хорн.

Он встал.

— Забудьте это!

— Для меня физически невозможно что-нибудь забыть, гордо ответил кельнер. — Мне кажется, что потребуется довольно много времени, чтобы сообщить мне значение этих слов.

Потом робот внезапно осознал, что последнее признание может сильно повредить ему.

Он немного поколебался, потом вышел из комнаты.

Когда он ушел, Хорн, наконец надел свой карнавальный костюм и еще раз внимательно оглядел свою комнату. Он снял ее для того, чтобы жить в ней всю карнавальную неделю. По крайней мере, это было хоть какое-то разнообразие. Он должен быть этим доволен. Если ему не удастся развлечься еще чем-то, тогда он, может быть, навсегда потеряет способность развлекаться. Вся его жизнь тогда превратится в монотонный, вечно одинаковый круговорот скуки, от которого он теперь хотел сбежать.

Глава 2

Он автоматически направился к личному лифту, связывавшему его номер с другими помещениями отеля, и уже нажал на кнопку, когда вдруг вспомнил, что карнавальная неделя уже началась. Лифт не поднялся к нему из шахты, а динамик на стене щелкнул, и голос приторным тоном напомнил ему:

— Мы все на карнавальной неделе, сэр! В интересах общественности служба личных лифтов отеля оставила действующим главный лифт. Пожалуйста, выйдите из своего номера и идите налево по коридору. Там вы обнаружите ближайший общественный лифт. Мы надеемся, что вы найдете там приятное общество еще до того, как смешаетесь снаружи с радостной толпой людей!

Когда Дерри Хорну было шестнадцать или семнадцать лет, он и несколько его друзей имели привычку разыгрывать управление отеля и каждый вечер заботились о том, чтобы жители отеля нашли по-настоящему приятное общество. Они наряжались и гримировались таким образом, что становились похожи на трупы задушенных — с посиневшими лицами и белыми контактными линзами на глазных яблоках. Они ложились на пол пустого лифта и ожидали результатов. Кроме всего прочего, несколько человек получили от этого инфаркт. Они тогда здорово повеселились.

Однако, теперь это почему-то не казалось ему таким уж смешным, когда он вспоминал об этом. Он надеялся, что здесь никому и в голову не придет такая мысль, или что тот, кому она придет, не проделает это в самом начале карнавала.

Он быстро прошел через покинутый коридор к лифту, положил палец на кнопку вызова лифта и бросил взгляд вдоль коридора.

Здесь, у шахты лифта сходились под углом два коридора.

В другом коридоре недалеко от лифта находилась куча багажа, ожидавшая, когда ее уберут. По другую сторону кучи багажа внезапно возникло какое-то движение. Появилась рука, словно хотел подняться лежавший на полу человек, а в следующее мгновение послышался тихий стон. Это могло быть убийство. Это было весьма возможно.

— Помогите!

Итак, кто-то проделал такую же шутку, как и он со своими друзьями в студенческие годы пять лет назад. Ну, хорошо, это была старая шутка. Он снова нажал на кнопку вызова лифта, надеясь, что кабина вскоре поднимется на тот этаж, где он находился.

Рука упала. В воздух поднялась нога и дико забила, затем с громким стуком упала на пол. Снова раздался вскрик.

В этом вскрике был смертельный ужас, и предположение Хорна о том, что это розыгрыш, рухнуло. Кажется, это не было карнавальной шуткой. Это был крик боли.

Не сознавая, что он делает, Хорн побежал к куче багажа.

Кожа на руке и ноге, высовывавшейся из-под кучи багажа, была голубой. Это был андроид, но, тем не менее, чувствующее существо, которое ощущает боль. Казавшиеся тяжелыми ящики и чемоданы были навалены на его тело. Другие, ранее лежавшие на его руке и ноге, были отодвинуты в сторону.

Служебный робот! — крикнул Хорн, закинув голову.

Зов отдался в длинном коридоре. Потом Хорн нагнулся, чтобы убрать багаж, который придавил андроида.

Багаж был легче, чем казался, но Хорн не привык сам поднимать такие предметы — для этого были роботы. Еще прежде, чем он убрал полдюжины чемоданов, он сильно вспотел.

Его чуть было не вырвало, когда он взглянул на пол перед собой и увидел изуродованного андроида.

Хорн никогда в жизни не чувствовал себя так беспомощно. Ему очень захотелось выйти на улицу и окунуться в водоворот карнавала, но другое его «я» говорило ему, что он должен сделать все, чтобы уменьшить боль изуродованного андроида, если он может это сделать. Он нагнулся над ним, когда услышал позади себя голос:

— Скажи, друг, это ты позвал меня?

Он оглянулся. Мужчина невысокого роста, средних лет, в пестрой одежде скомороха высунулся из кабины лифта. Он, должно быть, пришел на зов, который прозвучал несколько мгновений назад.

— Да. Посмотри! Иди скорее сюда!

Низенький мужчина хихикнул.

— Что ты прячешь там, под багажом? Может быть, это какая-то ловушка, а?

Он пожал плечами.

— Ну, я согласен с этим. Это же карнавал!

Он покинул лифт и подошел к Хорну.

Когда Хорн услышал его испуганный вздох, он понял, что тот изменил свое мнение о возможной ловушке.

— Это ужасно! Но почему роботы еще не убрали его куда-нибудь?

— Он лежал, спрятанный под ящиками и чемоданами, — ответил Хорн. Он, кажется, потерял сознание. Когда он пришел в себя, он оттолкнул чемоданы и позвал на помощь. Именно в это мгновение я проходил мимо.

Низенький человечек отступил на шаг назад.

— Пойдем, уйдем от сюда, друг, — произнес он. — Здесь скоро уберут.

Динамик у лифта сообщил, что один из гостей на другом этаже требует лифт, и что кабина пойдет на другой этаж, если какой-нибудь пассажир в течение тридцати секунд не войдет в нее.

— Решайте, — пробормотал низенький мужчина.

Он поспешил назад, к лифту.

Ему еще удалось войти в кабину, прежде чем ее двери автоматически закрылись.

Хорн почувствовал слезы, брызнувшие из глаз, когда андроид, очевидно, действительно пришел в сознание, чтобы слышать голоса поблизости от себя. Одна его рука поднялась и попыталась ухватиться за мир, который он больше не мог увидеть.

Хорн опустился возле него на колени и взял его голубую руку в свою. Андроид слабо пожал ее. Это прикосновение, казалось, немного успокоило его.

Почему, черт побери, сюда не поспешил ни один из роботов, когда Хорн позвал их?

Хорн яростно вскинул голову и позвал снова.

Однако, зов застрял у него в горле от страха, когда он, едва не упав, понял, что кто-то стоит рядом с ним.

— Это было любезно с вашей стороны, что вы так помогли ему, — сказал тихий голос, — но я боюсь, что нам все же ничего не удастся сделать для него.

Хорн осторожно освободил руку из захвата умиравшего андроида и встал.

— Вы принадлежите к персоналу отеля? — спросил он.

Голубокожий мужчина с серьезным лицом кивнул. Тот факт, что он все еще был одет в обычную одежду, тогда как все люди, должно быть, уже давно надели карнавальные одежды, без сомнения, было ответом на вопрос Хорна.

— Я секретарь управляющего, — сказал андроид. — В настоящее время я менеджер. Мой шеф десять минут назад ушел на ярмарочную площадь. Что здесь произошло?

Хорн рассказал ему все.

— Я верю вам.

Взгляд секретаря застыл на лице Хорна.

— Я бы не поверил, если бы сам не видел, как вы держали его руку, когда я подошел. Но это конечно, не играет никакой роли. В его голосе слышалась открытая враждебность.

— Что вы об этом думаете? — грубо спросил Хорн.

Он вынужден был перейти к обороне.

Андроид пожал плечами.

— Дальше не будет ничего. Как вы знаете, это не является преступлением. С нами можно делать все и поступать так, как вам хочется. Вы испугались? — закончил он.

— Но, конечно… — недоверчивым тоном начал Хорн.

— О, он был обучен и представлял для отеля огромную ценность. Если бы это произошло в обычное время, руководство отеля, может быть, возбудило бы иск к виновному в этом лицу, чтобы тот возместил нанесенный ущерб и оплатил стоимость обучения андроида и стоимость его отсутствия на службе. Но теперь карнавал. Мой шеф на неделю отложил все свои дела. Пока он не вернется снова и не будет настолько трезв, чтобы позаботиться о делах, нет никакой другой надежды на то, что этого негодяя найдут.

— Что же вы теперь будете делать?

— Я направлю на этот этаж другого андроида и пришлю сюда роботов-уборщиков, чтобы привести здесь все в порядок.

Теперь тон андроида был почти оскорбленным.

— Однако, это дело должно было близко касаться вас, — с отвращением произнес Хорн.

Он не хотел впутываться в это дело, но чувствовал, что вынужден это сделать.

— Это так. Большое спасибо за то, что вы держали его за руку. От большинства людей этого ожидать нельзя.

Хорн вспомнил о низеньком мужчине. С внезапным пониманием он сказал:

— Вы хотите сказать, что за большинство людей вы не поручились бы, не так ли?

Он почувствовал себя странным образомпольщенным, когда андроид улыбнулся и покачал головой.

— Нет это совсем не так. Большинство людей после карнавала вспомнили бы об этом и рассказали бы моему шефу, и все на этом закончилось бы. Мы должны быть очень осторожны, поверьте мне.

— Может быть, я могу здесь еще чем-нибудь помочь? — спросил Хорн.

— Нет, спасибо. Я сам сделаю все необходимое. Я думаю, что теперь вы можете спокойно погрузиться в удовольствия.

Хорн покачал головой.

— Я не думаю, чтобы я смог получить удовольствие, помня об этом. Я вернусь в свою комнату и попытаюсь выкинуть это из головы.

Он почувствовал взгляд андроида на своем затылке, снова идя вдоль коридора.

Он прошел уже около двадцати шагов, прежде чем заметил, что пошел не той дорогой.

Он рассерженно остановился, потом медленно пошел назад. На обратном пути он заглянул в приоткрытую дверь одного из номеров. За дверью…

Подскочив, он бросился вперед и распахнул дверь.

— Сюда! — крикнул он. — Идите быстрее сюда!

Секретарь управляющего без видимой спешки приблизился к нему.

— Что случилось? спросил он.

— Здесь ваш шанс поймать негодяя, который убил андроида.

Хорн перешагнул через порог и вошел в номер. Это выглядело именно так, как он себе представлял.

— Предположим, что это был тот же преступник, — продолжил он. — И даже в карнавальную неделю полиция должна заняться убийством!

Мужчина был рыжеволосым, и кожа его была такого же цвета, как и у всех людей.

Он лежал на спине на ковре, и большой нож выступал из его груди в том месте, где находилось сердце.

Глава 3

Полицейские с отвращением приблизились. Это были четыре андроида под предводительством офицера-человека. В его движениях можно было прочесть невысказанный вопрос, почему это он должен работать, когда все остальные развлекаются? Это был раздражительный человек по имени Кулин, куривший одну сигарету за другой, пока его команда рыскала по номеру и коридору.

Они взяли отпечатки пальцев мертвеца и убитого андроида, стоны которого смолкли за несколько минут до их прибытия, но он так и не произнес ни одного разборчивого слова. Наконец, Кулин счел, что этого достаточно, и собрал свою груженую аппаратурой команду в комнате возле убитого.

— Мне хотелось бы знать, что нам известно по этому делу, — пробурчал он. — Кто вообще этот человек?

Андроид по имени Дорди, замещающий управляющего, пожал плечами.

— Когда он вчера прибыл, он назвал себя Уинчем, но, может быть, это не было его настоящим именем. Я заметил, что он говорил с акцентом, который мне не известен.

— В таком отеле, как ваш, должна быть весьма пестрая толпа посетителей из разных стран.

— Со всех частей света, — подтвердил Дорди, — и, вероятно, даже с других планет.

Кулин опустился в кресло и посмотрел на труп.

— Обычный нож. Это странно. Предположим, что существует кто-то, кому этот человек встал поперек дороги, и тот захотел его убрать. В этом что-то есть. Однако, сейчас карнавальная неделя. Он мог дождаться ночи и вызвать его на дуэль, если он обладает достаточной энергией для этого. С другой стороны, он мог просто подсыпать ему яд в напиток. Этим он избежал бы встречи с ним лицом к лицу, чтобы зарезать его ножом.

Его взгляд скользил по номеру.

— Непохоже, чтобы здесь была какая-то борьба. Может быть, убитый звал на помощь?

Дорди кивнул.

— Он вызвал к себе нашего кельнера по этажу, того, которого мы нашли умирающим в коридоре. Убийца был высоким человеком, сэр, и сильным.

— Потому что он так изуродовал вашего ассистента? Гммм…

Кулин отбросил сигарету и встал.

— Этот коридор используют нечасто, не так ли?

— За исключением карнавала, им никогда не пользуются. В каждом номере отеля имеются личные лифты. Им пользуются роботы-уборщики, когда их вызывают, а также иногда персонал, но больше никто.

— Итак, мы можем предположить, что убийца мог прийти этим путем, а потом снова уйти, и его никто не заметил. В настоящее время он, вероятнее всего, затерялся где-то в толпе.

Кулин сделал всеобъемлющий жест.

— Для убийства он выбрал весьма подходящее время. Ну, я проведу расследование, ноя не могу дать вам никаких обещаний.

Он сделал знак своим ассистентам.

— Возьмите показания у Хорна, а потом у Дорди, хотя я не знаю, признает ли суд эти показания, потому что тут так же замешано убийство андроида.

Он последний раз осмотрел все вокруг.

— Вы сделаете все, чтобы трупы были убраны отсюда, а потом подождите внизу, в приемной. Дорди, позвоните вниз и сообщите вашим служащим, что я сейчас прийду, и что мне надо от них.

Дорди кивнул.

Дача показаний заняла очень немного времени. Затем оба трупа отнесли в вертолет, который подлетел снаружи к окну номера.

Этим все и кончилось.

Хорн остался сидеть в кресле, в котором он сидел после прибытия Кулина, и задумчиво уставился на пятно крови на ковре.

Дверь номера снова открылась, это вернулся Дорди. На этот раз его сопровождали два робота-уборщика. Он кивнул Хорну так, словно считал себя равным ему. В другое время Хорн, вероятно, воспринял бы это как оскорбление. Дорди дал указания роботам и проследил, чтобы они как следует сделали всю работу, затем он повернулся к Хорну.

— Они были неправы, не так ли? — сказал он тихим голосом.

Хорн выпрямился.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, что это мой шанс найти того, кто совершил это преступление.

Дорди пожал плечами.

— Если я что-то понимаю в человеческих знаниях, то этот офицер полиции провел свою работу весьма поверхностно.

Хорн покачал головой.

— Я думаю, сегодня мы на Земле слишком привыкли полагаться на законы. Однако, в нас еще живы враждебные обществу инстинкты, и мы позволяем им вырываться наружу во время карнавала. Мне бы очень хотелось знать, как полиция объясняет такое количество убийств на протяжение только одного года.

— Два или три на миллиард жителей, — с отсутствующим видом произнес Дорди.

Он провел ногой по тому мету на ковре, откуда роботы удалили кровь.

— Кроме того, убивают и андроидов. И их, конечно, убито намного больше.

Хорн неуютно поерзал на своем кресле.

— Должно быть, весьма тяжело быть одним из вас, — произнес он, поколебавшись.

— Да, это так.

Дорди взглянул ему в лицо.

— Вы хотите испытать, насколько это тяжело? Сейчас карнавальная неделя. Возьмите голубую краску, намажьтесь ей и оденьте обычную одежду, потом идите на улицу. Это вам будет хороший урок.

Внезапно он вымученно улыбнулся.

— Мне очень жаль, мистер Хорн. Я очень многого требую от вас только потому, что вы сделали этот жест приличия. Я думаю, будет лучше, если я теперь буду молчать.

Хорн встал и подошел к окну. Отсюда ему был виден берег бухты внизу, где весельные лодки плавали по освещенной ярким пестрым светом в воде. Гораздо хуже видна была другая сторона города, где находилась ярмарочная площадь, откуда доносились разнообразные звуки карнавальной ярмарки.

— Я не знаю, — внезапно сказал он. — Этот Кулин, кажется, не особенно много сделал для того, чтобы ему удалось — как бы это сказать? — поймать убийцу.

— Он сказал, что убитого зовут Уинч, но я сомневаюсь в этом.

— У меня сложилось впечатление, что андроиды, которые сопровождали Кулина, больше были заинтересованы в том, чтобы узнать, кто убил вашего кельнера с этого этажа. Это удивило меня.

Хорн выразительно взглянул на Дорди.

— Может быть, потому, что у нас нет ни семьи, ни родственников? Потому что мы вышли из автоклавов химических фабрик, а не из чрева женщины? — Дорди саркастически усмехнулся. — Это делает нас всех братьями, мистер Хорн, нас всех.

— Я верю вам. Я…

Хорн запнулся. Ему трудно было продолжать, потому что это звучало почти сентиментально, и это можно было рассматривать как ошибку.

— По моему мнению, будет лучше, если мы будем заботиться друг о друге.

— Вы отбрасываете четырехтысячелетнюю историю, — сказал Дорди.

Вошли роботы-уборщики и осведомились, нормально ли выполнена работа. Дорди подтвердил это, и они покинули номер. Как только они вышли, Дорди подошел к одежному шкафу и быстро открыл его. Хорн удивленно посмотрел на него.

— Но тут же все еще висит вся одежда Уинча! Почему вы не сказали об этом Кулину, чтобы он осмотрел ее?

— Я сообщил Кулину о своих предположениях, как только он прибыл, ответил Дорди через плечо. — Почему он сам об этом не подумал? Наверное, просто потому, что не был по-настоящему заинтересован в этом. Я очень быстро сложил о вас свое мнение. Эта привычка связана с моей профессией. Я должен оценить клиента, как только я взгляну на него, должен определить, может ли он доставить нам неприятности, будет ли его трудно обслуживать и так далее.

Говоря это, он открыл дверцу выдвижного ящика. Большинство из этих ящиков были пусты.

— Что касается Уинча, то я был прав. Я считал, что он старался не привлекать к себе внимания. Если бы я предположил, что его преследует убийца, это тоже было бы верно.

Он оставил ящик выдвинутым и пошел к выходу. На пороге он остановился и оглянулся.

— Теперь у вас есть шанс вести себя так, как вы это сказали, а вы сказали это серьезно — что вы так же позаботитесь о ком-нибудь из вашей расы, как мы заботимся о ком-то из своей.

Он сунул свою голубую руку внутрь туники своей служебной формы, вытащил из кармана плоский продолговатый предмет и бросил его через всю комнату Хорну, который автоматически поймал его.

— Его звали не Уинч, — сказал Дорди. — Его звали Ларс Талибранд.

Потом он вышел из комнаты.

После ухода андроида Хорн еще долго сидел в кресле и вертел в руках предмет, который ему дали. Это было нечто вроде портмоне из тонкой, серой, металлоподобной ткани, с карманообразным отделением, в котором находился какой-то узкий предмет, который можно было вытащить. Это была тонкая, маленькая книжечка, на первой странице которой было отпечатано много слов на четырех или пяти языках.

Он мог прочитать только один язык, но и этого хватило, чтобы он раскрыл глаза от удивления.

Напечатанное гласило: «Гражданин галактики».

На внутренней стороне было пластиковое фото для биоидентификации, но его настоящие первоначальные цвета расплывались, превратившись в глухой серый цвет, и глаза на лице были закрыты. Однако, осталось еще достаточно подробностей, чтобы быть уверенным, что это был тот рыжеволосый, который был убит в номере.

Напротив фотографии была страница текста, в котором Хорн смог прочесть только имя Ларса Талибранда. Следующую страницу он смог понять. Вероятно это был перевод предыдущей страницы. Здесь говорилось, что правительство мира под названием Криу'н Дитч пожаловало Ларсу Талибранду звание Гражданина Галактики.

Под этим другим шрифтом было напечатано, что мир под названием Верные поддерживает это звание, а под этим снова другим шрифтом сообщалось, что мир под названием Лигос тоже согласен с этим.

Внизу страницы был список из пяти миров, которые тоже подтверждали статус Ларса Талибранда.

Хорн почувствовал, как по его спине пробежала дрожь благоговения. Кем же был этот человек, который умер здесь? Какую же такую работу он выполнял, чтобы заслужить благодарность всех планет?

Хорн встал, решив внимательнее осмотреть скудные пожитки убитого, находившиеся в комнате. В шкафу висело несколько костюмов, по которым, несмотря на тщательный уход за ними, было видно, что их много носили. В одном из ящиков находилось несколько новых туалетных принадлежностей, которые он купил не иначе как после своего прибытия сюда. Может быть, убийца уже поджидал его здесь, хотя здесь не было видно никаких признаков беспорядка.

Неудовлетворенный этим, Хорн снова открыл маленькую книжечку. Он предполагал, что вся она состояла из текстов, изложенных на разных языках. Но теперь он установил, что это были только переводы одного и того же текста на пять языков. За ними следовали странички с выездными и въездными штемпелями различных планет. По его оценке, их было сотни две или больше, и они принадлежали двум десяткам планет. Одна эта мысль заставила его голову закружиться. Этот человек, должно быть, был великим путешественником.

Хорн с любопытством взглянул на последнюю страничку, чтобы установить, когда убитый прибыл на Землю. Однако, там не было никакого въездного штемпеля.

Он снова спрятал книжечку в карманоподобное отделение портмоне и спустился вниз, чтобы разыскать Дорди. Он хотел задать ему несколько вопросов.

Глава 4

Из общественного лифта уже доносились голоса людей, спешивших на карнавал.

Стройная женщина попыталась уговорить его выпить особо возбуждающий напиток, который она достала для самой себя. Серьезно выглядевший юноша лет шестнадцати спустился на первый этаж с намерением с помощью ящика зарядов для фейерверка найти себе новых друзей среди роботов и андроидов в подвальном этаже. К счастью, женщине удалось заставить юношу отхлебнуть ее напиток, прежде чем он успел покинуть кабину лифта.

Хорн несколько раз огляделся вокруг и снова увидел юношу, привалившегося спиной к стене, который, сидя на полу, сотрясался от приступов истерического смеха.

Один из роботов, смущенный тем, что обнаружил на первом этаже гостя в карнавальном костюме, поспешил к нему и осведомился, не заблудился ли он. Хорн покачал головой и объяснил, что он ищет кабинет Дорди.

Робот с упреком указал ему на то, что он хочет вызвать управляющего делами только за тем, чтобы тот помог ему как можно быстрее найти его номер.

— Я знаю, что я делаю, — сурово сказал ему Хорн. — Где его кабинет?

— Третья дверь направо, — ответил робот. — Но весьма возможно, что его сейчас там нет.

Кабинет действительно был пуст. Хорн вошел и опустился в кресло. Потом он закурил сигарету. Он выкурил ее почти наполовину, когда вошел Дорди.

— Мне очень жаль, что я заставил вас ждать, — сказал он. — Я только что проводил из отеля андроидов-полицейских. Они гораздо лучше провели свою работу, чем Кулин.

— Вы меня ждали? Мне так показалось.

— Мне кажется, да.

Дорди сел и закинул одну ногу на другую. Когда Хорн достал портмоне из серой металлической ткани, он поглядел на него.

— Вы, вероятно, хотите задать несколько вопросов.

Хорн кивнул.

— Что это, собственно, такое? Я, конечно, прочитал это и понял, что это какой-то вид паспорта или удостоверения личности, но я никогда не слышал о том, что кто-то называет себя Гражданином Галактики. Это так мелодраматично.

— Они не признают Землю, — ответил Дорди. — И это не удивительно. Мы живем здесь на довольно черствой планете, но в Галактике существует не только этот мир, как вы могли видеть это по впечатляющему количеству штемпелей на последних страницах этой книжечки.

— Ну, это же всем известно. Я имею в виду, ведь все изучали галактографию и знают о звездах с населенными планетами. Существуют также импортируемые предметы роскоши и тому подобное. Только я думаю, что это не совсем соответствует положению вещей.

— Официально это так.

Была ли насмешка в голосе Дорди? Почему? Внезапно у Хорна появилось гнетущее чувство неприязни к этому голубокожему человеку, который, в конце концов, всего лишь подобие человека, изготовленное из растворов органических веществ каким-то образом, подробностей которого он не знал. В конце концов, это люди изобрели процесс изготовления андроидов!

Он еще раз заверил себя в этом. Может быть, Дорди обладал более острым зрением или чем-то подобным, но, в конце концов, это не имело значения.

— Меня все же интересует очень, как вы вообще получили этот документ, — наконец спросил он.

— Талибранд дал его мне, когда прибыл сюда. Это было самое ценное, чем он обладал, за исключением его жизни. Он отдал документ только потому, что знал, что он у меня находится в большей безопасности. Если его найдут у него, его судьба будет решена, как бы хорошо он не замел за собой следы.

— Но почему он дал его именно вам? — Хорн совершенно не знал, что ему предпринять. — Вы его хорошо знали?

— Я никогда прежде не видел его.

— Тогда…

Нет, все это не имело никакого смысла. Хорн попробовал подойти к этому с другой стороны.

— От кого же он тогда бежал? Откуда он знал, что он находится в опасности? И если вы знали об этом, почему же вы тогда не рассказали все это Кулину?

— Из тех же оснований, почему я не намерен рассказывать этого вам.

Дорди улыбнулся.

— Тогда, значит вы знаете об этом?

— Я знаю кое-что. Я могу назвать это по имени и со значительной долей уверенности утверждать, что я прав, но все же я не уверен в возможности доказать этого.

— У меня такое впечатление, что вы теряете время, — внезапно сказал Хорн. — Вы, кажется, хотите впутать меня в это дело. Это мне совсем не интересно. Мне кажется, что вы только хотите найти кого-нибудь, кто оказал бы давление на полицию, чтобы она наказала того кто убил вашего друга, старшего кельнера по этажу. По моему мнению, у вас нет никакого интереса насчет Талибранда. Очень вероятно, что вы быстро просмотрели его личные вещи, прежде чем Кулин и его люди пришли сюда, и извлекли из них эту книжечку, потому что вы верили, что она является чем-то важным.

Он бросил серое портмоне со странной книжечкой на стол и встал.

— На сегодня с меня довольно. Теперь я, наконец, хочу развлечься.

Он хотел покинуть комнату, когда Дорди, который остался сидеть неподвижно, окликнул его:

— Мистер Хорн!

Хорн оглянулся, однако, ничего не сказал.

— Вы не правы, утверждая, что мне нет никакого дела до Талибранда. Он был хорошим человеком.

— Это записано в книжечке. Но на чей взгляд? На Земле это ничего не значит.

— В этом вы тоже не правы. Впрочем, нет никакого смысла в том, что вы оставите мне этот документ. Мне он не нужен.

— Мне тоже, — сказал Хорн.

Он вышел.

Когда он вышел из отеля на улицу, он прошел мимо одного из питьевых фонтанчиков. Он подошел к нему и задержался, чтобы глотнуть возбуждающей жидкости с фруктовым вкусом, которая брызнула из дюжины отверстий. Внезапно он ощутил, как внутри него поднимается искусственное веселье. У проходившего мимо уличного торговца он купил маску и надел ее.

У бордюра ждали шаровые такси. Терпеливые роботы едва слышно гудели, ожидая пассажиров. Хорн забрался в ближайшее такси.

Оно сразу же поднялось.

Хорн откинулся на удобном сиденье и взглянул вверх, на звездное небо. Через некоторое время он повернул голову в сторону, чтобы посмотреть на огни внизу под ними. Там, внизу была ярмарочная площадь.

Конечно, там была еще и далекая дуга морского берега, а далеко снаружи на воде виднелись светящиеся полосы, которые образовывались во время случайной смены течений.

Его такси несло его по широкой дуге над городом, и теперь он мог также слышать бурлящий шум, доносившийся сюда с ярмарочной площади. Временами ветер доносил обрывки песен из лодок, находившихся в миле от берега и покачивавшихся на слегка взволновавшейся воде. Карнавал!

— Это выглядит уже лучше, — с удовольствием констатировал он.

Он надеялся, что его шаровое такси спустит его на ярмарочную площадь, так что он попадет в плотное карнавальное шествие.

Его надежды сбылись. Плавно, как перышко, такси спустилось вниз и совершило посадку на полоске травы возле ярмарочной площади. Он вышел со смехом погладил такси по боку, словно это было живое существо. Потом он поднял руку вверх, вскрикнул и побежал в переулок между двух киосков.

Две девушки рука к руке вышли ему на встречу. Они хотели расступиться и пропустить его между собой. Однако они были недостаточно быстры, и мгновением позже все трое лежали на земле и заливались истерическим смехом, как это было обычно для карнавала.

— Идиот! — прохихикала одна из девушек.

Она подняла упавшую искусственную косу из синтетики, которая лежала неподалеку от них, и бросила ее в Хорна, так что тот зашатался, запутавшись в этих темных волосах.

— Да, я и есть идиот! — согласился Хорн. — Карнавал длится уже более трех часов, а я только что вышел на улицу. Не хотите ли вы помочь мне наверстать упущенное время?

Они сделали это. Они направились вниз по переулку, и на этот раз Хорн шел в центре. Втроем они подошли к ярмарочной площади, приплясывая в ритме шлягера, который откуда-то доносился до них.

Серебристо поблескивавшие шары, поднимавшиеся и спускавшиеся в сиявшей светом колонне — они стояли перед аттракционом, на котором можно было произвольно менять силу тяготения. Десять минут они провели на этом аттракционе, раскачиваясь на нем взад и вперед, поднимаясь вверх и падая вниз и швыряя взад и вперед серебристые шары.

После этого их одолела неутолимая жажда, и они остановились перед одним из питьевых фонтанчиков. Хорн выпил три стакана.

После этого ночь для него превратилась в сон. По пути они наталкивались на других людей, спешивших им на встречу, которых они брали с собой, и, наконец, почти потерявший сознание Хорн заметил, что он ведет за собой дюжину или больше человек через сумасшедшие торговые ряды, все больше и больше набивая себе цену и все больше и больше нравясь остальным.

Однако, в конце концов, оказалось, что веселье остальных людей постепенно начало уменьшаться, в то время как его веселье все еще росло. Ночь уже почти совсем прошла, и до рассвета осталось где — то около часа. Несколько человек уже лежали на земле и на траве и крепко спали. Во время первой карнавальной ночи в этом не было совершенно ничего необычного. Утром люди заснут на целый день, чтобы к заходу солнца пробудиться освеженными и готовыми к новому веселью. В этот первый день они были на ногах больше восемнадцати часов, а может быть, и целые сутки.

— Идемте с нами! — истерически кричал Хорн всем встречным. — Мы теперь должны еще…

Он замолчал и довольно недоверчиво осмотрелся вокруг. Не было видно ни одного человека. Его общество, очевидно, растворилось, покинув его. Ни одной из девушек, с которыми он начал этот вечер, не было видно, и ему некому было составить общество.

Разочарованно, с опущенной головой, он, насвистывая какой-то мотивчик, пошел прочь.

Он наткнулся на несколько колышков от палаток, споткнулся и упал.

Остатки возбуждающих напитков, которые он выпил, покинули его, испарившись с коротким смехом, похожим на блеяние, который он издал. Когда он снова пришел в себя, он обнаружил, что лежит на земле, и некоторое время отдыхал, положив голову на сгиб своей руки.

Через несколько минут к Хорну кто-то подошел. Чужак остановился перед ним, смотря на него через золотую маску.

— Вас зовут Хорн, — сказал он.

Его голос показался Хорну чем-то знакомым. Он автоматически потянулся к своей маске, которая болталась на лямке у него на спине.

— Это так, — ответил он. — Ну и что?

Чужак протянул ему рукоять меча для дуэли.

— Я намереваюсь убить вас, — сказал он Хорну.

Глава 5

Некоторое время все вертелось перед глазами Хорна. Ему казалось, что он находится на гиродроме, который он отыскал вчера вечером. Наконец, он покачал головой.

— Вы, должно быть, не в себе, — сказал он. — Я вас не знаю. Я никогда ничего вам не делал, что могло бы оправдать этот вызов.

— Вы можете выбирать, — сказал одетый в белое и золотое мужчина ледяным голосом. — Честная схватка в зале Дуэлей или ужасная смерть здесь, на траве.

Словно волшебная палочка, меч повернулся в его руке, так что он держал его за рукоять, направив острие на Хорна.

— Никто, кроме моих друзей, не увидит этого.

Только теперь Хорн заметил, что он окружен присевшими в тени молчаливыми фигурами.

— Хорошо, — сказал он устало.

Он встал.

Одетый в белое и золотое человек отступил на шаг назад. Казалось, что принятие его вызова удивило его. Однако он быстро снова взял себя в руки.

— Великолепно. Ближайший зал находится в нескольких шагах отсюда. Как я вижу, у вас нет меча. Там вы можете получить необходимое оружие.

Хорн не обратил внимания на это замечание и целеустремленно направился к стойке, на которой были расставлены ледяные напитки и разложены конфеты. Он погрузил руки в ледяную жидкость и охладил голову. Затем он взял пригоршню липкого, но ледяного фруктового салата и положил его на лоб, как компресс. Липкий фруктовый салат потек по его лицу, однако, голова его прояснилась.

Внутри него вскипал гнев. Может быть, это было потому, что он подсознательно знал вызывавшего его на дуэль человека, хотя и не мог сказать его имени.

— Ну, ладно, я согласен, — сказал он. Он платком вытер ледяной салат с лица.

— Где находится ваш Зал Дуэлей?

Вызвавший его человек слабо махнул рукой и направился вперед. Хорн шел рядом с ним. Призрачные фигуры держались на почтительном расстоянии от них, но они все еще были поблизости и внимательно наблюдали за ними.

— Они, кажется, быстро находят общий язык с убийцами, — огорченно сказал Хорн спустя некоторое время. — Вам часто приходится нанимать их?

Глаза незнакомца блеснули.

— В каждый карнавал, — сказал он.

— Вероятно, вы всегда ищите противника, с которым вы никогда не сражались? — произнес Хорн.

Он постарался, чтобы слова его звучали как можно более едко. Судя по тону его ответа, человек в белом и золотом при этих словах должен был покраснеть.

— Только один раз! А вы, похоже, никогда не сражались на дуэли?

Хорн уголком глаза взглянул на него и покачал головой.

— В моем родном городе в прошлом году я выиграл первый приз в бою на саблях.

Вызвавший его человек ничего не ответил.

Последние метры они прошли молча.

Зал Дуэлей был пуст. Только владелец заведения сонно облокотился на свой стол. Однако, он быстро вскочил, когда в Зал вошли мужчины.

— У вас есть мечи? — спросил незнакомец.

Он вытащил свой меч из ножен и схватил его за рукоятку. Хорн нагнулся, чтобы выбрать сдававшееся напрокат оружие, которое находилось на витрине.

— У вас есть «Двойной чемпион»? — спросил он.

Владелец зала кивнул и протянул ему меч. Хорн ощупал его, потом провел лезвием по точильному камню возле стола владельца заведения, чтобы удалить несколько граммов металла с толстой части лезвия, чтобы меч был более уравновешенным.

Потом он удовлетворенно кивнул, и владелец, сидя в своем кресле, приглашающим жестом указал им на засыпанную опилками арену.

— Вы можете сражаться там, где захотите, господа. Я не думаю, что до рассвета появятся еще клиенты.

Хорн ощутил нервную дрожь своих век, хотя и почувствовал, как вновь пробуждается давно забытая уверенность и ловкость в его членах. Раньше он держал меч в руках только в играх и в спортивных состязаниях, а теперь речь шла о его жизни. Ему хотелось, чтобы все это поскорее осталось позади. Хотя вызвавший его человек еще ничем не проявил себя, ни движениями, ни позой, Хорн понял, что противник его ловок.

Они вышли друг против друга, скрестили клинки, парировали удары и ушли в защиту.

Потом незнакомец провел дикую атаку и отвоевал несколько дюймов. В то мгновение, когда верхняя часть его тела далеко нагнулась вперед, Хорн мгновенно перебросил свой меч из левой руки в правую и ударил. Потом он повернулся и медленно сошел с арены.

Красная кровь едва успела окрасить красную с золотом одежду незнакомца, когда Хорн обернулся еще раз.

Владелец Зала с расширившимися глазами встал из-за своего стола. Он хотел знать, кто будет платить за аренду.

— Это он вызвал меня.

Хорн пожал плечами. — Возьмите ее с него, если он все еще…

Внезапно в голову ему пришла одна мысль, и он повернулся на каблуках. Да, но кто все-таки был этот чужак? Хорн опустился на колени и снял с убитого маску.

Ничего странного, что голос чужака задел какую-то струнку в его душе, хотя теперь он понял, что голос этот из-за формальных выражений и тщательно подобранных фраз показался ему чужим.

Это был офицер полиции Кулин.

Хорн беспокойно ворочался в своей удобной постели. Он был физически истощен, но ему никак не удавалось ускользнуть в объятия сна. Снова и снова, хотя он уже думал, что его, наконец, одолел сон, он видел картину, встававшую перед его глазами, которая так возбуждала его, что он просыпался снова и снова, а потом и другие картины.

В большинстве своем это были лица, которые окружали его: лицо умирающего андроида, которого он нашел в коридоре, лицо рыжеволосого человека, заколотого ножом, и лицо Кулина.

Потом перед его мысленным взором появилась маленькая серая книжечка. Он увидел, как перелистывались ее страницы, чтобы раскрыть перед ним посещение одного мира другим. Почти каждый мир внес свою благодарность на первые страницы этого удивительного документа, находившегося в самом начале книжечки. Ну, по крайней мере, половина всех населенных миров, и это, конечно, было достаточно удивительным. Что же хотел теперь сделать этот Ларс Талибранд?

Это, конечно, должно было быть что-то необычное, в этом Хорн был уверен.

Он, к примеру, не мог себе представить, что его дед когда-нибудь мог получить такой документ! Он был слишком аристократичным стариком, чтобы перевернуть всю жизнь семьи Хорнов. Старый Хорн в течение всех этих лет изготовил больше роботов, чем какая-нибудь другая конкурирующая фирма. Ему удалось завладеть всем рынком, потому что он ввел радикальные улучшения и вынудил всех своих конкурентов обновить свой машинный парк.

Когда другие фирмы, наконец, опомнились и решили продолжать борьбу, сбыт их продукции настолько упал, что они больше не были в состоянии обновлять свои фабрики и заводы.

Внезапно он вспомнил кое о чем. Он слышал об этом, когда ему было десять лет или даже меньше. Его дед пробормотал тогда о чем-то вроде того, что он намеревается также заняться торговлей андроидами. Теперь он спрашивал себя, почему он больше ничего не слышал об этом проекте?

Если старик узнает о событиях, происшедших сегодня, тогда он, несомненно, устроит ему гигантскую взбучку, как в школьные годы, за то, что он был так глуп и встрял в это дело, которое его совершенно не касалось.

А его отец? Вероятно он сделает ему комплимент за победу на дуэли, а потом на него нападет приступ ярости из-за возможных затруднений, которые этот поступок может причинить его отцу. Его мать, вероятно, будет сердиться на него за то, что он рискует своей жизнью. Потом она уйдет и будет хвастаться этим перед своими подругами.

Его сестра, которая моложе его на четыре года, вероятно, будет смотреть на него широко раскрытыми глазами, как на героя.

А прочие члены его семьи? Они будут неодобрительно качать головами, считая, что все это лишь взбалмошное поведение сегодняшнего молодого человека.

Он был почти уверен, что больше не сможет наслаждаться этой карнавальной неделей, как обычно. Он был даже уверен, что ему даже разонравится вся его дальнейшая жизнь.

Беспокойно прометавшись на кровати больше часа, в то время как солнце поднималось по небу все выше, он приказал окну затемниться. В конце концов, ему удалось заснуть.

Когда он проснулся, в комнате что-то изменилось. Сначала он не мог понять, в чем заключалось это изменение, и приписал это тому факту, что он привык во время карнавала просыпаться в своей комнате или у друзей, а теперь он впервые открыл глаза в отеле в чужом городе.

Но это было не так. Он чувствовал, что неуверенность гложет его. Он поднялся со своей удобной кровати и осмотрелся вокруг. Наконец, он установил, что же являлось причиной его беспокойства. Это нечто было небольшим, но очень значительным, очень важным.

Пока он спал, кто-то побывал в его номере — вероятно, это был Дорди потому что на маленьком столике в изголовье его кровати, на котором раньше, кроме пачки сигарет и носового платка, ничего не было, теперь лежало блестящее серое портмоне из металлической ткани, принадлежащее Ларсу Талибранду.

Хорн открыл окно, взял сигарету, вынул из кармашка серого портмоне маленькую книжечку и еще раз перелистал ее страницы. Названия чужих миров, на которых Ларс Талибранд был весьма желанным гостем, звучали для Хорна как-то странно, призывно и волнующе.

Как выглядели эти миры? Студентом он вкратце, в нескольких словах познакомился с каждым из них. Он наморщил лоб и попытался связать факты, которые он помнил, с названиями этих миров. Криу'н Дитч…

Что-то в этом названии ассоциировалось у него с теплым мелким дождем или холодными ударами ветра, который дул с цепей гигантских гор. Эрсуорлд… Теперь перед его мысленным взором появились гигантские волны, которые бесконечной чередой набегали на длинный берег, швыряя белую пену на белый песок.

Все это было там, снаружи, далеко — жизнь со своим собственным жизненным ритмом, со своими нравами и обычаями, с любовью, ненавистью и всем остальным, что так свойственно людям. Но, однако, не таким людям, как он сам, потому что они жили невероятно далеко от Земли, в далеком космосе, на других мирах.

Он ощутил почти болезненную перемену в своем собственном душевном мире, словно кто-то силой овладел его сознанием и насильно сорвал его с его привычного пути. Он мог представить себе Землю, родную мать Землю, которая отдыхала, как довольная и умиротворенная вдова, которая со своей комнатной ручной собачкой ищет себе занятия вдохновение в мелочных делах, в то время как ее сыновья вырвались вовне и что-то там исследовали, покоряли и заселяли.

Этот человек по фамилии Талибранд, который прибыл на Землю…

Хорн снова перелистал страницы тоненькой книжечки с самого начала и нашел ту страницу, где была отпечатана фотография.

Теперь серый цвет этой фотографии совершенно поблек. Ларса Талибранда больше не было на свете. И все же он делался таким важным и необходимым человеком, что враги преследовали его по пятам от мира к миру, от планеты к планете и даже последовали за ним на Землю, где его звание Гражданина Галактики больше не могло защитить его. Но если этот человек был настолько важным, настолько опасным для врагов, у него так же должны были бы быть и друзья, которые даже после его смерти должны были быть верны ему…

У Хорна начало постепенно сформировываться решение. Он пролистал последние, проштемпелеванные странички маленькой книжечки, и его глаза уловили утраченный взгляд, когда он еще раз на названия, символизировавшие для него такую волнующую правду.

Ньюхольм. Это было приятно звучавшее название. Его не очаровали экзотически звучавшие романтические названия: Криу'н Дитч, Эрсуорлд или Лигос. Но все же это было нечто совсем иное, чем безвкусное название «Земля».

Его решение стало твердым, и на мгновение он удивленно спросил себя, не было ли это из-за того, что Дорди говорил с ним так странно.

Но, может быть, все это не играет никакой роли. В любом случае он должен отправиться на Ньюхольм.

Глава 6

Его охватило лихорадочное возбуждение, которое быстро испарилось, сменившись холодным удивлением и отвагой. Он спрыгнул с постели и вызвал обслуживающего робота, которому он приказал найти Дорди и направить его в комнату Хорна.

Он уже принял душ, оделся и своим галстуком завязал разрыв на пиджаке, когда голубокожий заместитель управляющего отелем постучал в дверь и вошел.

— Вы вызывали меня, мистер Хорн?

— Да.

Хорн отвернулся от зеркала.

— Я отбываю.

Дорди кивнул.

— Вы нашли лучшее жилище на оставшиеся дни карнавала?

— Мне теперь не до карнавала.

Хорн произнес эти слова с заметным нажимом.

— Мне надоели люди участвующие в нем. Я хочу убраться подальше от всего этого.

Дорди снова кивнул.

— Однако, карнавальная неделя еще не кончилась, — напомнил он.

Хорн на мгновение уставился на него, пока смысл сказанного не дошел до него.

Конечно! Карнавальная неделя! В течение ближайших шести дней было почти невозможно отправиться куда-нибудь в другой город. От людей ожидалось, что все это время они будут заняты только наслаждениями. Потом он снова расслабился.

Ведь должна же быть какая-то возможность разрешить эту проблему!

Он пожал плечами.

— Вероятно, это можно как-то организовать, — сказал он. — Может быть, вас заинтересует то, что вчера ночью меня кое-кто вызвал на дуэль — или, может быть, сегодня утром. И я убил его.

— Итак, вчера еще было недостаточно убитых, — ответил Дорди.

— Для Кулина, очевидно, нет.

— Это объясняет очень многое, — тихо сказал Дорди.

— Он действительно вам что-то сказал? Я блуждаю в темноте, — объяснил Хорн почти жалобным голосом.

Робот-слуга вошел в комнату с подносом с завтраком. Хорн пододвинул стул и приступил к еде. У него разыгрался аппетит, который удивил его самого.

— Ну, хорошо, — сказал он с полным ртом. — Что произойдет, если вы сядете и расскажите мне, что же все-таки значат все эти действия Кулина?

Дорди коротко и отрицательно покачал головой.

— Я могу только предупредить вас, — сказал он. — То, что вы замешаны в убийстве Ларса Талибранда — всего лишь несчастный случай. Если бы вы вели себя, как обычный средний гражданин, и просто исполнили бы минимум своего долга, о чем бы вы сообщили мне и показали бы мне, что не желаете больше терять времени из недели карнавала со всеми его удовольствиями, тогда вы, наверно, остались бы в полном неведении. Но теперь вы, очевидно, переступили границу чего-то важного и этим создали потенциальную опасность для опасных людей.

Хорн замигал.

— Это звучит словно сцена из исторической мелодрамы! — воскликнул он.

— Вы так думаете? Разве это не драматично, когда человека преследуют от планеты к планете и изгоняют из области, где его слава одновременно является и его защитой, чтобы, в конце концов, настигнуть его на Земле и там убить его?

— Вы, кажется, многое знаете об этом Ларсе Талибранде, — сказал Хорн. — Откуда это все известно вам?

— Может быть, вы думаете, что обычному андроиду известно много из того, что происходит в Галактике лучше, чем это известно вам? Но почему вы должны верить моим словам? Вы должны найти доказательства и понять все это, и вы найдете их очень скоро, если не пожалеете усилий и сами отправитесь туда, чтобы найти их.

— Я это сделаю, — решительно сказал Хорн.

Дорди снова развил бурную деятельность.

— Я подготовлю вам багаж, чтобы вы смогли немедленно отбыть, как только нам удастся найти подходящее транспортное средство, мистер Хорн. Я надеюсь, что вам это скоро удастся. Я хочу пожелать вам всего самого доброго, если вы при таких обстоятельствах покинете город.

Он кивнул и вышел из комнаты. Хорн оперся локтями о стол по обе стороны от подноса с завтраком и погрузился в раздумья.

Его воодушевление начало убывать, когда он всерьез занялся поисками возможности вернуться домой.

Он, наконец, нашел нескольких людей, у которых были свои машины, но они были слишком заняты, чтобы затруднять себя такой незначительной проблемой, как путешествие во время карнавала. Хорн в отчаяньи назначил им цену на самой границе разумного, но никто, кто был достаточно богат, чтобы иметь личную машину, не мог понять его положения и не хотел пожертвовать днем и большей частью ночи карнавала за ту сумму, которую мог предложить Хорн.

Ему так и не удалось добиться успеха в своих поисках, потому что заход солнца был уже близко, и люди уже были готовы отправиться на берег удовольствий, на ярмарочную площадь и в кабаре. Хорн угрюмо вернулся назад, в отель, проклиная карнавал и все, что с ним было связано.

Денег, которые были у него с собой, было достаточно для развлечений во время карнавала, но их было слишком мало, их едва хватало, чтобы купить простой билет на корабль, отправляющийся с Земли на одну из населенных планет.

Все агентства путешествий, конечно, закрыли свои отделения. Все общественные средства сообщения и его собственный вертолет, на котором он прилетел сюда, конечно, находились в общественных гаражах, которые откроются в первое же утро после карнавала. Но, может быть, здесь, в отеле он сможет получить большую сумму наличных, так что утром он сможет попытаться добиться нужных результатов, удвоив прежнюю цену.

С такими намереньями он отправил робота-слугу на поиски Дерри. Тот, должно быть, был на пути к нему, потому что, как только робот ушел, он постучал в дверь.

— Как я вижу, никакого заметного успеха? — вопросительно произнес Дерри. — Но на всякий случай я еще не отнес ваш багаж вниз.

Хорн кивнул.

— Никто сейчас не хочет почти ничего, кроме этих проклятых карнавальных удовольствий! Можно подумать, что весь мир остановил свое движение!

Значение его последнего замечания дошло до его сознания только тогда, когда он его произнес. Он опустил голову на руки и погрузился в раздумье.

— Но этого ведь не может быть, не так ли? Должны же быть какие-то службы, которые работают и во время карнавала — силовые установки, водоснабжение, отопительные системы, а так же обслуживание шаровых такси, питьевых фонтанчиков и так далее. Кроме того, существует так же полиция. Кто-то должен поддерживать все это движение. Кто?

— Кто, как вы думаете? — спросил Дорди со следами усталости в голосе.

Он вытянул свою голубую руку и сжал кулак, так что его большой палец был направлен на его грудь.

— Я прошу извинения, — сказал Хорн через некоторое время. — Я должен был быть более умным и не задавать такого смешного вопроса.

— Вам не надо извиняться. Для этого, в конце концов, мы и здесь. Хотя роботы и надежны до некоторой степени, но если дело касается очень сложных вещей, тогда к работе приступаем мы.

Хорн сел и приглашающим жестом указал на стул.

— Сигарету? — спросил он.

Он протянул пачку своему собеседнику.

Дорди отказался.

— Запрещено, — сказал он. — У нас против этого иммунитет, так же, как и против алкогольных напитков.

Хорн кивнул.

— Как вы думаете, нельзя ли попросить одного из ваших людей доставить меня домой или дать мне вертолет или что-нибудь в этом роде? Я хорошо заплачу.

— Едва ли это вопрос платы. Мы вообще не должны иметь никаких денег, это общеизвестно, так что они не имеют для нас никакого значения. Нет, деньги тут не играют никакой роли.

— Я не знаю, что я еще могу предложить, — растерянно сказал Хорн.

Что — то из древней истории всплыло в его памяти, и он предложил:

— Как насчет… Как бы это лучше выразиться? Ах, да, освобождения? Я имею в виду, что я могу предложить за вас большой выкуп. Моя семья достаточно богата. Я уж могу позаботиться об этом, если только это вообще возможно, или это наивное предложение?

— Вот именно, —ответил Дорди. Любой из нас может обрести свободу только после смерти. Как вы думаете, что я буду делать, если кто-нибудь придет ко мне и скажет мне: «Дорди, вы можете оставить свою работу, и вам больше никогда ничего не надо будет делать?» Я вежливо поблагодарю его и отклоню его великодушное предложение. Что же мне делать, кроме моей настоящей работы? Может быть, мне стоит сидеть без дела в каком-нибудь бараке для андроидов и весь остаток моей жизни читать классическую литературу и развлекательные книжонки?

Его голос звучал скучающе, словно все это представляло для него только чисто академический интерес.

— Скажите, мистер Хорн, что же вы теперь, собственно, намерены предпринять, чтобы добраться домой?

— Ну, вообще-то, я сам пока этого точно не знаю, — честно ответил ему Хорн. — Может быть, я найду кого-нибудь, кто сможет отвезти меня, а затем займусь поисками. Может быть, я найду того, кто убил Ларса Талибранда и вашего кельнера по этажу, и тогда убийца предстанет перед судом. Хотя все это звучит так, словно это взято из какого-то стародавнего романа, но я все же попытаюсь это сделать, даже если мои намерения и смешны. Я хочу уехать отсюда и узнать, что делают люди там, наверху, по другую сторону нашего прекрасного, ясного, чистого голубого неба. Я хочу узнать, что должен сделать человек, чтобы получить звание Гражданина Галактики.

— Добьетесь ли вы этим чего-нибудь путного?

— Я не могу знать этого, пока не узнаю, почему это произошло.

— Да, очень важно знать, почему же это произошло, — согласился Дорди и посмотрел на потолок. — На сколько мне известно, на других мирах не так удобно, как здесь, на Земле. Это во-первых. Конечно, и здесь не всегда удобно и приятно, но это же вас совершенно не касается.

— Ну и что дальше?

Хорн встал и нервно заходил по комнате взад и вперед.

— Для меня это вполне подходит, и я уверен, что, когда я расскажу об этом своему старику, он скажет мне, что я глупец и не знаю, что для меня хорошо, а что нет. Ну, итак, что же дальше? Если в жизни еще существует что-то более важное, тогда мне лучше взять да и перерезать себе горло.

Дорди, казалось, спорил с самим собой.

Через некоторое время он встал, взглянул на свою одежду и быстрыми движениями оправил свой костюм.

— Ну, хорошо, мистер Хорн. Если это вам так важно, я помогу вам попасть домой сегодня ночью.

Глава 7

В кабинете Дорди стоял высокий, молчаливый андроид, который был одет в форму какой-то службы. Когда Хорн и Дорди вошли в помещение, андроид испытующе осмотрел Хорна с ног до головы, затем перевел взгляд на Дорди.

— Он? — спросил он тоном, который казался почти презрительным.

— Да, — подтвердил Дорди. — Мистер Хорн, могу я вам представить Берла? Он работает на одном из городских предприятий. Я подумал, что вам не удастся обычным путем найти машину во время карнавала, поэтому я спросил своих людей, не будет ли кто-нибудь из них свободен этим вечером, и не будет ли у него доступа к вертолету, грузовику или к чему-нибудь подобному. Берл сегодня свободен от службы и сказал, что он готов взять вертолет и доставить вас домой.

Что-то в глазах Берла обеспокоило Хорна. Он сказал:

— Ну, теперь это больше не нужно. Я сам могу лететь на вертолете, если вы дадите мне машину. Я летал на своем собственном геликоптере, хотя и не во время карнавала.

— А подумали ли вы при этом о том, что все линии континентального управления отключены? — спросил Берл, впервые обращаясь прямо к нему.

— Нет. Я имею в виду… На самом деле? Я об этом не подумал.

— Конечно, они все отключены. Карнавальная неделя — это единственная возможность для нас провести профилактический осмотр аппаратуры службы общественного движения. Вы можете подумать, что вы все это время должны работать, как бешеные.

Он перевел взгляд с Хорна на Дорди.

— Может быть, нам стоит объединиться и потребовать продлить время карнавала?

За дверью послышалось тихое шипение, затем громкий стук и дребезжание, словно с полки упала кружка.

— Решайте сами, — сказал Дорди.

Он вышел, чтобы посмотреть что там произошло. Сразу же после этого он вернулся назад.

— Это мальчишка с фейерверком. Он был уже здесь прошлой ночью. Он почти сошел с ума. Он оторвал зарядом фейерверка ногу одному из роботов-слуг. А ты говорил, Берл, что хочешь, чтобы карнавал продлился две недели, вместо одной. Это так?

Голубокожие мужчины обменялись взглядами, полными взаимопонимания. У Хорна появилось странное чувство отверженности. Потом Берл пожал плечами.

— Ну, жизнь ведь дается только один раз. Итак, вы хотите лететь, мистер Хорн. Вы наверняка найдете мой вертолет не таким удобным, как ваш. Это одна из тех машин, которую сегодня ночью я использовал для буксировки. Но это ваш единственный шанс.

Хорн кивнул и смущенно повернулся к Дорди.

— Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, — сказал он. — Могу я что-нибудь сделать для вас? Вы уже сказали мне, что деньги для вас ничего не значат.

Берл издал звук, который прозвучал наполовину как ворчание, наполовину как смех, встал и направился к двери.

— Нет, мне не нужно никакой благодарности, — сказал Дорди, — по крайней мере, не как андроиду. Поверьте мне, я не сделал бы для вас ни на волосок больше того, что выходило бы за рамки моих обязанностей, если бы вы не сказали, что хотите продолжить работу Ларса Талибранда.

Он это сказал, или это было только неизбежным выводом из его желания покинуть Землю и последовать по следам Ларса Талибранда?

Хорн почувствовал себя смущенным и удивленно спросил себя, действительно ли он дал такое обещание. Затем он спросил:

— Минуточку. Чем, собственно, была работа Талибранда, о которой вы, кажется, так много знаете?

— Вы уже по уши влипли в это, — непоколебимо сказал Дорди, — нравится вам это или нет. Вы увязли в это по горло, и теперь от вас зависит, вернетесь вы назад с целой шеей или нет. До свидания, мистер Хорн.

Чувство глубокой обеспокоенности и покинутости охватило Хорна, и он вздрогнул.

Ему показалось, что он идет вдоль края пропасти и видит, как он неумолимо сползает в бездну, маша руками и ища опору, но не находя ее. За этим чувством последовало странное полное спокойствие.

Он протянул руку Дорди и с гордостью убедился, что она не дрожит. Немного поколебавшись, Дорди пожал ее. Берл позади него издал бурчащий звук. На этот раз это было выражение удивленного признания.

Вертолет действительно сильно отличался от пассажирской модели, к которой он привык. Неуклюже построенная, но мощная машина с ревом летела сквозь ночь. По обоим сторонам втянутых буксировочных крюков далеко в стороны выступали посадочные полозья. Хорн неудобно ерзал на гладкой металлической скамье между ящиком с инструментами и казавшейся тонкой дверью с быстро отпирающимся запором.

— Машина не предназначена для путешествий вроде этого, — объяснил Берл веселым тоном.

Они пробыли в полете уже час. Берл наблюдал за безуспешными попытками Хорна усесться поудобнее, и морщинки подавляемого смеха все больше обозначались под его глазами.

Это были первые слова, которые он произнес после отлета. Он почти с презрением игнорировал попытки Хорна завязать с ним разговор.

Здесь, вверху, в звездном небе было холодно. Хорн откинулся на спинку скамьи, чтобы хоть немного согреться в тепле, которое излучали турбины за стенкой кабины.

— Для чего же, собственно, построена эта машина? — спросил он, наконец. — Вы что-то говорили о том, что она предназначена для буксировки, не так ли?

Берл кивнул.

— Этот вертолет специально сконструирован для тяжелых подъемных работ. Устройства там, внизу, между полозьями — это универсальное сцепное устройство. За него можно зацепить один, два, три и даже четыре наземных машины, а так же подвесить легкую ракету, а турбины обладают достаточной мощностью, чтобы поднять их и перенести по воздуху на расстояние в несколько сотен миль.

Он бросил любопытствующий взгляд вниз.

— Вы никогда не видели такой вертолет за работой?

Хорн покачал головой

— Мне кажется, что я однажды был поблизости, когда произошел несчастный случай, но место аварии уже было оцеплено, прежде чем я появился там.

Внезапно ему кое-что пришло в голову, и он добавил:

— Ваши люди, должно быть, работают дьявольски быстро.

Берл хихикнул.

— По крайней мере, мы пытаемся. В данное время, конечно, здесь не используются такие тяжелые буксировочные вертолеты, как этот, потому что, кроме шаровых такси, на дорогах сейчас никого нет. Если какое-нибудь транспортное средство попадет в затруднительное положение, нам понадобится только механик-электронщик, но никак не буксировочный вертолет.

Они миновали восточный край города, которого Хорн не знал. Из вертолета они видели пятна молочно-белого света, похожие на далекие галактики, какими они видны в мощный телескоп. Точки яркого света только подчеркивали это сходство.

Хорн сделал Берлу соответствующее замечание. Тот проворчал:

— Я не имею об этом никакого представления. Я занимаюсь только буксировкой.

«Тупица и даже еще хуже», — подумал Хорн.

Теперь он сидел и задавал андроиду вопросы о простейших вещах на Земле, которые раньше никогда не беспокоили его.

— Существует огромное множество вещей, о которых я ничего не знаю, сказал он вполголоса. — Может быть, имеет смысл, прежде чем покинуть Землю, сначала осмотреться вокруг?

На это не последовало никакого ответа.

Хорн внезапно понял, что вертолет теряет высоту, и группа огней перед ним обретает знакомую форму. Это был его дом. Они шли на посадку. Теперь он снова подумал, что ему стоит задуматься над тем, что он скажет своей семье, стоит снова обдумать возможные возражения, которые могут последовать за этим.

Но это сделать было еще не поздно, хотя полет почти уже закончился. Остался час или, может быть, два, пока члены его семьи не вернутся из города, чтобы проспать уже наступавший день. Или, может быть, все эти фонари там внизу значат, что в доме у него царит веселье? Под искусным управлением Берла вертолет мягко совершил посадку. Берл протянул свою мускулистую руку назад и нажал нажал на ручку двери возле Хорна. Она открылась и образовался трап. На негнувшихся ногах Хорн выбрался наружу, повернулся и оглянулся. Берл смотрел ему вслед.

— Дорди просил меня передать вам вот это, — сказал он.

Он бросил ему что-то плоское и продолговатое, но еще прежде, чем он поймал это, он понял, что это было портмоне, принадлежавшее Ларсу Талибранду.

— Впрочем, что вы тут говорили о том, чтобы остаться на Земле, чтобы узнать о работе других людей и о других вещах — не теряйте времени! Предоставьте андроидам заботиться о буксировке обломков и общественном обеспечении, а сами делайте свою работу. Пока.

Дверь снова поднялась вверх и закрылась.

Рев ротора стал сильнее, и неуклюжая машина поднялась в небо. Хорн посмотрел ей вслед, повернулся и пошел к дому. Он, взвешивая, держал в руке маленькое серое портмоне Талибранда.

Его прибытие не осталось незамеченным, ведь огромный вертолет сильно шумел. Хотя он и сильно приглушил рев своих турбин, но все же это была не пассажирская машина. На своем коротком пути через сад, за которым находился дом, он видел, как зажигаются прожектора и направляются на него, но он смотрел только на свою руку, в которой был карманный фонарик. Вспыхнул еще один прожектор, и холодный голос, раздавшийся возле него, сказал:

— Доброе утро, мистер Дерри. Я рад, что вы вернулись назад.

— Спасибо, Роул. Ну… Ты выглядишь не очень удивленным моим внезапным возвращением.

Хорн пошел рядом с андроидом-дворецким, служившим его семье с тех пор, как его доставили на Землю. Хорн слышал о ссоре, которая вспыхнула, когда ведущий производитель роботов на Земле вознамерился приобрести для ведения своего домашнего хозяйства андроида, привезенного сюда с другой планеты. Ссора, в конце концов, прекратилась, и было решено, что андроиды слишком ценны, чтобы их можно было использовать в качестве личных слуг и дворецких, а Роул так и остался единственным андроидом, ведущим домашнее хозяйство одной из богатейших семей. Все остальные слуги были роботами, которые были специально сконструированы для этого.

— Нет, мистер Дерри. Вы знаете, управляющий отелем, в котором вы остановились — или, точнее, его секретарь — сообщил мне о вашем прибытии.

— Он это сделал? — воскликнул Хорн.

Он уставился на андроида-дворецкого. Теперь они находились в большом патио перед домом.

Резная решетка его ограды производила впечатление, что внутренность патио и окружающее ничем ни отделены друг от друга, и можно было видеть, что в доме никого не было, и там ничего не двигалось, кроме усердных слуг-роботов. Роул выключил свой переносной прожектор, потому что здесь было достаточно светло.

При этом его взгляд упал на металлическую ткань портмоне в руке Хорна и словно припаялся к нему.

Роул, казалось, и не собирался отвечать на его замечание, и Хорн не знал, ответит ли он на него. Молодой человек сменил тему и сказал:

— Я думаю, все остальные внизу, в городе, так?

— О, да. Мистер Дерри-старший еще не вернулся домой. Миссис Лю сказала, что сегодня нам ее ждать не надо. Старый мистер Хорн сказал, что карнавал не доставит ему слишком много удовольствия. Он находился в очень плохом настроении, когда вчера вернулся домой, и я думаю, что и сегодня он не в лучшем расположении духа.

— А моя сестра?

— О, мисс Виа ушла с группой студентов под надзором своей кузины, миссис Леадоры, и ей ничего не грозит.

— Проклятье! Я совершенно забыл об этом. Ну, хорошо, я все же должен попытаться. Как ты думаешь, в доме есть сто тысяч наличными, Роул?

Андроид с сомнением взглянул на него.

— Вероятно, мистер Дерри. Но до конца карнавала здесь может быть только пять или десять тысяч. Впрочем, управляющий вашего отеля сказал, что вы намереваетесь покинуть Землю. Если мне будет позволено спросить, это правда, или вам просто не понравилось в отеле?

— Это истинная правда, Роул. Как только я смогу, я начну приводить в исполнение свой план, поэтому мне и нужны сто тысяч.

Он вошел в дом.

— Принесите мне аперитив и чего-нибудь перекусить, Роул. Я думаю, перед разговором с дедом мне нужно подкрепиться.

Глава 8

Он ел один за длинным просторным столом, протянувшимся из одного конца обеденного зала в другой. Одна из стен этого зала была совершенно прозрачной и открывала вид на патио. Другая стена зала отливала постоянно менявшимися световыми эффектами, переливалась различными цветами и все время менявшимися узорами. На стене в витрине, заполненной гелием, чтобы избежать распада, висел ковер, которому было уже больше тысячи лет.

Хорн только что поел и вытащил сигарету, когда в помещение вошли Виа и Леадора в сопровождении вопившей и шумевшей толпы молодых людей. Роул шел позади них.

Увидев брата, Виа с криком поспешила к нему.

— Дерри, это ты! Ты виноват в том, что я проиграла пари!

— Какое пари? — удивленно спросил Хорн

— Я с Семпиджем держала пари, что тебе так понравится карнавал, что ты н не вернешься домой, потому что гораздо приятнее провести карнавал с людьми, которых ты знаешь. Итак, ты вернулся. Таким образом, он оказался прав, не так ли?

— Оставь меня в покое со своим глупым пари, — сказал Хорн.

Он встал.

— Я вернулся сюда не из-за карнавала. Меня больше не интересует карнавал и все, что с ним связано. Я хочу попросить у деда сто тысяч, чтобы отправиться на Ньюхольм или куда-нибудь еще подальше. Для начала этого достаточно.

— Где это? — немного неуверенно спросила Виа. — Это далеко?

— Это довольно далеко от Земли, но не так чтобы очень! — сердито ответил ей Хорн.

Все лица повернулись к нему, глаза уставились на него. Юноша лет восемнадцати отделился от остальных и подошел ближе. Хорн с безразличием посмотрел на него. Он едва слышал, как Виа объяснила ему, что это был Семпидж с которым она заключила пари.

— Если я вас правильно понял, вы хотите покинуть Землю? — настойчиво произнес Семпидж.

Хорн кивнул.

— Почему? Я имею в виду, посреди карнавала? Если вас именно в это время охватил дух пионеров, то это очень странно.

— Мне просто все наскучило, — грубо ответил ему Хорн.

Кто-то бросил подушку из угла комнаты, однако, она не попала в Семпиджа, в которого, очевидно, была нацелена, а угодила прямо в лицо Хорна. В одно мгновение разгорелся жаркий бой подушками, подчеркиваемый взрывами смеха и припадками деланного страха. Хорн потерял равновесие и жестко упал на пол.

— Что, черт побери, все это значит? Роул, выбросьте из дома эту банду буянов. А теперь хватит!

Молчание опустилось словно ночь на лишенной атмосферы планете. Молодые люди стыдливо положили подушки на место и робко пробормотали:

— Доброе утро, сэр.

Потом они поспешно отступили. Виа и Семпидж исчезли вместе с ними.

В дверях стоял дед, старый мистер Хорн.

Прежде чем войти в помещение, он посмотрел на них и наморщил лоб.

— Роул, напиток! — приказал он.

Роул повиновался. Только когда он медленно садился, он заметил своего внука, который медленно поднимался с пола.

— Дерри! Что, черт побери, ты здесь делаешь? Я думал, что наше общество во время этого ежегодного карнавала недостаточно хорошо для тебя! Ты изменил свое мнение?

Обычно в присутствии своего деда Хорн вел себя очень уважительно, но теперь он оказался в положении, в котором он был бы рад принять даже помощь черта. Так же сурово, как был задан вопрос, он ответил:

— Я пришел к заключению, что такой вид общества не подходит для меня на самом деле. Я пришел сюда, чтобы попросить из своего наследства сто тысяч, потому что я хочу покинуть Землю.

Его дед недоверчиво нагнулся вперед.

Роул приблизился с подносом, на котором находился богатый выбор напитков, но старый Хорн нетерпеливо отослал его назад взмахом руки.

— Мальчик, ты или потерял разум, или… А, теперь я понимаю!

Он, хихикнув, выпрямился.

— Что это за девушка? Нужно быть сумасшедшим, чтобы решиться на такой самоубийственный поступок.

— Нет никакой девушки! — грубо ответил Хорн. — Я просто устал от карнавала, от Земли, и, кроме того, там, снаружи, мне нужно кое-что сделать.

Девяностолетний возраст его деда всегда угнетал Хорна. Тот часто использовал это, чтобы брать внука под свое отеческое покровительство. Теперь он похлопал по подушке, приглашая Дерри сесть рядом с ним.

— Подойди и сядь, Дерри, — сказал он. — Никто не может сказать, что у меня нет времени заниматься проблемами моей семьи.

Хорн покачал головой и остался стоять.

Его дед пожал плечами.

— Ну, хорошо. Итак, теперь мы можем говорить о твоем отъезде с Земли. Ты совершил какое-нибудь тяжкое преступление?

— В последнюю ночь я убил человека, офицера полиции, — начал Хорн.

Его дед вскочил.

— Это звучит не особенно хорошо. Я так и думал, что за твоими намерениями что-то кроется. Но даже офицер полиции — это не так уж страшно. Как это произошло?

— Он вызвал меня на дуэль и вынудил сражаться с ним.

— Ты убил вызвавшего тебя человека на дуэли по всем правилам? К черту, юноша. Это же карнавал! Поэтому они вообще ничего не смогут тебе сделать. Разве ты этого не понимаешь?

Старик мысленно снова закрыл свой кошелек.

Снаружи раздался звук совершившего посадку вертолета. Старик повернул голову в сторону.

— Роул, где же мой напиток, который я тебе заказывал? Ах да, вот же он стоит. Чей это вертолет прилетел сюда?

— Мистера Дерри-старшего, сэр. Во всяком случае, того же типа.

— Ну, хорошо, теперь слушай меня, юноша. Ты выпьешь стаканчик и останешься здесь, пока не вернется твой отец, а там мы посмотрим, как нам выбить из твоей головы это сумасшедшее намерение.

Его отец вошел в комнату пьяный в дым, едва передвигая ноги. Старик сердито заворчал и отослал Роула, чтобы тот принес средство против алкоголя. Дерри Хорн-старший слабо запротестовал против этого. Старик усадил его в кресло, словно тот был маленьким ребенком.

— А теперь постарайся сделать так, чтобы твоя голова прояснилась как можно быстрее. Ты, кажется, не представляешь всю меру своей ответственности! Здесь сидит молодой человек, и голова его полна сумасшедших планов. Он хочет покинуть Землю, а ты надрался как сапожник.

Это дошло до Дерри Хорна-старшего.

— Что он хочет? — спросил он.

Он повернулся к своему сыну.

— Какие у него планы?

— Вот это уже лучше, — резко сказал старик. — Теперь, мой мальчик, ты должен рассказать нам все, а там мы посмотрим.

Хорн повиновался. У него не было никакого намерения, но он хотел получить деньги и уйти, оставив остальных членов семьи гадать, что они сделали не так, и почему он так поступил. События, которые привели его к этому решению, ясно проплывали перед его мысленным взором и так сильно повлияли на него, что он просто не мог рассказать всю историю так, как она произошла.

Когда Дерри закончил, воцарилось молчание. Он напрасно искал на лицах своих слушателей признаки понимания. Он даже взглянул на Роула, стоявшего сзади, но андроид держался в тени, и по чертам его лица невозможно было прочесть, о чем он думал.

— Итак, из-за того, что ты увидел какого-то парня с другой планеты, который позволил убить себя во время карнавала, — сказал, наконец, отец, ты хочешь избавиться от обязательств по отношению к твоей семье и отправиться на какой-то чужой мир, где ты, вероятно, закончишь простым фермером в грязи и дерьме.

— Обязательства по отношению к семье! — вспыхнул Хорн. — Из твоих уст это звучит особенно хорошо! Я еще никогда не видел, чтобы ты делал что-нибудь другое, кроме как взваливал собственные обязательства на плечи деда.

— Это уже слишком! Сейчас я положу тебя через колено и задам тебе хорошую треку, — покраснев ответил его отец.

— Сиди, Дерри! — приказал старик, когда Дерри Хорн-старший сделал попытку встать и выполнить свою угрозу. — Дело это не очень срочное! Я думаю, мы должны что-то предпринять против этого андроида из отеля, который вбил твоему сыну в голову идею, что он попал в опасное положение, когда впутался в это убийство человека из другого мира. Мы позаботимся о нем!

— Ты не сделаешь этого! Мне надоело прятаться за вашими деньгами! прервал его Хорн.

Старик бросил на него угрожающий взгляд.

— Я думаю, ты убежден в том, что ты уже стал достаточно взрослым и независимым, так? Хорошо! И у тебя хватило совести прийти сюда, чтобы просить у меня сто тысяч, а? Это в пять раз больше той суммы, которая требуется, чтобы уладить все это дело, не покидая Земли.

— Ну, хорошо, — устало ответил Хорн. — Не будем больше говорить об этом. Мне кажется, что у меня достаточно денег, чтобы купить билет на Ньюхольм. И если во мне есть что-то достойное уважения, я сделаю это, а если нет — ну, это тоже не плохо. Тогда, значит, моя жизнь не имеет никакого смысла.

— Отец, — сказал Дерри-старший.

Он нервно подергал старика за рукав, не спуская глаз с лица своего сына.

— Я думаю, он говорит совершенно серьезно.

— Итак, это, наконец, пробилось через твой толстый череп, а? фыркнул старый Хорн.

— Как ты, собственно, говоришь со мной? Ты можешь считать серьезными все эти твои мечты о путешествии и получении звания Гражданина Галактики и все такое, он от меня ты этого ожидать не можешь. Если бы у тебя было достаточно ума, ты бы не совал свой нос куда не следует, из-за этого не имеющего никакой цены андроида!

— За прошедшие сутки я встречал многих андроидов, которые были лучшими людьми, чем, например, ты! Проклятье! По крайней мере, они занимаются полезной работой!

За этим последовала длинная пауза ледяного молчания. Наконец, она была прервана шелестом банкнот, которые отсчитывал его дед.

— Если ты имеешь что-нибудь против нас, юноша, тогда я думаю, что тебе действительно будет лучше как можно быстрее покинуть Землю, — сказал его дед.

Его глаза и все его лицо словно окаменели.

— Ты считаешь, что андроиды заняты более полезной работой, чем я или твой отец, и поэтому я заставлю тебя выполнять работу андроида. В данный момент из Фаравай Филд отправляется корабль с грузом роботов на борту. Он с Ньюхольма, и его экипаж не участвует в карнавале. Я намеревался отправить на нем в качестве сопровождающего андроида, но вместо него я пошлю тебя. Не прерывай меня! — проревел он своему внуку, который хотел слабо запротестовать. — Мой потомок, который хочет якшаться с андроидами вместо того, чтобы общаться с себе подобными людьми — это слишком отвратительно, чтобы можно было оставаться спокойным.

Он протянул Хорну пачку банкнот, которые он вынул из своего кармана.

— Это плата за рейс. Здесь двадцать тысяч. При этом я еще очень великодушен.

Андроид стоил бы мне только питания, питья и одежды. Тебе нужно больше двадцати тысяч? Все зависит от тебя! Я позабочусь о том, чтобы тебе было отказано в возвращении на Землю, даже если у тебя будет с собой в два раза больше денег, чем ты имеешь сейчас. Нужно тебе больше или нет?

Хорн, удивляясь своему спокойствию, взял деньги и тщательно пересчитал их.

Отсчитав себе девятнадцать тысяч, он протянул остальные назад.

— Это за еду, питье и одежду, которые мне будут нужны, — сказал он голосом, в котором прозвучала глубокая обида.

Его дед встал с покрасневшим лицом.

Он указал рукой на дверь.

— Вон! — сказал он обиженным голосом. — Вон, и больше не возвращайся!

Потом он повернулся на каблуках и ринулся вон из комнаты.

Глава 9

— Это каюта для сопровождающего грузы, — сказал мужчина с жесткими глазами который был Первым Офицером Корабля.

Он показал большим пальцем на узкий люк, который вел в крошечную каютку.

— Затаскивайте сюда свои вещи, потом отправляйтесь в грузовой трюм номер один и проверьте, чтобы все было как можно быстрее приведено в соответствие с корабельными правилами. У вас есть еще тридцать минут.

Он отступил назад, пропуская Хорна мимо себя. Хорну, наконец, удалось протиснуться в узкий люк. Он бросил свои вещи на пол и осмотрелся. На его лице, должно быть, отразились его чувства, потому что офицер пожал плечами.

— Это помещение для андроида, — сказал он. — Чего же вы еще ожидали?

Когда первый офицер ушел, Хорн большинство своих вещей запихнул под кровать и между кроватью и санузлом. Потом он опустился на постель и спрятал голову в ладони. Ну, вот он и оказался здесь.

Теперь он мог полагаться только на себя, и все зависело от того, как он будет вести себя дальше. Перед его глазами снова возникла жаркая сцена с участием его отца и деда, и он почти упрекал себя в этом. Наконец, он отбросил эту довольно сильную обиду. Он пришел домой, чтобы что-то потребовать от них, но, к сожалению, такова была их причуда.

Нет, это не было причудой! Он опустил руки, поднял голову и огляделся. Это не было причудой, которая пройдет, и чувство раскаяния и жалости к самому себе оставило его. Это было настоящее решение.

Но он чувствовал себя до смешного молодым и не был в состоянии взять в свои руки свое будущее в результате такого внезапного решения.

Теперь он осмотрел окружающее. Кровать, на которой он сидел, была почти такой де жесткой, как металлическая скамья в вертолете, в котором Берл привез его домой. Там была раковина умывальника, над которой было нечто вроде экрана, и кран, который был нацелен точно в трубу для отходов. Труба эта не имела затычки. Ему понадобилось несколько минут, пока он понял, почему. Когда они будут в невесомости, вода будет разбрызгиваться по всему помещению, вместо того, чтобы течь в кастрюлю. В каюте, кроме этого, был еще маленький шкаф для одежды и больше ничего.

Он с ужасом заметил, что пять минут из драгоценного получаса уже прошли.

Он умылся и быстро сменил свою одежду на плохо сидевший на нем китель космического торговца, который дал ему Первый Офицер. Потом он выбрался из каюты.

Он помучился, прежде чем нашел первый грузовой трюм. Когда ему это, наконец, удалось, он обнаружил, там Первого Офицера, который с нетерпением ждал его.

— Где вы, черт побери, задержались, Хорн? — проревел он.

Затем он продолжил, прежде чем Хорн успел что-либо объяснить:

— Теперь я уже вижу, что нам предстоит трудный полет с проклятым, глупым человеком-сопровождающим на бору. Андроиды, по крайней мере, делают то, что им приказывают!

Хорн с горящими глазами взял список груза и начал усердно сверять его, ящик за ящиком с роботами, терпеливо лежавшими в своей пластиковой упаковке и ждавшими пробуждения. Офицер объяснил ему непонятные, необычные кодовые цифры. Работа была тяжелой. Надо было лазить во все закутки и искать маркировку.

По истечение времени осталось не проверенным еще много роботов. Восемнадцать закутков он еще не проверил. Офицер с досадой указал ему, что он должен перелистнуть две страницы списка.

— Ну, хорошо, — сказал он, наконец, — А теперь назад, в каюту. Через четверть часа будет еда, а через два часа мы стартуем. Я не знаю, что вам дадут из еды, но я не думаю, что мы должны кормить вас кормом, который получают андроиды, потому что вы все-таки человек. Я еще никогда так не жалел об андроидах, как теперь.

Но когда офицер привел Хорна на обед в кают-кампанию, капитан Ларроу, уже сидевший за столом, положил вилку и уставился на вошедших.

— Хорн, — ледяным голосом сказал он, — что вы здесь делаете?

— Меня привел сюда Первый Офицер, — ответил Хорн, — удивленно посмотрев на него.

Капитан отвел от него взгляд.

— Диз, у вас же не было никакого повода делать что-либо подобное! Разве я вам не говорил, что старший Хорн строго-настрого приказал мне, чтобы с нашим помощником обращались, как с андроидом? Это касается так же и еды, и всего остального!

Капитан был краснолицым мужчиной с густыми, пушистыми бровями.

— Отправьте его обратно в каюту и дайте ему его рацион. И примите во внимание, Хорн, при следующем обеденном перерыве вы пойдете к стюарду мистеру Арглевейну и возьмете у него себе еду. Может быть, она покажется вам не такой вкусной, как все эти деликатесы, которые вы ели там, внизу, на Земле, но вы не получите ничего другого. Я как-то тоже несколько дней питался этим.

Он заворчал и повернулся к сочному куску мяса на тарелке перед ним.

Еда андроидов была чем-то вроде серо-зеленой каши, которая, вероятно, была экстрагирована из водорослей. Хорн проглотил немного, однако, его желудок тут же вытолкнул эту штуку обратно, потому что они уже находились в невесомости.

— Вы должны забыть об этом, — с сожалением сказал Диз, проходя мимо, — хотя бы в течение восьми часов. Сопровождающий на борту довольно сильно занят.

Он висел примерно в футе от пола, говоря это.

— Вы поймете, что это не преувеличение, поверьте мне.

— Я верю вам, — слабо сказал Хорн. — Скажите, мистер Диз! Минуточку, мистер Диз!

— Что еще?

Первый Офицер остановился, повиснув в воздухе, слегка придерживаясь рукой за край стола.

— Вы же с Ньюхольма, не так ли?

— Да, конечно! Вы на борту корабля с Ньюхольма.

— Как выглядит этот Ньюхольм? Я имею в виду, там так же, как и везде? Чем он отличается от Земли?

Хорн попытался отстегнуть ремни, которыми он был пристегнут к постели. Его лицо было почти такого же цвета, как и эта неудобоваримая еда андроидов, которую он снова и снова извергал из себя.

— Это довольно забавный вопрос, — сказал Диз.

Он снова медленно проплыл через люк.

— Почему вы это хотите знать?

— Это одно из оснований, почему я сказал деду, что хочу покинуть Землю.

Хорн слабо махнул рукой.

— Люди живут на двадцати или больше мирах, но на Земле мы знаем о них очень мало, кроме, может быть, того, что мы покупаем импортируемые оттуда товары. Я хочу знать, каковы люди здесь, вне Земли, как они одеты, что они предпочитают из еды. Я хочу знать, в чем заключается разница между их образом жизни и нашим.

— Ха! — сказал Диз.

Он поудобнее устроился в воздухе, достав из кармана трубку. Ему, наконец, удалось раскурить ее, несмотря на поток воздуха из вентиляторов.

— Это звучит весьма разумно.

Диз рассказал ему, что жители Земли могут вообще ни о чем не жалеть, так как они очень заняты собой и своим образом жизни. Но он сделал Хорну приятный комплимент, почувствовав честные намерения, кроющиеся за его первым наивным вопросом, и рассказал ему многое о мирах, которые он посетил. Он облегчал жизнь Хорна. Иногда он помогал ему в работе, давал ему указания, без которых у Хорна было бы намного больше лишней тяжелой работы.

Через три дня после старта с Земли Диз постучал в дверь Хорна и застал его хлебающим ложкой серо-зеленую еду андроидов.

— Идемте со мной!

Он махнул ему рукой и поспешил по главному коридору к кают-кампании. Удивленный Хорн на мгновение задержался у входа, когда на него посмотрели другие члены экипажа. Потом капитан Ларроу протянул руку и указал ему на стул.

— Пожалуйста, поешьте с нами, — Сказал он тяжелым голосом. Мистер Диз сообщил мне, что вы хорошо подходите к нашему обществу.

Тремя днями позже они, сделав большой прыжок, оставили позади себя световые годы, разделяющие планеты. К этому времени Хорн мог уже кое-чему радоваться, хотя незадолго до этого он уже не считал, что это возможно. Однажды он с удивлением обнаружил, что он напевает про себя мелодию, словно разыскав на корабле какую-то течь.

После того, как они совершили посадку на Ньюхольме, и трюмы корабля опустели, а потом были вычищены, Дерри возвратился назад в свою каюту, чтобы забрать свои вещи, прежде чем он сойдет с борта корабля. Диз нашел его там в его обычной одежде. Хорн стоял и думал, стоит ли ему брить бороду, которая отросла у него за прошедшие двенадцать дней.

— Итак, вы не остаетесь с нами, — заметил Диз.

— Нет.

Хорн в это мгновение решил оставить бороду.

— Но я охотно снова полетел бы с вами, это уж точно.

— Я буду рад, если снова увижу вас, — сказал Диз, — и я не думаю, что капитан думает иначе, хотя он ничего и не говорил. И еще, я охотно взял бы назад все, что я говорил об андроидах.

— Вы имеете в виду, что с ними было проще работать?

Хорн рассмеялся.

— Это хорошо. Вероятно, это так. Что же вы погрузите в обратный рейс?

— Андроидов, как и всегда.

— Андроидов?

Хорн уронил гребень в раковину, так он был поражен.

— Вы хотите этим сказать, что андроидов перевозят так же, как и роботов?

— Конечно так же! Кроме того, кого назначают сопровождающим, он получает здесь каюту. Мы берем вместо ящиков клетки, и андроиды хорошо переносят двенадцатидневное путешествие.

Хорн на мгновение уставился на него.

Он вынудил себя улыбнуться, потом отвернулся.

— Вы напомнили мне о том, что я прилетел с вами сюда только вчера, сказал он. — С роботами обращаться проще.

— Андроиды больше не доставляют нам никаких неприятностей.

— Итак, ими активно торгуют, да? Я всегда думал, что большинство из них изготовляется на Земле.

Диз покачал головой.

— Если вообще делают на Земле, то в очень незначительных количествах. Ну, мы перевозим за каждый рейс 1800 андроидов, и так все тридцать дней. Их делают даже не на Ньюхольме, здесь только перевалочная база. Их изготавливают далеко снаружи, может быть, на Лигосе или на Криу'н Дитч.

Итак, гордость семьи, что она владеет Роулом, импортным андроидом, была смешной.

Хорн рассмеялся, потом покачал головой, когда Диз спросил его о причине его смеха. Он наморщил лоб от гнетущей мысли, первопричину которой он не мог обосновать.

— Ну, — сказал Диз, — если вы останетесь здесь, тогда один из нас должен сопровождать вас.

Он оттолкнулся от стены, о которую облокотился.

— Хотите поехать со мной в город, чтобы я познакомил вас с местными людьми?

— Это было бы великолепно, — сказал Хорн. — Только еще минутку, пожалуйста, пока я не посмотрю, не забыл ли я чего.

Он заглянул в шкаф и под кровать, но не нашел ничего. Потом он еще раз убедился, что деньги надежно спрятаны. У него всего было двадцать шесть тысяч, включая ту сумму, которую он не истратил на карнавале.

Наконец, он достал маленькое серое портмоне из металлической ткани и убедился, что оно все еще при нем. Он хотел сунуть его обратно, когда рука Диза захватила его руку железным захватом.

— Эй! — запротестовал Хорн.

Он обнаружил, что в глазах Диза вспыхнуло сумасшедшее возбуждение.

— Что с тобой?

В поведении Диза было что-то обвиняющее.

Он выхватил портмоне из рук Дорди и теперь держал его в своей вытянутой руке.

— Что, ко всем чертям, вы здесь делаете с этой вещью? — сказал он ледяным голосом. — Вы никогда не сделали ничего такого, что могло бы дать вам ее, вы, жалкий земной обманщик!

Глава 10

Хорн нервно усмехнулся.

— Почему вы не посмотрите на эту книжечку? — спросил он. — Это принадлежит не мне, и я даже не пытался присвоить это себе.

Недоверчиво, словно нехотя, Диз отвел взгляд от лица Хорна и взглянул на серое изображение мертвого пластифото.

— Откуда она вообще взялась у вас? — спросил он.

— Это принадлежит человеку, которого убили в том же отеле, в котором я недавно проживал. Он дал это андроиду, который выполнял функции управляющего отелем. Я обнаружил убитого. Позже андроид дал мне эту книжечку. Ну, то, что я рассказал вам о причинах, побудивших меня покинуть Землю, не совсем верно, хотя в основных чертах это и так. Я решил проследить путь Ларса Талибранда и узнать, почему же его все-таки убили.

Недоверие в глазах Диза начало сменяться признательностью.

— Почему же андроид отдал книжечку именно вам? — спросил он.

Хорн развел руками.

— Одновременно с этим убили андроида, вероятно, это сделал тот же убийца. Секретарь управляющего отелем — андроид, как я уже вам говорил. Я думаю, я произвел на него хорошее впечатление. Очевидно, сам он не мог предпринять это путешествие, поэтому он решил побудить к этому меня. И вот я здесь.

Диз горько усмехнулся.

— Друг мой, я не думаю, что я снова увижу вас у нас на борту. Вы едва ли проживете так долго.

Он почти с благоговением перелистал странички книжечки.

— Вокруг этого всего что-то затевается, не так ли? — добавил он.

Он рассматривал штемпеля отбытия и прибытия на последних листах книжечки.

Хорн облокотился о раковину.

— Скажите мне, вы много знаете об этом документе? Я никогда прежде не видел такого.

— Я тоже не видел, во всяком случае, настоящего. Конечно, я видел изображение таких книжечек, так что я сразу узнал ее.

Он закрыл книжечку и сунул ее назад в портмоне.

— Ну, а кто, собственно, они такие, Граждане Галактики? Что они делают?

— Больше, чем мы все, вместе взятые, — коротко сказал Диз.

Он снова вложил портмоне в руку Хорна.

— Я совсем ничего не знаю о них, — объяснил Хорн. — Мне рассказывали, что на Земле их совсем не признают.

— Эти дураки на Земле не признают ничего, даже если Солнце сойдет со своей орбиты, — насмешливо сказал Диз. — Ну, хорошо. Я хочу сказать вам это откровенно, хотя это звучит почти смешно. Здесь, вне Земли, мы изучаем это уже в первом классе начальной школы. В настоящее время существуют три Гражданина Галактики, нет, извините, только два, потому что Ларс Талибранд убит. Так его звали, не правда ли? Ларс Талибранд! Мы знали, что он получил звание Гражданина Галактики несколько лет назад, но мы не знали, кто он был. Как только стало известно его имя и внешность, о нем говорили, что, куда бы он не отправился, он повсюду занимался своей работой. Два других Гражданина Галактики уже стары. Один из них живет на Вернье, а другой на Эрсуорлде. Гайк с Вернье был врачом. Он заразил сам себя полудюжиной болезней, и каждый думал, что ему уже ничем нельзя помочь. Но он излечился от них. Он изобрел какой-то препарат, который он синтезировал в своей собственной лаборатории, и о котором он утверждал, что тот может вылечить все болезни, безразлично, какими бы они ни были. Гайк отказался от помощи добровольцев в испытании этого препарата, беспокоясь, чтобы не было никаких неожиданностей.

— Итак, этот препарат оказался эффективным?

— Да. Но он узнал об этом тогда когда испытал его на себе.

— Он, кажется, был храбрым человеком, — сказал Хорн. — А как насчет того, на Эрсуорлде?

— Это космический исследователь, — гордо ответил Диз. — Одна из звезд должна была вот-вот превратиться в Новую. До сих пор никогда не удавалось произвести полные спектрографические исследования такого превращения. Поэтому на ближайшей к звезде планете была установлена автоматическая наблюдательная станция, и оттуда по радио должны были передаваться технические данные. Однако, когда процессы на Новой начали развиваться, помехи стали настолько сильными, что радиосигналы больше не проходили. На самописцах наблюдательной станции были зафиксированы все те данные, которые нам необходимо было иметь при сложившихся обстоятельствах. Роботов туда посылать было нельзя, потому что при таком напряжении магнитных полей они выходили из строя. Поэтому туда отправился этот человек и забрал оттуда данные. Он довольно сильно обгорел и стал инвалидом. Итак, вы видите, что для того, чтобы получить звание Гражданина Галактики, надо сделать что-то необходимое народам всех планет.

Хорн замигал.

— И насколько он помог людям, доставив им данные этих приборов? спросил он.

— Ну, когда мы получили эти данные, никому не нужно стало бояться, что его мир превратится в пепел, пока он находится на нем. Мы теперь можем эвакуировать население прежде, чем Солнце планетной системы достигнет опасного периода превращения в Новую. Теперь вы понимаете?

— Итак, теперь люди имеют возможность получить предупреждение?

— Да, так оно и есть.

— А как на счет Ларса Талибранда?

Хорн постучал по книжечке в портмоне.

— О нем я ничего не знаю. Это, конечно, было что-то другое. Может быть, он наткнулся на какую-то банду гангстеров, разбил какое-то объединение торговцев наркотиками, или это тоже как-то связано с лечением.

— Что вы под этим подразумеваете?

— Такое уже было. Какая-нибудь банда имеет в своем распоряжении значительный запас антибиотиков, а когда начинается эпидемия, она взвинчивает на них цены. Или она разбавляет лекарства водой, так что люди продолжают болеть и должны покупать гораздо больше лекарств и дольше использовать их, чем это необходимо.

— Если Талибранд выступил против чего-нибудь подобного, тогда торговцы должны были так сильновозненавидеть его, что преследовали его даже на Земле, чтобы убить его, — вслух подумал Хорн.

— Да, так может быть. Ну, может быть, теперь, когда он мертв, подробности будут опубликованы.

— А может быть и нет.

Хорн пожал плечами.

— Может быть, он еще не довел свою работу до конца.

Диз кивнул.

— Тут вы, может быть, и правы, — согласился он. — Ну, теперь, если вы готовы, мы можем идти. Мы можем великолепно побеседовать в дороге, а так же быстрее найти чего-нибудь выпить.

Хорна со всей силой охватило чувство, что здесь все совершенно по-другому, чем на Земле. Сначала это были только мелочи, как, например, непохожие формы домов, плотнее построенных друг к другу, почти полное отсутствие вертолетов — здесь их было очень мало. На краю поля космодрома стояли общественные машины, ожидавшие пассажиров, но нигде не было видно личных машин. Повсюду, гудя моторами, сновали наземные экипажи. Электроэнергия здесь вырабатывалась при помощи солнечных батарей, как объяснил ему Диз.

Сначала Хорн заметил различия, но потом обнаружил и сходство. Он видел людей на улицах, мужчин и женщин, похожих на землян, только более скромно одетых, у них была более темная кожа, и они были более низкого роста.

Хорн и Диз поднялись в один из экипажей, который Диз назвал автобусом. Водитель был человеком. На Земле, напротив, весь транспорт управлялся роботами, а средства междугородного и межконтинентального сообщения — андроидами.

Но Хорн сделал еще одно открытие. До сих пор со времени своего прибытия он не видел ни одного андроида, хотя на Земле в любом городе едва ли можно было провести десять минут не встретив какого-нибудь голубокожего. Он сказал об этом Дизу, и тот сухо рассмеялся.

— Вы действительно должны были заметить это, — сказал он, — но вы сделали невероятно наивные выводы. Андроиды стоят денег. Они стоят даже слишком много. На всем Ньюхольме их имеется всего штук двадцать, за исключением тех, которые находятся здесь транзитом. Они переправляются на Землю, а мы получаем роботов, машины и другие подобные же вещи. Мы можем обойтись без андроидов, но не без роботов.

— Итак, здесь не изготовляют роботов.

— Только простейших. У нас нет вспомогательных источников сырья и энергии, чтобы изготавливать таких роботов, каких делает ваш дед.

Дальше они ехали молча. Во всем этом деле с андроидами было что-то очень странное. Это смущало Хорна тем больше, чем больше фактов он узнавал о них.

Диз толкнул его, встал и покинул автобус. Хорн последовал за ним и сразу же оказался на краю тихой улицы под густыми кронами деревьев, которые бросали свои тени на длинные одноэтажные здания. Диз прошел вперед к находившейся метрах в двадцати двери в сад. Он сделал Хорну знал следовать за ним, и, когда они шли по тропинке к дому, дверь дома распахнулась, и два мальчика лет восьми и десяти с громкими криками радости выбежали им навстречу.

Хорн с легким смущением отступил назад.

Он подумал, что Диз, пригласив его, забыл сообщить ему, что они идут к нему домой.

Диз, взяв в каждую руку по сыну, повернулся и пригласил Хорна следовать за ним.

Теперь из двери, чтобы приветствовать своего мужа вышла его жена, миловидная, и изящная женщина. Она удивленно остановилась, увидев, что Диз прибыл не один.

— Это Дерри Хорн, он был с нами в этом полете, — объяснил Диз. — Он с Земли, но все в порядке.

Это был двойной комплимент. Хорн надеялся, что его чувства не слишком сильно отразились на его лице, когда с ним поздоровались и провели его в дом.

Мебель здесь была такой же, как и на Земле, но, несомненно, она была изготовлена из местного материала. Она выглядела очень прочной и казалась не такой легкой, почти невесомой, как мебель на Земле.

Оба мальчика хотели, чтобы им рассказали о том, как проходил этот полет на Землю.

Жена Диза принесла приятно пахнувший напиток в расписных кружках. Хорн поблагодарил ее, прихлебнул напиток и стал слушать Диза.

Немного позже Диз отослал мальчиков и взглянул на своего гостя.

— Извините, меня здесь долго не было, и поэтому в доме нет покоя. Я должен был сказать вам обо всем этом раньше. Я привел вас сюда потому, что я думаю, что, попав на Ньюхольм или на какой-нибудь другой мир, вы сделаете неправильные выводы и посчитаете все это довольно примитивным. Мы немного — как бы это сказать — мелкобуржуазны, во всяком случае, так может показаться. Мы любим солидные вещи, склонны к нормальному, среднему уровню жизни. Но теперь я хочу поговорить с вами. Я наблюдал за вами во время этого путешествия, и я хорошо понял, что вы разумный человек, но, черт побери, я думаю, что вы немного сумасшедший, если вы решили взвалить на себя то дело, которое вы мне описали. Да, я даже был наполовину склонен попытаться отговорить вас от этого намерения, но теперь я больше не думаю, что мне удастся сделать это. Для этого есть два основания. Однажды вы проявили мужество, а мужество и удача могут провести неординарного человека даже сквозь ад. И во-вторых, я не хочу удерживать землянина от того, чтобы он сделал что-то полезное, вместо того, чтобы просто сидеть на одном месте и всю свою жизнь обставлять себя удобствами, как это делает, как мне кажется, большинство из вас. Однако, вы говорите, что вы — я ставлю себя на ваше место — выдержите все это? Имеете ли вы, по крайней мере, представление о том, как вам взяться за работу, которую вы хотите взвалить себе на плечи?

Хорн покачал головой.

— Я буду очень благодарен вам, если вы мне посоветуете, как мне избежать того, чтобы не быть глупым, когда я возьмусь за это дело.

— Это очень несложно. Вы на пару дней останетесь здесь. Вас здесь примут от всего сердца. Моя жена скоро привыкнет к этому. А вы должны привыкнуть думать, как человек, который много путешествует. Вы всю свою жизнь мыслили, как землянин, но вы еще молоды, вы еще можете переучиться.

Глава 11

Во всяком случае, Хорну на Ньюхольме делать особенно было нечего, потому что когда он посмотрел на последние странички книжечки, он заметил, что там были только два штемпеля Ньюхольма. На них была недавняя дата, и отъезд следовал через несколько дней после приезда. Это могло быть непосредственно перед отлетом Талибранда на Землю и его гибелью там.

Однако, более пристальное изучение этих страничек сказало ему, что Талибранд чаща всего посещал планету под названием Криу'н Дитч. За ней следовали Вернье и Лигос. Потом шли Эрсуорлд и другие.

У Хорна не было намерения разыгрывать здесь детектива и предъявлять это мертвое пластифото в книжечке служащим космопорта и управляющим отелями, чтобы установить, видели ли они Талибранда. Просмотрев многие места одно за другим, Хорн понял, что таинственная работа Талибранда не имела прямой связи с Ньюхольмом, и он никогда не касался этого мира.

С помощью Диза ему удалось кое-что узнать о двухсторонней торговле, о путешествиях Диза в последнее время между Ньюхольмом и Землей. В одном направлении шли роботы, в другом — андроиды. Соотношение было восемь к трем. Это хорошо соотносилось с ценой на роботов и андроидов и указывало на то, что торговля была достаточно выгодной и стабильной.

Диз не знал, как давно уже ведется эта торговля. Очень вероятно, что намного дольше, чем кто-нибудь состоял на службе в космофлоте и мог помнить это, как объяснил Диз.

— Почему вас так интересует эта торговля? — спросил Диз. — Вы думаете, что она как-то связана с Талибрандом?

Хорн пожал плечами.

— Я думаю, что это весьма возможно, — сказал он. — В конце концов, у Талибранда были основания для того, чтобы доверить свое удостоверение о принадлежности к галактическому гражданству андроиду, которого он никогда до тех пор не встречал. Я уверен, что Дорди сказал правду, когда он рассказал мне, что он думает обо всем этом.

Дерри некоторое время помолчал. Потом он взглянул Дизу в лицо и продолжил:

— Я намереваюсь отправиться дальше, к месту назначения груза роботов. Треть груза, который мы взяли с собой в этот рейс, например, идет на Криу'н Дитч. Криу'н Дитч не был последним местом пребывания Талибранда перед его прибытием на Ньюхольм на его пути к Земле, но этот мир он посещал чаще всего, и это мир, на котором его впервые назвали Гражданином Галактики. Я всегда открыто говорю о том, что я есть внук Хорна, владельца фирмы «Роботы Хорна», который хочет научиться делу и хочет посетить те миры, на которые экспортируется продукция этой фирмы.

— У меня сложилось впечатление, что вы порвали с семейным бизнесом, произнес Диз подняв брови.

— Может быть, это и так, но кто там, вовне, на Криу'н Дитч знает об этом? До этой планеты далеко не так ли?

— Она четырьмя… нет, пятью системами дальше. Я летал туда два или три раза, когда проходил обучение и прежде, чем я решил осесть здесь, жениться и добиваться патента капитана.

— И как долго вы в этом зашли?

— Довольно далеко.

Диз рассмеялся.

— Я же выбрал настоящую торговлю! Быть может, я даже займу место Ларроу, когда тот уйдет, но для этого мне нужно еще немного полетать.

Хорн рассеянно кивнул и взглянул на карту населения миров, одну из тех, которые можно было видеть на Ньюхольме повсюду. Ньюхольм был уже давно основанной колонией, которая существовала уже так долго, что рассматривалась как автономный мир. Но чем дальше находился мир, тем он был моложе. Снаружи на краю неисследованной части Галактики, за пятьдесят или шестьдесят звездных систем от Ньюхольма находились миры, названия которых писались фонетически, возле них стояли вопросительные знаки, или они были помечены между двумя группами звезд, потому что никто точно не знал, где они находятся.

Хорн почувствовал, как по его спине пробежала дрожь напряженного ожидания.

Он ощущал какое-то почти пугающее раздражение при мысли, что существуют миры, которые отрезаны от остального человечества такими чудовищными расстояниями.

Он собрался.

— Ну, — сказал он задумчиво, — я думаю, сейчас самое время использовать деньги, которые дал мне мой дед.

Если бы он хотел отправиться к ближайшей звездной системе, он мог бы лететь сравнительно комфортабельным пассажирским лайнером. Имелось довольно большое количество состоятельных пассажиров, в основном, деловых людей, агентов по экспорту и импорту и других, которые летали в этом районе, но Криу'н Дитч находился вне обычных линий, это была точка, лежавшая на самой границе освоенного космоса.

Одетый по моде, которая господствовала сейчас на Земле, и с напускным равнодушием, играя официальную роль внука богатого человека, который довольно неохотно занимается этим, чтобы изучить семейный бизнес, он забрел в бюро агентства космопорта, рассматривая свои ногти на пальцах, а ему в это время делали различные предложения.

— Лучше всего наймитесь на самой последней станции на грузовик, предлагали ему. — Там вы за короткое время можете наняться на один из таких неудобных кораблей.

— Нет, — вяло ответил Хорн. — Это займет слишком много времени. Я хочу закончить это путешествие как можно быстрее. В случае необходимости я даже могу лететь на простом грузовике, если он немедленно отправляется на Криу'н Дитч.

Наконец он получил информацию о том, что есть один такой корабль, который должен стартовать на следующий день. Это был корабль, на борту которого находились роботы его собственной фирмы.

— Это мне подойдет, — сказал Хорн.

Он отсчитал требуемую сумму денег и положил на стол.

Дама, сидевшая в бюро, благосклонно улыбнулась ему. При виде новых банкнот на ее лице появилась радость.

— Большое спасибо, — сказала она.

Она так быстро спрятала деньги, что могло показаться, будто они испарились, попав в поток свежего воздуха.

— Я лично позабочусь о ваших удобствах. Мы предоставим в ваше распоряжение каюту капитана.

— Вы должны отказаться от этого, — сказал Хорн подчеркнуто скучающим голосом. — Это может испортить настроение капитану, а если капитан будет в плохом настроении, оно передается и его подчиненным, а потом и их подчиненным. Я хочу провести свое путешествие в приятной атмосфере. Может быть, вы можете дать мне каюту офицера?

Он поднял глаза и улыбнулся женщине.

— Если у моего деда возникнет несварение желудка, тогда продукция ближайших двух дней будет заметно худшего качества.

Это замечание было своего рода посрамлением его деда, но оно достигло своей цели. Женщина согласилась сделать то, что он сказал. Она была очарована его привлекательностью, его ясным мужским умом и его красотой. Вероятно, оба следующих дня она будет говорить только о нем.

Цена проезда до Криу'н Дитч была ниже, чем он ожидал по земным расчетам.

Как сказал ему Диз, подлинная цена денег росла пропорционально расстоянию от Земли.

За несколько часов до запланированного отлета корабля он пошел в космопорт, чтобы уладить все формальности с администрацией.

Диз пошел с ним, потому что он должен был вернуться на свой корабль, чтобы проследить за погрузкой.

Грузовик уже стоял на поле космодрома. С затянутого серой пеленой неба моросил редкий холодный дождь. Дул пронизывающий ветер. На огороженной площадке на краю космодрома стояли и лежали, тесно прижавшись друг к другу, сотни андроидов, которые были защищены от непогоды только пончо из грубой шерсти. Диз, взглянув на них, сердито фыркнул.

— Эти служащие космопорта — проклятые дураки! — выругался он. Почему они по крайней мере, не натянут над ними навес? Вероятно, половина из них погибнет от воспаления легких, когда мы возьмем их на борт в таком состоянии. Пожалуйста, извините меня. Я, должно быть, немного утратил самообладание. Но так можно и обанкротиться!

Он ушел, пообещав вернуться и отвести Хорна к кораблю. Хорн еще несколько раз оглянулся на андроидов, медленно идя сквозь дождь к бюро служащих космопорта.

Здесь его ждал капитан корабля, который должен был доставить его на Криу'н Дитч. Он уже терял терпение. Это был стройный мужчина по имени Шембо, который говорил медленно, густым, сдержанным голосом.

Это сначала раздражало Хорна, и ему казалось, что капитан разговаривает с ним, как с существом, которое ниже его по развитию, но потом он внезапно понял, что Шембо по рождению был криундитчианцем и поэтому говорил на чужом для него языке. То, что кроме английской Земли, существуют еще какие-то языки, на которых где-то кто-то говорит, никогда не приходило Хорну в голову.

Шембо, казалось, хотел быть вежливым со своим таким важным пассажиром. Когда формальности в бюро космопорта были улажены, он пригласил Хорна сопровождать его на корабль и лично повел его на поле космодрома. Он скользнул взглядом по ожидавшим отправления андроидам. Теперь уже появились признаки вмешательства Диза, потому, что андроиды сгрудились под огромным навесом, который только что натянули над ними рабочие.

— Хороший груз, а? — сказал Шембо.

Он широко улыбнулся.

— На этот раз мы привезли их сюда очень много.

— Это вы их привезли сюда? Значит их изготовляют на Криу'н Дитче?

— О, нет, те, которые здесь, привезены издалека, извне, может быть, и с еще большего расстояния. Я не знаю. Мы получили их с другого корабля на Криу'н Дитче во время нашей посадки там. Я купил лучших из них. Их предлагали… Как вы это называете, когда каждый предлагает свою цену?

— Аукцион? — произнес Хорн.

Шембо сложил большой и указательный пальцы в кольцо в знак согласия.

— Окцион, верно. Я очень хороший покупатель для андроидов. Я беру лучших и хорошо забочусь о них. Теряется мало жизней. Другие торговцы не так хороши. Они платят низкую цену, получают плохой товар, теряют многих, пытаются заломить огромную цену, когда уже слишком поздно. Лучше иметь дело с хорошими андроидами.

Они пошли дальше. Это было очень интересно. Хорн никогда прежде не думал, что дальние миры обладали такой высокоразвитой технологией, чтобы создавать искусственную жизнь, изготавливать андроидов и торговать ими.

На своем пути к кораблю они прошли мимо отгороженной площадки с андроидами.

Шембо только поднял вверх руку, чтобы гордым жестом указать Хорну на свой корабль, когда сзади их кто-то окликнул, и Хорн обернулся.

Он обнаружил остановившийся шагах в двадцати от них ньюхольмский наземный общественный автомобиль.

В открытом салоне машины стоял какой-то человек, придерживая рукой шляпу на своей голове, потому что ветер пытался сорвать и унести ее.

— Вы Дерри Хорн? — крикнул он.

Хорн ответил ему, что это именно он.

Водитель подъехал ближе и остановил машину возле Хорна и Шембо.

— Мне очень жаль, что я докучаю вам, мистер Хорн, — сказал человек в шляпе, — но не можете ли вы на минутку вернуться в бюро космопорта? Очевидно служащие что-то просмотрели при заполнении ваших бумаг. Я думаю, что это произошло потому, что вы ненадолго остановитесь на планете Криу'н Дитч.

Он сказал это сквозь зубы, словно хотел сказать: «Вы же знаете, как это бывает с оформлением.» Хорн сердито пожал плечами и хотел подняться в машину.

— Мне очень жаль, капитан Шембо, — сказал он, — но я не намерен там задерживаться надолго. Я один вернусь назад, к вашему кораблю, когда будут улажены все эти недочеты.

Водитель машины открыл дверцу, вежливо вышел из машины и остановился, положив руку на дверцу. Однако, он внезапно замер, словно парализованный. Его глаза расширились от ужаса. Хорн отлетел в сторону от чудовищного толчка в плечо.

Шембо, обладавший чудовищной силой, выбросил вперед свою руку. В другой руке у него был пистолет, который он направил прямо на обоих чужаков, прибывших в машине.

— У него все документы в порядке! — прошипел Шембо сквозь плотно сжатые зубы. — Я думаю, вы очень богатый человек, мистер Хорн. Я думаю. эти…

Он произнес слово, которого Хорн не понял. Вероятно, это было криундитчианское ругательство. Потом он продолжил:

— Эти типы пытались похитить вас из-за денег. Идите к кораблю. Бегите!

Глава 12

Шембо, казалось, в этой ситуации взял все командование на себя, так это первым импульсом Хорна в это мгновение было подчиниться починиться ему, но потом он взял себя в руки.

— Нет! — резко сказал он. — У меня есть лучшее предложение. Что, если мы их обоих заберем с собой, как они забрали бы меня? Если вы не имеете ничего против этого, конечно.

Он взглянул на Шембо.

Криундитчианец невесело усмехнулся.

— Это хорошая мысль, если вы хотите, — ответил он. — Вы можете управлять этой машиной?

— Мы прикажем им выйти и идти пешком.

Хорн пожал плечами.

— Они должны идти так же, как и мы.

— Хорошо.

Шембо направил дуло своего оружия на водителя.

— Ты… иди вместе со своим другом!

На мгновение Хорн подумал, что водитель хочет рискнуть и предпринять попытку бегства, но потом он, казалось, передумал и повиновался.

Они приказали обоим мужчинам идти к кораблю перед ними. Это было довольно трудно, но, к счастью, поблизости не было никого, кто стал бы задавать вопросы, кроме членов экипажа, которым они все вкратце объяснили.

Они неохотно поставили обоих похитителей спинами к борту корабля. Шембо позвал с полдюжины крепких парней — на этом корабле, казалось, был весьма многочисленный экипаж, гораздо более многочисленный, чем на тех кораблях, на которых побывал Хорн — чтобы выставить охрану, потом он опустил оружие.

— Все в порядке, — сказал Хорн самым серьезным тоном, на который только был способен. — Сначала мы хотим знать ваши имена и фамилии.

Водитель взглянул на своего бывшего пассажира, который, казалось, был старшим из них двоих. Тот ничего не сказал, но кивнул водителю, словно ожидал, что тот что-то предпримет. Однако, водитель слабо покачал головой, и, к удивлению Хорна, пассажир ударил своего водителя в подбородок. Когда охранники подскочили, чтобы вмешаться, тот осел на землю.

Мгновением позже рядом с ним осел и пассажир. Еще прежде, чем он упал, его подбородок пришел в движение, которое много объяснило Шембо. Он сунул палец в рот пассажира и пошарил там с недовольным ворчанием.

— Он прятал в зубе яд, — сказал он Хорну. — Это не особенно хорошо. Они оба мертвы.

В это мгновение Хорн со всей ясностью понял, что эти оба эти человека интересовались им потому, что он со своей стороны интересовался судьбой Ларса Талибранда.

Внезапно ему захотелось познакомиться с этим рыжеволосым человеком, когда тот еще был жив.

Что бы Талибранд сделал в таком положении? Ну, он, может быть, знал, что нужно делать. Он же знал свою работу, а Хорн не знал ее. Если это было такое же положение, в каком находился Талибранд, тогда он должен был все выяснить или умереть.

Он сказал Шембо, что надо забрать с трупов все, что указывало бы на их принадлежность, и оставить их лежать там, где они есть. Пусть о них позаботятся ньюхольмцы. Он же хотел отправиться на Криу'н Дитч.

Во время путешествия Хорн получил возможность изучить вещи, которые были изъяты при обыске обоих трупов, и здесь он обнаружил настоящий клад.

Документы, найденные у них, свидетельствовали, что они были агентами по экспорту и импорту с Мансплейна, одной из находившихся неподалеку планет. Их звали Удд и Койвелгрин. Удд был старшим из них.

Хорн отложил их документы и осмотрел другие вещи. Их наличные он взял себе.

Хотя их было всего несколько сотен, но они тоже могли пригодиться ему.

Три деловых письма были важными вещами.

В одном из них сообщалось о прибытии грузовика с грузом андроидов на Ньюхольм, затем груз этот должен был транзитом отправиться на Землю, и это называлось «обычной процедурой». Это письмо было очень коротким. Хорн скопировал подпись и взялся за следующее письмо.

Здесь он это и обнаружил! Он прочел адрес в столице Ньюхольма, которую он только что покинул. Проклятье! Он охотно отправился бы туда, чтобы посмотреть, кто такой был Кайер, который подписал это письмо. В нем было написано: «Мы узнали, что молодой человек, которого зовут Дерри Хорн, и который утверждает, что он принадлежит к семье Хорнов — производителей роботов, намеревается 4.4.008 отправиться с Ньюхольма на Криу'н Дитч. Корабль с Криу'н Дитча, им командует капитан Шембо. В связи с тем, что вышеупомянутый Дерри Хорн оказался замешанным в обстоятельствах смерти Ларса Талибранда, а позже убил одного из наших агентов, мы должны взять его под арест. Талибранд же был с Криу'н Дитча. Трудно предположить, что Хорн доставит нам серьезные неприятности, но мы хотим принять соответствующие меры предосторожности. Как я думаю, нам будет не трудно арестовать его».

Хорн болезненно поморщился от того, что его здесь назвали «молодым человеком», и взялся за третье письмо. На нем была более ранняя дата, оно было написано одиннадцать дней назад. Оно тоже было коротким: «Вам больше не надо беспокоиться о криундитчианской проблеме. На Земле узнают об этом слишком поздно.»

Хорн отложил письмо и задумался.

Вся эта история, казалось, приводилась к общему знаменателю. Талибранд отдал свой документ о гражданстве андроиду. Лицо, которое объяснило Хорну, что такое Гражданин Галактики, был андроидом. Агенты по экспорту и импорту, какими были Удд и его спутник, занимались торговлей андроидами…

И как же обстояли дела? Хорн на мгновение представил себе огромную межзвездную организацию андроидов-преступников, которые обменивались между собой сообщениями.

Могло ли это быть?

Нет! Эта мысль была смешной. Он снова вернулся к первому варианту, на который он натолкнулся сначала, к факту, что Талибранд доверил свои документы Дорди.

Однако, это могло быть и не так.

Но это же тоже было смешно! Если Талибранд напал на след такого заговора андроидов, тогда Дорди никогда не отдал бы документ человеку и никогда бы не побудил его продолжить работу Талибранда.

Он снова достал серое портмоне из металлической ткани из своего кармана и перелистал странички книжечки, заполненные штемпелями. Слабый звук в коридоре насторожил его. Он поспешно отодвинул серое портмоне, когда Шембо, коротко постучавшись, вошел.

Спокойный мужчина повис в воздухе и улыбнулся Хорну.

— Вы не то, что я ожидал, — сказал он без предисловий. — Они сказали мне, что я повезу избалованного, богатого молодого человека. Я думал, что в этом рейсе мы все будем служить вам, как андроиды. Это не так?

— Не так, — сказал Хорн.

Он улыбнулся.

— Точно так же, как вы говорили это об андроидах — для моей семьи лучше иметь дело с роботами. Те, которые в этом рейсе находятся в трюмах вашего корабля, изготовлены на фабриках моего деда.

Шембо медленно кивнул. Движение это перешло на его тело, и он с минуту медленно качался в воздухе, как огромный маятник. Он еще усложнил движение тем, что достал пачку сигарет и предложил ее Хорну.

— И зачем же вы путешествуете?

Хорн поколебался. Шембо очень много сделал для него. Очевидно, он никогда не имел дела с людьми, которые стояли за Ларсом Талибрандом. Но было бы надежнее, если бы он оставался при своей прежней легенде.

— Мой дед хочет, чтобы я унаследовал его дело, — сказал он.

Он пожал плечами.

— Только мне не особенно нравится сидеть за письменным столом и считать на счетах. Я объяснил ему, что хочу позаботиться об экспорте. Поэтому он сказал мне, что я должен предпринять это путешествие и все осмотреть лично.

— Так, так.

Шембо исчез в густом облаке дыма.

— И далеко вы направляетесь? Дальше, чем на Криу'н Дитч?

— Может быть, дальше, а может быть, и нет.

Хорн решил закинуть небольшую приманку.

— Мне было очень интересно отправиться с Земли в космос, чтобы посмотреть, откуда прибывают андроиды, которых мы получаем в результате торговли. Я помню, как мой дед однажды сказал, что он еще бы охотно занялся изготовлением андроидов.

Шембо хихикнул.

— Это ему не удастся, — откровенно сказал он.

— Может быть, по крайней мере, я больше никогда ничего не слышал об этом.

Шембо вытянул руку с двумя скрещенными пальцами.

— В торговле андроидами все абсолютно прочно. Люди, которые занимаются этим, знают, что они делают, и никто, кроме них, не может вмешаться в это.

— Может быть, и так, — согласился Хорн.

Он наморщил лоб. Конечно, это не было попыткой нарушить монополию, за которую Талибранд получил Гражданство на всех этих планетах, или, может быть, это было именно такой попыткой? И, наконец, на сколько он мог сложить общую картину из кусочков, которые у него были, все миры, которые участвовали в торговле андроидами, использовали их в качестве платы, а, может быть, и в качестве пошлины. Земля, как окончательный получатель андроидов, будет единственной потерпевшей стороной, если монополия вдруг повысит цены, но, Земля, вероятно, была достаточно насыщена и богата, чтобы самой позаботиться об этом.

И все же работа Талибранда в какой-то мере касалась андроидов, и информация, которую он получил, была настолько опасной, что его преследовали и убили.

— Шембо, — сказал Хорн, — у вас на борту около трети того количества роботов, которое было доставлено сюда с Земли. А что произошло с остальными?

Шембо уставился на него.

— Вы же тот человек, который должен знать это. Это ваш бизнес, а не мой!

Хорн почувствовал, что сморозил глупость, и стал искать пути к отступлению.

— Я хотел бы выразиться точнее, — сказал он. — Я только хотел знать, каково соотношение роботов на разных мирах. От Земли до Ньюхольма дают за восемь роботов одного андроида. Вы привезли много андроидов, но вы взяли сравнительно мало роботов.

Он поколебался.

— Конечно, и это что-то стоит, но…

— Я понимаю, — сказал Шембо.

Его брови поднялись.

— Вовне, далеко за Криу'н Дитчем андроиды хороши и дешевы. Вы понимаете? Роботы же, чем дальше от Земли, тем они становятся ценнее, превосходя в цене андроидов. Конечно, мы тоже делаем роботов, но роботы эти намного хуже, чем те, которые привезены с Земли. Ваши гораздо лучше. И чем дальше, тем они дороже.

Конечно, это было совершенно ясно.

Если андроиды поступали откуда-то из-за Эрсуорлда, тогда эта смена их цены была очень логичной. Наконец, на это влияли так-же потери андроидов, о которых говорил Диз, когда он смотрел на скорчившиеся под дождем фигуры. Чем дальше их нужно было транспортировать, тем больше были потери, и тем ценнее становились андроиды.

Шембо многословно описал положение и объяснил колебания цен на рынке андроидов. Хорн слушал его только вполуха.

Криу'н Дитч был миром, на котором Талибранд получил звание Гражданина Галактики. Несомненно, все это произошло официально, и правительственные служащие, может быть, были в состоянии рассказать ему, почему он получил такое звание.

Глава 13

— Нет, я не могу сказать вам, почему мы дали Талибранду это звание, холодно сказал Советник Чести. — Я хочу знать, почему вы задаете такие бессмысленные вопросы.

Братвин был человеком среднего роста и очень толстым. Он, развалясь, сидел в высоком троноподобном кресле из черного и желтого натурального дерева, которое, казалось, было обтянуто голубой шкурой животного.

Он был в черной тунике, длинных черных бриджах, на талии его был позолоченный пояс, а на ногах — кожаные сапоги, доходившие до икр. Его английский был великолепен, но в нем был заметен тот же акцент, что и у Шембо.

Хорн почувствовал, что он краснеет под резким взглядом Советника Чести. Он был совершенно беспомощен. С самого прибытия на Криу'н Дитч он чувствовал себя потерянным, потому что здесь он увидел перед собой действительно чужой мир. По сравнению с Криу'н Дитчем Ньюхольм был почти провинцией Земли с небольшими изменениями. Но здесь…

Братвин с насмешкой глядел на Хорна, когда тот осматривал зал. Хорн заметил женщин в белых длинных одеждах. Многие из них были молоды и миловидны. Мужчины были одеты в костюмы, более или менее похожие на костюм Братвина. Они казались какими-то более мужественными и сильными, чем Хорн в своей земной одежде. Низкие потолки с массивными балками, стены из высеченных каменных блоков с узкими окнами, шкуры, расстеленные на жестком полу, все это придавало помещению варварский вид.

Он поднял голос, чтобы быть уверенным, что все в зале услышат его, взглянул прямо в глаза Братвину и сказал:

— Разве не важно знать, почему был убит один из Граждан Галактики?

— Что?

Братвин напрягся в своем кресле и выпрямил свой торс. Он уставился на Хорна.

В то же мгновение в зале прозвучал тихий вскрик отчаяния.

— Что вы сказали?

Среди присутствовавших, которые знали английский язык, пробежал быстрый шепот, за ним послышались вскрики возбуждения.

Братвин угрожающим взглядом привел их к тишине.

— Доказательства! — крикнул он.

— Я прибыл с Земли на Ньюхольм, потому что Талибранд прибыл на Землю с Ньюхольма, — осторожно ответил Хорн. — С Ньюхольма я отправился на Криу'н Дитч, потому что Талибранд прибыл на Ньюхольм с Криу'н Дитча. Я знаю это, потому что у меня есть вот это.

Он не спеша достал портмоне Талибранда.

Братвин тотчас же встал, вырвал портмоне из его рук и опустил взгляд. Когда он снова поднял глаза, он смотрел не на Хорна, а на собравшихся в зале людей.

— Вон! — приказал он.

Потом он произнес несколько слов на резком криундитчианском языке. Хорн за этот промежуток времени достаточно много узнал от Шембо, чтобы понять, что Братвину не нужно повторять свой приказ дважды.

Скоро они остались одни в огромном зале, в котором их голоса отдавались очень громко, и Братвин похлопывая ладонью по портмоне, задумчиво посмотрел на Хорна.

— Вы почти что подросток.

Хорн не стал пытаться отвергать этот факт. Братвин встал и спустился по ступеням с площадки, на которой стояло его кресло. Он начал ходить взад и вперед.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Братвин. — Вы прибыли сюда, как вы сказали, чтобы узнать, куда попадают роботы, которых продает ваша семья. Вы потратили десять дней, чтобы получить аудиенцию, которую я снова и снова отклонял, потому что я не хотел тратить своего времени на высоколобых дураков с Земли. Этот мир очень отличается от вашего, молодой человек. На ваш мир все попадает практически само собой: машины, андроиды, роботы, все. Здесь же мы должны работать. Мы сами приводим в движение жизнь на нашей планете. Мы не просто полагаемся на зубчатые колеса, контуры под током и голубокожих людей, а это значит, что у меня есть и другие дела, кроме как вести бесполезные разговоры и расточать цветистые комплименты.

Он повернулся и посмотрел прямо на Хорна. Потом он вытянул руку с портретом Талибранда, так что его угол был направлен прямо в грудь молодого человека.

— Почему, черт побери, вы сразу не сказали, зачем вы прибыли сюда?

— Потому, что Талибранда убили, — фыркнул в ответ Дерри, — потому что те, кто его убил, пытались убить и меня на дуэли на Земле, а также пытались похитить меня на Ньюхольме, потому что Талибранд умер и не смог закончить свою работу, и потому что те, кто его убил, хотели быть уверены, что никто не доведет ее до конца.

— Может быть, вы хотите довести ее до конца? — удивленно спросил Братвин…

— Я хочу попытаться. Но я все еще не знаю, в чем она вообще заключалась. Поэтому, может быть, вы думаете, что я хочу спросить у вас? Я подумал, что я должен побывать на планете, где ему дали этот документ.

Хорн кивнул в направлении серого портмоне.

— И все выяснить.

— Мы должны покинуть этот зал, — внезапно сказал Братвин. — Я думаю, мы должны устроиться поудобнее и побеседовать.

Он отдал короткий приказ, и сразу же за этим появилась девушка в длинной, достигавшей пола одежде. Он быстро что-то произнес по-криундитчиански.

— Хорошо, на этом мы закончим сегодняшнюю аудиенцию, — сказал он Хорну, закончив отдавать приказы. — Идемте в мой рабочий кабинет. Там мы можем выпить, а потом вы расскажите мне всю эту историю.

Рабочий кабинет Братвина находился на другой стороне здания. Он был небольшим, и стены его были сложены из таких же каменных блоков, как и стены зала. В нем стоял грубый деревянный стол и несколько небольших стульев, занимавших большую часть пола. В комнате были книги, некоторые из которых были привезены с Земли, они стояли на полках, висевших вдоль стен. Девушка принесла кувшин и два бокала, в которые она налила кисловатой жидкости.

— Этот напиток сделал нас тем, что мы есть, — сказал Братвин.

Он почти смеялся.

— Криу'н Дитч дает пиво сильное и крепкое, такое же, как мы сами, криундитчианцы. За ваше здоровье!

Они выпили. Хорн сделал только маленький глоток. Потом Братвин откинулся на стуле и скрестил ноги.

— Всю историю, — приказал он, — и как можно подробнее!

Когда Хорн закончил, в глазах Братвина застыло выражение растерянности.

— Зачем только он отправился на Землю? — пробормотал он. — Здесь, на Криу'н Дитче он был бы в безопасности, если бы он остался здесь. Когда он был здесь во время своего второго путешествия, он ничего не сказал об опасности, в которой он находился, и, конечно, он ничего не мог сказать о ней.

— Вы знали его лично? — спросил Хорн. — Мне хотелось бы, чтобы я тоже знал его.

— Ларс и его брат Джен — мои дальние родственники. Я пошлю за братом Ларса. Будет хорошо, если мы немедленно сообщим ему о смерти Ларса, прежде чем он узнает о ней из слухов. Еще стаканчик пива?

Хорн накрыл свой стакан рукой и покачал головой.

— Теперь вы можете сказать мне, чем занимался Ларс? — спросил он.

Братвин пожал плечами.

— Этого я не знаю. Я могу только сказать вам, почему мы дали ему это звание. Мы держали его имя и его внешность в тайне, чтобы он мог беспрепятственно делать свою работу. Талибранд дал мне доказательство того, что старший сын одной из знатных семей был похищен преступниками и завистливыми конкурентами. Ларс предпринял поиски юноши, нашел его и при этом обнаружил, что были похищены также и другие дети. За похищение платили какому-то бессовестному торговцу. Дети эти были известны далеко, еще дальше Эрсуорлда, и там их перекрасили в голубой цвет.

— Там их подготавливали и отправляли к прочим андроидам, не так ли?

Хорн, не дыша, нагнулся вперед, и мысли вихрем помчались в его голове. Братвин с уважением взглянул на него.

— Именно так! Но Ларс Талибранд не остановился на этом. Он попытался до конца расследовать эту ужасную историю. Он обнаружил множество похищений на различных планетах, и в некоторых случаях он даже смог вернуть детей их родителям. Эти похищения повергли наш Совет в такую растерянность, что мы даже были близки к тому, чтобы запретить торговлю андроидами. Уж лучше это, чем снова и снова пропускать этот товар через Криу'н Дитч. Откуда мы могли знать, были ли это андроиды или дети людей? Но Ларс Талибранд и его брат с уверенностью утверждали — или, по крайней мере, я думаю, это был его брат — что таких случаев было сравнительно мало, потому что похищение детей и превращение их в андроидов не могло не быть замечено другими людьми. Кроме того, мы сильно зависимы от пошлины и налогов, которые мы получаем от посредников этих торговцев, хотя мне лично это совсем не нравится. Все же эти люди с Земли и сама Земля — место назначения большинства андроидов. Но они, вероятно, воспринимают это иначе.

Хорн медленно покачал головой.

— Я встречал андроидов, которые нравились мне больше, чем иные люди моей собственной расы, — сказал он. — Да, именно так, как вы уже сказали, без помощи андроидов я не смог бы осуществить свое путешествие.

Потом он наморщил лоб.

— Мне кажется странным, что дети исчезали таким вот образом, и это не вызвало тревогу у общественности.

Братвин невесело усмехнулся.

— Для вас, прибывшего с Земли, это кажется невозможным, но…

Он протянул руку к полу возле своего стула и поднял череп из желтой слоновой кости, челюсти которого были широко раскрыты. Череп от конца морды до затылка был длиной с предплечье человека.

— Это череп дикого зверя, которого я застрелил два года назад в своих собственных владениях, — сухо сказал Братвин. — Он убил дочь одного из моих людей, девочку двенадцати лет. У вас в распоряжении было не очень много времени, чтобы сделать Землю такой, какая она есть, Хорн, а наш мир и сегодня еще дик.

— Эти исчезнувшие дети…

— Они так же вероятно могли стать жертвами диких зверей, как и хищников в образе человека.

— Я понимаю вас, — задумчиво сказал Хорн. — Это объясняет мне странную связь с андроидами, которая красной нитью проходит через все эти происшествия, которые последовали за смертью Ларса Талибранда. Я упомянул об этом в своем рассказе. Несомненно, андроиды знали, чем он занимался.

— Несомненно! Я слышал из собственных уст Ларса, что ему удастся установить, что именно они были похищены у родителей-людей, а не созданы на одной из химических фабрик.

— А где изготовляют других андроидов? Вам сказал это ваш друг Ларс?

— Это странная постановка вопроса.

Братвин наморщил лоб.

— Нет, этого он мне не говорил. Чем меньше я имею дело с торговцами андроидами, тем мне лучше, и мне совершенно безразлично, на каком из миров находится эта инфернальная, адская, колдовская кухня.

На вопрос происхождения андроидов снова опускался туман.

Хорн наугад спросил:

— Я не понимаю, почему андроидов изготавливают так далеко вовне, откуда они должны направляться на Землю? Почему их изготовители не создали своих фабрик здесь или даже на Ньюхольме, если они сами не хотят жить на Земле?

— Что касается этого мира, то я могу ответить на это. Мы не хотим иметь дела с этой торговлей большей, чем это необходимо. Я думаю, что на других мирах думают так же. Есть что-то неестественное в мыслях о людях, которые живут, думают, едят, спят и подвержены болезням, но которые созданы в результате какого-то искусственного процесса. Они люди во всех отношениях, за исключением одного.

— И что же это?

— Андроиды стерильны. Да, даже установлено, что дьяволы, которые похищали детей, стерилизовали свои жертвы, чтобы они были такими же, как и остальные андроиды.

Девушка, которая приносила им пиво, вернулась и что-то тихо сказала Братвину. Советник быстро ответил, поднялся и взглянул на Хорна.

— Его брат Джен здесь. Он, получив сообщение, тотчас же пришел, чтобы поговорить с вами.

Хорн тоже встал, как только Джен Талибранд вошел. Он был удивлен, увидев мужчину, нисколько не похожего на Ларса.

Глава 14

Джен Талибранд был высоким мужчиной с удлиненным лицом и темными, близко посаженными глазами под черными бровями. Не только тело, но также и руки и ноги его были длинными. Тщательно расчесанные темные волосы курчавились на его голове.

Он носил одежду того же покроя, что и Братвин, но с более богатыми украшениями из золотых нитей на черном фоне, и его пояс был украшен драгоценностями. На большом пальце правой руки у него было кольцо, и вместо сапог на нем были низкие туфли с украшенными драгоценными камнями пряжками.

Рука, которую он протянул в приветствии, была мягкой и немного влажной. Голос его был тихим, и он говорил по английски почти так же хорошо, как и Братвин. Он сказал:

— Итак, вы, сэр, землянин, который проявил столько заботы о судьбе моего несчастного брата и даже прибыл сюда, чтобы сообщить мне о его смерти. Я благодарю вас, хотя сообщение ваше, конечно, ужасно.

— Садись, Джен, — негромко сказал Братвин, — и не пытайся делать вид, что ты глубоко поражен.

Джен Талибранд осмотрелся, и можно было ясно видеть, что с его губ вот-вот сорвется ругательство.

— Это правда. Я ожидал этого, потому что Ларс часто ставил на карту свою жизнь с тех пор, как он по-дурацки влез в это, стараясь разрешить эту проблему.

Он сел на стул, скрестил ноги и откинулся на спинку. Затем он взял стакан с пивом, который протянула ему девушка.

— Расскажите, как это произошло, — попросил он. — Это, вероятно, произошло на Земле, потому что вы — землянин.

Хорн кивнул и коротко рассказал ему обо всем. Когда он закончил, Джен покачал головой.

— Я его предупреждал, но он же меня не слушался. Если бы он последовал моему совету, он мирно и счастливо жил бы в своем имении.

— Может быть, жил бы, — пробурчал Братвин.

В его голосе был сарказм.

— Но не мирно.

Хорн изучал лицо Талибранда, безуспешно пытаясь прочесть на нем его настоящие чувства.

— Ларс Талибранд был вашим старшим или младшим братом, мистер Талибранд?

Что-то в нем повернулось еще прежде, чем он получил ответ.

— Он был на три года моложе меня, и, к вашему сведению, я не «мистер», а «советник». Я Советник Чести.

Хорноткашлялся.

Теперь Талибранд встал.

— Завтра состоятся поминки по моему брату, — сказал он. — Вы не знакомы с нашей семьей, мистер Хорн.

Он подчеркнул слово «мистер» таким образом, что его значение не могло ускользнуть от его собеседника.

— У нас не принято устраивать праздник, приглашая посторонних помянуть усопшего, только семья и близкие друзья, которых усопший назвал, проявляя свою последнюю волю. Мой брат, конечно, не оставил никаких указаний, по крайней мере, последних по времени, когда он был здесь, путешествуя с планеты на планету, но я уверен, что он хотел бы, чтобы вы присутствовали.

Его темные глаза мрачно пылали.

Хорн взглянул на Братвина, но тот не сделал ему никакого знака. «Ну, теперь невозможно отклонить предложение», — подумал он.

Он встал и поклонился.

— Это будет честью для меня, — формально ответил он.

Уголком глаза он заметил, что Братвин, соглашаясь, кивнул ему.

— Вы приглашаетесь сегодня ночью и можете оставаться столько, сколько захотите, — сказал Джен Талибранд.

Он считал само собой разумеющимся согласие гостя. Он приказал двум своим слугам забрать багаж Хорна из гостиницы, в которой тот остановился после своего прибытия на Криу'н Дитч, и где он жил.

Потом он пригласил Хорна в свой роскошный автомобиль. Эта модель была модной на Земле два года назад. Но со времени своего прибытия Хорн не видел на Криу'н Дитч ничего, что могло бы сравниться с этой машиной.

— Я думаю, что советник Талибранд отнюдь не беден? — спросил Дерри.

— Он, может быть, и не самый богатый человек на Криу'н Дитче, ответил Братвин, — но его прадед был достаточно дальновидным, чтобы построить космопорт на части своего владения, и поэтому, его семья, может быть, и не богаче всех как землевладельцы, но зато богаче всех, в этом мире во всех других отношениях.

Это объясняло многое.

Машина тихо катила по улицам города.

Хотя это и был самый густо населенный город на планете, но Хорн едва ли мог считать его городом. Они ехали вдоль края поля космодрома. И с только что прибывшего корабля выгружались андроиды, они группой двигались по полю космодрома, затем их заперли в загороженный загон.

Многие из них были людьми? Эта мысль беспокоила Хорна. Ничего странного, что Ларс Талибранд был удостоен такой чести за то, что он обнаружил эту ужасную правду.

— Я думаю, Советник, что это часть вашего фамильного состояния, так? — осведомился он.

Талибранд, который сидел сбоку, откинувшись на сидение машины, кивнул.

Они ехали по ухабистой дороге, не особенно подходящей для такой машины, через леса, поля, распаханные бедными арендаторами, использовавшими тягловых животных. На других полях работали дорогие роботы, подготавливая почву для нового урожая. Эти поля принадлежали семье Талибрандов.

Уже спустилась темнота, когда они приблизились к дому. Это было длинное каменное здание с деревянной крышей. Вокруг него были сады, которые напомнили Хорну его собственную семью и вызвали у него чувства все более усиливавшейся ностальгии.

— Мы будем ужинать через час после наступления темноты, — сказал ему Талибранд.

Они вошли в дом.

— Пожалуйста, поужинайте с нами. Мои слуги в вашем распоряжении. Они отведут вас в вашу комнату. Ваш багаж, вероятно, все еще не прибыл из города, но все, что вы найдете в вашей комнате, в вашем распоряжении.

Комната была обставлена гораздо комфортабельнее, чем все остальные, какие он до сих пор видел на Криу'н Дитче. Он нашел там костюм криундитчианского покроя и на мгновение заколебался, прежде чем одеть его. Он предпочел бы остаться в своей земной одежде. Но едва он переоделся, в дверь тихо постучали.

«Вероятно, слуги Талибранда доставили из города мой багаж», — подумал он и крикнул:

— Входите!

Это была женщина, нет, почти девочка.

Она поспешно проскользнула в комнату и сейчас же закрыла за собой дверь, потом прислонилась к ней спиной и посмотрела на него так, словно ей стоило это огромного напряжения.

Хорн был слишком удивлен, что бы делать что-то большее, чем просто смотреть на нее.

Однако, через несколько мгновений она взяла себя в руки и подошла ближе.

— Пожалуйста, извините меня за мое вторжение, — сказала она с напряжением, которое удивило его, — но я должна была прийти.

— Я никогда не был против, когда ко мне вторгались красивые девушки, — глупо ответил Хорн. — Может быть вы хотите присесть?

Он указал на одно из кресел.

— Нет, я не отваживаюсь остаться. Если Джен узнает о том, что я приходила сюда, он очень разозлится. Меня зовут Мода Талибранд. Это правда, что вы прибыли сюда, чтобы принести известие о смерти Ларса?

В ее голосе звучала настойчивая просьба. Хорн поколебался.

— Мода Талибранд, — повторил он. — Тогда, значит, вы сестра Ларса?

— Нет, — сказала она.

Она гордым движением откинула голову назад.

— Я его вдова.

Хорн некоторое время переваривал это сообщение. Она нетерпеливо ждала, бросая испуганные взгляды на дверь, когда снаружи раздавались шаги. Наконец она больше не смогла выносить его молчание и попросила:

— Пожалуйста, ответьте мне!

— Вам, — медленно произнес Хорн, — я хочу сказать, если вы пообещаете не выдавать меня, что я прибыл сюда не только за тем, чтобы доставить сообщение о смерти Ларса, но так же и затем, чтобы посмотреть, не смогу ли я продолжить его работу. С моей стороны звучит дерзко, не так ли? Ну, я не знал вашего супруга, каким он был в жизни. Однако, с тех пор я очень хорошо узнал его. Теперь я хочу попытаться завершить его дело.

Она взглянула на него. Ее верхняя губа дрожала. Она хотела что-то сказать, но потом повернулась и выбежала из комнаты.

Он снова увидел ее на следующий день.

Она не появилась этим вечером за столом, но во время обеда, который Джен устроил в середине следующего дня, она сидела за одним из концов длинного деревянного стола в большом зале. Она была одета в черное, с черной лентой в волосах. Изредка она поднимала взгляд от стола и глядела на стул напротив, задрапированный в черное и стоявший на другом конце стола.

Хорн счел обед скорее предлогом, чтобы наполнить желудки гостей и потребить огромное количество пива, чем данью погибшему Ларсу Талибранду. Джен произнес речь, в которой он превознес добродетели своего брата, но сердцем он, казалось, не чувствовал этого. Братвин, который, вероятно, пришел на обед в качестве члена семьи — ведь он сказал, что был их отдаленным родственником — говорил лучше, но слишком долго. Нетерпеливые слушатели — это в основном были сильные, коренастые, молодые люди и мужчины средних лет, а так же несколько более пожилых мужчин, которые все время ударялись в слезы — торопились снова вернуться к своему пиву.

Один мужчина, сына которого похитили и продали в качестве андроида, вскочил и ударил кулаком по крышке стола, уставленного пустыми тарелками, кружками и мисками.

За тем он вскочил на стол и упер руки в бедра.

— Ларс Талибранд, — проревел он, — если эти пьяные идиоты не могут сказать о тебе самого лучшего, тогда это сделаю я. Они сидят здесь, хлещут пиво и глотают мясо, не думая о том, почему, собственно они находятся здесь!

Хорн сидел возле Братвина, который тихо объяснил ему, кто был этот говоривший человек, и что он говорил. Теперь Джен Талибранд медленно встал. Лицо его потемнело.

— Какое пиво? — резко спросил он. — Какое мясо? Какой дом и чье гостеприимство вы презираете?

Человек на столе взглянул на него сверху вниз и усмехнулся.

— Не пытайтесь меня оболгать, Джен Талибранд. Вы рады, что ваш брат мертв, потому что он был лучше вас.

— Будет лучше, если вы уйдете отсюда, — посоветовал Братвин Хорну тихим голосом. — Здесь может произойти драка.

Действительно, Джен Талибранд тоже вскочил на стол и приказал своим слугам бросить ему меч. Потом он двинулся к человеку, который оскорбил его. Некоторые из присутствовавших ликовали и смеялись, радуясь предстоящей драке, другие покинули зал.

Хотя Хорн не был склонен считать себя трусом, он последовал совету Братвина и в его сопровождении покинул зал.

— Идите до вечера в вашу комнату, — посоветовал Братвин.

Он наморщил лоб.

— Положение может ухудшиться. Джен Талибранд отнюдь не любезен, и в настоящий момент в его распоряжении имеется небольшая армия.

Хорн ушел. Обернувшись, он увидел, что двери в большой зал распахнулись, туда ворвалась группа дико сражавшихся людей, и ускорил свои шаги.

Сначала он подумал, что ошибся комнатой, когда он, наконец, добрался до нее, потому что там в кресле сидела сгорбленная фигура в бесцветной одежде и что-то бормотала тихим голосом старухи. Он извинился и хотел уйти.

— Я прошу прощения, мистер Хорн, — сказала старуха, — но я должна с вами поговорить. Я должна рассказать вам о своем сыне. Ларс — мой сын. Он мертв?

Она попыталась подняться из кресла.

Наконец ей это удалось. В первый раз свет упал на ее лицо. Хорн с бесконечным удивлением увидел, что лицо матери Ларса Талибранда было голубым.

Глава 15

— Пожалуйста! — молящим голосом сказала старая женщина. — Я очень стара, но я не сошла с ума.

Хорн медленно подошел, опустился на край кровати и посмотрел на женщину. Она снова медленно опустилась в кресло и закрыла глаза.

— Я ничего не говорил, бабушка, — пробормотал он. — Пожалуйста, объясните мне все.

Она сделала это, торопясь, путано, иногда повторяясь, но ее рассказ высветил многое.

Берг Талибранд, отец Джена и Ларса, был страстным человеком. Когда его жена прихворнула после рождения Джена, он однажды пришел на космодром и взял к себе в дом женщину-андроида.

Здесь было что-то что требовало объяснения. Хорн никогда прежде не видел андроидов-женщин. Пока он пытался разобраться в этой истории, рассказанной старой женщиной, до него дошло, что существовали андроиды-женщины, которые доходили только до Криу'н Дитча. На Землю же они не попадали никогда и ни при каких обстоятельствах.

Получив андроида-женщину, которая, вероятно, была такой же стерильной, как и андроиды-мужчины, Берг Талибранд сначала забавлялся с ней. Потом, как ни странно, все это захватило его еще больше. Другим это показалось странным. Это объяснил ему суеверный член дальней ветви его семьи, человек, который видел в этом шанс получить в свои руки власть и как-то обдурить Берга.

Так все это было замято. Берг сходил с ума от мысли, что его прокляли, и что он не одарен невероятной силой деторождения. Наконец, он окончательно сошел с ума.

Но уже тогда Джен был достаточно взрослым, чтобы вступить во владение и преследовать паразитов, которые жили за счет его отца. К этому времени его сводный брат Ларс тоже стал достаточно взрослым, чтобы помешать ему прогнать старую женщину-андроида, которая на самом деле была его матерью, потому что тогда он уже узнал от нее эту историю. Когда Ларс узнал о судьбе сына того человека, который сегодня после обеда там, внизу, в большом зале оскорбил Джена, он, конечно, нашел объяснение всего этого. Его мать не могла быть андроидом, она должна была быть чьей-то дочерью, похищенной у кого-то, и это было основанием, которое гнало его с планеты на планету, чтобы охотиться за торговцами андроидами, которые ради своей прибыли похищали детей у людей.

Хотя Ларс охотно и открыто признавал старую женщину своей матерью, против этого говорили два основания: во-первых, его психика была такой же, как и у других андроидов, и она, как она говорила, даже не была близка к мысли снова стать «человеком». Кроме того, голубизна ее кожи все время вызывала заражение молекулами протеинов, которое невозможно было вылечить. Во-вторых, у Джена не было особого желания, чтобы его мнимый брат распространялся о том, что он на самом деле незаконнорожденный.

Так что нет ничего странного в том, что он ненавидел своего брата.

Дверь широко открылась, Хорн испуганно вскочил и обернулся. Там стоял Джен Талибранд с мечом в руке. Он тяжело дышал, и на его вспотевшем лице была грязь. Кровь капала из левого рукава и сбегала по тыльной стороне его ладони.

Он глубоко вдохнул воздух и заговорил.

Он что-то сказал по-криундитчиански старой женщине, которая подняла руки, чтобы прикрыть лицо, и покачнулась назад, содрогаясь от внезапных рыданий.

Наконец, она со слезами ответила на много раз повторенный вопрос, смысл которого Хорн почти понял, хотя и не совсем.

Талибранд сплюнул на пол.

— Так ты, земляшка, — сказал он Хорну, — тоже злоупотребляешь моим гостеприимством, вмешиваешься в мои семейные дела, суешь нос во все углы и подкупаешь моих слуг.

Старая женщина ответила, что она добровольно проинформировала Хорна, и ее лицо исказилось от дикой ярости.

— В таком случае, мы с тобой покончим, — простонал Джен. — Слишком долго ты позорила мою семью!

Он поднял меч и ударил.

Хорн был глубоко потрясен этим деянием.

Талибранд тоже, должно быть, был потрясен этим, потому что он медленно отвел меч, словно испугавшись содеянного.

— Позор вашего отца — ничто по сравнению с позором, который падет на вас, — полузаглушенно произнес Хорн.

Талибранд повернулся к нему.

— Убить андроида? — сказал он.

Потом, казалось, он снова взял себя в руки.

— Ну и что из этого? Что бы ни утверждал мой фальшивый братец, для всего мира она была андроидом, а не человеческим существом. Я позабочусь, чтобы никто не мог утверждать иначе.

— Как? — спросил Хорн требовательным тоном.

Он поразился своему собственному спокойствию.

— Вы что, и меня убьете так же безжалостно, как и мать своего брата? Поторопитесь! Рано или поздно то, чем вы занимаетесь, выплывет на свет божий так же, как это разузнал я.

Он хотел продолжить, но его резкие слова уже оказали свое действие. Талибранд был полон холодной ярости.

— Тогда идемте. Я одолжу вам меч. Мне сказали, что вы можете хорошо обращаться с ним. Вы совсем недавно убили одного из наших агентов. Но он был мягким земляшкой, как и вы. Мне хотелось бы узнать, как вы сможете одолеть человека с Криу'н Дитча.

Хорн едва расслышал последние слова.

«Одного из наших агентов!»

Итак, Если Ларса Талибранда преследовал убийца, тогда его брат работал с этим убийцей рука об руку.

Талибранд поспешно направился впереди него по коридору в большой зал. Когда они приблизились к нему, оттуда донеслись звуки драки, а также прозвучали отдельные щелчки огнестрельного оружия.

— Там есть меч!

Голос Талибранда нарушил ход мыслей Хорна. Это был небольшой меч по сравнению с дуэльным мечом, которым Хорн пользовался на Земле. Этот меч был предназначен для того, чтобы рубить, а не для того, чтобы колоть, но у него больше не оставалось никакого другого выбора. Теперь у него не было Двойного Чемпиона.

Хорн осмотрелся, чтобы получше рассмотреть окружающее. Потом он прыгнул вперед и на широко расставленных ногах опустился прямо перед Талибрандом. Он схватил рукоятку лежавшего на полу меча.

Мгновением позже он уже яростно и упорно сражался за свою жизнь.

Хорн увидел быстро промелькнувшее выражение удивления на лице своего противника, когда тот обратил внимание на искусство, с которым этот земляшка владел его оружием. Секундой позже он уже был занят тем, чтобы защититься от яростного нападения, и не видел и не слышал ничего другого, кроме блеска и звона мечей.

Вынужденный обороняться Хорн поскользнулся и упал. Он, задыхаясь, снова поднялся, прежде чем усталый Талибранд снова успел ударить его.

Он провел быструю контратаку и заставил Талибранда быстро отступить шагов на десять назад. Потом Джен снова скрестил свой клинок с его мечом. Хорн почувствовал толчок в плечо. Он попытался вывести Талибранда из равновесия, но это ему не удалось. Хорн был на много фунтов легче Талибранда, и хотя со времени отъезда с Земли он стал намного сильнее, но все же он был не так силен, как Талибранд.

И это проявилось именно сейчас.

Он высвободил свой клинок и уклонился, чтобы избежать следующего удара Талибранда. Обернувшись, он заметил, что они больше не были одни. Они находились в прихожей большого зала, у которого были два выхода. Через обе двери сюда входили свидетели их боя. Это были слуги, которые вернулись после того, как они подобрали с пола гостей. Они были одеты в длинные одежды. Возле этих людей стояла Мода Талибранд.

Она напряженно наблюдала за боем, судорожно стиснув руки, словно молясь. Может быть, она плакала, как подумал Хорн, потому, чтобы бросившему вызов не удалось убить ее шурина?

Прошло добрых полсекунды, прежде, чем он отвел взгляд. Талибранд теперь почти добрался до него и уже занес меч для смертельного удара. Мода громко вскрикнула.

Хорн в отчаянии отпрыгнул в сторону.

Совершенно ненамеренно его меч ударил по уже раненой левой руке Джена Талибранда.

Триумф Талибранда сменился внезапным отчаянием, и он подал громкий крик. Слуги мгновенно ринулись вперед. Два человека помогли Талибранду подняться на ноги, другие слуги схватили Хорна и силой вырвали у него меч.

Сначала он был слишком устал, чтобы понять, что же произошло. Потом он снова стал воспринимать окружающее, закрыл глаза и тихо выругался. От такого человека, как Джен Талибранд, не стоило ожидать того, что он будет честно биться до самого конца. Это было видно по виду и поведению Моды. Выпрямившись, она подошла к своему свояку.

— Трус! — сказала она.

Она говорила по-английски, и не оставалось никакого сомнения, кому предназначались эти слова. Затем она повернулась к Хорну.

Талибранд смотрел на Моду горящими глазами.

— Трус! Почему бы тебе не приказать своим чудовищам закончить за тебя работу, для которой ты слишком слаб? Почему бы тебе не сделать этого?

Она топнула ногой, и на ее лице вспыхнул гнев.

— О, если бы я была мужчиной!

— Ты не нормальная женщина, — холодно ответил Талибранд. — Выйти замуж за ребенка женщины-андроида! Ты мне отвратительна, и твои слова не действуют на меня!

Его взгляд скользнул по лицу Хорна.

— Я его не убью. Для него, как для андроидолюба, подготовлена другая, гораздо более худшая судьба.

Глава 16

Позже, уставшего от последней изнурительной борьбы, его протащили через дом в темное помещение. Какая-то старуха подошла к нему, сорвала колпачок с баллончика с резко пахнувшим веществом и поднесла к носу Хорна. Сразу же после этого он потерял сознание.

Он очнулся в темноте и услышал мужские голоса, которые выкрикивали приказы.

Вонючий запах дыхания животного бил ему в нос.

Намного позже — как долго это продолжалось, он не мог сказать — он снова пришел в сознание и установил, что он болтается в невесомости между натянутыми тросами, которые образовывали клетку.

Кое-где тросы были запачканы чем-то влажным, и, понюхав это, он снова погрузился в беспамятство.

Но это было в первый и в последний раз, когда он вдыхал наркотики, приносящие небытье и умиротворение. При следующем пробуждении он уже лежал на песчаной почве под белесым песком. Воздух вокруг него был свежим, холодным и приятным. Кто-то только что вылил на него ведро холодной воды, а теперь сурово говорил:

— Ты спал достаточно долго.

Он уронил ведро на землю.

— Вставай!

Хорн, шатаясь, повиновался и медленно огляделся. Небо было белесым, высоко вверху плыли облачка. Местность тоже казалась белесой, и то здесь, то там вспыхивали блики света. Это, должно быть, было соленое море. Издали до него доносился шорох прибоя. Облизнув губы, он заметил, что ему на лицо вылили соленую воду.

Позади человека с ведром, уставившись носом в небо, возвышался ржавый корпус корабля. Мужчины и женщины, все в одинаковой голубой одежде из твидоподобной материи одинакового покроя, носившие на поясах кинжалы и огнестрельное оружие, ходили вокруг корабля.

— Куда вы меня привезли? — прошептал Хорн.

Мужчина с ведром усмехнулся.

— Еще дальше от Земли!

Он тоже носил голубую одежду и увешенный оружием пояс.

— Но мы отошлем тебя обратно, не бойся!

Он показал пальцем в нужном направлении.

— Иди!

Хорн слепо направился туда. Корка соли набилась в его ботинки и резала его ноги. Водорослеподобные растения оплетали его голени, впиваясь в кожу. Потом он достиг гребня дюны.

На расстоянии мили отсюда был огорожен лагерь — блестящие хижины из блоков соли, выкрашенных в коричневый цвет, а между ними гигантский конус, из которого вверх поднимался дымок и бледной голубизной растекался в небе.

Там было несколько котлов. У каждого котла стояла женщина и распределяла парящую жидкость. Хорн и его спутники прошли через двойной ряд колючей проволоки, которая делила лагерь на две части.

Взгляд Хорна скользил из стороны в сторону. Юноши в одной части лагеря, девушки — в другой.

На них были только их пончо, и их кожа была все такой же бледно-голубой.

Здесь, казалось не было ни одного подростка старше двенадцати четырнадцати лет.

Но это не был вновь колонизированный мир.

Эта планета, должно быть, находилась далеко вовне, и чем дальше от Земли она была отдалена…

Хорн вспомнил карту которую он изучал в доме Диза. Он снова отметил, что там были планеты, солнца которых нельзя было определить с полной уверенностью.

Может быть, он находился на одной из таких планет

Теперь он с полным основанием воспринял свое окружение. Тело его повсюду болело, оно закоченело и было покрыто язвочками.

Правое запястье и правое колено, а так же правая лодыжка распухли. Во время полета его, должно быть, бросало взад и вперед, как мешок с дерьмом.

На перекрестке тропинок между отдельными частями лагеря спутника Хорна приветствовал резкий женский голос, и женщина с властным выражением лица подошла к ним.

— Это тот парень, которого Талибранд прислал нам с Криу'н Дитча? спросила она.

Она осмотрела Хорна с ног до головы.

Спутник Хорна кивнул.

— Выглядит довольно жалко, да? — пробурчала женщина. — На каком корабле его привезли сюда? На «РИНАЛЬМАНСЕ»?

— Да. Талибранд отослал его сюда на корабле линии Криу'н Дитч Эрсуорлд. Он сказал, что потом мы должны отправить его на Вернье.

— Ага.

Женщина посмотрела на обрывок грязной бумаги у него в руке.

— Это мы легко можем организовать. Фиргал сейчас обрабатывает груз, который мы должны отправить на Ластуорлд. Отправь его вниз и смотри, чтобы его перекрасили в голубой цвет, так как мы можем отправить его назад с грузом Плюривела. Он, согласно плану, вернется на Вернье. А как с остальными? Талибранд говорил, что мы должны стерилизовать и обучить?

— Нет. Если я правильно понял, он очень сильно навредил Талибранду, поэтому Талибранд думает, что будет лучше, если его не будут препарировать. Ему будет очень больно, если он будет помнить, кем он был раньше. Очень скоро кто-нибудь пристрелит его, если он будет пытаться доказать, что раньше он был человеком. Вероятно, хозяин подумает, что он был изготовлен с каким-то дефектом и находится в шоке.

Хорн с ужасом слушал разговор этих двоих. Так вот какой была судьба, которую Талибранд уготовил ему! Он дико осмотрелся, ища возможности для бегства.

— Посмотри на него, — сказала женщина резким голосом.

Хорна внезапно повернули.

— Это уже лучше. Ну, так что, надо его препарировать или нет? С сегодняшнего дня он будет находиться только в обществе андроидов. Кроме того, за него нам не заплатили ничего.

Она пожала плечами и сделала спутнику Хорна знак идти дальше. Тот потащил Хорна к гигантскому, но низкому зданию, крытому железом, стены которого были сложены из соляных блоков. Здесь работал Фиргал. Вид, который открылся перед Хорном, поверг его в ужас, и он мгновенно понял, что чуть было не обнаружил Ларс Талибранд: правду о происхождении андроидов.

Они препарировали человеческих детей!

Как сумасшедший, Хорн боролся с охранниками, но он был слишком слаб. Удар в висок поверг его наземь, и он почувствовал укол в мягкую часть руки.

— Это уже успокоило его, — сказал кто-то.

Когда Хорн очнулся, его кожа была уже голубой.

Он недоверчиво смотрел на свои руки. Они были голубые, как у андроидов. Они отобрали у него одежду и дали ему обычное пончо. Он отбросил его и увидел, что он голубой с головы до ног.

Отчаяние закралось в его душу.

Они заперли его вместе со множеством других андроидов-людей, груз, который завтра утром должен был забрать Плюривел.

Они сначала с любопытством обступили его, но он закричал на них, и они оставили его одного.

Итак, значит, его сумасшедшее приключение на этом закончились. Он узнал то, что хотел узнать. Не было никаких фабрик андроидов. Были только человеческие дети, которых похищали у их родителей.

Здесь, снаружи, где миры были бедны и должны были сражаться, где фронты были в непрерывном движении, где нельзя было с уверенностью определить, какие планеты были колонизированы, а какие нет, торговцы андроидами собирали свою жатву.

После этого детей доставляли сюда для обработки. Большинство из них были слишком малы, чтобы понять, что им предстоит.

Более старших использовали только для того, чтобы восполнить дебет. Для этого они подвергались промывке мозгов, и им стирали память об их прошлой жизни.

Все это он узнал тут и там из разговоров с андроидами, с которыми он был погружен на корабль. В основном они были тупоумными. Без всяких вопросов они принимали все, что им говорили — что изготовили их всех на одной из фабрик. А почему бы и нет? В конце концов, правда о человеческом рождении кажется многим детям невероятной. Ложь об их искусственном происхождении так сильно вколачивали в них, что они верили в это, как фанатики в свою догму. Хотя они были способны задавать вопросы о своем происхождении они никогда не верили ничему другому, кроме того, что им рассказывали.

Голубой цвет кожи… Он постепенно находил этому объяснение. Это был полуживой раствор протеинов, которые были способны реагировать, связываясь с секретами кожи, и которые все время возобновлялись по мере того, как кожа отмирала.

Он осмотрел своих спутников и спросил себя, был ли среди них тот, который позже станет таким же как Дорди. Он видел многих, которые могли стать такими же, как Берл, искусными умельцами. Но где бы были те умные, вопрошающие умы, такие, как Дорди?

Эта загадка тоже разрешилась. Непокорные умы, которые могли задавать ненужные и очень опасные вопросы, своевременно изолировались от общей массы остальных детей-андроидов и отправлялись в другой лагерь на другом конце планеты, где они воспитывались и обучались соответствующим образом. Кроме того, они подвергались двойной обработке, чтобы стать безопасными.

Ларс Талибранд, должно быть, предполагал о возможности такого положения дел и был очень близок к тому, чтобы получить окончательные, решающие доказательства этого преступления. Торговцы, узнав, что он приблизился к разгадке и вот-вот раскроет их тайну, стали преследовать Талибранда.

Но Ларсу Талибранду так никогда и не удалось увидеть процесс обработки людей и превращения их в андроидов, как это удалось сделать Хорну. Поэтому он узнал обо всем этом неизмеримо больше, чем Ларс Талибранд. Но Ларс Талибранд, несмотря ни на что, был достаточно осмотрительным, чтобы сохранять свою свободу, поэтому Хорн ощутил горький привкус правды на своих губах, когда он вспомнил о том, что сказал этот человек в лагере андроидов, который сопровождал его:

«Очень скоро кто-нибудь пристрелит его, если он будет пытаться доказать, что на самом деле он человек, а не андроид. Вероятно, все поверят, что при изготовлении этого андроида вкрался какой-то дефект, и андроид этот сошел с ума и ни на что не годен.»

Безнадежно! Совершенно безнадежно!

Пленник голубой кожи! Хорн бушевал, мучился, молча кипел от гнева и снова и снова спрашивал себя, не стоит ли ему покончить самоубийством.

Груз распределили по разным пунктам назначения. Он предполагал, что его выгрузили на Вернье, но не был в этом полностью уверен. Он не мог бросить взгляд на окраину поля космодрома, она с его точки была не видна. Затем его отделили от его спутников, отвели в сторону и присоединили к небольшой группе умных андроидов. Так, значит, его теперь продадут с аукциона. Потом его снова перепродадут, а потом он несколько дней будет задыхаться в душном тесном трюме какого-нибудь грузового корабля торговца андроидами. Все произошло именно так, как он и предполагал.

А потом — свежий воздух и знакомый вид, который еще сильнее поверг его в отчаяние.

Это был лагерь на Ньюхольме. Здесь были натянуты навесы, защищавшие от дождя, такие же, какие были установлены, когда он впервые прибыл сюда. Теперь он дрожал и теснее прижался к своим спутникам, чтобы хоть немного согреться.

Внезапно в глубине его души зародилась надежда. К ним подошли мужчины, чтобы взглянуть на андроидов. Они громко говорили о том, что ищут сопровождающего груз для полета на Землю. Хорн поднял голову и крикнул:

— Диз!

Глава 17

Диз стоял среди группы мужчин на краю лагеря. Хорн, пробиваясь сквозь толпу замерзших андроидов, ясно слышал голос космонавта. Диз повернулся к своему спутнику и сказал:

— Что я только что слышал, Кайер?

Кайер! Это было имя, которым было подписано то письмо, которое он нашел у Удда в кармане.

Теперь Кайер стоял здесь, на космодроме на Ньюхольме. На мгновение Хорн спросил себя, что произошло с этим письмом. Несомненно, оно попало в руки Джена Талибранда на Криу'н Дитче.

Кайер был низеньким мужчиной с острыми глазами. На его лице был страх, когда он глянул в загон с андроидами.

— Ничего, мистер Диз. Я думаю, что это, вероятно, вскрикнул один из этих парней. Ну, пойдем дальше?

Теперь Хорну удалось пробраться к проволоке.

— Диз! — снова крикнул он. — Подойдите сюда и посмотрите на меня!

Теперь острые глаза Кайера впились в лицо Хорна, и странная череда мыслей, как молния, промелькнула в мозгу у Дерри. Третий человек в группе, очевидно, был служащим космопорта. Он был совершенно беспомощен.

Теперь Диз перевел свой взгляд с Кайера на загон. С внезапным порывом отчаяния Кайер схватил его за руку. Диз сердито оттолкнул его руку и остановился напротив Хорна, в то время как Кайер в чем-то горячо убеждал Диза, стоя позади него.

Ищущий взгляд Диза надолго застыл на лице Хорна.

— Вы не узнаете меня? — прошептал Хорн.

После долгого молчания Диз кивнул.

— Вы Дерри Хорн. Во имя всех звезд, я хочу знать, почему этот Кайер пытается продать вас мне как андроида?

Он повернулся на каблуках и резко заговорил со служащим космопорта.

— Арестуйте этого человека.

Он указал на Кайера.

— А этого освободите из загона. Он не андроид, он человек. Я меньше трех месяцев назад привез его сюда с Земли.

Глаза служащего космопорта широко открылись, а его рот открылся еще шире. Он внезапно выхватил из-за пояса пистолет и направил его на Кайера. Но низенький мужчина уже понял всю безнадежность своего положения, и его челюсти заработали, как у Удда тогда, на космодроме.

— Остановите его! — проревел Хорн. — У него в зубе спрятан яд!

— Поздно, — яростно сказал Диз.

Он двинулся вперед и подхватил Кайера, когда тот уже начал оседать.

— Жалко! Я был бы рад, если бы вы раньше сказали мне об этом. Эй, вы! — снова проревел он служащему. — Освободите моего друга оттуда. Я вам уже сказал, что он человек. Да поспешите же!

Служащий, поколебавшись, повиновался, но он все еще предупредительно держал Хорна на прицеле. Хорн, шатаясь, вышел из клетки. Другие андроиды беспокойно заходили взад и вперед, тихо переговариваясь и смотря ему вслед.

— Ну… — сказал Диз.

Он вышел вперед, чтобы взять Хорна за руку.

— Вы выглядите скверно! Где вы были? Как это так получилось, что этот парень пытался вас выдать за андроида? Он знал, что вы человек?

— Не существует вообще никаких андроидов! Они все люди! Я был там, где их препарируют. Людей в огромных количествах похищают с планет, потом их обрабатывают и перекрашивают, а потом отправляют на Землю, как продукцию химических фабрик. Я сам видел все это. Я думаю, что и Ларс ТАлибранд это тоже обнаружил, поэтому его и убили.

— Что?

— Вероятно, он слишком много разузнал и его приговорили к смерти, сказал служащий космопорта. — Но его утверждения смешны! Не могло же это оставаться незамеченным все эти годы!

— Не могло?

Хорн направил взгляд на лицо служащего и сверкнул глазами.

— Какое вознаграждение вы получаете за каждую партию андроидов, которая прибывает сюда, на Ньюхольм? Диз, отведите меня как можно скорее к управляющему космопорта. Я должен быстрее вернуться на Криу'н Дитч и расправиться с человеком, который продал меня в качестве андроида!

Диз взглянул на Кайера и принял решение.

— Капитан Ларроу ждет того, чтобы я доставил груз к кораблю, но я не могу просто так оставить вас здесь. Вы нужны мне, чтобы доказать вашу тождественность. Подождите минутку, я сообщу старику, что он должен отказаться от меня в этом рейсе. Я сейчас же вернусь назад.

Спокойные, выглядевшие состоятельными чиновники обменивались взглядами. Потом один из них посмотрел на сидевшего в центре Хорна.

— Итак, этот человек похитил вас на Криу'н Дитче и отправил вас на фабрику андроидов, мистер Хорн? Там вам придали внешность искусственно созданных…

— Оставьте же, наконец, «искусственных», — взорвался Хорн. — Я же вам уже говорил, что это человеческие дети. Я не знаю точно откуда их доставляют, но даже вблизи Криу'н Дитча они производя похищения!

Снова последовал обмен многозначительными взглядами, и человек в центре нагнулся над столом.

— Мистер Диз, — сказал он тихо, — ваш друг здесь, очевидно, сильно пострадал. Может быть, будет лучше, если вы отведете его к психиатру, которого мы вам укажем, и он там получит соответствующее лечение.

— Но это же будет означать конец всего этого дела! — проревел Хорн. Как я могу лечиться, когда торговцы андроидами будут продолжать заниматься своими грязными делишками!

Однако, под ледяными взглядами чиновников боевой дух оставил его. Он безнадежно махнул рукой и отвернулся.

— Мистер Диз, — сказал один из чиновников за столом, — как человек, который, на сколько я знаю, уже давно занимается торговлей андроидами, может быть, вы скорее поймете, что здесь от нас требуют. Этот человек по фамилии Хорн требует, чтобы мы нарушили жизненно-важные для экономики планеты связи с Землей, не так ли!

— Ах вы! — яростно воскликнул Хорн, — вы, вероятно, продали в качестве андроида даже своего сына. Диз, мы уходим отсюда.

Диз молчал, когда они покидали министерство торговли. На улице он задумчиво сказал:

— Это звучит фантастично, не так ли? Как, ко всем чертям, могло остаться незамеченным что-либо подобное?

— Очень просто.

Хорн говорил устало, потому что он на протяжении всех этих долгих одиноких дней, которые он провел вместе с другими андроидами, обдумал всю организацию торговцев андроидами.

— Часть поставок материала для изготовления андроидов идет с довольно близко расположенных миров — Криу'н Дитча, Эрсуорлда, Лигоса, Вернье. Сейчас, вероятно, там не так много похищений, хотя до открытия Ларса Талибранда их, вероятно, было великое множество.

Его глаза едва замечали угрюмые, серые, блестящие, исхлестанные дождем улицы, пока он воссоздавал в мыслях события, которые он описывал.

— Человечество теперь проникло далеко во Вселенную, вы это хорошо знаете. Сначала Земля, конечно, интересовалась судьбой своих колоний, потом это перестало быть новинкой, поток эмигрантов иссяк, и Ньюхольм превратился в мир пионеров. В этом приятном статусе он прибывает и до сих пор. Ньюхольм не интересуется судьбой других миров, это вы должны признать. Карта, которую вы мне показывали, по ту сторону Криу'н Дитча и Вернье усеяна вопросительными знаками. Едва ли кто-нибудь сочтет за труд исследовать это, а потом проверить правильность обозначений на карте. Люди больше не интересуются этим. Там, снаружи волна колонистов, вероятно, проникла еще дальше. В последние два или три года с тех пор, как эта карта была уточнена в последний раз, в список, вероятно, была занесена еще дюжина миров, сообщения об открытии которых еще не достигли Ньюхольма, и о которых Земля ничего не знает. Там, снаружи торговцы андроидами и проворачивают свои делишки. Так это и должно быть! Это единственное подходящее объяснение!

— Может быть, вы хотите сказать, что никогда не было ничего подобного андроидам?

Хорн покачал головой.

— Конечно, нет. Может быть, что-то было раньше, но они, конечно, были изготовлены на Земле, потому что там для них было много работы, и там знания биохимии шагнули далеко вперед. Вероятно, эти андроиды были совершенно недееспособными, но я хорошо знаю людей Земли и предполагаю, что на них был чудовищный спрос. Поэтому кто-то сказал себе: «Я знаю ответ на это!» и организовал импорт андроидов, чтобы удовлетворить спрос. Насколько я видел, бизнес этот был с самого начала основан на похищениях. Но, вероятно, дело это для торговцев было достаточно выгодным, и они с удовольствием проглотили сказку о том, что то, что импортируется на Землю, это настоящие андроиды. Вы же сами видите! Внезапно появился выгодный товар, которым внешние миры могли торговать с Землей, чтобы что-нибудь у нее купить, не говоря уже об импорте необходимых товаров с богатой материнской планеты. Так случилось, что банды похитителей организовали торговлю рабами. Ведущие умы позаботились о том, чтобы их тайна никогда не была раскрыта. Их агенты разделились на отделения, а сами похищения организовывались на находившихся далеко снаружи изолированных мирах, о существовании которых никто на Земле не знал. Штаб-квартира — место, где меня взяли в плен — всего лишь богатая сельская усадьба и ничего больше. Я думаю, что существует несколько таких штаб-квартир. Важнейшие их агенты вынуждены кончать самоубийством, если появится опасность того, что их тайна будет раскрыта. Люди, которые работают в сельских усадьбах, подвергаются вечной опасности. Их в любое время могут продать как андроидов, чтобы сохранить тайну. Не существует никаких прямых контактов между местами сбора, похитителями и получателями, кроме самих андроидов. Я на твоем мире трижды переходил из рук в руки, а теперь вот еще эта попытка Кайера продать меня с этим грузом. Группы андроидов для большей безопасности при пересылке разделяются. Андроиды верят, что они изготовлены искусственно, и облик голубокожих искусственных людей так глубоко укоренился в сознании общественности, что это принималось за чистую монету, если бы не ошибка при стерилизации и рождение Ларса Талибранда, которые сделали все это подозрительным.

— А как с рождением Ларса Талибранда? — спросил Диз.

Хорн рассказал ему это.

Диз медленно кивнул.

— Я иногда подслушивал андроидов. Я спускался в грузовые отсеки и слушал их разговоры. Иногда я брал на борт одного или двух из них, которые уже работали в бараках для андроидов на многих мирах, и которые, может быть, получили особое образование. Существует нечто вроде мифологии, которая циркулирует среди них. Они говорили об этом только шепотом, и, если их засечет за этим какой-нибудь человек, лица у них сразу же становятся виноватыми, и они тотчас же замолкают. Кажется, что они знают о Талибранде. Андроиды, которые были в бараках, сообщают новичкам обо всем. Они рассказывают им о том, что установлен тот факт, что некоторые из них рождены людьми, и что они должны терпеливо работать и хорошо вести себя, потому что однажды Талибранд — я думаю, что они имели в виду Ларса придет к ним и сообщит им, что они на самом деле люди. Они вымоются особым средством, и голубой цвет кожи исчезнет.

Он пожал плечами.

Мы никогда не обращали на это слишком много внимания. Мы считали это историями, которые выдумывают наиболее умные парни из андроидов, чтобы позаботиться о том, чтобы остальные работали и вели себя соответствующим образом.

— Это так! — мрачно сказал Хорн. — Талибранд сделал кое-что. Он разыскал некоторых детей, которые были проданы в качестве андроидов. Некоторые из них вернулись к своим родителям, но я ничего не знал о том, что они могут удалить голубой цвет их кожи. Существует ли что-нибудь, чем можно его удалить?

Диз покачал головой.

— Нет.

Хорн пожал плечами.

— Ну, мне здесь не верят, не так ли? — сказал он.

Он снова вернулся к первоначальной теме.

— Но на Криу'н Дитче существует человек по имени Братвин, который мне поверит. Может быть, будет лучше, если я как можно быстрее отправлюсь туда?

— Каким образом? — рассудительно произнес Диз. — Вас сочтут за андроида. Даже если я пойду с вами и присягну, что вы человек, вас, вероятно, не выпустят с этой планеты. Как я уже сказал, нет никакой возможности удалить этот голубой цвет кожи.

— Как? — спросил Хорн.

Его голос внезапно стал звонким.

— Ну, если я достаточно долго останусь в живых, я буду все время держать в поле зрения торговцев андроидами, когда мне только останется подождать пока сюда не вернется Шембо. Он знает меня так же хорошо, как вы. Он доставил меня на Криу'н Дитч.

— Можем попробовать это.

Диз кивнул.

— Однако, я хочу спросить, вы узнали, кто убил Ларса Талибранда?

— Нет, — сказал Хорн. — Но мне кажется, что я знаю, кто несет ответственность за его смерть.

— Кто?

— Его брат. Это его брат Джен нанял убийцу.

Глава 18

Диз снова привел его в свой дом, где его жена мрачно выслушала всю эту историю, думая при этом о двух своих сыновьях. Она подумала, что все удобства вокруг нее, все это материальное благополучие, которым окружил ее ее муж, основано на рабстве, на страданиях детей других матерей. Она похвалила действия Хорна.

— Достаточно, — резко прервал ее Хорн. — До сих пор я спотыкался о вещи, которые находились перед самыми моими глазами. Теперь эта гигантская сеть торговли андроидами, которая опутала звезды, как опутывает корни растений ядовитая грибница! Что я сделал такого, чтобы положить конец всему этому?

— Вы сделали совсем не мало, — сказал Диз. — У торговцев были три агента на Ньюхольме, вы их уничтожили, и после всего, что вы нам рассказали, все теперь будет иначе. Вы были близки к тому, чтобы установить, что делал на Криу'н Дитче брат Ларса Талибранда.

— Если бы мне когда-нибудь попасть туда… — угрюмо сказал Хорн.

— Я тотчас же поеду в космопорт, как только Шембо сообщит о своем прибытии, и поговорю с ним обо всем, но на это потребуетсянекоторое время.

Диз наморщил лоб.

— Вот именно так, как вы сказали. Между различными сферами торговли андроидами нет никакой связи, за исключением самих бедных андроидов.

— Но должно же существовать что-то, что мы можем предпринять, настаивала жена Диза. — Разве не взбунтуются все остальные андроиды, если им рассказать правду, а космонавты перевозить их, если они узнают обо всем?

— Это может быть препятствием, — согласился Хорн. — Братвин на Криу'н Дитче сказал, что там уже намеревались сделать что-то подобное, но Джен Талибранд замял все это. Конечно, пройдет немало времени, прежде чем будут известны все факты.

— Но если нам все это удастся, это еще не значит, что Земля откажется от андроидов, — сказал Диз.

— Я тоже так думаю. Андроиды на Земле — часть нашей жизни. Мы рассматриваем их как нечто, что стоит очень высоко над роботами. Но они выполняют всю грязную работу, которой другие люди больше не хотят заниматься. Их голубая кожа успокаивает нашу совесть, по крайней мере, в тех случаях, когда некоторые люди задумываются над этим. А потом надо принять во внимание хозяйственный фактор, который нам разъяснили в министерстве торговли.

— Ну, предположим, что мы приведем людей на то место, где бедных детей перекрашивают в голубой цвет? — упорно настаивала жена Диза.

— А где находится это место? Я ничего не знаю. Я был там, но я ни разу не видел узора звезд на небе. Как я могу предположить, вокруг которой из этих сотен звезд вращается та планета? Я видел от силы квадратную милю ее поверхности.

— А что будет, если вы расскажете правду андроидам?

Хорн покачал головой.

— Я боюсь, что это не продвинет нас слишком далеко. Они не задумываясь, верят истории о своем происхождении. Я могу вас в этом заверить.

Он беспокойно ходил взад и вперед.

— Единственное возможное решение, насколько я вижу, состоит в том, чтобы торговцев хоть на время удержать и отогнать их туда, откуда они пришли, установить связь с вновь колонизированными мирами, о которых мы до сих пор даже ничего не слышали. Я уверен, что на одном из них и производят, так называемых, андроидов. Мы схватили нескольких их людей, таких как Джен Талибранд, Кайер, Удд, Койвелгрин, но большей частью они попали к нам в руки случайно, потому что они где-то допустили ошибку, и теперь мы обратили на это внимание. Но это только значит, что мы срежем цветы со стебля, но корни мы этим не уничтожим.

В этом Хорн был прав. Двумя днями позже было совершено покушение на его жизнь.

Это указывало на то, что организация торговцев андроидами после потери Кайера и его сотрудников пострадала совсем незначительно. Из проезжавшего мимо наземного автомобиля в переднюю комнату Диза бросили маленькую коробочку, бомбочку.

Как ни удивительно, но она попала в шахту обогрева, которая вела из котельной в подвал, и взорвалась там. Весь дом сотрясся от этого взрыва.

Они вызвали полицию, но Хорн весьма скептически отозвался о возможных результатах расследования.

— На Земле, — сказал он, — один из полицейских был агентом торговцев андроидами, с которым я вошел в контакт. Не ожидайте от них слишком многого.

Он счел полезным убедить Диза, его жену и его сыновей, чтобы они появлялись на людях с толстыми повязками и заклеенные пластырями и говорили, что он, Хорн, серьезно ранен. Это делало достоверным его нахождение в доме.

Он в ярости ожидал следующей акции торговцев, но ничего не происходило. Несколько успокоенный, он предположил, что они ждали указаний от Джена Талибранда о том, что им следовало предпринять дальше.

Хорн ничуть не сомневался в том, кто был вдохновителем этого покушения. Талибранд тем временем узнал о его чудесном бегстве, которое ему удалось совершить из лагеря андроидов здесь, на Ньюхольме.

Конечно, теперь Джен Талибранд потел от страха, что Хорн вернется на Криу'н Дитч и донесет на него.

Именно это Хорн и намеревался сделать.

Как он и предсказывал, полиции все еще не удалось найти тех, кто бросил бомбу, когда Диз с радостью сообщил, что корабль Шембо прибудет на Ньюхольм в самом скором времени, и он отправился в космопорт, чтобы доставить сюда криундитчианского капитана.

Это был все тот же разумный и спокойный Шембо, который внимательно выслушал сообщение Хорна.

— Это проясняет множество странных вещей, — наконец, ответил капитан.

— Что, к примеру?

Хорн нагнулся вперед.

— Как… ну, вы же знаете самый большой космопорт на Криу'н Дитче, я имею в виду личный космопорт, принадлежащий семье Талибрандов. На Криу'н Дитче, куда вы отправились, мистер Хорн, существует множество тайн. Джен Талибранд сказал, что вы его оскорбили, воспользовавшись его гостеприимством, но в это никто не поверил. Говорили, что вы отправились искать исчезнувшего мальчика, которого похитили торговцы, но и в это тоже никто не поверил. И все же никто не знал правды, и никто ничего не предпринял. Только в последнее время кое-что произошло. Как всегда, в космопорт прибывали андроиды. Но тут прибыл Джен Талибранд и осмотрел их всех. Все члены моего экипажа прошли через руки Джена Талибранда, который осмотрел, не окрашен ли кто из них краской, чтобы скрыть голубой цвет кожи. То же самое происходило и на других кораблях.

Шембо сделал большой глоток из кружки, которую подала ему мисс Диз, а потом устроился поудобнее и с довольным выражением лица продолжил:

— Теперь все ясно. Талибранд ищет вас, и ищет настойчиво. Талибранд боится!

— Хорошо, — сказал Хорн баз сожаления, — но все это довольно трудно осуществить. Как же мне, черт подери, попасть на Криу'н Дитч, если Талибранд так стремится найти меня? Я намеревался использовать какое-нибудь косметическое средство, чтобы скрыть голубой цвет кожи.

Он вытянул свою руку и уставился на нее.

— Вы сказали, что они уже предусмотрели эту возможность?

— Мы найдем еще одну возможность, — тихо сказал Шембо. — Я позабочусь об этом.

— Скажите мне, — попросил Хорн, — почему вы так готовы помочь мне, капитан Шембо? Разве вам не понятно, что я пытаюсь лишить вас средств к существованию?

Шембо пожал плечами.

— Это плохо. Андроиды — дети людей. Это очень плохо. Мне иногда делается дурно. Может быть, я еще некоторое время буду заниматься этим. Я привык к этому. Вы понимаете? Но потом будет что-нибудь другое. Надо торговать. Может быть. Я думаю, люди всегда хотят заставить работать вместо себя других, как на Криу'н Дитче. У всех ваших богатых семей есть слуги. Может быть, бедные люди с дальних миров захотят найти работу на Земле. Я верю, что люди на Земле изготовят гораздо более умных роботов, и андроиды будут больше не нужны. Я думаю, что они, может быть, будут признаны настоящими людьми.

Хорн медленно кивнул. Это было возможное решение проблемы. Да, это был намек на возможность решения, на то, как на Земле разрешить эту проблему. Цену престижа, который последует за признанием андроидов людьми, можно будет так же использовать. Конечно, найдутся другие товары для торговли, которые займут место андроидов.

Но это был доморощенный план. В настоящее время Хорну было все равно, потрясет ли разрушение торговли андроидами хозяйственную структуру галактической торговли или нет. Может быть, для человеческой расы будет даже хорошо, если это произойдет.

Он заметил, что Шембо медленно качает головой взад и вперед.

— У меня есть идея, — сказал криундитчианец. — Мне кажется, я знаю, как мне доставить вас к Братвину в полной безопасности.

Важнейшим пунктом в плане Шембо был временный отказ от посадки на планету.

Корабль ночью опустился на космодроме во владениях Талибранда. Он совершил посадку за два часа до рассвета, когда люди внизу были сонными, а их тела усталыми. Это было так же время, когда Джен Талибранд добровольно возложил на себя обязанность лично производить проверку груза андроидов.

Конечно, в этом рейсе у них на борту не было никаких андроидов. Они покинули Ньюхольм, и на борту корабля был только один голубокожий человек, но он был очень опасен.

Корабль опустился, и охранники, вырванные из объятий сна, подошли к нему, чтобы подвергнуть его экипаж вновь введенной проверке и исследованию.

Хорн, спрятавшись в темноте одного из грузовых трюмов, ждал, что же теперь произойдет.

Внезапно на другом конце корабля произошло движение. Прозвучали окрики по криундитчиански. Послышались торопливые шаги.

По космодрому сновали лучи прожекторов.

Охранники в поле зрения Хорна спешили прочь, чтобы посмотреть, что там произошло, на ходу вытаскивая оружие.

В то же мгновение, когда они исчезли, из его поля зрения, Хорн выпрыгнул из корабля и, пригнув голову, побежал по космодрому.

Когда охранники, наконец, обнаружили, что они охотятся за одним из людей Шембо, который разыграл из себя пьяного и теперь помирал со смеху наблюдая действие своей шутки, Хорн укрылся под брезентом двух штабелей товаров на краю поля космодрома.

Три охранника почувствовали себя одураченными и не хотели во второй раз попадаться на тот же самый трюк и теперь с отвращением и презрением отказывались проверить шорох и движение, которые они считали совершенно не имевшими никакого значения.

Они раздраженно потащили Шембо и его людей к административному зданию космопорта.

Яростный голос Шембо громко разносился далеко по полю. Хорн терпеливо ждал, пока все успокоится. Потом он осторожно прополз по полю космодрома к воротам.

Несущие там службу охранники дремали и не слышали, как Хорн прокрался мимо них.

Потом он побежал. Ему было довольно трудно ориентироваться по тем немногим ориентирам, которые он видел в темноте, но через некоторое время он оказался поблизости от зала, в котором Братвин дал ему первую аудиенцию. Теперь начало светать, и ночное небо посерело. К счастью, прохожих было еще мало, и, если Хорну кто-нибудь встречался, он закрывал лицо, стараясь спрятать свою голубую кожу.

Братвин, в противоположность Джену Талибранду, не окружал себя кольцом слуг и охраны. Хорн добрался до дверей зала никем не остановленный и забарабанил по ним кулаком.

Скоро появился сонный привратник и открыл ему. Когда он увидел, что это стучит андроид, он выругался и хотел снова запереть дверь.

— Отведите меня к Советнику Чести Братвину, — приказал Хорн. Поднимите его с постели, если он еще спит.

— Глупец! — возразил привратник. — Сегодня заседание Совета Чести, и он работал до поздней ночи, подготавливая свой доклад.

— Это еще лучше, — сказал Хорн со свирепым удовлетворением. — Скажите ему, что у меня есть сообщение от Ларса Талибранда, сообщение об убийстве, и он меня выслушает.

Привратник с сомнением кивнул. Было почти смешно видеть, как изменилось выражение его лица, когда он вернулся.

— Вы можете войти, — сказал он.

Он сглотнул.

— Советник Братвин сказал, что он хочет выслушать ваше сообщение.

Братвин испуганно вскрикнул, когда он увидел Хорна и узнал его. Он уже давно считал его мертвым.

С широко раскрытыми глазами он выслушал Хорна, потом яростно кивнул.

— Сегодня заседает Совет Чести, — сказал он. — Мы собираемся со всего Криу'н Дитча, чтобы обсудить планы на следующий год, но сначала мы устраиваем суд!

Глава 19

Собрались двадцать членов Совета Чести.

Двое из них были очень стары, двое довольно молоды, остальные были немного старше или немного моложе Братвина.

В зале Аудиенций был установлен большой стол, на котором перед каждым креслом лежали ручки, бумага и пачка печатанных листов.

Через полчаса после рассвета собрались они все, один за другим.

Те, которые жили неподалеку, зевали и потягивались в своих машинах, на которых они ехали ночью, те же, кто жил далеко, и кому требовалось на эту поездку до трех дней, были гостями Братвина и всю эту ночь спали.

Они были свежи и спокойны.

Братвин приветствовал их, когда они вошли в зал и подошли к открытому огню, чтобы согреться или взять чего-нибудь из еды из стоявших там мисок и тарелок. Бочонок кислого криундитчианского пива ждал, когда его откроют после окончания заседания.

Из всех них Джен Талибранд пришел последним, когда Братвин уже занял свое место во главе стола.

Он спесиво остановил гудящую машину, построенную на Земле, перед залом, вышел из нее, вошел в зал и сделал всем присутствовавшим величественный жест.

Он был хорошо одет, тщательно выбрит и сильно надушен.

Только темные круги под глазами показывали, что он все эти прошедшие недели провел в страхе разоблачения.

Он занял свое место за столом и бормотанием приветствия обменялся с другими присутствовавшими.

Потом он выжидательно посмотрел на Братвина.

Глаза обоих мужчин на мгновение встретились, потом Братвин посмотрел на разложенные перед ним бумаги.

— Сегодня мы, Совет Чести, этого мира, собрались здесь, чтобы послушать как обстоят дела у нашего народа, и о его занятиях, как он живет и торжествует ли справедливость, как растет его благосостояние, царит ли на Криу'н Дитче мир, и где бизнес не удается, угасает жизнь, попирается справедливость, где отсутствует благосостояние, где мир хрупок, и вот-вот вспыхнет война, с тем, чтобы мы могли разобраться в этом и все привести в порядок, насколько это в наших силах. Я, Братвин, нахожусь здесь и намереваюсь выполнить свои обязанности Члена Совета так, как повелевает мне долг.

Он взглянул на человека слева от себя, и эта фраза пошла дальше от человека к человеку.

Его глаза следовали за словами и подолгу задерживались то на одном, то на другом лице.

— Я, Талибранд, нахожусь здесь, чтобы выполнить обязанности Члена Совета так, как повелевает мне мой долг.

Не было ли известного бесстыдства в его словах?

Братвин отвел взгляд.

Затем Братвин взглянул на бумажку перед собой и почувствовал, как его сердце забилось сильнее, когда он поднял первую из них.

Он облизал губы, прежде чем заговорить.

— Я открыто говорю здесь, на этом Совете и обвиняю одного из его членов по имени Джен Талибранд из дома Талибрандов и утверждаю, что он находится в наших рядах не по праву, а силой захватив это место, и он не считает себя ответственным за совершенное им преступление.

Постепенно Совет начал понимать, что сказал Братвин, и его члены, открыв рты от удивления, уставились на него.

Сам Талибранд побелел, как мел, но на его лице не шевельнулся ни один мускул.

До сих пор Братвин говорил очень тихо, но внезапно голос его стал громким и резким.

— Я обвиняю Джена Талибранда, во-первых, в том, что он вместе с другими, которые являются гражданами нашей планеты, законспирировался, чтобы похищать людей, которые продавались, как рабы, и за них получались огромные деньги. Во-вторых, он вместе с другими, которые являются гражданами нашей планеты, законспирировался для того, чтобы совершить убийство своего брата Ларса Талибранда, который носил звание Гражданина Галактики. В-третьих, он лично ответственен за то, что похитил человека по имени Дерри Хорн, гражданина планеты Земля и продал его в рабство.

Братвин был вынужден снова облизать губы, когда он перевернул бумажку. Теперь он смотрел прямо на Джена Талибранда.

— Джен Талибранд, как вы ответите на это обвинение?

Все глаза неверяще обратились к Талибранду, но он этого не заметил.

Он внезапно выпрямился и его глаза уставились на что-то позади Братвина.

Остальные члены Совета тоже проследили за его взглядом и увидели голубокожего андроида, которым медленно вошел через дверь, которая вела в рабочий кабинет Братвина.

Андроид с черной бородой и угрожающим взглядом теперь поднял руку и нацелился на Джена Талибранда.

Нервы Талибранда не выдержали.

С вздохоподобным звуком он повернулся на каблуках и выбежал из зала.

— Задержите его! — закричало множество голосов.

Но было уже поздно.

Прежде чем кто-нибудь успел достигнуть двери, он уже умчался в своем автомобиле.

В зале бурлили голоса, отдающий приказы голос Братвина призвал всех к тишине.

— Он, конечно, вернулся в свое имение. Позже мы последуем за ним туда, если вы, кто теперь слышал это обвинение, согласны, что он несет ответственность за это. Здесь присутствует андроид, который является не андроидом, а человеком. Это Дерри Хорн, о котором мы все уже слышали. Он может сказать вам, что он совсем не андроид.

Он посмотрел на Хорна, потом заговорил по-английски.

Хорн, конечно, рассказал, что с ним произошло, но подробности, однако, отсутствовали.

Старейший член Совета, который даже не пошевелил своими старческими мозгами, чтобы догнать Талибранда и помешать ему бежать, сказал, что сначала надо выслушать показания свидетелей.

Так, при помощи Братвина, который переводил для остальных, для тех, кто не понимал английского, Хорн построил гроб, в который он уложил Джена Талибранда.

Они добрались до ворот имения Талибранда и обнаружили их запертыми.

Даже угроза власти Совета Чести не вызвала ответа на требование впустить их.

Может быть, они снова вернулись бы назад и вынесли бы приговор Талибранду на заседании Совета, но внезапно по ним открыли огонь из ружей.

Пуля, несомненно, предназначалась Хорну, но она попала в старейшего члена Совета.

После этого вина Джена Талибранда была признана без всяких дискуссий.

Узнав, что судьба обернулась против него, Талибранд приказал своим людям стрелять.

Совет ретировался, чтобы позвать слуг и осадить имение Талибрандов.

До наступления темноты они все проработали, во многих местах прорвали ограждения из колючей проволоки и направили одно подразделение по полю космодрома, чтобы обмануть защитников.

Братвин был с Хорном вежлив, но молил его держаться на заднем плане.

— Однажды, — сказал ему Советник, — вас с вашей голубой кожей заметят даже в темноте, и, кроме того, вы сделали для нас вполне достаточно, так что мы теперь не будем просто смотреть, как вас обстреливают. Кроме того, это наше дело. Есть факт, что Джен Талибранд участвовал в этой преступной торговле, и что он убил своего брата, но есть также гораздо больше фактов, что он причинил очень много вреда Совету Чести Криу'н Дитча, и мы должны устранить этот вред.

В лесу владений Талибрандов был слышен треск веток, и иногда раздавались крики.

В ветвях, казалось, двигались темные тени.

Иногда они сливались друг с другом и сопровождались пыхтением и проклятиями завязавшейся рукопашной.

Но продвижение вперед было медленным.

Имение Талибрандов представляло из себя крепость.

Единственная выгода нападавших заключалась в том, что многие посещали семью Талибрандов и были хорошо знакомы с планировкой его имения.

Медленно надвигалась ночь.

Постепенно защитники были оттеснены к дому, но когда они были оттеснены достаточно далеко, Братвин отдал приказ окопаться.

— Дом мы сможем взять только при помощи бомб, — сказал он задумчиво. — Другая возможность состоит в том, чтобы взять их измором. Но теперь, в это время года большая часть урожая должна уже находиться у них в закромах. Черт побери, что вы здесь делаете, Хорн?

Он почти уже поднял свое ружье, прежде чем узнал человека, приблизившегося к нему сзади.

— Кажется, стало поспокойнее. Я думаю, что вы не хотите позволить мне увидеть конец всего этого.

Он сказал это нарочито извиняющимся тоном.

— Этого нам ждать еще долго, — ответил Братвин.

Он обернулся и посмотрел на лежавший перед ним во тьме дом.

Он говорил тихим голосом.

Иногда, когда одному из защитников казалось, что он видит какое-то движение, из темных отверстий окон раздавались выстрелы.

— Конечно, это только вопрос времени, — пробормотал он, — но мы должны быть терпеливыми.

— Должны ли? — тихо спросил Хорн. — Посмотрите!

Сначала Братвин не понял, что Хорн имеет в виду, но потом он увидел огонь, вспыхнувший в одном из сараев.

— Это может происходить только внутри дома, — недоверчиво сказал он. — Может быть, это выгонит их наружу. Ветер становится все сильнее. Но кто мог это сделать?

— Один из слуг Джена Талибранда, который имеет на него зуб.

Братвин покачал головой.

— Нет. Криундитчианцы всегда остаются верны своему хозяину.

Кто бы это ни сделал, огонь охватил этот сарай и перекинулся на другие строения.

Теперь выстрелы звучали только из части главного здания, потому что защитники не могли больше выносить удушающий дым.

Со стороны нападавших раздались торжествующие крики, когда они увидели огонь.

— Позор, — мрачно сказал Братвин. — Это же самое старое здание на Криу'н Дитче. Если оно все же выдержит, оно станет памятником позора Талибрандов.

Как долго они еще смогут продержаться?

Теперь дым поднимался клубами, и весь дом словно превратился в гигантский камин.

Крыша сарая, в котором начался пожар уже просела, и пламя поднялось вверх, облизывая почерневшие от дыма боковые стены.

Спустя некоторое время двери распахнулись, и группа женщин и детей, маша белым флагом, вышла наружу. Нападавшие позволили им беспрепятственно пройти от дома к полю, а потом они уехали.

Братвин оглянулся на Хорна и был удивлен, увидев, что он ушел. Он пожал плечами и приказал своим людям продвинутся вперед и занять все еще открытые двери зала.

Они, несомненно, были открыты потому, что Талибранд хотел отважиться на последнюю отчаянную попытку, чтобы продать свою жизнь как можно дороже.

Несомненно, это было именно так, и произошло точно так.

Это была внезапная рукопашная схватка.

Нападавшие вышли из своих укрытий, размахивая своими мечами, потому что в ближнем бою они не могли пользоваться огнестрельным оружием.

Братвину в голову пришла внезапная идея.

Может быть, Хорну захотелось узнать, что произошло в доме?

Возможно, он только хотел попытаться лично рассчитаться с Талибрандом?

Ругаясь, Братвин вытащил свой меч и ринулся в схватку.

На лужайке перед открытыми дверями сражался Джен Талибранд.

Его лицо было белым, но спокойным, и его выпады были точны и смертельны.

На его стороне сражались двое слуг.

Братвин прыгнул вперед и крикнул:

— Это я, Братвин!

При последних звуках его ритмичного крика он оттолкнулся в сторону одного из своих слуг, чтобы иметь свободу для действий мечом, потом он ударил Талибранда.

Братвин взглянул на заколотого и подумал, что он сделал.

Он пришел сюда, чтобы посмотреть, нет ли здесь Хорн, а не убивать Талибранда.

Когда его слуги собрались вокруг него и стали поздравлять его с победой, он спросил их, где же Хорн.

Никто этого не знал.

Глава 20

Главное здание ярко пылало.

Деревянная крыша была наполовину охвачена пламенем, и дым вырывался из двустворчатых дверей, через которые был произведен последний отчаянный прорыв.

В свете пламени Братвин обошел вокруг дома, расспрашивая всех и каждого о Хорне.

Наконец, он закончил свой обход, так и не получив нужного ему ответа.

Вернувшись к начальному пункту обхода, он пал духом.

Вероятно, этот глупец пытался разыскать Талибранда, и его убили.

Может быть…

Громкий крик вывел его из мрачных мыслей. Он обернулся и увидел, как кто-то показывает на дом.

Из дверей дома, в клубах густого дыма, шатаясь, вышла фигура человека, что-то несущая на руках.

Это был Хорн, который, отклоняя всякую помощь, спустился по склону и положил свой груз на землю.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о ней, — сказал он хриплым от дыма и жары голосом. — Она была женой хорошего человека.

— Я спустился вниз, чтобы найти ее в группе женщин и детей, которым позволили свободно уехать, — сказал Хорн. — Советник Братвин объяснил мне, что ни один криундитчианский слуга не выступит против своего хозяина. То же самое я считал само собой разумеющимся и для семей слуг и членов семьи Талибрандов. Но, очевидно, кто-то, кто находился внутри дома, устроил этот пожар.

— Жена Ларса.

Братвин кивнул.

— Да, Мода Талибранд. Я знал, что она ненавидела своего шурина и была права, хотя она могла только строить предположения. Когда я не нашел ее среди других женщин, я убедился, что Талибранд прознал, кто устроил пожар, и что теперь он хотел отомстить ей, поэтому он запер ее в горящем доме. Так это все и было.

Он поднял свою кружку с пивом и сделал огромный глоток.

Советники сидели в мягких креслах в зале, ели и слушали.

Они согласно кивали и обменивались взглядами с Братвином.

Их лица все еще казались усталыми, однако, они уже отдохнули после ночного сражения и продолжили свое заседание довольно освеженными.

Братвин откашлялся.

— Для того, чтобы нас лучше понимал наш высокочтимый гость Дерри Хорн, я предлагаю, чтобы часть обсуждения проходила на английском языке! Пункт первый: решено — на космодромах Криу'н Дитча больше не будут перегружать так называемых андроидов. Кроме того, в будущем граждане Криу'н Дитча под угрозой строгого наказания не должны участвовать в любой форме торговли андроидами. Кто согласен с этим?

Все подняли руки.

— Пункт второй: решено, что Дерри Хорн, гражданин Земли, получает гражданство нашей планеты.

Снова все подняли руки.

— Пункт третий: занесение в книги. Джен Талибранд из-за своего преступления теряет право гражданства, а также право на наследство и титул Советника Чести. Кто согласен с этим?

В третий раз все подняли руки.

— Хорошо, — сказал Братвин.

Он сел.

— Вопрос наследства мы выясним позже. Теперь я сделаю вам одно предложение, Хорн. Что вы намерены предпринять относительно вашей голубой кожи? В конце концов, в этом и заключалась первоначальная идея отличия андроидов от людей как на нашей планете, так и везде. Вы охотно освободились бы от этого цвета, не так ли?

Хорн смущенно посмотрел на свою голубую кожу.

— Насколько я знаю, это невозможно, — ответил он.

Братвин полез в свой карман и вытащил оттуда серое портмоне Ларса Талибранда.

— Как друг погибшего Гражданина Галактики, — сказал он, подмигнув, я думаю, что вы должны найти другого Гражданина Галактики, который был бы готов помочь вам. Как вы, может быть, знаете, на Вернье живет врач по фамилии Гайк, который имеет такой же титул, какой получил Ларс Талибранд. Мы отправим вас к нему, и весьма вероятно, что он знает пути и средства, как победить это голубое заражение.

Он уселся поудобнее и протянул портмоне Хорну.

— Я думаю, господа, что нет никого более достойного, кто получил бы этот бывший документ гражданства Ларса Талибранда в свое пользование?

В его вопросительном тоне была констатация, и он посмотрел на собравшихся.

Все согласно кивнули.

— Что же произойдет потом?

Хорн встал и заходил взад и вперед.

— Я этого не знаю. Мы должны позаботиться о том, чтобы эта торговля прекратилась. Возможно, будет достаточно запретить торговцам использовать космопорты. Если этого будет недостаточно… ну, об этом мы поговорим позднее.

— Хорошо. Может быть, вам лучше пройти в рабочий кабинет?

Немного смущенно Хорн повиновался, услышал позади себя смешки многих людей, когда он вошел в маленькую комнатку.

Мода Талибранд поднялась из своего кресла, чтобы приветствовать его.

Она сняла траурную одежду и одела простое, белое платье, какое обычно носили женщины на Криу'н Дитче. На ее лице была странная смесь выражения радости и печали.

Они долго молчали.

Наконец, она заговорила таким тоном, словно они продолжили только что прерванную беседу.

— Как вы знаете, я всегда верила, что не существует человека лучше, чем мой муж. Мне он казался таким на фоне его брата. Однако, теперь я убеждена в том, что в Галактике есть еще один такой же человек, как и Ларс, и я его встретила. И там, где есть двое таких, должно быть еще очень много таких.

У Хорна внезапно в горле застрял ком, и он не мог говорить.

Он думал о рыжеволосом человеке, которого он увидел лежащим убитым в номере отеля на Земле.

Решение было объявлено.

Шембо объяснили насчет новых постановлений о торговле андроидами и сообщили ему, что в будущем он должен отказаться от этой прибыльной торговли.

Он усмехнулся и пожал плечами.

— Торговля будет, — сказал он. Мысленно он уже искал замену. — Не тем, так другим.

Решение это попало также на планету, где корабли опускались возле бурного, соленого моря.

Внезапно здесь подул ледяной ветер.

Однако, на Эрсуорлде, Вернье, Лигосе и других мирах это решение было словно луч солнца, прорвавшийся сквозь облака.

Так же позже было и на других мирах, названий которых большинству людей не были известны.

Среди них находился и Ластуорлд.

Об этом сообщили также и Дизу, и он сказал:

— Я никогда всерьез не верил, что это ему удастся сделать.

Он отказался от своего желания стать капитаном собственного корабля и подумал, не может ли он найти себе такое дело, которым он мог бы искупить свое невольное участие в работорговле.

Решение это так же стало известно и на Земле, и Дерри Хорн — старший, наморщив лоб, сказал своему отцу:

— Этот молокосос, мой сын, действительно совершил что-то выдающееся там, вовне!

— Он, кроме всего прочего, испортил хороший бизнес некоторым людям, произнес его отец, читая сообщение о том, что Вернье, Эрсуорлд и Лигос последовали примеру Криу'н Дитча и закрыли свои космопорты для торговли андроидами.

Потом они молча посмотрели на Роула, их слугу.

Знал ли он об этом?

Решение, конечно, очень быстро распространилось среди андроидов, гораздо быстрее, чем последует официальное признание его.

Андроиды служили рассыльными.

После того, как решение стало известно на Земле, водитель одного из мусоровозов, служивший связным между Дорди и Берлом, сообщил им об этом.

В его рабочей зоне находился и отель, в котором был убит Ларс Талибранд.

Он жил в том же бараке, где и Берл из команды уборщиков.

Он и принес в отель Дорди сообщение от Берла.

— Что ты на это скажешь? Я никогда не думал, что этот выглядевший таким хилым молодой человек одержит победу. Скажи, что ты думаешь делать, если решение будет принято и здесь, и обязательства, которые удерживают нас здесь, исчезнут? Сначала я…

Потом последовал целый список буйных фантазий.

Выслушав это, Дорди усмехнулся и ответил водителю. Это был результат его долгих размышлений.

— Лучше предложим присвоить Дерри Хорну титул Гражданина Галактики!

БЕСЧИСЛЕННЫЕ ВРЕМЕНА

Часть I МАСКА ИЗ ПРОШЛОГО

Глава 1

Дон Мигель Наварро, рядовой сотрудник Службы Времени и лояльный подданный его Всекатолического Величества Филиппа IX, отыскал укромное местечко в стороне от сутолоки гигантского зала. Он притулился у неглубокой ниши и облегченно вздохнул, радуясь одиночеству. На званом вечере дон Мигель не пробыл и часа, но уже тяготился приемом и подумывал, как бы незаметно испариться.

Неделю назад он держал в каждой руке по приглашению и прикидывал — какое же принять. Выбрал, называется. Ох, и ловко же его надули!

Весь 1988 год проходил, как бесконечный праздник: с начала января начались сплошные балы, пиры и званые вечера. Так отмечали юбилей покорения Англии Непобедимой Армадой — переломное событие в истории Земли. Четыреста лет назад Испания, спасаясь от экспансии ислама, возродила былое могущество на новых землях.

Дону Мигелю уже до смерти надоели непрерывные торжества, но от всех приглашения не откажешься, это плохо отражается на репутации.

В приглашении от алькальда муниципалитета Хорке значились клоуны, жонглеры и фейерверк. Банальщина! На официальных приемах в этом городке дон Мигель не бывал, да и по делам-то заезжал не больше пары раз, но стоит ли тратить время, чтобы узреть плохую копию виданного в Лондресе или Нью-Мадриде?

На другом приглашении вилась размашистая подпись Каталины ди Хорке. На имя он и купился. Слава маркизы ди Хорке гремела в Северной Англии и за ее пределами. Говорят, в двадцать и даже тридцать лет она слыла красавицей, затем одновременно лишилась и мужа, и привлекательности, но унаследовала внушительное состояние. Богатая вдова называла себя поборницей женской эмансипации и закатывала пышные вечера, куда приглашались светила науки и искусства.

Дон Мигель считал себя человеком прогрессивным и не видел ничего худого в том, что женщина увлекается исконно мужскими занятиями — философией и юриспруденцией. Приглашение маркизы он воспринял как знак своей избранности, поэтому приглашение алькальда выбросил в корзинку для мусора, а сейчас горько сожалел о неудачном выборе. И занесла же его нелегкая к этим сливкам общества!

Если ничего не изменится, подумал Наварро, то к концу вечера я стану рьяным реакционером. Проклятая маркиза! Она демонстрировала его гостям, как экзотическое животное. Взгляните: вот он — настоящий путешественник во времени. Ди Хорке широко распахивала глаза, а голос ее срывался от восторга. Таким тоном обычно говорят посетителям зоопарка: «Вы только гляньте! Настоящий живой тигр!» Но не это злило. Сотрудникам Службы Времени было не привыкать, что их воспринимают, как экспонаты музея, ведь во всей Империи не набиралось и тысячи хроноработников. Нет, раздражало другое. В приглашении говорилось о встрече «в узком кругу интеллектуалов», на что он и клюнул, потому что интересную беседу всегда предпочитал всем фейерверкам и клоунам планеты. Но маркиза пригласила более четырехсот гостей — музыкантов, естествоиспытателей, теоретиков, поэтов, художников, духовных лиц. О какой встрече в узком кругу можно было говорить?

Его сначала представляли светилам английского общества, потом гостям из Новой Кастилии, которая находится по ту сторону Атлантики. Ему вкрадчиво напоминали, что принц Новой Кастилии — Гроссмейстер[2] Службы Времени, а заокеанские визитеры с черными косами (признак индейского происхождения) подчеркивали, что заведующий Выездным отделом СВ — мохаук. Дона Мигеля познакомили с подвыпившими маврами, которых только для того и приглашали, чтобы продемонстрировать знаменитую терпимость маркизы. Маврам подали вина, и они не вынесли искушения: вопреки заветам Пророка набрались по самые брови.

Крайне дурной тон! И весь этот раут — второсортное мероприятие! Оказалось, что слухи об интеллектуальных пиршествах на встречах у Каталины ди Хорке — сплошная липа. Может, хотя бы как радетельница равенства полов маркиза сумеет добиться большего, но, наверняка, общество очень еще нескоро воспримет идеи эмансипации.

Ладно, вечер не удался, но приличия соблюдены, и теперь дон Мигель прикидывал, как незаметно ускользнуть из дома маркизы, и стоит ли шанс переехать на прием, устроенный муниципалитетом. Лучше уж настоящие клоуны, чем клоуны здешние!

Он глянул на опустевший бокал и стал выглядывать кого-нибудь из рабов, разносивших напитки. Бокал ему поменяла стройная гвинейка с проницательными глазами и соблазнительными бедрами. Глядя ей вслед, он решил, что проводить время можно и попривлекательней, а не томиться в качестве экспоната, и снова вздохнул. Похоже, вздыхал он слишком громко. За его плечом послышался смешок.

— Вам, ваша честь, похоже, в новинку развлекательные вечера графини?

Дон Мигель обернулся и увидел невысокого мужчину в коричневом камзоле с тщательно завитыми каштановыми кудрями. Он имел располагающее лицо, усыпанное веснушками.

Наварро, согласно этикету, поклонился незнакомцу:

— Мигель Наварро. Действительно, я здесь впервые, редко бываю в Хорке.

— Архибальдо Руис, — представился веснушчатый. — А вы — путешественник по времени, если не ошибаюсь?

Дон Мигель уныло кивнул.

— Могу себе представить, какой спектакль закатила Каталина, — дон Архибальдо сочувственно улыбнулся. — Как только она заманит на прием знаменитость, тут же беднягу тащат от компании к компании, чтобы отблеск славы гостя подал и на хозяйку. Я прав?

— Более чем, — согласился дон Мигель.

— Вам это не показалось бы столь несносным, знай вы, чего стоят на самом деле эти приемы. Полагаю, и сама маркиза не знает.

— Но вы-то знаете, — укорил его дон Мигель. — И все равно находите извращенное удовольствие.

— О да, нахожу! Поймите, я знаю Каталину, Бог весть, сколько лет, и ее… как бы это сказать?… Мне смешны ее интеллектуальные амбиции. Она переоценивает себя, потому и не следует верить слухам про интересный круг общения. Единственное преимущество ее вечеров — превосходная еда, а вино просто сказочное. И если еще и наткнешься на интересного собеседника, то это уже подарок судьбы.

Лицо Наварро скривилось в улыбке, а улыбка была кривой после встречи с тяжеловооруженным греком на македонской равнине.

— Я пришел к тем же выводам, — признался он. — Но потом усомнился: неужели все эти люди не понимают, что их обманывают?

Дон Архибальдо ловко ухватил весьма аппетитное пирожное с серебряного подноса в руках пробегавшего мимо рабыни, откусил и пожал плечами:

— Обманывают ли? Вы будете считать, что вас надули, если получите приглашение Каталины во второй раз? Думаю, большинство гостей пришли не для развлечения хозяйки, а чтобы позабавиться самим. Ведь цена невысока — в качестве компенсации полюбезничать с маркизой. Несколько минут лести, а затем делай, что душе угодно.

— Это утешает, — согласился дон Мигель, довольный, что нашел интересного собеседника, и уже не думал о маркизе.

Но облегчение было недолгим — перед Наварро, словно из-под земли, вырос гигант-гвинеец, слуга маркизы.

— Ее светлость просит не отказать в удовольствии побеседовать с вами, ваша честь, — слуга отвесил поклон и застыл в ожидании ответа.

Дон Мигель повернулся к Архибальдо, поморщился и пробурчал:

— Вы, обещали, что здесь можно делать все, что душа пожелает?

Архибальдо развел руками:

— А вам этого не позволяют? Но тут маркизу понять можно: у человека, который путешествует во времени, другая планида.

— А что, если я… э-э… прикажу слуге сказать, что он меня не нашел?

— Это было бы немилосердно. Каталина придет в ярость, что с ней случается регулярно, и бедняге придется провести ночь в кандалах.

— Вы хотите сказать, что равенство, по мнению высокочтимой маркизы, касается только эмансипации женщин и мавров, но не дальше?

— Совершенно верно.

— Этого-то я и боялся, — пробормотал дон Мигель. — Ну, ладно. Придется подчиниться ее желаниям. — Он одним глотком допил вино и уже на ходу добавил: — Для меня встреча с вами, дон Архибальдо, большая честь. Надеюсь, еще увидимся.

— Ну, что вы. Это для меня — большая честь.

Глава 2

Маркиза сидела в круглой беседке, увитой плющом. Пол и колонны были из белого мрамора, а окна и потолок забраны ажурными серебряными решетками. Рядом с маркизой сидели два господина. Одного из них дон Мигель узнал, это был падре Пибоди, секретарь архиепископа Хорке. За глаза его называли Капелланом ее светлости, а чем конкретно он занимался во владениях маркизы, оставалось только гадать. Второй мужчина был незнаком.

— А, дон Мигель! — вскричала маркиза и одарила взглядом, который, вероятно, косил ее женихов лет двадцать-тридцать назад. — Я от души надеюсь, что не слишком вас обеспокоила. Нас тут весьма занимает одна проблема, и мы были бы рады узнать ваше просвещенное мнение. Позвольте дону Марко изложить суть дела.

Она указала на незнакомца — щеголя в темно-зеленом камзоле и желтых панталонах; рукоять его шпаги была усеяна драгоценными камнями, оружие явно служило для показа и не употреблялось по прямому назначению. Блеющим голосом тот представился:

— Марко Вилланова, ваша честь.

— Мигель Наварро, — отрывисто бросил сотрудник СВ. — В чем проблема?

— Мы только что спорили о частной жизни видных исторических деятелей, дон Мигель. Я утверждаю — и разум повелевает нам быть в этом убежденным! — что величие человека должно также очевидно проявляться в его частной жизни, как и в общественной.

— Особенно много мы говорили о Юлии Цезаре, — добавил падре Пибоди и вытер ладони о бока длинной черной сутаны. — А величие этого человека, смею утверждать, несомненно.

Он говорил с местным акцентом и при каждом втором слове смиренно склонялся, словно подтверждая невысокий свой статус.

— Ну, что касается Цезаря, то я с ним знаком не понаслышке, — чуть грубее, чем собирался, отвечал дон Мигель. Он злился, что за ним прислали раба по такому ничтожному поводу. — Мы встречались, и я считаю его напудренным жеманником. В юности он скомпрометировал себя позорными отношениями с мужчинами, а когда достиг зрелого возраста, его беспорядочные половые связи были главной темой римских сплетен. Если это величие в частной жизни, то это, конечно, ваше личное дело — так считать.

Дон Марко покраснел, бросил взгляд на маркизу и отступил на полшага.

— Мне кажется неприличным рассуждать о таких вещах в присутствии дамы! — воскликнул он.

— Будьте любезны, не считайте меня виноватым, а претензии адресуйте самому Цезарю, — холодно отвечал дон Мигель. — Ее светлость спросила меня как специалиста, я ответил. История непредвзята, дон Марко, она не знает снисхождения к дилетантам, которые стараются не замечать того, что им не нравится. Она полна фактов, которые неприятны, но от них нельзя отмахнуться.

Дон Марко побагровел пуще прежнего, а маркиза недолго помолчала (похоже, боролась с собой), а затем решила не спорить с гостем.

— В самом деле, дон Марко! — энергично кивнула она. — Дон Мигель совершенно прав. Ведь именно ханжество сделало женщин созданиями, которых окружают не только вниманием и заботой, но и ложью — Да-да, ложью! — о природе и характере мира! Это в интересах самонадеянных мужчин приписывать нам слабости, которых мы не имеем!

Она устремила пронзительный взор на дона Мигеля и томно вздохнула:

— Но среди нас есть человек, говоривший с самим Юлием Цезарем! Разве это не чудо?

— Мы, сотрудники Службы Времени, такие встречи чудом не считаем, — возразил Наварро, уже пожалевший, что разболтался. — Мы пользуемся законами природы, и ничего больше. Чудом было бы, например, слетать на Луну. Ведь до сих пор наука не знает, как даже подступиться к этой проблеме.

— Э-э… с вашего позволения, дон Мигель, — сказал падре Пибоди, качая круглой головой и тараща круглые глаза. — Как это случилось, что вы могли говорить с Юлием Цезарем? Я слыхал — если мне будет позволено указать, — что правила вашей Службызапрещают вмешиваться в ход событий, и действия путешественников ограничиваются простыми наблюдениями.

Так и знал, что здесь не следует рта открывать, с досадой подумал дон Мигель. Теперь, чтобы исправить оплошность, придется отвечать на провокацию священника. Действительно умный человек не задал бы такого вопроса, потому что в публикациях об исследованиях Древнего Рима подробно объяснялось, как действует путешественник во времени.

— Заверяю вас, падре, — устало сказал Мигель, — что инструкции скрупулезно соблюдаются. Однако если какой-то видный исторический деятель вроде Юлия Цезаря окажется в пределах слышимости другой личности, которую он не знает и никогда больше не увидит, и произнесет слова, которые произнес бы в любом случае, это ни в коем случае не означает вмешательства в историю. Я ясно ответил на ваш вопрос?

Падре Пибоди энергично кивал, наверное, чтобы лучше усваивать информацию, утрясая ее в голове. Все замолчали. Наконец маркиза не выдержала.

— Хотя я только бедная глупая женщина… — Она повела ресницами, ожидая привычных возражений, но спорить никто не стал. Бросив уничижительный взгляд на падре Пибоди, маркиза была вынуждена продолжать. — Мне кажется, что о вмешательстве в прошлое вообще не стоит беспокоиться. Что случилось, то и случилось. Как может измениться прошлое из-за наших действий?

Маркиза, хвалившаяся своим интеллектом, задала вопрос, на который ответил бы и мало-мальски развитый школяр лет пятнадцати. М-да… Даже дон Марко, которого Наварро отнюдь не считал светлой головой, растерялся при виде такого невежества.

— Рассуждать о принципах теории времени, — неохотно сказал дон Мигель, — это, скорее, занятие для мудреных философов, а не прагматиков вроде меня, миледи. Но я имею о теории некоторое представление, и, если пожелаете, попытаюсь объяснить вам.

По лицу маркизы мелькнула тень досады, она, похоже, расстроилась, что придется заняться тяжкой мыслительной работой. Но пришлось демонстрировать вежливый интерес и самообладание.

— Прошу вас, объясните, — пробормотала она.

— Ну, хорошо. — Дон Мигель помедлил, собираясь с мыслями, чтобы изложить их в доступной для маркизы форме. — Прежде всего, думаю, что никто не станет спорить: в истории есть решающие поворотные моменты! И каждый из них состоит из суммы огромного числа причин, деяний индивидуумов и их поведения, поэтому любое историческое событие редко удается объяснить одним-единственным фактором. Большинство событий зависит от такого широкого спектра причин, что невозможно охватить их во всем масштабе, и мы вынуждены признавать их случайными… Например, падения Рима в результате вторжения орды варваров не случилось бы, кабы не декаданс римского общества.

Маркиза кивнула, лоб ее покрылся складками от чрезмерных мыслительных усилий. Дон Мигель продолжал, хотя опасался, что она может надорваться.

— Этот неохватный поток событий, который сходится на каком-то поворотном моменте, можно сравнить с рекой. Есть ли в ее русле еще один камешек, нет ли его, не так уж и важно, он не изменит ни направления течения, ни глубину. Но изменение, пусть и незаметное, произойдет, если мы этот камушек вытащим или только передвинем — независимо от нашего восприятия! Поток времени можно также сравнить с оползнем. И нет ничего невозможного, если визитер из будущего остановит первый камень, прежде чем начнется обвал, который изменит ход истории. Если такое случится, мы вычеркнем из истории сами себя. Одна-единственная важная идея, посеянная в мозгах римлянина из 300 года, могла бы, по нашему мнению, привести к поражению Алариха и выживанию Римской империи.

— Меня великие империи прошлого очаровы… вывают! — с энтузиазмом, но не вполне грамотно высказалась маркиза. — Особенно… — Она заметила гримасу досады на лице дона Мигеля и оборвала себя. — Я позволила себе увлечься… Пожалуйста, продолжайте!

— Вы следили за моей мыслью?

— Да… Разве что… Можно спросить? Если наши действия способны изменять историю, как же она сама-то изменяется? Я имею в виду — без нашего вмешательства.

— Если бы мы и вправду изменили ход истории, — дон Мигель с трудом сдерживал раздражение, — такой вопрос не стоял бы! Это и была бы история, и никакой другой попросту не существовало!

Падре Пибоди энергично замотал головой, перегрузив ее умными рассуждениями.

— Пути Господни неисповедимы, это правда!

Маркиза внезапно улыбнулась.

— Понимаю! — радостно кивнула она и тут же засомневалась: — По крайней мере, думаю, что…

Ее перебил дон Марко:

— Но ведь в истории есть поворотные моменты, для которых совершенно неважно — сделаем мы что-либо или позволим себе ничего не делать. Конечный результат от этого не изменится.

— Да, конечно, — согласился Наварро. — Классический тому пример знаком всем — это ураган, из-за которого рухнула английская оборона четыреста лет назад. Стихия потопила их брандеры, потому-то Испания и покорила Британию. На возникновение бури человек повлиять не в силах. Однако даже в случаях вроде этого следует оставаться осторожным в оценках.

— Ну, этот-то результат сам собой разумеется! — возразила маркиза. — Я имею в виду, что Армада была столь велика и так хорошо вооружена…

— Могу вас заверить, миледи, что историки Службы Времени этот момент изучили основательно. И знатоки морского дела сошлись во мнении, что испанские галеоны, перегруженные десантными подразделениями и припасами, вполне могли бы оказаться в проигрыше. Особенно, если бы английским брандерам удалось к ним приблизиться при кормовом ветре. Вне всякого сомнения, битву решила счастливая случайность — вовремя разразившаяся буря.

— Я догадываюсь, что вы хотите сказать, — перебил дон Марко. — Ни при каких обстоятельствах флот не должен был опоздать к месту морского сражения, иначе буря могла и утихнуть. Так?

— Вы совершенно правы.

— Трудно представить, — подивился падре Пибоди, — что мы висим на такой тонкой ниточке!

Сейчас дону Мигелю больше всего хотелось оборвать ту ниточку, которая привязывает его к маркизе, но та была полна решимости его не отпускать. Миледи возложила отягощенную перстнями руку на его рукав.

— Есть еще кое-что, дон Мигель, о чем я хотела вас спросить. Я слыхала, что в этот юбилейный год ваша Служба Времени позволит особо привилегированным лицам присутствовать при подлинной победе. Это так?

— Нет, естественно, нет! — Наварро был шокирован до глубины души. — Кто вам сказал такую чепуху? Предписания Службы однозначны: путешествовать в прошлое позволено только сотрудникам. Цель — серьезные исторические исследования. Это же не карнавал и не спектакль для жаждущих сенсаций.

— Странно, — сказала маркиза. — А меня заверяли… Ну, ничего. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы инструкции не были столь строги. У меня жгучее желание побывать при каком-нибудь великом событии прошлого.

— Мы регулярно публикуем снимки… — начал дон Мигель.

— А, снимки! Они такие скучные и нежизненные. Что такое снимки, если не копии? Ценен оригинал! Но я вижу, у вас каменное сердце, дон Мигель.

— Миледи, путешествие во времени совсем не развлекательная поездка. Там грязь, нищета, жестокость… Эти стороны жизни прошлого вызывают только отвращение.

— Ну, грязь и нищета и сейчас не в диковинку. Даже поблизости, на рынке, за городской стеной Хорке полно людей, которые ходят во вшах и не знают слова «мыло»! Вот их предков у меня нет никакого желания повидать. И пятьдесят поколений назад они, несомненно, были такими же. А мне жутко хотелось бы взглянуть на роскошь и великолепие прошлого. Я ведь уже говорила… — ее взгляд с лукавым укором красноречиво говорил о широком арсенале ужимок постаревшей красавицы, — говорила вам, что великие империи прошлых веков меня просто околдовывают. Например, мексиканские — с их чудесными работами из золота и украшениями из перьев!

— И с их приятным обычаем приносить человеческие жертвы, вырывая сердца из живых тел, — мрачно добавил Наварро.

— Неужели у вас нет ни капельки романтических чувств? — воскликнула миледи.

— Романтических чувств недостает вовсе не мне, а великим империям прошлого, которыми вы так восхищаетесь.

— И все же… — она жеманно пожала плечами. — Что ж, я хотела узнать мнение специалиста, и я его услышала. И мне не остается ничего другого, как принять ваши слова на веру. И все-таки позвольте мне показать, что именно меня восхищает. У меня недавно появилась новая драгоценность, ацтекская золотая маска ручной работы. Может быть, она вас убедит, что в былые времена, по крайней мере, некоторые вещи были весьма неплохи.

— Если вы желаете услышать мнение специалиста и по этому поводу, то вынужден вас разочаровать, — не поддавался дон Мигель. — Я мало понимаю в искусстве чеканки по золоту и в драгоценных камнях.

— Ах, не было еще такого человека, который бы не восхитился моей великолепной маской! Пойдемте!

Она хлопнула в ладоши, и тут же возник ее личный слуга, огромный гвинеец. Он двинулся вперед, расчищая им дорогу в толпе гостей.

Глава 3

— Я твердо убеждена, — сказала миледи, — что вы не посчитаете меня бесстыдницей, узнав, что маска висит в моей спальне. Смело следуйте за мной. Я считаю оскорблением женского достоинства мнение, что она не способна защитить свою добродетель, оставшись наедине с мужчиной в комнате с постелью.

К этому времени ей уже практически удалось превратить просвещенного и прогрессивного дона Мигеля в консервативного ханжу. Он возразил:

— Вам следует признать, миледи, что столь же оскорбительно для нас, мужчин, слышать, будто мы в такой ситуации не в силах удержаться от непристойных попыток немедленно овладеть женщиной.

Губы маркизы сжались в узкую линию.

— Как это верно! Всякий, кто борется за равенство полов, может только поддержать ваше мнение!

Шумный зал остался позади. Они вступили в широкую галерею и двинулись по мавританской плитке.

Здесь было так тихо, что слышалось постукивание каблуков. Галерея упиралась в массивную дверь. Гвинеец отомкнул замок ключом, висевшим на цепочке у пояса, и распахнул створки, пропуская маркизу и гостя. В центре просторной, роскошно уставленной комнаты громоздилось огромное ложе, искусно декорированное под покрытую мхом скамью. В глубине спальни сквозь щель в занавеске пробивался свет из ванной комнаты.

Маска висела на стене напротив изголовья. Невольно затаив дыхание, дон Мигель подошел поближе.

Она была действительно прекрасной. Миледи по незнанию назвала ее маской, но неведомый мастер выковал не только лицо, имелись головной убор из перьев и плечи воина-ацтека — и все из золота. Лицо — девять дюймов по вертикали, перья — примерно столько же, а плечевые пластины не менее пятнадцати дюймов. Дон Мигель был ослеплен такой роскошью.

— А, как я вижу, произвести на вас впечатление все-таки можно! — обрадовалась маркиза. — А то я уже думала, что вы человек без эмоций. Ну, как, теперь вам ясно, почему я так горжусь своей маской?

Дон Мигель зачарованно протянул руку к плечевому портрету: уж не сон ли? Пальцы наткнулись на холодный металл, мысли его путались. Он отступил на шаг и помотал головой, не веря глазам… Итак, изделие было подлинным — в тонкостях ацтекского искусства он разбирался.

— Почему вы молчите? — забеспокоилась маркиза.

Дон Мигель обрел дар речи и обнаружил, что голос его скрипит, как ржавые петли подвальной двери.

— Могу сказать только одно, миледи: от всей души надеюсь, что это подделка.

— Что? — она в недоумении подалась к нему. — Нет, это, естественно, никакая не фальшивка.

— А я вам говорю, что лучше бы она оказалась новоделом. Потому что если она не… — Он не договорил и содрогнулся, представляя последствия…

— Но почему вы желаете, чтобы меня обманули?

— Потому что она безупречна, миледи. Настолько хороша, словно кузнец ее выковал только сегодня. Это не реликт, который откопали в земле и реставрировали. Ни одни реставратор не сумел бы так совершенно воспроизвести ацтекский стиль. А вот фальсификатор — именно фальсификатор! — мог бы дотянуть до псевдоацтекского стиля, если достаточно давно занимается этим периодом.

— Но я не хочу, чтобы это была подделка! — плаксиво сказала маркиза. — Нет, я уверена, она настоящая!

— В таком случае от лица Службы Времени я обязан конфисковать изделие как контрабанду, импортированную в настоящее, — безжалостно сказал дон Мигель.

Сколько же весит эта штука? Фунтов двенадцать? Или пятнадцать? Всем путешественникам по времени перед возвращением приходится вытряхивать из своей одежды каждую пылинку, а что могла означать кража таких размеров и массы? Как она повлияла на ход истории?

— Откуда у вас маска? — насел он на маркизу.

Та смотрела растерянно, готовая разрыдаться в три ручья.

— Вы шутите, говоря о конфискации! — упрекнула она. — Но это жестокая шутка.

— Нет, миледи, мне не до шуток. Ваше счастье, что сотрудник Службы, узнавший о маске, находится у вас в гостях и потому вам обязан. И все равно я даже не представляю всей тяжести последствий, грозящих вам. Разве не ясно, что нарушение закона о темпоральной контрабанде подпадает под судебное разбирательство Святого трибунала?

Лицо маркизы превратилось в театральную маску — стало белым, как мел, с двумя рдеющими пятнами румян и алым мазком помады.

— Но как можно… наказывать за принятый подарок?

Ага! Значит, она подозревала, что вещь контрабандная. А то, что миледи сунула ему под нос эту штуку, говорит только о тщеславии, подогретом алкоголем. Видно, что маркиза раскаивается в своем порыве.

— Подарок! — повторил он. — А вы наводили справки в филиале Службы здесь, в Хорке? Проверяли, имеется ли официальное разрешение на импорт изделия?

— Естественно, нет! Зачем мне это?

Дон Мигель понял, что если начнет объяснять инструкции, с маркизой случится истерика.

— Понимаю, — сказал он примирительно. — Вы сознавали, что вещь импортная, но полагали, что без разрешения она бы в настоящее не попала.

— Конечно, — маркиза прижала ладони к вискам и покачнулась, словно пьяная. Впрочем, она действительна была нетрезва.

— Итак, кто вам подарил эту маску?

— Один… один хороший друг.

— Было бы лучше, если бы его имя вы назвали мне, а не инквизитору.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, это вы угрожаете мне и существованию всего нашего мира! Если и это до вас не доходит… Если ваших куриных мозгов не хватает, чтобы представить последствия, то, значит, у вас в голове совсем пусто! — дон Мигель не был тщеславен, он никогда не упивался властью, и с радостью обошелся бы без грубых оскорблений, но другого способа добиться правды не видел.

— Дон… дон Архибальдо Руис подарил мне ее! — она чуть не задохнулась, выдавая не то приятеля, не то сообщника.

Дон Мигель резко развернулся, и полы его камзола разлетелись веером.

— Найти его! Привести сюда, быстро! — приказал он гиганту-рабу, ждавшему в дверях.


Раба как ветром сдуло.

Маркиза бросилась на постель и зарылась лицом в зеленое покрывало, обильно орошая его слезами.

Дон Мигель не отрывал взгляда от маски. Следы ковки совсем свежие… Если бы изделие все эти столетия пролежало в земле, время оставило бы свои отметины. Ничто не бывает вечно молодым, даже золото.

— Защити нас, Боже, — прошептал Сотрудник СВ.

Дверь распахнулась, и в спальню влетел веснушчатый дворянин, с которым Наварро недавно беседовал.

— Дон Мигель! — удивился он. — Вы хотели меня видеть? Мое почтение, — поклонился он графине, которая сидела на постели и вытирала слезы со щек.

Дон Мигель сразу же приступил к главному.

— Она говорит, что эту маску ей подарили вы. Это правда?

— Конечно, правда. А разве это противозаконно?

— Откуда она у вас взялась?

— Я ее купил совершенно открыто у торговца на рынке за городской стеной. Его зовут Хиггинс. Я у него и другие вещи покупал.

— А проверили, имелось ли разрешение на ввоз маски в страну?

— Нет. А на каком основании? — и тут дон Архибальдо понял и ужаснулся. — О нет! Уж не хотите ли вы сказать, что речь идет о…

— О темпоральной контрабанде! Похоже, дела обстоят именно так, — дон Мигель поскреб затылок, не заботясь, что испортит прическу, на которую его парикмахер затратил не один час. — Не сомневаюсь, что вы действовали из лучших побуждений, но… Давайте начистоту, дон Архибальдо. Посмотрите на эту вещь, пожалуйста. Она весит не меньше двенадцати фунтов, а сработана так мастерски, что просто не могла не быть знаменитой в свое время. Я обязательно услышал бы о маске, разреши Служба ее ввоз. Мы ни за что бы не отмахнулись от такого замечательного предмета искусства, а передали его для изучения в Имперский музей или институт мексикологии в Нью-Мадриде, либо подарили бы этим организациям. Скажите, разве великолепное состояние маски не вызвало у вас подозрения, что с ней что-то не в порядке?

— По правде говоря, нет, — дон Архибальдо переступал с ноги на ногу, словно мальчик перед запертой дверью туалета. Наварро подумал, что это от смущения. — Боюсь, я не очень-то разбираюсь в искусстве Нового Света. Я собираю англосаксонские, ирландские изделия и предметы древних народов Севера. Вот почему и не стал оставлять маску у себя.

— Но каждый, кто интересуется каким-нибудь видом… — Мигель не закончил мысли. Вести дискуссию было бессмысленно. Главное, устранить катастрофу, если — он содрогнулся, сознавая истинную значимость события, — если еще можно устранить опасность.

— Может, я смогу вам в чем-то помочь? — спросил дон Архибальдо.

— Можете. Кое в чем. Пошлите двух рабов в местный филиал Святого трибунала и Службы Времени и прикажите привести сюда скромного, но опытного сотрудника. И как можно быстрее. Вероятно, это испортит вечеринку, но лучше разрушить ее, чем весь мир.

Для дона Мигеля было одинаково скверно, окажется ли он прав или нет. Служба не любила, если сотрудники будоражили общественность своими исконными проблемами. Но повернуть события вспять было уже невозможно: он толкнул камень, и тот покатился…

Ему показалось, что уже слышится нарастающий грохот обвала.

Глава 4

Неделю спустя ему приказали явиться на заседание Генерального Совета Службы Времени в Лондресе. Его впервые пригласили на заседание такого уровня, а дон Мигель до сих пор не знал, прав ли был, поднимая тревогу, или зря паниковал.

Зал заседаний был отделан красным деревом с золотой инкрустацией. Посередине стояло четыре стола — ромбом, ориентированным по сторонам света. Столешницы были покрыты красным бархатом с такой же обивкой на креслах, кроме одного — оно было пурпурным, цвета принца, и стояло в восточной стороне зала, прошитое, словно бабочка, иглой света, падающего с потолка. Второй луч проходил горизонтально, рассекая первый на высоте футов в двенадцать, образуя крест.

За столом с северной стороны в ряд сидело пятеро мужчин в рясах с надвинутыми на лоб капюшонами. Дон Мигель знал, что это Генеральные сотрудники Службы. За их спинами неподвижно замерли личные секретари, ожидавшие начальственных приказаний.

Сам дон Мигель сидел на западной стороне, а на южной, напротив Генеральных сотрудников, ждали… Как их следовало называть? Арестованные? Ведь их сюда доставили под конвоем. Но до сих пор не было ни процесса, ни даже официального обвинения. Свидетели? Но тогда, видимо, и он, Наварро, являлся свидетелем.

Перед Генеральным советом предстали маркиза в сопровождении двух служанок, дон Архибальдо без свиты и торговец Хиггинс, продавший ацтекскую маску. Маркиза, судя по следам на щеках, недавно плакала, Хиггинс был до смерти перепуган. Только Архибальдо выглядел скучающим, словно был твердо убежден, что трибунал — это глупое недоразумение, и все скоро прояснится.

А на обтянутом бархатом столе перед пустым пурпурным креслом лежала маска, словно распластанная золотая жаба.


Внезапно прозвучали фанфары. Позади пустого кресла возникло движение, и одетый в золото герольд зычно провозгласил:

— Поднимитесь для приветствия его королевского высочества, принца Новой Кастилии, назначенного приказом его величества Гроссмейстером Службы Времени.

Присутствующие поднялись и низко раскланялись.

Когда герольд каркающим голосом велел садиться, принц уже занял свое место. До сих пор дон Мигель видел Гроссмейстера лишь издали на официальных приемах в окружении гигантской свиты. Теперь Наварро с интересом рассматривал принца. Это был невысокий кругленький человечек с пухлыми коротенькими ручками и ножками, маленькой черной бородкой и крохотной лысинкой на макушке. На нем была парадная форма рыцаря священной Римской империи, а на груди сверкали звезды орденов, которыми его наградили как принца королевской крови. Он имел впечатляющий вид, не смотря на размеры.

Принц с не меньшим интересом изучал дона Мигеля. Под его инквизиторским взглядом Наварро почувствовал себя неуютно и боялся заерзать, как нашкодивший пацан.

Вновь прозвучал голос герольда — теперь он напоминал скрежет пилы, которая вгрызается в свежую дубовую доску.

— Вы Наварро, не правда ли?

— Так точно, сударь, — с трудом разлепил губы дон Мигель, рот его внезапно пересох. Он был убежден, что строго следовал инструкции, но как расценят его действия Генеральные сотрудники?

— И вот эта чепуха вызвала такое волнение? — принц наклонился и вытянул вперед толстенький пальчик, поросший черными волосками, мягко тыкая его в маску. Похоже, она ему понравилась, или нравилось золото, из которого ее выковали. Налюбовавшись маской, принц откинулся в кресле и бросил на арестованных колючий взгляд, потом повернулся к темному ряду Генеральных сотрудников.

— Это по вашей части, падре Рамон, — сказал он.

Дон Мигель видел, кто ответил принцу. Он никогда еще не находился рядом с падре Рамоном, иезуитом, Главным теоретиком Службы и величайшим из живущих ныне экспертов в области хроноведения и всего, что связано с путешествиями во времени.

— Я рассмотрел объект, — сухо отозвалась фигура справа от принца. — Это, несомненно, ручная работа из мексиканского золота. Импортирована без ведома и согласия Службы.

Дон Мигель приободрился, значит, хотя бы в происхождении маски он не ошибся.

— Мы пока не можем полностью оценить всех последствий этой темпоральной контрабанды, — продолжал иезуит. — В настоящий момент наши эксперты пытаются определить время создания маски, идентифицировать город и установить мастера. Как только уточним детали, примемся выяснять последствия кражи маски из прошлого. Если их не обнаружим, то окажемся перед серьезной дилеммой.

— Как это? — не понял принц.

— Imprimus, — падре Рамон извлек свой тонкий палец из тьмы сутаны и ткнул его в стол, будто клопа раздавил, — мы установим, действительно ли вернули маску туда, откуда ее незаконно изъяли. Мы обязаны обнаружить точку во времени и обстоятельства, при которых это случилось, а, вернув, проследить — не было ли нежелательных последствий. Sekundo, мы обязаны выяснить, если она не была возвращена, действительно ли имеем дело со случаем измененного хода истории.

— Вы имеете в виду, — дон Мигель страшно удивился, осознав, что сам это и говорит, все присутствующие уже повернулись к нему, и он продолжил с мужеством отчаяния: — Вы имеете в виду, падре, что мы можем обнаружить… что исчезновение маски уже внедрено в новую историю, и нам неизвестен ход событий, измененных из-за кражи?

Темная фигура качнула головой в балахоне.

— Ваша смелая догадка, — холодно произнес иезуит и помедлил так, что дон Мигель успел спросить себя, в каком смысле его догадка «смелая», — …корректна.

Дон Мигель едва слышно поблагодарил и решил попридержать язык до тех пор, пока его не спросят.

— Значит, технические аспекты можно поручить вам, падре? — спросил принц с облегчением.

— Думаю, в данный момент это самое разумное. Как только я буду располагать дополнительной информацией, незамедлительно предоставлю ее Генеральному совету для принятия дальнейших решений.

— Хорошо! — принц явно обрадовался возможности прекратить заумную дискуссию и моментально обратился к следующему вопросу, который, очевидно, интересовал его куда больше. — Теперь перейдем ко второй проблеме этого неприятного дела. Прежде всего… Наварро! — произнес он так резко, что дон Мигель вздрогнул. — Что это на вас накатило, когда вы приказали задержать маркизу ди Хорке, ведь совершенно ясно, что она — лишь безобидная участница дела?

У дона Мигеля душа ушла в пятки.

— Я действовал, сударь, в строгом соответствии с инструкциями и предписаниями Службы, — деревянным голосом сказал он.

— Ради Бога, приятель! Вам никогда не говорили, что слепое следование букве закона — признак человека без воображения? Я изучил представленную мне информацию, из нее однозначно вытекает, что ее светлость действовала с чистой совестью. Я немедленно освобождаю ее из-под стражи и требую, чтобы вы попросили у нее прощения, прежде чем она вернется в Хорке.

Вот это да!

Вступать в дискуссию с Гроссмейстером Службы в присутствии посторонних, — об этом не могло быть и речи. Но разве не закон — как по букве, так и по духу! — является важнейшим оплотом всего человечества против сил хаоса? Даже принц королевской крови не мог приказать извиняться за то, что сотрудник действовал по закону!

Он понимал, что все в зале с интересом ждут, как он выполнит желание принца. К нему повернулись недоступные для созерцания лица Генеральных сотрудников, а маркиза, торжествующе глядя, принялась барабанить наманикюренными ноготками по подлокотникам кресла.

Скрывая неуверенность, дон Мигель медленно поднялся. Когда он выпрямился во весь рост, то уже знал, что скажет.

— Сударь, при всем уважении к вам как к моему принцу и Гроссмейстеру, я не буду извиняться пред маркизой за то, что поступил по предписаниям закона, но охотно извинюсь за то, что не осознавал, что когда дело касается ее, то речь идет о безобидной участнице дела.

Безобидная… то есть простофиля. Он надеялся, что они уловят тонкий намек.

Именно так и произошло. Маркиза остолбенела от ярости, а лицо принца стало пурпурным. Дон Мигель уже приготовился встретить волну королевского гнева. Но напряжение внезапно разрядилось тонким высоким смехом. Наварро вгляделся — смеялся падре Рамон.

— Гроссмейстер, это извинение попадает в самую точку! — воскликнул иезуит. — Конечно, ведь каждый, кроме безобидной и наивной души, спросил бы себя, с какой стати такой прекрасный предмет искусства попадает в частные руки, а не в музей?

Принц поразмыслил немного и начал похохатывать, а потом заржали Генеральные сотрудники. Сопровождаемая взрывами смеха, маркиза шмыгнула из зала, съежившись от унижения. Удивленный такой легкой победой, дон Мигель уселся в кресло.

— Ну, — сказал принц, — теперь моя кузина, герцогиня Хорке, устроит грандиозный скандал. Но это ничего, падре. Вы, естественно, совершенно правы в вашей оценке извинения, принесенного Наварро. Это мне стало понятно после того, как я подумал. Но хорошо бы внести полную ясность в дело, прежде чем маркиза разразится гневом; тогда у меня, по крайней мере, будет шанс нанести ответный удар, — он погрозил пальцем дону Мигелю. — Раз уж вы подняли шум, то, надеюсь, уже предприняли какие-то действия. Вы, например, разузнали, откуда взялась маска в нашем времени?

Совершенно сбитый с толку небрежным признанием принца королевской крови о вероятности вспышки семейной вражды, дон Мигель сказал:

— Э-э… как вы знаете, сударь, дон Архибальдо Руис купил эту маску у торговца Хиггинса, который присутствует на совете. А тот утверждает, что приобрел ее у незнакомца, который зашел к нему в лавку на рынке Хорке.

— Да, мне об этом сообщали, — принц задумчиво посмотрел на Хиггинса, который старался поглубже вжаться в кресло. — А какие доказательства представил тот неизвестный, что законно владеет маской?

— Ваше величество, я клянусь!.. — взгляд торговца заметался по сторонам. Бедняга лепетал, судорожно прижимая руки к груди. — Клянусь, что я говорю правду! Я купил маску у неизвестного, насколько помню, первого апреля…

Принц поморщился. Простонародный северо-английский акцент Хиггинса, похоже, резал его нежный слух.

— А вы всегда с такой готовностью заключаете сделки с незнакомцами?

— Нет, сударь! Раньше такого не бывало! — голос Хиггинса упал до шепота. — Наверное, я сошел с ума… Не пойму, как это со мной случилось… Ваше высочество, я не помню его лица! Я не занес его имя в книгу! Такого со мной никогда не случалось… Спросите кого угодно в Хорке из тех, кто со мною знаком, и он подтвердит, что я честный торговец и…

— Достаточно! — резко оборвал его принц и обернулся к дону Мигелю: — Наварро, вы проверили, правду ли рассказывает этот человек?

— Да, сударь. У Хиггинса отличная репутация. Я поговорил с его клиентами, они подтвердили, что он всегда тщательно проверял документы на право собственности у людей, которые предлагают товар. Через его руки прошла масса темпоральных вещей — всякие мелочи, не представляющие особой ценности, — и филиал Службы в Хорке знает его как человека, который дотошно следит за разрешением предмета к импорту.

— Но на сей раз он купил контрабандную вещь у совершенно незнакомого ему человека! Должно быть, он и вправду был не в себе.

— А потом продал ее мне, ваше высочество! — робко напомнил дон Архибальдо. — Но я и не подумал усомниться в его праве владения маской!

— Может быть, вы не лжете, Архибальдо, — пожал плечами принц. — Я признаю, что вы могли положиться на Хиггинса. И все же такая ценная вещь должна была возбудить ваше подозрение.

— Сударь, — сухо произнес кто-то из доселе молчавших Генеральных сотрудников.

Кажется, это мохаук, подумал дон Мигель.

— Да, Красный Медведь? — подтвердил его предположения принц.

Заведующий Выездным отделом Службы Времени! Действительно, для разбора созвали людей весьма влиятельных!

— Есть предложение, сударь, — прогудел Медведь. — Отпустить дона Архибальдо как невиновного, допросить купца и продолжить дискуссию при закрытых дверях.

Его коллеги одобрительно загудели. Принц грохнул ладонью по столу.

— Предложение принято! — воскликнул он. И приказал личному адъютанту, но уже тихо: — Вывести людей из зала!

Дон Мигель собрался встать, но принц взглядом остановил его, сведя брови к переносице. Это обеспокоило дона Мигеля, ведь скромного сотрудника Службы с четырехлетним стажем и опытом пяти активных операций не принято приглашать на закрытое заседание Генеральных сотрудников. Значит, кто-то из них — а это мог быть только Красный Медведь, — решил взяться за дело всерьез.

Глава 5

Как только посторонние люди покинули зал заседаний, а двери заперли на тяжелые засовы, зажглись все светильники, и члены Собрания, устроившись в креслах поудобнее, сбросили капюшоны. Их лица несли печать богатейшего жизненного опыта, а оттого были суровы, — но все же оставались лицами обыкновенных людей…

Дон Мигель слегка расслабился.

Принц нашарил трубку в кисете на поясе, набил крупно нарезанным табаком и, разжигая, промямлил через мундштук:

— Ну-с, Наварро, мой мальчик, я не жду от вас признания, что вы своими опрометчивыми поступками заперли лису в курятнике!

Красный Медведь, тряхнув гладкими черными косами, хмыкнул. Наверное, намекал, что это еще мягко сказано.

Падре Рамон провел костлявой ладонью по лысой голове, наверняка, это оставшаяся с юности привычка приглаживать волосы. Его лицо с крупным носом и умными маленькими глазами было покрыто сетью морщин. Взглянув на принца, он спокойно сказал:

— Сударь, возможно, лиса была неизбежна.

— У меня еще хватает ума, чтобы не спорить с членом вашего ордена, падре! — пожал плечами принц и пыхнул трубкой. — Но таково мое мнение — Наварро доставил нам массу ненужных хлопот.

Иезуит был непреклонен:

— И снова не могу согласиться с вами, сударь. По-моему, он действовал вполне разумно, если не считать приказа взять под стражу маркизу. — Он повернулся к Мигелю. — Сколько вам лет, сын мой?

— Э-э… почти тридцать, падре.

— Пора бы уже получше разбираться в людях. Ведь достаточно пятиминутного разговора с маркизой, чтобы понять: она ни за что на свете не стала бы в Службе Времени наводить справки о маске. Маркиза слишком боится ее потерять — как ребенок новую игрушку.

Дон Мигелю было неприятно сознавать, что алчной стареющей красавице как бы и позволительно нарушить закон Службы. Он был счастлив тем, что упрек иезуита оказался таким мягким, и попридержал язык.

— Для меня остается загадкой, — продолжал падре Рамон, — история, которую рассказал торговец. Мне кажется… Я читал в показаниях нашего брата Наварро, данных под присягой, о досаде на маркизу, которая демонстрировала его своим гостям, словно дрессированного медведя. Это сравнение очень точное, потому что нашей Службе — полагаю, что вам-то не нужны примеры, — действительно угрожает опасность превратиться в пошлых актеров для жаждущей сенсации публики.

В голове дона Мигеля сошлись два факта, словно искра и порох. Он, как подброшенный, взлетел над стулом и подался вперед.

— Значит, это правда! — выпалил он.

И вновь встретил удивленные взгляды Генеральных сотрудников. Казалось, только падре Рамон понял вспышку его эмоций. Он спросил:

— Вы слышали о позорном для Службы Времени деле?

— Я… я знаю только то, что сказала маркиза: дескать, в ознаменование четырехсотлетия избраны персоны, которых допустят поглазеть на победу Армады.

— Ха! — воскликнул Красный Медведь. — Если бы это было все. Кабы этим все и кончилось!

— Так, значит, это правда? — напирал дон Мигель. — Разве можно позволить, чтобы случилось такое?

Принц покашлял.

— Падре Рамон, я, как всегда, доверяю вашему благоразумию… Но действительно ли это мудро?…

— Что именно? Ознакомить нашего брата с фактами? Полагаю, что да. В скандале, которым мы сейчас занимаемся, он продемонстрировал незаурядное мужество… Не каждый сотрудник решился бы на арест могущественной знатной дамы. К сожалению, далеко не каждый! — иезуит снова повернулся к дону Мигелю. — Вы спрашиваете, как можно было позволить, чтобы такое случилось. Естественно, что это непозволительно и строго запрещено. Но некоторые сотрудники обнаружили способы обойти запреты и избегнуть наказания… Обещаю, как только они будут разоблачены, то сохранят свои привилегии не дольше, чем свободу! Вы, конечно, знакомы с нормальной работой хроноаппаратуры, но вряд ли слыхали об эффектах увеличения пространственного вектора двигательного поля.

Дон Мигель наморщил лоб, слушая эту абракадабру.

— Падре, я знаю только, что правильный выбор факторов позволяет притягивать в хронополе удаленные от аппарата объекты или наоборот оставлять их в некотором отдалении… Уф! — невольно выдохнул он, сумевши выговорить такое и не сбиться.

— Тогда, думаю, вы поймете, что я хочу сказать, — обрадовался Рамон. — А трюк, о котором я толкую, срабатывает так: коррумпированные сотрудники принимают крупные суммы от лиц, которые хотели бы поглазеть на победу Армады, игры в римском Колизее, битву у побережья Гвинеи или постыдные обряды в египетских храмах, либо еще что-нибудь пикантное, а потому вносят в план некую безобидную операцию, на которую, естественно, наш брат Красный Медведь дает согласие. Официальная операция всегда назначается во времена, отдаленные гораздо глубже в прошлое, нежели подлинная цель, за которую получена взятка. Клиентов они встречают в таком месте, где за ними не наблюдают, доставляют до цели, потом проводят официальную операцию в более удаленных временах и подбирают клиентов по пути назад. В настоящем высаживают их точно в секунду отправления в прошлое. Так подробно изложенное, дело кажется сложным, а в действительности трюк дьявольски прост. Кто может проверить, из каких именно времен вернулся путешественник в прошлое?

— И эти люди применяли хроноаппаратуру Службы для подобной хрено… для подобного мошенничества? — у дона Мигеля голова пошла кругом.

— Едва ли они бы отважились конструировать собственную нелегальную хроноаппаратуру, как это ни просто. Да и зачем? Но они занимались незаконным хронотуризмом больше года, прежде чем мы заметили.

— И многие из нас… впали в искушение и принимали взятки?

Иезуит пожевал губами и с досадой признался:

— Сейчас мы проверяем больше тридцати сотрудников, которые явно живут не по средствам.

— Тридцать! — ужаснулся Наварро.

У принца погасла трубка. Он, роясь в кисете, мрачно буркнул:

— Проблема усугубляется тем, что они могут согласиться и на… э-э… официально запрещенные наблюдения. Я имею в виду, что и сам при случае брал в путешествие своего отца, но не наносил истории никакого вреда.

— Но это же совсем другое дело! — оторопело сказал дон Мигель.

— Да, короли могут себе кое-что позволить! — хмыкнул принц. — Но, как объяснил мне падре Рамон — и совершенно справедливо! — божественный закон не признает даже королевскую власть чем-то исключительным. Я-то это знаю. Но люди, о которых мы говорим, не знают. Скорее всего, именно они и позволили нелегальным путешественникам привозить с собой сувениры на память о прогулках в прошлое.

— Наверное, именно так и попала в настоящее эта великолепная золотая маска, — кивнул падре Рамон.

По спине дона Мигеля пробежал холодок.

— Значит, торговля подобной контрабандой… ведется регулярно? Представить невозможно, что из-за таких нарушений может случиться!

— Вы правы, такая торговля ведется, — подтвердил падре Рамон. — К счастью, это пока единственный массивный и действительно ценный объект, обнаруженный нами, все прочие — мелкие, не имеющие ценности, пустячные старые вещи. — Он откинулся на спинку кресла и вытянул руки на подлокотниках. — Но пусть даже это полное барахло, мы обязаны помнить, что возможен импорт запрещенных вещей. Наши предписания точны и строги: мы импортируем только предметы, о которых точно известно, что они не существуют для их современников… Например, клад, закопанный человеком, который умер, никому не открыв своей тайны… или нечто, упомянутое в анналах как бесследно пропавшее. Эти правила, конечно, не дают абсолютной гарантии безопасности, никогда нельзя быть уверенным, что «исчезновения» случились без вмешательства путешественников из будущего. В каждом конкретном случае приходится доверяться божественному провидению, — его худое лицо растянула улыбка.

— Изъятие такого предмета, — осмелился вставить дон Мигель, указывая на маску, — неизбежно должно вызывать опасные последствия. Одна масса чего стоит!

— Ну, не исключено, что в анналах маска упоминается как расплавленная, так что простая потеря массы, пусть даже и золотой, может пройти незаметно. Я молюсь, чтобы так и оказалось. Меня больше пугает психологическая сторона. Маска, несомненно, не была простым украшением, а являлась, вероятнее всего, объектом языческого поклонения и была известна тысячам современников. Самые крупные изменения истории можно вызвать не воздействием на вещи или человеческую толпу, а внедрением идей. Вы успеваете следить за ходом моих мыслей?

— Кажется, да, — неуверенно подтвердил дон Мигель.

— Предположим, падре, — вставил принц, — мы найдем в анналах запись об исчезновении или потере маски. Но значит ли это, что мы можем ее оставить у себя?

Иезуит пожал плечами.

— Пока не рискну ответить. Мы обязаны понять, изменилась ли история из-за вмешательства, и если да, то можно ли реставрировать прежнее состояние.

Улыбка, сопровождающая ответ, была приветливой, но дону Мигелю показалась оскалом черепа.

— Падре, я рад, что занимаюсь в Службе Времени только практической работой, — признался он. — Перед такими глубокими философскими проблемами мой мозг просто пасует.

— Возможно, завтра вы уже не станете так радоваться, — загремел принц, — потому что мы поставим вас перед проблемой, которая в своем роде не менее глубока! — Он вопросительно глянул на Генеральных сотрудников, а те дружно закивали. — Вам поручается определить происхождение маски — происхождение в нашем времени! Вы идентифицируете незнакомца, у которого ее купил Хиггинс. На выполнение этой задачи вам дается две недели.

— Две недели? — растерялся дон Мигель. — Сударь, я … я не чувствую себя достойным такого задания!

Принц презрительно засопел.

— Достойны вы того или нет, Наварро, но вы заварили эту кашу. И теперь мы приказываем вам ее расхлебывать.

Глава 6

Задача была необычайной честью, но Генеральные сотрудники, которые волновались по поводу незаконных действий путешественников во времени и их опасных «подарков», на что намекнул падре Рамон, никогда бы не поручили ее человеку, не будь уверены, что он справится.

Честь честью, но в то же время это и тяжкий груз. Чем больше дон Мигель думал об ответственности, тем глубже погружался в уныние. Все-таки ему еще не исполнилось и тридцати, маловато опыта выездной службы и просто жизненного. В последнем путешествии его ранили в македонской битве, и на лице остался шрам, потому что рану усугубила темпоральная инфекция, против которой врачи Службы оказались бессильны.

Он принялся бы за поручение относительно спокойно, кабы не чувство долга, а, особенно, роковая информация падре Рамона: более тридцати сотрудников СВ подозреваются во взяточничестве!.. В это трудно поверить. Для дона Мигеля работа со временем казалась святой обязанностью. Примером для подражания он считал основателя Службы Времени — Борромео. Свое эпохальное открытие тот сделал в 1892 году и не знал покоя, пока не поставил хроноаппаратуру и организацию, контролирующую ее применение, под верховный надзор папства. В Империи он организовал Службу Времени, а в Восточной Конфедерации после подписания Пражского пакта была создана подобная корпорация под названием Хронокомпания.

У дона Мигеля не возникало и тени сомнений, что путешествия во времени должны подвергаться строгому контролю, и соблюдение инструкций — основа неизменности истории. Но теперьзадумался: сколько предписаний было продиктовано здравым смыслом, а сколько — страхом, который со временем притупился?

Наиболее строго держались правил, которые разрешали путешественникам во времени наблюдать за событиями и. запрещали любое вмешательство в прошлое. Такая строгость считалась обязательной хотя бы потому, что в настоящем никогда не встречали посетителей из будущего. Значит, предписания соблюдали и потомки.

Но за сто лет к путешествиям во времени так привыкли, что строгости заметно ослабли. И вот выяснилось, что правила нарушаются в массовом порядке… Какие последствия принесут хищения «сувениров» из прошлого? Неужели целые эпохи испарятся, канут в небытие?…

Дон Мигель, как и всякий сотрудник, изучал путешествия во времени в течение трех лет учебы — дополнительно к университетскому образованию, которое включало в себя историю, математику и физику, — и поднялся от статуса кандидата до должности штатного сотрудника. Он до скрипа ломал голову, сравнивая «нормальное» время, которым измеряется повседневная жизнь, со временем относительным, в котором находятся путешественники в прошлое. Свою дипломную работу дон Мигель посвятил так называемому гипервремени, барьеру, который защищает хронопутников, возвращающихся в настоящее, чтобы они не проскочили в будущее, не ушли дальше момента старта аппаратуры, посылающей в прошлое.

Но эти проблемы ничто по сравнению со сложностью гипотетического времени, в котором ход истории отличается от того, каким его описывают историки.

Какая реальность сменила бы ту, которую мы считаем своей, размышлял дон Мигель, если бы кто-то отважился наплевать на гранитно-незыблемый закон невмешательства? Неужели Хорке стал бы тогда Йорком, а на королевском троне сидел бы английский монарх? А Новой Кастилией правил бы тогда принц-мохаук, называющий своих подданных воинами и скво? А вдруг это был бы мир, в котором человек вместо времени путешествовал бы в пространстве, уносимый невообразимо чудесным двигателем хоть на Луну?

Бесплодное теоретизирование претило его прагматичному складу ума. Он сконцентрировался на логическом анализе ситуации и понял, что нужно заняться практическим делом, а потому оправился на новый допрос торговца Хиггинса.

Охранники проверили его документы, обнаружили личную печать принца и, раскланиваясь и расшаркиваясь, впустили в камеру. Она была просторной, но практически не проветривалась и не освещалась. Посередине камеры на стуле распластался Хиггинс — ноги вытянуты, голова на плече, рот полуоткрыт. Торговец был привязан к стулу кожаными ремнями. За столом совещались два инквизитора, которым был поручен допрос.

— Далеко ли продвинулись? — спросил дон Мигель, инквизиторы переглянулись.

— Мы безнадежно застряли, — в конце концов признался более высокий. — Поэтому подозреваем, что он околдован.

Наварро пристально посмотрел на инквизитора, но нет — тот не шутил. Да что же это такое? Разве мало того, что он занимается парадоксами вмешательства в ход времени, так сверх того еще и спорная, непризнанная светилами наука колдовства!

— В самом деле? — спросил он, стараясь сохранить самообладание.

— Мы исчерпали все дозволенные законом средства, чтобы развязать его язык, — объяснил инквизитор ростом пониже. — Применяли транквилизаторы и спиртные напитки, использовали зеркало и маятник. Человек этот еще не объявлен виновным, и нам запрещено обращаться к более сильным средствам. Пока же установили, что он помнит о покупке маски, но не может припомнить ни лица, ни имени человека, у которого ее приобрел. Хиггинс не назвал ни единой приметы, по которой того можно было бы опознать.

Дон Мигель был в отчаянии — он так надеялся, что допрос даст хоть какую-то зацепку.

— Значит, кроме даты сделки, мы не знаем ничего конкретного? — спросил он.

— Боюсь, что так, — вздохнул инквизитор ростом пониже. — Дату он назвал добровольно и правдиво. А вы уже разузнали обо всех зарегистрированных в это время приезжих в Хорке?

— Естественно, но… — дон Мигель пожал плечами. — Человека, который продал маску, не обнаружили. Получается, что он не выполнил закона о регистрации.

— Смысл закона состоит в том, чтобы следовать его предписаниям, — назидательно заявил инквизитор повыше.

— А вы можете мне сказать, какое колдовство использовал мошенник? — перебил Наварро, не желая выслушивать прописные истины.

— Это либо снадобье, парализующее силу воли, либо внушение. Он мог, скажем, вынудить Хиггинса посмотреть на что-то яркое — например, на отражение света в маске, а потом с помощью внушения заставить забыть о продавце контрабандного товара.

— Неужели такое возможно? — удивился дон Мигель.

— Конечно, сударь. Однако нам не хотелось бы эти сведения предавать огласке. Понимаете, такие методы мы сами применяем в инквизиции…

Мигель покачал головой. Колдовские внушения казались ему маловероятными, однако инквизиторы — специалисты в своей области, приходилось верить им на слово.

— А можно ли снять внушение? Есть ли хоть малейшая надежда на успех? — нерешительно спросил он.

— Небольшая, сударь. Точнее, совсем крохотная…

Допрос Хиггинса зашел в тупик, и дону Мигелю не оставалось ничего другого, как вернуться в Хорке и форсировать поиски на месте появления маски. Он спешно выехал из Лондреса и провел отвратительную ночь в скором экипаже, размышляя, как приспособить хроноаппаратуру для обычных путешествий по стране. Теоретически можно было использовать фактор сдвига пространства; однако в качестве транспортного средства аппаратуру практически не применяли, это считалось опасным. Дело в том, что путешественники прибывали на место за секунду до старта, и получалось, что аппарат и путник одновременно существовали в двух точках планеты. Последствия такого феномена были непредсказуемы. Вот и пользовались колесными экипажами, меняя в пути лошадей. А привести в порядок дороги никак не получалось…

Измученный тряской, дон Мигель торопливо перекусил в трапезной почтовой станции и отправился в филиал Службы в Хорке — огромному дому на площади вблизи кафедрального собора.

— Мы очень долго обсуждали дело, которое вы расследуете, — сказал ему молодой человек, представившийся как Педро Диас. Он поднялся из-за стола и изогнул спину подобно кошке. — Мы все в восхищении от того, как моментально вы обнаружили контрабанду и приняли меры!

Но дон Мигель не желал выслушивать пустую лесть.

— Все было ясно, как день, — брюзгливо возразил он, — я только сделал выводы. К тому же до конца дело я так и не раскрутил. Скажите, выяснилось ли что-то с момента моего отъезда в Лондрес о незнакомце, который будто бы принес маску на продажу?

Вопрос, видимо, выбил собеседника из колеи.

— У нас не было приказа это выяснять, — заявил он. — Разве недостаточно было арестовать торговца Хиггинса и его служащих?

Иногда дон Мигель удивлялся, как в этом несовершенном мире хоть одно столетие смогло пройти относительно счастливо? Тот самый век, начало которому положил Борромео, подарив человечеству тайну путешествий во времени. У Наварро руки чесались выхватить шпагу и украсить лоб этого идиота перечнем обязанностей сотрудника Службы.

— Этого было недостаточно, — сдерживаясь, сказал он. — И где эти служащие, о которых вы говорили?

— Сию минуту! — воскликнул дон Педро. — Я немедленно проведу вас к ним!

Но от служащих толку было еще меньше, чем от Хиггинса. Они сообщили — и инквизиторы подтвердили, что показания правдивы, — их хозяин лично занимался как покупкой, так и продажей маски. Обычно он занимался оформлением сделок, если клиент был высокого ранга. Ну что ж, вполне логично. Обедневший дворянин, вынужденный расстаться с фамильной драгоценностью, предпочитает доверительно побеседовать с тактичным торговцем, и слава Хиггинса приносила ему сравнительно высокие доходы. Служащие утверждали, что и не слыхали о маске, пока не арестовали хозяина.

Еще одно разочарование, подумал дон Мигель, покидая камеру. Понурясь, шел он через сад к зданию филиала Службы, внезапно повернулся и спросил, пристально глядя в лицо дона Педро:

— Этот рынок, где Архибальдо приобрел маску… Он находится за городской чертой, не правда ли?

— Да, сударь, — ответил дон Педро. — Только свободным гражданам Хорке позволено покупать или продавать внутри границы города, однако они редко занимаются торговлей. Этот городской указ издали в конце прошлого века, тогда и возник обычай — всякую сделку совершать неподалеку от городских ворот. Теперь рынок настолько вырос, что сам напоминает город.

— Я хотел бы осмотреть этот рынок. Вызовем экипаж и поедем?

— Охотно, сударь, — покорно согласился дон Педро.

Пока они ждали экипаж, дон Мигель решил разузнать о другом.

— Скажите, дон Педро, что вы знаете о доне Архибальдо Руисе? Здесь, в Хорке, он занимает высокое положение?

— Он… — дон Педро удивительно долго молчал. — Он принадлежит к знатному роду Севера.

Дон Мигель кивнул.

— А сам он, персонально?

— Боюсь, что знаю о нем немного. Скажу только, что он унаследовал большие поместья по ту сторону шотландской границы, но предпочитает вести светскую жизнь здесь, в Хорке. Еще известно, что он признанный коллекционер англосаксонских и ирландских древностей… Говорят, что он специалист в этой области… Помимо же этого… — дон Педро пожал плечами, дескать, это все.

Ничего нового дон Мигель не услышал; дон Архибальдо открыто заявлял, что собирает древности, однако оговорился, что предметы из Нового Света его не интересуют. Его суждения о маркизе говорили, что он — здоровый циник, а значит, сумел бы принять меры, кабы заподозрил, что Хиггинс предлагает ему товар сомнительного происхождения. Если бы он опасался, что имеет дело с незаконным импортом, то либо не покупал маску, либо оставил в своей коллекции. Он вряд ли подарил бы ее ди Хорке, зная, что она тут же разболтает всему свету о великолепном подарке.

И все-таки что-то было не так…


Хотя это и называлось рынком, но в действительности, скорее, напоминало еще один город. Его пересекали широкие мощеные улицы, разделявшие участки, арендованные торговцами. Здесь рядом с каменными складами стояли рыночные павильоны. Из складов выносились товары, которые раскладывали под навесами или — у самых богатых торговцев — в небольших стеклянных павильончиках. Их охраняли темнокожие рабы, вооруженные дубинками. Ночью, как объяснил дон Педро, товары уносили назад на хорошо охраняемые склады.

Дон Мигель велел Педро отпустить экипаж и отправился бродить по рынку. Он то и дело останавливался, чтобы проверить у торговца пряностями качество мускатных орехов, ощупать у торговца тканями великолепную на вид парчу, осмотреть у серебряных дел мастера набор подсвечников, а пока глазел, мял и скреб товары, мимолетно задавал вопросы. И в каждом умудрялся ввернуть имена Хиггинса и дона Архибальдо; его ловкость вызывало восхищение у дона Педро.

Когда покидали переплетную мастерскую, где сусальное золото блестело на обложках из тонкой телячьей кожи, а в воздухе витал дух кожи и клея, дон Педро уже не сумел сдержаться.

— Сударь! — воскликнул он. — Меня поражает ваша находчивость и сноровка. Вы так умело проводите расследование! Нет, я говорю серьезно!

— Находчивость? Сноровка? — мрачно повторил дон Мигель и пошагал к выходу, где их ожидал экипаж.

Путь проходил через самый центр рынка — здесь было жуткое скопище народа. Сопровождающие знатные семейства рабы в ярких колпаках, прокладывали дорогу сквозь толпу. Это крайне раздражало дона Педро. Дон Мигель мог бы освободить путь, просто упомянув Службу, не говоря уже о предъявлении жетона с гербом (коса и песочные часы — эту символику утвердил сам Борромео), но не собирался привлекать к себе внимание.

— Находчивость! Сноровка! — повторил он, желчно улыбаясь. — Ну, если это находчивость и сноровка, когда терпишь фиаско, пытаясь хоть что-то выяснить, тогда я с вами согласен… А сейчас помолчите немного, не бурчите, если в состоянии помолчать хоть минутку. Мне нужно подумать.

Смущенный выговором дон Педро захлопнул рот и молчал полдороги к филиалу, пока дон Мигель сам ни обратился к нему:

— Дон Педро, дайте совет.

— Ваше требование — большая честь для меня, — тут же отозвался дон Педро. — Надеюсь оправдать ваши ожидания!

— Что-то мне не везет… Ну, соберитесь с мыслями! Представьте себя на месте дона Архибальдо. Вы — наследник больших земель в Шотландии и уважаемый коллекционер древностей. Отчего бы вдруг вы стали дарить очень редкую и дорогую вещь — маску из чистого золота! — даме, которая, мягко говоря, далеко перешагнула возраст, в котором за женщиной ухаживают?

Дон Педро вытаращил глаза и долго-долго молчал. Простой вопрос поставил его в тупик.

— Ну, не знаю, — наконец, робко сказал он. — Разве что в знак дружеского расположения?

Не то! Дон Архибальдо так отзывался о маркизе на званом вечере, что расположение, по мнению дона Мигеля, напрочь исключалось. Недовольным жестом он отмел версию, и не пытаясь объясниться.

— Другие предположения есть? — он требовательно взглянул на дона Педро.

— Ну… — тот судорожно сглотнул. — Я далек от мыслей приписывать такой видной персоне, как дон Архибальдо, дурные намерения, но… Может, он имел выгоду от подарка?

— Очень боюсь, что дела обстоят именно так. Дон Педро, скажите кучеру, чтобы свернул к дому Хиггинса. Надеюсь, вы не очень спешите на обед?…

В доме торговца они пробыли минут двадцать. Когда его покидали, Наварро был ужасно зол и на попытки дона Педро завести разговор отвечал ворчанием.

Вернувшись в филиал Службы, дон Мигель получил послание из Лондреса, несколько минут назад отправленное оптическим телеграфом. Оперативная группа Красного Медведя сообщала, что золотая маска почти наверняка — произведение знаменитого ацтекского золотых дел мастера Нецахуалькойотля, Голодного Волка. Значит, изготовлена в середине пятнадцатого столетия и, скорее всего, в городе Текскоко.

Новая загадка! Если маска — работа такого знаменитого ювелира, что эксперты Красного Медведя без труда его идентифицировали, то почему коллекционер подарил ее, а не взял в собственное собрание? Было бы куда логичней ее продать, а выручку употребить на расширение коллекции!..

Внезапно дона Мигеля озарило. Факты в его голове цеплялись один за другой, словно шестеренки, и в головоломке вдруг проступил ясный, практический смысл. Он ударил кулаком в ладонь, словно вколачивая догадку в мозг, и повернулся к дону Педро.

— Сейчас я понимаю!.. Или все-таки не понимаю… Дон Педро, немедленно организуйте встречу с работником Святого трибунала, мне нужна консультация с опытным инквизитором. Потом закажите экипаж и убедитесь, что кучер знает, где расположен дом Архибальдо. Я собираюсь нанести ему визит.

— Будет сделано, — пообещал дон Педро…

Дон Мигель долго беседовал с инквизитором, который явился по вызову. Когда они расставались, уже темнело. Он торопился и отклонил предложение дона Педро задержаться и поесть. Вместо ужина он пристегнул шпагу, набросил плащ и вскочил в карету, словно сам дьявол наступал ему на пятки.

Глава 7

Дом Архибальдо был не нов, зато красив и просторен. Комнаты были роскошно и со вкусом обставлены. Как и в доме маркизы, по серебряным решеткам вился плющ, тепличные растения превращали комнаты в миниатюрные сады, пол и стены были богато отделаны, а на специальных полочках, под стеклом и развешанные или расставленные поодиночке и живописными группами, теснилось множество невообразимо ценных предметов древнего искусства.

Просто срам, мучился Наварро, врываться в дом, чтобы отыскать улики. Вдруг выяснится, что подозрения беспочвенны, и человек невиновен?

В дом его впустил дворецкий. Он извинился за господина, который просил подождать, пока закончит ужин. Скоро дон Архибальдо будет в распоряжении гостя, и не будет ли тот столь любезен провести несколько минут в хозяйской библиотеке?

Дон Мигель кивнул: будет любезен. Девушка-гвинейка принесла вина — необычайно красивая гвинейка, а рабы стоили немало, особенно — красивые. Девушка наполнила бокал и протянула его с поклоном, отступила в самый дальний угол между книжными полками, в полумраке светились только белки ее глаз и зубы.

Гость с бокалом в руке бродил по комнате. Это была не столько библиотека, сколько музей искусства и раритетов. Большинство предметов было, как и следовало ожидать, англосаксонского, северо-скандинавского и ирландского происхождения; но встречались и мавританские, а также восточные изделия из золота, бирюзы и даже нефрита.

Подбор книг говорил, что хозяин далек от предрассудков и терпим к любым мнениям. От некоторых изданий у патера Пибоди, пожалуй, начались бы истерические припадки, — хотя, если подумать, патер вращается в обществе маркизы, и длительное знакомство, возможно, излечило священнослужителя от склонности к истерии. Большая часть книжного собрания числилась в указателе запрещенных произведений — и отнюдь не из-за еретических мыслей, в них содержавшихся.

Чтобы убить время до появления Архибальдо, дон Мигель вытянул из стеллажа прекрасно иллюстрированное издание «Сатирикона» Петрония Арбитра. Раскрыл его и опустился в роскошное кожаное кресло, очень удобное, но чересчур изукрашенное золотым тиснением.

До появления хозяина Наварро успел дважды перелистать том. Когда же, наконец, тот появился, то рассыпался в извинениях, что заставил себя так долго ждать. Дон Мигель остановил его движением руки.

— Мне следовало послать вестового, чтобы предупредить о визите, — сказал он. — К тому же время не пропало даром, я успел ознакомиться с вашим вкусом по подбору книг и собраний предметов искусства.

Дон Архибальдо расположился в кресле напротив гостя и щелкнул пальцами, чтобы гвинейка принесла вина.

— Моим вкусом, откровенно говоря, управляет не что иное, как желание обитать среди красивых вещей. Но если моя жажда наслаждений доставляет радость другим, то не вижу причин им в этом отказывать, — он негромко рассмеялся и пригубил из бокала.

— Бесспорно, вы замечательный коллекционер, — кивнул дон Мигель. — Скажите, все эти вещи вы приобрели здесь, в Хорке?

— Очень многие, включая наилучшие. Наш большой рынок — вы его уже посетили, не так ли? — чудесное место для охоты за раритетами. Большинство вещей из золота и серебра я купил здесь у Хиггинса, которого ценю как специалиста в своей области… Кстати, вы узнали у него что-нибудь новое?

— Он настаивает, что купил ацтекскую маску у неизвестного.

— Бедняга, — пожалел дон Архибальдо. — Должно быть, он одержим дьяволом.

Повисла пауза. К ним подошла гвинейка проверить, не пора ли наполнить бокалы. Она налила обоим и собиралась вернуться в угол, но хозяин жестом отослал ее прочь.

— Интересный подбор слов, — заметил дон Мигель, когда за рабыней закрылась дверь.

— Я не совсем понимаю… — заморгал глазами хозяин.

— Ваше замечание, что он одержим дьяволом, — пояснил Наварро и повертел бокал в пальцах, паузой подчеркивая значимость слов, — совпадает с мнением инквизиторов… Они полагают, что Хиггинс околдован.

— Какая мерзость! — воскликнул дон Архибальдо. — Что за отвратительная манера разыгрывать из себя честного торговца!

— В самом деле? — спросил дон Мигель, и разговор надолго прервался.

— Знаете, — наконец вымолвил дон Архибальдо, — мне нужно кое-что вам сказать; пожалуй, это следовало сделать еще в Лондресе.

Дон Мигель наклонил голову и смотрел на собеседника с подчеркнутым вниманием.

— Я не держу на вас зла за то, что вы действовали так, как вынуждали обстоятельства. Я очень хорошо понимаю, какое значение придается любому подозрению в темпоральной контрабанде.

— Рад слышать, — буркнул дон Мигель. — А то некоторые люди бывают столь легкомысленны, что…

— Только не я! Конечно, я был обязан навести справки о маске, видя ее превосходное состояние… Но тут уже не моя область… И все же остается открытым вопрос — как маска попала в настоящее? Ведь только сотрудника Службы Времени позволено путешествовать в прошлое. Неужели кто-то из них был подкуплен?

— Похоже на то, — сказал дон Мигель после короткой борьбы с собой, — что некоторые… э-э… посторонние лица сумели подмазать нужных людей, и были взяты в поездку в прошлое. Без сомнения. Один из них и привез маску.

— Ужасно! — у дона Архибальдо расширились глаза, словно от испуга. — И все же… Ну да, в глубине души я завидую таким людям! — он обезоруживающе улыбнулся. — Вам, наверное, трудно понять, что это для меня значит — побывать среди людей, для которых эти дорогие и чудесные вещи, — он окинул взглядом свою коллекцию, — были обиходными! Вы, дон Мигель не думаете, что в один прекрасный день запреты снимут и разрешат — при соблюдении инструкций, исключающих вмешательство в события прошлого, — частные участия в чуде путешествий во времени?

— Если вы интересуетесь, не принадлежу ли я и сам к тем сотрудникам, которые охотно протягивают ладонь, чтобы ее смазывали, то могу заверить, что нет, — витиевато ответил дон Мигель, холодея от бешенства.

— Нет, естественно, нет! — дон Архибальдо сделал скорбное лицо (от расстройства, что ошибся, подумал Наварро). — У меня не было намерений приписывать вам…

— Тогда давайте сменим тему, а? — дон Мигель намеренно сделал вид, что оскорблен. — Поговорим о вашей коллекции? Подискутируем, например, о том, что она содержит не только англосаксонские, ирландские и скандинавские древности, но и мавританские, восточные и другие предметы, которые я не в состоянии включить в вашу систему.

— Это так, но… — смутился Руис.

— Коротко говоря, ваш вкус удовлетворяется куда большим числом источников, чем я полагал, — дон Мигель поднял бокал и посмотрел вино на свет. — Удивительно, что вы не оставили ацтекскую маску у себя. Почему вы ее подарили, дон Архибальдо?

Лицо хозяина помрачнело.

— Неприлично совать нос в личные дела других людей! — укорил он.

— У меня нет выбора. Нужно исполнять поручение принца Новой Кастилии.

— Тем не менее, вы ведете себя, как неотесанный мужлан! Я отвечу вам, но при одном условии: если сумеете доказать, что крайне нуждаетесь в моей информации.

Дон Мигель поднялся с кресла и направился к витрине, в которой были выставлены англосаксонские ожерелья тонкой работы и пряжки из кованого золота, некоторые со вставками из гранатов. Не оборачиваясь, сказал:

— Вы имели возможность резко сократить свой долг Хиггинсу. Но поступили наоборот — удвоили свои долги, возникшие весьма давно. На это должны иметься веские причины, ваш поступок не может быть результатом мгновенного порыва.

Ответа не последовало. Повернувшись к дону Архибальдо, Наварро заметил, что тот вытянул из кармашка на поясе изящную серебряную цепочку с подвеской — блестящим кристаллом. Словно бы нервничая, дон Архибальдо принялся раскачивать ее, как маятник.

— Полагаю, вы нашли записи Хиггинса, — проговорил хозяин. — Но, заверяю вас, холодные цифры создают ложные впечатления о возникшей ситуации. У Хиггинса не было причин сомневаться в моей кредитоспособности, ведь я весьма далек от положения, когда человека считают бедняком.

— В самом деле? — ледяным тоном осведомился дон Мигель.

— Что вы имеете в виду? — Дон Архибальдо густо покраснел и оскорбленно откинул голову, не меняя, однако, амплитуды раскачивания цепочки с кристаллом. — Вы полагаете, что находитесь в жилище живущего подаянием?

— Да.

Это грубо произнесенное слово сразило Руиса. Он глубоко вздохнул:

— Признаю себя полностью побежденным… В последнее время мои имения в Шотландии почти не приносят дохода. Знаете, почему я подарил маркизе маску? Я надеялся, что она предоставит в мое распоряжение некую сумму, чтобы избавить меня от временных — я подчеркиваю, временных! — трудностей.

Цепочка раскачивалась туда-сюда. Дон Мигель молчал. Дон Архибальдо нетерпеливо смотрел на него, ожидая ответа. Наконец дон Мигель почувствовал, что достиг желаемого эффекта.

— Не имеет смысла, дон Архибальдо! — рявкнул он. — Перед тем, как прийти сюда, я долго беседовал с инквизитором. Он — эксперт в области человеческой души и сознания. Я принял средство, нейтрализующее снадобье, которое вы подмешали в это превосходное вино. Вот вам и не удается убаюкать мое сознание своим маятником-кристаллом, и память мою вы не можете отключить, как это случилось с беднягой Хиггинсом.

Слова хлестали, как удары бича. Руки дона Архибальдо упали, он побелел и заскулил:

— Клянусь вам, я не понимаю!

— Ваши клятвы лживы! Вы отлично меня понимаете. Вот как все было на самом деле. Искушение стать одним из тех счастливчиков, которые вопреки закону путешествовали в прошлое, было так сильно, что вы его не вынесли. Но чтобы подкупить сотрудников, обеспечивающих поездки, пришлось изрядно потратиться. К тому же росли ваши долги у Хиггинса. Незавидная ситуация! Без сомнения, он крепко нажал на вас, чтобы вернуть долги, и вы опасались, что он сообщит другим торговцам рынка о вашей неплатежеспособности. Вероятно — ведь, в принципе, вы человек неглупый, — первоначально вы собирались оставить контрабандную маску у себя и тайком любоваться. Но когда Хиггинс принялся вам докучать, вы решили отдать ее в качестве частичной оплаты долга. Однако вам была известна его осторожность и привычка проверять, разрешены ли к импорту темпоральные вещи, которые ему предлагают. Тогда вы придумали хитрый выход: внушили, что он приобрел маску у некоего неизвестного лица… Не удивительно, что он не мог сказать инквизиторам, у кого именно! Да и как вспомнить о человеке, которого не существует? Только к его служащим вы не подступались, верно? Я переговорил с ними, но даже человек, который у Хиггинса ведает списками товаров, не сумел вспомнить маску. Вы надеялись, что торговца заключат в тюрьму за темпоральную контрабанду. В тюрьме он не стал бы вам докучать, напоминая о долгах. А маску вы подарили с таким расчетом, что маркиза за несколько дней разболтает всему свету о своем новом приобретении и привлечет внимание человека, который осознает, что маска в нашем времени пребывает незаконно. Подставляя Хиггинса под удар, вы собирались себя представить невинной жертвой обмана. Сыграли вы хорошо. Я сперва сомневался в своих выводах, но затем вы вытащили цепочку… Инквизитор меня предупредил о подобных трюках, и теперь я убедился в вашей вине.

Дон Архибальдо в ярости отшвырнул цепочку.

— Все это — нагромождение лжи! — закричал он. — Эта чепуха не сможет никого убедить, кроме дурачка вроде вас!

— Я готов пойти на такой риск, — ответил дон Мигель. Он извлек шпагу из ножен и коснулся острием груди собеседника. — Дон Архибальдо Руис, в соответствии с полномочиями, данными мне Службой Времени, вы арестованы по обвинению в темпоральной контрабанде! Следуйте за мной для ответа перед судом. Вам пришлось иметь дело с коррумпированными сотрудниками Службы, но сегодня вы можете убедиться, что, по крайней мере, некоторые из нас выполняют свои обязанности как положено. Ведь мы имеем дело со временем и материей, из которой создана Вселенная.

Глава 8

Пространство между кристаллическими колоннами тихо гудело и вибрировало. Люди, ожидающие в Зале Времени возвращения сотрудника, волновались и поминутно вытирали лбы — вблизи колонн и всегда было жарко, оборудование особенно раскалялось, когда до прибытия путника из прошлого оставались секунды. Принц Новой Кастилии, изнемогая от жары, что-то бормотал. Наконец, терпение его лопнуло, и он щелкнул пальцами, подзывая адъютанта.

— Вина! — рявкнул он. — Жара просто ужасная!

— Слушаюсь, ваше высочество, — с готовностью отозвался адъютант. — И для господ Генеральных сотрудников?

Красный Медведь согласно кивнул своей удлиненной индейской головой, а падре Рамон не шелохнулся. После короткой паузы, пока принц решал — так да или нет? — он также неопределенно махнул адъютанту, мол, иди.

— Вы полагаете, падре, что мы поступили правильно? — резко спросил принц.

Падре Рамон, похоже, витал мыслями в неведомых мирах и не очень-то стремился возвращаться в настоящее. Он повернулся к принцу и криво улыбнулся.

— Насколько это было возможно — правильно, — отвечал он. — Мы, по крайней мере, твердо знаем, что золотая маска вернется на свое место; а разумно ли само возвращение — на это остается только надеяться.

— Если вы сомневаетесь в разумности возвращения вещи, — фыркнул Красный Медведь, — то почему создаете нам столько неудобств?

— Мы просто обязаны ставить под сомнение разумность своих поступков, — миролюбиво пояснил падре Рамон. — Взгляните на колонны. Думаю, предстоит великий момент — гудение усиливается.

Дежурные техники и все, кто находился в Зале Времени, застыли на своих местах. Внезапный грохот, словно удар грома, запах раскаленного металла — и в пространстве между колоннами появилась тень, на глазах обретающая материальность. В Зале Времени возник сфероид из железных и серебряных прутьев, которые продолжали светиться, пока из машины, вернувшейся в настоящее, уходила накопленная энергия.

Посреди каркаса съежился человек. Падре Рамон вскочил.

— Живо, живо! — приказал он техникам. — Помогите ему!

Люди бросились к сфероиду, одни — чтобы разобрать сооружение из металлических прутьев, другие — чтобы помочь дону Мигелю добраться до шезлонга. Рабы поспешили за подкрепляющими напитками и тазами с теплой водой.

В Зале не прошло и получаса с момента, когда его оправили в прошлое. Но для него миновало намного больше времени: шляпа его выгорела, кожа продубилась под солнцем и туго обтягивала скулы, глаза воспалились. Генеральные сотрудники теснились около шезлонга.

Дон Мигель сделал пару глотков ликера и жестом успокоил взволнованных сотрудников.

— Дело сделано, — медленно заговорил он и оглянулся, словно хотел убедиться, что действительно вернулся в привычный мир.

В его мозгу роились воспоминания: большой город Текскоко, раскаленный тропическим солнцем; на нем набедренная повязка индейца того времени. Рабы успели смыть индейскую раскраску лишь с одной щеки, и это казалось символом его состояния: он все еще парил между двумя реальностями — прошлым и настоящим.

Генеральные сотрудники облегченно вздохнули, а Красный Медведь строго спросил:

— Сделано? Вы в этом совершенно уверены?

— Абсолютно. Я без труда нашел мастерскую Голодного Волка, когда он работал над маской. Она была готова, и Голодный Волк держал ее в мастерской, ожидая праздника, чтобы вручить ее в дар великому богу Тецкатлипоке. За два дня до праздника я видел маску, но накануне дня принесения даров в мастерскую пришел человек и украл ее.

— Это был Архибальдо? — спросил принц.

— Вероятно… Может быть.

— Вы не уверены? — принц гневно подался вперед, но падре Рамон ухватил его за локоть.

— Наш брат Наварро хорошо сделал свое дело, — сказал он.

— Но он же не выяснил, кто был вором! — выкрикнул принц и сурово насупился.

— Он был обязан во что бы то ни стало избегать, чтобы дон Архибальдо его узнал. Если бы они столкнулись в мастерской Голодного Волка, Руис узнал бы дона Мигеля в доме маркизы. Но этого не произошло. Значит, наш брат поступил правильно.

— Я тоже так рассуждал, — сказал дон Мигель и устало уперся подбородком в ладонь. — И когда я установил, что маска исчезла, то просто заменил ее… Я имею в виду, что заменил ее той, которую привез с собой из нашего времени. Я оставался в прошлом, чтобы проследить, как она, в соответствии с планом, будет принесена в дар на празднике божеству… И теперь я здесь.

— И вы полагаете, падре Рамон, что теперь все в порядке? — проворчал принц.

— Пока можно сказать — да.

— Хорошо. Тогда мне нужно поскорей отправиться в Новую Кастилию. Если бы не маска, я бы покинул Лондрес еще несколько дней назад. Красный Медведь, поручаю вам уладить оставшиеся частности. Прощайте, господа.

Он коротко кивнул коллегам и покинул Зал Времени. Сотрудники проводили взглядами его удаляющуюся спину, развивающийся за плечами длинный плащ и адъютантов в кильватере. После многозначительной паузы Красный Медведь отошел от шезлонга дона Мигеля, чтобы проследить, как ведется Демонтаж хроноаппаратуры. С Мигелем остался только падре Рамон.

— Как вы себя чувствуете, сын мой? — спросил он.

— Постепенно прихожу в себя, — признался дон Мигель, прикладываясь к бокалу с ликером. — Но тело мое изнурено меньше, нежели дух. Вчера я был свидетелем человеческого жертвоприношения Тецкатлипоке, и мне все еще дурно от зрелища.

— Понимаю, — сочувственно сказал иезуит.

Мигель, замерев, уставился в ничто.

— Знаете, падре, иногда я задаюсь вопросом, в чем состоит наша слепота?

— Что вы имеете в виду? — не понял иезуит.

— В тот приснопамятный вечер маркиза объявила, что она просто очарована работой по золоту и украшениям из перьев. И правда, ремесло ацтеков — единственное в своем роде. Но при всем мастерстве, строительном искусстве и общественных правилах эти люди, среди которых я находился, настоящие дикари, дюжинами приносящие человеческие жертвы. Они понимали движения звезд и планет, но никогда не употребляли колеса, хотя знали о его существовании. Колеса употреблялись для игрушек — подвижных зверей, которых ацтеки мастерили для своих ребятишек… Без сомнения, мы стоим выше во многих отношениях. Тем не менее, и мы порой бываем слепы, хотя Борромео показал, как проникать в пространственные измерения, чтобы земля становилась плоской и мы могли путешествовать в прошлое… Да, мы живем в упорядоченном мире, который в общем и целом не знает ужасов войны, но все же должны спросить себя: не используем ли мы некоторые вещи, как ацтеки детские игрушки? Возможно, истинную пользу некоторых вещей обнаружат только наши потомки…

— Да, — подтвердил падре Рамон, наблюдая, как техники разбирают на составные части сфероид из железа и серебра. — Да-а, — задумчиво протянул он.

— А всего ужасней, пожалуй, — продолжал дон Мигель, — наша уверенность, что в нашей власти — заново переписать историю! А достойны ли мы того? До сих пор удавалось ограничивать эту власть над временем маленькой группой людей, на которых можно было положиться. Но раз из тысячи сотрудников удалось подкупить тридцать, то… Тогда в один прекрасный день наша алчность, неосторожность и равнодушие превратят историю в кучу обломков, в ничто в момент Творения мира.

Падре Рамон поежился.

— Мы обладаем свободой воли, сын мой. А это, без сомнения, тяжкое бремя.

Дон Мигель с недоверием уставился на иезуита.

— Но, падре… Раньше мне и в голову не приходило, что можно использовать нашу Службу во зло. Имея под рукой средство для путешествия во времени, можно отправиться в прошлое, чтобы уничтожить то хорошее, что создано усилиями многих людей, или сознательно соблазнить великих деятелей прошлого, заставить их совершить необратимые поступки…

— У вас острый ум, — после секундного размышления заметил падре Рамон. — Действительно, уже давно дискутируется теория, что зло, совершаемое во все периоды истории, является следствием такого вмешательства. Некоторые теоретики даже считают, что падения ангелов, свергнутых с небес, это падение не в пространстве, а сквозь время. Сегодня это — один из самых глубоких теологических вопросов.

Дон Мигель внимательно следил за лицом падре Рамона. Оказывается, этот сиятельный Генеральный сотрудник, иезуит, философ, витающий в эзотерических сферах высокой метафизики, необыкновенно доступен — гораздо в большей степени, чем Красный Медведь.

— Лично я не нахожу ответа на этот вопрос, — признался дон Мигель.

— Вас волнует: можно ли положительные результаты человеческой деятельности уничтожить вмешательством в ход времени? Добро, естественно, не может быть уничтожено, было бы ересью утверждать обратное.

Резкое порицание в голосе иезуита поубавило дону Мигелю самоуверенности.

— Я сказал глупость. Не следовало облачать незрелые мысли в словесную одежду, — сказал он покорно.

— Парадокс, но это не глупость, а необыкновенная проницательность, — падре Рамон, похоже, принял решение. — Если вы отдохнули, сын мой, то идем в мой кабинет. Думаю, вы заслужили право получить информацию, которая пока была для вас недоступна.

Глава 9

Вкабинете иезуита стояли полки с книгами, письменный стол и два стула, а на стене висело распятие из слоновой кости со свечой перед ним. И больше ничего. Не было даже обычного для таких помещений портрета Святого Игнатия, основателя ордена иезуитов.

Падре Рамон предложил дону Мигелю трубку и табак, которые тот отклонил. Иезуит откинулся на спинку стула.

— Подумайте, в чем состоит акт свободной воли? — спросил он.

Вопрос ошарашил дона Мигеля. Он забормотал что-то путанное. Падре Рамон отрицательно покачал головой.

— Нет, он состоит в том, чтобы осуществлять все возможные результаты.

— Что?

— Именно так. Если имеется свободная воля, а мы a priori считаем, что она есть, тогда осуществимы все финалы, сколько бы ни было альтернатив. Убивать, не убивать, более или менее тяжело ранить — следует выбирать между всеми возможностями.

— Но я не понимаю! Ведь не существует… места, где бы осуществились все варианты всех альтернатив!

— Разве? — падре Рамон тонко улыбнулся. — Тогда рассмотрим дело на конкретном примере. Вы отправляетесь в прошлое. Там устраняете некий решающий предмет, скажем, пулю из оружия, которое террорист направил на короля. Жизнь или гибель монарха изменяет историю. Как вы думаете, после этого вы вернетесь в то настоящее, которое покидали?

— Естественно, нет, — сказал чувствительный дон Мигель с дрожью в голосе.

— Но знания разрушить нельзя, верно? Например, знание о том, как сконструировать хроноаппаратуру. Почему же тогда нельзя вернуться из этого альтернативного исторического развития и снова положить пулю в ствол пистолета? Король умирает… так сказать, еще раз. А настоящее после вашего второго возвращения, когда вы восстановили status quo ante, превращается в… первоначальное настоящее.

— Падре, неужели такого сорта испытания уже проводились?

— Проводятся уже сорок лет.

— Но это же гораздо опаснее того, чем занимались коррумпированные сотрудники! — воскликнул дон Мигель, чувствуя, что мир вокруг обращается в хаос.

Каждый сотрудник Службы Времени знал, что обладатели высоких чинов — носители удивительных тайн. Например, при вступлении на престол нового папы его было принято брать в путешествие во времени, чтобы он побывал в окружении Иисуса — в той исторической нише, которая была закрыта для рядовых сотрудников. Но известие, что Иисус Христос — всего лишь выдумка, поразило бы дона Мигеля, но не оказалось таким страшным ударом, как сведения, только что открытые иезуитом.

Падре Рамон спокойно глядел на него.

— В этом нет ничего предосудительного. Мы только честно хотим исследовать труд Творца нашего, дабы лучше понять Его всемогущество. Разве можно сравнивать вора, укравшего ценные часы, чтобы получить побольше денег, с учеником часовщика, который берет их себе, чтобы изучить механизм и повысить собственное мастерство?

— Конечно, нет, — ответил дон Мигель, пытаясь привести мысли в порядок. — Но если все это правда, то… То вряд ли важно: вмешиваемся мы в ход прошлого или нет. Если кому-то приходит мысль нарушить закон о невмешательстве и он начинает действовать, то неизвестно — в каком именно из вариантов истории мы все в конце концов проживаем.

— Правильно! — лицо падре Рамона окаменело. — Это и есть логическое следствие проявления свободы воли! В мудрости Своей Бог даровал ее не только избранным, но и всему человечеству.

Последовало долгое молчание, пока дон Мигель переваривал услышанное.

— Я полагаю, что это мог бы предвидеть каждый, — заговорил дон Мигель, с трудом выдавливая слова, — кто потрудился бы подумать, какое будущее открыло нам изобретение Борромео.

— К счастью, до сих пор лишь немногие серьезно задумывались над этой проблемой, — снова улыбнулся падре Рамон. — Что ж, дон Мигель Наварро, как вам нравится мир, в котором мы живем?

— Вообще не нравится, — ответил дон Мигель, не находя слов для описания разбуженного собеседником чувства неуютности в мимолетном и неустойчивом мире.

— Но дела обстоят именно так, — сухо констатировал падре Рамон. — Ступайте к Красному Медведю и доложите о своем путешествии. И ни с кем не разговаривайте о том, что я вам рассказал! Ибо если эта правда будет услышана теми, кто еще не готов ее принять… Тогда обрушатся небеса!

Часть II ЧТО НЕ НАПИСАНО В СКРИЖАЛЯХ

Глава 10

Год четырехсотлетия покорения Англии Непобедимой Армадой подходил к концу в роскоши и великолепии. Зима была мягкой, лишь в канун Нового года ударил морозец, приправленный ветерком, который пощипывал щеки, украшал румянцем и заставлял прохожих ускорять шаги. После захода солнца на улицах Лондреса загоралась иллюминация, они заполнялись лотошниками с орехами, продавцами жареного картофеля и мяса, приготовленного на вертелах.

В сумерках на Темзе состоялся грандиозный спектакль, зеваки устремились сюда тысячами, чтобы увидеть замечательную инсценировку битвы между Непобедимой Армадой и превосходным, но проигравшим, а оттого вызывающим сочувствие английским флотом. За точность деталей следовало поблагодарить Службу Времени.

Консервативные упрямцы громко выражали протесты против представления, оскорбляющего, по их мнению, предков. Но большинство зрителей аплодировало, потому что все считали себя подданными Империи, какая бы кровь ни текла в их жилах — испанская, английская, французская, кровь мохауков, чероки, сиу… Гражданская гвардия быстро навела порядок, и когда показался роскошный баркас с его Всекатолическим Величеством Филиппом IX на борту, по всему Лондресу прокатился восторженный крик приветствий.

Король милостиво улыбался и раздавал поклоны. На борту второго судна следовали кронпринц, его супруга и дети. Третий баркас неспринца Новой Кастилии. На королевском судне было по шестнадцать гребцов с каждого борта, на баркасах его сыновей — по двенадцать, и за одним из весел потел и поругивался дон Мигель Наварро.

Кто бы, черт побери, ни выдумал такую форму почтения королевской фамилии, он должен бы сам потянуть эту лямку со всеми, считал дон Мигель. Но был уверен, что выдумщик сейчас увивается вокруг короля или кронпринца, а не сидит на жесткой скамье.

Хотя они плыли вниз по реке, гребцам приходилось туго — нужно было держать дистанцию с роскошным баркасом короля, а там на восемь гребцов больше, и он не так перегружен. Как жест почтения, идея казалась прекрасной, а воплощенная — была отвратительной.

Церемония — результат многомесячных дворцовых интриг. В этот предновогодний вечер обязанности хозяина исполнял принц Новой Кастилии и Гроссмейстер Службы Времени, а гостями считались его отец, старший брат и орава чужеземных вельмож, из которых высшим по рангу был посол Восточной Конфедерации. Конечно, Службе Времени выпала необычайная честь быть хозяевами праздника, но, как и все королевские милости, она имела свои минусы. Дон Мигель старался не обращать внимания на боль в руках. Коварство владык бывает и более изощренным. Короли Сиама, скажем, желая разорить своих подданных, дарили им священных белых слонов.

Куда приятней было бы провести новогодний вечер в кругу друзей, но — увы! После исполнения роли почетного гребца дон Мигель обязан был весь вечер опекать всяческих знатных идиотов во дворце Гроссмейстера в Гринвиче. Наварро знал, что он не единственный из молодых сотрудников на скамьях гребцов, кто разделяет его мнение.

Вероятно, людям, наблюдавшим с берега роскошную процессию на воде, и в голову не приходит, что кто-то участвует в ней вопреки желанию. Они разойдутся, завистливо вздыхая и мечтая побывать на великолепном празднестве у короля, и каждому захочется стать очень видным, чтобы получать такие приглашения.

А дон Мигель и его товарищи по несчастью сидели на веслах, потели и завидовали простым людям, которые могли разойтись в любую минуту, чтобы провести вечер в кругу семьи или окунуться в звонкое веселье на улицах.

— Я думал, — проворчал он, — что на баркасе принца сиденья вполне бы могли быть помягче!

Его коллега у другого борта, такой же рядовой сотрудник и ровесник, дон Филиппе Бассо сморщил нос.

— Мне кажется, Мигель, что сегодня вечером ты бы с удовольствием смылся из дворца, — предположил он.

— Да, в Македонии было лучше, чем здесь, — кивнул дон Мигель, имея в виду служебную поездку в век Александра Великого. Тогда-то он и познакомился с доном Филиппе…

— Дон Мигель! Держите ритм! — донесся с кормы пронзительный голос Артуро Кортеса. Тот восседал на золотом стуле в роскошнейшем плаще цвета павлиньих перьев, плаще и ослепительно белых бархатных панталонах. Он был Старшим сотрудником Службы, стоящих рангом ниже Генеральных сотрудников, и уже руководил несколькими экспедициями в прошлое. Все знали, что его прочат в преемники Красного Медведя на посту заведующего Выездным отделом. Артуро Кортес где-то раздобыл церемониальный жезл Генерального сотрудника, носить который не имел права, и отбивал им ритм, словно дирижировал гребцами.

Дон Мигель смолчал — он сидел слишком близко к павильону из гобелена, в котором находился принц, — и послушно налег на весло. Когда дон Артуро обратил внимание на другой объект, Филиппе Бассо прошептал:

— Кажется, он тебя недолюбливает, Мигель!

— Кто, дон Артуро? Тут у нас чувства взаимные. Я его тоже не люблю.

— Быстрее, немного быстрее — прокаркал дон Артуро, поднялся и взмахнул жезлом. — Мы отстаем!

Когда баркас мягко причалил к набережной напротив дворца Гроссмейстера, на ягодицах дона Мигеля были синяки, а ладони стерты до крови. Дон Артуро с привычно преувеличенной деловитостью руководил сошествием принца на сушу. Дон Мигель подумал, как противодействовать антипатии, на которую намекал Филиппе. Причина ее была понятна. Он искусно справился с аферой, связанной с контрабандой ацтекской маски, и сегодня надел знак благосклонности Гроссмейстера — воротник, украшенный драгоценными камнями, и звезду ордена Косы и Песочных часов, их старый циник Борромео изобрел лично в качестве эмблемы Службы.

Будь он немного умнее, использовал бы свою награду, чтобы избежать почетной обязанности сидеть на скамье гребца. Но особенно задумываться о том, что не сделано, было не в его натуре. Что толку махать кулаками после драки?

О доне Артуро ходила дурная слава, что он завидует любому молодому сотруднику Службы, если тот достигает громкого успеха. Сегодня дон Мигель убедился, что слухи возникли не на пустом месте. Для собственного благополучия следовало, пожалуй, слегка позаискивать перед доном Артуро, но не сейчас же — поведение Кортеса на баркасе было слишком вызывающим.

— Ты что, собрался просидеть здесь целую ночь, Мигель? — спросил дон Филиппе и хлопнул приятеля по плечу.

Дон Мигель со вздохом поднялся и мрачно осмотрел свои ладони.

— Надо было надеть кожаные перчатки, а не рядиться в шелковые, теперь их можно выбросить. Ну, как бы там ни было, но все кончилось, и на том спасибо. Пойдем, выпьем.

Вместе с Филиппе они ступили на сходни…


Набережная была устлана красным ковром; лестницу, которая вела вверх через зеленые газоны к колоннаде дворца, покрывала ковровая дорожка. По сторонам ступеней стояли гиганты-гвардейцы с пылающими факелами. На ветвях деревьев качались стеклянные шары со свечами внутри, пылая красным, синим и голубым в искусственной листве. Все окна дворца были ярко освещены, лишь окошки двух верхних этажей, где под крышей размещались слуги и рабы, оставались темными. Не светились и окна огромной центральной башни, где стояла личная хроноаппаратура Гроссмейстера. У дона Мигеля было предчувствие, что этой ночью, по крайней мере, одного сотрудника СВ уговорят провести гостя королевской или дворянской крови в башню, дабы показать увлекательную игрушку, а назавтра достойные жалости техники будут вынуждены заняться скучной работой по настройке сложной аппаратуры.

Из дворца доносились звуки музыки. В моде были монотонные мелодии мохауков, сопровождаемые барабанами, а Гроссмейстер как принц Новой Кастилии, естественно располагал лучшими американскими музыкантами.

Через гигантские окна возле входной двери в главный зал дон Мигель видел Генеральных сотрудников Службы, приготовившихся приветствовать короля. Падре Рамона не было, он собирался прийти попозже.

Оба брата королевской крови и кронпринцесса, окруженные щебечущей толпой придворных, проследовали за королем во дворец, а речники Службы собрались отчаливать, чтобы перегнать баркасы в ангары. Они внимательно осматривали снаряжение, как будто высокотитулованные новички нанесли их драгоценным баркасам страшные повреждения. Временные экипажи судов тянулись вслед за королем, словно на буксире.

— Давайте пошевеливайтесь, вы, двое! — дон Артуро деловито шагал по набережной, размахивая рукой. — Не видите, нужно освободить трап? Подходит баркас посла Конфедерации, нельзя заставлять его ждать!

Сейчас, когда Гроссмейстера поблизости не было, дон Мигель мог бы дать отпор, но дон Филиппе благоразумно удержал его от дерзости, крепко сжав пальцами локоть. Оба повиновались дону Артуро, а речники принялись поспешно отгребать от причала.

— Пошли, Мигель, — потащил его дон Филиппе, — иначе угодим в свиту посла. Мы же не хотим, чтобы на нас сердились, верно?

— Я уже достаточно рассержен, — дон Мигель оторвал взгляд от залитого огнями судна, приближающегося по реке. — Тебе бы хотелось сегодня вечером хорошенько повеселиться, Филиппе?

— Мне? Мне везде весело. Но ты выглядишь так, словно на тебя навели порчу.

— Вот как? Тогда я точно знаю, куда ее навели, — вздохнул дон Мигель и потер ягодицы.

Дон Филиппе хохотнул и взял приятеля под руку, увлекая вверх по склону холма к огням дворца.

Глава 11

Огромный дворцовый зал для торжественного приема был роскошно украшен. Тут было тепло — а это в глазах молодых сотрудников СВ крупное преимущество, но вовсе не потому, что они так уж любили жару. Дело в другом: прелестные девушки могли показаться здесь в самых тонких вечерних платьях. Но дон Мигель, которому после гребли было и так жарко, о девушках не думал и злился. Гости все прибывали. Они заходили со стороны дороги и с набережной. Через каждые полминуты зал в том или другом направлении пересекала группа служащих с гвинейцем во главе, чтобы приветствовать прибывших согласно протоколу.

Суматоха имела свои преимущества, по крайней мере, для дона Мигеля. Вероятно, ему удастся укрыться в какой-нибудь нише и, оставаясь незамеченным, поправить настроение бокалом вина. На замечание дона Филиппе о достоинствах присутствующих дам, он отвечал что-то неопределенное и взглядом отыскивал место для уединения.

И тут услышал, как его окликнули.

Красный Медведь повелительно махнул рукой и двинулся от входа со стороны набережной — там только что ступил на сходни посол Конфедерации — к противоположной двери. Такое требование нельзя игнорировать. Дон Мигель пристроился в кильватер Красного Медведя, а дон Филиппе, которого тоже позвали, присоединился.

— Думаю, нас это развлечет, — предположил Филиппе. — Интересно, кто там появился?

Дворецкий, стоящий около двери, имел звучный голос, но из-за шума нельзя было разобрать имен, которые он выкрикивал. Под широкой дверной аркой стояли пожилой мужчина и две юные девушки.

Красный Медведь обернулся и жестом подозвал обоих молодых людей. Они приблизились и поклонились.

— Ваша милость! — казалось, эта официальность чрезвычайно нравилась Красному Медведю. — Для меня большое удовольствие представить вам дона Филиппе Бассо, сотрудника Службы Времени, и дона Мигеля Наварро, сотрудника и рыцаря ордена Косы и Песочных часов. Дон Мигель, дон Филиппе… его милость герцог Сканья, посол Соединенного королевства Швеции и Норвегии… Леди Ингеборг, леди Кристина.

Ага, видимо дочери посла. Дон Мигель, поклонившись, посмотрел на них повнимательней. Сестры были похожи друг на друга и на герцога тоже — обе высокие, стройные, со светлыми волосами. Глаза — голубые озера, кожа — как молоко. Вечерние платья — без украшений и вышивок — чарующе прекрасны.

— Это честь для меня! — с энтузиазмом воскликнул дон Филиппе, и дон Мигель более или менее убедительно повторил его слова.

— Дон Мигель, дон Филиппе, — заявил Красный Медведь, — я поручаю вам сопровождать этих юных дам и убежден, что вы будете рады поручению.

Дон Филиппе снова поклонился, на этот раз раскованно, и широко улыбнулся. Глаза леди Ингеборг заблестели; по мнению дона Мигеля, она была примерно на год моложе сестры.

Наварро обронил несколько банальных фраз и почувствовал себя неуклюжим мужланом. Леди Кристина была необыкновенно хороша, хотя общество эмансипированной девушки — не совсем то, чего он желал в этот вечер. Он никогда не был в Швеции и Норвегии; эти государства провозгласили свою независимость и не заключали союзов ни с Империей, ни с Конфедерацией. У Соединенного королевства была своя общественная система, женщины у них имели право участвовать в выборах членов тинга. Его друзья, флиртовавшие с девушками из северного государства, рассказывали, что дамы ожидают — и даже требуют! — чтобы с ними обращались на равных, как дома.

А он после злоключений с маркизой и слышать не мог о равенстве полов.

Хотя, возможно, дочери герцога строже соблюдают этикет? Да нет, вряд ли. Немыслимо, но девушки с таким социальным положением явились на большой прием даже без дуэний. Эта эмансипация до добра не доведет…

А это еще что такое?

— Уверен, что за вами хорошо присмотрят, мои милые, — сказал герцог на великолепном испанском. — Идите и веселитесь. Я же намерен кое с кем пообщаться и уже вижу людей, с которыми просто обязан переговорить. Так что ступайте и обо мне не беспокойтесь.

Он подхватил под руку Красного Медведя и растворился в толпе.


Первые шаги с партнершей дон Мигель сделал автоматически. Несколько глотков вина… Несколько замечаний о мягкой зиме… Несколько слов о недавнем сражении… На этом фантазия Наварро иссякла. Мысли его вернулись к израненным ладоням и жесткой скамье. Дон Филиппе и леди Ингеборг оживленно беседовали у толстой колонны, к которой они приткнулись вчетвером, а дон Мигель невежливо молчал, не находя тем для разговора, и чувствовал себя полным болваном.

Леди Кристина тронула новенькую звезду на его груди.

— Наварро, — задумчиво сказала она. — А вы не тот ли дон Мигель Наварро, который раскрутил дело с ацтекской маской, способной изменить ход истории?

Она говорила по-испански не хуже отца.

— Да, я… — кивнул дон Мигель, слегка смущенный. — Но как, ради всего святого, вы узнали об этой истории? Ведь о ней не… не сообщали в прессе!

Леди Кристина звонко рассмеялась.

— Ох уж эта скромность испанского дворянина! Вам не кажется, что вы с этим в Империи несколько перехлестываете? Пусть даже о вас не писали газеты, но кто вы — догадаться нетрудно, ордена не раздаются просто так. А в посольствах любят посплетничать, особенно когда пахнет скандалом.

— Миледи, я уверен, что сплетни преувеличили мою роль в этом скандале! — криво улыбнулся дон Мигель.

Она пожала молочно-белыми плечами.

— Несомненно! Но если бы я попросила вас рассказать, как было на самом деле, вы бы наверняка принизили свою роль в полном убеждении, будто излагаете чистую правду.

Что ей нужно? Выпытать подробности, льстя без меры, как… как Каталина ди Хорке? Он собрался отговориться тем, что как сотрудник Службы Времени обязан хранить молчание, но вовремя спохватился, разобравшись, что дочь посла говорит искренне и вовсе не пытается что-то выведать.

— Ну, хорошо, — сказала она безо всякой обиды. — Если уж вы не собираетесь со мной беседовать, то могли бы, по крайней мере, пригласить на танец.

Он послушно повел ее в круг танцующих. Она оказалась очень хорошей партнершей, никаких мелких якобы стыдливых девичьих шажков под музыку, леди Кристина танцевала раскованно и грациозно. Это было непривычно, но свежо, и после первого тура он вошел во вкус.

Мимо них пронеслись Филиппе и Ингеборг; приятель подмигнул ему поверх белого плеча партнерши. Похоже, в принципе, сплетни о морали скандинавских девушек были недалеки от истины, даже если речь шла о дочерях посла.

Он замер посреди очередного па.

— Господи Боже, что слу… — начала леди Кристина, проследила за его взглядом и прикусила язык. — А, — сказала она вполголоса, — вы хотите смыться?

Он протянул руку, чтобы увести ее из центра зала, но она решительно увлекла его в одну из боковых галерей. И только когда они свернули за угол, он заметил свою оплошность и смущенно глянул на девушку.

— Э-э… мне страшно жаль! — воскликнул он.

— Почему?

— Ну, я так внезапно утащил вас… Это непростительная грубость! Вы, должно быть, сочли меня неотесанным чурбаном.

Снова раздался ее серебристый смех.

— Мой милый дон Мигель, посмотрим все-таки в корень! Разве это была не маркиза ди Хорке, которую вы увидели вступающей в зал?

Он кивнул.

— И… не знаю, сплетня ли это… говорят, что вы выставили ее дурой у всех на глазах. Это правда?

Он снова кивнул.

— И разве вас не потрясло, что она появилась на официальном приеме, на который, как вы ожидали, ей не получить приглашение и через тысячу лет?

— Да, миледи, — признался он. — Наверное, кто-то из друзей или родственников… э-э… сумел окольным путем достать ей приглашение, возможно, чтобы сгладить суровое порицание со стороны официальных кругов.

— Поэтому-то вы и поспешили убраться с ее дороги. Что ж, у меня никаких возражений. Немногое, что я о вас слышала, говорит, что вы довольно интересный человек; а из того, что знаю о Каталине ди Хорке, следует: лучше всего с ней не связываться. Давайте поищем местечко, где можно присесть и поболтать. Вы не против? И перестаньте называть меня «миледи», дома меня так не называет никто, кроме мужиков и торговцев. Зовите меня Кристина, — она открыла ближайшую дверь и заглянула внутрь. — Место хоть куда. И давайте достанем чего-нибудь выпить, чтобы оставаться в форме.

Дон Мигель растерянно оглянулся — по галерее как раз пробегала рабыня, она несла серебряный поднос с напитками. Он подозвал ее, гвинейка послушно вошла в комнату, сделала книксен и предложила вина.

Кристина взяла сразу шесть бокалов и, смущая гвинейку, расставила их на столике в ряд. Глядя вслед Уходящей рабыне, она сказала:

— М-м! Очень красива! Хотелось бы мне выглядеть так. Гвинейки весьма сексуальны, вы не находите? Дон Мигель, мне нравится, что вы так мило шокированы. Ваше лицо пылает, как стеклянные шары со свечами, что развешаны на деревьях.

Она, улыбаясь, плюхнулась на мягкую кушетку, обитую кожей с золотым тиснением, и взяла бокал. Дон Мигель торопливо схватил второй, чтобы ответить на ее «скооль!»

— А теперь докладывайте! — скомандовала она, утирая губы. — Я поняла, что вам здесь все не по душе, еще до появления маркизы ди Хорке. Надеюсь, я тут ни при чем. Но если мое общество вам в тягость, то скажите, я не стану впадать в истерику! Ненавижу заплесневелый обычай навязываться, чтобы только не нарушать приличий…

— Отнюдь! — перебил дон Мигель. — Расстроен я вовсе не потому, что мне предложили за вам ухаживать!

— Тогда вас угнетает перспектива обливаться потом в этой духоте, отдавая дань вежливости. Скажите, что еще предстоит на сегодняшнем приеме?

Стена отчуждения рухнула. Дону Мигелю понравилась обезоруживающая откровенность молодой женщины. Он тихо хохотнул и развеселился.

— Ну что ж, откровенность за откровенность, — начал он. — Ничего нового уже не случится. Часу эдак в девятом Красный Медведь, который слаб к огненной воде, как и все мохауки, объявит, что ему нет равных в игре на барабане. Посол Конфедерации разделает празднество под орех, утверждая, что ему никогда не сравниться с зимним карнавалом на Неве. После этого все начнут накачиваться вином, потому что говорить станет не о чем. К полуночи явится падре Рамон, чтобы справить мессу в капелле Службы, и после этого члены королевской фамилии покинут зал. Тут все сразу перестанут важничать, а юные сотрудники и кандидаты Службы сумеют, быть может, повеселиться. Сейчас многих из них просто нет. У них хватило ума остаться в городе и развлекаться, как душе угодно… За исключением тех бедолаг, которые сегодня дежурят.

— Звучит обескураживающе, — задумчиво сказала Кристина. — Я бы охотно присоединилась к тем, кто будет действительно веселиться… Вы обязаны участвовать в полуночной мессе?

Мигель огорченно кивнул.

— Это касается любого сотрудника Службы, который достаточно трезв или, по крайне мере, выглядит трезвым. Месса — главное событие года.

Он не стал объяснять, почему мессе придается такое значение. Некоторые вещи ни к чему знать посторонним.

Кристина решительно поднялась и заявила:

— Мигель, предлагаю присоединиться к людям, которые веселятся. Мы успеем побывать в Лондресе и вернуться к богослужению? Да? Тогда поищите экипаж.

У дона Мигеля отвалилась челюсть.

— Вы знаете… — сказал он, с трудом возвращая ее на место, — это великолепнейшая идея!

Глава 12

Какое это счастье — бродить в толпе веселых людей под руку с красивой девушкой, дурачиться под прикрытием полумасок, купленных у бродячего торговца, хохотать чаще, чем когда-либо. Дон Мигель был по натуре серьезным человеком, пожалуй, слишком уж серьезным, решил он, глядя на Кристину.

Они добрались до северного берега реки и вышли из экипажа. Купили в будке на колесах горячие каштаны и глинтвейн, посмотрели на выступления акробата и фокусника, поглазели в аллее королевы Изабеллы на африканских зверей в клетках, присоединились к труппе уличных музыкантов и с удовольствием подпевали их обширному репертуару фривольных песенок. А потом оказались в центре города, на Имперской площади, куда сходились пять главных улиц. Внизу с шипением плевались искрами шутихи, в небе взрывались гроздья фейерверка, капелла исполняла народные мелодии, а люди танцевали прямо на улице. Похолодало, и Кристина, на которой поверх тонкого вечернего платья был наброшен легкий прогулочный плащ, побежала к костру греть руки. Она откинула на спину длинные светлые волосы и повернулась к дону Мигелю, блестя глазами сквозь прорези черной полумаски.

— Ах, Мигель! Никогда бы не подумала, что жители вашего туманного острова умеют так веселиться.

— Покорив Англию, мы, испанцы, принесли с юга немного солнца, — улыбнулся Наварро. — Конечно, не всем по нраву подобные праздники, словно развлекаться — грех, но, слава Богу, таких ханжей немного. Скажите, а наши развлечения очень отличаются от тех, к которым вы привыкли у себя на родине?

— О, только внешне. Естественно, у нас гораздо холоднее. Зимой мы катаемся на коньках или на лыжах. Пока лежит снег. Но, в принципе, все то же самое, — она повернула свое раскрасневшееся лицо. — Ой, Мигель, почему вы печальны? Что случилось?

— Я вспомнил… — он помедлил. Раньше он никогда бы не доверил своих мыслей посторонней молодой девушке, пусть даже благородного происхождения. Однако Кристина была так непохожа на остальных… — Я вспомнил другие праздники, на которых побывал. В других местах и в другие времена, — продолжил он. — Праздник ацтеков в честь Ксипа, лишенного кожи божества, на котором жрецы были одеты в человеческую кожу и занимались ритуальным каннибализмом после того, как вырывали сердце из жертвы.

— Вы это видели?

— Да, видел. А в Большом цирке Древнего Рима гладиаторы умирали только для того, чтобы удовлетворить зрителей, жаждущих крови. И…

Он зябко повел плечами.

— Не удивительно, что вы помрачнели, — заметила Кристина. — Извините, что я иронизировала. Это, должно быть, нелегко — носить в себе такие воспоминания.

— Это не так тяжело, как кажется. Бывало же в прошлом и безобидное веселье вроде нынешнего. Чопорным людям и пуританам, осуждающим веселье в новогоднюю ночь, стоило бы стать терпимее — мир изменился к лучшему. Что бы они запели, если бы мы все еще публично убивали друг друга ради какого-то ритуала?

Кристина молча кивнула, взяла его под руку и увела от костра.

— Я так хорошо согрелась. Странно, хотя здесь, в Лондресе, не так холодно, как дома, но до костра я успела промерзнуть до костей. Наверное, виновата влажность, к которой я просто не привыкла. Как это она выносит такой холод? — Кристина высвободила руку и указала на что-то на другой стороне площади.

Сначала Мигель не понял, о чем это она; но два молодых парня заметили ее жест, подняли головы и удивленно засвистели.

— Гляди! — толкнул один другого. — Нет, ты только глянь!

Глаза второго полезли из орбит.

— Пьяная или сумасшедшая? — спросил он. — Так себя вести!.. Наверное, сумасшедшая.

— Какое интересное сумасшествие! — воскликнул первый.

Дон Мигель, наконец, разглядел, кого они обсуждают, и решил, что у девушки мозги не в порядке. Костюм ее казался нелепым даже в эту ночь, когда прохожие щеголяли в самых фантастических нарядах. Он состоял из голубых перьев, приклеенных к коже на бедра, ягодицы и живот до пупка. На ногах красные башмачки, на запястьях — нитки жемчуга, на лице, плечах и груди — желтая раскраска. Похоже, она попала на Имперскую площадь с набережной, и теперь стояла посередине, озираясь, словно загнанный зверь.

Из толпы послышались смех и ругательства, музыка смолкла. Пожилой господин ухватил за рукав гражданского гвардейца и негодующе тыкал пальцем в сторону девушки в перьях. Дон Мигель не расслышал слов, но их значение не вызывало сомнений.

— Держите ваше мнение при себе! — закричал ему ухмыляющийся парнишка. — Нам нравится, в чем она расхаживает!

Мигель подумал, что негоже дочери герцога взирать на полуобнаженное тело, но Кристина ничуть не смутилась — она с любопытством разглядывала девушку в голубых перьях.

— Мигель, такого я еще никогда не видела! Откуда она взялась, как вы думаете? Откуда-то из тропиков? Из Азии? Из Африки?

При этих словах Мигеля охватило предчувствие, но чего именно, он не успел осознать. Несколько подвыпивших мужчин, похотливо ухмыляясь, медленно двинулись к девушке. Та сжалась в комок, затравленно озираясь.

Назревало отвратительное зрелище.

— Кристина, — тихо сказал дон Мигель, — нам лучше отсюда уйти.

— Еще лучше было бы прижечь задницы гвардейцам и проследить, чтобы они помогли бедняжке, пока ее не изнасиловали!

Ее ответ был как пощечина.

Привыкший к традиционному лексикону благовоспитанных дам, дон Мигель ошарашено уставился на спутницу и ненадолго отвлекся. Внезапный крик вернул его к действительности. Он обернулся и с удивлением увидел, что один пьянчужка валяется на земле, а второго девушка отправляет вслед за ним броском через бедро.

— О, великолепно! — Кристина захлопала в ладоши и ухватила Мигеля за локоть. — Давайте подойдем ближе и поаплодируем.

Его же не оставляло беспокойство, вызванное ее недавними словами.

Я такого еще никогда не видела…

Раздвигая плечами толпу, он двинулся к украшенной перьями девушке. Кристина протискивалась за ним.

Когда он пробился, к двум мужчинам на земле добавилась еще пара. Потирая ушибленные места, те отчаянно ругались, и девушка тоже не скупилась на проклятия. Голос у нее был низкий, как у мужчины. Дон Мигель вслушался, и волосы его встали дыбом.

Девушка была невысокой и худенькой, но жилистой. Жесткие черные волосы двумя крыльями опадали на щеки. Кожа ее была бледно-оливкового цвета, а выкрикивала она на языке, похожем на китайский.

Дон Мигель досконально изучал обычаи, языки и одежду самых крупных цивилизаций в истории, умел изъясняться на греческом, персидском и арамейских языках. Он был в состоянии распознать наиболее характерные группы гласных и согласных звуков многих других языков, которыми не владел; но то, что девушка шипела в адрес напавших, не принадлежало ни одному из них.

Может быть, она из свиты китайского посла? Но вряд ли это танцовщица или гейша. Чтобы разбросать нескольких здоровенных мужиков, нужно совсем другое умение.

Тут что-то не сходится!

Он сделал шаг в сторону девушки… Она вскрикнула и внезапно кинулась на него.

Он с ужасом осознал, что она настроена убить. От Удара в пах он сумел уклониться, и большой палец ее ноги угодил в бедро. Удар был так силен, что он упал на колени. Она схватила его правую руку за запястье и локоть и так резко вывернула назад, что чуть не вывихнула плечо. Он рванул руку, качнулся вперед и назад, вытянул ногу, описал ей полукруг и сделал подсечку. Девушка была невероятно сильной, но очень легкой, и против этого приема не устояла.

Она рухнула, но тут же вскочила на ноги и прыгнула на него, целясь головой в живот. Он упал на спину и ударом ног перебросил девушку через себя, и она растянулась где-то за его головой. Резко вскочила и попыталась вцепиться в его руку зубами. Он рывком поднялся и навалился на нее всем телом, прижимая локти и ноги к земле.

Она скрежетала зубами, пытаясь вырваться из его хватки. В эту долгую-долгую минуту дон Мигель горячо надеялся, что среди зевак нет ни одного сотрудника или кандидата Службы. Есть ли что-то более недостойное сотрудника СВ, нежели борьба с женщиной посередине Имперской площади? Дон Мигель ничего худшего представить себе не смог…

Но выбора не было, хотя это и противоречило его принципам: женщина это или нет, он был обязан ее обездвижить. Для этого прижал нервные узлы на ее локтях, она дернулась от боли, а он успел ухватить ее кисти и сжать их. Потом нащупал сонную артерию и надавил так, как его обучали.

Секунд через пятнадцать она обмякла. Он выждал еще немного, чтобы убедиться, что она не скоро оправится, и встал на колени, вытирая потный лоб. Во время борьбы его подбодряли выкрики из толпы, а сейчас к ним примешались упреки в бессердечности.

Бессердечное обращение! Попробовали бы сами с ней потягаться!

Однако следовало освободиться от пленницы. Где же, черт побери, гвардейцы? Ага, вот и они: деловито прокладывают путь сквозь толпу, а та ворчит — то добродушно или иронически, то недовольно. Дон Мигель поднялся на ноги.

— Прикажите людям отойти! — коротко распорядился он. — Найдите экипаж и помогите погрузить девушку.

Однако оба гвардейца в ответ агрессивно выпятили подбородки, а один покрутил ус и спросил:

— Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?

Рука его легла на рукоять меча.

Дон Мигель набрал в грудь воздуха и рявкнул:

— Делайте, что я говорю! Я дон Мигель Наварро из Службы Времени, и это — дело Службы! И поторапливайтесь, идиоты!

Шрам делал его лицо суровым, а при упоминании Службы гвардейцы побледнели. По толпе прокатился ропот.

Дон Мигель скинул плащ и прикрыл лежащую на земле девушку. Она пошевелилась, но в себя не пришла. Он связал ей запястья носовым платком. Надо бы связать и лодыжки, подумал дон Мигель, только вот — чем? Он оглянулся и увидел Кристину, которая протягивала пояс от своего вечернего платья. Он стянул лодыжки незнакомки.

— Кто она? — спросила Кристина. — Почему она на вас напала, хотя вы ей не угрожали?

— Я не знаю, кто она, — признался дон Мигель. — Но если она та, за кого я ее принимаю, то худшее еще впереди.

Глава 13

Экипаж мягко покачивался на рессорах. Дон Мигель и Кристина молчали, покрытая плащом девушка лежала на противоположном сиденье. Через равные интервалы на нее, словно удары кнута, падал свет уличных фонарей.

— Что вы имели в виду, Мигель, когда сказали, что худшее еще впереди? — спросила Кристина, прижимаясь к нему. — Вы меня напугали.

Наварро сожалел, что вообще открывал рот, и не знал, как оправдать свои действия. Но если бы незнакомку в перьях задержала обычная гражданская гвардия, и она бы попала к бесталанному судье, а тот споткнулся об обстоятельства ее появления… Вдруг его смутные подозрения окажутся правдой?

Нет, думать об этом — все равно, что заглядывать в ящик Пандоры! Скорее всего, к утру у загадки обнаружится очень простой ответ, а он схлопочет выговор от Генеральных сотрудников.

— Если вы не возражаете, Кристина, то я лучше помолчу, пока не закончится расследование, — сказал он извиняющимся тоном.

Губы ее приоткрылись, она хотела спросить о чем-то еще, но передумала. Он погладил ее по руке, чтобы успокоить, и признался себе, что девушка с перьями внушает ему страх!

Громыхая колесами по булыжной мостовой, экипаж въехал в ограду штаб-квартиры Службы.

Здание, как и дворец Гроссмейстера, стояло на холме, и, как и во дворце, над ним возвышалась башня с хроноаппаратурой. На этом сходство кончалось.

Дон Мигель соскочил с подножки экипажа на ходу. Сегодня, должно быть, здесь никого нет, кроме дежурного кандидата в сотрудники.

— Вынеси девушку! — приказал дон Мигель кучеру. — Я прикажу открыть двери.

Кучер кивнул и слез с козел. Наварро поднялся по ступеням.

Дверь открылась, на пороге стоял молодой человек не старше двадцати лет. Он робко моргал в свете факелов.

— Вы один? — спросил дон Мигель.

— Э-э… да, господин сотрудник! — ответил юноша. — Я — кандидат Джонс, сударь, нахожусь на ночном дежурстве. А вы, полагаю, дон Мигель Наварро? Чем могу служить?

— Вы один? — повторил вопрос Мигель. — Больше никого нет?

— Совершенно один, сударь, — заверил Джонс, глядя на него во все глаза.

Дон Мигель расстроился, что теперь придется долго ждать, но ничего не поделаешь.

— В моем экипаже девушка, — сказал он, устало вытирая лоб. — Она не должна бы находиться здесь… впрочем, и в любом другом месте тоже. Ее нужно пока разместить в здании.

Джонс тяжело вздохнул.

— Слушаюсь, сударь. Полагаю, вы хотели бы комнату на первом этаже… и чтобы вам не мешали…

Выражение лица дона Мигеля заставило его заткнуться.

— Сотрудники Службы уже требовали от вас подобных услуг? — спросил Наварро.

— Ох… — Джонс зарделся. — Не от меня, сударь. Но от других кандидатов…

— Если кто-то еще раз попытается потребовать комнату для свиданий, доложите Старшему инструктору! Сводничество не входит в ваши обязанности. Понятно? — дон Мигель развернулся, не ожидая ответа, и понял, что предположение Джонса объясняется просто: возле экипажа стояла Кристина, а кучер, скрытый распахнутой дверцей, старался вытащить из экипажа нечто, завернутое в плащ.

— Помоги кучеру! — рявкнул он кандидату. — Проводи его в комнату с кушеткой.

— Сию минуту, сударь! — воскликнул Джонс и ссыпался по лестнице.

— Кристина, — тихо сказал дон Мигель. — Простите, что затащил вас сюда. Сейчас мне нужно срочно попасть во дворец, только там я найду людей, способных помочь.

— Вам все равно пора туда ехать, — сказала она. — Уже двенадцатый час… почти четверть двенадцатого!

— В самом деле? — ужаснулся он. — Напрасно я сюда заезжал. Понимаете, мне необходим совет падре Рамона, и я предположил, что застану его здесь… Но он сейчас наверняка уже на пути во дворец Гроссмейстера. Вот ведь досада! Придется и мне поторопиться. Садитесь в экипаж и ждите, а мне нужно уладить еще одно дело.

Он развернулся на каблуках и помчался в здание штаб-квартиры.


Несколько минут спустя он вихрем слетел с лестницы, вскарабкался на козлы и схватил вожжи. Постромки натянулись, лошади заржали, Кристина испуганно вскрикнула.

— Простите! — извинился дон Мигель, стараясь перекричать стук копыт. — Но девушка слишком опасна, чтобы доверить ее охрану молодому парню. Я заплатил кучеру, чтобы он не уезжал, а помог охранять. Не бойтесь, я неплохой возница.

Он старался скрыть от Кристины свою все усиливающуюся озабоченность и даже страх. Поэтому сказал далеко не все. В штаб-квартире после переговоров с кучером он бросился ко входу в башню, опасаясь, что парочка упившихся кандидатов или продажных сотрудников, воспользовавшихся тем, что в предновогоднюю ночь никого нет, пробрались к хроноаппаратуре. Результаты их действий могли быть самыми плачевными, но все же поправимыми.

Он убедился, что к замкам Залов Времени никто не притрагивался, но беспокойство не отпускало. Он чувствовал — случилось что-то зловещее.

Улицы продувал холодный ветер. Дон Мигель ежился, проклиная себя за нетерпение, нужно было забрать плащ, в который он закутал незнакомку.

Он гнал изо всех сил и вскоре выехал на аллею Святого Креста, ведущую к реке. Свернул к мосту и чуть не врезался в толпу. Подумал, что люди идут ко всенощной в городской кафедральный собор. Но откуда же паника? Сутолока, испуганные лица, крики гражданских гвардейцев, пытающихся навести порядок…

Он натянул поводья. Кристина высунулась из окошка и крикнула, чтобы перекрыть гомон толпы:

— Мигель, что случилось?

— Пока не знаю, — бросил он через плечо. — Гвардия! Гвардия, ко мне!

Конный гвардеец двинулся к ним, раздвигая людей лошадиной грудью и размахивая рукой в перчатке.

— Вам придется искать другую дорогу, ваша честь! — прокричал он. — Здесь не пробиться.

Дон Мигель, ругаясь под нос, напряженно вглядывался в туман, едва освещаемый фонарями. В сумятице за мостом, на другом берегу, ничего разобрать было невозможно.

— Что там творится? — гаркнул он гвардейцу.

— Этого никто не знает, ваша честь. Одни утверждают, что это вторжение, другие — что восстание… Что бы там ни было, это ужасно! — голос гвардейца дрожал. — Люди видели, как вниз по реке плывут трупы, утыканные стрелами… Так, во всяком случае, я слышал. И несколько пожаров возникло!

С моста раздался женский вопль, и обезумевшая толпа хлынула в аллеи. Гвардеец, увлекаемый толпой, пытался командами восстановить порядок. Экипаж дона Мигеля стал угрожающе раскачиваться. Выбраться на мост было невозможно, оставалось отвести экипаж на обочину. Поставив его на тормоз, Наварро спрыгнул с козел.

Кристина распахнула дверцу, но он велел ей оставаться на месте.

— Попытайтесь найти гвардейца, — посоветовал дон Мигель, — который сможет вас сопровождать. Это не место для…

— Мигель, еще один намек на женскую слабость, и я выйду из себя! Я иду с вами. У гвардейцев и без меня хватает забот.

Она спрыгнула на дорогу и упрямо посмотрела на него. Дону Мигелю ее настойчивость пришлась не по нутру, но он понимал, что пускаться в спор с волевой девушкой бессмысленно. Потому покорно ухватил ее за руку, и они стали протискиваться к мосту.

У парапета занял позицию отряд кавалеристов с легкой артиллерией. Офицер отдавал подчиненным приказы контролировать толпу, прикладываясь к подзорной трубе. От воды поднимался туман. На южном берегу виднелись всполохи пожаров.

Офицер перестроил отряд, вскочил на коня и начал вместе с толпой удаляться от моста. Дон Мигель криками привлек его внимание.

— Я Мигель Наварро, Служба Времени, — издали представился он, сложив ладони рупором. — Можно ли перебраться через реку по мосту?

Офицер посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Вы собрались пробиваться ко дворцу? Радуйтесь, что вы на этом берегу!

Дон Мигель похолодел.

— Никак не пойму, что происходит, — признался он.

— Я тоже не… — тут сверху грянул колокол кафедрального собора, и конь под офицером встал на дыбы. — Как бы то ни было, — выкрикнул офицер, успокаивая скакуна, — но там хуже, чем здесь. Вы еще не разглядели, что творится на том берегу? Вот, возьмите мою трубу.

Дон Мигель направил окуляры на южный берег и обомлел.

— Дворец… горит… — вырвалось у него.

— Горит! — офицер протянул руку за подзорной трубой. — Минуту назад мне сообщили, что рухнула крыша.

— Но там же король и кронпринц, и Гроссмейстер Службы, и посол Конфедерации!..

Кристина судорожно вцепилась в его руку. Лицо ее побледнело: во дворце она оставила отца и сестру.

— Одному Богу ведомо, что останется от дворца, — сурово сказал офицер. — Это самая крупная катастрофа за последние сто лет. На том берегу какие-то типы грабят, убивают и поджигают дома.

С берега донесся громкий крик:

— Там кто-то есть… вон плывет! Помогите же ему! Вытащите его на берег!

— С ним я сейчас разберусь! — пообещал офицер и дал лошади шенкеля.

Трое гвардейцев по его приказу побежали к берегу. Кристина и Мигель последовали за ними. Возможно, человек с южного берега расскажет, что случилось.

Когда они добрались до берега, человек лежал на песке лицом вниз. В его предплечьях торчало по короткой стреле, было чудом, что он не утонул.

— Мигель, — прошептала Кристина. — Это не ваш ли друг?

Дон Мигель шагнул вперед.

— Боже мой! — простонал он. — Это же Филиппе!

Он упал на колени возле распластавшейся фигуры, но спешившийся офицер велел ему отойти.

— Погодите, — сказал он. — Нужно ему помочь, откачать воду из легких.

Дон Мигель пробормотал извинения и отступил, пропуская санитара с медицинской сумкой. За ним спешила сестра милосердия, похожая на огромную неуклюжую белую сову. Наварро сосредоточенно следил, как они вдвоем вытаскивают стрелы и обрабатывают раны. Он не слышал царившего вокруг гвалта, не замечал, что поток беженцев на мосту сузился до ручейка из калек, стариков и подростков.

Краешком сознания уловил грохот экипажа, прибывшего к мосту. Резкий голос приказал кучеру поискать другую дорогу. А потом послышался другой голос изнутри кареты — сухой и отчетливый:

— Но я должен переправиться через реку именно здесь и сейчас. Я обязан быть во дворце до полуночи!

Дон Мигель узнал голос и так обрадовался, что позабыл обо всем на свете и ринулся к экипажу, размахивая руками.

— Падре Рамон! Падре Рамон! — выкрикивал он. — Хвала небу, что вы здесь!

Глава 14

Главный теоретик Службы времени нехотя вышел из экипажа и осмотрелся, хмуря брови. Площадь у моста напоминала поле боя после сражения, ее заполняли больные и увечные, повсюду валялись брошенные вещи.

— Мне непонятен, сын мой, тот порыв, с которым вы бросились к моей карете. Надеюсь, что я узнаю причину, хотя и боюсь — мне она очень не понравится. Но лучше горькая правда, чем слепое неведение. Просветите меня!

Дон Мигель обрисовал картину происходящего так, как он ее представлял: рассказал падре о таинственных агрессорах на том берегу, о пожаре во дворце и том, что судьба королевской семьи неизвестна, о беженцах, представил ему леди Кристину и сообщил, что она волнуется за своего отца и сестру…

Падре Рамон его внимательно выслушал, и по лицу было видно, что он испугался по-настоящему.

— Я обо всем этом и понятия не имел, — признался он. — Обычно по дороге к мессе я задергиваю занавески и молюсь… Правда, я слышал вопли и шум, но полагал, что это ссорятся праздношатающиеся. Есть ли у вас какие-то объяснения?

— Очень боюсь, что есть, — рассудительно сказал дон Мигель и описал встречу с оперенной девушкой на Имперской площади.

Страх на лице падре Рамона сменился ужасом.

— Вы догадываетесь, кто эта девушка? — спросил его дон Мигель.

— Судя по вашему описанию — да, — ответил падре. — Одеяние, которое не встречается ни в современном мире, ни в каком-либо другом историческом периоде, незнакомый язык… Но это — наихудший из возможных выводов. Как узнать подробности того, что случилось на южном берегу?

— Э-э… можно, пожалуй, попытаться… Только что реку переплыл дон Филиппе Бассо. Он ранен двумя стрелами в спину. Сейчас им занимаются медики… — он указал пальцем.

Падре Рамон устремился к белому силуэту сестры милосердия. Дон Мигель глянул на Кристину, та едва держалась на ногах. Он обнял ее за плечи и повел к реке. Когда они приблизились, иезуит сидел на корточках возле дона Филиппе.

— Выживет? — спрашивал он у санитара.

— Он вынослив, как дуб, падре, — кивнул санитар и швырнул в воду окровавленные бинты. — Выживет.

Дон Мигель облегченно вздохнул и наклонился к падре Рамону. В эту минуту дон Филиппе открыл глаза.

— A-a, вам повезло, падре, — прошептал он. — И… Ты тоже здесь, Мигель? Боже мой, я думал, что ты… Ну, все равно. Это не самое главное. Клянусь ранами Иисуса, не пойму: что нашло на этих людей?

— Говорите! — приказал иезуит. — Отимени Службы приказываю вас говорить истинную правду!

Дон Филиппе закрыл глаза. Голос его прерывался, падал до шепота, паузы порой были нестерпимо долгими. И вот что они узнали.

Как обычно, началось с малого. Виновником несчастья частично явился посол Конфедерации, человек язвительный и ярый шовинист. Он едко отозвался о празднике в Лондресе и принялся нахваливать торжества, которыми мог бы наслаждаться дома.

Часть вины лежала на кронпринце. Все знали, что в свои сорок с лишним он устал ждать, когда же сменит на престоле отца-долгожителя, а скуку рассеивал обильными возлияниями.

Отчасти это была вина Красного Медведя, чья слабость к огненной воде ни для кого не являлась секретом.

Когда начались обмены колкостями, король вспылил и пожелал выслать посла привязанным к ослу, причем — лицом к хвосту. А рядом, как обычно, торчали гнусные сплетники — Артуро Кортес и маркиза ди Хорке.

— Кто-то из авторитетных лиц должен был замять скандал, — простонал дон Филиппе. — Красный Медведь или даже Гроссмейстер. Но у этой проклятой ди Хорке нет ни капли такта! Она понесла что-то насчет эмансипации, а потом кто-то сказал, что женщины и мужчины не могут быть равными хотя бы потому, что некоторые занятия, скажем, ведение войны, исключительно мужские. Посол стал возражать, уже из принципа. Он заявил, что самыми кровожадными и жестокими воинами были скифские амазонки. Тогда король сказал, что амазонки только миф, и обратился к дону Артуро, и…

Он закашлялся и содрогнулся от боли в ранах. Падре Рамон терпеливо ждал, когда тот придет в себя.

— А потом, сын мой?

— Я не знаю, — прошептал дон Филиппе. — Все, что я помню, это страшные женщины с луками и копьями, которые хлынули по лестнице из центральной башни. Я дрался вместе со всеми, кто держал оружие, но эти воительницы в голубых перьях — сущие бестии…

— А мой отец? — спросила Кристина. — А моя сестра? Что стало с ними?

Дон Филиппе не отозвался. Санитар опустился на колени и проверил пульс.

— Нужно унести его отсюда и дать отдохнуть, — сказал он, повернувшись к падре Рамону. — Разговор его крайне ослабил.

Иезуит поднялся. Дон Мигель торопливо прошептал:

— Я до сих пор ничего не понимаю. Вы знаете, падре, кто эти страшные женщины?

— Вне всякого сомнения, — отвечал падре Рамон. — Амазонки… Так и должно было произойти. Вот идиоты! Ох уж эти идиоты! Прости меня, Господи, что я о них так, но как по-другому их еще называть? Это же надо — захотелось исчерпывающего ответа: могут ли женщины быть воинами? Ответ искали там, куда им и носа совать не следовало — по ту сторону границ нашей реальности. Женщины, которые выглядят, как та, которую вы описали, это гладиаторы при дворе царя Махендры, Белого Слона. Они из мира, где на троне Монгольской империи восседает интриган-самозванец и правит всей Азией и Европой… из мира, который гораздо удаленнее, чем все, исследованные нашими учеными.

Дон Мигель был с недавних пор посвящен в самые сокровенные тайны Службы, и объяснение прозвучало правдоподобно. Он знал об опасной игре со временем, начатой сорок лет назад. А вот бедняжка Кристина ничего не понимала, переводила взгляд с одного на другого и только повторяла:

— Мой отец, моя сестра… что с ними стало?

Дон Мигель прижал ее к себе, стараясь утешить.

— Я догадывался о чем-то подобном, — признался он падре Рамону. — Но что случилось, то случилось. А кто виноват? Кто из гостей первым заговорил о тайных опытах? Конечно, не Гроссмейстер… даже по настоянию своего отца…

— Нет, не Гроссмейстер, — покачал головой иезуит. — Хотя он по-королевски заносчив, но не безрассуден и не стал бы глумиться над законами природы.

— Кто же тогда?

— Руководителем экспедиции в эту удаленную ветвь истории был Артуро Кортес.

Они молча глянули друг на друга. Часы на городской ратуше пробили полночь, и тут раздался сухой треск ружейных выстрелов.

Санитар и двое гвардейцев подняли с земли дона Филиппе и уложили на носилки. Скривившись от боли, тот выкрикнул:

— Падре Рамон, где вы?

— Здесь, сын мой! — поспешил к нему иезуит.

— Падре, самого худшего я вам не сказал! — торопливо пробормотал дон Филиппе. — Я видел, как был убит король! Я видел, как продырявили стрелами кронпринца, и как они нанизывали на копья мужчин и женщин! Я видел, как одну девушку столкнули с лестницы, и она размозжила себе череп о мраморный пол! Я видел… Да смилуется над нами Бог, падре, я видел такие жуткие вещи!

— Что? — громко выкрикнул стоящий поблизости гвардеец. И прежде чем падре Рамон сумел его одернуть, закричал офицеру: — Сударь! Он говорит, что король мертв!

Все, кто его услышал, замерли. По толпе волнами покатилось: «Король мертв! Король… Король!..»

— Падре Рамон, что же делать? — спросил дон Мигель.

Падре задумался.

— Прежде всего… — он помолчал, а потом решительно продолжил: — Нужно поручить гвардейцам собрать в штаб-квартире всех сотрудников Службы, которых не было при дворце. Это будет несложно — если они отправились к мессе, то должны быть поблизости. Потом… У вас есть экипаж?

— Да, — дон Мигель оглянулся. — Был… Но он исчез. Вероятно, его умыкнули беженцы. Но все равно на нем не пробиться сквозь толпу.

— Тогда возьмем лошадей из моей упряжки, — тряхнул головой падре Рамон. — Были когда-то и мы… рысаками!

Глава 15

Одной рукой дон Мигель держал уздечку, а другой ухватился за гриву коня. Леди Кристина сидела сзади, охватив руками его грудь, и прижималась лицом к мужской спине. Ехать без седла, да еще и с пассажиркой… Нет, путешествие в хроноаппарате было удобней.

Они пробились через толпу, с трудом поспевая за падре Рамоном, и наконец добрались до штаб-квартиры. Двери были распахнуты настежь, и в проеме стоял Джонс. Факелы освещали свежий синяк у него под глазом.

— Все-таки она вырвалась? — спросил дон Мигель, соскакивая с коня и протягивая руку, чтобы помочь Кристине.

— Да, сударь, — признался Джонс. — А снова связать ее…

Он не договорил и погладил синяк.

— Но вам это удалось?

— Хорошо, что вы оставили кучера. Один бы я ни за что не справился.

Бедняга-кучер, подумал дон Мигель, он лишился своего экипажа, единственного средства к существованию. Но этой ночью в Лондресе многим не повезло куда больше. Хотя пока трудно определить масштабы бедствия и количество погибших.

— Вы сказали, что девушка сумела освободиться? — прокряхтел падре Рамон, сползая с лошади.

— Да, но ее снова связали, — ответил дон Мигель. — Джонс, веди нас к ней.

Кристина, спотыкаясь и покачиваясь, поднялась по ступеням в холл, и дон Мигель усадил ее в кресло. Джонс распахнул вторую дверь в комнате дежурного, и Наварро увидел лежащую на кушетке девушку, опутанную веревками с головы до ног. Рядом, свирепо на нее глядя, стоял кучер с палкой наготове. Однако падре Рамон протрусил мимо пленницы и устремился вверх по лестнице.

— Падре! Девушка внизу! — крикнул дон Мигель.

— Знаю-знаю. Идите за мной. Быстро!

— Позаботьтесь о даме! — приказал сотрудник кандидату и двинулся вслед за иезуитом.

На втором этаже они двинулись по галерее. Миновали библиотеку с десятками тысяч томов, описывающих традиционную историю, исправляемую и дополняемую путешественниками во времени, и остановились у помещения, за дверью которого дон Мигель никогда не был. На ней имелись надежные запоры, а почему — сотрудники знали и не спрашивали. Здесь хранились акты, документы и записи, до знакомства с которыми, полагали в коллективной мудрости Генеральные сотрудники Службы, мир еще не созрел.

— Вы уже бывали в тайном архиве? — спросил падре Рамон, роясь под сутаной в поисках ключа.

— Нет, не был.

— А знаете, что здесь хранится?

— В общем… предполагаю, что документы о самых щекотливых периодах прошлого. Возможно — о жизни Господа нашего, Иисуса Христа… — дон Мигель неопределенно махнул рукой.

— Если бы… Тогда к чему бы такие меры предосторожности? — вздохнул падре Рамон, поворачивая ключ в замочной скважине и нажимая на какие-то тайные пружины. — Невзирая на резкую критику так называемых прогрессистов и рационалистов, Иисус Христос заслуживает вечного восхищения. Не будь он таким, церковь при первом же контакте с ним потерпела бы полный крах. Но она сильна, как прежде.

Он аккуратно притворил дверь, опять поколдовал над тайными затворами и повел сотрудника сквозь лабиринт железных стеллажей с толстыми стеклянными дверцами. На них стояли книги, рукописи в папках, периодические издания, и на всех краснела надпись «Совершенно секретно».

— Нет, — продолжал иезуит, — здесь хранится гораздо более тяжкий груз знаний, нежели простое доказательство, что Иисус Христом был человеком, ел, спал и отправлял естественные надобности. И если бы не строгое предписание, что в хранилище без сопровождающего не имеет право войти никто — абсолютно никто, даже Гроссмейстер! — я бы ни за что не впустил вас сюда. Для молодого человека вроде вас достаточно и той ответственности, которую вы несете как сотрудник Службы, и мне бы не стоило нагружать вас важными секретами, но… — он остановился возле одного из стеллажей и извлек из сутаны другой ключ, поменьше, — …я должен проверить, не ошибся ли.

Он распахнул стеклянные дверцы и вытащил папку. Быстро перелистав рукописные страницы, он протянул спутнику рисунок, выполненный акварелью.

— Связанная женщина, которая лежит внизу, похожа на эту?

Дон Мигель кивнул. Правда, перья на девушке были зелеными, а не голубыми, а раскраска на лице и груди белая, а не желтая, зато прическа, цвет кожи, обувь и нитки жемчуга на запястьях ничем не отличались.

— Значит, оправдались мои самые худшие опасения, — пробормотал падре Рамон. Он захлопнул папку и сунул ее на полку. — Должен признаться, сын мой, я не знаю, что делать. Катастрофа так беспримерна, что наши теоретики даже не рассматривали ее возможность, не говоря уже о расчете последствий.

Услышать такое от признанного специалиста в области теории хроноведения… Дон Мигель был потрясен до глубины души.

— Однако мы попытаемся найти ключ к решению задачи, — сказал падре Рамон, и повернулся к другому стеллажу. — Здесь найдется если не инструкция, то хотя бы информация, от которой можно оттолкнуться в наших расчетах…

Через несколько минут они осторожно спустились по лестнице, нагруженные стопками книг и папками с рукописями. В вестибюле кандидат Джонс пытался успокоить сотрудников, не знавших, почему их не пропустили к мессе и собрали сюда. Они увидели падре Рамона и дружно замолчали. А он остановился посередине лестницы, чтобы увидеть их всех.

— Падре, почему мы здесь, а не в городе, где, похоже, мятеж? — выкрикнул самый нетерпеливый из сотрудников. — Почему бы нас не послать на его подавление?

— Эту проблему одними мечами и кулаками не решить, одернул его иезуит. — Станете действовать по моим указаниям, но прежде доложите, с чем столкнулись на улицах.

— Там полная неразбериха! Толпы мечутся по улицам, рассказывая какую-то дичь о попытке убийства короля!

— Но он же умер, — донеслось с противоположной стороны холла, и сразу же поднялся гвалт. Повелительным жестом падре Рамон велел замолчать, а затем стал вызывать сотрудников одного за другим — поименно.

Из отрывочных сведений свидетелей собиралась цельная картина. Кое-что дону Мигелю уже было, известно: что дворец горит, по реке плывут трупы, — но встречались и новые, ужасные новости: рассвирепевшая толпа разорвала гвардейца на аллее Королевы Изабеллы, грабители опустошили крупные торговые лавки, а потом стали поджигать дома и конторы, чтобы отвлечь преследователей; два армейских подразделения устроили перестрелку, полагая, что атакуют грабителей, и многие погибли, прежде чем офицеры восстановили порядок.

— Достаточно! — оборвал опрос падре Рамон. — Пойдемте в зал Наставлений, там вы все получите мои поручения. Дон Мигель, просмотрите книги, которые я вам вручил, и помечайте каждый разумный совет, который может нам помочь. Я присоединюсь к вам, как только наши братья получат приказы.

Перелистывая страницу за страницей, Наварро чувствовал себя так, словно его зашвырнули в иной мир, хотя имена авторов знал с тех пор, как попал в Службу Времени: Генеральные сотрудники, а также дон Артуро Кортес и падре Теренс О'Даблхайн. Но то, чем занимались они, ему и в кошмарном сне не привиделось бы!


«НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫЕ ИМПЛИКАЦИИ ОГРАНИЧЕННОЙ ПРИЧИННОЙ ЛОВУШКИ», «РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКСПЕРИМЕНТОВ С ПРОСТРАНСТВЕННЫМ ПЕРЕМЕЩЕНИЕМ В ПСЕВДОНАСТОЯЩЕЕ», «ВОЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ БАЗИСНЫХ ПРЕДПОСЫЛОК УРАВНИВАНИЯ СТАНДАРТА ОПРЕДЕЛЕНИЙ ИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ», «ВЛИЯНИЕ НА ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ ЧЕРНИЛЬНОЙ КЛЯКСЫ НА СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУКОПИСИ БЛАГОДАРЯ ФАКТОРУ ОТГОЛОСКОВ»…


И в каждой статье — подробное описание экспериментов, подтвержденное математическими расчетами… Неужели, все еще существует настоящее?… он сам?… падре Рамон?…

— Ну, что? Отыскали что-нибудь полезное для нас в этих досье? — спросил иезуит.

— Признаться, ничего, падре, — вздохнул дон Мигель. — Я с этой тематикой незнаком, но сделал выборку аргументации… насколько позволили мои математические познания. Если выборку обобщить, то можно сделать некоторые выводы… Вот, взгляните…

Он выложил на середину стола четыре книги, раскрытые на закладках, освободил стул для падре, ожидая одобрения либо отрицания своих предположений.

— Вижу, что вы имели в виду, — кивнул тот после беглого знакомства с текстами. — Вопрос высшего порядка. Одно дело — несущественные последствия кляксы, посаженной неосторожным путешественником во времени на важный документ, и совсем другое — гибель сотен, если не тысяч людей.

— Просто еще не проводилось темпорального вмешательства таких масштабов, — сказал дон Мигель и потер усталые глаза. — Никогда не использовались возможности повторной ретронакладки, разве…

Он замолчал и уставился на иезуита.

— Падре, у меня идея. Не знаю, сработает ли она, но, по крайней мере, мы сможем вмешаться там, где уже была нарушена линия времени.

В глазах падре Рамона блеснула надежда.

— Что за идея? — живо спросил он.

— Всенощная, падре. Нельзя ли использовать всенощную Службы?

Падре молчал очень долго, пристально глядя в никуда, и вдруг разразился жутким хохотом.

— Естественно — месса! Будьте благословенны, сын мой. Надо же быть таким слепым — проглядеть мессу!

Глава 16

Очертание знакомой обстановки уплотнилось вокруг дона Мигеля. Кабинки для переодевания перед входом в капелле Службы нельзя было спутать ни с чем, а высокий, ясный звон колоколов служил подтверждением.

Он был у цели.

Но у той ли? В какой реальности он находится?

Ответить на этот вопрос было пока невозможно. Он хорошо понимал, что является частью операции, жуткого эксперимента, на который он никогда бы не решился без крайней необходимости, поскольку результаты были непредсказуемы.

Падре Рамон набросал предварительные расчеты, а детали дон Мигель уточнил с помощью оробевшего семнадцатилетнего кандидата, владевшего природным даром математика. Проблема сузилась до точно неопределимого расхождения в результатах, зависящих от некоторого фактора «к». Падре Рамон долго изучал свои расчеты, потом закрыл глаза, похоже, просил Божьего благословения, и велел дону Мигелю подняться в Залы Времени.

Там, повинуясь указаниям нервничающих техников, разместился между знакомыми железными и серебряными прутьями. Проверку повторили несколько раз, затем он отправился в путешествие, на которое еще никогда не отваживалась Служба. Ему предстояло убрать псевдоответвление истории.

Воздух вокруг него стал очень горячим…

… и вот он здесь, у входа в капеллу, и колокола наверху звонят, как в любую предновогоднюю ночь…

Что означал фактор «к»? Может быть, короля, чья жизнь или смерть могла изменить реальность радикальнее, нежели гибель простого смертного? Но что-то говорило, что этим фактором является он сам, спасшийся благодаря капризу Кристины. И теперь он просто обязан с процентами оплатить подарок судьбы.

Он должен вернуть все на свои места, сделать так, чтобы не стало этой ночи безумия, которая иначе ляжет черным пятном на честь Службы Времени. А повод, вызвавший этот кошмар, был так ничтожен… Перерыв документацию, он понял: устанавливая замкнутую казуальную ловушку, никто не подозревал, что случится, если ловушка сработает…

Он был достаточно сведущ в казуистике, чтобы разобраться, почему падре Рамон решился включиться в дерзкую игру. Самое главное — нереальность мира, созданного экспериментом ученых Службы. Но если женщины-гладиаторы явились из нереального мира, тогда и последствия вмешательства ученых можно рассматривать как нереальные. И результат корректуры последствий окажется тоже нереальным…

Ему страстно захотелось, чтобы этого кошмара не было, чтобы вторжения не случилось, и ему не пришлось бы вмешиваться… Наварро прошиб холодный пот — он только сейчас осознал, что является единственным хозяином единственного в своем роде прошлого.

Он замер, когда перестали звонить колокола. В наступившей тишине слышалось шарканье подошв. Дон Мигель перевел дыхание: колокола перестали бить в действительности, а сотрудники Службы направились ко всенощной, самому священному из всех официальных мероприятий. Он был просто обязан присоединиться к процессии. Несколько раз глубоко вздохнув и выдохнув, он снял с вешалки сутану, надел и надвинул капюшон на лицо. Потом открыл дверь и поспешил за коллегами.

Длинные сутаны с капюшонами делали всех одинаково безликими. У такого обезличивания имелись причины, о которых знали только сотрудники службы и которые делали мессу необычным событием.

В сумраке капеллы, освещаемой двумя свечами на алтаре, все фигуры сливались в серую массу. Торжественно звучал орган, и люди стали рассаживаться.

В этом году собралось восемьсот сорок шесть кандидатов, сотрудников и старших работников Службы. Следовательно, на скамьях сидело восемьсот сорок шесть одетых в серое мужчин. Каждый мог оказаться сотрудником из другого времени, и этому сотруднику суждено было умереть, потому что будущее изменится.

Только священник, раздавая облатки преклонившим колени братьям, видел их лица и мог бы догадаться, кто из них — чужак, пришедший на мессу с коллегами из прошлого. Священник носил маску. Каждый год орган играл одну и ту же музыку; каждый год с разрешения папы служба осуществлялась шепотом, поэтому чужак не смог бы уловить в голосе священника непривычные нотки и тем самым предвидеть предстоящую смерть…

Раздался шорох сотен ног, люди в серых сутанах встали, священнослужитель в маске шагнул к алтарю.

Глава 17

К концу богослужения дон Мигель понял, что должен делать. Вместе с другими сотрудниками службы он вышел из капеллы и направился к своей кабинке для переодевания. Непродолжительная изоляция людей до и после мессы была нужна не только для медитации, она позволяла человеку, избранному для участия в предновогодней всенощной будущего века, покинуть капеллу никем не узнанным.

Не было безусловной необходимости проводить перемещение прямо из кабины. Дон Мигель почувствовал, что от его нервозности не осталось и следа, ее сменила холодная ярость. Он швырнул сутану на пол и устремился к ризнице в другом конце галереи. Если предположить, что в их план вкралась ошибка в расчетах, то войти ему разрешит вовсе не падре Рамон, а кто-то другой…

Что ж, имеется только один способ узнать, правильно ли они рассчитали, как предотвратить катастрофу. Он решительно постучал в двери и с облегчением услышал голос падре Рамона.

Иезуит стоял у стола, положив руку на полированную столешницу.

— Поздравляю вас с Новым годом, сын мой, — сказал он с улыбкой. — Очень любезно с вашей стороны посетить меня. Я-то предполагал, что вы торопитесь на праздник во дворец… — он внимательно взглянул на Наварро и продолжал более серьезно. — Простите мою веселость. Я вижу по лицу, что вас что-то гнетет.

— Вы правы, падре. То, что привело меня к вам, прозвучит необычно, но мне придется вас убедить, что я не пьян и не сошел с ума, — дон Мигель облизнул пересохшие губы. — Надеюсь, что вы воспримите мои слова всерьез, особенно если я смогу точно назвать, кто именно из сотрудников Службы сегодня не присутствовал на всенощной.

— Едва ли это тема для суесловий, — сурово отвечал падре Рамон. — И вы обязаны объяснить, чего ради ее затронули!

— Попытаюсь! — дон Мигель судорожно сглотнул. — Вы, наверное, не станете спорить, что обычным способом выяснить отсутствующего человека невозможно. Но вам придется поверить, что я тайком не заглядывал в секретные документы… что даже не знаю, существуют ли подобные документы!

— Вы смущаете меня… но я вам верю. Продолжайте!

— Если так, то подтвердите, либо опровергните мое утверждение, что сотрудник, которому вы сегодня не подали Святого Хлеба это… Это Артуро Кортес!


Последовало долгое молчание. Падре Рамон взял с полки Библию в черном переплете с тисненым золотым крестом, положил ее на стол и кивком предложил посетителю присесть.

— Есть еще кое-что, падре, — продолжал тот, положив руку на Библию. — Даю вам слово, что я никогда — я имею в виду, в этом мире! — никогда не был в тайном архиве библиотеки. Но я знаю, и вы знаете, что при дворе царя Махендры, Белого Слона, есть женщины-гладиаторы, которые дерутся как профессиональные убийцы.

— Вы услышали о них от дона Артуро? — напустился на него иезуит.

— Нет, я с ним об этом никогда не разговаривал. Вы и сами знаете, что мы терпеть друг друга не можем.

— Тогда от кого же вы узнали о Махендре и женщинах-гладиаторах?

— От вас, падре. Вы сами мне о них рассказали.

Воцарилась жуткая тишина. Лицо иезуита стало пергаментно бледным, но голос оставался беспристрастным.

— Вы говорите загадками, но не производите впечатления человека, который потерял рассудок. Я намерен вас выслушать. Продолжайте!

— Вы кое-что объяснили мне, теперь я, в свою очередь, изложу вам эти сведения, чтобы вы не сомневались, в здравом ли я уме. Вы доверили мне тайну, которая, как вы считали, обязательно привлечет ваше внимание.

— Да, вы привлекли мое внимание фразой о Махендре и его воительницах, — признался падре Рамон. — По довольно веским причинам существование этого потенциального мира сохранялось в тайне. Наверное, вы понимаете, почему?

— Потому что в этом мире подавляется истинная вера? — предположил дон Мигель.

— Правильно. Имеются и другие причины, но эта — важнейшая. Итак, изложите мне, чего вы добиваетесь.

Дон Мигель понял, что острый ум иезуита уже готов перейти к существу дела. Конечно, падре Рамон оказался в неприятнейшем положении: ему предстояло оценить собственные действия, о которых он должен сейчас услышать впервые.

— Прежде всего, падре, вы обязаны написать обращение в будущее, чтобы обеспечить безопасность нашего мира. Вы должны издать инструкцию, заверенную Большой Печатью Службы, для того дня, в котором дон Артуро будет послан справлять всенощную с братьями из прошлого, словно с братьями из собственного времени. Он должен будет их предупредить, чтобы с сегодняшнего бала у Гроссмейстера его, Кортеса, удалили раньше обычного. Ни в коем случае дон Артуро не должен говорить с послом Конфедерации — и вообще с кем бы то ни было, — о женщинах как храбрых воительницах.

— Я, пожалуй, сделаю это, — пообещал падре Рамон. — Только вы объясните мне — зачем.

Дон Мигель принялся излагать суть дела. Когда он закончил рассказ о вторжении воительниц в перьях и убийстве короля и кронпринца, падре Рамон долго молчал.

— Да, — сказал, наконец, он, — такое могло случиться. Коррумпированный и беспринципный царедворец, имеющий доступ к аппаратуре Залов Времени, потакает настроению монарха, а результат — кровавая резня тысяч людей и гибель членов королевской фамилии. Вы оказали Службе неоценимую услугу, сын мой. Но, несомненно, понимаете, что единственной платой за нее будут жуткие воспоминания.

Дон Мигель кивнул.

— Моя сегодняшняя неосведомленность гораздо хуже! — сказал он. — Я как лист, подхваченный ветром, прилетел сюда и не имею ни малейшего представления, что делал в течение всего вечера — здесь, в этом мире.

— Если станете действовать осторожно, то установите это, не причинив реальности никакого вреда, — заверил его иезуит. — А если пожелаете освободиться от жутких воспоминаний о резне, то я могу вас от них избавить, ибо все то, о чем вы помните, сейчас не существует. Изгнать такие воспоминания из вашего мозга вполне логично.

Дон Мигель помедлил. Предложение было соблазнительным, и он знал, что процедура проводится легко и быстро: Святой трибунал изобрел снадобье для искренне раскаявшихся преступников, чтобы укоры совести не мешали им снова стать полезными членами общества. Но неожиданно для самого себя сказал:

— Нет, падре. Это опыт, и я не хочу его лишаться. Кроме того, вам сейчас известно столько же, сколько и мне. Будет несправедливо взваливать этот груз на одного человека.

— Я бы разделил этот груз с Господом, — напомнил ему падре Рамон. — Но благодарю вас. Это мужественное решение! — он взял в руки Библию. — Ради умиротворения вашей души советую вернуться на дворцовый прием. Отправляйтесь туда и убедитесь собственными глазами, что дворец невредим, король жив, а ваш друг Филиппе не ранен стрелами. И все случившееся покажется вам сном.

На лице иезуита появилось подобие улыбки.

— Утром… или, если хотите, сегодня ночью, но позднее, приходите ко мне. Я покажу вам книги, повествующие о власти Антихриста и границах ее. Он может создавать убедительные иллюзии, но не реальность. А решительные, честные люди всегда в состоянии распознать эти иллюзии.

Он поднялся. Дон Мигель упал перед ним на колени и склонил голову для благословения.

— Я напишу обращение в будущее, — заверил его падре Рамон. — Позднее, может быть, напишу предостерегающую статью для журнала, который издает Служба Времени… благодаря моей репутации ее не рискнут рассматривать как абсурдную. И, само собой, я буду молиться.

Он благословил Наварро и открыл ему дверь.

— Идите с Богом, сын мой, — сказал он.

Глава 18

Опустошенный усталостью, дон Мигель медленно шагал по галерее, соединяющей капеллу с дворцом. Оттуда доносилась музыка, голоса подпевающих ей, беззаботный смех.

Это была реальность!

И все же, что из пережитого им было пережито кем-то еще? Провел ли он ночь с Кристиной в Лондресе, смешавшись с толпой? Естественно, они не повстречали на Имперской площади девушку в перьях, но что они делали вместо этого?

Был ли он вообще на приеме?

Он замер, затем решительно тряхнул головой и отогнал пустые мысли. Если вторжения не произошло, значит, Служба по распоряжению падре Рамона предприняла все необходимые меры, чтобы устранить альтернативную ветвь развития событий. Он помнил о мерах предосторожности, которые предприняли техники в штаб-квартире, чтобы он наверняка появился в этой откорректированной реальности не раньше одной-двух минут до полуночи. Он уже делал «притирку» для самого себя, потому что в другом, потенциальном мире, в эту минуту находился вместе с падре Рамоном и Кристиной в штаб-квартире, а в этом, реальном мире, намеревался присоединиться к празднеству во дворце.

Он заставил себя вернуться к окружающей действительности. Наварро находился в теплой, хорошо освещенной и красиво украшенной галерее, ведущей в зал… Там Кристина ждет его возвращения со всенощной.

А вдруг окажется, что они не сбежали в город, а провели вечер в скучнейшей, вежливой, но ничего не значащей болтовне, пока она не нашла отговорку, чтобы избавиться от него и поискать более интересного партнера?

Падре Рамон советовал ему быть осмотрительным… а в зале наверняка было слишком много гостей… Он свернул в боковую галерею, по которой сновали рабы с подносами, уставленными традиционными новогодними закусками и бокалами с глинтвейном. Вход в зал был завешан бархатными портьерами с золотыми кистями. Из этого местечка было удобно незаметно обозревать зал.

Народу поубавилось. Короля не было, вероятно, он удалился на покой… Не было и посла конфедерации… Зато был кронпринц. Он стоял возле помоста для оркестра и по-королевски беседовал с хорошенькой девушкой-индианкой. Тут же находился и Красный Медведь, развалившийся высоком кресле. Перед мессой, похоже, его в принудительном порядке протрезвили… Генеральный сотрудник мог себе позволить некоторые излишества…

— Мигель!

Он испуганно оглянулся. Широко улыбаясь, к нему подходил дон Филиппе.

— Мигель, где ты был все это время? — ткнул тот приятеля пальцем в бок и понимающе подмигнул. — Молчи… попробую угадать… Пожалуй, лучше не говорить этого вслух!.. Уверен, ты провел веселый вечер!

— Естественно! — дон Мигель ухватился за эту соломинку. — Так ты меня искал?

— Не совсем, — гоготнул дон Филиппе. — Я… ну, вообще-то я был занят другим… Но я заметил, как ты блистательно сбежал.

— Так просвети меня, пожалуйста, что здесь без меня произошло? — дон Мигель попытался принять самодовольный вид. — Я… э-э… ну, может быть, мне следует скрывать свое отсутствие, а?

Дон Филиппе округлил глаза.

— Мигель, не хочешь ли ты сказать?… Нет, ты просто бессовестный счастливчик! Ингеборг очень веселая, но все-таки еще молода для…

— Филиппе! — резко оборвал его Наварро.

— Ладно, ладно! — дон Филиппе разыграл раскаяние. — Скромность — дело чести и все такое прочее… Ну, тогда покончим с разговором; я спешу избавиться от вина, которое во мне содержится, и вернуться к Ингеборг. Так, с какого момента от тебя ускользнула нить событий?

— Э-э… — Мигель наморщил лоб. — Тут не было спора между королевскими величествами и послом Конфедерации?

— Ах, это… Да, они сцепились, и довольно крепко. Но Красный Медведь еще мог соображать и заставил некоторых из нас произвести отвлекающий маневр. Однако твоя старая подруга маркиза ди Хорке не переставала делать всякие дурацкие замечания. В какой-то момент казалось, что дойдет до драки. Но кто действительно раздражал, так это, как и следовало ожидать, дон Артуро. К большому облегчению присутствующих, он куда-то исчез… перепил, наверное. Господи Боже, да вот же он! Глянь, как здорово накачивается!

Дон Мигель бросил взгляд в указанном направлении. Дон Артуро, бледный, как смерть, похоже, старался обрести здоровый цвет лица и вливал в себя красное вино бокал за бокалом.

— И что же случилось потом? — спросил Наварро, помедлив.

— Ну, разговор переключился на что-то более безобидное, а когда король, его свита и посол в половине двенадцатого ушли, все стали смеяться, жать друг другу руки и говорить любезности. Мигель, извини, но мне нужно исчезнуть.

Дон Мигель радостно улыбнулся, Значит, действительно все в порядке. Неясно одно: если глава дипломатического корпуса, посол Конфедерации ушел еще до полуночи, чтобы отпраздновать Новый год в посольстве, то остальные иноземные вельможи, скорее всего, сделали то же самое; тогда почему Ингеборг еще здесь… неужели она осталась, как и ее отец?

Потом он подумал, что скандинавы, наверное, справляют свои религиозные праздники не так, как подданные его Всекатолического Величества. Сейчас он отыщет Кристину и выведает, как они в течение двух часов манкировали королевским приемом. Окрыленный, он уже хотел отправиться на поиски, но еще раз непроизвольно взглянул на дона Артуро.

Нет, следует уладить еще кое-что, прежде чем высматривать Кристину. Он мало что мог сделать для этого человека — безразлично, достойного любви или ненависти. Ему пришлось испытать жуткую участь — осознать, что был извлечен из своего времени и стал первым (и дай Бог, чтобы последним!) сотрудником Службы Времени, который справлял новогоднюю мессу в чужом мире.

Имел ли он, дон Мигель, право заставить его страдать, когда последствия необдуманного бахвальства уже находились под сукном несуществования?

Нет, пусть про это толкуют специалисты, если когда-нибудь узнают об операции исправления реальности. Дон Артуро был не в таком уж скверном положении, однако, явно мучился от осознания вины, хотя и исправленной. Дон Мигель, переполненный внезапным состраданием, шагнул вперед и остановился перед доном Артуро.

— Вашу руку, брат! — воскликнул он. — Могу я пожелать вам счастливого Нового года?

Дон Артуро измученно взглянул на него, словно не понял слов. Потом уронил бокал и схватил руку дона Мигеля обеими руками. Он не говорил ничего, только улыбался.

Немедленно появился раб, чтобы убрать осколки стекла и вытереть винную лужу. Освободившись от рукопожатия, дон Мигель услышал знакомый голос:

— А, так вы здесь, Мигель! Что вас так задержало?

В нескольких шагах от двух сотрудников Службы между отцом и сестрой стояла Кристина, подзывая его. Сердце его подпрыгнуло, он устремился к девушке. Быстро поклонившись герцогу, он сказал:

— Мне очень жаль, леди Кристина, но я должен еще… должен поговорить в ризнице с падре Рамоном.

Она изумленно подняла брови, когда он назвал ее титул, но потом, похоже, сообразила, чем это объясняется.

— О, вам надо бы усвоить, папе нет дела до того, Мигель, что люди меня называют просто Кристиной. Ему нужно было только привыкнуть к этому… не правда ли, папа? — добавила она и толкнула отца локтем в бок.

Герцог Сканья с ухмылкой кивнул.

— Так точно, пришлось привыкнуть, — согласился он. — Мне пришлось примириться и с так называемыми прогрессивно настроенными друзьями, которые обращаются ко мне просто «герцог». Ну и что с того? Я никогда не заострял внимания на этих формальностях! — Сканья бросил на дона Мигеля вопрошающий взгляд. — Полагаю, что вы и моя дочь хорошо понимаете друг друга… Во всяком случае, я весь вечер не видел вас.

— Мигель — просто чудо — затараторила Кристина. — Нам было жутко скучно, и тогда он устроил так, чтобы мы смогли незаметно улизнуть. Мы побывали в городе и повеселились прямо по-королевски. Подумать только — за таким хмурым лицом скрывается весельчак. Я думала, Мигель, что вы очень строги к себе и только затем посетили падре Рамона, чтобы исповедаться, как отвратительно вы себя сегодня вели — были кавалером девушки, которую не сопровождала дуэнья!

— Кристина! — сказал герцог с упреком. — Сколько раз тебе объяснять? Нельзя смеяться над моральными устоями других!

Мигелю сразу стало очень легко. Пережитые им события начали отодвигаться на второй план, постепенно блекнуть, пока не стало казаться, что их и вовсе не было.

— О Господи, Кристина! — взволнованно сказал он. — Нет, я никогда не раскаюсь в том, что провел вечер с вами. А в доказательство позвольте пригласить вас на танец, и на сей раз, надеюсь, нам не придется его прерывать.

Он поклонился герцогу и повел ее в центр зала.

— Все к лучшему в этом лучшем из миров, — шепнул он.

— Что вы сказали, Мигель? Я не совсем поняла…

— Ничего особенного. Это просто шутка… Правда, циничная.

— Ой, объясните мне! — настаивала она.

Он покачал головой:

— Поверь мне, Кристина, не могу. И никто другой не смог бы. Забудь про шутку, давай танцевать!

Часть III И ПРОБИЛ ЧАС

Глава 19

— Народ ваш, — наставительно сказал длиннолицый мохаук, управляющий рудником, — явился в Новый, как вы его называете, Свет, чтобы поживиться золотом. Вы искали мифические царства — Киболу, Квивиру, Норумбеги, Техас. И когда их не обнаружили, то были до того разочарованы, что пришлось их создавать.

Он повел рукой в сторону горного кряжа, похожего на гигантский кусок свежего сыра — так густо были пробиты в нем штольни. Дон Мигель с управляющим, которого звали Пара Псов, сидели в тени камышового навеса на веранде глинобитного дома, служившего жилищем и конторой, а на горе под палящими лучами солнца кишели рабочие. Индейцы таскали из штолен корзины с дробленой породой, опрокидывали их в желоба для промывки, вытирали пот с запыленных лиц, глотали воду из кожаных мешков и вновь возвращались в штольни.

Зной тяжело давил, воздух, казалось, уплотнился настолько, что звуки в нем вязли: монотонное постукивание насосов, качавших воду в желоба, жужжание мух, крики надсмотрщиков на местном диалекте, которого дон Мигель не понимал. Но все шумы вместе нарушали тишину не более щебета птиц. На расстоянии в полсвета от дома дону Мигелю удалось-таки расслабиться.

— Еще вина? — спросил Пара Псов и взял кувшин со стола.

— Охотно, — ответил Наварро, поднося свой стакан. — Очень хорошее вино. Я слышал, что виноград растет прямо здесь, в округе.

Пара Псов кивнул и налил посуду до краев.

— Калифорнийский климат очень благоприятен для виноградарства. Вот этот сыр тоже местный… попробуйте. Очень хорошая закуска. — Он подвинул дону Мигелю тарелку из обожженной глины с большим куском желтоватого сыра и воткнутым в него серебряным ножом.

— Знаете… — продолжал он, — ведь название «Калифорния» напоминает легенду о мифической царице Калаф. Ваши первооткрыватели считали, как это ни глупо, что она правит островом, населенным исключительно женщинами.

— Эту историю я слыхал, — отозвался дон Мигель и попробовал чуть-чуть сыра. Он решил, что это вкусно, и тогда отрезал кусок величиной с блюдце и смело вонзил в него зубы. — Припоминаю, что против названия возражали, и довольно резко, потому что многие понимали: «Калифорния» — это миф, а значит, нельзя попасть в страну, которой не существует.

Он хохотнул, но заметил, что управляющему не до смеха, и оборвал веселье в надежде, что не совершил большой оплошности. Со здешними нравами, обычаями и этикетом он был знаком весьма поверхностно. С весьма европеизированными мохауками он общался в Лондресе и Нью-Мадриде, а о других индейцах имел отрывочные сведения. Пара Псов, естественно, уже привык к иноземным манерам гостей, потому что давно общался с торговцами и посредниками с Востока, но не стоило особо рассчитывать на его снисходительность. И все же дону Мигелю повезло: Пара Псов оказался интересным рассказчиком и был удивительно начитан.

— В таком случае нам нужно только радоваться, что выбрали именно это название, — сказал мохаук. — Возможно, благодаря ему, иммигрантов в наших краях не так уж много.

— А поселенцы из Европы у вас есть?

— Горсточка, — махнул рукой Пара Псов. — С некоторыми приходится мириться, со священниками, например. Кое-кто мало-мальски полезен… Есть у нас два врача, один из них полезнее, он интересуется нашими целебными травами, а другой не признает никаких лекарств, кроме тех, что получили благословение лондресского журнала фармакологии. Еще имеются несколько человек, которые не делают чести вашему народу: это мошенники и алкоголики.

Дон Мигель смущенно заерзал на стуле.

— Ну, с вашей точки зрения мохаука, мы, естественно, обязаны…

— Маленькая поправка, — прервал его, ехидно улыбаясь, Пара Псов. Внешность он имел впечатляющую, был гибкий и стройный, как скаковая лошадь, и ростом выше дона Мигеля. — Я мохаук только по званию, но в действительности — только на осьмушку. В остальном — сиу, апач, пайот… Но ведь и вы, граждане Империи, не можете похвастаться чистотой крови. Взять вас, например. Вы носите испанскую фамилию, говорите на варианте испанского языка, сильно сдобренного английскими, французскими и даже голландскими выражениями… но испанец ли вы?

— Я вас понял, — кивнул дон Мигель. — В большей мере я — испанского происхождения, но мать моего отца была француженкой, а мать моей матери — наполовину англичанкой. Потому-то, наверное, и говорят «гражданин Империи» вместо «испанец»… Хотя быть испанцем почетно, несмотря на то, что мы были изгнаны со своей прародины.

— Думаете, только у вас, испанцев, такая судьба? — вздохнул Пара Псов. — Вы называете меня мохауком, но посмотрите на карту страны. Чистокровные мохауки живут в двух с половиной тысячах миль восточнее. Остальные рассеялись по всему континенту, смешались с другими племенами. А все благодаря тому, что вы некогда заключили с ними союз и дали оружие и лошадей, чтобы они примкнули к волне завоевателей. С таким же успехом на их месте могли оказаться… м-м… их соседи могикане…

Дону Мигелю показалось, что Пара Псов неспроста предложил эту гипотезу путешественнику во времени. Возможно, он надеялся на авторитетный ответ. Нет, это случайность, сказал он себе. Никто в тысячемильной окружности не мог его знать. Он специально забрался так далеко, чтобы спокойно провести отпуск.

К черту этого Пару Псов! Меньше всего сотрудник Службы хотел бы сейчас задумываться над случайностью исторического развития. С момента выхода последней работы падре Рамона «Анализ вероятных сопутствующих явлений при человеческих контактах через границы времени» в штаб-квартире на другую тему, кажется, никто не и не говорил, но Наварро не разделял восторгов своих коллег.

— Но… ну да, это могли быть и могикане, а не мохауки. Если бы в битве на Малой реке пал вождь Длинное Перо, а не Большой Ветер, тогда последний, который был блестящим стратегом, почти наверняка получил бы звание посланника от губернатора Нью-Мадрида. И тогда бы история развивались иначе.

Я мог бы даже сидеть сейчас здесь, подумал он, и получать нахлобучку за то, что назвал его могиканином, когда в действительности в нем смешалась кровь каманчей, пима и шошонов!

Все! Хватит! Он сыт по горло, а то, что испытал в предновогодний вечер, виделось в кошмарах и сейчас, несколько месяцев спустя. Он перевел разговор на другое, задавая вопросы о рудничных работах, однако Пара Псов не захотел менять тему.

— По крайней мере, в одном отношении это была счастливая случайность. Достаточно взглянуть на юг, через перешеек, чтобы увидеть, как могла бы выглядеть альтернатива. Что скажите?

Дон Мигель поискал нейтральный ответ. Для гражданина Империи всегда неприятно слушать напоминания о великих цивилизациях Центральной и Южной Америки, принесенных в жертву на алтарь европейской алчности.

— Всякая ломка несет страдания — таков порядок вещей.

— И с вашей точки зрения этотпринцип — страдать! — в первую очередь касается людей из провинций, — Пара Псов насмешливо кивнул. — Минуту назад вы говорили, что переселяться сюда никто не хотел из-за названия земель. Я хочу спросить: кто не хотел переселяться? Те, кто в поту копошится там, в рудничных штольнях? Туземцы, у которых отняли охотничьи угодья, и которых вынудили зарабатывать себе на жизнь таким жалким способом?

На кого я нарвался? На ищущего реванша, недоумевал сотрудник СВ, фанатика? Пожалуй, мнение об этом индейце придется пересмотреть. Дон Мигель прикусил язык и отрезал еще один кусок сыра.

— Вы воображаете, — продолжал управляющий, — что Европа — сердце мира, а другие континенты — ее периферия. В некотором смысле логика в том имеется. По крайней мере, на протяжении последних пятисот лет очень многие распри в Европе неизбежно вызывали в Азии и Африке перемены, масштаб которых настолько велик, что у последствий практически не усматривались связи с причинами. Людей вроде меня приучили быть благодарными за какие-то малые милости, а крупных, мне кажется, мы что-то давно не получали.

Слова впивались в дона Мигеля, подобно когтям орла. По его затылку поползли мурашки, предостерегая от опрометчивых речей.

— Я не совсем уловил вашу мысль.

— Да? Ну, вот что я назвал бы маленькой милостью: представьте, что ваше испанское королевство не одержало бы свою величайшую победу. Представьте, что в семнадцатом или восемнадцатом веках в Западной Европе не оказалось бы никакой великой державы, и этот регион, как и Восточная Европа, распался бы на мелкие княжества, потому что вы потеряли бы Нидерланды, прежде чем смогли превратить их в плацдарм для вторжения в Англию. А так как мавры завоевали Испанию, то вам и места бы для жилья не осталось. Разве тогда нам, индейцам, не пришлось бы смотреть, как четыре, а то и больше европейских народов дерутся за наши охотничьи угодья, как дворняги из-за кости? Сейчас хотя бы нет междоусобиц, и это — милость.

Наварро был убежден, что Пара Псов хочет просто позлить его. В отчаянной попытке доказать самому себе, что его собеседник не подозревает, с кем имеет дело, он сказал:

— Это интересный аргумент. Очевидно, вы интенсивно изучали историю?

— И вы тоже, — ответил Пара Псов и твердо посмотрел ему в глаза. — Вы — сотрудник Службы Времени, не так ли?

Глава 20

Не меньше минуты дон Мигель выдавал серию разнообразнейших ругательств, про себя, разумеется. Потом взял кувшин с вином и наполнил стакан. Не глядя на собеседника, сказал:

— Да что же это такое? Неужели мне от этого никогда не избавиться?

— Что вы имеете в виду?

— Я приехал в Калифорнию, чтобы отдохнуть. Просто отдохнуть. Я сыт по горло тем, что дома на меня указывают пальцем, как на цирковую лошадь: смотрите-ка, настоящий путешественник во времени! Пусть теперь исполнит перед нами несколько номеров… Как, во имя Господа, вы узнали, кто я?

Пара Псов ухмыльнулся.

— Понимаю. Со своим типично европейским высокомерием вы полагали, что здесь конец света. Да, мы далеки от Лондреса, но это вовсе не означает, что никаких вестей до нас не доходит. На своем пути в Калифорнию вы останавливались в Нью-Мадриде. Принц Новой Кастилии, Гроссмейстер Службы, был в это время в своей резиденции, он наконец-то навестил территорию, которой номинально управляет. Вы нанесли ему визит вежливости и… — он выразительно развел руками, — в мире немного людей, которых зовут дон Мигель Наварро.

— Клянусь преисподней, на земле нет места, где я бы мог избавиться от этого! — выругался дон Мигель и в припадке ярости ударил кулаком по столу.

— От чего избавиться?

— Я же сказал. От жадного внимания любопытных, которые набрасываются на путешественников во времени, как мухи на тухлое мясо… И они не менее отвратительны, чем навозные мухи, уверяю вас!

— Обещаю вам, что здесь на вас набрасываться не станут, — сказал Пару Псов. — Наши правила хорошего тона не допускают назойливости к гостю. Я бы не стал раскрывать ваше инкогнито… если бы не одно обстоятельство.

— Какое же?

— В силу известных причин, дон Мигель, сейчас на Земле нет такого места, где бы вы, я имею в виду европейцев вообще, — могли «избавиться от этого». Вы слишком исполосовали планету шрамами. Я слышал, даже вечные снега на Южном полюсе покрыты отбросами, оставленными вашими исследователями.

Оба замолчали. Глядя на рудники, дон Мигель про себя признался, что полуголые рабочие, покрытые желтой пылью, неимоверно устают и страдают от жажды. Да, жадность Европы несет страдания этим людям.

Он вздохнул и выпил стакан до дна. Пара Псов вновь наполнил посуду.

— Есть и другая, сугубо личная причина, — продолжал он. — Вы правильно подметили, что я интересуюсь историей, и не могу не поговорить со специалистом из центра мировых событий.

— Как пожелаете, — пошел на уступку сотрудник СВ.

— Вы очень любезны, — Пара Псов поклонился. — Тогда скажите, согласны ли вы с гипотезой, высказанной мной? Ведь не будь господства Империи на западном побережье Европы и вашей монополии в трансатлантической торговле, тогда свои местные распри на наш континент принесли бы другие — французы, шведы, голландцы, даже англичане. И мы, бедные индейцы, оказались бы зерном между жерновами их национальных интересов.

Сомнения не было — он воспринимал свою гипотезу серьезно: лицо его в тени навеса выглядело мрачным и гибельным, словно у тех идолов, которых вырезали из камня его братья из Центральной Америки. Дон Мигель дивился перемене, случившейся с собеседником. С тех пор, как они познакомились три дня назад, индеец стал приятен, и Наварро предвкушал удовольствие от долгих разговоров с умным собеседником. Но теперь придется завтра же или, во всяком случае, через пару дней отыскать еще более глухое местечко и зарегистрироваться под чужим именем…

— Да, вероятно, все так бы и было, — сказал он со вздохом. — Хотя сомневаюсь, что страны, входящие в Империю, могли бы основать колонии. Они слишком бедны экономически, не исключая даже Францию — относительно крупную и весьма зажиточную. Ни одна из стран не смогла бы в одиночку захватить Америку, если бы индейцы оказали дружное сопротивление.

— Не думаю, что не смогла бы, — возразил Пара Псов. — Полагаю, что они использовали бы нашу разобщенность и языковые барьеры. Некоторые из нас не устояли бы перед искушением сражаться: и не важно — на чьей стороне, и если бы не истребили друг друга, то воспылали бы взаимной ненавистью.

— Вы весьма предвзято настроены к европейцам, — с мягким упреком сказал дон Мигель.

— Значит, вы считаете, что европейцы — вот они настроены к нам объективно? Скажите-ка, разве не циничным было выбрать небольшое племя, вооружить его и послать в крестовый поход аж до Тихого океана? Союз с Империей — нечто вроде братства с авантюристом-сорвиголовой, который настраивает на вражду с родственниками, а когда пострадает вся семья, никто и не поймет, отчего же так худо вышло.

Дон Мигель ответил на это кивком. Отношения между Империей и второй супердержавой, Восточной Конфедерацией, были, напряженными, постоянно ползли слухи, что и китайские ученые стоят на пороге создания собственной хроноаппаратуры. Их успех вызовет огромные перемены, учитывая восточную убежденность, что реальность не что иное, как «майя» — иллюзия.

— Потому-то я и нарушаю наш кодекс приличных манер, — продолжал Пара Псов после паузы. — Я встревожился, когда выяснил, что безобидный турист, который будто бы приехал наслаждаться калифорнийским солнцем, в действительности — путешественник во времени. Особенно учитывая одну весьма подозрительную находку, которую я бы назвал анахронизмом…

— Что вы имеете в виду? — дон Мигель вскочил как ужаленный.

Пара Псов осушил стакан и грохнул донышком о столешницу.

— Я покажу вам это! Мне стыдно признаваться чужаку, но… Но одному мне в этом не разобраться.

Он вскочил и быстрым шагом направился в сторону долины, на ходу окликая Томаса, угрюмого старшего надзирателя. Несколько рабочих стали с любопытством вглядываться: что это накатило на хозяина? Дон Мигель двинулся вслед, жмурясь от прямых солнечных лучей. Когда он нагнал индейца, тот отдавал Томасу приказы на непонятном местном диалекте. Наварро попытался выяснить, что значит этот внезапный порыв, но единственным ответом было «Погодите!»

Смущенный и обеспокоенный, дон Мигель ждал, пока Томас отыщет пару ослов и седел, которые подошли бы знатным особам. Смутное подозрение встревожило: признание, что он — сотрудник Службы, вызвало у мохаука взрыв эмоций. Но какая связь между калифорнийскими горами и его профессией?

Через пяток минут Томас возвратился с оседланными осликами. Он пошел вперед, завернувшись в старое серапе, по узкой пыльной тропе, ведущей в гору.

Уже шагов через двадцать дон Мигель задумался: а не лучше ли идти пешком? Поступь ослика была неуклюжа, донимали мухи… Однако глянув на ожесточенного Пару Псов, он понял, что лучше оставить все как есть.

Тропа петляла и все больше сужалась, вскоре стала почти незаметной, но ослики уверенно шагали за невозмутимым Томасом. Они перевалили гребень кряжа и спустились в небольшое ущелье. Если бы не узенькая тропка, петляющая среди камней, то могло показаться, что тут не ступала нога человека.

— Там! — Пара Псов указал на крутой склон впереди.

Дон Мигель тщательно оглядел гору и заявил:

— Не вижу ничего необычного!

— Нужно осмотреться на месте, — проворчал Пара Псов и погнал ослика, неохотно ускорившего шаг.

Ради всего святого, что могло взбудоражить обычно хладнокровного мохаука?

Томас, видимо, тоже не знал, куда они направляются. Он свернул с тропы и начал карабкаться по склону, пока Пара Псов на ослике делал крюк. Нагнав, спрыгнул с седла и вместе с надзирателем навалился на круглую каменную плиту высотой в рост человека. Плита качнулась, по желобам откатилась в сторону и уперлась в выемку. В скале открылась дыра…

Вход в штольню.

Дон Мигель вошел вслед за спутниками в черный туннель, но после яркого света ничего не видел.

— А я думал, что в этом ущелье вы еще не начинали бить шурфы, — признался он.

— Мы и не начинали, — подтвердил Пара Псов с сарказмом в голосе. — Это сделали другие старатели. В последние годы мы все чаще обнаруживали, что богатые золотые жилы внезапно обрываются. А несколько недель назад наткнулись на эту тайную штольню. И здесь мы нашли…

Нагнувшись, он нашарил что-то у себя под ногами, поднял и протянул дону Мигелю.

Тот машинально принял неизвестный предмет…

Земля качнулась и поплыла под ногами чувствительного дона Мигеля.

Глава 21

Его Королевское высочество принц Новой Кастилии пощипывал бородку и долго разглядывал предмет, лежащий перед ним на столе.

— Ну что же, Наварро, — наконец, изрек он, — у вас прямо-таки дар извлекать неприятности на свет Божий. Вероятно, вы ожидаете, когда я спрошу, что означает этот кусок древнего металла. Вы настолько обеспокоены, что даже прервали отпуск. А на мой взгляд, так это довольно безобидный обломок железа… И вообще, чего ради нужно было шуметь?

Дон Мигель задержал дыхание, чтобы успокоиться и не наговорить лишнего. Он не нуждался в напоминании, что взялся не за свое дело. Он чувствовал бы себя куда уверенней, имей возможность предварительно посоветоваться с теоретиком Службы (лучше бы — с падре Рамоном), а потом уже докладывать о своих подозрениях. Но падре Рамон находился в Европе, на другом берегу Атлантического океана, а Гроссмейстер — здесь, в Нью-Мадриде. «Безобидную находку» Пара Псов нашел два месяца назад…

В аудиенц-зале принца собрались придворные и сотрудники новокастильского филиала Службы Времени. По их взглядам дон Мигель чувствовал, что ему жутко завидуют. Скорее всего, полагают, что он стал кавалером ордена Косы и Песочных Часов вовсе не за заслуги, а потому, что имеет покровителей в штаб-квартире Лондреса.

А вдруг его подозрение окажется напрасным?…

Он мысленно отверг возможность ошибки. Слишком многое поставлено на карту, чтобы дрожать за карьеру. Разве не хуже (по многим причинам) быть принцем, нежели простым смертным? Находиться все двадцать четыре часа в сутки в центре общественного внимания, ни встать с постели, ни зайти в туалет, ни позавтракать без того, чтобы вокруг не стояла уйма надоедливых паразитов, такое и представить-то неприятно. Любовную интрижку и ту не провернуть без того, чтобы до чужих ушей тут же не донеслись самые интимные подробности свидания…

Успокоив себя тем, что высокородные тоже плачут, дон Мигель расправил плечи, смело глянул Гроссмейстеру в глаза и храбро сказал:

— Вот мое мнение, сударь: это нарушение Пражского пакта… но я охотно выслушаю и другие соображения.

Вот она, бомба… И рванула она со страшной силой. Принц побледнел и отшатнулся, его подданные, вытаращив глаза, издавали вопли ужаса.

— С чьей стороны? — грозно спросил принц.

— Полагаю, что не с нашей. Скорее всего, со стороны членов Пакта… Если это не так, то перед нами первый доказуемый факт темпоральной интервенции из страны, которая не принадлежит к членам пакта.

В зале воцарилась тревожная тишина.

— Вы отдаете себе отчет, что такое утверждение чревато серьезнейшими последствиями?

Дон Мигель кивнул.

— У вас достаточно серьезные основания?

— Я полагаю, что да, сударь. Проведя на месте те исследования, которые возможны без хроноаппаратуры, я не смог прийти ни к какому другому заключению.

Принц протянул к безобидному на вид кусочку металла волосатую руку, но в последний момент отдернул, как от спящей кобры.

— Очистите зал! Сию минуту! И если кто-то хоть словом заикнется, о чем говорилось на заседании, то еще до вечера лишится головы! Ясно? Палач! Я знаю среди присутствующих по меньшей мере трех болтунов, у которых языки трещат день и ночь, как сухие бобы в погремушке. Проследи, чтобы до вечера было поставлено еще три кола на тот случай, если придется нанизать на них головы с длинными языками!

Человек в черной маске, поклонился, мол, понял приказ.

— А сейчас — вон! — рявкнул принц. — Все, кроме дона Мигеля, и — живо!


Дон Мигель считал Пражский пакт хрупкой преградой между существованием человека и силами хаоса. Он был чем-то вроде бумажной пробки в жерле вулкана, но лучшего варианта защиты от катастрофы человечество пока не придумало.

Когда дон Карло Борромео открыл, как трансформировать время в измерение, по которому возможно путешествие, он, которого одни называли мудрецом, а другие — циником, испугался, представляя, во что алчные люди способны превратить такое чудо. Он долго не решался обнародовать свое открытие, советовался со своим исповедником. Вместе они решили, что на тот же самый принцип естествознания может наткнуться и кто-то другой, и, не исключено, окажется менее скептичным и не станет мучиться над вопросом: а сумеет ли человечество разумно использовать силы природы, которые превосходят самую смелую мечту?

Борромео хорошо изучил современников — «непримиримые» желали во что бы то ни стало отвоевать Испанию, свое древнее отечество, откуда сильные противники-мусульмане некогда изгнали христианскую цивилизацию. Эти люди не устрашились бы отправить назад, в прошлое, современную армию, чтобы изменить историю. И в Восточную Конфедерацию входили страны, которые хотели бы превратить рыхлый политический союз в мощную единую империю. Им мешало лишь то, что никак не могли достигнуть согласия, кто из них станет господствующей национальной державой — Литва, Польша, Пруссия или Россия.

Отдать таким в руки возможность путешествий во времени, это то же самое, что поднести огонь к трубке, которую собрался раскурить безрассудный охранник порохового склада.

Поэтому Борромео решил, что наименьшее из зол — допустить к путешествиям во времени людей с горячим сердцем, холодным рассудком и чистыми руками. Но они должны непременно давать клятву, что станут следовать указаниям мудрых и дальновидных наставников.

Он основал Службу Времени после того, как получил от папы полномочия контролировать принцев, королей и императоров под угрозой отлучения от церкви. Основатели торжественно присягнули использовать путешествия во времени исключительно на пользу человечества, чтобы увеличивать знания и никогда не вмешиваться в события прошлого.

То, чего изобретатель так боялся, немедленно случилось: почти сразу же кучка безумцев, желающих отвоевать Испанию, принялась собирать армию добровольцев. Некоторое время казалось, что безумие одолеет разум. Потом стрелка весов качнулась в пользу рассудка, потому что Конфедерация дала понять, что и им известна тайна путешествия во времени. И если бы имперской армии вздумалось оправиться «назад» и выступить против мавританского вторжения в Испанию, она бы столкнулась с войском не менее современным. Конфедерация считала, что Империя достаточно могуча и без Иберийского полуострова, и желала сохранить статус-кво.

Ходили слухи, что Борромео сам выдал Конфедерации тайну хронопутешествий. Так это или иначе, но равновесие обернулось к лучшему: горячие имперские головы пришли в чувство и согласились на арбитраж папы. С помощью толковых ватиканских юристов был составлен договор, подписанный в 1897 году в красивом городе Праге. Пакт был последним заветом Борромео. Через три недели после его подписания изобретатель умер от простуды, которую подхватил в чешских туманах, ибо зима в тот год случилась отчаянно холодной.

Борромео, вероятно, подозревал, что рано или поздно проявится несовершенство пакта, хотя на некоторое время он все-таки заткнул брешь в плотине. Он понимал, что хроноаппараты несложно изготовить, и рано или поздно на принцип их действия натолкнутся ученые из стран, которые не подписывали пакт. Секрет могли просто купить у продажных личностей, недоброжелателей или душевнобольных. Для того и создал конкуренцию, и с тех пор Империя и Конфедерация зорко следили за соперниками, но дружно объединились бы против третьей стороны. Но он и в кошмарном сне представить не мог, как скоро алчность развратит сотрудников Службы, которых принимали на ответственные посты после тщательных предварительных отборов и испытаний на добропорядочность в качестве кандидатов.

И сейчас, похоже, Пара Псов натолкнул его на свидетельство, что нелегальные путешествия во времени стали практиковаться не то Конфедерацией, не то какой-то новой державой. Неужели обнаружится, что это — экспедиция Средиземноморского Халифата или, что вероятнее, если учитывать географический фактор, исследователей из Китайского Царства? А может, это вторжение из Чипангу? Жители этих островов у восточных берегов Азии всегда восхищались Империей и пытались, используя похожую независимость от материка, освободиться от политического, экономического и культурного влияния Китая. Хотя в этой возможности островов дон Мигель всегда сомневался. Он был большим почитателем Уильяма Оккама, а тот советовал обходиться простыми реалистическими объяснениями причин самых невероятных фактов, а не выдумывать фантастические.

Сейчас нужно было не предполагать, а искать конкретных виновников…


— Это легированная сталь, — сказал дон Мигель и указал на лежащий на столе предмет. — Это осколок наконечника бура. Я точно установил, что в этом ущелье мы шурфов не били. И историки считают, что до нашего открытия Нового Света не было никого, кто прошел бы по этой части Калифорнии и знал бы, как получать легированные стали. Вместе с управляющим рудника, которого зовут Пара Псов, мы обыскали местность на милю в округе. Найдено девять штолен, все, кроме одной, обвалились. У Пары Псов обширные познания в минералогии, он определил, что рудники действовали примерно тысячу лет назад. Я поговорил с его десятниками и надзирателями, и они показали мне заброшенные штольни, где богатые серебряные и золотые жилы внезапно обрываются, хотя по прогнозам специалистов должны продолжаться. Поэтому-то я и решил, что мы имеем дело с нелегальным вторжением в прошлое.

Принц кивал с пониманием, но лицо его было холодней, чем зима в Скандинавии.

— Кто этим занимался, и с какой целью? — спросил он. — Что вы думаете, Наварро?

— Сударь, я могу истолковать только то, что видел собственными глазами, — дон Мигель вздохнул. — Для меня ситуация выглядит так: поскольку всем известно, что в этих горах богатейшие месторождения благородных металлов, то вторжение вызвано одной причиной — желанием их прикарманить. Особенно ценно серебро — оно необходимо для хроноаппаратуры.

В настоящем посторонняя эксплуатация месторождений невозможна, потому что там работаем мы, а в прошлом по той местности бегали лишь голые индейцы, которым и дела не было до горных разработок. Возможно, грабители слишком положились на природу, посчитав, что следы их деятельности уничтожит время. Ведь Калифорния — сейсмическая зона первой категории, они могли предположить, что штольни за тысячу лет рухнут сами собой. Так, собственно, и случилось. А то, что Пара Псов обнаружил наконечник бура — чистая случайность.

— Значит, эта вещь пролежала в земле тысячу лет? — Принц взял в руки осколок стали. — Надо же, никаких следов ржавчины!

— Я уже говорил, сударь, что вход в штольню был закрыт каменной плитой, а нанесенная ветром земля и корни травы обеспечили герметизацию — внутри было сухо. Да и климат там очень ровный.

Несколько секунд принц молчал, вглядываясь в дона Мигеля.

— Хотелось бы, чтобы вы оказались не правы, — подавленно сказал он. — Но вы, Наварро, похоже, правы. Мы немедленно доставим в Калифорнию хроноаппаратуру и постараемся раздобыть объективные доказательства, — он встал с кресла. — А тем временем известим Лондрес и вызовем самых опытных наших специалистов. Вы все понимаете, что безосновательное обвинение в нарушении Пражского пакта может уничтожить и без того хрупкое доверие между нами и Хронокомпанией из Восточной Конфедерации.

— Сударь! — воскликнул дон Мигель. — Я молюсь, чтобы оказаться неправым. Потому что если я прав, то это катастрофа!

Глава 22

До изобретения препаратов, под действием которых человек теряет способность лгать, чтобы узнать правду, применяли пытки. К ним прибегал и Святой трибунал. На человека клали большую доску, а на нее постепенно наваливали камни — все больше и больше, пока упрямец не погибал, как насекомое под каблуком.

Для дона Мигеля несколько следующих недель тянулись, напоминая эту пытку. И не для него одного.

Первый камень был легким, но добавил к грузу забот факты, укрепляющие его опасения. Уже давно поговаривали, что в обороте Конфедерации золота и серебра больше, чем добывается из недр. Напрашивался вывод, что открыт новый, доселе неведомый источник — быть может, в неисследованной, негостеприимной Сибири. Но получалось, что слово «Сибирь» нужно заменить словом «Калифорния».

Второй камень был потяжелей. Какой-то специалист в области металлургии сравнил таинственный наконечник бура с пробами других сортов и однозначно констатировал: изготовлено в Аугсбурге! Такой сорт стали был довольно распространен в Конфедерации, однако вряд ли встречался где-то еще, а уж тем более — в Калифорнии, которая не располагала редкими металлами, необходимыми для ее производства.

Третьим камнем, самым тяжелым, стало донесение отряда, который Пара Псов отправил по просьбе дона Мигеля на разведку маршрута между рудником ворвавшихся в прошлое грабителей и ближайшей гаванью на побережье. Разведчики отправились туда сразу после обсуждения вопроса: как разбойники достигли места, где обнаружены их следы? Конечно, можно маневрировать и хроноаппаратурой, чтобы перемещаться в пространстве, как во времени, для этого нужно только в Зале Времени тщательно выставить пространственные соотношения на станине энергопроводящих путей. Пока гравитационный потенциал в точке прибытия равен потенциалу в точке старта, путешественнику во времени ничего не грозит, хотя перенос с вершины горы в долину при диком выбросе излишков энергии может завершиться ранением или даже смертью человека, воспользовавшегося аппаратурой.

Выверка настройки настолько сложна, что казалось невероятным, что кто-то вслепую оправился через тысячу лет и, одновременно, через тысячи миль в пространстве — опять же вслепую. Это было бы равносильно прыжку с моста во тьму. Из-за эрозии почвы или землетрясения рельеф местности за тысячу лет мог так измениться, что на финише путешественники вполне могли бы оказаться внутри горы или зависнуть над ущельем. Потому-то они с Парой Псов и решили, что интервенты отправились в прошлое в месте, топография которого была хорошо известна. Значит, скорее всего, до ближайшего побережья грабители добирались на корабле.

И отряд, снаряженный индейцем, избрав самый короткий маршрут до берега Атлантического океана, наткнулся на затянутые песком останки судна. Его форма говорила, что аборигены к изготовлению корабля никакого отношения не имели. По состоянию останков можно было судить, что судно провалялось на песке не менее тысячи лет…

Подстегнутые находкой на берегу, специалисты, направленные из Нью-Мадрида и Лондреса Службой Времени, удвоили темпы. В калифорнийскую долину срочно доставили хроноаппаратуру. При этом соблюдали обычные меры секретности: кроме сотрудников Службы лишь немногие видели эти аппараты, опасно простые по конструкции — четко определенное сочетание серебряных и намагниченных железных дуг станины. Если бы кто-то сообразил изготовить модель увиденного аппарата, то, как это ни смешно, модель могла сработать!

Вскоре под калифорнийским солнцем раскинулся палатный городок. Местные рабочие обычно проходили мимо, но иногда останавливались поглазеть, что за новое свидетельство безумия европейцев появилось на их земле.


Опустив голову, дон Мигель поднимался на горный кряж, разделяющий два рудника — современный и древний, на котором тысячу лет назад трудились интервенты. Каждый шаг ему давался с таким трудом, словно смертельно усталый, хромающий в небытие мир пользовался путником в качестве костылей.

Его окликнули. Дон Мигель поднял голову и увидел мохаука, стоявшего на пути.

— Итак? — спросил он, глядя на семенящую под жгучими лучами фигуру.

— Мы нашли их, — сказал Наварро. — Год спасения 984-й, лето. Они убили сотрудника-мохаука, который их разыскивал, и пользовались огнестрельным оружием.

Пара Псов кивнул.

— Значит, жернова завертелись, и на этот раз мы будем растерты между ними.

— Что это значит? — спросил дон Мигель из вежливости, хотя вовсе не интересовался ответом, потому что был выжат, как лимон.

— Мои слова ясней ясного. Вы подтвердили, что обнаружили именно то, что все мы ожидали. А именно — грабителей-интервентов из Конфедерации.

— Безо всяких сомнений. Их видели и даже слышали их разговоры.

— Из этого следует, что нарушен Пражский пакт, разве не так?

— Кажется, так. Я не специалист в этой области. Мы ждем падре Рамона, он уже на полпути из Лондреса. Я бы не хотел предвосхищать его мнения.

Оба замолчали. Наконец мохаук сказал?

— Вы странный народ, действительно — очень странный! Когда речь шла о чести и справедливости, мои предки не ждали, когда прибудет специалист, чтобы дать им совет. Мы думали своими головами и действовали исходя из принципов, в которые верили, не задумываясь о последствиях. Я слышал, что у испанцев такой же кодекс человека чести. Именно поэтому союз с индейцами удалось заключить испанцам, а не французам или шведам.

— Это верно! — Наварро почувствовал, что разговор становится интересным.

— Почему же тогда вы не исправляете несправедливость, которую к вам проявили?

— Потому что мы не можем думать только о себе, — объяснил сотрудник СВ. — Это проблема касается не только настоящего, но и прошлого. Необдуманное вмешательство способно так исказить историю, что мы бы просто исчезли, и вы тоже, кстати!

— Не хотелось бы таких последствий, но все равно ваши действия кажутся нелогичными. Когда мы обнаружили следы этого вторжения, я принялся изучать все, что связано с путешествиями во времени. Мне кажется, что вы вполне могли бы уничтожить интервентов в момент, когда их пребывание в прошлом закончится… Я имею в виду, что можно вмешаться тогда, когда изменения, созданные в результате пробивки шурфов в здешнем ландшафте, совпадут с его нынешним состоянием.

— Возможно. Может статься, что мы именно так и поступим, но… — Наварро смущенно покачал головой, — слишком рискованно создавать замкнутую казуальную петлю, понимаете?… Ведь при этом действия, совершаемые в будущем, влекут за собой изменения в прошлом, а эта опасная штука способна вызвать резонанс. На нее нельзя отважиться, если не учтены все альтернативные действия.

Но если альтернативой является смерть короля? Возможны же и такие последствия…

— Но если негодяям удастся ускользнуть, и это им сойдет с рук, они попытаются повторить грабеж — только в другое время и в другом месте. И этим местом, где вы в другой раз на них наткнетесь, может оказаться угольная шахта в Корнуоле — в самом сердце Империи. Неужели вы и там позволите себя грабить?

— Они не уйдут безнаказанными. За конкретными доказательствами их вмешательства в прошлое последует папский вердикт, и, если потребуется, вся Конфедерация будет отлучена от церкви.

— Вы полагаете, что люди, не боящиеся вмешаться в прошлое, испугаются религиозных неприятностей? Они не струсили, что в результате могут физически исчезнуть после запретной работенки в прошлом, так побоятся ли какого-то старичка на римском троне?

— Да вы неисправимый скептик! — воскликнул дон Мигель. — Да вы, собственно, уж не… Но нет, я не имею права спрашивать об этом!

— Спрашивайте, что хотите! — Пара Псов широко развел руками, словно предлагая весь мир. — По нашей традиции, друг — все равно что брат, а брат имеет право знать о тебе все.

Дон Мигель все еще медлил.

— В общем, я хотел спросить, веруете ли вы? — наконец решился он.

Пара Псов скорчил гримасу и засмеялся.

— То же самое я хотел спросить у вас, — заметил он и, не ожидая ответа, продолжил: — Если честно, то я верующий, но не католик. А если точнее, то даже не христианин… Ну… Меня, конечно, воспитывали католические священники, я окончил обычную миссионерскую школу. И узнал там массу нового о мире и того, что не входит в наши традиции либо оставляется без внимания. Но в этих сведениях было столько противоречий, что совесть, в конце концов, вытолкнула меня из лона церкви.

До дона Мигеля доходили смутные слухи, что у мохауков возрождаются традиционные религии, точнее, не у мохауков, а у индейцев, которых Империя обозначила общим племенным названием. И вот первый намек, что его собеседник принадлежит к тайному движению.

— И что это за противоречия? — с любопытством спросил Наварро.

— Я изучал, как безжалостно вы вырезали часть моих предков, и усомнился, что вы преданы Спасителю, которого называете Князем Мира. Я не верю вашей дешевой готовности возвращаться в прошлое, чтобы знакомиться с личностью Избавителя.

Об этом давно задумывался и дон Мигель. С фальшивой уверенностью в голосе он сказал:

— Мы часто посещаем период, когда совершались деяния Иисуса на Земле, каждому новому папе дозволено слушать речи Христа. Историкам известна достоверная информация о жизни Спасителя, тем не менее, церковь уже почти сто лет благополучно переживает последствия прямого наблюдения. Как бы вы не относились к Иисусу Христу — Сыну Божьему, он был крайне необычным человеком.

— Может быть. Но необычным — в свое время и в своем окружении. Мне рассказывали, что мой прадед был лучшим охотником на бизонов, которых когда-либо рождало племя. Но кто может жить за счет охоты на бизонов, когда в страну завезли огнестрельное оружие? Я могу восхищаться своим прадедом, но следует ли мне на него равняться, когда бизоны стали настолько редкими, что нуждаются в охране?

Дон Мигель не отыскал ответа. Он пожал плечами и вытер пот со лба. Пара Псов с состраданием обнял его за плечи.

— Как жестоко держать вас на жаре, разговаривая об абстрактных вещах! Пойдемте-ка под навес и выпьем пару стаканчиков охлажденного вина, которое, мне кажется, пришлось вам по вкусу. Поговорим о вещах, которые не касаются судьбы всей вселенной.

Дон Мигель улыбнулся.

— Это было бы чудесно.

Глава 23

В ущелье с палаточным городком ученых и техников появился дон Артуро Кортес, а вместе с ним дон Филиппе. Приятель сказал, мол, леди Кристина очень сожалеет, что не смогла увидеться с доном Мигелем: ей пришлось срочно покинуть Лондрес. Отца назначили послом в Восточную Конфедерацию.

Прибыл и падре Рамон. Он не сделал и намека на дорожные ужасы, хотя Наварро хорошо знал, с какими трудностями огромный трансконтинентальный экипаж с упругими рессорами дни и ночи напролет ползет из Нью-Мадрида по неухоженным дорогам Америки, останавливаясь только для того, чтобы сменить лошадей и пополнить запасы пищи.

Вечером того же дня трое прибывших, дон Мигель и два специалиста, один из них — инквизитор, из Нью-Мадрида, временные руководители расследования, собрались в огромной палатке. Ее техники Службы поставили на склоне горы за перевалом. Когда наступила ночь, поднялся ветер, и в трепещущих отсветах лампы на белой парусине жутковато изгибались тени людей.

Дон Родриго Хуарес лично руководил экспедицией в 984 год, в котором, как было доказано, и находились грабители из Восточной Конфедерации. Он родился и вырос в Новой Кастилии, но слава о его деяниях достигла Европы. О смертельно опасном промахе дона Артуро Кортеса в последнюю предновогоднюю ночь помнили трое: падре Рамон, дон Мигель и сам виновник, которого для уничтожения нежелательного развития истории временно убирали из настоящего. Но мнения Главного теоретика оказалось достаточным, чтобы карьера Артуро Кортеса закатилась, теперь именно о доне Родриго стали поговаривать, как о возможном преемнике Красного Медведя на должности главы Выездного отдела. К сожалению, Хуарес сразу же резко переменился. Если раньше он был просто надменным, то теперь лица его не покидало выражение самодовольства, особенно при виде опального дона Артуро. Дон Мигель едва сдерживал брезгливость, дон Родриго казался ему отвратительно раздувшейся жабой.

Но сейчас было не до симпатий и антипатий — предстояло укреплять структуру истории.

— То, что мы обнаружили, не оставляет места для сомнений, — вещал дон Родриго. — Мы видели интервентов за работой, мы слышали их разговоры. Чтобы избежать анахронизмов, мы были одеты… или, лучше сказать, раздеты… ха-ха-ха!.. как те индейцы, что населяли в те давние времена Калифорнию. Я спросил, есть ли доброволец, чтобы отправиться в их лагерь на переговоры, и вызвался Серый Конь, сотрудник из Новой Кастилии. Они застрелили его, не задав ни единого вопроса! Я согласен с мнением дона Мигеля: мы имеем дело с преступлением, которое гораздо хуже убийства. А это, несомненно, нарушение Пражского пакта.

Дон Родриго откинулся на спинку стула и прикрыл веки. Он был высоким, с имбирного цвета шевелюрой и длинным подбородком, унаследованным от матери-шотландки. Все взоры обратились к падре Рамону.

— Не доказано, — заявил он.

— Что? — воскликнули все, за исключением дона Филиппе, который держался скромником в таком именитом обществе.

— Не доказано, — повторил иезуит, обводя присутствующих внимательным взором. — По самым разным причинам… И вот главная из них — нарушение Пражского пакта не является непоправимой катастрофой. К счастью для нас, пакт никогда еще не нарушался.

— Но… — запротестовал было дон Родриго, однако падре Рамон жестом руки прервал его.

— Выслушайте меня до конца! Прежде чем покинуть Лондрес, я проверил вашу квалификацию. Недостает одной важной детали: вы не посещали школу казуистики в Риме, а значит, вам незнаком курс «Потенциальное нарушение Пражского пакта». Поверьте, когда специалисты из Ватикана создавали проект пакта, они предусмотрели абсолютно все, не оставив ни одной лазейки.

— Я говорю не о лазейках! — заорал дон Родриго. — Я говорю о банде грабителей! Они разорвали договор в клочья, да еще и наплевали сверху!

Падре Рамон спокойно ждал, когда тот откричится.

— Похоже, мы говорим на разных языках, — покачал головой падре Рамон. — На вашем месте надо бы знать побольше. Неосведомленность дона Мигеля простительна: ему придется посещать школу казуистики лет через пять-шесть. — Он повернулся к инквизитору. — Что скажете, брат Васко?

Тот заерзал на жесткой скамье.

— Я воздержусь от суждений, пока не сверюсь с документом, название которого не стану уточнять. Он находится в Нью-Мадриде, а память о его деталях мне изменяет.

Иезуит выпятил губы и пожал плечами.

— Ну что ж, удовольствуемся этими словами. Однако дон Артуро, если и мне не изменяет память, школу посещал недавно и горит желанием предложить нам верное решение.

Все, как по команде, повернулись к Кортесу.

— Падре, я не могу предложить решение проблемы, — признался он, потирая щеку, словно после удара. — Но одно я знаю наверняка.

— А именно?… — поторопил его падре Рамон.

— Никакого нарушения Пражского пакта не было, потому что таковое немыслимо в принципе.

Дон Мигель искоса глянул на своего приятеля дона Филиппе. Тот ответил взглядом, что и до него не доходит смысл слов Кортеса.

— Я… я, возможно, поторопился, падре… — начал дон Мигель, повернувшись к иезуиту.

— Не надо извиняться, сын мой. Вполне вероятно, что кто-то попытался нарушить пакт, а вы обнаружили это. Но позвольте обрисовать ситуацию теми словами, которые употребил бы судья в папской судебной палате. — Он воздел костлявый палец. — Imprimus: смерть Серого Коня. Он пришел из другого времени, но его смерть в прошлом обусловлена причинами, происхождение которых лежит в настоящем, потому что застрелил его человек, который тоже явился из другого времени. И последствия стали очевидны в тот момент настоящего, когда он уже отбыл отсюда. И даже, вероятно, после того момента, когда отправились в прошлое интервенты, как вы их называете… В этом нет полной уверенности, но факты, которыми мы располагаем, такому утверждению не противоречат.

— Но Серый Конь был одним из лучших моих людей! — взорвался дон Родриго. — А они хладнокровно застрелили его!

— За совершение убийства полагается строго определенное наказание, — сказал падре Рамон. — Но это преступление не относится к сфере действия Пражского пакта, а мы именно о нем сейчас дискутируем. Он поднял второй палец. — Sekundo: Пражский пакт содержит определенное условие, на которое вы, дон Родриго, без сомнения, захотите сослаться, чтобы выдвинуть обвинение. Это условие гласит, что никто из подписавших соглашение не станет действовать в прошлом так, чтобы это нанесло ощутимый ущерб другой стороне в настоящем. Эта оговорка не касается какого-то гипотетического ущерба в будущем. А ведь ваши горнорабочие еще не перешли от освоения своего ущелья к тому, где пробили штольни интервенты. То есть речь идет только об ущербе в будущем.

— Смешно! — кипя от ярости, выкрикнул дон Родриго. — Ну, хорошо, они извлекают золото и серебро из штолен, которые копают в соседнем ущелье, а не в том, где в настоящее время бьем шурфы мы. Тем не менее, управляющий рудника утверждает, что его люди уже натыкались на жилы, которые внезапно обрывались. Это вынуждает рабочих копать новые проходы, вместо того, чтобы пользоваться старыми. Если это не «ущерб», то… То я не знаю!.. — Он поджал губы. — Негоже перечить специалисту вашего ранга, но я думаю, что вы кое-что упустили.

— Я ничего не упустил, — тихо, но твердо сказал иезуит. — Или, лучше сказать, не я; ничего не упустили эксперты, которые большую часть века занимались тем, чтобы не оставить места для неправильной интерпретации пакта. — Он воздел третий палец. — И tertio: в настоящем для нас никакого ущерба не возникло, потому что когда в наше время были открыты месторождения, их более ранняя эксплуатация не была известна, ее следы обнаружил дон Мигель.

Дон Филиппе вытаращил глаза, настолько тонким было замечание.

Падре Рамон повернулся к дону Мигелю.

— Знаю, что вы думаете, сын мой, — сказал он. — Вы спрашиваете себя, отчего бы и нам, раз уж им это сошло с рук, не собраться и не начать систематически опустошать территорию нынешней Конфедерации, и тем самым превратить их земли в бедные и непродуктивные? Могу ответить сразу: этого не будет. Да и зачем это делать? Что мы выиграем? Если мы начнем, они в долгу не останутся, и каждый завладеет сырьем противника, только по гораздо более высокой цене, чем при добыче у себя дома.

Он устремил пронзительный взгляд на дона Родриго.

— Вы либо забыли, либо никогда не осознавали, что Пражский пакт — единственный в своем роде. В отличие от других соглашений и договоров, которые заключались между людьми или нациями, наказание за его нарушение установлено не людьми, что его составляли, а Богом, Создателем Вселенной. И по этой причине бессмысленно тратить столько усилий на доказательство факта нарушения пакта. Это почти грех. Короче — Пражский пакт может быть нарушен, но нарушить его нельзя.

Дон Мигель улыбнулся и сказал, обращаясь к падре Рамону:

— Но ведь надо что-то предпринять!

— Без сомнения, — сказал иезуит. — Не соблаговолите ли изложить свои соображения?

— Ну… вообще-то у меня нет определенного предложения, — заикаясь, начал дон Мигель. — Правда, я задавался вопросом, не предопределены ли наши поступки? Пара Псов предложил принять меры в тех местах, где остались четкие следы пребывания интервентов. То есть он предложил изгнать их оттуда. Когда я обдумывал эту идею, то заподозрил, что должна существовать какая-то замкнутая казуальная петля, которая вызывает как раз те следы, что мы обнаружили в настоящем.

— Это весьма вероятно, — согласился падре Рамон. — Что-то удержало грабителей от полного опустошения месторождений в этой местности. И самое вероятное тому объяснение — им помешали, и они были вынуждены прекратить работу.

— В таком случае мы должны действовать однозначно, — заявил дон Родриго. — Нужно немедленно выслать вооруженноеподразделение, чтобы… организовать это вынужденное прекращение работ.

— Совсем нет, — возразил падре Рамон. — Естественно, мы должны отправиться туда, чтобы поговорить с ними и разузнать, кто они. И потребовать, чтобы они покинули эту местность.

— Поговорить с ними? — язвительно переспросил дон Родриго. — Когда появился Серый Конь, они застрелили его на месте безо всяких разговоров.

— Сомневаюсь, что они станут стрелять по тому, кто совершенно очевидно будет принадлежать другому времени. И особенно, если этот человек явится в одеянии священника.

Все были ошеломлены. Первым отреагировал брат Васко.

— Падре, надеюсь, что вы не намерены отправляться в одиночку! — воскликнул он.

— Нет, не намерен. Чтобы преподать маленький урок известной персоне, которая действует слишком импульсивно — и не в первый раз, между прочим! — я оправлюсь в обществе… дона Мигеля.

Он повернулся к Наварро. Тот, хотя и не видел шансов противостоять чужакам при таких условиях встречи, все же согласно кивнул, ибо предложение исходило из уст Главного теоретика Службы.

— Как пожелаете, падре. Я поднял панику, а оснований, кажется, не было.

— Хорошо. — Падре Рамон бросил взгляд на часы и встал. — Уже поздно, а поездка утомила меня. Завтра воспользуюсь вашей хроноаппаратурой, и, если будет Богу угодно, раз и навсегда покончу с этой проблемой.

— Что решили? — тихо спросил гостя Пара Псов.

Хотя была поздняя ночь, он сидел на веранде; у ног его сидела Кончита, его служанка и возлюбленная, извлекая высокие звуки из кватро, небольшой четырехструнной гитары. Пара Псов предлагал Кончиту дону Мигелю уже несколько раз, тот автоматически отказывался — это шло вразрез с европейскими нравами, но предложения возобновлялись. Сейчас, посмотрев на Кончиту повнимательнее, на ее бронзовую фигуру, стройную и грациозную, как у танцовщицы, он пожалел о своем отказе. Уже само ощущение ее близости успокаивало бы его, отгоняя нескончаемые заботы.

Он устало уселся на свободный стул и молча подождал, пока Пара Псов отошлет Кончиту. Повинуясь движению его руки, она исчезла бесшумно, как тень. Тогда дон Мигель сказал:

— Не было никакого нарушения Пражского пакта.

Пара Псов долго молчал, глядя перед собой. Потом, повернувшись к дону Мигелю, спросил, с трудом сдерживая гнев:

— Как это возможно? Ведь никто же не станет утверждать, что вмешательства в прошлое не было!

— Вы слишком прагматичный человек, чтобы уследить за всеми тонкостями. — Дон Мигель закрыл глаза и потер веки. — Я это еще и сам не до конца понял. А следует из этого вывода вот что: вместо того, чтобы отправиться туда и прогнать интервентов, мы просто нанесем им… своего рода визит вежливости, падре Рамон и я. Будет ли от этого польза, одному Богу известно.

Пара Псов хрипло засмеялся:

— Действительно, вы, европейцы, настолько странные, что это недоступно нашему пониманию! Вы проехали полмира, ставили на карту свою жизнь, ради золота и серебра прогнали моих предков с их охотничьих земель, а сейчас, когда у вас отбирают то, за что вы пролили море крови, вы говорите, что отправляетесь туда и собираетесь мило поболтать с грабителями!

Дон Мигель слишком устал, чтобы думать над достойным ответом. А потому промолчал. Наконец Пара Псов поднялся.

— Что ж, все-таки есть маленькое утешение — ваши жернова нас не перемелют. Желаю вам спокойной ночи и остроты ума для дискуссии с разбойниками. Но я бы посоветовал захватить более весомые аргументы — оружие…

Глава 24

Ущелье, как и ожидал дон Мигель, за тысячу лет так мало изменилось, что было совсем неудивительно увидеть, когда они достигли вершины кряжа, лагерь горнорабочих на месте палаточного городка специалистов Службы. Место прибытия имперцев в прошлое выбиралось так, чтобы их не обнаружили раньше времени. Поверхность земли, вне всякого сомнения, за эту тысячу лет ни один раз приходила в движение, некоторые отличия в рельефе местности были заметны. Но совпадение в точке, в которой они переправились из одного времени в другое, было абсолютным.

План падре Рамона был гениально прост. Когда они, преодолев вершину, оказались на обратной стороне кряжа и дали чужакам возможность себя увидеть, реакция была мгновенной. Настороженные охранники вскинули карабины, но, убедившись, что глаза их не обманывают, опустили оружие. По индейцам, появления которых можно было ожидать в эту эпоху, они немедленно открыли бы огонь, как это и случилось с Серым Конем. Но вид падре Рамона в строгой сутане и дона Мигеля, который по настоянию иезуита надел украшенный драгоценными камнями воротник и нацепил на грудь орден Косы и Песочных Часов, дал понять чужакам, что перед ними такие же пришельцы из будущего. А появление современников означало, что вторжение раскрыто.

Пока весть о появлении католического священника и имперского дворянина катилась по лагерю, они спокойно стояли на легком ветерке. Палаточный лагерь внизу, в ущелье, входы в штольни, желоба для промывки породы, отстойники и прочее снаряжение настолько напоминали рудник, которым управлял Пара Псов, что даже не верилось, что их разделяет тысячелетие.

Работа приостановилась. Повинуясь коротким, лающим приказам, из штолен выходили люди и щурились от солнечного света. Бранились друг с другом и с подчиненными надзиратели, многие из которых, к ужасу дона Мигеля, носили униформу Хронокомпании.

— Добрый день, — сказал по-испански с сильным прусским акцентом один из тех, что носил форму. — Пожалуй, не стоит спрашивать о причине вашего появления. Позвольте представиться — маркграф Фридрих фон Фойерштайн, Старший брат Хронокомпании и вице-мастер бригады Винчеслы. Полагаю, что ваша честь — падре Рамон из Службы времени?

Иезуит наклонил голову:

— Мы уже встречались, хотя, похоже, вы меня позабыли. В Риме, в Школе казуистики. Я заканчивал курс, а вы только начинали.

— В самом деле! — воскликнул маркграф и протянул руку. — Как странно, что приходится возобновлять знакомство здесь и сейчас.

Падре Рамон не взглянул на протянутую руку.

— Ничего странного нет. Вы командуете… этим предприятием?

Маркграф помрачнел и скрестил руки на груди.

— Да, здесь командую я. А что? — спросил он, делая шаг назад.

Падре Рамон запустил руку в складки сутаны и извлек пергаментный свиток. Высохшими пальцами распустил тесемки и развернул лист. На нижнем конце пергамента на бечевке болталась тяжелая красная печать. Иезуит поднял свиток повыше, словно собираясь читать, и взглянул на маркграфа.

— Это копия папской буллы. Мне ведь не нужно ставить вас в известность, что речь идет о булле «De tenebris temporalibus»?

Маркграф улыбнулся, и его жирные щеки образовали холмики, покрытые сетью полопавшихся капилляров.

— Зато хотелось бы услышать, на каких основаниях вы намерены цитировать буллу?

— Я не стану излагать эти основания, — падре Рамон не спускал с него глаз. — В вашем распоряжении двенадцать часов, в течение которых вы должны удалить своих людей, все снаряжение и следы своего пребывания до того хронологического пункта, который определим мы. Иначе последует отлучение от церкви силою власти, которая дарована мне данной буллой. Слушайте! — он щелкнул указательным пальцем по жесткому пергаменту, щелчок прозвучал как отдаленный выстрел, и начал торжественно зачитывать: — «De tenebris temporalibus et de itineribus par tempus legas instituendae sunt. Deus Patris et Filii et Spiritus Sanctus dicimus affirmusque…»

Казалось, весь мир застыл, слушая чеканные латинские фразы: «В соответствие с законами должны быть отныне оставлены мрачная тьма времени и путешествия через оное. Во имя Отца и Сына и Святого Духа определяем и объявляем мы…» Дон Мигель чувствовал, как в такт знакомым словам двигаются его губы.

— «…определяем и объявляем мы, что возможность путешествия сквозь время является даром Провидения Божьего и как таковой может использоваться только в соответствии с законами Божьими; сие должно быть подведомственно предписаниям организованной корпорации из честных, неподкупных и рассудительных людей на условиях, которые ныне и в будущем излагаются папским декретом и в соответствии с мнением тех сотрудников, которые назначаются нами для соблюдения сих условий ныне и в будущем. Да будут приняты соглашения между нациями и перед лицом Божьим, с тем, чтобы возможность путешествия во времени использовалась на пользу человечества и на расширение знания — дабы мы учились еще лучше понимать и восхвалять труды Творца нашего, и да будут подвергаемы наказанию те, кто злоупотребят сей тайной с целью зла».

Маркграф терпеливо ждал, пока падре Рамон свернет потрескавшийся пергамент.

— Скажите, падре, где же то зло, на которое вы ссылаетесь? — спокойно спросил он.

Слова были достаточно нейтральны, но в тоне слышалась угроза.

Падре Рамон повернулся к спутнику.

— Не мучайте себя вопросами, сын мой, — тихо посетовал он. — Вскоре вы все поймете. — И, обращаясь к маркграфу, добавил: — Можем мы поговорить без помех?

— Да, естественно! В моей палатке, внизу. Я позабочусь, чтобы нам не мешали, и никто не подслушал!

Фон Фойерштайн на секунду замешкался, пытливо глядя в лицо иезуита, потом резко развернулся и пошагал вниз по склону. Надзиратели потянулись за ним, он через плечо грубо приказал прервать работы, пока те не получат новых инструкций.

— А теперь оправдывайтесь! — сказал маркграф, запахивая полог своей пестрой, богато украшенной палатки. На ней был выткан герб Хронокомпании — серебряный циферблат на черном фоне, где цифры располагались против движения часовой стрелки.

— Мне кажется, что оправдываться полагалось бы, скорее, вам, нежели мне! — возразил падре Рамон.

— Вы процитировали буллу. — Маркграф энергично покачал головой и плюхнулся в кресло. — Я могу выбирать между сотрудничеством и враждой. Так что помогите мне сделать выбор.

— Как пожелаете, — иезуит оперся острыми локтями о стол. — Сразу скажу, что мы здесь появились не для того, чтобы браниться из-за нескольких тонн золота и серебра, выкраденного вами из земли, которая через несколько столетий станет территорией Империи на основании соглашения с мохауками. В данный момент пираты вроде вас могут вполне законно притязать на золото, как и мохауки. Их здесь не было… точнее, их здесь нет, и я сомневаюсь, что они в данный момент существуют как союз племен.

Смущенный Фридрих хотел возразить, но иезуит поднял руку.

— Выслушайте меня до конца! К слову о мохауках: для нашего королевства они союзники ненадежные, это ни для кого не тайна. Но это еще не значит, что они станут вашими друзьями.

Маркграф отстраненно смотрел в стенку палатки. Дон Мигель перестал делать вид, будто понимает, о чем говорит дон Рамон, он был в полном недоумении. Какое отношение имел союз с мохауками и Империей к этой бесстыжей эксплуатации полезных ископаемых в другом времени?

— Что ж, вы оказались в опасной близости от нарушения Пражского пакта. Если бы его сознательно не составляли так, что его невозможно нарушить ни при каких обстоятельствах, вы бы его уже нарушили. Но мы бы хотели, чтобы пакт нарушен не был.

— Очень тонко! — признал маркграф. — Прямо какое-то буквоедство.

— Неужели вы сознательно пытались нарушить Пражский пакт? — резко спросил падре Рамон.

— Естественно, нет! Как вы сказали, он составлен так, что практически не может быть нарушен.

— Но вы полагаете, что можно разрушить альянс между мохауками и Империей? — отреагировал иезуит.

Последовало ледяное молчание. Наконец фон Фойерштайн поднялся и с деланным смирением сказал:

— Ну, хорошо. Я прикажу очистить место и прерву операцию…


Как бы то ни было, но план иезуита сработал, хотя Наварро так и не понял — почему. Падре Рамон поручил ему наблюдать за эвакуацией снаряжения чужаков. Экспедиция Хронокомпании собиралась возвращаться в свое время с большой неохотой. Писари предоставили списки имущества, и дон Мигель ставил против каждого наименования птичку, пока в его голове не смешались буры, кирки, сита, лопаты, долота, ломы, пилы, топоры и топорики, карабины, патроны и пачки с порохом.

Желоба для промывки и отстойники были порублены на куски и сложены в огромный костер, палатки — свернуты; крепежные леса удалены из штолен, и даже гвозди выдернуты, откуда только возможно, и собраны в мешки для доставки в двадцатое столетие. Переругиваясь, люди с мрачными лицами вкалывали до седьмого пота, а когда наступили сумерки, исчезли туда, откуда пришли.

Задержались только падре Рамон и дон Мигель, у которого наконец-то появилась возможность задать вопрос, который мучил целый день.

— Падре, ради всего святого, что вы сделали для того, чтобы маркграф отказался от добычи серебра и золота? Я просто не могу понять, чего они хотели, и что вы имели в виду, когда сослались на альянс между мохауками и Империей. И почему они тут же сложили пожитки и отправились по домам, если нас было только двое, а их больше двухсот?

— Меня это не удивляет, — падре Рамон поморщился. — Хотя признаюсь, что и сам не ожидал такого блестящего подтверждения своей теории. Мои предположения о причинах авантюры Конфедерации были гаданием на кофейной гуще.

В темноте исчез последний чужак, лица имперцев обдала волна жара, побочный эффект перемещения во времени.

Падре Рамон стоял неподвижно, как статуя.

— Есть у вас списки? — наконец спросил он.

— Да.

— Тогда пойдемте со мной. Они направились ко входу в штольню, которую через тысячу лет Пора Псов показал дону Мигелю. Она была прикрыта каменной плитой, но камень был поставлен недавно, и потому сдвинуть его было несложно. Иезуит надавил плечом, и, прежде чем Наварро кинулся ему на помощь, каменный блок уже стоял в похожей на тарелку выемке.

— Зажгите спичку!

Дон Мигель повиновался, спичка зашипела в его руке.

— А теперь ступайте в штольню. Тщательно осмотрите пол вдоль стен по периметру.

Окончательно сбитый с толку, Мигель сделал, что было велено. Он не нашел ничего, кроме следов горнорабочих и отметин инструментов на стенах. Только вернувшись к выходу из штольни, он понял, на что намекал падре Рамон.

— Его здесь нет! — крикнул он, выбрасывая обгоревшую спичку и выходя наружу.

— Вы имеете в виду это? — падре Рамон извлек из кармана обломок бура, который Пара Псов передал дону Мигелю — ключ ко всей истории. — Этого я и ожидал. До отъезда из Лондреса я велел… скажем так, провести определенное расследование некоему достойному доверия агенту. Я могу с уверенностью сказать, что этот наконечник был куплен в позапрошлом году в аугсбургском магазине. В наше время, естественно. И приобрел его мохаук.

Он подбросил обломок и поймал на лету.

— Поставьте, пожалуйста, плиту на место, сын мой. Думаю, что пора задать пару вопросов вашему любезному другу, управляющему… Его имя, кажется, Пара Псов? Мне кажется, что он не тот человек, за кого себя выдает. Он намного опаснее, чем можно было предположить.

— Но ведь я этого не знал! — пылко сказал дон Мигель, упираясь плечом в каменную плиту. — Я держал в руках список снаряжения и проверил, совпадает ли число наконечников буров, которые они сюда завезли, с числом увезенных!

— Да, я внимательно следил за этой фазой вашей проверки. У вас есть много достойных восхищения качеств, и среди них — способность восстановить общую картину по паре деталей. Но вы часто невнимательны к мелочам… Разве не так? — он подмигнул. — А сейчас поторопитесь. День и так был достаточно длинным, а ведь нужно еще перевалить кряж, вернуться в свое время и глянуть в глаза Паре Псов.

Глава 25

Человеку, который отправляется на тысячу лет назад, но в более позднее время дня, кажется, будто он движется вперед, а если при возвращении из позднего времени перемещается в более раннее, то создается впечатление, что он движется назад. Это одно из непривычных свойств путешествия во времени. Именно поэтому появление в сияющем полуденном свете 1989 года из вечерних сумерек 904 сбивало с толку.

Их уже ждали сотрудники Службы во главе с доном Родриго, который, возможно, чтобы загладить вчерашние споры с падре Рамоном, не стал с места в карьер пускаться в расспросы, а усадил их в тенечке и послал людей за вином и едой.

Это было весьма кстати. Сделав большой глоток вина, охлажденного в ручье, Наварро почувствовал прилив сил. Он отклонил навязчивые предложения дона Родриго закурить трубку и осмотрелся. Рядышком сидели дон Артуро и дон Филиппе, инквизитор брат Васко и еще несколько, а возможно, что и все сотрудники-мохауки. Еще бы — был убит Серый Конь, один из них. Дон Мигель припомнил, что убийство даже не упоминалось в беседе с маркграфом, и подумал, что индейцам это не понравится.

— Итак, падре Рамон, чем нас порадуете? — надменно спросил дон Родриго.

— Дело улажено, — доложил иезуит. — Интервенты прекратили работы, и дело закрыто.

Все молча ожидали, что он продолжит рассказ. Когда стало ясно, что продолжения не будет, дон Родриго сказал: «Однако».

— Никаких «однако», сын мой. Я уже сказал — дело закрыто.

Мохауки обменялись удивленными взглядами, а один что-то пробормотал соплеменнику, и тот быстро удалился. Дон Мигель пытался проследить за ним взглядом, но его отвлек брат Васко.

— Однако… падре! — взорвался он. — Вы даже не сказали, кто они были!

— Группа дезориентированных авантюристов из Конфедерации. Когда их разоблачили, они бросились по домам с поджатыми хвостами, словно дворняжки, которых наградили пинком. Они наверняка больше не станут нас беспокоить.

Дон Мигель видел, что иезуит с трудом сохраняет спокойствие, но понимал и слушателей, которые жаждали узнать, получили или нет интервенты по заслугам.

— Этого недостаточно! — прошипел мохаук, который недавно отослал соплеменника с неведомым поручением. — Как быть со смертью Серого Коня?

— Личность убийцы известна. Мы потребуем от Конфедерации полного удовлетворения.

Люди загудели, недовольные. Мохаук заговорил снова.

— Это позор! Какое может быть удовлетворение за жизнь доброго друга и храброго мужа?

Его слова поддержали одобрительными выкриками.

— И, кроме того, падре, — вмешался дон Филиппе, — остается кража золота, что является темпоральной контрабандой.

— Да к черту ваше золото и серебро! — заорал мохаук. — Нас интересует судьба человека, которого самым жестоким образом убили!

И тут дона Мигеля осенило. Единственным оправданием того, что он дважды в день не заметил очевидного, служила жуткая усталость.

— Филиппе! — крикнул он, вскакивая, и Бассо резко повернулся. — Меч, быстро! Идем со мной на гору!

Он грубо оттолкнул прочих сотрудников. Приятель шел за ним вплотную.

— Погодите, вы, там! — взревел мохаук и загородил дорогу дону Мигелю. — Мы хотели бы услышать, а что скажете вы!

Наварро потянулся к мечу, но пока он не имел никаких доказательств, поэтому просто уперся в грудь индейца, сделал подсечку и швырнул его на землю. Все оторопели, только дон Родриго, похоже, что-то сообразил.

— Держите его! — крикнул ему дон Мигель. — Вызовите подмогу и арестуйте его товарищей! Не позвольте им преследовать нас! Один уже исчез, и мы можем не успеть!

Он помчался к дому Пары Псов. За спиной слышались крики мохауков и топот ног дона Филиппе, он не оглядывался.

Они опоздали.

Возле глинобитного дома, в котором остановился Наварро, стоял в пестром серапе Томас. Лицо его было непроницаемым. Он приставил ладонь козырьком ко лбу и следил за облачком пыли на дороге, ведущей к побережью. В пыли можно было разглядеть двух всадников, но не на медлительных осликах, а на лошадях чистых кровей, скакавших так, будто за ними гнался сам дьявол.

— Мигель, — спросил дон Филиппе, — что это значит?

— Птички улетели… и в их распоряжении весь континент и океан, чтобы укрыться! — дон Мигель разочарованно качнул головой. — Выбери несколько человек, дай лучших лошадей и отряди погоню! Один из беглецов — Пара Псов! Он, вероятно, самый опасный человек во всем мире.

Дон Филиппе смятенно воздел руки в небо, повернулся и вскрикнул от ужаса. Наварро оглянулся. Потрясенный, он увидел, что в ущелье поблескивают мечи, и некоторые уже окрашены кровью… и красное пятно расползается по серой сутане худощавого человека, сидевшего в тени навеса.

— Падре Рамон! — завопил дон Мигель и выхватил меч. Вместе с приятелем он кинулся вниз по тропинке…

— Он же сам мне сказал это!.. — мучился дон Мигель, закрывая кожаную фляжку с водой. — Пара Псов выложил мне все предельно ясно, а я, дуралей, не понял.

— Что он вам сказал? — ретиво спросил дон Артуро. Он и другие сотрудники, за исключением мохауков, ловили каждое слово Наварро, словно это были перлы вечной мудрости. Теперь они полагались на его мнение, как раньше доверяли любому слову падре Рамона.

Но иезуит был мертв, и не он один…

Они не догадываются, как мало я на самом деле знаю, и что в своих предположениях не уверен, думал дон Мигель. Но он не имел права раскисать, сейчас на него были устремлены все взоры.

— Он объявил мне, что называть его мохауком, все равно как мне себя — испанцем, — уныло сказал Наварро. — В моих жилах течет испанская кровь, я говорю по-испански и ношу испанское имя. Но я не испанец, я — гражданин Империи и, возможно, никогда не ступлю на землю Испании. И Пара Псов не мохаук. Историческая случайность, что мы называем именем племени, чьи охотничьи угодья расположены за тысячи миль отсюда, всех индейцев. В жилах Пары Псов течет больше крови других племен, которые такие же гордецы, как и мохауки, и смертельно оскорблены, что из-за вторжения европейцев утратили свою племенную принадлежность. Мы говорим «мохаук», потому что некогда сами превратили это племя в грозу континента, а те подчинили племена сиу, кри, чероки и апачей… Их дюжины, дюжины отдельных народов! Но победили мохауки не численным превосходством или храбростью, главная причина — ружья, которые мы им вручили, арабские кони и фургоны, которые везли через весь континент их оружие и патроны.

Предположите, что мы поднялись бы до ранга первой европейской державы не потому, что были умней и храбрей других народов, а потому, что нам покровительствовали мавры!.. Думали бы вы тогда, что французы, англичане и голландцы действительно считаются с нами, или понимали, что они боятся мести мавров?

Он глядел на коллег: понимают ли они, что он хочет сказать?

Дон Родриго поглаживал левую руку, он был ранен сотрудником-мохауком.

— Вы говорите, что они ненавидят нас, потому что не все по происхождению чистые мохауки? — недоверчиво проворчал он. — Но я годами работал в Нью-Мадриде с туземцами, сотрудниками Службы. Конечно, некоторые были больше могикане, чем мохауки, другие онейда, сенеки и алгонкины. Но это не мешало нам всем хорошо относиться друг к другу.

— Индейцы — гордые люди, — вздохнул дон Мигель. — Они не подают вида, что чувствуют себя униженными, это противоречит их кодексу чести. Но они накрепко запоминают обиды, и рано или поздно наступит день, когда потребуют от нас платить по счетам. — Он взглянул направо, к ним приближался брат Васко. — Если мои слова неубедительны, то сейчас вы кое-что услышите в подтверждение моих слов.

— Он жив? — спросил он инквизитора.

— Человек, который пытался помешать преследовать Пару Псов? — брат Васко опустился на стул и кивнул. — Он ранен нетяжело и говорить может. А то, что я сумел узнать, это… Дон Мигель, должен признаться, его слова повергают меня в ужас!

— Рассказывайте!

— Еще до того, как я занялся расспросами, мне сообщили, что его зовут Красное Облако. Но после того как я ввел ему кое-какие транквилизаторы и, как водится, спросил имя, чтобы проверить: развязался ли его язык, — он признался, что его зовут Кровавый Топор!

— И сейчас он не способен лгать?

— Да, я затем и пришел, чтобы это сообщить.

— Тогда поспешим к нему, чтобы узнать правду об этом кошмаре! — дон Мигель вскочил и зашагал к палатке, где допрашивали раненого мохаука.

Новейшие методы допроса, применяемые Святым трибуналом, были крайне изощренными, разнообразными и необычайно действенными. Пара Псов? Это фальшивое имя, объяснил раненый и был уже не в состоянии остановиться.

— Его настоящее имя — Сто Скальпов, но обычно его называют Расщепленное Дерево.

— Так звали одного студента, который учился несколько лет назад в институте мексикологии! — вспомнил один из сотрудников, подчиненный дона Родриго, рожденный в Новом Свете, но не мохаук.

Все сходилось…

Слова Кровавого Топора удивительно совпадали с опасениями, которые высказал перед смертью падре Рамон, и укладывались в стройную систему в голове Наварро. Как всегда, выяснилось, что корни кризиса кроются в трясине алчности.

Вот какая жуткая картина нарисовалась после расспросов неспособного лгать индейца. Восточная Конфедерация называлась так только потому, что располагалась восточнее Империи. Но ее экспансии на восточных границах мешала встречная экспансия Китая с его древней, стабильной и высокоразвитой цивилизацией, внутри же развитию восточного объединения мешали суровые зимы, из-за которых добрая часть территории ежегодно становилась недоступной. То, что в Сибири находились богатейшие залежи ископаемых, для Конфедерации было слабым утешением, богатства лежали в вечной мерзлоте: А вот союз с мохауками давал Империи полную свободу на континенте, где климат был умеренным, и месторождения, открытые за последние полтораста лет, легко доступны.

Но, как совершенно справедливо заметил Пара Псов, среди англичан до сих пор существовали реваншисты, призывавшие вышвырнуть испанцев с острова, точно так же в Америке некоторые индейцы были оскорблены тем, что их обзывают мохауками, забывая об истинной племенной принадлежности. Быть настоящим мохауком, говаривал Красный Медведь, это чувствовать себя наследником великих и гордых традиций! Но быть мохауком с любезного соглашения Империи, значит — забыть традиции своего родного племени.

Уже десятки лет группа фанатичных индейцев на крайнем западе Северной Америки искала возможность вбить клин между союзниками. Первым шагом было обращение к Конфедерации. Намекнули, что индейцы в благодарность за поддержку разорвут отношения с Империей и заключат союз с их противниками. Конфедерация медлила, потому что не имела выходов к тихоокеанскому побережью. Китайцы проявили большое стратегическое чутье, когда блокировали северному соседу пути в Америку.

Конфедерацию прельщало обещание индейцев предоставить карты залежей полезных ископаемых с месторождениями золота, серебра и меди, до которых пока не добрались горняки Империи. Работа в течение одного-единственного сезона в прошлом могла принести сотни тонн ценного металла. Рискнуть стоило, особенно потому, что индейцы пообещали замести следы вторжения. Но даже если бы следы обнаружили, единственным последствием была бы демонстрация на весь мир, как шаток союз между мохауками и Империей. В результате альянс с индейцами мог бы распасться на куски, и некоторые из осколков перепала бы Конфедерации.

В качестве награды индейцы просили оружие и деньги, чтобы провозгласить новое, независимое государство — Шасклапима, расположенное в пределах Сьерра-Маэстра — от Ноотказунда на севере до южной оконечности Калифорнийского полуострова. Именно это было якобы целью операции. А правду знала лишь небольшая, хорошо законспирированная группа заговорщиков. Подлинный план состоял в том, чтобы преступники вскоре попались, и приезд дона Мигеля в Калифорнию дал великолепную возможность осуществить заговор.

Результат оказался именно таким, какого ожидали индейцы, одна незадача — агенты падре Рамона неожиданно выяснили происхождение обломанного наконечника бура и установили, кто его купил. Иначе было бы выдвинуто и рассмотрено на суде в Ватикане формальное обвинение в интервенции. Вполне вероятно, что приговор гласил бы «виновны», и Конфедерацию вынудили к обещанию никогда больше не пускаться в подобные авантюры.

Но индейцы приводили бы — одно за другим, — доказательства, что обещания нарушаются. Путешественники во времени индейского происхождения заложили по всему континенту рудники, в которых для подтверждения закулисных действий Конфедерации были подложены то нож из аугсбургской стали, то бутылки из-под пива «Жигулевское» в кучах пустой породы, то монетки — копейки, литы, гроши, марки…

Поток истерических отрицаний Конфедерацией своей вины то и дело разбивался бы о скалу очередных неопровержимых доказательств массового грабежа. Подозрения усиливались бы, сыпались взаимные обвинения, мог бы обмануться и Ватикан, поддерживая Империю. Оскорбленная невинность Конфедерации рано или поздно превратилась бы в твердую решимость вознаградить себя, по крайней мере, ценными металлами, раз уж расправы все равно не избежать…

Вероятнее всего, случилась бы война. И снова бы завертелись жернова по другую сторону Атлантики, и тогда, как обещало видение, которое посетило Пару Псов, те подданные из числа мохауков, которые испытывали к подданству отвращение, бежали бы к свободе, по которой тосковали. Но нищая республика, несмотря на номинальную независимость, была бы вынуждена преклонить колени перед обеими сверхдержавами. А это было бы совсем не то, о чем они мечтали. Им хотелось, чтобы Империя и Конфедерация уничтожили друг друга и оставили индейцев единственными обитателями их собственного континента.

Неприятно пораженный гениальностью этого плана и тем, что сверхдержавы едва избежали столкновения, дон Мигель задал Кровавому Топору последний вопрос.

— А вы не подумали, что делать, если ваш план будет разоблачен и сорван, как это и случилось?

Ответ его сразил:

— Мы дали священную клятву, что в этом случае, не дожидаясь вашей мести, разрушим Империю, а если придется, то и всю историю!

Глава 26

— Да он безумец! — воскликнул принц.

Дон Мигель машинально кивнул.

— В этом нет никаких сомнений, сударь. Пара Псов — величайший безумец. Амбиции помутили его разум.

— Но почему Святой трибунал не обнаружил отклонений, когда он учился в институте мексикологии? Душевная болезнь такого масштаба должна легко распознаваться. Брат Васко, что вы на это скажете?

Доминиканец потупился.

— Представьте, что в полную меру его безумие стало очевидно только сейчас. Наше расследование показало, что он искусно заметал следы, пользуясь фальшивыми именами. Он был известен как Расщепленное Дерево, Сто Скальпов, Долгий Дождь, Коготь Пумы… ну, и так далее. Кровавый Топор появился в Службе Времени под именем Красное Облако и вырос до сотрудника. Но что еще хуже — выяснилось, что среди заговорщиков почти шестьдесят сотрудников СВ, лицензии которым выданы в Новой Кастилии.

— Значит, мы имеем дело с заговором сумасшедших! — прервал его Красный Медведь.

Его длинное лицо блестело от пота. Никто не сомневался в его преданности Империи и племени мохауков: десять поколений его предков были чистокровными мохауками! Было ясно, что заговор он воспринимает, как личное оскорбление.

— Мне кажется, что и без заговорщиков есть чокнутые — я имею в виду Конфедерацию! — голос Красного Медведя зазвенел. — Поэтому я без ведома Генерального собрания соорудил локальные казуальные петли, чтобы встречаться с помощью хроноаппаратуры, а не тратить время на долгие переезды через Атлантику.

Мигель вздрогнул. Он был очень удивлен, когда увидел Генеральных сотрудников здесь, в Нью-Мадриде. Как они успели, удивлялся Наварро, добраться сюда? Решил, что принц уже давно послал за ними, скажем, с месяц назад. Некогда Борромео строго запрещал использовать хроноаппаратуру для перемещений в настоящем, и до сих пор это предписание педантично соблюдалось, ибо невозможно предсказать последствий одновременного пребывания на Земле двух идентичных субъектов. Парадокс возникал потому, что путешественник пребывал к месту назначения на секунду раньше отъезда.

Но, если признаться, то и кризисов такого масштаба раньше не случалось…

— Я считаю, что все должны знать о заговоре индейцев, — продолжал Красный Медведь. — Сообщение о планах группы Пары Псов мы по дипломатическим каналам немедленно передали Конфедерации, но какие-то… какие-то идиоты среди восточного сообщества препятствуют сотрудничеству Хронокомпании со Службой Времени, полагая, что было бы неплохо, чтобы Империя превратилась в груду развалин.

— Они тоже потеряли рассудок! — простонал принц.

Лицо его посерело от нескрываемого ужаса.

Да и прочие члены Генерального совета выглядели не лучше. За шестьдесят лет со дня основания новокастильского отделения Службы это было первое их собрание в Нью-Мадриде. При этом многие прибыли в Новый Свет раньше, чем покинули Лондрес. Их вынудили обстоятельства, возможно, что в дальнейшем Служба Времени постарается избегать таких парадоксов вплоть до Страшного суда.

Собрались честные, неподкупные и рассудительные люди, приглашенные на работу в Службу в соответствии с буллой «De tenebris temporalibus», и они сидели здесь с трясущимися коленками.

Принц, наконец, взял себя в руки и заговорил:

— Падре Теренс! Мы обращаемся к вам, как раньше к вашему предшественнику, падре Рамону, да успокоит его Бог. Что вы скажете?

Человек, сидевший рядом с Красным Медведем, был высок и широкоплеч и говорил с сильным ирландским акцентом. Это был новый Главный теоретик Службы — падре Теренс О'Даблхайн.

— Без сомнения, у падре Рамона был план, — сказал он. — И весьма вероятно, план помог бы нам справиться с кризисом. Мы не обладаем его несравненной проницательностью, но обязаны сделать то, что под силу. Во всяком случае, ясно, что любая попытка исключить из настоящего индейца по имени Пара Псов посредством вмешательства, скажем, убийства, создаст замкнутую казуальную петлю с непрогнозируемыми последствиями. И такую возможность мы можем рассматривать только как вынужденную. Нет прецедентов ареста и убийства в прошлом, это стало бы нарушением священнейших принципов Службы. Мы обязаны искать менее опасные способы сорвать его планы.

— Ничего не имеет прецедента, пока его не совершили! — грубо прервал его дон Мигель и подумал: а не слишком ли далеко зашел?

Падре Теренс побагровел и сделал оскорбленное лицо; падре Рамон в подобном случае опустил бы голову и с мягким упреком в голосе продолжал бы излагать свои соображения. Но не Теренс…

— Вы слишком много себе позволяете! — взвился новый Главный теоретик. — Я сказал, что мы обязаны искать менее опасные пути! Почему вы не слушаете — вдруг мы уже нашли таковые? — а пытаетесь меня перекричать?

Воспоминания о новогодней ночи, когда падре Рамон сознательно пошел на психологическую пытку — он взял на себя ответственность за действия, которых никогда не совершал, и сравнение с поведением нового теоретика переполнило дона Мигеля гневом. Но он сдержался, ведь он-то был лет на двадцать младше падре Теренса и большинства присутствующих.

— Нужно считаться с тем, что Пара Псов, скорее всего, попытается осуществить свою угрозу, — продолжал падре Теренс, метая гневные взгляды в рядового сотрудника, осмелившегося его перебить. — Он намерен уничтожить Империю. Мы проанализировали научные работы, которыми он занимался под именем Расщепленное Дерево в институте мексикологии и Нью-Кастильском университете. А когда заслушали отчет Наварро о разговорах с Парой Псов и сопоставили информацию, то выделили возможные хронопункты, в которых история Империи особенно уязвима. Не исключено, что вмешательство в прошлое более опасно для Европы, нежели для Нового Света.

— А что-нибудь поконкретнее этих смутных умозаключений у вас есть? Или вы собираетесь опираться только на них? — спросил принц.

— Хорошо хотя бы то, что мы вообще наткнулись на эту хорошо законспирированную группу связанных кровной клятвой фанатиков. Судя по тому, что рассказал Кровавый Топор, их восемь или десять человек. Остальных заговорщиков кормили сказочкой об образовании независимой республики, и те, похоже, верили, — падре Теренс прокашлялся, прикрывая рот рукой.

— Хорошо известно, — продолжал он, — что одно-единственное событие в шестнадцатом веке определило выбор между Империей и «ничем». Если бы мы тогда не покорили Англию… если бы Непобедимая Армада пострадала во время перехода через море, когда оправилась забрать наши десантные подразделения из Нидерландов… тогда, в соответствии с логикой, нашей Империи попросту никогда бы не было. Мавры подчинили бы нас, возобновив набеги на Испанию, и превратили ее в захудалую провинцию Средиземноморского халифата.

То, о чем долго и нудно вещал падре Теренс, знал любой кандидат. Такое ключевое событие истории, как покорение Англии, являлось обязательной темой многочасовых дискуссий и экзаменационных вопросов в первый год обучения. Путешественники во времени его скрупулезно исследовали почти сто лет.

Падре Теренс заметил нетерпение слушателей и снова оскорбился.

— Вот что мы рекомендуем, — резко сказал он. — Нужно послать в прошлое столько наблюдателей, сколько мы сможем набрать. Они станут следить за событиями, которые привели к покорению Англии. Если там не сумеем обнаружить вмешательство Пары Псов, то следует проверить немногие альтернативные ветви истории, пока мы ни обнаружим его. И только убедившись, что запланированное заговорщиками изменение истории состоялось, предпримем более действенные меры прикажем арестовать либо убить Пару Псов и его помощников.

— Но если он уже вмешался в историю… — начал принц.

— То откуда мы возьмем время, чтобы опередить его злодеяние? — закончил фразу падре Теренс. — Это проблема нелинейной связи прошлого с настоящим, сударь. Существует диагональный компонент относительного времени. Это промежуток времени между прибытием Пары Псов в прошлое и совершением фатального деяния. Он составляет не более двух часов, этого нам должно хватить.

— Мы бросимся в этот промежуток и разрушим козни индейца?

— В идеальном случае — да, и тогда прошлое останется нетронутым.

— Гм… — принц явно не знал, что сказать.

Он, кажется, понимал, что его положение Гроссмейстера Службы Времени им не заслужено, и досталось вовсе не за выдающиеся знания в области темпоральных дисциплин, а благодаря королевскому происхождению. Поэтому спорить с Главным теоретиком принц не решился, а повернулся к Красному Медведю.

— Какие шаги вы предприняли, чтобы помешать Паре Псов добраться до прошлого и сорвать его дьявольские планы?

— Вся наша хроноаппаратура тщательно охраняется, но… — Красный Медведь наморщил лоб, демонстрируя мыслительную работу. — Эти аппараты так просто конструировать! К сожалению! Даже если заговорщики не смогут раздобыть нужные материалы, с этих идиотов из Восточной Конфедерации вполне станется помочь Паре Псов отправиться в прошлое. Мы обязаны исходить из того, что он уже в пути, а в наших часах остается всего несколько песчинок. Затем лезвие косы опустится и…

— Довольно слов! — ударил кулаком по столу Гроссмейстер. — Идите и отыщите, Бога ради, этого человека, пока он не стер нас из истории одним движением руки!


И такая беда вполне могла приключиться, об опасности исчезновения куска истории все знали из теории, и только дон Мигель — из личного опыта. Теперь, когда падре Рамон был мертв, он один помнил, что случилось в ту новогоднюю ночь, полную ужаса и кровопролитий. Дон Артуро Кортес знал, что его изымали из времени, но не видел ни пожаров, ни гибели королевской фамилии и обижался, что карьера пошла прахом из-за несуществующей провинности, которую иезуит стер из реальности одним-единственным смелым ударом.

Именно так нужно было действовать и сейчас — быстро и решительно, а не осторожничать, как в шахматной партии, когда следующий ход обсуждается в кругу друзей. Вдалеке отсюда, в Калифорнии, дон Мигель часами беседовал с Парой Псов и составил мнение о нем как о человеке и личности. Он знал, что этот человек не стал бы опускаться до пустых угроз.

Но Генеральных сотрудников убедить в этом было невозможно. Оставалось только надеяться, что мир выживет благодаря чуду.

Прошло два дня, которые показались вечностью, прежде чем он и дон Филиппе, как и большинство молодых сотрудников Службы, получили предписания отправиться в прошлое. Они были обязаны следить за развитием событий перед выходом Армады из Кадиса в море. Сотрудники СВ переоделись под местных жителей и имели соответствующие легенды и документы.

Было вполне логичным выбрать из всех узловых пунктов истории именно этот, и защищать его от вмешательства, но дон Мигель не верил, что Пара Псов нападет в таком очевидном месте…

По этой причине вечером накануне отбытия в прошлое он встретился с доном Филиппе в кабачке, популярном у молодых сотрудников СВ в Нью-Мадриде, и сказал, что написал письмо.

— Кристине? — спросил тот. Его взгляд скользнул с лица дона Мигеля к сложенному листу бумаги в его руках. — Я тоже написал, — он извлек из сумочки на поясе письмо, которое было копией сочинения дона Мигеля, если не считать обращения: вместо Кристины там стояло имя Ингеборг. — Ты думаешь, имеет смысл их отсылать?

Дон Мигель подумал о высокомачтовых элегантных трансатлантических судах, которые ежедневно отправляются из гавани в суровые объятия океанских штормов, и пожал плечами.

— Не знаю. Мне просто захотелось излить душу. Как ты думаешь: это произойдет? А если да, то каким образом? Станет ли это периодом медленного исчезновения, замены одних людей и государств другими, или Империя моментально сотрется с лица Земли?

Дон Филиппе помрачнел.

— Надеюсь, мы этого не заметим… — сказал он рассудительно. — Но маленькое преимущество у нас все-таки есть.

— Какое?

— Ну, мой исповедник утверждает, что в потенциальном мире душа никогда не попадает в ад, в крайнем случае — в чистилище. То есть, если план Пары Псов осуществится, то о наказании за свои грехи можно не беспокоиться. Остается лишь казнить себя за то, что не нагрешил побольше.

— Думаешь, это смешно?

— Нет. В общем-то, нет. Но после нескольких стаканчиков… А есть ли лучшее лекарство от страха, чем смех?

Они заказали вина и провели последний совместный вечер,выдумывая веселые тосты в честь конца света.

Глава 27

В пределах примерно двух с половиной тысяч лет, в которых хроноаппаратура работала с набольшей точностью, существовало три исторических периода, привлекавшие особое внимание исследователей времени. Один из них — начало христианской эры. Но посещение Палестины тех дней было ограничено из опасения, что повышенный интерес к дотоле неизвестному святому вызовет подозрение римских властей и может побудить Пилата арестовать Иисуса раньше, чем этого пожелает синедрион — Высокий совет иудеев.

Второй зоной был период упадка Рима накануне вторжения варваров. Испанское королевство было самой крупной державой из тех, что возникли на Земле после эпохи расцвета Римской империи, но то и дело возникали опасения, что в один прекрасный день придет в упадок и оно. Если есть какие-то способы избежать упадка, то имперские власти хотели бы выявить их на примерах прошлого, изучая судьбу предшественницы.

А третьей зоной был 1588 год, когда была разбита объединенная эскадра Британии и захвачен остров. Узел истории времен зарождения Империи был наиболее исследованным и хронологически задокументированным отрезком. Когда дон Мигель разместился между кристаллических колонн в сфероиде из железа и серебра, который перенес его на четыреста один год назад, он ясно представлял, как должны развиваться события. В данный момент идет сбор Армады. Несмотря на героические попытки англичан напасть на гавани и поджечь испанские галеоны, подготовка к отплытию заканчивается. Герцог Пармы будет командовать флотом более чем из ста кораблей. Он наймет шесть тысяч матросов и получит в свое распоряжение двадцать тысяч солдат, в Нидерландах ожидают посадки на суда столько же.

Опасность, которую ему предстояло определить, из настоящего представлялась нереальной. Достигнув финиша, он осмотрел выстроенную в мавританском стиле виллу. Служба Времени устроила в ней базу на время операции, чтобы замаскировать прибытие множества чужаков.

Казалось, мир снова обрел солидность и прочность. Да полно же, разве может один человек уничтожить историю четырех столетий? Едва ли Пара Псов мог повлиять на погоду, чтобы буря, начавшаяся к моменту вторжения, пошла на пользу английскому флоту, а не испанскому! Еще несколько месяцев назад он был в этом абсолютно уверен… Когда же это было?…

Внезапно им снова овладел страх. Служба Времени чуть не ударилась в панику из-за скандала с контрабандной маской, а, так сказать, «контрабандный человек» мог нанести несравнимо больше вреда… Например, занести в армию чуму, отравив флотские бочки с пресной водой, или затопить судно, чтобы блокировать выход из гавани. Англичане получили бы шанс напасть еще раз.

Действительно, опасность была страшная. Но самое главное — никогда не отчаиваться. Он обратился к одному из сотрудников СВ, который находился тут уже три дня по местному времени, проводил подготовку и собирал информацию. Наварро получил успокаивающие ответы.

— Да, работа продвигается слажено. Нет, никаких заболеваний не было. Вот ваша одежда по местной моде и меч к ней. А это — приказ, инструкции и карта местности.


Кованые решетчатые ворота виллы захлопнулись за спиной, и дон Мигель отправился в гавань. Даже в середине шестнадцатого века Кадис был крупным портовым городом, и прошло полчаса, прежде чем дон Мигель достиг цели, ловко лавируя между пешеходами, вьючными животными и телегами, слишком длинными и широкими для тесных переулков. Чем дольше он наблюдал за жизнью города, тем лучше себя чувствовал. Он не обнаружил никаких различий между тем, что видел собственными глазами и тем, что изображалось на исторических гравюрах… Несмотря на угрозу катастрофы, это местечко в прошлом оказалось более тихим, чем все остальные, которые ему до сих пор удалось посетить — императорский Рим, Македонию при Александре и Текскоко, куда он возвращал украденную маску…

Дон Мигель плохо владел историческим испанским, нужно было скрывать акцент, возникший из-за развития языка во времени, и следить за своими речами, избегая анахронизмов в разговорах с жителями Кадиса.

Он получил предписание патрулировать гавань, чтобы отследить малейшее отклонение от задокументированных исторических событий. Если бы что-то пошло не так, можно было бы считать, что Пара Псов себя обнаружил.

Дон Мигель выполнял свой долг в полном спокойствии, не обращая внимания на полуденную жару. Он знал, что одет как зажиточный представитель мелкого дворянства, и меч с двумя зазубринами на рукояти именно таков, как у местных аристократов. От слишком назойливых взглядов он отгораживался надменным видом, приправленным выражением легкой скуки, хотя зрелище, которое довелось наблюдать, впечатляло. Галеоны с гордыми, высокими мачтами, орудия, готовые извергать смерть, солдаты, которые тащили на суда снаряжение, бочки с солониной, водой и сухарями, телеги, груженные порохом и снарядами — вот она, реальность! Крепкая, ощутимая! Все так, как и должно быть!

Прошло уже три часа, и он начинал надеяться… По крайней мере, в гавани не было и намека на возможность диверсии, которую мог предпринять Пара Псов. Возможно, его планы не задались: для неискушенного, нетренированного человека опасно передвигаться в прошлом, если даже для опытного сотрудника СВ это являлось риском. Но дон Мигель понимал, что для оптимизма нет оснований. Может быть, Пара Псов сознавал, что Служба возьмет под контроль эту самую слабую точку в истории Империи, и избрал для атаки другой пункт. Но нет, именно этот период наиболее удобен для авантюр.

Теперь, когда этот специфический эпизод истории был под защитой, Испанское королевство напоминало человека в надежных доспехах: неуязвимого для ударов в сердце, легкие или живот можно только ранить, и то не до смерти.

Он пришел к такому заключению, повеселел и решил передохнуть. Зашел в скромный кабачок, хозяин которого едва не лишился чувств, увидев хорошо одетого господина. Он увивался вокруг дона Мигеля, проклиная низкое качество здешнего вина и недостаточную чистоту таверны. Вино и в самом деле оказалось отвратительным, и в кабачке было очень грязно, но дону Мигелю было не до мелочей.

— В последнее время у нас полно народу, ваша честь, — бормотал хозяин, тщетно пытаясь стереть грязь со стула. — Солдаты и матросы заходят днем и ночью, и офицеров бывает не так и мало… Вина, ваша честь? Вот его уже несут… разрешите, я вам налью?… — он с преувеличенным энтузиазмом качнул кувшином. — Вы любите «тапас»? У нас сегодня хорошие раки, да и мидии не хуже.

Дон Мигель подумал о потоках нечистот, которые изливались в море именно там, где находились устричные отмели, и отказался, зато с благодарностью большими глотками выпил вина. Лимонный сок, пожалуй, утолил бы жажду не хуже, но вино было не таким кислым.

— Ваша честь офицер, который отплывает с флотом? — допытывался хозяин.

Трое других посетителей — по виду мелкие торговцы, вероятно, из тех, что поставляют провиант для судов, молчали, и это почему-то его раздражало.

— Нет, я пришел посмотреть на приготовления и выпить за успех флота! — дон Мигель с улыбкой поднял бокал и обратился к посетителям: — Что вы скажете на это, друзья мои?

— Ваша честь, ни одному верному испанцу и доброму католику не пришло бы в голову поддержать вас! — ответил тот, который сидел ближе всех к дону Мигелю. Это был мрачный тип с приподнятым левым плечом. — Но можно мне сперва спросить вас? Истинная вера, конечно, должна взять верх… Но вы уверены, что стоит рискнуть?

Предчувствие беды овладело Наварро.

— Естественно, уверен! — сказал он. — Отчего же, ради всего святого, нам не предвидеть блестящую победу Армады?

— С командующим, у которого при малейшей качке начинается морская болезнь? — мрачный тип допил вино из кружки и вытер рот тыльной стороной ладони. — Я сам из семьи рыбаков, ваша честь, хотя сейчас вынужден работать на берегу из-за больной спины. — Он подвигал плечом. — И всю свою жизнь слышал от отца: команда корабля такова, каков капитан. Разве флота это не касается?

Дон Мигель нерешительно промямлил:

— Его милость, герцог Пармский…

— Пармский? О чем вы толкуете? — все присутствующие насторожились. Тип с мрачным лицом, двое его приятелей, даже маленький мальчик с кувшином, обернутым жирными тряпками, все уставились на него. — Парма-то в Нидерландах, ваша честь! Флотом командует Медина Сидонья, а более скверного командующего, пожалуй, во всей Испании не сыскать!

Мир рассыпался на куски. И первым человеком, которому выпало осознать это, был он, дон Мигель Наварро. Если не считать, конечно, индейца по имени Пара Псов. Но Пара Псов именно этого и добивался.


Герцог Пармский — в Нидерландах? Этого не было в истории. Именно герцог Пармский, выдающийся испанский главнокомандующий этого столетия, обязан был вести Армаду в море для нападения на Британию! Медина Сидонья? Кто это? Нуль, имя в подстрочнике книжки по истории! А Нидерланды были гарантированы Испании и ее наследнику, Объединенному королевству, Империи, на вечные времена великолепным, неортодоксальным стратегом, предводителем шотландских католиков графом Бартоном. Именно он был готов с двумя сотнями плоскодонных баркасов высадить пятнадцатитысячную армию в Кенте и сломить сопротивление англичан на суше, как только армаде удастся одержать победу на море.

Почему, во имя всех святых, они попусту тратят таланты Пармы на глупую сухопутную войну?

— А граф Бартон? Разве он не рядом с Пармой в Нидерландах?

Прочие гости обменялись удивленными взглядами, смущенные тем, что столь изысканно одетый господин не имеет представления, что творится в мире.

— Возможно, возможно, — неуверенно ответил хозяин. — Это имя мне незнакомо.

— Мне кажется, это английское имя! — Тип с мрачным лицом подошел к дону Мигелю и спросил: — Кто вы, если задаете такие странные вопросы?

От формального «ваша честь» он уже отказался.

— Э-э… — стараясь не выдать волнения, Наварро опустошил бокал и поднялся. — Я нахожусь в поездке, и уже давно. В Кадис прибыл только что и решил посмотреть на флот, прежде чем уйти в море. Но мне уже пора идти. Мой счет, хозяин!

— Не так быстро! — приказал мрачный тип. — Хозяин, нужно вызвать патруль. Я думаю, этот господин — английский шпион!

— Чепуха! — дон Мигель бросил хозяину золотую монету. — Но…

— Вы так странно говорите, разве нет? — Мрачнолицый повернулся к другим. — Его нужно задержать и допросить!

Дон Мигель, потеряв терпение, устремился к двери. Тип с мрачным лицом попытался преградить ему путь, но он был не только горбат, но и сильно хромал и оказался слишком медлительным. Дон Мигель, сломя голову, кинулся вдоль по улице, хотя рассудок говорил, что спешка не поможет…

Глава 28

Он несся к вилле, подгоняемый неотвязчивой мыслью. Нужно немедленно доложить обо всем Генеральному сотруднику. Пара Псов оказался столь же изощренным, как и умным человеком. Он ударил там, где Империя была наиболее уязвима, но не так, как того ожидала Служба Времени. Примитивной дубинке он предпочел тонкий клинок.

Господи Боже, он нашел клинок настолько острый, что разил им насмерть, прежде чем жертва успевала хоть что-либо почувствовать! Пара Псов удалил из истории человека, о котором не было ничего известно. Или, точнее, почти ничего, кроме легенд…

Из мифов и легенд школьники всего мира узнавали об Эль Сиде, Роланде и Оливере. Точно так же они узнали, что на исторической арене появился граф Бартон, молодой человек двадцати лет, который не владел ничем, кроме своей одежды, своего меча и коня, и который утверждал, что связан родственными узами с домом Стюартов. Полный решимости отомстить солдатам королевы-протестантки Елизаветы за истребление своих католических родственников в Шотландии, он возглавил войска, когда его командующий пал в битве, и избавил католиков от поражения, которое казалось неизбежным. Он сделался лучшим стратегом своей эпохи, солдаты были готовы за него жизнь положить. Когда командование армадой было передано Парме, Бартона назначили его заместителем, и он навсегда обеспечил за Империей Нидерланды в результате кровавого шестидневного похода.

Убери этого человека, и кто окажется на его месте?

Именно это был узелок, который разрубил Пара Псов; отравить воду в бочках для него, наверняка, слишком примитивный ход.

Но ведь Бартон, человек, который играл такую огромную роль в истории Империи, должен был все время находиться под пристальным наблюдением и изучением со стороны Службы Времени! Наверное, каждый его шаг от рождения до смерти, точнейшим образом захронографированный, содержался в главном архиве. Наверное, все, что сейчас требовалось — это полчаса справочной работы, и тогда сотрудники Службы Времени в Кадисе и там, в Англии, могли отправиться в путь, чтобы…

…следить за человеком, который никогда не существовал…

Это было как удар молнии, дон Мигель на мгновение остолбенел и снова ринулся вперед. Люди таращились на него, недоумевая, отчего это элегантно одетый господин мчится по улице, словно за ним гонится дьявол? Но он торопился, пытаясь на бегу заставить мозг перейти к методам пятимерного мышления, которые ему вдалбливали как кандидату.

Граф Бартон почти наверняка убит. Пара Псов, пожалуй, разыскал графа еще ребенком или встретил по дороге в Нидерланды, когда тот хотел примкнуть к испанским отрядам. Для данного конкретного момента детали были не важны. В июне 1588 года последствия убийства должны были уже чувствоваться, а сквозь столетия они должны были прокатиться, как грохот нарастающей волны цунами. Волна прокатится по удивительным диагональным уровням гипотетического времени, то есть по среде, где существовали недоступные воображению альтернативные миры, о которых рассказывал падре Рамон. Изменение истории было делом тягучим, как резина, потому что вообще не было процессом, оно происходило не в реальном времени.

А далеко впереди, в двадцатом веке, даже сейчас еще могла стоять хроноаппаратура, готовая вернуть сотрудников из Кадиса шестнадцатого столетия под контроль падре Теренса и Красного Медведя. Если это так, то эхо убийства Бартона «к данному моменту» еще не ушло слишком далеко, чтобы разрушить историю вообще. Дону Мигелю все еще оставался шанс своевременно предупредить Генеральных сотрудников и убрать Пару Псов, прежде чем тот оправится в прошлое. Его можно просто пристрелить, когда тот уносился на коне от рудника в Калифорнии. Это тоже изменило бы историю, но, по крайней мере, изменяясь, она вернется к привычной для него, дона Мигеля Наварро, версии. Устранить графа Бартона станет некому, поэтому история войдет в нормальное русло.

Возможно?

Он преодолел последний подъем и заорал привратнику, чтобы тот скорее его впустил. Не дожидаясь, когда дверь окончательно растворится, прошмыгнул в образовавшийся проем, едва не сбив привратника с ног, ворвался во двор и завопил:

— В этом мире нет графа Бартона!

Реакция была мгновенной. Сотрудники СВ и юные перепуганные кандидаты устремились во внутренний дворик виллы, где стояла хроноаппаратура. Пока все слушали сбивчивый рассказ дона Мигеля, техники торопливо собирали каркас сферы, готовя ее для возвращения в настоящее. Отправлять послание не имело смысла, человек доберется с той же скоростью, но доставит больше информации.

От нетерпения дон Мигель был готов разрыдаться. Наконец настройка закончилась, все вокруг начало таять, расплываться. Его кружило через континуум, и время растянулось туда, куда человека несли силы, замкнутые в круглой клетке из железа и серебра. Искаженные очертания прутьев должны проступать отчетливее по мере того, как он будет приближаться к цели.

Никакая сила не могла унести человека в будущее дальше старта его отбытия в прошлое плюс время, затраченное на транспортировку туда и обратно. Простой факт, что он покидал Кадис, означал — в «этот» момент Служба Времени далеко в будущем еще не исчезла. В Филиале Службы в Нью-Мадриде стояла точно такая же аппаратура, какую он использовал сейчас в иной хроноточке. Дон Мигель испытывал облегчение оттого, что все еще существует, но беспокоился, что может не успеть достигнуть финиша, ибо насколько хронологически переносился в будущее, настолько же пространственно — в Новую Кастилию. Но за время перемещения можно было, по крайней мере, успокоиться и привести мысли в порядок. Когда он ступит на землю Новой Кастилии двадцатого века, то обязан отчитаться перед Генеральными сотрудниками четко, ясно и убедительно. Могло статься, что надвигающийся поток изменений он лишь чуть-чуть обгонял. Возможно, в его распоряжении не было и пары часов. Все зависело оттого, задолго ли до вот этого старта в будущее Пара Псов убил свою жертву. А вдруг он даже не успел уйти в прошлое к тому моменту, когда возвратится дон Мигель? Какие головокружительные при этом возникнут парадоксы?

Ноги его гудели от долго бега из гавани к вилле. Наварро присел на корточки на резиновом настиле, держась за кожаные петли, и попытался представить, что творится в душе человека вроде Пары Псов, которому наплевать, если обрушится вся известная история. И почему? Да только потому, что нарушены его честолюбивые планы! Дон Мигель стал припоминать легенды индейцев, но ничего похожего на надвигающуюся катастрофу в них не было. Скорее, она напоминала тевтонские и скандинавские легенды о Рогнарёке и Сумерках богов, когда девять миров обрушились в хаос и породили новое творение.

Он припомнил Кристину. Увидятся ли они вновь? Он заставил себя думать о Паре Псов и решил, что физическое устранение мохаука нельзя назвать убийством. Это была бы казнь. Справедливая казнь, ибо он, дон Мигель, побывал в мире, где преступление уже совершилось, и мог поклясться на Библии, что он видел… А что он видел?

Кстати, о «видеть»… Что происходит с прутьями, которые его окружают. При старте из одного времени в другое они всегда расплываются и деформируются, но приобретают четкие очертания по мере приближения к финишу. Вместо этого клетка стала более размытой, чем прежде.

Он сперва подумал, что это оптический эффект. Коснуться прутьев, чтобы убедиться, не обманывают ли его глаза, дон Мигель не рискнул. Это была бы верная смерть, через их структуру протекает гигантская энергия.

Нет, успокаивал он себя, все обернется к лучшему. Пара Псов уже остановлен в какой-нибудь подходящей для этого точке, прежде чем успел отправиться на поиски графа Бартона, и мир возвращается в исходное русло…

— Ох, Боже мой! — вскрикнул он.

Резкий толчок отдался в его мозгу жуткой болью. Она была как ослепительный свет, как жар костра и как арктическая стужа, как нескончаемое падение — кувырком в бездну, где смешались времена, и было им несть числа.

Эта бесконечность была ужасающей, но когда минула вечность, все кончилось.

Он снова обрел чувства: видел, слышал, осязал и владел своим телом. Он остался цел. В его мозгу все еще отдавался визг умирающей вселенной, и больше всего на свете ему хотелось повалиться ничком и завыть от страха.


Так поступать глупо, подсказал голос из глубины сознания. Подумай! Подумай о том, что за это краткое столетие после смерти Борромео, мир, который ты считал реальным, породил на свет не только индейца Пара Псов, но и многих других, обращавшихся со временем как с детской игрушкой. Вспомни предновогоднюю ночь, когда из-за глупой склоки погиб король, его сыновья, придворные и еще тысячи ни в чем не повинных подданных. Вспомни об алчности, которая привела к краже ацтекской маски, и как пришлось спасать мир, возвращая реликт! И еще подумай о том, почему в мир, который тебе казался лучшим из возможных, никогда не являлся никто из будущего, чтобы исследовать прошлое этого будущего?…

Все ясно. Боже милосердный, все ясно как день, но никто этого не понимал, кроме разве что ожесточившегося, павшего духом Борромео, который заявил, что разочарован тем, что еще никто из завтрашнего дня не явился, чтобы поздравить его с открытием. Если отрезок времени меньше столетия перенес столько вмешательств в прошлое, то почему этого не делало будущее с его неисчислимым запасом лет, в которых можно путешествовать туда и обратно?

Потому что не было такого будущего! Будущего, имеющего корни в этом мире! Дон Мигель перевел дыхание и вслух произнес поразившую его догадку, чтобы лучше осознать этот факт.

Он мог бы представить себе историю тех миров, в которых человечество путешествовало во времени. Возможно, все они были потенциальными, и ни один из них не был «реальнее» другого. Эта тропинка всегда замыкалась на саму себя, словно змея, глотающая свой хвост. Рано или поздно в таком мире наступал момент, когда искушение исправить прошлое в соответствие со своими представлениями о лучшем будущем склоняло безответственного субъекта к вмешательству в ход истории. Собственно, само создание хроноаппаратуры, вело к формированию потенциально неустойчивого мира, превращая его в невероятный.

Но что случилось с ним самим? Объяснение было под руками, но никак не нащупывалось. Скорее всего, он в ходе своего рейса угодил в зазор между «реальным» и «потенциальным» мирами. Должно быть, это случилось «после того», как он в 1588 году покинул Кадис, и «прежде чем» в 1989 году достиг Нью-Мадрида, в момент, когда его настигла волна изменений, вызванных вмешательством Пары Псов. Другими словами, он преодолел пороги в реке времени… и теперь был здесь — на другом берегу!

Но что это за берег? И что случилось с людьми, которых он знал? С Филиппе, с которым провел за выпивкой последний вечер? С Кристиной, сбежав с которой со скучного торжества, он угодил в ловушку во времени?… С той Кристиной, которая, вполне возможно могла бы стать спутницей его жизни? И с королем, принцессой, Генеральными сотрудниками, маркграфом фон Фойерштайном и Парой Псов? Неужели все они исчезли, а он благодаря случайности остался жив?

Только падре Рамон рискнул бы искать ответ на такой вопрос, но даже в мире, который развалился из-за мести Пары Псов, падре Рамон был мертв.

Дон Мигель осмотрелся. Прутья сферы не только не стали более четкими, они попросту исчезли. Клетка хроноаппарата растворилась в воздухе. Он находился в парке, и к нему подходили люди, несомненно, заинтересованные его появлением из ниоткуда и костюмом, который им явно казался из ряда вон выходящим. Все они были в незнакомой одежде, абсолютно не похожей на ту, что он встречал до сих пор… Молодые мужчины и женщины не носили шляп, и их ноги до колен были голыми, а женщины бесстыдно держались за обнаженные руки своих спутников. Он видел город — башни, высота которых ему и присниться не могла. А до ушей доносились непривычные звуки, и шли они, казалось, с самого неба.

Он задрал голову. Наверху что-то пронеслось — с неподвижными крыльями, намного больше птицы… Невероятно!

Вокруг него собралась толпа. Какой-то человек примерно его возраста обратился к дону Мигелю, очевидно, задавал ему вопросы, но Наварро ничего не понял. Он ответил вопросом:

— Donde estou?

Нет, он спрашивал не о географическом положении этого места, город явно соответствовал Нью-Мадриду его мира. 1989 года, потому что если бы он угодил в другие сроки, то промахнулся бы в пространстве и рухнул в океан, где, вполне возможно, утонул. Но как они называли свой город?

Мужчина наморщил лоб.

— Espanol? A-a! Так вы в Нью-Йорке! — он говорил медленно и отчетливо, как говорят с идиотом, и дон Мигель с достоинством поблагодарил, наклонив голову. Не «Нью-Мадрид», а «Нуева Хорке» прозвучало на разновидности английского языка, той низкосортной речи, которая в его мире бытовала разве что среди деревенских мужиков.

Чего же еще ожидать, если армада была разбита?

Теперь, когда люди поняли, что он не опасен, они взволновано заговорили, и стало ясно, что в этом мире путешествие во времени неизвестно, иначе никого бы не удивило появление необычно одетого человека, возникшего из «ничего». И слава Богу! С тех пор как падре Рамон открыл ему, насколько смертельным был завет Борромео, он впервые себя почувствовал в полной безопасности.

Пусть эти люди объясняют его появление как им угодно. Пусть считают его сумасшедшим, чудаком, даже иностранным шпионом! Никогда — никогда! — он поклялся себе в этом, дон Мигель не сделает и намека, откуда возник. Он мог бы рассказать о принципе работы хроноаппаратуры. Имея тонну железа и полтонны серебра, он мог бы за неделю построить ее собственными руками. Но никогда не станет этого делать. Каковы бы ни были недостатки этого мира, человек не должен присваивать себе божеские привилегии и менять порядок, происхождение которого таилось в прошлом.

Мужчина, подошедший первым, махнул рукой, приглашая пойти с ним. Дон Мигель, помедлив, улыбнулся в ответ. Теперь на веки вечные этот мир стал его реальностью, и он не собирался что-либо изменять.

Дон Мигель Наварро, экс-сотрудник Службы Времени, а ныне — самый одинокий из изгнанников человеческого рода, сделал свой первый шаг в реальном мире…

ЭРА ЧУДЕС

Глава 1

Видения пронзали его сознание, словно иглы шамана восковую куклу.

Все лето недостатка в пище не было. Лис избегал тех мест, куда вторглись чужаки, мир, где рождались гремящие мистерии, пахло гарью и слышались взрывы. Лето подошло к концу. Какое-то время всюду стояла распутица. Под дождем шерсть промокала насквозь, отчего ветер казался еще холоднее и пронзительней. К началу заморозков взрывы и вспышки стали появляться постоянно.

Лис развернулся и нырнул обратно в заросшие травой кусты. Трава пожухла и пожелтела, а кусты врезались пустыми ветвями в небо.

Снег отнял и это.

Лис смирился с новым положением вещей. Он не понимал этих изменений и никак не мог на них повлиять. Проваливаясь под тонкий наст, оставляя за собой следы, он подкрался к границе и остановился. Несмотря на то, что голод не давал забывать о себе ни на секунду, он задумался. Все его существо стояло перед выбором: голод здесь или неизвестность там, по ту сторону границы.

Снова завыло. Лис бессознательно бросился вперед, это было последнее, что он сделал.

Позже, когда его тело убрали вместе с другими, пришли люди с автоматами и осмотрели окрестности. Его лисица и последний немногочисленный выводок были убиты. Машины по замерзшей и обледенелой новой зимней дороге ехали аккуратней.


В темноте он стонал. Что-то мокрое и липкое покрывало его лицо, грудь и ноги. Валяясь в грязи, он сражался с призраками.


В этом человеке было что-то очень знакомое. В освещенном свечами помещении за закрытыми от посторонних дверьми он… работал. То и дело он отрывался от работы и нервно оглядывался по сторонам.

О таких людях мы знаем очень мало. Улыбка, искривленная сарказмом. Вне всякого сомнения, мы уверены, что они могут устроить ядерный взрыв на любом от себя расстоянии, так как этому мы уже успели научиться на своих ошибках.

(Совсем не смешно.)

Еще один нервный взгляд, и снова за работу. Знание есть главнейшее оружие. Обычно люди говорят, что мы сражаемся во тьме. Но что это за сражение, если ты не знаешь ни врага, ни почему он вдруг стал твоим врагом? И все это нам просто необходимо выяснить.

(Что за шум? Футбол? Ну, так оно и есть… ничего не видно.)

Мертвая пауза, ответ приходит сам собой: трюк перевозбудившегося воображения. Что-то захватывает все внимание и порождает внутри пульсирующее возбуждение. Может, это…?


Он лежал в темноте. Один-одинешенек. Судорожно корчась, словно его только что ударили, он тонул в липкой грязи…


Богохульство! Крик, затем удар и, наконец, триумфальный смех. Ищи, дабы проникнуть в секреты того, что хранится не в знании, но в вере. Богохульник!

Плевок на лице. Будто вокруг одни взбесившиеся животные. Кривозубый рот, изрыгающий догмы, разросся до громадных размеров, растянулся от горизонта до горизонта. Входя в святой город среди светящихся ангелов, ступай с любовью к людям, а не с нетерпимостью, богохульник и выскочка! И вот снова и снова стук сапог.


Он попытался уползти, и тут у него открылись глаза. Не смог ничего разглядеть и подумал, что ослеп. Перевернулся, на губах остался кислый привкус стекающей грязи. Человек — венец мироздания (ирония) валяется в грязи, как свинья в свинарнике.

Словно шаровая молния, взорвалась и расцвела неистовая ярость, озарив ландшафты его разума прекрасным сиянием смерти. Кто бросил его сюда? Кто швырнул его, словно дохлую собаку, в эту грязную канаву?

Он. Это сделал он.


Цепляясь ногтями за стены канавы, человек попытался подняться. Он чувствовал, как мерзкая глина забивается ему под ногти, облепляет пальцы. Члены онемели, словно деревянные прутья. На три четверти мертв, но разум живет ненавистью.

Темнота — ночь — темнота — ночь…

Над кромкой канавы он увидел огни и вспомнил о тех, что видел раньше. Возжелал пойти за ними. Извиваясь, карабкаясь, упираясь, он пытался подняться и вылезти наружу. Не смог и упал назад. Словно заключенный, закованный в кандалы и ожидающий возвращения мучителей, он пытался избавиться от липкой глины, от слабости своего тела, от своей беспомощности. Раскаленная добела ненависть, как лава погребающая хижины крестьян на склонах Этны, отравляла в нем все человеческое.

Потеряв человеческое лицо, он понял, что границы времени и пространства не так уж непроходимы в сравнении с краями этой глубокой канавы.


Когда эта фигура появилась в ресторане, все замерло. Лишь мгновенье в нависшей тишине еще слышался решительный голос мужчины, выторговывающего ночь у девицы. Затем пустота. Еще не утихший в головах шум разговоров и музыки повис в воздухе, словно пыль.

Уже одно его присутствие было пощечиной. Достаточно одного взгляда, чтобы увидеть, во что он превратился, и понять, что в нем отвратительным образом осквернено все человеческое. Ни маска Красной Смерти, ни Нааман, белый от проказы, не смогли бы навести такой ужас на компанию, как этот человек. Изорванная в клочья одежда висела на нем лохмотьями, как на пугале. Бурая грязь прилипла к его лицу, груди и ногам. Он шел, шатаясь, оставляя за собой на полу ресторана мокрые следы.

Шли секунды. Послышалось несколько безликих выкриков в зале. Однако, судя по силе его горящего целенаправленного взгляда и целеустремленности, было ясно, что он сосредоточен на одном конкретном, присутствующем здесь, человеке. Для чего? Для возмездия? Никакой уверенности. В эту Эру Чудес никогда нельзя ни в чем быть уверенным.

Он за кем-то пришел, — подумал Ден Рэдклифф. Сама по себе мысль казалась неправдоподобно глупой, как призрачные вспышки сна, полного сюрреалистического абсурда, — За мной. Он направляется прямо ко мне.

Лишь биение собственного сердца и пошатывающаяся приближающаяся фигура незнакомца напоминали ему о течении времени. Больше ничего. Будто закованный в прозрачный пластик, он застыл позади тех, кто сидел вместе с ним за столиком. Расстояние между ним и противником было, по крайней мере, в длину стола.

Оно сократилось до двенадцати шагов, до десяти, до восьми. Вдруг девушка за столом — Рэдклифф знал ее как Мору — закричала и вскочила на ноги, за ней последовали и все остальные. Чары развеялись. Ден Рэдклифф снова мог двигаться, что-то сделать, чтобы дать отпор этому ужасу, разбить его, раскрошить эту непристойность, шагающую в облике человека.,

Он схватил первое, что попалось под руку, им оказался тяжелый стеклянный кувшин с водой. Швырнул его человеку в плечо, заставив того на мгновенье, пока вода, смывая грязь, стекала по щеке, потерять равновесие.

Схватил за горлышко бутылку. Теперь, вскочив, Ден Рэдклифф почувствовал, как его нервы снова вернулись к жизни — они жгли его, как обжигает хорошее виски, разливаясь по венам. Но напрасно с поднятой бутылкой ликера в руке он ожидал помощи.

Человек заговорил. Его отвратительный скрипящий голос наполнил зал, словно ворвавшийся в нарушенный вакуум воздух. «Будь ты проклят! — заорал он. — Будь ты проклят! Будь ты проклят! Это все со мной сделал ты. Ты, скотина!»

Вопреки желаниям Рэдклиффа, подозрения пошатнули его и без того ослабленное алкоголем самообладание, и он, замахнувшись, бросил, что есть силы, эту бутылку человеку в лицо. Она содрала кожу со лба и, звеня, покатилась по полу. В ту же секунду зал охватила давно ожидаемая паника.

Крушились стулья; обезумевшие в борьбе мужчины и женщины, разбрасывая во все стороны столовые приборы, разбивая вдребезги тарелки, срывали скатерти со столов. Официанты вместе с музыкантами группы, использовавшими свои инструменты в качестве оружия, присоединились к остальным. Сто человек неслись к выходу шириною в ярд, разбивая все и всех на ходу, пока управляющий ни включил паралитический газ, и тогда на всех, словно манна небесная, снизошло забвение.

Мертвецки бледная фигура все еще стояла перед Рэдклиффом. Как шары в кегельбане, он швырял в нее все, что попадало ему под руку: бутылки, стаканы… Ножи из-за своих тяжеловесных рукояток в ход не шли. Пролетела тарелка и, как не достигший цели не очень удачный сарказм, упала где-то с боку.

Рэдклифф услышал шипение газа, и его охватил ужас. Насколько он знал, тот, стоящий напротив него, мог вообще не дышать, мог раствориться в воздухе, мог быть вызван анестетиком. Прежде чем газ подействовал и на него, он собрался с силами, зацепился руками за край стола, сделал последний рывок и приподнял его. Ему удалось накренить стол вперед, перевернуть и уронить его поверх бесчувственной, охваченной ненавистью неподвижной фигуры, озарив триумфом свой провал в бессознательное. А вслед за ним с треском рухнули его прошлое и надежды на будущее.

Глава 2

История последних лет двадцатого столетия, пробормотал Уолдрон, будет историей о том, что ничего не произошло.

Напротив него за столом натянуто сидел Кэнфилд, который был, безусловно, оскорблен:

Что?

Да так, ничего, ответил Уолдрон, продолжай.

Конечно, добавил он, едва шевеля губами: если никто не подумает ее переписать заново.

Кэнфилд все еще продолжал пристально вглядывался, его мрачное лицо источало враждебность. Уолдрон, утомленный его видом, резко потребовал:

Да, черт возьми, продолжай, наконец! Ты пришел с отчетом, так выкладывай.

Тот поворчал и перелистнул несколько страниц своего отчета.

Мы отправились туда, как только нам позвонили. Там была бойня, но управляющий включил газ. По его словам, этот псих просто возник на пороге у гардероба и направился прямо к столику. Он наблюдал за происходящим из бронированной стеклянной кабины у…

Я знаю Город Ангелов, перебил его Уолдрон. И заметив, что Кэнфилд начинает раздражаться, добавил: Я всегда туда хожу… Конечно, когда могу себе это позволить.

Реакция Кэнфилда его абсолютно не интересовала. Кэнфилд сжал губы, словно пытаясь сдержать ругательства, готовые вот-вот сорваться с его губ, и только потом продолжил свой отчет.

Безусловно, глупо было бы утверждать, что этот псих просто возник. Я привез с собой швейцара и гардеробщика, допросив их по дороге. Они говорят, что пропустили большую часть происшедшего, потому как якобы находились прямо у двери. Либо они лгут, либо запаниковали и не хотят этого признавать.

Откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, Уолдрон сказал:

В каком состоянии был псих, когда ты достал его из-под стола?

Ход мыслей Кэнфилда был прерван, и он замялся:

В грязном, наконец, проговорил он. Весь измазанный, в лохмотьях, в синяках, часть из которых, я считаю, были оттого, что в него бросали в Городе Ангелов.

Человека в таком состоянии никогда бы не пропустили в Город Ангелов через главный вход, произнес Уолдрон. А твое мнение меня не интересует, просто сообщи, что ты обнаружил.

Кэнфилд встал, захлопнул свой блокнот. Его губы нервно подергивались:

Что ты, черт возьми, пытаешься сделать? Вывести меня из себя, чтобы выкинуть из отдела?

Заткнись и сядь на место, грубо отрезал Уолдрон. противном случае, если тебе не хочется продолжать, можешь оставить мне свой блокнот и позволь тогда мне самому все выяснить.

Кэнфилд мгновенье колебался, но все-таки бросил блокнот на стол шефу, блокнот упал, словно пощечина, и вышел быстрым шагом, громко хлопнув за собой дверью. Плохо вставленные в окно стекла задрожали, карандаши в стакане застучали друг о дружку.

В комнате сразу как-то потемнело, хотя лампа была новой и не успела еще запылиться. Уолдрон сидел, не шевелясь, и смотрел на обложку блокнота.

История о том, что ничего не произошло…

Вот что выбывало из колеи Джеймса Арнотта Уолдрона: истерическая претензия на то, что мир все еще старый добрый мир. Однажды он закричит на какого-нибудь идиота, вроде Кэнфилда: «Как ты, черт тебя подери, смеешь утверждать, что ты Человек король мироздания? Ты крыса, насекомое, ты маленькая грязная ползучая вошь, навозный жук, копошащийся в своем навозе, но претендующий на то, что заставляет солнце крутиться!»

С какой стати я все еще торчу здесь? Где смысл? Почему я просто не уволюсь?

Его глаза блуждали от прямоугольной обложки блокнота к прямоугольной карте на стене. Нет, это была не карта города, это была карта двух полушарий со скудными, нанесенными вручную исправлениями. Теперь уже невозможно было купить ни обычную, ни правительственную карту, в точности отображающую мир таким, каким он стал на самом деле. Уолдрон уже не был уверен в достоверности своих добавлений карта оказалась точной ровно настолько, насколько позволили его возможности. Мазохист думали окружающие его коллеги вместе с Кэнфилдом. Честность, вот что это было на самом деле.

Почему они не могут понять, что это необходимо?

Среди массы аккуратно напечатанных символов карты пестрящие пробелы, обозначающие разоренные земли, радиоактивные зоны, в которые, словно следы над пропастью, врезались линии шоссе и железных дорог, они должны были быть включены в напечатанную карту. Было бы выше возможностей человеческого самообмана делать вид, что Омаха все еще существовала. (Хотя, конечно, не стоит постоянно повторять вслух о том, что город исчез.) Но черную изолирующую границу вокруг местности в форме языка в центре Северной Америки или такую же границу вокруг овальной зоны в Восточной Бразилии и серебряные подчеркнутые заплаты, словно изуродованные пентаграммы, обозначающие города чужих Уолдрон нанес собственноручно, когда ему осточертело общее заблуждение, что правительство Вашингтона и Оттавы все еще делают вид будто, как и прежде, имеют власть над этими территориями.

Однажды, декламировал он в пустоте комнаты, я привяжу колокольчик и лампочку с надписью НЕ ЛГИ СЕБЕ и подвешу их так, что каждый раз, когда будет открываться дверь, они будут звенеть и загораться.

Однако Уолдрон знал, так далеко не зайдет. Легко сказать людям, чтобы они взглянули правде в глаза, но нужно нечто большее, чем написанные или произнесенные слова, чтобы добиться результата.

Он был также напуган, как и все остальные. Также готов убежать от реальности. Его удерживал только стыд. Но он легко мог его потерять. Держать отдел в том же состоянии, как и прежде, стоило ему нервов. Поэтому-то он и набросился на Кэнфилда.

Наконец он заставил себя взять в руки блокнот, и стал просматривать его страницы, испещренные аккуратным, словно машинописный текст, почерком.

Это симптоматично? Так многим из нас необходимо делать какие-то мизерные вещи в совершенстве, будто нам предназначено бросить все сколько-нибудь значимые дела… на веки вечные.

Так! Знаки плясали на странице. Он заставил их остановиться усилием воли. В Городе Ангелов название было жестом несмелого вызова, сравнимым разве что с ребенком, показывающим нос взрослому, стоящему к нему спиной. Иногда все еще попадались такие экстраординарные попытки. Хотя слова, вроде «экстраординарный» теряли свою силу. В последнее время вы уже не услышите, чтобы люди говорили, как раньше: «Эра Чудес не прошла». Теперь, пожимая плечами, они говорили «ЭЧ», — и это уже говорило само за себя.

Когда Кэнфилд приехал, люди были похожи на развалины: растянулись у входной двери, где их застал газ. Под столом разбитый псих, а над ним тот, кто и был, по мнению управляющего, целью психа. Рядом с ними на полу лежали мужчина и две женщины.

Мужчина, лежавший на перевернутом кверху дном столе, был Деннис Рэдклифф.

Уолдрон нахмурился. Имя отдалось в голове, словно забытая мелодия. Он не смог сразу припомнить, откуда оно, и не стал понапрасну тратить время на воспоминания, ибо легко мог проверить это в картотеке.

Управляющий сказал, что Рэдклифф завелся, как сумасшедший, и стал швырять в психа все, что попадалось ему под руку: ножи, бутылки, посуду. Однако он не знает, чем все закончилось, потому, как пришлось бежать к дверям и включать газ.

Кэнфилд, естественно, закрыл заведение и собрал все 140 имен клиентов, официантов и остального персонала, тщательно обыскав их карманы, отыскивая удостоверения личности, а также привез с собой людей, непосредственно вовлеченных в инцидент: управляющего, гардеробщика и швейцара, которых подозревал в даче ложных показаний, Рэдклиффа и всех, кто был за его столом, самого психа и полдюжины различных людей для дачи перекрестных показаний. Трудоемкая работа.

Было уже десять минут одиннадцатого утра; Уолдрон почувствовал, что его силы на исходе, и перспектива штудировать дотошно собранные Кэнфилдом данные, мягко сказать, его не радовала.

Однако это было необходимо сделать.

С чего, черт возьми, начинать в таких делах?

Он захлопнул блокнот, снова напрасно нажал на выключатель интеркома на столе в надежде, что тот заработает. Не получив ответа, Уолдрон с трудом подавил в себе желание швырнуть его об стену и встал из-за стола.


Подвал, отделанный белым кафелем, всегда напоминал ему общественный туалет. Когда все его камеры были заполнены, он источал то же зловоние. Сегодня так и было. Одни из задержанных стонали во сне под ярким светом ламп, другие, считая, что даже пытаться заснуть бесполезно, сидели на жестких скамейках, уставившись в пустоту покрасневшими от усталости беспокойными глазами. Люди из Города Ангелов по большей части все еще были без сознания и лежали в последних трех камерах на скамейках и полу, как трупы в морге.

За столом лицом к камере сидел человек; появление Уолдрона заставило его поднятьглаза. Тут же находились дежурный сержант Родригес и один из постоянных полицейских патологоанатомов доктор Морелло. Кэнфилд чистил и полировал свои зубы.

Внимательно наблюдая за его движениями, Уолдрон спустился по лестнице и протянул блокнот.

Извини, что я набросился на тебя, Кэнфилд, сказал он. Похоже, я просто немного устал.

Он облокотился на угол стола.

Кэнфилд, не проронив ни слова, взял блокнот.

Ну что скажешь, док? продолжал хрипящим голосом Уолдрон, обращаясь к Морелло. Что тебя сюда привело? Дело Города Ангелов?

Веки Морелло опухли, волосы были спутаны. Звеня цепочкой от ручки, он писал на столе Родригеса отчет. Одарив оный проклятьем, он произнес:

Конечно, они вытащили меня, чтобы я осмотрел этого психа. Не могли подождать до утра, любой идиот мог понять, что он мертв.

Любой идиот, говоришь? произнес Кэнфилд слащавым голосом. И когда доктор не ответил, он довольно резко продолжил: Я поступил по уставу! Если тебе не нравится, что тебя будят в два часа ночи, ты мог бы отказаться от полицейской карты. Хочешь, чтобы мы ее у тебя отобрали?

Морелло состроил гримасу:

А какая к чертям разница, получаю я пациентов в полиции или на улице? ответил тот сердито. Кровь того же цвета, те же сломанные носы.

Закончив последнее предложение своего на скорую руку составленного отчета, он подписал его размашистым росчерком и отдал Родригесу.

Сигареты есть? спросил он. Я забыл свои.

На, возьми, — предложил ему Уолдрон, — кстати, я вот не понял, что псих был мертв.

— Он и не был, когда мы его сюда привезли, — ответил Кэнфилд, — он умер за десять минут до моего прихода к тебе. Я бы сказал тебе об этом, дай ты мне возможность.

Не обращая внимание на остроты Кэнфилда, Уолдрон повернулся к Морелло.

— Так что же его убило? То, что швырял в него Рэдклифф? Или стол, свалившийся на него?

Доктор пожал плечами.

— Может, и то и другое вместе взятое.

Он затянулся и закрыл глаза, будто пытаясь растворить в дыме свой разум.

— Но вряд ли вы сумеете предъявить обвинение в убийстве. Насколько я могу судить, это было кровоизлияние в мозг. Целое море лопнувших сосудов. У него глаза словно вишни. Когда вскроют череп, его мозги будут как взбитые сливки, — глумливо ответил он.

Уолдрон почувствовал себя не в своей тарелке, заметив, что женщина в камере прямо напротив стола слушает их разговор. Ее глаза были широко открыты, губы сильно сжаты. Он решил больше не смотреть на нее.

— ОК, — произнес Уолдрон, — известно, кто он?

— При нем не было никаких документов, — ответил Кэнфилд, — Вообще ничего. Сам в лохмотьях, словно прошел сквозь ад.

— Никаких татуировок или чего-нибудь в этом роде, — зевая, сказал Морелло. — Тело покрыто ссадинами и синяками от ударов примерно двухдневной давности, и плюс несколько свежих, скорее всего, после нападения в Городе Ангелов. Никаких заметных шрамов.

— Возьмите его отпечатки, — сказал Уолдрон. — Пусть приведут его в порядок и сделают несколько снимков как с живого. Док, есть какая-нибудь возможность сфотографировать сетчатку глаза?

— Возьмите сетчатки при вскрытии. Его глаза черт знает в каком состоянии. Через роговицу это сделать просто невозможно. Я же говорю — у него глаза, что вишни.

— Для одного психа слишком много проблем, — пробормотал Родригес.

Уолдрон оставил это замечание без внимания.

— И вряд ли это поможет, — еще шире зевнул Морелло. — Но в нем есть одна необычная штука: зеркальное расположение органов. Сердце не с той стороны, печень, все наоборот. Не удивлюсь, если он окажется одним из сиамских близнецов.

Ага! — воскликнул Уолдрон. — Понятно, Чико?

Этого нет в отчете, — заворчал Родригес.

Ну, с меня хватит, — сказал Морелло. Он достал из-под стола свою сумку: — Не будите меня рано утром. Он в морозильной камере, не разложится до обеда. А я пойду пока прикорну.

Когда шаги Морелло затихли на лестнице, Уолдрон кивнул Кэнфилду, и они пошли к камерам, где спали задержанные в Городе Ангелов.

— Который из них Рэдклифф? — спросил он.

— Вон тот, — Кэнфилд показал на темноволосого мужчину в дорогой одежде.

Даже в наркотическом оцепенении его лицо все еще хранило пережитый ужас. Чтобы отогнать от себя мысли, в чем кроется причина этого ужаса, Уолдрон заговорил.

— Нам о нем что-нибудь известно? Во всяком случае, я уже слышал это имя раньше.

— Может быть, но сюда мы его точно не забирали. Это знаменитый Ден Рэдклифф. Не очень-то хороший парень. Свободный торговец, большую часть времени проводит с Губернатором Грэди. С Западного Побережья сообщили, что видели его за пределами территории Грэди. Может, его имя тебе попадалось в телетайпе.

Не. очень-то хороший парень! Что за чертова привычка все этак мягко излагать!

И в любом случае, какое такое право имеет Кэнфилд относиться к нему, как к ничтожеству? По крайней мере, в нем больше силы воли, чем в Кэнфилде, и он не согласен лечь в укрытие универсальных дешевых притворств…

— Начнем с него? — предложил Кэнфилд, в любой момент готовый выгнать это живое напоминание о бедственном положении мира из-под крыши, которую ему приходилось теперь делить вместе с другими.

Уолдрон в любом случае собирался оставить Рэдклиффа на потом, но тон Кэнфилда доставил ему еще большее удовольствие принять такое решение.

— Нет, я начну с управляющего, его персонала и тех, кого ты привез для перекрестных допросов. Я оставлю Рэдклиффа и его компанию до тех пор, пока мне ни станет ясна вся картина в целом от тех, кто не был непосредственно замешан в этой истории.

На мгновенье ему показалось, что Кэнфилд станет возражать, но тот просто пожал плечами и велел Родригесу открыть камеру.

Глава 3

Возник ниоткуда. Огляделся и увидел Рэдклиффа. Пошел прямо на него, хотя нет, скорее поплелся, словно к его ногам были привязаны гири. Что-то сказал. Стали швырять вещи. Паника. И забытье. Нет, никогда не видел его раньше. Ни малейшего понятия, кто это может быть, тем более что его лицо замызгано грязью.

К тому времени, когда Уолдрон прослушал дюжину идентичных историй, он пожалел, что принял столь жалкое решение, как повысить Кэнфилда до выездного. Когда наконец в офис привели Рэдклиффа, Уолдрон стал, не стесняясь, с любопытством изучать его. Рэдклифф ответил на это внимание к нему живым интересом, и прежде чем последовать приглашению Уолдрона сесть, бросил внимательный долгий взгляд на прибитую к стене карту с нанесенными вручную изменениями.

— Вас зовут Деннис Рэдклифф, так? — спросил Уолдрон.

— Так, — Рэдклифф закинул ногу на ногу. — Вы не против, если я закурю?

— Ради Бога, — Уолдрон придвинул микрофон к его губам. — Этот разговор…записывается на пленку и может соответственно быть использован в качестве улики. — утомленно прервал Рэдклифф. — Я уже попадал в такие передряги.

Вы хорошо себя чувствуете? — парировал Уолдрон. Человек, на которого вы бросили стол, мертв. На мгновенье в глазах Рэдклиффа загорелся воинственный огонек. Но он тут же исчез, и Рэдклифф пожал плечами:

И что? Включили газ, а между тем, как вдохнешь газ, и тем, когда отключится сознание, существует промежуток времени, когда человек не отвечает за свои действия.

Точно. Уолдрон сам взял сигарету и задумался, что так отличает Рэдклиффа от Кэнфилда.

— Вы предъявляете мне обвинение? — добавил Рэдклифф.

— Пока нет. Вам нужен адвокат?

— Зачем, раз мне не предъявляют обвинения.

— Да или нет, пожалуйста.

— Цитирую: «Нет», — улыбнулся одними губами Рэдклифф.

Уолдрон сделал вид, что не обратил внимания, и продолжил.

— Тогда детали: возраст, где родились, текущий адрес, постоянное место жительства, профессия.

— Родился в Миннеаполисе. 40 лет.

Уолдрон считал, что ему лет на 5 меньше.

— Отель Уайт Кондор, 215. Я — свободный торговец с постоянным местом жительства в Грэдивилле, хотя, мне кажется, вы такого место не знаете.

В последних словах чувствовалось раздражение. Уолдрон протянул руку:

— Документы?

— Их конфисковали внизу.

Уолдрон молча выругался, несмотря на то, что ему не на что было жаловаться, так как Родригес, по всей видимости, сделал это, чтобы сэкономить время при составлении отчета.

— Отлично. Теперь перейдем прямо к делу. Какова Ваша версия происшедшего?

Она в точности совпадала с остальными — за одним исключением.

— Он со мной заговорил, — продолжал Рэдклифф. — Лепетал как сумасшедший. Сказал что-то вроде: «Будь ты проклят! Это все ты сделал со мной!» И я подумал, что он безумен и опасен.

— А Вы имеете право ставить диагноз о психическом состоянии человека?

— По работе я имею дело с разношерстной публикой, — ответил Рэдклифф не моргнув глазом.

— Дальше.

— Он наступал на меня, что после показавшейся мне сумасшедшей белибердой, которую он нес, я расценил как нападение. Чтобы остановить его, я бросил кувшин с водой.

Пауза.

— Это все? — давил Уолдрон.

— Он продолжал наступать, и я швырнул в неге еще чем-то, я не помню, чем, потому что как раз в это самое время включили газ. Я помню, как пытался поставить между нами стол, но пока старался это сделать, потерял сознание. Пришел в себя только у вас внизу, когда меня приводили в себя.

Уолдрон пытался прощупать почву дальше, но Рэдклиффа не так-то просто было раскусить. Он решил сменить тему.

— Вы знаете этого человека? Видели его раньше?

— Насколько я знаю, нет. Само собой разумеется, это был псих, так что…

— Почему вы так уверены в том, что он псих?

— Господи! Держу пари, что люди в ресторане, даже те из них, кто никогда не видел ни одного психа и за сотню миль, и то догадались, кем он был, как только увидели его. А я и подавно, я повидал этого сброду достаточно.

Уолдрон сомневался.

— Вы назвали себя свободным торговцем. Поясните.

На мгновенье почувствовав себя как-то неловко, Рэдклифф ответил:

— Я покупаю и продаю редкие… артефакты.

— В окрестностях так называемых городов чужих? Рэдклифф приподнял голову:

— Да.

Именно там вы видели достаточно психов?

Именно там, — по всей видимости, Рэдклифф ожидал, что разговор будет идти во враждебном тоне, Когда он почувствовал, что ошибся, то был явно озадачен. И именно поэтому я говорю, что не знаю этого психа, насколько мне известно. Я не знаю, как его зовут, я вообще ничего не знаю о нем, но вполне возможно, что он мог меня видеть…

— На Земле Грэди? — мягко предположил Уолдрон. Его начальству не понравится это имя в официальном отчете, ну, да и черт с ними. — Так что же Вы якобы с ним сделали?

— Одному Господу Богу известно.

— Вы не припоминаете, за последнее время Вы не оскорбляли никаких психов?

— Даже не представляю, каким образом. Понимаете, они вроде как не в ладах с окружающим миром. Большинство из них безопасны, но не все. Так что я стараюсь держаться от них подальше.

— Так. Значит, насколько вам известно, раньше вы никогда не встречали этого парня, не знаете и даже не можете представить, что у него могло быть против вас? Он как сумасшедший говорил какую-то ерунду, нападая на вас, и вы подумали, что его слова перерастут в действия, поэтому пытались отгородиться от него, но в этот момент включили газ, и вы упали на него вместе со столом. Я правильно вас понял?

— Да, так оно и было.

Несколько секунд Уолдрон изучал Рэдклиффа, потом вздохнул и продолжил разговор:

— Остальные за Вашим столиком. Кто они?

— Мужчину зовут Терри Хайсон. Мой деловой партнер. О девушках я не знаю ничего, кроме того, что блондинку зовут Сью, а брюнетку — Мора. Терри привел их специально для вечера. Наверное, они из агентства.

— Они стоили?..

— Два с полтиной, — Рэдклифф пожал плечами.

Конечно, они стоили. Люди вроде Рэдклиффа иначе на чужой земле не поступают. Будто Земля Грэди, так же как и его собственная, имели какое-то значение в этом деле. Уолдрон почувствовал, что поведение Рэдклиффа начинает его раздражать.

— ОК, — закончил он. — Я думаю, пока хватит. Если вы нам снова понадобитесь, мы найдем вас через Хайсона или в вашем отеле. Когда вы собираетесь уезжать?

— Не раньше уик-энда, если все будет в порядке. Даже если Рэдклифф и был удивлен легкостью разговора, то в любом случае он этого никак не показал.

— Отлично. Можете идти. Уолдрон катал по столу карандаш.

Однако Рэдклифф не собирался так скоро уходить. Он внимательно осмотрел офис и остановил взгляд на карте на стене.

— Здесь небольшая неточность, — он пальцем указал на карту.

— Что Вы имеете в виду?

— Вот, — Рэдклифф встал и подошел к карте, дотронулся до западной границы черной зоны, которая обозначала Землю Грэди. — Она идет миль на 40–50 дальше на запад.

— Спасибо за информацию, — проворчал Уолдрон.

— Вы бывали в тех краях?

— Нет.

— Стоит побывать, — Рэдклифф криво улыбнулся. — Однажды, когда Вам осточертеют ваши липовые дела в этой душной комнатенке, выбирайтесь ко мне. Меня не так-то сложно отследить.

Откуда он, черт возьми, знал? На мгновение, показавшееся Уолдрону вечностью, он видел только глаза Рэдклиффа, как вдруг он услышал свой голос:

— Пожалуй… да. Может быть, и приеду. Пожалуй.


Когда дверь за ним закрылась, Уолдрон заметил, что весь покрылся потом, и не сомкни он вовремя крепче челюсть, его зубы вот-вот задрожали бы.

Он обманывал себя больше, чем все Кэнфилды на свете, вместе взятые. Рэдклифф за несколько минут увидел его насквозь. Прилепить на стену карту и считать, что этого достаточно, чтобы усыпить совесть….

Открылась дверь, и вошла первая девушка. Она была очень привлекательна, блестящие темные волосы были перевязаны на голове золотым жгутом, но, казалось, что и она вся была из золота. Одета в вечерний костюм синтетического шелка из темно-красных кисточек на шнурках вокруг левой руки и груди, живота и попки, и вокруг правой ноги. Два с полтиной, подумал Уолдрон. За такую цену она может позволить себе и подрожать от холода.

— Садитесь, — произнес он. — Ваше имя?

— Мора Найт, — Она плюхнулась в кресло. — Не найдется сигаретки?

— Нет. Дальше.

При словах: профессия — секретарь, — Уолдрон взбесился:

— И что же, Рэдклифф платит Вам сверхурочные?

— Конечно, платит, — огрызнулась она, — если вы знаете девушек, которые не берут сверхурочные, тогда, вероятнее всего, они просто-напросто богаты.

Уолдрон подавил в себе негодование, вздохнул и сменил направление разговора. Не ее в том вина, что секс в наши дни чаще продается и покупается, чем просто дается; словно пренебрегая этими устаревшими амбициями, человечество предает и всю концепцию любви в черной тени захватчиков Земли.

Он спросил о ее версии происшедшего, и девушка рассказала ее вялым утомленным тоном. И снова все полностью совпадало с предыдущими вплоть до момента, когда человек заговорил. И тогда показалось, что в девушке снова забурлила жизнь: она придвинулась на стуле вперед, смотрела мимо него, вглядываясь в свою память, ее голос из безжизненного и бесцветного превратился почти в страстный.

— Он сказал что-то вроде, «это все ты со мной сделал, чертова сволочь!» Я посмотрела на Дена, в смысле, мистера Рэдклиффа. Еще никогда я не видела такого убийственного взгляда. Он схватил кувшин с водой и швырнул его в психа, хотя тот еще ничего не сделал, а всего лишь продолжал смотреть полными ненависти глазами, но Рэдклиффу было мало. Он швырнул бутылку, и она разбилась о голову психа!

Она закрыла глаза и откинулась назад. Когда Уолдрон посмотрел на нее, то заметил, как она судорожно сглатывает, словно ее вот-вот стошнит.

— Я говорю вам, я видела, как он разбил бутылку о голову того типа, а потом стал швырять в него все, что попадалось под руку, как лунатик, пытающийся разломать куклу. Тарелки, ножи, все, что угодно. Как будто совсем обезумел.

Уолдрон ничего не сказал. Он не мог понять, почему девушка так ненавидела Рэдклиффа, хотя практически не была с ним знакома.

— Когда включили газ, он вообще пытался швырнуть на него стол! Послушайте, почему он пытался все это сделать? — На сей раз, девушка была явно заинтересована. Она смотрела на Уолдрона широко распахнутыми глазами. — Конечно, этот псих выглядел отвратительно, но все же… Я вообще мало чего знаю об этих штуках, но мне всегда казалось, что психи всегда так получают, потому что они не сидят как все остальные и не позволяют, чтобы с ними обращались, как с паразитами эти, ну, в общем, кто бы они ни были. Они — те, кто пытались хоть что-нибудь сделать, даже если их за это довели до сумасшествия. Мне кажется, он говорил правду. Этот псих хотел получить свое, потому что Рэдклифф сделал с ним что-то ужасное. Может, обманул. В любом случае, как эти свободные торговцы получают все эти штуковины? На самом деле собирают? Или оставляют всю грязную работу другим, а потом выкидывают их на улицу, когда те, слишком часто рискуя, сходят с ума?

Заткнись, — холодно сказал Уолдрон. Он откинулся назад. Уолдрон не был уверен, что вообще хочет слушать ее многословные комментарии, говорить о враге и то лучше, чем вообще игнорировать реальность.

— Вы встретили Рэдклиффа в тот вечер впервые? — спросил он.

Она мрачно кивнула.

— Тогда вы бы лучше дважды подумали, прежде чем высказывать поспешные сомнительные комментарии.

Внезапно она стала спокойной как лед.

— А вас не смущают ваши грязные инсинуации, что я проститутка, хотя вы знали меня и того меньше?

Казалось, он вот-вот потеряет терпение. Уолдрон приказал ей уйти. Дрожа, она бросила на него вызывающий взгляд и ушла.

Она не права… Но мысль не закончилась.

После допроса Хайсона и второй девушки, Сьюзан Вей, он почувствовал себя измотанным и эмоционально, и физически. Он бы мог рискнуть и вздремнуть до конца смены, конечно, в том случае, если расторопный Кэнфилда не припас для него еще чего-нибудь; но чтобы выяснить это, надо было спуститься снова в подвал. Черт подери этот интерком!

Когда он повернул за угол лестницы, то увидел, что добрая часть заключенных вышла из своей апатии и пристально смотрела на стол. Что-то было не так; Уолдрон поспешил вниз по лестнице и увидел, как Кэнфилд и Родригес держат под руки Рэдклиффа, а Мора Найт с припухшей губой и струйкой крови, стекающий из угла ее губ, все еще закрывается руками, словно защищаясь от него.

Глава 4

Уолдрон почувствовал, что события сыплются на него так же, как сыпались в Городе Ангелов на психа тарелки, которые швырял Рэдклифф (действительно ли он делал это словно лунатик, старающийся разломать куклу?), и от этого у него поплыло перед глазами. Когда он заговорил, ему показалось, что тяжелые сухие тарелки летят ему прямо в лицо.

— Что происходит?

Кэнфилд и Родригес отпустили Рэдклиффа. С каменным лицом Рэдклифф отошел на несколько шагов назад и накинул себе на плечи пальто. Кэнфилд указал на него пальцем.

— Я полагаю, Рэдклифф садится обратно в камеру, сказал он. — Никогда не видел, чтобы мужик так бил женщину. Он не сломал тебе зубов? — обратился он к Море.

Она отрицательно помотала головой, и, почувствовав, что по щеке течет кровь, вытерла ее тыльной стороной руки.

— За что? — обратился Уолдрон к Рэдклиффу.

— Она не ожидала, что я буду ее здесь поджидать, — огрызнулся Рэдклифф. — Думала улизнуть отсюда потихоньку домой, но я бы хотел получить то, что причитается за мои два с полтиной.

— Можешь забрать обратно свои деньги, — закричала Мора. — Ты…

— Хочу получить то, за что заплатил. Иди-ка сюда, или приду я — решай сама!

— Тихо! — заорал Кэнфилд, — Понятия не имею, чем ты, к дьяволу, занимаешься на Земле Грэди, и, честно говоря, мне наплевать, но здесь ты сразу загремишь за решетку, как только она откроет свой ротик.

— Слушай ты, тупоголовый охотник на ангелов, — начал Рэдклифф, сжимая кулаки.

— Стоять! — прикрикнул Уолдрон, — Ты! Как тебя там? Мора — ты хочешь сделать заявление о нападении?

— Нет, я не хочу больше никогда его видеть, даже в суде. Пусть забирает свои грязные деньги. Теперь я понимаю, как он их добывает, лучше я поскорее от них избавлюсь, чем подхвачу…

— Чико! — закричал Уолдрон, и Родригес перехватил руку Рэдклиффа как раз вовремя — еще мгновенье и удар достиг бы своей цели. — Забирай свои деньги, Рэдклифф, и считай, тебе крупно повезло, что она не хочет отхватить свой кусочек мяса. Свободные торговцы не особенно-то здесь популярны.

Вся ярость Рэдклиффа испарилась в мгновение ока. Он расслабился и посмотрел на Уолдрона.

— Наверное, вы правы, — согласился он. — Тогда заберите у нее деньги сами, а то, как только я подойду к ней ближе, боюсь, я сразу забуду о своих хороших манерах.

Где вообще она могла прятать деньги в этом наряде? Ага: тот светлый золотистый жгут на затылке оказался шиньоном, она подняла его и достала оттуда купюры. Кэнфилд передал их Рэдклиффу.

— Теперь — вон отсюда, — проворчал он. — И запомни, что сказал лейтенант — тебе, будь ты проклят, крупно повезло.

— Разве вы не собираетесь охранять меня от него? — сказала Мора. — Вы же слышали, как он сказал, что предпочел бы взять то, за что заплатил, а не деньги.

Рэдклифф осклабился. Уолдрон видел, как на его лице появилась и пропала усмешка, но не мог определить, была ли она просто кривой или, как это называется? Патологической? Он закрыл лицо руками.

— Отправьте ее домой в нашей машине, черт возьми. Лишь бы она доехала в целости и сохранности! — приказал он.


В главном фойе Уолдрон остановился. Сквозь стекла дверей он смотрел на утренние улицы. Мимо проползал пылесос: его огромный вакуумный рот заглатывал свой диетический завтрак, а из противоположного конца лился поток моющих средств и воды. Казалось, его сознание отключилось. Шли минуты, как вдруг кто-то тронул его за плечо.

— Я ценю, что Вы для меня сделали, лейтенант, — сказал Рэдклифф. — Дома я, кажется, привык поступать, как мне вздумается, и к чертям собачьим все последствия. Не часто находятся люди, которые разговаривают со мной так же открыто, как вы. Я разберусь со своими делами как-нибудь иначе, а если не смогу, какая к дьяволу разница? В любом случае, я вас больше не побеспокою.

Рэдклифф отодвинулся на шаг назад и, словно пытаясь что-то разглядеть, посмотрел на Уолдрона:

— Не забывайте о том, что я вам сказал, хорошо? Мне по долгу службы приходится оценивать людей на скорую руку. Понимаете, по Земле Грэди постоянно шатается столько народу, что мне приходится после пятиминутного разговора решать, стоит ли нанимать этого человека, или пусть он идет к кому-нибудь еще. Я принял решение: у меня проблемы с безопасностью, а вы могли бы решить их именно таким способом, как мне надо. Дайте мне шанс отплатить вам добром за добро — выходите туда, где на самом деле рождается реальность. Вы сказали, что это весьма вероятно.

Неужели он на самом деле так сказал? Казалось, что слова эти были сказаны целую вечность назад, Уолдрон безразлично кивнул в ответ.

— Отлично. Конечно, не торопитесь с решением. Хотя мне кажется, что вы уже насмотрелись этого лживого представления. Ну, до скорого!

Уолдрон возвращался в офис, Рэдклифф помахав ему рукой и улыбнувшись напоследок, направился к выходу.

Как лунатик, пытающийся разломать куклу… Он подумал, как бы положить голову на стол и вздремнуть последние часы смены, но это было невозможно. Его моментально разбудит оживающий от ночного сна офис: пылесосы, ползающие вверх и вниз, вычищая пустоты между полами, тележки с кофе для ночной смены, дребезжащие по коридору. Один мертвый час, и он уйдет. Конечно, с одной стороны, это была хорошая ночь: ни перестрелок, ни поджогов, ни ограблений, никаких особых нарушений общественного порядка…

Как это было в былые времена?

Тележка с кофе остановилась у его двери и звякнула. Он собрал весь свой разум. Потягивая кофе, попыхивая последней из огромного количества выкуренных за сегодняшнюю ночь сигарет, он уставился на карту. Рэдклифф утверждает, что граница Грэди расширилась еще на 40–50 миль. Если он нанесет эти изменения, никто даже не заметит. Ну а если и заметят, они расценят это как насмешку, а не попытку взглянуть правде в глаза. «Де юре», они скажут, что США — это все равно США, а Канада — все равно Канада. А «де-факто», конечно, это не наша вина, не так ли?

Где бы были мы сейчас, если бы не пришли чужые?

Воспоминания о том, как все началось, были наполнены еще свежим ужасом. Никто не знал, что происходило на самом деле; безусловно, они преподнесли это как якобы простой кризис. Внутренний, так сказать. (Было бы смешно, если бы не было так грустно. Как кровоизлияние в мозг. Он понял, почему Морелло так понравилось сравнение глаз психа с вишенками — потому что вид черной вишни назывался Морелло.)

Одновременно на Земле были взорваны все ядерные материалы с эффективной конверсией от 8 до 18 %. Каждая ракета и каждая подложка бомбы, каждая бомба в воздухе, каждая атомная электростанция, каждый очистительный завод, где остатков больше, чем на пару килограммов, были охвачены пожаром. Прошло полтора дня, прежде чем оставшиеся в живых узнали, что это не война. За исключением тех, кто бы мог начать такую войну. Знали, но те полтора дня они без паники держали свое знание в секрете.

В это время стало понятно то, что правительство предпочитало замалчивать, ибо тогда еще верили в значение слов «победа» и «завоевание». Современное индустриальное общество просто наблюдало. Подбросить крупицу песка в работу — означало полностью уничтожить ее. А то была не крупица — целый вагон. Основной ущерб нанесли ракеты-перехватчики, которых приходилось по 40 штук на миллион человек, и у каждой боеголовки были предназначены для уничтожения пакеты противника на расстоянии 7 миль. Бомбардировщики были в сравнительно отдаленных районах; атомные подводные лодки — далеко в море, однако саперы и остальные городские подрывники тратили понапрасну свои заряды у себя под землей.

Не взрывы и не гигантские пожары, распространившиеся на Западном Побережье, где в конце лета сметены были тысячи квадратных миль, и даже не выпадение радиоактивных осадков погубили Северную Америку. Это были люди, покидавшие из-за пожаров свои дома и работу; чума, поразившая убежища, потому как люди пили отравленную воду; Национальная Армия и поспешно собранные правительственные работники, выступавшие против толп бежавших городских жителей, потерявших разум из-за ужаса, охватившего их, когда они достигли окраин малых городов. В Европе положение было в тысячу раз хуже: гигантские армии противников пошли друг на друга как машины, заведенные ядерными взрывами, и прежде чем их удалось отключить, они разрушили обе Германии, большую часть Чехословакии и частично остальные страны Европы.

Было время, — которое, говорят, длилось недели или месяцы — когда планета гудела, словно улей, и никто не мог даже думать о том, чтобы восстанавливать хоть какую-нибудь организацию. Именно в это время и были построены города чужих.

Кто-то сказал: «город чужих». Не самая лучшая идея.

Обескураженное правительство решило свои насущные проблемы: организовали подачу пищи, направили врачей в убежища, отгородили зоны выпадения Радиоактивных осадков, и одновременно с облегчением и ужасом узнали о том, что бедствие распространилось по всему миру, где был повыше уровень радиации. Израиль и Индия, Чили и Китай. (Естественно, страны, где была развита гонка вооружений, пострадали сильнее всего.)

Обнаружили, что на северо-западе США, почти у границы с Канадой, в западной Бразилии, в России недалеко от Урала, в Австралии на Нуллаборской Равнине и в Антарктике происходило что-то… необычное. С неба были видны светящиеся полупрозрачные пятиконечные звезды, больше целого города, но все же — это были здания, если они, конечно, были здания вообще. Внутри них была энергия: потрескивали радиоволны; вокруг них собирались электрические штормы, и иногда слышался звенящий шум, хотя эти феномены затухали и, наконец, однажды совсем исчезли. На границах этих мест, туманных, иногда просто непроницаемых, а иногда прозрачных, как стекло, всегда источающих непредсказуемые цвета, можно было различить светящиеся субстанции. Вопросительный знак.

Подумали: вторжение. И через несколько недель двинулись против захватчиков. Нигде все еще невозможно было найти больше 2–3 килограммов ядерных материалов, что и требовалось доказать. Однако правительство послало армии с обычными бомбами и ракетами, рассчитывая на засаду, и получили в ответ безумие.

Что это было: отравляющий газ, телепатические бомбардировки, массовый гипноз, вирус? Никто не знал. Однако армии, отправленные против светящихся городов, достигли определенной точки, откуда они даже не могли попасть в цель, взбунтовались и повернули обратно. Они шли по местности, разрушая, грабя и сжигая все на пути. Огонь доставлял им особенное удовольствие: они могли наблюдать за горящим стогом сена, пока он не потухал, потом поливать его газом и вновь смотреть на ожившее пламя еще несколько минут. В воздухе самолеты бросали бомбы куда угодно, но только не на города чужих, они выискивали погребальные костры в городах, чаще предпочитали масленые поля.

Стало невозможно притворяться, что наше правительство могло продолжать свое существование в окрестностях городов чужих. Невозможно было понять, пришел ли батальон, направленный Вашингтоном или Москвой для изучения твоего города из-за распространившегося повсюду ужаса, охранять тебя или же с удовольствием лунатика дождаться темноты и устроить из твоего дома горящее светопреставление.


Мало-помалу внешне все встало на свои места. Нападения на города чужих не проводились. Именно в их окрестностях дольше всего сохранялся хаос. Поняв, что правительство, восстанавливая свою власть, не посмеет и дальше посылать войска из страха, что те присоединяться к толпам уже сошедших с ума, несколько людей увидели в этом свой шанс и отправились за ним. В России человека, который назначил себя правителем не-людской-земли, звали Бушенко, в Австралии — Виллерс-Хартг в~ Бразилии — Невейра, в Северной Америке — «Губернатор» — Грэди.

С момента кризиса и до настоящего времени они заставляли другие, менее хитрые поселения, добывать действующие останки. В свете городов чужих казалось неважным, что люди находятся в состоянии конфликта. Безумие наступало только в случае нападения.

Как спекулирующие строители строили квартиры на разломе Сан Андреас, как крестьяне возделывали склоны вулканов, так остальные присоединились к ним и приняли эти необоснованные правила. Жадность фраера сгубила.

Ибо там находились, как Рэдклифф их называл, артефакты, мусор нечеловеческих существ, спустившихся на Землю. Они намекали на новые фантастические принципы, невиданные законы природы, сгустки энергии, которые не были ни веществом, ни радиацией. Моментально возник правительственный и коммерческий интерес — из-за них возникали конфликты, за них торговались. Все, что обнаруживали в Штатах, являлось собственностью федерального правительства, но указы правительства ни во что не ставились. Спекулируя, как навозный жук на объедках более развитых существ, Грэди и его сторонники находились практически без охраны.

Нужна было нечеловеческая сила воли, не правда ли, чтобы возделывать вулканы, пытаться подобрать ключ к природе чужих? Большая часть человечества (Уолдрон находил эту фразу наиболее подходящей) корчилась, как змея с перебитой спиной. Свободные торговцы были, по крайней мере, равны крысам… они также жили за счет отходов более высоких существ.

Его бесцельные размышления были прерваны. Открылась дверь, и вошел озабоченный Кэнфилд:

— Насчет психа… — он помахал листом телетайпа.

— Что? — зашевелился Уолдрон. — Вы, наконец, узнали, кто он?

— Не совсем. Помните, что сказал Морелло — он может быть одним из разделенных сиамских близнецов, о чем можно судить из-за зеркального положения его внутренних органов. Так что, когда Вашингтон сообщил, что в картотеке отсутствуют отпечатки его пальцев, я попросил их отобразить их зеркально.

— Вот черт, — сказал Уолдрон с подступающим пренебрежением. — Даже у близнецов не могут быть идентичные отпечатки пальцев, ты-то должен это знать…

Кэнфилд ощетинился:

— Не хватит ли на сегодня? — выпалил он. — Не то чтобы меня это волновало… Я нашел его близнеца!

— Что?

— Вот, убедитесь, — Кэнфилд бросил свою бумагу на стол. — Парня зовут Кори Беннет. Работает на Федеральную Научную Службу. Отпечатки пальцев в точности совпадают.

Мурашки пробежали по спине Уолдрона.

Но это же невозможно, — слабо проговорил он.

— ЭЧ, — проворчал Кэнфилд и вышел.

Глава 5

— Ты абсолютно уверен, что это не ловушка? — в который раз спросил Джесперсен.

Органдо Поттер осмотрелся. На капитанском мостике реактивного баркаса «Коаст Гард», был потушен весь свет, за исключением затемненной лампы на навигационном столе, но летнее северное небо было настолько ярким, что в его свете вполне можно было разглядеть лица. Уже не первый раз он пожалел, что взял с собой бродячего шведского ученого в качестве «ученого советника» — на кой ляд годится человеческая наука, когда дело касается инопланетян? С закравшимся в его голос раздражением, он сказал:

— Я уже говорил тебе. Мы наверняка знаем, что они в отчаянии. Разве это не ясно из того, что они сделали для Конгрива?

Не поворачивая головы, всматриваясь в мутное морское пространство, Конгрив цинично забормотал:

— Иногда мне кажется, доктор, что вы перестали считать русских людьми! Они, как и мы с вами, также могут перепугаться. И уж поверьте мне, в данный момент они напуганы.

В этом оцепенении практически на военной территории она со своими распущенными светлыми волосами, безупречным макияжем, в черном бархатном брючном костюме (единственное, чем она поступилась ради задания, так это своими обычными яркими открытыми костюмами) была здесь слишком неправдоподобна. Грета Деларю раздумывала над одним из тех якобы невинных вопросов, и даже Поттер оставался в неведении, в каком направлении летят ее мысли… и это притом, что она была его любовницей вот уже шесть месяцев.

— Это совершенно очевидно, Майк. Но вот что их пугает больше: чужие или Бушенко?

Конгрив ответил не сразу.

Во время этой паузы Поттер поймал себя на мысли, что вот уже который раз он изучает шпиона и старается обнаружить в нем доказательства его преданности.

Конгрив был все еще в русской одежде: в зеленом пиджаке на молнии спереди, в черных брюках с эластичными отворотами, напоминавшими бриджи казака, которые были в моде в последнее время, когда мода все еще существовала и могла привлекать внимание нового русского преуспевающего класса. Его волосы, стриженные по московской моде, отросли, но с тех пор, как он вернулся, у него вряд ли было время на такие мелочи, как стрижка волос.

— Десятками тысяч, — думал Поттер, — люди вот в таких одеждах попадают под зависимость от Бушенко. Он пожирает Россию, словно новый Хан Золотой Орды. Интересно, нападали ли его агенты на Конгрива?

И если да — то как?

— Жаль, — наконец произнес Конгрив, — что люди так и не вылечились от презрения к шпионам! Я — хороший шпион, черт возьми, и горжусь этим. Последние восемь лет я приезжал и уезжал из Союза, и, они даже не были до конца уверены в том, что я иностранец, даже после того, как изменили ко мне свое отношение. Они приняли игру. Я потратил целую неделю на проверку и только затем пошел в открытую. Они послали меня в Австрию по своему собственному правительственному маршруту, дав 10000 рублей и сообщение. По моему глубокому убеждению, они одинаково бояться и чужих, и Бушенко, ибо невозможно отделить одно от другого. Если бы не чужие, он не достиг бы такой власти. В отличие от меня, вы еще не видели, что он вытворяет в России!

Наконец, оторвав свой взгляд от моря, он повернулся:

— Там совсем не то, что на Земле Грэди. Ради Бога, это вовсе не похоже на что-то вроде золотой лихорадки! Это какой-то рак варваризма, который расползается как огонь по сухому лесу!

— Мне остается только жалеть, — с удивлением услышал Поттер свой собственный голос, — что мы не знаем, с чем именно мы может там столкнуться.

— Это может быть целая дюжина самых различных вещей, — пожала плечами Грета. — Думаю, это действующее устройство чужих. И если я права — нас может поджидать большая опасность, чем мы думаем.

Джесперсен ухмыльнулся. Это был высокий мужчина, но из-за постоянных тревог от него остались кожа да кости. Его волосы, в былые, до появления пришельцев, времена русые, поседели и теперь выпадали, кажется, даже от прикосновения расчески.

— Судя по тому, что они сообщили Конгриву, мы не можем ни в чем быть уверены. Все эти кривотолки слишком двусмысленны.

— Ну вот, опять! — пробурчал Конгрив. — Я надеялся, что хоть ученые окажутся менее ограниченными, чем политиканы, но, похоже, я ошибся… Нет, доктор Джесперсен, это не кривотолки. В них как раз таки очень много смысла! Они нашли что-то такое, за что Бушенко отдаст все, что угодно. Они не могут хранить это в Союзе, потому что их везде поджидает опасность; они не могут переправить это западнее в Европу, потому как во владении у Бушенко сосредоточены почти все противоракетные установки, и любой самолет, который пожелает сесть на эту землю, скорее всего, будет сбит. На север перевозить не имеет никакого смысла — это тупик, скорее всего, оно застрянет в Финляндии До тех пор, пока туда не доберется Бушенко. Они считают, что это можно безопасно вывезти через Владивосток, и если я гарантирую им сохранность во время пути, они попытаются провернуть этот вариант.

В его голос звучала явная озабоченность. Поттер задумался о том, как часто он уже прокручивал эту историю — под гипнозом, под воздействием наркотических средств. Разум Поттера снова и снова возвращался к этой мысли в поисках возможного предательства.

Радио над навигационном столом затрещало, и командир корабля, не отрываясь от экрана радара, ответил:

— Арлекин, Арлекин — пешка на ладью 4.

— Коломбина, — послышался отделенный голос, — Ферзь на Ферзь 1, шах!

— Они подходят, — шепотом сказал Поттер, обходя плечо командира и направляясь к корме.

Капитан, стоящий за штурвалом — тоже военный, но не офицер «Коаст Гарда» — отдал приказ узнать, как далеко они находятся.

Командир выключил радио и вкратце рассказал, что у него на границе диапазона радара неопознанное судно, то же самое он согласно коду радировал и в штаб-квартиру на судне «Коломбина». Это была любопытная замена на время операции: после повсеместного истребления ядерных материалов, Военно-Морские Силы остались без авианосцев, атомоходов и атомных подводных лодок… «Коломбина» была небольшим противолодочным реактивным судном.

Нескончаемая пауза. В это время все глаза были направлены на едва освещенное затемненной лампой и зеленым светом радара лицо командира.

— Арлекин, — наконец произнес он, — Обнаружили шах, все точно, слон на Ферзь 5.

— Если кто-нибудь нас услышит, — пробормотал Джесперсен, — то будут уверены, черт возьми, что не поверит, будто мы просто убиваем время, играя в шахматы.

— Действуйте! — заорал Конгрив, — Может быть, она и не очень хороша, но это игра! Дьявол, я потратил целую неделю, чтобы разработать этот код!

Джесперсен нахмурился, но, к счастью, не успел ответить.

Что за черт… — отчасти сам себе сказал командир. Либо у нас что-то с радаром, либо они… Да нет, это на самом деле они.

— В чем дело? — спросил капитан.

— Не знаю. Это определенно не совсем то, чего мы ожидали. Расстояние сокращается с каждым оборотом, а скорость, — командир проверил экран радара, — Господи Иисусе! 65 узлов. Мистер Конгрив, вы уверены, что мы ожидаем морской корабль?

— Во всяком случае, мне так сообщили, — ответил Конгрив. — Может быть, в последнюю минуту им удалось заполучить самолет, однако вплоть до сегодняшнего дня они однозначно сообщали о прибытии корабля. Во всяком случае, и для самолета, это не слишком ли медленно.

— А может, это, вертолет, который специально летит низко, чтобы его можно было засечь на радаре? — предположила Грета.

— Возможно, — согласился командир, — но, потише, пожалуйста.

Он восстановил свою связь со штаб-квартирой корабля. Поттер, Грета и Джесперсен стояли рядом и бессмысленно всматривались в ту сторону, откуда должен был появиться русский корабль, прекрасно понимая, что еще рано, и корабль разглядеть пока невозможно.

— Когда они должны появиться в зоне нашей видимости? — спросил Джесперсен, всматриваясь в бинокль, висевший на его тонкой шее.

Зависит от его размеров, не так ли? — насмешливо ответил Конгрив, и швед покраснел.

Голос «Коломбины» бормотал:

…теперь?.. Ах, да. Защищайте короля, шах, и шах на следующем ходу. Слоном. Будьте осторожны.

А это еще что значит? — заворчал Джесперсен.

Их преследуют, — произнес Поттер. — Так, Конгрив?

Шпион кивнул, озабоченно всматриваясь в сумеречное небо.

Поттер пропустил ответ своего собственного корабля, но это было и неважно. Следующее сообщение штаб-квартиры было о том, что пешка берет пешку, и откуда-то из-за кормы появилась череда дюжины светящихся объектов, пересекающих зенит, словно падающие снизу вверх звезды. Напряжение росло, и вдруг…

— Попали! — взволнованно закричала Грета. Это было совсем не похоже на нее, обычно такую спокойную и непроницаемую.

На мгновенье над горизонтом возникла и тут же исчезла алая вспышка.

— Вы знаете, что это было? — приглушенным голосом спросил Поттер у командира.

— Воздушная атака, — также тихо ответил офицер. — Хотя я не понимаю, почему выстрелы последовали из-за кормы. Нас должна была прикрывать пара ракетоносцев, но они обязаны были следовать впереди нас.

— Защищайте Ферзя! — закричал голос с «Коломбины», и в то же мгновение поднявший бинокль Джесперсен вскрикнул.

Приближение корабля привлекло внимание Потте-ра. Даже без очков он без труда разглядел его необычное строение.

— Что это? — спросил он.

— Думаю, это «Красный Кит», — ответил Конгрив.

Поттер пытался понять, как может существовать этот нелепый кривобокий, наполовину погруженный в воду, наполовину торчащий снаружи, корабль.

— Ради Бога, что такое «Красный Кит»?

— Гидроаэроход, — неожиданно ответила Грета, — четыре турбины, два подводных крыла и два надводных. Экспериментальное судно. Предназначено для скоростногопередвижения в Китайском море. Сейчас он делает всего 65 узлов, но это не полный ход, он рассчитан на 110 узлов.

— Тихо! — приказал капитан, звук двигателей стал заметно громче, и Поттер понял, что он пропустил кукую-то существенно важную информацию с «Коломбины».

Командир кивнул капитану, и тот потянулся к панели управления.

— Хватайтесь за что-нибудь! — закричал он пассажирам. — Полный вперед!

Все, кто стоял на палубе, ухватились за металлические поручни, обрамлявшие капитанский мостик, в ту нее секунду «Коаст Гард» оторвался от преследующего их корабля, который подскочил на трех волнах, осел на подводных крыльях и несуразно застыл, как лимузин на проселочной дороге. Струя воды била из его плюмажа назад ярдов на 100.

— Что-то случилось? — спросил Поттер.

— Да, — подтвердил его опасения капитан. — Наверху вертолет с инфракрасными камерами и электронным умножителем. Пилот докладывает, что у русского… э-э… судна подбито одно крыло и выключен один двигатель, чтобы скомпенсировать тряску. Скорее всего, оно было подбито еще до того, как мы сбили преследующий его самолет.

— Я вижу повреждения, — воскликнул Джесперсен, — не понятно, как они еще держатся на плаву?

Поттер заметил на переборке свободный бинокль и схватил его. Джесперсен был прав. У этого странного корабля не только не хватало одного крыла, но и была огромная дыра в корпусе, куда заливала вода.

Внезапно радио разразилось взрывом неистовой русской речи. И хотя Конгрива никто не просил, он принялся переводить, что они говорят:

Они в большой опасности — на этой скорости подводные крылья могут попасть в резонанс, и корпус начнет дрожать, а в случае, если они уменьшат скорость, то упадут на воду, и та начнет заполнять трюм через отверстие, если же они увеличат скорость, то из-за отсутствия одного крыла они слишком накренятся. Им необходимо срочно покинуть корабль! Если мы можем подойти ближе и взять их на борт, мы должны подать им сигнал — включить три раза прожектор.

Неожиданно капитан включил прожектора на палубе, и вся команда предстала в светящейся белизне.

— Смотрите! — прошептала Грета. Громадный неправильной формы русский корабль закрутило в ужасном водовороте. Выброшенный за борт люк оставил за собой след на корпусе. Словно марионетки, одна за другой вываливались фигуры.

— Но почему на таком повороте?.. — ни к кому не обращаясь, сказал капитан, а потом добавил: — Ну да, конечно, центробежная сила выбросила их из кильватера.

— Кто бы ни был за штурвалом — он знает свое дело, — оценил взглядом профессионала командир.

Капитан снова пустил малый вперед, и судно стало взбираться по волнам. Поисковый прожектор в носу корабля сразу же обнаружил три барахтающихся на волнах головы.

«Красный Кит» завершил разворот на 180 градусов и лег на свой курс. Еще одна кукла-фигура нырнула вниз, и мгновением позже судно упало на воду, его нос опустился, и оно со скрежетом развалилось на части.

— Получилось! — закричал Поттер вне себя от охватившего его возбуждения.

— Черта с два, — бросила Грета. Поттер удивленно посмотрел на нее.

— Черта с два! — повторила она, — Навряд ли они могли пропихнуть то, что везли для нас через запасный выход, не так ли? Я видела только выпадающих в воду людей, которые ничего с собой не брали, а это значит, то, ради чего мы претерпели все эти неприятности, находится сейчас на дне Тихого Океана!

Глава 6

Наблюдая за прекрасным маневром, выполняемым рулевым русского судна, за выпрыгивающими из запасного выхода людьми, Поттер совершенно позабыл об ожидаемом ими грузе. За несколько минут произошло столько всего, что абсолютно не было времени спокойно подумать. Он старался успокоить себя мыслью, что ценный предмет — чем бы он ни был — мог быть размером с карман… хотя вряд ли такие размеры соответствовали масштабам городов чужих или тем мистическим субстанциям, которые, как известно, можно было в них разглядеть.

Все четыре спасательных жилета отлично держали людей на воде, и хотя один из спасшихся был явно без сознания, никакой жизненной необходимости в спешке не было. Поттер стоял на палубе и наблюдал за мускулистым матросом, управлявшимся со спасательным устройством — кошкой и привязанному к ней лассо, которое должно крепко обхватить в кольцо тело за бортом.

Первым спасли грузного толстяка, его спасательный жилет едва-едва застегивался на груди. Он нахватался воды и теперь беспомощно задыхался в кашле, потом последовал бледный мужчина с остроконечной каштановой, посеребренной морской солью бородой.

Этот был в значительно лучшем состоянии. Не успел он встать на палубу, как тут же выпрямился и даже в благодарность поклонился моряку, который его вытащил. Конгрив обратился к нему по-русски, и тот горячо пожал ему обе руки.

— Что он говорит? — прошептал Поттер.

— Его зовут Алексей Зворкин. Врач. Сказал, что еще никогда в жизни не был так рад, как сейчас, когда мы включили прожекторы.

В чем заключается его роль в данной миссии?

Я еще не спросил об этом, — подвел итог своего Разговора со спасенным Конгрив.

Третьим выловили человека без сознания. Как только он, обмякший как дохлая рыба, появился на палубе, Зворкин забыл обо всем и с проклятьями бросился к нему. Упав на колени, он проверил его пульс и зрачки. В неистовстве он бормотал указания Конгриву.

— Нам необходимо срочно перевести его вниз, — объяснил бывший шпион, — у него слишком слабый организм.

— Охотно верю, — согласился Поттер. Было что-то неправильное в бледном лице, видневшимся над спасательным жилетом. Деформированное. Неправильное соотношение черт лица: слишком низкий лоб, слишком широко поставленные глаза, бесформенный идиотский рот.

— Диабетик, — сказал Конгрив, — к тому же страдает от какого-то кожного заболевания и что-то еще, — последовал медицинский термин, — я не знаю, как это по-английски.

— Раз он здесь, значит, нужен, — пробурчал Поттер, — Отнесите его вниз, и проследите, чтобы у доктора было все необходимое.

Он повернулся проверить, как себя чувствует толстяк, и обнаружил, что Грета и Джесперсен ведут с ним на ломанном русском языке оживленную беседу. То и дело возникали неловкие паузы, во время которых они пытались подобрать нужные слова. Поттер не знал ни единого русского слова и почувствовал зависть.

— Кто это? — спросил он.

Хотя слова Поттера были обращены к Грете, Джесперсен, как обычно, ответил ему с легким вызовом:

— Не узнаете? Это же Павел Абрамович — их министр науки!

Ну конечно! Поттер проклинал себя за то, что не узнал его; но откровенного говоря, даже после того, что сообщил Конгрив, он не ожидал встретить здесь лицо столь высокого ранга. Абрамович не был один из тех политиков, кто зря просиживал свои штаны, кроме того, когда он попал в Верховный Совет, он уже был Академиком Союза с достойной внимания диссертацией.

Поттер уже собирался, как подобает, представиться когда где-то позади послышался крик, и он обернулся.

Четвертый забирался на палубу сам, без посторонней помощи. Блестящие черные мокрые волосы обрамляли скуластое славянское лицо; на бледном лице алые губы казались открытой раной. Женщина? Конечно!

На чистом английском языке она произнесла:

— Огромное спасибо. Мы надеялись добраться сами, поэтому-то я и попросила, чтобы нас встретило и проводило в порт судно с реактивным двигателем. Но мы не смогли избежать нападения, ибо морская вода все-таки не совсем моя стезя!

Она одарила светящейся улыбкой всех, кто был в поле ее зрения.

Все замерли от удивления. Поттер прервал общее замешательство, выступив вперед и протянув руку:

— Орландо Поттер, — сказал он, — я здесь главный, теоретически. Я заместитель председателя Комитета Конгресса по Чрезвычайным Ситуациям, если это Вам, конечно, о чем-нибудь говорит.

— Да, это вроде нашей комиссий по, — девушка, вскинула руку, подыскивая слово. — О, я не знаю английского эквивалента! Меня зовут Наташа Николаева.

Ее самообладание чрезвычайно его восхищало.

— Это вы были… штурманом корабля? — спросил он.

Да, это я им управляла, — сказала она и слегка поморщилась, — Но это не совсем то, к чему я привыкла, понимаете, я космонавт.

Космонавт! Это слово принесло в душу Поттера агонию ностальгии: столько несбывшихся мечтаний… Прежде чем он нашел, что ей ответить, пришла Грета и тронула его за плечо:

Орландо, ты должен пойти к Абрамовичу, ему нужно сообщить что-то очень важное, но он не хочет разговаривать ни с кем, кроме как с представителем правительства.

В ее голосе послышался легкий намек на раздражение или даже зависть. Поттер извинился перед русской девушкой и хотел уже откланяться, но она остановила его:

— Что с Питиримом? С ним все в порядке?

— Вы имеете в виду болезненного мальчика? — Поттер заметил, что слова вылетели у него автоматически, но спасенный и вправду был так молод, что казался подростком, — Он внизу с врачом. О нем как следует позаботятся.

— Я очень рада, — воскликнула девушка, — Любой из нас мог бы умереть, только не он.

Почему? Почему простой мальчик, на вид явно слабоумный, важнее Министра Науки? Однако Поттер не успел спросить ее об этом, капитан прервал ход его мыслей…

— Мистер Поттер, отведите, пожалуйста, всех вниз. Мы уходим, и хотя наш корабль 110 узлов и не даст, здесь, на палубе, в любом случае будет легкий ветерок.


Легкий ветерок, повторял про себя Поттер. Корабль-преследователь рассекал волны на скорости около сорока пяти узлов; шум ветра и звук турбин, распространяющиеся по всему корпусу, превратили разговор в тесных каютах, находящихся в сердце корабля, в крик, который говорящие старались приспособить к обстановке.

К ним присоединился Конгрив и сообщил, что Зворкин в медицинском водонепроницаемом халате, обхваченным вокруг пояса ящиком с инструментами, просил не беспокоить его, пока он будет колдовать над бессознательным Питиримом. Он сел рядом с Абрамовичем; толстяк по сравнению с другими был в наихудшем положении, когда пытался перекричать шум; сдавливающий его кашель превращал крик в хрип. Однако все, что он говорил, было предназначено либо для Конгрива, либо для сидящей по другую сторону Наташи.

Поттер поймал взгляд Наташи.

— Пожалуйста, объясните Мистеру Абрамовичу, кто я такой. Также сообщите ему, пожалуйста, что доктор Джесперсен является Профессором Физики Университета Британской Колумбии, а Мисс Деларю — старший исполнительный директор Федеральной Научной Службы, поэтому он может положиться на любого из нас.

Наташа исполнила его просьбу, и в ожидании, пока она переведет ответ, Поттер заметил, что смотрит на Грету. Какое кислое выражение на ее красивом личике. Неужели это зависть?

Да, похоже. Он вспомнил, как впервые это выражение появилось, когда капитан сделал комплимент Наташе, что она профессионально управлялась с «Красным Китом». Он хорошо знал, что Грета не выносит, когда какая-нибудь женщина превосходит ее хоть в чем-нибудь, будь то красота или профессиональные навыки.

Она, должно быть, совсем девочка, этот космонавт… Интересно, что она думает о чужих, может, она их ненавидит? Сколько амбиций, тяжелых тренировок прошли впустую из-за них? Как много воды утечет, прежде чем новый космический корабль покинет эту разоренную планету.

Однако сам Поттер уже давно понял, что не может ненавидеть чужих. Они были слишком чужие для его понимания. Это все равно, что ненавидеть бактерии или тучу.

Ему тяжело говорить, — сказала Наташа, снова поворачиваясь к Поттеру, — болит горло, так что, пожалуйста, задавайте вопросы мне, а я буду их переводить только в том случае, когда сама не смогу на них ответить. Вас это устраивает?

В ее восхитительном английском стали возникать нотки несовершенства; одним их них была эта архаичная фраза. Несмотря на это, ее акцент был довольно приятным. Пока Поттер формулировал свой первый вопрос, Грета голосом, горьким как алое, обогнала его:

— Какой смысл во всем этом? Мы ничего не спасли, кроме вас самих?

— Простите? — Наташа озадаченно посмотрела на нее.

Поттер бросил недовольный взгляд в сторону Греты, и та замолчала. Ее все еще беспокоило, что устройство чужих не было спасено с утонувшей лодки, однако по поведению русских не было заметно, чтобы они считали свою миссию провалившейся. Как раз наоборот, казалось, они были в очень хорошем настроении.

— Мисс — э- э — мисс Николаева, — сказал он, — Вы понимаете, нам необходимо узнать всю историю с самого начала, поскольку то, что нам поведал Конгрив, не все до конца объясняет.

Она кратко посовещалась с Абрамовичем, тот кивнул, и Наташа откинулась назад, закинув ногу на ногу.

— Очень хорошо! Во-первых, вы знаете, что сейчас происходит в России — Бушенко, словно бешеный зверь, вместе со всякими примкнувшими к нему разбойниками и негодяями, взобравшись на кучу таких же бешеных, разваливает организацию нашего государства и дерется за ее кусочки. Как в джунглях! Сначала был только один участок вокруг… города чужих, по-моему, так вы называете их по-английски. Нам не хватает смелости так их называть. Официальное название «энергетический феномен». Но лично я совершенно уверена, что внутри них есть разумные существа намного больше развитые, чем мы.

Он расползается, как чума. Однако мы не понимаем, откуда у Бушенко такая поддержка. Мы так много сделали для наших людей и в ответ рассчитывали на их преданность. И хотя в большой степени это просто предрассудок, но любовь к Матушке России все-таки существует. Несомненно, Бушенко начал с оставшихся в живых обезумевших неуправляемых армий, которые мы послали против… чужих. Тысячи из них спаслись, но были абсолютно дезорганизованы, пока он не занялся ими, затем к ним примкнули либо охваченные ужасом люди, либо те, которые хотели спасти свою шкуру от его терроризирующих население банд. Но еще это не все. Мы послали шпионов и отряды на его территорию, допросили тех, кого захватили в схватках с ним и вот тут-то мы выяснили следующее. Наше правительство сделало все возможное в схватке с чужими, но Бушенко смог сделать то, что нам не удалось. Таким образом, оказавшись перед ужасной и непонятной нависшей над нами угрозой, люди с радостью пошли за ним.

Она замолчала, переводя взгляд от лица к лицу.

— Вот что нам сказали наши пленные: Бушенко нашел способ входить и выходить из города чужих по собственному желанию, и, как доказательство, достал там много поразительных предметов.

— Вы имеете в виду, — дрожащим голосом произнес Поттер, — он не сошел с ума?

В памяти возникли киноленты, показывающие людей, вошедших в города чужих в Северной Америке, которых в тот же момент охватило безумие. Психов. В нашей стране тоже многие сошли с ума, пытаясь это сделать, — согласилась Наташа. — И все же: это действительно похоже на то, каким образом Бушенко увеличил количество своих союзников. На самом деле тогда, мы полагали, что он случайно наткнулся на какой-то секрет. Возможно, некий чужой объект, который может защищать его. Вполне вероятно, что на него работает ученый, который произвел новое открытие. Во что бы то ни стало, нам было необходимо это узнать. Так у нас возник план послать шпиона в его штаб-квартиру. Прежде это была военная база в районе Уральских гор, предназначенная для расположения войск в случае атомной войны. У нас были все карты, мы могли отключить всю сигнализацию, знали все тайные тропы. Но что нам было делать с тем, что мы там найдем? Вскоре вся Россия…

— Это все мы уже слышали! — прервала Грета. — Так и что же из этого вышло? Оно на дне океана?

Наташа недоверчиво на нее посмотрела. Откинула назад голову и рассмеялась.

— Нет-нет, наше предположение, что это было устройство, оказалось неверным! Это было не устройство, так необходимое Бушенко. Это оказался человек. И хотя восемь наших людей погибли, мы привезли его в целости и сохранности. Это Питирим!

Долгие секунды тишины все обдумывали весть о бледном болезненном мальчике со слабоумной улыбкой на лице. Наконец Джесперсен слабо промолвил:

— Этот мальчик? Но что же он может сделать?

— Войти в город чужих и вернуться с вещами, — страстно сказала Наташа, — Что он и делал до сего момента для Бушенко. Этот человек просто животное, ему ни до кого нет дела, он думает только о себе. Полагаю, по крайней мере, надеюсь, что мы-то заботимся обо всех на Земле. Разве для Питирима не лучше отдавать нам то, что он может достать?

Глава 7

Мурлыча себе под нос, вцепившись обеими грязными руками в свое сокровище, Ичабод плелся по петляющей пыльной тропинке. На его широкий нависший лоб спадали соломенные волосы, и ему приходилось их постоянно отбрасывать назад. Он не обращал никакого внимания на людей, проходящих мимо него или снующих вокруг лачуг, склеенных глиной из кусков дерева, пластика и остатков кирпича. Они отвечали ему тем же. Все знали Ичабода, как слегка тронутого, но, в отличие от других, безобидного мальчика.

Тропинка петляла. Ичабод как дрессированная мышь также петлял, следуя за изгибами дорожки. На углу он становился и прислонился к столбу отдохнуть, все еще не выпуская из рук своего сокровища. Его мурлыканье обрело форму. С тех пор, как Ичабод научился говорить, он слышал это каждое воскресенье, а иногда и в будние дни:


«Слава Господу, ибо Он — ангелов с небесного свода привел!»


(Что такое небесный свод, Ичабод знал наверняка. Это был большой город высоко наверху, рядом со звездами. Попасть туда было нельзя. И хотя многие неблагочестивые и пытались это сделать, ему было нельзя. Только не сейчас.)


«Грешников отправит Он вниз в пылающий огонь!»


(И об этом он тоже знал. Однажды отец показал ему, что это такое — он бросил его ручную лягушку в кухонную печь.)

И вот уже мальчик снова продолжил свой путь. Подойдя к дому, Ичабод пошел еще осторожнее. Во-первых, у него было кое-что из того, что принадлежало ангелам, во-вторых, это необходимо было держать в тайне. Если удача будет на его стороне, ему удастся проскользнуть через входную дверь и спрятать это в кровати. Он должен все сделать сам, ведь это очень подходящее место для того, чтобы прятать вещи…

Нет. Не получится. Выглянув из-за угла забора, Ичабод увидел внизу в окне, что родители как обычно ссорились. Он относился к этому как к неотъемлемой части своей жизни. Легче, пожалуй, дождаться, пока кто-нибудь из них, а, может, и оба сразу, уйдут, и тогда попытаться проскользнуть в дом незамеченным.

Присев на корточки за забором, он задумался, не рискнуть ли еще раз взглянуть на свое сокровище?

Поблизости никого не было видно. Ичабод раскрыл руки и с удивлением и восхищением принялся еще раз рассматривать свое сокровище. Это точно должен оказаться бериллом или… или еще чем-нибудь из тех изумительных камней, из которых люди раньше строили небесные дворцы! Даже в его руках он играл красными, зелеными, голубыми огоньками, а уж если его вынуть на свет, он вообще ослеплял своим сиянием!

— Привет, сынок. Что это у тебя?

Тяжело дыша, охваченный волной подступившего ужаса, Ичабод зажал камень между ног. Он так увлекся, что не заметил, как к нему подкрался этот человек. Ичабод не знал его, а его учили, что любой незнакомец— «грешник». И ему захотелось так съежиться, чтобы стать совсем маленьким и незаметным.

Человек (он был среднего роста, но испуганному Ичабоду казался гигантом) сел на корточки и наклонился.

— Покажи мне, сынок, что это у тебя такое. Как красиво!

— Уходите! — свирепо скомандовал Ичабод. Человек отстранился назад, опуская руку в карман своего безупречного пиджака.

— Покажи мне его, сынок. Может, я захочу купить это у тебя. У тебя когда-нибудь было столько денег?

Он протянул руку вперед, и на ней зазвенели полдюжины блестящих монет.

— Нет! Нет! Нет! — завопил Ичабод, вскакивая на ноги, и бегом поднялся на крыльцо дома. Когда он подбежал к дверям, они распахнулись, и Ичабод врезался в мамин передник. За ее спиной со свирепым лицом медленно ходил отец. Впервые Ичабоду это понравилось.

— Пусть он уйдет! — закричал он.

Родители обменялись взглядами, и отец направился к незнакомцу, который уже поднялся на ноги и стоял на тропинке.

— Так! Мистер, что это Вы делали с моим малышом?

— Ничего, — улыбнулся незнакомец. Ичабод не доверял людям, которые так улыбались — только одними губами. — Меня зовут Кори Беннет. Я немного торгую редкими артефактами. Вы знаете, сколько в соответственном месте может стоить находка вроде той, что у Вашего сына?

— Какая находка?

Его мама вопросительно взглянула на сына и протянула свои руки. Ичабод отчаянно старался прижать к себе свое сокровище, но пальцы матери, как стальные когти, разжали его руки и открыли великолепное полихромное сияние реликвии ангелов.

— Ичабод! — накинулась она. — Где ты его стянул?

— Я не стянул, а нашел! — завопил Ичабод, — Он мой — верните его обратно!

Мальчик потянулся за своим сокровищем, но получил в награду здоровую затрещину по уху. Ичабод, заревев, отвернулся, но мать схватила его за плечи, чтобы он не убежал. Осмотрев и обдумав играющие цвета, она заговорила:

— Прошу прощения за мою невоспитанность. Меня зовут Марта Симс, а это мой муж Грэг. Вы знаете, что это?

— Думаю, я смогу определить, если посмотрю поближе.

— Тогда, пожалуйста.

Она протянула ему предмет. Беннет поднялся на крыльцо, взял в руки камень и осмотрел поближе, изучая.

Ну-ка, подождите! — сказал Симс. — Это из города?

Похоже на то, — согласился Беннет.

Тогда это святыня!

Симс шагнул вперед.

Марта, ты собираешься продать святыню грешнику? По закону, как и все они, она принадлежит…

— Ты бы лучше больше работал, да поменьше болтал, Симс, — вмешалась его жена. — Его что, можно съесть? Или тебе будет от него теплее ночью?

— Продашь его — можешь вместе с ним продать и свою душу! — Симс поднял руки. — Только попробуй. Я вот сейчас из тебя дурь-то выбью!

— Попробуй, тронь меня пальцем, и я возьмусь за шест… мне не впервой. И это еще только десятая часть того, что я с тобой сделаю! Понял?

Беннет на мгновенье поднял проницательный взгляд своих темных глаз от драгоценного камня, или чем он там был, и взглянул на лица супружеской пары. Он осторожно кашлянул и протянул камень, словно хотел его вернуть.

— Если он значит для вас что-то особенное, я не стану вас беспокоить, — сказал он. — Да и мальчик придает ему большое значение.

Он с удовольствием отметил алчность, засиявшую в глазах Симса и его жены.

— Ничего толкового, если цепляться за вещи, в этом мире не сделаешь, — зарычал Симе. — Ты меня слышишь?! Храни свое сокровище на небесах, маленький грешник!

Он помахал перед лицом мальчика кулаком, и тот убежал прочь.

— Может, если его отдадут неверному, он, наконец, поймет, что нельзя быть скупым.

— Кто сказал, что я неверный? — запротестовал Беннет, быстро сложив вместе руки. С тех пор, как приехал, он успел научиться многим таким вещам, и это всегда ему помогало.

— Мне кажется, реликвии именно для этого-то и нужны, — продолжал он. — Разве мы не получаем за них то, что помогает нам спастись. Островок веры в океане неверия? Разве не так учит нас апостол, — «Для благочестивого — все благочестиво»? Не в самих деньгах грех. Грех в жажде их обладания.

Симе озадаченно сдвинул брови:

Тогда в чье учение ты веруешь?

— В учение Брата Марка.

И не дождавшись дальнейших комментариев, Беннет прокатил по ладони камень, напоминающий по форме продолговатое яйцо.

Для меня это не больше чем просто красивая вещь, хотя… некоторые с большой радостью купят его за драгоценности. Ради того, чтобы накормить и одеть честных людей, я куплю его за 100 долларов.

Он видел, как его слова о жажде денег попали точно в цель, запали в душу Симсам и терзали их. Со стороны Симса торговаться дальше было бы некрасиво, его жена, в свою очередь, не решалась торговаться, ибо слишком боялась, что набожность ее мужа снова возьмет свое и тот не пойдет на сделку. Ичабод тихо стонал.

Пока они все еще сомневались, Беннет добавил еще 20 долларов и прикрыл торг.


Настоящие свободные торговцы, вроде знаменитого Дена Рэдклиффа, или любого из ребят Грэди, всегда уверенные в том, что прибыль будет как минимум 1000 %, наверняка заплатили бы вдвое больше; потом наняли бы федерального агента, чтобы он охранял их, пока они не променяют артефакт на драгоценности.

Кори Беннет был федеральным агентом. А уж драгоценности были последними, ради чего он выменял себе это чудо.

Он был почти на седьмом небе от счастья, когда выбирался на шоссе из этого городка лачуг. Это было уже второе поселение на этой стороне. Первое основали беженцы с южной базы, но обезумевшие толпы сожгли его почти сразу. Некоторым из переживших и задержавшихся здесь жителей было просто некуда больше идти, и им ничего не осталось, как заново отстроить свои дома. Большинство обитателей Земли Грэди были бездомными бродягами, их привлекало здесь то, что законы «Губернатора» обещали защиту от федеральной власти и шанс быстро сколотить себе состояние. Остальные были вроде семьи Симсов, глубоко верующих, что города чужих не что иное, как города ангелов, спустившихся с небес, чтобы карать грешников.

Беннет уяснил себе, что эта точка зрения находит свое подтверждение в Книге Откровений. И вообще, Беннет всегда там же находил подтверждения и другим своим мыслям.

Земля Грэди была сомнительным местом для жилья: города, не погребенные под пожарами сумасшедших толп, были ветхими и переполненными, а поселки лачуг были и того хуже. Возвращаясь на шоссе, где он оставил машину, Беннет воспрял духом.

Однако его сердце ушло в пятки, когда он заметил за машиной защитный цвет униформы патрульного.

Ничего не оставалось, как продолжить свой путь с невинным выражением лица. Так он и сделал. Щурясь от яркого дневного солнца, Беннет пошел навстречу патрульному, уставившемуся на него сквозь свои солнцезащитные очки.

Облокотившись на машину одной рукой, патрульный протянул вторую:

— Документы.

Беннет предъявил документы.

— Свободный торговец, — ничего не выражающим тоном произнес патрульный. — Отлично, и чем же ты поживился сегодня?

В мгновение ока Беннет принял решение. Здесь он был еще новичком, но уже успел через свои руки пропустить немало «редких артефактов» или, другими словами, священных реликвий. С каждого он честно платил сборы налогосборщикам Грэди, которые, на самом деле, больше походили на банду рэкетиров, хотя надо отдать должное, что часть сбираемых денег все-таки попадала и на нужды города. Маловероятно, что какой-то там патрульный рискнет напасть на него, хотя, судя по всему, можно было догадаться, что Беннет вот-вот может оторвать довольно прибыльную вещь.

Беннет опустил руку в свой огромный карман и вытащил оттуда горсть монет, которые приходилось носить, ибо сегодня мало кто доверял бумажным деньгам… к счастью, семья Симсов к ним не относилась.

В этой куче мусора? — проговорил он. — Черт, эти люди не очень-то доверяют тем, кого они не знают уже целую вечность. Я-то надеялся, что уже стал достаточно уважаемым человеком, вот и пошел, тут спросил, там, но, когда речь заходит о деле, они держат свои рты на замке.

По крайней мере, половина из этого была правдой, и Беннет заметил, как в голове патрульного зашевелились мозги. Беннет приготовился, ибо, если патрульный решит его обыскать, ему придется рискнуть и напасть на него — слишком долго Беннет охотился за тем, что выменял сегодня у Ичабода.

— Хорошо, — наконец решил патрульный и вернул документы. — Надеюсь, в следующий раз тебе повезет больше. Послушайся моего совета: показывайся здесь чаще, надо чтобы они привыкли к твоему лицу. Подружись с какой-нибудь из их религиозных сект. Мне бы до конца жизни хватило жить припеваючи на то, что хранится в их церквях.

— Давай их мне, я продам это на аукционе, и ты сможешь позволить себе прожить такую жизнь дважды, — попытался пошутить Беннет.

В ответ патрульный выдавил из себя некое подобие ухмылки и отошел назад.

Беннету пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не дотронуться до кармана, где находился столь драгоценный для него предмет, и удостовериться, что это сокровище все еще на месте. Однако он удержался и уже по дороге обратно, в машине, далеко внизу, заметил, что с тех пор, как включил двигатель машины, все еще продолжает сдерживать дыхание.

Беннет почти сразу узнал эту вещь, как только увидел ее в сжатых ручках мальчонки. Ее форма была очень знакомой, но вот цвет был настолько необычным, что он, было, подумал, не попался ли ему какой-нибудь новый вид артефакта.

Тем не менее, он оказался тем самым, что Беннет искал вот уже сколько времени. Он видел шесть-семь подобных штучек, но все они были сломанные, бесцветные и пустые. Этот был не поврежден. Беннет повторял про себя снова и снова: этот работает! Этот работает! (Но был ли в этом смысл? Производят ли эти устройства чужих что-нибудь в нашем, человеческом понимании?)

Если бы этот патрульный догадался, что у меня на самом деле на уме!..

Из таких с трудом добытых кусков первая «машина» чужих, попавшая во владение человека, будет собрана здесь, прямо под носом у Грэди, для которого то, что так беспокоит Беннета, было всего лишь штуковиной, которую хорошо можно будет продать какой-нибудь богатой толстухе из Далласа или Нью-Йорка. Беннет абсолютно точно знал, что это устройство уже стоило, по крайней мере, двух жизней. Первый раз, когда человек пытался ограбить склад местной церкви, потому что слышал — в ней хранится необходимая ему часть; второй, когда патрульные Грэди поймали человека, который пытался вывезти какую-то штуковину для изучения в университетском центре. И вот, не смотря на все это, наконец-то сборка устройства подходила к концу.

— Вот она — недостающая часть головоломки — здесь, в моем кармане! — шептал он, не в силах поверить в случившееся. — Что производит это устройство? Наверняка вырабатывает энергию. Какую энергию? Сколько? Каким образом? Получиться ли у меня понять все это, не вскрывая и не разламывая его?

Конечно, худшим из всех мучавших его вопросов, был о том, что будет делать полностью собранное устройство, этот мистический аппарат? Похоже, он станет уже третьим из тех, кто пытался закончить сборку. Устройство собиралось наподобие трехмерной головоломки из разных компонентов. А может быть, после всех этих попыток, после потери стольких жизней, человеческий разум окажется просто не в состоянии понять работу этой «машины»?

А вдруг это что-то ненужное и бесполезное? — разговаривал он сам с собой. — Как мыльный пузырь богатства старого дяди Джо. Но с какой, черт подери, стати? Ладно, поживем — увидим. Теперь уж на днях все выяснится.

Он повторял себе это с тех пор, как чужие высадились на Земле, но с каждым днем верить в это было все сложнее и сложнее.

Глава 8

Казалось, после катастрофы, спровоцированной приходом чужих, человечество стало развиваться в двух противоположных направлениях. Во всяком случае, так казалось Орландо Поттеру.

В каких-то мелочах оно продвинулось в будущее: например, с карт мира исчезли многие государственные границы; и сейчас здесь, на южном побережье Острова Ванкувер, в Виктории никто не возражал против того, что американские официальные власти воспользовались канадскими возможностями. У него был свой временный офис, оборудованный телефоном и телетайпом, связанными с уцелевшей после ядерных взрывов частью правительства Соединенных Штатов. Конечно, с тех пор, как Канадский парламент перебралось сюда после катастрофы, и законы, и правила, и традиции претерпели серьезные изменения.

Забавно, что предпочтение было отдано острову, возможно, это просто пережитки британского происхождения. Хотя, вполне вероятно, был расчет и на то, что остров не так уязвим. И, может быть, они предвидели, что хаос и пожары, охватывающие сейчас Землю Грэди, могут распространяться все дальше и дальше, и решили, что остров легче оградить от волны вандализма, чем сушу.

Однако на сегодняшний день большая часть человеческой расы обратилась вспять, в прошлое, вместо того, чтобы идти вперед, в будущее. Губы Поттера искривились, словно он проглотил лимон, когда ему припомнились миниатюрные гражданские войны, развернувшиеся здесь. Особенно кровавые схватки случились в Калифорнии, когда сельские жители, охваченные паникой, бросились в маленькие города, а горожане придерживались твердого намерения сохранить все, что у них еще осталось.

Несомненно, это был регресс. Возвращение к эпохе, когда закрытые крестьянские поселения боялись любого чужого человека, нет — даже дальше — к эпохе феодализма, ибо Грэди был ни кем иным, как самым настоящим феодалом, и управлял последователями, как средневековый барон своими рабами.

И теперь люди, как крысы, копошились, ругались на руинах когда-то великой цивилизации, и лишь единицам из них то там, то здесь удавалось собрать осколки былого и придать им какую-то новую форму. Можем ли мы сосуществовать с чужими? Это был один из извечных вопросов. Можем ли мы просто уйти из тех мест, где они обосновались и вести свое собственное обособленное существование? В конце концов, ведь сама природа изгоняла нас из определенных мест нашей планеты: пустыни, лед, непроходимые леса…

Скорее всего, нет. Поттеру до боли хотелось бы верить, что решение этой проблемы будет очень простым, но он понимал, что это невозможно. Существовало два непреодолимых обстоятельства: во-первых, невозможно было предугадать, было ли у чужих намерение расширять свои владения на Земле и дальше, во-вторых, человеку свойственно обезьянье любопытство, и игнорировать такую загадку человек никак не мог, это противоречило его природе.

Поттер смотрел в окно своего временного офиса, расположенного в только что построенном высотном корпусе. Из него было видно море. Штиль, солнечное летнее небо, прозрачное и голубое. Но сейчас его настроению скорее бы подошла дикая буря.

Он застрял здесь из-за Питирима. Первоначально планировали переправить его по воздуху из Виктории в ближайший действующий морской порт. На севере США располагалась зона радиоактивных осадков после огромных взрывов располагавшихся там межконтинентальных баллистических ракет, к югу все было разрушено противоракетными комплексами.

Пока же Зворкин запретил дальнейшую перевозку больного мальчика. Американские и канадские ученые, физиологи и психологи, которые прилетели сюда, чтобы присоединиться к знаменитому доктору Льюису Порпентайну, согласились с этим решением. Ученые с трудом поддерживали жизнь в щупленьком теле мальчугана. Его столь же слабенький мозг пережил травму за травмой: сначала похищение с базы Бушенко на Урале, потом выстрелы с преследующего их корабля, и, наконец, он был бесцеремонно выброшен в Тихий океан. Он не боялся разве что своей тени, и, чтобы добиться заметного улучшения его состояния, требовалось немало времени, а еще больше потребуется на то, чтобы уговорить его сотрудничать с чужаками так же, как он работал на Бушенко.

Так возникла временная штаб-квартира «Операции Пантомима». Кодировка была явно идиотской, она основывалась на морском рандеву «Арлекина» и «Коломбины». Ответственным за операцию был назначен Орландо Поттер. Он долго добивался в Комитете по Чрезвычайным Ситуациям ее одобрения, и боялся даже и думать о том, чтобы вернуться без весомого доказательства полной удачи либо полного провала мероприятия. Его уверенность уже пошатнулась, а вместе с ней и доверие той части комитета, которая в него поверила.

После перевода канадского парламента здесь еще остались небольшие ресурсы, и оборудование было терпимым. Качество больничных услуг соответствовали условиям, которые еще можно было найти на континенте, и это сыграло решающую роль. Четыре верхних этажа были практически новыми; кроме того, раньше это здание занимала страховая компания, а поскольку страхование стало плохим бизнесом в пост-катастрофный период, она покинула его и оставила довольно новые и мощные компьютеры. Канадское правительство немедленно реквизировало их, и хотя все оборудование так и стояло в бездействии, они с большой неохотой согласились на его эксплуатацию. Вокруг было достаточно телефонов и телетайпов, так что Поттер должен был считать, что ему крупно повезло.

На самом деле…

Он так долго смотрел на яркое небо, что у него появились признаки головной боли. Усилием воли Поттер вернул свои мысли к насущным проблемам и взял из подставки, стоящей по его левую руку, пачку лежащих сверху бумаг. Из-за длительного наблюдения за солнечными бликами на море он долго не мог разобрать, что там написано. Когда проявились слова о страховке корабля, он понял, что смотрит не на ту сторону. Даже в этой стране, известной раньше своей хорошо развитой бумажной промышленностью, стало необходимо писать на обеих сторонах листа. Некоторые леса горели уже шестую неделю.

На обратной стороне Поттер нашел обычный ежедневный медицинский отчет о состоянии здоровья Питирима. Его можно было изложить в трех словах: «Практических изменений не наблюдается».

Господи Боже, ну, сколько же это может продолжаться? Не глядя, он бросил бумагу в полную корзину и взял следующий отчет.

Прочтя наполовину первый из 10 параграфов, Поттер заинтересовался и сосредоточился на его чтении настолько, что был просто шокирован, когда по окончании поднял глаза и увидел разглядывающую его Грету. Он даже не слышал, как открылась дверь. Грета выглядела недовольной.

Да? — спросил он более резко, чем собирался, так как все еще находился под впечатлением только что прочитанного.

— Мне кажется, нас водят за нос, — сказала Грета. — Сигареты не найдется?

— А? Да, конечно, — Поттер подтолкнул через стол коробок спичек и почти пустую пачку сигарет. Когда она прикуривала, он спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Я сказала, что мне кажется, будто нас водят за нос, — повторила она, опускаясь в кресло. — Я даже мысли не допускаю, что этот слабоумный мальчишка, над которым они так трясутся, больше чем просто идиот. Я вполне допускаю, что Бушенко действительно мог наткнуться на какой-то способ входить в города чужих и выходить оттуда; но мир перевернула верх ногами та, которая получила ученую степень и объявила о своем решении поступить на Научную Службу, когда ей было всего 14 лет… великолепно! Я помню — на том рандеву с русским кораблем очень завидовала, что наравне с остальными ты можешь связать пару слов по-русски, тогда как я максимум что могу, так это заказать себе завтрак на испанском. И потом, как только Наташа появилась на борту корабля, ты начал показывать дотоле неизвестную мне сторону своей натуры.

Грета словно превратилась в лед, и от ее холодного взгляда у Поттера мурашки побежали по спине.

Все, что ты можешь сделать… И только-то? Тебя это беспокоит? Она — специально обученный космонавт; первоклассный инженер; прекрасно говорит по-английски, хотя раньше ни разу не была в англоязычной стране. Наташа затмевает тебя, поэтому и не нравится тебе. Раньше ты срывалась на мне, на Абрамовиче, на всех, кто попадался под руку, а теперь еще и на Питириме.

— Предъяви мне какое-нибудь хотя бы мало-мальское доказательство, хотя бы намек на него, — проговорила сквозь зубы она, — и тогда я напишу все это на бумаге и съем ее. А до тех пор, пока ты не предъявишь, я буду продолжать говорить, что нас водят за нос, и ты выглядишь самым полным идиотом из всех нас.

— Ты когда-нибудь слышала о психах?

Как он и ожидал, вопрос спутал ход ее мыслей. Остаток тирады застрял на кончике языка вместе с ответом, который все же слетел с ее уст:

— Какого черта, конечно слышала! А что?

— Дай определение, как ты их понимаешь.

— Да что тут понимать-то? Их невозможно понять. Предположительно, это люди, которые пытались попасть в город чужих или слишком много времени тратили на поиски артефактов, скорее всего, с ними что-то произошло. Они непристойно выглядят, враждебно относятся к обычным людям и, как правило, шизофреники.

— Питирим? — произнесенное Поттером имя повисло в воздухе, словно колечко дыма.

Грета долго не решалась развеять его. Наконец, она наклонилась, чтобы затушить окурок своей сигареты и с нескрываемой усталостью произнесла:

— Хорошо, ты выиграл. Знаешь, что я собиралась сказать?

Он покачал головой.

— Я собиралась поговорить о твоих психологических приемчиках. О том, как ты заставляешь людей принять твою сторону. Но, черт, у тебя здорово это получается. Никогда не думала, что ты когда-нибудь применишь это на мне, но ты только что именно это и сделал, и твой трюк, как всегда, сработал. Но не кажется ли тебе, что у Питирима не было достаточно мозгов, чтобы он мог сойти с ума… Ты что, считаешь себя самым умным сукиным сыном? Ты — жаждущий власти…

— Не больше, чем другие, — резко прервал ее Поттер_— Ты как думаешь, если бы не эти чужие, я стал бы заместителем генерального секретаря Комитета? Черта с два. Никогда не хотел быть Большим Боссом. Мне бы пришлось слишком дорого за это заплатить.

— Говорят, талант дается от рожденья, но чтобы там не говорили, он, определенно, у тебя есть. Ты можешь заставить человека чувствовать себя слабым и… и раздетым. Ты знаешь, как надавить, и когда ты это делаешь, ты даже не задумываешься, чтобы скрыть это.

— Думаешь, слабость — это добродетель? — разгорячившись, спросил Поттер. — Да? Ерунда, это — роскошь! Мы больше не имеем права себе ее позволить. Мы это могли, когда на карте стояло соперничество с людьми, у которых были такие же слабости, как и у нас. Но чужие — не люди! И если мы собираемся выжить, нам придется узнать себя в тысячу раз лучше, чем это нам когда-либо удавалось. Нам необходимо нещадно себя критиковать. Мы должны перестать делать ошибки!

В ответ Грета состроила гримасу. Она так решительно затушила свою сигарету, что, показалось, хочет вместе с ней так же решительно и легко добить Поттера.

— Но, — в заключение произнес он, — поскольку ошибки все-таки случаются, последствия неизбежны. На вот, прочти этот отчет и иди собирай свои вещи.

Она протянула руку за бумагой, что Поттер хотел ей дать, но остановилась.

— Так, значит, ты решил от меня отделаться! — загорелась она. — Господи, да ты же самый эгоистичный сукин сын во вселенной! Меньше чем космонавт тебе не подходит?

Поттер устало вздохнул.

Нет. На самомделе, не смотря на то, что между нами никогда не было особой связи, я буду скучать по тебе, и, надеюсь, ты скоро вернешься. Не думаю, что ты мне поверишь, но я не провел ни разу с Наташей больше 10 минут, и, насколько мне известно, она не интересуется ни мной, ни вообще кем-то из здешних мужчин. А пока нам немедленно необходимо послать на Землю Грэди нашего человека, а раз уж ты появилась здесь, недовольная тем, что мы попусту тратим время, уверяя, что нас водят за нос, я посчитал, что ты с удовольствием возьмешься за это задание. Пока он говорил, Грета просмотрела бумагу.

— Теперь, — сказала она, не поднимая глаз, — мне все ясно — ты посылаешь меня туда одну только потому, что, вполне вероятно, я оттуда уже не вернусь. И, стало быть, перестану быть тебе помехой.

— Не одну, — спокойно ответил Поттер. — Не одну, если ты сможешь уговорить сотрудничать одного человека. Он сможет тебя прекрасно прикрыть. Ну, так как?

Она замолчала на мгновенье. Наконец, вздохнув, отдала обратно бумагу.

— Очень хорошо. Это место начинает действовать мне на нервы, а вместе с ним и ты. Это будет не самая плохая идея, если мы отдохнем друг от друга.

— А задание? — спросил Поттер, — Ты вообще-то его прочитала?

— Да.

— Неужели… ну, неужели, тебе не кажется?.. — он уставился в пустоту, словно подбирая слово, и, наконец, подобрав, по-видимому, не самое точное, лениво закончил, — неужели это задание тебе не кажется волнующим?

— Мне кажется, я больше не понимаю, что это значит, — поднимаясь, ответила Грета и вышла из кабинета.

Глава 9

Сегодня определенно было слишком жарко. Уолдрон без устали бродил из угла в угол. Он пытался сесть за фортепьяно, но почувствовал себя чересчур подавленным и не смог сосредоточиться. Все телевизионные каналы мусолили какую-то чепуху, что-то повторяли и гоняли старые, сделанные еще до пришествия чужих, фильмы; он перебрал музыкальные записи и не нашел ни одной, которую бы ему хотелось послушать.

Остановившись у небольшого столика «из уже исчезнувшей породы дерева, стоящего подле основного окна, Уолдрон в тысячный раз взял в руки одиноко лежащий там предмет. Что это за чертова штуковина? Толстый жезл восьми с половиной дюймов в длину из чего-то, похожего на стекло, неправильно ограненный, по форме напоминает стакан, внутри которого в центре дна располагались колючие подобия кристаллов. Из каждого ребра этой кристаллообразной формы не то чтобы по какому-то закону, а симметрично, как это бывает у живого организма, выступали наружу отростки, казавшиеся тоньше волоска.

Мусор, выброшенный высшей расой. Уолдрон купил его почти год назад. Он обошелся ему в восемьсот долларов, и это была самая маленькая цена на том аукционе, который он тогда посетил. Большинство остальных, торговавшихся на аукционе, были спекулянтами, как обычно выискивающими что-нибудь такое, на чем можно сделать состояние, перепродав правительству или какой-нибудь корпорации, у которой еще остались научные лаборатории. Ему же хотелось приобрести все равно что, любую штуку, созданную чужими, которая бы не давала покоя его мозгам.

Теперь, как это бывало время от времени и раньше, эта бесполезная штука снова оживила его память. Конечно, Уолдрон пренебрегал самым важным из своих задач, которые ставил перед собой — ведением дневника, его он начал, когда осознал горькую правду, состоящую в том, что никто не пошевелится написать действительную историю этого времени.

Он прихватил диктофон и направился к своему самому удобному креслу. Налил себе выпить, сел в кресло и нажал на кнопку записи. Назвал дату, замялся, и вдруг с его губ сорвались слова, о которых он даже и не думал.

— У меня перед глазами картина Вашингтона. Непроглядный смог днем и туман ночью. Целая неделя прошла с тех пор, как Беннет вошел в ресторан «Город Ангелов» и умер после нападения Рэдклиффа. Буквально через несколько часов после того, как мы, предположительно, установили личность убитого, они обрушились на нас. Меня там не было, я ушел после ночной смены домой и попытался поспать. Когда я вернулся, они скрылись с его телом в тумане Вашингтона и строго приказали нигде и никому не упоминать имя Беннета. А уже через день мне позвонил некто, не пожелавший себя назвать, и, сославшись только на отдел, потребовал не арестовывать Рэдклиффа и замять эту историю. Я отследил звонок, он был из Секретной Службы.

— Он не сказал «Замять», но имел это в виду.

— Господи Иисусе, как жаль, что эти подземные бункера Вашингтона имеют такое влияние! Пожары и осадки могли бы очистить наш дом и дать новым людям со свежими идеями шанс разобраться с нашими проблемами. А вместо этого мы так и сидим в луже все с той же старой командой бюрократов, чьи идеи застряли где-то в Каменном Веке семидесятых. Что станется, если они будут все еще руководить нами?

— Они, должно быть, знают, что Беннет не вошел в двери «Города Ангелов». Это обмусоливается снова и снова, но ведь его не впустили бы туда в таком затрапезном виде, правда? Как он попал туда, где на него впервые обратили внимание? Возник из воздуха? Пришел прямо с Земли Грэди, где, как говорит Рэдклифф, полным-полно психов? Черт, тогда это, должно быть, самая большая новость после новости о высадке чужих!

— Наверное, существует какое-то решение сверху. Полагаю, что слишком близко расследовать это дело «не рекомендуется», и, скорее всего, само оно запрятано под надписью «Совершенно Секретно». Может быть, даже его брату не сообщили, что он умер.

— Если, конечно, у него есть брат.

Уолдрон резко остановился. Это была черта, за которую с того самого момента, когда Кэнфилд принес новости о зеркальных отпечатках пальцев, Уолдрон не осмеливался заходить.

ЭЧ! Эра Чудес не прошла!

В этот момент в нависшую в комнате тишину, словно пила в ствол дерева, врезался звук дверного звонка. Его рука рванулась, чтобы выключить диктофон. Кто, черт возьми, это может быть? Ему вовсе не хотелось, чтобы его сейчас отвлекали. Надо подождать, пока посетитель потеряет терпение и уйдет.

Однако терпения у посетителя оказалось гораздо больше, чем Уолдрон мог cебе представить. После третьего звонка некто нажал на кнопку звонка и стал ждать ответа. Уолдрон с проклятьями вскочил и разъяренно бросился к двери.

В дверной глазок он увидел довольно элегантно одетую женщину, и это направило его мысли в определенном направлении. Оставив дверь на цепочке, он резко произнес:

— Меня это не интересует! И в следующий раз смотрите, кого вы снимаете — у нас ведь все еще существуют законы против проституции, а я — как раз представитель той самой власти, которая следит за соблюдением этих законов!

Он хлопнул дверью.

— Лейтенант Уолдрон! — резко остановила его женщина, у которой единственная реакция на его отповедь проявилась лишь в легкой краске на щеках.

Это привело его в замешательство. Если она знала его имя и звание, то совершенно очевидно, что она никак не могла относиться к работающим здесь женщинам, выискивающим по квартирам клиентов на ночь. Все еще обдумывая это, он снял цепочку и широко открыл дверь.

— Мне необходимо с Вами поговорить, — сказала женщина. — О смерти Кори Беннета.

Казалось, слова на мгновенье застыли на поверхности его сознания, как камни могут застывать на тонком льду, прежде чем разбить его на куски. Уолдрон оглядел женщину с головы до ног. Она была стройной, почти такого же роста, как и он; у нее было довольно худое лицо, а косметика придавала ему лоск. Волосы касались плеч и были собраны налево так, что подчеркивали нежность ее лица.

Лед разбился, и камни утонули. Уолдрон услышал свой голос:

— Кори Беннет?

Женщина невозмутимо кивнула.

— Я почему-то ожидала, что Вас это удивит. Вот мое удостоверение личности.

Она расстегнула молнию на кармане жилета болеро и протянула ему маленькую желтую карточку с фотографией, на которой было написано: Грета Хелен Деларю, офис Федеральной Научной Службы, Вашингтон, ДС.

Уолдрон заворчал.

— Пришли, чтобы заткнуть мне рот? — кисло предположил он, возвращая ей карточку. — Ну, хорошо, проходите.

Он указал ей на стул, на котором только что сидел сам, взял свой бокал и сел на край стола напротив нее. Короткое молчание. Уолдрон недовольно махнул рукой.

— Так что Вы хотели мне сказать? Вы сказали, что пришли сюда поговорить со мной.

Она рассматривала его артефакт.

— Судя по тому, как Вы сказали: «Кори Беннет», я предполагаю, что Вам известно уже достаточно многое из того, что я должна была Вам объяснить.

— Мне ни с кем нельзя разговаривать об этом, — прервал Грету Уолдрон. — Но, дьявол меня подери, я думал об этом, и не верю во всю эту чушь с близнецами и с зеркальными отпечатками пальцев.

— Правильно. Кори Беннет был единственным ребенком в семье. К тому времени, когда наши эксперты добрались до его тела, органическая смерть уже дала о себе знать. Должна сказать, что ваш полицейский патологоанатом не образец совершенства, и это только добавочно осложнило нам жизнь, но все же мы вне всяких сомнений смогли определить, кто он такой. Однако от этого наша головная боль только усилилась.

— Пытаясь выяснить, что с ним произошло? — спросил Уолдрон. — И так что же это было?

— Всему свое время. Как только мы…

— Что с ним произошло?

Уолдрон с грохотом поставил на стол свою стекляшку, и ее болтающиеся фрагменты зазвенели. Он смотрел, пока она не перестала звенеть.

— Простите, — промычал, наконец, он. — Я становлюсь нетерпеливым.

— Оставьте, ради Бога! Почему бы Вам не сесть поудобнее? Я отдаю должное тому напряжению, в котором Вы, должно быть, находились в последнее время, но будет лучше, если я сама дойду до этого момента.

— Ну, так давайте доходить, а не ходите вокруг да около! — бросил Уолдрон через плечо.

— Кори Беннет был сотрудником филиала Федеральной Научной Службы с июня прошлого года, — начала Грета. — Четыре месяца назад его отправили туда, что я предпочитаю назвать сленговым названием, как Землю Грэди, с целью свободной торговли. До настоящего момента явно наблюдался большой прогресс в его работе, а его последний отчет пришел вчера ночью.

— Что?

Уолдрон повернулся к Грете.

— Я тут кое-что проверяла про Вас, Мистер Уолдрон. Очевидно, Вы любите жаловаться, что ничего не делается по отношению к э-э… чужим. Я хочу Вас заверить, что было сделано уже достаточно много. Однако мы не осмеливаемся придавать гласности эти факты. С одной стороны, мы немедленно столкнулись бы с оппозицией благоверных, и хотя они с причудами, но их вполне достаточно и даже слишком много, чтобы рискнуть вызывать у них любопытство. С другой стороны, мы предполагаем, что чужие могут читать враждебные намерения человеческого сознания. Другого разумного предположения, почему наши армии, направленные в города чужих, посходили с ума, мы не находим. Вполне возможно, что чужие могут простерилизовать планету, если мы будем их очень сильно доставать. Приблизительно так же, как мы могли бы уничтожить всех крыс и мышей, если бы направили на это все свои силы. Даже по самым лестным оценкам уровня нашего интеллекта, в сравнении с чужими, мы стоим не выше этих крыс.

— Однако мы делаем все, что можем, и на данный момент перед нами стоит проблема, требующая немедленного и интенсивного расследования, но у нас слишком мало людей. Наши ресурсы так напряжены, что даже можно услышать, как они трещать по швам, — продолжала она. — Дело в следующем. Кори Беннет — мертв. Его тело находится в наших лабораториях, его разбирают на части, как хрупкое устройство. И, скорее всего, Кори Беннет сам виноват в том, что привело его к смерти.

Последующая тишина пронеслась по комнате, как холодный ветер. В памяти Уолдрона возникло нечто, что пыталась сказать Мора Найт о психах. Покрываясь потом, он направился к стулу.

— Вы имеете в виду, он прошел сквозь время, как и через пространство «Города Ангелов»? — недоверчиво спросил он.

— Это только отчасти рационально объясняет происшедшее, но это единственное, к чему мы пришли. Вы можете предположить что-то еще?

Уолдрон покачал головой.

— А вы не можете — ну, что ли предупредить его об опасности? — в свою очередь спросил он.

— Неужели Вы думаете, мы осмелимся? Судя по тому, что нам известно, наше предупреждение может спровоцировать само событие. С другой стороны, если мы ничего не предпримем, то знаем, что в любом случае рано или поздно… бедный засранец будет мертв, и все, что мы можем сделать, так это вынести из этой ситуации максимум полезного. Впервые у нас появилась возможность наблюдать за процессом чужих. Должно быть, это чужие. И… ну, это Вы не должны были бы знать, но заслуживаете: заданием Беннета было попытаться закончить устройство чужих. Два его предшественника достаточно преуспели в этом, но погибли, не окончив сборки. Судя по последнему отчету Беннета, он думает, что располагает всеми необходимыми частями, и собирается соединить их и узнать, может ли устройство что-нибудь произвести.

Уолдрон присвистнул:

— Так это из-за устройства… из-за него он стал зеркальным?

— Это мы и надеемся узнать. Наши теоретики предположили, что он прошел через пространство Мебиуса. Представьте себе полую трубу треугольного сечения. Закрутите ее концы на 120 градусов, и затем замкните все это в кольцо. Нам известны отнюдь немного возможностей чужих, однако мы знаем, что они могут наносить огромные локальные искривления, временного континуума.

— Зачем Вы мне об этом рассказываете? Ко мне-то какое все это имеет отношение?

— Это зависит только от Вас.

— Вы много берете за прямые ответы?

— Прошу меня простить. Первое, что привлекло наше внимание к Вам, было то, что Вы решили не арестовывать Рэдклиффа по подозрению в убийстве. Я сильно сомневаюсь, чтобы Вы это сделали из правильных соображений, но для нас это было огромной удачей. Это, плюс то, что, по всей вероятности, он напал на девушку, которую нанял на ночь, за что его практически задержали, и то, что только Вы обращались с ним по-хорошему, оставило его в неоплаченном долгу перед Вами. Там, на Земле Грэди, говорят, у них процветает омерта. Изучив пленку, которую Вы записали во время формального допроса Рэдклиффа, мы обнаружили кое-что еще, и хотя запись была не очень четкая, мы смогли разобрать, что на самом деле он предложил Вам уйти вместе с ним на Землю Грэди. На следующий день Рэдклифф намеренно упомянул об этом в разговоре со своим деловым партнером Хайсоном.

Она подняла голову и посмотрела Уолдрону прямо в глаза.

— Ваш тон говорил о том, что Вы находите это предложение весьма заманчивым.

Уолдрон почувствовал, как пот стекает по его спине.

— Так вот оно что! — выпалил он. — Понимаете, я злился сам на себя. Я думаю, — на мгновение он замялся, — думаю, я изучал Рэдклиффа как свободного торговца с точки зрения какого-то более высокого, скажем так, артистического порядка. Но я Вам гарантирую, что ни за что не рискну своей работой и не отправлюсь на Землю Грэди, даже если он мне предложит возглавить его систему безопасности.

— Очень хорошо, — сказала Грета, поднимаясь. — Я надеялась, что Вы думаете иначе, но нет, так нет, в таком случае я поеду одна.

— Подождите, — Уолдрон застыл от удивления. — Похоже, я что-то упустил?

Она подошла к столу у окна, прикоснулась к артефакту, и, пожимая плечами, произнесла:

— Моим заданием является наблюдение за действиями Беннета, пока они не приведут к его появлению в прошлом, поскольку в моей профессии мы не удовлетворяемся заявлением, что это Эра Чудес. Но на Земле Грэди одинокой женщине сложно действовать самостоятельно. Мы считали, что Ваше мнение о повсеместной апатии было откровенным, и Вы захотите восстановить ваш контакт с Рэдкллффом, чем обеспечите мне прикрытие. Черт возьми, насколько тогда легче будет попасть на Землю Грэди. Они опасаются незнакомых людей, а знакомство с Рэдклиффом все изменит.

В ушах Уолдрона загремело. Казалось, морская буря ворвалась в комнату. Где-то внутри живота все закрутилось, руки стали влажными.

— О Господи! — шептал чей-то словно чужой голос в его мозгу. — Не достаточно просто говорить об этом. Рано или поздно придется что-то делать. И сейчас человеком, который что-то сделает, должен быть я. Никогда не думал, что когда-нибудь окажусь в ловушке, но вот я здесь, и мне никогда прежде не было так страшно. Если я откажусь, как смогу смотреть себе в глаза?

Голос, которым он ответил Грете, был абсолютно спокоен:

— Садитесь. Выпьете? Вам надо было рассказать об этом сразу, мы бы сэкономили столько времени.

Глава 10

После Фладвуда они не разговаривали целых двадцать миль. Уолдрон остановился в Дюрите и купил в аптеке пару солнцезащитных очков, но они все равно не до конца спасали от яркого солнца, слепящего глаза, и у него постоянно болела голова.

Он написал Рэдклиффу, что приезжает, но, поскольку правительство штатов не признавало Земли Грэди, он не был уверен, что письмо дошло. В любом случае ответа не последовало. Однако они решили, что ждать до второго пришествия не имеет смысла.

Местность давно уже выглядела забытой, как комната, в которой месяцами не убирались. Попадавшиеся на пути люди выглядели мрачно и были одеты в отрепья. В каждом маленьком городке после Фладвуда остались руины после пожаров обезумевших армий — обгоревшие балки, засыпанные горами камней, и уцелевшие стены, обезображенные размытыми дождями черными пятнами копоти, развалины были усеяны побегами сорняков.

Выбоины на дороге были залатаны каменными плитами и асфальтом, и Уолдрон воспринял как само собой разумеющееся то, что Миннесоту покинули все, чьи амбиции превышали уровень грязных крестьян.

У дороги стоял изъеденный пулями и ржавчиной знак, гласивший: «ОПАСНО! ЗОНА РАДИОАКТИВНЫХ ОСАДКОВ». Скорее всего, ветер принес радиацию с противоракетных установок вокруг Озер, но ее уровень давно уже должен был стать нормальным.

Люди ушли из зоны. Они не были официально эвакуированы, а просто в панике бежали. Где они теперь? Застрелены на границе с Канадой; а может быть, умерли от болезней или попали в ловушку страха где-то на юге в каком-нибудь убежище? Что бы с ними ни случилось, они уже никогда не вернуться. Эта местность не только выглядела необитаемой, как казалось приезжему с Востока, она и была необитаемой, как дикий девственный лес.

Грета протянула руку, чтобы включить радио, и сентиментальная баллада с нежными звуками струнных, из тех, что родились до катастрофы, наполнила воздух. Уолдрон заворчал:

— Долго еще нам придется выносить этот мусор?

— Так будет вплоть до границы. Скоро мы ее проедем, — ответила Грета.

— Уже! — Уолдрон покорился охватившему его удивлению.

Она улыбнулась.

— А мне-то казалось, что это у тебя в офисе на стеле висела карта Земли Грэди.

— Хватит меня подкалывать! — отрезал Уолдрон.

Теперь, когда их путешествие подходило к концу, все его смутные страхи вновь пробудились. Я никогда не думал, что мне когда-нибудь придется отвечать за свои слова… Чтобы заглушить охватившее его щемящее ощущение, Уолдрон заговорил вслух.

— Мне говорили, что Грэди контролирует Северную Дакоту, часть Южной и Монтану, небольшой участок Манитобы и только тонкую полоску Миннесоты. Дьявол, разве мы еще не проехали Гранд Рапид?

— Это был наш пост, а не Грэди.

— Что?

— Я знаю, что ты никогда не слышал об этом, — слишком взволновано заговорила Грета. — Черт, Джим, неужели ты можешь даже на секунду допустить, что правительство захочет признать, будто нам приходится ставить границы на собственной земле? На самом же деле, может, и не на бумаге, но они существуют, бесполезно это отрицать.

Уолдрон растерялся. Чертово пение его раздражало, и он рявкнул:

— Слушай, если тебе так уж необходимо слушать это чертово радио ради поддержания своей роли, то хотя бы включи другую станцию!

Запись закончилась. Приторный голос сообщил о том, что продукты Лампо лучше, чем…

— Не могу, — ответила Грета. — Это Земля Грэди. У него на все монополия. Захватил все станции почти на двести миль вокруг и перетащил туда все оборудование, которое только смог найти. Теперь это самое мощное вещание к западу от Чикаго.

— Грэди? Что… ты имеешь в виду, что он рекламирует товары?

— А почему нет? Ты что думаешь, мало народу хочет продавать свои товары самому богатому обществу Северной Америки?

— Самому богатому?

Уолдрон чувствовал себя полным идиотом, повторяя за Гретой ее последние слова. Он захлопнул рот, отчасти опасаясь, что его отвисшая челюсть выглядит глупо. Снова началась песня, на сей раз в стиле рок.

— Джим, неужели ты не разузнал ничего о том месте, куда собрался? — спросила Грета. — Я думала, ты знал, каково быть на Земле Грэди.

— Я никогда не собирался туда ехать, — вздохнул Уолдрон. — Так чего ради все разузнавать? Меньше всего я думал о том, что поеду туда, чтобы спокойно наблюдать, как погибнет человек!

— Надо было рассказать мне об этом раньше, — прошептала Грета, — в таком случае, лучше поторопись со своими вопросами, потому что уже очень скоро мы будем на Земле Грэди. Кому-нибудь обязательно захочется узнать, как это так получилось, что я знаю больше, чем ты.

Уолдрон долго смотрел на нее. Нет, она не выглядела, как человек, который много знает. Теперь уже больше не выглядела. Он не мог понять, что еще сделали правительственные эксперты, кроме того, что оттенили изгиб ее губ и осветлили ее натуральные русые волосы, но эффект был поразительный. Любой мужчина нашел бы ее эгоистичной, помпезной женщиной, теряющей свою молодость. Заметил бы, что она безумно этого боится и слишком испорчена, чтобы увлекаться мартини, сигаретами и любоваться белыми ночами.

По легенде Грета должна была быть его любовницей. Она не очень-то отвечала его вкусу и не вызывала у него особого желания, но спорить было бесполезно. Теперь Грета олицетворяла собой самый распространенный тип женщин, едущих на Землю Грэди. Обычно за их спинами уже пара неудавшихся браков. Так Грета Деларю превратилась в Грету Смит.

Самым сложным во всем этом деле будет с ней ладить, подумал Уолдрон и произнес:

— Начнем с того, откуда ты знаешь, что граница будет уже скоро?

— Не-людская-земля. Пограничные посты расположены вдоль линий, где появились первые обезумевшие толпы. Немногие прошли дальше, прежде чем повернуть обратно, и довольно долго никта не осмеливался сюда заходить. Когда они наконец-то решились, там уже осел Грэди. Ему нравится ограждать свою территорию глубокими рвами, это означает, что он может и без помощи федеральных сил справиться с контрабандистами, для чего специально держит вертолеты и доберманов.

Стараясь припомнить карту, Уолдрон спросил:

— А чьи же тогда Бермуды?

— Ничьи. Точнее, они были бы ничьи, если бы все еще существовали, безумие стерло их с лица Земли. Я лично видела аэрофотосъемку. Ничего, кроме камней.

Песня закончилась, и объявили рекламу. Грета сделала потише.

— Джим, ты не задумывался, с чем можно сравнить то, что твориться на Земле Грэди?

Он никак не мог привыкнуть к своему имени, звучавшему как-то уж слишком супружески. Он пожал плечами.

— Кажется, у меня было определенное мнение, но ты его полностью разрушила.

— Место золотой лихорадки, вот, что это такое. У Грэди по всему континенту этого потенциально самого богатого общества — монополия, он все очень крепко держит в своих руках. Своего рода полицейское государство, единственное отличие, что основные преступления — финансового порядка, а не криминального. Например, контрабанда или неудачная попытка получить артефакты, или заплатить деньги вместо них. И так далее. На все — налоги, несмотря на то, что все и так чрезвычайно дорого, и Грэди — главный получатель. Конечно, он поддерживает общественный строй, уцелевший от катастрофы: распределение внутренней почты, водоснабжение, очистка отходов, примитивные нужды. Ты представляешь, какими деньгами он владеет?

Уолдрон молча покачал головой.

— Департамент налогов и сборов подсчитал, что за прошедший год его доход с продажи артефактов составил полтора миллиона долларов.

Грета достала из кармана сигарету и нажала на прикуриватель.

— Грэди, его штат, высшие свободные торговцы и еще некоторые другие, без которых Губернатор не может обойтись, вместе составляют не меньше, не больше, а тысячу человек. Они собирают деньги со всей Земли Грэди и вряд ли знают, на что их тратить. Вроде тех нефтяных шейхов Персидского Залива. Территория Золотой Лихорадки!

Прикуриватель выскочил из гнезда, и Грета закурила.

— Думаешь, они попытаются его прикрыть? — кисло поинтересовался Уолдрон. — Учитывая, что все артефакты чужих принадлежат федеральному правительству.

— Каким образом? Снова послать армию и получить обратно толпу обезумевших людей, уничтожающую все окрестности? Одному Господу Богу известно, как чужие определяют, кто находится у них на пороге, но как-то они это делают. У нас 130 миллионов людей, которым нужно обеспечивать нормальное существование. Грэди будет процветать, пока мы не восстановим порядок в собственном доме.


Вот, наконец, и граница.

Дорога стала шире из-за добавленных по обе стороны от нее железобетонных парковочных мест для проходящих пост машин. Из железобетонных блочных домов военные с направленными автоматами руководили приближением к границе. Колючая проволока окружала место так, чтобы его едва хватало на одну проезжающую машину, за которой тут же закрывались деревянные ворота. В обоих направлениях растянулись башни с прожекторами и радарами. Рядом с ближайшим блочным домом стоял военный вертолет. Тут же находились шесть темно-серых грузовиков, два из них были сильно вооружены, а остальные — два трейлера с платформами и два бензовоза на буксире.

— Нам повезло, — мягко произнесла Грета, слегка делая погромче радио, — это конвой.

— Я догадался. Ну и что?

Уолдрон снял ногу с педали акселератора, машина медленно приближалась к воротам.

— Дело в том, что не-людская-земля очень холмистая, к тому же на ней полно озер. Бандиты искусно пользуются этим, посему большинство богачей Земли Грэди предпочитают, чтобы их вещи, конечно, не бесплатно, сопровождал эскорт.

Голос из громкоговорителя приказал им остановиться, и как только они затормозили, подошли с карабинами на перевес сержант и двое рядовых. Они указали на ближайшее свободное место для парковки. Подошел сержант с утомленным выражением лица.

— Прочтите и удостоверьтесь, что Вы все поняли, — сказал он Уолдрону, протягивая заляпанный в масленых пятнах бланк. Уолдрон бегло просмотрел его: «…теперь Вы въезжаете на территорию чрезвычайной ситуации, определяемую Федеральным Указом по Чрезвычайным Ситуациям (№ такой-то), тот факт, что вы пересекаете эту границу, означает, что Правительство США не несет никакой ответственности за…» — и так далее. Вежливая форма сообщения, что ты выезжаешь за границу, перевел Уолдрон.

Он вернул бланк. Сержант кивком головы подозвал ближнего рядового, и тот, прежде чем подойти к Грете с Уолдроном, записал номер их машины.

— Хорошо. Придется подождать, — сказал, наконец, он.

Грета состроила кислую гримасу.

— Мы что, должны до смерти тут сидеть? Почему?

Усмешка рядового открыла глазам Греты целый ряд гнилых зубов.

— Может, леди, вы и ваш дружок убили бабулю и стащили все ее драгоценности, а? А может, ваша машинка горит и отнюдь не от солнышка, а оттого, что вы ее угнали?

Он снова усмехнулся и ушел в здание. Сержант подошел к грузовику конвоя и заговорил о чем-то с человеком, высунувшимся из бронированного окна. Второй рядовой, ритмично чавкая жвачкой, направив автомат на Грету, уставился на нее.

Рука Уолдрона судорожно теребила в кармане артефакт, который он прихватил прямо перед самым отъездом. Как амулет? Неужели мы стали настолько нерациональны?

Время шло. Из здания вышли двое мужчин в насквозь промокших от пота спецодеждах, один из них запихивал в сумку пачку документов. Уолдрон решил, что, видимо, нужно пройти что-то вроде таможенного контроля. При виде Греты первый из тех двоих присвистнул, и они направились прямо к машине Уолдрона.

— Что, детка, не доконало тебя еще ждать? — наклонился первый к пассажирскому окну. — Может, бросишь этого придурка и пойдешь с нами? Мы как раз сваливаем.

— Ага, прилипнешь к этому парню, просидишь здесь весь день, — добавил второй. — Пари держу, они просматривают все файлы разыскиваемых преступников в поисках мерзкой физиономии твоего дружка, да, Рик?

Рик, ухмыляясь, впервые взглянул на Уолдрона. Он явно испугался.

— Заткнись, Билл. Мистер, Вы… Вы, случайно, не Уолдрон?

Уолдрон напряженно ответил:

— Да. Откуда вы это, черт возьми, знаете?

— Дьявол!

Рик выпрямился по стойке смирно.

— Билл, быстро иди к этому недоноску солдату и скажи ему, чтобы он заканчивал возню с их машиной и пропустил ее вместе с нашим конвоем. Это наш новый шеф безопасности. Босс говорил, что он скоро приедет!

Уолдрон и Грета обменялись удивленными взглядами. Запутавшись в собственных извинениях, Билл, пробормотал что-то вроде прошу, мол, прощения за то, что не узнал. Уолдрон отпустил их, думая, почему Рэдклифф не ответил на его письмо, если совершение очевидно, что он его получил.

Однако теперь уже совсем скоро Уолдрон и сам сможет его об этом спросить. Вернулся Билл, сержант заорал на рядового, и тот выглядел совершенно обескураженным. Очевидно, Ден Рэдклифф обладал здесь большей властью, чем Армия и федеральное правительство вместе взятые.

Глава 11

Ден Рэдклифф сидел под навесом на верхнем балконе своего дома. Его построил архитектор, за что сам же и был практически по гроб жизни благодарен Дену. С начала катастрофы тому приходилось проектировать лишь временные коробки — квартиры, размещавшиеся одна над другой, как ящики в кладовке. Предложение Рэдклиффа было настолько прекрасной возможностью представить себе, что мир возвращается к норме, что, вполне возможно, архитектор принял его бесплатно.

88 комнат. Частное озеро. Укрепления на пригорках. Подземный дизельный генератор, но, поскольку дизельное топливо было теперь слишком дорогим, генератор можно было переключить, чтобы он работал на ветру и на воде. Здание было этакой современной трактовкой средневекового замка барона, и даже было способно выдержать осаду… если не атомное нападение.

Но об этом уже больше не приходилось волноваться.

Там, за холмами, вне поля зрения был Грэдивилль. Так же как и город чужих. Когда облаков было мало, можно было заметить, как на небе отражался свет, струившийся из города. Именно из-за этого света Рэдклифф жалел, что выбрал себе это место.

Раздался резкий телефонный звонок. Он закричал кому-то в пустоту дома:

— Сними трубку!

Пока этот кто-то снимал трубку, Рэдклифф решал, пойти ли ему вниз искупаться или просто заказать еще пива.

Он был исключительно доволен собой. Он единственный сумел так ловко надуть этого жадного сноба Грэди. Когда он вернулся из своего последнего путешествия по штатам, извиняющиеся работники встретили его плохими новостями: большая часть конвоя товаров, которые он переправлял из Калифорнии, была потеряна во время нападения бандитов на не-людской-земле. Общая потеря груза насчитывала около тысячи долларов, с которых ему нужно было заплатить Грэди 50 % налога на импорт.

Рэдклифф бушевал, объявлял выговоры направо и налево, уволил шефа безопасности, а пришедшее во время его отсутствия письмо от Уолдрона просто было несказанной удачей. В итоге он умудрился создать непроницаемую дымовую завесу. Скрываясь в ней, он мог тихо торговать товарами прямо под носом у Грэди, здорово преуспевая и избегая пошлин. Пираты были его собственной командой, не из постоянного штата, а члены личной армии, о которой Грэди не знал ничего, кроме того, что она существует.

Рэдклифф медленно и с большими предосторожностями собирал эту армию якобы, для обычных ограблений, однако ее настоящей целью было свержение Грэди и возведение на его место Рэдклиффа, как преемника.

Он усмехнулся, представив себе лицо Грэди, когда тот узнает, что его собираются свергнуть…

— Рик Чэндлер, — сказала девушка, снявшая телефонную трубку, — Конвой покидает пост Болл Клуба. Они едут вместе с новым шефом безопасности.

Рэдклифф удовлетворенно кивнул. Конечно, за его конвой ему придется заплатить налог, но протащить хотя бы один груз без…

— Что?

Рэдклифф оглянулся. В полуоткрытой двойной стеклянной двери балкона стояла темноволосая обнаженная девушка, державшая в руке трубку телефона. Ему нравилось, когда вокруг него были раздетые девушки.

— Что ты сказала? С ними едет новый шеф безопасности?

— Мистер… э-э, — девушка нахмурила лоб, ей явно было тяжело запоминать незнакомые слова. Пустым, лишенным эмоций голосом, она добавила: — Наверное, он представился, но я снова забыла.

— Дай мне телефон, — гаркнул Рэдклифф. Испугавшись, она практически побежала и споткнулась о провод. Рэдклифф обругал ее за неуклюжесть, и она, бросив ему телефон, уплыла.

— Рик, — воскликнул он, — это правда, что с тобой едет Уолдрон?

— Ага, надо признать, я не сразу узнал его, но вспомнил фото. Тогда я подошел к нему и прямо спросил. И это оказался он. Показал мне свое удостоверение личности. Всё точно, это он.

— Как только приедете, проследите, чтобы он сразу отправился ко мне, — приказал Рэдклифф.

— Так точно, сэр. Вместе с его подружкой?

— Он не один?

— Нет, с ним блондиночка. Крашеная блондинка, правда, не такая уж молодая, какой была когда-то в молодости.

— Хм! — ответил Рэдклифф. — Пусть в его машине поедет кто-нибудь из твоих людей, а сам возьми Уолдрона и его подружку к себе. Познакомься с ними поближе. Прежде чем я приму окончательное решение, брать ли его на работу, я хочу узнать твое мнение и мнение твоих ребят. Не так-то легко сразу раскусить копа. Если ты с ним не сработаешься, мне придется подыскать кого-то другого.

— Как скажите, Мистер Рэдклифф, — ответил Рик.

И, помолчав, добавил:

— Неплохая идея, сэр. Я знаю, что ребята не всегда довольны новыми назначениями. Что касается меня, я полностью доверяю вашему решению и постараюсь сделать все возможное, чтобы уговорить их.

Рэдклифф, задумавшись, положил трубку. Письмо Уолдрона показалось манной небесной, когда он понял, что сможет связать его приезд с паутиной обмана, которую он сплел, чтобы провернуть это дело с бандитами. Однако последние два дня он уже более спокойно думал об этом, почему и не написал ответ и приглашение Уолдрону, виляя и не говоря своим ребятам об изменении плана.

Но все же вот он здесь, и, возможно, все это обернется к лучшему. Он заказал еще пива и продолжил размышлять.


Это был приказ, облаченный в слова вежливой просьбы, и Уолдрон покорился, попросив Билла поехать на его машине. Сам же с Гретой составил компанию Рику, который возглавлял в своем монстре цепочку из семи машин. Уолдрону было интересно, что охраняли они, кроме самих себя, но когда увидел ящики с ликером и экзотическими яствами, то был, мягко сказать, удивлен… и уж тем более, когда услышал, как в контейнере звенят бутылки с джином.

Было удобно, что пост шефа безопасности был уже готов для него. Уолдрон мог, не вызывая подозрений, расспросить об организации Рэдклиффа, что чужому человеку вряд ли бы удалось. Кроме того, если бы они ехали одни, по пути им могли бы встретится бандиты или пришлось бы подкупать патрули Грэди.

Сзади было достаточно удобно и просторно для Рика, Греты и самого Уолдрона. Он протянул сигареты и узнал, что водителя зовут Тони.

— Мистер… Мистер Рэдклифф говорил о Вас, — осмелел Рик. — Кажется, это Вы ему здорово помогли, когда он был на Востоке?

— По правде говоря, просто уберег его от неприятностей, которые он сам себе мог нажить, — сухо ответил Уолдрон, — скажите, в любом случае, как Вы меня узнали?

— А-а… Мистер Рэдклифф показал нам Ваше письмо, вместе с ним у него откуда-то была Ваша фотография. Не уверен, что Вы ее послали.

Уолдрон покачал головой. Его поразило и в то же время слегка обеспокоило внимание Рэдклиффа к его персоне.

— Очень похожи, — продолжал Рик, — конечно, мне нужно было сразу на вас посмотреть прежде, чем… Что там, Тони? — спросил он, когда водитель наполовину про себя, наполовину вслух выругался.

— Ничего. Всего лишь псих, — ответил Тони, — я сначала подумал, кто-то дельный.

— Псих? Здесь? — спросила Грета.

С поста границы она вряд ли вымолвила хотя бы слово, озиралась по сторонам, как турист в незнакомом месте.

— Вон там, — показал Рик в боковое окно машины, видите, вроде пугала?

В тридцати ярдах от дороги на заросшем пригорке виднелся человек. Он стоял как вкопанный в разорванной в клочья одежде и пустым взглядом широко распахнутых глаз смотрел на солнце.

— Что это с ним? — прошептала Грета. — Он же ослепнет, нельзя так долго смотреть на солнце!

— Может, он этого и добивается, — пренебрежительно отозвался Рик. — Кто его знает, что творится в голове у психа? Как карусель на ярмарке… Тони, ты чего такой нервный?

— Мне сначала показалось, что он не настоящий псих, — заворчал Тони. — Босс также лишился тогда своего груза, да? Парень прикинулся психом, выследил конвой и подал сигнал бандитам.

— Мистер Рэдклифф стал жертвой бандитов? — заинтересовался Уолдрон.

— Боюсь, что так, — подтвердил Рик и рассказал, что случилось. Он на самом деле думал, что это было ограбление. Рэдклифф практически никому не говорил правду.

— Это и будет моей основной работой? — спросил Уолдрон. — В смысле, предотвращать нападения?

Рик кивнул.

— Бывший шеф безопасности не очень-то хорошо справлялся. Вот его место и оказалось вакантным.

Он засомневался.

— Наверное, я должен предупредить, что если это повторится, оно снова окажется вакантным, — закончил он.

— Ну, я не собирался проделать весь этот путь только для того, чтобы в последний момент повернуть обратно, — ответил Уолдрон с уверенностью, которой на самом деле не ощущал.

Здесь, вне знакомой обстановки якобы нормального Нью-Йорка, он чувствовал себя слабым и беззащитным. Однако в любом случае всегда надо быть оптимистом.


Через несколько миль Тони стал насвистывать. Оглянувшись, Уолдрон понял почему, — они пересекли не-людскую-землю. Тогда как правительство предпочитало называть пограничные посты как угодно, только не так, Грэди не церемонился. Впереди на крыше дома виднелся огромный неоновый знак «ЗЕМЛЯ ГРЭДИ!», заканчивающийся восклицательным знаком.

— Две мили до Грэдиборо, — довольно сказал Рик. — Потом еще двадцать и Грэдивилль, а за ним еще пара и мы на месте.

Он посмотрел через плечо Тони.

— Ты видишь, кто сегодня встречает нас?

— Мать Хаббард, — проворчал Тони.

— Вот черт. Повезло, так повезло.

Охранники в спецодежде, напоминающей опереточные костюмы, перегородили дорогу. Во главе дюжины вооруженных людей была тучная седоволосая, коротко стриженая женщина. Она одна была без оружия. Тони открыл окно и высунулся.

— Добрый вечер, капитан Хаббард!

Женщина не удосужилась даже ответить на его приветствие. Ее лицо было кислое, как недозревшее яблоко.

— Что вы везете на сей раз? Откуда?

— Как обычно — закупки. Неподалеку от Озер.

— Так-так. Сейчас будем платить или опишем и опечатаем?

— Я думаю, лучше опечатаем, так будет быстрее. У нас тут с собой очень важный пассажир.

Рик жестом попросил Уолдрона показаться, и Тони отодвинулся.

— Экс-лейтенант полиции Нью-Йорка Джим Уолдрон, теперь наш новый шеф безопасности.

— Неплохо начал? — проворчала капитан Хаббард.

— В каком смысле?

— В смысле, что заставил бандитов сегодня держаться от вас подальше.

Она отвернулась к своим подчиненным, которые тщательно и эффективно осматривали содержимое грузовиков.

— Я совсем не ожидала такого, — отважилась заговорить Грета. — Это все выглядит так официально.

С видом гордого папаши Рик посмотрел на нее и ответил:

— Не такие уж мы и варвары здесь. Говорят, здесь живет самое богатой общество Северной Америки. Никогда не слыхали?

Что-то крутилось у Уолдрона в голове. Наконец он поймал мысль и бросил:

— Катанга.

— Что? — Рик уже почти вышел из машины, но остановился.

Да так. Ничего, — ответил Уолдрон, однако заметил, что Грета отреагировала на его слова и закивала ему в ответ.

Потребовалось всего полтора часа, чтобы описать и опечатать груз, и они тронулись дальше. Когда добрались до Грэдиборо, вокруг уже сгущалась темнота, и неоновые вывески на зданиях у дороги в равной степени предлагали девушек и азартные игры. На улице не было фонарей, но их отсутствие в свете неоновых огней абсолютно не было заметно. На углах улиц собрались небольшие группы людей, державших транспаранты.

— Благоверные.

Ответил Рик на вопрос Греты:

— Идиоты, которые считают, что в городах чужих живут ангелы. Мы с ними ладим. Они делают за нас грязную работу. Большинство из них не слишком кичатся и собирают для нас мусор.

К тому времени, когда они приехали в Грэдивилль, было уже совсем темно. Там, где руины были расчищены и земля была ровной, выросли палатки и дома — трейлеры, и город казался ярким. Уолдрон уже совсем устал, и абсолютно не мог вспомнить настоящие названия этих городов, которые Грэди переименовал в свою честь. Дальше по пути был Грэдивуд.

— Дом Губернатора, — сказал Рик, показывая на освещенное прожектором строение с фонтанами рядом с крытой галереей. — Большой, но погодите, Вы еще не видели нашего. Грэди просто выбрал себе один и разукрасил его. Мистер Рэдклифф свой строил специально.

Конвой, освещая себе фарами путь, обогнул берег темного озера, и перед их взорами возник особняк Рэдклиффа. Бронированное стекло и бетон, отделанные цветной плиткой, с бассейнами и цветочными клумбами, снующими слугами. Bee это было окружено меньшими зданиями, некоторые из них напоминали охранные посты, некоторые — бараки, а некоторые — семейные усадьбы.

— Мистер Рэдклифф велел Вас сразу же отвести к нему, — сказал Рик, пока помогал вылезти из машины Уолдрону и Грете. — А если он что-то сказал, то так тому и быть. Извините. Если Вам, конечно, нужно в туалет, мы можем подождать, но не более того.

Едва они успели осмотреться, их провели в дом. Они прошли по коридору со стеклянными стенами, выходящими наозеро, потом через дверь и оказались в комнате, прямо посередине которой стоял огромный обеденный стол. Во главе него сидел Рэдклифф в своем дорогом белом костюме. Это все, что осталось от былых обедов гурманов. С противоположной стороны стола…

Уолдрон вздрогнул от удивления.

— А, Мистер Уолдрон! Я смотрю, Вы узнали мою компаньонку. Ну, я же говорил, я, так или иначе, получу то, за что заплатил?

Он жестом приказал Рику уйти, но Уолдрон не заметил этого. Его глаза сосредоточились на женщине, не на ее теле, хотя она была абсолютно обнажена, на ее лице. Оно было пустым, и казалось лишенным всякого интеллекта, однако не было никакого сомнения в том, что это была Мора Найт.

Глава 12

Бесконечная ужасающая тишина, в которой вместе со звуками отсутствовало и время, опустилась на зал. Уолдрон не мог представить, сколько она длилась, секунду или минуты. Нарушил ее Рэдклифф.

— Спасибо, Мора. Можешь идти. Пусть Мистеру Уолдрону и его подруге принесут выпить.

Послушная, как домашний пес, Мора встала из-за стола. Проходя мимо Уолдрона, бросила на него взгляд, в котором на какою-то долю секунды показался намек на то, что она его узнала. Мора ушла, а Уолдрон почувствовал себя так, словно его накрыла морская болезнь.

— Присаживайтесь, — пригласил Рэдклифф, указывая гостям на стулья по его правую руку. — Мне не пришлось представлять свою девушку, но вряд ли я имел честь встречать твою, — Рэдклифф насмешливо прищурился.

Неосознанно, совершенно механически слова слетали с губ Уолдрона:

— Грета… Грета Смит. Я… я решил, что она поедет со мной, надеюсь, ты не возражаешь.

— Возражаю? Отнюдь, черт возьми. Это так мило с твоей стороны. Половина женщин здесь на Земле — шлюхи, остальные — такие страшные, что их вряд ли захочется увидеть дважды. Я имею в виду, конечно, если не считать, тех, что вместе со свободными торговцами прибыли сюда. И тут мы получаем лучшее, хе-хе! — Он громко рассмеялся, тогда Уолдрон понял, Рэдклифф пьян, Он ровно подносил ликер, но его предательски выдавал голос и раскрасневшееся лицо. — Ну, давайте же, садитесь, сколько можно говорить?

Грета и Уолдрон сели. Рэдклифф оперся обоими локтями на стол и пристально посмотрел на Уолдрона.

— Ну, что же заставило тебя изменить свое решение? Мне казалось, ты слишком трепетно относишься к своим корням, и только треплешься о том, чтобы приехать сюда. Я, можно сказать, был удивлен твоим письмом.

Уолдрону пришлось облизать губы. То, что он встретил здесь Мору, ввергло его в шок и воскресило в его памяти живую картину их первой встречи. И хотя Уолдрон даже представить себе не мог, что Рэдклифф сделал, чтобы заполучить то, за что он заплатил, он был абсолютно уверен, что в этой плате, черт возьми, не было ничего хорошего.

— Мне осточертели липовые дела в душной комнатенке, как ты и предвидел. Хотел проверить, правда ли то, что здесь рождается реальность.

— Встреча с Морой снова поменяла твое мнение? Уолдрон опустил руки под стол, чтобы никто не мог видеть, как он вонзает ногти себе в ладони.

— Кажется, она не очень-то была склонна сказать тебе хоть слово. Что ты с ней сделал?

— Не твоего ума дело, — рассмеялся Рэдклифф. Его пьяный смех был ужасен. — Уолдрон, ты что, шокирован? В таком случае тебе незачем здесь оставаться. Если, конечно, ты не примкнешь к этой шайке благоверных. Понимаешь ли, мы не живем здесь по уставу. Не тратим время на заполнение бумажек и на выдумывание пустяковых правил. Наверное, пройдет немало времени, пока ты привыкнешь к этому. А может, ты так и не привыкнешь. Не все привыкают.

Слуга в ливрее вошел в двери, он нес поднос с бутылкой и бокалами. Властным жестом Рэдклифф подозвал слугу, и прежде чем наполнить бокалы гостям, он налил хозяину полбокала виски.

— Поскольку вы приехали вместе с конвоем, вы должны были лучше ознакомиться с Землей Грэди, чем обычные приезжающие. Что ты о ней думаешь? Как она, отвечает твоим ожиданиям?

— Не могу сказать, чтобы я ожидал чего-то конкретного, — парировал Уолдрон.

Возникло непреодолимое желание посмотреть на Грету, ввести ее в разговор, но он не осмелился. Необходимо было создать полную иллюзию того, что Уолдрон взял ее с собой исключительно из сексуальных мотивов, отвести любое иное внимание от Греты, чтобы она получила возможность выполнить свое задание.

— Черта с два, — сказал Рэдклифф, — Я сам тебе скажу, чего ты ожидал. Я уже достаточно насмотрелся, как ведут себя люди, впервые приезжающие сюда. Ты думал, здесь будет что-то вроде Дикого Запада. Анархия, каждый за себя. Ан нет. У нас все удобства цивилизованного мира. Туалеты. Ровные дороги. Ради Бога, мы же платим налоги! — Рэдклифф усмехнулся, словно это была какая-то местная шутка. — У нас есть патрули, что-то вроде полиции, просто многие здесь считают это слово грязным. Мы управляем Землей Грэди как современной страной с радио, телевидением, телефоном и всем остальным. Да, Земля Грэди выглядит как современная страна, но, знаешь ли ты, чем она является на самом деле?

Рэдклифф так наклонился вперед, что почти лежал на полированном столе грудью, а его голос стал низким и почти хрипел от нахлынувших на него эмоций. Грета, почувствовав неладное, нашла руки Уолдрона под столом.

— Я говорю, ты знаешь, что это за место? Крысиная нора! Страна, поселение, или империя, как ее не назови, это все равно останется проклятым рассадником крыс, — медленно разделяя слова, произнес Рэдклифф.

— Знаешь что, Уолдрон? Последний раз, когда мы с тобой виделись, я был не в себе. Я был на человеческой территории. Я пытался обмануть себя, что я еще человек, рациональный, интеллигентный человек, хозяин нашей планеты. Когда мне сообщили, что ты едешь, я задумался. И пил все это время, как ты мог уже заметить. — Он опустошил свой бокал и со звоном швырнул его об пол.

— Эта малышка Мора… крыса! Слышишь? Все мы здесь — только лишь крысы, и больше ничего. Думаешь, я не имел права менять ее сознание, чтобы получить то, за что заплатил? Думаешь, она этого не заслужила? Ты так и думаешь, будь ты проклят! Я вижу это у тебя в глазах! — Рэдклифф с силой ударил ладонью о стол, оперся на него и так резко встал, что стул под ним покачнулся.

— Прекрасно! Придется мне доказать тебе, что прав! Я не позволю тебе рассиживаться там и считать себя настоящим человеком!

Рэдклифф метнулся к двери и заорал, что ему нужен Рик Чэндлер. Уолдрон вспомнил, как еще совсем недавно он сидел у себя в офисе за столом и сравнивал свободных торговцев именно с этими же животными: крысами, пытающимися отходами высших существ.


Внизу ожидали две машины, которые Рэдклифф заказал из дома. Уолдрон видел такие раньше только на фотографиях в каталогах: бесшумные, роскошные лимузины марки «мерседес» с неоновыми двигателями, по 40 тысяч долларов за каждый. Эти машины до пришествия чужих были предназначены исключительно для правительственных делегаций. Грета и Уолдрон последовали за Рэдклиффом и сели в машину. За рулем одной из них сидел уставший Рик, старающийся скрыть свое нетерпение, во второй сидел водитель и четыре телохранителя, двое белых и двое черных.

— Отвезите их наверх к чужим! — прокричал Рэдклифф.

Грета вздрогнула. Уолдрон подумал, был ли это настоящий испуг или она играла. Сам он был не на шутку напуган. Казалось, ночь была наполнена молчаливым проклятьем, Рэдклифф, пьяный и расстроенный, был в опасном состоянии духа. Но Уолдрону не оставалось ничего, кроме молчаливого ожидания в надежде не рассердить еще больше своего нового работодателя.

Они проехали мимо двух городов лачуг, сначала один, не освещенных ничем, кроме керосиновых ламп, мерцающих в незастекленных окнах, потом другой, маленький обветшалый, источающий уныние и зловоние, которое не мог рассеять даже кондиционер в машине.

— Крысы! — повторял Рэдклифф, поводя носом и тыча пальцем в окно машины.

Уолдрон пытался сориентироваться, но у него ничего не получалось. На своей карте он обозначил эти дороги и названия серебряной пятиконечной звездой, слишком большой, но ему казалось, что иначе ее просто не было бы видно. Однако на самом деле оказалось, что сияние города чужих распространялось довольно далеко, так, что у самого высокого холма впереди была розовая аура.

Грета придвинулась к нему, словно ища защиты, и робко спросила:

— Далеко… далеко еще?

— На следующем повороте нам будет отлично видно, — ответил Рик, Рэдклифф накинулся на него:

— Не останавливайся там! Я скажу, когда остановиться!

Рик шумно проглотил набежавшую слюну, и долгие минуты не было произнесено ни единого слова.

И вот они увидели это.

Настолько огромный, что невозможно себе представить, город — будто Токио, Лондон и Нью-Йорк собраны вместе в одно-единое светящееся, затуманенное, переливающееся целое. Истинная природа ландшафта не шла ни в какое сравнение. Где-то внизу, под светящейся массой, были озера, холмы, дороги и маленькие города, леса и поля и в то же время… не были, припечатанные сверху как грязь камнями. Словно сотни ног ступили на землю: огни, яркие как звезды, загорались и исчезали, цвета сменялись один другим — сегодня преобладал розовато-малиновый, но снова возникали голубые, зеленые, ярко-желтые и белые, пугали своей чистотой, пересекали небо и исчезали.

Опал и халцедон, хризолит и нефрит, яхонт и янтарь, рубин и изумруд, — все, что человечество называло «драгоценным», можно было, применить к этому волшебному и одновременно ужасающему созданию: шестьдесят шесть миль от одного угла пентагона до другого. У Уолдрона пересохло во рту. Он хотел отогнать от себя это видение, отсечь чувства, которые говорили его разуму, что это реальность. Даже не размеры города — отсюда все равно можно было видеть только лишь часть — а скорее ощущение того, что строители этого города не просто могущественнее, чем люди, но абсолютно и несомненно другие, заставило Уолдрона содрогнуться и тихо прошептать почти про себя:

— И я осмеливался думать, что мы можем пойти против них? Боже, какой идиот.

— Мы живем за счет их отходов, мусора, — произнес Рэдклифф странным голосом. — Кто мы для них? Мухи или черви?.. Рик, останови машину.

Водитель подчинился, его лицо было покрыто потом. Огни следующей машины пробежали в зеркале заднего вида, когда она припарковалась рядом.

— Как…как вы это достаете? — выдавил из себя Уолдрон. — Я имею в виду этот мусор.

— О! Он появляется повсюду на пятьдесят миль в любом направлении, — вздохнул Рэдклифф. — Как будто они выкидывают его, когда он им больше не нужен. Я… — Он замешкался, и это было совсем непохоже на него, будто вид, представший их глазам, отрезвил его, — я храню один, который убил ребенка, — закончил он. — Тот влетел прямо в окно и пробил ему череп.

Но вы следите за этим местом? — не унимался Уолдрон. — Вы пробовали отследить, откуда они берутся?

Конечно, мы пробовали и это. Точнее, Грэди пытался. Невозможно. Невозможно ни увидеть, как они вылетают, ни сфотографировать, ни засечь на радаре… Я думаю, они просто пропускают часть своей траектории.

Грета с силой сжала руку Уолдрона. Он знал, почему. Кори Беннет «пропустил» часть своего пути.

Или, скорее, пропустит в ускоренном времени…

— И мы сдались, — сказал Рэдклифф. — Единственные, кто наблюдают за городом — благоверные. На самом деле там и сейчас есть некоторые из них. Слышите их пение?

Уолдрон только теперь обратил внимание на раздающийся звук; когда его специально попросили прислушаться. Он смог четко расслышать его, и это пение показалось ему неторопливым, как молитва, и вполне приятным.

— Покажи им, Рик, — приказал Рэдклифф. Рик включил дальний свет, озаривший все вокруг. Его луч высветил из темноты группу мужчин и женщин на расстоянии нескольких сотен ярдов, с обожанием всматривающихся в город чужих.

— Вы видели некоторых из них в Грэдиборо, помните? — напомнил Рик Грете и Уолдрону. — Раз или два в неделю они приходят сюда и поют гимны до рассвета. Приводят с собой всю семью вместе с детьми. Даже когда льет дождь. Я видел их, даже когда шел снег.

Впервые Уолдрон не почувствовал раздражения к фанатикам, которые считали, что чужие, это ангелы, сошедшие с небес. Несомненно, они были ближе к ангелам, нежели к человечеству…

— Рик, погаси свет! — Рэдклифф посмотрел налево и теперь всматривался в подножие холма внизу. Свет из города не достигал этого затемненного холмом места, и теперь можно было заметить, как в нескольких футах от земли вдоль тени движется что-то вроде маленького мигающего огонька.

— Кто-то несет зажигалку? — предположил Рик.

— Черта с два, зажигалку! — в мгновенье все опьянение и невыносимая депрессия Рэдклиффа испарились. — Смотрите, он меняет цвет. Свяжитесь со второй машиной. Мне нужны все, кто есть рядом — быстро! — Он с размаху распахнул дверцу машины.

Рик отдал краткие приказания по радиотелефону, телохранители выбежали из машины и сбежали вниз под горку к полихромному сиянию.

— Что это? — спросила Грета.

— Может быть, просто кто-то нашел живую реликвию, — проворчал Рик.

Он достал сигарету и прикурил ее, не отрывая глаз от едва виднеющихся людей вокруг вспышки света. Светящаяся точка остановилась, как будто тот, кто ее нес, понял, что его выследили, и хотел повернуть обратно.

— Живая реликвия? — переспросил Уолдрон.

— Хм. М-м. Включенная… без разницы. Я предпочел бы назвать ее работающей. Я видел всего несколько штук, они редко попадаются. Прошлым летом босс получил за такую же, только большую, тридцать тысяч. И уж наверняка, он не выпустит из рук эту.

Глава 13

Первой мыслью Ичабода, когда его окружили выросшие из темноты тени, была, что его непочтительное отношение к красивым реликвиям ангелов вывело их из терпения, они послали мстителей, чтобы покарать его за грехи. Но когда вспыхнул свет фонаря, он понял, что это были всего лишь люди. Хотя эта мысль нисколько не успокаивала его. Конечно, они заберут у него подарок, как мерзкий мистер Беннет!

С лицом, мокрым от горючих слез, он стоял, крепко зажав в руках свое сокровище, но прекрасное разноцветное сияние предательски просачивалось сквозь его маленькие пальчики. Если бы спрятать его под рубашку… Но было уже поздно.

Ичабод бросил неистовый взгляд на вершину холма, где под горячим предводительством Брата Марка его родители страстно пели со своими друзьями, и захотел повернуть время вспять, чтобы снова оказаться среди группы людей. Теперь бы он не побежал снова искать красивую небесную драгоценность вместо той, что продали родители.

— Он же всего лишь ребенок, — сказал один из силуэтов другому.

— Умалишенный к тому же, — подтвердил второй. — Слушай, а босс здесь? Ты не видел, он выходил из машины?

— Я здесь! — послышался властный голос с вершины холма, его обладатель спустился и подошел к Ичабоду. — Гейб, забери это у него.

Ичабод зажал руки, в которых была запрятана драгоценность, между ногами и вдобавок закричал. Но было бесполезно. Сильные пальцы разжали его руки и забрали мерцающий шар.

Раздался легкий свист, и свечение шара открыло лица в благоговейном страхе.

— Вот красота! — произнес один из людей с восхищением. — Никогда не видел ничего подобного.

— Давай сюда, — произнес Рэдклифф, и шар оказался на его ладони.

Он был около трех дюймов в диаметре, чуть теплый и влажный от вспотевших ладоней Ичабода. Если не считать этого, он был совершенно обычный на ощупь — как стекло. Однако отнюдь не обычный внешне. Внутри его прозрачных глубин двигались цвета такие же яркие и разные, как и в самом городе. Мрачное настроение Рэдклиффа, улетучившееся в тот момент, когда он еще издали увидел свет, теперь, казалось, вновь вернулось, окрашенное завистью к существам, которые могут создавать настолько прекрасные вещи.

— Почему они выбрасывают такие прекрасные вещи? — задал Гейб риторический вопрос.

— Случайно? — предположил другой телохранитель.

— Неужели ты действительно думаешь, что они совершают ошибки? — спросил Гейб, и его вопрос так и остался без ответа.

Рэдклифф, ласково улыбаясь, повернулся к тихо плачущему Ичабоду.

— Где ты нашел его, сынок? — выспрашивал он малыша, — Где-то здесь, да?

— Не ваше дело! — огрызнулся Ичабод.

— Да ладно тебе, малыш, — продолжал Рэдклифф. — Конечно, ты молодец, что нашел его, но ведь только из-за того, что ты его нашел, он не станет твоим, понимаешь? Неужели мама никогда не говорила тебе, что если ты найдешь что-то, его нужно обязательно вернуть…

— Босс! — послышался резкий голос Гейба. — По-моему, у нас неприятности!

Рэдклифф обернулся. Благоверные перестали петь, и от них отделилась группа человек из шести под предводительством высокого мужчины с густой черной бородой. На нем была черная роба, а на груди на цепи висел большой серебряный крест.

— Гейб, быстро иди к машине и забери у Рика всю наличку, — приказал Рэдклифф. — За такую реликвию они попросят не меньше тысячи.

— Босс, у меня есть с собой тысяча, — пробормотал Гейб. — Но неужели ты не видишь, кто их возглавляет? Это же Брат Марк. Ты ему хоть миллион предложи, он лишь проклянет тебя за твои прегрешения.

— Так это и есть знаменитый Брат Марк? Откуда ты знаешь? Я никогда не видел его даже на фотографии.

— Точно. Он говорит, что фотографии — это идолопоклонство, и поэтому они запрещены. Моя младшая сестра ходит в его церковь.

Гейб отпустил резкий комментарий по поводу взглядов его сестры.

Они ждали. Благоверные постепенно приближались, они шли ровным шагом, не торопясь и не медля, даже когда подошли достаточно близко, чтобы разглядеть, что Рэдклифф и его телохранители вооружены. Они были шагах в десяти, когда Ичабод закричал и ринулся с распростертыми объятьями к мужчине в переднем ряду.

— Какого черта?! Я имею в виду, что вы здесь делаете? — произнес тот, тяжело дыша. — Брат Марк! Это мой сын Ичабод!

Брат Марк не обратил внимания. Он подошел прямо к Рэдклиффу й протянул руку.

— Верните, — произнес он. — Это святыня.

Рэдклифф изучал лицо Брата Марка. У него был внушительный вид: очень высокий лоб, глубоко посаженные черные глаза. Но Рэдклиффа была трудно удивить внешностью.

Он опустил взгляд на отца Ичабода и заговорил нарочито громким голосом:

— Я как раз собирался предложить малышу за нее тысячу.

При этих словах даже Ичабод на несколько секунд забыл, что он плакал и замолчал, а его отец, демонстративно положив руку на плечо мальчика, якобы защищая его от чужаков, открыл рот от удивления.

Брат Марк в ужасе отошел назад.

— Вы продаете и покупаете ангельские реликвии? — загремел он. — Кто вы, невежественные богохульники?

— Меня зовут Ден Рэдклифф. Может, вы видели мой дом по дороге в Грэдивилль. Его сложно не заметить. Раз в двадцать больше вашей хибары, которую вы называете церковью.

Услышав, что их церковь принизили до хибары, Брат Марк разозлился. Он старался не показать виду, но его ханжеский тон выдал его.

— Какой прок в роскошных церквях, когда небеса уготовили нам замок?

— Что-то я не видел, чтобы вы или ваши последователи ходили туда по воскресеньям, — не унимался Рэдклифф.

— Войдем, когда придет время, когда мы очистимся от земной грязи, — резко ответил Брат Марк. — Вы же, напротив, несомненно, попадете в ад, хотя вас еще можно помиловать, если вы вернете реликвию. Святыням место в моей церкви. Вы оскверняете их одним вашим взглядом, не говоря уже о том, когда вы дотрагиваетесь до них!

Рэдклифф подбросил реликвию в воздух и поймал. Покачал головой.

— Я не собираюсь с ней расставаться. У меня есть лицензия Губернатора Грэди на владение подобными вещами, у вас — нет. Я назначу за него справедливую цену, но не отдам.

— Но она моя! — заплакал Ичабод, вырываясь из рук отца. — Так нечестно! Она моя, и я ее не отдам! Они уже забрали у меня одну и даже не дали мне денег!

Отец побежал за ним, схватил его и закрыл ему рот рукой, но было уже поздно. Брат Марк услышал предательские слова, слетевшие с его губ.

— Грег Симс! — воскликнул он. — Твой сын уже находил реликвии и раньше?

Симс водил ногой по земле как напроказивший ребенок. Опустив глаза, он ответил:

— Ну…э-э…

— Да или нет? — настаивал Брат Марк.

— Ну… Ну, да.

— Яркую светящуюся реликвию ангелов?

Симс жалко кивнул.

— Но это была не моя идея, а Марты, — поток откровений хлынул из его уст. — Я сказал ей, чтобы она отдала ее в церковь, но Марта не согласилась. Она сказала, хочешь, заплати десятину, но нам нужна еда и одежда. Я заплатил, я клянусь! Заплатил целых 120 долларов!

— Кто купил у вас реликвию в прошлый раз? Этот нечистый?

— Не-ет, того звали Кори Беннет. Он сложил руки, как Вы учили нас, и сказал, что следует Вашему учению…

Ни один из моих последователей не продал бы святыню за грязные отвратительные деньги! — загремел Брат Марк. Он протянул руку, как ангел, изгоняющий Адама и Еву из рая. — Прочь!

Тихий шепот удивления послышался среди благоверных. Они отошли от изгнанных. Симс, схватив сына за руку, попытался спорить, но Брат Марк не слушал его.

— Я сказал, прочь! — повторил он. — И забери с собой мальчишку! Он — исчадие ада, иначе он бы принес святыню прямо ко мне!

Рэдклифф взглянул на Гейба и махнул головой в сторону Симса. Гейб понял его немое приказание и пошел вслед за удаляющимися отцом и сыном. Чуть погодя он попросил их остановиться, и они повиновались. Неплохо для начала. В любом случае, отец или сын, которые могут находить живые реликвии, стоят тщательного изучения.

— Что мне сделать, чтобы вы отдали святыню? — гремел Брат Марк, — Может, мне следует наслать на вас ангелов с чумой, поразившей Египет?

— Можешь насылать ангелов сколько твоей душе угодно, — ответил Рэдклифф. — Я куплю ее у семьи Симсов. Раз ты выгнал их из церкви, я так думаю, им нужно будет на что-то существовать. Тебя-то это совершенно не интересует!

— В таком случае я проклинаю тебя! — закричал Брат Марк, и его пальцы скрутились, как когти. Рэдклифф с утомленным лицом не обратил никакого внимания на него, опять подкинул шар вверх — выше, чем в прошлый раз, выше, чем собирался.

Намного.

Он посмотрел наверх, где должен был быть шар. Его там не бьгло. Он не упал. И только светящееся пятно говорило о том, что он когда-либо существовал.

Исчез!

— Я… — прошептал Брат Марк с широко открытыми глазами. — Я проклинаю…

— О Господи Боже! — кто-то из людей Рэдклиффа закричал, повернулся и побежал прочь.

Рэдклифф застыл. Его схватили за руку, он пришел в себя и увидел, что благоверные в спешке уходят. На его руке, истерически воя, висел Ичабод. Рэдклифф попытался отцепить его, но мальчик не унимался:

— Верни его! Он мой! Он мой! Верните его мне!

— Ичабод, ты грязный маленький безбожник! — выступил из темноты его отец.

— Оставьте его, Мистер… Мистер Симс, правильно? — Рэдклифф с трудом снова овладел собой. — Мне необходимо поговорить с Вами. Я так понимаю, что Ваш сын и прежде находили реликвии?

— А?.. Да, сэр, находил.

— 120 долларов, а Вы не дали мне ни цента, — ныл Ичабод. Отец ударил его, и мальчик замолчал.

— Он был похож на сегодняшний? — спросил Рэдклифф.

— Я бы сказал, тот был больше похож на продолговатое яйцо.

— Нет, я имею в виду, он также светился?

— А, да, конечно. Так же, как те, что в церкви.

Рэдклифф тяжело сглотнул и старался успокоить свое сердцебиение, отдававшееся во всем теле. Исчезновение светящегося шара пошатнуло его, но он справился. В конце концов, даже если раньше никогда и не были замечены исчезновения живых реликвий, это вовсе не означало ничего страшного. Может быть, чужие выбросили его (он вспомнил вопрос Гейба), потому что он уже отжил свое, и поэтому тот взорвался как воздушный шар.

Конечно, это было очень разумное объяснение. Важно было одно: Ичабод нашел две живых реликвии.

Кроме того, Кори Беннет купил еще одну за 120 долларов и на аукционе, в том случае, если она живая, она будет стоить десятки тысяч, если не больше. (Однажды Цена одной из реликвий Грэди достигла четверти миллиона.) Это ранило профессиональную гордость Рэдклиффа. Беннет был новичком на Земле, они даже еще ни разу не встречались.

— Мистер Симе, я хочу, чтобы Вы пришли ко мне утром, — сказал он, — вместе с сыном. Гейб! Дай сотню Мистеру Симсу. Это — компенсация. И десятку для малыша. Он заслуживает свою долю.

Рэдклифф прервал долгую благодарственную речь и направился к своей машине, подавляя непонятное желание обернуться при каждом шаге. Ему казалось, что вот-вот его настигнет чужой, пришедший заявить права на свою собственность, которую стащили низшие существа.


Рик специально для таких случаев хранил в матине бинокль, в то время как Грете и Уолдрону было практически не видно, что происходило между Рэдклиффом и благоверными. Пока светился шар, они могли еще что-то разглядеть, но, когда он погас, им стали видны лишь смутные тени.

— Умно придумано! — восхищенно отметил Рик, когда светящийся шар исчез в воздухе прямо под носом у Брата Марка. — Босс всегда придумает что-нибудь новенькое!

Именно поэтому они ожидали, что Рэдклифф вернется в приподнятом настроении. Однако, наоборот, он был мрачен и не проронил ни слова, пока они не вернулись домой, и он не бросил:

— Рик, пусть покажут их комнату. Спокойной ночи.

И все.

Глава 14

Последние полминуты до официального начала конференции в 10:00 Поттер смотрел на людей, сидящих за столом, и думал о парадоксальности ситуации. Поттеру пришлось организовать подкомитет Комитета Конгресса по Чрезвычайным Ситуациям с неограниченной свободой действия, чтобы успокоить тех, кто все еще был озабочен соблюдением законов.

Что же здесь такого уж абсурдного? Встреча на иностранной земле. Советский министр, не говоря о женщине-космонавте и докторе также из России, трое канадцев, американский психолог, профессор физики из Швеции…

Которого, как он только сейчас заметил, не было на месте. Минутная стрелка остановилась на 12, и Поттер спросил:

— Где Джесперсен?

Человек с мрачным лицом с удивлением на него посмотрел. Это был Кларксон — один из канадских наблюдателей.

— Вы разве не слышали? Его самолет должен был приземлиться в Калгари. За ним направили поисковую команду.

— Что? Что ему понадобилось в Калгари?

— Ему сообщили, что там нашли живой артефакт, и он полетел проверить. Но так и не долетел.

Хорошенькое начало дня!

— Простите, — Наташа наклонилась вперед. На совещаниях Комитета ей приходилось выступать в качестве переводчицы для Абрамовича, и довольно часто надо было объяснять ей пост-катастрофные термины. Поттер и не подозревал, как их много.

— О чем ему сообщили?

— О живом артефакте. Объект чужих, подающий признаки деятельности: источающий свет или вибрирующий, или что-нибудь в этом роде.

— Спасибо. Кстати, Мистер Поттер, я должна сообщать Вам, что доктор Зворкин извиняется, что немного опоздает. Сегодня у Питирима появились первые признаки надежды.

Все посветлели, как будто они проглотили пилюлю тщательно выверенной дозы оптимизма.

— Отлично, — произнес Поттер, — все же я начну собрание без него. Прежде чем мы перейдем к нашим обычным делам, предоставим слово Мистеру Конгриву. Я так понимаю, он хочет нам что-то сообщить. Майк, пожалуйста, только будь краток.

Конгрив кашлянул.

— Будет сложно затянуть, потому как у меня, черт возьми, нет ничего, кроме закравшихся сомнений. То, что я только что узнал, может подтвердить мои предположения, но… Значит, так. Как вам известно, Академик Абрамович поддерживает контакт с симпатизирующими ему членами администрации Союза. С огромным риском для себя они смогли передавать нам на короткой волне сообщения. Я проанализировал их… но они лишь первичны.

— В последнее время расширение земель Бушенко значительно приостановилось. На этой неделе правительственные силы захватили два города, которые Бушенко предназначил для тактической эвакуации. Сообщения прошлой ночью намекали на то, что предпринимались попытки вернуть эту территорию. Все это наводит на мысль, что потеря Питирима действительно подорвала поддержку Бушенко. Но!

— Поскольку Бушенко разместил свою штаб-квартиру в месте, предназначенном для временного расположения Кремля во время ядерной войны, правительство может прослушивать его сообщения. Бушенко использует известные нам шифры, — продолжал Конгрив. — Прежде всего, на территорию временной столицы правительства — Самарканд — намечалась воздушная атака. Ее отменили. По моим предположениям, Бушенко думал, что Питирим находится в руках правительства, но получил информацию, что был не прав.

Воображение Поттера рисовало картины обстановки в России, описанной Наташей и Конгривом: вся громадная нация распадается на части под практически татарским игом Бушенко. Коммуникации разрушены, и вследствие этого правительство практически потеряло свою власть над слишком большой, не сообщающейся территорией… По сравнению со всем этим, Северная Америка казалась парком.

— Второе: мы знаем, что воздушная атака на «Красного Кита» не могла быть организована Бушенко. В его распоряжении нет таких мощных средств в столь отдаленном от России районе. В любом случае, с чего бы он пошел против корабля? Мы подозреваем, что какие-то местные преданные воздушные силы решили, что это обычный шпионаж или что-то в этом роде.

— Однако если сопоставить все это с отменой бомбардировки Самарканда, возникает третье и очень неспокойное предположение. Мы подозреваем, что реакционная правительственная фракция узнала о планах Абрамовича увезти Питирима из страны и решила остановить его во что бы то ни стало.

Поттер вздохнул, подумав: правая рука, не знает, что… Да, вполне возможно, что уцелевшие высшие правительственные чины России расценили план Абрамовича как простое предательство. Старые привычки с трудом отмирали в свете новой эпохи.

— Вы хотите сказать, они могли сообщить эту информацию Бушенко? — спросила Наташа. — Они ни за что бы не сделали такого! Кроме того, Питирима могли увезти куда угодно! Бушенко не может обыскать всю планету в поисках его!

— Есть еще и другая, но еще более пугающая точка зрения, — сказал Конгрив, но открылась дверь, и вошел Зворкин. Его лицо озаряли одновременно и ликование, и усталость. Вслед за ним вошел Льюис Порпентайн, глава американской медицинской команды, работавший вместе со Зворкиным.

Абрамович энергично спросил его о чем-то по-русски, и получил в ответ брошенное: khorosho! В отличие от остальных слов, это переводить Поттеру не требовалось. Он повернулся к Конгриву. Прежде чем шпион успел перевести, Порпентайн уселся в свободное кресло Джесперсена и произнес:

— Наконец-то мы добились, чтобы он заговорил!

— Ну и как, мы оказались правы? — спросил Поттер.

— Похоже на то, — психолог зевнул. — Простите — меня подняли в пять утра. Вам нужно обо всем расспросить Зворкина, потому как я ни слова не понимаю на языке мальчика.

Пока Зворкин объяснял новости своим товарищам, не говорящие по-русски с возбуждением смотрели на Порпентайна.

— Молодой Питирим не один раз был в городе чужих, а несколько. Мало того, ему нравится это, и причина, по которой он не хотел сотрудничать с нами, лишь в том, что, в отличие от нас, Бушенко позволял ему ходить в город столько, сколько ему хотелось.

В комнате повисла тишина. И лишь тихое бормотание Наташи на русском языке нарушало ее. Наконец Поттер произнес:

— Но как же так? Я имею в виду, как же он не сошел с ума? Он же не насколько сумасшедший, как все эти психи?

— Одному Богу известно, как ему это удается, — прядь волос упала на глаза Порпентайну, и он недовольно смахнул ее с лица. — Как Вам известно, мистер Поттер, хотя, может, и не всем здесь, я потратил почти год на изучение связей между нами и чужими. Я прослушал буквально сотни слухов о том, как люди входили в города чужих и выходили оттуда живыми. Отправил на Землю Грэди федеральных агентов проверить все мало-мальски правдоподобные истории. Однако когда дело доходило до имен и дат, агенты либо неизбежно упирались в ссылки на беспомощных абсолютных шизофреников, либо натыкались на религиозного маньяка, который твердил о том, что на огненной колеснице с небес сошел некий новый святой. Кажется, в России тоже предостаточно подобных историй? — спросил он, обращаясь к Наташе.

— Что? А! Да, конечно. Поначалу мы относились к ним достаточно серьезно и даже вызывали волонтеров, которые захотят пойти в город чужих и устроить там саботаж. Но… — Она снова ненадолго перешла на родной язык и обратилась к Абрамовичу. — Да, все так, как я и думала. Не было ни одной успешной попытки. Или человек исчезал, или возвращался потом в разорванных одеждах, грязный и безумный.

Заговорил Абрамович, и Наташа стала переводить.

— Мы не сможем узнать, говорит ли Питирим правду, пока не отведем его в город чужих здесь.

— Не так-то это просто, — вздохнул Поттер. — Это правда, что иногда мы можем засылать агентов на Землю Грэди, как упомянул доктор Порпентайн. На самом деле Грета Деларю в данный момент находится именно там.

Сидящие за столом удивленно зашушукались, но шепот мгновенно затих.

— Самое сложное в том, что хотя Грэди и не такой тиран, как Бушенко, он хорошо контролирует свою территорию. Американец может проехать через границу, если у него хорошее прикрытие, и он обладает некими навыками, которые ценятся на Земле Грэди. Но я просто не могу представить, какое прикрытие можно придумать для умалишенного больного русского паренька. Рано или поздно нам придется найти решение, а иначе какой был смысл везти Питирима сюда? Но я хочу обратить ваше внимание на то, что это действительно будет сложно сделать.

Он остановился.

— Доктор Порпентайн, Вы уверены в том, что Питирим говорит правду? Может, это ему привиделось?

— Сильно сомневаюсь. Как вы и говорите, он абсолютно не развит, его КИ не больше 80, так что вряд ли он мог сам придумать такую правдоподобную историю. Но совершенно не обязательно торопиться с его легендой, если мы его увезем отсюда слишком быстро, он может снова впасть в апатию. Осмелюсь предположить, что раньше чем через месяц мы даже не сможем вывести его из больницы на прогулку. Кроме того, он физически болен. Медицинские условия Бушенко, мало сказать, что устарели.

— Однако вам придется перевезти его, — сказал Конгрив.

— Что? — Порпентайн внимательно посмотрел на него.

Шпион наклонился вперед.

— Я говорю, вам придется перевезти его для его же сохранности, ибо очень скоро Бушенко будет знать, где он.

Все молчали. Наконец Наташа произнесла:

— Майк, я просто не думаю, что даже реакционная фракция сообщит ему эту информацию, или ты допускаешь, что среди них есть шпионы?

— Ни то, ни другое, — Конгрив прикусил губу, казалось, ему вдруг в голову пришла неожиданная идея, и он обратился Поттеру, — мистер председатель, я не собирался говорить это, пока не посоветуюсь с Вами лично, но я изменил свое мнение. Я не слышал, чтобы доктор Джесперсен собирался лететь в Калгари в поисках артефакта.

— Что вы имеете в виду? — спросил Кларксон, — Я собственными глазами видел, как он улетал.

— Да… у него ведь личный самолет, не так ли?

— Почему бы и нет? В ВСКК не хватает пилотов, как и у вас.

— Я объясню вам, почему нет. Потому что поисковая команда не найдет никаких останков на пути его следования. Видите ли, доктор Джесперсен всегда утверждал, что родился в Норркёпинге, в Швеции, но это неправда.

Поттер почувствовал, как мир превращается в дурацкий неправильный угол.

— В Скандинавии все службы работают все еще довольно неплохо, — продолжал Конгрив, — так что я навел кое-какие справки, и теперь на 90 процентов уверен, что доктор Джесперсен не кто иной, как выдающееся достижение наших русских друзей. Я думаю, он гипношпион.

Он зорко огляделся.

— Кому-нибудь нужно объяснить, что это значит? Да? Так вот, это значит, что его сознание полностью искусственно сформировано под глубоким гипнозом. Очень редко можно найти подходящих людей — я думаю, их всего насчитываются не больше 40. Русские надеялись, что и я подойду, но оказалось, что хотя я и хорошо поддаюсь гипнозу, но не настолько.

— Но какое это все имеет отношение к Питириму? — спросил Порпентайн.

— Самое прямое, хотя при настоящем положении вещей в мире, это может казаться не совсем так. Однако: среди секретов русского правительства, которые им не удалось скрыть от меня, пока я работал в России, была территория размещения отчетной точки гипношпионов. Теперь эта территория находится во власти Бушенко. Хотя я понятия не имею, как Джесперсену удастся пробраться туда, его самолет не предназначен для таких дистанций. Может быть, его даже собьют, или убьют, когда он попытается покинуть территорию правительства. Но я с абсолютной уверенностью могу сказать: ничего, кроме смерти, не остановит его от возвращения на базу. И единственный фактор, который я могу придумать, почему он вернулся на родину, учитывая принципы, по которым его обучали, это чтобы сообщить, что русский министр находится здесь. А там, где находится Абрамович, не сложно догадаться, находится и Питирим.

Глава 15

Уолдрон проснулся и с удивлением обнаружил, что спит, крепко обняв Грету. Они должны были изображать любовников, посему ничего не было удивительного в том, что в комнате, куда Рэдклифф отправил их багаж, была одна двуспальная кровать, и им нужно было мириться с этим. Однако Уолдрону казалось, что легенда — это все-таки легенда. И вот они спят, обнявшись, как молодожены.

Уже позже он вспомнил, как это вышло. Вполне возможно, комнаты прослушивались (разумное ухищрение для этого собачьего общества на Земле Грэди), и Уолдрон с Гретой придвинулись, чтобы поговорить шепотом о волнующем представлении у города чужих, разыгравшемся у них на глазах. Пока все понятно. Но когда они совсем устали, они, конечно, отодвинулись…

И снова обняли друг друга, когда их одолел сон. Вот как оно было. Уолдрон почувствовал, как капелька пота стекает у него со лба.

Его спящий разум одолели страшные видения субстанций, светящихся, как луч солнца, холодных, как кристалл, неизбежных, как сама судьба, и его как маленького ребенка успокоило теплое присутствие чужого тела.

Уолдрон неосознанно обнял Грету в благодарность за то, что ему не пришлось быть одному. Спящая, без макияжа жадной гулящей женщины, она была более чем привлекательна, просто прекрасна. Он никогда раньше не замечал этого. Когда Грета просыпалась, она держалась холодно, иногда с неким превосходством. Уолдрон привык считать, что ее внешность отвечала ее холодному и бесчувственному внутреннему содержанию.

Прошлой ночью, когда она рассказала, что город чужих произвел на нее такое же впечатление, как и на самого Уолдрона, его мнение отчасти изменилось. Никакие описания и картинки не могут подготовить сознание человека к этой поразительной реальности.

Она моргнула и проснулась, посмотрела на Уолдрона, но не попыталась разжать его объятий, и только сказала:

— Тебе тоже сегодня снились кошмары?

— Угу. А тебе?

— И мне тоже. Чужие.

Она терла глаза, будто боялась, что снова уснет.

— Джим, мы что, с ума сошли? Я не имею в виду нас с тобой, я говорю обо всем человечестве. Только подумать, что нам противостоят такие существа…

— Не знаю, — проворчал Уолдрон, и подвинулся к краю кровати, — знаю только одно, если мы ничего не сделаем, Рэдклифф окажется прав, и мы уже больше не люди, а крысы.

— Почему он вчера так разгорячился? Это как-то связано с девушкой за столом, да? Я еще вчера хотела спросить, но не могла думать ни о чем, кроме чужих.

Уолдрон мрачно рассказал ей историю про Мору Найт. У Греты похолодело внутри.,

— О, Боже мой! Я думала, она просто красивая умалишенная девушка, знаешь, некоторые мужчины любят глупых девушек. Ты имеешь в виду, это он сделал ее такой?

— Очевидно, да. Хотя я даже представить себе не могу, как.

— О!.. Может, эта докцилин?

— Что?

Уолдрон оторвал глаза от кейса, стоящего подле кровати, откуда он доставал вещи и вешал их в шкаф, и посмотрел на Грету.

— Наркотик, докцилин или послушник, его обнаружили химики Пфайзера лет десять назад. Данные о нем никогда не были опубликованы. Какое-то время его держали в Форте Детрик. Говорят, у русских он тоже есть. Десять кубиков докцилина равнозначны нескольким месяцам интенсивного промывания мозгов, — ответила она и пожала плечами, — раньше я никогда не видела людей, на которых его опробовали, зато читала о них в отчетах. Так вот, у меня сложилось мнение, что они выглядят точно так же, как эта девушка — абсолютно послушны.

На Уолдрона снова нахлынули вчерашние опасения подслушивающих устройствах. Он поднес ладонь ко Рту, как бы напоминая Грете о жучках, и на ее бледное лицо снизошло уныние. Не говоря ни слова, она встала и прошла в ванную комнату.

Были шпионы, отвечающие за слежку за Уолдроном и Гретой, или нет, в любом случае они еще не успели сообщить Рэдклиффу о своих находках. Хотя Грета и Уолдрон спустились довольно поздно, в начале одиннадцатого, они застали Рэдклиффа за тем же столом, за которым он их встретил накануне. Перед ним стояла почти опустошенная тарелка с блинами, слуга молча следил за тем, чтобы в чашке постоянно был кофе, а на портативном выключенном радио лежала сигарета, от которой спиралькой вился сизый дым.

Рэдклифф приветствовал своих гостей кивком головы, но ничего не сказал, пока им не принесли кофе и завтрак. Почти у фильтра он затянулся и указал сигаретой на Уолдрона:

— Ну что, крыса?

— Да, — спокойно ответил Уолдрон, — почувствовал себя настолько мизерным, что стало тошно.

— Прекрасно, — Рэдклифф взял новую сигарету, в тот же момент слуга протянул горящую зажигалку. — Жаль, что никто не осмеливается притащить однажды ночью Губернатора Грэди туда, куда я вчера привез вас. Я слышал, он уже больше года не видел ни одного города чужих. Слишком долго. Почти каждый месяц я хожу туда, чтобы освежить память, — он горько засмеялся. — Знаете, я где-то читал, что, когда генерал триумфально вошел в Древний Рим, его раб все время стоял позади него в колеснице и шептал ему на ухо: «Помни, Ты всего лишь человек!»

Он залпом допил оставшийся кофе и отпустил слугу.

— Тебе не кажется, что лучше вести себя как крыса, чем как мышь? У крыс острые зубы. Они переносят чуму. Их нельзяигнорировать просто потому, что они маленькие. Как думаешь? Я прав?

Уолдрон осторожно кивнул головой.

— М-да — Рэдклифф скинул пепел с сигареты. — Понимаешь, когда я впервые увидел эту карту у тебя на стене, я подумал, Господи Иисусе, крыса среди мышей. Но потом решил, раз ты торчишь в отделе, когда повсюду чужие, значит, в душе ты — мышь, а их мне хочется отшвырнуть от себя ногой, у нас их и на Земле Грэди предостаточно. А эти чертовы благоверные! Что с нами станет, если они выиграют? Какой прок в том, чтобы до конца своих дней петь святые гимны во славу Господа, которому начхать на нас, если он вообще существует, или ангелов, которые на самом деле такие же ангелы, как и я!

— Грэди не из числа крыс, понимаешь, — продолжал он. — Даже не знаю, как назвать его, может, паук? Надо признать, он, черт возьми, довольно хорошо управляет этой Землей. Но вот уже почти год, как Грэди не выбирался к тем, кому он этим обязан. Напротив, он сидит в самой середине своей паутины, прислушиваясь к дрожанию ее нитей, и высасывая жизнь из самых слабых из нас. Хотя, впрочем, пошел он тоже ко всем чертям. Грэди абсолютно не волнует будущее. Как ваш завтрак, ничего?

Грета сидела с набитым ртом и смогла ему только кивнуть в ответ, Уолдрон оказался более многословен:

— Это лучший кофе и лучший завтрак за последние несколько месяцев.

Рэдклифф саркастически усмехнулся.

— Вот на что я трачу свои деньги. А я действительно их трачу. На кой ляд мне их копить? Завтра чужие могут решить, что с них хватит, и стереть нас к чертовой матери с лица Земли. Понимаешь, вот почему то, что ты пытался делать в Нью-Йорке, неправильно. Думаешь, если правительство снова получит контроль над Землей, станет лучше? Черта с два. Мы будем плестись за людьми, делающими вид, что чужие не существуют в принципе, и это будет выше всяческих приличий.

Вошел другой слуга и остановился у дверей. Он молча ждал, когда Рэдклифф его выслушает, но тот его игнорировал.

— Все, что нам нужно, это земля. Земля, где мы сможем стать лицом к лицу с этой светящейся громадиной и сказать: «Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты, кто бы вы ни были! Мы имеем такое же право, на существование в этой Вселенной, как и вы, и уж гораздо больше прав на эту планету! Мы вышвырнем вас отсюда и оправим туда, откуда вы пришли, так что вы никогда больше не посмеете снова иметь с нами дело!»

— Да, но, — Уолдрон колебался.

— Что «но»?

— Я хотел сказать, я не уверен, что мы сможем сдержать слово. В этих городах чужих есть что-то совсем чужое, как будто они не просто находятся впереди нас по развитию, а вообще их развитие абсолютно отлично от нашего.

— Ну и что? — ворчал Рэдклифф. — У людей нет крыльев, но что-то я не видел ни одной сверхзвуковой птицы, — и он спокойно спросил ожидавшего слугу: — да?

— Пришел Грег Симс, сэр, и с ним маленький мальчик. Он говорит, Вы сами просили его зайти сегодня утром.

— А я все ждал, когда они появятся. Проводите их в кабинет. Я приду через несколько минут. — Рэдклифф отодвинул стул. — Что касается тебя, Уолдрон, сегодня ты будешь заниматься вот чем. Походи по Земле. Понаблюдай за мышами. Посети какое-нибудь сборище благоверных. Поздоровайся с игроками, шлюхами и всеми остальными. Задавай любые, какие тебе только придут в голову, вопросы. Потому что завтра ты начнешь работать, и мне нужно будет, чтобы ты был полностью сконцентрирован на своей работе. Понятно?

— Абсолютно, — ответил Уолдрон, и вежливо поднялся из-за стола, когда Рэдклифф направился к дверям. Краем глаза он заметил, что Грете не удавалось скрыть свой восторг. Они даже и пожелать не могли ничего лучшего, чем Рэдклифф им предложил сам.

Когда Рэдклиффа вошел, Симс вскочил со стула, краешке которого он сидел. Ичабод с завидной тщательностью повторил движение отца.

— Мистер Рэдклифф, сэр! Мы бы приехали раньше, но вчера ночью у нас были неприятности. Я поругался с женой, а Брат Марк направил группу людей с проклятьями, чтобы они пели и не давали нам спать. В результате началась драка с соседями, которым они тоже не давали спать, и…

— Заткнись, — прервал его Рэдклифф и уселся в самое мягкое кожаное кресло. — Как зовут твоего сына?

— Ичабод, сэр, — ответил Симе, и извиняющимся тоном добавил: — это был выбор моей жены. Говорит, оно означает «слава ушла», а я никогда не мог понять этого, потому что, если верить учению Брата Марка, слава как раз таки пришла и…

— Симс, если ты всегда так много говоришь, то удивительно, что Марк давным-давно не вышвырнул тебя. Ты заткнешься, наконец?!

Симс испуганно попятился назад и сел обратно на стул. Ичабод продолжал стоять, пристально смотря на Рэдклиффа, и весь его вид красноречиво говорил о его негодовании.

— Доброе утро, Ичабод, — ласково произнес Рэдклифф.

Уголки губ мальчика опустились вниз.

— Я вас ненавижу, — сказал он. — Если бы па не наподдавал мне с утра, я ни за что бы сюда не пришел. Вы забрали мой шарик, хотя он был мой, потому что я сам нашел его!

— Ичабод! — воскликнул Симе. — Не смей так разговаривать с мистером Рэдклиффом!

— Симс, если ты сейчас же не закроешь своей рот, я вышвырну тебя из комнаты, понятно? — отрезал Рэдклифф. И смягчившимся тоном обратился к мальчику. — Теперь, послушай меня, сынок: что сказал твой папа, когда ты первый раз нашел такую же прекрасную вещь?

— Сказал, что я не могу ее себе оставить, потому что не должен желать ничего, кроме милости. Он и потом постоянно мне твердил все это, даже когда сам же продал ее тому незнакомцу.

Симс вздрогнул, но угроза Рэдклиффа сделала свое дело, и он промолчал.

Надо что-то делать с Кори Беннетом, подумал Рэдклифф.

— Откуда у тебя была та первая вещь, сынок?

— Из святого города, — ответил Ичабод.

— Конечно, из святого города, но как ты нашел ее? Просто на земле?

Ичабод положил руки на колени и смотрел по сторонам.

Рэдклифф с удовлетворением отметил, что Ичабод, как и большинство здешних детей, не ходящих в школу, не очень ориентируется в пространстве и времени, кроме того, его большой нависший лоб говорил о том, что он немного умственно отсталый. Рэдклифф изменил свой подход.

— А как насчет вчерашнего шара. Где ты нашел его?

Здесь Рэдклиффу удалось узнать большее. Наполовину догадываясь, наполовину следуя логике, Рэдклифф смог более-менее восстановить последовательность событий, и они обнадеживали. Пока Симс сидел и фыркал, не осмеливаясь прерывать, Рэдклифф узнал мнение Ичабода о ночном пении благоверных: Ичабоду так наскучило пение, что он просто улизнул.

— И твои родители даже не заметили? — спросил Рэдклифф.

— Они-то? Конечно, нет!

— А когда улизнул?

— Пошел и взял шар, что же еще?

Не может быть, чтобы Ичабод… Или может? Он вспомнил, как Брат Марк говорил, что они войдут в город, когда полностью очистятся от грязи земной. Он посмотрел на лицо Ичабода и глубоко вздохнул.

— Так, давай начистоту, сынок. Ты хочешь сказать, ты пошел прямо в святой город и взял шар?

— Ну… ну… я подумал, раз у них ужасно много таких красивых штук, что они столько вышвыривают просто так, ничего не случится, если я…

Ичабод, гордый своим смелым поступком, замер в ожидании окрика отца, который не преминул последовать. Никакие угрозы Рэдклиффа не помогли, когда речь зашла о богохульстве собственного сына.

— Что за лживый чертенок! — загремел он, наступая на сына и собираясь ему дать затрещину. — Я научу тебя, как надо почитать святыни!

Рэдклифф вскочил, в последний момент перехватил занесенную над мальчиком руку, сбил Симса с ног, и тот глупо распластался на полу. На шум подоспел охранник.

— Симс, я предупреждал тебя, — тяжело дыша, произнес Рэдклифф, — Уведите его. Сына оставьте.

— Что? — поднимаясь на ноги, зарычал обескураженный Симс.

— Парень остается, — грубо повторил Рэдклифф, и отметил искру надежды, внезапно загоревшуюся в пустых глазах Ичабода.

— Вы не имеете права отнимать у меня сына! — взорвался Симс.

— Мне нужен он, а не ты. Что думаешь, Ичабод? — спросил Рэдклифф, и, заметив, что Симс вот-вот снова разразится бранью, добавил: — Попридержи язык, Симс!

Ичабод долго колебался, но все-таки собрал всю свою решимость и отважился:

Мистер, я всегда мечтал наподдать па так же, как он поддает все время мне. Вы сбили его с ног, и так ему и надо. Он все время бьет меня, а иногда даже ногами, особенно, когда пьяный. Ма — не лучше. А может, и хуже, она бьет меня скалкой… Э-э… Вы не будете меня постоянно бить?

— Не буду. Даю слово.

— Тогда я хочу остаться здесь, — решительно ответил мальчик.

— Когда я доберусь до тебя, маленький грешник… — начал Симс, но Рэдклифф его быстро оборвал.

— Не доберешься. Может, на Земле Грэди и нет Общества по Защите Детей, но, судя по тому, что говорит мальчик, я ему оказываю большую услугу. Конечно, он будет для меня кое-что… — он остановился, — и, конечно, я буду за это платить. Давай, скажем, 100 долларов в месяц?

— Двести!

— Сто! Хочешь, бери, не хочешь, твое дело. Ну? Вот и прекрасно!

Вот это сделка, подумал Рэдклифф, особенно учитывая то, что, похоже, наконец-то вместе с этим мальчиком я сделаю Грэди.

Глава 16

— С чего начнем? — пробормотал Уолдрон, обращаясь к Грете, ее ответ был очевиден.

— Найдем Беннета, что же еще?

Уолдрон осмотрелся, они шли по коридору со стеклянной стеною. Это был тот самый коридор в начале дома, по которому они пришли вчера.

— Не слишком рискованно? Нам не очень на руку привлекать внимание Рэдклиффа к нему.

— Рано или поздно, в любом случае связь между ними появится или уже появилась. Помнишь, в Городе Ангелов он направился прямо к Рэдклиффу. И, похоже, что эта связь скорее «наладится», чем «уже наладилась»; Если только они не успели познакомиться с момента последнего отчета Беннета.

От этой парадоксальной ситуации у Уолдрона зашумело в ушах, и к голове прилила кровь. Он уже почти не слышал того, что говорила Грета.

— Свободные торговцы довольно быстро знакомятся с Рэдклиффом. И вполне возможно, что Беннет Земли Грэди уже вовлечен в действия, которые неминуемо приведут к тому, что он переместится во времени. Мы должны повидаться с Беннетом, пока Рэдклифф не заподозрил, что я не та, кем кажусь.

С этим невозможно спорить. Уолдрон пожал плечами. В конце коридора он остановился.

— Как ты думаешь, где они оставили нашу машину? И вообще, есть у них нормальный бензин здесь на Земле Грэди?

— Думаю, что нет, но у свободных торговцев нет в нем недостатка. У Грэди контакты со всеми большими корпорациями, как будто он диктатор Северной Америки… Пойдем, спросим у слуги.

Грета распахнула дверь, и они направились к проходящему слуге.


У них ушло больше часа на то, чтобы найти дом Беннета, хотя у Греты был его адрес. Нужно было сделать вид, что они просто натолкнулись на него. Грета и Уолдрон боялись, если они начнут расспрашивать дорогу, новости могут слишком быстро долететь до Рэдклиффа. Дом Беннета был единственным, который избежал нападения обезумевших армий. Свежая краска и блестящие стекла окон никак не соответствовали рядом стоящим руинам, точно таких же, как этот дом в пятнах гари и без стекол в окнах.

— Ты уверена, что это здесь? — понизив голос, спросил Уолдрон, припарковывая машину.

— Абсолютно. Смотри, кто-то идет нам навстречу. Лучше будет, если ты с ним поговоришь.

Уолдрон кивнул. Он заметил, что артефакт сегодня снова проскользнул к нему в карман. К счастью, его присутствие успокаивало, оно напоминало ему о его прошлой жизни, о прежнем доме.

Из дверей вышел высокий черный мужчина в комбинезоне, с биркой БЕННЕТ на груди.

— Мистер Беннет дома? — прокричал Уолдрон через окно машины.

— Может, да, может, нет, — озабоченно произнес тот, — зависит от того, кто спрашивает.

— Передайте ему этот конверт. Я думаю, он захочет нас видеть, когда прочитает, что там.

Мужчина взял конверт и ушел в дом. Уолдрон посмотрел наверх и заметил, что из трех верхних окон очень внимательно смотрели люди.

— Полагаю, они не очень-то любят здесь незнакомых людей, — сказал он.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Вся на нервах. Такое ощущение, как будто в любой момент произойдет убийство, — ответила шепотом Грета.

И они оба замолчали, пока снова не вернулся черный мужчина и не пригласил их в дом.

Беннет был в пентхаусе в окружении картин и роскошной мебели. Это был хорошо одетый мужчина невысокого роста с редкими светлыми волосами и голубыми глазами. Уолдрон ужаснулся: так вот какого они были цвета до того, как стали цвета вишенок Морелло!

Как только за провожающим закрылась дверь, Беннет взорвался:

— Вы — Грета Деларю? Меня предупредили, что Вы приедете. Но зачем? Я и так здесь довольно в щекотливом положении и без вмешательства чужаков!

Не дождавшись ответа, он махнул им на кресла и уселся сам.

— Что за нетерпеливый сукин сын стоит за вашим приездом? — продолжал он.

— Небось, Орландо Поттер? Вот надоедливый, это уж точно. Я же сказал, мне нужно не меньше года, чтобы укрепиться здесь. Думаю, предыдущих агентов погубили большие уши. Черт возьми, я здесь как на краю могилы. Всего четыре месяца, и вот заявляетесь вы целой ордой, и, небось, наследили так, что любой не глупее осла может выследить меня. Ну что, я не ошибся, это действительно Поттер?

— Да, — строго ответила Грета, она сидела на краю стула, ровно сложив руки у себя на коленях.

— Я был в этом уверен. Этот пустозвон со своим чертовым Комитетом по Чрезвычайным Ситуациям и всей этой мишурой… Послушайте, может, я еще не очень долго живу на Земле Грэди, но этого достаточно, чтобы усвоить одну вещь. Все эти «Комитеты по Чрезвычайным Ситуациям» — полная ерунда. Сказки о том, что мы можем вернуть мир в нормальное русло и существовать, как будто никаких чужих и не бывало, — он презрительно фыркнул. — Хотя, черт возьми, я вполне допускаю, что это возможно. Чужие игнорируют нас, пока мы сами не вмешиваемся.

Должно быть, Беннет уже давно обдумывает эту мысль, подумал Уолдрон. Он переглянулся с Гретой, и она дала понять, что нужно дать Беннету выговориться, прежде чем вступать в спор.

Пока Беннет заканчивал свою тираду, Уолдрон откинулся в кресле и осмотрел комнату. Скорее всего, по легенде Беннет — бывший страховой агент. Когда пришли чужие, необходимость страхования отпала сама собой. На самом деле Беннет был физиком с хорошими отзывами, из тех, которых немного осталось в настоящее время, потому как большинство больших институтов и лабораторий оказались в зонах радиоактивных осадков. Его заданием было получить лицензию свободного торговца (Грэди выпустил лицензии на этот вид деятельности), найти как можно больше артефактов, и, используя правительственные фонды, попытаться собрать первое устройство чужих руками человека. Функции этого устройства, если они вообще были, невозможно было понять. В любом случае необходимо было найти составные части, которые бы сложились в единое целое.

У Беннета хорошо получалось. Более того, у него оказался талант к виду деятельности, которым он якобы здесь занимался. Он управлял целым домом, в его распоряжении было двадцать человек, и, судя по обстановке пентхауса, Беннет очень преуспел за эти несколько месяцев на Земле Грэди.

— Мы пойдем вперед только в том случае, если у нас будут правильно расставлены приоритеты, — декламировал Беннет. — Я снова и снова повторял это в своих отчетах. Мы попусту растрачиваем наши научные ресурсы. Знаете, меня тошнит от большинства того, что попадает на Землю. 39-дюймовые телевизоры! Машины фруктов и армии из одного бандита! Боже мой, на днях Грэди купил себе компьютер для игры в шахматы! И на это тратятся драгоценные ресурсы, которые стоило бы направить на изучение чужих!

Он вскочил на ноги и стал ходить по комнате. — Я работаю здесь самостоятельно. Мне даже не сообщают, сколько еще агентов может в данный момент находится здесь вместе со мной. Повсюду встречаю кучу людей, торгующих бесценными для нас данными. Я, в общем-то, не против корпоративных ученых. На самом деле, у меня даже есть среди них друзья. Мне известно, кое-какие находки из тех, что они покупают, несмотря на желание их боссов нажить на этом состояние, все-таки попадает в лаборатории с неплохим оборудованием. Но все равно ситуация глупейшая. Хотя артефакты являются федеральной собственностью, в один и тот же момент в разных лабораториях могут одновременно изучаться три составные части одного устройства, и никто не будет об этом знать. Но вот те, от кого меня просто тошнит, так это от этих сволочей, вроде Грэди и Рэдклиффа, которые будут наживать себе состояния до тех пор, пока это возможно. Слушайте, вчера я спас то, что не надеялся отыскать и за год. Я говорю спас, потому что, если бы Грэди его заполучил, он бы просто продал его за драгоценности! Это работающий артефакт, черт возьми, и…

Он остановился.

— Хотя, может, мне и не стоит так говорить, — мрачно перебил он себя, — мы даже не знаем, может ли это устройство в принципе работать в нашем, человеческом понимании.

— Однако, судя по Вашим отчетам, — сказала Грета — вы почти уже доказали, что они работают.

Беннет сомневался. Наконец, кивнув, он снова сел в кресло.

— Я думаю, надеюсь… Понимаете, с тех пор, как я приехал, я интуитивно понял связь между нами и чужими. Это, скорее всего, легче было бы объяснить математику, чем мне — физику… Ну, так вот, несколько недель назад мне приснился сон о том, о чем я не вспоминал уже очень много лет. У моей семьи была дача в горах, прямо рядом с ней построили новое шоссе. В первую же зиму во время гололедицы произошла ужасная авария. Среди разбитых машин нашли задавленного лиса, тогда они пошли и застрелили его лисицу и весь его выводок. Чем больше я думаю об этом сне, тем больше убеждаюсь в том, что мое подсознание пытается сказать мне что-то очень важное. Я думаю, что эти так называемые «города», отнюдь не являются таковыми. Думаю, это межзвездные транзитные переходы.

Грета присвистнула.

— Вполне возможно, — сказала она с отсутствующим взглядом. — Я видела отчеты, в них упоминается гравитационные изменения, сравнимые по интенсивности с обычными изменениями, например, в связи с приливами. Их можно определить только при помощи сверхчувствительного оборудования.

Жаль, что они мне этих отчетов не посылали, злобно ответил Беннет. — Ваш драгоценный мистер Поттер всегда готов только мешать моей работе, и ни черта не делает, чтобы помочь мне. С тех пор, как у меня появилась гипотеза, я стал запрашивать данные о цвете городов. Если я прав, то они должны изменяться циклично, и, может быть, даже синхронно в разных точках планеты. Но ответа я так и не получил.

— В этом нет ничего удивительного, — произнесла Грета, — то, что мы находимся так близко к городу — чистая случайность. В России Бушенко застрелил бы любого из правительства, кто попытался бы это сделать. То же самое сделал бы и Невейра в Бразилии, да к тому же там непроходимые джунгли, да и в Австралии…

— Знаю-знаю. Пустыня! — вздохнул Беннет. — В Антарктике вообще в буквальном смысле никого нет. Вот: может быть, если мы убедим людей в том, что делают чужие, правительство начнет действовать. И если нам повезет, это будет очень и очень скоро.

Уолдрон чувствовал, как его начинает охватывать напряжение.

— Это как-нибудь связано с работающим артефактом, который Вы нашли? — натянуто спросила Грета.

— Самым непосредственным образом. У меня в подвале — сейф. Конечно, все думают, что это сейф, на самом же деле это вполне сносная лаборатория, если не считать того, что мне приходится работать при свете свечи, чтобы не привлекать внимания проводкой света. Так вот, там у меня…

Звонок. Грета и Уолдрон автоматически оглянулись в поисках домофона. Оказалось, он встроен в кресло, на котором сидел Беннет.

— Да?

— Мистер Беннет, по Энн Стрит приближаются два лимузина вроде тех, что у Дена Рэдклиффа… Я только что разглядел их номерные знаки — это он.

Беннет вздрогнул.

— Рэдклифф! Черт возьми, что ему здесь нужно? Если… о нет! '

Беннет вскочил.

— Что случилось? — строго спросил Уолдрон.

— Если Рэдклифф узнал об артефакте, который я купил вчера… Он был слишком ценен, и я не сообщил о нем Грэди, понимаете, я не заплатил за него налог. Если бы они узнали, что я не продал его за драгоценности, это бы разрушило мою легенду. Молю Господа Бога, чтобы он приехал сюда не за этим. Есть здесь свиньи, вроде самого Грэди, но Рэдклифф самолюбивая крыса, он хочет спихнуть Грэди. Вы, наверное, уже успели о нем услышать?

Уолдрон и Грета переглянулись.

— Мы… мы с ним знакомы, — сказала Грета, — он нанял Джима, и именно это и есть моя легенда.

— Вы что, на него работаете? — Беннет побледнел как полотно. — Убирайтесь отсюда как можно быстрее! Пока он не заметил вас и не узнал вашу машину! Господи, я знал, что Поттер бестолковый человек, но что настолько! Теперь из-за вас у меня еще и с Рэдклиффом будут проблемы.

— За нами никто не следил, мы проверили, — ответил Уолдрон, в машине не было никаких жучков!

— Приберегите свои извинения на потом! Шевелитесь, оба! И не возвращайтесь, а то, клянусь, мои часовые застрелят вас.

Глава 17

— Неужели они могли нас выследить? — прошептал Уолдрон.

Подсознательно он понимал, что глупо было шептать, хотя это казалось абсолютно естественным.

Протискиваясь через маленькое окошко, Грета ответила:

— Не думаю, хотя как я могу быть в этом уверена…

— В любом случае, надо как-то узнать, — сказал Уолдрон, трогаясь с места так резко, что заскрипели покрышки. — Как, черт возьми, он мог проследить нас До Беннета?

Может, он и не проследил. Не уверена, что у него в машине есть устройство для слежки, она совершенно обычной модели и цвета. Скорее всего, Беннет был прав насчет артефакта.

— Да, что это вообще за налог с артефактов?

— Грэди собирает налоги со всех торговцев с его лицензией. Он настаивает на том, чтобы все находки были задекларированы. Если попадается сколько-нибудь редкий артефакт, он старается его выкупить сам, чтобы получить как можно больше прибыли, и если владелец не соглашается, то должен заплатить налог за привилегированное владение — какого черта?

Поворачивая за угол, Уолдрон наскочил на выбоину, и машину вынесло на гравий. Впереди прямо на их пути стояла большая черная патрульная машина. За ней были четверо охранников Грэди, они молча подождали, пока Уолдрон справился с управлением и остановил машину. В унисон, как марионетки они направились прямо к машине.

Тот, что был больше всех вооружен, подошел к окну Уолдрона и с недоброй улыбкой произнес:

— Доброе утро! Меня зовут Капитан Байере. Вы новичок на Земле, не так ли? Что-то не припоминаю, чтобы видел вас раньше. Удостоверение, пожалуйста, и советую Вам не спорить.

Обливаясь потом, Уолдрон протянул ему документы, Грета последовала его примеру. Байере внимательно их осмотрел.

— Понятно, — наконец сказал он, — значит, нанят Деном Рэдклиффом. Приехал вчера. Отлично, выходите из машины. Оставьте ее здесь. Заберете потом ее здесь, если Вам разрешат. Губернатор хочет поговорить с вами. Мисс Смит, пройдите вместе с нами.

Уолдрон и Грета застыли. Байере положил руку на автомат.


— Нет, я не собираюсь подниматься к Беннету, — сказал Ден Рэдклифф черному мужчине. — Я хочу, чтобы он сам спустился ко мне. Все, что мне нужно, так это кое-что ему показать.

Мужчина хотел было что-то возразить, но передумал и пошел в фойе к встроенному в стену домофону. Рэдклифф прикурил и мельком взглянул на Ичабода, который сидел рядом с Риком на переднем сиденье. Паренька помыли, приодели, и личный физиолог Рэдиффа смазал, где необходимо, кожу мальчика, поскольку, как и большинство детей из лачуг, он страдал кожной болезнью, напичкали его витаминами и антибиотиками. Сначала с мальчиком были проблемы, особенно, когда пришлось делать ему укол, но во время поездки он сидел тише воды, ниже травы, восхищенный размерами машины и удобствами.

Черный мужчина вернулся:

— Мистер Беннет говорит…

Рэдклифф резко перебил его:

— Черт, если он боится показать свою физиономию, пусть высунется в окно наверху! Наверняка у него найдется бинокль? Рик, открой дверь, и пусть Ичабод выйдет на минутку. Этого будет достаточно.

Рик выполнил приказ босса. Щурясь от света, Ичабод осторожно встал на землю, все еще придерживаясь рукой за ручку дверцы из страха, что машина уедет без него. Рэдклифф смотрел на окна дома в поисках лица Беннета. Вот он, в одном из верхних окон, во всяком случае, редкие светлые волосы вполне подходили его описанию.

— Это ваш босс? — спросил Рэдклифф черного мужчину, показывая на окно.

— Да, это мистер Беннет.

— Мистером Беннетом он и останется, — произнес Рэдклифф, скривив рот, — а вот вашим боссом он уже больше не будет.

Он приказал Рику помочь Ичабоду залезть обратно в машину, и сам удовлетворенно сел в соседнюю дверь. Рэдклиффа беспокоило то, что Кори Беннет может стать в очень скором времени вполне реальным соперником. Слишком быстро новичок делал успехи. Вид Ичабода, у которого он купил реликвию, и не задекларировал (Рэдклиффу сообщил об этом личный шпион у Грэди), перепугал его до смерти. Ничего не будет удивительного в том, если он тихо уедет. Как альтернатива — он будет умолять Рэдклиффа не сообщать об этом инциденте Грэди. Так или иначе, Беннет уже больше никогда не будет угрозой.

Тонко сработано.


Закамуфлированные посты у подъезда к Особняку Грэди обменялись паролями по радиотелефону, Байерс хрипло ответил, не снижая скорости машины.

Прошлой ночью Уолдрон и Грета видели дом издалека. Он был похож на дворец, довольно обычный — экстравагантное упражнение в стиле псевдоклассики начала прошлого века. Когда они подъехали ближе, то заметили, что особняк был превращен в крепость, фасад усилен железобетонными стенами, на окнах тяжелые стальные ставни, в любую секунду готовые сорваться вниз и закрыть окна. Газоны были тесно засажены кустами, но в промежутках между ними открывался вид марширующих по гравийным дорожкам частных охранников Грэди. Шесть-семь вооруженных людей.

Внезапно посередине дороги без всякой причины водитель резко свернул сначала вправо, потом влево. Заметив удивление пассажиров, Байерс проворчал:

— Дорога заминирована, на случай, если вас это интересует. Губернатор не очень любит незваных гостей.

Помолчав, он добавил:

— Не волнуйтесь, они не взрываются оттого, что на них просто наедешь. Мистер Грэди любит ездить, а он намного тяжелее вас.

Уолдрон изобразил удивление, на самом деле его занимал только один вопрос: что могло понадобиться от них Грэди?

Перед парадным входом были припаркованы еще несколько машин: белый «роллс-ройс», еще одна патрульная машина и еще одна красная. Пока они остановились, из дома вышел человек в дорогой одежде сопровождении телохранителя и сел в красную машину. За ним последовал телохранитель и сел за руль, по всей видимости, это он выбирал дорогу. Уолдрон подумал, сколько невинных людей были случайно взорваны из-за чей-то беззаботности?

Байерс и его люди подвели Грету и Уолдрона к охранникам у дверей и ушли. Байерс нарочито помахал им рукой на прощанье.

Галерея была сделана в стиле голливудской реконструкции дворца Бизантина, испорченная массой добычи вдоль стен. Даже с первого взгляда было понятно, что это добыча: завернутые в холстины картины, мебель, закрытая полиэтиленом. Подозревающие всех и вся вооруженные охранники рыскали повсюду своими проницательными глазами.

Новый сопровождающий Греты и Уолдрона заговорил с мужчиной в черном костюме. Пришлось подождать, пока он исчезнет и снова появится, кивнет им, и тогда они последуют за ним в конец дома. Грета нащупала руку Уолдрона и крепко ее сжала.

Двустворчатые двери красивого натурального дуба с золотыми ручками распахнули новые охранники. И вот за громадным столом в обрамлении широкого окна, за которым садилось солнце, освещая прекрасный длинный газон и цветы…

— Губернатор Грэди! — отрапортовал сопровождающий и отдал честь.

Беннет назвал Грэди свиньей, возможно, поэтому Уолдрон ожидал тучного мужчину. Губернатор не был тучным. Большим, но не тучным, у него были правильные пропорции: под два метра ростом, гладкие черные волосы, тяжелые усы в стиле Теодора Рузвельта, красные щеки и пристальные черные глаза. На нем была рубашка цвета корицы, кремовый жилет, черный галстук свешивался на стол, отчасти закрывая телефон и интерком.

Грэди был явно занят сам собой. Напротив него стоял поднос со стаканами и бутылками, коробка с сигарами и ваза с шоколадом и сладостями, завернутыми в яркие обертки. Он не был похож на декадентного феодала, а выглядел как человек, управляющий своей собственной империей, в то время как весь остальной мир похож на перепуганных кроликов.

Грэди был не один. У стены сидели две красивые девушки секретарши, одна с ноутбуком, другая с диктофоном, за маленьким столом сидел светловолосый человек в сером костюме, он, не мигая, следил за вошедшими, достал камеру и быстро сделал пару снимков. По сравнению с Грэди все люди казались какими-то очень маленькими.

— Мистер Уолдрон и Мисс Смит, — сказал сопровождающий, Грэди кивнул.

— Принесите им стулья. Может, они захотят сотрудничать.

Уолдрон и Грета механически сели.

— Так, — произнес Грэди, размахивая в воздухе сигарой, ближайшая девушка поспешила принести зажигалку. — Думаю, вам интересно, почему я, — вдохнул, — привез вас сюда? — еще раз вдохнул и пробормотал спасибо. — Так что я сразу к делу. Знаете ли, у меня нет времени. Я управляю Землей с населением в один миллион человек, и я действительно ей управляю, поверьте мне, я держу палец на пульсе круглые сутки. В противном случае меня бы здесь не было. Так что, расскажите мне, что замышляют Беннет и Рэдклифф?

Тишина. У Уолдрона пересохло во рту.

— Да ладно! — рявкнул Грэди. — Я знаю, что ты работаешь у Рэдклиффа. Я знаю, что полчаса назад вы были у Беннета. Я знаю, что через несколько минут Рэдклифф был у Беннета и сразу уехал, потому что вас там уже не было. На моей Земле, я — Господь Бог. Я знаю, когда пылинка упадет. Так что?

Снова тишина.

— Последний шанс, — наконец произнес Грэди. Вы еще меня не знаете, не так ли? Слишком недавно приехали. Думаете, у вас могут быть от меня секреты!

— Слушайте. Сегодня утром приходил босс благоверных Брат Марк донести на одного из своих последователей — типа по имени Симс, Грег Симс, и его жену Марту. Он сообщил, что у них есть сын Ичабод, который нашел живую реликвию и продал ее Кори Беннету. Беннет — свободный торговец. Я даю лицензию торговцам с условием, что они декларируют, что находят. Беннет не заявил ни о каких живых реликвиях. А также я слышал, что вчера вечером парнишка снова нашел реликвию, и что Рэдклифф пытался ее у него отобрать. Вы там были? — прервал он сам себя, заметив предательскую реакцию Греты. — Я подумал, может, вы там были. Так вот, сегодня с утра вы едете к Беннету и первые попадаете в мою ловушку. Следующим должен был быть Рэдклифф и его люди — но я подумал, зачем забирать Рэдклиффа? Он — самодовольный кретин, который мечтает быть на моем месте, и думает, я не подозреваю об этом. Пусть помечтает: в конце концов, сам споткнется и упадет. Он тоже за последнее время не декларировал никаких живых реликвий, и в частности, вчера. Брат Марк сказал, что за ней спустились ангелы и забрали ее, но я не очень то в это верю. Нет, я думаю, Беннет и Рэдклифф хотят обвести меня вокруг пальца, и я не позволю им этого сделать.

Он с фальшивой конфиденциальностью наклонился над столом.

— Знаете, я не виню вас за то, что вы попались на удочку Рэдклиффа. Я первый признаю, что он проворачивает мощнейшую операцию. Но если он засыпал вас историями, как он собирается занять мое место, то он дурачит вас так же, как и себя. Это он будет раздавлен, и довольно скоро. Так что ежели вы не хотите, чтобы он потянул вас за собой…

Уолдрон глубоко вздохнул.

— Мистер Грэди, вы знаете, что мы только вчера приехали. Мистер Рэдклифф даже не успел объяснить мне мои полномочия. Хотя одно я могу сказать точно: он не нашел вчера ни одной живой реликвии. Она на самом деле исчезла. Наверное, взорвалась.

— Ну да, конечно, — сказал Грэди. — Что еще скажите? Что, к Беннету вы ходили со светским визитом?

Слова застыли в воздухе, словно выжженное огнем клеймо. Ответа не последовало. Уолдрон посмотрел через плечо Грэди и застыл как камень. Он знал: Грета, секретарши, охранник и светловолосый мужчина, — все смотрели туда же. Словно двигаясь в липкой грязи, медленно и с невероятным усилием Грэди повернул голову.

По длинному газону, не по земле, но над?.. Нет, вокруг, вокруг любой возможной траектории к ним приближалось… что? Что-то. Что-то исключительно яркое. Что-то движущееся внутри себя вне зависимости от движения вперед. Что-то такое же чужое, как и вчерашний громадный город…

Глава 18

Холодный пот выступил у Беннета на лбу. Он набрал комбинацию своего сейфа, который занимал, по меньшей мере, три четверти всего подвала его дома. Хотя дверь на лестницу была закрыта на засов, и он сам заварил стальной решеткой шахту лифта, Беннет продолжал то и дело оглядываться, как будто за ним кто-то следил.

Рэдклифф задал ему задачку, но ответ на нее мог быть только один: Рэдклифф знает, что Беннет купил у Ичабода живую реликвию, и он собирается рассказать об этом Грэди.

Чертов идиот, ну надо же было не задекларировать реликвию! Ну а что же мне оставалось? Грэди захотел бы узнать, кому я ее продал, и если бы я стал медлить, он бы заподозрил что-то неладное. Если бы солгал, он бы стал проверять покупателя — мало кто может себе позволить купить живую реликвию.

Дверь сейфа скрипнула. Надо смазать. Ну и черт с ней. Он зажег свечи. Дурацкая идея пользоваться свечами, но если протянуть кабель потолще, чем необходимо для нескольких маленьких лампочек в сейфе, где должны храниться только деньги и драгоценности, кто-нибудь обязательно начнет задавать вопросы. Преданность на Земле Грэди была довольно хрупкой вещью: каждый слуга мечтает стать хозяином. И чтобы не посвящать никого в тайну о лаборатории, Беннету пришлось стать скрягой, корпеющим над своим добром все свободное время.

И вот кульминационный момент его достижений.

Когда дело дошло до изучения артефактов чужих, обычные методы оказались бесполезными. Артефакты можно было взвесить, измерить, изучить через микроскоп… Однако они не поддаются рентгеновскому излучению… их невозможно исследовать с реактивами… бомбардировка нейтронами и электронами не нарушала потока в артефакту как будто частицы находились в полном вакууме…

Как будто им все равно! Что тогда? Энергия каким-то образом стабилизируется и становится неэнтропической? Слова.

Могут ли водородные и атомные бомбы человечества напугать существ, способных на такие чудеса? Может, в сбое компьютеров виновны люди, вырабатывающие статическое напряжение, потому что носят синтетические одежды!

Так что единственное, что оставалось делать, это с бесконечным терпением собирать в единое целое подходящие с виду артефакты — выбирать из сотен, даже из тысяч непонятных, разной формы, разбитых, не работающих артефактов чужих, надеясь на то, что они подойдут.

Как эти.

Все началось с артефакта в виде сосуда в 30 сантиметров в поперечном сечении, с двумя углублениями на поверхности расположенных по таутохронической кривой, одно — больше и одно — меньше. В большом углублении был артефакт в форме половины яйца с еще тремя небольшими объектами неправильной формы на поверхности, в маленьком углублении был продолговатый артефакт, который он вчера купил у Ичабода. Он был — хоть как-то, но собран, не в техническом понимании, ибо до сих пор не было понятно, для чего он был создан, кроме как для эстетического наслаждения. Беннет вспоминал, как дрожали его руки, когда он устанавливал артефакт на место, ожидая, что вся конструкции начнет вибрировать или испускать свет, или… или еще что-нибудь. Устройство не задрожало и не стало ничего испускать, и Беннет решил, что это должен быть единый объект, а не собранный из составных частей. Но как их починить, если на самом деле они разломаны на части? Их нельзя ни склеить, ни собрать, ни сжать. Непостижимый материал…

Нет времени на раздумья, сказал себе Беннет. Я должен спасти свою драгоценность от лап Губернатора Грэди, и не позднее чем сегодня вечером. Надо отдать его в хорошую правительственную лабораторию. Все выбросы чужих должны отправляться в соответствующую правительственную лабораторию!

Ему нужно было во что-то спрятать артефакт, но во что?

Здорово изогнувшись, он влез под скамейку в поисках контейнера (а Беннет был уверен, что здесь должно было быть что-то в этом роде), но вздрогнул и застыл. Что-то происходило…. С устройством?

Он удивлено посмотрел наверх. Да! Маленький светящийся объект источал свет, проникающий в основание, распространяющийся на больший объект, заражая три неправильные формы наверху!

— О, Господи, Боже мой! — прошептал Беннет.

Процесс не заканчивался, даже когда достиг границ чужого вещества. Он распространялся и дальше — озаряя вокруг воздух, принимая формы чего-то непостижимого, волшебного и столь же страшное, как и город, из которого это вещество было выброшено. Беннет вздохнул… Ему стало тяжело дышать.

Сенсация, как мощный взрыв, поразила — нет, не его разум — его абстрактное мышление, и Беннет потерял сознание и беззвучно упал у дверей.

Когда он очнулся, вокруг была полная темнота и тишина. Закричал, но ему ответило только эхо. Неуклюже и тяжело Беннет поднялся и с трудом нащупал выход на лестницу. Вверх по ступеням — дверь все еще была заперта. Хотелось на свет и свежий воздух. Даже не подошел к скамейке, где собрал артефакт. Ему было все равно, на месте ли тот.

Здание окутала кромешная тьма. Никто не ответил на его стоны. Пол в фойе был усыпан осколками стекла, и они хрустели под его ногами. За дверьми горел свет, а вместе с ним неоновые огни Грэдивилля. Он направился к ним, как мотылек к пламени свечи.

— Вот! Это он! — раздался из темноты голос, и в глаза Беннету ударил луч света. К нему подбежали люди, и пока он напрасно кричал и отмахивался от них руками, его схватили и бросили на крыльцо, плевали, пинали, били богохульника, который потерял святыню и вызвал гнев ангелов на Грэдивилль.

И бросили его в липкую грязную канаву.


На столе Поттера зазвенел интерком. Он грыз и до того уже практически отсутствующие ногти и смотрел в черный прямоугольник окна. Его волновали только звезды.

В ожидании наихудшего, сегодня везде погасили свет.

Более чем вероятно, что кто-нибудь обязательно поинтересуется, почему я не опустил шторы, чтобы спрятать свет сигареты. Что случалось?

— Прибыл Маршал Военно-воздушных Сил Файфф со своей командой, сэр.

— Пришлите его прямо сюда, — ответил Поттер, и встал, чтобы зашторить окна и включить свет. Вряд ли было бы прилично встретить Руководителя Континентального Министерства обороны в месте, освещенном звездами.

Один взгляд на вошедшего пожилого мужчину, и стало понятно, что новости не из лучших.

— Бушенко захватил Владивосток! — воскликнул Поттер.

Маршал кивнул.

— Хуже. Пусть лучше Фарнцуорт сообщит Вам детали, он принимал сообщение.

Мужчина помоложе в униформе командующего Военно-воздушных Сил Великобритании, пришедший вместе с Файффом, нервно теребил свои коричневые перчатки.

— Сэр, довольно сложно обрисовать картину. Скорее всего, в работе русского правительства были сбои, военные силы абсолютно дезорганизованы, и контакты Абрамовича не вышли на связь в положенное время. Мы поймали их обычную частоту…

— Да ради всего святого! — закричал Файфф. — Хватит ходить вокруг да около, ближе к делу!

Фарнцуорт покраснел.

— Простите, сэр. Я пытался объяснить, что мы получаем обрывочные сведения. Но нам точно известно, что Бушенко пять или шесть часов назад взял Владивосток. Сопротивления практически не было, это означает, что у него незначительные потери, хотя мы надеемся, ему все-таки потребуется время зализать раны. И, последнее, наши военно-морские силы были атакованы новым оружием.

Потребовалось время, чтобы все осознать. Поттер почувствовал, что воздух стал жидким как азот, просочился в его голову и заморозил его мозговые процессы.

— Новое? Что-то, что он получил от чужих? — наконец прошептал он.

— Предположительно, — проворчал Файфф. — Сначала, судя по описанию, я подумал, что это оружие похоже на то, которое использовали немцы во время второй мировой. Однако когда у нас появились несколько телевизионных снимков, стало совершенно очевидно, что снаряды абсолютно непохожи на обычные ракеты. Массивные, распространяющие во все стороны свет шары. Возникают ниоткуда. Попадают каким-то образом в двигатели самолетов, в вентиляторы кораблей и взрываются.

— Сообщается, что все воздушные оборонные силы Владивостока были уничтожены ими, — усилил Фарнцуорт и без того ужасное опасение. — Затем Бушенко взял севернее по берегу и окружил город и порт. Высадил десантников. Но не так много, как мог бы. Боюсь, что остальное он припас для нас.

— Нападение? — выпалил Поттер.

— Мы должны быть к нему готовы, — подтвердил Файфф. В этот момент зазвонил интерком. Поттер резко нажал на выключатель.

— Что еще? Я занят!

— Сообщение для Маршала, сэр. На расстоянии 65 тысяч футов на радаре Кардинал, — казалось, голос был явно озадачен, — мне сказали, что он знает.

— Спасибо, — ответил Поттер. — Кардинал, это, кажется, их стелс?

Файфф кивнул.

— Мы можем его сбить?

— Нет.

Плечи Файффа опустились, как будто они несли на себе всю тяжесть мира.

— На западном побережье у нас нет ничего, что могло бы достичь высоты 6 тысяч, — пояснил он.

— Я так полагаю, что ваш мистер Конгрив был прав насчет Джесперсена, — сказал Фарнцуорт. — Не может быть, чтобы Бушенко случайно направил все свои силы на запад.

— Да, совершенно очевидно, он знает, что делает. И если он получил свое оружие благодаря Питириму, ничего удивительного, что он так отчаянно его ищет!

Поттер вытер влажные глаза.

— Нам лучше бы увезти Питирима отсюда, так, Маршал?

— Я заказал самолет, — ответил Файфф. — Он в десяти минутах отсюда. Доктор Порпентайн думает, что перелет снова введет мальчика в состояние апатии, но Абрамович и этадевушка — как ее зовут — Наташа, считают, что будет все в порядке, если они поедут вместе с ним.

Файфф колебался.

— Мы еще не выбрали маршрут.

— Надо везти его прямо на Землю Грэди, — сказал Поттер. — Вдали от города чужих он просто идиот, и ничего больше. И если новое поколение оружия Бушенко оттуда, я думаю, никто не будет сомневаться, что мы тоже сможем извлечь из таланта мальчика пользу.

— Подождите, это ведь будет катастрофа, если кто-нибудь из свободных торговцев узнает о его таланте, — возразил Фарнцуорт. — Мне говорили, что у них целые частные армии, и если Питирим настолько ценен…

— Неизбежная катастрофа, — произнес Поттер, — это то, к чему человечество шло век за веком. Стоит ли теперь менять свои привычки? Кроме того, то, что вы сказали, это всего лишь часть общей картины. Грэди крепко держит в руках свою империю. На Земле Грэди живут несколько наших агентов и посылают нам отчеты. За последние несколько лет на Земле Грэди жизнь стала значительно тише. Более того, в случае нападения Бушенко, Грэди сможет нас защитить…

Снова зазвонил интерком.

— Для Маршала, сэр! Передние фланги воздушной обороны сообщают, что по данным радара на большой скорости приближается массивный самолет… нападение?

— Как далеко от нас? — резко спросил Файфф.

— Сообщается: плюс четыре часа пятнадцать минут.

— Четыре часа! — Файфф посмотрел на Поттера. — Надо поторапливаться, если вы хотите к тому времени быть на Земле Грэди. Они называют наше время Эрой Чудес, не так ли? Теперь пришло время именно для чуда. В противном случае…

Поттер снова нажал на интерком.

— Позвоните в госпиталь и скажите доктору Зворкину, чтобы он немедленно повез Питирима в аэропорт. Мы увозим его. Я встречу их там. Через две минуты у входа мне понадобится машина.

— Слушаюсь, сэр. Э-э — куда вы едете, сэр? На случай, если меня спросят.

— На Землю Грэди, — ответил Поттер, — и к черту все последствия. Получается, лучше иметь дело с чужими, чем с собственными лунатиками.

Глава 19

Уолдрон тяжело вздохнул, почувствовал острую боль и понял, что еще жив.

Открыл глаза и не увидел ничего, кроме кромешной тьмы. Что-то тяжелое придавило его ноги. Уолдрон запаниковал. Сначала он подумал, что его завалило, но вдруг то, что лежало на его ногах, зашевелилось, и его охватил неосознанный ужас.

Где-то вдали в мрачной темноте ночи раздавались звуки взрывов или выстрелов, рядом что-то хрустело, кто-то скребся и царапался. Едва шевеля пересохшими губами, Уолдрон попытался облечь свои мысли в слова: Кто-то идет по гравию, открылась дверь, кто-то споткнулся… Ему казалось, это единственный способ вернуть себя к жизни.

Внезапно его ослепил яркий свет, и кто-то воскликнул:

— Так он все-таки мертв! Не могу поверить!

Кто мертв? Я не мертв! Я не МЕРТВ!

Уолдрон понял, что голос осип, его не слышно, и застонал.

— Что это? — спросил второй голос.

— Это Уолдрон! Черт возьми, что он здесь делает? Вон, смотри, под кучей мебели. И его подружка здесь.

Мне знакомы эти голоса… Ах, да, это же Рик Чэндлер и Тони — водитель грузовика.

— Вытащи их оттуда, — приказал Рик, — может, они расскажут, в чем дело.

Он сказал, подружка?… Точно! Эта тяжелая шевелящаяся штуковина, придавившая мои ноги — человек. Конечно, Грета. Почему-то она мне раньше казалась совсем легкой…

Уолдрон увидел два силуэта. Они вытащили его и помогли встать. Свет, ослепивший его, был поисковым фонарем, который был настолько массивным, что потребовалось два человека, чтобы принести генератор и отражатель. Когда Уолдрон чуть пришел в себя, он обнаружил, что обнимает Грету. Она все еще была в шоке, у нее кружилась голова и она сильно дрожала.

— Босс спрашивал, где вы, — сообщил Рик. — Вот уж где-где, а здесь бы мы вас искать не стали. Так что не увиливай, и расскажи боссу всю правду.

— А кто мертв? — перебил его Уолдрон, — Грэди?

— Сам посмотри.

На месте, где за огромным столом важно сидел Грэди, зияла дыра. Все было усыпано мелкими осколками стекла, которые в свете фонаря блестели, как бриллианты. Тело Грэди наполовину провалилось в дыру, а череп его был похож на лопнувшее яйцо.

— От чего он умер? — прошептала Грета Уолдрону, ухватившись за него, как за спасательный круг разума в океане безумия.

— Вы меня спрашиваете? — ухмыльнулся Рик. — Вы же здесь были, а не я.

— Рик! — сказал Тони. Он подошел ближе к телу и наклонился к зияющей дыре под распростертыми ногами Грэди. — Как ты думаешь, что это?

— Приведи сюда парня, которого мы поймали на шоссе. Это один из шефов охраны Грэди. Может, он знает.

Кто-то вышел из комнаты, Уолдрон еще плохо понимал, что происходит. Открылись двустворчатые двери, и ввели человека с завязанными за спиной руками. Его униформа была измазана в крови, стекавшей со лба. Уолдрон узнал в нем капитана, сопровождающего его и Грету к Грэди, но когда? Вчера? Сегодня? Уолдрон не имел ни малейшего понятия.

Как же его зовут? Бай-что?.. Ах, да — Байерс!

— Здесь дыра вниз, что там внизу? Вряд ли они попали сюда случайно, — спросил Рик капитана, и, не получив ответа, добавил: — Сам посуди, твой босс мертв, сам видишь. Почему бы тебе не облегчить себе участь?

Казалось, Байерс сдается.

— Там склеп. Грэди хранил в нем свой лучший товар. Я думаю, в основном, это живые артефакты.

— Живые артефакты, — медленно повторил Рик. — Да, но это ничего не проясняет. А вы что здесь, черт возьми, делали? — обратился он Уолдрону.

— Спроси Байерса. Он остановил нас на дороге, сказал нам выйти из машины и проследовать за ним, потому что с нами хочет поговорить Губернатор.

Рик повернулся к Байерсу:

— Это правда?

Тот утвердительно кивнул.

Рик снова обратился к Уолдрону с Гретой:

— Понятно. Так что же произошло на самом деле? Вы видели?

Уолдрон пытался прорваться сквозь туман в его голове. Мало помалу он вспомнил какой-то… светящий шар, летящий прямо на них…

Наконец, он ответил:

— Я думаю, чужие забрали свое добро.

Уолдрон ожидал, что его слова, по меньшей мере, удивят Рика, но тот спокойно продолжил:

— Ты имеешь в виду, как тогда ночью босс подбросил шар, и он исчез… По-моему, все совпадает.

— Точно, и церкви тоже, — проворчал Тони. Грета дрожала с головы до пят. Уолдрон вопросительно посмотрел на Рика.

— Тут, черт знает что творилось, пока вы были без сознания. Благоверные вооружились — они считают, что на их церкви напали. Все их живые реликвии исчезли. С Кори Беннетом та же история. На днях он купил у малыша Симсов живую реликвию, а теперь у него дома пусто, света нет, слуги в панике разбежались, вокруг ни души, кроме благоверных. Слуги Грэди тоже разбежались или, во всяком случае, пытались.

— Грязные ублюдки! — ответил Байерс, — Как можно было рассчитывать, что они не отдадут Землю Рэдклиффу!

— Однако именно так и случилось, не так ли? — съязвил Рик.

Байере, в ответ плюнул на заваленный стол Грэди.

— Ладно, пора к дому, — помолчав, произнес Рик. — Уолдрон, ты можешь нормально идти? Похоже, что нет. Кто-нибудь помогите ему и Мисс Смит. Пошли, босс будет очень рад услышать то, что они ему расскажут.


— Орландо! Орландо!

Поттер, наконец, смог провалиться в дрему, несмотря на непрекращающийся звук работы моторов вертолета, и эти слова лишили его драгоценного сна. Мальчика решили эвакуировать на вертолете, поскольку не знали, есть ли на Земле Грэди посадочная полоса. Насколько было известно, у Грэди было несколько вертолетов для преследования контрабандистов на не-людской-земле, а также пара реактивных самолетов на всякий случай для него и его личного состава. Поддержка и заправка современных самолетов, даже для его удивительно богатых ресурсов, были сложными на Земле Грэди, и у него не было аэропорта. Поэтому вполне возможно, что им придется садиться на шоссе или даже на землю.

— Какого черта?.. — заворчал Поттер, и только потом понял, что это Конгрив трясет его за руку. Его включили в команду, потому что хотели, чтобы Питирима окружало как можно больше русскоговорящих людей. — Что-нибудь случилось?

С первого взгляда все было в порядке. Все на месте. Впереди, назначенный Файффом канадский пилот, молодой парень по имени Столлер, рядом с ним вторым пилотом сидела Наташа. За распластавшимся в близком к коме состояний Питиримом наблюдает Зворкин; рядом дремлет Порпентайн, положив голову на плечо спящему Абрамовичу. Вроде, все в порядке.

— Боюсь, что да, — прошептал Конгрив, — идите сюда к радио, я покажу Вам.

Стараясь не наступить на протянутые ноги Порпентайна, Поттер с трудом встал и последовал за Конгривом к пульту управления, где находилось радио.

— Слушайте, — Конгрив протянул пару наушников, — это радиостанция Грэди.

Ничего, кроме шипения.

— Вы уверены?

— На сто процентов. У нас направленная антенна. Проверяет местонахождение станции на земле, частоту и мощность передачи. Дело в том, что у Грэди должна быть круглосуточная коммерческая радиостанция, но с тех пор, как я настроился на частоту, я не слышу ничего, кроме шипения.

Поттер усилием воли прогнал опасения, начинающие проникать в его сознание:

— Вы проверили другие волны? Шкала может быть неправильно откалибрована?

— Я уже все проверил, — Конгрив крутил ручку настройки. — Вот Федерал Мидвест в Чикаго, ее сложнее поймать, чем станцию Грэди; Федерал Фар Вест в Спокайне; все три Канадские станции; черт, даже мексиканская правительственная волна из Байа Калифорния, — и все четко, четче не бывает. Нет только волны Грэди.

— Сколько нам еще до Земли Грэди? — спросил Поттер.

— Мы уже на ней, еще чуть-чуть и нам будет виден город чужих. Смотрите, впереди через облако прорывает слабое свечение, я думаю, это и есть свет из города чужих. Я, правда, не видел его раньше. А Вы?

— Однажды, — кратко ответил Поттер. — После первой атаки на город чужих, когда армия повернула назад, меня командировали прояснить ситуацию. Я видел город с самолета, и, — он колебался, — честно говоря, надеялся, что это больше не повторится.

— Да, это он, Майк, — прервала Наташа, — отсюда я хорошо вижу. Ты все еще не поймал станцию Грэди?

— Нет, — ответил Конгрив и спросил Поттера: — Что нам теперь делать?

— Установить курс, чтобы обогнуть город чужих с юга. Держать приличное расстояние. Проверить, сможем ли мы настроиться хотя бы на частоту полиции или еще чего-нибудь в этом роде. В случае, если мы так и не обнаружим ничего, нам придется самим подавать сигнал.

— Вы уверены, что это разумно?

— Черт побери, а что нам остается? — довольно резко ответил Поттер. — Грэди гордится своим теле-и радиовещанием. Если они не работают, значит, скорее всего, они взорваны. Я не хочу садиться вслепую в темноте, бог знает в какое месиво!

— Да, но…

— Мистер Поттер! — Столлер, наклонившись вперед, возбужденно показывал на окно. — Внизу вспышки. Похоже на стрельбу. И здание горит.

Поттер сомневался, но все же резко приказал Конгриву:

— Майк, настройся на бывшую частоту Северной Дакоты, насколько известно, Грэди использует ее в полиции. Идентифицируй нас, как правительственный самолет, запрашивающий посадки.

— Но…?

— Делай, что я говорю! — Холодный пот выступил на лбу и жег кожу, Поттер вытер лицо.

Конгрив неохотно подчинился. Несколько минут ничего не было слышно. Здание в огне приближалось, они пролетели над ним, попав в струю горячего воздуха.

— Еще хуже, чем я ожидал, — проворчал Столлер.

— Смотрите! Смотрите! — Все это время Наташа всматривалась в бинокль в темноту, теперь она показывала направо. — К нам на большой скорости приближается вертолет!

— Майк, вызывай их! — закричал Поттер.

— Пытаюсь! Пытаюсь! — ответил Конгрив.

В то же мгновенье по радио раздался резкий командный голос:

— Правительственный самолет! Немедленно приземляйтесь!

Поттер оттолкнул Майка от радио:

— Отвечайте! Отвечайте! Вас вызывает правительственный самолет. Нам необходимо приземлиться в надежном месте, и немедленно связаться с Губернатором Грэди. Мы не можем сесть вслепую посреди сплошной суматохи. Прием!

Ответа не последовало. Свистящие вспышки спереди осветили темный вертолет, и в то же мгновение вдоль стены кабины образовался ряд отверстий, а последнее, девятое, — в груди Питирима.

Глава 20

Ден Рэдклифф был единственным человеком на Земле Грэди, который был готов к тому, что Губернатор может умереть или быть свергнут. Он все еще не мог поверить в то, что управление Землей само свалилось ему в руки, как спелое яблоко, однако, похоже на то, что это действительно было правдой.

Рэдклифф сидел за электронной панелью, которую установил в подвале своего дома. Отсюда можно было не только следить скрытыми камерами за соседями и связываться со своими военными силами, но и руководить огнем со своих укреплений, устанавливать баррикады, поднимать и опускать стальные ставни во всем доме, и, наконец, детонировать любую из тысячи его мин.

Однако ничего из этого ему не понадобится, во всяком случае, сейчас.

День был сумасшедшим, но, в конце концов, во всем этом хаосе разум начал возвращаться к Рэдклиффу. То, что Рик Чэндлер сообщил по рации из своей машины у дома Грэди, начинало прояснять общую картину происшедшего, и, конечно, когда они приедут, Уолдрон объяснит все в деталях.

Пока же Рэдклифф сможет спокойно почувствовать вкус власти.

Нажав на кнопку на столе, он произнес:

— Принесите мне сигары и бутылку мартини, да побыстрее!

Удовлетворенно облокотился на спинку кресла с ощущением тщательно проделанной работы.

Первое, что он услышал, были новости о том, что что-то невообразимое происходило в доме Грэди: весь его штат и даже его армия разбегались в панике, позабыв о своем собственном оружии, крича что-то несуразное о том, что чужие атаковали особняк. Одного этого уже было достаточно, чтобы Рэдклифф начал действовать. Его собственная армия была меньше и незаметнее, чем армия Грэди, но его ребята все еще помнили о том, как легко они одурачили Губернатора с якобы украденным грузом. Рэдклифф разделил прибыль с некоторыми из них, поэтому, как только он связался, они беспрекословно подчинились ему.

Затем последовало сообщение о восстании благоверных. Сообщали, что ангелы напали на церковь Брата Марка и некоторые другие, и с огненными мечами вынесли все богатства. Говорили, что сам Брат Марк погиб, но этот слух так и не был подтвержден.

Единственные, кто не разбежался из военных сил Грэди — были патрульные, поскольку они ничего не знали о том, что происходит, ибо никто из телохранителей Грэди не осмелился сообщить по радио о случившемся. Их атаковали и, как нельзя кстати для Рэдклиффа, связали бешеные толпы благоверных.

К полудню на улицах были драки, кое-где сопровождаемые кражами. Благоверные попытались захватить радио и телевидение, чтобы сообщить неверным, что скоро на Грэдивилль снизойдет кара небесная. С тех пор ни радио, ни телевещания на Земле Грэди не стало. Либо у охранников не было времени подойти ближе к микрофону., либо они боялись, что Губернатор окажется жив, ибо в этом случае наказание любого, кто передал бы сообщение о его смерти, оказалось бы, несомненно, ужасным.

На данный момент Рэдклиффа это не интересовало. Его войска были наготове и ожидали приказа выступать, с которым он хотел сообщить по радио, что берет на себя власть Губернатора. Он планировал это на вечер, когда суматоха поутихнет, кроме того, ему казалось очень символичным, если он заступит на свой пост в полночь.

Благоверные пытались атаковать особняк Грэди, но были оттеснены отчаянными или неверными «героями». Потеряв немало своих, благоверные с отвращением ушли. Приблизительно в полночь, Рик и его ребята вошли в особняк Грэди, обезоружили к тому времени уже абсолютно уверенных в смерти босса охранников.

Остальные благоверные отправились навестить последнее проклятье Брата Марка, поскольку, видимо, ангелы что-то недопоняли. Они подошли к дому Рэдклиффа, но их легко прогнали. От их раненых Рэдклифф узнал большую часть информации о том, что произошло днем.

Другие благоверные направились к дому Беннета, где не встретили такого горячего приема. Рэдклифф ожидал, что именно Беннет будет тем из свободных торговцев, кто выстоит и наживет себе состояние на кризисе, особенно учитывая то, что после утреннего происшествия он должен бы быть наготове. Однако когда люди Рэдклиффа пришли к нему домой, они обнаружили, что дом пуст, а вокруг шатались благоверные, бормочущие гимны, уверенные в том, что бывшего владельца этого дома заслуженно покарало небо.

Со стороны остальных свободных торговцев не было положительной реакции на вызов. Рэдклифф поперхнулся, и побледнел — словно яд, в его сознание прокралась фраза, которую он сказал Уолдрону: Помни, ты всего лишь человек!

Мне необходимо поехать в город чужих, как только я смогу отсюда безопасно уехать. Если мы действительно спровоцировали чужих, мое наследство не будет долго доставлять мне удовольствие.

Он разозлился и попытался отогнать от себя эту мысль. Хотя бы несколько часов спокойно наслаждаться своим успехом. Стук в дверь.

— Входите! — прокричал он.

С коробкой сигар, бутылкой мартини, бокалом и банкой маслин на подносе вошла обнаженная Мора Найт, как он ей велел.

Она молча поставила поднос рядом с ним, отошла назад и выжидающе посмотрела на него. В ожидании чего? Может, похвалы. А, может, и наказания. Что он пожелает. Так будет до конца ее дней.

Рэдклифф внимательно смотрел на нее, он вспомнил, как сказал Уолдрону, что получит то, за что заплатил, любым способом. Эта мысль как червь забралась в его сознание и изнутри глодала его. Как он и предсказывал Уолдрону, он получил то, что хотел — Мора никогда больше не станет ему перечить.

И все равно он чувствовал себя обманутым. Рэдклифф начал осознавать это еще вчера, когда узнал, что к нему едет Уолдрон, именно поэтому он вчера вечером так напился. Это ощущение отравляло его удовольствие от того, что он получил власть над Грэдивиллем.

Что мучает меня? То же, что мучает тех, кто считает, что они — люди, хозяева чего-то, когда они сталкиваются с чужими и понимают, что по сравнению с ними мы просто черви? Но я не они. Я лучше их. Я признавался, что я крыса!

Однако этого было недостаточно. Он не мог убедить себя и с грустью подумал: Я не завоевал эту женщину. Ее завоевал для меня наркотик. Я не завоевал Грэдивилль. Мне его подарили чужие. Так что же я, черт возьми, вообще сделал из того, чем мог бы гордиться?

Внезапно он осознал, что кто-то пытается протиснуться сквозь не закрытую до конца дверь, и оглянулся. Это был Ичабод. Он выглядел еще более сконфуженно, чем обычно, но явно твердо настроен.

— Мистер, отпустите, пожалуйста, Мору, — осмелился он. — Мне… Мне страшно из-за этой стрельбы, а здесь нет никого, кто мог бы со мной поговорить. Мне как-то одиноко без родичей.

Что случилось с Симсами в сегодняшней кутерьме? Может, их застрелили, может, их убили благоверные? Может, на них напали собственные бывшие друзья! Они были бы легкой мишенью.

Приободрившись, восхищенно оглядываясь по сторонам, Ичабод переступил через порог. Бросив взгляд на Рэдклиффа, как будто спрашивая его разрешения даже для этого, Мора протянула мальчику руки.

— Тебе нравится Мора? — безразлично спросил Рэдклифф, скорее, чтобы отвлечь себя от дурных мыслей, чем для того, чтобы получить ответ. Ичабод покраснел до кончиков ушей и уставился в пол.

— Д-да, — почти шепотом ответил он. — Я… я всегда хотел увидеть красивую леди без одежды. Один раз я даже пытался. Я пошел к дому миссис Харрисон и заглянул в окно, но мистер Харрисон поймал меня и поддал, а потом отвел меня домой, рассказал все отцу, и мне и от него тоже попало, — он тяжело вздохнул, — а Мора показывает себя всем, и я не чувствую себя маленьким подглядывающим грешником!

Рэдклифф закатился смехом. Он шлепал рукой по металлическому столу, задыхался от смеха, жадно и звучно хватал воздух, пока, наконец, чуть не упал со стула, слезы текли по его щекам.

Когда он успокоился, то произнес:

— Ичабод, ты именно то лекарство, которое мне нужно! Я уже и не помню, когда я в последний раз так смеялся — много лет назад! Конечно, забирай Мору. Пусть она останется с тобой столько, сколько тебе будет нужно. Конечно, — неожиданно спокойно он добавил, — если она не возражает.

Бездушный голос произнес:

— Нет, мистер Рэдклифф, я не возражаю.

И держа мальчика за липкую ручку, она вывела его из подвала.

Как только за ними закрылась дверь, зазвонил радиофон, и Рэдклифф вернулся к делам:

— Да?

— Мистер Рэдклифф, с запада к Грэдивиллю приближается вертолет. Похож на канадский, но по патрульной частоте сообщают, что это правительственный вертолет, и им нужен Губернатор Грэди.

— Ха! Тогда им предстоит большое разочарование, не так ли? Ты где?

— В миле от них, сэр. Это Кеин. Я сегодня на дежурстве. База только что связалась со мной, мне необходимо проверить, что это за вертолет.

— Прикажи им немедленно сесть. Вы вооружены?

— Только автоматами, сэр. Я имею в виду, для чего у нас остались патроны. Почти все мы потратили на благоверных. Я думаю, парочка выстрелов убедят их в наших серьезных намерениях, — и еще более спокойно добавил, — Чак, ты все слышал? Я закрываю частоту.

— Минуту, — проворчал Рэдклифф, на панели загорелся красный индикатор, значит, кто-то нарушил периметр. Он заговорил по местному телефону, — Кто это?

— Рик Чандлер с ребятами, — заскрипел голос, — с ними Уолдрон и его подружка.

— Отлично! Ведите их прямо в длинную комнату. Я присоединюсь к ним через минуту.

— Есть, сэр.

Рэдклифф вернулся к радио:

— Кеин! Я предоставляю тебе полную инициативу. Но они должны сесть! После того, что произошло сегодня, я не хочу, чтобы кто-нибудь летал поблизости города чужих, — этолшжет плохо кончится!

В голосе Рэдклиффа слышалась тревога. Кеин отключился.

Рэдклифф проверял все свои посты, получив с каждой утвердительные сообщения, он понял: Земля Грэди теперь его земля, без сомнения.

Жаль, что такое ощущение, что у меня во рту пепел…

Он поставил управление на автоматику и поднялся. Он почти уже вышел, когда снова зазвенело радио, и Рэдклифф остановился. Серое могильное облако предчувствия застилало его разум, как будто он должен получить сообщение, которое уничтожит всю его победу. Однако он все равно подошел и ответил:

— Да?

Но вместо голоса Кеина он услышал незнакомый ему мужской голос, он почти плакал, его перекрывали звук двигателей, крик женщины, и еще три или четыре мужских голоса, изрыгающих проклятья. Однако голос мужчины был ближе всех к микрофону, и Рэдклифф услышал следующее.

— Сволочь! Сволочь! Сволочь! Ты убил его, слышишь? Ты убил единственного человека на всей планете, который может входить и выходить из города чужих! Ты убил Питирима, сукин ты сын! Убийца! Предатель! У-бий-ца!

Глава 21

Только позже Уолдрон заметил, что с Рэдклиффом что-то не так. Состояние шока все еще мешало ему нормально соображать. Ко всему прочему, еще не утихла боль от того, как врач Рэдклиффа прощупывал его раны, чтобы исключить переломы ребер. Ему и Грете удивительно повезло. Что бы ни использовали чужие, чтобы добраться до склепа Грэди, оно могло разрушить стены и обрушить на них потолок.

И уж, конечно, разбить череп Грэди.

Наконец, Уолдрон понял, что Рэдклифф не подавал никаких признаков радости, которую он должен был бы испытывать. Почему? Зигзаг удачи сделал его полноправным владельцем Земли. Несомненно, понадобится время, чтобы остальные свободные торговцы признали его право на Землю, успокоить фанатичных благоверных, укрепить власть в своих владениях… но у Рэдклиффа такое преимущество перед остальными, что Уолдрон не сомневался в его победе.

Напротив, Рэдклифф выглядел угнетенным и испуганным.

Может, он боится, что чужие отнимут у него власть еще до того, как он успеет насладиться ею?

Похоже, это было единственное сколько-нибудь удовлетворяющее объяснение. Но Уолдрона оторвали от размышлений, и мысли вылетели у него из головы.

Вошел один из многочисленных слуг Рэдклиффа, он принес телефон, наклонился к хозяину и что-то прошептал. Рэдклифф взял трубку:

— Да, Гейб? Что случилось?

Уолдрон напряг слух, надеясь расслышать голос Гейба, но это было бесполезно. Врач убирал инструменты и слишком шумел. Хотя вполне можно было догадаться о том, что происходит из ответов самого Рэдклиффа.

— Откуда они пришли?.. Понятно. Их сложно оттуда увести?.. Чертовы благоверные! Сбейте их, если надо!.. Знаю, знаю, но я хочу, чтобы их всех привели ко мне прямо сейчас!.. Кто-нибудь пострадал?.. Орландо Поттер? Это еще кто?.. Сейчас? Остальные тоже что-то вроде него?

Услышав имя Поттера, Грета напряглась, и из ее уст вырвался сдавленный вздох. Конечно, это не ускользнуло от внимания Рэдклиффа, и он устремил на нее взгляд, и смотрел так до тех пор, пока не закончил разговор с Гейбом.

— Русский что?.. Что вы вообще обнаружили, шайку маньяков?… Да.^да., отлично. Просто приведи их в дом, и я решу. 'Смотри, чтобы тебя никто не задержал, понял?

Он вернул трубку слуге и обратился к Грете:

— Я смотрю, Вам знакомо имя Орландо Поттера!

Грета облизала губы и вопросительно посмотрела на Уолдрона, но он не ответил. Наконец, она проговорила:

— Да, вы правы. Он состоит в Комитете Конгресса по Чрезвычайным Ситуациям. Рэдклифф сжал губы.

— Интересно! Интересно, что Вы знаете об этом комитете. Я и не думал, что люди обращают внимание на какие-то комитеты по чрезвычайным ситуациям. Не находите, что это дурацкая идея — создавать комитеты против чужих?

Он смотрел то на Грету, то на Уолдрона.

— Я так полагаю, Вы рассказали мне не все, что знаете, — продолжал Рэдклифф, — например, вы сказали, что были у Грэди, но совсем забыли упомянуть, что заскочили по дороге к Беннету. Почему?

Уолдрон и Грета переглянулись. У них даже не было шанса обсудить дальнейшие действия… но в любом случае было бесполезно отпираться, поскольку Байерс знал об их визите к Беннету.

— Хватит! — резко сказал Рэдклифф. Он встал, и подошел к Грете, взял ее за подбородок и поднял ее голову.

— Откуда Вы знаете Орландо Поттера?

Она вырвалась и откинулась на спинку стула, чтобы он не схватил ее снова.

— Хорошо, я расскажу Вам! — выпалила она. — Я знаю его, потому что я исполнительный директор Федеральной Научной Службы, и он мой босс.

Рука Рэдклиффа упала.

— Так вот оно что, — смягчившись, произнес он, — я так полагаю, что ваше настоящее имя не Смит.

Она покачала головой:

— Меня зовут Грета Деларю.

— Уолдрон, ты знал об этом, или она и тебя обдурила?

— Знал, — выдохнул тот.

— Ага! Так почему вы были так заинтересованы Беннетом? Дайте угадаю, вы хотели свергнуть Грэди, и для этого скорее подойдет Беннет, чем я?

— Черт, ничего подобного, — проворчала Грета.

— Знаете, бессмысленно врать! — резко оборвал Рэдклифф. — Скорее всего, Беннет мертв. Во всяком случае, он исчез. Мои люди прочистили весь город в его поисках. Его нигде нет.

Уолдрон подскочил на стуле. Конечно, его нигде нет. Он сейчас ищет тебя в Городе Ангелов! Когда же он переместится во времени, как не в момент атаки чужими Грэдивилля?

Он захотел немедленно поделиться с Гретой своими мыслями и повернулся к ней, но она ошибочно расценила его взгляд как совет рассказать Рэдклиффу всю правду. Пожав плечами, она начала:

— Беннет — один из моих коллег. Физик, он покупал здесь артефакты не для продажи, а с целью изучения.

Рэдклифф повернулся на каблуке и вернулся в кресло. Когда он, наконец, заговорил, его манеры и тон изменились в корне.

— Я думал, эти ублюдки в Вашингтоне закрыли глаза на присутствие чужих и заботятся только о своем кусочке земли. Вы хотите сказать, что это неправда?

— Конечно, нет. Но, Господи, континент заселен 130 миллионами потерявших понятие морали истеричных идиотов. Как Вы думаете, у нас много возможностей нормально работать?

Несколько минут Рэдклифф молчал. В конце концов, он произнес:

— Вот что я не понимаю. Мне казалось, я знаю все о Земле Грэди, но я никогда даже не подозревал, что Беннет федеральный агент. Так если его легенда меня легко одурачила, почему вы не отправились прямо к нему? К чему весь этот спектакль с любовницей Уолдрона?

— Мы должны были сделать так, чтобы он во что бы то ни стало не узнал, что он уже побывал в Городе Ангелов и обвинил Вас в…

Она остановилась. Уолдрон удивленно заметил, как лицо Рэдклиффа стало мертвецки бледным, он закрыл глаза и сполз с кресла.

Рэдклифф потерял сознание.


Для Поттера смерть Питирима была словно ночной кошмар. Все выглядело, звучало и казалось каким-то плоским и пустым, так ему кто-то описал нервный срыв. Он ничего не почувствовал, когда увидел рану мальчика, слезы на щеках у Зворкина или когда услышал истерические вопли Конгрива по радио. Как будто ткань времени разорвалась и была неуклюже заштопана. Он не осознавал того, что происходило вокруг.

Поттер старался расставить воспоминания в том порядке, в котором они должны были произойти. Сначала, конечно, нападение, потом шум и кровь, потом из бака полился керосин. Они в темноте сели на шоссе, второй вертолет последовал за ними, вышли вооруженные люди и окружили их. Сквозь истерический шум он услышал, как Наташа осыпала архаичными ругательствами уши их захватчиков.

Потом подъехали машины: два огромных военных грузовика, в темноте свет от их фар казался глазами драконов. Одного из вышедших из машины звали Гейб, он взял на себя командование, утихомирив крики, и задавал им четко сформулированные вопросы. Передал информацию по рации в первом грузовике. Где-то на краю сознания Поттер услышал новости: Грэди мертв, Рэдклифф взял на себя власть, суматоха, которую они видели с воздуха, из-за благоверных, пришли чужие или, во всяком случае, так говорят… Это уже слишком. Единственное, о чем он мог думать, было удивление: откуда взялось это мистическое доверие к Питириму, хотя он никогда в жизни не обменялся с ними ни единым словечком?

Их, как скот, посадили в кузов первой, машины и повезли к Рэдклиффу. Что теперь происходит в мире? Поттер думал, летят ли с неба, словно снежки, где-нибудь новые снаряды Бушенко, обсуждают ли чужие сегодняшние события после разгрома, который они учинили местным червям… Невыносимо было об этом думать. Он позволил своему сознанию беспомощно дрейфовать, думая о том, что может предложить мир.

Ничто не нарушало его апатию, пока их не высадили из грузовика и не привели по яркому коридору в комнату, где их ожидал Рэдклифф. Со скоростью света Поттер вернулся в реальность.

Грета.

Она изможденно посмотрела на него, слегка кивнув вместо приветствия. За ней стоял Уолдрон, ее напарник по этому заданию, Поттер узнал его по фотографии. Оба были в разорванных грязных одеждах. Лица, руки и ноги, покрытые царапинами и ранами, замазаны сверху какой-то желтой мазью. Совершенно очевидно, они были чрезвычайно вымотаны.

Рэкдлифф, Поттер тоже узнал его по фотографии, был почти в таком же состоянии. Что он за человек? Как и Грэди — самолюбивый, эгоистичный, не заботящийся о завтрашнем дне? Скорее всего. Только такой человек может быть во главе этого места.

— Я полагаю, Вы — Орландо Поттер, — медленно сказал Рэдклифф. Когда они вошли, он не встал. — Мистер Абрамович, Мистер Конгрив и Мисс Николаева и…

— Лейтенант Столлер, — пустым тоном произнес пилот.

— Понятно. Садитесь. Стульев должно хватить. Гейб, где тело мальчика?

— Мы привезли его сюда во втором грузовике.

— Проследи, чтобы его положили в рефрижератор. Не знаю, есть ли на Земле Грэди патологоанатомы, но в любом случае, мы сохраним его. Его могут потом забрать в Вашингтон, если он им понадобится.

Рэдклифф посмотрел на пришедших. Они беспомощно сидели там, где он им показал, то ли от усталости, то ли от шока, то ли от отчаяния, или просто не хотели раздражать этого неизвестного им тирана.

— Мистер Поттер, — сказал Рэдклифф, глядя в его сторону, но не конкретно на него, как будто он чего-то стыдился, — мисс Деларю рассказала мне много того, о чем я не знал. В частности, что псих, который напал на меня в Городе Ангелов, был Беннетом, — он облизал губы, — мы уже обыскали его дом сверху до низу. Никаких признаков его присутствия, но несколько минут назад мне сообщили, что наткнулись на группу благоверных, которые утверждали, что напали на Беннета и бросили его в канаву. Сейчас его там нет. Я считаю, что он исчез.

Ничто, кроме тяжелого дыхания грузного Абрамовича, не нарушало тишины.

— Я полагаю, вам интересно, с кем вы имеете дело, — заключил Рэдклифф и горько усмехнулся. — Вам, наверное, уже что-то известно? Я называл Грэди свиньей, а себя крысой, в этом есть доля правды. Но сегодня я понял, что не знаю, как можно быть хорошей крысой! Крысы переносят чуму! Грызут провода! Портят оборудование, грызут зерно, и, черт возьми, они убивают детей! Я хочу все это сделать с чужими. Это единственное, что я могу. Мне нужно, чтобы меня этому научили!

Поттер попытался совладать со своим удивлением, скрыть его за охрипшим от долгого молчания голосом. Он произнес:

— Мы могли бы это сделать, если бы не…

— Был убит мальчик из России, — продолжил его слова Рэдклифф, — Грета рассказала мне о нем. Мне жаль… — он заколебался, — что нельзя повернуть часы вспять. Да и черт с ними. Я скажу прямо. Вы ошибаетесь, русский мальчик был не единственным на свете, кто может войти в город чужих и выйти оттуда. У меня в доме живет мальчик Ичабод. Вчера он сделал то же самое, и более того, он принес живой артефакт. Вы можете забрать его, и все, что вам необходимо. Я уже послал за тем, чего у меня нет. Вы больше извлечете пользы из возможностей мальчика, чем я, сколько бы ни пытался.

Глава 22

Поттер спал очень плохо. Вчерашние события так повлияли на него, что ему казалось, будто это он, а не Беннет переместился сквозь время и пространство, и закрутился в чужом измерении. (Как? Как? Бесполезно пытаться в этом разобраться. Может, когда-нибудь мы узнаем. Сейчас все, что мы можем сделать, это признать, что мы действительно живем в Эру Чудес, и вынести из этого максимум пользы.)

Более того, утром, как только проснулся, он услышал новости по радио. Они сообщали, что Грэди совершенно определенно мертв, что на его место встал Рэдклифф, а также, по сообщениям правительственной станции «Федерал Фар Вест», Бушенко атаковал Остров Ванкувер. Сообщалось, что он смог захватить его за считанные часы.

Сукин сын… Интересно, если ему предоставить труп Питирима, он успокоится?.. Никакой надежды… Он не свинья и не крыса. Чертова бешеная собака. Это его только разозлит.

Однако Рэдклифф пригласил всех на завтрак, сообщил им, что ему необходимо заняться неотложными административными делами, а поскольку еда и кофе у Рэдклиффа были просто изумительны, Поттер приободрился.

Когда безмолвные слуги убирали со стола тарелки и чашки, Поттер произнес:

— Мистер Рэдклифф!

И снова что-то перевернулось в глазах, пространство нарушилось, и показалось, как будто стол перевернулся.

— Мистер Рэдклифф, я думаю, на Земле Грэди есть кто-нибудь из корпоративных ученых. Я не сомневаюсь, что Вы сдержите слово и предоставите нам все необходимое, но, прежде всего, нам не хватает человеческих ресурсов. Как Вы думаете, имеет смысл вовлечь в операцию этих людей?

Ах, эта автоматическая вежливость!.. Очень удобно. Создается ощущение, что мы живем в мире, контролируемом людьми.

— Не думаю, — сухо ответил Рэдклифф, — ученые, такие же люди, они могут быть жадными, как и любые другие, и те, кто был отправлен сюда корпорациями, приехали сюда только ради наживы. Не думаю, что здесь найдется хотя бы один человек, который действительно заинтересован в сборке устройств чужих. Конечно, я могу ошибаться, в конце концов, Беннет меня обдурил, но все-таки я полагаю, что больше здесь никого нет, кто бы мог помочь вам. А как насчет вашего комитета?

Поттер задумался, неожиданно ему пришло в голову решение:

— Честно говоря, они более чем бесполезны. Давайте взглянем правде в глаза: большинство людей из корпораций разбежались, как только чужие взорвали наши ядерные боеприпасы, на смену им пришли второсортные ученые из других областей. Вряд ли их соблазнит идея того, что мы можем идти вперед, ибо их полностью удовлетворяет то, что мы не деградируем.

— И что, их не заинтересовали даже новости о Беннете? — Рэдклифф оглядел стол. — Мне кажется, здесь, за столом, об этом уже все знают?

— Пожалуй, да, — ответила Грета, — вчера я рассказала о случившемся Наташе, наверняка она передала это Абрамовичу.

— Все же нам еще кое-что не рассказали, — ответила Наташа. — Что на самом деле явилось причиной смерти Беннета?

— Как сообщил наш полицейский патологоанатом, — произнес Уолдрон, — это было кровоизлияние в мозг. Его глаза была абсолютно красными.

Наташа перевела Абрамовичу, и ответила:

— Да, мы обнаружили то же самое, когда исследовали тела психов, как вы их называете, хотя мы обследовали очень немногих, поскольку в России к городу подобраться просто невозможно.

Она остановилась, снова заговорил Абрамович.

— Да, вот еще что. Это название «город» чужих, вы уверены в том, что это на самом деле города?

— У Беннета была на этот счет теория, — ответила Грета и подвела итог его гипотезам насчет транзитных путей. Абрамович возбужденно закивал головой. — Но он жаловался, что никто не предоставлял необходимых для подтверждения его теории данных.

Поттер вздохнул.

— Да, мне это известно. Я читал его гневные отчеты с просьбой проанализировать последовательность изменения цветов в других городах. Он даже не подозревал, что наш город единственный, до которого мы можем добраться. Сначала я пытался уговорить комитет послать оснащенный аэрофотосъемкой самолет в Антарктику, пока Беннет работал здесь. Однако комитет отклонил мою просьбу, ссылаясь на недостаток средств для оснащения самолета. Кстати, что думает об этом мистер Абрамович?

Наташа перевела.

— Частично это объясняет зеркальное отображение тела Беннета. Несомненно, межзвездная транспортная система, ограниченная скоростью света, вряд ли имела бы хоть какие-нибудь преимущества перед простым физическим стартом космического корабля. Но, учитывая то, что Беннет был одновременно в Грэдивилле и Нью-Йорке, мы пришли к заключению, что система основывается на отличной от нашей системе координат времени.

— Мало того, — добавила Грета, — из чего бы ни были сделаны артефакты чужих, но это определенно неизвестная нам форма. Может быть, это вообще не форма, а энергия как-то…

— Остановленная? — предположил Поттер.

— Да, что-то в этом роде, — Грета приложила ладонь ко лбу, — я почти поняла это, но никак не могу объяснить.

— А это говорит что-нибудь о самих чужих? — спросил Конгрив. — Они сами тоже из свернувшейся энергии, или как там это называется?

— Не обязательно, — ответила Наташа.

Все, за исключением Конгрива, нетерпеливо ждали, пока Наташа обменяется несколькими словами с Абрамовичем:

— Возможно, они очень похожи на нас. Сами посудите: несмотря на то, что существует масса свободных планет, например Марс, они выбрали в качестве своей базы именно нашу планету, с атмосферой и гравитацией. Мы видим только часть автоматического процесса, который для нас кажется продвинутым, но для них, может быть, — она взглянула на Рэдклиффа, — он все равно, что мышеловка.

— Это объясняет кое-что еще, — неожиданное произнес Рэдклифф. — Беннет мог… ненамеренно запустить один из этих процессов.

— Правильно, — кивнул Поттер. — Учитывая то, что он собирал устройство чужих. Может быть, это объясняет, почему психи сходят с ума. Предположим, меняется их представление о времени, предположим, например, они начинают помнить то, что еще на самом деле не случилось, — он замолчал и, извиняясь, добавил: — Просто в качестве предположения. Я не разрабатывал эту теорию подробно.

Уж чего-чего, а психов на Земле Грэди предостаточно, — сказал Рэдклифф, — если они вам понадобятся, сообщите мне, я доставлю вам дюжину-другую.

— С другой стороны, — взял слово Уолдрон, — это абсолютно противоречит тому, что ни Питирим, ни Ичабод никак не пострадали, хотя бывали там не единожды. Если чужие более или менее похожи на нас, почему их процессы не действуют на всех одинаково?

Несколько неохотных кивков в ответ, невозможно не признать логичность заявления.

— И еще вот что, — приободрившись, добавил Уолдрон. — По-моему, были и такие случаи, что люди уходили в город чужих и никогда больше не возвращались оттуда?

Поттер посмотрел на Порпентайна, который со смерти Питирима, как и Зворкин, не проронил ни слова. Как будто смерть мальчика убила в них всякий интерес к жизни. Он вспомнил ссылку «мистические святые, взошедшие на небеса на огненной колеснице», и сказал:

— Господи, ну конечно! Интересно, почему они…

Ему не пришлось закончить. Совершенно очевидно, что эта идея пришла всем присутствующим в голову одновременно. Конгрив кашлянул и посмотрел на Рэдклиффа.

— Скажем, вчера вечером вы перечисляли, что делают крысы. Вы пропустили очень важный момент. Они забираются на корабли, не так ли?

Черный юмор, подумал Поттер, и сказал:

— Знаете, чем больше я об этом думаю, тем больше мне это нравится. Аспект времени в частности. Не правда ли, наше понятие времени очень специфическое? В любом случае, оно не универсальное даже среди разных человеческих культур. Может быть, у чужих иной подход ко времени, настолько иной, что как только большинство людей попадают в город чужих, их разум возвращается к своему изначальному состоянию. Простите, мне кажется, мы слишком привыкли к названию «город». Ребенок же, особенно немного умственно отсталый, может… ему может быть все равно!

— «Покуда не станете вы маленькими детьми», — пробормотал Конгрив. — Представляю, как это понравится благоверным.

— Есть только один способ это проверить, — сказал Рэдклифф, — нужно отвезти туда Ичабода и провести испытание, — он замялся, — я… я, полагаю, что должен сказать вам, теперь я ваш должник. Мне раньше не приходилось сидеть за одним столом с людьми, разумно разговаривающими о чужих. Теперь они кажутся уже не настолько устрашающими. Думаю, мы зря были такнапуганы. С нетерпением жду, как мы пойдем вперед семимильными шагами.

— Не так все просто, — уныло произнес Поттер. — Мы на островке земли, где временное затишье, но что будет, когда Бушенко доберется и сюда? Конечно, канадцы сделают все возможное, чтобы остановить его, да и мы посылаем все свои силы на подмогу, но наше западное побережье защищено чуть ли не мушкетами, а у Бушенко — это новое оружие, основанное на технологиях чужих.

— Что? — хор испуганных голосов. — Какое оружие? Поттер повторил краткое описание оружия, Наташа и Абрамович возбужденно заговорили по-русски.

Рэдклифф произнес, не обращая на них внимания:

— Да, я знаю, Поттер. Не нужно считать, что я сам себя обманываю. Тяжело еще будет достаточно долго. Я, например, думаю о том, что, черт возьми, можно сделать, чтобы усмирить благоверных. Слышал, вчера действительно был убит Брат Марк, король этих охотников за ангелами. Подошел к чужому, пришедшему за реликвиями, которые хранились в церкви, и — был убит горящим огнем, как вы и могли предположить. Его потеря означает, что благоверные сейчас как цыплята без курицы.

— Так почему бы не предоставить им нового лидера, — предложил Конгрив, — прежде чем очередной, действительно сумасшедший фанатик сам не встанет на его место.

— Вдохновляюще, — пробурчал в ответ Рэдклифф. — Вы свою кандидатуру предлагаете?

Конгрив положил руку себе на грудь, словно спрашивая, его ли имеют в виду, потом, посомневавшись несколько минут, он произнес:

— Ну… а почему бы и нет. Вряд ли из меня выйдет какой-нибудь толк, а так я смогу хоть чем-нибудь быть полезен. Хорошо, я…

Его прервала Наташа, она возбужденно прокричала:

— Оружие Бушенко основано не на технологиях чужих!

— Не на технологиях чужих? — удивленно повторил Поттер. — Тогда что же это такое?

— Оружие основано на разработках академика Капицы. Когда Сталин посадил его под домашний арест, поскольку тот отказался создавать водородную бомбу, академик занялся исследованием шаровых молний. На основе его работ научились останавливать шаровую энергию в воздухе при помощи двух близко поставленных пересекающихся радиоволн. Длина волны не превышала половины — двух метров. Мы работали над этим проектом, пока не была создана атомная бомба, в то время ради нее мы отказались от многих проектов. Скорее всего, кто-то закончил эту разработку для Бушенко, вот и все. Рэдклифф нарушил тишину:

— Ну вот, точно: как только начинаешь говорить о чужих, сразу оказывается, что они не такие уж страшные.

— Не спешите с оценками, — остановил его Поттер, — это все-таки они взорвали все наши ядерные боеприпасы и материалы. И именно они свели с ума армии людей… Не могу сказать, чтобы я ждал этого с нетерпением, но все-таки, если Бушенко удастся добраться до Земли Грэди, надеюсь, представление повторится.

— Поттер, почему Вы так уверены, что Бушенко направится именно сюда? — поинтересовался Уолдрон.

— Ну, а если логически подумать, куда мы могли отвезти Питирима? — ответил вопросом на вопрос Поттер. — Как только он узнает, что мальчика в Виктории нет…

— Боюсь, это весьма вероятно, — произнес Рэдклифф, глядя на часы, — и прежде чем это произойдет, нужно еще, черт знает что сделать. Прошу извинить меня. Я не забыл об испытании, которое необходимо произвести вместе с Ичабодом. Попозже днем, может быть, ближе к вечеру. Сомневаюсь, что смогу организовать его раньше.

Глава 23

Словно звезды спустились с небес, подумал Поттер, и пришел Судный День!

Хотя они смогли подготовиться к испытанию гораздо хуже, чем хотелось бы Поттеру, например, у них не было хотя бы тысячи ученых наблюдателей, на приготовление все равно ушло гораздо больше времени, чем предполагал Рэдклифф. Уже стемнело, они летели на предоставленном в их распоряжение вертолете, пока не починят их собственный, и смотрели, как вдали на пригорке, напротив города чужих мерцали огни, их окружали едва различимые фигуры, преклонившие колени для молитвы, и выпрямившиеся, чтобы петь гимны.

— Их никто не пробовал сосчитать? — с придыханием спросила Грета.

Поттер посмотрел на нее. Краткая разлука сделала их абсолютно чужими друг к другу. Пока они были любовниками, их не связывало ничего, кроме близости. Они никогда не были друзьями. Эта мысль угнетала Поттера. Если два человека могут избегать взаимопонимания, на что же тогда надеяться, когда дело касается понимания чужих?

— Кого, благоверных? — спросил он, хотя вряд ли она ожидала от него ответ. — Три или четыре тысячи, где-то так. Не знаю, на что они надеются, разбивая здесь лагерь. Думаете, после того как чужие разрушили их церкви, они надеются на второй шанс?

— Конечно, надеются, — кисло ответил Уолдрон, сидящий по другую руку от Греты. — Они убеждены в том, что это последняя проверка их веры. Брат Марк действительно был рожден во Христе, через три дня он воскреснет и отправится в святой город.

— Надеюсь, это их удовлетворит, — Грета наклонилась вперед, смотря в бинокль. У каждого из них было по биноклю, диктофону, фото или кинокамере. Абрамович, сидевший рядом с Наташей, которая вела вертолет, набрал в склепе у Грэди случайную коллекцию инструментов.

— Не вижу, чтобы у них были палатки, — добавила Грета, — у некоторых из них нет даже одеял.

— Слишком напуганы, чтобы пойти за ними домой, — вздохнул Поттер, — боятся, что на город снизойдет огонь, как на Содом и Гоморру.

— Во многих местах так и было, — проворчал Уолдрон, — у многих из них, возможно, вообще нет домов. Знаете, когда смотрю на них, все думаю, имеем ли мы действительно право возражать против того, что чужие обходятся с нами, как с низшей расой.

Никто из них не осмелился возражать ему. Поттер с трудом посмотрел на Ичабода, который показывал своей неразлучной подружке Море на огни внизу. Рэдклифф предупредил их, что Ичабод может испугаться лететь в первый раз, но как раз, напротив, тот был в восторге. Очевидно, его родители считали, что летающая человеческая машина — это богохульство, поскольку полет есть привилегия ангелов. Теперь, когда Ичабод освободился от родителей, он хотел попробовать все, что они ему раньше запрещали.

Мора, наоборот, выглядела несчастной и чувствовала себя неуютно. Ей велели надеть платье, чтобы не вывести из себя благоверных, и она постоянно вертелась, как будто разучилась носить одежду.

— Кто-нибудь знает, что с семьей мальчика? — шепотом спросила Грета.

Поттер ответил, понизив голос:

— Рик слышал, что они были убиты учениками Брата Марка во время беспорядков.

— А мальчик об этом знает?

— Еще нет, я думаю, будет лучше, если мы сообщим ему об этом позже.

— Да, конечно.

Конгрив сидел впереди всех, у него была шестнадцатимиллиметровая кинокамера с длиннофокусным объективом. Он, не отрываясь смотрел в бинокль, пытаясь разглядеть людей, которых Рэдклифф направил, чтобы выгнать благоверных с места, где они собирались приземлиться. Взглянув на него, Уолдрон спросил:

— Ичабод знает, куда мы летим?

Грета покачала головой.

— Он говорит, что просто бродит там и сям, пока не найдет подходящего места, где может войти. Зворкин сказал, Питирим поступал точно так же.

— Что значит, подходящее место? Он что, ищет что-то вроде двери, ворот или дыры?

— Он не может объяснить. Так что единственное, что мы можем предпринять, так это отвести его туда, где он был в последний раз. Мы с Абрамовичем пытались сегодня проследить, где он был, наудачу земля оказалась достаточно мягкой, и мы нашли несколько следов. А уж остальное, боюсь, за ним.

— Мы обнаружили людей Рэдклиффа, — прокричала Наташа, — садимся!

— Отлично! — ответил Поттер и автоматически проверил диктофон и камеру.

— Знаете, что меня удивляет? — спросил Уолдрон. — Меня удивляет, что мальчик ни капли не напуган. Вы не думаете, что после того, как ему часто говорили, что ангелы будут злиться…

— Так-то оно так, — заметила Грета, — но он рад, что мы, в отличие от его родителей, не бьем его за то, что он умеет, и готов сделать для нас все на свете.

Вертолет приземлился. За стеклом светился город чужих. Отсюда Поттеру показалось, что он ему что-то напоминает. Он наклонился, пытаясь воскресить воспоминания.

Ну конечно! Цепочка айсбергов.

Но айсберг изменился. Если в Арктике айсберг одного цвета: либо белый, либо серый, либо, может быть, зеленый, когда его омывает штормовое море, — то этот был, как драгоценный бриллиант, еще ярче, чем свет солнца, красочней, чем радуга, красивее огня. Теперь основной цвет был белый с желтыми прожилками, а полосы и вспышки, летящие над землей, становились то темно-красными, то алыми, то зелеными, как яблоко.

— Эти цвета определенно должны что-то значить! — выключая двигатели, произнесла Наташа. — Но сможем ли мы когда-нибудь узнать — что?

Отсюда прозрачное сияющее строение чужих казалось просто устрашающим. И Поттер поймал себя на том, что его взгляд возвращается снова и снова к сияющему представлению, когда он, все еще дрожа от подступившего страха, благодарил Рика, командующего людьми Рэдклиффа, за то, что они избавились от благоверных. Их держали на расстоянии выстрела, направив на них оружие, хотя те, несомненно, не побрезговали бы раскрошить вертолет на части.

Его материал, объем, вот что так впечатляет. Человеческий город мог бы занять столько же места, но он был бы разделен на аллеи и улицы. У него был бы горизонт. А это — единое целое.

Компаньоны Поттера, конечно, кроме Моры и Ичабода, помогали Абрамовичу надеть снаряжение, тот сделал несколько фотографий, записал на диктофон точное время и, улыбаясь, повернулся к Ичабоду.

— Ну что, сынок, твой шанс? Ничего страшного, конечно, нет, тем более ты был там уже дважды.

Лгун. Насколько нам известно, чужие могли укрепить свою охрану, и теперь этот парнишка может умереть или сойти с ума.

— Конечно, мистер! — защебетал Ичабод. Замялся, взглянул на Мору, которая с детским восторгом наблюдала за безвкусной игрой цветов.

— Послушайте, — продолжал он. — А можно мне взять с собой Мору? Я знаю, ей там понравится!

Пораженный Поттер не смог сразу ответить. Уолдрон рассказал о Море. И именно эта история изменила первоначально лестное мнение Поттера о Рэдклиффе. Теперь, после докцилина, сознание Моры деградировало, но означало ли это, что она сможет вынести вместе с Ичабод ом это путешествие? Посылать маленького мальчика одного само по себе было плохо, но послать с ним за компанию искусственного идиота…

— Ну, пожалуйста! — голос был такой высокий и нетерпеливый, что на мгновенье он подумал, что это Ичабод, однако это была Мора. Впервые Поттер увидел, чтобы на ее лице отражались эмоции.

— Может, лучше ты возьмешь ее в другой раз? — попытался он выйти из положения, но Ичабод насупился.

— Я не пойду, — пригрозил он, — если она не пойдет со мной, я тоже не пойду.

— Все готово, — позвала Грета, приближаясь к ним, — он может идти, когда захочет и… Что-то случилось?

Поттер объяснил ей ситуацию, потом еще раз всем остальным, удивленным задержкой. Пот стекал с его лба. Он пытался льстить, Грета — подкупить конфетами, но Ичабод был непреклонен.

— Ну? — наконец произнес Поттер. — Что будем делать? Отменим экспедицию?

— И вернемся без Моры, — произнес Конгрив, кивая.

— Вы такие же, как мои предки! — возмущенно прокричал мальчик. — Постоянно указываете мне, что делать!

На его глаза навернулись крокодильи слезы, а уголки губ упали вниз.

— Можно это как-нибудь решить? — пробормотал Поттер.

— Нет, — ответил Уолдрон, и остальные с ним согласились, — мы знаем, что для него путешествие безопасно, но Мора может сойти с ума и напасть на него или… или еще что-нибудь в этом роде.

— Хорошо, тогда мы отменяем экспедицию, — зло ответил Поттер. — Извинитесь перед мистером Абрамовичем за потраченное время, Наташа.

— О, он прекрасно все понимает, — вздохнула Наташа, — пожалуйста, помогите собрать снаряжение.

Они подавленно согласились. Как только Поттер наклонился поднять первый инструмент, он посмотрел назад и воскликнул:

— Дьявол! Они уходят!

— Что? — Грета обернулась.

Ни Моры, ни Ичабода не было на месте. Мальчишка хромал впереди, они успели уйти уже ярдов на сто вперед к городу чужих.

Поттер схватил Грету за руку.

— Нет, нет! Если мы поймаем его, он уже никогда нас не простит. Он уже и так сказал, что мы как его предки, не так ли? — Лихорадочно снимая камеру, он сделал фотографию текущего цвета. — Придется нам подчиниться. Майк, включай камеру!

— А что я, по-твоему, делаю? — бормотал Конгрив. — Ни малейшей надежды на то, что будет видно, как они входят, не хватает контраста, чтобы на этом расстоянии различить. Нужно было принести черно-белую камеру, по крайней мере, на ней мы могли бы запечатлеть силуэты. Смотрите, Мора снова сняла свое платье.

— Может, и неплохая идея, — произнес Уолдрон, — она больше привыкла ходить без него.

Наташа торопливо помогала Абрамовичу привести в рабочее состояние, оборудование.

— Так, надо все снять, записать, подождите! Я вообще-то не курю, но если у кого-то есть сигарета, я не откажусь. Напряженный момент.

— Вот, — предложил пачку Поттер. И продолжил: — Хуже некуда, отпустить их, чтобы они вот так убегали! Кажется, я должен извиниться.

— Ну, ну, — усмехнулась Грета. — Великий Орландо Поттер извиняется!

Внезапно ее тон изменился:

— Ради Бога, не делайте из этого целое представление!

Поттер побледнел.

— Грета, тихо! — сказал Уолдрон. — Ему плохо.

— Все нормально, — заставил себя выдавить Поттер и запихнул себе сигарету в рот. — Продолжайте снимать. Нам нужна как можно более полная картина. Я… я запишу на диктофон то, что происходит.

Однако за его якобы спокойными словами прятался полный хаос в голове.

Ужесточили охрану… Нужно было раньше об этом думать! Может, не что иное, как нарушение времени сводит психов с ума. Может, это просто более слабый эффект защиты, которую они использовали против армий.

Видимо, очень слабый эффект, в конце концов там, где когда-то сошли с ума армии, теперь живет около миллиона людей.

Однако здесь должны присутствовать два фактора: количественный и качественный, — тогда реакция может вызываться либо большим количеством враждебно настроенных людей, либо одним очень враждебно настроенным человеком… Наташа сказала, что русские саботажники все до одного сошли с ума, с другой стороны, благоверные говорят, что некоторые из их племени вошли в город и никогда не вернулись.

Нужно обязательно это обдумать. Потому что если…

Хотя, позже. Когда будем ждать, пока Мора и Ичабод вернутся. Сейчас они еще не ушли.


— Сколько еще? — ворчал Уолдрон, разминая последнюю сигарету.

— Несколько секунд назад я сама спрашивала у тебя то же самое, — резко ответила Грета.

— Да? Прости, наверное, я не услышал, — Уолдрон отвернулся, от сияния и непрерывной смены цветов у него устали глаза, — где Поттер?

— Ушел к вертолету. Сказал, он хочет связаться с Рэдклиффом, чтобы рассказать ему, что случилось.

— На это не потребуется много времени… Интересно, что там? Ичабод ничего не говорил?

— Не очень много: длинный ярко освещенный туннель; шар, который он взял, был на чем-то, и ему пришлось тянуться за ним. Может, полка, может, пьедестал, может, что-то совсем чужое для нас. Хотя он сказал, что это было похоже на аллею Барбера-парикмахера. Как я поняла, там много зеркал, яркий свет; наверное, он заходил в эту парикмахерскую со своей семьей, когда они были в городе.

— Совсем не обязательно. Это может быть все что угодно, — ответил Уолдрон, — например, Рождественский спектакль, пещера Али Бабы (а не аллея Барбера), пещера, полная драгоценностей, не так ли?

Грета открыла рот от удивления. Она недовольно произнесла:

— Черт, почему я об этом не подумала? Мне никогда не приходило это на ум. Почему-то я думала, что его родители не одобрили бы поход в театр. Хотя, может, до того как пришли чужие, его родители не были такими…

За их спиной раздался крик Конгрива. Они обернулись и в ужасе застыли.

Из вертолета, шатаясь, словно зомби, с пистолетом в руке спускался Поттер. Он был похож не человека, старающегося безуспешно побороть нахлынувшее на него безумие. Пристально смотря на своих коллег, он неловко спускался по лестнице вертолета, пытаясь удержаться свободной рукой за ручку двери. Его лицо изменилось: губы странно искривились, из угла рта по подбородку стекала слюна, а глаза были широко открыты и светились.

Он поднял пистолет, наставил его то ли на Абрамовича, то ли на его инструменты, сложно было сказать. Поттер сжал зубы, и с его губ сорвался крик, похожий на стон:

— Помогите мне!..

Пистолет развернуло, теперь он был наставлен прямо на него самого, Уолдрон дрогнул.

Бесконечность назад, бесконечно далеко отсюда, в Нью-Йорке, он положил на стол непостижимую работу чужих. Спрятал ее, когда собирал вещи для поездки на Землю Грэди, и она все еще была у него в кармане, он знал ее вес и форму лучше, чем что бы то ни было на свете, даже собственное полицейское оружие.

Бросил.

Тяжелый длинный жезл, как молоток, ударил Поттера по поднятой руке. Пистолет упал, вспышка опалила волосы, но выстрел его не задел. Уолдрон подошел к своей цели, схватил Поттера и швырнул на землю. Следом за ним подошел Конгрив, он взял пистолет и забросил его подальше. Поттер долго не мог прийти в себя, внезапно безумие прошло, и он заговорил странным искаженным голосом:

— Господи, я никогда не думал, что это будет так сильно!

— Что случилось? — закричала Грета в тот момент, когда подошел Рик.

— Я, — Поттер не мог говорить, у него пересохло во рту. — Теперь я понимаю, как чувствовали себя солдаты, когда они сходили с ума. Я сидел и думал о том, каков был мир раньше — сбитый с толку, но напоминающий рай по сравнению с тем, что происходит сейчас, и внезапно понял, как я ненавижу чужих. Понимаете, странно, я никогда раньше не мог их ненавидеть, они казались мне такими отдаленными… совсем другими. Может, потому что сегодня Абрамович сказал, что, может быть, они такие же, как и мы. Я не знаю. Все, что я знаю, так это то, что внезапно почувствовал, как меня охватила волна ненависти, а потом я понял, что хочу убить, раздавить, сжечь… И поскольку я не мог причинить вреда чужим, то захотел убить вас… или себя.

Шатаясь, потирая больную руку, он поднялся.

— Спасибо, — добавил он, — кстати, чем это ты швырнул в меня?

— Вот, — сказал Уолдрон, протягивая жезл. Поттер уставился на артефакт. Наконец он усмехнулся:

— Знаете что? Думаю, вполне возможно, мы стали свидетелями того, как продукт чужих впервые использовался в человеческих целях.

— А Кори Беннет? — спросила Грета.

Он посмотрел ей прямо в глаза и опроверг одним словом:

— Человеческих?

Глава 24

— Вот как я это понимаю, — разъяснил Поттер. Хотя его завернули в одеяло, он все еще дрожал от пережитого шока, но его голос уже снова стал абсолютно нормальным. — Если это правда, что некоторые из процессов чужих могут влиять на человека, а сегодня утром мы все с этим согласились, то необходимо узнать, на что конкретно они влияют. Из того, что нам известно, похоже, это мозг. Психи сходят с ума, Беннет в результате перемещения во времени умер от кровоизлияния в мозг. Опустим на время зеркальное отображение его органов, сейчас это не столь важно. Отсюда мы можем заключить, что чужие не используют какую-то часть протокола общения в человеческом понимании. Например, вербализацию. Или, как мне кажется, они вообще используют не линейное общение, а нечто вроде матричного образца. Или поля. Или чего-нибудь в этом роде. Мне пришла в голову идея, что, возможно, они используют автоматический детектор, чтобы распознавать комплекс сигналов в человеческом мозгу, который может быть расценен как враждебный по отношению к ним. Мне представляются две пересекающихся кривые: одна — отвечающая за прямое нападение, другая показывает не непосредственную атаку, а мысли человека, которые в будущем могут причинить вред чужим. Когда сумма кривых превышает определенную границу, создается некое числовое поле, направленное на изменение самого образца. Похоже на то, не так ли? Внезапно я осознал, что ненависть возникла в моем сознании не случайно, она копилась годами. Через минуту я почувствовал, как будто кто-то меня гипнотизирует. Как я уже упоминал, почувствовал, что во что бы то ни стало я должен разрушать. А когда я попытался сопротивляться, то направил пистолет на себя. Грета, ты недавно изучала Землю Грэди, за последнее время здесь было много самоубийств?

— Грэди никогда бы не позволил узнать об этом. Официально их не было, но говорят, что они происходят очень часто. Конечно, это неудивительно, здесь все, так или иначе, изгои.

— Да, но я подозреваю, что большая часть смертей произошла именно таким способом.

— Здесь должно быть что-то еще, — нахмурилась Наташа, — еще какой-то числовой фактор, третья кривая на вашем графике.

— Наверное. В данный момент здесь находится три или четыре тысячи организованных благоверных. Если бы это были вооруженные отряды, они бы давно уже сжигали все вокруг. Насколько я помню, на наши армии воздействовали еще на расстоянии Болл Клуба. Наташа, Вы, кажется, говорили, что Ваши саботажники, напротив, практически заходили в город?

— Не совсем, — ответила Наташа, — они не заходили в город, но подходили на расстояние пары метров.

— Орландо, точно! — произнесла Грета. — Подходит!

Спасибо за добрые слова, — скептически ответил Поттер, он посмотрел, как Абрамович и Конгрив следили за оборудованием в ожидании появления Моры и Ичабода. — Наташа, объясните Абрамовичу мою теорию, пожалуйста, и узнайте его мнение на этот счет, хорошо?

— Конечно.

Она поспешила к ним, и, посмотрев на часы, добавила:

— Хорошо бы Мора и Ичабод все-таки вернулись.

— Хорошо бы, — мрачно повторила Грета, — прошло уже больше часа, а мы велели Ичабоду, что бы ни случилось, не оставаться там дольше нескольких минут. Все, что нам требовалось доказать, только то, что он может войти и выйти из…

— Эй! — раздался возбужденный голос Конгрива, — они выходят, я вижу их! Вот… черт! Разве вы не сказали парнишке, чтобы он ничего не брал?

— Постоянно твердили ему об этом, — закричал в ответ Поттер. — Дьявол, где мой бинокль? Конечно, мы говорили ему об этом. После того, что произошло вчера, было бы безумием снова что-то брать у чужих!

— Значит, искушение было для них слишком велико, у них обоих полные руки этой ерунды!

— Быстрее! Фотографируйте! — кричал Поттер, доставая фотоаппарат.

Как только он посмотрел в видоискатель, понял, что даже с этого расстояния в крошечном видоискателе видно, как две приближающиеся фигуры окружены таким же сверканием, как и стена за ними. Кто-то положил ему руку на плечо:

— Может, мне побежать к ним, чтобы они бросили то, что у них в руках?

Чтобы ответить, Поттеру потребовалось немало времени:

— Боюсь, слишком поздно. Смотрите и продолжайте фотографировать.

Он указал на свет. Ужас и тревога охватили всех вокруг: с нечеловеческой стремительностью из светящегося города вышло нечто, чему не нужна была земля, оно двигалось, как волна, озаряя воздух вокруг пламенным свечением. Приближалось к Море и мальчику, и Конгрив бесполезно закричал. Но так ли уж бесполезно?

Не совсем! Поттер почувствовал, как душа уходит в пятки. Мора, пораженная криком, обернулась и увидела, как на них нападает свечение. С криком она тут же бросила все, что держала в руках, схватила Ичабода за руку, и он тоже выронил свое сокровище. Хотел возразить, но увидел чужого преследователя. Может быть, на него нахлынули воспоминания о том, что говорили ему родители о карающих ангелах, так или иначе, он забыл обо всем. Прихрамывая и воя, он побежал за Морой и от страха почти летел.

Чудо, но преследователь удовлетворился добычей. Он завис над горкой артефактов, они поднялись и исчезли внутри него, и в мгновенье ока свечение растворилось.

— Слава Тебе Господи! — вздохнул Уолдрон, и поспешил навстречу смертельно напуганным беглецам.


— Давайте, я отнесу его, — предложил Конгрив Наташе. Она напевала рыдающему Ичабоду песенку. — Надо возвращаться в вертолет.

— Спасибо, мне было бы тяжело нести его. Но осторожно, он от страха намочил штанишки. — Наташа передала Конгриву свою ношу, и, оглянувшись, добавила: — Как Мора?

— Дрожит как лист, а так ничего, — сообщила Грета. Она обнимала обнаженную девушку за плечи, — что ж, мы таки доказали, что хотели.

— Да, но результат-то не очень обнадеживающий, по-моему, — произнес Конгрив. — Позавчера Ичабод спокойно вынес оттуда живой артефакт, а сегодня…

— Поправка, — прервал его Уолдрон, — его забрали, пока Рэдклифф торговался с Братом Марком. Я, например, не считаю, что результат необнадеживающий. Вы еще не спросили, что насчет этого думает Абрамович?

— О, он в восторге, — ответил Конгрив. — Говорит, что у него «очень интересные» данные. Хочет, чтобы мы нашли все оставшиеся на Земле Грэди артефакты, чтобы он попытался из них что-нибудь собрать. И тогда посмотрим, придут ли за ними чужие.

— Забавно, как чужие игнорировали Мору и Ичабода, — задумчиво произнес Уолдрон, — как будто их там вовсе и не было. Интересно…

— Что? — встрял Поттер.

— Да так.

Однако когда они сели в вертолет, упаковали инструменты, и Наташа завела двигатель, он как-то застенчиво произнес:

— Послушайте, я не ученый и не претендую на то, что понял сегодня все ваши идеи. Честно говоря, я даже чувствую себя легкомысленным. Но я тут попытался соединить то, что сказали Вы, — он кивнул Поттеру, — с тем, что сказал Майк сегодня утром, и с тем, что сказала Грета… По-моему, у меня есть идея. Майк, ты, кажется, предложил сегодня подослать нового лидера благоверным, чтобы на место Брата Марка не встал какой-нибудь фанатик?

— Сначала казалось, что это неплохая идея, — кисло ответил Конгрив, — но чем больше я думаю о ней, тем глупее она мне кажется.

— Подожди. Правда, что Бушенко завоевал поддержку тем, что мог послать Питирима в город? Так вот, Брат Марк в город войти не мог, и даже не мог никого послать. А что если ты докажешь, что можешь это сделать?

Конгрив натянуто ответил:

— Черт, если ты думаешь, что я, как Мора, приму докцилин, ради…

— Нет-нет. Я вовсе не имел это в виду, — Уолдрон наклонился вперед, — я думаю о том, что Вы сказали сегодня утром, помните? «Да станете вы детьми!..» и о том, как «стать маленьким ребенком». Я читал об этом. Это трюк, который можно провести при помощи гипноза. Гипнотизер говорит вам, чтобы вы вели себя, как пятилетний ребенок, и вы так и делаете.

— Господи Боже! — восхищенно сказал Поттер. — Майк, он прав. Тем более, что вы хорошо поддаетесь гипнозу, Вы сами говорили, что вашу кандидатуру даже рассматривали в качестве гипношпиона.

Побледнев, Конгрив ответил:

— Черт возьми, я даже почти получил степень. Неужели вы серьезно предлагаете мне войти в транс и публично посетить святой город в присутствии шайки благоверных?

— Грета, это возможно? — спросил Поттер.

— Надо спросить Порпентайна, — убирая прядь волос с глаз, произнесла та, — теоретически, но я не эксперт.

— Если получится!.. — Поттер дрожал от возбуждения. — Уолдрон, Вы лишь задели поверхность, айсберга. Майк сказал еще кое-что сегодня утром, что я расценил, как черный юмор. Однако я намерен воспринять это буквально. Он сказал: крысы забираются на корабль.

В последовавшей за его словами тишине внезапно огромная надежда поселилась в сердцах всех присутствующих.


С удивлением они увидели, что их лично встречает сам Рэдклифф. Выпрыгнув из вертолета, Поттер подбежал к нему.

— Мы видели его! Но это еще не все! — он был ужасно воодушевлен слабой надеждой для человечества и даже позабыл обо всем, что знал о Рэдклиффе, а уж тем более, что тот был настоящим Губернатором Земли Грэди.

— Мне надо кое-что рассказать Вам! — возразил Рэдклифф. — Гораздо более срочное, чем вы можете себе представить! Вы знаете человека по имени Файфф?

Поттер в мгновение пришел в себя и произнес:

— Да, конечно, он Шеф Континентальной Обороны.

— Он звонил, сообщил, что Бушенко захватил Викторию и полностью контролирует остров Ванкувер. Канадское правительство пыталось улететь, но практически все самолеты были сбиты. Канадского правительства больше нет. Файфф считает, что по его расчетам завтра утром Бушенко будет здесь, и, скорее всего, он начнет с парашютного десанта. А чертов скряга Грэди!..

— Что?

— Он не доверял даже своей собственной армии. Боеприпасы выдавал лично. Сами-то они у него есть, но закрыты за бетонной стеной со стальной шестидюймовой дверью, комбинацию которой знал только он один!

Глава 25

Чей-то далекий голос, который Поттер для себя связывал с Вашингтоном, истерически кричал:

— Какая нам разница, что происходит на Земле Грэди? Насколько мне известно, эти сволочи будут резать друг друга до второго пришествия! Проклятье, неужели вы не понимаете, что русские наступают? Они захватили Ванкувер, стерли с лица земли канадское правительство. Против них нет практически никакого организованного сопротивления, к тому же у них новое оснащение!

Поттер попытался вставить хоть слово, но его игнорировали.

— Беженцы двинулись на Вашингтон и Орегон, десятки тысяч, так же как в прошлый раз, но только еще хуже, потому что теперь они знают, что вторглись русские. Какое нам дело до ваших сумасшедших идей, когда у нас тут такое творится?

— Забудьте о русских! — закричал Поттер. — Я говорю вам, это силы Бушенко, и я сказал вам, почему он наступает!

Пот стекал со лба и попадал прямо в глаза, он вытер его рукой.

— Это полномасштабная военная операция, а не налет бандита!

Поттер почувствовал, что вот-вот сорвется:

— А что вы думаете, Бушенко — переросший Твидовый Босс, вроде Грэди? Черта с два! Скорее реинкарнация Аттилы!

— У меня нет времени на всю эту чушь, — ответил Вашингтон. — Ваш последний шанс, Поттер: вы собираетесь вернуться спасать нацию, как все мы?

— Я лучше буду иметь дело с чужими, чем со своими идиотами вроде вас! — огрызнулся Поттер. Его терпение кончилось. Он бросил трубку и откинулся в кресло.

За спиной стоял Рэдклифф и горько усмехался:

— Теперь вы понимаете, как Вашингтон смотрит на тех, кто считает Грэди не самым худшим из зол?

— М-да, — согласился Поттер, запустив беспокойные руки в волосы. — Сегодня никаких улучшений?

— Нет. Единственное, на что мы можем надеяться, вдруг армия Бушенко сойдет с ума, и может быть, кто-нибудь из нас останется в живых и закончит наше дело.

— Не думаю, что они сойдут с ума, — вздохнул Поттер, — если моя теория верна, этого не случится. Они же не собираются нападать на чужих, а чужим, совершенно очевидно, все равно, как мы тут разбираемся между собой!

Он вскочил.

— Кошмар какой-то! Теперь, когда мы почти добрались до истины, мы умрем, так и не познав ее… Пойду, поговорю с Порпентайном, если уж мне суждено умереть, хочу, по крайней мере, удостовериться в том, что я был прав!


— Да, мы со Зворкиным исследовали их с головы до пят, — ответил Порпентайн через плечо, он мыл руки в стальном умывальнике. В доме Рэдклиффа, помимо других преимуществ, был миниатюрный госпиталь. — Но мы не нашли ничего нового. Кроме того, что они действительно перепугались, с ними ничего не произошло.

— Фантастика! — ворчал Поттер. — А как насчет идеи Уолдрона с использованием регрессивного гипноза? Это поможет пройти защиту чужих?

— Может быть, и поможет, — Порпентайн сушил руки. — Детектор, о котором вы говорили, скорее всего, рассчитан на взрослое сознание, направлен не на ход мыслей, а на общее настроение. Не то чтобы я понимаю, как он может работать, просто в качестве предложения…

Он упал в кресло, положил ногу на ногу и задумчиво произнес:

— Однако проблема вот в чем: как мы знаем, Конгрив прекрасно подходит для гипноза, такие люди, как он, редко встречаются. Если мы сможем провести его, мы только докажем, что технология подходит лично для него! Предположим, что все получится, предположим, что найдутся волонтеры. А что, если они тяжело поддаются гипнозу, неужели мы пошлем их, чтобы они сошли с ума и вернулись психами?.. Рэдклифф, кажется, привел нам несколько психов для исследования… Я еще никогда не был в такой депрессии.

— Думаю, это уже будет зависеть от волонтеров, — тяжело продолжил Поттер, — что еще мы можем сделать в сложившейся ситуации?

— Хорошо, а если эти волонтеры незаменимы здесь, что тогда? Как правило, люди, хорошо поддающиеся гипнозу, высоко интеллектуальны и у них сильный характер.

— Вы имеете в виду; есть ли риск в том, что часть нашего высшего персонала станет бормочущими лунатиками? Откуда я знаю. Но вот что я вам скажу: если Майк Конгрив соберется это сделать, я пойду вместе с ним.

Пауза. Наконец Порпентайн произнес:

— Вам не придется этого делать. Джим Уолдрон уже был здесь до вас, я проверил его. У него высокая восприимчивость. Если уж ему это не поможет, тогда не поможет никому из нас.

В этот момент раздался звонок встроенного интеркома:

— Орландо Поттер, пожалуйста. Орландо Поттер, присоединитесь к мистеру Рэдклиффу. У нас проблемы.

— Проблемы! — смеясь, повторил Поттер последние слова. — Больше похоже на катастрофу! Спасибо, доктор. Хотя, мне кажется, вопрос так и останется нерешенным.

Порпентайн побледнел:

— Что Вы имеете в виду?

— Вы, должно быть, слышали, мы ожидаем сегодня в гости Бушенко.


— Входите, — не отрываясь от пульта, сказал Рэдклифф, когда Поттер появился в дверях, — думаю, вам захочется поприсутствовать на похоронах. Он на подходе, мы только что поймали его волну.

Поттер посмотрел на экраны и произнес:

— Сколько у нас осталось времени?

— 50–40 минут. Рик!

— Да, сэр?

— Как сегодня благоверные?

— Чувствуют себя, как будто их покарали. Но это ненадолго.

— Да, похоже на то. Хорошо, спасибо.

— Мы ожидаем какую-нибудь поддержку? — спросил Поттер.

— Как вы уже заметили, нет. Канадцы обещали нам все ракеты, но их не так-то много поблизости от нас. Кое-кто атаковал самолеты Бушенко, но мне это известно из только что перехваченных сообщений с просьбами о помощи на частоте Воздушных Сил. Как Вы успели заметить, Вашингтону на нас наплевать. Гейб!

— Да, сэр?

— Удалось продвинуться с хранилищем?

— Через два часа мы откроем дверь.

— У нас нет двух часов. Меняем план. Как можно быстрее взорвите его. Как можно лучше спрячьте наземную линию связи, терминалы так, чтобы мы смогли их найти позже. Если Бушенко доберется до особняка Грэди, может, нам хотя бы удастся…

— Сэр, максимум два часа. Конечно, мы можем взорвать его и после…

— Отлично, делайте и то, и другое! Рэдклифф откинулся на спинку стула и вздохнул:

— Одному Господу Богу известно, откуда у Бушенко все эти самолеты, мы уже насчитали их около сотни, но неизвестно, не следует ли за ним десант. Что бы мы ни сделали, кто бы нам ни помогал, Бушенко практически неизбежно появится на Земле Грэди с пятью-шестью тысячами своих людей. Ну а мы пока можем выпить. У меня здесь припасено немного английского джина — из запасов Грэди.

Рэдклифф показал на дверцу за пультом. Поттер открыл ее и нашел бутылку джина, стаканы и ведерко со льдом.

— С тоником, половина на половину, — попросил Рэдклифф, не отрывая взгляда от экранов.

Сознание Поттера будоражили беспомощные картинки. Благоверные вокруг города чужих все еще поют свои глупейшие гимны; не осознавая гораздо более конкретный гнев собратьев своих, который должен вот-вот спуститься с небес. По дорогам, ведущим на запад, шатаются шайки безумных беженцев, многие уже во второй раз за последние десять лет покидают свой дом. И вот здесь в ожидании шторма, находится группка людей, которые считали и верили, что могут привести людей к ангелам…

Неужели это тот случай, когда выживает сильнейший? Неужели мы навсегда оторваны от клана высших рас, блуждающих меж звезд? Сомневаюсь, чтобы Бушенко и остальных интересовали пути между звездами, и вряд ли когда-нибудь его это заинтересует. Неужели оставшимся из нас придется подстраиваться под него? Крыса, мечтающая о полетах, не может мириться с обычной жизнью крыс!

— Думаете, у нас остался шанс? — спросил Рэдклифф, — я имею в виду не нас с Вами, а человечество.

— Не знаю, — искренне ответил Поттер. — Иногда мне кажется, что нас покидает сила духа. Ты никогда не был в оккупированной стране?

Рэдклифф покачал головой.

— Я бывал во Вьетнаме два или три раза. Повсюду эти абсолютно необразованные крестьяне, столкнувшиеся с чуждой им мощной идеологией. Самые большие последние достижения, которые у них были, — это сломанные машины и тракторы. И вдруг вокруг них разворачивается война: вертолеты, ракеты, танки… Они сошли с ума. Не знали, что делать в сложившейся ситуации. На их языке даже не было слов, объясняющих, из-за чего происходила война. Единственное, что им оставалось, так это продолжать собирать урожай, чтобы оставшиеся дети не умерли с голоду и смогли прожить дальше. Это было самое большое, на что они надеялись.

— Думаешь, с нами будет то же самое? — спросил Рэдклифф, и посмотрел на часы. — На «Фар Вест» новости через несколько минут или, может, поймать еще какую волну?

Он нажал на несколько выключателей, и комнату наполнило шипение, среди которого то и дело можно было различить слова.

— Может быть, — ответил Поттер на предыдущий вопрос. — Может, через два-три поколения мы разовьемся и сможем еще раз пробовать… но возможно, что нам больше не придет в голову эта идея. Тогда мы останемся низшей расой. Навсегда.

Снова затрещало радио.

— Мистер Рэдклифф, приехал Рик. Бесполезно. Мы теряем контроль. Повсюду говорят о Бушенко. На западе собралась толпа беженцев, благоверные снова выступают, так что когда Бушенко сюда доберется, ему нужно будет просто пройтись по нашим трупам!

— Делайте все, что можете, — спокойно произнес Рэдклифф. — Что еще могу сказать?

— Наверное, ничего, — проворчал в ответ Рик. — Как скажете, сэр, наверное, мне просто надо было выпустить пар.

— Хочешь эвакуироваться? — спросил Рэдклифф, поворачиваясь к Поттеру.

— Крысы бегут с корабля? — заключил тот. — Я и не подозревал, что у тебя есть для этого средства.

— Да… У меня все время поблизости находился заправленный вертолет, готовый сорваться в любой момент. Он ваш. Возьмите Наташу, Абрамовича и Зворкина. Когда Бушенко доберется сюда, я думаю, он покажет им, где раки зимуют. Да, и еще, лучше возьмите с собой Мору и мальчика. Больше вертолет не выдержит. Я свяжусь по рации и сообщу, что вы на подходе. Прежде чем Поттер успел ответить, Рэдклифф уже нажал на выключатель и прокричал:

— Кеин, ты здесь?

— Что? Ах, да, мистер Рэдклифф. Послушайте, здесь происходит кое-что забавное. Я только что поймал волну. Они говорят по-русски. Кажется, они в панике. Здесь у радара — Майк Конгрив, он говорит по-русски, может, он знает… минутку, он идет сюда. Черт, Майк, над чем это ты смеешься?

— Они уходят, — тихо, но совершенно отчетливо произнес Конгрив.

— Что ты сказал? — закричал Рэдклифф.

— Кто говорит? А-а, мистер Рэдклифф, — и уже более громко добавил: — Это правда, их отозвали!

— Как так?

— Китайцы! Сообщили, что китайцы напали на территорию Бушенко.

Китайцы! Поттер так сжал кулаки, что его ногти врезались в ладони. Они совсем позабыли о дремлющей гигантской стране, которая зациклилась сама на себе после прихода чужих, вроде древнего Среднего Царства. Скорее всего, их правительство считало, что однажды, когда к ним снова вернется Великая Сила, страна восстанет из пепла. Похоже, день пришел гораздо раньше, чем они ожидали.

— Эра Чудес, — выдохнул Рэдклифф, и впервые Поттер осознал, что эта фраза несет в себе зерно истины.

Глава 26

Уолдрона била мелкая дрожь. Он снова стоял на том же пригорке, как и неделю назад, когда следил за Ичабодом и Морой во время первой, едва не провалившейся экспедиции. Холодный ветер приносил слова песен благоверных. Они не только продолжали верить в свое спасение, но и с каждым днем пополняли свои ряды. К ним примыкали беженцы, оставившие свои дома во время угрозы нашествия Бушенко; теперь они не хотели возвращаться назад, может, из страха, может, боялись встретить лицом к лицу презрение собственных не покинувших дома друзей. Несколько якобы преемников Брата Марка, цитируя Книгу Откровений, переходили из одной группы в другую. По счастью, ни один из них еще не успел занять его место. Если не получится…

Должно получиться! Уолдрон оглянулся и увидел Грету, Поттера, Конгрива, Порпентайна и еще, и еще. На этот раз Рик держал массивную кинокамеру, которая в прошлый раз была у Конгрива. Неподалеку Наташа и Абрамович подготавливали новое, более мощное, чем в прошлый раз, оборудование, они смогли создать целую минилабораторию из того, что хранилось у Грэди.

Когда Наташа сообщила, что все готово, Конгрив подошел к Порпентайну.

— Прекрасно, — оживленно ответил доктор. — Вы оба знакомы с этой технологией. На счет «девять» вы почувствуете себя снова подростками, в том возрасте, который вы лучше всего помните. Вы подойдете к городу чужих и, по возможности, войдете внутрь. Я загипнотизировал вас так, чтобы вы ничего не взяли и не оставались там надолго. По возвращении вы, соответственно, вернетесь в ваше обычное состояние. Готовы? Итак… Один, три, пять, семь, девять!

Уолдрон открыл глаза и уставился на прекрасное сияние прямо перед ним, как будто видел его впервые. В каком-то смысле так оно и было. Он знал, но никак не мог вспомнить откуда, что можно было совершенно свободно войти внутрь сияния и увидеть все чудеса, спрятанные там. Конечно, если только он пойдет не один, а со своим другом Майком, который чувствовал то же восхищение и любовь к существам, которые смогли построить такой чудесный город.

Молча, следя голодным взглядом за свечением, он позвал Майка, и они пошли по мягкой земле.

Ах, какие цвета! Изумрудный и аметистовый, рубиновый и бирюзовый, светящиеся, искрящиеся! Но — только не трогать! Ничего нельзя брать. Смотри, сколько хочешь, но ничего не трогай!

— Ладно, — согласился хороший мальчик Джимми Уолдрон. Ему было семь лет, и он должен был пойти в это чудесное место вкомпании своего старшего друга, девятилетнего Майка.

Джимми медленно шел по мягкой почве. Там, где прозрачный воздух превращался в массу цветов и света, она резко закончилась. Нет, это была не стена, а нечто совсем иное — свечение в красивой оболочке, за пределами которой прозрачный ветерок омывает снаружи, а изнутри пронизывает прохладное ощущение. Он даже и не думал, как войти внутрь, надо ли искать дверь, ворота или портал. Это было нечто иное, не имевшее ничего общего с обычным входом. В нескольких ярдах от свечения, которое отсюда казалось сильным туманом, а вовсе не твердой стеной, он почувствовал приятное изменение направления, как будто он раскачивался на качелях, подвешенных на ветке дерева, правда, в отличие от качелей, он летел не вперед-назад, а только вперед.

Аккуратные ступеньки плавно перешли в скат, и он не заметил, как прошел несколько последних шагов. Сначала было странное сосущее ощущение, но не только вокруг (словно ты погружаешься в воду), но и в каждой частичке его существа: наверное, так себя чувствует железо, находящееся в магнитном поле. О, да! Почувствовав тревожное покалывание, он обернулся назад, чтобы удостовериться, что это восхитительное место может быть не на Земле, и увидел, что Земля осталась снаружи. Сам он уже был внутри. От восхищения перехватило дыхание: в мгновение ока из кромешной тьмы он очутился в ярчайшем свете. Ни неба над головой, ни почвы под ногами, ни горизонта, ни верха, ни низа, только кругом бесконечная (странно, он не слышал этого слова, когда ему было семь) переливчатость (какое красивое слово, особенно, если правильно выговорить). Вот вкуснотища. Голубой цвет щипал язык. Наверное, лучше попробовать желтый, тем более, что он повсюду, особенно внутри, и такой соблазнительный.

Майк что-то сказал, и его слова окрасились мерцающим фиолетовым цветом, слова пересекли черные полосы нового значения. Джимми не был уверен, слышал ли он эти слова, чувствовал, или информация просто оказалась у него в голове, но понял ее и осознал, что в лю-бумц даж-жест са-мама-леньком раз-шире-нии вре-меня было мн-Ого того, што до-встав-ляло уда-вол ьствие. Он пошел назад по смежному туннелю, тот был горячего коричнево-песчаного цвета, и Джимми почувствовал себя вафельницей. Это было очень забавно, и он разлетелся на тысячи отдельных кусочков.

Но это было только на границе переходной зоны. Оп, и у него снова есть ноги, руки и все остальное, и опять появилось место, которое на мгновение, а может, на несколько вечностей исчезло, и вещество, рассыпавшееся и появившееся снова, и он опять видел Майка, своего друга, укутанного (как и он сам) в радуги, ласковые, как шелк, и мягкие, как масло. Ну, это уж слишком. Странное, абсолютно неловкое ощущение, вроде того, которое внезапно и непонятно откуда появляется внутри тебя в присутствии девушек (в семь лет) и… (? Семь лет? Во внезапном замешательстве, если здесь вообще могли быть внезапности, ему пришли в голову и другие числа: 12 или 38-24-36, а вот перед глазами пронеслось 17. Все они были преисполнены непостижимого значения, но он игнорировал их, ибо вообще не мог понять ни цифр, ни чего-либо другого, а только мог чувствовать и реагировать).

Самым основным числом почему-то было 05. Прямо впереди лежали все возможные направления: восток, запад, юг, север, верх, низ, вбок, назад, под острым углом, под тупым, быстрые, медленные, тонкие, толстые, бронзовые, желтые, параболические, парегорические, пандемонические. Вот это класс!

— У нас получилось! — воскликнул Майк. — Мы вошли!

— Смотри! — кричал Джимми, он смеялся. — Только нельзя трогать! (Смешно, потому что это просто невозможно, оно само трогало, окутывало, было внутри них.) Дорожки, коридоры, комнаты, пути, объемы!

Объекты… Как во сне, они шли вперед, не двигаясь, одновременно оставаясь на месте и перемещаясь из одного места в другое. Похоже на ярмарочную площадь: посередине карусели без двигателя сидит машинист, и мир вокруг не кружится, потому что это было не круговое движение… Бесполезно. Если он и сможет когда-нибудь объяснить это словами, то явно не сейчас. Неважно, как это называется, важно, что происходит вокруг, потому что это прекрасно.

Это, должно быть, объекты, хотя, конечно… может, и нет. Но они… они существуют. Как место и направление. Можно пройти между ними, посмотреть на них, попытаться дотянуться до них вверх/вниз/вбок/внутрь, а иногда (если вообще «иногда» здесь были) просто наткнуться на них. Первым был невероятный искрящийся эллипсоидный поток, по меньшей мере, сильный, как дыхание, и легкий, как простуда. Самые большие из его искорок пахли честностью и праздниками. Другие, хотя и были полые, кололи усталостью и навлекали щемящее ощущение, что ты где-то далеко-далеко.

Неуловимое чувство голода охватило мальчиков, и они договорились не обращать на него внимания, вплоть до спирали, находившейся соответственно слева от одного и впереди другого (они постоянно болтали, восхищенные окружающим), но оставались там, пока холод голода совсем их не одолел. К этому времени они уже сориентировались в пространстве, и поскольку во всех направлениях был свет, могли сосчитать, что их были сотни… Этим они должны были ограничиться на этот первый раз. Для Джимми первой была У, для Майка К.

Максимальная скорость ограничивается У.

— Во всяком случае, для меня, — доказал Джимми, произнеся тыквенное облако, хотя не совсем понимал, что такое максимальная скорость. Что-то, от чего ты можешь выйти за пределы, подумал он, и сделал. Кластер сфероидов, как гроздь винограда висящий на гиперболе, похожей на кошачий хвост, измерял Джимми в абсолютных градусах, отчего было жутко щекотно, пока, наконец, он уже не мог этого переносить.

Понемножку он с удивлением обнаружил, что щекотка превратилась в красную рыбу, и его озарила мысль: Должно быть, у меня есть координаты. Что такое красный?

Ответ Майка был такой шершавый, что Джимми расчихался, и решил, что это похоже на слабый электрический шок, вроде как если дотронуться языком до севшей батарейки. Точно, только выглядит не совсем как батарейка, не совсем квадратный, и Джимми гулял вокруг него, пока не изменил направление взгляда. Как считать — снизу вверх, или, может, сверху вниз? Он стал считать обратно, досчитал до 29 или 55 и задумался. Джимми ослепляло свечение, и его друг выглядел как-то необычно: как будто у него не было середины.

— Майк? — позвал он друга, оглядываясь по сторонам с цилиндрической платформы, на которой спускался.

— Что, Джимми? Слушай, а ты уже встретил его? Он приветствует нас! Наверное, за этим сюда и пришел!

— Майк, иди сюда! (А где я?) Мы вот-вот потеряемся!

— Да, вот же я прямо внутри тебя!

Что? Что?

(Однако это все больше и больше походило на правду, отзывалось эхом, эхом семилетнего возраста. К оконной раме была надежно прибита коробочка с одной из сторон и днищем из проволоки. В ней сидели два грустных цыпленка и испражнялись на улицу. Когда напротив остановился поезд метро, показалось, что на этот раз решетка не выдержит. Он стоял в углу, едва дыша, а его двоюродный брат, старше на три года и намного сильнее, охотился за ним, громко и довольно обещая раскрошить ему зубы и вырвать все волосы. И тогда внезапно какое-то непонятное предчувствие страха охватило все вокруг.)

— Джимми? Джимми!

— Смотри, что-то движется!


Не что-то, а кто-то.


Мерзкий, странный, ужасный, кристаллический звук миллиона разбивающихся вдребезги машин. Бежать-сжаться-отсутствовать. И он знал, как это сделать.


Он знал, как.


Как будто стал шевелить ушами, но ведь ему было четырнадцать, когда он этому научился.


Но мне не четырнадцать, мне семь. Где-то, я должно быть, раздвоился…


— Последний раз, когда я был здесь…


Я не был здесь раньше. Я не был здесь до того, как приду, так? О, это ужасно. Не могу выносить этого, такое ощущение, что внутри все перевернулось, и вот-вот стошнит, где Майк? Существо, персонаж, нечто (как обращение, все зависит от того, кто к тому обращается) не должен почувствовать, как у меня по спине бегут мурашки. Красный, такой шокирующий на вкус, надо идти обратно, пока не станет совсем квадратным и…


Пока шел назад, опять почувствовал, как изменяется перспектива, да… как в калейдоскопе. Постоянный свет, дневной свет, не раздражающий, не сводящий с ума, не вызывающий ярость. Твердая почва под ногами. Избавление. Земля! Он побежал вперед и на полшаге понял: НЕТ!

Наткнулся на интерфейс, как муха на паутину. И в тот же момент увидел бледные серые горы, покрытые растительностью, небо неровного цвета. Где-то на горизонте садится солнце, красное, но совсем не из-за облаков. Старое, холодное и недружелюбное солнце.

Он закричал, повернулся обратно и растерялся, увидев такое множество путей. Как вернуть вкус, цвет и этот почти квадрат?

Но…

— Джимми! Джимми, вернись!

Его плач. Сработал. Но откуда этот ответ?.. Слезы текут по щекам, маленький мальчик потерялся в огромном городе, кто поможет мне вернуться домой? Будь осторожен, незнакомцы могут быть опасны, они делают ужасные вещи с маленькими мальчиками; чтобы перейти улицу, всегда жди зеленый, смотри, нет ли поблизости таких забавных сигарет и пилюль…

Стоп. Стоп. Думай. Успокойся. Однажды, давным-давно, в большом городе: знак, не точно такой же, но все-таки похожий, устрашающая улица… Ах, да! Он запомнил, где запад, и ориентировался по солнцу. И когда названия улиц и номера домов не помогли найти дорогу домой, он нашел ее по солнцу. Конечно, родители тогда очень волновались, ведь ему было всего девять. А сейчас ему было семь! Майку девять, а…

— Эй, Джимми! Джи-м-м-и!

Вслепую, но совершенно уверенно он вошел в возникший неестественно-яркий сигнал и приготовился к вчерашнему шоку, который ему еще только предстояло пережить. Казалось, ему пришлось пройти сквозь миллионы лет.

Но вот в конце, что это? Форма? Фигура? Она подняла его и понесла куда-то поперек, он не знал, куда.

Стоп.


— Джим! Джим!

Кто-то склонился над ним. Светлые волосы, взволнованный голос. Грета. А рядом: Майк, Порпентайн, Наташа, Рик. Он слышал, как шелестит трава, чувствовал запах дыма в воздухе. В горле пересохло от полузабытого крика.

Увидев, что Уолдрон может двигаться, Порпентайн сел на колени, пощупал его лоб, проверил глаза, проведя пальцем по векам, посчитал пульс и спросил:

— Как себя чувствуете?

— По…по-моему, нормально, — прошептал Уолдрон, — если не считать, что у меня такое ощущение, будто меня через мясорубку провернули. Пожалуйста, помогите мне сесть. Не могли бы вы принести мне воды.

— С тобой все в порядке! — воскликнула Грета, сжимая руки. — Майк вынес тебя на руках! Мы даже подумали сначала, что ты умер, а потом…

Грета огляделась, так и не закончив предложение, она выглядела так, словно готова была сама себе вырвать язык.

— Вы думали, что я превратился в психа, — продолжил Уолдрон, внезапно почувствовав, как холодный ужас охватил его.

— Ну…

— Конечно, подумали. Спасибо, — сказал он принесшему воды Рику. Он сделал три больших глотка, смакуя постоянный, не изменяющийся во что-то иное вкус, и продолжил: — Полагаю, это не так уж далеко от правды. На самом деле, наверное, я действительно на какое-то время сошел с ума. Майк!

С озабоченным видом Конгрив склонился над ним.

— Майк, я не хотел напугать тебя. Но когда появился чужой…

— Какой чужой? Джим, что ты говоришь?

— Подожди, ты хочешь сказать, что не видел его? То есть не слышал? Такой разрушающий звук. Жуткий. Наверное, я запаниковал.

— Я не понимаю, — помолчав, произнес Конгрив, — там внутри были водопады, помнишь, мы спускались долго-долго, а потом мне показалось, ты впал… Не знаю! В оцепенение, наверное! Как будто тебя загипнотизировали. Я кричал, но ты не реагировал, в конце концов я схватил тебя и вынес оттуда.

— В оцепенении? Но я же убежал! Я думал, что никогда не попаду обратно. И не было там никаких водопадов.

Конгрив колебался. Он посмотрел на Порпентайна и сказал:

— Док, наверное, нам лучше пока идти домой. Вряд ли мы сразу сможем все понять.

— Но ведь я и вправду убежал! — настаивал Уолдрон. — Мало того, — он медленно облизал губы, все ждали, — мало того, я нашел путь в какое-то другое место. Беннет оказался прав. Я не вышел, но видел это место, видел планету с другим солнцем.

Глава 27

— Получилось! — довольно сообщил Орландо Поттер неделю спустя и оглядел стол, с удовольствием отметив удовлетворение на утомленных лицах присутствующих. С тех пор, как чужие вторглись в их мир, Поттер не видел ни разу, чтобы в одной комнате находилось одновременно так много довольных людей.

— Джим снова нашел то место, куда попал в прошлый раз? — спросил Рэдклифф.

— На сей раз в качестве доказательства я принес с собой фотографии, — сказал Уолдрон, раздавая фотографии, сделанные на поляроиде, с синим небом, красным солнцем, серыми горами и бурыми полями, — если бы не Абрамович… Без анализа внешних цветовых сигналов мы не знали бы, когда необходимо войти. Похоже, что войти в город можно где угодно, но его внутренние соотношения постоянно изменяются. Города чужих — вот, черт! Постоянно пытаюсь привыкнуть к другому слову, но сложно избавиться от дурных привычек… Неважно. Важно то, что мы, кажется, можем реагировать на внутренние процессы. Мы можем научиться распознавать предполагаемые составные части указателя направления, вроде как переплывающая на бревне реку крыса.

— Но как это так получилось, что когда вы были там в первый раз, — продолжал Рэдклифф задавать вопросы, — ты думал, что убежал, а Майк — что ты стоишь рядом с ним; он видел водопады, а ты помнишь совсем иное?.. Объясните мне, я хочу понять. Мне надоело, что мне все просто сообщают.

Все посмотрели на Порпентайна, тот пожал плечами и облокотился на спинку стула.

— Вы задаете слишком много вопросов. В конце концов, мы только начали изучать эту проблему, однако мне кажется, аналогия Джима будет здесь более уместной: собака в городе может перейти улицу, только когда машинам горит красный свет, хотя сама собака не понимает, что такое электричество. Павел все еще анализирует данные, которые мы получили во время второго путешествия Джима, но один-два момента уже прояснились. Теперь я постараюсь суммировать все, что мы узнали. Наташа, поправьте меня, если я ошибусь, хорошо? И Майк, и Джим согласились с тем, что стена была абсолютно проницаемой, сквозь нее нужно просто пройти. На самом деле это вообще не стена, и если бы мы еще раньше догадались обследовать ее абсолютно безвредными способами, например, пытаясь потрогать ее при помощи прутика, мы бы давно уже об этом знали. Конечно, мы пытались «потрогать» ее ракетами, пулями, лазерами, и все, кто направлял на нее высокую энергию, немедленно сходили с ума.

— Но если это не стена, тогда что же? — спросил Рэдклифф.

— Что-то, для чего у нас не существует подходящего слова. Мы решили пока назвать это экстерфейсом, по аналогии с интерфейсом. Под гипнозом Майк и Джим четко описали, что они ощущали, когда проходили через него. Майк почувствовал, что его закружило в водовороте, а для Джима это было как качание на качелях. Павел считает, что это, должно быть, местный аналог жидкости, может быть, даже макроэквивалент притяжения нейтрона, в любом случае, это показывает изменение природы пространства. Во время перемещения нет ни малейшего представления о направлении, сознание спутано, хотя воля человека не нарушается, а смятение кажется довольно приятным. Майк сказал, что это как хорошее опьянение, Джим, а он оказался гораздо более чувствительным, — как состояние бреда, но без болезненности. Что же касается того, что внутри… или снаружи, как они оба настаивают: это место. Другими словами, вы снова начинаете ориентироваться в пространстве, но вместе с этим вы ощущаете перед собой множественность направлений. В этом Майк и Джим, в отличие от всего остального, согласны друг с другом. В связи с чем я припоминаю предположение Орландо.

— Какое? — сухо спросил Поттер. — У меня их уже столько было… и почти все из них оказались ошибочными.

— Вы предположили, что чужие мыслят в матричном коде, не так ли? Кроме того, вы считали, что при общении они не используют вербализацию.

Поттер кивнул.

— Так вот, мы считаем, что имеем дело с мультиплексными данными, но не совсем так, как вы предполагали. Если все чрезвычайно упростить, это можно сравнить с тем, как бушмен попадает в современный город и теряется от изобилия информации вокруг него: телевизоры, радио, реклама, дорожные знаки, светофоры и тому подобное. Действительно, похоже, что внутри экстерфейса находятся много различных слоев, сегментов, объемов, называйте их, как хотите. Различные соотношения пространства и времени, существующие в одном месте и в одно время.

— Но не для всех одинаково, — вставил Конгрив, — как только мы прошли через экстерфейс, я обнаружил, что хотя это и было чрезвычайно тяжело, я мог идти, мог остановиться, оглядеться и вернуться обратно… Мои ощущения, в отличие от ощущений Джима, можно описать совершенно обычными словами. А он оказался гораздо более чувствителен к страхам чужих, чем я, правильно Льюис?

— Думаю, что да, — согласился Порпентайн, — ты был уверен в том, что Джим не покидал тебя во время всего первого путешествия. Он, напротив, абсолютно уверен, что потерял с тобой связь, когда его напугал проходящий мимо чужой, и он потерял направление, координаты которого, к счастью, ему удалось зафиксировать.

Уолдрон усмехнулся:

— Координаты! Ну да! Помню, я думал о том, что хорошо бы надеть подходящую одежду. Буквально. Мне, наверное, было лет семь, когда я впервые узнал слово «подходящий», а это и был возраст, в который меня загипнотизировали…

Он остановился.

— Да, но, — сказал Порпентайн, — это подводит нас к критической точке гипотезы, а именно: ты был прав, что мы можем избежать защиты чужих при помощи гипноза, за исключением того, что совершенно по иным причинам, чем предполагали сначала.

Рэдклифф воскликнул:

— А это еще что значит?

— Несомненно, регресс человека под гипнозом — это фикция. Вы не стираете ваших воспоминаний. Не можете. Самое большее, вы можете просто их не замечать. К счастью для нас, этого достаточно, если, конечно, загипнотизировать так, что человек не может ни мешать, ни брать ничего. Проблема вот в чем: в таком состоянии вы можете помнить в любом направлении. Джим предоставил нам прекрасный пример. Он сравнил свои ощущения с покалывающим возбуждением от возникшего юношеского интереса к женскому телу, хотя он прекрасно осознает, что в семь лет он еще не достиг возраста полового созревания, а его интерес к сексуальной жизни возник только в 12, в то время первый сексуальный опыт произошел, когда ему было 17. Все эти числа перепутались у него в голове, пока он пытался сосчитать сотни направлений, и когда задумывался о своем возрасте. А когда он пытался найти дорогу обратно с той Планеты, он просто повернулся и пошел поперек. Джим говорит, что отчетливо помнит, как готовился к испытанному вчера шоку, но для этого ему пришлось черт знает сколько времени ждать.

— А у Беннета, — сказал Рэдклифф, — почему его органы отобразились зеркально, а органы Майка и Джимми — нет?

Порпентайн развел руками:

— Павел разрабатывает предположение, что, возможно, в устройстве, которое собрал Беннет, не хватало механизма или поля, которое за пределами экстерфейса предотвращает эффект зеркального отображения. Все равно что если у ускорителя не будет ни тормозов, ни регулирования.

— Значит, возможно, именно смещение времени сводит психов с ума? — спросил Поттер.

— Возможно. Однако нам не следует употреблять слово псих, — твердо сказал Порпентайн, — тщательное обследование показало, что существует несколько разных типов: на некоторых из них повлияло защитное поле, на некоторых смещение времени, на некоторых — перекрестные сенсорные данные. Это очень похоже на то, как после передозировки ЛСД человек не может возвратиться в нормальное состояние. Некоторые не смогли прийти в себя после шока от встречи с чужими внутри… — он с сожалением посмотрел на Уолдрона, — я тоже собирался сказать «города». Я имею в виду внутри перехода.

— Что очень настораживает, — проворчал Уолдрон. — Поверьте мне. Нужно разработать какие-то средства определения их приближения, несмотря на то, что шанс снова встретить их не так велик.

Слова Уолдрона застыли в тишине, пока ее не нарушил Рэдклифф:

— То есть, если мы хорошо подготовимся, то научимся определять координаты их системы, даже не осознавая принципов работы, и, таким образом, сможем проникать в другие миры.

— Именно на это мы и надеемся. Определенно, регресс остается очень важным моментом, по крайней мере, на ближайшее будущее. Процесс познания в данном случае не интеллектуальный, а, скорее, больше похож на то, как учатся плавать или садиться на велосипед. Джим говорит, это как научиться шевелить ушами. Совершенно очевидно, что необходимо начинать с детства, когда можно развить любой невербализированный талант. Например, музыкальный слух.

— Я понял! — сказал Рэдклифф. — В детстве музыка казалась мне шипением, а когда я вырос и захотел научиться играть на гитаре, то понял, что уже поздно. У меня ничего не получалось.

— Скорее всего, Павел был прав, предполагая, что чужие похожи на нас, — сказал Поттер. — В любом случае, у нас хватает необходимых ментальных навыков и оборудования, чтобы вынести что-то вразумительное из их процессов. Вроде как у нас есть все необходимые мышцы для того, чтобы научиться шевелить ушами. Так что если постараться, то вполне можно научиться «шевелить ушами», хотя мы пока и не знаем, зачем.

Порпентайн кивнул.

— Следующим шагом будет изучение йоги. Я хочу посмотреть, дает ли способность уменьшить количество требуемого для организма кислорода какое-нибудь преимущество внутри экстерфейса. Несмотря на то, что на эксперимент потребуется немало времени, я уверен в его благополучном завершении.

— Естественно, если у нас будет необходимая поддержка, — произнес Поттер, — и персонал, и средства. Ден, ты можешь скопировать поляроидные снимки Джима и вообще все фотопленки? Я еду в Вашингтон кричать и бить кулаками по столу, пока эти идиоты не наймут физиков, инженеров, астрономов, врачей и физиологов… Я привезу тебе, Ден, гораздо больше крыс, чем сможешь управиться.

— Я прекрасно лажу с себе подобными.

Усмехаясь, Поттер добавил:

— Однако прежде чем они приедут… Майк, тебе придется кое-что добавить к твоему плану по приручению благоверных.

— Моему? — положив руку на сердце, спросил Конгрив. — Ну, хорошо, а что?

— Не останавливайся на полпути. Не просто имитируй Брата Марка. Пойди дальше, назови себя Архангелом Михаилом, и проповедуй то, что ты сам цитировал: «покуда не станете вы детьми». Да, и пообещай, что лично проведешь их в святой город. Мы подготовимся и проверим всех твоих последователей. Тех, кто лучше всего поддается гипнозу, — наркотикам или технологиям йоги, смотря что выяснит Льюис, мы отберем и поговорим с ними по отдельности. Не думаю, что переход открывает путь только к одной планете, скорее всего, к тысячам других. В конце концов, чужие на одной нашей планете установили пять переходов, хотя мы знаем, что Земля только лишь связующее звено. Путем проб и ошибок, будем искать пути к сотням других миров.

— Однако на них могут отсутствовать необходимые условия для человеческой жизни, — возразила Наташа, — что если мы пошлем людей на верную смерть?

— А сколько людей умерло, пытаясь сопротивляться Бушенко? Сколько сейчас умирают, сопротивляясь китайцам? Сколько были случайно убиты чужими, когда они уничтожали наши ядерные запасы? Может быть, наконец, пришло время, когда мы должны признать, что некоторые из посланных нами вернуться ранеными, как во время войны, и это нормально. Да, среди них одни из самых выдающихся личностей нашей планеты, но разве война не забирает лучших из лучших? Может, уже пора начать рисковать жизнью ради спасения человечества, пока чертовы политики ссорятся из-за того, что на сотни лет будет забыто.

— Крысы забираются на корабль, — заключил Рэдклифф, как будто этими четырьмя словами исчерпывался весь спор.

— Да, но что бы ты ни говорил, Ден, мы — не крысы. Мы — люди, со своими внутренностями, интеллектом и возможностью, пусть даже небольшой, но все-таки возможностью планировать наше будущее. Придет время, когда чужие пожалеют, что так поступили с нами!

Глава 28

Сегодня непременно будет снег, небо было свинцовым и пасмурным, а ветер пробирал до мозга костей. Фред Джонсон мало обращал внимания на погоду, как и все остальные на светящемся пригорке, он терпеливо ждал. И лишь жалел о том, что не увидит, как будет выглядеть сияющий святой город, когда вокруг вся земля покроется белой снежной мантией.

Хотя к тому времени он уже будет внутри сияния.

Раньше он был обычным инженером. Теперь он был первым и основным учеником Архангела Михаила.

Однажды он из любопытства пришел на собрание благоверных, и один из апостолов пригласил его на частную беседу. Он согласился, потому что хотел убедить их в глупости своих убеждений, но все получилось наоборот. За прозаической чашкой кофе с пончиками он внезапно осознал, что единственным его желанием было попасть в ангельский город. «Покуда не станете вы снова детьми», — гремел Архангел Михаил, и он подчинился. Сегодня Джонсон беспрекословно ждал наравне с остальными Избранными и не мог оторвать глаз от восхитительного представления цветов над равниной, даже не задумываясь, почему он весь был увешан какими-то инструментами: топором, дробовиком и аптечкой, портативной рацией и едой, запасной одеждой и спальным мешком.

Все остальные тоже были нагружены подобными вещами, включая все, что может помочь им выжить где-то в другом месте. Но Джонсон не обращал внимания. Не сможет обратить внимания, пока постгипнотический триггер, заложенный в его подсознание во время частных бесед, не включится под воздействием внешнего стимула.

Тогда он вспомнит, что переход действительно существовал.


Рядом с хижиной неподалеку от Избранных сел вертолет. Из него выскочил Рэдклифф и бодро, чтобы не успеть замерзнуть, пошел к ее дверям.

Когда он вошел, его молча приветствовали кивками. Павел и Наташа были слишком заняты, чтобы отвлекаться на такие пустяки, поскольку занимались мониторингом экрана, подключенного к мощному личному компьютеру Рэдклиффа, на котором отображались текущие цветовые образцы перехода. Уолдрон и Грета только проверяли данные приборов, поэтому могли отвлечься и перекинуться с Рэдклиффом парой слов.

— Что, пришел посмотреть, как они отправятся? — поинтересовался Уолдрон.

— Не совсем, — ответил Рэдклифф. — У меня кое-какие новости от Орландо. Подумал, тебе будет интересно узнать их от меня, а не по радио.

— Орландо? Я думала, он все еще в Австралии, он что, уже вернулся? — спросила Грета.

— Еще нет, сообщение пришло из Кэнверры, его передал Вашингтон. Они успешно добрались до города к 5 утра по нашему времени, и их отчеты вполне радуют.

— Что, еще один? — заинтересовался Уолдрон.

— Даже лучше. На данный момент, они считают, это самый лучший: субтропический климат, растительность, в окрестностях нет никаких больших животных…. Конечно, понадобится еще много времени, прежде чем мы сможем отправить туда людей, тем более, что этот чертов сукин сын Виллерс-Харт старается заполучить свои земли обратно. Но все равно звучит ободряюще.

Уолдрон смотрел в окно на Избранных. Сегодня их было больше, чем обычно, почти сотня.

— Помнишь, когда я впервые увидел Выход… Я впервые побывал в переходе, и был так напуган, что не различал ничего вокруг. До сих пор не знаю, как я попал обратно. И вот через какие-то несколько месяцев у нас уже есть такие крохотные устройства обнаружения пути, что их можно свободно запихнуть в карман. Мне казалось, надежда покинула нас, мы разучились думать и навсегда останемся овощами. Никак не могу поверить в то, что с тех пор мы так много успели.

— Кстати об устройствах обнаружения пути, — произнесла Грета, возвращаясь к списку оборудования, — ты, наверное, слышал, что Павел, подтвердил наличие артефактов Пятого Типа. Люди начинают использовать их в качестве компасов.

— Не слышал, но меня это ничуть не удивляет. Мы слишком долго считали, что чужие далеко превосходят нас в своих технологиях. Хотя можно было догадаться, что и они не совершенны, когда мы поняли, что они тоже могут ломать вещи и выбрасывать их.

Рэдклифф подошел к Уолдрону.

— Кстати, куда они отправляются сегодня? — спросил он, указывая на Избранных.

— Первая команда в Выход Г, — ответил Уолдрон, — Незапланированный поход, но сегодня чистый путь: фиолетовый — соленый — и — эластичный. Охранник там уже 9 недель, если мы не отправим их сегодня, может статься, у нас не будет еще несколько месяцев такой хорошей возможности.

Он посмотрел на настенные часы, они показывали местное время, время по Гринвичу, звездное время, скорректированное время перехода, по которому они определяли вход Избранных, и еще несколько новых ритмов, вычисленных по цикличности изменения цвета экстерфейса.

— Майк что-то опаздывает, — добавил Уолдрон. — Он должен бы быть здесь две минуты назад. Надеюсь, ничего не случилось.

— Я видел по дороге вертолет, — сказал Рэдклифф, — вот и он.

Они посмотрели на серое окутанное облаками небо. Приближение Архангела Майка Конгрива было долгожданным сигналом к действию для Избранных, и они с нетерпением подняли головы. Вплоть до его появления сердца Избранных точили сомнения, что они попадут в небесный город.

Теперь сомнения отбросили прочь. Возбуждение охватило Избранных, и они запели мелодию, которая была специально придумана для усиления их гипнотического состояния.

— А наш Майк-то ничего, — произнес Рэдклифф.

Справедливо, Уолдрон кивнул в ответ. За последние несколько месяцев его мозг был забит данными обо всех входах межзвездного перехода. Даже без устройства обнаружения пути он мог легко повести Избранных сквозь циклические потоки цвета-и-вкуса, звука-и-боли и все остальные. На данный момент он провел почти 14 тысяч людей на восемь различных обитаемых миров.

Что значит — обитаемых?.. Это уже вопрос времени и поколений. Вполне возможно, что разразится чума, а, может, со временем откроется, что материалы чужих имеют какое-то химическое воздействие на человека, его разум, либо возникнет какой-нибудь паразит или хищник… Но все равно это был, пусть даже крохотный, но шанс на долгожданное спасение.

Как и ожидалось, были жертвы: на некоторых плохо подействовал гипноз, и по возвращении они превратились в психов, кого-то с той стороны Входа посчитали опасными, но им удалось улизнуть, и они больше не вернулись. Позже, когда, наконец, появятся оснащение и знание того, что чужие позволят, а что — нет, многие предпочтут испытать судьбу. Пока нет. Слишком много еще надо сделать.

— Черт возьми, немаленькая компания, — проворчал Рэдклифф. — Вы не рискуете, посылая сразу так много людей?

— Думаешь, чужим надоест? — спросил Грета.

— Почему нет?

— Может быть, ты и прав, но с тех пор как мы перестали таскать у них артефакты, они больше не показывались. Думаю, их сложно побеспокоить. Мы тысячелетия жили с мышами и крысами, и убивали их только тогда, когда они наносили нам непосредственный ущерб.

— Да, но предположим, мы сами даже не знаем, что воздействуем на них, — возразил Рэдклифф, — мыши, например, воняют. И за это их травят.

— Все равно надо продолжать, — ворчал Уолдрон. — Я уж лучше рискну, чем поеду в Азию, а ты?

Рэдклифф вздрогнул.

— Ты прав, черт возьми! Когда все начиналось, я подумал, что китайцы просто хотят вытеснить Бушенко, и мир станет спокойней. А потом эти вторжения русских федеральный войск… Сколько пострадало на данный момент? Двадцать тысяч?

— Тишина, пожалуйста, — сказала Наташа, и продолжила в микрофон, — Майк, цвета подходят к образцу Выхода Г, две минуты они будут стабилизироваться, так что у тебя есть шесть минут сорок секунд для того, чтобы закончить свою болтовню и исчезнуть во вспышках рыжего и желтого цвета.

— Отлично! — прошептал он. На шее у Конгрива находился специальный маленький микрофон для сообщений, которые он скрывал от благоверных. Наушники были скрыты под нимбом голубого статического разряда, который Абрамович, смеясь, как гиена, самолично создавал для Конгрива. Нимб прекрасно гармонировал с люминесцентной робой серебряного цвета.

Через мгновение Конгрив начал свою последнюю речь, его голос, прошедший через усилитель, гремел так, что даже здесь, в хижине, в окнах дребезжали стекла.

Абрамович тяжело вздохнул — его работа была закончена — он что-то сказал Наташе, она засмеялась и перевела. За эти несколько месяцев он немного выучил английский, хотя ему было еще далеко до совершенства.

— Павел считает, что он как почтальон на почте, или контролер в аэропорту: постоянно что-то слышит о далеких местах, но никогда так их и не видел, как будто ему слишком мало платят, чтобы он мог уехать в отпуск за границу. Несмотря на то, что его пригласят в Австралию, и проедет через весь мир, он так и не попутешествует на самом деле.

— Он прав, — сказал Уолдрон, — настолько прав, что даже становится грустно. Я собираюсь бросить эту работу. Не очень-то у меня хорошо получается.

Рэдклифф удивленно на него посмотрел:

— Разве ты не побывал там почти столько же, сколько Майк?

— Да-да. Я был и в Выходе Г и видел, как пролетела огромная птица, вроде наших орлов, а оказалось, что это вовсе не птица, а оторвавшаяся крона дерева. И в выходе К я видел гору, которая была не горой, а целой колонией существ, твердых, как мрамор. Я много где был, но слишком чувствителен для этих переходов, слишком легко впитываю сенсорные перекрестные данные. Люису приходится давать мне транквилизаторы, в последний раз у меня на руке появился ожог, и все потому, что кто-то громко закричал.

— Правда? — недоверчиво спросил Рэдклифф.

— О, да! У меня рана была размером с ладонь. Сейчас уже зажила, но все равно… Я хочу бросить и присоединиться к Избранным.

— Да и я тоже, — согласилась Грета, откладывая свои листы в сторону, — завтра пойду к Льюису, хочу узнать, подхожу ли я для гипноза, сейчас вроде это уже не так важно, когда у них появились медицинские средства.

— Черт возьми, — ворчал Рэдклифф, — знаете, что? Вы оказались еще большими крысами, чем я.

— Ты никуда не поедешь? — спросила Грета.

— Я? Мне больше по нраву долгосрочные проекты. Лучшее, что нам предстоит, это ползать в ногах у чужих и разводить колонии, пока однажды им не надоест, и они не стерилизуют планету, но тогда у нас все еще останется шанс, что где-нибудь на другой планете будут жить наши дети. Хотя, если все это случится… Смотрите, что мы сделали с собственным домом. Черт возьми, нам нельзя больше совершать подобные ошибки, не так ли? Так что лучше, если люди вроде меня останутся позади.

Он замолчал на мгновение, а потом, как будто устыдившись, что говорил так откровенно, запахнул полы своего пальто, завернулся в него и сказал:

— Пожалуй, мне пора идти, в вертолете меня ждут Мора с малышом.

Дверь захлопнулась.

— Тебе не кажется, что Ден как-то изменился? — спросил Уолдрон, понизив голос.

— Да мы все изменились, Джим, — ответила Грета, — даже такая хрупкая надежда как-то меняет людей.

— Думаю, что не в этом дело, — он нахмурился, стараясь подобрать нужные слова, — мне кажется, мы отчаянно пытались сделать мир таким, каким его знали, мы даже чужих пытались сравнить с нашим миром: Ден со своими крысами, Орландо с оккупированными крестьянами, Льюис с бушменом в современном городе… Наконец-то мы стали признавать, что мир уже больше не тот. Он ни на что не похож. Как это? Нас заставили стереть наше прошлое. Мы считали, что мы одни во Вселенной, теперь мы знаем, что ошибались. Мы отрицали, что у других звезд есть планеты, теперь мы можем по ним ходить собственными ногами. Это новая точка отсчета, все, что было раньше, было стерто. Теперь единственное, что имеет значение, это будущее.

Уолдрон замолчал, его никто не слушал. Все внимательно наблюдали за долиной. Один за другим, уверенно следуя за ведущим их Архангелом, Избранные шли навстречу своей судьбе в неизвестный мир, которому еще даже не успели дать название.


Когда последний из них растворился в непостижимой паутине энергетических сил, сжимающих межзвездное пространство до размеров утренней прогулки, Уолдрон посмотрел Грете в глаза.

— Ты уже решила, куда отправишься?

— Да.

— Ты не против, если я составлю тебе компанию?

— Неплохая идея.

Улыбаясь, он откинул голову на спинку стула и подумал крысы забираются на корабли… Похоже, не то. И я собираюсь сделать то же самое, только я сделаю это как человек.

Шел давно всеми ожидаемый пушистый снег.

ЗВЕЗДНОЕ УБЕЖИЩЕ

Глава 1

Одной рукой Викор смахнул воображаемую пылинку со своей и без того безупречной пурпурной униформы, другой рукой поправил фуражку с кантом. Он почти бежал, и когда завернул за угол коридора для пассажиров первого класса, то едва не сбил с ног Каподистро Ференца.

Викор узнал его с опозданием. Он отступил на шаг, склонил почтительно голову и скрестил руки. И пусть ты кипишь от негодования, но именно так обязан себя вести майко в присутствии кэтродина. Особенно когда этот кэтродин офицеро и привык, чтобы представители подчиненных рас беспрекословно повиновались.

— Ха! — рявкнул Ференц, и в воздухе просвистела трость, атрибут его офицерской власти. — Куда это ты несешься, неуклюжий олух?

— Экраны фиолетовые, благородный господин, — доложил Викор. — Спешу сообщить благородным пассажирам, что мы скоро возвращаемся в нормальное пространство.

— Хм. Можно подумать, ты этого не ждал, а?

Викор проглотил язык и заставил себя не поднимать глаз. Уставился в начищенные до блеска ботинки Ференца, штанины брюк и трость, постукивающую по ботинку.

— Я этого ожидал, благородный господин, — выдавил из себя Ви кор. — Я проработал стюардом на маршруте уже тридцать рейсов. Но я глуп.

— Чтобы выполнять свои обязанности, не торопясь, а не выскакивать из-за угла, словно собрался спасать чью-то жизнь, ты должен был четко их изучить.

Ференц перехватил трость, будто дубинку, и резко направился в сторону салона внешнего обзора.

Викор поднял глаза вслед высокому кэтродину, с неприязнью глядя на его напомаженные волосы, которые правильными волнами ниспадали из-под фуражки.

Ничего, настанет день…

Викор напряг волю, чтобы успокоить себя, и вытер лицо длинными, до локтей, белыми перчатками. Повезло, что Ференц не стал расспрашивать о подробностях. Викор уже опаздывал почти на три минуты. Не дай Бог, пришлось бы объяснить причину опоздания любому кэтродину.

Викор расправил форменную куртку на плечах и поспешил вдоль по коридору. По обе стороны пестрели двери кают.

Каюта номер один, разумеется, была пуста. Она принадлежала Ференцу. Викор начал с номера два — на противоположной стороне.

— Это стюард, господин, — сообщил он. — Экраны стали фиолетовыми. Если интересно наблюдать прорыв, то можно пройти в салон обзора.

Вторую каюту занимал археолог Лигмер, молодой человек из Кэтродинского Университета, любивший поспорить. По поводу Станции кэтродины и их соперники паги придерживались диаметральных мнений, а соглашались только в одном: кто бы ее ни построил, нынешние владельцы занимают ее не по праву.

Из третьей каюты стюарда поблагодарил неуверенный девичий голосок. Это была миссис Икида с Лубаррии. Она летела на Станцию к своему мужу. Викор на этом маршруте всегда был подобострастен и подчеркнуто вежлив с лубаррийцами, особенно в присутствии кэтродинов. Но миссис Икида большую часть времени пряталась в своей каюте, а когда появлялась в обеденном салоне, то не поднимала опухших от слез глаз.

Она вышла, когда Викор еще не успел отойти. Он бросил на нее оценивающий взгляд. Близость Станции, как видно, развеяла тучи ее горя. Глаза женщины блестели, походка была грациозной. Вкусы Викора в отношении женщин были традиционно земными, но длинноногая блондинка с Лубаррии трогала его чувства.

Он постучал в четвертую каюту и сделал себе мысленный выговор.

Из-за двери донесся привычный резкий и пронзительный звериный вопль, прерванный приказом хозяина. Акцент этого человека Викор так и не распознал. Ланг успокаивал маленькую и пушистую черную зверюшку, с которой не расставался, приносил даже в обеденный салон и кормил с собственной тарелки.

Ланг для стюарда был. главной загадкой рейса. Слишком уж приветлив — можно даже сказать, доступен — для пассажира первого класса на борту лайнера, принадлежащего кэтродинам. Значит, сам он, наверняка, не кэтродин. Но и к пагской стороне Станции он не принадлежал. Среди них не было никого, кроме самих паг, элчмидов и, разумеется, глейсов. В той стороне в радиусе ста парсеков только четыре звезды, из которых одна — пульсирующая переменная, которая периодически выжигает свои планеты дотла.

Выходит, Ланг прибыл откуда-то со стороны кэтродинов. Откуда-то издалека, но, сколько Викор ни задавал прямых или осторожных косвенных вопросов, так и не смог выяснить, откуда именно.

И эта неизвестность вдохновляла. Сердце Викора забилось быстрее, когда он догадался, что это значит. Не удержавшись, он поделился открытием с другими членами команды. Новость разнеслась мгновенно, и теперь даже офицеры испытывали к Лангу почтение.

Теоретически можно переходить с корабля на корабль, с рейса на рейс и облететь большинство известных в галактике планет за несколько лет. Но, как правило, никто не удаляется от своего родного солнца так, чтобы потерять его из виду. Никаких законов или чего-нибудь в таком роде не имелось, но факт неоднократно подтверждался: никто не углублялся дальше, как только видел, что его родное солнце превращается в искорку.

Получалось, что путешествие Ланга — практически уникальный случай. Викор установил, что тот не уроженец ни одной из звездных систем, видимых с Кэтродина, Майкоса, Лубаррии или со Станции. Да! Совершить такое путешествие! Поэтому Лангу прощали даже его любимца-зверька, который всех раздражал своим тявканьем.

Пятую каюту занимал толстый и не слишкомприятный человек, священник Дардано. Скорее всего, священник государственной религии Кэтродина был не лучше и не хуже остальных своих собратьев. На Кэтродине ее больше не придерживались, зато несколько столетий назад насильно ввели на Лубаррии. Сейчас религия имела там своих приверженцев. Викор подозревал, что миссис Икида входит в число верующих. Он видел, что священнику удалось один раз вовлечь ее в разговор, а все остальные потерпели неудачу.

И шестая каюта: офицер с Пагра. Она возвращалась из посольства на Кэтродине. Настояла, чтобы ей дали каюту напротив Ференца. Вот и все.

Викор развернулся на каблуках и зашел в каюту казначея, где сообщил, что все пассажиры первого класса предупреждены о переходе. Бывалый служака казначей совершил больше сотни рейсов. Фиолетовый цвет экранов вызывал у него только вздох разочарования, потому что пришлось прервать игру в кости с приятелями.

Когда Викор добрался до салона внешнего обзора, все уже были там. Даже офицер с Пагра сидела в самом дальнем от обзорного иллюминатора углу. На ней была туника, украшенная драгоценными камнями и сапоги выше колен. Она похлопывала по золотой рукояти своего церемониального меча. Ногти ее поблескивали металлом.

Священник Дардано покоил свое рыхлое тело в мягком кресле. Он так старательно подоткнул свое желтое с белым одеяние, словно упаковал ценную реликвию для перевозки в удаленный храм. Закончил свою сложную задачу, окинул взглядом салон и озарил улыбкой миссис Икиду, показав отличные зубы.

Она, подавшись вперед, смотрела на синеву в обзорном иллюминаторе. Губы ее шевелились. Можно было подумать, будто она беззвучно молится, чтобы переход остался позади, а на экранах и в иллюминаторе появилась Станция. На Икиде была простая лубаррийская одежда из темно-красного цвета ткани и сандалии.

Единственным, кроме нее, человеком, которого взволновал приближающийся переход, был археолог Лигмер. Спокойствие не давалось ему. Его тонкие пальцы барабанили по подлокотнику кресла, взгляд блуждал по сторонам.

Зато Ланг полностью владел собой. Он механически поглаживал лежащего на коленях зверька, но был совершенно неподвижен и даже безразличен.

Ференц забавлялся, когда переводил взгляд с Лигмера на Ланга.

— Явно заметно, кто из вас двоих видел все это прежде, — сказал он и улыбнулся Лангу.

Серые сияющие глаза Ланга чуть дрогнули. Он дернул плечом, отбрасывая назад просторную блузу.

— Вы ошиблись, офицер Ференц, — мягко сказал он. — Я до сих пор не видел эту, как ее называют, Станцию.

— Оборот речи. Подразумевая тех, кто ничему не удивляется, мы говорим «они видели все это прежде».

Лигмер запоздало сообразил, что замечание Ференца касается и его, покраснел и свирепо воззрился на офицера.

— Сложно притворяться, что Станция не производит впечатления. Но даже незначительное проникновение в ее потрясающие тайны открывает, что она еще удивительней, чем принято думать.

Он положил ногу на ногу, скрестил руки и уставился в обзорный иллюминатор, где все стало оранжевым.

— Благородные дамы и господа, — сдержанно произнес Викор. — Переход завершится через пару секунд.

До сих пор Ференц не замечал, что Викор находится в салоне. Он узнал голос стюарда, повернул голову и поднял бровь, соображая, откуда тот раздался. Прежде чем он развернулся, в обзорном иллюминаторе появилась Станция.

Действительно Лигмер думал то, что говорил, иди просто оправдывался, но факт оставался фактом: он был прав. Викор видел это зрелище больше тридцати раз, но по-прежнему ощущал мурашки вдоль позвоночника и сухость во рту.

Станция! Кто создал ее? Лигмер и его коллеги искали ответ на этот вопрос, но до сих пор не нашли. Как давно? Тот же результат. С какой целью? Снова нет ответа. Хотя вполне вероятно, что Станция предназначалась как раз для того, для чего служила и сейчас.

Диаметр ее измерялся милями. Огромный искусственный планетоид, окруженный грузовыми кораблями, лайнерами и легкими прогулочными суденышками. Драгоценность, сияющая тысячами граней, как бриллиант из рук искусного ювелира. Приз, к которому многие стремились, а кое-кто и получил.

Их корабль прилетел со стороны звездного рукава, где правила Федерация Кэтродинов. Кэтродин, Майкос и Лубаррия — три входившие в нее планеты. По другую сторону Станции звезды Пагского Союза — Пагр и Элчмида. Посредине находилась Станция, а также люди Глея.

Глейсы никогда не утверждали, что построили станцию. Но они нашли ее первыми и использовали ее очень хорошо. Обеим сторонам — и пагам, и кэтродинам — нужен был Глей с богатым текстильным производством, высокопроизводительной добычей редких полезных ископаемых, развитой промышленностью. Но еще больше обеим сторонам нужна была Станция.

А глейсы ей владели.

Тупик. Две группы, обладающие большой властью, вынуждены были униженно склоняться под диктатом глейсов. Поэтому подчиненные расы двух союзов смотрели на глейсов как на чудотворцев. По этим причинам Станция была средоточием потенциальных неприятностей и насилия больше, чем любое другое место во всем потревоженном Рукаве.

Это знал каждый. Стычка группировок была лишь вопросом времени.

Глава 2

В салоне наблюдений царила тишина. Нарушила ее миссис Икида, которая вздохнула так глубоко и громко, что, несмотря на мягкую обивку стен, звук, казалось, разбудил в комнате эхо. Ференц искоса глянул на нее и фыркнул. Викор догадывался, о чем думает кэтродин: не стоило так стараться ради какой-то лубаррийки, женщины подчиненной расы.

Но этого потребовали глейсы, а глейсы были хозяевами Станции, поэтому их требование, как всегда, выполнили.

Икида, муж лубаррийки, был членом экипажа военного корабля кэтродинов, который схватился с пагским военным крейсером где-то далеко в рукаве галактики. Икиду подобрал в открытом космосе в одном скафандре грузовик глейсов. Сейчас лубарриец был предметом запутанного спора между пагами, которые заявляли, что он военнопленный, и кэтродинами, которых не очень-то беспокоила судьба какого-то там лубаррийца, но нельзя же позволить пагам установить такой прецедент. Официально, разумеется, лубаррийцы, равно как и майко, народ Викора, находились под «защитой» кэтродинов.

Сфера Станции приближалась, заполняя иллюминатор. Викор отвернулся от миссис Икиды и посмотрел на других пассажиров.

— Вы правы, Лигмер, — вежливо и негромко сказал Ланг. — Я вполне представляю, как такое потрясающее творение по мере знакомства впечатляет все сильней и сильней. У вас… хм-м… непосредственный интерес к Станции?

— Это моя специальность, — сказал Лигмер. — С археологической точки зрения это самый увлекательный предмет на сотни парсеков вокруг.

— Археология!

Саркастическое восклицание прозвучало из дальнего угла салона со стороны высокой женщины-офицера с Пагра.

— Какое респектабельное название для профессий, которая старается угодить и нашим, и вашим!

Лигмер ошеломленно вытянул шею, разглядывая присутствующих. Когда он понял, чьи это слова, пожал плечами и развел руками, словно говоря: «Чего еще от них ожидать?»

Но Ференц поднялся на ноги, заметно недовольный.

— Позвольте напомнить вам, мадам, — сказал он, — что этот человек принадлежит к моей расе. Отзываясь невежливо об одном из наших ученых, вы порочите расу кэтродинов.

— Ученых! — голос офицера с Пагра был презрителен. — Платные агитаторы, которые проводят жизнь, воздвигая гору лжи для доказательства, что Станцию построили кэтродинские ничтожества.

На лицо Ференца словно набежали грозовые тучи. Рука его легла на длинный церемониальный нож за поясом.

Викор раздумывал: не рвануть ли рукоятку тревоги? Подержать ее, цока в салон прибегут кэтродинские офицеры из команды корабля. К счастью, положение спас Ланг. Он спросил так нейтрально, что никто не счел это выпадом в свой адрес:

— Значит, неизвестно даже, кто построил Станцию? Напряжение спало. И Ференц, и офицер с Пагра явно думали: «Ну, если жалкий лопух даже этого не знает!..»

— Мы гораздо увереннее можем ответить, кто ее не строил, чем кто построил, — поторопился объяснить Лигмер.

На лбу у него выступила испарина. Хотя он и был спорщиком по натуре, но сохранял хладнокровие и никогда не оскорблялся в дискуссиях, которые вел от самого Кэтродина со священником и Ференцем.

— Какова же в таком случае история Станции? — продолжал расспросы Ланг.

Лигмер пожал плечами.

— Ну, она появилась здесь еще до того, как расы Рукава открыли космические полеты. Это мы знаем точно. Станция столь огромна и сложна, что никто не верит, будто это всего лишь промежуточный пункт, полустанок, хотя мы ее так и называем. Вероятно, это либо гигантский межзвездный корабль, способный взять на борт население планеты, либо что-то вроде постоянной торговой базы иной расы, которая населяла Галактику еще до возникновения человечества.

Ланг кивнул.

— Значит, ее возраст невозможно определить, — предположил он.

— Да, практически невозможно. Станция самообновляется. Энергию она черпает от ближайших звезд и преобразует в любое необходимое вещество. Точно известно, что Станция находилась здесь более тысячи лет, когда глейсы вышли за пределы своей системы и добрались до нее. Ее наблюдали в телескопы — как с Глея, так и с Майкоса, — на протяжении как раз такого периода времени.

Офицер с Пагра встала с легким звяканьем, и все поняли, что она слегка выдвинула меч из ножен и забыла вернуть его обратно. Она была великолепна как женщина. Под ее красновато-коричневой кожей мускулы перекатывались, словно волны в маслянистой воде. Стройные ноги и шея были так длинны, что она почти задевала потолок бритой головой.

— Вы чужак, — сказала она Лангу тоном, который среди пагов считался дружелюбным. — Предупреждаю ради вашего же блага: никогда не верьте тому, что говорит кэтродин. Шансов за то, что он лжет, больше половины.

— Если бы мы, мадам, не приближались к нейтральной зоне, — процедил Ференц сквозь стиснутые зубы, — я с величайшим удовольствием затолкал бы ваши слова вам обратно в глотку.

Пага усмехнулась, показав заточенные как острые клыки передние зубы.

— Если бы ты сумел это сделать, кэтродин, я бы доставила тебе такое удовольствие. Но ни ты, ни кто-либо другой из вашей ничтожной расы на это не способен. Продолжая наш разговор, чужак, — она обратила хищную улыбку на Ланга, — я должна сказать, что иной расы вовсе не было. Более десяти тысяч лет назад на Пагре обитали наши древние предки, и уж они-то вполне могли построить Станцию. Майко не могли сделать, — она кивнула подбородком в сторону Викора, который скромно стоял у стены, — как вы сами поймете, если присмотритесь к этому представителю расы. Они годятся, чтобы быть рабочими и слугами, так же как лубаррийцы, элчмиды, или, к примеру, глейсы. Единственное, что достойно уважения в глейсах: они достаточно честны, чтобы признать, что не могли сами построить Станцию.

У Викора безумно зачесалась правая нога. Она так и чесалась взлететь и тяжелым ботинком врезаться прямехонько в симпатичную задницу паги, которая оперлась на спинку кресла Ланга, излагая официальные лозунги своей расы. В таком положении ее сапоги выше колен и туника как раз оставляли уязвимой данную часть тела.

Но паги могут осыпать его оскорблениями хоть до судного дня, ему на это глубоко наплевать. Паги помыкают элчмидами. А Викор и все майко ненавидели только кэтродинов; паги — всего лишь эпизод.

— Ну вот, — продолжала пага, — Исключите этих всех и руководствуйтесь вполне очевидными фактами. И кто останется? Древняя пагская раса! — Она триумфально выпрямилась. — Понятно?

Каким-то потрясающим образом — Викор не понял, каким именно, — Ланг послал Ференцу усмешку, выражающую полнейшее презрение к пагской галиматье, но так, что пага ее не заметила. Возникла пауза. Затем Ланг снова спросил Лигмера:

— Как это звучит с археологической точки зрения?

— Ха! — воскликнула пага. — Заставьте кэтродинского археолога признать истину, даже если ткнуть его носом! Как же!

Лигмер глянул на нее.

— Я надеюсь, мадам, что в ближайшие дни кто-нибудь объяснит вам, что такое научный метод. Именно его я твердо придерживаюсь. Таким образом, я могу сказать, что существует такая возможность…

Ференц чуть не взорвался. Лигмер послал ему умоляющий взгляд.

— Возможность! — подчеркнул он. — Точнее нельзя сказать, потому что власти Пагра не разрешают кэтродинским ученым исследовать реликты…

— И абсолютно правильно! Это только предлог для шпионских действий, — заявила офицер с Пагра.

— Прошу вас! — воскликнул Лигмер. — Я пытаюсь объяснить положение вещей нашему многоуважаемому спутнику.

Ланг моргнул и замахал рукой.

— Многоуважаемому? — удивился он. — Неужто?

— О, да, — подтвердил Ференц. — Разумеется. Вы ведь путешествуете за пределами видимости, не так ли? Старший помощник сказал, что так.

— За пределами видимости?

— Ну, да. Отсюда ведь не видно вашего родного солнца, верно?

Ланг рассмеялся.

— Собственно говоря, так оно и есть. Я уже довольно долго его не видел. Но я не нахожу в этом ничего особенного.

— Это делает вас уникальным среди пассажиров. За восемнадцать сотен рейсов, которые наш корабль совершил, никогда на борту не было человека, находившегося за пределами видимости.

— Вы хотите сказать… — пробормотал Ланг и погладил по спинке зверька с черной шерстью, уснувшего у него на коленях. — Ладно, неважно. Вы любезно объясняли мне…

— Ах, да, — Лигмер наморщил лоб, собираясь с мыслями. — Я говорил, что на Паге есть реликты, которые указывают, что десять тысяч лет назад там существовала цивилизация, знакомая с полетами в космос. Однако непонятно, почему цивилизация, способная построить Станцию, как утверждают паги, затем деградировала до предкосмического уровня. А это произошло, ибо к тому времени, как пагские корабли вновь добрались до Станции, глейсы владели ей уже двадцать с лишним лет. И им удалось активировать практически все механизмы.

— То, что низвергло нас с былых высот, прекрасно известно по нашим легендам и обычаям, — сказала пага. — Нами тогда руководили растленные мужчины, которые не смогли удержать то, что оказалось в их власти. Только когда женщины установили подлинно жесткое правление, они совладали с яростным духом пагской расы.

— А кэтродины? — мягко спросил Ланг. — У них есть легенды?

— У любой расы Рукава есть легенды о богах, путешествующих среди звезд, — пожал плечами Лигмер. — Именно поэтому достойные уважения археологи не придают значения заявлениям, что найдено окончательное решение загадки.

— Благородные дамы и господа! — сказал Викор, громко откашлявшись.

— Пожалуйста, вернитесь в свои каюты на время, необходимое, чтобы уравнять нашу скорость со скоростью Станции. После уравнивания высадка может произойти так скоро, как вы пожелаете.

Миссис Икида вскочила с места и заторопилась в каюту. Священник Дардано, который не принимал участия в дискуссии, храня на лице презрительное выражение (происхождение Станции, разумеется, объяснялось в мифологии его культа и сомнению не подлежало), последовал за ней — чуть медленнее из-за своего веса.

Пага надолго застыла на месте после упрека, высказанного Лигмером в адрес археологов ее расы. Наконец она медленно подняла костистый кулак, свирепо глядя Лигмеру в лицо. На ее собственном проступил звериный оскал.

Ференц вскочил на ноги и бросился к ней. Он был высоким человеком, и все же уступал ей в росте.

— Берегитесь, — предупредил он. — Отвечать придется передо мной.

Бледный как мел Лигмер безуспешно пытался что-то сказать, когда вновь прозвучал бархатный голос Ланга.

— Прошу вас! — произнес он. — Примите извинения и простите меня. В конце концов я — невежественный чужак, которому, неизвестны местные деликатные вопросы. Разумеется, я не заслужил прощения, но, тем не менее, умоляю вас простить…

Озадаченные пага и Ференц повернулись к нему. Он улыбнулся и слегка поклонился, держа своего черного пушистого любимца на сгибе локтя. Как-то само собой получилось, что остальные последовали за ним к двери. Он поклонился и сделал жест рукой, приглашая их пройти первыми. Так и произошло.

Когда они вышли в коридор, Ланг на миг замер в нерешительности. В глазах его блеснуло неуловимое выражение. Он повернулся и обратился к Викору.

— Стюард! Будет ли им позволено решить этот спор силой, когда они окажутся на Станции?

— Нет, многоуважаемый господин, — сказал Викор. — Мир на Станции сохраняется всеми средствами. Ну, я не могу с уверенностью заявить, что они не снимут на пару часов зал для борьбы. Но вести дуэль при помощи оружия им не разрешат. Если бы глейсы позволяли подобные вещи, то ни паги, ни кэтродины не прожили бы на Станции дольше одного-двух дней. Они ненавидят друг друга так, что готовы перегрызть противнику глотку. Оскорбить противника им легче, чем вдохнуть или выдохнуть. Если бы разрешали ссоры и резню, в результате был бы кромешный хаос.

— Значит, глейсы поддерживают порядок? Нелегкая задача, насколько я могу судить.

— Да, многоуважаемый господин. Так и есть. Викор испытывал глубокое уважение к глейсам. То же самое чувствовали и представители всех трех подчиненных рас Рукава.

— Честно говоря, — добавил он после паузы, — я бы, скорее, поверил, что это глейсы построили Станцию. Раз им по силам поддерживать ее нейтралитет, я бы не стал утверждать, что они не способны и на все остальное.

Глава 3

Поддерживать Станцию нейтральной в настолько напряженной ситуации, значит, искуснейше балансировать на грани. Это можно было сравнить разве что с виртуозностью пилота, пытающегося посадить корабль вручную на планету без атмосферы. Должны были существовать нерушимые законы; одновременно эти законы должны быть гибкими, когда случалась необходимость.

Капитан Рейдж служила на Станции дольше всех остальных, за исключением полудюжины таких же старожилов из числа персонала. Она стала непревзойденным знатоком основных методов, включая использование неофициальных каналов информации. Она, как всегда, руководила высадкой пассажиров новоприбывшего корабля. Однако обычный тщательный осмотр на этот раз был еще внимательнее. Она и сама не знала, почему. Просто ощущалась некая напряженность, будто собиралась гроза.

Станция была нейтральна во всех смыслах — в медицинском так же, как и в политическом, например. Поэтому при высадке не было карантинной инспекции, и таможенный досмотр проходил поверхностно. Это вина паг или кэтродинов, рассуждали глейсы, если какой-то нелегальный товар поступал на одну или с одной из их планет. То, что происходило на Станции, их не касалось.

Как всегда, вскоре после того, как корабль причаливал, пассажиры могли свободно смешаться с прочим населением Станции, которое составляло миллион с лишним. Половина была штатом глейсов, остальные находились на Станции транзитом. Капитан Рейдж должна была знать о них всех.

Один за другим пассажиры спускались из корабля по воронке с нулевой гравитацией и, моргая от слепящего света, оказывались в главном приемном зале. Они изумленно взирали на ряд дверей, системы лифтов, на длинные цепочки кресел на горизонтальных транспортерах, на сталь, пластик и минералоподобные материалы интерьера самого фантастического сооружения, какое они могли когда-либо узреть.

У пассажиров были свои вопросы. Их интересовали жилье, время пересадки на другие корабли, отдых, буфет, местное время, необходимые вещи и излишества. Штат регистраторш — невысоких темноглазых девушек с Глея в простых комбинезонах цвета ржавчины — снабжал их картами, денежными сертификатами, билетами, справками. Незаметно стоя в стороне, капитан Рейдж наблюдала за пассажирами со спокойным лицом. Руки ее были спрятаны под свободно ниспадающими рукавами платья. Казалось, только ее глаза движутся — но пальцы капитана тоже были заняты. Она делала заметки, касаясь сенсорных клавиш крошечного записывающего устройства, скрытого под рукавами.

Первой регистрацию прошла женщина-лубаррийка. Рейдж получила на ее счет специальные инструкции. Лубаррийка была определенным фактором в сложной стратегии выигрышей и потерь, которую вели глейсы на Станции. В настоящий момент паги ломали головы над неприятностями, в которые их ввергли глейсы — им, так сказать, дали по рукам за попытку вмешаться в управление Станцией. Со скрупулёзной нейтральностью глейсы решили причинить такие же неудобства кэтродинам, когда заставили их привезти на Станцию эту миссис Икиду в первом классе кэтродинского корабля — почти неслыханное событие для представительницы подчиненной расы!

Вскоре снова придется устроить блошиный укус пагам. Рейдж вздохнула. Настанет ли день, когда она сможет уйти в отставку и заняться воспитанием детей, что ожидали ее возвращения в банке зародышей на Глее? Их поместили туда еще до ее первого назначения на службу в космосе. Но детям придется ждать еще несколько долгих лет.

Она находила много общего между воспитанием детей и поддержанием мира между двумя вспыльчивыми «расами господ» Рукава.

Среди пассажиров был священник, кэтродин из церкви Лубаррии. Его звали Дардано, Рейдж не заглядывала в свои бумаги, чтобы это выяснить. Он прибыл заменить капеллана Станции, который умер в прошлом месяце. Кому-то придется пойти и провести тихую беседу, прежде чем он приступит к своим обязанностям. Но это только в случае, если вдруг выяснится, что он больше кэтродин, чем священник.

Два офицера: пага, возвращающаяся из поездки в пагское посольство на Кэтродине, и кэтродин, который раньше состоял в штате Станции, но сейчас объявил, что приехал в отпуск. Он почти наверняка шпион. Потенциальные противники демонстративно избегали друг друга и даже в регистрационные бюро обратились в разных концах зала.

Кэтродинский археолог бывал здесь прежде, еще юным студентом. И чужак, о котором не было известно почти ничего, кроме имени — Ланг. С маленьким любимцем-зверьком неизвестной породы, таких Рейдж не видела даже на картинках.

Она сохраняла каменную неподвижность лица, но хотела бы проявить свои чувства! Не было ничего, что могло бы подтвердить ее предчувствия — самые обычные пассажиры, если не считать чужака Ланга. И однако…

Возможно, Викор кое-что прояснит. Рейдж решительно выключила запись и наблюдала, как последние пассажиры первого класса направляются в свое временное пристанище. Стюардов отпустят не раньше, чем через час. В главном зале еще будут разгружать пассажиров четвертого класса и возвращать их к жизни. Проследить за ними тоже входило в ее работу. Она, бесшумно ступая обутыми в сандалии ногами, отправилась к помещениям для оживления.


Занимаясь рутинной процедурой уборки, всегда необходимой после причаливания корабля, Викор бесился от нетерпения. Обычно ему удавалось сосредоточиться на том, что он делает. На этот же раз его безмерно раздражала уборка в каютах, слежка за выгрузкой багажа, отчет перед казначеем, ожидание, пока тот осмотрит каюты, чтобы забрать денежный сертификат…

Наконец он оказался в собственной каюте, сбросил униформу и торопливо принял вид майко-служащего лайнера. Теоретически на Станции он был свободен от господства кэтродинов. Однако на практике любой из легко узнаваемых по черным курчавым волосам майко, который попытался бы воспользоваться этой привилегией, обнаружил бы, что взят на заметку и сполна получит за свое вызывающее поведение по возвращении в юрисдикцию кэтродинов.

Поэтому Викор с отвращением надел тускло-коричневую рубашку и такие же брюки, как всегда обнаружив, что после красивой пурпурной униформы увидеть себя в зеркале в такой одежде весьма обидно.

Затем он поспешил покинуть корабль. По пути Викор подмигнул хорошенькой регистраторше-глейсе, отложившей в сторону свои папки, помахал рукой лубаррийскому инженеру с соседнего корабля, с должным почтением приветствовал офицера из штата глейсов, нехотя отдал обязательный поклон кэтродинской гранд-даме в инвалидном устройстве для ходьбы. Устройство, которыми давно не пользовались, состояло из пары механических искусственных ног, сконструированных для восстановления тонуса мышц. Много таких старых женщин, и мужчин тоже, прибывали на Станцию в тщетной надежде найти секрет вечной молодости в обширных хранилищах главного банка памяти. Шарлатаны отлично наживались на подобных людях; только глейсам были доподлинно известны секреты Станции.

С некоторыми секретами они расставались. За определенную плату, конечно.

Викору пришлось прогуляться через приемный зал, вычисляя точный момент, когда подойти к лифту. Ему предстояло сесть в заранее оговоренную кабину лифта и быть в нем единственным пассажиром. Внезапно появилась группа смеющихся детей — экскурсия с Глея. Он задержался перед автоматом со сладким мясом, делая вид, будто выбирает: прелести кристаллических чепчиков или чик-чирики в меду?

Наконец Викор рискнул. Он скользнул в кабину и взглянул на ряд кнопок. Система лифтов была так же сложна, как система подземного транспорта большого города на развитой планете. Однако структура ее однородна, поскольку опирается на геодезию искусственного гравитационного поля. Только кое-где имелись небольшие отклонения. Это один из секретов, которые глейсы доверили некоторым людям. К последним принадлежал и Викор.

Все было действительно просто. Только нажать две кнопки одновременно.

Викор никогда не знал, куда именно доставлял его лифт в таких случаях. Сначала предположил, что попадает в скрытый промежуток между этажами. Но попробовал выяснить это: пошел как-то на этаж выше и спустился по обыкновенной лестнице, а потом снова поднялся. И убедился, что между уровнями нет места для тайного этажа. Значит, лифт вез его в совершенно другое место.

Когда-нибудь после беседы с капитаном Рейдж он останется на этом этаже и попытается выйти пешком, выяснив раз и навсегда, где оно. Но не сейчас. Нужно слишком многое извлечь из данной ему привилегии, чтобы рисковать ею.

Кабина остановилась, и дверь скользнула вбок, открывая узкий и темный коридор, знакомый по прошлым посещениям. Коридор, освещаемый тускло-оранжевым светом неоновой трубки, уходил в обе стороны на двадцать шагов и по обе стороны упирался в перпендикулярный проход, разветвляясь буквой «Т». Викор никогда не ходил ни в одном из этих направлений. Ему было позволено лишь пересечь коридор, куда его доставлял лифт, нажать кнопку на двери напротив и предстать перед капитаном Рейдж. Все.

В последнее время он испытывал все большее искушение свернуть направо или налево и хотя бы бросить взгляд вдоль проходов, которых никогда до того не видел. Теперь он снова пообещал себе: «В следующий раз!»

Палец его лег на кнопку, и дверь с мягким рокотом скользнула в сторону по желобкам.

Викор всегда чуть побаивался Рейдж. Она была невысокой женщиной, как и все люди ее расы, и едва доставала Викору до локтя. Ее лицо с нежной кожей и большими овальными глазами в обрамлении тщательно причесанных черных волос выглядело молодым. Но каким-то образом, быть может, тому причиной ее абсолютное спокойствие, ей удавалось выглядеть хозяйкой в любых мыслимых ситуациях.

Капитан Рейдж сидела в низеньком округлом кресле, просматривая узор мелькающих символов, проецируемых ее персональным записывающим устройством на гладкую переборку кремового цвета. Викор взглянул на символы и отвернулся; он прекрасно знал, что пытаться расшифровать их — пустая трата времени. Это был код, который глейсы переняли из записей банка памяти Станции, и никто иной не получил доступа к ключу.

— Приветствую тебя, Викор, — сказала Рейдж, не отводя своих темных глаз от меняющегося, мерцающего рисунка на стене. — Подожди еще пару секунд… Все!

Она выключила крошечный луч проектора и убрала записывающее устройство под рукав. Полуулыбка озарила ее лицо.

— Садись, пожалуйста. Я рада снова видеть тебя.

— И я счастлив видеть вас, капитан Рейдж. Викор прочувственно произнес эти слова, точнее, не смог сдержать переполняющих его чувств. Для него Рейдж была чудесной, восхитительной личностью; он сказал бы то же самое практически о любом из глейсов, и, по сути, так и сказал Лангу, но Рейдж казалась ему совсем уж особенной.

Тень чего-то неясного пробежала по гладкому, без единой морщинки, лицу Рейдж.

— Сообщения при тебе? — спросила она после краткой паузы.

Викор кивнул. Крошечная катушка с микрофильмами была спрятана у него в левом ботинке. Он вынул ее и передал Рейдж.

— Благодарю. Мы еще увидимся до вашего отлета; возможно, будет ответ.

— Я… У меня еще одно сообщение, которое группа поручила мне передать лично, — отважился заговорить Викор. Рейдж кивнула. — Я должен передать, как высоко угнетенное большинство майко ценит помощь, которую они получают от глейсов. Это так вдохновляет — сознавать, что люди Глея нам сочувствуют. И мы восхищаемся достижениями вашего народа, оставшегося независимым и от паг, и от кэтродинов.

Викор сжал руки так, что пальцы заболели от напряжения. Ему не поручали передать никакого устного сообщения. Подпольная группа, в которой он действовал как курьер, никогда не передавала ничего иначе, как в закодированном виде. И, если бы кэтродины узнали, что глейсы под прикрытием своего знаменитого нейтралитета украдкой помогают подчиненным расам, то, возможно, даже ненасытное желание заполучить Станцию не удержало бы их от войны.

Но, упрямо сказал себе Викор, это именно то, что чувствует группа. Или должна чувствовать.

Во всяком случае, это чувствует он.

Вот единственный способ выразить свои чувства Рейдж. Он должен был как-то их выразить, потому что испытывал неодолимое стремление, но не мог выйти из роли курьера. Он ждал ответа в состоянии беспокойства, доведенном до предела, и облегченно вздохнул, когда она изящно склонила голову и улыбнулась.

— Спасибо, Викор, — сказала она. — Это было приятно услышать.

Затем она оживилась.

— А теперь, пожалуйста, расскажи о ваших пассажирах.

Глава 4

Звонко выкрикнув последнее оскорбление, офицер-пага развернулась, шурша коротким платьем, и направилась из приемного зала к креслам на транспортере. Чем скорее она попадет к своим, тем лучше.

Ференц отмахнулся от глейсских регистраторш, предлагающих карты, денежные сертификаты и прочие нужные вещи. Он, прищурив глаза, наблюдал за пагой, представляя себе ее мужчину. Паг должен быть на ярд выше Ференца, вдвое мускулистее обычного человека, с безволосыми щеками и черепом, с длинными белыми зубами, оскаленными в бессмысленной ухмылке. Если в одежде, то в блузе из металлических нитей, которую даже сильному пагу-мужчине не порвать. Паг будет неразговорчив: на Пагре редко детей мужского пола учат разговаривать по-настоящему.

Нарисовав такую картину, Ференц почувствовал, что ссадины в его душе заживают. Офицер с Пагра, вероятно, была права: ни он, ни любой другой кэтродин не заставят ее подчиниться. Еще бы! Если для занятия любовью в ее представлении нужно забраться в клетку с самцом своего вида, а он для начала изобьет до полусмерти…

И все-таки он мечтал бы заставить ее проглотить оскорбление.

Он развернулся на каблуках, протянул длинную по кэтродинским стандартам руку, а пагские стандарты абсолютно неземные. Рука его легла на плечо археолога Лигмера, который погрузился в изготовленные глейсами карты.

— Послушайте, молодой человек, — резко сказал Ференц. — Мне не понравилось ваше отношение к некоторым вопросам. Тогда, на корабле. Лучше будет, если вы отложите в сторонку свой строго научный подход, когда вас слышат паги. Не знаю, как много вы, археологи, уже разболтали, но если ваше легкомысленное отношение типично, то наносит сильный ущерб нашему престижу.

Лигмер глуповато заморгал, глядя на него. Потом перестал рассматривать карты и отодвинулся, чтобы Ференц убрал руку с его плеча. Он с достоинством произнес:

— Офицер Ференц, национальная гордость должна основываться на истине, на проверенных фактах. Неужели вы хотите, чтобы мы скатились на уровень паг и несли пустую чушь насчет «яростного духа кэтродинов»? Я думаю, нет!

Ференц заколебался. Он попал в трудное положение. Ощущая свое преимущество, Лигмер продолжал:

— Разумеется, нет! Пусть они выдвигают необоснованные требования. Их заявления не впечатляют никого, кроме них самих. Поверьте, что мы, и я в том числе, не опустимся до такой чепухи.

— Ладно! — проворчал Ференц. — Но помните о том, что я сказал. Не забывайтесь.

— Конечно. К счастью, паги не все такие, как эта, с которой пришлось коротать время в полете. Некоторые вполне уравновешенны. Я буду работать совместно с женщиной из пагского археологического института, которая поддерживает что-то вроде подпольного движения и не участвует в националистической пропаганде.

— Не слишком правдоподобно звучит, — резко ответил Ференц. — Не позволяйте им себя обмануть, не считайте их разумными существами — разумно мыслить они не способны, это уж точно.

Лигмер покраснел, повернулся и отошел от стойки регистрации. Ференц проводил его суровым взглядом и позволил регистраторше оформить бумаги, необходимые для пребывания иа Станции.

Краем глаза он увидел, что чужак, Ланг, подошел к Лигмеру. Из любопытства, направляясь к лифтам, он прошел на таком расстоянии, чтобы расслышать разговор. Говорил, в основном, Ланг.

— …выразить свое восхищение вашим подходом, — сказал он.

Лигмер улыбнулся и сделал протестующий жест.

— Нет-нет, в самом деле, — настаивал Ланг. — Как вам известно, я много путешествовал и высоко ценю людей, которые не позволяют предрассудкам руководить своими мыслями.

Ференц нахмурился и прошел к своему лифту. Он сделал заметку в уголке своего мозга, что совсем не вредно проследить за Лангом. Что же касается Лигмера, то решил, что археолог недостаточно стоек и может подпасть под влияние паг. А замечание Ланга — человека, который вышел за пределы видимости родного солнца, и потому автоматически воспринимается, как значительная личность, могло усугубить ситуацию.

Еще один вопрос: куда делся этот священник, Дардано? Ференц взглянул на другие лифты и увидел толстяка, ждущего перед дверью. Ференц властно окликнул священника:

— Дардано!

Священник заморгал и начертил пальцем на своем одеянии ритуальный знак. Ференц его жест проигнорировал: вера Дардано утратила свой статус на родной планете.

— Да, сын мой?

— Офицер Ференц, если не возражаете. Дардано, я не должен бы говорить это вам, но лучше скажу, если никто не сделал этого до меня. Известно ли вам, что лубаррийка Икида — женщина, которая прилетела с нами, чтобы преднамеренно оскорбить кэтродинов? Вы слышали, по какой причине ее затребовали сюда?

Священник кивнул.

— Да. Мне показалось странным, — немного нервно сказал он, — что она путешествует вместе с нами, и я навел справки.

— И, тем не менее, вы вовлекали ее в разговоры. Кому-нибудь могло бы показаться, что вы пытаетесь соблазнить ее. Конечно, трудно ожидать проявлений хорошего вкуса с вашей стороны, поскольку вы постоянно живете и работаете среди лубаррийцев. Но вам следует быть более сдержанным, учитывая, что ваш долг, прежде всего — перед кэтродинами.

Дардано задохнулся.

— Я… Мое поведение было сдержанным! По крайней мере, я так считал. В конце концов, она принадлежит к моей вере, а мой долг — укреплять веру повсюду, где только можно. Я не предъявлял прав на нее, учитывая сложившиеся обстоятельства. Напротив, я счел необходимым выразить свое неодобрение, и этот способ показался мне наиболее очевидным.

— Права на нее?

— Ну да. Я не велел ей явиться в мою каюту, и не посетил ее сам.

— Но разве она не летела сюда к мужу?.. Внезапно Ференц все вспомнил и оборвал себя. Ну, конечно же! Вера Дардано содержала некоторые странные обычаи, злоупотребление которыми привело к ее отмене на Кэтродине. Например, запрещался брак между родителями детей; все семьи были перекрестными, и считалось антиобщественным иметь больше одного ребенка от того же самого партнера. Однако постоянный партнер необходим с финансовой точки зрения и поддержания дома. Своеобразная система, противоположная порядкам, общепринятым на остальных планетах Рукава, и, как выяснилось, на более далеких планетах галактики тоже.

— Ах да, — сказал Ференц. — Конечно же. Я забыл. Что ж, от человека ваших убеждений большего самоограничения потребовать трудно. Хорошо.

Он повернулся и уже собрался уйти, когда вдруг заметил миссис Икиду. Под руководством симпатичной девушки-глейсы она взбиралась на кресло транспортера. Глаза ее сверкали от волнения.

Священник за спиной Ференца вздохнул с облегчением. Ференц демонстративно сплюнул, выражая неодобрение и отвращение. Он был недоволен — глейсами, которые унижали кэтродинов, как в случае с Икидой; Дардано с его чувственной религией, потворствующей низменным желаниям; Лигмером за недостаток патриотизма; и, наконец, самим собой — за то, что не сумел заставить себя уважать пагу-офицера.

Ладно, у него хватает своих проблем, а еще нужно делать вид, будто он проводит здесь отпуск. Ференц обнаружил, что нужная ему кабина лифта стоит в ожидании, и шагнул внутрь. В последний раз окинул взглядом приемный зал и увидел, что Ланг продолжает беседовать с Лигмером, поглаживая своего зверька, но взгляд его устремлен на Ференца.

— Ваш… э-э… соотечественник, похоже, не одобрил ваших замечаний, — сказал Ланг.

Лигмер покачал головой.

— Ференц — наглядный пример того, от чего нам, кэтродинам, лучше бы избавиться, — сказал он. — Боюсь, однако, что такие типы слишком уж распространены, хотя, — добавил он с похвальной лояльностью по отношению к родной планете, — у нас положение куда лучше, чем на Пагре. Я полагаю, люди вроде Ференца были на своем месте, когда Кэтродин расширял владения. Это они включили в нашу империю Майкос и Лубаррию. Но, мне кажется, что их безусловное презрение ко всему не кэтродинскому несколько устарело.

Рукой с бумагами археолог обвел внушительный зал, в котором они находились.

— Презрение устарело, как только была обнаружена Станция. Когда стало очевидно, что кэтродины вовсе не превосходят остальных, ибо, на самом-то деле, эта Станция невообразимо далеко обогнала в развитии все, доселе известное нам.

— Весьма впечатляет, — согласился Ланг, осмотревшись.

— На Пагре, разумеется, отреагировали как обычно. Они заявили, да вы это слышали от путешествовавшей с нами паги, что все пагское, с их точки зрения, — превосходит любое другое, следовательно, Станцию построили паги. Потрясающая логика! Такова их официальная пропаганда. Но, к счастью, некоторые из них достаточно умны, чтобы не обращать внимания на такую чушь.

— Вы уже были здесь прежде, я полагаю? — поинтересовался Ланг. — Вы хорошо знаете Станцию?

— Никто не знает Станцию хорошо. Кроме, конечно, глейсов, — ответил Лигмер уныло. — О, они вполне рассудительны и готовы сотрудничать во многих аспектах. Единственное ограничение, которое накладывают — чтобы археологи вроде меня не слишком углублялись в технические вопросы. Заметьте, это само по себе связывает руки, поскольку значительная часть скрытой истории Станции связана с техникой — например, с главными банками памяти. В банках имеются знания, которые сами глейсы не в состоянии использовать, и те, которые не осмеливаются использовать. Не идет и речи, чтобы открыть к ним свободный доступ. Я думаю, их нельзя винить. Они знают, что, получив свободу действий, и паги, и кэтродины попытались бы захватить Станцию.

— Да, это я уже понял, — нахмурился Ланг, и посадил любимца-зверька к себе на плечо.

— Кто это у вас? — спросил Лигмер. — Я никогда прежде таких не видел.

— Эти ручные существа очень распространены на планетах в глубине галактики, за пределами Рукава. — Ланг усмехнулся и потерся щекой о шерсть зверька. — Я зову его Санни. Он скрашивает мое одиночество.

Лигмеру очень хотелось задать самый важный вопрос: откуда собственно прибыл Ланг? Но у него как-то не получилось подобрать слова, а потом снова заговорил Ланг.

— Как они управляют Станцией? Глейсы, я имею в виду.

— Их штат здесь — около полумиллиона. Управление Станцией — это, по существу, индустрия планетарного масштаба. Они координируют торговлю предметами роскоши между соперничающими империями, у которых иначе не было бы шанса торговать. Выступают посредниками, примиряя стороны в таких случаях, как с Икидой, чья жена прибыла на Станцию вместе с нами. Они помогают поддерживать дипломатические отношения ниже точки закипания. Еще они обеспечивают — но это самая незначительная из их функций! — курортный режим для людей, желающих побывать в космосе. И содержат прекрасную больницу, где лечат при помощи методов, которые либо открыли сами, либо обнаружили в архивах Станции.

— Они, что, занимают Станцию целиком? — моргнул Ланг.

— Не совсем. Сдают в аренду сектора под своим наблюдением — нам и пагам, где можно в большей или меньшей степени делать, что захочется. Некоторых раздражает, что глейсы сдают в аренду сектора также и подчиненным расам, которые, с их точки зрения, считаются завоеванными, и не вечно останутся низшими. Но, естественно, поскольку их родные планеты и рейсы космических кораблей находятся под юрисдикцией других, у майко, лубаррийцев и элчмидов не слишком-то много возможностей наслаждаться этим теоретическим преимуществом здесь, на Станции. Я полагаю, что глейсы поступают так потому, что только факт владения Станцией спасает их от колонизации одной или другой из империй Рукава.

Ланг посмотрел на лифты. Ференц как раз садился в кабину. На губах Ланга заиграла усмешка.

— Знаете, — сказал он, — мне по душе то, что я слышал про глейсов. Спасибо, что вы потратили время на разговор со мной. Надеюсь, мы еще встретимся за время нашего пребывания здесь.

— Разумеется. Если вы захотите узнать что-нибудь о Станции, свяжитесь со мной, — предложил Лигмер. — Я не гарантирую, что отвечу на все ваши вопросы, но постараюсь.

Глава 5

Похоже, Рейдж пыталась что-то выяснить. Викор сначала обрадовался, что на этот раз пробудет с ней подольше, и не задумался над причинами. Но разговор все продолжался, капитан задавала один въедливый вопрос за другим, а ее ловкие пальцынабирали комбинации кодов на записывающем устройстве.

Викор предупредил ее, что если во время пребывания на Станции Ференц и офицер с Пагра встретятся, может случиться взрыв. Он описал свои не слишком глубокие впечатления о священнике Дардано. Доложил, как путешествие миссис Икиды на Станцию раздразнило кэтродинские власти. Но постепенно понял, что все это неважно.

Обычная рутина. Паги и кэтродины всегда готовы взорваться, как ртуть под молотком или фосфор на наждачной бумаге. Но эти сведения Рейдж не удивляли, она давно принимала их в расчет. Такова ее работа.

Раз возник новый фактор, значит, произошло что-то необычное. Устраним все банальное, и остается только чужак Ланг.

Но о Ланге Викор почти ничего не знал, разве что мог бы заметить: тот настолько владеет собой, что его невозмутимость временами просто оскорбительна. Он не сказал этого прямо. Викор и сам не подозревал, что пришел к такому выводу, пока Рейдж не выудила из него это знание настойчивыми вопросами. Викор рассказал, как Ланг снял напряжение, когда Ференц и пага оскорбляли друг друга в наблюдательном салоне. И тут он сообразил то, что раньше упускал из виду.

Ему нравилось смотреть на Рейдж. Он получал удовольствие, замечая едва уловимые реакции, которые научился распознавать после долгого знакомства: удовлетворение, озадаченность, раздражение. Все чувства едва заметно отражались в туманном зеркале ее лица. Утонченность манер глейсов была притягательна. Его собственной расе, майко, следовало многому поучиться. Хотя бы затем, чтобы успешнее скрывать мысли от своих господ кэтродинов. По причинам более важным, чем вежливость — ради выживания.

Викор когда-то пытался подражать ее ледяному спокойствию. Но у него ничего не вышло, и он оставил безнадежные попытки. Чтобы достигнуть такого владения собой, всей жизни не хватит.

Главное, что такая сдержанность требовала глубокой и непрестанной сосредоточенности. Зато, вне всякого сомнения, она давала отличные результаты. Когда Викор впервые встретил Рейдж, то был немало удивлен. Он решил, что ей лет двадцать: таким гладким, без морщин, было ее лицо, такими грациозными и легкими ее движения. Постепенно он понял, что ее опыт и способности невозможно приобрести в столь юном возрасте, и что она, по меньшей мере, вдвое старше. Юный облик она сохранила благодаря сверхъестественному спокойствию, которое люди ее расы поддерживали с самого детства. Из-за своей уравновешенности и хладнокровия глейсы способны поддерживать равновесие между патами и кэтродинами.

Ланг, Ланг, Ланг… Сеть вопросов капитана расплеталась и вновь сплеталась сотню раз, но всегда в центре поисков был Ланг. В уме Викора зрела решимость: раз Рейдж хочет знать о Ланге, то он доставит ей информацию, если только сможет.

Наконец Рейдж закрыла записывающее устройство, положила его на широкий подлокотник кресла и широко улыбнулась.

— Спасибо тебе, Викор, — сказала она. — Ты, как всегда, очень мне помог.

— Помог, но недостаточно, — возразил Викор. — Я рассказал очень мало из того, что вы должны знать.

Тень реакции, которая, как он научился угадывать, означала удивление, пробежала по лицу Рейдж. Женщина пыталась сделать вид, что он не прав, но у нее не вышло, потому что Викор говорил правду.

Она пожала плечами.

— Но я не могу требовать большего. Я ведь даже не знаю толком, что ищу. В любом случае, спасибо. Мы еще увидимся до отлета твоего корабля, я передам сообщение для твоей группы.

Она поднялась на ноги и грациозно склонилась в поклоне. Викор попытался поклониться с такой же грацией, прекрасно сознавая, что по сравнению с ней чудовищно неуклюж. Он толком не понял, как оказался в коридоре. Дверь лифта напротив была темной, значит, кабина находилась на каком-то другом этаже. Неудивительно, поскольку сюда, на потайной этаж, лифт ходил нечасто.

Викор собрался нажать на кнопку, но внезапно отдернул руку. Его охватило волнение. Сколько понадобится времени, чтобы пробежать двадцать шагов до развилки коридора? Три секунды? И тогда он, наконец, сможет заглянуть за пределы…

На этот раз он не стал оглядываться, чтобы не возникли сомнения. Он решился и бесшумно скользнул влево по коридору. На углу замер и вытянул шею, заглядывая за острый угол переборки.

Разочарование было горьким. Он увидел всего лишь уходящий в обе стороны коридор, похожий на тот, который был знаком — узкий, тускло освещенный оранжевыми неоновыми лампами с выходящими в него простыми дверями.

И снова в двадцати шагах по обе стороны развилки.

Огорчившись, Викор собрался возвращаться к лифту. Но не успел он шевельнуться, как послышались тихие шаги — легкие, чуть шаркающие шаги женщины или мужчины в обуви с мягкими подошвами. Викор вжался в стену и снова вытянул шею, чтобы заглянуть за угол.

Мимо развилки коридора, на которую он смотрел, прошел Ланг.

Это не мог быть никто, кроме Ланга. Сотня других людей на Станции могла иметь его рост, телосложение, одежду. Но кто еще мог нести на плече зверька с черной шерстью?

Изумленный Викор надолго застыл. Ланг уже исчез, а он продолжал спорить сам с собой. Если Ланг впервые на Станции, как он сумел так быстро отыскать потайной уровень, куда глейсы пускают очень немногих? По ошибке? Случайно? Или он что-то знал заранее? Случайность казалась очень сомнительной.

Следует ли ему вернуться и уведомить Рейдж, где он только что увидел Ланга? Если так поступить, то придется признаться, что он злоупотребил доверием, выйдя за пределы дозволенной ему территории. Спор Викора с самим собой длился лишь несколько десятых секунды и закончился удивительными действиями. Он быстрым шагом направился к развилке, которую миновал Ланг, и, дойдя до угла, повернул вслед за чужаком.

Но Ланга он не увидел. Коридор был пуст. Только слабое гудение воздуха, на пределе слышимости, красноватый свет и стены с дверями, расположенными через неравные промежутки.

Чувствуя странную растерянность, Викор остановился. Он набрался храбрости для долгой слежки по запретной территории. Теперь преследовать было некого, и он вполне мог повернуть назад. Коридоры были похожи друг на друга, и он вряд ли бы выяснил что-то новое, продолжая поиски, только рисковал потерять обратную дорогу к лифту, который доставит его на общедоступные этажи.

Но Ланг наверняка зашел в одну из этих комнат. Мысль ошеломила Викора. Наверняка! Потому что этот коридор заканчивался тупиком вместо обычной развилки.

Викор осторожно двинулся вперед. На этом участке коридора от поворота до тупика было пять дверей — две слева, три справа. Он прислушался под первой дверью. Ничего. Дверь напротив: тоже ничего. Но за третьей дверью он услышал подозрительный звук, то восходящий, то нисходящий, чистого тембра, как звук тростниковой свирели. В нем было что-то музыкальное, но для музыки слишком ритмичное, словно за стенкой находился метроном. Кроме того, за время полетов на корабле и здесь, на Станции, Викор познакомился с музыкой всех рас Рукава, и узнал бы музыку любой планеты.

Может, это музыка родины Ланга? Мысль заставила Викора замереть на месте, но он тут же ее отбросил. Малоправдоподобным казалось, чтобы Ланг чуть ли не сразу после прибытия забрался сюда только для того, чтобы потихоньку развлечься музыкой.

Викор перешел к следующей двери. Снова тишина. За четвертой дверью оказался источник вибрации, которую он скорее ощущал, чем слышал. Там находились какие-то машины, вероятно, что-то очень тяжелое и точно отлаженное, что вращалось на большой скорости и заставляло гудеть воздух.

Из-за последней двери не доносилось ни звука. Викор поднял голову и шатнул назад, но тут дверь неожиданно скользнула вбок, и на него удивленно уставился глейсский офицер в форме. Сердце Викора упало.

— Что вы здесь делаете? — спросил офицер. Непохоже, что он очень уж разгневался. — Что вообще здесь может делать майко? Ваш сектор находится на противоположной стороне Станции, молодой человек!

Мысли Викора прояснились. Неужели вся тайна не более чем недоразумение? Неужели этот изолированный этаж был всего лишь глейсским сектором Станции, а доступ окутан тайной только потому, что глейсы не желали, чтобы посторонние совали нос в их личную жизнь? Это казалось правдоподобным. И, если так, то он совершил не настолько сильный проступок, как того боялся. Викор снова воспрянул духом.

— Благородный господин, — сказал он, — я доставлял сообщение многоуважаемой капитану Рейдж. Ожидая лифт, я увидел в коридоре пассажира, который прибыл вместе со мной на корабле. Он утверждал, что никогда раньше не был на Станции. Но как он мог попасть сюда, не зная ваших секретов?

Офицер задумался. Он был повыше Рейдж, но все равно настолько ниже Викора, насколько майко был ниже пагских офицеров. В глейсе было что-то почти кукольное.

— А поскольку Рейдж интересовалась этим чужаком, — продолжал Викор после паузы, — я подумал, что должен пойти следом. Но он скрылся в одной из кают этого коридора. Больше ему деться некуда. Если он здесь по праву и по приглашению, приношу самые глубокие извинения, но я хотел принести пользу…

— В одной из этих кают? Из этих пяти? — Офицер показал рукой. — Тогда мы можем очень быстро прояснить вопрос.

Он быстро заглянул в каюту рядом с той, откуда сам вышел. Тотчас он снова захлопнул дверь.

— Никого.

Он заглянул в следующую.

— И тут никого.

Викор наблюдал с растущей тревогой, как офицер удостоверяется, что все пять кают пусты. Ни в одной из них не было второго выхода. Офицер вернулся к Викору, улыбаясь и качая головой.

— Не вижу, как ваша история может быть правдой, молодой человек, — сказал он. — Нам лучше пойти к капитану Рейдж.

Он сделал Викору знак идти впереди него, и Викор подчинился. Он совсем упал духом. Рискнуть своими привилегиями и ничего не получить в результате! Он и без того был достаточно подавлен и обескуражен, но почувствовал себя еще хуже, когда пришлось стоять перед капитаном Рейдж. Викор опустил голову, чувствуя на себе непроницаемую улыбку женщины, и подтвердил все, что доложил его спутник.

— Верно, Индль, — сказала она наконец. — Викор был здесь по моему требованию, и меня действительно интересует этот чужак, Ланг. — Она перевела взгляд на Викора. — Так что в действительности сделал Ланг?

Викор рассказал.

— Ты увидел его, когда он прошел мимо развилки коридора, где находится моя каюта и лифт?

Викор прикусил губу и покачал головой.

— У меня… был приступ любопытства, — признался он, чувствуя, как краска проступает на его щеках.

— Что ж, я могу его удовлетворить, — просто сказала Рейдж. — Это наш приватный сектор Станции. Мы предпочитаем быть здесь одни, поэтому не афишируем его существования. На общедоступных картах он замаскирован искажением пропорций. Мне следовало рассказать это с самого начала.

— И вы просто-напросто пригласили сюда Ланга? — мрачно спросил Викор.

— Нет, — ответила Рейдж, качая головой, и лицо ее выглядело удивленным. — Нет, никто бы этого не сделал. Если Ланг на самом деле был здесь…

— Был! — воскликнул Викор.

— Значит, он не новичок на Станции! Он солгал нам. Индль, мы должны выяснить, почему!

Глава 6

Официально Ференц числился в отпуске. Он не был женат, но бездетен. Ранг он имел достаточно высокий, чтобы убедить сторонних наблюдателей, что у него хватит денег слетать на Станцию. Более того, он уже бывал здесь в составе постоянного штата, который кэтродины содержали в своем секторе Станции, чтобы разбирать торговые споры, репатриации пленников и прочие вопросы, традиционные на нейтральной территории Станции.

Логично, что после прибытия он сразу направился в кэтродинский сектор, а не пошел по туристическому обзорному маршруту.

Разумеется, у него при себе не было багажа. Багаж уже должны были доставить прямо с корабля, что само собой разумелось. Ференц знал номер каюты, куда отправили багаж. В любое место на Станции можно было попасть в течение часа. Так что находящимся на Станции было совершенно безразлично, где их разместят. Если не считать нежелательного соседства.

Ференц почти не обращал внимания, каким путем идет. Во время работы здесь он ознакомился со всей Станцией. А сейчас его мысли были слишком заняты другими вопросами.

Он спустился на десять этажей и проехал транспортером еще по двум и оказался в кэтродинском секторе. Покинув транспортер, он тотчас же ощутил разницу между здешней обстановкой и спокойствием приемной территории, где управляли глейсы. Здесь сам воздух казался плотным, заряженным электричеством, подталкивающим к действию.

Ференц зашагал быстрее. Он пересек несколько коридоров, заходя на контрольные пункты для предъявления документов. Через три минуты его принял главный маршал Теммис, возглавляющий штат кэтродинов — лысый мужчина, который уже начинал увядать, но все еще начальственно прямо держал блестящую голую голову над пухлым двойным подбородком.

— Садитесь, Ференц. Рад вас снова видеть, — нахмурившись, произнес Теммис. — Вы прибыли на одном корабле с этой лубаррийкой, Икидой?

— Да. Я ожидал увидеть вас в секторе пленников, сэр.

— Чтобы глейсы удостоверились, что затронули наше больное место? — Теммис коротко, хрипло рассмеялся. — Я поручил это дело младшему офицеру. На самом деле это полковник, которого замаскировали под двадцатилетнего юнца.

Ференц понимающе и уважительно ухмыльнулся. Такие штучки он умел ценить.

— Разумеется, я не отрицаю, что это мероприятие довольно болезненно, — продолжал Теммис. — Но оно с самого начала планировалось глейсами, как блошиный укус, и было бы недостойным чесать укус на публике. У нас есть дела поважнее.

— Я так и предположил, сэр, когда получил назначение. Если вы позволите мне высказаться, я должен сообщить, что уже встретил более опасные вещи, чем случай с этой лубаррийкой.

— Как так?

Теммис откинулся на спинку обширного кресла. Ференц упомянул Дардано, но Теммис покачал головой.

— Оставьте, его назначили специально. У него будет своя работа. На Станции есть пара тысяч лубаррийцев, которые, так или иначе, вышли из-под нашей власти в результате пособничества глейсов. Они не решаются вернуться на родину, потому что очень хорошо знают, что их там ожидает. Дардано должен уведомлять нас, что происходит в их среде, и он с этим прекрасно справится. Его не заботит ничего, кроме персонального комфорта, а в этом он целиком зависит от нас.

— Мне не вполне понятно, почему выбрали именно его, — напряженно ответил Ференц. — Но, разумеется, я повинуюсь вашему выбору, сэр. Но более опасен, чем Дардано, археолог Лигмер. Похоже, что ум его полон подрывных идей. И он сказал, что работает здесь в непосредственном контакте с пагами.

— Да, здесь я склонен согласиться, — Теммис соединил кончики пальцев и принялся их разглядывать. — Однако это часть более обширного плана, и не мне подвергать сомнениям выбор сотрудников, осуществленный Верховным Командованием.

— Как вам всем известно, детальное изучение Станции — главная цель нашего нахождения здесь. Большая часть Станции неизвестна никому, кроме глей-сов. Мы успешно выполнили программу измерений, предназначенную выяснить точность распространяемых глейсами карт. Именно в этом заключается ваша миссия.

— Думаю, нет нужды напоминать, что это строго секретно.

— Карты искусно и почти неуловимо искажены. Существуют огромные участки Станции, которые на них не отражены. Возможно, это всего лишь служебные территории: гравитационные трубопроводы, вентиляционные шахты, отопление, освещение, электроэнергия и так далее. А, может, и нет. Мы должны это осторожно разведать.

— Нет сомнения, что паги догадываются о наших планах. К счастью для нас, они официально заявили, что знают о Станции больше, чем глейсы — разумеется, это часть их пропаганды. Мы надеемся, что эта фора даст нам существенное преимущество в подготовке точных планов Станции. А это будет бесценным при смене позиций.

Уже много лет Ференц не слышал этих слов: «смена позиций»! Они были в ходу, когда он еще был кадетом. Велик день, когда кэтродины станут владеть Станцией вместо неумелых глейсов! Но энтузиазм юности уступил место взрослому цинизму. Теперь Ференц редко думал о том, что день смены позиций может наступить при его жизни. Услышать эти слова из уст начальника штата было для него потрясением.

— Значит, смена позиций уже близка? — едва посмел спросить он.

— О ней никогда не забывали, — рявкнул Теммис. — Лишь откладывали из-за некоторых административных затруднений.

— Это великолепно, сэр. Разумеется, я никогда не переставал верить…

— Тогда прекратите вести себя так, словно это для вас новость, — сказал Теммис с железобетонной иронией.

Ференц прикусил губу, сознавая, что допустил серьезную ошибку.

— Хорошо, — продолжил Теммис после паузы. Он взял документ со стола и пробежал глазами. — Я займусь тем, что вы рассказали о Лигмере, но сомневаюсь, что удастся что-нибудь сделать. Можете поверить, что его немедленно отзовут, если он действительно попадет под влияние паг. Теперь о других пассажирах вашего корабля. Что вы скажете об этой паге-офицере?

— Типичная сука, — сказал Ференц с чуть большими эмоциями, чем намеревался.

Лысина Теммиса включала в себя и брови, но он умудрился вместо одной из бровей вопросительно приподнять место, где она бы могла находиться.

— Вы говорите так, словно она вас сумела достать, — заметил он.

— Боюсь, что не могу этого отрицать, сэр. Ее наглость была беспрецедентна. Я намерен просить разрешения расплатиться за ссору во время моего пребывания здесь.

— Не разрешаю. Я вполне понимаю ваши чувства, офицер Ференц, но не упускайте из вида то, что пагские женщины все-таки женщины. А драться с женщинами не очень-то почетно. Более того, в ваше задание входит завязать личное знакомство на дружеской основе с кем-нибудь из них.

— Что? — Ференц подался вперед, разинув рот. — Вы… вы шутите, сэр?!

— Ференц, похоже, с вами что-то произошло с тех пор, как вы покинули состав кэтродинского штата.

Раньше я знал вас как уравновешенного человека, на которого можно положиться во всех отношениях. Теперь вы, похоже, деградировали до уровня фанатика, провалившегося на экзаменах в кадетское училище. Как, по-вашему, я часто шучу столь серьезными вещами?

— Нет, сэр, — обреченно произнес Ференц.

— Значит, я вполне серьезен? — устремил на него каменный взор Теммис. — Если бы вы задумались хладнокровно, то не сделали бы такого идиотского замечания! — Он взял запечатанный пакет с тележки около стола. — Держите. Здесь подробные инструкции для вас. Ступайте и прочтите их внимательно. У вас кроме униформы есть гражданская одежда, я полагаю? — спросил он через минуту размышления.

— Так точно, сэр.

— В таком случае, чтобы до отбытия я больше не видел вас в форме. Это не согласуется с тем образом, который вы должны создать вокруг себя. Вы здесь, чтобы навестить нескольких старых друзей из кэтродинского штата, что вы и сделаете. Через несколько дней вы потеряете к ним интерес, потому что — как вы скажете тем, кто вас вдруг спросит — вы найдете нас более жесткими и не такими приятными людьми, какими мы вам помнились. Вы окунетесь в развлечения. Но будьте крайне осторожны! Мы полагаем — собственно говоря, мы в этом уверены, — что полдюжины пагских женщин здесь, на Станции, делают уступки глейсам, и даже майко и лубаррийцам. Поскольку они, как обычно, неуступчивы по отношению к элчмидам, должен быть скрытый мотив. Нужно выяснить, что это за мотив и к чему они вообще стремятся. С точки зрения морали было бы плохо, если бы кто-то из постоянного штата связался с пагской женщиной. Поэтому данная задача возлагается на вас. Вы достаточно высоки, и по пагским меркам не будете в их глазах выглядеть комичным. Вы достаточно сильны, чтобы выбраться из трудной ситуации, если в ней окажетесь.

А это весьма вероятно. И, что важнее всего, у вас великолепный послужной список, — взгляд Теммиса впился в Ференца, словно булавка, прикалывающая бабочку. — Отправляйтесь на задание и постарайтесь подтвердить свою репутацию.

Ференц взял запечатанный пакет с приказами и вскочил с места.

— Слушаюсь, сэр, — ответил он и отдал честь Теммису.

Его салют, пожалуй, привел бы в восторг преподавателя кадетского училища.

— Силы небесные, куда это вы? — заорал Теммис. — Я что, отпустил вас? Сядьте. Быстро! Я хочу знать все о пассажире, который прибыл с вами, о Ланге.

— Он путешествует за пределами видимости родного солнца, — сказал Ференц, покрывшись потом от усилий сдержать свою ярость (он злился больше на себя, чем на Теммиса). — Откуда именно он прибыл, я не смог выяснить, несмотря на то, что настойчиво расспрашивал и его самого — косвенно, и напрямую — и членов экипажа, которые могли бы дать хоть какой-то намек.

— Очень прискорбно, Ференц. Как долго тянулся рейс? Десять дней? Двенадцать? И вам не удалось установить его родину?

— Он весьма искусен в словесной маскировке, — сказал Ференц с внезапным упрямством. — У меня не было возможности припереть его. При наших разговорах всегда присутствовал кто-то третий, а Ланг умеет незаметно уклониться от нежелательных тем, что наводит на мысль о его серьезном знакомстве со специальными дисциплинами. Однако удалось установить, что он прибыл из областей галактики, более удаленных от нас, чем Этра.

— Этра находится от нас в пределах видимости, так что ваше умозаключение тривиально.

Теммис повернулся на стуле и уставился на карту на стене. Карта изображала Рукав — выступающую область галактики, состоящую из девяти звезд, растянувшихся примерно на двадцать восемь световых лет. Там, где оканчивалась цепочка звезд Рукава, дальше была лишь пустота — до самого соседнего скопления, расположенного чересчур далеко, чтобы люди могли туда добраться. Этра отходила от корня Рукава на тридцать звездных систем вглубь галактики, если считать их по рейсам космических кораблей. Это гораздо дальше, чем когда-либо путешествовали люди рас Рукава. К чему? В пределах Рукава хватало проблем на целую вечность, не то что на человеческую жизнь.

— Есть еще кое-что, — нахмурился Теммис. — Путешествовать — поистине дорогое занятие. Что он использует в качестве денег? Я полагаю, что он провел некоторое время на Кэтродине, прежде чем сел на ваш корабль. Мне кажется, что прибытие человека из-за пределов видимости заслуживало бы упоминания хотя бы в одном бюллетене новостей.

— Он не афиширует, что путешествует настолько далеко от родины.

— Однако даже вы это поняли, — заметил Теммис с тяжеловесной иронией. — И можно было предположить, что и репортеры тоже пронюхают. Собирается ли он странствовать и дальше, после того, как посетит Станцию? Отправится ли на Глей или на пагские планеты?

— Он не говорил, что намерен путешествовать дальше, — сказал Ференц. — Его интересовала только Станция. Он слышал разговоры о ней еще на Этре и захотел посмотреть собственными глазами. Я не думаю, что его пустят на Пагр, даже если он этого сильно возжелает.

— Это уж точно. Ладно, Ференц, вы были здесь достаточно долго. Отправляйтесь поздороваться с вашими бывшими коллегами, но сделайте это побыстрее. Затем идите в свою каюту и выучите инструкции назубок. Вы свободны.

Первое, что сделал Ференц, добравшись до своей каюты, отнюдь не чтение инструкций. Первым делом он от души обложил самыми черными словами всех пагов, мужчин и женщин, на Станции и на Пагре, и вообще везде и всегда. Ему сразу полегчало.

Глава 7

Викор частенько думал, что Станция похожа на живой организм. Например, она практически самоуправляема, сама восстанавливается и программируется. Она существовала сама по себе никому неизвестно сколько тысяч лет, прежде чем первые исследователи с Глея, когда еще не разработали сверхсветовые двигатели, прибыли сюда на медлительных кораблях с ионной тягой. Преимущества глейсы получили благодаря случаю. Глей находится всего в половине светового года от Станции. Хотя паги и кэтродины выслали свои первые экспедиции в космос примерно в то же самое время, что и глейсы, им пришлось ждать изобретения гипердвигателя, чтобы забраться так далеко вглубь Рукава.

Станция напоминала живое существо еще и тем, что обладала своеобразным метаболизмом, в котором люди играли роль кровяных телец. Время от времени новый кэтродинский генерал с агрессивными замашками или новая громогласная пага едва не нарушали хрупкого равновесия, что приводило к чему-то вроде лихорадки. А глейсам, этим белым кровяным тельцам системы, приходилось устранять нарушение в организме Станции.

Что-то едва уловимое в поведении Рейдж подсказывало Викору, что сейчас происходит как раз один из таких случаев.

А Ланг выглядел так, словно собирался сыграть роль инородного тела.

Обычно Викор, доставив сообщение Рейдж, с удовольствием отправлялся посетить вольных майко в майкосском секторе Станции. У него оставалось несколько чудесных дней до возвращения на корабль, чтобы вновь приступить к исполнению рутинных служебных обязанностей. Он всегда ужасно огорчался, когда выпадало дежурство от прибытия до отправки корабля — а это случалось раз в каждые четыре рейса.

Но сегодня все было совсем иначе. Он не стремился оказаться среди друзей-майко, среди этих странных людей, не принадлежащих полностью ни к одному миру. Родиной своей они продолжали считать Майкос, но не могли туда вернуться, навечно прикованные к Станции. Преступив закон кэтродинов, они смогут вернуться на родину не раньше, чем Майкос станет свободен. Здесь они находились под покровительством глейсов, хотя и этого иной раз недостаточно. Куда ни кинь, они были обречены.

Эти люди всегда наполовину стыдились, наполовину жаждали контакта с майко, прибывающими на Станцию извне — членами экипажей космических кораблей, слугами кэтродинов, или, очень редко, каким-нибудь популярным артистом, талант которого служил ему временной защитой от давления кэтродинов. Его привозили на Станцию развлекать господ. Живущие на Станции майко жаждали контакта, потому что страдали от тоски по родине, как бы ни пытались ее скрыть под видом беспечности. Стыдились же они потому, что достигли личной безопасности, потеряв возможность участвовать в борьбе с угнетателями на родине. Такая же ситуация была в лубаррийском и элчмидском секторах; существовало что-то вроде родства, братства обреченных душ.

Но Викор знал, что они всегда постараются заплатить за свой эгоизм, пусть только представится случай. Собственно говоря, революционные движения Лубаррии и Майкоса сообщались друг с другом и координировали действия именно через находящиеся на Станции свободные колонии подчиненных рас.

Существовали и другие курьеры, кроме Викора. Так что у него не было особых задач до того, как Рейдж передаст ответ на доставленные им сообщения. Он мог пойти и отдохнуть у своих друзей. И все же, когда Рейдж и Индль его отпустили, Викор медлил с походом к ним.

Голод, в конце концов, привел его в ресторан в секторе майко. Там синтезаторы (они тоже работали с тех самых пор, как Станцию покинули ее неведомые строители) были настроены на вкусы местных посетителей. С точки зрения времени, Викор выбрал удачный момент. По-местному было поздно, и в ресторане не оказалось никого из знакомых.

В раздаточной он взял свой заказ и предъявил денежный сертификат, чтобы в нем пробили соответствующую сумму. Он направился к столику в нише, где не будет бросаться в глаза. Низкий потолок зала, выкрашенный в светло-синий цвет, показался ему давящим, сверкающие белизной столики выглядели холодно-безличными. Приземистые кресла и стульчики были расставлены неаккуратно, что вызвало прилив неясного раздражения. Он был в состоянии духа, неподходящем для общения, и прекрасно это понимал.

Викор не съел еще и половины блюд, когда, подняв глаза от тарелки, обнаружил перед собой юношу в тускло-коричневой одежде, предписанной майко. Тот сидел напротив и пристально разглядывал Викора. В руке у него была кружка со спиртным, глаза под кустистыми бровями сверкали.

Викор его не знал и собрался проигнорировать.

Не тут-то была. Незнакомец огляделся, удостоверился, что поблизости никого нет, и таинственно кашлянул.

— Вас зовут Викор? — спросил он.

— Да. И я сел в угол, чтобы побыть в одиночестве. Незнакомец нахмурился.

— Побудете один позже, если захотите. Но прямо сейчас у меня есть к вам несколько вопросов, и я хочу, чтобы вы ответили.

Викор резко вздернул голову и проглотил остаток еды.

— Вы… — начал было он, но осекся. Его непрошеный собеседник отставил кружку и сложил руки особым образом. Поза его не выглядела нарочитой, но имела совершенно определенное значение.

— Мое имя Ларвик, — дружелюбно произнес незнакомец, когда увидел, что Викор прочел знак. — Мы с вами до сих пор не встречались, потому что работаем в разных ветвях движения. Но получилось, что мы нуждаемся в определенной информации и совете, а вы можете нам помочь и, к счастью, уже являетесь членом движения.

— Что именно вы хотите знать? — спросил Викор. Он подозревал, что революционное движение в кэтродинской империи куда обширнее, чем та его часть, с которой он знаком. Однако не имел ни малейшего представления, чем занимаются другие ветви.

— Не сейчас. — Ларвик взял свою кружку и махнул ей в сторону тарелки Викора. — Доедайте. Мы поговорим с вами наедине в другом месте.

Он больше не произнес ни слова, только следил сверкающими глазами, как Викор ест.

Вскоре Викор обнаружил, что не может больше затолкать в себя ни куска. Он решительно отодвинул тарелку и встал.

— Я готов, — сказал он.

— Хорошо, — пробормотал Ларвик и допил то, что оставалось в кружке. — Пожалуйста, к лифтам.

Викор подозревал, в какое примерно место они направятся, еще до того, как оказался в вагоне с Ларвиком и увидел, как тот нажимает кнопки на селекторе, повернувшись к Викору спиной, чтобы тот не разглядел точную комбинацию. Значит, кроме того лифта, которым он попадает в офис Рейдж из приемного зала, имеются и другие, готовые отправиться в особенные места, если набрать нужную комбинацию. Куда же они попадут на сей раз?

Оказалось, недалеко. И, наверняка, в пределах сектора майко, если только кабина подчинялась обычным физическим законам. Мгновение они ждали, пока дверь откроется, затем оказались в комнате, из которой не было другого выхода. Комната была квадратной, больше напоминала коробку. Ее стены от пола и почти до потолка были заставлены грубо сколоченными ящиками. Пол был покрыт крошечными обрывками — темно-коричневыми, высохшими, похожими на опавшие листья.

Когда они входили, что-то едва заметно кольнуло озадаченного Викора. Затем он догадался, что это такое — статическое поле, чтобы пыль не проникала в кабину лифта.

Ларвик подождал, пока кабину вызовут на какой-то другой этаж, и быстро повернулся к Викору.

— Садитесь, — сказал он, и сам уселся на один из ящиков, другой мебели здесь не было.

Викор последовал его примеру, продолжая принюхиваться. В воздухе стоял какой-то едкий, весьма специфический залах, который Викор не смог распознать.

— Узнаете? — после паузы спросил Ларвик. Викор покачал головой, и тот пожал плечами. — Ладно, потом скажу. Наверное, я должен вам все рассказать. А пока я хочу получить от вас необходимую нам информацию. Мы хотели бы знать, кто такой Ланг.

Снова Ланг! Если бы Верховное Бюро Пагра (а каждая из входящих в него паг способна запросто разделаться с тремя пагскимй мужчинами, прежде чем сдаться и позволить четвертому ублажить ее), явилось бы в полном составе сюда, на Станцию, это вызвало бы меньше беспорядков, чем прибытие этого одного чужака! Викор ответил вопросом на вопрос.

— Я расскажу вам все, что знаю, хотя это немного. Но сначала, прошу вас, ответьте: что в нем такого необычного? Глейсы, с которыми я работаю, хотели о нем знать; все хотят о нем знать!

Ларвик задумчиво прикусил нижнюю губу.

— Вот, значит, как? — сказал он. — На Станции о нем уже идут разговоры, но мы приписали такое внимание факту, что он из-за пределов видимости, а потому посетитель особый. По крайней мере, надеялись, что причина ажиотажа только в этом. Иначе ситуация кажется крайне неприятной.

— А именно?

Ларвик мгновение колебался.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Мне все равно придется вам сказать.

Он нагнулся над ближайшим ящиком и откинул крышку. Под ней оказалась масса плотно уложенных коротеньких коричневых веточек, покрытых мелкими иголочками. Едкий запах сразу усилился.

Ларвик очень бережно вынул одну веточку и протянул ее Викору.

— Не знаете, что это такое, а? — спросил он. Викор покачал головой.

— Дурманная трава, — сказал Ларвик кратко. — Наш предмет торговли.

— Ах, вот оно что! — Викор вскочил с места. Лицо его побелело. — Я не знаю, какими еще грязными делами вы занимаетесь, но если речь идет о дурманной траве — як этому непричастен! Выпустите меня отсюда немедленно.

Ларвик остался сидеть.

— Что вы вообще знаете о дурманной траве? — спросил он. — Вы ее даже распознать-то не смогли.

— Я достаточно насмотрелся на последствия, чтобы испытывать к ней отвращение, — резко сказал Викор. — Эти несчастные безумцы, которых иногда встречаешь в элчмидском секторе, убежали от своих пагских хозяев, но остались в зависимости от дурманной травы, они быстро умирают, если не получают своей дозы.

— Теперь нет, — ровно произнес Ларвик. — Мы обеспечиваем их дурманной травой из милосердия. Это они сами достали для нас семена и провезли их на Станцию, кстати, рискуя жизнью.

— Но… но ради чего, будь она проклята?! — взорвался Викор. — Зачем вам пачкать об нее руки?

— Паги используют дурманную траву для усмирения элчмидов, — сказал Ларвик. — Это самое мощное из известных нам опьяняющих и галлюциногенных средств. Оно вызывает чудовищную зависимость. Те, кто пристрастился, способны на все, чтобы получить инъекцию, когда им действительно невтерпеж, — он сделал паузу. — Кэтродины серьезно обеспокоены тем, что число потребляющих дурманную траву растет. Это очень выгодный бизнес, Викор. И он помогает нам перекладывать деньги кэтродинов в свои карманы.

Викор медленно расслабился.

— Мне это не по душе, — сказал он неохотно, — но… согласен, идея неплохая. Мне бы больше понравилось, если бы элчмиды продавали дурманную траву пагам. Как они не плохи, кэтродины ничего подобного с нами не делали.

— Зато они поступили так с лубаррийцами, — сказал Ларвик. — Вы видели толстобрюхого капеллана, которого им привезли? Заразить лубаррийцев этой фальшивой верой было почти столь же преступно, как элчмидов — дурманной травой.

— Ладно, ваша взяла, — с отвращением признал Викор. — Да, так вы хотели знать про Ланга…

Он не смог добавить ничего к тому, что рассказывал Рейдж. У него даже не появилось новой теории, объясняющей присутствие Ланга в секторе глейсов. Вся история в целом оставила Ларвика в полном недоумении.

— Может, он действительно тот, за кого себя выдает, — задумчиво сказал Ларвик. — Или нет, не может этого быть: для чужака он знает Станцию слишком хорошо. Или… Видите ли, я боялся, что он может оказаться кэтродинской приманкой — настоящий чужак, которого они подкупили, или поддельный, притворяющийся любопытным туристом — повсюду сует свой нос и сорит деньгами.

Такой тип был бы для нас большим искушением — сначала предложить ему укол дурманной травы, а потом выдоить все его денежки. Посадить его на отлетающий корабль, и кто останется в дураках, когда нехватка очередной дозы его прикончит? Кэтродины, во всяком случае, работают именно так… Офицер Ференц, который прибыл на вашем корабле, несомненно, шпион, но он замешан в высокую кэтродино-пагскую политику, и не станет заниматься такой мелочью, как выяснение источника наркотиков.

— А глейсы знают, кто распространяет дурман? — спросил Викор.

— Знают ли глейсы? — переспросил Ларвик тоном глубочайшего изумления. Он поднялся с ящика и потянулся, разминаясь. — А где, по-вашему, мы выращиваем траву? Они отдали нам весь гидропонный огород. Еще бы они не знали! Да они, в сущности, сами толкнули нас на это.

— Ах, вот как… Если бы они возражали, Ланг мог бы оказаться приманкой, но раз они не против… — Викор нахмурился. — Кто же тогда…

Глава 8

Пауза затянулась. Наконец Ларвик подошел к двери лифта и нажал на кнопку вызова.

— Как бы хотелось приучить к дурманной траве Дардано… — произнес он мечтательно, ожидая прибытия кабины. — Но я не могу рисковать. Если кэтродины обнаружат, что источник их неприятностей находится здесь, на Станции, глейсам, скорее всего, придется отречься от нас и заявить, что они ничего не знали. Может «быть, удастся провернуть это похитрей, пригласив его в элчмидский сектор. Никто не удивится, встретив у них дурманную траву — половина несчастных только ею и живет…

Он оборвал себя, поскольку прибыл лифт.

— Вы, разумеется, понимаете, что все это строго секретно?

Викор сухо ответил:

— Я проделал больше тридцати рейсов, как курьер, и до сих пор не попался.

— Хорошо, хорошо, — дружелюбно сказал Ларвик. — Я не хотел вас обидеть, всего лишь напомнил из осторожности.

Он пропустил Викора в кабину лифта и закрыл дверь.

— Кстати, — сказал он, когда кабина начала подниматься, — что бы вы ни узнали о Ланге, мы хотим владеть информацией наравне с Рейдж.

— Я сделаю, что смогу, — пообещал Викор. Но понимал, что выполнить обещание будет очень трудно.

Существовало множество мелких проблем, которые усложняли жизнь на Станции. Время, например. Глейсы установили сутки, более-менее приемлемые для всех рас, и не делили их на «утро», «день», «вечер» и «ночь». Им приходилось работать круглосуточно, по сменам.

Пагский штат с обычным небрежением к удобству всех остальных настоял, чтобы пользоваться своим собственным Среднепланетным Временем, которое совпадало с глейсским Временем Станции примерно раз в триста дней. И каким-то необъяснимым образом (никто не мог понять, почему) все три подчиненные расы — майко, лубаррийцы и элчмиды — выбрали каждая свой отрезок станционных суток в качестве «ночи».

Сейчас по времени сектора майко было около полуночи. В элчмидском секторе наркоманы с налитыми кровью глазами тянулись трясущимися руками к экстракту дурманной травы — единственное, что позволит им пережить наступающий день. А в секторе лубаррийцев только-только «смеркалось».

В довершение хаоса большинство кэтродинов владело искусством краткого сна и обходилось тремя часами забвения в сутки, урывая краткие промежутки для сна то тут, то там. Что же касается туристов, у которых хватало средств проводить время на Станции, они не обращали внимания на эту путаницу и веселились до тех пор, пока не падали с ног.

Нейтральность и терпимость, сказал себе Викор, чувствуя неожиданную усталость, имеют свои плюсы. Но иногда они вносят беспорядок.

Не будучи кэтродином, Викор нуждался в регулярном сне. В секторе майко начинало темнеть самым натуральным образом; освещение потолка и стен тускнело, и оставалось темным на протяжении восьми часов. Расставшись с Ларвиком, Викор обнаружил, что неудержимо зевает, и медленно поплелся к себе в каюту, опустив голову в глубоком раздумье.

Ланг… Ларвик сказал, что известие о чужаке, прибывшем из-за пределов видимости, уже облетело Станцию. Такого любопытства можно было ожидать в зонах отдыха Станции от туристов, которые проводили время в праздности, пьянках и прочих развлечениях. Однако Викору казалось, что Ланг не захочет к ним присоединиться. И не сомневался в способностях Ланга избежать гульбы, не показавшись невежливым.

Но все равно придется «утром» заглянуть в туристскую зону. Как человек, впервые попавший на Станцию (а так ли это на самом деле?), Ланг, несомненно, захочет посетить хотя бы ее. Более того, это действительно нейтральная часть Станции — никто не имел там власти, даже глейсы. Для них это бездонный колодец денег — пагских, кэтродинских и даже глейсских.

Под самой обшивкой скрывалась машинерия. Невероятные устройства, которые преобразовывали любое случайное излучение в энергию в формы, которые можно было использовать, в том числе, и в материю.

Там же размещались причалы, приемные залы и все такое прочее.

Далее находились жилые помещения и офисы различных штатов, всевозможные службы.

И в центре, или, точнее, окружая его, как скорлупа, — туристская зона.

Нервничая, Викор спустился через Золотой люк. Сегодня ближе к сектору майко находился Платиновый люк, но никто из майко не смел воспользоваться путем, ранг которого выше, чем Радиевый. На Викоре была обычная тускло-коричневая одежда, чтобы его не приняли за богатого посетителя.

Сотни радужно переливающихся желтых пузырьков поднимались вверх по люку и лопались, ударяясь о его подошвы. Для чего строители Станции предназначали эту область? Только лишь для отдыха пассажиров огромного корабля? В таком случае их путешествие, наверное, было долгим. Или же тех пассажиров очень трудно было развлечь.

Вокруг пульсировала музыка. Одна из прозвучавших нот, казалось, заставила резонировать весь его скелет. Она смешала его мысли и наполнила глаза слезами. Викор на минуту прижался к стенке люка, приходя в себя. Двое подростков, мальчик и девочка, с воплями и смехом пронеслись мимо него вниз головой. Они были глейсами и, надо полагать, уже и раньше бывали на Станции. Каждый глейсский ребенок должен знать о Станции все, думать, видеть сны о ней, жить Станцией, чтобы железная хватка глейсов не ослабла.

Неверно, подумал он. Не железная хватка, а, скорее, сила вроде гравитации, позволяющая двигаться, но без возможности побега.

Люк расширился, и падение завершилось в ароматном пурпурном тумане и пении бронзовых гонгов. Викор почувствовал, что его сандалии на несколько дюймов погрузились в твердый, но податливый пол. Он удержал равновесие лишь потому, что развел руки в стороны, как канатоходец, и осмотрелся.

Сегодня Золотой люк вел на Равнины. Открывшийся простор казался бескрайним: сине-зеленое пространство под голубым, как небо, куполом потолка. Это был самый спокойный участок туристской зоны.

Глейсские ребята ухватились за проплывающий мимо планер, и теперь висели в тридцати футах над землей, держась Правыми руками, а левыми бурно жестикулировали изаливались смехом. Викор проследил за их взглядами и обнаружил трио кэтродинов среднего возраста. Две женщины в ярко-алом и мужчина в запачканном землей белом спали, лежа на спине с разинутыми ртами. Вокруг них валялись пустые бутылки, рядом стояли тарелки с остатками еды.

Пока Викор не без отвращения смотрел, как «господа отдыхают», земля разомкнулась, поглотила мусор и вновь сомкнулась. Мальчик и девочка наверху рассмеялись напоследок и направили планер прочь. Через год-два они станут такими же серьезными, как Рейдж. Пока же они смеялись вволю, чтобы никогда не забыть, как это делается. Секрет успехов глейсов заключался отчасти и в том, что они всегда хранили смех в себе.

Викор тряхнул головой и направился через Равнины. Вскоре он добрался до Океана и нырнул.

— Иди сюда! — окликнула его полуженщина-полурыба, чьи полные, обнаженные и весьма привлекательные груди блестели, как перламутр. Она выглядывала из кораллового грота. Волосы ее были выкрашены оранжевой краской под цвет коралла.

Выдыхая воздух из легких, Викор выпустил струйку пузырьков и глубоко вдохнул. Новичкам всегда было страшно дышать в Океане. Но это была не вода, а синтетическая органическая жидкость, содержащая кислорода чуть больше, чем воздух Майкоса — столько же, сколько обычный воздух на Станции. Викор бывал здесь прежде раз десять, если не больше.

Он мягко ответил, вслушиваясь, как звук отдается вибрацией в ушах:

— Я недостаточно богат, чтобы быть вашим клиентом.

Полуженщина разочарованно вздохнула. Она была лубаррийкой. Глейсы отдали большую часть службы развлечений людям из числа «свободного» населения Станции, уроженцам подчиненных планет. Хороший способ одновременно дать им занятие и использовать, если смотреть цинично. Если же взглянуть на проблему внимательнее, такое решение давало этим людям смысл существования.

— Кроме того, — продолжал Викор, — я тут кое-кого ищу. Вы слышали о чужаке по имени Ланг, который прибыл из-за пределов видимости?

— Я слышала, что он на Станции, — сказала полуженщина, устраивая свой рыбий хвост поудобнее. — Но я его не встречала и не надеюсь, что он посетит мой скучный уголок. — Она развернулась и исчезла в гроте, добавив на прощание: — В любом случае, новичкам обычно требуется день-два, чтобы набраться храбрости нырнуть в Океан.

В ее словах был смысл. Викор всмотрелся в воду под ногами в поисках возвышения и обнаружил высокую насыпь из блестящих раковин. Он взобрался на нее и, балансируя на самой верхушке, высунул голову и плечи из Океана.

Рядом с Океаном располагались Горы. Возможно, за ними следовали Пещеры. Трудно сказать наверняка, какая с какой частью туристской карусели соседствовали в данный момент — они перемещались медленно, но за день-два различия становились заметными.

По другую сторону находился Город, наиболее вероятное место для поисков. В любое время больше половины посетителей и свободных от дежурства штатных работников, если и бывали в туристской зоне, то находились именно в Городе. Но это значит, что Викору, прежде чем направиться в Город, придется экипироваться.

Викор нырнул в Океан и пошагал сквозь вязкую жидкость, пока ни выбрался на берег недалеко от границ Города. Здесь, разумеется, людей было больше. К примеру, вот эта экскурсия глейсских детишек не старше десяти лет. Их учили дышать Океаном, но большинство было слишком перепугано, чтобы повторить урок, хотя они видели своими глазами, что это безопасно. Сорок с лишним паг из штата Пагра, которые занимались гимнастикой под восхищенными взглядами. Их нагие красно-коричневые тела маслянисто блестели, мускулы мягко перекатывались под кожей, когда они по очереди поднимали друг друга одной рукой выше головы. Богатая кэтродинская семья, затеявшая спор, какую из достопримечательностей посетить в первую очередь: сын-подросток хотел отправиться в Пещеры, его мать намеревалась отдохнуть на Равнинах, а ее муж, храня верность семье и отчизне, пытался не смотреть на обнаженных паг, но у него это плохо получалось.

Имелось множество торговых киосков и стеллажей — одни под тентами, другие под открытым небом — предлагающих всевозможные товары. Викор остановился у лавки, торгующей одеждой, и выбрал синюю хламиду, чтобы скрыть свою одежду, и синюю маску со свирепыми красными глазами, чтобы скрыть лицо. Подавая продавцу свой денежный сертификат, чтобы тот пробил нужную сумму, он спросил:

— Вы не видели чужака из-за пределов видимости?

— Который, вроде бы, прибыл вчера? — торговец костюмами покачал головой в фантастической короне из перьев и игрушек. — Нет, не видел.

Викор поблагодарил его и прошел дальше. Окраина Города, выходящая сейчас к Океану, была заполнена кафе, дискотеками и площадками, где проходили представления акробатов. Группа лубаррийцев, которая давала представление, так здорово работала, что Викор остановился посмотреть. Здесь он тоже спросил про Ланга. Никто не видел чужака. Викор отправился дальше.

Он услышал рокот отдаленного грома. В Горах на противоположной стороне Океана, набирала силу гроза. Обернувшись, Викор увидел молнии — раскаленные добела иглы — между вершинами гор.

Наконец он добрался до парка, который располагался почти в центре Города. Поиски Ланга оставались безуспешными. Все знали, что чужак на Станции, считали, что легко узнают его по описанию внешности либо по черному ручному зверьку, которого он носит с собой. Но никто его не видел.

Под огромным кустом, усыпанным розовыми и белыми цветами с приятным запахом Викор устало опустился на скамейку. Его лицо под маской было хмурым.

Из задумчивости его вывело неожиданное происшествие. Он услышал, что с другой стороны куста некто, чей голос ему знаком, разговаривает с кем-то совершенно незнакомым. Но именно второй голос заставил его вздрогнуть и очень осторожно раздвинуть ветки, чтобы посмотреть.

Викор почувствовал себя так, словно его привычный мир перевернулся вверх тормашками. Невероятно, но факт: патриот из патриотов, строгий приверженец кэтродинских националистических принципов Каподистро Ференц собственной персоной сидел и разговаривал с ПАГОЙ!

Глава 9

Потрясенный головокружительным зрелищем, Викор отпустил ветки, и они скрыли от него невероятную пару. Не было никаких сомнений, что это Ференц — хотя сейчас он был совсем по-другому одет: в золотые сапоги из дорогой парчовой ткани, брюки цвета ржавчины и шелковую блузу из красных и зеленых нитей.

Она меняла цвет, когда он поворачивался. Прическа у него тоже была другая. Но это был не кто иной, как Ференц.

Пага, с которой он беседовал, была гражданской особой. Голова ее не обрита, как у военных. Меньше среднего роста — примерно такого же, как сам Ференц, и одетая в строгую блузу и неизменные пагские рейтузы. На лацканах ее блузы красовались серебряные знаки, которые, вероятно, обозначали ее официальный статус. Только один из ее передних зубов был подпилен.

Напрягая слух, Викор уловил обрывки разговора.

— …видеть вещи по-другому, извне, — говорил Ференц. — Когда постоянно приходится защищать свое достоинство, легко принять подход, который одобрен свыше, и трудно заметить, что он не соответствует действительности.

Пага рассмеялась. У нее было низкое контральто.

— Собственно говоря, — сказала она, — это справедливо для обеих сторон. Надеюсь, что мы не всегда будем решать споры, стараясь перекричать друг друга. Нам лучше…

Порыв музыки с ближайшей танцплощадки заглушил ее слова. Викор ждал, но танец, который играли, был долгим и энергичным, и пройдет несколько минут, прежде чем он еще что-то услышит.

Он не знал, злиться ли на Ференца за его двуличность, или радоваться, что тот, кого он принял за типичного кэтродинского догматика, оказался сносным человеком.

Викор осторожно осмотрелся. Он был уверен, что даже после ежедневных свиданий на корабле Ференц не узнает его в сине-красной маске. Кэтродины вообще редко обращали внимание на представителей подчиненных рас, так что даже не могли сказать, косо именно видели в конкретном случае. Он мог бы обойти куст, сесть на скамейку напротив офицера и паги и свободно наблюдать за ними. Но ему вряд ли удастся сесть так, чтобы слышать разговор. Конечно, они вроде бы не понижают голоса…

Он решил обойти вокруг, чтобы решить, сесть ли на виду и заказать выпивку, чтобы оправдать свое присутствие, или вернуться на прежнее место. Он встал и направился в обход куста на противоположную сторону. Кусты с темно-зеленой листвой были густыми, выше его роста.

Викор лишь взялся за ветку, чтобы выйти к выбранной скамейке, как вдруг еще одна знакомая фигура появилась в поле его зрения. Вышла с другой стороны и неуверенно выбралась на открытое место.

Археолог Лигмер с толстой папкой, полной бумаг, и прозрачным пакетом, набитым фотографиями.

Как только он показался из-за кустов, пага, с которой беседовал Ференц, с улыбкой поднялась ему навстречу. Ее лицо было удивительно приятным для женщины происхождением из огромных грубых паг, и единственный подпиленный зуб вносил в ее улыбку странно дисгармонирующую ноту. Викор скользнул к скамье напротив и, усевшись на нее, грустно подумал о миниатюрной красоте Рейдж.

— Я… Я вижу, вы знакомы, — осторожно сказал Лигмер.

Ференц нахмурился. К нему вернулись его обычные манеры.

— Мы немного поговорили, — грубовато ответил он.

— Я здесь недолго, — добавила пага. — Я ожидала, что ты появишься раньше, Лигмер.

— Да. Ну… м-м… прошу прощения, меня задержали. Никак не мог добраться до того документа, который мне хотелось заполучить. — От неожиданности Лигмер все еще запинался. — Нет, не уходите, — сказал он Ференцу. — Если вы, конечно…

Ференц одним глотком допил спиртное и встал на ноги. Он отер рот тыльной стороной ладони.

— У вас есть совместное дело, я полагаю, — отрывисто сказал он. — Не буду вам мешать.

Он натянуто поклонился и отправился восвояси. Лиг-мер провожал его недоуменным взглядом, пока тот не скрылся за густым кустом.

— Чтоб меня разорвало! — воскликнул он, наконец, в явном замешательстве. — Ничего не понимаю.

— Чего именно ты не понимаешь? — спросила пага, садясь и вытягивая длинные ноги. — Он показался мне довольно приятным типом для вашего военного.

— Все не так просто, Узри, — ответствовал Лиг-мер. Он пришел в себя и уселся рядом. — Я летел на одном корабле с этим офицером. Он вел себя как законченный твердолобый ортодокс, со всеми готовыми клише, которые соскакивали с его зубов по любому поводу. Обнаружить, что он по собственному почину разговаривает с пагой, и разговаривает вежливо — немыслимо!

Викор, напрягая слух, расслышал все. При последних словах он автоматически кивнул, соглашаясь.

На лице Узри отразилось такое же глубокое замешательство, как на лице Лигмера.

— Тогда… тогда, надо полагать, у него были причины так себя вести, — резко сказала она. — Возможно, ты помешал осуществлению какого-то глубоко законспирированного плана. Ладно, это неважно. У нас есть свои дела.

Она нагнулась и достала из-под скамейки папку с документами, такую же толстую, как папка Лигмера, вынула несколько бумаг, разложила на столе и выжидающе посмотрела на археолога.

В этот момент Викор осознал, что больше не один. На другом конце скамейки, исполненный уверенности и самообладания, спокойно поглаживал шерстку своего любимца и наблюдал за происходящим не кто иной, как Ланг.

— Добрый день, — произнес Ланг, доброжелательно улыбнувшись, как только увидел, что Викор узнал его. — Мне кажется, вы — стюард, который обслуживал нас в пути от Кэтродина, не так ли?

Значит, маска в данном случае оказалась бесполезной. Глупо было отрицать истину. Викор кивнул и остался сидеть, как оглушенный.

— Позвольте в таком случае угостить вас чем-нибудь освежающим, — предложил Ланг. — Вы прекрасно выполняли свои обязанности. Ваши кэтродинские космические рейсы — из лучших, которыми мне доводилось пользоваться.

Он подал знак официанту, нажав кнопку на подлокотнике скамейки, прежде чем Викор успел принять предложение или отказаться, и продолжал:

— Вы тоже наблюдали за этим небольшим эпизодом на той стороне площадки?

Викор бросил взгляд на Лигмера и Узри. Археолог и пага, улыбка которой открывала подпиленный зуб, склонились над фотографией, изучая при помощи увеличительного стекла. Он снова утвердительно кивнул.

— Странно, не правда ли? — настойчиво развивал тему Ланг. — У меня сложилось впечатление, что офицер Ференц скорее бы умер, чем позволил, чтобы его застигли за дружеской беседой с пагой — тем более с пагой, которая дурно влияет на молодого археолога, чьи взгляды он так незыблемо порицал.

Викор обрел дар речи.

— Многоуважаемый господин, не только вы или я находим это странным. Лигмер тоже был потрясен.

— И не без причин, мне кажется.

Ланг заметил, что вызванный официант ждет заказа, и вопросительно глянул в сторону Викора.

— Многоуважаемый господин, вы ничем мне не обязаны, — запротестовал Викор. — Я выполнял свою работу, не более…

— Но и не менее. Многие люди делают гораздо меньше, чем обязаны. — Ланг щелкнул пальцами. — Два бокала хорошего вина, официант.

Тот кивнул и исчез. В этот момент Лигмер поднял голову, узнал Ланга, встал и поспешил к нему.

— Не присоединитесь ли к нам? — предложил он. — Я надеялся еще увидеться с вами и ответить или хотя бы попытаться ответить на ваши вопросы. Сейчас выдалась прекрасная возможность, поскольку я одновременно смогу вас представить моей ученой коллеге с Пагра, госпоже археологу Узри.

— Я только что пригласил нашего стюарда выпить со мной, — сказал Ланг, поднимаясь с места и сажая пушистого зверька себе на плечо.

Выражение неудовольствия мелькнуло и исчезло на лице Лигмера с быстротой летней молнии.

— Он может пойти, если захочет, — сказал он. Археолог бросил на Викора резкий взгляд, и тот

покорно снял маску. Возможно, вежливость не позволила сделать замечание Викору, что тот воспользовался маскировкой, чтобы затесаться среди господ. Или учел факт, что они в туристской зоне, где не действовали обычные правила. Хотя никогда еще это не останавливало кэтродина, если тот желал сделать выговор представителю низшей расы.

Почему-то у Викора сложилось убеждение, что подлинной причиной было присутствие Ланга.

Он последовал за чужаком и Лигмером на приличествующем расстоянии и сел на табурет не слишком близко к столу, но так, чтобы это не выглядело демонстративно далеко. Он молча принял от официанта бокал вина и обратился в зрение и слух.

— Из-за пределов видимости, вот как? — переспросила Узри. На нее это явно произвело впечатление. — Здесь, в Рукаве, это редкость. Вы собираетесь после Станции направиться на пагские планеты?

Ланг позволил своему зверьку спуститься с плеча по груди и устроиться на коленях.

— Возможно, да, — ответил он. — Но, возможно, и нет, — он улыбнулся. — Боюсь, что так далеко меня завлекла именно Станция, а не слава вашей империи.

— Ха! — коротко рассмеялась Узри. — И совершенно справедливо. Станция — это чудо, одно из самых невероятных мест галактики. И чем глубже вы с ней станете знакомиться, тем больше она вас будет восхищать.

— То же самое говорил мне наш друг Лигмер на борту корабля, — Ланг бросил взгляд на кэтродина. — Он говорил, что возникновение Станции окутано тайной, но существует версия, что ее построили древние путешественники с Пагра…

— Это, скорее всего, пропаганда, — напрямик сказал Лигмер.

— Нет, это ваша предубежденность! — воскликнула Узри с внезапной горячностью. — Нельзя недооценивать свидетельства, которые говорят о существовании на Пагре древней цивилизации, знакомой с полетами в космос…

— И которых не видел никто, кроме паг, — прервал ее Лигмер. — Если они, конечно, вообще существуют.

— Ах, что касается… Вот они, — резко ответила Узри и вынула из папки с документами фотографию, которую протянула Лигмеру. — Я этого тебе еще не показывала, хотя принесла специально, чтобы продемонстрировать.

— Фотографии можно подделать, — Лигмер махнул рукой. — Я не хочу сказать, что не доверяю тебе, Узри. Но ваши органы официальной пропаганды наговорили столько чуши за последние несколько веков, что вы не можете ожидать, чтобы мы приняли такой важный факт на веру.

— Можно взглянуть? — спросил Ланг, вынимая фотографию из руки Узри и кладя перед собой на стол.

Викор, глядя через его плечо, увидел только размытые пятна.

— Корабль, — сказал Ланг. — Он ведь, окаменевший. Я прав?

Он повернулся к Узри, которая удовлетворенно кивнула.

— Не столько окаменевший, сколько забальзамированный. Или растворившийся, — сказала она. — Он пролежал, по меньшей мере, десять тысяч лет. Насколько мы восстановили события, это была авария экспериментального антигравитационного двигателя. Во время испытательного полета низко над землей или во время посадки корабль слишком сильно нажал на поверхность земли. В результате выплеснулась магма, возможно, даже возник вулкан, и расплавленный поток похоронил корабль.

— И как только вам удалось получить эту фотографию? — спросил Лигмер. Голос его дрожал от сарказма в начале фразы; но закончил он совсем другим тоном.

— Первоначальные элементы корпуса присутствуют в окаменевшей лаве в высокой концентрации, — ответила Узри. — Мы получили картину, сделав около сотни снимков. Для этого поверхность камня отполировали до блеска, а затем направили луч яркого света под нужным углом. Естественная неоднородность камня мешает контурам очертиться в одном снимке. Имея сотню снимков, мы усреднили погрешности и получили достаточно четкую картину. У меня есть другие снимки и копия доклада, недавно опубликованного группой, которая проделала эту работу. Кроме обычной пропаганды в нем содержатся вполне добросовестные научные материалы.

Она посмотрела на Ланга.

— Каково? — вызывающе спросила она.

— Я полагаю, — мягко сказал Ланг после паузы, — что вы верно интерпретируете картину, но дальнейшие умозаключения неправомочны. Корабль на Пагре, учитывая существование Станции, означает, по крайней мере, для меня, что кто-то прибыл со Станции на Пагр. И, скорее всего, побывал также на Глее, на Кэтродине, на Элчмиде, на Лубаррии и, — он краем глаза глянул на Викора, — на Майкосе. Разве не очевидно?

Глава 10

Викор смотрел на ученых, ожидая урагана негодующих контраргументов от обоих археологов. Они действительно уставились друг на друга, и на лицах их отразилась готовность перейти к подобным действиям.

Но ничего не произошло. Они медленно расслабились, и Лигмер заговорил, почти извиняясь.

— Собственно говоря, — произнес он, — это, действительно, очевидный ответ, не правда ли? Однако есть и возражения. Подобную теорию выдвигали несколько раз на протяжении последних веков, еще со времен открытия Станции, и каждый раз она встречалась с непреодолимыми. препятствиями. — Он бросил на Узри быстрый взгляд. — Не думаю, что ее когда-либо всерьез рассматривали на Пагре.

— Вот как? — сухо сказала Узри. — Я надеюсь, что здесь нет подслушивающих устройств, поскольку то, что я собираюсь сказать, в высшей степени противозаконно. Слова могут ухудшить мое положение и лишить меня права посещать Станцию. Но дело в том, что половину того времени, что занимаюсь наукой, я провела, обсуждая «за» и «против» теории, которая носит у нас название теории Брингера. Основное возражение — если оставить в стороне имперскую гордость — заключается в том, что никто не обнаружил свидетельств полетов в космос в доисторические времена нигде, кроме как на Пагре. Если бы такие были, никто бы не стал их скрывать, верно? А еще тот факт, что люди разных планет Рукава настолько отличаются друг от друга физически. Их цивилизации тоже различны, и даже способы мышления разнятся. Еще против теории Брингера говорит факт, что общество, построенное по принципу господства мужчин, на всех остальных планетах Рукава совпадает с традиционной политикой, господствовавшей на Пагре до установления нынешнего порядка.

Ланг кивнул.

— Так какова же ныне принятая теория происхождения человека здесь, в Рукаве?

Литер и Узри снова переглянулись.

— Смотря на какой планете, — ворчливо произнес Лигмер. — На Кэтродине не существует общепринятого мнения. Некоторые придерживаются теории Брингера, как ее называет Узри, но таких немного. Поскольку люди весьма широко распространены в галактике, существует мнение, что на кислородных планетах с океанами и соответствующим климатом человек — статистически наиболее вероятно возникающее разумное существо.

Ланг покачал головой и ничего не сказал. Лигмер, однако, воспринял жест как ехидный комментарий, и горячо продолжил:

— А вот на Пагре считают, что человек сначала возник здесь, и отсюда распространился по всей галактике!

— А на Лубаррии продолжают говорить то, что говорили всего сто лет назад на Кэтродине, — отрезала Узри. — Что человек был создан мистическим двойственным принципом: его породили мужчины-звезды и женщины-планеты, или наоборот — что отражено в его сущности. Должна сказать, что жрецы этого культа ведут себя так, как будто ими руководит единственный принцип — сексуальный…

— Нет ни одного кэтродина, кроме умственно неполноценных, которые сегодня поверят в подобный бред! — перебил ее Лигмер.

Они уже почти кричали друг на друга. Ланг кашлянул, и спорщики пристыжено умолкли.

— Ну, с моей точки зрения, из двух якобы непреодолимых возражений теории Брингера одно не так уж трудно преодолеть, — рассудительно произнес Ланг. — Факт, что свидетельства древних космических полетов найдены только на Пагре. Пагр находится ближе всего к концу Рукава, верно? Не предполагает ли это, что Пагр мог оказаться последней планетой, на которой Станция побывала? А она по этой теории вовсе не станция, а межзвездный корабль. Естественно, на последней планете, где высадили колонистов, сохранились реликты — именно там остались корабли, которые больше не были нужны. Скорее всего, их выпотрошили и оставили разрушаться.

— Можно посмотреть на это и так, — неохотно согласилась Узри.

Лигмер подтвердил свое согласие кивком.

— Кстати, что говорят о происхождении человека на Майкосе? — Ланг обернулся к Викору, который сидел, уставившись в свой бокал.

— Нам не дозволено строить такие предположения, — пробормотал Викор. — Нам запрещено иметь университеты, обсерватории, лаборатории, даже школы выше механических колледжей, в которых обучают простым действиям, не требующим интеллекта, — да, в сущности, любые центры, где люди могли бы заняться подобными проблемами.

Он выдержал взгляд Лигмера, упрямо не опуская глаз, и снова погрузился в молчание.

— Но если бы вас попросили высказать ваше собственное мнение? — мягко настаивал Ланг.

Лигмер нахмурился. С его точки зрения, уделять чересчур много внимания подчиненным расам опасно. Однако Ланг чужак; это не так страшно. Вот если бы он сам поступал подобным образом.

— Хорошо, я отвечу, — сказал Викор. — Я бы сказал, что человек где-то возник однажды. Я не верю, что он появился на разных планетах — не только в Рукаве, но и во всей галактике — благодаря чистому совпадению. Возьмем, например, способность давать потомство.

В глубине души Викор удивлялся сам себе, что затронул такую скользкую тему. Тем не менее он продолжал.

— Нам известно, что люди разных рас способны иметь вполне жизнеспособных детей. На Лубаррии, где многие жрецы — это кэтродины, фальшивая религия кэтродинов заставляет женщин всегда уступать жрецам, лишь только они того пожелают, очень много детей смешанной крови. Прямо здесь, на Станции, есть кэтродино-лубаррийцы в лубаррийском секторе. Кэтродины их не принимают, лубаррийцам не нравится их завышенное самомнение, поэтому они стараются остаться здесь, на Станции.

То же самое между элчмидами и пагами. Я слышал, что когда у вас на планете, госпожа археолог Узри, — он глянул паге прямо в лицо, — не могут утихомирить какого-нибудь мужчину, то его выпускают в толпу элчмидских женщин. В результате частенько появляются смешанные дети. Только их убивают сразу после рождения.

— Примерно так, — беспристрастно признала Узри. — Ты довольно умен, парень.

— Слишком умен, я бы сказал, — рявкнул Лиг-мер. — У майко есть очевидные причины рассуждать о подобных вещах. Потому что в результате можно заключить, что все расы имеют одно происхождение, и Майкос и Лубаррия неоправданно подвергаются угнетению.

В воздухе повисло внезапное напряжение. Узри его почувствовала, Ланг тоже, даже маленький зверек по имени Санни вопросительно поднял голову и зашевелил носом, принюхиваясь. Викор тоже это почувствовал. Но слишком поздно. Потому что к этому моменту уже прозвучали роковые слова, которые теперь эхом отдавались в его голове. Он сказал, на самом деле сказал в лицо кэтродину в присутствии паги:

— Но так и есть! Чудовищному угнетению, которому нет ни малейшего оправдания!

Наступила долгая тишина. Или, вернее, молчание, страшное потому, что никто из них не произносил ни слова. Отовсюду доносились звуки музыка с танцплощадки, обрывки разговора из-за кустов, даже слабые отголоски грозы, бушевавшей в Горах.

ИЗГНАННИК! ИЗГНАННИК! Слово это будто ударами молота отдавалось в мозгу Викора. Он посмотрел на застывшее лицо Узри, на побагровевшее от негодования лицо Лигмера, на насмешливую полуулыбку Ланга. Внезапно он ощутил необъяснимую злость на Ланга. Викор никогда не ожидал от себя такого дикого поступка. Поставить крест на своей жизни, на свободе перемещаться между Станцией и домом, на своей работе курьера в революционном движении Майкоса — и все из-за минутной потери контроля над собой! Каким-то образом в этом был повинен Ланг. Он чувствовал это всем существом, он это ЗНАЛ — и в то же время понимал, что ничто сказанное или сделанное Лангом не может толком объяснить его собственный идиотский промах.

Викор неуверенно встал с места с нелепым достоинством, поставил на столик свой недопитый бокал вина, бросил на Ланга взгляд, в котором читались и боль, и обида, и уязвленная гордость, и медленно зашагал прочь.

— Н-да, — сказала Узри. — А вот я бы его не отпустила. Если бы элчмид заявил что-либо подобное, я бы выбила ему все зубы и отправила на корм мужчинам.

— Ничего, это ему даром не пройдет, — сказал Лиг-мер сквозь стиснутые зубы. — Здесь, на Станции, с ним практически ничего нельзя поделать, он укроется среди майко, и глейсы не позволят до него добраться. Но он больше никогда не сможет покинуть Станцию. Разве что ему захочется совершить самоубийство. Я отдам необходимые распоряжения казначею корабля на случай, если он решит явиться на корабль, сделав вид, что ничего не случилось.

Он повернулся к Лангу.

— Должен поблагодарить вас, досточтимый сэр, — сказал он и привстал в полупоклоне. — Я не мог понять, к чему вы клоните, когда настаивали, чтобы он высказал свое мнение. Теперь вижу, что вы хитроумно спровоцировали его высказать подрывные идеи. Это ценная услуга, за которую мы, кэтродины, вам весьма благодарны.

— Вам не за что меня благодарить, — сказал Ланг, и взгляд его был тверд и бесстрастен. — Я нейтрален. В настоящий момент я гражданин Станции, и ваши национальные проблемы меня не касаются.

Он поднял бокал и осушил его. Когда стекло вернулось на стол, его манеры совершенно переменились.

— Я бродил по тому, что вы называете туристским центром, — сказал он. — Весьма впечатляет.

— И в нем чертовски трудно разобраться, — резко сказала Узри. — Центр постоянно меняется. Вчера я спустилась через Радиевый люк и попала в Город. Сегодня мне пришлось пройти сквозь Пещеры и часть Океана, чтобы добраться сюда. Океан ладно, сверхъестественная жидкость, которая в нем вместо воды, выветривается, как только выходишь на сушу. Но путь через пещеры был довольно неприятен.

— Почему? — спросил Ланг, подняв бровь. — Я их еще не осматривал.

— Осмотрите, если вы нормальный человек, — Узри засмеялась. Звук был чем-то средним между смехом и ворчанием. — А если даже и ненормальный. По непагским стандартам, я имею в виду. Другие расы считают нас исключением, потому что мы не уступаем мужчине, пока он не докажет, что достоин женщины, победив ее в схватке один на один. Но это только вопрос подхода. Поэтому нам незачем посещать Пещеры для развлечения, как это делают другие.

— Так это… скажем так: место экзотических развлечений?

— В основном, да. Одним из доказательств, которые приводят наши историко-генетики в пользу того, что расы других планет представляют собой деградировавших потомков древней пагской расы, служит то, что мы предпочитаем партнеров собственной расы. Паг и пага. В здешних же Пещерах большинство посетителей ищет контакта с представителями иных рас. Кэтродины желают глейсов, элчмиды крутятся вокруг лубаррийцев… тьфу! — Она состроила гримасу отвращения. — Полная деградация!

— Ваши мужчины берут элчмидских женщин, как вы сами недавно признали, — резко заметил Ланг. — Значит, ваши мужчины принадлежат к деградировавшей расе, а женщины нет?

Прежде чем Узри смогла найти ответ, он склонился над столом, чтобы приглядеться к снимку корабля, растворившегося в окаменевшей лаве на Пагре.

— Сколько останков кораблей нашли на Пагре? — спросил он.

Узри вдруг заколебалась, как будто собиралась говорить о чем-то совсем другом, и нахмурила лоб. Но у Ланга был убедительный вид человека, который начисто забыл, о чем говорилось прежде. Пага отказалась от своих намерений и ответила на последний вопрос.

— Мы нашли пятнадцать. Все располагаются в слоях примерно одного времени. На том участке, откуда, по независимым оценкам наших археологов, пагская раса распространилась по планете.

— Пятнадцать. — Ланг полез в карман и вынул подготовленную глейсами карту Станции, которой его снабдили по прибытии. — На Станции всего шестнадцать стыковочных узлов для кораблей, — сказал он. — Не считая четырех маленьких, в треть мощности основных. Достаточно близкое совпадение, госпожа археолог Узри. Все данные в вашем распоряжении, можете сделать умозаключения.

Он вновь посадил своего любимца-зверька на плечо, встал и кивком попрощался с ними, прежде чем скрыться за кустами.

— Кто он такой? — изумленно спросила Узри, когда он ушел.

Лигмер покачал головой.

— Исключительно богатый турист — по официальной версии, — сказал он. — Путешествует по галактике. Услышал про Станцию, прибыл посмотреть, насколько правдивы слухи, после чего отправится восвояси.

— Туманно, — вынесла заключение Узри. — Это опасный человек, Лигмер. У меня такое впечатление, что, он хотя и не бывал на Станции, но знает о ней больше, чем мы узнали за столько лет изучения.

Она вдруг задрожала, что почти невероятно для паги, и дрожь прокатилась по ее сильному телу под черной блузой.

— Он мне не нравится! — свирепо сказала она. — Он мне оч-чень сильно не нравится!

Глава 11

Викор шел с опущенной головой с маской в руке. Ему казалось, что движется так уже много веков. Эхо его слов звучало в голове, билось о грани сознания, как волны в скалистый берег. Мозг пульсировал в такт бешеному биению сердца, дыхание было тяжелым и прерывистым.

Губы его шевелились, повторяя бессмысленные самообвинения: «Ты, кажется, сошел с ума. Ты, кажется, сошел с ума. Ты, кажется, сошел с ума…»

Он уселся на склоне в отрогах Гор и устремил взгляд на Город. Но это был невидящий взгляд. Перед глазами плыли совершенно другие картины — родная планета, Майкос; его народ; прошлое, которое было и его будущим, перечеркнутое одной неосторожной фразой.

С прошлым ничего нельзя было поделать. Невозможно пойти к кэтродинским властям и молить о прощении — твердолобые кэтродины никогда не простят. Он же сначала будет страдать, потом умрет. Умирать Викор не хотел.

Он хотел жить. А жить отныне предстояло на Станции.

Он ухватился за спасительную надежду — возможно, он еще пригодится. Может быть, он, как Ларвик, станет сеять недуг среди надменных кэтродинов — хотя его и отталкивала дурно пахнущая природа деятельности Ларвика.

В порыве горя вспомнился Майкос. Он вспомнил тусклый промышленный город, где родился и вырос; людей, которые одевались в темно-коричневые цвета и ступали в грязь, освобождая дорогу наглым кэтродинским чиновникам, но умудрялись сохранить искру независимости. Он вспомнил лицо своего отца и его гордость, когда он узнал, что сын работает курьером на революционное движение, которому сам отдал много лет жизни…

Викор обнаружил, что думает о Майкосе, как об очень тусклом мире — не по природе, а потому, что господство кэтродинов омрачало на самые светлые дни.

Родину он больше не увидит.

Острую боль души заморозила леденящая безысходность, осталось лишь саднящее чувство. Он поспорил с самим собой, что же теперь предпринять. Стоит ли рисковать, возвращаясь на корабль, чтобы забрать свои пожитки? Решил, что не стоит. Лигмер был так разгневан, что, скорее всего, уже предупредил кэтродинские власти. Теперь, если Викор на мгновение выйдет из-под охраны глейсов, его схватят и упрячут за решетку.

Группа кэтродинских юнцов вынырнула из Океана, смеясь и возбужденно переговариваясь. Они принялись играть в пятнашки на склонах. Их веселость казалась издевательской. По контрасту его несчастье выглядело еще непоправимее. Викору захотелось прокричать им, что он страдает — но они бы не поняли. Оскалили бы зубы в своих кэтродинских ухмылках и заявили, что так ему и надо. Или вообще не снизошли до разговора с представителем низшей расы.

Однако был человек, с которым он мог поделиться своим горем. Который его поймет, и которому, в любом случае, придется все рассказать. Викор встал и побрел к люку, ведущему из туристской зоны, склонив голову под бременем обуревающих его горестных мыслей.

Дорогу к знакомому коридору, освещенному красновато-оранжевым светом, он нашел словно во сне. Туда можно было попасть, только зная секретный код. Он нажал на кнопку на двери небольшого офиса и вошел.

Викор думал: «Конечно, ее может здесь и не быть, она может сейчас работать в одном из приемных залов или где-нибудь еще…» До него не сразу дошел смысл увиденного. С запозданием он принялся бормотать извинения.

Необычный мягкий пластик красного цвета, который всегда имел форму двух кресел и, похоже, служил единственной мебелью в каюте Рейдж, лежал на полу в виде толстого матраса. Обычно пустые переборки выглядели по-другому: слева от входа открытая дверца шкафа, за которой виднелись одежда и обувь; за похожей дверцей напротив открылось взгляду собрание печатных книг и книг на магнитных лентах. Были и другие перемены.

Викор не сразу все осознал перемены, поскольку каюта была освещена так же тускло, как и коридор. Освещение было приглушено до бледного сумеречного полусвета. В сумерках он разглядел Рейдж, которую его внезапный визит вырвал из сна. Она смотрела на него, сонно моргая. Рейдж лежала под блестящим шелковым покрывалом на матрасе из пластика, который играл роль кровати.

Мгновением позже она собралась с мыслями и тотчас прервала поток сбивчивых извинений Викора.

— Неважно, Викор — раз ты пришел, значит, у тебя были на то причины. Ты выглядишь таким несчастным! Что стряслось?

Она села, изящным жестом закутавшись в покрывало. Викор лишь мельком увидел обнаженное плечо и соблазнительные очертания груди. Включила яркий свет. Рейдж выглядела крошечной и хрупкой, как фарфоровая статуэтка. Ее босые ступни выглядывали из-под покрывала. Викор облизал пересохшие губы.

— Я поступил, как идиот, — сказал он. — Не думаю, что вся вина падает на меня, но…

Она жестом указала ему на пластиковый матрас, и он неловко сел, стараясь не смотреть на нее слишком пристально. Отрывистыми нескладными фразами он изложил, что произошло, и почему никогда больше не будет свободным человеком. Рейдж слушала его молча, чуть склонив голову набок.

— Вот и все, — горько завершил Викор. — Меня подтолкнули, чтобы я перечеркнул свою жизнь одной глупой вспышкой раздражения!

— Бедняга, — сказала Рейдж, положив маленькую нежную руку ему на плечо.

Ее прикосновение подействовало, как выключатель. Его прорвало. Викор опустил голову и почувствовал, как мышцы живота судорожно сократились в первом из длинной серии всхлипываний.

Он лишь смутно сознавал, что Рейдж грациозно встала и перемещается где-то на краю его затуманенного слезами зрения. Когда он поднял голову и снова обрел способность ясно видеть, Рейдж стояла рядом, завязывая пояс платья. Лицо ее выражало больше чувств, чем ему когда-либо доводилось видеть.

— Вставай, — мягко сказала она, и, коснувшись плеча, заставила Викора подняться на ноги.

Затем она наклонилась к пластику на полу, проделала что-то, за чем Викор не уследил, и матрас разделился на две части. Из каждой Рейдж образовала привычное по прежним визитам кресло и усадила Викора в ближайшее.

— Это поможет, — сказала она, повернувшись, чтобы открыть еще одну скрытую дверцу в переборке и достать из шкафчика красивый кувшинчик и две небольшие кружки.

Рейдж налила ему и себе и передала кружку Викору. Он судорожно глотнул и обнаружил, что напиток мягок на вкус, но обжигающ. Через несколько мгновений по его телу разлилось приятное Тепло.

Рейдж опустилась во второе кресло лицом к нему, изящно положила ногу на ногу И расправила подол белого платья.

— Ты еще очень молод, Викор, верно? — спросила она.

— Мне почти двадцать, — нерешительно ответил он и апатично кивнул.

— И какова была твоя жизнь? Он пожал плечами.

— Довольно обычная. Я хорошо учился в школе, в пятнадцать лет меня выбрали для обучения на мелкого служащего. Потом более-менее случайно я получил назначение в космопорт, расположенный рядом с домом. Потом я стал учеником казначея и, наконец, получил место стюарда на рейсовых лайнерах. Оказалось, за мной наблюдали. Когда прежний курьер заболел, то попросили передать сообщение на Станцию. В следующем рейсе меня уже назначили постоянным курьером.

— И это все? Нет, конечно. Тебя ждут дома родители, друзья — и, наверное, девушка?

Викор покачал головой. Разумеется, у него не было девушки! Он подумал, не сказать ли, почему, но вспомнил, что Рейдж вдвое старше, и решил промолчать.

Но он мог хотя бы намекнуть на причину. Он неуклюже сказал:

— Девушка должна бы быть такой, чтобы я мог… мог работать с ней вместе и восхищаться, как… ну, вы понимаете. Это единственное утешение, о котором я подумал, когда сегодня все случилось.

Рейдж сделала крошечный глоток из кружки и задумчиво кивнула.

— Жизнь на Станции не так уж плоха, Викор. Я провела здесь почти половину своей жизни, бывая на родине только раз в году. Ты знаешь, что для глейсов Станция — это гораздо большее, нежели просто собственность и предмет гордости, как Май-кос для кэтродинов или Элчмида для паг. Станция для нас означает надежду, а еще защиту от порабощения другими расами. Но, кроме того, она означает работу. Работу на протяжении всех дней, всех ночей, всей жизни, работу без ошибок и промахов.

Такая жизнь вначале была для меня таким страшным напряжением, что я думала — не выдержу. Потом часть большого плана, за которую я отвечала, успешно осуществилась, й я увидела смысл своего пребывания здесь, увидела плоды своей собственной работы и поняла, что она значит для других людей. Ты, наверное, тоже испытывал такие чувства по поводу своей работы для революционеров на Майкосе. Чувство первых настоящих достижений в жизни?

Викор кивнул. Именно это он и чувствовал.

— Вскоре наступит день, — задумчиво продолжала Рейдж, протянула руку и погладила гладкий бок изящного кувшинчика, — это случится лет через пять-шесть — когда я дам начало новой жизни. Я вернусь на Глей, выберу мужа и смогу родить детей, которые ждут с тех самых пор, как меня назначили работать здесь.

Она задумчиво посмотрела на свою изящную фигуру, словно пытаясь представить, как будет выглядеть, когда заведет семью.

— С одной стороны, я буду счастливее тебя. У меня будут опорные пункты, на которых удобно строить свою жизнь. Но с другой стороны, ты счастливее, чем буду я. В моей жизни не будет сюрпризов. Мне не придется вновь испытать головокружительное чувство, когда катастрофа вдруг оборачивается неожиданной удачей…

Погрузившись в задумчивое молчание, она умолкла.

— Но у тебя, Викор, — сказала она после паузы, — все еще впереди. Я наблюдала за тобой с тех самых пор, как ты стал моим курьером. Ты не остался на Станции, как поступили многие майко до тебя из эгоистических соображений. С чисто материальной точки зрения жизнь на Станции куда лучше той, на которую ты можешь надеяться дома. Но для тебя это неважно, ведь так?

— Лучше бы меня заперли на родной планете, и я никогда больше не увидел Станцию, никогда не полетел на космическом корабле, — с усилием произнес Викор, — но продолжал работать ради того, во что верю.

— Ты сможешь делать это здесь, — сказала Рейдж. — Какие возможности ты видишь для себя теперь?

— У меня не было времени задуматься, — сказал Викор. — Я думаю, что мог бы… — он заколебался, но вспомнил слова Ларвика об отношении глейсов к наркотикам, — мог бы участвовать в распространении дурманной травы среди кэтродйнов. Или хотя бы работать в туристской зоне и провести жизнь, выкачивая деньги из праздных богачей…

— Или стать сотрудником штата Станции. Может быть, когда-нибудь даже отправиться на Глей, если захочешь.

Викор не поверил своим ушам.

— Я… Это было бы чудесно! — проговорил он, запинаясь. — Я всегда хотел побывать на Глее. Я так восхищаюсь глейсами за все, что вы сделали для нас…

— Я и сама догадалась, — едва приметно улыбнулась Рейдж. — Последнее твое устное сообщение… в нем было много твоего личного отношения. О, мы далеко не ангелы, Викор! Например, это дело с дурманной травой. Ты не должен считать, что мы поддерживаем его потому, что это поможет вашей планете избавиться от ига кэтродйнов. В наши собственные интересы входит ослабить и Кэтродин, и Пагр. Мы используем любой шанс, чтобы усмирить кэтродйнов или паг и напомнить им, что глейсы не принимают приказов ни от кого. Иногда мы вынуждены применять жестокие методы, которых стыдимся, но совершаем, чтобы сохранить свободу.

Она развеларуками.

— Но настанет день, Викор, настанет день! У нас тоже есть амбиции! Как вы надеетесь, что в будущем Майкос станет свободен, как кэтродины и паги стремятся захватить Станцию. Возможно, я пристрастна, но мне кажется, что наша надежда лучше стремлений прочих рас Рукава. Может быть, ты тоже разделишь наши убеждения. И тогда ты сможешь снова стать счастливым.

Глава 12

— Нет. Боюсь, что нет, — ответила Рейдж и сопроводила отказ извиняющейся полуулыбкой.

— Но почему нет? — настаивал Лигмер, наклонившись вперед. Его правая рука легла на стол, за которым сидела Рейдж. Дело происходило в официальном административном блоке.

Это была общедоступная часть территории глейсов — насколько известно посторонним, она полностью совпадала с такими же территориями паг и кэтродйнов. Точнее сказать, насколько было известно БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ посторонних. В результате ли утечки информации или это всего лишь их собственные выводы из общеизвестной информации, но, похоже, что двое посторонних — Лигмер и его коллега с Пагра, Узри, — проникли в тайну, охраняющую существование потайного глейсского сектора на Станции.

Рейдж вернула лицу строгое выражение.

— Вы должны признать, Лигмер, — сказала она чопорно, — что и кэтродины, и паги зарекомендовали себя на Станции не с лучшей стороны. Представители обеих ваших рас неоднократно пытались заполучить контроль над Станцией. Согласна, приятно видеть, что вы способны сотрудничать, а не только быть против-

никами. Но я почти не сомневалось, что. если вам предоставить доступ к информации, которую вы хотели бы получить, каждый из вас тотчас же начнет размышлять, как можно ее обратить на пользу собственной расе и во вред всем остальным.

Рейдж изложила отказ поучающим тоном, и когда договорила, была крайне удивлена выражением удовлетворения на лице Узри.

— Это, по крайней мере, кое о чем нам говорит, — сказала пага. — Мы были правы в своих догадках. Если бы мы ошибались, вы бы радостно позволили нам продолжать. Мы бы погрузились в поиски сведений, которых, наверняка, не найдем, потому что их нет. В любом случае ваша официальная информация не полна, капитан Рейдж, и вы не можете этого отрицать.

— Сохранять нейтралитет Станции — вот чем продиктованы наши поступки, — сухо ответила Рейдж.

— Но вы предоставляете убежища ренегатам, — мрачно заметил Лигмер. — Насколько нейтральны такие действия?

Рейдж выглядела крайне озадаченной.

— Вы прекрасно знаете, о чем я! — рявкнул Лиг-мер. — Я говорю о вчерашнем случае с майко — стюардом с одного из наших лайнеров. Вы слишком хорошо информированы, чтобы не знать об этом. Он нанес публичное оскорбление Кэтродину, утверждая, что мы несправедливо угнетаем Майкос…

— В таком случае, — прервала Рейдж, — мы рады будем предоставить ему убежище здесь, на Станции. Как вам отлично известно, Лигмер, наша административная власть на Станции — это единственное, что предотвращает захват нашей планеты одной из ваших империй. Мы не можем отказать представителям ваших так называемых «подчиненных» рас в свободе, которая дана нам самим.

Лигмер принялся негодующе спорить. Рейдж не обращала на него внимания и опустила взгляд на бланк запроса, который лежал перед ней на столе. Запрос попал к ней несколько часов назад, а вслед за ним два археолога появились лично, требуя предпринять действия.

Археологи требовали доступа к секции иллюстрированных записей банков памяти. Эти гигантские электронные хранилища прятались в самой сердцевине Станции, защищенные всем ее корпусом от межзвездного шума, который мог бы исказить сложные комплексы сигналов. Некоторые из них не использовались в течение тысячелетий, а к другим сигналам глейсы подобрали ключ только с большим трудом и не исключали, что расшифровка неточна. Одна-единственная частица космического излучения, обладающая высокой энергий, могла бы нарушить баланс в тысяче важных электрических контуров, наведя помехи или даже полностью исказив смысл информации.

А у археологов на уме был весьма конкретный объект.

— Заметь, — сказала Узри, — вполне понятно, почему они боятся дать нам доступ к информации. Если подтвердится теория Брингера, это будет означать, что все расы Рукава произошли от создателей Станции и имеют на нее равные права. Это положило бы конец монополии на Станцию, которой глейсы обладают сейчас.

Она обращалась к Лигмеру, искоса поглядывая на Рейдж, чтобы убедиться, что слова ее достигли цели.

— Госпожа археолог Узри, конечно, ошибается, — сказала Рейдж, не поднимая головы. — И в этом вопросе, и в предыдущем. Я на самом деле не знаю, существует ли подобная информация. Если существует, и даже если она послужит подтверждением теории Брингера, это ничуть не изменит нынешнего положения. Я повторяю: и Кэтродин, и Пагр пытались захватить контроль над Станцией. Мы хотя бы позволяем людям всех рас свободно прибывать и покидать Станцию, а также жить здесь в мире и спокойствии.

Мы не можем распространить ситуацию за пределы Станции, но если бы смогли, то так бы и поступили. Лигмер с отвращением фыркнул.

— Ну, ладно! — резко сказал он. — Тогда ответьте, почему вы отказываете нам в доступе к главным банкам памяти, когда нами руководит чисто профессиональное стремление к знаниям? И при этом разрешаете человеку, который даже не является гражданином ни одной из планет Рукава!

После долгого молчания Рейдж спросила с непритворным удивлением:

— О чем вы говорите? Я не знаю!

— Нет? — переспросила Узри. — А как же тогда случилось, что вчера мы видели этого чужака Ланга выходящим из помещений банка памяти?

Рейдж покачала головой.

— Мне об этом ничего не известно. Я расследую этот вопрос, если желаете. Возможно, кто-то из работников нашего штата согласился показать залы банка памяти необычному посетителю. Но я могу вас заверить, что никто не допустил бы его к информации, которая не предназначена для общего пользования.

Лигмер поднялся на ноги.

— В вас, глейсах, есть что-то неприятное, — сказал он. — За фасадом справедливости и беспристрастия кроются довольно подлые штучки.

Узри встала по его примеру. Она казалась великаншей по сравнению с кукольной Рейдж, которая продолжала сидеть.

— И я так думаю! — сказала пага, вздернув верхнюю губу так, что стал виден заточенный зуб. — Как, по-вашему, мои соотечественники могут отказаться от своей веры, что Станцию построил а древняя пагская раса, если вы не позволяете провести научную экспертизу фактов?

Рейдж бесстрастно нажала кнопку на столе и открыла дверь.

— Можете идти, — сказала она. Археологи хмуро повиновались.

Когда они покинули офис, Рейдж некоторое время сидела, глядя в пространство. Вполне возможно, что Ланг посетил залы банка памяти с гидом. Не исключено, что Лигмер и Узри попросту выдумали историю — хотя это и маловероятно.

Но почему-то она верила, что они не лгали. Вспомнила, что Викор утверждал, будто видел Ланга еще в одном месте, где тот не мог бы быть и в помине. Вздохнув, она связалась с Индлем по внутренней связи.

— Индль, вы помните юного майко? Викора, который видел чужака из-за пределов видимости в нашем секторе?

— Конечно, — ответил Индль.

— Мне только что доложили, что другие свидетели видели Ланга выходящим из помещений банка памяти. Кто-нибудь разрешал ему это посещение?

— Нет! — уверенно сказал Индль. — Никто не мог разрешить без моего ведома. Я отвечаю за всех посетителей секции. Вы считаете, что данная информация правдива?

— Уверена на девяносто девять процентов. — Рейдж замялась. — Нельзя ли все-таки проверить? Выть может, его видел кто-то из наших сотрудников, дежуривших в тот момент?

— Сомневаюсь. Они бы доложили. А я об этом слышу впервые. Хорошо, я проверю и дам вам знать, если что-то выясню.

Он прервал связь. Голос его звучал озабоченно, и Рейдж невесело улыбнулась.

Для случайного посетителя Ланг слишком уж беспокоен. Викор считал его виновником своего приступа гнева, после которого ему невозможно вернуться на родину. Эпизод в потайном секторе глейсов. Разговор, пересказанный Викором о различных теориях происхождения Станции, И еще…

Рейдж прервала себя. Если не считать необъясненного вторжения в сектор глейсов, свидетелем которого был один Викор, остальное ничего не доказывало.

Возможно, ей руководит интуиция, которая проснулась, когда корабль Викора прибыл на Станцию. Все ее подозрения питались только домыслами. Но кто знает истину?

Гораздо более важен совместный визит паги и кэтродина. Над ним стоило поработать. Давне известно, что обоюдное недоверие рас мало-помалу сменяется неустойчивым уважением, переходящим в восхищение. Тенденция эта усиливается, потому что обе расы не терпят глейсов столь же сильно, как презирают друг друга.

Также не секрет, что паги вроде Узри хотят, чтобы бессмысленная официальная пропаганда Пагра сменилась научно обоснованными взглядами. Все это вполне объяснимо.

Необъяснима история, которую Викор рассказал о кэтродинском офицере по имени Ференц. На корабле он вел себя типичным твердолобым приверженцем официальной доктрины. Был настолько нетерпимым к пагам, что чуть было не подрался с пагой-офицером.

Однако в Городе он завязал знакомство с Узри, явно отбросив прежнюю враждебность к пагам, и разговаривал с ней вполне дружелюбно.

Рейдж в голову пришло два объяснения. Первое: по пути с Кэтродина Ференц притворялся. Конечно, чисто теоретически, во время пребывания на Станции в составе кэтродинского штата его убеждения могли стать либеральными. Тогда Рейдж не встречалась с сотрудником кэтродинского штата — он был рядовым работником, занятым рутинной административной деятельностью. Но глейсы кропотливо собирали все обрывки информации о сотрудниках других рас в штатах Станции. По старому досье Ференца она сделала вывод, что превращение в либерала маловероятно, а, скорее, и вовсе исключено.

Значит, тут другое: коренное изменение кэтродинской политики. Вероятно, они запланировали более гибкий подход. Искренне? Или в качестве прикрытия для иной игры? Аналогия с патами подсказывала второй вариант. Паги и кэтродины всегда ладили не лучше, чем кошки с собаками. Кроме того, если Ференца прислали на Станцию (Рейдж ни на минуту не поверила, что он действительно в отпуске) из-за подлинного изменения кэтродинской политики, то он и должен быть либералом: смягчение взглядов правительства привело бы к выбору более свободомыслящих исполнителей. Но в таком случае Ференц не стал бы маскировать либеральные взгляды столь ортодоксальным поведением на корабле.

Рейдж вздохнула. Необходимо разбираться в двуличных хитросплетениях политики, это неотъемлемая часть ее работы на Станции, но иногда просто нестерпимая. И тогда Рейдж начинала с нетерпением ждать дня, когда вернется на Глей и родит детей, которые хранятся в банке зародышей.

Выходит, кэтродины преследуют какую-то достаточно важную, цель, чтобы оставить расовую гордость и быть вежливыми с пагами во время расследования. Они достаточно уверены в себе, что позволяет Узри и другим пагам строить догадки о новой политике. Рейдж перечитала запрос Лигмера. Археолог хотел провести сравнительный анализ принципов конструкции Станции и космических кораблей, которые найдены окаменевшими в потоках лавы на Пагре. На первый взгляд, весьма невинно. Но может оказаться смертельным.

Тщательно проведенный анализ принципов конструкции прояснит, по крайней мере, одно: карты, публикуемые глейсами, содержат намеренно искаженную информацию о Станции. Это намек на существование до сих пор скрытых помещений, принадлежащих глейсам. А помещения составляли обширную сеть, которая охватывала всю Станцию — над, под, вокруг и внутри секторов других рас, позволяя глейсам находиться в курсе всех событий и всегда быть начеку.

Разумеется, эта информация не обязательно фатальна. Знание, что сеть существует, не дает ключа к специальным кодам, необходимым, чтобы пользоваться скрытыми помещениями посредством лифтов. Но такое знание может вскрыть более глубинную информацию, которую глейсы очень бы хотели сохранить в тайне, пока паги и кэтродины грызутся друг с другом за власть в Рукаве.

Трудно предугадать, как они себя поведут, когда узнают, что в самом сердце Станции, глубже, чем банки памяти, существуют невероятные, потрясающие двигатели, чья энергия некогда несла Станцию от звезды к звезде через всю Галактику.

Глава 13

— Лигмер! Я должен с вами поговорить!

При звуках скрипучего голоса Ференца археолог остановился. Он возвращался в каюту, которая принадлежала ему в кэтродинской секции. Он был преисполнен гнева, отказ Рейдж казался ему совершенно необоснованным. Он полагал, что их совместное с Узри заявление должно было гарантировать согласие глей-сов.

Ференц все еще был в гражданской одежде, которая глупо смотрелась на его фигуре, более привычной к военной форме. Он подошел к Лигмеру. Лицо его выражало решимость. Он кивнул на дверь каюты, рядом с которой остановился Лигмер.

— Ваша?

— Э-э… нет. Следующая.

— Хорошо.

Ференц обогнал археолога и распахнул дверь, жестом приказывая войти. Как. только Лигмер переступил порог, Ференц вошел и закрыл за собой дверь.

Он сел на стул, оставив Лигмеру кровать, и хмуро уставился на него.

— Я полагаю, у вас обо мне весьма неприятные мысли, — сказал он после паузы. Было похоже, что слова давались ему с большим трудом.

— Почему? — спросил Лигмер.

— Не морочьте мне голову. Потому что после моих речей — вполне искренних, уж поверьте, — по дороге на Станцию, вы застали меня за дружеским разговором с пагой. Так?

— Это действительно показалось мне странным, — осторожно согласился Лигмер. — Но теперь я думаю, что у вас были на то причины.

— Еще бы! Проклятье! Ну, так вот, чтобы вы знали, как себя вести рядом с этой пагой — а она всегда с вами рядом! Я, например, могу выдержать присутствие паги лишь несколько минут, какие бы усилия ни прилагал, — итак, чтобы вы знали, как себя вести, я получил разрешение главного маршала Теммиса пояснить причины вам своего поведения.

— О, — невыразительно пробормотал Лигмер.

По его лицу было видно — он убежден, что уже успел совершить какую-нибудь ужасную ошибку.

— Когда я прибыл на Станцию, то сказал Теммису, что считаю неразумным позволять вам так много времени проводить в компании паги. Но он ответил, что ваше назначение одобрено Верховным Командованием, и я не мог настаивать. Однако я должен предупредить вас, чтобы вы вели себя должным образом. Вам ведь известно, как поступают с теми, кто не сумел сохранить тайну?

Лигмер проглотил слюну и кивнул.

— Но мне известно не так уж много секретов, — осмелился произнести он.

— Сейчас вам предстоит услышать одну из тайн, — угрюмо сказал Ференц и изложил Лигмеру все, с чем его ознакомил Теммис на Станции. Факты эти объясняли его собственное странное поведение.

По мере того, как Ференц рассказывал, его слова объясняли то, что раньше было непонятно Лигмеру.

В конце концов он стал энергично кивать в такт словам Ференца, а когда тот, наконец, замолчал, археолог довольно произнес:

— Так вот почему!

— Что именно?

После окончания длинного рассказа Ференц испытал облегчение. Слова Лигмера Возбудили его острый интерес.

— Вот почему капитан Рейдж отказалась удовлетворить запрос, который мы представили вместе с госпожой археологом Узри.

Лигмер пошарил в карманах и нашел копию запроса. Ференц почти вырвал листок у него из руки.

— Не вижу связи, — сказал он после паузы. Похоже, что ему неприятно было признать, что

Рейдж права.

— Ну… может быть, в таком случае… я ошибаюсь. Но мы с Узри специально ставили запрос так, чтобы он выглядел безвредным. У нас был разговор об останках космических кораблей, которые они якобы нашли на Пагре, Кстати сказать, похоже, что они действительно нашли корабли…

— Это трудно проглотить, — пробурчал Ференц. — Продолжайте.

— Ну, нам удалось вычленить два совершенно определенных конструктивных принципа, лежащих в основе окаменевших кораблей. Не буду углубляться в детали, поскольку это технические вопросы, но суть в развитии принципа, который изобрел мой университетский преподаватель для классификации типов инженерных разработок. Сравнение могло оказаться ключом к окончательному устранению пагской пропаганды по поводу Станции. А может и не оказаться. Мы этого теперь не узнаем, если глейсы не переменят свою точку зрения. Рейдж отказала нам безоговорочно. И теперь мне кажется, причина в том, что тщательное изучение принципов конструкции Станции немедленно выявит искажения, которые глейсы преднамеренно ввели в карты.

Ференц хлопнул себя по бедру.

— Может, вы рассуждаете верно, — сказал он. — У вас не такая каша в голове, как мне сначала показалось. Приходит ли вам на ум какая-нибудь еще причина, из-за которой Рейдж могла бы отказать вам?

— Нет. Разве что она оказалась из чистейшего упрямства, так сказать, из принципа.

— Непохоже. Глейсы всегда поступают хладнокровно, не позволяют себе импульсивных поступков. Говоря об импульсивных поступках: во имя Галактики, что с вами стряслось, когда вы позволили стюарду Викору уйти после того, как он нанес оскорбление Кэтродину?

Лигмер покраснел до кончиков ушей. Похоже, ему придется разбираться с этой историей до конца своих дней. Он как чувствовал.

— Это случилось в туристской зоне, я ничего не мог поделать, — только и смог сказать он в свое оправдание. — Я тотчас доложил о случившемся, но, насколько мне известно, тот не посмел показаться на корабле.

— Мы его до сих пор не поймали, проклятье! Все из-за этих скользких глейсов… Ладно, нет смысла портить нервы такими пустяками.

Факсимильный аппарат на полочке рядом с койкой предупредительно звякнул. Лигмер что-то пробурчал и вынул листок сообщения. Пробежал его глазами и передал Ференцу, лишившись от гнева дара речи.

Ниже кодового номера каюты Лигмера Ференц прочел:

«Наши расследования не подтвердили, чтобы кто-либо приглашал Ланга посетить залы банка памяти. Следовательно, я должна допустить, что госложа археолог Узри и вы ошиблись».

Подписано было: «Рейдж, капитан».

Ференц нахмурился и вернул Лигмеру листок.

— Это значит… Что это значит? — потребовал он ответа.

Лигмер кратко пояснил суть сообщения.

— Но проклятье! — взорвался он в конце объяснения. — Мы не ошиблись! Мы обследовали люки, ведущие в туристскую зону, — проверяли некоторые детали конструкции каждого, чтобы решить, стоит ли его включать в запрос для Рейдж. Вы знаете, что входы в помещения банка памяти расположены в туристской зоне. Имеется даже такое мнение, что все вспомогательные устройства туристской зоны — планеры, уборщики и прочие — управляются из какой-то части банка. Обычно помещения банка памяти закрыты от взоров. Но иногда входы в них можно увидеть из люка, если совпадает расположение. Мы находились у Платинового люка как раз в такой момент, и оба видели Ланга ясно и отчетливо. Возможно, мы могли бы принять за него кого-то другого, но кто еще носит на плече зверька с черной шерстью, которого можно спутать с его тявкающим любимцем?

— Чем он занимался? — Ференц был мрачен.

— Всего лишь выходил. Я не знаю, как он открыл дверь. Я бывал там несколько раз, еще студентом, и, насколько мне известно, входы всегда заперты.

— Тогда, возможно, он просто шёл мимо?

— Нет! Дверь в тот момент была открыта, и как раз закрывалась за ним.

— Теммис должен об этом знать, — внезапно решил Ференц. — Мы не можем позволить, чтобы Рейдж сошло с рук то, что она назвала вас лжецом. Даже если она одновременно обвинила и Узри, это неважно.

Лысый начальник штата кэтродинов молча выслушал их, кивая в ключевых пунктах повествования. Когда они закончили, он хлопнул рукой по столу со звуком пистолетного выстрела.

— Я хочу знать все об этом Ланге, — Скрипуче сказал он. — Полагаю, что мы должны установить за ним наблюдение. Он явно не тот, за кого себя выдает. И, несомненно, интересует глейсов, раз они его покрывают. Вы говорите, что встречались с ним после прибытия на Станцию? — острый взгляд впился в Лигмера.

— Да. Как уже сказал офицер Ференц, я и госпожа археолог Узри обсуждали с ним теорию происхождения Станции. Госпожа археолог Узри сказала интересную вещь. Она сказала, что у нее сложилось впечатление, будто он, хотя и не бывал здесь ранее, знает о Станции куда больше, чем мы, которые ее изучали.

— Хм-м! Я бы не стал биться об заклад, полагаясь на утверждение паги — но, как. вы и сказали, весьма интересно, что она сделала такое замечание.

Теммис нажал на клавишу, тут же подтянутый ординарец в форме показался на пороге кабинета.

— Узнайте в регистратуре глейсов либо в их административных службах, где остановился чужак из-за пределов видимости, Ланг, — отдал приказ Теммис. — И, если возможно, выясните, где он находится в настоящий момент.

Они молча ждали несколько минут, которые потребовались ординарцу, чтобы исполнить поручение. Когда тот вернулся, у него был озадаченный вид.

— Они говорят, сэр, — сказал он Теммису, — что ему предоставили каюту Гл-1420 — это в секции Глейсов, рядом С туристской зоной. Они и раньше помещали там посетителей, прибывших не из Рукава, если такие появлялись.

— Ага! — сказал Теммис и бросил на Ференца и Лигмера многозначительный взгляд… — В секции глейсов! Это неспроста.

— Но, сэр, — упорно продолжал ординарец, — он туда не заходил! Его багаж стоит нераспакован с тех пор, как прибыл из секции доставки. Туалетными принадлежностями никто не пользовался. Счетчик воды не показывает ее расхода, и печать на двери нетронута!

— Не может быть! — рявкнул Теммис. Ординарец поперхнулся. У него сделался очень несчастный вид.

— Так точно, сэр! Но это то, что мне сказали.

— Хорошо. Вы свободны, — сказал Теммис и нахмурил лоб.

Когда ординарец вышел, он нажал кнопку вызова на интеркоме и заговорил с офицером.

— Полковник! Сколько ваших людей сейчас свободны от дежурства и находятся в пределах сектора?

— Тридцать пять человек, сэр, — без паузы отрапортовал полковник. — Я могу вызвать остальных, если нужно.

— Тридцати пяти достаточно. Я хочу, чтобы они провели тщательный розыск во всех доступных частях Станции. Необходимо выяснить, где находится этот чужак из-за пределов видимости.

— Ланг? Слушаюсь, сэр. Тотчас будет исполнено. Что делать, если они обнаружат его?

— Разбейте их на пары. Если увидят Ланга, то пусть один продолжает следить за ним, а второй немедленно доложит мне!

— Есть, сэр, — сказал полковник и прервал связь. Он вызвал Теммиса по интеркому через час с лишним, и его голос звучал уныло.

— Мы обыскали все, — констатировал он. — Люди из числа обслуживающего персонала, на которых можно положиться, проверили все. Туристскую зону, секторы майко и лубаррийцев, публичные офисы в секторе глейсов и те участки скрытого сектора, куда смогли проникнуть, а также часть элчмидского сектора, которую можно было обследовать, не входя в прямой конфликт с пагами. Уже несколько часов никто не видел и следа Ланга.

Теммис медленно кивнул, ничего не сказав. Полковник несколько мгновений нетерпеливо ждал, затем спросил:

— Дальнейшие приказания, сэр?

— Продолжайте патрулирование, пока он не объявится, — сказал Теммис и отключил связь.

Он поднял взгляд на остальных.

— Ну, это означает, что он может находиться на… — он загибал пальцы, считая, — …на пагской территории, что малоправдоподобно, и сектор можно бы исключить. В дальнем углу Пещер, где проводит время с какой-нибудь девицей, что, судя по нему, представляется столь же малоправдоподобным. Или — и это кажется наиболее вероятным — в некоей части глейсского сектора, запретной для посещений представителями других рас.

Он опустил руки на стол и сложил их вместе.

— В любом случае, — мягко сказал он, глядя поверх голов и даже словно бы сквозь переборку каюты, — у меня появилось очень сильное желание поговорить с Лангом. Это же надо — не зайти в свою каюту! Отсутствовать в каком бы то ни было из разрешенных мест Станции! Это что-то значит, и я выясню, что именно.

Глава 14

— Как можно тщательней ознакомься со Станцией, — сказала ему Рейдж. — Ты должен знать не только доки, приемные залы, административные помещения и сектор майко, а всю Станцию целиком.

Викор старательно пытался выполнить задание Рейдж. Она выдала ему денежный сертификат и посоветовала пойти и потратить деньги в туристской зоне. Одновременно как следует изучить ее и попытаться улучшить свое настроение.

Но сейчас все ему казалось бессмысленным.

Он опять побродил по городу, увидел пару знакомых майко со Станции и обменялся несколькими фразами. Ему не пришлось говорить, что стал одним из них — новость уже облетела Станцию. Они поздравили его и посочувствовали тоже.

Сейчас Викор стоял у входа в Пещеры. Это единственная часть туристской зоны, где он прежде не бывал. И этот факт почему-то развеял его апатию. О Пещерах ходили слухи, большинству из которых Викор верил. А он получил достаточно строгое воспитание, чтобы стыдиться только того, что его здесь могут увидеть.

«Такие вещи хороши лишь для распущенных типов, вроде кэтродинов». Сколько раз он слышал на родине, как уверенные в своей правоте люди повторяют эти слова?

Поэтому даже сейчас, уже изгнанником, эмигрантом, Викор замер в нерешительности перед входом. Пещеры не уходили под Горы, как можно было ожидать. Они существовали сами по себе, независимо, как Равнины или Океан. Иногда они соседствовали с одними площадками туристской зоны, иногда с другими. Как все в туристской зоне, Пещеры медленно и величественно обращались по кругу.

Пытаясь разглядеть, что происходит по обе стороны Пещер, Викор напряг зрение, но не смог выделить деталей. Перед ним располагался пылающий темно-синий вход. Постепенно сужающееся отверстие в стене из какого-то зеленовато-синего, слегка светящегося материала, словно покрытого высохшими органическими осадками, вело вверх. Свет выхватывал то тут, то там крошечные мерцающие пятнышки, которые неожиданно вспыхивали, когда Викор поворачивал голову.

Мимо него, держась за руки, прошли два глейса в масках, одетые в яркие выходные одежды, и исчезли в синевато-зеленом мраке. Из входа донеслись странные звуки — резкий вскрик, невнятное словно шум воды, льющейся в пустую посудину, бульканье, серия глухих ударов.

Викор робко шагнул вперед и почувствовал под ногами что-то твердое, но податливое — утоптанный песок. Песок тотчас набился ему в сандалии, и раздраженный Викор его вытряхнул.

Затем он, наконец, распрямил плечи и набрался храбрости.

Ко входу вел короткий проход, довольно узкий и с низким потолком, так что Викору даже пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть выступ, который светился неприятным бирюзовым светом. Он чувствовал, что спускается вниз, хотя на глаз это было незаметно.

Викор оказался на более широком участке, когда миновал выступ. Прозрачный ручей струился по одной из стен, стекая в обширный бассейн. Дно бассейна тоже слегка мерцало. В бассейне сидела лубаррийская девушка, закутанная с головы до ног в плотное покрывало. Она зачерпывала пригоршню воды одной рукой и выливала ее в подставленную ладонь другой, а потом меняла руки местами. Многие обитатели мирка Пещер были лубаррийцами — из-за их чувственной религии, которую они унаследовали от кэтродинов. На Майкосе эта религия не укоренилась, так что Викор не знал, имеют ли действия девушки какое-нибудь священное значение. Судя потому, как сосредоточенно она исполняла ритуал, он предположил, что да.

Викор направился дальше. Он оказался в длинном проходе, где в одной из стен часто встречались ниши. Некоторые из них были задернуты красными занавесями. Проходя мимо, он слышал из-за занавесей приглушенные голоса и звуки. В одной из ниш лежал молодой элчмид. Его невидящие глаза были устремлены в потолок, кулаки сжимались и разжимались, рот был полуоткрыт, и струйка светящейся слюны вытекала из уголка рта. В Пещерах вообще было много элчмидов, деградировавших из-за пристрастия к дурманной траве. Викор вздрогнул и поспешил миновать юношу. Тот казался его ровесником, даже более юным.

Проход раздвоился. После минутного колебания Викор выбрал правое ответвление, потому что ему показалось, будто оттуда доносится музыка. Как только он свернул, неожиданно раздался визгливый крик, за ним взрыв смеха. Девушка-элчмидка, одетая в узкую полоску ткани вокруг бедер и почти прозрачное покрывало, которое развевалось за плечами, со смехом ворвалась в коридор, чуть не сбив Викора с ног.

За ней бежал соотечественник Викора, майко. Он что-то выкрикивал и размахивал полупустой бутылкой ярко-малинового напитка. Когда девушки замешкалась, уворачиваясь от столкновения с бывшим стюардом, майко схватил ее, испустил торжествующий вопль и потащил по коридору.

Викор последовал за ними и оказался в просторном помещении. Обрадовался, что там идет пиршество и танцы под музыку небольшого оркестра. Глейсы, лубаррийцы, элчмиды, майко и даже два кэтродина с опухшими глазами сидели вокруг огромного стола, освещенного горящими фитилями, воткнутыми в горлышки бутылок. Ему замахали руками и завопили, чтобы присоединялся.

Викор решил согласиться. Но тут он увидел элчмидскую девушку в фантастическом одеянии из красных и белых оборок, сидящую рядом с майко средних лет, который тщательно выпаривал дурманную траву над огоньком фитиля. Она уже держала в руке острый стеклянный шип, при помощи которого делалась инъекция смолянистой наркотической жидкости. Девушка лихорадочно умоляла майко поторопиться.

Викор быстро отвел глаза и поспешно прошел мимо. Ему пришлось увернуться от сидящей за столом лубаррийской девушки. Она встала и протянула руки, чтобы схватить, когда он проходил рядом с ней. Он чуть не упал, споткнувшись о распростертое тело еще одного кэтродина, лежавшего у подножия оркестровой сцены. В руке у кэтродина была бутылка, содержимое ее выплескивалось ему на грудь, поднимающуюся и опускающуюся в такт дыханию. Он блаженно улыбался.

Викор снова оказался в коротком проходе, в конце которого журчала вода. На сей раз шумел сверкающий ручей, что пересекал коридор, и Викор влез в воду по щиколотки. Что-то схватило его за ногу. Он завопил от неожиданности и глянул вниз.

Это была девушка — снова лубаррийка — она сидела, укрывшись в нише, из которой вытекал ручей. Одета она была в нечто бесформенное из жесткого пластика, который скрипел при каждом ее движении.

— Иди ко мне, — позвала она со смехом, блеснув белыми зубами. — В теплой струящейся воде этим так приятно заниматься!

Викор пробормотал что-то невнятное, высвободил ногу и пошел дальше, хлюпая сандалиями. Девушка возмущенно крикнула ему вслед, а потом разочарованно вздохнула.

Похоже, что вся территория пронизана сетью бассейнов, ручьев и крошечных водопадов. Викор пересек множество водных преград, и во всех были девушки. Кое-где звуки подсказывали, что в нише находится не один человек. Но тогда нечто вроде облака непроницаемой черноты создавало преграду.

Кто-то шел Викору навстречу. Показался толстый человек, у которого звуки одышки перемежались смехом. Смех почему-то показался знакомым. Викор ступил в сторону и скрылся в нише, так как не желал встречаться ни с кем, кого знал. Он напряженно ждал.

Следующий прохожий оказался человеком средних лет в Маске. Он вышел на середину открытого пространства, остановился, широко расставив ноги, и, не спеша, осмотрелся. Затем он восторженным жестом раскинул руки и вскричал:

— Но ведь это сущий рай!

Полдюжины девушек, одетых в блестки, шнурки и кисточки, или вовсе раздетых, которые сначала не заметили его появления, обратили на прохожего взоры и принялись взывать к нему, уговаривая обратить внимание. Хихикая и повизгивая, он принялся обходить всех подряд.

Викор закрыл глаза и прислонился спиной к стене ниши, в которой стоял. Он не мог не узнать голос; это был Дардано, священник, который прибыл на Станцию, чтобы стать новым капелланом местных «свободных» лубаррийцев. Конечно, Пещеры для него самое подходящее место. Чувственная религия, проповедником которой он являлся, явно имела какое-то отношение к воде.

Викор осторожно осматривался, пытаясь выяснить, есть ли у него шанс ускользнуть незамеченным. Вдруг из коридора, откуда появился Дардано, послышались тяжелые шаги. Через пару мгновений два мускулистых кэтродина в униформе, каждый с мощным фонарем в руке, вышли на открытое место. Яркие лучи их фонарей походили на мечи.

Дардано вякнул» как испуганное животное. Один из кэтродинов шагнул к нему и ухватил священника за руку,

— Вы не видели здесь чужака по имени Ланг, прибывшего из-за пределов видимости? — потребовал ответа кэтродин, смерив Дардано презрительным взглядом.

— Нет! Клянусь жизнью, не видел!

— Хорошо, — с нажимом сказал человек с фонарем и отпустил священника.

Ниша укрыла вжавшегося в стенку Викора. Кэтродины не заметили его в глубокой тени и направились дальше.

Дардано сел на камень и вытер лицо огромным носовым платком. Для этого ему пришлось сдвинуть маску на лоб. Потом он снова торопливо опустил ее на место.

Если Дардано собирается много времени проводить в Пещерах, Ларвику ничего не будет стоить, чтобы приучить его к дурманной траве. Это случится само собой.

Викор воспользовался тем, что священник сидит к нему спиной, выскользнул из укрытия и направился в тоннель. Этот, проход был попеременно то освещен, то темен. В одном из темных участков скрывался поворот. Викор едва успел в последний момент увернуться и не врезаться в стенку. При этом он на кого-то налетел и вскрикнул от неожиданности, ухватившись за маленькое теплое плечо встречного, чтобы не упасть.

Викор, не веря своим глазам, уставился на ту, с которой столкнулся. Это была Рейдж, одетая в просторное развевающееся желтое платье выше колея, украшенное блестками, на ногах — открытые сандалии, плетенные из ремешков. Ее обнаженные ноги напряглись, так что под кожей вырисовались мышцы.

— Викор! — воскликнула она удивленно. — Ты что, бежишь от кого-то?

— Н-не совсем, — ответил Викор.

Глядя на нее, он был полон самых чудовищных подозрений. Роскошная, сверкающая ткань платья, одетая, похоже, на голое тело, придавала ей чувственный вид, настолько далекий от ее обычного спокойствия, что Викор едва верил своим глазам.

— Эти кэтродины столкнулись с тобой? — продолжала расспросы Рейдж.

— Я… мне удалось от них скрыться, — ответил Викор. — Но они допросили Дардано.

— Он здесь? Ну, еще бы! Этот тип думает о своих телесных потребностях ежедневно и ежечасно. — Рейдж мелодично рассмеялась. — Ну и что ты думаешь о Пещерах, Викор, увидев впервые?

— Грязь и мерзость, — сказал Викор, глядя в пол. Рейдж, внимательно посмотрела на него..

— Да-а, — протянула она и умолкла. После паузы последовало:

— Пойдем, я выведу тебя наружу.

Она повернулась, протягивая ему руку. Викор машинально взял ее ладонь и только через несколько секунд осознал, что случилось то, о чем он часто мечтал, и на что не смел надеяться. Была ли потрясающая, непогрешимая женщина, которой он так восхищался, на самом деле таким же слабым человеческим существом, как эти… женщины здесь, в Пещерах?..

Он отверг это предположение и покорно последовал за ней. Они выбрались очень быстро и оказались на полоске берега близ Океана, неподалеку от Гор. Здесь Рейдж остановилась. Поворачиваясь к нему, она не отняла руки, как будто забыла о ней.

— Хорошо, что ты сумел скрыться от этих кэтродинов, — сказала она. — Хотя они и охотились не за тобой. Они прочесывают Станцию в поисках Ланга и не могут найти. Но что еще более странно, мы и сами не знаем, где он.

— Вы… ВЫ не знаете? — спросил Викор, разинув рот.

Она кивнула и пожала плечами. Бриз со стороны Океана играл блестками ее платья. Внезапно, глаза ее расширились, и она высвободила руку, указывая на что-то позади. Он вздрогнул и обернулся.

И увидел Ланга, которого искали по всей Станции и не могли найти. Ланг неторопливо выходил на берег, а у его ног игриво бежал зверек с черной шерстью.

Глава 15

С Рейдж произошла магическая перемена. Официальные манеры вернулись к ней в одно мгновение. Желтое нарядное платье, которое придавало Рейдж легкомысленный вид, потеряло всю праздничность и превратилось в нейтральную одежду. Она сделала шаг вперед и позвала внятно и властно:

— Ланг!

Чужак, прибывший из-за пределов видимости, неторопливо повернул голову, дабы выяснить, кто его так бесцеремонно зовет. Затем он склонился в поклоне и опустил правую руку, чтобы зверек мог вскарабкаться ему на плечо. Он начал подниматься к стоящей на берегу паре.

Ланг остановился шагах в пяти и лениво осмотрел встречных, сначала кивнул Викору, и лишь затем обратил взгляд на Рейдж. Зверек по имени Санни, сидя у него на плече, забавно скопировал движения хозяина, проделав то же самое со своей обзорной точки.

Викор заметил, что между ними существует даже какое-то странное сходство. Хотя, конечно, лицо Ланга с мужественным, но узким остроугольным подбородком и глубоко посажеными глазами под песочного цвета бровями ничем не напоминало мордочки его зверька. Общим было то, что оба ни на мгновение не теряли внимания и интереса к окружающему миру.

— Я — капитан Рейдж, — сказала женщина, когда молчание затянулось. — Я возглавляю не-глейсское отделение штата администрации. Соответственно, пока вы пребываете на Станции, вы под моей ответственностью.

— До сих пор я вполне мог позаботиться о себе самостоятельно, — серьезно сказал Ланг. — Настолько, что даже взял на себя заботу за еще одной жизнью. — Он поднял руку и почесал Санни за остроконечным ухом. — По поводу меня можете не испытывать ни малейшего беспокойства.

— Боюсь, что не могу, — упрямо сказала Рейдж. — С момента вашего прибытия вы оказались причиной достаточного количества неприятностей. Более того, поступили доклады о вашем посещении мест, в которые не дозволено входить никому, кроме постоянных сотрудников штата глейсов. — Она решительно шагнула вперед. — Прошу вас, пройдемте со мной ко мне в офис.

Мгновение Викор, наблюдавший за ними, полагал, что Ланг безоговорочно последует за ней.

Но чужак озадаченно посмотрел и едва-едва покачал головой. Мышцы на шее Рейдж едва заметно напряглись.

— Вы отказываетесь? — спросила она.

— Можно сказать, что таковы мои намерения, — согласился Ланг.

— Допустим, — не сдавалась Рейдж. — Но рано или поздно вам все равно придется там оказаться. Разве что вы предпочтете ответить на мои вопросы здесь, в неофициальной обстановке.

— Я отвечу на все вопросы, на которые смогу, — задумчиво сказал Ланг. — Почему бы и нет?

Он осмотрелся, нашел удобный камень и, прежде чем сесть на выбранное место, снял Санни с плеча и опустил на землю.

— Спрашивайте, — предложил он, сделав широкий жест рукой.

— Где вы побывали с момента прибытия на Станцию? — голос Рейдж был безличным, словно лед.

Из-под ворота платья она вынула записывающее устройство, которое, оказывается, висело на цепочке, казавшейся простым украшением. Бе пальчики повисли над клавиатурой. Она приготовилась записывать ответы Ланга.

— Я здесь чужак, — сказал Ланг. — Мне неизвестно, как вы называете те места, которые я осмотрел.

— Вы правда чужак? — пробормотал Викор, как будто сам себе.

Санни уселся на землю и восторженно замахал передними лапами.

Ланг предпочел ответить на вопрос Викора и улыбнулся ему.

— Да, юноша, — ответил он. — Я здесь чужой. Что заставляет вас думать, будто я бывал на Станции?

Викор колебался. Он глянул на Рейдж и получил в ответ почти- неуловимый кивок.

— Потому что собственными глазами видел вас в той части Станции, куда нельзя попасть случайно, — сказал он.

— Верно. Я нигде не был случайно. Я проводил систематическое исследование, чтобы увидеть на Станции как можно больше, но за минимально короткое время.

— И что вы думаете о том, что увидели? — спросила Рейдж.

Лицо Ланга на миг потемнело, словно его пересекло грозовое облако. Он сказал с внезапной силой:

— Это ОТВРАТИТЕЛЬНО.

Викор был ошеломлен. Он бросил взгляд на Рейдж, чтобы увидать ее реакцию. Она сохранила свою обычную невозмутимость, но в голосе ее была тень неприятного удивления, когда она спросила:

— Почему?

— Я совершенно не увидел… счастья, — неожиданно ответил Ланг.

— Совсем?

— Замкнутость, эгоизм, жажда власти, стремление удовлетворить свои потребности и постоянные конфликты, отсутствие безопасности, надежд… вот что я нашел на Станции. И не обнаружил попыток исправить положение. Я не нашел никого, кто бы искал решение. Я не нашел тех, кто делал бы добро, и чьи побуждения при этом были бы совершенно лишены эгоизма.

Он говорил с растущей горячностью, и последние его слова прозвучали по-настоящему страстно.

— Вы не правы! — набросился на него Викор. — Усилия глейсов достойны восхищения!

Ланг откинулся назад и задержал взгляд на Викоре. Он забросил ногу за ногу и похлопал себя по щиколотке. Санни, наверное, уставший играть, подбежал и потерся пушистым боком о ногу хозяина.

— Неужели? — мягко сказал Ланг. — Паги обуздывают своих рабов элчмидов, прививая им склонность к дурманной траве. Глейсы, которыми вы восхищаетесь, пытаются проделать то же самое со своими потенциальными соперниками кэтродинами, заставляя майко приучать их к ужасной зависимости от дурманной травы. Что это сулит в плане надежд на будущее? Что будет завтра?

— Глейсы, — говоря, он постепенно переводил взгляд на Рейдж, — необоснованно отказывают остальным в доступе к банкам памяти Станции. Разве это знание составляет вашу собственность? По какому праву вы присвоили его себе? Только потому, что вы, подобно пагам и кэтродинам, считаете себя по природе выше остальных? Очень похоже на то!

Викор смотрел на него во все глаза. Он не понимал, как удалось этому человеку за столь малое время узнать так много? Казалось невероятным, чтобы он действительно был в такой степени чужаком, как утверждал. Викор горячо заговорил.

— Разве паги и кэтродины не приложат все усилия, чтобы обратитьэти знания себе, и только себе, на пользу? Если вам так много известно, вы должны знать, что они непрестанно ищут любой шанс ударить друг друга и всех прочих из-за угла!

— Но кто вам сказал, что эти знания, информация из банков памяти, послужит в качестве ножа? — язвительно спросил Ланг. — Более того, не кажется ли вам неправильным — вам, как представителю подчиненной расы, — что отдельные люди лишь пешки в политической игре? Возьмите эту бедную женщину, миссис Икиду, которая прибыла сюда на одном корабле с нами. Разве вам понравилось зрелище, как ее использовали в качестве орудия, чтобы досадить кэтродинам?

— Любой способ уязвить самомнение кэтродинов кажется мне хорошим, — дерзко ответил Викор.

— Я боялся, что вы так ответите, — заметил Ланг, и умолк.

— Вы посторонний, — наконец, сказала Рейдж. Она выпустила из рук свое записывающее устройство, и оно повисло на цепочке, выделяясь на фоне яркой ткани ее платья. — Мне кажется, что вы не вправе нас судить.

Ланг со вздохом кивнул.

— У меня есть единственное право — право свободного индивида, — сказал он. — Но я намерен использовать хотя бы это право. Жестокость, бесправие, несправедливость всех видов обычно процветают там, где индивиды молчат, вместо того, чтобы высказать осуждение.

Он подтолкнул Санни пальцем ноги. Зверек взбежал по ней и его груди и устроился на своем обычном месте у хозяина на плече.

— Более того, — сказал Ланг больше себе, чем слушателям, — я много путешествовал и посетил очень много миров. Я видел, во что можно превратить человеческое общество, и во что его превращают. Здесь, на планетах рукава, вы сделали плохо все, что только возможно сделать плохо.

— Но мы старались, как могли, — сказала Рейдж. Похоже, что тирада Ланга ее глубоко задела.

— Значит, вы готовы к тому, что вас будут судить по достигнутым результатам, — сказал Ланг.

Он встал и очень медленно направился вдоль берега Океана.

Викор хотел броситься вдогонку и задержать его, но Рейдж жестом остановила его.

— Пусть идет, — спокойно сказала она.

— Но… после того как он отказался повиноваться? После того, как он доказал, что знает так много опасных вещей?

— Он чужак, и испытывает не более чем абстрактный интерес к нашим проблемам в Рукаве. — Рейдж пожала плечами. — Я не думаю, что он расскажет кэтродинам, кто несет ответственность за нынешнюю волну пристрастия к дурманной траве, которая их столь тревожит. Нет, я думаю, мы должны позволить ему уйти.

Викор подавленно опустился на камень, который все еще хранил тепло тела Ланга.

— Вы… вы согласны с тем, что он говорил? — осмелился спросить он. — В частности, с его оценкой действий глейсов?

В его голосе звучала надежда, как будто он ожидал со стороны Рейдж категорического отрицания. Но она его разочаровала.

— Возможно, он прав, — признала она. — В конце концов, он побывал во многих мирах и действительно много видел. Быть может, он видел достаточно, чтобы иметь право судить нас. Я только надеюсь, ради Глея, что он судил, не зная всех фактов. Однако он открыл так много за столь короткое время, что, боюсь, в этом утешении мне отказано.

Викор смотрел, не отрываясь, на удаляющегося Ланга. Внезапно он сорвался с места и взмахнул рукой.

Когда Ланг проходил мимо одного из отверстий, которое вело в Пещеры, оттуда, крадучись, выбрались два человека в военной форме кэтродинов. Похоже, это была та самая пара, которая недавно допрашивала Дардано в Пещерах.

Один из них скинул Санни на землю и набросил что-то вроде мешка на голову и плечи Ланга. Второй рванулся вперед и обхватил руками ноги чужака. Прежде чем Викор успел раскрыть рот, они уже тащили его прочь. Прошло лишь несколько секунд. Санни, тявкая, бросился бежать и скрылся среди камней.

— Вот то, — очень мягко сказала Рейдж, — чего я боялась больше всего. Мы не можем этого допустить, Викор. Но в равной мере мы не можем это предотвратить.

— Что вы станете делать? — спросил побелевшими губами Викор.

Рейдж пожала плечами и спрятала записывающее устройство за ворот платья.

— Все, что будет в наших силах, — ответила она. — Как всегда.

Глава 16

Хорошо, подумал Лигмер, что Ференц предупредил о пропасти, над краем которой он ходил и к которой пытался подойти поближе. Его удивило, что никто не поставил в известность об открытии, сделанном кэтродинами — об их новом знании о структуре Станции. Предупредить еще до того, как он отправился с Кэтродина на Станцию.

Иначе он, сам того не сознавая, мог бы легко разболтать какую-нибудь информацию, которая навела бы паг на тот же след!

Разумеется, огромное неудобство — знание, которым он теперь обладает. Он никогда не придавал значения несдержанным заявлениям паг по поводу происхождения Станции и всегда приветствовал самостоятельную точку зрения редких ученых вроде Узри. Они вроде бы искренне устремились освободиться от предрассудков и подвергнуть объект беспристрастному изучению. Его огорчало то, что именно эта тенденция, которую он приветствовал среди паг, могла привести к потере существенного преимущества его расы над соперниками.

Лигмеру не нравился агрессивный национализм Ференца, однако себя он причислял к глубоким патриотам. Свидетельством тому, например, его сильная реакция на заявление этого манко, Викора, что кэтродины несправедливо угнетают Майкос. Теперь Лигмер обнаружил, что разрывается между патриотизмом и научными интересами. Конфликт сделал его раздражительным.

— Что с тобой стряслось, Лигмер, во имя космоса? — взорвалась Узри, хлопнув стопку листов о стол, за которым они сидели.

Встреча, как обычно, состоялась в Городе, поскольку ни Узри не могла появиться на территории кэтродинов, ни. Лигмер — в секторе паг. Туристская зона служила нейтральным местом, где они могли встречаться и обсуждать научные вопросы.

Чувствуя нарастающий в душе гнев и приветствуя его, как освобождение от напряжения, Лигмер рявкнул в ответ:

— Что ты хочешь этим сказать? Что стряслось со МНОЙ?! Это у ТЕБЯ сегодня приступ бессмысленного упрямства!

— Во имя всего!.. Послушай, я всего лишь пытаюсь отделить вопрос от предрассудков и выработать подлинно научный подход. Я говорю то, что очевидно любому идиоту с половиной мозга и одним глазом. Мы должны принять в качестве отправной точки, что глейсы скрывают от нас сведения о конструкции Станции! И эти сведения мы можем из них выудить только косвенным образом. Если ты будешь противиться и дальше, мне придется сделать вывод, что Рейдж отказала нам в доступе к банкам памяти, потому что ты ее об этом попросил!

— Чушь! — отрезал Лигмер. — Ерунда. Ты сама слышала, почему она нам отказала. Меня это так же разозлило, как и тебя.

— Ну, тогда перестань вести себя так, как будто это я виновата, что нам отказали!

Они сердито уставились друг на друга. Оба за несколько минут не произнесли ни слова. Пока они молчали, из-за густых кустов показался человек и выбрался на их поляну. Это был Ференц. Вид у него был напряженным.

— О, Лигмер! — сказал он с явным облегчением. — Хорошо, что мне удалось вас найти. Здравствуйте, Узри. Не возражаете, если я скажу Лигмеру пару слов наедине?

Очевидно, Ференцу нелегко далось вежливое обращение к паге.

— Честно говоря, — сказала Узри с глубоким отвращением, перебирая лежащие перед ней документы и протягивая руку за папкой, — я не дам даже куска кометного хвоста за то, чтобы его когда-нибудь вообще увидеть. Прошу вас!

Ференц нахмурился и с упреком посмотрел на Лигмера.

— Вы чем-то огорчены, — сказал он Узри. Пага коротко рассмеялась.

— Ничего такого, для мня неожиданного, — резко ответила она. — Было бы слишком глупо надеяться, что кэтродин сможет смотреть на вещи непредвзято дольше, чем день или два подряд.

— Ну, смотри… — начал было Лигмер.

Ференц свирепым взглядом заткнул ему рот, набрал в грудь побольше воздуха и попытался задобрить пагу:

— Мне очень жаль, Узри… не расскажете ли вы мне, что случилось?

— Зачем? — ответила Узри, но все-таки положила документам обратно на стол. — Ладно. Может, вы действительно поможете. То, что случилось, достаточно несложно описать. Дело в том…

В кустах послышался смех, грузный топот и громкие женские голоса с пагским акцентом. Узри замолкла. Ференц обернулся туда, откуда доносился шум. Он услышал, как Лигмер вздохнул, и вздох его сменился стоном офицера. Сердце Ференца упало.

На поляне показались две мускулистых паги. Обе были одеты в гражданскую одежду, похожую на костюм Узри, но у одной была обрита голова, указывая, что она принадлежит к военной касте. Появление этой паги и встревожило Ференца, поскольку это была та самая, с которой он поссорился по пути на Станцию. Судя по одежде, она сейчас была в отпуске.

Пага-офицер выбежала на поляну, держась с подругой за руку. В другой она несла большой кувшин с дымящимся напитком. Над верхней губой у нее была лиловая полоска, похожая на усы, — след от напитка.

Вот так встреча! — сказала она, и улыбка приподняла ее верхнюю губу с лиловыми усами, обнажив зловеще заточенные зубы.

Пага выдернула свою руку из руки спутницы, обвела Ференца взглядом с головы до ног и тряхнула головой.

Лигмер незаметно поменял положение ног под столом, чтобы в случае необходимости быстро вскочить.

Пага-офицер завершила свой презрительный осмотр и глянула на Узри.

— Этот слишком громкий кэтродин тебе мешает, дорогая? — спросила она;

— Нет, офицер Тоэр, — был ответ. — Для кэтродина он ведет себя вполне сносно.

— Неужели! — нарочито удивилась Тоэр. — Кто бы мог подумать! Это очень отличается от его поведения по пути на Станцию. Не так ли? — закончила она неожиданно ядовито, взмахнув кулаком в воздухе перед самым лицом Ференца, и уставила на него палец жестом обвинения.

Ференц рефлекторно отшатнулся, и Тоэр иронически усмехнулась.

— Вот вам цена! Все вы храбрые только среди своих, на борту своего дурацкого корабля. Но когда вы на чужой территории, то шарахаетесь от каждой тени!

Она обернулась к Узри так резко, что из кувшина выплеснулось немного напитка, и лиловые капли медленно поползли по стенке кувшина. Через несколько мгновений капли добежали до края донышка и стали срываться вниз, образуя на земле маленькие лиловые пятнышки. Они постепенно таяли, как медузы на жарком солнце.

— Послушали бы вы этого твердолобого на корабле! — сказала она. — Если верить его словам, паги недостойны существовать с ним в одной Вселенной, не говоря уже о Рукаве! С тех пор он поему-то стал иуда снисходительнее, а?

Узри уставилась на Ференца.

— Ты уверена, что говоришь именно о нем? — спросила она у Тоэр.

— Он настолько переменился? — Тоэр свирепо ухмыльнулась. — Нет, дорогуша, это именно он. Он мне пообещал кое-что такое, что забывается не скоро. И я не забыла. А ты, трепло? — внезапно рявкнула она на Ференца. — Похоже, что ты-то как раз об этом забыл!

Ференц облизал губы.

— Не помню, что сказали вы, — парировал он. — Никогда не видел паги, которая бы сказала нечто. Но я прекрасно помню, что ответил. Если хотите услышать это снова, я могу повторить.

На миг пага-офицер застыла от удивления. Потом, издала вопль дикой ярости и швырнула кувшин, который был у нее в руке, прямо в лицо Ференцу. За кувшином последовала она сама — свирепый ураган рук и ног.

Тоэр швырнула кувшин с такой силой, что он сломал бы кэтродину нос и мог выбить передние зубы. Но от кувшина Ференц увернулся. Зато выплеснувшийся напиток лиловой струей залил ему лицо, попал в глаза, отчего они наполнились слезами. Поэтому сначала Ференц не мог нападать, а только слепо отмахивался от напавшей на него бешеной фурии.

Лигмер привстал с места, но почувствовал, что на его руке сомкнулась чья-то железная хватка. Он глянул вниз, пытаясь освободиться, и встретил твердый взгляд Узри.

— Нет, — с нажимом сказала она и качнула головой.

Спутница Тоэр, которая за все это время не проронила ни слова, на миг отвела взгляд от дерущихся, чтобы одобрительно кивнуть Узри, и разразилась воплями, поддерживая подругу. Тоэр удалось заломить Ференцу правую руку за спину и теперь, стоя коленями у него на спине, она пыталась эту руку сломать.

На лице Ференца смешались пот, лиловый напиток, слезы из опухших глаз и пыль. Он выглядел, как первобытный воин в боевой раскраске, и вел себя похоже. Он попытался высвободить руку, не вышло. Тогда он потянулся другой рукой, чтобы схватить Тоэр за ноги.

Он выпятил подбородок от боли и напряжения, ухватился за палец ноги Тоэр и резко дернул его в сторону.

Тоэр от боли на миг ослабила хватку. Ференц воспользовался передышкой, чтобы откатиться и вскочить на ноги. Тяжело дыша, Тоэр последовала его примеру. Они оба приняли боевую стойку на полусогнутых ногах, и стояли лицом друг к Другу на расстоянии нескольких шагов. Каждый не мог решить, атаковать ли самому или ждать нападения.

— Хорошо. На этом и остановитесь.

Холодный голос прозвучал на всю поляну. Все осмотрелись, чтобы увидеть, откуда он раздался. На выходе каждой из ведущих на поляну аллей застыли вооруженные глейсы. Ростом они были Тоэр по локоть, но зато вооружены парализаторами, которые были направлены на людей на поляне. Глейсов было не меньше дюжины.

Их начальник вышел вперед и сердито оглядел двух противников.

— Я офицер Индль, — представился он. — Что случилось на этот раз?

— Вам все равно не понять, — ответила Тоэр.

У нее был такой вид, словно она с удовольствием схватила бы офицера и зашвырнула в кусты. Она вполне могла бы проделать это одной рукой.

— Это дело чести. Честь — это нечто такое, с чем вы, глейсы, незнакомы.

— У нас есть другие способы блюсти свою честь, получше, чем валять друг друга в грязи, как дикие животные, — парировал Индль. — Ладно. Даю вам. несколько минут, чтобы покинуть туристскую зону и разойтись по своим секторам. Живее, вы оба!

— Черта с два я уйду, — сказал Ференц. — Почему это меня вышвыривают с нейтральной территории, если какая-то пага, у которой мышц больше, чем ума, бросила в меня кувшином…

Лицо Тоэр исказилось в зверином оскале, и она опять бросилась. Индль взмахнул рукой, и раздался негромкий хлопок парализатора.

Крошечные капсулы, которыми он стрелял, были мощным оружием. В то время, когда Ференц еще только принимал защитную стойку, Тоэр уже валилась на землю с распростертыми руками, лишенная способности двигаться.

— Хорошо, это уладит дело, — сказал Индль. — Вы были вместе с ней? — спросил он у спутницы Тоэр. Та кивнула. — Значит, сможете доставить ее в ваш сектор.

— Я тоже ухожу, — произнесла Узри, поднимаясь с места. — Все это ужасно отвратительно. Я помогу ее нести, — добавила она, нагибаясь, чтобы поднять Тоэр.

— Если вы еще раз будете замечены в происшествии такого рода, — сказал Индль Ференцу, — то вас парализуют и доставят прямиком на корабль. И больше уже никогда не пустят на Станцию. Ясно? — Он повернулся к Узри. — То же самое относится к этой забияке, которую вам придется нести. Передайте ей это, когда очнется!

Он жестом собрал своих людей, и они исчезли в кустах. Ференц остался глядеть им вслед, потирая руку, которую Тоэр чуть не вырвала у него из плеча.

— С вами все в порядке? — глупо спросил Лиг-мер. — Я хотел вам помочь, но Узри не выпускала меня из-за стола. Я не мог вырваться.

— А, от вас было бы больше помех, чем помощи, — резко сказал Ференц. — Очень жаль, что вмешались глейсы. Мне ужасно хотелось проучить эту пагу с тех самых пор, как мы прибыли на Станцию. Проклятье… Неважно. По крайней мере, теперь-то она постарается не попадаться мне на глаза.

Он достал из кармана платок, вытер грязь с лица и посмотрел на Лигмера.

— Теперь я, наконец, могу вам сказать, для чего пришел. Ланга нашли. Он сейчас находится под арестом в нашем секторе. Теммис приказал мне доставить вас, чтобы вы участвовали в допросе, поскольку вы сказали, что он знает о происхождении Станции больше, чем мог бы знать чужак. Собирайте бумаги и пойдемте, да побыстрее.

Глава 17

После того, как они расстались с Викором, Рейдж поспешила в административный сектор глейсов, чтобы посовещаться с коллегами и предпринять меры по наглому захвату Ланга, учиненному кэтродинами.

Викор тем временем вернулся в сектор майко.

И обнаружил там хаос.

Первые признаки беспорядков он встретил, когда шел по длинному коридору от Серебряного люка. Сейчас именно этот люк был кратчайшим путем из туристской зоны в сектор майко.

На полу коридора была кровь.

Кровавые следы успели частично присыпать пылью, поэтому Викор сначала поскользнулся и лишь потом разглядел, что пол мокрый. Он опустился на одно колено и потрогал пол пальцем. Кончик пальца окрасился кровью.

Викор неуверенно осмотрелся. В коридоре не было никакого движения, и стояла тишина. Он поднялся на ноги и пошел дальше.

Легчайший шорох пластика привлек его внимание, когда он проходил мимо одной из дверей в противоположной стене коридора. Викор вздрогнул, но не успел обернуться. Ему набросили мешок на голову и прижали руки к бокам. Он испытал ужасное чувство, напоминавшее падение в бездну, когда узнал метод кэтродинов. Его они использовали, чтобы захватить Ланга. Неужели они решили схватить и Викора, чтобы расплатиться за его неосторожные слова?

— Отпустите его, это один из наших.

Он узнал голос Ларвика, который произнес эту фразу. Знакомый голос принес Викору огромное облегчение. Он почувствовал, как с него снимают мешок. Ларвик стоял перед ним напряженно-выжидательный, с серьезным лицом.

— У нас тут были беспорядки, пока ты развлекался в Пещерах, — едко сказал он.

— Что? — ошарашено спросил Викор. Затем догадался поднять испачканный палец и показать Ларвику.

— Вот именно. Кровавые беспорядки, — кратко подтвердил тот.

Викор огляделся, чтобы выяснить, кто еще находится рядом. Справа от него стояла девушка решительного вида, держа в руках мешок, еще недавно накрывавший его голову. Слева стоял мужчина, которого Викор видел, но никогда не разговаривал.

— Так что случилось? Ответила девушка.

— В нашем секторе появились кэтродины и стали совать нос, куда их не звали. Мы решили, что они ищут Ларвика и вообще всех, кто связан с торговлей дурманной травой…

— Они искали Ланга, — перебил Викор. — Более того, они его нашли и схватили. Несколько минут назад, около Пещер.

— Мы уже узнали, кого они ищут! — рявкнул Ларвик. — Не в том дело. Важно то, что они заявились в наш сектор с таким видом, будто им принадлежит и Станция, и мы сами. А когда им указали на дверь, они и не подумали подчиниться. Так что мы выкинули их вон, и по ходу дела одного сильно покалечили. Это его проклятая кровь у тебя на руке.

— Мы ждали, что они вернутся, — сказала девушка. — Поэтому и накинули тебе мешок на голову — на случай, если ты окажешься кэтродином или глейсом из штата Станции, который решил вмешаться.

— Ну, он ни то, и не другое, — вмешался мужчина, которого Викор знал только в лицо. — И уже прошло чертовски много времени. Я считаю, что хватит тут прятаться по темным углам, ожидая их. Пора переходить к действиям и ворваться в кэтродинский сектор. Посмотрим, как ИМ понравится, когда вломятся к ним в дом.

Ларвик глянул на хронометр на стене.

— Действительно, они ушли очень давно, — согласился он.

У него в правой руке был обрезок металлической трубы, и он задумчиво похлопывал им по левой ладони, размышляя над ситуацией.

— Хорошо, — сказал он, наконец, и опустил руки. — Я бы с радостью пощекотал этой палочкой под носом у напыщенного дурака Теммиса. Но нас мало, мы же не можем пойти туда вчетвером. Викор! Обойди блок А и собери всех, кто способен стоять на ногах. Я обойду блок В, а вы двое займитесь блоками С и D. Пусть все бойцы отправляются на место общего сбора. И поторапливайтесь!


Когда Викор шел по Станции вместе с собранным отрядом майко, внезапная радость переполнила его сердце. Шагать плечом к плечу с людьми своего народа, связанными общей целью, это вдохновляло. Их поступь вдруг стала уверенной, как будто они твердо верили, что равны людям всех других рас, в том числе и господам-кэтродинам, а не только утверждали это вслух. Кто-то смело затянул песню, которая была запрещена на Майкосе с тех самых пор, как армада кэтродинских кораблей спустилась с неба и извергла армии, которые сделали захватчиков правителями на родной планете Викора.

Отряд пересек туристскую зону, кратчайший путь между их сектором и сектором кэтродинов. Когда они шагали через Город, майко, которые работали официантами в кафе, платными партнерами для танцев на танцплощадках, развлекали посетителей в кабаре, окликали их:

— Что происходит?

— Идемте с нами! — был ответ.

Работники решались не сразу, но решались. Так что к тому времени, когда отряд добрался до входа в сектор кэтродинов, он увеличился еще на двести человек.

Стража обычно стояла на выходе из люка, ведущего из туристской зоны в сектор кэтродинов. Сейчас охранников не было. Когда Ларвик и Викор во главе отряда вошли на кэтродинскую территорию, они обнаружили странную, необычную тишину.

Сперва осторожно, затем с растущей уверенностью они продвигались вглубь сектора. В конце концов они принялись просто распахивать двери и заглядывать в каюты. Все каюты, которые не были складскими помещениями» были пусты. Не было ни следа обитателей.

— Они, наверное, услышали, что мы идем! — вскричал кто-то и рассмеялся хрипло и радостно.

Услышав этот смех, Викор осознал, насколько все-таки глубок страх перед кэтродинами, который люди прятали под чувством сплоченности, возникшем в отряде.

— Не расслабляйтесь! — крикнул Ларвик, не оборачиваясь. — Это может быть ловушка!

Он распахнул очередную дверь и резко отпрыгнул в сторону на случай, если за ней кто-то прячется. Ничего не случилось. Ларвик осторожно шагнул внутрь и изумленно вскрикнул.

Викор последовал за ним. Осев верхней половиной туловища на крышку, на столе валялся кэтродинский офицер. Он впал в беспамятство, причем так внезапно, что ручка, которой он что-то писал, прочертила неровную линию от хвостика последней написанной им буквы до места, где теперь лежала его безвольная рука.

Из коридора послышался крик. Оказалось, что кто-то обнаружил других кэтродинов, на этот раз двоих. Оба тоже были без сознания. По мере продвижения отряд находил таких еще, и еще, и еще.

— Похоже, что их всех вывели из строя! — сказал Ларвик, когда они наткнулись на пятидесятое или шестидесятое по счету бесчувственное тело. — Эй, ты!

Он похлопал кэтродина по щекам» приподнял ему веко. Никакой реакций.

— Может быть, газовая атака» или что-то похожее, — предположил Викор.

Ларвик кивнул. — Похоже. Хотел бы я знать, сколько продлится беспамятство, и кто это сделал.

— Может, если мы направимся в самый центр — например, в кабинет Теммиса, — то найдем разгадку.

Викор облизал губы.

— Хорошая идея, — согласился он. Ларвик вернулся в коридор и выкрикнул:

— Есть тут кто-то из тех, кто раньше работал в этом секторе? Мы ищем кабинет Теммиса.

— Я могу вам сказать, где он располагался раньше, — ответила женщина с горящими глазами, ее лицо было обезображено длинным кривым шрамом. — Я была там раньше один раз.

Она протолкалась вперед и быстро пошла вперед. Идущий за ней Ларвик даже счел, что слишком уж быстро, и лицо его стало озабоченным. Но, как оказалось, опасности не было.

Ибо даже в самом центре сектора они находили тела мужчин и женщин только в бессознательном состоянии. Слуги-майко и клерки-лубаррийцы были в столь же глубоком беспамятстве, как и их хозяева.

— Вот каюта Теммиса, — сказала, наконец, женщина со шрамом.

Она открыла дверь и скользнула внутрь. Главный маршал кэтродинов был там. Одна его рука лежала на панели интеркома, вторая безвольно свисала с подлокотника.

Женщина со шрамом вздернула подбородок, словно прицеливалась, и плюнула ему в лицо.

— Единственно, что плохо, — сказала она после паузы, — что он плевка не почувствовал. Но у него еще все впереди.

Она повернулась и вышла из комнаты. Когда она ушла, Викор, Ларвик и двое-трое других, последовавших за ними, осмотрелись.

— Ты знаешь остальных? — спросил Ларвик Викора.

— Как ни странно, знаю. Вот этот, — указал Викор, — офицер, который прибыл на одном корабле со мной, по имени Каподистро Ференц. Этот, — следующий жест, — археолог Лигмер, который тоже летел с нами. Его — снова движение руки, — я видел недавно в Пещерах. Это один из тех кэтродинов, которые арестовали Ланга.

— Кого же, по-твоему, не хватает? — спросил Ларвик.

Нахмурившись, он обошел комнату. Теммис, Лигмер, Ференц и безымянный кэтродин образовали не вполне правильный квадрат. В центре квадрата, обращенный к столу Теммиса, стоял пустой стул.

— Ланга, — ответил Викор.

— Похоже на то. Как ты думаешь, не он ли сам погрузил в сон всех кэтродинов? Кто он такой — маг?

— Может быть, это какой-нибудь фокус глейсов, который они держали в секрете, — предположил Викор. — Сам посуди. Когда на Станции постоянно находятся и паги, и кэтродины, у них должен быть наготове метод подавления беспорядков или разрешения опасной ситуации вроде этой. Чтобы не пришлось драться самим.

— Что-то, что предусмотрели еще создатели Станции, но только глейсы выяснили, как оно работает, — кивнул Ларвик. — Да, похоже на правду. Единственное, что непонятно: почему здесь нет ни одного глейса? Можно было ожидать, что они обязательно воспользуются своим преимуществом.

— Не исключено, что действие этого средства вот-вот закончится. И кэтродины будут вне себя от ярости, что упустили Ланга.

— Возможно. Ладно, нам лучше попытаться воспользоваться тем временем, которое у нас осталось. Нам выпала бесценная возможность досадить кэтродинам! Мы можем вытащить архивы и сжечь их, перепортить все запасы пищи… Ну, конечно же! Викор, что если мы подсыплем дурманной травы во все их запасы пищи? Заразить одним махом весь персонал! Если они пристрастятся к дурманной траве, все их самодовольство…

Его прервали упреждающие возгласы и звук шагов в коридоре. Затем последовали звуки падения тяжелых тел. Все бросились к двери, чтобы понять, что происходит.

Во главе отряда вооруженных глейсов, чьи парализаторы дымились оттого, что из них только что много стреляли, мчалась разъяренная Рейдж. Она увидела Ларвика и Викора и бросилась к ним.

— Не знаю, где вы взяли столько парализующих зарядов, чтобы вывести из строя весь кэтродинский штат! — рявкнула она. — Но каковы бы ни были ваши планы, им конец, ясно? Нам пришлось усыпить большую часть майко. У моих людей достаточно забот, не хватало только таскать вас по коридорам, как мешки с мусором…

— Но… Поверьте, это не мы их усыпили! — прервал ее Викор, не веря своим ушам. — Разве это сделали не вы? Мы думали, что это был какой-то глейсский трюк, чтобы отнять Ланга у кэтродинов!

— А его что, здесь нет?

Рейдж изумилась ничуть не меньше Викора. Некоторое время они тупо глядели друг на друга. Ларвик глубоко вдохнул.

— Осмотрите кабинет Теммиса! — предложил он и шагнул в сторону, чтобы Рейдж могла войти. — Когда мы вошли, этот стул был пуст.

Рейдж бросилась внутрь и осмотрелась.

— Смотрите, здесь, наверняка, был Ланг, — сказала она. — Видите отпечатки лап зверька рядом с этим стулом? Следы именно такой величины, как у его любимца.

Она развернулась и снова обратилась к ним.

— Викор, ты ведь не станешь мне лгать. Это правда? Вы действительно нашли все так, как сейчас: Ланг исчез, кэтродины без сознания? Или это вы забрали Ланга?

— Это правда, — ответил Викор. Он все еще не пришел в себя. — Мы думали, что его забрали вы!

— Нет! Мы были готовы вступить в вооруженную стычку, если придется. Но когда вошли в сектор, то обнаружили, что вы нас опередили.

Она выглянула в коридор и окликнула военного:

— Ступайте к капитану Индлю! Объявляется чрезвычайное положение для всего персонала Станции! Мы должны найти этого Ланга и арестовать его. Иначе неизвестно, какие еще несчастья могут произойти!

Глава 18

Вооруженный глейс козырнул и бросился выполнять приказ. Рейдж обернулась к Ларвику и Викору.

— Теперь уберите своих майко с территории кэтродинов. И побыстрей!

Ларвик упрямо уставился на нее.

— Разве можно пропустить уникальную возможность на них отыграться? Ни за что на свете, Рейдж!

Словно по волшебству в руке Рейдж возник парализатор.

— Если вы так хотите, мы осуществим это более медленным способом. Я уже вызвала рабочую бригаду, которая оттащит ваших парализованных друзей обратно в сектор майко. Мы отвечаем за Станцию, и намерены отвечать и впредь. Это нейтральная территория. Каково бы ни было наше личное мнение о том, кто прав, кто виноват в вопросах, касающихся угнетенных рас, в делах Станции мы руководствуемся другими принципами. Действуйте!

Взгляд Ларвика предательски заметался в поисках чего-нибудь, чем можно было бы выбить парализатор из руки Рейдж. Он где-то потерял свою металлическую трубу, когда обнаружилось, что со стороны кэтродинов сопротивления не будет. Рейдж, привыкшая читать мельчайшие изменения в выражении лиц своих сдержанных соотечественников, каменно-неподвижных в сравнении с лицами представителей других рас Рукава, догадалась, что он ищет, и спустила курок раньше, чем майко шевельнулся. Капсула с парализатором впилась в грудь Ларвика, он тотчас покачнулся и свалился.

Рейдж испытующе оглядела Викора и спрятала оружие.

— Мне очень жаль, что пришлось так поступить, — тихо произнесла она. — Но… ну, ты ведь знаешь нашу позицию: в столкновениях между майко и кэтродинами мы всегда стоим на стороне побежденных. Просто Станция — неподходящее место для выяснения отношений.

Викор кивнул и проглотил комок в горле.

— Согласен, вы не можете поступать иначе, — нехотя признал он. — Но как было бы здорово использовать этот шанс!

— У вас все равно почти не было времени, — сказала Рейдж. Взгляд ее был устремлен ему за спину, в кабинет Теммиса. — Что бы ни вывело, из строя кэтродинов, действие фактора уже начинает проходить. Смотри!

Викор проследил ее взгляд. Ференц зашевелился. Он поднял голову, не открывая глаз, и провел рукой по лицу, словно у него кружилась голова.

— Хорошо, что мы уже почти очистили сектор от майко, — вполголоса сказала Рейдж. — Унеси отсюда Ларвика. Передай его одной из наших рабочих групп, пусть доставят его домой.

Викор беспрекословно повиновался. Он подхватил на руки бесчувственное тело Ларвика и, пошатываясь под тяжестью, двинулся по коридору, неся его будто огромного младенца. Рейдж вошла в кабинет и огляделась. Ференц явно имел большую сопротивляемость, чем остальные. Пока что он был единственным, кто зашевелился.

Офицер открыл глаза и обнаружил, что смотрит на пустой стул. В мгновение ока он полностью очнулся.

— Куда он делся, во имя Галактики! — рявкнул он и вскочил на ноги.

Тут он увидел Теммиса, Лигмера, четвертого кэтродина — и Рейдж.

— Это ваши штучки, Рейдж? — яростно набросился он. — Куда делся Ланг?

— Успокойтесь, Ференц, и расскажите, мне, что произошло. О вашем похищении Ланга поговорим позже. В настоящий момент чужак исчез, и я хочу знать, что погрузило вас всех в сон. Мы тут ни при чем — хотя я бы и хотела иметь в своем распоряжении такое средство, чтобы разбираться с вами.

Ее мгновенный ответ и встречный вопрос убедили Ференца, что она говорит правду. Он снова опустился на стул и устало заговорил, глядя на Теммиса.

— Вы отказали в удовлетворении запроса археологов, Лигмеру и его пагской подруге Узри. Тут-то все и началось. — Имя паги-археолога он произнес, презрительно, вздернув верхнюю губу. — Однако вы позволили посетить банк памяти Лангу, без всяких на то причин.

— Мы не давали ему никакого разрешения. Я так Лигмеру и ответила.

— Я видел ваш ответ. Я ему не поверил. Я и сейчас верю лишь наполовину. Но если я должен поверить, что он погрузил в сон весь кэтродинский сектор, сидя здесь на стуле, чтобы иметь возможность сбежать, тогда готов поверить чему угодно. Единственное, чего мы от него хотели, это выяснить, какими особыми знаниями или статусом он обладает. Яснее ясного, что он не обычный богатый турист, за кого себя выдает.

— И?

— И ничего. Через несколько минут после того, как мы доставили его сюда и усадили на стул, открылась дверь. Это его проклятое животное метнулось к нему. Он наклонился и подобрал его. Почти сразу же послышалось какое-то странное гудение. Теммис как раз спрашивал, кто, черт побери, впустил животное в сектор. Брегер, вот этот, он был одним из тех, кто арестовал Ланга, сказал, что оставил зверька около Пещер.

— Я присутствовала при том, как они это проделали. Пришлось поднять людей по тревоге, и мы явились сюда с парализаторами, чтобы с вами разобраться. Мы не намерены спустить нападение вам с рук, Ференц. Хорошо бы Теммис очнулся, чтобы я могла высказать все, что о нем думаю.

— Вы, глейсы, чересчур самодовольны, — мрачно проворчал Ференц. — Скоро настанет час, когда мы разберемся, чье мнение стоит дороже.

— Не тратьте времени на угрозы, — нетерпеливо сказала Рейдж. — Что было после того, как послышалось гудение?

Раздражение Ференца уступило место недоумению.

— Я хотел подойти к двери и посмотреть, как зверьку Ланга удалось ее открыть, — медленно произнес он. — Но я даже со стула не встал. Больше ничего не помню. Нет даже подсознательного ощущения, что прошло какое-то время, как бывает, когда спишь. Я очнулся и увидел вас здесь, вот и все.

Кто-то вошел в кабинет как раз вовремя, чтобы услышать последние фразы. Рейдж обменялась с ним кивками, а Ференц развернул свой стул, чтобы увидеть, кто это. Вошедшим оказался Индль.

— Я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами, — сказал Индль в ответ на едва заметное вопросительное выражение лица Рейдж. — Пара человек только начала приходить в себя. Они ничего не помнят.

— Вы, надо полагать, не получили сведений, где находится Ланг?

— Разве что ему предоставили убежище паги… С их стороны будут неприятности, Рейдж. Они не пустили наши поисковые партии, и нам пришлось прокладывать дорогу парализаторами. Мы обследовали часть их сектора просто из принципа. Но у нас не было ресурсов, чтобы закончить работу, поэтому я вывел людей из пагского сектора и поставил дозорных на случай, если разъярённые паги ворвутся к нам, как майко к кэтродинам.

Рейдж хотела остановить его взглядом, но беда уже случилась.

— Что вы сказали? — рявкнул Ференц, вскакивая с места. — Майко к нам вторглись? Что произошло?

— Ничего, — бесстрастно ответила Рейдж. — Мы все остановили, и вы можете нас поблагодарить. Среди них шли разговоры, чтобы ворваться в ваш сектор, поскольку ваши люди во время поисков Ланга вели себя не особенно тактично на территории майко. Это еще один вопрос, по поводу которого я должна сделать выговор Теммису.

— Эту заваруху придется расхлебывать не один год, — сказал Индль. — По-моему, мы еще не знаем и половины всего. Элчмиды прослышали, что мы стреляем в паг, и в результате половина элчмидского обслуживающего персонала пагского сектора просто ушла оттуда. Они попросили нас о предоставлении убежища, и пришлось его предоставить. Но они почти все приверженцы дурманной травы.

— Скорее не почти все, а именно все, — сказала Рейдж. — Паги настолько не верят своим слугам, что не позволяют элчмидам, свободным от пагубного пристрастия, работать на Станции.

— Великолепно! — горько добавила она после паузы. — Если это хоть как-то утешит вас, Ференц, признаюсь, что ненавижу паг куда больше, чем кэтродинов — за то, что они приучают своих слуг к ядовитому зелью.

— У вас самих рыльце в пушку, — буркнул Ференц. — Раз вы позволяете открыто продавать дурманную траву на Станции. Даже пара человек из нашего штата, не говоря уж о тех, кто прибыл сюда провести отпуск, пристрастились к ней. Из-за вас, между прочим!

— Если бы у вас, кэтродинов, действительно была такая сильная воля, как вы утверждаете всегда и везде, этого бы не случилось! — рявкнула Рейдж. Похоже, ее терпение истощилось.

— Хотел бы я, чтобы. Ланг никогда не появлялся на Станции, — сказал Индль. — Намеренно или нет, но он за несколько дней натворил столько беспорядков, сколько не смогла бы устроить целая армия диверсантов.

— А он и есть армия диверсантов, — уверенно сказала Рейдж. — Я больше не верю, что он действует спонтанно, непреднамеренно. Он работает согласно плану, и в этот план входит причинить нам максимум неудобств, трудностей и неприятностей за минимальный промежуток времени. Хотела бы я его обнаружить, ох, как хочу!

Ференц неожиданно разразился хохотом.

— Есть вещи, за которые я хотел бы свернуть Лангу шею! — воскликнул он. — Но с не меньшим же удовольствием я бы упал ему на хвост — посмотреть, как могущественные глейсы носятся вокруг, как мошки! Я начал удивляться, почему мы так долго терпели вашу власть. Если один-единственный решительный человек, пусть и не вполне обычный, смог добиться так многого, почему, во имя Галактики, мы вас до сих пор не раскусили?

— Поскольку в вас нет ни решительности, ни ничего необычного, — резко сказала Рейдж. — Пойдемте, Индль, выясним масштабы неприятностей.

Глейсы вышли за пределы кэтродинского сектора. По пути их никто не потревожил. Тут и там стояли группы вооруженных глейсов — по три человека, каждый смотрел в свою сторону. Они внимательно следили за тем, чтобы кэтродины не внесли вклад в беспорядки, как это сделали паги на своей стороне Станции.

На выходе из сектора кэтродинов Рейдж заметила, что в тени скрывается какой-то человек, и протянула руку, чтобы остановить Индля.

— Берегитесь, — пробормотала она и добавила громче: — Эй, вы там, выходите!

Это был Викор. Он осторожно выбрался на свет, тараща глаза и тяжело дыша. На лбу у него вздулась синяя полоса, на подбородке засох кровавый след, как будто он прокусил губу.

— Будьте предельно внимательны, Рейдж, — шепнул он, и умолк, чтобы отдышаться. — На Станции творится какой-то ад! Все просто спятили. Каждый кого-нибудь преследует и проклинает!

— Кто тебя ударил? — изумленно спросила Рейдж.

— Ларвик, сукин сын! Многие майко, которые пришли в себя после парализаторов, хотели вернуться и разнести кэтродинский сектор на куски — неважно, будут глейсы пытаться остановить, или нет. Я попробовал заставить их внять голосу рассудка, но Ларвик обозвал меня предателем, и меня вышвырнули из сектора. Он сказал, что сломает мне челюсть, если я попробую вернуться. А паги…

— Про паг мы знаем, — кратко сказал Индль.

— Вы слышали объявление по радио? Индль и Рейдж переглянулись.

— Может, мы говорим о разном? На всякий случай расскажи, — велел он.

— Ну, они выпустили на свободу своих мужчин в элчмидском секторе!

— ЧТО?! — одновременно вскричали Индль и Рейдж.

— Да! Они так сильно разгневались на то, их элчмидская прислуга подняла мятеж и запросила убежища, что открыли клетки и выпустили своих мужчин на элчмидов. Человек пятьдесят, не меньше! Они убивали и насиловали всех на своем пути, а капсулы с парализаторами на них не действуют, как на обычных людей. Два выстрела подряд отключают их на несколько минут, но они приходят в себя слишком быстро!

— Ох уж эти паги! — процедила Рейдж сквозь зубы. Она повернулась и направилась к лифту.

— Это не все!!! — крикнул Викор.

Рейдж сделала знак, чтобы он последовал за ней, если хочет, чтобы его выслушали.

— Лубаррийцы! — сказал он. — Они линчевали своего капеллана, Дардано. Сказали, что сыты по горло священниками, которые используют свой сан как предлог переспать со всеми женщинами, до которых может дотянуться.

— Они его УБИЛИ? — потребовал ответа Индль.

— Бросили в шахту лифта, не дожидаясь, пока прибудет кабина.

В этот момент пришел лифт, вызванный Рейдж. Входя в кабину, Индль заметно дрожал. Викор присоединился к ним, и в кабине стало тесно.

— Станция просто разваливается на части у нас на глазах, — сказала Рейдж, нажимая кнопки кода административного блока глейсов.

Кабина тронулась. Индль начал что-то отвечать, как вдруг незаметный динамик на потолке кабины (динамики центрального вещания были размещены на Станции повсюду) ожил с негромким щелчком.

— Приготовьтесь покинуть Станцию! — раздался чуть искаженный голос. — Всем приготовиться покинуть Станцию! В течение часа по местному времени все должны покинуть Станцию!

Это был голос Ланга.

Глава 19

Еще час назад глейсы предположили бы: «Так вот он где!» Система центрального вещания управлялась из помещения в секторе, который глейсы выбрали для своих административных помещений, когда делили Станцию. Место выбрали именно по той причине, что там располагалась большая часть самых важных служб.

Но после тех дел, что Ланг уже натворил, реакция глейсов и Викора была несколько иной:

— Может, ему необязательно находиться там физически!

Индль высказался первым, Рейдж — почти одновременно.

Но все равно все трое бросились бежать, как только лифт остановился на этаже глейсов. Они спешили, не обращая внимания на то, что сектор глейсов будто вымер. Как сектор кэтродинов, когда туда ворвались майко в жажде мести.

Они испытали настоящее потрясение, обнаружив, что Ланг и в самом деле находится там. Он удобно устроился с Санни на коленях в кресле перед главной панелью связи. Когда они ворвались в комнату, зверек бросил на них любопытный взгляд.

Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Затем Ланг пошевелился. Он развернул кресло лицом к вошедшим, и заговорил почти приветливо:

— Я подумал, что это самый быстрый способ вызвать вас сюда, — сказал он.

— Чего вы добиваетесь, Ланг? — спросила Рейдж. Она сжимала и разжимала кулаки, словно пыталась совладать с непреодолимым гневом. — Вы хоть понимаете, что сотворили со Станцией? Вы слышали, что лубаррийцы линчевали своего капеллана? Что паги выпустили своих мужчин в элчмидеком секторе? Что майко намерены разорвать кэтродинов на куски? Зачем вам это все понадобилось?

Она стояла чуть ли не со слезами, умоляя дать хоть какое-нибудь рациональное объяснение. Ланг задумчиво смерил ее взглядом.

— Я положил этому конец, — сказал он.

— Вы… что?

— Я прекратил беспорядки. Тольконекоторые глейсы из административного персонала сейчас на ногах. И несколько кэтродинов в своем секторе, которые уже вышли из комы. Мне понадобилось время, чтобы осуществить настройку на разные типы индивидов. Труднее всего, было справиться с пагскими мужчинами, потому что они практически никогда не пользуются рассудком.

— Вы… — заговорил Индль, но запнулся, словно у него пересохло в горле.

Викор шагнул вперед с побледневшим лицом, на котором резко выделялась глубокая царапина. Именно он задал самые важные вопросы:

— Кто вы такой, Ланг? И что вам здесь нужно?

— Я принадлежу к народу, который создал Станцию, — ответил Ланг. — И прибыл забрать то, что принадлежит нам по праву.

Он замолчал, но его слова эхом отдавались в мыслях слушателей, пульсируя, как шумит кровь в ушах, когда от лихорадки голова превращается в гудящий барабан.

— Но… — слабо произнесла Рейдж после долгого молчания.

Ланг внезапно серьезно оборвал ее.

— Никаких «но». Я прибыл сюда, готовый смотреть, слушать и исследовать все без предубеждения. Я прибыл, готовый провести здесь время в роли обычного туриста, заинтересовавшегося одним из величайших местных чудес. Я проделал очень долгий путь. Иногда я пользовался регулярными рейсами, иногда приходилось покупать космический корабль и лететь в одиночку, пересекая промежуток между трассами. Я следовал по пути, который проделала Станция, когда она еще была сама собой, и еще не превратилась в Станцию. Когда она еще была одним из величайших межзвездных кораблей, которые когда-либо были построены.

— Но… значит, правда то, что вы никогда прежде не видели Станцию, — сказала Рейдж, медленно кивая.

— Чистая правда. Но я видел чертежи и снимки, читал описания. У моей планеты долгая история, самая долгая в Галактике, потому что именно с моей планеты человек начал свой путь на другие миры.

Викор внезапно задрожал, как будто комната, в которой они находились, вдруг распахнулась и открыла им вселенную звезд во всем ее великолепии.

— Это чудо! — сказала Рейдж и внезапно порывисто вздохнула, и все трое как один склонили головы, соглашаясь.

— И все же, — сказал Индль, словно бы сам себе, — хотя это звучит хорошо…

Он снова резко поднял голову и упрямо уставился на Ланга.

— Доказательства! — потребовал он.

— Я уже их предоставил. Кто, по-вашему, может что-то знать о тайнах, которые хранит Станция, если он не принадлежит к построившему ее народу? Я прекратил беспорядки таким же образом, как остановил кэтродинов, которые пытались помешать мне покинуть их сектор; таким же образом я не даю кому бы то ни было проникнуть сюда после вас.

— Что?

Рейдж развернулась и бросилась к двери, которую закрывал Викор. Она толчком откатила в сторону скользящую панель и задохнулась. На полу рядом с дверью лежал без сознания один глейс, дальше в коридоре — второй.

— Средства усыпления, в основном, предназначались для того, чтобы сокращать путешествия, которые были утомительно длинны даже при скоростях во много раз больше скорости света, — кратко сказал Ланг. — Способ замедления индивидуального времени. Существуют ритмы нервной и гормональной систем тела, которые можно изменить радикальным образом. Несложная вещь, но в некоторых случаях очень полезная.

— Но как вам все это удалось? — прошептала пораженная Рейдж. — Почему вы столь легко проникли в наш потайной сектор? Как вы вошли в залы банка памяти, и почему вас не остановила охрана? Как вы ушли от преследования, не покидая Станции?

В ответ Ланг поднял зверька, сидящего у него на коленях.

— Мой ключ, — просто сказал он.

— Что?

Все непонимающе уставились на него.

— Очень просто. Санни специально Выведен, чтобы служить биохимическим аналогом этого корабля. Он — живой радиоприемник. В его мозг встроен ввод компьютера. Пока он здесь, все, что он видит, слышит и чувствует, воспринимается также главным банком памяти. Разумеется, банки памяти — нечто гораздо большее, чем просто хранилище информации. Секции, которые вы ошибочно посчитали испорченными, содержат основную программу управления полетом.

— Значит… эта информация все еще хранится там? Она не испорчена, мы просто ее не поняли? — спросила Рейдж.

— Она почти в полном порядке. Я проверил. Но один действительно важный контур на самом деле поврежден. Именно из-за него мне пришлось проделать весь этот путь, чтобы вернуть корабль.

Когда корабль отправляли, он очень быстро покинул пределы распространения человеческих колоний того времени. Мы встретили лишь несколько дышащих кислородом рас — а надеялись на встречу с иными разумными, с которыми могли бы сотрудничать. Мы чувствовали, что наши собственные взгляды становятся предвзяты, предсказуемы, реакционны — одним словом, скучны. И боялись, что эта скука окажется началом упадка, разложения, смерти.

Новый стимул был нужен любой ценой. Мы не смогли найти чужой разум, который нам бы его обеспечил. Тогда решили увеличить разнообразие среди человеческой расы как таковой. Мы посадили людей на корабли вроде этого, загрузили огромные холодильники спермой и яйцеклетками, средствами для получения пищи — всем, кроме сведений о том, чего человек достиг к этому моменту. Корабли отправились, чтобы рассеять человеческую расу на всех планетах, где обнаружатся пригодный для дыхания воздух и пригодная для питья вода.

Таких миров были ТЫСЯЧИ! На некоторых из них была жизнь, но ни один не породил разум, который мы искали…

Это было так давно. Десять тысяч лет назад! Корабли вышли к своим целям, выгружая груз тут и там. Они двигались вперед. Одни по прямой, другие кругами. Когда они выгружали все до последнего, то возвращались домой по той же траектории, по которой двигались вперед. Они автоматически делали записи, чтобы мы дома могли знать, где поселились наши новые двоюродные братья.

Он пожал плечами.

— Но этот корабль не вернулся. Виноват был поврежденный контур, в котором содержалась действительно важная информация.

— Ну и… нашли вы ответ на вопрос? — спросила Рейдж.

Викор услышал, что голос ее дрожит, а, бросив на нее взгляд, с удивлением заметил сбегающую по щеке слезу.

— Нет. Новые человечества вели себя точно так же, как обычно вел себя человек. С большим энтузиазмом, ибо забыли, что все это уже было проделано не единожды, а миллион раз. Но по сути — как обычно.

На панели связи вспыхнул огонек срочного вызова. Лант, задумчивый и спокойный, ответил на вызов. В каюте раздался гневный рев Теммиса.

— Что это за ересь по поводу эвакуации Станции? — завопил он. — В течение часа? По какому праву вы?..

— Начинайте приготовления, если вы еще этого не сделали. Через два часа будет уже поздно. Если вы хотите еще когда-нибудь увидеть свою родную планету, главный маршал Теммис, поторопитесь.

Он прервал связь. Когда огонек вспыхнул снова, Ланг оставил его гореть.

— Так вы всерьез? — спросил Индль.

— Вы не можете этого сделать! — взорвался Викор. — Куда нам деться — мне и другим майко и прочим в моем положении? Мы изгнанники! Мы оскорбили кэтродинов, и если покажемся на любой планете, где они правят, то поплатимся жизнью.

Ланг обратил на него долгий сочувственный взгляд.

— Боюсь, что это тот случай, когда глейсам придется держать свои обещания, — сказал он. — Рейдж, вы ведь сдержите слово? Я считаю, что вы обязаны так поступить. В конце концов, «свободные» майко, лубаррийцы и элчмиды отдали себя под вашу защиту. Вы должны предоставить им убежище на Глее.

Лихорадочные мысли, которые бешено проносились в их умах, были разве что не. написаны большими буквами у них на лицах.

Рейдж: «Значит, у меня будут дети, семья И будущее, о котором я мечтала, и раньше, чем я надеялась… только, скорее всего, ничего не будет. Когда Станция исчезнет, жизнь на Глее станет ужасной».

Индль: «Мы рискуем не только тем, что с исчезновением Станции паги и кэтродины ввяжутся в смертельную драку за власть над Глеем. Есть еще и психология. В течение веков наше общество трудилась на Станции. Она стала для нас смыслом существования».

Викор: «Я мечтал увидеть Глей. Но я хотел видеть гордый и независимый Глей, которым можно восхищаться. Вместо того…»

— В любом случае эвакуацию за час провести невозможно, — в конце концов сказал Индль.

— Не будем спорить о частностях. Пусть не за час. Ее можно провести за два, и это придется сделать. При необходимости ваши люди должны будут парализовать тех, кто не захочет отправляться, и перенести их на корабли в таком виде. Я проверил вместимость находящихся на Станции кораблей. Они способны вместить больше человек, чем было предусмотрено изначально. Больше, чем вместимость кораблей, которые принесли жизнь на ваши миры и остались на Пагре, окончательно опустев. Они остались ждать автоматического приказа, чтобы отбыть в обратный путь. Но приказ не пришел.

— Значит, это из-за вашей ошибки Станция осталась здесь, и мы ее обнаружили, — горько сказал Индль. — А вы подумали, что произойдет, когда вы её заберете? Или это маловажно, как, например, смерть священника?

— Вы, глейсы, должны сделать на Глее то, что начали на Станции, — сказал Ланг. — Начните с группой людей всех рас. Лучше всего будет забрать всех, кто эвакуируется со Станции, прямо на Глей — включая паг и кэтродинов.

Его бесстрастная маска на миг слетела, и подлинная жалость сверкнула в его глазах, как блеск на лезвии меча. Санни вздрогнул, словно от боли, и захныкал.

— Вы — лишь немногие среди миллионов и миллионов, — сказал Ланг. — Мне очень жаль. Люди моей планеты заняты великим поиском. Времени не хватает, даже когда оно исчисляется тысячелетиями. Мы видели, как высыпается песок времени, песчинка за песчинкой, и наше отчаяние росло по мере того, как увеличивался риск нашей психологической деградации. Здесь вы тоже можете наблюдать первые намеки: человек из-за пределов видимости — это чудо, хотя космические корабли людей связали между собой почти все звездные системы галактики! Есть все возможности путешествовать, почему же нет любопытных, которые к этому стремятся? Неужели потому, что мы утратили надежду, слишком долго охотясь за единственной целью и не найдя ее?

Как бы то ни было, кости брошены. Этот поиск подведет итог существованию человека. Если он потерпит неудачу, неудачу потерпит все человечество. Наша судьба будет решена.

— Но тогда, если вся Галактика была исследована, — недоуменно произнесла Рейдж, — и ответ не был найден, для чего вы забираете у нас Станцию?

Задав вопрос, она тотчас же прижала ладонь к губам, словно сама нашла ответ, но не смела в него поверить.

Поглаживая Санни по голове, Ланг подтвердил ее догадку столь небрежно, словно ссылался на самоочевидный факт.

— Есть и другие галактики…

Глава 20

Понадобились не час и не два, чтобы факт, что Станцию необходимо покинуть, дошел до всех. К дежурным командам кораблей информация о происходящем на Станции попала через десятые руки, но они быстро пришли к выводу, что произошла катастрофа либо в атомном реакторе, либо в системе искусственной гравитации.

Поэтому дежурные при виде армии глейсов, ведущих и несущих тех, кто не хотел покидать Станцию или были ранены в результате последних беспорядков, не тратили времени на вопросы. Самая серьезная проблема заключалась в том, чтобы не дать пагам и кэтродинам захватить корабли друг друга. Нужно было также удостовериться, что никто из представителей подчиненных рас не попал на пагский корабль, а майко и лубаррийцы держатся подальше от кэтродинских кораблей. Но с этим разобрались. Впечатление от контролируемой паники было создано так убедительно, что даже самые бурные страсти недавних беспорядков поглотило стремление поскорее покинуть Станцию.

Викор не путался под ногами, он с радостью убрался с дороги. Еще до начала основного потока беженцев он поднялся на борт глейсского корабля, явился к казначею и сказал, что у него есть опыт работы стюардом. Он получил назначение и стал помогать в организации эвакуации. Одним из тех, кого он проводил в каюту, был Ларвик. Никто из них не стал упоминать о царапине на лбу Викора.

Викор постепенно проникся чувством вдохновения, провожая лубаррийцев, элчмидов, майко и глейсов в свободные каюты, освобожденные для этой цели служебные помещения и пустые склады.

«Но я ведь строю новый мир!» — думал он.

Он чувствовал в себе почти такой же подъем, как после приглашения работать в революционном движении на Майкосе. Только новый мир, в строительстве которого он участвовал сейчас, был совсем другим. Это не был новый Майкос. Это должен был быть новый Глей, нейтральный мир. Планета, люди которой действовали уверенно и быстро, чтобы спасти мужчин и женщин всех рас Рукава от внезапной катастрофы.

Исчезновение Станции, без сомнения, будет интерпретировано сотней различных, не согласующихся между собой слухов. Пока открывать истину будет не в интересах Глея. Пусть люди думают, что это был несчастный случай — катастрофа, в которой глейсы самоотверженно спасли всех.

Стараясь, скорее, сохранить свое положение, чем приблизиться к идеалу, работая без поддержки остальных, глейсы никогда не могли сделать Станцию по-настоящему нейтральной зоной. Ненависть, страхи и предрассудки, которые процветали на планетах Рукава, в миниатюре отражались и здесь.

Глейсы, возможно, смогут достичь того, что они лишь наполовину сделали на Станции, работая вместе с остальными, с теми, кто неожиданно оказался вынужден спасаться на Глее, вместо того, чтобы противостоять глейсам.

Хотя, возможно, и нет. Может, чудовищная война потрясет миры Рукава, если Пагр и Кэтродин обвинят глейсов, а не исключено, что и друг друга тоже, в потере Станции, которой так долго стремились завладеть.

Но даже войны не столь уж важны. Мысли Викора были настолько полны неограниченный набором концепций, вызванных простыми словами Ланга, что его временно не волновали даже судьбы нескольких миллионов людей немногих отдельных планет.

ЕСТЬ ДРУГИЕ ГАЛАКТИКИ.

Факт. Но до сих пор этот факт не имел такого глубокого смысла.


Было сделано все. Викор и два стюарда-глейса ждали у пилова корабля, напряженно вглядываясь, не появится ли кто-то еще. Они знали, что поисковые партии еще обшаривают корабль, чтобы удостовериться дважды и трижды, что никого не пропустили, что никто не остался.

Кроме Ланга. Но Ланг — это не исключение. Те, кто мог бы задать о нем конкретный вопрос, были парализованы, и очнутся не раньше, чем оставят Станцию далеко позади. Например, Теммис, которому Ланг ответил на его возмущенный вызов.

А Станция в свою очередь оставит позади их. Послышались торопливые шаги одной из последних групп, которые обыскивали корабль. Викор вдруг осознал, что после разговора с Лангом он стал думать о Станции, как о корабле. Люди торопились оказаться в безопасности. Во главе группы была Рейдж. Она на бегу окликнула стюардов.

— Готовьтесь к старту! Времени осталось совсем немного!

Приказ передали дальше в корабль.

Рейдж устало остановилась в шлюзе, пока стюарды-глейсы закрывали люк. Она утомленно провела рукой по лицу.

— Так много произошло за такое короткое время, — отрывисто сказала она Викору.

Викор громко проглотил комок в горле и пробормотал в ответ что-то неразборчивое. Глейсы закрыли люк и ушли внутрь корабля.

— Слушай! — сказала Рейдж, склонив голову. — Это звук, который я надеялась никогда не услышать.

О чем это она? Ошеломленный Викор прислушался и действительно уловил. На самом пределе слышимости он различил ритмичное биение, словно где-то далеко волны бились о берег. Он облизал губы.

— Что это?

— Двигатели! — сказала Рейдж. — Мы знали, что они здесь, и готовы заработать. Но мы ни разу не осмелились их проверить, не осмелились даже признать, что они есть. Они находятся в самом сердце корабля, глубже банков памяти. Он сказал, что собирается их прогреть.

— Вы… еще раз его видели?

— Да, конечно. Он сказал нашей поисковой партии, чтобы мы не тратили время. Он каким-то образом выяснил, что на Станции не осталось никого, кроме нас.

— И…

— И самого Ланга, конечно. Я спросила, что он станет делать на обратном пути, и как долго продлится полет. Он ответил, что полет займет годы. Он сказал, что заснет, и будет рад отдохнуть. Надо полагать, что когда его видели выходящим из помещений банка памяти, он уже исправил поврежденный контур. Уже несколько дней корабль был готов к отлету.

— Я бы хотел увидеть, как Станция отправится в путь, — сказал Викор почти неслышно.

Рейдж кивнула.

— Хорошо.

Она пустила его в наблюдательный салон корабля. Помещение было заполнено распростертыми телами, среди которых двигались врач и медсестра, занимаясь ранами, полученными во время беспорядков. Но небольшой участок пола непосредственно перед обзорным иллюминатором был свободен. Они пробрались туда и остановились, наблюдая.

По очереди стартовали всe корабли, которые находились в доках Станции. Викор и Рейдж смотрели, как один за другим они ныряют в гиперпространство, сопровождая нырок вспышкой излучения.

Викор робко протянул ладонь, ища руку Рейдж. Она сжала его ладонь и тихо заговорила, не сводя глаз с иллюминатора.

— Не надейся, что я помогу тебе, Викор, — сказала она. — Ты же знаешь, что тебе нужна не я. Я просто воплощала для тебя то, что тебе было так важно и ценно. Но это закончилось.

Викор отпустил ее руку. Она говорила правду. Теперь, когда он нашел в себе силы признать ее правоту, он почувствовал уверенность, которая была для него новым и приятным чувством.

— Все! Станция стартовала, — сказала Рейд ж после паузы.

Под действием своих непредставимо колоссальных двигателей Станция снова превратилась в корабль. Она изменила цвет, сделавшись попеременно красной, желтой, зеленой, и далее вверх по спектру. Синий… фиолетовый… ослепительно сверкающей фиолетовый…

А затем — лишь чернота, испещренная золотыми блестками звезд. Корабль отбыл.

ЧУДОВИЩЕ ИЗ АТЛАНТИКИ

Часть I ТАЙНА

Глава 1

До сегодняшнего дня их вожделение не знало предела. Они испытывали отвращение к самим себе, подстегивая собственное воображение снова и снова, опрометчиво расточая то, что, как они считали, никогда не истощится: они вели себя как дети, попавшие в дом, полный всяческих вкусных вещей, и уничтожали все, что могли употребить. До сегодняшнего дня.

Теперь же все было так, как будто планета устала от их самонадеянности.

Сколько раз приходилось слабым существам, населявшим этот мир, бежать от гнева Руаха и его сородичей? Не стоило даже вспоминать и подсчитывать все эти случаи. Но теперь ему, Руаху, хозяину тысячи жизней, самому приходилось спасаться от ужасающей ярости слепой стихии, которой невозможно было противостоять…

Далеко позади остались мраморные башни и сверкавшие драгоценными камнями цитадели Аввана, города, который возвели, чтобы прославить его. Далеко позади как во времени, так и в пространстве, поскольку, когда он со своей свитой покинул город, море уже пробило брешь в белой каменной стене гавани и швыряло суда об стены ближайших зданий. В стенах храма, храма Руаха, уже образовались трещины.

И вот повелитель Руах, кому в прежние времена служили тысячи людей, единственной целью которых было боготворить его, оказался здесь. Теперь он был всего лишь предводителем голодной и оборванной кучки беженцев; паланкин стал его храмом, а его высшим духовенством — горстка стонущих от усталости носильщиков.

Это было непереносимо! Руах кипел от злости, больше всего на свете он хотел бы наказать виновника всех своих унижений, но это было невозможно.

Перед их беспорядочной процессией расстилалась безбрежная равнина. Солнце нещадно палило с высоты, в его лучах ярко блестели церемониальные гонги. Ослабевшие музыканты с трудом несли их, бить в них они уже не могли, но и бросать не бросали, потому что не в силах были сообразить, что таким образом они могли бы облегчить свою ношу. Руах тоже постепенно слабел, хотя он экономно расходовал свои силы. Он понимал что, как только ослабнет железная хватка, с помощью которой он управлял людьми, его разорвут на части.

Он знал, что равнина не была безбрежной. Она представляла собой ровный уступ, который под небольшим углом поднимался от того места на морском берегу, где был построен Авван. Они проделали почти половину пути к месту своего назначения — городу, построенному другим правителем из рода Руаха, или, точнее, его подданными. Этот город был расположен в горах. Пусть обезумевшее море обрушилось на стены Аввана, но несокрушимые горы должны выдержать его атаку!

От жары над землей поднималось мерцающее марево. На одно мгновенье Руаху показалось, что он смотрит не на твердую землю, а на океан. Если бы только его взор мог проникнуть сквозь пелену, отделявшую их от заветной цели! Если бы он мог ясно видеть, а не только надеяться, что впереди их ждет безопасность! Разрушительная ярость моря поколебала его уверенность в разумности естественного порядка вещей.

Потрепанный в дороге паланкин внезапно упал на землю. Вся злоба Руаха выплеснулась, как лава вулкана. Он щедро расточал побои всем, кто попадался ему под руку, и от вида их страданий силы его прибавлялись. Такова была природа всех правителей из рода Руаха.

В конце концов, он смог овладеть собой настолько, чтобы позвать к себе высшего жреца и заставить его отвечать за то, что произошло. Но в ответ на его властный призыв никакого ответа не последовало. Ярость с новой силой вспыхнула в его душе. Наверно, пока он позволил себе немного задуматься, этот слабак упал замертво от усталости где-нибудь по дороге. Он позвал следующего по званию жреца и с облегчением услышал, что ему сразу же ответили.

Но вид у жреца был весьма плачевный. Он спешил к упавшему на землю паланкину, сильно прихрамывая, и кровь сочилась из ссадины на его лице. Он заговорил, запинаясь, каждое слово давалось ему с большим трудом.

— Великий Господин! Земля сошла с ума!

— О чем ты говоришь?

Руах, помня о недавно пережитых страданиях и боли, сопроводил свой вопрос ударом. Жрец вздрогнул и продолжал:

— Господин! В результате землетрясения образовалась огромная трещина, которая преграждает наш путь через равнину!

Руах взглянул в указанном направлении. Действительно, так оно и было. Он был так разгневан тем, что носильщики уронили его паланкин, что не заметил этого раньше. В центре равнины зияла расселина, ее глубина во много раз превышала человеческий рост. Рыхлая почва и камни скатывались с края этой впадины и исчезали внизу. Часть беженцев оказалась по ту сторону, они в страхе кричали и причитали, подняв лица к небу. Один глупец приблизился почти к самому краю расселины и пытался рассмотреть, что случилось с теми, кто упал вниз.

Руах понял, что его верховный жрец, по-видимому, попал в число этих несчастных.

Впервые в жизни он ощутил страх. Капризы стихии заставили его почувствовать то, что так часто он вызывал у своих подданных. Страх почувствовать страх — вот что на самом деле сводило его с ума.

— Постройте для меня мост! — приказал он. Выживший после катастрофы жрец смотрел на него, недоумевая; он видел равнину, покрытую низкорослым кустарником и редкими колючими кустиками, но на ней не росло ни одного дерева.

— Но, мой господин, из чего здесь можно построить мост? — возразил он.

— Из ваших тел! И как можно быстрее! — приказал Руах.

Переправа унесла жизни примерно половины людей из тех, что пережили землетрясение. Люди смогли найти в себе силы, чтобы держаться за руки, пока паланкин Руаха тащили над бездной, но им не хватило сил для того, чтобы самим выбраться на поверхность. По два и по три человека они е криками летели вниз к тем, кто раньше упал в расселину. Камни и земля, падавшие следом, засыпали их трупы.

Другие падали замертво по дороге, когда Руах, истощая свои силы и забыв о присущей ему рассудительности, без остановок гнал процессию вперед. Только когда на землю опустилась ночь, он позволил всем, кто остался в живых, отдохнуть и попить воды. Есть им было нечего, так как к этому времени они уже съели все те небольшие запасы продуктов, которые были у них с собой.

И даже теперь Руах раздражался, хотя и понимал, что целиком находится во власти носильщиков и сопровождавших его людей. Он не стал требовать выполнения ритуала поклонения солнцу в полном объеме, потому что этим он истощил бы последние силы людей. Он заставил себя переждать, пока они пили воду пересохшими губами, укладывались спать и снова просыпались, чтобы утолить жажду, которая преследовала их даже во сне. После того, как солнце село, на небе появились звезды, и Руах сконцентрировался на их созерцании, чтобы успокоиться и справиться с ужасом, который он испытывал перед стихией. Он знал названия некоторых звезд, или, пожалуй, можно было сказать, что он знает многие звезды, и еще вчера он рассматривал множество планет как нечто очень далекое от того райского, богатого всем, чего душа пожелает, места, где жили в свое удовольствие он и весь его род. Сейчас он почувствовал тоску по той спокойной жизни, которую он знавал под этими звездами.

Вдруг земля вновь закачалась. Не очень сильно; это, скорее, напоминало дрожь. Спящие вокруг него люди вздрагивали во сне, потом все успокоилось. Но даже такая дрожь земли пугала Руаха. Вперед! К городу, расположенному высоко в горах, в безопасное место. Он заставил утомленных носильщиков снова подняться на стертые до водяных пузырей ноги.

Наконец, на рассвете процессия поднялась на вершину холма. С нее была видна долина, и вдали — цель их путешествия. Страстно желая достичь безопасного места и одновременно страшась, что его подозрения оправдаются, Руах подгонял своих носильщиков, заставляя их двигаться почти бегом. Он не обращал внимания на то, что такой бег выматывал носильщиков до изнеможения.

Вдалеке, в розоватом сиянии рассвета, он видел блеск колоссального купола собора в городе, где правил его кузен. Там высились разноцветные дворцы его приближенных, там были построены широкие дороги и великолепные башни. Город лежал перед ними как на ладони, четкость картины была поразительной. Руах долго смотрел на него, пытаясь впитать в себя величественное зрелище.

Этот город был его последней надеждой.

Большинство его подданных уже улеглись спать, радуясь короткой передышке. Но те, кто не спал, раньше Руаха увидели, что произошло. Руах смотрел только на город, а они смотрели выше, на вершину горы, на склоне которой он расположился. Они смотрели туда и видели…

Медленно, с торжественностью, присущей ритуальным церемониям Руаха, гора раскололась надвое. Вершина горы, которая с такого большого расстояния выглядела не больше, чем голова мужчины, распалась и начала падать вниз. Каменная глыба ударилась о склон горы и подскочила.

Через какое-то время после того, как они это увидели, до них докатился слабый звук удара.

Потом глыба с размаху ударилась о купол собора, расколов его на части, разрушила мощную стену и обрушилась на соборную площадь. Второй обломок скалы разбил вдребезги величественные башни, падавшие под сокрушительными ударами направо и налево. Спустя несколько минут после того, как камнепад закончился, весь город лежал в развалинах, и только столбы пыли поднимались в лучах восходящего солнца.

Руах почувствовал полное опустошение и разочарование: город, который, он считал своим возможным спасением, погиб. Все надежды рухнули…

Он больше не мог смотреть в ту сторону, где минуту назад высились грандиозные сооружения, он посмотрел вниз, на долину, и увидел, что по ней движется, извиваясь, какая-то процессия. До последнего момента она находилась в тени, но теперь солнце осветило движущуюся колонну! По долине шел караван, как две капли воды похожий на процессию, которую еще совсем недавно возглавлял Руах, когда покидал Авван!

Не задумываясь о последствиях, он опустошил последний сосуд с водой и заставил носильщиков нести себя как можно быстрее им навстречу. Предводители процессии беженцев из города в горах остановились и с подозрением стали вглядываться в приближающихся людей, потом развернули строй веером и вытащили из ножен кинжалы.

Руах был удивлен. Он поторапливал своих носильщиков и заставил их отнести себя к паланкину, в котором находился правитель города в горах. И вдруг он услышал, как из паланкина раздался приказ, прозвучавший отчетливо и громко. Так громко его мог произнести только тот, кому не пришлось пробираться сквозь иссушенную равнину.

— Назад! Здесь нет для вас места!

— Назад! — эхом отозвался Руах. Он почувствовал, как он слаб по сравнению с другими членами его рода. — Но куда назад? Я осмотрел все побережье, здесь нигде нет убежища!

— Тебе следовало заранее подготовиться к катастрофе, как сделал это я! — В голосе говорившего звучало презрение. — У нас нет времени на то, чтобы покинуть этот мир так же, как мы покидали другие миры. Ведь до сегодняшнего дня никто даже и думать не хотел, чтобы покидать его! Но я и еще некоторые из нас, кто предвидел этот день, оказались мудрее других. Я выстроил убежище в скале, где, как я надеюсь, смогу проспать, если понадобится, миллион лет, и переждать, пока утихнут стихии этого разбушевавшегося мира.

— Возьми меня с собой! Ради всего, что нас связывает, возьми меня с собой! — Руах почувствовал, что он весь дрожит.

— Глупец! Там есть место только для одного.

Он продолжал говорить, и казалось, что ему доставляет жестокое наслаждение выносить приговор своему незадачливому сородичу.

— Почему ты не приказал своим рабам сделать убежище для тебя, как сделал это я?

Вид истерзанных переходом подданных показался Руаху издевкой. Не имея никакой определенной цели, он заставил их в последний раз встать на ноги и атаковать людей сородича. Возможно, он думал о захвате убежища, построенного его кузеном.

Но результат схватки был предрешен. В конце концов, Руах остался один.

Глава 2

Дрожь, пробежавшая по спине Питера Трента, была вызвана не холодной водой: его костюм надежно защищал от окружающей среды. Дрожь была вызвана благоговейным ужасом.

Ему только что пришло на ум, что его появление на такой глубине — это событие, происшедшее здесь впервые за многие тысячи лет.

Обычно здесь ничего не происходило. В результате нескончаемого дождя простейших, составлявших когда-то планктон, на морском дне образовался слой ила. Его толщина при делении на подсчитанную скорость отложения позволяла человеку определить возраст океана, в глубине которого сейчас плыл Питер Трент. Рыбы на его пути попадались редко, да и те, как правило, на самом деле оказались здесь случайно, попав сюда из более высоких слоев, и не являлись постоянными обитателями придонных глубин.

Чувство полной изолированности от мира потрясло его, он развернулся в воде и взглянул сквозь дымку на зеленое солнце у себя над головой. Конечно, это было не настоящее солнце. Солнечный свет остался далеко наверху, кроме того, когда он и его товарищи готовились к длительному спуску, солнце было закрыто облаками. Он спустился сюда, чтобы проверить сигнальные огни маяка батискафа.

Но теперь все было в порядке. Маяк излучал самый яркий свет, когда-либо изобретенный человеком, за счет энергии, выделявшейся при получении водорода из окружавшей его воды.

Питер повис в воде без движения, задумавшись о тех фантастических достижениях, благодаря которым он оказался здесь и двигался так же свободно, как в открытом космосе. Маяк батискафа, возможно, был самым незначительным из этих технических чудес, хотя то, что он мог поддерживать свое свечение за счет реакции выделения водорода на глубине более тысячи фатомов от поверхности океана, явилось результатом почти неправдоподобного по мастерству проекта. Магнитный корпус маяка снижал утечку радиации до безопасного для команды батискафа уровня благодаря применению принципов, открытых в результате наблюдений за звездами, названными учеными белыми карликами.

Отсюда, из глубины, звезды не были видны на протяжении многих тысячелетий. По эту сторону великого Атлантического хребта, возможно, в другую геологическую эпоху был материк. Под слоем образованного планктоном ила, по которому ученые определили, что возраст океана равен примерно сотне тысяч лет, находился гранит. По другую сторону Атлантического хребта, этих фантастических подводных гор, которые были шире Анд и выше Гималаев, дно океана было базальтовым. Базальтовые породы, как известно, вулканического происхождения: они образовались в результате извержений, сотрясавших новорожденную землю, а гранит служил основанием для континентов.

По спине Питера снова пробежала волна благоговейного трепета. Он пересмотрел свое мнение относительно важности технических чудес, которые помогли ему оказаться на такой глубине. До сих пор он считал, что величайшим из них было открытие принципа Островского-Вонга, благодаря которому он мог выдерживать давление воды на большой глубине и свободно плавать в гидрокостюме. Его костюм был значительно легче, чем скафандр космонавта, приспособленный, чтобы выдерживать космический вакуум. Но разве не было еще более удивительным то, что перед тем, как люди смогли сами спуститься сюда и увидеть все собственными глазами, они послали сюда чуткие датчики, исследовали дно гидролокаторами и открыли все то, что смогли потом увидеть, спустившись следом за этими датчиками?

Питер вильнул в сторону как угорь и уставился на горы, высящиеся перед ним. Он не мог ясно видеть их в мутной воде, но они находились там. Несколько пиков этих гор, возвышавшихся над поверхностью воды, назывались грядой Азорских островов, Скалами Святого Павла, расположенными недалеко от экватора, островами Тристан-да-Кунья (символ одиночества), и, южнее, островами Гоух и Буве. Только океанографы и редкие специалисты, те, кто привык принимать во внимание не только поверхность океана, но и его глубины, представляли истинные масштабы хребта.

Когда он подплыл ближе к подводному маяку, ему пришлось перевернуться как акробату и нырнуть в тень под большими резервуарами, давая глазам привыкнуть к яркому свету. Как только Питер смог различать неподвижный темный овал входа в шлюз, он, зацепившись руками за опоры на корпусе, подтянулся к нему.

Как только наружная дверь захлопнулась за ним, внутренняя створка открылась. Отсек, конечно, был заполнен водой. Если бы внутри был воздух, поданный под любым допустимым для дыхания человека давлением, то при нормальных условиях это означало бы удвоение силы давления на корпус батискафа. Жить внутри такого судна можно было, только пользуясь методом Островского-Вонга и оставаясь в гидрокостюме на протяжении всего путешествия. Управляющие пульты, двигатель, генератор маяка и прочие устройства не нуждались в воздухе. Они были встроены в твердый пластик, что делало их обслуживание чрезвычайно трудным делом, но благодаря чему искусно решалась проблема давления.

Проходя мимо Мэри Дэвис, он, как обычно, тронул ее за плечо. Она повернулась к нему так, что он смог увидеть ее лицо сквозь прозрачную пластину шлема. Он широко улыбнулся ей и подмигнул. В ответ она тоже улыбнулась, но улыбка показалась ему несколько натянутой.

Третий член команды, Люк Воллес, занял часть его рабочего места, пока Питер отсутствовал. При виде Питера ему пришлось вернуться на свое место, что Люк сопровождал небольшой пантомимой, указав Питеру рукой в сторону выхода.

— Зачем ты так быстро вернулся? — прошептал он в наушники Питера. В батискафе звук передавался с нормальной громкостью, и можно было говорить обычным голосом, но — помехи, возникавшие в звукоснимателе микрофонов, укрепленных на горле, приучили их к общению шепотом. — Мы с Мэри отлично ладили друг с другом!

— Не говори мне об этом! — сказал Питер, заставляя себя подделаться под легкий тон Люка. — Я знаю, что когда-то ученые уже исследовали возможности воспроизведения человека в состоянии невесомости, хотя до тех пор, пока в космос не начали посылать смешанные команды, эти исследования были чисто теоретическими. Но здесь!

— Какие перед нами открываются перспективы в этой области! — заметил Люк.

Мэри нетерпеливо прервала их.

Питер, хоть бы ты был серьезен. Насколько оправдал себя принцип Островского-Вонга?

На все сто процентов. Если когда-либо соберутся давать премии океанографам, Островский и Вонг должны быть первыми среди них, хотя они и не являются специалистами в океанографии. Я думаю, они совершили прорыв в этой области и во многом облегчили нашу тяжелую работу. Люк шепотом перебил его.

— Я все-таки чертовски рад, что именно тебе выпало первым пройти испытание в открытой воде, Пит. Но, кстати, я бы хотел первым пройти так называемое полевое испытание. На каком расстоянии от дна океана мы находимся? Или, правильнее было бы сказать, от края?

— Что?

— Мы находимся в восточной части бассейна Атлантического океана, правда? А где ты видел бассейн без краев?

— Неплохо, Люк, — Мэри выдавила из себя смешок. — Я проверю.

Она нажала кнопку на управляющем пульте панели гидролокатора, и на кварцевом экране появилась россыпь точек, похожих на туманные звезды на небе.

— От ближайшей из них до нас тысяча сто ярдов.

— Хорошо. Давайте подгребем ближе. Я хочу выйти и взять пробу ила и несколько экземпляров фауны, если найду что-нибудь.

— Ну что ж… — казалось, Мэри колебалась, и Питер решил вставить свое слово.

— Мне кажется, это отличная мысль.

Мэри кивнула головой и начала запускать воду в ядерный реактор.

— Осторожно! Мы у цели. Я как раз вижу склон горы в свете маяка.

Люк висел на корпусе батискафа рядом со шлюзом, вглядываясь в зеленую мглу.

— Я не думаю, что мне понадобится фонарь на голове, когда вы рядом со мной, но я захвачу его на тот случай, если захочу добраться до дна ила.

Потом наступила тишина. Питер шевельнулся в том ограниченном пространстве, которое занимал, и посмотрел на Мэри, думая о том, что технологические чудеса, окружающие их, привели не только к равенству, но к стиранию почти всех различий между мужчинами и женщинами. Микрофоны не передавали богатства тембра голоса Мэри, гидрокостюм скрадывал ее фигуру. Питер только мельком мог видеть ее лицо, и то сквозь стекло шлема. У нее были большие выразительные глаза, плоские азиатские скулы, полные мягкие губы. Ее лицо покрывали веснушки самых разнообразных оттенков коричневого цвета, от почти оранжевого до темно-коричневого, блестящие светло-каштановые волосы ниспадали мягкой волной. Потрясающе.

Он убедился, что его микрофон установлен на режим переговоров внутри батискафа.

— Мэри, можно задать тебе личный вопрос? Шлем повернулся в его сторону. Ему показалось, что по ее губам скользнула улыбка, но он не был до конца уверен в этом.

— Только один. В награду.

— В награду? За что?

Питер смешался, и это было слышно по его голосу.

— За то, что я первым вышел из батискафа. То, что я занялся океанографией, отчасти связано с моим детским стремлением к героизму. И, поскольку я только что имел возможность проявить небольшой героизм, то теперь переживаю приступ возвращения в детство, в подростковый период.

Питеру показалось, что вторая фраза смутила ее, кроме того, ей, наверно, захочется немного смягчить свое замечание о награде.

— Ну, хорошо, я попробую… хотя, конечно, половину всех моих вопросов можно назвать личными. Мэри, ты очень привлекательная девушка и прекрасно это знаешь. Зачем ты здесь, вместо того, чтобы сидеть дома и обедать в компании обеспеченного молодого человека?

Наступила долгая пауза.

Ладно, я отвечу тебе, — ответила Мэри, посмеиваясь. — Но я предупреждаю, что все это покажется тебе очень глупым.

— Это началось еще в школе, когда мне было четырнадцать лет. Я влюбилась в мальчика, который был старше меня. Ему было, должно быть, около семнадцати. Я буквально преследовала его. И мальчик не знал, куда от меня скрыться! В этом нет ничего странного. Ведь я была совсем ребенком, а он уже почти взрослым мужчиной. Но, как и многие другие четырнадцатилетние девочки, я не верила в это. Я изо всех сил старалась выглядеть старше своих лет, говорить и вести себя как взрослая девушка. Он смеялся надо мной. И неудивительно! Со стороны это, наверно, выглядело комично. Но, в конце концов, я по-настоящему рассердилась. Сначала на него, а потом и на себя за то, что превратилась в бесцветную старомодную девицу. Я знала, что этот парень собирался после окончания школы поступить на работу в Институт Скриппса. Он дружил с одним из подводных геологов, который знал его отца, и даже получил разрешение на то, чтобы отправиться на исследовательском корабле в экспедицию во время летних каникул. Я сказала себе: отлично! Что это за институт Скриппса? Институт океанографии. Никогда раньше о нем не слышала. Ну, хорошо же, я узнаю об океанографии больше, чем он!

Мэри добродушно рассмеялась.

— И будь я проклята, если я действительно не узнала. Я обогнала его через несколько месяцев. Но меня действительно заинтересовала океанография, и я убедила себя в том, что на всю свою жизнь останусь одинокой старой девой, вот почему я решила, что должна сделать карьеру, и карьера океанографа показалась мне не хуже любой другой. Когда мальчики обращали на меня внимание и назначали мне свидания, я каждый раз удивлялась до глубины души. Правда! И вот я здесь.

Питеру стало смешно, но он постарался сохранить серьезное выражение лица. Он уже почти готов был заявить, что история показалась ему хоть и глупой, но совершенно логичной, как их разговор прервали. В наушниках раздалось бормотание. Бормотание исходило от Люка, который находился на большой глубине в открытом океане.

— Ох! — В его голосе звучало раздражение — так восклицают, когда видят, как кошка или маленький ребенок портит ценное украшение.

Мэри прижалась шлемом к кварцевому иллюминатору, но из батискафа почти ничего не было видно. Для того, чтобы видеть, а не просто регистрировать происходящее с помощью гидролокатора, членам экипажа нужно было выйти из шлюза.

— Люк! — тихо позвала она. — С тобой все в порядке?

— Лично у меня все в порядке, так же, как было у Питера, — Люк говорил совершенно спокойно, но то, что он сказал«Питер», а не «Пит» или «Пити», само по себе показалось необычным. — Я могу совершать действия, требующие усилий, но не долго. Координация немного нарушена. Здесь что-то вроде пещеры, я ее исследовал и нашел в ней представителей ракообразных или похожих на них животных. Я оторвал нескольких из них от камней, но, может быть, слишком сильно ударил по стене пещеры или что-нибудь еще… Примерно полтонны ила стекло со скалы, перегородив выход из пещеры.

— Ты можешь выбраться оттуда? — спросила с тревогой Мэри.

Я думаю, да. Отверстие достаточно широкое, и я четко вижу огни маяка. Сложность состоит в том, чтобы проплыть прямо, не задев края отверстия. Это похоже на цирковой трюк! Сейчас — или никогда!

Его последние слова сопровождались каким-то хрюканьем, как будто одновременно он бросился к выходу из пещеры.

Внезапно батискаф стало швырять из стороны в сторону, как воздушный шар, попавший в сильную бурю, и относить в сторону от склона горы, который исследовал Люк. Они услышали отдаленный шум. Медленно растекающиеся потоки грязи заволокли небольшие иллюминаторы батискафа.

Мэри была лучше, чем Питер, подготовлена к удару, поскольку она сидела в кресле перед пультом управления, тогда как Питер стоял, ни за что не держась, поэтому его отбросило вперед. В результате, не успев сообразить, что к чему, он уже барахтался в воде, наполнявшей камеру батискафа. Пока он пытался занять свое прежнее место, он понял, что произошло. Вероятно, вход в пещеру располагался на склоне обнажения каменистой породы, а над ним находились тонны ила, которые лежали целую вечность никем не потревоженными. Только глубоководные течения сглаживали и выравнивали их так же, как на земной поверхности ветер и вода со временем смягчают очертания холмов. Они лежали неподвижно, но были готовы в любую минуту обрушиться в бездну, наподобие снежной лавины, начинающей движение от малейшего сотрясения воздуха.

Он звал Люка, пока не вспомнил, что его микрофон включен в режиме трансляции звука только внутри батискафа. Хотя теперь это было все равно. Люк не мог услышать их криков.

Глава 3

— Боже мой! Боже мой! — шептала Мэри.

Она запустила реактор и продолжала управлять батискафом, который швыряло из стороны в сторону. Возможно, это была своего рода психологическая защита и попытка отвлечься, чтобы удержаться от слез. Питер с силой прижался шлемом к стеклу иллюминатора, чтобы хоть что-то разглядеть в темной воде. Снаружи не было видно ничего, кроме падавшей вниз глыбы. Она состояла из твердого, но не очень тяжелого материала. В свете маяка Питер видел, как глыба медленно опускалась вниз и вскоре навсегда исчезла в слое ила, лежавшего на дне Атлантического океана.

— Я думаю, обвал закончился, — сказал он громко. Но потом опомнился и снова перешел на шепот. — Мы далеко отошли от того места?

— Не очень, — через силу ответила Мэри.

— Ты можешь точно определить координаты места, где мы находились?

— О, Господи, я не знаю.

— Она провела рукой перед глазами, как будто убирая волосы с лица. Ее рука показалась на удивление маленькой на фоне массивного шлема.

— Я попытаюсь. Ты собираешься выйти наружу?

— Конечно! Если остается хоть малейший шанс, что Люк в пределах досягаемости… Возможно, он просто завален илом. Может быть, он все еще в пещере и не может услышать нас или передать сигналы сквозь завал.

Питер начал открывать двери шлюза.

Мэри замерла, держа руку наготове, чтобы открыть отводную трубу реактора. Наступила долгая пауза, в течение которой она не шевелилась. Потом повернулась к нему и покачала головой.

— Не стоит рисковать. Может произойти другой обвал.

— Не стоит? Что ты имеешь в виду? Пока остается надежда…

Вдруг внезапная вспышка озарила его сознание. Мэри около двадцати семи. И он точно знал, что Люку тридцать.

— Мэри, Люк работал в Институте океанографии Скриппса до того, как он приехал работать к нам на Атлантический океан?

— Да, — едва выдохнув, произнесла она.

— Скажи, это благодаря Люку ты оказалась здесь? Это о нем ты рассказывала?

В ответ он опять услышал еле различимое «да».

— Ладно. Возможно, ты не видишь смысла в том, чтобы спасать его, так как он не соответствует идеалу, возникшему в твоем воображении, когда тебе было четырнадцать лет, но, несмотря ни на что, он — хороший человек и прекрасный океанограф. Я не брошу его, пока сам не удостоверюсь, что все пропало! Ну а теперь включи двигатель батискафа!

Он прошел через шлюз и повис, ухватившись за опоры на корпусе батискафа, вглядываясь в направлении хребта. Батискаф двигался со скоростью не больше двух морских миль в час. Питер мог даже ощущать разницу в давлении, возникавшую при таком медленном перемещении, но, несмотря на низкую скорость движения, грязь постоянно оседала на прозрачную пластину, защищавшую его лицо, и ему приходилось каждые две-три минуты счищать ее, чтобы хоть что-то видеть.

Яркий свет маяка прорезал мутную от ила воду, и после осмотра места он смог заключить, что хотя сотрясение было сильным, но масштабы обвала относительно невелики. Всего несколько тонн ила соскользнуло со склона и перераспределилось на поверхности подводной скалы. Всего! Питера передернуло. Метод Островского-Вонга позволял человеку выдерживать огромное давление, но тонны грязи — это проблема уже другого уровня.

Скорее всего, нет никакой надежды на спасение Люка.

— Хорошо. Стой! — скомандовал он Мэри. — Я вижу стену впереди.

Он видел постепенно расширявшийся в поле зрения освещенный маяком кусок стены. — Похоже, мы попали на то же место, очень хорошо. Я вижу неясную границу между илом, лежащим впереди, и всей остальной грязью, такое впечатление, будто его неровная поверхность отражает больше света.

— Насколько близко мы можем подойти, как ты думаешь?

В голосе Мэри звучало напряжение.

— Настолько, насколько тебе позволят нервы, — ответил Питер, усмехнувшись. — Хорошо, остановись. Я не думаю, чтобы здесь была реальная опасность повторения обвала. Ил соскользнул со склона и очистил площадь, равную примерно ста квадратным ярдам или даже больше. Я спущусь вниз и осмотрю поверхность склона, ни до чего не дотрагиваясь. Если мне покажется, что ил не сдвигается с места, я поднимусь наверх с гидролокатором и посмотрю, не удастся ли зарегистрировать отражение звуковой волны от шлема или от кислородных баллонов Люка.

Практически никакого риска повторного обвала не было, Питер понял это после тщательного обследования места катастрофы. Он настроил небольшой гидролокатор, который обычно служил для связи, таким образом, чтобы получать обратно собственные импульсы, и начал старательно сдвигать ил, вперед назад, вперед назад…

Когда он уже готов был просигналить Мэри об окончании этого занятия, его осенило. Возможно, ил соскользнул прямо в устье пещеры, в которой оказался Люк, и занял более низкий уровень. Может быть, им следует спуститься немного ниже пещеры.

Он развернулся, оттолкнувшись от скалы ногой, и стремительно поплыл вверх, по направлению к камням, которые обнажились в результате сползания ила. В ответ на его просьбу Мэри направила батискаф следом за ним. Маяк освещал голую поверхность скалы без всяких признаков входа в пещеру.

Скала? Он был настолько сосредоточен на том, что искал, что ему понадобилось немало времени, чтобы осознать несоответствие. Скала? Где это видано, чтобы поверхность скалы была разбита на небольшие, расположенные на разных уровнях и повернутые по отношению друг к другу под разными углами площадки? При этом все площадки были правильной квадратной формы!

Расплавленный камень, лава, с большой скоростью выбрасываемая из вулкана и быстро охлаждающаяся, может образовывать кристаллы гексагональной формы: вспомним, например, Мостовую Великана и другие подобные образования. Но квадраты совершенно равных размеров? Откуда они здесь?

В этот миг Питер забыл о своем пропавшем товарище, но позже, когда он вспоминал об этом, он утешал себя, что Люк простил бы его; возможно, он даже добровольно пожертвовал бы своей жизнью, чтобы обнаружить то, что в противном случае еще не одно столетие оставалось бы незамеченным. Он подплыл ближе и соскреб тонкий слой грязи, покрывавший поверхность фантастического камня.

Мрамор. Но не просто мрамор. Мраморная плита была украшена резьбой и инкрустирована каким-то более тяжелым, чем мрамор, материалом. В рисунке инкрустации, который казался темным на более светлом фоне, была своя логика.

Первый рисунок, который ему удалось рассмотреть, походил на печать царя Соломона, только вместо двух пересекающихся треугольников это изображение состояло из двух квадратов. Другой рисунок напоминал символ профессии медиков — обвитый двумя змеями жезл Меркурия. Питеру очень хотелось бы надеяться, что такие змеи никогда не выползали на поверхность Земли. Даже изгибы их тел выглядели неестественно.

— Мэри! Я нашел нечто фантастическое! Невероятно! Ты можешь подплыть на батискафе сверху, но только осторожно! Я хочу, чтобы ты увидела несколько картинок, очень интересных, их здесь много.

Вряд ли это можно было расценить как цинизм, но в данный момент он подумал о том, что если бы не Люк, то сейчас у них было бы много кислорода для возвращения на поверхность. Если бы только у них была связь с базовым судном! Но радио не работало на такой глубине, а прикреплять к батискафу телефонный кабель они не захотели, чтобы не ограничивать диапазон поисков интересных видов фауны в придонной области.

Питер лихорадочно работал, расчищая скользкий тонкий слой ила. Ему приходилось сдерживать себя и работать не очень быстро, иначе он мог взбаламутить воду над поверхностью «тротуара», как он уже окрестил про себя эти плитки. Он должен подобрать такой темп работы, при котором мелкие частицы ила не будут накапливаться поблизости и рассеивать свет, чтобы не мешать камере батискафа сфотографировать таинственные символы.

Что-то в рисунках показалось Питеру очень знакомым. Прямо перед собой он увидел концентрические круги, равнобедренные треугольники, выложенные в виде звезды, и несколько пересекающихся линий. Он увидел в этих рисунках до боли знакомый символ, такой же, как жезл. Символ, похожий на китайский иероглиф, обозначающий слово «человек», и нечто, напоминающее свастику с тремя концами. Она показалась Питеру похожей на герб острова Мэн. Но некоторые символы Питер не мог сравнить ни с чем, что видел раньше, в одном или двух случаях это вызвало у него глухое беспокойство.

— Питер!

Мэри хотела предостеречь его. Возможно, тревога в ее голосе прозвучала помимо ее желания.

— Я думаю, нам скоро надо начинать подъем. Я бы предпочла вернуться домой до того, как у нас кончится кислород. Ты же знаешь, нам надо будет пройти процедуру обеззараживания от продуктов радиоактивного распада. Я думаю, что все эти рисунки останутся на том же месте до нашего возвращения. Думаю, тебе стоит осмотреть все вокруг, чтобы понять, нет ли здесь еще чего-нибудь интересного.

Он сделал круг над всей территорией, освещенной маяком, и ткнул несколько раз в то, что, вероятно, было масонскими реликвиями, скрытыми под слоем грязи, но их он побоялся расчищать, чтобы снова не вызвать лавины ила. Наконец он вернулся в батискаф.

Мэри молча ждала его. Когда он оказался внутри в полной безопасности, она тут же подключила к цепи устройство, снабжающее водой магнитный сосуд бакена. Мощная энергия мгновенно расщепила воду на газы. Накачанный газом резервуар начал медленно поднимать их на поверхность океана.

Питер уселся на свое место, думая о рисунках и о том, как Они будут выглядеть после того, как будут внесены необходимые поправки, в увеличенном виде и на цветном экране.

— Мэри, — сказал он, устрашившись своей догадки, — ты понимаешь, что мы столкнулись с чем-то, что, по-видимому, намного древнее предполагаемого возраста Атлантиды, древнее, чем какая-либо из известных человеческих цивилизаций?

Она кивнула.

— Если они умели строить здания намного раньше, чем мы, тогда что это были за существа?

— Кто, — поправил ее Питер, — а не что. Если они были строителями, тогда они, вероятно, наши родственники, и неважно, как они выглядели.

Он помолчал и затем добавил, слегка запинаясь:

— Не думаю, Люк оставит по себе такую память, какой еще ни один человек не удостаивался.

В течение одной секунды он никак не мог понять, что он видит перед собой. Потом он широко расставил руки, и сделал это как раз вовремя, чтобы подхватить Мэри. Она, рыдая, упала в его объятия, и на глубине сотен футов, несмотря на мешавший ему гидрокостюм, благодаря которому они могли жить на такой глубине, он постарался, как мог, успокоить ее.

Глава 4

После корректировки цветов в соответствии с законами визуального в воздушной среде, яркие изображения невероятных подводных каменных плит появились на экране в наспех затемненной кают-компании корабля «Александр Бах». Теперь сквозь слой грязи отчетливо проступали розовые и желтые цвета, и кое-где вкрапления белого…

Питер с изумлением разглядывал их. Все это было погребено в течение сотен тысяч лет в иле, образованном отложениями планктона. Очевидно, ил законсервировал и спас плиты от разрушения так же хорошо, как и торфяная вода болота, где было найдено забальзамированное тело Толлундского человека, умершего несколько тысяч лет тому назад. Если представить, что камни сохраняются гораздо дольше, чем человеческая кожа и кости, то вполне вероятно, что возраст этих камней исчисляется тысячелетиями.

Кроме Мэри и Питера, в кают-компании собралось еще шесть человек. Из основной команды корабля здесь присутствовали капитан Хартлунд, старший помощник капитана Эллингтон и старший механик Платт. Несмотря на то, что занимаемые ими должности требовали от них больших знаний, чем были нужны обычным морякам (Платт, например, в чьи обязанности входило обслуживание батискафа, был незаурядным ядерным физиком и мог с легкостью установить дату взятого образца породы; в данном случае они не знали, что сказать. Они не были профессионалами в этой области. Такого еще не бывало в их практике. Это был уникальный случай.

Кроме того, на борту корабля «Александр Бах» в этот раз находились ученые из фонда Исследований Атлантики: Дик Лешер, молодой исследователь, специалист по подводной геологии, Элоиза Вандерпланк, биоэколог, изучавшая взаимосвязь между размерами популяций рыб и количеством планктона, и руководитель научного проекта — доктор Гордон.

Гордон был решительным и невозмутимым человеком, обладавшим острым языком, уважаемым среди своих коллег как трезвый и очень опытный океанолог. Годы кропотливой работы в трудоемких исследовательских программах позволили ему добыть массу интересных фактов — материал для создания множества (примерно двух десятков) блестящих, но зачастую шатких теорий. Это снискало ему любовь как авторов этих теорий, так и тех, кто не хотел соглашаться с фактами, которые Гордон истово продолжал считать доказанными и не подлежавшими сомнению.

Питера потряс вид Гордона. Этот обычно невозмутимый, всеми уважаемый человек сидел, подавшись вперед и неподвижно уставившись на экран. Он что-то бормотал про себя, как молитву.

Питер взглянул на Мэри, сидевшую напротив него. Она выглядела очаровательно в простой белой блузке и юбке, но красные припухшие веки выдавали ее состояние. Перед просмотром фотографий каменных плит, когда Питер рассказывал об исчезновении Люка, она ушла к себе в каюту и выплакала там свое горе.

Плакала ли она о настоящем Люке, о том Люке, каким он был сейчас? Или она горевала о том идеале, который создала в своем воображении много лет назад? Последний вариант казался правдоподобнее. Питер хорошо знал Люка, и он ему нравился, но вряд ли заслуживал такого восхищения.

Он перехватил взгляд Мэри и кивнул головой в сторону Гордона. Мэри, соглашаясь, кивнула в ответ, что заставило Питера откашляться и повернуться на стуле.

— Гм, доктор Гордон! У вас уже сложилась какая-либо теория, объясняющая происхождение этих плиток?

Для людей, которые месяцами или даже годами проверяют любую теорию прежде, чем что-либо утверждать, это был плохой вопрос, и Питер поспешил уточнить.

— Я имею в виду, в той теории, в какой у нас есть данные, необходимые для проведения экспериментальной…

— Теория, мой дорогой Питер? Теория? Кто может говорить о теориях в такой момент, какой мы сейчас все переживаем? Когда с определенностью можно говорить только об этом редком и драгоценном миге! Ради Бога, о каких теориях может идти речь, когда мы это знаем, вы знаете, все знают!

Он громко закашлялся и убрал в карман носовой платок, чтобы вновь погрузиться в увлеченное созерцание экрана.

Остальные переглянулись. Поскольку Элоиза Вандерпланк, хотя и не была специалистом в этой области, была следующей по старшинству и, кроме того, чаще других работала вместе с Гордоном, жребий пал на нее. Она положила на стол свою худую, покрытую веснушками руку, и высоким голосом требовательно спросила:

— Знаем что, Гордон?

— Да будет, Элоиза! — Гордон сел прямо. — Мы нашли здания, или остатки зданий на дне океана, в восточной части Атлантического океана, о котором известно, что дно здесь состоит из гранита, то есть части материка, а ты задаешь такой вопрос. Даже если учесть, что ты изучаешь места обитания популяций рыб, я не поверю, что все общие сведения из области океанографии стерлись в твоей памяти. По крайней мере, мне так кажется, а может быть и еще кому-нибудь.

У Питера внезапно упало сердце. Может быть, в этом и заключался «тайный порок» Гордона? Возможно, это раскрывает истинную причину его кропотливой работы в океанографии, терпеливого собирания фактов, создания многообещающих, но не очень основательных гипотез?

Мэри, должно быть, быстрее, чем остальные, поняла, о чем речь. Она с шумом оттолкнула стул.

— Доктор Гордон, если вы говорите об Атлантиде, то вы, должно быть, сошли с ума!

Все собравшиеся в кают-компании заулыбались и тут же расслабились. Питер расслышал шепот за спиной:

— Молодец девчонка!

Он подумал, что, вероятно, это сказала Элоиза.

Но на Гордона эти слова произвели ужасающее действие. Его лицо покраснело. Он запыхтел, громко шлепнул ладонью по столу. Наконец, он снова заговорил.

— Это просто непростительно! По крайней мере, вы должны быть мне благодарны за то, что не я первым произнес слово Атлантида. И я не стал бы его произносить, потому что знаю так же хорошо, как и вы, а, возможно, и лучше, поскольку я занимался этим тогда, когда вы все еще были грудными младенцами, что Атлантида Платона погрузилась в воду значительно позже, чем этот материк, который сейчас находится под нами. Но Атлантида — хорошее название, освященное частым его употреблением и утвержденное традицией.

Почему, начиная со школы, мне было ясно из случайных доказательств, что какая-то катастрофа погубила некую реально существовавшую цивилизацию, я не могу вам объяснить! Одни и те же события искажались при устном пересказе из поколения в поколение: Ноев потоп, потоп Девкалиона.

А теперь мы нашли доказательство, которое никто не сможет оспорить, как бы он этого ни хотел. Возможно, это не Атлантида Платона. Но совершенно определенно, что мы наткнулись на великую цивилизацию, возможно, такую же великую, как наша, но ее величие состоит в другом. Если бы они были так же хорошо оснащены в техническом плане, как мы, то они смогли бы выжить после землетрясения, которое сыграло роковую роль в их судьбе. Но, помимо техники, есть и другие области знаний.

В его устах слово «техника» прозвучало пренебрежительно, и старший механик Платт собрался возразить, но потом передумал и промолчал.

Мэри сидела, опустив глаза. Питер под столом слегка наступил Мэри на ногу, хотя он бы предпочел дотянуться до Мэри рукой. Тишину, наступившую вслед за словами Гордона, нарушил спокойный голос капитана Хартлунда:

— Я должен сказать, босс, мне кажется, что вы слишком большое значение придаете нескольким каменным плиткам, на которых начертаны иероглифы.

Он вынул изо рта пустую трубку и ткнул ею в сторону экрана.

— Я не принадлежу к числу опытных ученых, но я работал на борту «Баха» и на его предшественниках так давно, что некоторые вещи могли уже забыться, как вы справедливо заметили. Вне всякого сомнения, мы столкнулись здесь, в глубине океана, с эпохальным открытием, в буквальном смысле этого слова. Предполагалось, что тысячи лет назад люди, жившие на земле, прятались в шалаши, сделанные из звериных шкур, или в пещеры. Но что мы нашли на самом деле? Неиссякаемый кладезь новых открытий или нечто такое же дразнящее и таинственное, какими были статуи с острова Пасхи до тех пор, пока их изображения не стали попадаться на каждом шагу? Питер сказал, что он не смог увидеть ничего больше, кроме развалин каменного сооружения. Я полагаю, что существует вероятность, что мы могли столкнуться со своего рода — ну, например, Стоунхенджем, только большим по масштабу: с уникальным шедевром, сделанным представителями какого-то примитивного общества либо с практической, либо с мистической целью. Думаю, что для выяснения этого антропологам и палеонтологам понадобятся долгие годы.

Атмосфера немного разрядилась. Спокойно высказанное здравое мнение капитана Хартлунда произвело впечатление даже на Гордона, и он немного сник.

— Очень хорошо, — милостиво согласился он. — Я посчитал необходимым послать на материк радиограмму с сообщением о находках Мэри и Питера и факсимильные изображения каменных плит. Мне кажется, что газетные репортеры могут подхватить тему Атлантиды Платона и Игнатиуса Доннелли, и скроют от публики более важные вещи, которые мы, возможно, позже обнаружим.

Он вздохнул, вновь мысленно погружаясь в глубину веков.

— Но если это не то, что вы полагаете, не просто потонувший остров Пасхи, тогда какие перспективы раскрываются перед нами! Может быть, мы стоим перед разгадкой будущего, подсказанной нам прошлым. Надежды на получение забытых знаний…

Элоиза кашлянула, и руководитель экспедиции прервал свою речь.

— Извините, я увлекся. У кого есть практические предложения по поводу того, какие немедленные действия необходимо предпринять?

Глава 5

Дальше собрание шло гладко; когда оно закончилось, Питер вышел следом за Хартлундом на палубу. Вечерело, солнце должно было вот-вот закатиться, но воздух по-прежнему оставался теплым и неподвижным.

— Спасибо вам за то, что вы разрядили обстановку во время этой неприятной ситуации, — сказал он.

Капитан, набивая трубку табаком и не поднимая глаз, улыбнулся.

— У нас всех есть свои недостатки. Я думал, что мне никогда не удастся понять, что представляет собой шеф.

— Но слушать эти безумные речи о забытом тайном знании! — Питер в изумлении пожал плечами, потом махнул рукой и решил переключиться на другие темы.

— Когда будет следующее погружение батискафа?

— Это зависит от того, сколько времени понадобится Фреду Платту, чтобы дать разрешение на спуск. И будет ли шеф настаивать, чтобы Дик и Элоиза перед спуском на большую глубину прошли испытания на владение методом Островского-Вонга на мелководье. По нормам, сколько времени должно пройти между погружениями?

— Минимум сорок восемь часов, если погружение происходит с уровня моря; считается, что за одну экспедицию нельзя погружаться больше шести раз на глубину более одной мили. Но точно никто этого не знает. Вероятно, интервалы могут быть сокращены. Просто они стараются избегать всякого риска.

— Простите! — раздался голос Платта, и они посторонились, чтобы пропустить его. Платт нес оборудование, необходимое для диагностики и устранения неисправностей в батискафе, один из его помощников шел за ним, почти наступая ему на пятки.

— Управлять батискафом было одно удовольствие, как в сказке, Фред! — успел сказать Питер в спину уходящему старшему механику. Платт, не поворачиваясь, бросил ему через плечо:

— Прекрасно! Теперь посмотрим, будет ли он работать без сбоев, как это и положено отлаженному механизму!

Спустя секунду он и его помощник перелезли через перила и быстро начали спускаться к батискафу. Хартлунд добродушно рассмеялся.

— Никаких сомнений, никаких проволочек, — заметил он. — Наверное, хотел бы, чтобы на корабле был не один такой батискаф. Скафандры, конечно, по-своему хороши, но что бы мы делали без атомной энергии?

— Ну, вы же знаете, что есть еще один батискаф, — поправил его Питер, и Хартлунд задумчиво выпустил изо рта клубы табачного дыма.

— Да, конечно. У русских есть один. Кажется, он называется «Владимир Островский», верно?

— «Павел Островский», — поправил его Питер. — Я бы хотел увидеть этот батискаф. А еще лучше — совершить на нем погружение. Некоторые данные, которые русским удалось получить еще до того, как батискаф появился у нас, несмотря на все трудности, обычные для начального этапа освоения, заставили меня испытать сильную зависть.

Капитан засмеялся.

— Бросьте, сейчас удача на нашей стороне.

— Где они чаще всего работают?

— В Тихом океане. Как я полагаю, это было основной причиной, по которой для нас выделили этот участок. Военные одобрили идею проведения проекта в Атлантическом океане, поскольку, работая на другом конце света, мы защищаем себя от опасности похищения русскими нашего батискафа. Для нас это тоже было хорошо, потому что мы хотели получить новые данные об Атлантическом океане, а не дублировать работу русских.

На следующее утро, наблюдая за погружением батискафа с Элоизой и Диком Лешером, Питер почувствовал себя несколько уязвленным. Если бы он не потерял столько времени на изучение этих проклятых плиток, то смог бы завершить большую часть работы, которую эти двое собираются проделать за свое первое погружение, и получил бы более полное представление о своем открытии. Кроме того, это помогло бы предотвратить неприятную сцену с руководителем экспедиции, которая разыгралась вчера.

Для получения общей картины их находки на глубине тысяч морских саженей, наверно, было вполне разумно послать туда геолога и специалиста-ихтиолога. Они смогут все осмотреть, сфотографировать и составить отчет обо всем, что увидят своими глазами. А он и Мэри в следующее свое погружение могли бы попытаться интерпретировать их данные.

Чтобы занять время, Питер решил за те тридцать шесть часов, которые по расчетам были отведены на погружение, написать комментарии к фотографиям каменных плиток. Он перечитывал, оттачивал и переделывал написанное не меньше пяти раз для того, чтобы убить еще пару лишних часов, пока, наконец, не сдался и не отнес текст руководителю. Гордон взял его в руки, неопределенно кивнув головой, внимательно прочел и, как показалось Питеру, хотел что-то сказать, но потом передумал и не проронил ни слова.

Питер немного помялся, затем повернулся, чтобы выйти.

— Одну минуту, Питер, — тихо сказал Гордон. — Я бы хотел задать вам один вопрос. Я уже знаю, что думает о моем отношении к открытию Мэри Дэвис. Не могли бы и вы высказать свое мнение?

Он напрягся и расправил плечи, как будто ожидая удара.

— Я научился у вас одному правилу, шеф, — заметил Питер осторожно. — Не делать выводов, не собрав всю доступную информацию. Возможно, есть еще какие-то факты, не только те, что я раздобыл во время своего погружения. Пока они все не будут собраны или хотя бы пока мы не узнаем точную природу того, что там находится, я бы хотел оставить свое мнение при себе.

— Очень логично, очень логично, — пробормотал Гордон. Это была его типичная, почти автоматическая присказка. Но на этот раз она прозвучала неискренне.

— И еще один момент. Хартлунд напомнил мне, что мы должны расследовать причину смерти Люка Волласа. Да, я понимаю, что это будет тяжело. Но я думаю, что вам достаточно будет написать отчет обо всем, что случилось. Мэри сделает то же самое.

Питер вышел из каюты и в задумчивости медленно побрел по палубе. Он снова вспомнил историю, рассказанную ему Мэри перед самой смертью Люка, историю о том, как она стала океанографом. До сих пор он смотрел на Мэри и как бы не видел ее, хотя она была слишком привлекательна, чтобы ее не замечать. Но, несмотря на то, что на борту корабля у Мэри не было близких друзей, и она никогда не вспоминала о друге, оставшемся на берегу, работа постоянно сталкивала их, Питер раньше ни разу не думал о ней как о женщине.

Сейчас, мысленно возвращаясь назад, Питер понимал — отчасти это связано с тем, что подсознательно он давно для себя решил, будто все красивые женщины, занятые наукой, наверно, лишены чего-то важного, из-за чего на них не стоит обращать внимание. Он так часто обнаруживал этот недостаток у девушек, которые при первом знакомстве казались живыми, интеллигентными и интересными в общении, что, в конце концов, решил больше не заниматься выяснением природы этого недостатка, а сразу сэкономить время и деньги.

Но история, которую Мэри рассказала ему о Люке, внезапно сделала девушку в его глазах такой понятной и близкой.

Питер отворил дверь каюты. Было темно, но на Мэри была белая блузка и юбка, поэтому Питер сразу узнал ее. Ее силуэт, своей белизной напоминавший неясные очертания статуи, вырисовывался в темноте на носу корабля; она стояла, перегнувшись через перила и разглядывая фосфоресцирующий след корабля на поверхности моря.

Питер тихо подошел к ней и облокотился на перила рядом с ней. Она повернула к нему голову, узнала его и снова стала пристально вглядываться в воду.

Он молчал. Сначала он слегка погладил ее по руке, а потом сжал ее ладонь; она ответила ему легким пожатием. Спустя какое-то время она заговорила:

— С твоей стороны было очень благородно пойти искать Люка.

— А что же ты думала, я буду делать? Сидеть в батискафе и, распевая песни, возвращаться назад, на поверхность?

Она постаралась вежливо рассмеяться в ответ на его шутку. Но смех получился вымученным.

— Нет, конечно. Но я… ну, ладно, все равно, я должна это сказать тебе. Я не очень старалась остановить тебя, потому что с трудом удерживалась от того, чтобы самой не пойти его искать.

— Я понимаю, — Питер старался говорить как можно мягче. — Все это случилось как раз в тот момент, когда ты рассказывала мне свою историю, когда все снова ожило в твоей памяти…

Она кивнула. Мэри продолжала пристально смотреть на воду.

— Да, от этого все еще хуже.

— Эта история, которую ты рассказала мне, — осторожно начал Питер. — Ты часто рассказываешь ее?

— Почти никогда. Я рассказала ее однажды шефу, когда он пошутил насчет студента, который дышит мне в затылок. Он сказал, что мне нечего делать в Атлантическом океане, и мое место на Парк Авеню. Нет, не часто.

— А… Люку?

— Нет.

Ее голос прозвучал холодно и отстранение, даже резко.

— Нет. И теперь уж никогда не расскажу!

Она рывком повернулась к нему и зарыдала; Питер как мог старался успокоить ее. Все было почти так же, как и на глубине, в батискафе, когда они покидали место катастрофы, где погиб Люк. Но теперь они стояли на палубе, на открытом воздухе, и на них не было сковывающих движения гидрокостюмов.

— Ты хотела подарить Люку свою любовь, но не решилась, разве не так? — сказал он нежно.

Она отпрянула от него, ее лицо внезапно окаменело, глаза искали его глаза.

— Ты говорил, что все понял, но ты не понимаешь. Ничего не понимаешь!

Пока Питер стоял, остолбенев от удивления и пытаясь найти разгадку этих странных слов, прозвучал гонг, сзывающий всех в кают-компанию. Мэри воспользовалась этим. Она резко повернулась на каблуках и пошла прочь.

На следующий день, когда он сидел над листком чистой бумаги и пытался составить письменный отчет о гибели Люка, этот эпизод и непонятное поведение Мэри снова возникли в его памяти. Он старательно, в десятый раз отгонял настойчивое видение, но оно вновь и вновь вставало перед его глазами. Вдруг он услышал, что на корабле поднялась суматоха. Судя по времени, суета вряд ли могла быть связана с возвращением Элоизы и Дика. Он поднялся и вышел на палубу, столкнувшись в дверях со старшим помощником капитана Эллингтоном.

— Эй! В чем там дело?

— Батискаф поднимается на поверхность, — ответил Эллингтон. — Я засек его с помощью гидролокатора пару минут назад. Они поднимаются с опережением графика, скорее всего, что-нибудь случилось, из-за чего они не смогли дольше Оставаться на глубине. Извините, я спешу.

Эллингтон оказался прав. Но он даже не предполагал, насколько он был близок к истине.

По мере приближения батискафа к поверхности его уже можно было рассмотреть, и по внешнему виду казалось, что с ним все в порядке. Батискаф плавно двигался к кораблю, Платт сопровождал его со всем своим оборудованием, необходимым для ремонта и проверки аппаратуры. Но, когда уже вроде бы стало ясно, что батискаф находится под надежным контролем, он вдруг совершил странный маневр, прежде чем приблизиться. Должно быть, беда случилась с Диком или Элоизой, а не с механизмами.

Однако обе фигуры в гидрокостюмах, как и ожидалось, одновременно рассекли поверхность и показались над водой.

Следом за ними появился третий человек. Третий человек был похож на Люка. Да это и был Люк!

Глава 6

Слух о возвращении Люка облетел весь корабль еще до того, как Платт успел закрепить батискаф на тряской платформе рядом с тремя исследователями. Все, за исключением помощника механика, которому нужно было дежурить в рубке, и радио-инженера, высыпали на палубу, чтобы лично удостовериться в том, что невероятное событие — правда.

На доктора Гордона возвращение Люка произвело колоссальное впечатление. Он стремительно вышел на палубу из своего кабинета, позабыв в спешке положить ручку, которую продолжал держать в руке. Его лицо покраснело от волнения и блестело от пота. Гордон вцепился в поручни с такой силой, будто душил врага, его губы при этом беззвучно шевелились.

Питер на какое-то время потерял способность что-либо понимать. Он не мог придумать даже самой нелепой теории, которая бы объясняла возвращение Люка. Если бы Элоиза и Дик наткнулись на его тело, которое могло находиться в пределах досягаемости — даже это было бы примерно то же самое, что обнаружить иголку в стоге сена. Но Люк жив, он перелез через планшир батискафа без посторонней помощи, снял с головы шлем, присев на корточки на корме.

Без кислорода…

У него не могло остаться кислорода. Его запас кислорода был равен запасу кислорода Питера; всего запаса, содержащегося в двух баллонах, хватало примерно на шесть часов. Через каждые три часа нужно было возвращаться в батискаф и менять пустой баллон на баллон, заправленный кислородом. Следовательно, Люк должен был задохнуться через несколько часов примерно через четыре часа — после подъема батискафа на поверхность.

Питер обвел взглядом всех, кто стоял на палубе. Все, кроме Мэри и шефа, возбужденно переговаривались. Шеф стоял неподвижно, застыв в напряженной позе и судорожно сжимая перила.

Батискаф теперь двигался вдоль борта корабля; Платт бросил швартовочный конец батискафа, ни на миг не замедляя своих движений, торопясь, чтобы его странный пассажир смог быстрее попасть на палубу. Он первым взобрался на судно, и на него со всех сторон посыпались вопросы, но он, не обращая на них никакого внимания, повернулся ко всем спиной, чтобы помочь подняться на палубу Люку.

Питер думал, что Мэри бросится вперед и повиснет на шее у Люка. Но она не сделала этого. Она даже не присоединилась к группе тех, кто помогал подниматься Люку по трапу. Она просто, не отрываясь, смотрела на него. Несомненно, размышлял Питер, она была права, когда говорила, что он не понимает ее.

Стоило следом за Люком подняться Элоизе и Дику, как их тут же стали осаждать вопросами, на которые Люк так и не ответил. Действительно, он не произнес ни слова и только кивал головой.

До того, как Элоиза и Дик смогли разобраться в вопросах и хоть что-нибудь ответить, шеф протиснулся между Эллингтоном и Хартлундом и овладел ситуацией; он вел себя как человек, имеющий реальную власть и влияние, чтобы направить ситуацию в нужное ему русло.

— Достаточно! — резко оборвал он, и шум тут же прекратился. — Хартлунд, у тебя ясная голова. Отведи Люка в больничную палату и обследуй его с ног до головы. Я спущусь через минуту. Дик и Элоиза, зайдите ко мне в кабинет, вы расскажете обо всем, что произошло. Что касается остальных членов экспедиции — мы узнаем ответы на все интересующие нас вопросы быстрее, если вы не будете беспокоить нас. Пока все!

Все послушно, хоть и нехотя, разбрелись по палубе, время от времени оглядываясь назад. Когда Питер последовал за остальными, первой его мыслью было найти Мэри, но он нигде не смог ее обнаружить.

В пять часов вечера раздалось сообщение: всех приглашали в кают-компанию, где должна была немедленно состояться конференция для всего персонала корабля. Питер в это время как раз сидел вместе со старшим помощником капитана Эллингтоном в кают-компании, потягивая пиво и гадая о том, что могли рассказать Элоиза, Дик и Платт в кабинете шефа. Они до сих пор находились там с того момента, как шеф вернулся, расспросив перед этим Люка.

Через пару минут кают-компания заполнилась людьми. Гордон сел во главе стола.

Гордон улыбался. Казалось, его лицо светилось от радости. В его улыбке чувствовалось тайное удовлетворение, и это очень не понравилось Питеру.

— Ну, хорошо, — начал Гордон. — Элоиза, расскажите нам все по порядку. Что случилось? Расскажите все так, как вы рассказывали только что мне.

У Элоизы был отсутствующий вид, как будто она находилась где-то очень далеко. Когда она заговорила, ее высокий голос дрожал, казалось, она была в замешательстве.

— Спуск на глубину прошел нормально, — сказала она. — И мы без труда нашли место, которое обнаружил Питер, и каменные плитки, о которых он рассказывал. Наверно, нам следовало бы лучше осветить то место, но, может быть, нам удастся сделать это в следующий раз, а пока придется смотреть так, простите.

Вы были совершенно правы, Питер, когда говорили о стенах. Мы боялись, что на нас снова двинется лавина ила, если мы не будем соблюдать осторожность, поэтому мы решили, что надо опередить события. Мы взорвали в воде, вблизи стены, два заряда весом в четыре унции. Ничего не произошло, только ударной волной смело еще немного ила. Мы заключили, что опасности обвала нет, и приступили к работе, следуя вдоль стен.

Стены окружали большую территорию, площадь квадратной формы, сторона которого равнялась примерно сотне ярдов. Более того, стена продолжалась вниз. На склоне, ведущем вниз, мы нашли что-то вроде огромной ступени, высота которой была больше моего роста. С тех пор, как Мэри и Питер покинули это место, взбаламученный ил, соскользнувший со стены, немного улегся, и когда мы появились там, край «ступени» проступал сквозь слой грязи.

Это все, что касается того, как мы нашли это место. Когда Дик находился снаружи и расчищал основание стены, сигнал, поступивший на гидролокатор, оповестил нас, что какой-то предмет движется по направлению к нам. Предмет двигался из глубины, примерно на том же уровне, на котором находились мы. Я позвала Дика. Предмет был очень большим, а если он был большим, то, возможно, он был еще и голоден, потому что на большой глубине рыбы часто пожирают друг друга. Вскоре мы увидели того, кто двигался к нам. Это был Люк.

Дик продолжил рассказ по знаку Гордона.

— Я подплыл к нему, не веря своим глазам, и попытался заговорить с ним. Но он показал мне, что его гидролокатор забит грязью и не работает. Я помог ему влезть внутрь батискафа и заменил его кислородные баллоны. Мы постарались наладить контакт с ним, дав ему запасной гидролокатор, но это не помогло, тогда мы решили, что его микрофон тоже не работает.

Мы посчитали, что случившееся настолько невероятно, что необходимо сразу вернуться на борт корабля. Что мы и сделали. Во время подъема мы пробовали обменяться с Люком посланиями с помощью записок. Но он был довольно слаб и не смог написать ничего внятного. Мы узнали только то, что из-за обвала ила он попал в ловушку и потерял счет времени. Ему кажется, что он какое-то время оставался без сознания. Когда он, наконец, пришел в себя и смог освободиться, батискафа рядом уже не было. Он подождал, надеясь, что батискаф скоро вернется, но как раз незадолго до нашего появления у него начала кружиться голова, и он решил подниматься наверх самостоятельно. К счастью, свет маяка спускавшегося батискафа вернул его к действительности и к способности рассуждать здраво.

— И он вполне разумен, — вставил Гордон. — Мы обследовали его с помощью всех доступных нам средств. Он не только в здравом уме, но и физически вполне здоров, если не считать синяков и слабости вследствие перенесенного голода. В настоящее время он отдыхает, спит, поэтому я не стал настаивать на том, чтобы он сам выступил на конференции. Думаю, вскоре он уже снова будет в отличной форме.

Питер подался вперед.

— Шеф, один важный момент. Могу я задать вопрос Фреду Платту?

Рассердившись, что его прервали, Гордон недовольно кивнул.

— Фред, вы проверили использованные кислородные баллоны Люка? Какой запас кислорода там оставался, когда Дик заменил их?

— Приборы показали, что там оставалось кислорода еще на два часа, — ответил Платт, и в зале раздался глухой ропот недоверия. — Я проверил их еще раз на корабельном манометре. Результат тот же. Давление внутри баллона свидетельствует о том, что там кислорода еще на два часа.

— В этом случае, — сказал Питер, стараясь говорить как можно спокойнее, — либо Люк нашел способ перезарядки баллонов на глубине шести тысяч футов в Атлантическом океане, либо у нас на борту воскресший труп.

— Отлично, Питер, отлично! — воскликнул Гордон, в восторге постукивая ладонью по столу. — Приятно слышать столь здравые рассуждения.

Питер сощурился.

— Такой вывод неизбежно вытекает из фактов, — начал он, но шеф резко оборвал его:

— Да, конечно, такой вывод неизбежен. Люк выкарабкался из такой ситуации, которая должна была его убить. Это не случайность. Не может быть случайностью. Он сам говорит, что ничего не помнит, но тогда нам остается единственная правдоподобная версия.

— Какая же? —пробормотал без особой необходимости Хартлунд.

— Версия заключается в том, что что-то — или кто-то — внизу помог Люку и либо воскресил его, либо не дал ему умереть.

Глава 7

Кто-то помог ему остаться в живых.

Для Питера эти слова имели зловещий оттенок, и помимо его воли в памяти всплыла мрачная картина. Он вспомнил древнюю рыбу латимерию, пойманную в те времена, когда еще считалось, что в природе невозможно встретить живых «древних рыб, имеющих конечности». Латимерия уныло ползала по сосуду с водой, куда ее поместили, и медленно умирала, потому что никто не знал, что она не переносит солнечных лучей, а она сама не могла сказать им об этом.

Вслед за этой картиной он вспомнил впечатление от видов рыб, живущих в аквариуме. Если подтвердятся их догадки, и внизу, там, на большой глубине, живет что-то разумное, то это что-то, скорее всего, враждебно по отношению к человеку.

За столом продолжалось взволнованное обсуждение, некоторые высказывались против доводов Гордона, другие соглашались. Некоторое время шеф не мешал спорящим, потом резко прервал их.

— Хорошо. Пока ни у кого нет другого резонного объяснения, я хочу обсудить наши дальнейшие действия. Мы ограничены количеством и возможностями нашего оборудования. Я хочу точно знать, что находится там внизу. С другой стороны, вне всякого сомнения, эта задача слишком сложна для нашего немногочисленного экипажа, чтобы справиться с ней самостоятельно. — В этот момент вверх взметнулась рука. — Да, Эллингтон?

— Шеф, мне бы хотелось услышать, что скажет Люк.

— Сейчас это невозможно. Мы должны дать ему выспаться в течение суток. Я передал вам суть этой истории, то же попытались Сделать Элоиза и Дик. Мы можем только надеяться, что сон прояснит создание Люка. По его собственному предположению, перед тем, как его нашли, он находился в бессознательном состоянии. Если этого не произойдет, мы должны будем сами принимать решение. Что скажете, Платт?

Старший механик нахмурился.

— Я бы хотел увидеть собственными глазами, что там внизу. Сейчас я могу только строить предположения. Я голосую за то, чтобы предпринять еще один спуск на глубину, снарядив батискаф всем возможным оборудованием. Я колеблюсь между двумя вариантами: послать двух людей для того, чтобы они смогли дольше оставаться на глубине, или трех, что позволит сразу двум водолазам работать снаружи.

— Мы пошлем двоих. Элоиза и Дик должны отдохнуть в течение сорока восьми часов, Люк тоже для этого не подходит. Даже если он по своему физическому состоянию будет готов, я не хочу разрешать ему новое погружение на глубину до тех пор, пока он не пройдет тщательное медицинское обследование. Остаются Питер и Мэри. Кстати, а где Мэри? Шеф оглянулся вокруг.

— Она дежурит возле Люка, — сказал Питер.

— Хорошо. Да, для проведения полномасштабного исследования нам необходим, кроме нашего батискафа, батискаф русских, и я почти уверен, что они не откажутся приплыть сюда. Кроме того, за неимением лучшего варианта мы должны пригласить французов и попросить, чтобы они одолжили нам несколько своих батискафов. Англичане тоже пытаются создать новый глубоководный батискаф, управляемый на расстоянии, который сможет погружаться на большую глубину, чем удавалось до сих пор.

— И который не обнаружит ничего, кроме ила, — поспешил вставить Дик Лешер. — Шеф, чтобы изучить все то, что находится внизу, нам нужно изобрести море новых приборов. Черт возьми, зарываться в ил на глубине четырех тысяч футов — довольно сложная задача!

— Согласен. Но для первого раза у нас есть весьма захватывающая информация, почти такая же любопытная, как и то, что может предложить программа исследования космоса. И даже еще интереснее!

— Вы думаете, что внизу могут существовать какие-то дружелюбные и разумные существа? — задал вопрос Хартлунд.

— Если мы примем единственно возможное разумное объяснение спасения Люка, то да.

По мере того, как они приближались к цели, и пока Мэри пыталась обнаружить характерное эхо с помощью гидролокатора, Питер пристально вглядывался в небольшие иллюминаторы. Интересно, сможет ли он что-нибудь увидеть, и видел ли что-либо Люк. Когда они начали погружение, Люк все еще спал.

Они давно миновали тот уровень, где море изобиловало разнообразной живностью, и когда на ум приходило сравнение его с колыбелью всего живого. Это не значило, что на большой глубине вовсе не было жизни. Но тут фауна была представлена очень немногочисленными видами. Кроме того, один из немногих недостатков освещения с помощью маяка заключался в том, что он нагревал воду вокруг себя, и глубоководные рыбы, привыкшие к низким температурам, уплывали от него прочь. Возможно, маяк испускал ультразвуковые волны, отпугивавшие их от батискафа.

— Прибыли, — сказала Мэри внезапно. — Есть! — добавила она.

Питер подумал, что так говорят, когда входят в порт незнакомого города. Он направился к шлюзу, чтобы наблюдать за ее маневрами на последних ста футах.

На этот раз они причалили батискаф так, чтобы в случае необходимости можно было на некоторое время покинуть батискаф вдвоем, хотя им был дан строгий приказ ни в коем случае не рисковать и без крайней необходимости не выходить наружу одновременно. Прежде всего, они нашли подходящее место для маяка с гидролокатором, который нужно было включить, выходя из батискафа.

Питер вышел первым. Он начал с того, что осмотрел ту же территорию, которую обследовали Дик и Элоиза. Они, похоже, сделали все, что было возможно. Не имея никакого специального устройства вроде сверхмощного «пылесоса», трудно было исследовать голые стены на большее расстояние, чем это уже было сделано.

Тем временем Мэри «фотографировала» склоны с помощью сканирующего гидролокатора, пытаясь определить природу почвы.

Первая шестичасовая смена прошла за тщательным, терпеливым завершением того, что было сделано раньше. В следующую смену надо будет заняться другим, решил Питер.

— Давай подытожим все, что мы узнали, — сказал он. — Мы сделали все, что могли. Остальное закончим в следующий раз. Я предлагаю прекратить работу на этом участке и спуститься вниз вдоль склона горы, чтобы посмотреть, нет ли там похожего места, такого, где мы могли бы сами очистить от ила поверхность стены. Будет жаль, если действительно интересные вещи окажутся похороненными на самом дне долины — ведь к тому времени, когда на дно сползет несколько тонн грязи, нам не о чем уже будет беспокоиться.

Мэри не возражала, и батискаф с уцепившимся за его обшивку Питером начал опускаться вниз, погружаясь на сто футов за один этап. После каждого этапа они по очереди отплывали от батискафа и осматривали склон горы, но каждый раз гидролокатор показывал, что ил плотным слоем покрывает камни и другие остатки, находившееся на этой территории.

Они опустились почти на тысячу футов, но так ничего и не обнаружили. Самое чудесное было то, что они свободно двигались и дышали на этой чудовищной глубине. Мэри сделала пометку о том, на какой точно глубине они находятся, чтобы в очередной раз подтвердить эффективность метода Островского-Вонга.

— Ничего нет, — пожал плечами Питер. — Ну, ладно. Мы попытаемся обойти эту стену сбоку.

Они вновь вернулись к исходному пункту и начали двигаться от него в горизонтальном, а не в вертикальном направлении. Они ограничили диапазон поиска до тысячи футов и вскоре нашли кое-что — основание круглой башни, вокруг которой скопилась куча ила. Обширная полость сооружения была забита грязью, и поблизости от нее Мэри и Питеру больше ничего не удалось обнаружить.

Тем не менее, они провели там более трех часов, определяя форму и размеры постройки с помощью гидролокатора и отбивая кусочки для изучения и анализа. Кусочки были из очень тяжелого материала, но это был не камень. Питер задумался о том, какая катастрофа могла привести к уничтожению башни. Может быть, на нее упала часть горы. Трудно было догадаться, что еще могло вызвать такие разрушения, если исключить попадание тяжелого снаряда.

Исследователи двинулись обратно по своим следам, вновь и вновь тщательно осматривая все вокруг. Время от времени гидролокатор регистрировал какие-то предметы, но большинство из них нельзя было принять во внимание, поскольку те находились слишком близко к поверхности и, следовательно, попали в ил совсем недавно.

— Ну, хорошо, теперь нам осталось только обследовать склон, двигаясь наверх, — сказал Питер, когда они прошли еще один отрезок в тысячу футов. — Возьмем с собой бакен, чтобы потом иметь возможность снова спуститься вниз, или пока не будем?

— Пока не будем. Я бы предпочла все обсудить. Кроме того, если мы станем брать пробы на таком небольшом расстоянии друг от друга, это может запутать всю картину.

— Хорошо. Давай отправимся прямо к вершине склона, где был погребен Люк. Там может быть разлом у основания стены или какая-нибудь «ступень» вроде той, что мы видели.

Руах и остальные существа его рода имели неограниченную власть над другими.

Когда-то они были в состоянии ухаживать за собой; они сами добывали для себя продовольствие и могли прокормить себя. Они ели редко, но когда приходило время, то поглощали пищу в огромных количествах. Но, поскольку вся власть была сосредоточена в их руках, они заставляли других работать на себя. Прошло много времени с тех пор, как они перестали обходиться своими силами. Это произошло давным-давно, еще до того, как они пришли на Землю.

Когда они появились на Земле, на этой фантастической, кажущейся неистощимой райской планете, они стали другими: беспечными и невероятно прожорливыми. Они ели ради получения удовольствия, аппетит их вырос до гигантских размеров, и вскоре они не в состоянии были собрать себе пищи даже на одну трапезу.

То же произошло и с Руахом. Случилось так, что когда все сородичи покинули его, он попытался отправиться на поиски другого города, жителей которого он заставил бы искать для себя еду, но не смог самостоятельно сдвинуться с места хотя бы на несколько ярдов…

Его медленное умирание было ужасным. Он сделался неподвижен. Бактерии, вызывающие гниение у земных организмов, в огромном количестве населили его иноземную плоть, но она показалась им плохой питательной средой, и долгое время он внешне не изменялся. Поэтому, бродившие по стране люди, среди которых попадались и его бывшие подданные, предупреждали о нем своих соплеменников и старались обходить его стороной.

В конце концов, один из видов симбиотических бактерий, поселившихся в его теле, положил начало процессу разложения. Когда море прорвалось в эту долину, тело Руаха представляло собой скопление газов, образовавшихся в результате разложения, и оно всплыло на поверхность воды как грязная резиновая игрушка. Некоторое время оно болталось на волнах океана

Потом сильный порыв ветра швырнул его на обломки башни города, в который он когда-то стремился. Газы со свистом вышли через прорванное в шкуре отверстие, вода наполнила тело водой, и оно затонуло.

В воде бактерии, превратившие его тело в пустой мешок, прекратили свою работу, а их родственники, попавшие в воду с материка, не смогли завершить ее. Постепенно его останки все больше погружались в ил.

Здесь что-то было! Сердце радостно подпрыгнуло в груди у Питера. Грязь действительно не полностью скрывала обломки другой стены. Стена выглядела искривленной, возможно, это основание другой круглой башни. Питеру показалось, что в куче грязи, не успевшей сползти и обвалиться, что-то есть. Что-то большое, лоснящееся, довольно гладкое, слегка прогибающееся под давлением. И огромное.

Оно было таким огромным, что даже после того, как Питер обнаружил весь предмет целиком, он все равно не мог определить, что это такое; в этот момент он услышал оглушающий крик Мэри. Он молниеносно развернулся в воде и бросился к батискафу.

— Нет, Питер! Со мной все в порядке! Но посмотри!

Он обернулся, посмотрел и ужаснулся.

Он увидел животное длиной в тридцать или даже более футов, с длинными конечностями и раздувшимся огромным животом. Его тусклые, занесенные грязью глаза, казалось, уставились прямо на него.

Такое могло привидеться только в ночном кошмаре.

Глава 8

Наступила долгая пауза, тишина была так же бесконечна, как окружавший их океан.

Когда, наконец, Мэри нарушила ее, голос ее слегка дрожал.

— Знаешь, я собиралась выдвинуть предположение, что спасение Люка стало результатом побочного эффекта метода Островского-Вонга. Я готовилась осыпать насмешками теории шефа. Но теперь…

— Теперь мы нашли жизненную форму, совершенно не похожую на все, что было известно до сих пор.

Питер постарался, чтобы его слова прозвучали достаточно твердо.

— Это настолько ни на что не похоже, что я даже готов предположить, что существо обладало разумом.

— Я рада, что оно мертво, — прошептала Мэри.

— Я тоже… Как ты думаешь, батискаф сможет поднять его?

Она не сразу поняла его.

— Ты с ума сошел? Ты хочешь поднять это на поверхность? Ради всего святого, мы не сможем откопать его из грязи! Даже, если бы мы смогли это сделать, то при подъеме перепад давления отразится на нем самым плачевным образом, и оно развалится на кусочки.

— Я не уверен в этом, — пробормотал Питер.

Он нырнул обратно к мертвому животному и начал внимательно осматривать его, соскребая ил горстями — вокруг ног. Под раздутым животом твари он обнаружил треугольное отверстие, вокруг которого лоскут жесткой шкуры был разорван то ли острым краем скалы, то ли камнем. Он почти с головой зарылся в ил, пытаясь разглядеть все как можно лучше.

Наконец он вылез из грязи, бормоча себе под нос:

— Нет, ты не права. Ничего от него не осталось, кроме шкуры и скелета, а шкура необычайно толстая и непроницаемая. В ней есть одно отверстие, через которое проникла вода. Все остальное сохранило прочность, а внутри него все заполнено не грязью, а водой. Насколько я могу судить, его можно обвязать веревкой и тащить за собой без всякого риска. Не думаю, что его разорвет при подъеме, ведь при той скорости, с которой поднимается батискаф, давление будет выравниваться благодаря отверстию в животе.

— Питер, даже если это возможно, я думаю, мы не осмелимся это сделать! Предположим… предположим, что мы обнаружили что-то вроде кладбища таких животных! Нам бы понравилось, если бы кто-то пришел и начал раскапывать наши кладбища?

— Не стоит все оценивать с точки зрения антропоцентризма! — резко оборвал ее Питер. — Что дает тебе основание предполагать, что они сознательно хоронили своих мертвецов? В любом случае, это существо было покрыто таким толстым слоем ила до того, как произошел обвал, что, по-видимому, оно находится здесь не одно столетие. Не забывай, что это наше последнее погружение перед возвращением домой. Мы избавимся от тысячи ненужных проблем, если захватим зверюгу туда, где сможем его тщательно исследовать.

— Ну, хорошо. Я уступаю. Давай, привязывай его.

Через несколько минут батискаф буксировал за собой тело чудовища на двух туго натянутых четверть-дюймовых тросах. Питер и Мэри с изумлением наблюдали за этим, задавая себе вопрос, может ли то небольшое количество грязи, в которую все еще было погружено животное, засасывать его с такой силой. Но это происходило не из-за грязи. Труп животного перемещался очень медленно, двигаясь по илу, как трактор по снегу.

— Но туша не везде наполнена грязью. Этого просто не может быть! — воскликнул Питер.

Мэри посмотрела на него — выражение ее лица было довольно кислым.

— Нет, дело не в этом. Разве ты не понял? Оно само очень тяжелое, Питер.

Питер судорожно уцепился за поручни. Он вдруг с необычайной остротой представил себе, как мертвое тело тащит их вниз, на самое дно, в то время как он отчаянно пытается перепилить тросы и освободить батискаф.

Потом равновесие сместилось, огромная энергия атомного маяка, образующаяся в резервуарах при расщеплении воды на атомы, преодолела критический порог, кошмарный труп вырвался из своей грязевой могилы и начал медленно раскачиваться на тросах под батискафом, вне поля их зрения. Батискаф продолжал равномерный подъем.

В какой безумный мир попали они, погрузившись на такую глубину?

На корабле «Александр Бах» воцарилась благоговейная тишина. С тех пор, как труп животного закрепили на корме с помощью лебедки и импровизированного подъемного крана, члены экспедиции и команды ходили с отсутствующими и таинственными лицами, разговаривали мало и только об этой загадочной находке.

Даже шеф, хотя он и был в восторге от найденного Питером и Мэри животного, был подавлен. Причина такого настроения, вероятно, крылась в том, о чем он сказал первооткрывателям в кабинете во время приватной беседы сразу после их возвращения.

— Я не знаю, что из этого всего выйдет, — пробормотал он. — И никто не будет знать этого еще долгое время. Кто построил город, который мы обнаружили — такие существа, как тот, кого мы нашли или же нет? Если да, то как они смогли исчезнуть с лица земли, не оставив никаких следов, за такой короткий по геологическим меркам промежуток времени? И почему мы не нашли родственных видов? Проклятье, сто тысяч лет — это не такой уж большой промежуток времени по земным меркам! Экспедиции, подобной нашей, еще не было в истории, экспедиции, в результате которой возникло так много вопросов, не имеющих пока ответа!

По унылому выражению лица шефа можно было явственно ощутить, что все его иллюзии тают как дым. В течение нескольких сумасшедших дней ожили все так долго подавляемые мечты старого ученого о затонувшей цивилизации, накопленные и позабытые знания которой снова смогут стать доступными и полезными всему человечеству; теперь же кошмарное чудище разбило многие из его надежд, он был потрясен и раздавлен.

Несмотря ни на что, им многое нужно было сделать. На базу Атлантического Фонда полетела радиограмма, без подробного описания открытий, но с упоминанием об их огромном значении.

Первое: останки затерянной цивилизации.

Второе: человек остался жив тогда, когда по всем законам природы он должен был умереть.

Третье: тело животного, которое не напоминало ни одно ранее изученное живое существо, встречающееся на земле или в море. Скелет животного состоял из множества частей и был тяжелее и плотнее, чем гранит, эластичная шкура была такой жесткой, что они затупили не одни ножницы по металлу прежде, чем смогли отрезать небольшой образец для изучения.

На следующее утро батискаф будет готов к буксировке, и тогда они могут возвращаться. Все члены экспедиции предпочли бы отправиться домой сразу, но Фреду Платту и двум его помощникам предстояло немало работы. Необходимо было построить салазки и приварить якорные стойки к раме обшивки для того, чтобы как следует закрепить труп животного на корме. Если по дороге домой они попадут хотя бы в небольшой шторм, имея незакрепленный груз, им грозят серьезные неприятности.

— Бог мой! — внезапно воскликнул Питер. С тех пор, как они поднялись на корабль, прошел час. — Мы забыли включить маяк, который оставили на глубине.

Он разыскал шефа и начал пространно оправдываться. Но шеф рассеянно отмахнулся от него.

— Скажи Фреду, пусть опустит еще один маяк, — предложил он и тут же ушел.

Но все было не так просто. Платт нахмурился и пообещал что-нибудь придумать. Он вернулся с одним из роботов, сделанных в виде рыбы и предназначенных для аварийных работ, Робот был снабжен самонаводящимся гидролокатором, который должен был начать действовать по сигналу после того, как достигнет уровня, на котором расположен город. По расчетам, робот должен будет кружить вокруг обозначенного места в течение ста дней в пределах сотни футов от исходной точки.

Подготовка робота также задержит их отплытие домой.

Занимаясь отчетами, фотографиями, осмотром тела животного, Питер вдруг подумал, что хотя он на корабле уже несколько часов, он ни разу за это время не встретил Люка. Возможно, его встревожил звук знакомых шагов; через минуту ему показалось, что он услышал стук в дверь каюты.

— Да? — пробормотал он, не оглядываясь.

Дверь отворилась. Это был Люк, в халате и пижаме; вид у него был заспанный и, как показалось Питеру, какой-то неуверенный.

— Люк! Как ты себя чувствуешь? — спросил Питер, поднимаясь навстречу.

Глаза Люка блуждали по каюте, как будто он видел все не очень отчетливо.

— У меня все прекрасно, — сказал он, широко зевая. — Я спал, но не думаю, что мне понравится спать несколько недель подряд.

— Ты проспал всю суматоху, поднявшуюся при нашем возвращении на борт?

Питер с трудом мог в это поверить. Шум от падающего на палубу тела животного мог бы разбудить и мертвого…

По его спине пробежали мурашки, когда он с запозданием понял, что, вероятно, именно в таком состоянии и находился Люк.

— Должно быть, я проспал все самое интересное, — согласился тот. — Я проснулся только несколько минут назад. Я хотел как можно лучше отдохнуть до вашего возвращения, понимаешь?

— Так ты еще не видел, что мы подняли в этот раз? — с этими словами Питер потащил Люка за рукав халата из каюты. — Ты будешь потрясен. Это выглядит так, что тайна твоего спасения будет оттеснена на второй план! Ты… — гм… — помнишь что-нибудь еще, кроме того, о чем нам рассказывал Гордон и Дик с Элоизой до нашего погружения?

Питер замолчал и огляделся вокруг. На подвижном лице Люка на мгновенье появилось страдальческое выражение.

— Я был без сознания. Более того, мне кажется, что я погрузился в какое-то состояние вроде анабиоза из-за пережитого потрясения, когда оказался погребенным под слоем ила. Возможно, это как-то связано с принципом Островского-Вонга.

— Ладно, рано или поздно мы выясним это. А сейчас…

Почти волоча за собой Люка, Питер стремительно вылетел на палубу.

Он предполагал, что зрелище потрясет Люка, но не был готов к такому эффекту! Обогнув рубку и оказавшись практически нос к носу с чудовищем, Люк замер на месте и побелел. Он застыл, казалось сердце его перестало на какое-то время биться, затем его губы зашевелились, как будто он вот-вот закричит.

— Стой! — сказал Питер, взяв его за руку, так как он испугался, что Люк может упасть в обморок. — Смотри, чудовище ужасно, но оно мертво. Это всего лишь пустой мешок с костями.

— Мертво? — как эхо отозвался Люк, все еще не веря. Он осторожно шагнул вперед, кулаки его были крепко сжаты.

— Конечно. Как ты думаешь, могло бы это чудище спокойно валяться на палубе и позволило бы оно Фреду прикрепить себя цепью, если бы оно было живым? — Он показал в сторону механика, который использовал часть двутавровой, чтобы закрепить цепь, опутавшую тело монстра.

Очень осторожно, соблюдая дистанцию, Люк начал обходить вокруг тела животного, изучая его. Время от времени он кивал, когда вернулся к исходной точке, Питеру показалось, что его товарищ уже пришел в себя. Люк облизнул пересохшие губы.

— Да, конечно. Глупо было с моей стороны пугаться. Я не знаю, почему это так меня поразило.

Он рассеянно вытер лицо рукавом халата.

Питер смотрел на блестящую коричневато-черную шкуру животного, на которой от солнца проступили яркие пятна.

— Бог знает, что это такое, — сказал он. — Биологи, наверно, с ума сойдут, увидев его. Не хочется мне ждать так долго, чтобы узнать, что они скажут. Хотя пять дней — это не так уж много.

— Пять дней? — Голос Люка прозвучал пронзительно. — О чем ты говоришь? Мы, насколько я знаю, в пяти днях пути от дома.

Питер был удивлен.

— Да, конечно! Мы отправляемся завтра утром, разве ты не знаешь…

— Нет, я ничего не знаю. Но мы не можем отправиться домой завтра, — глаза Люка блестели лихорадочным огнем. — Интересно, чья это была идея? Наверняка глупого Гордона! Придется одолжить ему немного своих мозгов…

Он развернулся и исчез раньше, чем Питер опомнился. Питер не успел догнать приятеля, и тот ворвался в каюту шефа, крича с порога:

— Какого черта, почему вы решили возвращаться до того, как я еще раз погружусь на глубину?

Шеф отступил назад, расставив руки так, как будто хотел защититься от нападавшего на него Люка. Питер громко позвал на помощь. Эллингтон появился из кают-компании, держа в руках стакан с пивом, как раз в тот момент, когда Люк совсем потерял самообладание и начал кричать.

Зажав Люка между собой, Питер и Эллингтон отвели его в каюту и дали успокоительное. Несмотря на все лекарства, которые его заставили принять, Люк лежал без движения с закрытыми глазами и продолжал, непрерывно бормотать, о том, что ему необходимо совершить еще одно погружение; его лицо было искажено гримасой боли.

Мэри опять вызвалась дежурить возле его постели.

Было около трех часов утра, когда все проснулись от пронзительного крика. На палубе раздались голоса. Эллингтон, стоявший на вахте, пытался выяснить, работает ли Платт на батискафе. Питер, который незадолго до этого с трудом заснул, решил выйти на палубу и узнать, что случилось.

На палубе он увидел свободно брошенный причальный конец и на четверть погруженный в воду батискаф. Из обрывков фраз Питер понял, что все слишком напуганы, чтобы быстро и четко оценить происшедшее.

Подозревая самое худшее, он стремглав бросился к каюте Люка. Там он увидел Мэри, сгорбившуюся на стуле возле смятой кровати — на ее левом виске расплывался синевато-багровый кровоподтек.

Люка нигде не было.

Глава 9

— Он ударил меня бутылкой с водой, — уныло проговорила Мэри. Элоиза прикладывала примочку к ее виску. Все — и корабельная команда, и члены экспедиции в пижамах и халатах, сгрудившиеся вокруг них на палубе, ярко освещенной звездами — выглядели фантастично.

— Но откуда он взял силы? После всех успокоительных средств, которые мы ему дали, он не должен был шевелиться, по крайней мере, в течение двенадцати часов.

— Он все время находился в сильном возбуждении, почти в горячечном бреду. Около двенадцати ночи он открыл глаза и попросил воды. Я дала ему попить и поинтересовалась, как он себя чувствует. Он ответил, что чувствует ужасную боль, но не мог объяснить мне, что это за боль. У него сильно болела голова. Я спросила, не хочет ли он принять веганин или что-нибудь еще, но он отказался, сказав, что это не поможет. Потом Люк снова заснул и проспал еще час или два, я тоже задремала. Когда я проснулась, то увидела, что он садится на кровати и берет в руку бутылку с водой. От изумления я не успела даже пошевелиться, а потом он ударил меня.

— Эллингтон, какого черта, что вы делали все это время?

Гордон повернулся к старшему помощнику, который только развел руками.

— Какие у меня были основания ожидать неприятностей? — сказал он, оправдываясь. — Я знал, что на следующий день утром мы собирались отплывать, поэтому, когда я увидел, что кто-то спускается вниз к батискафу, решил, что это Фред поднялся пораньше и решил подготовить батискаф к буксировке. Я закричал, как только увидел брошенный конец веревки, но я думал, что Люк все еще находится под воздействием транквилизаторов, а кому, кроме него, мог понадобиться батискаф?

Платт фыркнул.

— Он включил маяк? Я не видел этого, потому что он погрузился в воду до того, как я вышел на палубу.

— Нет. Если бы я увидел включенный маяк, я бы знал, что что-то не так, разве нет? — Эллингтон уже почти сорвался на крик. — Он не включал маяк до тех пор, пока резервуары полностью не погрузились в воду.

— Хорошо, Эллингтон, — устало прервал его Гордон. — Мы не поможем делу, если будем кричать друг на друга. Как насчет запасов на батискафе, Фред? Ты ведь не успел погрузить на него все необходимое?

— Нет. Но мы точно установили, что батискаф надежно защищен от неосторожного обращения, запас кислорода небольшой, но его хватит, если Люк только спустится на глубину и тут же вернется. Я не уверен, что он сможет долго пробыть на дне. Остается неясным, что он намеревается там делать? Он находится в невменяемом состоянии, и мы вряд ли сможем предугадать его действия.

Питер взглянул на Мэри. Она нервно кусала губы, но не от боли и не из-за синяка. Синяк к этому времени был уже аккуратно припудрен. Какая ужасная неразбериха, наверно, царит в этой хорошенькой головке, и все из-за Люка. Интересно, о чем она сейчас думает? Питер страстно желал бы получить ответ на этот сводивший его с ума вопрос, да и на другие тоже.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, он спросил:

— Что мы будем делать?

Элоиза фыркнула, это получилось у нее не очень-то женственно.

— Вопрос на шестьдесят четыре доллара, ждите ответа, — сказала она едко. — Что еще мы можем делать? Нырять вслед за батискафом и тащить его обратно?

— Замолчи, Элоиза! — приказал Гордон. — Эллингтон, включите радио и проверьте, нельзя ли поймать станцию военно-морского ведомства? Выясните, нет ли недалеко от нас быстрой подводной лодки. Люку понадобится около трех часов для того, чтобы спуститься на глубину двух тысяч футов. Если рядом с нами окажется подводная лодка, у нас есть шанс поймать его с помощью ковша, сети или еще чего-нибудь.

Эллингтон кивнул и направился в радиорубку. Дик Лешер хотел удержать его за руку, но потом передумал и обратился к Гордону.

— Сети обычно не входят в стандартное снаряжение подводных лодок! — воскликнул он. — Если они зацепят батискаф с помощью крюка, не попытается ли Люк отцепиться и продолжить погружение, пользуясь только внутренним источником энергии?

— Как уже говорил Эллингтон, мы имеем дело с человеком в невменяемом состоянии, поэтому мы не можем предвидеть его поступки, — сказал Гордон угрюмо. — Батискаф слишком велик для того, чтобы мы могли его удержать с помощью нашего снаряжения, или, как я предлагал, тащить его по дну. Эта задача нам не по силам. Итак, уникальный технический прибор стоимостью в пятнадцать миллионов оказался в руках сумасшедшего, который направляется на дно океана. К тому времени, когда мы выловим батискаф, — если выловим, конечно, — он уже устареет. Проклятье! В наступившей вслед за этим взрывом мертвой тишине все услышали голос Эллингтона, который в радиорубке вызывал на связь станцию военно-морской базы.

— Может быть, Люк быстро успокоится. Я имею в виду, что, возможно, на него нашло временное затмение. Он спустится вниз, а потом вернется, и все снова будет нормально, — задумчиво предположил Хартлунд.

— Возможно, но я сомневаюсь в этом, — вздохнул Гордон. — У кого-нибудь создалось такое впечатление, что Люк, во что бы то ни стало, стремился вниз, чтобы закончить работу? Я не психолог, — добавил он, — просто у меня возникла одна мысль.

Мэри отрицательно покачала головой.

— Мне показалось, что его толкнула на это боль, от которой он так страдал.

— Тогда вряд ли он вернется назад. Хартлунд, вы не знаете, нет ли поблизости от нас инспектирующего эти воды военно-морского корабля? Мы не можем сидеть, сложа руки, и ждать возвращения Люка, мы могли бы попросить кого-то еще обследовать территорию вокруг, пока не станет совершенно ясно, что он потерялся.

— Я проверю, — Хартлунд кивнул и, стиснув в зубах трубку, направился на капитанский мостик.

Из радиорубки вернулся Эллингтон.

— Я сделал все, что мог, шеф, — сказал он уныло. — Я обнаружил одну подводную лодку, английскую, одну из последних моделей. Субмарина проходит испытания на расстоянии тридцати шести миль отсюда. Она работает на атомной энергии. У них есть проблемы с управлением на больших скоростях, но они постараются сделать все возможное, чтобы нам помочь. Если все пойдет хорошо, они появятся возле нас через сорок минут.

— Что? — воскликнули сразу несколько человек одновременно.

— Так они сказали. Сорок минут. Очевидно, когда с их лодкой все в порядке, она — настоящий зверь. Вряд ли они скажут нам, какую максимальную скорость она может развивать, но, должно быть, не меньше семидесяти узлов в час. Проблема в том, что в ее конструкцию вкрались технические дефекты, так они сказали.

— Будем надеяться, что ни один из них не проявится на пути к нам. Это первый проблеск надежды за последнее время.

Было заметно, что Гордон немного успокоился.

— Смотрите! — сказал Хартлунд и указал на V-образное свечение на поверхности воды.

— Это не похоже на субмарину! — возразил Питер, стараясь разглядеть неясный силуэт.

— Конечно, нет. Это базовый корабль. Возможно, переоборудованный торпедоносец. Тогда и их подводная лодка действительно такая быстрая, как они сказали. Да. Смотрите, корабль пускает фонтаны!

Термин, употребляемый в китобойном промысле и больше уместный при описании кита, чем корабля, в данном случае очень точно передавал картину. Судно с тупым округлым носом, рассекавшее воду в полумиле от них, выглядело как огромное морское животное, хотя полное сходство нарушалось короткими тупыми выступами, служившими, по-видимому, управлением. Четыре из них отходили от корпуса под прямым углом и были загнуты назад. Никакой надстройки над палубой судна, только корпус обтекаемой, как у рыб, формы, и выступы, похожие на плавники.

Базовый корабль развернулся неподалеку от них, на расстоянии, позволявшем вести переговоры. Через секунду к ним с корабля обратились через громкоговоритель. У говорившего был ярко выраженный британский выговор.

— Эй, на корабле! Я надеюсь, на борту находятся только ученые, которые абсолютно равнодушны к военной технике. Предполагалось, что никто, кроме нас, не должен видеть вблизи нашу крошку. Скажите, что вы хотите от нас, и мы постараемся вам помочь.

Хартлунд посмотрел на часы.

— Тридцать шесть миль за тридцать восемь минут, — прошептал он. — Вполне вероятно, они смогут поймать его!

Шеф отвечал англичанам через громкоговоритель, излагая самую суть.

— С какой скоростью погружается ваш батискаф? — спросил английский офицер.

— Он не погружается. Он просто тонет, и тонет тем медленнее, чем глубже он опускается. Спуск продолжается уже около часа, и, вероятно, сейчас он находится на глубине примерно тысячи футов, но постепенно его движение вниз замедляется.

— Отлично! К счастью, три четверти часа по дороге к вам, наша лодка работала бесперебойно. Но это означает, что в любой момент может случиться поломка. Скрестите пальцы, может, все обойдется.

Наступила пауза. Питер услышал за своей спиной движение, повернул голову и увидел Мэри. Она вышла на палубу с белой повязкой на голове, скрывающей синяк на виске.

На корме субмарины загорелся свет, они услышали, как гремят цепи.

— Готовится снаряжение для того, чтобы подцепить ваш батискаф, если он будет обнаружен, — доложил офицер. — Боюсь, что удалось найти только какое-то импровизированное приспособление, но, если будет, что подцеплять, то оно должно выполнить свою задачу.

— Постарайтесь, чтобы трос был прочным и длинным, — предупредил шеф. — На батискафе смонтирован маяк, работающий на атомной энергии. Вам необходимо держаться от него на расстоянии, по крайней мере, пятнадцати футов.

— Мы подойдем на расстояние девяноста морских саженей, не больше, — спокойно ответил офицер.

Свет на корме погас. Наступила еще одна пауза. И потом…

— Бог мой! — выдохнул Хартлунд и чуть не выронил трубку изо рта. Подводная лодка опустила нос в воду так резко, что ее кормовые выхлопные, трубы выбросили в небо фонтан кипящей воды высотой в двести футов. Когда лодка скрылась в глубине, палуба закачалась у них под ногами.

Питер и Мэри на протяжении долгих томительных часов сидели в молчании на палубе и пристально смотрели на воду, время от времени впадая в короткое забытье. Без батискафа им нечего было делать до возвращения домой за исключением одного — помогать закрывать чем-нибудь тело монстра на корме. Платт занимался этим, приспосабливая полотняные навесы.

Двое английских офицеров с плавучей базы приплыли к ним на судно на моторной лодке. Гордон пригласил их на завтрак, после завтрака гости осмотрели тело животного. В свою очередь, шеф и Хартлунд были приглашены на ленч на английский корабль, но их сразу предупредили, что им не разрешат его осматривать, так как оно принадлежало военному ведомству.

Новостей никаких не было.

Сгущались сумерки, когда подводная лодка вернулась в зону досягаемости гидролокатора, и сообщения, поступившие с нее, не оставляли больше никаких надежд. С подводной лодкой все было в порядке.

Команда обнаружила батискаф и попыталась связаться с Люком, но безуспешно. Потом завязали скользящий узел на цепи…

— Что? — спросили все, кто был на корабле, когда услышали это. Английский офицер закашлялся и выглядел немного смущенным.

— Да, а почему бы нет? Такой узел часто применяют на практике лоцманы, вы сами знаете. Зачем еще мы бы стали брать с собой цепи длиной девяносто морских саженей?

— Как иголка и нитка? — недоверчиво спросил

Хартлунд.

— Точно. Потом они забросили лассо на батискаф и хорошенько закрепили петлю перед тем, как начать тащить его наверх. Но ваш парень достал где-то сварочный аппарат и перерезал цепь.

— О, господи! — тихо простонал Гордон.

— Естественно, это затруднило завязывание еще одного узла. Но они справились с этим, поймали батискаф во второй раз, и он снова перерезал цепь. У нас на борту нет никого, кто мог бы воспользоваться методом Островского-Вонга, поэтому мы не могли выйти из подводной лодки только в резиновых костюмах, к тому же он был вооружен сварочным аппаратом. Говорят, это страшный вид оружия. У него пламя вырывается на расстояние вытянутой руки.

— Да, это правда, — заметил Платт, все это время внимательно слушавший офицера.

Несмотря на опасность, они последовали за ним, но он кружил вокруг них, пытаясь привязать их к батискафу веревкой, и тогда командир подводной лодки приказал им вернуться, решив, что игра не стоит свеч.

Офицер пожал плечами, и вид у него был извиняющийся.

Мне очень жаль, но мы не могли ничего больше сделать.

Действительно, до того, как будет найдено другое решение, делать было нечего. Поскольку батискаф был потерян, им теперь придется ждать либо до тех пор, пока русские приплывут со своим батискафом из района Тихого океана, либо пока будет построен новый аппарат. Если у русских нет запасного батискафа, это — значит, что «следующая» модель существует пока только в чертежах конструкторов. Доступ в затопленный город закрылся перед экспедицией так же плотно, как если бы он был надежно спрятан за запертыми воротами.

Судно королевского флота, занимавшееся охраной рыбных популяций в этих водах, приплыло как раз в тот момент, когда они собирались запустить моторы, чтобы покинуть место поисков. Судно было вызвано по просьбе командира подводной лодки для того, чтобы вести наблюдение в этом районе на случай, если батискаф поднимется на поверхность. В течение следующего часа к расположению приблизилась американская субмарина «Гондвана», после чего подводная лодка англичан была спешно отозвана Департаментом подводной картографии на ее обычную стоянку по другую сторону Среднеатлантической гряды. «Александр Бах» направился к дому.

— Как ты думаешь, Люк вернется во второй раз? — спросила Мэри у Питера, когда они смотрели на уменьшавшиеся вдали корабли.

Питер пожал плечами.

— Все в руках божьих, — ответил он.

— Гм… так и быть. Я скажу тебе. В этот раз я не очень беспокоюсь о Люке. Питер, ты, наверно, думаешь, что я веду себя странно, и я должна извиниться перед тобой за то, что обрывала тебя, когда ты хотел помочь. Ты был так добр ко мне… Видишь ли, я не рассказала тебе до конца историю о себе и Люке. Хочешь услышать ее окончание?

Корабль набирал скорость, и порыв ветра разметал волосы по лицу. Питер смотрел на Мэри, размышляя о том, почему она рассказывает ему эту историю. Что это, внутренняя потребность высказаться, или она считает это своим долгом перед ним?

Наконец, он кивнул головой и приготовился слушать.

Мэри неотрывно смотрела на море, казалось, она пытается подобрать нужные слова.

— Дело было так. Когда я была страстно увлечена Люком, я сказала себе, что нет ничего на свете, чего бы я ни сделала для него. Я была на грани нервного расстройства, поскольку с детства я была очень нервным ребенком и у меня часто менялось настроение. В последний день перед его отъездом в институт Скриппса, где он должен был проходить предварительный курс обучения, я решила испытать свою судьбу. Люк решил отпраздновать свой отъезд, а я пришла к нему, чтобы сделать ему нечто вроде подарка при расставании. В доме никого не было, кроме нас… — Она пожала плечами.

— Да, я получила свой шанс, как я уже говорила, и, я полагаю, можно считать, что я воспользовалась им. Я сказала, что нет ничего на свете, чего бы я ни сделала ради него. И я сделала это.

Она говорила очень спокойно, как будто речь шла о ком-то другом. Питер понимал, что в известном смысле так оно и было.

— Можешь себе представить последствия. Мне не исполнилось еще и пятнадцати, я чуть не сошла с ума от восторга и в то же время была сильно потрясена случившимся. Казалось, эти противоречивые чувства должны были разорвать меня на кусочки. Но я справилась с собой, хотя в тот же вечер поняла, что для Люка это приключение было лишь прелюдией перед его путешествием туда, куда он стремился всем сердцем.

— Мне понадобилось несколько месяцев для того, чтобы прийти в себя после произошедшего. Единственный способ для восстановления внутреннего равновесия заключался в том, что я все время думала о Люке, вернее, о том идеализированном образе, который я создала в своем воображении, и это стало для меня главной опорой в жизни. Вот почему я выбрала профессию океанографа, как я уже говорила тебе. Второй раз я пережила шок, когда Люк присоединился к Атлантической экспедиции в качестве представителя института Скриппса, и мне пришлось привыкать к этому легкомысленному, поверхностному парню как к реально существующему человеку. Со стороны могло показаться, что он мне даже нравится, но в глубине души я никак не могла простить ему, что он таков, каков есть, и что он не в состоянии понять, как много он для меня значил на протяжении стольких лет…

Она повернула к нему лицо и посмотрела на него с вызовом.

— Понятно?

Питер кивнул головой.

— А теперь?

— Теперь, насколько я понимаю, пришло время искать не мечту, а реального человека, с которым я могла бы построить свою жизнь.

Питер протянул к ней руки, и она с улыбкой прижалась к нему.

Глава 10

В Новой Англии наступала пора безмятежной осени. Но погода стояла все еще достаточно теплая, поэтому, учитывая то, что вставали они не очень рано, завтракать можно было на свежем воздухе.

— А кто же будет вставать рано в свой медовый месяц? — сказал Питер, обращаясь к деревьям, окружавшим маленький домик.

— Королева Виктория и принц Альберт, — таинственно заявила Мэри, выходя из дверей домика на залитую солнцем веранду с тарелкой дымящихся блинов в руках.

— Что?

— Это факт, — кивнула она, поливая блины кленовым сиропом. — Я где-то читала, что они встали рано в первое же утро после свадьбы, и лорд-камергер или какой-то другой придворный неодобрительно отметил в своем дневнике, что если так будет продолжаться, то трон останется без наследника.

Их глаза встретились. Какое-то время, через силу, им удавалось удерживать серьезное выражение на лицах, но потом они разразились безудержным хохотом.

— Бедная Виктория! — сказала Мэри, когда она, наконец, снова смогла говорить.

— Бедный Альберт, ты хотела сказать? — возразил Питер. — Или, скорее, нет. Он всегда казался мне страшным педантом, придерживавшимся очень строгой морали. Кстати, блины очень вкусные.

— А ты чего ожидал? — она грациозно потянулась. — Ты еще не ходил вниз за почтой?

— Нет. И мне не очень хочется идти. Идти далеко, почти до самого шоссе, ты же знаешь.

— Да, я знаю. Я знала, что ты так ответишь. Поэтому сходила на почту до того, как ты проснулся.

Как фокусник, вытаскивающий кролика из шляпы, она вытащила из-под себя конверты, на которых сидела, и развернула их перед ним веером, как карты.

— Выберите карту, господин хороший, и я расскажу вам вашу судьбу. Только сначала позолотите мне ручку.

— У меня уже есть судьба, — ответил ей, улыбаясь, Питер и сжал ее протянутую ладонь.

Он взглянул на конверты.

Одно, два, три письма из Фонда. Проклятье! Не могут оставить нас в покое даже на время медового месяца!

— Возможно, это личные письма от людей, писавших в офисе Фонда и стащивших официальные конверты. Ты собираешься их вскрывать?

Питер отдал должное завтраку, потом закурил сигарету, с удовлетворенным вздохом откинулся на спинку стула и вскрыл конверты, пока Мэри мыла посуду. Он отложил письма из Фонда для прочтения в самую последнюю очередь.

— Привет тебе от Хартлунда и от всей команды «Александра Баха», — сообщил он. — Послано из Панамы, где они встретились с русскими и откуда вместе направились прямо в район нашего последнего погружения. Они выражают сожаление, что не смогли присутствовать на нашей свадьбе.

— А есть что-нибудь от русских? — шутливо спросила Мэри.

— Ты зря шутишь, дорогая. Сразу под подписью Хартлунда в письме стоит какая-то закорючка напротив слов «капитан батискафа «Павел Островский».

— Прекрасно! А что еще?

— Приглашение от моей кузины навестить ее во Флориде и записка от…

Он запнулся и даже присвистнул от удивления.

— Ты не представляешь, что нам прислали, дорогая! Это результаты анализа шкуры животного, которого мы подняли на борт корабля. Она состоит из углерода, кремния, кислорода и бора, из всего, что окружает его в море. Хотел бы я быть биохимиком. И, — он перевернул страницу, — они проанализировали также его кости. Они нашли в них хром, кобальт, никель и еще бог знает что. Но подожди высказывать свое мнение, прежде чем услышишь следующий абзац! Химики говорят, что эти вещества сильно отличаются от органических веществ, найденных среди высших форм жизни, населяющих Землю. И делают на основании экспериментальных данных заключение, что эти вещества имеют внеземное происхождение…

Как будто внезапный порыв ветра прошелестел но вершинам деревьев. Мэри вышла из домика с посудным полотенцем на шее, и села напротив него, ее лицо ничего не выражало.

— Думаешь, марсиане? — спросила она.

Но ее попытка поддержать легкий тон беседы не удалась.

Питеру захотелось узнать, что содержится в других письмах из Фонда, первое письмо он протянул Мэри, второе стал читать сам. Обычные новости и приветы от Элоизы Вандерпланк. Он отбросил письмо, лишь взглянув на него, и взял оставшийся конверт.

Краска сошла с его лица, и он сидел, уставившись на листок бумаги, так долго, что Мэри пришлось дважды дотронуться до руки мужа, чтобы вернуть его к реальности. Он протянул ей письмо. Оно было написано Гордоном. Вот что он писал: Возможно, вы уже слышали, что биологи определили внеземное происхождение существа, найденного вами в Атлантиде (кстати, именно такое название мы дали этому городу). Сведения пока что не разглашаются: летающие тарелки — на сегодняшний день самое загадочное из известных таинственных явлений, а известие о затопленном городе было бы чересчур сенсационным для широкой публики.

Но думаю, что вы еще не знаете о том, что мы нашли батискаф. Он был обнаружен случайно, во время поиска «Гондваны», подводной лодки, принадлежащей Департаменту морской картографии, которую мы видели последний раз, когда ожидали возвращения батискафа.

Я узнал о происшествии из вторых рук. В то время, после проведения переговоров с русскими, я возвращался на их экспедиционном корабле из Тихого океана к месту проведения операции. Мы должны были прибыть через несколько дней. Очевидно, «Гондвана» погрузилась на шесть или семь сотен футов, когда гидролокатор зарегистрировал подозрительный сигнал, потом она потеряла связь с английским кораблем и не смогла вернуться обратно.

Два дня спустя, в ста милях на запад от этого района, патрулировавший территорию военно-морской самолет обнаружил брошенный батискаф, который выглядел так, как будто кто-то как следует поработал кувалдой и разбил самое хрупкое оборудование. Его можно будет использовать вновь только через несколько недель, а, может быть, через несколько месяцев ремонта. Вот уже более двух недель нет никаких сигналов с «Гондваны». Пока что это не вызывает чрезмерных волнений. Возможно, нет связи, но…

И, конечно, нет никаких известий от Люка Волласа. Больше я ничего не могу и не хочу вам рассказывать. Хартлунд говорил мне, что вы хотели принять участие в работе на батискафе русских, и нам очень не хватает людей, владеющих методом Островского-Вонга. Всплывший батискаф изуродован. До того, как мы закончим его ремонт, нам нужна помощь всех людей, которых мы сможем привлечь к делу. Я не знаю, что побудило меня на этот раз пуститься в самые дикие спекуляции и пренебречь своим обычным скептицизмом, однако, какая-то причина, по-видимому, была. Я очень обеспокоен создавшимся положением. Мэри аккуратно сложила письмо и вернула его Питеру.

— Судя по письму, шеф находится в состоянии, близком к панике, — сказала она.

Питер кивнул, соглашаясь. Он не спускал глаз с лица своей жены.

— Итак?

Она тяжело вздохнула и отодвинулась на стуле от стола.

— Итак, — как эхо повторила она, — пожалуй, нам лучше пойти упаковывать вещи.

Они ничего не знали о событиях последних двух недель. По возвращении домой после экспедиции они потратили неделю на то, что отвечали на многочисленные вопросы экспертов. Потом они решили пожениться, занялись приготовлениями к свадьбе, а после свадьбы и отправились за город. За эти две недели многое успело случиться.

Исчезновение «Гондваны» вовлекло в эти события военно-морское ведомство. Все собранные научные данные были представлены русским, участникам Цервой тихоокеанской экспедиции — так официально назывался батискаф «Павел Островский» и базовый корабль — и они также активно подключились к решению проблемы. Призыв доктора Гордона взбудоражил умы сотрудников океанографических институтов всех стран, имеющих выход на атлантическое побережье, и Монако, не имеющего выхода к океану, но обладающего богатыми традициями в области глубоководных исследований.

Внеземное происхождение существа, поднятого из Атлантиды, заинтересовало ООН, чей флаг гордо развевался над недоступным Скалистым островом, внезапно превратившимся в базу для вновь прибывающих в район поиска судов, так как по случайной прихоти природа одарила его источником пресной воды.

Самолет, который доставил сюда Питера и Мэри, принадлежал военно-морскому ведомству. На борт самолета была также погружена новая, весящая пятнадцать тонн подводная телевизионная камера, с помощью которой предполагалось вести съемки на еще большей глубине, чем та, что была доступна для батискафа. Благодаря камере они смогут видеть место проведения операции сквозь толщу воды на глубине пяти тысяч футов.

Питер вздохнул и схватил Мэри за руку.

— Посмотри!

В районе операции на рейде выстроилось более тридцати кораблей. Над всеми, сияя белизной, возвышалась русская плавучая база с батискафом. Корабль русских выглядел как нечто среднее между роскошным лайнером и китобойным судном. Сходство с китобойным судном ему придавали установленные вдоль борта гарпунные пушки и небольшой сухой док, предназначенный для транспортировки батискафа. Американский родственник русского батискафа все еще находился в нерабочем состоянии; было решено продолжать работу в течение лета, используя все имеющиеся средства, чтобы не терять времени.

Авианосец «Мыс Рат» был больше, но не так бросался в глаза из-за своей серой окраски. Кроме того, здесь можно было увидеть множество других кораблей, от гигантских атомных подводных лодок и русского крейсера, сопровождавшего патрульный корабль, до крошечных плавучих биологических лабораторий из Монако.

Они высадились на остров. Когда погрузка телевизионной камеры на борт лихтера была завершена, Питер и Мэри тоже заняли свои места и быстро понеслись навстречу базовому кораблю русских. Насколько Питер мог судить, его оснащение было сопоставимо с оснащением «Александра Баха», но его нисколько не удивляло, что штаб экспедиции был расположен здесь, а не там: у русских было больше места.

Гордон радостно приветствовал их и, рассыпаясь перед ними в благодарностях и извинениях, представил их капитану Васильеву — человеку, который поставил свою подпись на поздравительной открытке, посланной из Панамы. После этого Гордон провел их по кораблю, чтобы познакомить с обстановкой.

— Батискаф «Островский» начал погружение как раз незадолго до вашего прибытия, — сказал он. — Сами Островский и Вонг находятся на острове, где расположена наша база, они готовят спасательные команды из Вудз Хоула, Дарвина в Австралии и с китайской станции в Тиенлинге. Но здесь нет и четверти всех, кто участвует в этом мероприятии. Сюда приезжают люди со всего света, они привозят разные устройства и изобретения, о которых раньше знали разве только сами их обладатели. Снова приплыла та английская подводная лодка. В данный момент она находится на глубине тысячи футов, испытывает одно безумное изобретение немцев — подводного робота, способного ползать по дну. Они собираются погрузить его в ил на дне в поле видимости подлодки и надеются, что он сможет спуститься по склону хребта до уровня, на котором расположен город. Робот снабжен ковшом, как у бульдозера. Если он действительно справится с задачей, то мы сможем расчистить от ила огромную территорию, причем значительно быстрее, чем это делается сейчас.

Он торопливо продолжал:

— Кроме того, у нас теперь есть телевизионная камера, которая прилетела с вами. Она снабжена кабелем длиной в четыре тысячи морских саженей, и мы сможем использовать ее, если найдем самодвижущийся буек, который сможет выдержать давление воды на дне океана. Возможно, мы там ничего не увидим, кроме грязи. Но не исключено, что нам откроется что-нибудь интересное.

Удивление Питера и Мэри росло по мере того, как они начали понимать масштаб операции и то, насколько серьезные силы брошены сюда. Наконец Мэри не выдержала.

— Шеф! — воскликнула она. — Я не поверю, что вся эта суета вокруг нашего открытия на дне океана объясняется исключительно научным любопытством. Мне кажется, что кто-то не просто обеспокоен, а сильно напуган!

Гордон остановился и внимательно посмотрел на нее.

— Напуган? — серьезно спросил он. — Да, можно сказать и так. Я написал вам в своем письме, что исчезла подводная лодка «Гондвана». Но это только половина правды. Два дня назад лайнер «Королева Александра» получил сообщение с «Гондваны», она находилась в тридцати часах плавания от Нью-Йорка в сторону Саутгемптона и Шербура.

Но мы опять не смогли найти ее. Кроме того, теперь мы потеряли и лайнер «Александра» с тысячью восемьюстами пассажирами на борту…

Часть II УЖАС

Глава 11

Сначала он был очень слаб. Это было естественно. Он готовился к спячке так же, как к длительному межзвездному перелету. Необходимо было снизить уровень обмена веществ почти до нуля, накопить ресурсы, предусмотреть стимул, который должен будет разбудить его, когда прогулка по поверхности этого мира станет относительно безопасной.

Однако он никак не рассчитывал обнаружить то, что увидел при пробуждении.

Он очнулся, все еще полный воспоминаний о падении своего города, и картины разрушения так живо стояли перед его глазами, как будто это произошло только вчера. Ему казалось, что прошло всего несколько часов с тех пор, как он покинул глупца, молившего о помощи среди рушащихся в хаосе землетрясения надежд.

Он был осторожен и мысленно пытался представить, что скрывается в этой кромешной тьме. Если тревога окажется ложной, он готов тут же вернуться в состояние анабиоза. Но она была реальной.

Обычно ему не удавалось извлекать много информации из человеческого мозга. А этот мозг, как он успел заметить, в целом ничем не отличался от мозга людей, которых он знал до катастрофы. Значительно легче было анализировать жалкую ментальность людей с помощью их речи. Языки, на которых они говорили, были несовершенны и никогда не передавали тонкие оттенки мысли, но он с легкостью понимал их.

Этот человек к тому же находился в сумеречном состоянии, возможно, он был без сознания в результате сильного шока. Мозг даже не пытался сопротивляться его телепатическому приказу. Он смог пойти еще дальше, замедлив процессы, ответственные за регуляцию сердечных сокращений, дыхания, пищеварения, чтобы уменьшить уровень «шума» получаемого сигнала.

Как он понял, человек находился под водой, под илом, в относительной безопасности, поскольку он был вне досягаемости хищных животных. Под водой. Никаких проблем. У него были резервы, необходимые в подобных случаях, но, получив ясную картину того, на какой глубине океана он находится, он понял: чтобы попасть на землю, этих ресурсов ему не хватит.

Но ему необходимо выбраться на землю! Мириады, орды человеческих существ на поверхности земли никогда не знали гнета таких, как он. Вместо того, чтобы заниматься строительством величественных зданий во славу его рода и поклоняться своим повелителям, как высшим существам, они служили только себе или друг другу. Это было невыносимо. Если бы он был способен освободиться, он бы захватил ровно столько людей, сколько смог держать в повиновении. Потом, и только потом, он бы выяснил, остался ли в живых кто-нибудь из его рода, и великодушно позволил бы им разделить с ним то, что осталось. Если из всего рода выжил только он один, то ему будет достаточно просто уменьшить численность населения до такой величины, с которой он сможет справиться.

Ему следует воспользоваться тем устройством, с помощью которого человек оказался на глубине. Он собрал все сведения об аппарате. Сбор данных проходил очень медленно, потому что он был очень слаб. Прошел почти целый день, прежде чем у него накопилось достаточно информации, чтобы сформулировать план действий. Устройство должно вернуться на поверхность. Пусть оно вернется с помощью этого человека, потом пусть он избавится от других своих компаньонов. В его мозгу возникнет внезапный порыв, непреодолимое желание самому спуститься вниз. Он осторожно открыл створки в своем мозгу, за которыми хранилась его способность причинять боль, и оценил собственные силы. Да. Пока он мог покорить только одно из этих существ.

Пока он ждет завершения действия своего приказа, ему надо спрятаться и сидеть в укрытии, пользуясь своими неприкосновенными запасами для выживания. Это означало, что если человек не подчинится его приказу, он умрет так же, как умер этот слабак Руах. Он снова и снова взвешивал свою способность вызывать боль, и в результате долгих размышлений решил, что с одним человеком он справится.

Он причинит человеку боль, чтобы доказать это. Да, у него достаточно энергии! Он не мог принуждения, когда в последний раз ему попадался человеческий мозг, не знавший о таком виде энергии. Даже неродившиеся человеческие дети знали о нем в те времена, когда их род правил всей этой планетой. Но этот мозг никогда раньше не сталкивался с такого рода болью, поэтому он даже не пытался сопротивляться.

Он на время снял боль, внушил человеку команды, которые тот должен будет выполнить, и, удовлетворенный, медленно двинулся к своему убежищу.

Толщина слоя ила поразила его. Очевидно, он находился в убежище дольше, чем предполагал. Но до возвращения устройства, которое в нужный момент поднимет его на поверхность, пройдет совсем немного времени. Он приказал этому человеку держаться на своем устройстве подальше от корабля, с борта которого тот катапультировался, чтобы видеть звезды и по их расположению узнать, сколько на самом деле длилось его заключение.

Не меньше, чем сто или десять тысяч лет, рассудил он. Даже сообразуясь с нормами своей расы, для представителей которой человеческие существа представляли собой нечто вроде мотыльков-однодневок, вылупляющихся из кокона утром и умирающих на закате солнца, это был большой промежуток времени.

Однако это не так важно. Самым главным было собрать все свои силы. Потом ему надо будет раздобыть слуг и распространить свое влияние. Он приказал человеку кормить его; снова и снова подгоняя его приступами боли, заставил искать для себя подходящие продукты. На берегу одинокого скалистого острова водилось множество моллюсков, чье сочное мясо давало ему необходимое количество металлов. Раковины моллюсков обеспечивали нужный ему кремний и углерод, элементы, которые он мог поглощать в огромных количествах. Чтобы обеспечивать его всем необходимым, ему понадобится не один слуга. Тем не менее, он положил начало. И у него еще есть в запасе время.

Терпеливо он выискивал способы увеличить свою свиту. И он нашел их, а, кроме того, получил в свое распоряжение новый транспорт. Его сила быстро росла. Быстрее, чем он рассчитывал, он оказался в состоянии завоевать первый город. Это был плавучий город, достижение передовых технологий, на которые, как он полагал, не способны эти недолговечные личинки Земли, хотя, возможно, их век недолог только по его нормам. Но теперь у него было достаточно рабов, которые кормили его, и он мог заняться тем, чтобы внушить людям мысль об их подчиненном положении. Внушение чувства должного уважения к своей особе стало следующим шагом.

Каждый раз, когда над ним проплывали суда с людьми, он концентрировал свою энергию. Он не был готов к тому, чтобы подвергать себя разного рода беспокойствам, связанным с ними, поэтому он воздействовал на людей и они отклонялись от курса своего следования.

— Я считаю, что эти данные достоверны, — говорил нежным тенором китайский специалист в области статистики. Он ткнул большим пальцем на странный пробел в центре морской карты Северной части Атлантического океана, которую он составил. — Я не знаю, насколько это важно, но это, несомненно, требует исследования.

Он резко закончил и уселся на место; в комнате поднялся гул, все разом принялись обсуждать только что услышанный доклад. Местом проведения дебатов служил центр управления авианосца «Мыс Рат», который превратился в главный мозговой центр всего проекта. Здесь собралось более сорока человек. Некоторые из них сидели в наушниках, позволявших слушать синхронный перевод выступлений. Два переводчика все еще завершали перевод доклада китайского специалиста, когда заговорил Лампион. Он представлял на этом собрании Организацию Объединенных Наций. Француз по происхождению, гражданин мира по своей доброй воле, он был выбран президентом смешанного коллектива исследователей.

— Нам нельзя терять время, — напомнил он аудитории в своей обычной деловой манере. — Я думаю, что список пунктов, стоящих на повестке, окончательный. Тем не менее, это важное открытие. Мы обнаружили, что за все прошедшие дни ни одно из исследовательских подразделений не сообщило хотя бы об одном наблюдении в данном регионе. Такое впечатление, что этот регион старательно избегают. И, несмотря на это, мы знаем, что не менее четырех кораблей должны были послать сообщения оттуда. Да, доктор Гордон?

— Вы упомянули только корабли, — ответил Гордон, подавшись вперед. — А как насчет патрулировавших территорию самолетов?

Китайский специалист подал знак, что он готов ответить на этот вопрос, и, получив разрешение от Лампиона, заговорил:

— Сюда же включены и отчеты, полученные с самолетов, доктор Гордон.

— Другими словами, — предположил Гордон, — корабль «Королева Александра» и подводная лодка «Гондвана», вероятно, находятся прямо в центре указанного района, и что-то определенно мешает поисковым судам и самолетам, которые ищут пропавшие суда, послать нам информацию.

В ответ раздался хор несогласных голосов, раздавшихся с небольшим опозданием со стороны тех участников собрания, кто не говорил по-английски. Лампион успокоил всех движением руки.

— Давайте не будем опережать события. Надо просто послать туда еще одну экспедицию и выяснить, в чем дело.

Шум двигателя сотрясал корпус вертолета. Сначала Питеру казалось, что привыкнуть к этому невозможно, и пилот поинтересовался, как он себя чувствует.

— Под водой значительно спокойнее, — отвечал Питер. — И к тому же там все кажется гораздо безопаснее.

— По-моему, все наоборот, — пожал плечами пилот. — На глубине, если что-то сломается, давление воды расплющит тебя в лепешку. Если на высоте случится авария, то у тебя, по крайней мере, есть парашют. Вероятно, это дело вкуса.

Питер кивнул. Ему захотелось побывать на борту вертолета в перерывах между погружениями русского батискафа. Их батискаф все еще находился в ремонте. Работа по расчистке Атлантиды продвигалась очень медленно, несмотря на участие подводного немецкого бульдозера, счищающего ил тоннами. Кроме того, телекамера, двигающаяся с помощью механического буйка на глубине тысяч морских саженей, не смогла обнаружить ничего, кроме грязи, небольших вкраплений скудной растительности и глубоководных представителей животного мира.

— Ладно, — сказал пилот и поменял направление полета. Он снял руки с рычагов управления и свободно откинулся в кресле.

Заметив тревожный взгляд Питера, он ухмыльнулся.

— Джордж взял управление в свои руки. Он — настоящий фокусник, гораздо лучше обыкновенных автоматических пилотов. Он доставит нас прямо в центр региона, откуда не поступают известия, облетит вокруг него и вернет нас назад точно на заданный курс без всякой помощи с моей стороны. Он был засекречен, но недавно на наше счастье военные разрешили его использование в мирных целях.

— Итак, мы просто пассажиры, — прокомментировал Питер. — Как вы говорите, дело вкуса.

Они летели на высоте Примерно тысячи футов, стрелка спидометра указывала на цифру 130. Внизу под ними простиралось безбрежное море, время от времени они видели разбросанные острова, по которым можно было судить о направлении Среднеатлантического хребта. В поле их зрения попало несколько кораблей, но сегодня был пасмурный день, и видимость оставляла желать лучшего. Предательская погода могла помешать их работе. В нескольких милях по правую руку от них разразился настоящий шквальный ливень, который они благополучно обогнули благодаря радарному устройству и искусству автопилота.

Питер решил, что, пока они летят, самое время немного отдохнуть, и, закрыв глаза, предался приятным воспоминаниям о нескольких днях проведенного с Мэри медового месяца и мыслям о планах на будущее. В это время пилот, наклонившись вперед, показал ему что-то:

— Там. Видите?

— Это же корабль «Александра»! — воскликнул Питер. — Что за чертовщина! Считать, что корабль такого размера может потеряться на главной трассе, пролегающей через Атлантический океан, да еще так надолго…

Громадный корабль водоизмещением в четыре тысячи тонн был самым большим лайнером, курсирующим по Атлантическому океану. В длину он составлял тысячу девяносто футов, был снабжен атомными двигателями и мог развивать скорость до сорока пяти узлов в час.

Пилот включил кинокамеру, которая должна была снимать все, что они видели, и дотронулся до кнопки вызова автопилота.

— Коррекция курса, — сказал он коротко. — Это для того, чтобы Джордж знал, что впереди корабль — именно тот, что нам нужен. Он доставит нас к нему, а потом развернется обратно.

— Есть какие-нибудь сигналы с «Гондваны»? — Питер внимательно смотрел в бинокль. Расстояние до корабля быстро сокращалось.

— Никаких. Возможно, она затонула, — сказал пилот как о чем-то обыденном.

— Такое впечатление, что у вас есть основания так считать, — заметил Питер. — Но что, черт возьми, там происходит?

Они находились на достаточно близком расстоянии, чтобы разглядеть всех людей, находившихся на большой палубе лайнера. Люди выстроились в очередь, которая изгибалась в форме лошадиной подковы. Они двигались в едином ритме, как трава, сгибающаяся под порывом ветра. Казалось, они перемещаются то вперед, то назад. Расстояние продолжало сокращаться. Они могли уже видеть отдельных людей. Некоторые из них были в форме членов экипажа. Другие, пассажиры, были одеты в самые разнообразные одежды. Время от времени по одному или по двое люди подходили к кому-то, сидевшему под навесом балдахина в центре разрыва подковообразной вереницы.

Внезапно один из тех, кто был вызван вперед, повернулся и бросился бежать. В очереди образовался разрыв. Толпа заволновалась. Женщины и мужчины схватили беглеца, потащили его к перилам и сбросили вниз в свинцовое море.

Раздался громкий вопль, который заглушил даже гул мотора вертолета, и Питер с пилотом тоже закричали от ужаса и изумления. Теперь они кружили так низко над кораблем, что могли рассмотреть в бинокль лица людей. Осунувшиеся, изможденные лица с темными кругами вокруг глаз. По-видимому, люди не имели возможности даже выспаться. Группа стюардов в запачканных белых форменных куртках били ладонями в подносы, как в гонги.

— Они что, все сошли с ума? — спросил пилот.

— Нет… — сказал Питер, почувствовав от этого отвратительного зрелища острый спазм в желудке. — Вы не видите, что там находится под навесом? Это еще одно существо наподобие того, что мы нашли в Атлантиде, только оно живое…

Как только он произнес эти слова, острый приступ боли пронзил его мозг. В одно мгновенье и он, и пилот потеряли сознание.

Ничего не подозревая и ни о чем не беспокоясь, автопилот Джордж развернул вертолет и направил прочь от опасного корабля.

Глава 12

— Ничего, все будет хорошо, — говорил успокаивающий мужской голос.

Питер открыл глаза и увидел склонившегося над ним морского офицера с квадратной нижней челюстью.

— Что… — сказал он, порываясь сесть. Мужчина в фуражке помог ему, поддержав его за плечи. Питер потряс головой и осмотрелся.

Он сидел на палубе авианосца. Вертолет откатывали на тележке в сторону подъемников, и группа мужчин и женщин столпились вокруг пилота на палубе, что-то возбужденно обсуждая. Вероятно, пилот быстрее пришел в себя. Он уже стоял на ногах, хотя его лицо все еще оставалось бледным.

— Что-то вывело вас из строя, — сказал мужчина Питеру. — Но с точки зрения физического здоровья с вами все в порядке. Просто последствия шока.

— Вывело меня из строя… О, да, я помню. Когда мы пролетали над кораблем «Александра»… Мы нашли его! — Питер в волнении схватил моряка за руку. — Мы нашли его! Но это еще не все!

— Успокойтесь, — мягко проговорил человек. — Мы уже знаем об этом. Пилот рассказал нам еще до того, как вы очнулись. Теперь мы пытаемся прояснить картину. Ваш автопилот вернул вертолет в исходную точку полета, и мы смогли посадить его на палубу с помощью дистанционного пульта управления. Все, что вам сейчас нужно, так это хороший глоток крепкого рома и немного отдыха. Давайте спустимся в кают-компанию. Вы можете идти?

Питер осторожно попробовал встать. Ему почему-то казалось, что он не сможет ходить. Он помнил о испытанной недавно мучительной боли, и ему казалось, что эта боль должна была разрушить все кости в его теле. Но боль сохранилась только в воспоминаниях — он смог свободно двигаться, и уже через минуту, как ни в чем ни бывало, шагал по палубе.

— Мы не знаем, что с вами случилось, — говорил сопровождающий его офицер, наблюдая за ним. — Но что бы то ни было, это, очевидно, то же самое, что удерживало другие поисковые партии от сообщений на лайнер» Что меня удивляет, так это то, что мы никого не потеряли. Если бы ваш вертолет не управлялся автоматически, то вы, скорее всего, были бы уже на дне океана.

Питер нахмурился.

— Возможно, не предполагалось, что мы увидим так много, — предположил он. — Я не знаю, что было дальше. Это выглядело как странная церемония. Может быть, это существо отвлеклось и не заметило, что мы подлетели так близко. Потом, удивившись, оно обрушилось на нас всей своей мощью. — Он пожал плечами. — Я только строю предположения. Кто-нибудь сообщил моей жене, что со мной все в порядке?

— Я проверю.

Моряк отошел от него, чтобы узнать об этом у одного из людей, стоящих в сгрудившейся вокруг пилота толпе. Питер продолжил испытания своей способности к передвижению. Его голова была все еще затуманена после обрушившегося на него удара. Казалось, что на море опустилась серая пелена. Холодный ветер швырял вспенивающиеся волны, и, несмотря на то, что в конструкции авианосца были предусмотрены очень эффективные стабилизаторы, качка все равно была ощутимой. Кинув взгляд поверх широкой серой палубы, предназначенной для посадки самолетов, Питер смог увидеть базовый корабль русских. Батискаф готовили к очередному погружению, и вокруг него царила суета и кипела работа. Над плавучей базой кружил гигантский самолет с поплавками, он готовился к посадке на палубу. Быстрый катер отчалил от небольшого сторожевого судна и направился к «Мысу Рат».

— Ваша жена скоро прибудет сюда. Ей не сказали о том, что произошло. Посчитали, что лучше ее не волновать.

— Хорошо, — Питер вздохнул с облегчением. — Теперь я бы не отказался и от выпивки.

Удивительно, что вертолет не упал в море, хотя вся команда находилась без сознания! Он обошелся с ними так же, как с другими самолетами и кораблями, которые пролетали или проплывали мимо него. Каждый раз, когда они направлялись к его плавучему городу, он вызывал острую боль в мозгу пилотов или рулевых. До поры до времени, он не хотел, чтобы его видели, хотя его и раздражала необходимость обращаться с этими грубыми низшими существами так деликатно. Но, вне всякого сомнения, они многому научились за прошедшее время. Пока он не владеет ситуацией полностью, он не должен рисковать.

Этот оригинальный летательный аппарат, несомненно, имел автоматическое управление для того, чтобы продолжать полет и удерживать высоту, пока внимание пилотов было занято другим. Он знал по своему собственному опыту, что скудный ум этих людишек может концентрироваться только при регулярном понукании; автоматы — логичная — компенсация человеческих недостатков. Хотя по милости ветра, машина, вероятно, вскоре опрокинула и потопила своих пассажиров.

Он прогнал от себя эти мысли, сейчас ему надо было обдумать свой очередной шаг. Пришла пора расширить свою свиту. Он набирался сил, и теперь перед ним стояла задача обеспечения тех подчиненных, которые у него остались. Несмотря на то, что он велел выбросить за борт нескольких непокорных, чтобы устрашить остальных, он не хотел существенно сокращать численность своей свиты. Ему было приятно сознавать, что он управляет множеством умов, это вдохновляло его.

Все запасы, имевшиеся на корабле, закончились, и люди голодали. Если бы он знал заранее, как мало провизии на борту этого корабля, он бы просто убивал ослушников и использовал их мясо для питания оставшихся людей, а не скармливал бы их рыбам. Однако если он заставит их, люди доставят его на берег, и там он сможет выбирать среди миллионов особей. На берег… Он послал за человеком, специалистом по навигации, — как считали люди, это было искусство особого рода, — и стал расспрашивать его об особенностях побережья, к которому они могут пристать.

— Питер, ну как тебе не стыдно?! — говорила Мэри, обнимая его. — Почему ты не сказал мне о своих планах? Ты мог погибнуть!

— Все хорошо, все хорошо, — сказал он, успокаивая ее. — Я же не погиб, правда? Я бы не стал подниматься на этой штуковине, если бы не был уверен, что на ней так же безопасно, как на батискафе.

— О том, что случилось, не очень-то много говорят, — она попыталась все перевести в шутку, но ее слова прозвучали неожиданно серьезно.

— Доктор Трент! Миссис Трент! Пожалуйста! Голос Лампиона раздался прямо над ними, и они поняли, что все с нетерпением ждут, когда они займут свои места в рабочей комнате. Они пулей проскользнули в свои кресла, скороговоркой пробормотав извинения, после чего Лампион откашлялся и внимательно всех оглядел.

— Итак, джентльмены, — начал он, — я думаю, все вы имели возможность рассмотреть фотографии, которые были нам представлены. У меня есть еще несколько дополнительных копий, которые я передам сейчас, чтобы все могли их увидеть. — Он разложил на столе глянцевые, многократно увеличенные изображения.

Питеру не было необходимости смотреть на снимки. На них было запечатлено то, что он и так очень хорошо запомнил. Выстроившаяся в форме подковы вереница пассажиров и членов команды корабля на прогулочной палубе лайнера: стюарды, бьющие кулаками в подносы, несчастный человек, которого схватили и волокут, чтобы выбросить за борт… и в центре неясный силуэт отвратительного, внушающего ужас существа, вышедшего из моря.

— Согласно последней информации, корабль «Королева Александра» пришел в движение. Он держит курс, который, возможно, изменится, а может быть, и нет, но в том случае, если корабль будет продолжать двигаться в выбранном направлении, он подойдет к побережью США, к северу от Багамских островов. Наиболее вероятно, это будет побережье северной Флориды или штата Джорджия. Нет никаких сомнений, что курс выбран по приказу «морского чудовища».

— Небольшая поправка, — вежливо вставил капитан Васильев. — Я думаю, у нас есть все основания сомневаться в том, что это морское чудовище, разве нет, мистер Гордон?

Гордон кивнул.

— Еще не все результаты собраны, но телевизионная камера, с которой мы работали на глубине двух тысяч морских саженей, обнаружила отверстие в иле, которое указывает на то, что существо появилось именно оттуда. Вокруг отверстия мы нашли множество различных предметов, вероятно, металлических, которые напоминают канистры для хранения запасов кислорода. Батискаф «Павел Островский» как раз незадолго до нашего собрания начал погружение с целью исследования этого места. Оно находится значительно ниже уровня, на который мы ранее опускались, но двое членов команды профессора Вонга, специально подготовленные во время длительных тренировок к соответствующим перегрузкам, участвуют в этом погружении. И профессор Вонг, и Островский считают, что они способны выдержать давление на этой глубине.

Лампион кивнул головой.

— Спасибо, доктор Гордон. Итак, ситуация складывается следующим образом. Обнаруженное нами существо, скорее всего, является представителем наземных видов, которые, вероятно, населяли нашу планету сто тысяч лет назад. Они порабощали людей, что можно предположить по аналогии, наблюдая за его действиями в настоящее время, а затем приобрели доминирующее положение в поздний период орогенезиса или, другими словами, эры горообразования. Мы не знаем их возможностей. То, что это существо могло появиться из, по-видимому, заранее подготовленного убежища через такой огромный промежуток времени и так быстро приспособиться к изменившейся ситуации, говорит о том, что мы имеем дело с очень опасным противником. Не правда ли, мистер Трент? Питер подался вперед.

— Я испытал на себе его способности, — сказал он. — Я думаю, можно предположить, что его сила нематериальна, по крайней мере, в том понимании, которое мы вкладываем в понятие «материальность». Вероятно, она не ограничивается способностью вызывать головную боль. В подтверждение этого хочу напомнить, что внушенный Люку Волласу приказ заставил его украсть батискаф и вернуться под воду, чтобы помочь этому злобному существу освободиться из его укрытия. Кроме того, мы можем предположить, что либо это создание имеет в своем распоряжении технические устройства более совершенные, чем те, которыми владеем мы, либо оно практически неразрушимо физически и может выдерживать давление воды на глубине двух тысяч морских саженей с такой же легкостью, как и находиться на поверхности моря.

— Можем ли мы предполагать, что имеем дело только с одним таким существом? — вкрадчиво спросил Васильев.

Лампион неопределенно пожал плечами.

— По-моему, мы должны предполагать, что все другие особи погребены под толстым, в тысячу футов, слоем ила. Давайте не будем усложнять ситуацию.

— В настоящий момент мы знаем только об одном существе, — сказал Васильев. — Что мы будем делать с этим лайнером и его опасным пассажиром?

— Пожалуйста, ваше мнение, — Лампион неопределенно взмахнул рукой.

Капитан Васильев осмотрел всех, сидевших за столом, казалось, он старается собраться с мыслями. Наконец, он заговорил.

— Надо запустить торпеду. Немедленно. Если необходимо, то с ядерной боеголовкой.

Все тут же отрицательно закачали головами.

— Нет, только не это, — пробормотал кто-то тихо. Васильев опустил голову и развел руками.

— Очень хорошо. Все, что мне остается сказать, это то, что я рад, что корабль приближается не к побережью России.

— Мы все напуганы при мысли, что может произойти, — сказал Питер, пытаясь представить возможные последствия. — Но на лайнере осталось еще несколько сотен людей, которых мы можем спасти. Мы должны убить это существо или каким-то образом лишить его силы. Если оно собирается выйти на берег, то тогда, вероятно, у нас будет возможность атаковать его. Оно большое, тяжелое, наверно, неуклюжее. Я не думаю, что оно сможет выдержать, например, снаряд, выпущенный из сорокамиллиметровой пушки, если это будет удар прямой наводкой.

По официальным данным корабль «Королева Александра» считался «пропавшим». Масштабные поисковые операции служили прикрытием для всей этой истории с лайнером. Но правда должна была вскоре выйти наружу. Если бы удалось отдалить роковой момент на день или два, этого было бы достаточно.

Эти и подобные мысли проносились в голове у Питера, пока он и еще тысячи других людей ждали на берегу океана приближения корабля. Лайнер направлялся к берегу Флориды, немного южнее Джексон-вилла. Казалось, будто через океан движется корабль-невидимка, который никто не замечает. Заранее были подготовлены пресс-релизы, утверждавшие, что кораблем управляют мятежники. Весьма прозрачная ложь. Но это должно было помочь военным сохранять готовящуюся операцию в тайне в течение времени, достаточного чтобы иметь шансы на успех. Тем не менее, население уже начинало закипать от возмущения из-за того, что военные оккупировали весь район, окружающий узкую полоску побережья.

Немного успокаивало то обстоятельство, что существо не направилось к большому городу. Это означало, что монстр осознавал границы своей власти над людьми и поэтому предпочитал высадиться в относительно пустынном месте.

Лайнер бросил якорь примерно в миле от берега. Если только монстр не обладал способностью чувствовать мысли и намерения людей на расстоянии, а также определять места их сосредоточения, он не мог знать о поджидавшей его засаде. На протяжении нескольких квадратных миль были разбросаны наблюдательные посты или немногочисленные группы людей, отделенные друг от друга значительными расстояниями.

Даже с помощью биноклей было трудно понять, что происходит. На воду спускали лодки, что казалось вполне логичным. Но монстра не было. Первая лодка причалила к побережью. Люди, сидевшие в ней, с дикими глазами и изможденными лицами, быстро осмотрели все вокруг и стали сигналить фонарями, передавая сообщение на борт корабля. Авангард. Питеру не терпелось их немедленно освободить. Но необходимо выманить монстра на берег…

Наконец чудовище появилось.

Согнувшись в три погибели, размахивая руками, ударяя в гонги и завывая, несчастные люди с корабля несли его на чем-то, похожем на крышку обеденного стола, обитого диванными подушками, к самой большой лодке, приготовленной у борта корабля со стороны берега. Вероятно, расстояние до корабля было слишком велико, чтобы точно прицелиться, или темное пятно, каким выглядел монстр на фоне моря, было плохо различимой мишенью, поэтому военные пока не стреляли. Питеру хотелось бы, чтобы Мэри была рядом с ним, но потом он порадовался, что ее с ним нет. Он не хотел подвергать ее риску, с которым была связана эта поездка — гораздо приятнее сознавать, что она занята изучением Атлантиды.

Лодка была спущена на воду. Пока она спускалась, сотни— мужчин и женщин в отчаянии рвали на себе одежду, собираясь последовать за ней. Они в безумном порыве прыгали вниз, водопад человеческих тел низвергался с борта корабля в море, и люди исчезали из поля зрения. Наблюдатели молили Бога, чтобы они снова появились на поверхности воды.

Но некоторые исчезали в волнах океана навсегда. Многие, однако, вынырнули и поплыли к носу запасной лодки, чтобы ухватиться за болтающиеся по краям веревки и тащить ее к берегу. Питер в бессильной ярости сжал кулаки с такой силой, что его ногти впились в ладонь.

Лодканаходилась на расстоянии в четверть мили от берега, когда внезапно раздался приглушенный разрыв снаряда, расколовшего нос лодки выше ватерлинии. Через секунду, раздалось еще шесть залпов одновременно.

Все было кончено.

После взрывов раздались крики, Питер надеялся, что кричал монстр. Он почувствовал гнев и отчаяние, когда понял, что крики доносились с берега, и, преодолевая боль, заволакивающую сознание, осознал две вещи.

Во-первых, монстр нисколько не пострадал. Во-вторых, если его власть над людьми действительно была ограничена, то им не удалось обнаружить этот предел.

Глава 13

На этот раз приступ боли был не таким сильным, как тогда, на борту вертолета, но длился значительно дольше. Причем Питер на протяжении всего приступа ни разу не потерял сознания. В те несколько секунд, когда он мог самостоятельно думать, он рассудил, что на этот раз удар был рассредоточен и направлен, очевидно, на то, чтобы вывести из строя бесполезных для монстра людей. За этим крылась определенная цель.

Приступ был похож на мигрень, болела голова. Но боль по своей остроте и силе могла сравниться с болью, которую чувствуешь, если случайно содрать воспаленную или обожженную кожу. Питер старался сопротивляться этой боли, понимая, что и другие наблюдатели сейчас пытаются совладать с ней, но был только один способ облегчить свою участь. Действовать так, как того желает монстр.

На темном берегу загорелись огни. Мужчины и женщины, попавшие сюда с лайнера и сидевшие только что в засаде, брели по берегу, пошатываясь, как слепые. Они кричали высокими, нечеловеческими голосами. Самые слабые переставали кричать первыми и начинали выполнять задания хозяина.

Не так-то легко было понять, чего он хотел от них, так как он не отдавал конкретных приказаний; он просто подвергал их нескончаемой пытке болью до тех пор, пока жертва случайно не угадывала, что от нее требовалось. Тогда боль немного ослабевала, и люди в исступлении шли работать, чтобы избежать возвращения боли. Каждый из них был подобен ребенку, который, скорчившись от боли в животе, часами лежит неподвижно в том положении, в котором боль чувствуется слабее всего.

Многие умирали. Снайперы, отважившиеся стрелять в монстра, направляли свои ружья друг против друга, и вскоре их растерзанные и окровавленные тела грудами лежали возле разбитых орудий. Некоторые наблюдатели, находившиеся на открытом месте, были сбиты с ног. Однако большинство из них выжило.

Проклиная себя, но не в состоянии дольше переносить агонию, сожалея только о том, что снаряд во время перестрелки не разорвал его на части, Питер обнаружил, что он вместе с остальными двигается к воде. После следующего приступа боли он уже бежал, вместе с сотнями других людей, к морю, прыгнул в него и поплыл к расколотой спасательной лодке.

С высоты сооруженного по его желанию постамента чудовище холодно взирало на своих рабов. То, что они покушались на его жизнь и оказались так близко к своей цели, одновременно рассердило и обеспокоило его. Это вызывало тревогу, поскольку означало, что все меры предосторожности, предпринятые им, были недостаточны. Они выяснили, где он собирался высадиться на берег, и ждали его там. Он рассвирепел, поняв это, потому что мысль, что низшие существа способны так обращаться с ним, была для него непереносима.

Но они еще узнают его! Он им покажет, чего они на самом деле стоят. Эти жалкие существа поймут, что они не более чем орудие, которое используют до тех пор, пока оно не сломается, а затем выбрасывают вон без сожаления.

Они разрушили его лодку, так пусть теперь чинят ее! Он подстегивал и подгонял их, и вот уже толстая женщина, пассажирка лайнера, заткнула своим телом отверстие в носовой части лодки, крича от боли. Но для нее легче было переносить эту боль, чем недовольство хозяина. Пробоина была заткнута. Он заставил пловцов тянуть лодку к берегу.

Когда она достигла земли, он не дал мерзавцам передышки. Они должны нести его многотонное тело на своих плечах, и, если они начнут спотыкаться, придется их проучить. Если один из них ослабеет, пусть на его место встанет другой. Их не жалко, потому что планета просто кишит ими, их миллионы! Он поработит их, научит подчиняться ему и всех их перемелет.

Теперь ему предстоит овладеть первым наземным городом. Он гнал своих подчиненных вперед, и по мере продвижения каравана вынуждал всех встретившихся на их пути людей присоединяться к ним.

К полуночи их было уже не меньше тысячи.

— Это просто безумие! — воскликнул президент Соединенных Штатов.

— Да, конечно! — резко ответил доктор Гордон, в раздражении поправляя очки на носу. — Мы имеем дело с существом, чей мозг работает по другим законам, нежели человеческий. Он думает по-другому, не так, как мы. Он обращается с людьми, как с грязью!

— Это действительно так, господин президент, — подтвердил военный психолог. Обстановка в Белом Доме произвела на него меньшее впечатление, чем на большинство других вызванных сюда в спешном порядке делегатов. Он сохранял полное хладнокровие, тогда как остальные беспокойно ерзали на стульях.

— Мы подобрали нескольких бедолаг из тех, что отстали от каравана. Они до крайности истощены, так как из-за выполнения приказов чудовища у них не оставалось времени на еду. Их психическое состояние близко к слабоумию, а некоторые из них превратились в полных идиотов. Они грязны, их тела покрыты язвами или паразитами. А иногда и тем, и другим. Их использовали, выжали из них все соки и оставили умирать.

— А вы можете выяснить, что произошло в Джексонвилле?

— Конечно, — ответил генерал Баргин, уже представивший рапорт, в котором сообщал, что Джексонвилл, штат Флорида, изолирован от всего остального мира. Он выглядел усталым, но старался говорить спокойно и терпеливо объяснял все по несколько раз. Всем своим видом он подчеркивал, что ему, как примерному республиканцу, вряд ли приходится ожидать от президента-демократа проявлений недюжинного ума.

— Все дороги забаррикадированы разбитыми автомобилями, дома взорваны вместе с людьми, одна из дорог завалена грудой из сотен трупов. Мы отправили на разведку танк. Но он перестал выходить на связь через десять минут. Наблюдение с воздуха показало, что он на полной скорости врезался в цистерну с бензином и взорвался. По-видимому, команда танка обезумела так же, как и команда корабля «Королева Александра».

— А что случилось с кораблем? — спросил президент.

— Реакторы были включены на полную мощность до того, как все покинули корабль, — ответил представитель военно-морского флота. — Когда мы послали на борт группу специалистов, они обнаружили, что машинное отделение превратилось в месиво из расплавленного урана и других веществ. Пришлось целую ночь заниматься обеззараживанием поисковой группы. Мы взяли корабль на буксир, и он будет оставаться на рейде в море, пока мы не получим указаний от владельцев этого судна о том, что с ним делать дальше. Нет возможности доставить его в порт. Он излучает радиацию.

— А какие данные получены с помощью аэроразведки в районе Джексонвилла? — Президент не давал сбить себя с толку.

— Как обычно, — вздохнул генерал Баргин. — В нашем распоряжении самолеты с телевизионными камерами, которые летают вокруг города на большой высоте, но была очень сильная облачность, и оба раза, когда мы попытались снизить управляемые на расстоянии самолеты до высоты в тысяч'у футов, их сбивали. Чудовище получило в свое распоряжение не только целый город, но и оборонную ракетную базу на побережье примерно с шестьюдесятью самонаводящимися ракетами класса «громовержец».

— Васильев был прав, — пробормотал уныло доктор Гордон.

— О ком вы говорите, доктор Гордон? — резко спросил президент.

— Капитан советского батискафа, — объяснил Гордон. — Он сказал, что безопаснее всего будет потопить корабль «Королева Александра» вместе с монстром на борту, воспользовавшись атомной торпедой, если это необходимо.

— Согласен! — воскликнул убежденно генерал Баргин. — Что-то в этом роде нам придется предпринять рано или поздно, господин президент. Вероятно, сила этого чудовища не знает предела. Он может, в конце концов, поработить все Соединенные Штаты, или даже весь мир!

— Я не могу разрешить применение ядерной ракеты без одобрения ООН, — упрямо заявил президент. — Нам понадобились долгие годы, чтобы избавиться от множества отвратительных вещей, в том числе от ядерного оружия. А что вы скажете насчет обычных ракет? Есть ли у нас возможность точно определить местоположение монстра?

— Он может находиться в любом месте на площади от четырех до пяти квадратных миль, — ответил Баргин. — Границы территории не изменялись со вчерашнего утра, когда монстр захватил Джексонвилл, но маловероятно, что он находится в геометрическом центре захваченной местности.

— Мы не должны позволить ему распространиться дальше, — сказал представитель военно-морского флота замогильным голосом. — Если бы мы использовали водородную боеголовку, то у нас был бы шанс не промахнуться; в случае, если монстр расширит границы своих владений, нам придется продолжать наносить удары до тех пор, пока мы не попадем в него, и тогда, возможно, одной бомбы будет мало.

— Я думаю, что следует эвакуировать все население Вашингтона, — внезапно заявил генерал Баргин. — Здесь мы слишком близко к месту разворачивающихся событий.

В дверь постучал помощник президента, и президент пригласил его войти. Помощник положил перед ними кипу фотографий.

— Эти фотографии были получены со сканирующей ракеты, которая развивает такую большую скорость, что ее не могут сбить противоракетные установки. Курьер только что доставил их и сказал, что они попробуют повторить фотосъемку завтра при дневном свете. В приемной дожидаются молодая женщина и ученый из Китая, они прибыли из экспедиции по изучению Атлантиды и хотят повидать доктора Гордона.

Президент взглянул на Гордона, тот кивнул.

Я жду подробное описание убежища монстра, — сказал Гордон. — Мы обнаружили своего рода нору в иле, откуда он появился. Я думаю, что мы все должны услышать этот отчет.

Президент отдал короткое распоряжение, и вскоре помощник ввел в комнату Мэри и молодого китайского ученого, гибкого и стройного, который представился как доктор Сан. Лицо у Мэри было измученным и безучастным. В руках она сжимала толстую папку с бумагами.

Узнав президента, она села рядом с Гордоном.

— Есть новости? — спросила она шепотом.

О Питере? Нет, дорогая, боюсь, что нет. Ни о ком, кто находился тогда на берегу в пределах одной мили от монстра, нет никаких известий. И ни о ком, кто оставался в зоне между берегом и Джексонвиллом. Вся эта область отрезана от остального мира. Он постарался, чтобы это не прозвучало слишком безнадежно, но нельзя же было скрыть от нее правду! Мэри кивнула, положила бумаги на стол, низко опустила голову и сложила руки.

— Давайте выслушаем сообщение доктора Сан, — предложил Гордон.

Китаец говорил на безупречном английском, с едва заметным акцентом:

Как вы знаете, с помощью американской телевизионной камеры для глубоководных съемок на дне океана были обнаружены определенные предметы. Мы отправились исследовать эти предметы на русском батискафе.

У нас было время только на то, чтобы собрать образцы и сделать фотографии, так как вход в нору опять занесло илом, и нам пришлось три часа расчищать его, прежде чем начать работу. Но мы нашли много интересного. Миссис Мэри, пожалуйста!

Мэри начала доставать из папки фотографии и передавать их ему.

— Мы нашли там много вещей, похожих на эту, — сказал Сан, поднимая фотографию большого цилиндра с огромной тупой и полой иглой на конце. — Мы обнаружили следы кислорода и высохшей органической жидкости внутри. Мы предполагаем, что существо вводило конец этого цилиндра в аналог человеческих вен в своем организме и, таким образом, насыщало кислородом свою кровь. Возможно, засохшая жидкость в полой игле — это и есть кровь монстра. В укрытии монстра, вероятно, тысячи таких цилиндров.

— Кроме того, там есть также то, что можно назвать «едой», — на этот раз на стол легла фотография с изображением черных сплющенных предметов на расставленных рядами полках. — Нам удалось поднять на поверхность некоторое количество этих предметов. Химический анализ показал, что они содержат те же элементы, что были найдены в коже и костях скелета погибшего монстра, которого доктор Трент обнаружил в Атлантиде.

Доктор Сан уже собирался перейти к следующей фотографии, как вдруг Гордон щелкнул пальцами и вскрикнул. Сан заморгал глазами и вежливо предложил ему высказаться.

— Прошу прощения за то, что прервал вас, — извинился Гордон. — Но у меня появилась идея. На основании чего может быть определен тип обмена веществ чудовища? Нельзя ли создать яд для него? Тяжелый отравляющий газ, например, который, возможно, будет безвреден или, в худшем случае, только опасен для людей?

Кто знает, доктор Гордон, — заметил президент. — Но если это можно сделать, это определенно было бы хорошим выходом из положения. Баргин, не могли бы вы проследить за тем, чтобы отдел, занимающийся разработкой химического оружия, получил все необходимые данные?

Сообразив, что президент обращается к нему, генерал поднял голову, но было заметно, что он не слышал просьбы.

— Извините, господин президент. Я только что понял кое-что, глядя на эти фотографии Джексонвилла, снятые телекамерой с воздуха. Я думаю, что знаю, где находится чудовище.

Глава 14

Он был одним из счастливчиков… Питер обнаружил это, когда, наконец, у него выдался свободный час, и ему не надо было погружаться в этот изнуряющий сон. Он чувствовал себя так, как будто его подгоняли день и ночь на протяжении нескольких лет. Его лицо и руки были покрыты грязью, борода свалялась, на одежде, грязной и рваной, выступили крупицы соли, следы его безумного прыжка в океан. Он не смотрел на себя в зеркало. Ему не обязательно было знать, что его глаза красны от усталости, а щеки ввалились как у старика.

Те крохи пищи, которые ему перепадали, он умудрялся схватить либо в покинутых владельцами магазинах, либо с грузовиков, доставлявших продукты. Иногда, когда у него не было времени на поиски чего-то лучшего или он был настолько голоден, что уже не мог никуда идти, он доставал корки хлеба из мусорных баков.

Жизнь в городе замерла после того, как его захватил монстр. Он не заботился о потребностях своих рабов. Они ели то, что находили вокруг, пока этого хватало. Потом, когда они умирали от голода, у него в запасе оставались еще миллионы других людей, которых он мог согнать в свое владение. Единственный признак заботы, который он проявил о подчиненных ему людях, заключался в том, что он отдал приказ пригнать в гавань грузовой корабль, нагруженный бананами, и разрешил людям разобрать их. Шатаясь под связками бананов, они растащили их по городу.

В Джексонвилле не ходил никакой транспорт — ни автомобили, ни грузовики. Широкие улицы, проложенные заново после катастрофы 1965 года (когда ракета с расположенной на побережье ракетной базы во время учений упала в самом центре города и разрушила его), были пусты. Иногда на них можно было встретить немногочисленные мужчин, женщин и детей, способных передвигаться пешком. Все владельцы автомобилей были вынуждены отвезти машины на большую городскую свалку, и там другие люди облили их керосином и сожгли. Это было одно из первых заданий, полученное Питером после того, как он добрел до города.

Он научился быстро угадывать, чего от него хочет хозяин. Все люди научились этому, поскольку это было жизненно необходимо. Глупцы оказывались бесполезными.

Свежее воспоминание о судьбе одного такого глупца или смельчака преследовало и мучило Питера постоянно, как открытая рана. Это был тонкий как жердь человек. Он не подчинился какому-то приказу монстра, несмотря на то, что из-за боли, которую он испытывал, сухожилия на тыльной стороне его рук напряглись и стали похожи на узловатые веревки. Питер видел, как боль заставила другого мужчину, в нескольких шагах от взбунтовавшегося храбреца поливавшего из шланга автомобили керосином, облить дерзкого бунтовщика с головы до ног, а затем оттащить его за ноги, хотя тот продолжал отбиваться до последнего, в огонь…

Да, Питеру повезло.

Он выполнял много разных заданий после расправы с автомобилями. Но их нельзя было назвать невыносимо тяжелыми. Иногда ему приходилось собирать странные предметы на складах, в брошенных мастерских, в аптеках. Он был одним из тысяч людей, занятых этой работой. Позже они собрались на площади перед зданием мэрии города, где монстр устроил свою резиденцию. Он снес стены на своем пути, когда обнаружил, что маленькие двери в домах людей не дают ему протиснуть грузное тело внутрь здания. Более того, как потом Питер понял, он выбирал для своего проживания те районы города, которые больше всего пострадали от взрывов, нисколько не заботясь о том, что люди могут погибнуть под развалинами.

Работая автоматически и одновременно обдумывая происшедшие события, Питер решил, что нелепая смесь предметов, сбором которых были заняты он и другие люди, должно быть, предназначалась в пищу чудовищу. Очевидно, в этой куче содержались все те элементы, что были найдены при анализе шкуры и скелета другого монстра. Ему хотелось бы увидеть, как монстр ест, но вместо этого он вместе с группой людей отправился собирать обломки камней, оставшиеся после взрыва здания.

Он трудился в поте лица целые сутки, ни разу не сделав перерыва, и почти падал от усталости и от замучившего его кашля, вызванного бетонной пылью, когда вдруг вся толпа работников содрогнулась от обрушившегося на них приступа боли.

Потом оказалось, что если идти в сторону мэрии, боль стихает. Они все двинулись туда, катясь, как лавина, по пустынным улицам. Сбившись толпой у мэрии, все замерли, ожидая. Некоторые начали засыпать. После того, как все собрались, на площади не хватало места для того, чтобы лечь на землю, поэтому люди опирались на своих соседей, а у тех не хватало сил, чтобы оттолкнуть их.

Кто-то из соседей Питера, пока они проходили мимо пустого магазина, нашел там сигареты. Питер взял одну, ожидая, что курение запрещено и сейчас его настигнет приступ боли. Но, как ни странно, наказания не последовало. Он с благодарностью затянулся, но тут же понял, что его горло, раздраженное бетонной крошкой, не вынесет сигаретного дыма. Ему пришлось бросить сигарету и раздавить окурок ногой.

Толпа заволновалась. На платформу, сооруженную перед зданием мэрии из бронзовой вывески, снятой с одного из учреждений в разрушенном квартале и украшенную цветным стеклом из близлежащей церкви, вышли люди. Десять мужчин и десять женщин. Чистые. Одетые в опрятные одежды. Бледные, но спокойные. Они выстроились— по обе стороны платформы, и унылая грязная толпа смотрела на них с завистью, не в силах понять, почему они остались чистыми и опрятными.

Потом под удары гонга появился хозяин. Его несли, высоко подняв на плечи, крупные мужчины, среди них было равное число чернокожих и белых. За носилками, что совершенно не вязалось с обстановкой и выглядело на редкость неуместно, шел хор мальчиков. Все они были одеты в стихари, размахивали кадилами и пели что-то так тихо, что слов было не разобрать.

Носильщики опустили монстра на землю, и толпа содрогнулась, поскольку многие из них впервые увидели существо, которое ими управляло. Питер был потрясен. Монстр вырос! Ему показалось, что у него появились новые щупальца.

Один из опрятно одетых мужчин, который вышел на платформу первым, внезапно зашатался, как будто на него обрушился сильный удар. Придя в себя, он выступил вперед и обратился к людям на площади.

— Хозяин приказывает мне говорить с вами! — выкрикнул он, и все, кто его слушал, ощутили слабые болезненные покалывания в голове.

— Хозяин приказывает мне сказать вам правду! Мы самонадеянные ничтожные насекомые. Сто тысяч лет назад мы были слугами хозяина. Он и весь его род пришли к нам из другого мира, с другой звезды, и увидели нас нагими, копошащимися в грязи, пользующимися инструментами, сделанными из камня и костей. Мы заслуживали только участи рабов и не имели никакого собственного представления о своем назначении. Все, что мы знаем, мы узнали от хозяев, а когда наш хозяин вернулся на землю из глубины моря, мы попытались убить его! Но нам это не удалось, теперь мы должны быть наказаны. Мы должны научиться уважению, которое положено оказывать высшей расе!

Что-то в его голосе было мучительно знакомым, но он все время срывался на крик, почти на вопль, и это мешало Питеру и сбивало его с толку. В глаза набилась бетонная пыль, поэтому он не мог четко разглядеть лица говорившего мужчины.

— Мы должны оказывать хозяину всяческие почести. Должны говорить о его силе, о его уме, о продолжительности его жизни, его знаниях. Мы должны прославлять его, склоняться перед ним, служить ему, потому что он во всем превосходит нас.

В толпе возник ропот несогласия, вслед за этим жало жестокой боли вонзилось в мозг каждого человека, и все стихло.

— Пойте! — закричал человек на платформе, и хор мальчиков вышел вперед. Они шли, спотыкаясь, как будто их ноги были скованы цепями, и затянули знакомую мелодию писклявыми голосами.

Питер не получил в свое время религиозного воспитания. Несмотря на это, он был шокирован, когда внезапно понял, что они пели начало религиозного гимна…

— Нет! Никогда! Какое богохульство! — Истеричные крики доносились из первых рядов толпы, и какая-то женщина с безумным выражением лица пыталась вскарабкаться на платформу и дотянуться до паланкина чудовища. Как только ее голова показалась над краем платформы, мужчина, произносивший речь, ударил ее ногой.

Боль заставила стихнуть крики гнева. Несколько неуверенных голосов неумело начали петь гимн, старательно выговаривая слова, и боль немного ослабла. Медленно, с неохотой, беспомощные рабы подхватили мелодию гимна, не в силах сопротивляться этому немыслимому издевательству.

Возноси хвалу и благословляй его имя всегда,

Потому что именно так подобает делать.

В коротких паузах перед началом следующей строфы можно было слышать, как, захлебываясь, плачет ребенок. Незадолго до конца третьей— строфы плач затих, возможно, навсегда.

Они закончили четвертой строфой, вероятно, хозяину показалось, что христианский гимн вряд ли подходит для него, и стояли в ожидании следующего приказа, в то время как последняя строчка все еще звенела у них в головах: «И пусть твоя слава длится в веках!»

Вдруг они услышали в небе протяжный звук и подняли глаза, чтобы посмотреть, что это. На огромной скорости и на относительно небольшой высоте по холодному осеннему небу пронесся самолет, оставляя за собой белый след. Они слышали этот звук и раньше. Питер решил, что оставшиеся на свободе люди хотят выяснить, что здесь происходит, и используют для этого разведывательные реактивные самолеты или сканирующие ракеты. Да, это наверняка так, потому что люди услышали свистящий звук во второй и в третий раз. Напрягая усталые глаза, Питер уловил отблеск света на металлической поверхности, или, возможно, это светились раскаленные выхлопные газы.

Трудно было поверить, что на Земле остались еще люди, которые были хозяевами своей судьбы и своего мозга.

Вдруг он увидел, что хозяина уносят обратно внутрь здания, и толпа постепенно рассеивается. Вместе с толпой его отнесло к платформе, с которой к ним обратились с речью. Люди двигались в толпе автоматически, так как при этом боль была минимальной.

На платформе в вызывающих и напряженных позах стояли те же десять мужчин и десять женщин в чистых одеждах. Они выдерживали полные ненависти взгляды своих менее удачливых товарищей. Что заставило хозяина выделить этих людей? Питер не знал. Возможно, он не мог управлять всем населением мира. Может быть, в его планы входило обучить группу предателей, которые укрепят его власть.

Но что может заставить человека по собственному желанию сотрудничать с таким злобным тираном? Вглядываясь в эти безучастные лица, чтобы отыскать ответ на этот вопрос, он узнал в одном из них Люка.

Люк тоже узнал его, и Питеру показалось, что он хочет что-то сказать ему. Питер презрительно сплюнул и продолжал двигаться дальше мимо платформы.

Люк нервно оглянулся по сторонам, а потом наклонился, чтобы успеть прошептать ему то, что он хотел сказать.

— Питер! Я думаю, теперь наступит час отдыха. Давай встретимся с тобой на том месте, где были сожжены все автомобили!

— Я знаю, что ты обо мне думаешь, — сказал Люк, стараясь не встречаться с Питером глазами, и пристально глядя на груду того, что совсем недавно было лучшими образцами продукции автомобильных заводов в Детройте. — Я того же мнения о себе. Но если бы ты ощутил силу этого монстра, направленную только на тебя… постарайся затеряться в массах, если сможешь; когда его воздействие рассредоточено, это не так страшно. Я знаю, я это тоже испытал. Его сила ограничена, Питер. И он совершил несколько ошибок, которые могут стать фатальными. Когда он первый раз пришел на Землю, он обнаружил, что человечество примитивно. Поэтому он считает, что мы до сих пор примитивны. В наших интересах поддерживать в нем эту иллюзию. Чем дольше мы сможем удовлетворять его потребности в пределах города и его окрестностей, тем больше вероятность того, что свободные люди придумают, как справиться с чудовищем.

— Следовательно, надо петь гимн? — мрачно спросил Питер.

— Обязательно! Я сам подобрал этот гимн, потому что его можно воспринимать как пустое славословие его высшим талантам — и еще потому, что достаточно большое количество людей знают его слова, чтобы толпа понимала, что она поет. Питер, я больше не смею задерживаться, я должен возвращаться к монстру. Если он заподозрит меня, я пропал. Я видел, как это происходит. Некоторые из тех, кого он подобрал в качестве своих помощников, настоящие ублюдки. Среди них управляющий старорежимной тюрьмой из штата Алабама, который проводил здесь свой отпуск. Он настоящий садист, каких я раньше никогда не встречал. Также здесь есть женщина, готовая предать любого. Они не хотят рисковать, кроме того, они убеждены в том, что все делают правильно. Они настолько ненавидят других людей, что их нисколько не беспокоит их участь. Они рады, что судьба предоставила им случай расквитаться с ними. Но перед тем как я уйду, выслушай внимательно, что я тебе скажу. Сейчас ни у кого нет ни малейшей надежды выбраться отсюда. Все шоссе заблокированы, любая попытка достать самолет и улететь будет пресечена с помощью ракет. Ракеты уже расстреляли два самолета, и сейчас они приспосабливают ракеты класса «Громовержец» для того, чтобы сбивать ими сканирующие ракеты, которые пролетали над нами сегодня. Этот проклятый монстр обладает техническими знаниями. Он заставляет инженеров делать такие вещи, о которых я никогда и не мечтал, хотя я передаю им его приказы.

Но ситуация может измениться. Если это произойдет, и ты выберешься отсюда, скажи, что…

Что-то с воем пронеслось у них над головами. Они инстинктивно пригнулись. Прежде, чем они снова подняли головы, огромный столб белого дыма поднялся прямо над зданием мэрии. И они услышали глухой звук разрыва тяжелого снаряда.

Они посмотрели друг на друга с внезапной дикой надеждой, и Питер открыл рот, силясь что-то сказать, но в этот момент приступ боли с неистовой яростью обрушился на них, и они поняли, что попытка оказалась неудачной.

Глава 15

— Я думаю, нужно смириться с тем, что результат операции оказался, таким ничтожным, — мрачно заметил генерал Баргин. — Мы взорвали здание мэрии. Но боеголовка была стандартной, мощностью только в одну тонну. — Грязь захлюпала у него под ногами, когда он заерзал, стараясь принять более удобное положение. Полевой штаб располагался под навесом и был готов к эвакуации в течение пятнадцати минут после объявления тревоги так же, как и расположенная полукругом линия обороны, хотя лучше, наверное, было назвать ее кордоном. Кордон, укрепленный солдатами и орудиями, должен был удерживать монстра в тех пределах, где он до сих пор находился.

Доктор Гордон ждал, не захочет ли кто-нибудь еще выступить. Но все молчали. Он откашлялся и заговорил.

— Генерал, я думал, мы использовали сканирующие ракеты только потому, что они движутся с огромной скоростью и их невозможно сбить?

— Да, именно поэтому, — согласился Баргин. — Противоракетные установки класса «Громовержец» теоретически не должны их засекать. Но одной установке это удалось. В настоящее время мы проводим ряд полетов, стараясь вывести противника из равновесия и спровоцировать на использование боевых запасов. У него должно быть около шестидесяти ракет. Нам удалось заставить его использовать одиннадцать ракет. Но насколько это облегчит наше положение, один Бог знает. Монстр, вероятно, пребывает в самом скверном настроении после того, что мы с ним сделали. Если он знает, как увеличить скорость ракеты «Громовержец», чтобы она смогла настичь сканирующую ракету, развивающую скорость до двух тысяч миль в час, он мог бы построить такие ракеты из деталей сломанных автомобилей.

— Химики что-нибудь сделали для решения проблемы? — спросил генерала внимательно слушавший его полковник. — Кто-то сказал…

— Мы не можем ждать быстрых результатов в этом направлении, — прервал его доктор Гордон. — Они работают, используя самый большой компьютер в стране. И такой же компьютер есть у русских. Но как бы вы могли вычислить, например, что применение цианистого калия — самый быстрый способ вызвать смерть человека, если бы в ваших руках были только кусочки сморщенной засохшей кожи и обломок кости?

— Я понял вашу точку зрения, — сухо заметил полковник.

В палатку, откинув полог тента, вбежал курьер, он нагнулся, чтобы не стукнуться о висевшую над входом лампу.

— Поступил сигнал, генерал, — сказал он, отдавая честь. — И, наверно, в скором времени появятся новые сообщения.

Баргин взял в руки записку с каракулями.

— Похоже, это сигнал к началу операции «Экскаватор», — сказал он загадочно. — Будем надеяться, что она даст хорошие результаты. Полковник, представьте мне полный список запасов оружия, более мощного, чем стрелковое, которое находилось в Джексонвилле до его захвата монстром.

Полковник вышел из палатки следом за курьером.

Здание мэрии представляло собой груду камней, его крыша осела, стены развалились. Но сила сигнала, идущего из-под развалин, доказывала, что хозяин способен пережить даже такие потрясения.

В конце концов, рассуждал Питер, он ведь выдерживал давление воды на огромной глубине в Атлантическом океане. Груда обломков, возможно, даже не поцарапала его шкуру.

Они оказались среди последних, кто прибыл на место взрыва. Толпа, состоящая, по крайней мере, из тысячи мужчин и женщин, вручную занималась расчисткой каменных завалов. Питер присоединился к концу одной цепочки, рядом с ним встал Люк, и они принялись ловить глыбы бетона и бросать их на землю.

Неровно обломанный пятифутовый блок со свистом полетел по воздуху по направлению к Люку. Слишком поздно Питер понял, что Люк не успеет обернуться, так как он передавал предыдущую глыбу соседу по цепочке. Питер хотел поймать летящий камень, но не смог.

Голова Люка внезапно упала на грудь. На несколько секунд его лицо исказилось от ужасной боли. Потом он покачнулся и упал навзничь, кровь хлынула из раны на голове. Питер заставил себя наклониться и посмотреть, не может ли он чем-либо помочь Люку, но новый приступ боли напомнил ему, что хозяин не слишком заботится о судьбе своих рабов.

По крайней мере, Люка надо похоронить. Питер решил соорудить что-то вроде каменной пирамиды над телом друга, и потом передвинуться на другое место и там уже складывать глыбы в кучи.

Питер подумал, что они похожи на рабов, строивших в поте лица пирамиды. И делают они это по прихоти господина, который во много раз хуже фараона…

Возможно, под глыбами находились тела и других людей, которые с помощью веревок вынесли хозяина из развалин. Некоторым из них пришлось скрести его шкуру до тех пор, пока она не стала снова чистой и блестящей. Другие занимались поисками материалов для постройки нового паланкина. Потом они все должны были нести его, распевая гимн, к большой церкви, расположенной в пяти кварталах отсюда, и устроить его там, обставив жилище с новой роскошью.

Дважды во время движения процессии над их головами раздавался резкий звук разрывов, и один раз корпус сбитой ракеты пропахал кровавую борозду в толпе людей. Никто не мог оказать помощь умирающим. Даже те, кто из элементарного сочувствия, чтобы только скорее прекратить их страдания, пытались проломить чем-нибудь тяжелым их черепа, тут же наказывались очередным приступом жестокой боли.

Либо хозяин был действительно сильно напуган, либо он был настроен решительно и желал довести до конца намеченный план, или, точнее, добиться того, о чем говорили его представители.

Чем сейчас занимаются остальные рабы? Питер старался догадаться об этом, оглядываясь по сторонам, пока они несли хозяина к его новому месту обитания. Часть людей, очевидно, работала на ракетной базе, перетаскивая вручную ракеты весом в пятьдесят тонн. Другие были вынуждены охранять границы владений хозяина и пресекать попытки проникновения возможных лазутчиков. Еще часть людей была занята расчисткой руин других зданий, взорванных ранее, и восстановлением дорожного покрытия. Одна группа занималась особым заданием.

Вдоль одной из главных улиц, которая проходила рядом со старой церковью, мужчины и женщины старательно толкали перед собой тяжело нагруженные тележки. На тележках грудами было сложено оружие: карабины, спортивные ружья, автоматы, а также боеприпасы к ним. Кроме того, на тележках были сложены топоры, кухонные ножи, даже абордажные сабли и мечи, которые были, скорее всего, изъяты из музеев.

— Вы умеете обращаться с огнестрельным оружием? — устало обращались они ко всем, проходя сквозь толпу. Те, кто отвечал утвердительно, получали ружья. Тем, кто не умел пользоваться оружием, в основном это были женщины, выдавали ножи, топоры или резаки.

— Он создает армию, — подумал Питер. — Значит, он понимает, что его власть ограничена!

Его так окрылило открытие, что хозяин не намеревается дольше удерживать своего противника только собственными силами, что, когда к нему подошел разносчик и уныло задал свой вопрос, он от неожиданности вздрогнул.

Он знал, что он не сможет солгать. В любом случае, если он скажет, что не умеет обращаться с огнестрельным оружием, то получит холодное оружие, применение которого не зависит от наличия боеприпасов. Как называется модель самого маленького огнестрельного оружия?

— Я умею обращаться с пистолетом 22 калибра, — осторожно сказал он.

Это была правда. Он умел также пользоваться автоматом, карабином, магазинной винтовкой и многими другими видами смертоносного оружия. Но разносчик оружия не стал останавливаться, чтобы задать ему дополнительные вопросы. Он протянул ему маленький пистолет для стрельбы по мишеням и коробку патронов и двинулся дальше.

Наступило временное затишье, пока раздавалось остальное оружие. Питер не знал, можно ли ему бросить пистолет куда-нибудь в сточную канаву, и таким образом избежать опасности, которой подвергли себя стрелки, оставшиеся на побережье возле пушек. Но кто-то из толпы опередил его и отказался брать в руки предназначенный для него топор, заявив, что он пацифист, никогда не применял насилие и не собирается делать это сейчас.

Значит, были еще среди них люди, не утратившие человеческого облика, чей дух был еще силен. Но чудовище мучило и понуждало его, это можно было понять по его глазам. В конце концов, он взял топор и упал в обморок, крепко сжимая его в руках.

Питер брел вдоль улицы в поисках пищи. Один из множества ящиков, выгруженных на берег с потерпевшего крушение грузового корабля, обратил на себя его внимание. Он нашел в нем две грозди почерневших бананов и с жадностью набросился на них. К нему подошла женщина с выбитым глазом, на месте пустой глазницы образовалась красная впадина; она молча протягивала к нему окровавленные руки, и он отдал ей половину того, что нашел, не столько из чувства сострадания, сколько от переполнившего его счастья при мысли, что Мэри не постигла такая же жалкая участь. Если из океана не появится еще одно чудовище, то в Атлантиде она находится в безопасности. Может быть, это сейчас самое безопасное место на Земле.

Если, конечно, она все еще там и не совершила никаких глупостей, не настояла, например, на участии в спасательной операции.

Но ему совсем не хотелось думать об этом. Именно по этой причине в последнее время он старался как можно меньше думать о Мэри. Обычно эти мысли заканчивались тем, что он представлял картину ее гибели под обломками камней, как это случилось с Люком, или ее превращения в такое же несчастное создание, как эта одноглазая женщина. Лучше совсем не думать об этом, а просто сидеть и терпеливо сносить все невзгоды. Пока, наконец, не поступит приказ наступать.

— Ракеты над Нью-Йорком, Филадельфией, Балтимором, Ричмондом и Саванной, — сообщалось в рапорте. Лицо Баргина помрачнело.

— Слава Богу, там нет урана или других радиоактивных материалов, — сказал он. — Мы должны благодарить бога, что этот монстр не знает, как делать водородные бомбы из старых жестяных банок из-под консервов. Какой ущерб нанесли ракеты?

— В настоящий момент мы уточняем сведения, сэр, — ответил радист. — В Нью-Йорке серьезных повреждений нет. Ракета взорвалась до того, как успела нанести удар. Хуже всего досталось Ричмонду. Ракета нанесла удар по супермаркету, и там до сих пор не откопали все трупы.

— Из Вашингтона сообщают о разразившейся эпидемии паники вдоль всего восточного побережья. Люди бегут в леса Новой Англии, и все главные магистрали забиты машинами. Толпы осаждают морские порты и борются за места на борту корабля. Одного владельца грузового судна буквально заставили под дулом пистолета выйти в море из Бостона.

— А чем занимается президент?

— Он находится в штате Миннесота, где-то в запасном убежище, оставшемся еще со времен холодной войны. Говорят, что сегодня вечером он выступит по радио с обращением ко всему народу.

— Покажите мне рапорты об эвакуации. Радист переключился на другую линию и начал задавать четкие вопросы.

— Эвакуация закончена в радиусе тридцати миль, — сказал он. — Открыты центры для беженцев в Атланте, Бирмингеме и Монтгомери. Но как только люди узнают об эвакуации, то чертовски много народу в спешке покинет эти места.

— Что там, на западе? — сказал Баргин без тени улыбки. — Есть ли контакт с этими ублюдками из Джексонвилла?

— На всем протяжении западного квадрата расставлены подразделения, вооруженные стрелковым оружием. Командиры подразделений сообщают, что они почти завершили отвод войск.

— Хорошо. Я надеюсь только, что мы сможем вернуть их к нормальной жизни, и они сохранят нормальную психику. Лучше бы операция «Экскаватор» началась сейчас. Наблюдалось ли движение на противоракетной базе? Я бы не хотел, чтобы еще одна из усовершенствованных ракет класса «Громовержец» вылетела дальше, чем на одну милю от базы!

Войска выступили в поход, когда начали сгущаться сумерки. Они шли, распевая гимн, не осмеливаясь ослушаться приказа, подстегивающего их мозг, маршируя под выбивающие ритм гонги и барабаны. Многие хромали. Некоторые пытались отставать, но их безжалостно волокли обратно и ставили на то же место в строю.

Несколько человек неожиданно упали, и никто не пытался помочь им, люди просто обогнули их тела.

И раньше в истории человечества бывало, что люди вели себя так же жестоко по отношению друг к другу. Почувствовав, что приказ маршировать берет верх над его волей и сознанием, Питер постарался вспомнить все, что он знал о подобных периодах в истории человечества. Он полагал, что с жестокостью покончено навсегда. Что же, может быть, этот эпизод будет последним, и люди перестанут мучить друг друга.

Дальше дорога была перегорожена, здесь проходила граница чьих-то владений. Люди перелезли через изгородь или обошли ее. Головной отряд перестроился. Они упорно шли вперед.

Питер находился ближе к хвосту колонны. Ночью он мог видеть всего на несколько шагов. Для него было полной неожиданностью, когда он услышал выстрелы, и что-то побудило его поднять пистолет и выстрелить.

Если они и дальше будут тратить свои патроны так, бездарно, он избежит необходимости стрелять в людей.

В отдельных домах по сторонам дороги появились огни. Армия рассыпалась. Некоторым было приказано заряжать ружья и вести огонь непрерывно. Но ответного огня не последовало, и они снова двинулись вперед, чтобы вскоре обнаружить, что люди, зажегшие огни, покинули свои посты и отступили.

В течение часа все повторилось снова: атака, огни, затем брошенный пост. Атмосфера неопределенности, которая, как Питер был твердо уверен, исходила от монстра, нависла над войском. А затем…

Грузовики, транспорт для перевозки войск, санитарные машины — это фантастическое скопление всех средств передвижения загромыхало в ночи. Вокруг слышались резкие щелчки ружейных выстрелов и смешанные с ними монотонные хлопающие звуки как при стрельбе из миномета. При каждом хлопке из специального устройства, закрепленного на одной из машин, вылетала сеть, которая опутывала мужчин и женщин, как при ловле птиц в силки, и автоматически захлопывалась. Подъемное устройство поднимало сети с человеческим грузом на машины. Люди кричали, повсюду раздавались выстрелы.

Но прежде, чем больше половины «армии» было выловлено, Питер и остальные люди, которых оставалось достаточно много, были вынуждены повернуться и бежать.

Конечно, их хотели спасти! Восхищаясь изобретательностью тех, кто послал управляемые роботами машины, чтобы выручить их из неволи, он послушно бежал прочь от своего спасения.

Глава 16

— Нет сомнения в том, господин президент, что события начинают принимать совсем другой оборот, — говорил Баргин в трубку телефона. — Мы сбили четыре ракеты, запущенные из Джексонвилла после вчерашнегобомбового удара, операция «Экскаватор» имела потрясающий успех.

Он выслушал слова президента.

— Да, я все еще хочу получить разрешение ООН на создание ракеты с ядерной боеголовкой. Опасность заключается в том, что, до сих пор монстр недооценивал нас, и поэтому не исключено, что у него в запасе есть способы, которые он пока не использовал. В ближайшее время я жду сообщения о разработке биологического оружия, и в любом случае вы будете немедленно оповещены о продвижении в этом направлении.

Он попрощался и повесил трубку. Потом тяжело опустился на стул. Они перенесли свой мобильный штаб из-под навеса на одну из машин, которая вернулась с операции «Экскаватор». Вряд ли этот трюк пройдет во второй раз, но нужно сделать все, чтобы не потерять перевес, достигнутый благодаря удаче операции.

— Доктор Гордон и миссис Трент, сэр, — доложил его ординарец, просунув голову в дверь.

Генерал кивнул и встал навстречу гостям.

Мэри была невероятно бледной, но вокруг нее как бы распространялось сияние. Она выглядела еще красивее, чем когда-либо, — красота, казалось, исходила из глубины ее существа и озаряла осунувшееся лицо. Гордон тяжело дышал от усталости, но он, по крайней мере, выдавил из себя улыбку.

— Вы всех обошли? — приступил к делу Баргин после того, как предложил гостям сигареты.

— Да, — ответила Мэри подавленно. — После того, как мы обошли всех живых раненых и проверили всех убитых, стало ясно, что Питера среди них нет.

— Мне очень жаль, — некстати брякнул Баргин.

— Я начинаю постепенно привыкать к мысли, что я его больше никогда не увижу, — сказала Мэри. — Обстоятельства заставляют меня свыкнуться с этой мыслью. Отчасти я не жалею, что его не оказалось среди тех людей, которые были подобраны во время вашей операции. Я не думаю, что если он пережил весь этот ужас, он останется прежним человеком, которого я знала.

— Все подобранные люди находятся в ужасном состоянии, — подтвердил Гордон.

— Я знаю, — вздохнул Баргин. — Такое впечатление, будто чудовище превратило их всех в безумцев после того, как сеть захлопнулась. Они бросаются друг на друга с ножами, стреляют из ружей… но у нас есть хорошие медицинские средства, вы знаете об этом.

— Основная их проблема — не физическое здоровье, — сказала Мэри, — у них поврежден разум. Апатия, безразличие или горячечный бред!

— Но не может быть, чтобы все они были такими, — сказал Баргин. — Если бы это было так, они были бы не нужны монстру.

Это была хотя бы крошечная надежда, которую он мог подарить ей, оставаясь честным. Мэри согласилась с его словами, чуть заметно кивнув головой. Гордон закашлялся и вытащил из кармана бумаги.

— Нам есть, что вам сообщить, — сказал он. — Я регулярно курсировал между Атлантидой, где ведутся раскопки остатков убежища монстра, и институтом Джона Хопкинса.

— Было высказано предположение, что сухое вещество, найденное в полости иглы, прикрепленной к кислородным цистернам, является аналогом крови. Помните, о нем сообщал в Белом Доме доктор Сан?

Генерал кивнул.

— Конечно, к нему примешалась морская вода, но ученые избавились от примеси и смогли идентифицировать вещество, которое действует как аналог гемоглобина. Оно ведет себя сходным образом: отдает кислород в обмен на углекислый газ, что очень неудачно с нашей точки зрения.

— Почему?

— Потому что это означает, что яды, вредные для человека, которые действуют так же, как, например, цианистый калий, нарушая снабжение тканей организма кислородом, будут смертельны и для монстра. Если продолжить эту мысль, то получается, что все, что смертельно для монстра, вероятно, смертельно и для человека.

— Плохо. Продолжайте дальше. Гордон пожал плечами.

— Это открывает возможность использования целого ряда ядов, и тут же закрывает ее, если мы все еще намереваемся спасти как можно больше людей. Я не вижу, что еще мы можем сделать. Ученые предлагают подготовить ракеты, нагруженные ядами разных видов и механизмов действия, включая цианистый калий, хотя он такой летучий, что на успех можно рассчитывать только в случае прямого попадания. Поэтому необходимо установить, куда переместилась штаб-квартира монстра после взрыва здания мэрии.

— И как они предполагают, мы должны сделать это? — В голосе Баргина прозвучала горькая ирония. — В нашем распоряжении нет фотографий Джексонвилла с тех пор, как монстр научился сбивать самые быстрые наши ракеты. У нас есть, конечно, еще более быстрые ракеты, но с их помощью мы не сможем получить такие фотографии, которые могли бы нас удовлетворить.

— Боюсь, что это все-таки вопрос к вам, генерал, или к техническим экспертам. Кстати, я говорил Васильеву об этом, когда был в районе Атлантиды, и из его ответа могу сделать вывод, что очень скоро мы получим от них нечто выдающееся в области электронных усилителей. Не исключено, что эти приборы помогут получить хорошие фотографии даже с помощью сверхскоростных ракет.

— Возможно.

— Это было бы лучше всего! Теперь все зависит от того, будем ли мы знать хотя бы приблизительно местонахождение монстра. Например, мы пришли к выводу, что потребность монстра в кислороде выше, чем у человека, поскольку он гораздо массивнее. Следовательно, он задохнется быстрее, чем люди, поэтому, если удастся заманить его в огненную ловушку, это погубит его. К несчастью, насколько мы знаем, он может существовать в состоянии спячки на протяжении ста тысяч лет. Возможно, он впадет в спячку прежде, чем снижение содержания кислорода убьет его.

Гордон беспомощно развел руками.

— И в любом случае, он обладает достаточно развитым интеллектом, чтобы понимать, что если бы он не вышел у здания мэрии перед толпой восхищенных рабов, мы бы не определили так быстро его местонахождение. Он, конечно, впредь не будет так рисковать.

— Нам следовало выпустить двадцать ракет по зданию ратуши вместо одной, — простонал Гордон. — Или использовать вслед за бомбовым ударом напалм, чтобы лишить его снабжения кислородом.

— Я только что разговаривал с президентом, — вставил Баргин после небольшой паузы. — Он выступит сегодня с обращением на срочном заседании ООН и попросит у собрания разрешения на применение атомной боеголовки мощностью в одну килотонну.

— Я слышал об этом. По крайней мере, ходили такие слухи. Некоторые говорят, что это давно уже следовало сделать. И отчасти они правы. Васильев высказывался об этом, когда монстр еще находился под контролем на борту корабля «Королева Александра». Мне кажется, что и вы выступали с таким предложением, когда он впервые появился в Джексонвилле.

— Тогда у меня еще оставались надежды на лучший исход, поэтому я не стал настаивать на своей точке зрения.

Баргин закурил и откинулся на спинку стула.

— Как дела в других местах? — спросил он. — Я так сосредоточился на Джексонвилле, что не в курсе событий.

Мэри нарушила свое длительное молчание.

— Это ужасно, — сказала она.

— Могло бы быть гораздо хуже, — возразил Гордон. — Движение беженцев, как вы знаете, немного замедлилось. Военные моряки вернули захваченный грузовой корабль его владельцу. В обществе царит атмосфера общего безумия. Старушки пугаются любой тени, везде им мерещится чудовище, люди без устали разыгрывают ситуации типа «что бы я делал, если бы встретился с монстром»; одни комментаторы новостей шумно требуют применения ядерных ракет, другие защищают жизни несчастных граждан, захваченных чудовищем.

— Комментаторы новостей работают без устали, — сказал Баргин. — Вчера воздушные силы сбили одного из них. Он намеревался спрыгнуть с парашютом на Джексонвилл и передать по радио репортаж с места происшествия. Но в целом должен отметить, что пресса работает на удивление слаженно. Если бы репортеры потеряли голову, то страна находилась бы сейчас в безумной панике.

— Может быть, и нет. Со времени сообщения о нашествии марсиан, переданного по радио незадолго до начала Второй мировой войны, люди стали очень скептически относиться к возможности появления враждебных чудовищ. Я бы хотел, чтобы и этот монстр был порождением ночного кошмара какого-нибудь сценариста, но не нашей реальностью.

— Генерал, — неожиданно вступила в спор Мэри, — если этот монстр так всесилен, зачем тогда он заставляет людей участвовать в этих нелепых церемониях?

— Все эти поклоны и раболепство, и хвалебные гимны? Психологи имели возможность увидеть одну из таких церемоний, и они предложили свою рабочую гипотезу. Они полагают, что поскольку продолжительность жизни существ этой расы очень велика, инстинкт размножения у них развит очень слабо, а способность вызывать боль в других созданиях и подавлять их соответствует нашему сексуальному инстинкту. То есть эта способность заменила собой в мозгу монстра вытесненный сексуальный инстинкт. Я передаю все в самых общих чертах. Психологи рассказывали мне эту теорию, используя множество специальных терминов. Возможно, такое славословие нужно монстру, чтобы испытывать чувство удовлетворения.

— Другое возможное объяснение еще проще. Вероятно, он просто не в состоянии наблюдать за тысячами людей. Это слишком сложная работа для монстра, и он обнаруживает, или уже обнаружил раньше, что в качестве меры для сохранения порядка лучше всего внушить своим рабам, что он — высшее существо, и подчинение ему — это закон природы. Таким образом, он уменьшает вероятность бунта протий него.

— Вторая версия звучит более правдоподобно, — заметила Мэри рассудительно. — В конце концов, если бы это не было для него тяжелой задачей, то к настоящему времени он завоевал бы уже всю страну или даже весь мир.

Ее нижняя губа задрожала, и она внезапно потеряла контроль над собой. Напуганные такой резкой переменой, все принялись успокаивать ее, но она, не выдержав, разрыдалась. Прорвалось долго сдерживаемое, глубокое страдание.

— Я надеюсь, что Питер мертв! — сказала она, когда, наконец, смогла справиться с рыданиями. — Лучше умереть, чем жить так, как он того хочет!

Ему все чаще казалось, что он совершил ошибку.

Привыкнув к беспрекословному повиновению примитивных людей и пребывая под властью иллюзии, что катастрофа, в результате которой погиб знакомый ему мир, произошла всего несколько дней назад, он решил, что сможет повелевать миллионами человеческих существ без всякой помощи. Но человеческие существа, с которыми ему пришлось столкнуться сейчас, были далеко не примитивны. Иногда им даже удавалось перехитрить его.

Например, вспомнить хотя бы, как они определили местонахождение его штаб-квартиры и выстрелили по ней точно нацеленной ракетой. Он, конечно, не остался в долгу, но у него было недостаточно ресурсов, чтобы нанести значительный ущерб врагу. И каждый раз, как он придумывал какие-либо усовершенствования в конструкции захваченных им ракет, они находили ответные решения. Они блестяще пресекли его попытку использовать своих подчиненных в качестве пушечного мяса, послав механических роботов вместо живых людей, которыми он мог управлять. Меры, которые требовались для вбивания в твердые головы рабов идеи о его абсолютном превосходстве, также отнимали много сил.

Силы его рабов тоже убывали. Сокращались запасы пищи, и, хотя он рассылал по разным направлениям специальные группы мусорщиков для сбора пищевых отбросов на улицах города и в окрестностях, рабы умирали от голода.

Ему пришлось примириться с тем, что эти люди были непокорными и плохо обучаемыми. Он не мог найти для себя удобных заместителей, чтобы заменить тех, что погибли под развалинами городской мэрии, и таким образом немного облегчить себе задачу управления толпой. Ему придется тратить свою энергию, чтобы убрать тех, что были слишком истощены, и заменить их новыми. Если бы он не решил в свое время, что справится со всем в одиночку!

Сейчас он был почти уверен, что остался в одиночестве. Вероятно, все его сородичи были так развращены легкостью и удобством жизни на Земле, что вовремя не подготовили себе безопасный путь к отступлению. Вроде того глупца, Руаха, умолявшего его о помощи.

Для того чтобы справиться с возникшими проблемами ресурсов, ему необходимо больше сил. Следовательно, ему надо полноценно питаться. Это довольно трудно, если использовать в пищу только то, что можно найти в городе. Но он понимал, что ему понадобится много времени прежде, чем он научит биохимиков синтезировать необходимую пищу в нужных для него количествах. Поэтому нужно брать то, что можно раздобыть здесь. Несколько дней ушло на поиски провизии. Разыскать некоторые необходимые ему продукты было очень трудно, а численность людей, с которыми он работал, быстро уменьшалась.

Он как раз завершал свой затянувшийся прием пищи, когда ракета прорезала небо над городом. Она двигалась с такой скоростью, что он мог только чувствовать ее; ни один человеческий глаз не смог бы ее различить. Он вызвал приступ боли у людей, находившихся рядом с ракетной базой, но, несмотря на все усовершенствования, противоракетные установки класса «Громовержец» пропустили нового нарушителя вглубь их территории на тысячу футов.

Он утешал себя тем, что он, по крайней мере, невидим для них. Только груды запасов пищи, сложенные возле входа в церковь, где он находился, могут обнаружить его местонахождение.

Вот почему, когда час спустя в свод церкви попала ракета, он испытал настоящий шок. Другая причина шока заключалась в том, что на этот раз ракета была начинена не взрывчаткой, а ядом, который наверняка убил бы его, если бы он не был настороже и не принял бы меры.

Он спас себя тем, что временно впал в состояние кататонии, пока пары цианистого калия не рассеялись. Когда ему удалось восстановить метаболическую активность в полном объеме, он пришел к определенному выводу.

Новое завоевание Земли, очевидно, будет не таким скорым, как он предполагал.

Глава 17

Линия обороны со стороны суши представляла собой дугу около пятидесяти миль в длину, соответственно укрепления были эшелонированы вглубь материка на разное расстояние от линии побережья. Передовые посты управлялись дистанционно. В основном это были укрепленные сканирующие станции. На нескольких постах располагался специальный транспорт, управляемый роботами: легкие танки и разведывательные машины, но нельзя было сказать, что они приносили больше пользы, чем укрепленные посты. Любая попытка бросить машины на прорыв вглубь оккупированной территории заканчивалась тем, что толпы рабов отрезали им путь к отступлению, и единственное, что они могли в этом случае делать, это прорываться вперед сквозь стену человеческих тел.

Со стороны моря территорию патрулировали двадцать морских кораблей, включая и подводные лодки. Со времени эпизода с грузовым судном, перевозившим бананы, когда оно необъяснимым образом врезалось в волнорез у причала Джексонвилла, всем кораблям было приказано держаться как можно дальше от опасного места.

Изредка над городом совершал полеты «глаз» — боевая ракета, снаряженная сканером, способная летать со скоростью пять тысяч миль в час на небольшой высоте. Но полеты были слишком короткими, поскольку на совершение каждого требовалось огромное количество топлива. По едва различимым сигналам, регистрируемым ракетой-шпионом, можно было воссоздать картину города, используя специально приспособленную для этой цели модель электронного усилителя, полученную от ученых Пулковской обсерватории.

До сих пор предполагалось, что план действий монстра не будет существенно изменяться; он уже обладает тем количеством людей, которым может управлять, и в обозримом будущем не будет стремиться расширять свои владения. Сведения, которые были получены от рабов чудовища, освобожденных во время операции «Экскаватор», указывали на то, что запуск ракет, нагруженных цианистым калием, в район церкви ничего не дал. В любом случае количество ракет было ограничено. Соглашение о разоружении, вступившее в силу после стольких споров и дискуссий, привело к тому, что дубинку заменили хирургическим ножом. Все ракеты, которые удалось доставить с оставшихся складов боевого оружия, были предназначены только для обороны и поражения ракет неприятеля на большой высоте.

Психологи, анализировавшие данные военных, стали высказываться более уверенно, и их уверенность оказалась заразительной. Все указывало на то, что пришелец зарвался и взял на себя непосильную задачу. Он неправильно оценил силы людей и не учел, что они будут активно сопротивляться и не поддадутся панике. Если это действительно так, тогда, продолжая наносить точные, но нерегулярные удары, они смогут спутать все его планы, поскольку ему придется постоянно думать о мерах предосторожности и о собственной безопасности.

Казалось, их тактика начинает приносить доходы. Поэтому, хоть они и получили разрешение на создание ядерной боеголовки мощностью в одну килотонну и ее ракетоносителя, было решено оставить этот вариант на самый крайний случай. По мере переработки информации, полученной при исследовании подводного убежища монстра и анализа шкуры и скелета его мертвого сородича, возникали новые идеи о методах борьбы с чудовищем.

Картина, полученная благодаря съемке со сканирующей ракеты, показала, что монстр отправил восемьсот человек рыть для себя подземное убежище. Очевидно, на него произвела сильное впечатление ракета с цианистым калием и он уже не доверял безопасности зданий, расположенных на поверхности. Военные не препятствовали строительству убежища вплоть до последнего момента, но затем нанесли удар сразу четырьмя ракетами. Эти ракеты были сконструированы таким образом, что они проникали сквозь любую породу, которая была мягче, чем бетон, и взрывались на заранее запрограммированной глубине. Тщательно укрытое убежище было разрушено, и работу пришлось начинать с начала.

Люди старались как можно чаще определять новые укрытия монстра, и били по ним обычными сигнальными ракетами. Цель этих ударов была не в том, чтобы нанести серьезный ущерб, а исключительно в том, чтобы дать противнику понять: они знают, где он находится, и не наносят удар только потому, что не хотят убивать людей, находящихся поблизости. Они выяснили от спасенных людей, что монстр уже не так легкомысленно относится к человеческим жизням, как раньше. Создавалось впечатление, что он уже не надеялся захватить значительное число новых рабов и старался сохранить тех, что у него уже есть.

Рано или поздно они одолеют его. Можно было утверждать со всей определенностью, что удар ядерной ракетой для завершения борьбы с монстром привел бы к гибели девяноста процентов захваченных им пленников, а единственная опасность использования такой тактики заключалась только в том, что в приступе отчаяния монстр мог попытаться убить оставшихся людей. Они смирились с такой перспективой в соответствии с законами войны до победного конца.

И затем…

— Что? Всё? — закричал Баргин.

— Да, так значится в сообщении, сэр, — подтвердил радист. — Все население Брансвика, которое не было эвакуировано, население Саванны и всех населенных пунктов на территории между этими городами.

— Достаньте мне вертолет и поднимите по тревоге все подразделения в этом районе, — приказал Баргин.

— Вряд ли нам удастся получить подкрепление, сэр, — начал радист. — Говорят, что уже почти час от войск, находящихся на границе очищенной от населения территории между Джексонвиллом и Брансвиком, не поступает никаких сообщений. Боятся, что они оказались первыми, кто поспешил уйти.

— Прикройте брешь с помощью транспорта с дистанционным управлением, всеми средствами, которые у нас есть. И приготовьте для меня вертолет, быстро!

На протяжении всей истории Соединенных Штатов Америки ничего подобного еще не случалось. Все население нескольких городов двигалось к Джексонвиллу: тысячи, потом десятки тысяч людей снялись со своих мест. Кто-то ехал в машинах, другие — на машинах, третьи шли пешком. Когда людские толпы заполонили все дороги, часть людей растеклась по окрестностям и двигалась по бездорожью. Напуганные, иногда они пытались повернуть назад, но вскоре понимали, что это невозможно.

Дорога на много миль вперед была забита темной движущейся толпой. Глядя в бинокль, Баргин, вновь и вновь отмечал в толпе эпизоды человеческих трагедий. Он видел женщину с ребенком, который уже не мог идти дальше. Мать хотела остановиться, чтобы дать ему отдохнуть, но адская боль не давала ей это сделать, и заставляла ее, почти ослепшую от рыданий, двигаться, спотыкаясь, вперед и бросить плачущего ребенка одного. Инвалид, чей костыль сломался, тщетно умолял кого-нибудь помочь ему подняться на ноги. В конце концов, ему пришлось ползти, чтобы хоть немного умерить боль, ослабевавшую во время движения. А вокруг страдали и гибли тысячи других несчастных. Баргин определил высоту, на которой он и его пилот начинали чувствовать боль. Тяжело дыша, они позволили автоматическому пилоту поднять машину выше, где они оказались вне досягаемости монстра.

Попытка остановить движение людей обычными способами, выставив баррикады на дорогах или задержав их войсками, оказалась безуспешной. Люди миновали баррикады, в отчаянии сметая их на своем пути ободранными в кровь руками. Солдаты так же, как и все остальные, не смогли перенести боль и были в первых рядах тех, кто сворачивал в сторону и устало тащился вдоль дорог по направлению к Джексонвиллу.

Управляемые роботами машины, использовавшиеся в операции «Экскаватор», достигли границы очищенной территории как раз перед появлением авангарда колонны. Брошенные на прорыв, сейчас они стояли с проколотыми шинами, распоротыми радиаторами на пути толпы жертв, образуя стену из металла. Сначала подходившие замедляли свое движение. Затем неумолимое давление задних рядов толкало их вперед, и люди начинали карабкаться по телам своих более слабых товарищей. Ехавшим в машинах приходилось покидать их и присоединяться к тем, кто шел пешком. Как дорожка из муравьев, людская река обтекала или перекатывалась через препятствие и продолжала свое движение.

В спешке Баргин приказал взорвать все мосты и переходы, но это не остановило толпу. Человек, если его заставят обстоятельства, может пройти, даже там, где не пройдет горный козел. По дороге некоторые падали от изнеможения, но их было не так много, и поток людей не редел.

Даже последнее средство — сброшенный поперек их пути напалм не остановило их. Несчастные, оказавшиеся в авангарде колонны, были вынуждены своими телами прикрывать горевший напалм, чтобы идущие за ними смогли миновать этот страшный участок. И военные не в силах были продолжать.

Весь день и всю ночь люди тли без остановки, ни на что не обращая внимания и стремясь лишь к тому, чтобы немного облегчить ужасную боль, гнавшую их вперед. Наконец, когда почти миллион уцелевших достиг опустошенной окраины Джексонвилла, они остановились.

Стало ясно, что приток новых рабов делает применение ядерной ракеты против города неизбежным. И бледные от страха люди шумно требовали, чтобы это было сделано немедленно…

Питеру уже давно трудно было поверить в то, что внешний мир до сих пор существует. Последняя его связь с этим миром оборвалась. Когда он устало бродил по городу, то обратил внимание, что не видит среди работавших людей первых попавших в рабство.

Он был очень болен. В городе разразилась эпидемия лихорадки. Возможно, распространению болезни способствовали гниющие трупы, которые никто не хоронил. Некоторое время собаки поедали мертвечину и тем самым сдерживали распространение болезней, но однажды чудовище послало группу людей, вооруженных топорами, чтобы они убили всех уличных собак. Тогда они в последний раз ели свежее мясо.

Даже во время приступов лихорадки в каждом женском лице Питеру мерещилось сходство с Мэри. Это заблуждение дорого ему стоило. Посмотрев во второй раз, он, конечно, понимал свою ошибку. Грязь, сочащиеся гноем язвы, мутные глаза и гнилые зубы — только в горячечном бреду можно было спутать Мэри с этими женщинами. Мэри, конечно, мертва. Он понял это в самый разгар лихорадки и, тогда начал бессмысленно бродить повсюду и дергать прохожих за рукава.

— Моя жена мертва, — бормотал он.

Иногда ему отвечали:

— Надеюсь, что и моя жена умерла!

Другие кричали на него:

— Убирайся к черту!

Но большинство даже не слышало его. Он сломал руку, но не помнил точно, когда это произошло. Тогда же, по-видимому, в рану попала грязь. К тому времени, когда он смог более или менее ясно соображать, он вспомнил, что это произошло, когда ракеты взорвали перекрытия подземного убежища, построенного людьми для хозяина. Рука сильно распухла из-за скопившегося в ране желто-зеленого гноя и болела не переставая.

Из-за этого или, возможно, из-за того, что голова после болезни работала медленно и вяло, он некоторое время не осознавал, что хозяин больше не подстегивает и не принуждает его к выполнению каких-либо заданий. Когда он, наконец, понял, что боль сосредоточена только в его руке, это было похоже на прозрение. Его вытолкнуло из серой полудремы в мир реальности. Он обнаружил, что сидит на разбитом тротуаре. Группа людей работала в здании напротив, они что-то делали там, используя ручные инструменты и огонь. Они выполняют работу. Почему же его не заставляют работать вместе с ними? Только потому, что у него больная рука? Он поднялся и заковылял по улицам города, не смея надеяться, что теперь он навсегда отпущен хозяином и освобожден от всех работ. Но надежда постепенно расцветала в его сердце. Лица людей вокруг казались незнакомыми! Они выглядели здоровыми, и было видно, что совсем недавно они хорошо питались. Их одежда побывала в стирке всего несколько дней назад, а ботинки были начищены до блеска. Хозяин захватил свежих рабов и бросил больных и жалких людей, отслуживших ему и превратившихся в настоящие развалины, на произвол судьбы.

Он брел по городу, надеясь найти кого-нибудь, кто, как и он, был освобожден от рабской зависимости, поскольку превратился в беспомощного инвалида, но не встретил никого, с кем удалось бы поговорить. Многие настолько ослабли, что не могли двигаться, и он оставил их в покое. Один раз Питер нашел буханку свежего хлеба, которую, вероятно, принес кто-то из новичков, и жадно проглотил ее прежде, чем двинулся дальше.

Вновь прибывшие люди не могли остановиться и побеседовать с ним. Они работали неистово, без остановок над такими сложными заданиями, которые ставили в тупик его вялый ум. Они изготовляли какие-то неизвестные ему предметы, и Питер понял, что они заняты новым проектом монстра. Один раз он увидел, как мужчины и женщины собирают металлические детали из горы металлолома, оставшегося после разрушения автомобилей. Позже он видел мужчин в гавани, сдиравших листы металлической обшивки с корпуса грузового корабля.

Питер добрался до ракетной базы, находившейся в миле от города. Никто ни разу не остановил его и не задал ни одного вопроса. Там он увидел, что сооружение начинает приобретать формы. Вокруг него работали электрики и сварщики, дети сгибались под тяжелыми грузами. Он вяло наблюдал за происходящим, не видя никакого смысла в этих огромных подпорках и металлических щитах. Вокруг стояли переносные кузницы. Мужчины били молотами по наковальням, сваривали листы железа, делали из них какие-то детали. Повсюду стояли ряды выпуклых цилиндров, которые что-то смутно напоминали ему. Но он не знал, что это такое. Он прекратил тщетные попытки найти хоть какую-то связь между всеми этими таинственными приготовлениями в городе и застонал от боли в поврежденной руке.

Затем ему пришла в голову мысль. Он отошел далеко от города, но ни разу не был остановлен или подстегнут хозяином. Нельзя ли ему удрать отсюда?

Глава 18

Обсуждение вопроса применения ядерной ракеты было похоже на нескончаемые споры вокруг проблемы эвтаназии. Предположим, что лекарство от неизлечимой прежде болезни найдено на следующий день после того, как вы облегчили страдания больного, искусственно прервав его жизнь? Предположим, что это не так!

Прямо или косвенно, почти три миллиона человек оказались вовлечены в этот спор; от персонала больниц и полиции, занимающихся вновь прибывающими беженцами, до ученых, психологов, солдат и летчиков, которые непосредственно участвовали в сражении против монстра. Для решения этого вопроса была созвана конференция с участием представителей правительства штата, федерального правительства, Конгресса и Организации Объединенных Наций.

Сразу после открытия конференции Баргин обратился к президенту.

— Господин президент! Давайте перерубим гордиев узел прямо сейчас, не откладывая. Мы готовы запустить ядерную ракету. Но обещаем, что используем ее только в том случае, если заметим, что началось новое массовое перемещение населения в сторону Джексонвилла, или если это внезапно возникшее сооружение окажется заводом, на котором производят ракеты для нанесения удара по нашей территории.

Президент просунул палец под воротничок рубашки и оттянул его, как бы пытаясь ослабить его давление на шею.

— Разумное предложение, генерал, — сказал он, вздохнув с облегчением. — Я согласен. А вы, господа?

Присутствующие на конференции представители различных организаций — члены кабинета министров, представители штаба вооруженных сил, два наблюдателя из ООН, включая Лампиона, участвовавшего в атлантической экспедиции, и те, кто оказался в центре событий с самого начала, как доктор Гордон и Мэри Трент — закивали головами, некоторые с неохотой, а кое-кто весьма энергично. Президент изобразил подобие улыбки.

— Хорошо. Генерал, что собой представляет это сооружение, о котором мы так много слышим?

— До последнего времени мы не замечали, чтобы в Джексонвилле происходило что-либо особенное, кроме работы, суть которой сводилась, насколько мы могли судить, к расчистке улиц, строительству подземного укрытия для чудовища и тому подобному. Со времени притока свежей рабочей силы характер работ совершенно изменился. Мы обнаружили, что на захваченной территории вновь функционируют заводы, да и все, начиная от ракетной базы до доков в гавани, вдруг снова начало работать. Когда монстр впервые высадился на берег, он приостановил все производство. Фабрики замерли, электростанции были заброшены, замолчали телефонные станции и станции радиовещания. Теперь же фабрики снова ожили, и мы обнаружили, что они натянули электрические провода, чтобы заново запустить локальные электрогенераторы, так как кабели, ведущие от больших электростанций к Джексонвиллу, были нами перерезаны.

Более того, они вывозят все техническое оборудование, какое только попадается на их пути. Запасы телефонного оборудования были перевезены на ракетную базу. Мне сказали, что оно может быть использовано для передачи информации не с помощью человеческой речи, а принципиально другим способом, и все это выглядит очень подозрительно. С останков корабля в гавани были сняты все полезные материалы. Мне кажется, что это уже опасно.

— Как вы считаете, есть хоть малейшая вероятность того, что чудовище сможет построить ядерные ракеты? — спросил президент.

— Теоретически, как мне сказали, работу атомной станции можно перестроить таким образом, чтобы производить термоядерные бомбы. Но на территории Джексонвилла есть всего одна такая станция. И в порту нет ни одного корабля с атомными двигателями. Это все торговые суда. Поэтому возможность создания атомной бомбы кажется маловероятной.

— Это немного успокаивает.

— В любом случае, на восточном и южном побережьях у нас есть по противоракетной установке, они находятся в состоянии боеготовности круглые сутки. Вот так. — Баргин пожал плечами.

На телефоне, стоявшем перед президентом, замигала лампочка. Он раздраженно поднял трубку, выслушал, что ему сказали, и в этот момент всем показалось, будто его лицо озарилось светом.

— Да! Замечательно! Я передам Баргину. Да.

Он прикрыл микрофон рукой и обратился к Баргину:

— Баргин, один человек ушел из Джексонвилла, и его никто не остановил. Он ранен и находится в бреду, но он выбрался оттуда!

— Кто? — сразу двое задали один и тот же вопрос. Баргин обвел взглядом всех сидевших за столом и понял, что второй была Мэри. Она подалась вперед, и внезапный порыв безумной надежды осветил ее лицо.

— Его зовут Питер Трент.

Вертолет быстро доставил Мэри, Баргина и доктора Гордона в полевой госпиталь, расположенный сразу за кордоном, где подобрали Питера. Их встретил начальник местной медицинской службы, майор Левик, который выслушал все их вопросы с каменным лицом.

— Он сказал, что его жена мертва, — заявил он. — Он в очень плохом состоянии, возможно, его лихорадка связана с заражением крови. Если этот человек муж леди, я боюсь, что ей придется приготовиться к худшему.

— Я уже готова, — ответила еле слышно Мэри.

— Нет, не к самому худшему. Я хочу сказать, что когда он вышел из захваченной зоны, его левая рука была поражена гангреной до локтевого сустава, кожа на пальцах уже начала шелушиться. Мне очень жаль, но мы вынуждены были ампутировать ее, миссис Трент.

— Скажите, он говорил что-нибудь после операции? — спросила Мэри.

— Нет еще. Он вряд ли придет в ясное сознание раньше, чем через день или два. Это в том случае, если предположить, что болезнь вызвана только ядами, образующимися при сепсисе, а не чем-то более серьезным.

— Могу ли я его увидеть? Я бы хотела убедиться в том, что это он.

— Конечно.

Это был Питер; несмотря на взлохмаченную бороду и следы мази с антибиотиками вокруг его воспаленных глаз, она сразу узнала его. Это был он. Мэри протянула руку, чтобы потрогать уцелевшую руку Питера, лежавшую на красном одеяле, и какое-то мгновенье колебалась в страхе, что сейчас увидит страшные мозоли и обломанные ногти.

— Питер! Питер! — прошептала она. Но он был без сознания и ничего не ответил ей.

— Я пришлю сюда специально обученных людей для того, чтобы они записывали все, что он скажет, когда очнется, — заявил Баргин доктору Левику. — Я не знаю точно, но думаю, что если первым, кого он увидит, когда откроет глаза, будет его жена, которую он считал умершей, его выздоровление пойдет намного быстрее.

— Возможно, — согласился Левик. — Но выслушав то, что он говорил раньше, я сомневаюсь, что мы сможем узнать от него что-либо полезное.

Баргин пожал плечами.

— Может быть, и, нет. Но пока у нас остается надежда отыскать слабое место чудовища, проанализировав все, что видел этот несчастный в Джексонвилле, нам следует подождать с применением ядерной ракеты, строительство которой будет завершено в ближайшее время.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал серьезно Левик. — Применение такой ракеты будет смертельно для людей, оставшихся в Джексонвилле. После атомного взрыва их уже не спасти.

— У вас есть ясное представление о том, как ему удалось сбежать?

— Я думаю, да. Из его рассказа — запись есть на магнитофонной пленке — мы поняли следующее. Неожиданно для себя Питер обнаружил, что y него болит только рука и чудовище не заставляет его больше работать. Он сказал, что все остальные умерли и были заменены вновь прибывшими людьми. Я думаю, он оказался одним из немногих выживших среди тех, кто был захвачен в самом начале. Все они были брошены на произвол судьбы, как только стали слишком слабыми и больными, будучи уже не в состоянии приносить пользу в осуществлении новых планов монстра.

— Он знал, что это за планы?

— Его не заставляли работать, поэтому он не смог догадаться, что там происходит. Пожалуй, его это все уже не интересует — настолько он истощен и апатичен!

— Питер! Питер! — шептала Мэри, но на его измученном лице не было заметно даже намека на реакцию. Наверно, она заблуждалась, считая, что сможет вернуть его к жизни. Но Мэри продолжала сидеть возле кровати Питера и держать его за руку.

Два невозмутимых молодых офицера вошли внутрь и сели у дверей передвижного госпиталя. Один из них принес портативный магнитофон. Они не беспокоили Мэри вопросами, и она не обращала на них внимания. Они тихо переговаривались между собой или читали. Время от времени то один, то другой менялись местами с прибывшими им на смену. Заходили медсестры и заменяли пустые сосуды с плазмой и питательной жидкостью в капельнице Питера на новые. Медленно ползли часы, каждый из которых, казалось, длился неделю.

Один раз она заснула, когда проснулась, ее сердце учащенно забилось от страха — ей показалось, что она пропустила проблески сознания Питера. Но никаких видимых изменений в его состоянии не было. Или были?

— Питер! — снова позвала она. И глаза Питера открылись… его взгляд скользнул по лицу Мэри… В глазах промелькнуло изумление.

— Но… — сказал он слабым голосом и улыбнулся.

— Да, — сказал Питер, отодвигая в сторону кипу фотографий и оставив только одну. — Я видел такие штуковины. Что-то вроде огромных полок с цилиндрами, стоявшими на площадке ракетной базы.

— Хорошо, — сказал лейтенант. Он сделал пометку. — Мы думаем, что это баллоны с кислородом. Множество таких баллонов было выкопано в том месте Атлантического океана, где укрывался монстр и откуда он появился. А как насчет этого?

Питер изучал фотографию, нахмурившись.

— Нет, такого я, кажется, не видел. Какого это размера, большое или маленькое?

Лейтенант показал руками приблизительные размеры предмета. Питер посмотрел и еще раз отрицательно покачал головой.

— А что вы скажете об этом?

На фотографии было мутное нечеткое изображение ракетной базы. Она была сделана с борта сканирующей ракеты, поэтому детали смазались.

— Не могли бы вы описать те объекты, которые неразличимы на этой фотографии?

Питер порылся в своей памяти, стараясь сориентироваться и понять, как соотнести предметы, снятые сверху с большого расстояния, с тем, что он видел на земле.

— Это сооружение изменилось с тех пор, как я его видел, — сказал он наконец. — Мне так кажется. Когда я там был, оно представляло собой голый каркас, несколько распорок и металлических щитов. Теперь оно выросло, и каркас обшит чем-то сверху.

— Нам тоже так показалось. Похоже, что это то самое сооружение, вокруг которого все и вращается. у вас есть идеи, что бы это могло быть?

— Нет.

Питер продолжал крутить фотографию в руках.

— Может быть, это всего лишь очередное, защищенное металлическими пластинами убежище для монстра? Я знаю, что он был вне себя от ярости, когда ракеты упали на его штаб-квартиру. Возможно, это сооружение призвано служить заменой тому паланкину, в котором мы должны были повсюду его носить.

— Полагаю, что это возможно, — сказал лейтенант с сомнением в голосе. — Но, бог мой, оно, наверно, весит не меньше сотни тонн или даже больше!

— Думаете, его это беспокоит? — мрачно заметил Питер и содрогнулся при воспоминании о том, что он видел в Джексонвилле. — Монстр заставляет одних людей ложиться на землю, а других тащить его паланкин по их окровавленным телам, так как по крови паланкин легче скользит.

Мэри успокаивающе положила руку ему на плечо. Он наклонил голову и прижался к ней щекой. Питер уже научился не двигать культей.

— Хорошо, спасибо, — сказал лейтенант и убрал фотографии в папку. — Я оставлю вас одних и дам вам отдохнуть. Мы вам действительно очень благодарны за помощь.

— Надеюсь, что несчастным людям, оставшимся в рабстве у монстра, моя помощь будет еще полезнее, — сказал Питер. — Врачи отпускают меня из госпиталя завтра утром. Я пойду на передовые посты и займусь работой прямо на месте.

В Джексонвилле строительство определенно приближалось к концу. Лихорадочный темп работ замедлился. Теперь на ракетной базе спешка наблюдалась только вокруг таинственной металлической конструкции, сооруженной из использованных автомобильных деталей. Баргин некстати вспомнил свои слова о том, что монстр, возможно, способен изготовить ракеты из самого невероятного хлама.

Темнело. После захода солнца Джексонвилл вымирал, там не было видно ни электрических огней, ни движущегося транспорта, ни даже костров. Было холодно. Баргин с жалостью думал о тех несчастных, которым приходилось ютиться и сбиваться в кучи в полуразрушенных зданиях, чтобы хоть как-то согреться. Если это ожидание затянется до зимы, многие из ослабленных и больных людей просто погибнут, оказавшись без крова. Не важно, насколько хорошо они были одеты и накормлены, но после дождя, например, они все слягут с пневмонией, как колосья, срезанные жнецом. Он отозвал сканирующую ракету. Сейчас было слишком темно, чтобы получить четкие фотографии. Завтра они точно узнают, что их ждет впереди.

Глава 19

Первый сигнал о приближении развязки поступил за час до рассвета.

Автоматы-наблюдатели, находившиеся на границе захваченного монстром района, зафиксировали начавшееся передвижение людей. Что это еще одна армия вроде той, что не смогла противостоять операции «Экскаватор»? Они включили прожекторы и стали всматриваться во внезапно осветившиеся окрестности.

Да. Что-то в этом роде. Только в этом войске не чувствовалось того отчаяния, которое отличало первые вооруженные отряды. Скорее это напоминало движение стремительного потока, безостановочный марш рекрутов из Саванны и Брансвика. Несомненно, они были частью той же самой орды.

Они остановились лишь на мгновенье, когда проходили мимо передовых наблюдательных постов; разбили прожекторы, снесли на своем пути телевизионные камеры и микрофоны и продолжили свое движение. Их лица ничего не выражали, шаги были замедленны. Они шли вперед как живые трупы, механически переставляя ноги.

Солдаты, защищавшие передовой рубеж, готовились к достойной встрече с этой массой людей, хотя не переставали нервничать из-за того, что не знали, не настигнет ли и их подстегивающая боль, гнавшая вперед рабов монстра.

Но боль их не коснулась. Однако лавина людей, прибывших из города, текла мимо них, не обращая внимания на окрики, угрозы и приказы остановиться, сметала все на своем пути и катилась дальше.

В темноте ночи было трудно определить их численность, но казалось, что в этот безумный марш вовлечено не меньше четверти миллиона рабов. Иногда они обтекали со всех сторон военную машину, образуя вокруг нее маленький водоворот, ипод натиском толпы она переворачивалась. Но движение этой гигантской армии было неудержимо.

Баргин был разбужен ординарцем и прямо в пижаме помчался к вагону, в котором находилась радиостанция, чтобы обобщить и проанализировать пугающие сообщения. Первое, о чем он подумал, был передвижной полевой госпиталь в освобожденной от населения зоне за кордоном. Там находился единственный человек, которому удалось вырваться живым от монстра. Его нужно было немедленно убрать с пути авангарда колонны.

Первые полчаса после объявления тревоги генерала занимало решение подобных задач, пока он не обратил внимание на то, что во всех поступающих известиях было нечто не совсем обычное. Никаких серьезных разрушений. Рабы не были вооружены. Подстегивающая боль настигала их даже здесь, но войска, сквозь которые двигалась колонна людей, не испытывали каких-либо страданий. Все это выглядело так, как будто вся масса людей должна была присоединиться к чему-то. Но к чему?

Поступило сообщение из медицинского подразделения. Они разработали способ, с помощью которого можно было справляться с рабами. Три солдата удерживали раба, в то время как санитары вводили ему анестетик. В настоящее время у них уже находилось около ста людей в бессознательном состоянии, но запасы анестетиков заканчиваются.

Молодцы, подумал Баргин и приказал, чтобы все запасы анестетиков, какие только можно было найти, были отправлены в медсанчасть.

Пришло сообщение от другого подразделения. Они использовали более грубый метод остановки, оглушая людей ударами по голове. В сообщении говорилось, что его применяют только к мужчинам в хорошем физическом состоянии. Женщин и детей беспрепятственно пропускали на очищенную от населения территорию. Западная сторона зоны эвакуации уходила вглубь материка примерно на тридцать миль, поэтому Баргин внес поправку в свой приказ, уточнив, чтобы анестетики и врачи ждали прибытия людей на другой стороне зоны эвакуации. К тому времени идущие рабы устанут, и с ними будет легче справиться, кроме того, у санитаров будет больше времени на подготовку к встрече.

Какой бы ни была цель монстра, энергия этого потока зомбированных людей рассеивалась без всякой пользы, не считая нескольких выведенных из строя аванпостов. Баргин нахмурился. Почему монстру оказались ненужными сразу столько рабов? Этому должно быть какое-то объяснение. Он ждал наступления рассвета; тогда сканирующая ракета могла бы сделать съемку, и они получили бы представление о том, что происходит в городе.

Возможно, это было задумано как диверсия. Возможно, монстр собирался с силами, чтобы завершить свой план. Возможно, он был готов приступить к атаке ядерными снарядами в отместку за ракеты, падавшие так близко к цели.

Не исключено, что у него припасено что-то такое, что людям даже и не снилось.

Шум мотора вертолета прервал его размышления.

— Посмотрите, не Тренты ли это, и если это они, приведите мне кого-нибудь из разведки, — приказал он ординарцу.

Ординарец отдал честь и ринулся выполнять задание.

Это были Тренты. Питер шел по направлению к генералу неуверенной походкой. Культя ампутированной руки была забинтована, второй рукой он обнимал за плечи Мэри. Как только он забрался в машину командира, Баргин усадил его.

— Извините, что я вытащил вас из кровати так внезапно, — сказал он. — Я слышал от доктора Левика, что вы собирались уже сегодня встать, а в связи с этим безумным стадом зомби, двигающимся прямо на полевой госпиталь, я рассудил, что для вас будет безопаснее находиться здесь, а не там. Как вы себя чувствуете?

Питер криво улыбнулся.

— Хожу не очень уверенно, но в остальном все хорошо.

Лейтенант разведслужбы, который допрашивал Питера в первый вечер после его прибытия, отдал генералу честь и подошел к ним, держа в руках папку с документами.

— Ну, хорошо, — проворчал Баргин. — Трент, вы лучше нас представляете способы, с помощью которых монстр управляет рабами. Я склонен считать, что эта вспышка активности двухсот тысяч людей не более чем отвлекающий маневр. Как вы думаете, оценивает ли он наши силы настолько высоко, что считает нужным запутывать нас?

Питер покачал головой.

— Думаю, он по заслугам оценил нас только после того, как получил пару памятных уроков в течение последних нескольких дней. Когда я уходил, он все еще обращался с людьми как со сбродом, не заслуживавшим его внимания. Я думаю, что только благодаря этому я смог уйти из города. Он считал, что я уже ни на что не годен.

— С другой стороны, — продолжал рассуждать лейтенант, — первые сообщения о составе жертв, которые покинули город, говорят о том, что среди них очень мало людей практического труда, инженеров или рабочих фабрик. Естественно, трудно сказать, с чем это связано. Но, может быть, монстр удерживает технических специалистов и технологов потому, что их знания полезны для него.

— Если так, то я ошибаюсь. Возможно, мне так показалось потому, что, когда я был в городе, в основном там продолжались несложные работы, например расчистка улиц от каменных завалов или от разбитых автомобилей, то есть такая работа, которую мог бы выполнить любой. Другое дело — работа на ракетной базе. Там ему могли понадобиться инженеры и другие специалисты.

— В таком случае, мы можем считать это признаком нашей победы, — сказал Баргин. — Мы заставили его признать, что у нас есть интеллект, на который ему стоит обратить внимание. Как я понимаю, вначале он легкомысленно использовал университетских профессоров для рытья канав. Теперь он понял, что проще использовать тех людей, которые знают, как сделать то, что он хочет.

— Но чего он хочет? — спросила угрюмо Мэри.

— У меня есть предчувствие, что мы скоро это узнаем, — ответил Баргин.

Он сверил свои часы. До рассвета осталось тридцать пять минут. Баргин повернулся к радисту, зевавшему во весь рот.

— Приведите ко мне пилота, который согласится поднять вертолет над городом. Если войска не подвергаются болевой атаке со стороны монстра, есть вероятность, что нам удастся, в конце концов, посмотреть на город своими глазами.

Спустя четверть часа пришло сообщение, что летчик пролетел низко над городом, на высоте примерно пятисот футов. Он не заметил ничего особенного во владениях монстра. К счастью, болевой атаке он не подвергался. Баргин выслушал известие молча, затем выпрямился.

— Ладно, я хочу сам посмотреть, что там происходит. Я устал от этой борьбы в потемках. Возможно это только короткая передышка, и мы должны использовать малейшие преимущества, которые она нам дает. Вероятно, монстр решил, что может справляться без помощи людей, тогда мы сможем запустить ядерный снаряд и уничтожить его. Возможно, все оставшиеся в живых люди покинули город, а для него они создали механических роботов-исполнителей.

— Но что если он специально позволил вертолету пролететь над городом для того, чтобы заманить нас в ловушку? — спросила Мэри.

Баргин пожал плечами.

— У меня есть автоматическое управление во всех вертолетах, как и на том, на котором ваш муж вернулся после обнаружения корабля «Королева Александра». И наши противоракетные батареи настроены таким образом, чтобы сбивать все, что движется со стороны базы в Джексонвилле. Поэтому вряд ли полет представляет большую опасность.

— В таком случае я хотел бы полететь с вами, — твердо сказал Питер.

— Возможно, я смогу заметить те изменения, которые произошли за последнее время. Тогда специалистам будет намного легче сделать правильные выводы.

Сначала большой вертолет летел медленно и осторожно — ведь успех предыдущего полета мог объясняться тем, что вертолет случайно проскочил в лазейку в обороне, которая к настоящему времени уже закрыта. Но ни ракетной, ни болевой атаки не последовало.

В вертолете помещалось двадцать пассажиров. Баргин напичкал машину телевизионными передатчиками, кинокамерами, записывающими устройствами и операторами, которые управлялись со всей этой аппаратурой. Лейтенант из службы разведки делал какие-то пометки и включил свой магнитофон, чтобы записывать комментарии Питера.

Они пристально смотрели вниз, на город, который казался почти таким же пугающим и мертвым, как снимки поверхности луны. Он был безжизненным. Они увидели всего несколько птиц и в бинокль смогли разглядеть рабов, съежившихся в укромных уголках: возможно, они были мертвы.

— Ничего, — сказал Питер угрюмо. — Или почти ничего. Я не знаю, где скрывается хозяин, то есть монстр, как вы его называете. Любопытно, не правда ли? Как только человек начинает работать под его контролем, у него появляется чувство, что монстр действительно высшее существо. Очевидно, это чувство подкрепляется болевым рефлексом. Это похоже на промывание мозгов.

— Вы помогали переносить его в церковь, куда он переехал из разрушенного здания мэрии?

— Да. Но после этого я заболел лихорадкой и не помню, переносили его куда-нибудь впоследствии или нет. Как насчет того, чтобы посмотреть, что происходит на ракетной базе?

Баргин тяжело вздохнул.

— Это самое рискованное мероприятие. Мы должны держаться довольно далеко от нее, чтобы противоракетные установки смогли отразить удар, если в нашу сторону запустят ракету. Ну, хорошо. Раз надо, так надо. Летчик!

В районе ракетной базы они заметили движение.

Вокруг завершенного корпуса таинственного объекта, среди обломков металла лежало множество изможденных рабов. Многие лежали прямо на голой земле. Вспоминая, как часто он валился там же, где стоял, Питер ощутил прилив острой жалости.

Но некоторые люди продолжали, пошатываясь, работать. На них были надеты специальные комбинезоны. Другие, без комбенизонов, подносили им инструменты. С высоты невозможно было определить, что это за инструменты, поскольку вертолет завис немного в стороне от базы, а разведчики не решались пролететь непосредственно над ней. Небо посветлело.

Питер попытался схватить Баргина за плечо своей левой ампутированной рукой. Культя дернулась, и острая боль на мгновение ослепила его и заставила вскрикнуть.

— Скорее, назад! — резко приказал Баргин, испугавшись, что монстр настиг их приступом боли.

— Нет, нет! Это моя культя! — сказал Питер. — Но разве вы не видели? Не заметили? Полоску зеленого света под этой штуковиной на площадке. Вспышка зеленого света снизу!

Баргин удивленно покачал головой.

— Я видел ее, — сказал оператор, снимающий город на кинокамеру.

— И вы заметили? — настаивал Питер. — Но под этой штукой ничего нет! Она должна весить не меньше ста тонн. И нет никакой опоры, на которой бы она стояла! Она просто парит над землей!

— Возможно, вы ошиблись, — коротко заметил Баргин. Он настроил бинокль и снова посмотрел вниз. — Нет, не хватает света, чтобы что-нибудь разглядеть. Но… теперь, я думаю, нам действительно пора убираться отсюда. Мне кажется, что чудовище приближается.

Они с тревогой смотрели вниз. Из ворот одного из огромных ангаров, с трудом передвигаясь, цепочкой вышли поющие рабы. И как раз в тот момент, когда вертолет развернулся, чтобы улететь, они мельком успели увидеть, как в свете дня появился монстр.

Глава 20

Баргин протиснулся мимо операторов, работающих у магнитофонов, и наклонился над микрофоном. Из эфира доносились самые противоречивые сообщения о ситуации вокруг кордона. Баргин связался с командным пунктом на базе и приказал обеспечить ему прямую связь с главным транслятором.

— Внимание всем подразделениям! — громко объявил он. — Приготовиться к противоракетной операции, к действиям по эвакуации раненых и убитых, к воздушному бою на всех уровнях и возможной ядерной атаке на город. Монстр находится на ракетной базе в Джексонвилле, и в его распоряжении появилось что-то новое!

Напряженно глядя в бинокль, так, что у него даже заболели глаза, Питер почувствовал, как у него упало сердце. Монстра несли к этому странному сооружению. Он был уверен, он видел, что оно парит над землей! И он снова увидел зеленый свет, теперь он был еще ярче и казался почти плотным в промежутке между землей и этим сооружением.

Вслед за этим…

— О, Боже! — прошептал тихо Питер. — Посмотрите!

Громкие восклицания означали, что другие пассажиры тоже увидели происходящее. Баргин приказал летчику кружить на небольшом расстоянии от базы, потому что, как бы опасно это ни было, они не могли себе позволить упустить самое невероятное зрелище из всего когда-либо виденного.

Металлический корпус медленно поднимался над землей на столбе прозрачного зеленого света, нарушая все мыслимые законы физики, которые знал Питер. Невероятно; корпус поднимался в воздух так же легко и мирно, как будто это был воздушный шарик, улетающий ввысь в спокойное небо…

— Что он собирается делать? — громко спросил Баргин. — Он вооружен? Он хочет использовать эту ракету как постоянный передвижной штаб? Или он собирается прямо сейчас отправиться на нем в космос? Если он поднимется выше нескольких тысяч футов, вы понимаете, что это значит? Он в наших руках!

— Да, конечно, — выдохнул Питер.

Сразу за зоной эвакуации стояла наготове ядерная ракета. Если монстр собирался взлететь достаточно высоко, так, что взрыв не принесет большого вреда людям, они смогут, наконец, использовать ее.

— Генерал! — сквозь треск в эфире раздался голос. — Мы видим что-то вроде зеленой ракеты, поднимающееся в воздух с площадки ракетной базы. Стрелять по ней?

Казалось, говоривший находился в состоянии плохо контролируемого ужаса. Его голос дрожал от напряжения.

— Нет! — резко оборвал его Баргин. — Нельзя провоцировать монстра ни на какие действия до тех пор, пока он не поднимется достаточно высоко!

Ракета продолжала подниматься, набирая скорость. Баргин колебался, потом сощурил глаза и вновь наклонился к микрофону.

— Обеспечьте мне связь с базой «Последняя Надежда», — приказал он.

Когда его соединили, он передал последние наблюдения.

— Он продолжает подниматься. Вы готовы стрелять?

— Мы будем считать до шести, генерал, — услышал он ответ. — Я держу его на прицеле.

— Послушайте, вы находитесь на расстоянии сорока восьми миль, правильно? Когда угол азимута достигнет двадцати градусов, можете стрелять.

— Хорошо, генерал, — прозвучал взволнованный голос. — Поверьте, мы победим.

— Интересно, сам-то он верит? — Думал Питер, наблюдая за загадочным летательным аппаратом монстра. Знал ли монстр, что подставляет себя под удар, которого он избежал до сих пор только потому, что люди, которых он считал примитивными, оказались не настолько примитивны, чтобы уничтожать себе подобных, пока были открыты другие способы борьбы с ним?

Возможно, знал. Может быть, то, что люди, которых он считал не заслуживающим внимания сбродом, проявили себя как достойные противники, являлось для него страшным позором, и его кодекс чести как якобы высшего существа требовал от него смыть этот позор смертью. Они, наверно, никогда этого не узнают. По крайней мере, до тех пор, пока среди звезд, куда скоро доберутся люди, их пути опять не пересекутся.

Летательный аппарат монстра отвернул немного в сторону, как будто осматривая город, лежащий внизу, или специально сбивая курс, так как выстрел по нему ядерным снарядом требовал абсолютно точной наводки. Во рту у Питера все пересохло, и он мог слышать, как Баргин бормотал что-то про себя.

Затем это произошло. Это выглядело так, как будто столб зеленого света, чье сверкание было почти слепящим, скользнул по небу и исчез, оставив за собой лишь красный след. Они почувствовали, как вертолет вибрировал под порывами ветра, вызванного сверхскоростным движением летательного аппарата, пока они задирали головы вверх в напрасной попытке увидеть, куда он улетел.

— В любом случае, мы победили его, — сказал Баргин. — Похоже, он решил вернуться в космос. Мне жаль только, что он так легко отступил. Вряд ли мы сможем когда-нибудь построить что-либо подобное, что будет летать как этот аппарат.

Он нагнулся к микрофону.

— «Последняя Надежда» ответьте, вы успели выстрелить?

— Он захватил нас врасплох, генерал, — последовал ответ, в голосе звучали извиняющиеся нотки. — Снаряд, наверно, не долетел одну милю. Бог мой, что он использует в качестве энергии, генерал?

— Откуда я знаю? Через какое-то время мы зададим этот вопрос техническим специалистам, которые работали вместе с ним, и сможем по крупицам воссоздать и использовать эти знания…

— О Боже, только не это! — перебил генерала голос, полный ужаса. — Генерал, мы упустили ракету!

— Что? Как? Когда она последний раз была зафиксирована на своем курсе?

В мозгу Баргина мгновенно пронеслась картина летевшей в случайном направлении боеголовки мощностью несколько килотонн. Может быть, она уже перехвачена монстром!

— Скорее!

— Она пересекала столб зеленого света, — произнес голос в рации. — Она двигалась точно по заданному курсу. Только монстра там уже не было. И с того момента…

— Генерал, — сказал Питер спокойно, глядя вверх через иллюминатор вертолета. — Вот ваша ракета, или я очень сильно ошибаюсь. Кроме того, кажется, она выполнила свое задание.

Баргин недоверчиво проследил за его взглядом. На фоне светлеющего предрассветного неба они увидели медленно растущий шар огня, сиявший как огромная утренняя звезда.

До них донесся слабый отголосок далекого грома.

— Да, мы получили подтверждение с обеих космических станций и с базы на Луне, — сказал Баргин. — Как мы представляем, господин президент, этот столб зеленого света, на котором космический корабль монстра поднялся вверх, являлся побочным продуктом использования невероятно мощной энергии. Но не ядерной. А как говорят ученые — гравитационной. Внутри этого столба пространство скручено в спираль. Вряд ли это о чем-либо говорит обычному человеку, только физики или математики могут понять данное явление в полной мере. Мы думаем, что законы гравитации не действовали внутри этого светового столба, вот почему корабль монстра смог подняться в воздух так быстро. Скорость, с которой пущенная нами ракета достигла столба, помогла ей проникнуть в его внешний слой. Внутри этой области гравитация была поляризована или что-то в этом духе. Это привело к тому, что ракета взлетела прямо вверх, вдоль столба, вместо того, чтобы продолжать свой полет в горизонтальном направлении. На высоте ста десяти миль она настигла корабль монстра и…

Президент нервно ослабил воротничок рубашки. — Ну, хорошо, — сказал он. — Я полагаю, не так важно, как именно это произошло, главное, что это случилось. Думаю, скоро все встанет на свои места, жизнь нормализуется, хотя виденные мною сообщения о потерях, которые мы понесли в Джексонвилле, говорят о том, что огромное количество людей будет направлено в клиники психических заболеваний… Доктор Гордон, что считают ваши ученые, нет ли на дне моря еще монстров вроде этого? Гордон покачал головой.

— Кто знает, я надеюсь, что нет. Вероятность потревожить этого монстра была равна примерно одной миллионной, поэтому, даже если другие монстры прячутся на дне океана, они не пробудятся до тех пор, пока мы не начнем активно исследовать океан на больших глубинах.

Он закрыл лицо руками.

— Я был так уверен, — пробормотал он. — Когда мы нашли Атлантиду, я думал, что мы нашли атлантов и, возможно, стали открывателями затерянной цивилизации.

— В каком-то смысле, — сказал Питер, — так оно и было. Только сюрпризы, с которыми мы столкнулись, оказались не столь приятными. Возможно, человечество не продвинулось бы в своем развитии так далеко, если бы наши предки не оказались в свое время под игом таких существ, как это чудовище!

— Я должен сказать, что у многих людей теперь могут возникнуть сомнения в правильности решений об ассигнованиях средств на исследования космоса, — сказал президент резко. — Включая и меня, я думаю. Если это чудовище является образцом жизненных форм, населяющих другие миры, тогда…

— Напротив, господин президент, — возразил Питер. — Думаю, у этого существа был определенный опыт, прежде чем он прилетел на Землю. Это означает, что он уже встречал подобных нам, и когда мы достигнем звезд, то мы найдем там разумных существ, похожих на человека, так же как и чудовищ, вроде этого монстра, от которого нам удалось избавиться. Мы справились с ним. Я даже склоняюсь к мысли оставить океанографию и заняться космическими исследованиями, хотя бы ради того, чтобы быть среди первых людей, кто встретит других существ, похожих на нас.

— Только нам следует быть чертовски осторожными, — заметил Баргин. — Мы должны лететь в космос с запасом водородных бомб в одной руке и с трубкой мира — в другой, и я боюсь, мы можем ошибиться, когда будем выбирать между ними. Но это единственный способ.

Президент неожиданно улыбнулся.

— Я рад, что монстр был найден именно сейчас, — сказал он. — Это моя личная точка зрения, но я твердо уверен, что подавляющее большинство людей будут связывать это событие со временем моего президентства. Это, конечно, говорит не в мою пользу, но если бы это случилось, ну, скажем, пятнадцать или двадцать лет назад, когда Земля была буквально напичкана ядерным оружием, использование водородной бомбы в Джексонвилле спровоцировало бы начало войны, даже если бы мы заранее предупредили общественность, почему мы это делаем. Они бы решили, что монстр — это секретное оружие русских!

— Или если бы это случилось лет сто назад, — добавил Баргин, — когда у нас были только ружья вместо ракет, не было телевизоров, с помощью которых можно было бы получать информацию с наблюдательных пунктов, оснащенных роботами. Мы бы все еще оставались его рабами.

Всепоглощающий ужас причинил страдание, возможно, каждому тысячному человеку во всем мире, размышлял Питер. В число жертв монстра входили не только его рабы, но и те, кто страдал от приступов боли, вызванных им, кто охранял кордоны, кто пытался извлечь хоть какую-то информацию из поведения монстра и определить слабые места в его психологическом и физическом состоянии, кто ухаживал за больными, кто покинул свои дома.

Но всего за несколько месяцев они сумели добиться преимущества над ним.

Это было хорошее предзнаменование. Если бы они снова встретили такого же монстра, то это уже не была бы попытка всего одной десятой от одного процента людей противопоставить свою волю чуждому разуму. Это будут — это должны быть — объединенные усилия всех людей.

Его уже не будет среди них. Он осторожно подвигал своей культей. Хотя в физическом смысле он и пострадал, но его разум остался невредимым и свободным.

Он взглянул на Мэри и вспомнил о Люке. Черт возьми! Что это был за секрет, о котором он хотел, но так и не смог рассказать? Питер не был уверен, но думал, что секрет был связан— с тем фактом, благодаря которому Люку удалось сохранить доверие монстра и занять важное положение в его свите, в то же время продолжая строить планы борьбы с ним. Это было что-то, о чем мог знать только свободный человек.

У людей часто происходит смена идолов, но когда у них за спиной есть богатый опыт смены одного идола на другого, они перестают бояться их власти.

КВАДРАТЫ ШАХМАТНОГО ГОРОДА

Глава 1

Во время полета из Флориды в Вадос я разговорился с соседом по креслу, а вернее, он занимал меня своими разговорами. Это был еврей лет пятидесяти пяти, выходец из Европы, семья которого в начале второй мировой войны вынуждена была эмигрировать после оккупации страны нацистами. Хотя сосед мой очень гордился своим европейским акцентом и по меньшей мере раз десять повторил: «Вы, вероятно, обратили внимание на мое произношение?» — мне все же не удалось определить, откуда он родом.

Четыре года он не был «дома». По — видимому, в Соединенных Штатах он проводил больше времени, чем в Агуасуле, однако предпочтение им последнего не вызывало никаких сомнений. Он не упустил возможности обратиться к стюардессе на плохом испанском, который звучал нелепо и был гораздо хуже моего, хотя, само собой разумеется, стюардессы, летающие по этому маршруту, свободно владеют английским, испанским и португальским.

На вираже перед посадкой сосед мой буквально плюхнулся мне на колени, чтобы показать в иллюминатор достопримечательности Вадоса. Кончилось тем, что стюардесса по — английски настойчиво попросила его пристегнуть привязные ремни. Обращение на «чужом» языке повлияло на него, пожалуй, больше самой просьбы и заставило наконец успокоиться и принять нормальную позу. Только после этого я смог оградить свои мысли, но отнюдь не уши от его темпераментных комментариев.

Я счел бестактным сказать своему собеседнику, что знаю о городе, где еще не бывал, гораздо больше его, — а я был почти уверен, что имею о Сьюдад — де — Вадосе намного лучшее представление, чем те из его жителей, кто не наделен пытливым взором и, изучая город, неделями не бродил по его улицам. Мне было известно, что лет десять назад на совершенно голом месте, среди скал, было решено создать новую столицу. Прежде всего были построены дороги, горные потоки направили в бетонное русло, установили генераторы, питающиеся солнечной энергией; материалы и оборудование доставляли на мулах, а там, куда не могли вскарабкаться и животные, пришлось прибегнуть к помощи вертолетов. И вот теперь на этом некогда пустынном месте раскинулся цветущий город с полумиллионным населением.

Я хорошо знал и особенности планировки Вадоса: в центре города находились четыре огромные площади, в них вливались три гигантские транспортные артерии — шестиколейные суперскоростные автострады, связывающие столицу с Астория — Негра и Пуэрто — Хоакином на побережье и с Куатровьентосом — нефтяным центром, служившим источником благосостояния Агуасуля, которому и сам город был обязан своим существованием.

Но взглянув на город из окна самолета, когда лайнер спускался на отвоеванную у гор посадочную полосу, я почувствовал нечто похожее на волнение, которое испытывал мой сосед по креслу. Скорее всего это объяснялось тем, что мне никогда еще не доводилось видеть ничего, что так соответствовало бы духу и времени двадцатого века.

«Всего десять лет, — сказал я себе, — и все это на месте голых скал и в лучшем случае мелкого кустарника!» Очевидно, я не смог скрыть своего волнения, и сосед мой, заерзав в кресле, удовлетворенно хмыкнул.

— Великолепно, не правда ли? — воскликнул он не без самодовольства, словно внес личный вклад в открывшуюся нам привлекательную картину.

Высотные здания, широкие красивые улицы, парки, обилие зелени. Панорама города действительно производила сильное впечатление. Но если все на самом деле так прекрасно, как кажется из окна иллюминатора, то зачем нужен здесь я? Я не знал, стоит ли спросить об этом своего соседа, но, подумав, все же сдержался.

При расставании в зале таможни мой случайный знакомый пожал мне руку и вручил свою визитную карточку. На ней значилась фамилия Флорес с адресами на Мэдисон — авеню и в Вадосе.

«Флорес? А может быть, Блюм, — предположил я, — или Розенблюм?» Все может быть. За столько лет нивелировался не только так высоко ценимый им европейский акцент — он стал космополитом, утратив национальные черты.

Его разрывало от желания прихвастнуть перед иностранцем своей второй родиной и в то же время не упустить привилегии ее гражданина пройти вне очереди таможенный досмотр. В конце концов последнее взяло верх. Но прежде чем мы расстались, он указал рукой на портрет, висевший за спинами таможенников.

— Вот великий человек! — произнес он с пафосом. — Человек, имя которого носит наш город. Наш президент!

Вероятно, я был единственным иностранцем среди пассажиров нашего рейса, а, как это теперь обычно бывает, таможня в первую очередь пропускает граждан собственной страны. Я направился к скамейке, стоявшей в противоположном конце узкого, вытянутого зала, закурил и приготовился к томительному ожиданию.

В зале было тихо, чему немало способствовала звукоизоляция стен. Не ощущалось и нещадно палившего снаружи солнца. Свет проникал сквозь щели высоких окон с зелеными жалюзи. Не было слышно даже жужжания мух, что в этих широтах само по себе считалось немалым достижением.

Я стал рассматривать портрет. И не только потому, что меня заинтересовал человек, именем которого еще при жизни назван город, да не просто город — столица. Дело в том, что Вадос в какой — то степени стал моим новым работодателем. Формально я поступал в распоряжение муниципалитета Сьюдад — де — Вадоса. Вадос же являлся одновременно мэром города и президентом республики. И насколько мне было известно, во внимание принималось лишь его мнение.

На портрете, естественно без подписи, президент был изображен в скромном белом костюме. Узкий черный галстук делил его грудную клетку пополам. Военная выправка и гордая осанка придавали ему молодцеватый вид, отчего он казался выше, чем в жизни, — я знал, что рост его около шести футов. Президента запечатлели смотрящим прямо в камеру, отчего глаза Вадоса неотрывно следили за мной. Портрет был сделан весьма профессионально и создавал ощущение непосредственного присутствия. Тонкие черные усики и темные волосы подчеркивали чрезмерную бледность лица. В руках президент держал шпагу с золотым эфесом, казалось, он хочет скрутить ее в спираль, словно стебель сахарного тростника.

Хуан Себастьян Вадос. Проницательный человек, которому явно повезло. И, по мнению Флореса, великий человек. Безусловно, он обладал незаурядными способностями: за двадцать с лишним лет правления добился благополучия и процветания страны, не говоря уже о Сьюдад — де — Вадосе — украшении и гордости Агуасуля.

Я заметил, что мне делают знак подойти поближе. Погасив сигарету о чашу с песком, я по мягкому настилу направился к таможенной стойке. Носильщик забросил мой багаж на ленточный конвейер, который подкатил все вещи прямо к подавшему мне знак чиновнику. Это был смуглый человек в мрачной черной униформе с серебряными знаками отличия, пальцы его были испачканы голубым мелом, которым он делал пометки на чемоданах.

— Ваше имя? — скучающе поинтересовался он по — испански.

— Бойд Хаклют, — ответил я и полез в карман за паспортом. — Вы говорите по — английски?

Опершись локтями о стойку, он протянул руку.

— Да. Сеньор из Северной Америки?

— Нет, я из Австралии. Но некоторое время жил в Соединенных Штатах.

Когда таможенник раскрыл мой паспорт, брови его слегка приподнялись. Скорее всего, он впервые видел австралийского подданного.

— А что привело сеньора в Агуасуль? — спросил он с видом серьезной заинтересованности. — Туризм?

Он взял голубой мелок, который находился у него под рукой, и занес его над моим чемоданом.

— Нет, — ответил я. — С завтрашнего дня я приступаю здесь к работе.

Глаза таможенника сузились. Рука с мелком застыла в воздухе.

— Вот оно что, — произнес он. — А какая же у сеньора профессия?

— Я специалист по решению транспортных проблем, занимаюсь улучшением движения на оживленных магистралях, разработкой мер по предотвращению пробок на станциях метро, выходах…

Таможенник нетерпеливо кивнул.

— Ясно, — грубовато оборвал он по — испански. — И что же вы будете делать здесь, в Вадосе?

— Надеюсь решить транспортную проблему.

Все обстояло именно так.

Но сказав это, я снова ощутил возбуждение, которое испытал, когда получил предложение. Наверное, это не было связано просто с признанием моих заслуг в кругу коллег, с которыми я работал. Сьюдад — де — Вадос являл собой не только суперновый город, он служил эталоном как в градостроительстве, так и в решении транспортных проблем. И если тебе доверяют улучшить почти совершенную модель, это не только честь, но и предел мечтаний для всякого специалиста.

Конечно, можно предположить, что за двенадцать лет, прошедшие с момента утверждения застройки города, произошли определенные изменения. Но и лучшие математики, и самые совершенные компьютеры не застрахованы от возникновения непредсказуемых сложностей. Эксперимент был единственным средством выявления вероятных просчетов.

И все же…

Чиновник, как и я, испытывал недоумение. Но он знал, как от него избавиться. Он подбросил мелок, решительным движением поймал его и зажал в руке.

— К сожалению, мне необходимо проверить ваш багаж, сеньор Хаклют, — сказал он.

Я вздохнул и спросил себя, что же, собственно, так изменило его настроение. Однако жизненный опыт подсказывал мне, что иногда желаемого проще всего добиться самой обычной покорностью.

— Здесь только мои личные вещи, — заметил я между прочим. — Я говорил с вашим консулом в Майами и знаю, какие предметы запрещено ввозить в вашу страну.

— Возможно, — согласился он, но взял мои ключи от чемоданов.

Он задавал вопросы по поводу каждой вещи, которая попадала к нему в руки. Дольше всего он копался в моих шмотках, приговаривая, что мне не может пригодиться так много одежды. И ему вновь приходилось объяснять, что моя работа связана с постоянными разъездами, а на дорожных и строительных объектах одежду почистить негде. Поэтому я на всякий случай и взял кое — что лишнее, чтобы всегда прилично выглядеть.

— Сеньор Хаклют, видимо, весьма богатый человек? — вкрадчиво спросил он, меняя таким образом направление главного удара.

Я подавил искушение дать ответ соответственно уровню его интеллекта и покачал головой.

— Сеньор не очень богат — и такой багаж? — Таможенник явно решал для себя важный философский парадокс. — Не может ли сеньор сказать, сколько он будет получать в Вадосе?

— Вас это не касается, — отрезал я.

Он обнажил зубы с выражением, какое бывает у карточного игрока, который в четырнадцатый раз кряду выигрывает козырями. Этот человек вызывал у меня явную неприязнь.

— Сеньор Хаклют, вероятно, не совсем понимает, что я являюсь полицейским служащим, — снисходительно пояснил он. — И сеньор обязан отвечать на любой мой вопрос.

Я сдался.

— Я получаю двадцать тысяч доларо плюс накладные расходы.

Он захлопнул крышку последнего из моих чемоданов, отметил все их голубыми крестиками и энергично вытер руки с таким видом, будто хотел стряхнуть с себя нечто большее, чем мел.

— В таком случае, наверное, сеньор весьма щедро распоряжается своими деньгами, — заметил он. — Может, потому сеньор до сих пор и не сколотил состояние.

Он повернулся на каблуках и, тяжело ступая, отошел в сторону.

Таможенный контроль так затянулся, что все автобусы в центр города давно ушли. Пришлось выложить весь свой скудный запас испанского, чтобы носильщик понял, что мне надо найти такси и погрузить в него багаж. Тем временем я зашел в банк и поменял несколько американских долларов на хрустящие крупноформатные красно — желтые агуасульские доларо. Банкноты с изображением президента имели ту же номинальную стоимость, что и доллары, но их покупательная способность составляла лишь восемьдесят пять центов. И все же денежная реформа, которую провел Вадос спустя год после прихода к власти, явилась его первой крупной победой. Введение новой денежной единицы — доларо — имело дальний прицел в надежде, что он станет такой же конвертируемой валютой, как и его известный североамериканский образец. По латиноамериканским масштабам Вадос добился почти невозможного.

Когда настало время расплачиваться за услуги носильщика, мне вспомнились слова таможенника по поводу траты денег. Ради эксперимента я решил дать носильщику два доларо и посмотреть на его реакцию. Носильщик никак не обнаружил своих чувств, приняв меня скорее всего за туриста, который еще не знает цены здешним деньгам.

Дорога плавно вилась по горному склону, облегчая крутой спуск к Вадосу. Солнце светило ярко, воздух был прозрачен, видимость отличная, и с высоты птичьего полета я мог хорошо рассмотреть окрестности. В шестидесяти километрах отсюда, там, где материк сливался с океаном, расплывчатым пятном выделялся Пуэрто — Хоакин.

Окинув беглым взглядом открывшуюся панораму, я решил пока воздержаться от ее тщательного изучения. Внизу подо мной лежал Сьюдад — де — Вадос.

Это была впечатляющая картина, которую не могли передать никакие карты, планы и проспекты. Не нужны были ни путеводители, ни гиды вроде Флореса, чтобы постичь все величие и масштабность замысла.

Чем — то, что трудно выразить словами, архитекторам удалось придать городу вид органичного целого, отчего он напоминал собой гигантский работающий механизм. Во всем чувствовалась спокойная сдержанность, согласованность и безупречное функционирование всех звеньев, эффективность сочеталась с простотой, а единство лишено было единообразия. Все, о чем могут только мечтать архитекторы — планировщики, нашло здесь свое реальное воплощение.

Я попросил водителя остановиться у обочины и вылез из машины, чтобы насладиться открывшимся видом. Я узнал почти все. Вот там — жилые массивы, торговые центры, вот там — государственные учреждения, а вот — музей, оперный театр, четыре громадные площади, суперскоростные автострады, виадуки.

Фантастика. Вроде и придраться не к чему.

Выкурив половину сигареты, я снова сел в такси и попросил шофера ехать в центр. Не отрываясь, смотрел я в окно.

Внезапно в поле моего зрения попала жалкая лачуга, которую трудно было назвать даже ветхой постройкой. Не успел я ее как следует разглядеть, как метров через пятьдесят увидел еще одно похожее строение. Затем мы миновали целый поселок барачного типа: будки, сколоченные из досок. Кровлями им служили раскатанные в лист бочки из — под нефти. Стены сплошь и рядом были облеплены рекламными плакатами, что хоть как — то скрадывало убогий вид лачуг. На веревках сушилось старое белье. Повсюду играли голые и полуодетые дети, бродили взъерошенные карликовые петухи, козы и странного вида свиньи.

Я был так подавлен увиденным, что даже не попросил водителя остановиться, и опомнился лишь после поворота, когда дорога влилась в прямую, как стрела, магистраль, ведущую к центру Вадоса.

Проезжая мимо первого настоящего дома на окраине города — красивой виллы в колониальном стиле, которая гордо высилась среди пальм, — я заметил крестьянскую семью, поднимавшуюся вверх по откосу. Отец тащил поклажу, закрепив, как здесь принято, ремни на лбу. Мать держала на руках ребенка, второй малыш, устало шаркая ногами, плелся следом. На такси они не обратили никакого внимания, только прикрыли глаза от облака взметнувшейся пыли.

И тут меня словно обдало ушатом холодной воды. Внезапно я понял, зачем меня пригласили сюда. И от этого мне стало не по себе.

Глава 2

Сьюдад — де — Вадос был так продуманно построен, что таксист, если бы и захотел, не смог бы намеренно плутая прокатить по городу впервые попавшего сюда человека. Тем не менее в силу привычки и профессионального интереса я все время следил за нашим маршрутом, воссоздавая в памяти план города и попутно изучая людской поток на улицах.

Характерные для двадцатого века типовые застройки делали большую часть нашего пути неотличимой от какого — нибудь крупного города Соединенных Штатов или Западной Европы, разве что вывески были на другом языке и среди пешеходов слишком часто встречались сутаны и чепцы монахинь. Вверху на платформе три стройные девушки в ярких платьях ожидали монорельс пригородного сообщения. Ветер развевал широкие юбки. Девушки оживленно разговаривали, весело смеясь. Загорелый юноша внимательно наблюдал за ними снизу из автомобиля с открытым верхом. А в нескольких шагах две почтенные матроны не иначе как толковали о том, следует ли осуждать девушек за смелые туалеты.

Огромные магазины, построенные и спланированные по последнему слову торгового бизнеса, ломились от товаров. Деньги текли в кассы нескончаемым потоком. Такси и других машин на улицах было множество. Однако транспортный поток нигде не приближался к критическому максимуму. Здесь было вполовину меньше пробок, чем в других таких же по размеру городах. Радовали взгляд яркая одежда и улыбающиеся лица пешеходов. Бросалась в глаза необычайная чистота улиц. Казалось, все здесь самодовольно любуется собой.

И в то же время с первых часов пребывания в Вадосе меня не покидала мысль: а что бы сказал на все это крестьянин, карабкавшийся с семьей к своему бараку?

Моя гостиница «Отель — дель — Принсип» оказалась на Пласа — дель — Сур — одной из четырех главных площадей Сьюдад — де — Вадоса. Площади без особой выдумки назвали по четырем сторонам света. Мы уже были почти возле отеля, когда я заметил, что машина свернула в сторону. Я наклонился к водителю, чтобы узнать, в чем дело, и только тут заметил, что весь транспортный поток перед въездом на Пласа — дель — Сур отведен в сторону. Мне удалось увидеть лишь сквер посреди площади. Водитель остановил такси у тротуара и закурил.

Я спросил, что случилось. Шофер пожал плечами.

— Я тут ни при чем, — ответил он, бросив быстрый взгляд на счетчик.

Опустив стекло, я увидел, что перед площадью собралась многоголосая, шумная толпа. Но где в Латинской Америке вы не встретите темпераментных людей? Уличные торговцы сновали со своими тележками и лотками со сладостями. Однако обилие полицейских машин свидетельствовало о том, что происходящее отнюдь не связано с увеселительным мероприятием.

Через несколько минут на площади появилась цепочка полицейских, которые дубинками стали разгонять толпу. Таксист потушил сигарету, аккуратно спрятал окурок в карман и рванул с места. Под скрежет тормозов мы пересекли улицу и свернули на площадь.

Среди деревьев по посыпанным гравием дорожкам прогуливались люди, и ничто не говорило о необходимости полицейского вмешательства. Мужчина в поношенной хлопчатобумажной куртке неторопливо бродил с метлой по площади, тщательно собирая в длинный серый пластиковый мешок какие — то бумажки, похожие на листовки.

Такси подъехало к «Отель — дель — Принсип» — белому зданию с бронзовыми украшениями. Внушительный фасад опоясывала застекленная балюстрада с тремя подъездами. Такси остановилось у первого из них.

К машине тотчас подскочили трое оборванных подростков и неопрятного вида девушка, которые до того сидели на корточках, прислонившись спинами к газетному киоску. Они рвались отворить мне дверцу, выгрузить багаж, смахнуть пыльс ботинок. И что бы они ни делали, руки их в любой момент готовы были поймать брошенную мелочь. Таксист не шелохнулся, затем приоткрыл окно и с отвращением сплюнул на обочину.

На верхней ступеньке лестницы стоял величественный швейцар. Он обернулся на шум, мгновенно оценил обстановку и накинулся на оборванцев, громовым голосом изрыгая им вслед какие — то ругательства. Затем он спустился ко мне.

— Добрый день, сеньор! — произнес он на сей раз с такой изысканно вежливой интонацией, что я с изумлением взглянул на него, почти не веря, что это исходит от того же человека.

— Если не ошибаюсь, сеньор Хаклют?

Я кивнул и расплатился с таксистом, дав ему большие чаевые. Он вылез из машины и помог бою выгрузить мой багаж. Повернувшись, я посмотрел на площадь.

— Что — то случилось? — поинтересовался я. — Почему площадь закрыли для проезда?

Швейцар прервал разговор с боем и устремил на меня холодный ироничный взгляд.

— Не знаю, сеньор. Думаю, ничего особенного.

Я понял, что произошло что — то важное, во всяком случае, достаточно важное, чтобы произвести неприятное впечатление на иностранца, и решил выяснить все при первой же возможности.

Я вошел в номер. Сверху из окна хорошо просматривалась часть города, примыкавшая к площади. Прежде всего следовало позвонить в муниципалитет и договориться с начальником транспортного управления о встрече на утро, затем надо было принять душ и переодеться, а уж потом можно и побездельничать. Приступая к новой работе, я обычно часов по четырнадцать в сутки знакомлюсь с фактическим состоянием дел, чтобы составить собственное суждение. А перед этим не грех отдохнуть и расслабиться.

Пока я договаривался о встрече, бой быстро и умело распаковывал мои чемоданы. Несколько раз, когда он не знал, как поступить с незнакомыми для него предметами вроде теодолита или портативного компьютера, он молча протягивал их мне, глазами спрашивая, куда положить.

После его ухода я бегло осмотрел свое снаряжение, дабы убедиться, что при переезде оно не пострадало, и решил спуститься вниз чего — нибудь выпить.

Холл был просторным и уютным. Архитектор со вкусом разместил в нем пальмы и разнообразные лианы, которые росли в высоких вазонах. Интерьер был выдержан в черно — белых тонах, даже низкие столики были инкрустированы в виде шахматных досок.

Я не сразу заметил, что сидевшая рядом со мной пара увлечена игрой в шахматы, и именно столешница служит им шахматной доской.

Мое внимание привлекла женщина. Возраст ее нельзя было определить с первого взгляда. Ей можно было дать от тридцати до пятидесяти. Копна блестящих черных волос обрамляла почти совершенный овал лица. Утонченность черт несколько нарушал лишь резко очерченный волевой подбородок. Цвета глаз я не мог разглядеть за густыми, длинными ресницами. На ней было прямое без рукавов платье цвета кардинал. Изящные золотые часы на тонком запястье почти сливались с золотистым загаром, что невольно наводило на мысль о холености и состоятельности их владелицы. Длинные пальцы сжимали незажженную сигарету.

Дама играла хорошо, атакуя с откровенной прямотой, что поставило ее противника в затруднительное положение. Я немного подвинул кресло, чтобы следить за ходом игры.

Появился официант и сказал партнеру дамы, что его просят к телефону. Тот извинился и встал, как мне показалось, с явным облегчением. Дама кивнула и откинулась в кресле. Только теперь она поднесла сигарету ко рту и открыла сумочку.

Я галантно щелкнул зажигалкой, что ее ничуть не удивило. Она прикурила, затянулась и посмотрела на меня.

Глаза у нее были с фиолетовым отливом.

— Спасибо, — любезно произнесла она по — испански.

Незаметно подошел официант, чтобы убрать шахматные фигуры. Она жестом удержала его и, показав на шахматную доску, спросила:

— Хотите доиграть партию?

Я улыбнулся и покачал головой. У белых не было никаких шансов.

Она кивнула официанту, чтобы убрал фигуры, и пригласила меня пересесть к ней за столик.

— Сеньор — иностранец, — констатировала она. — Скорее всего, он здесь впервые.

— Совершенно верно. Но разве это так заметно?

— О да. Вы были удивлены, увидев, что шахматные столешницы действительно предназначены для игры.

Интересно, как и когда ей удалось заметить это. Я пожал плечами.

— Да, вы правы, — признался я.

— Вам придется еще встретиться с этим здесь, в Вадосе, да и по всей стране. Можно сказать, шахматы стали у нас таким же национальным увлечением, как и у русских.

Она вспомнила про свою сигарету, затянулась и стряхнула пепел.

— Наш президент, конечно, мечтает в один прекрасный день открыть в Вадосе второго Капабланку. Поэтому все мы с раннего детства играем в шахматы.

— А сам Вадос тоже шахматист? — спросил я, чтобы как — то поддержать разговор.

— О да, разумеется.

Мой вопрос, видимо, удивил ее.

— Говорят, он прекрасно играет. А вы?

— Я шахматист весьма посредственный.

— Тогда сеньор, если он останется здесь, должен оказать мне честь и сыграть со мной партию. Позвольте узнать ваше имя?

Я представился.

— Хаклют, — задумчиво повторила она. — Знакомое имя. Меня зовут Мария Посадор.

После того как мы обменялись общими, ни к чему не обязывающими фразами, мне показалось удобным спросить ее, что произошло на площади в момент моего приезда.

Она улыбнулась.

— Это одна из составляющих нашей жизни здесь, в Вадосе, сеньор Хаклют. Обычное явление.

— Правда? А мне казалось, что у вас нет проблем подобного рода…

Она опять улыбнулась, обнажив красивые, безукоризненной формы зубы.

— Вы меня неправильно поняли. Привлечение такого большого числа полицейских — дело действительно редкое. Но… возможно, сеньору приходилось бывать в Лондоне?

— Нет, никогда.

— Тогда вы, вероятно, слышали, что в Лондоне есть место, называемое «уголком ораторов»?

До меня наконец дошло.

— А, вы имеете в виду «уголок» Гайд — Парка? Вы хотите сказать, что нечто подобное есть у вас на Пласа — дель — Сур?

— Совершенно верно. Только у нас при нашем темпераменте дискуссии приобретают больший накал, чем у флегматичных англичан.

Она рассмеялась. Смех ее был каким — то очень сочным, так что я вдруг подумал о спелых яблоках.

— Ежедневно в полдень здесь собираются несколько десятков человек, которые чувствуют в себе призвание проповедовать что — либо или клеймить неприглядные явления нашей действительности. Порой страсти разгораются. Вспыхивают дискуссии.

— А что послужило причиной сегодняшних волнений?

Грациозным движением кисти она прикрыла лицо, словно опустила на глаза вуаль.

— О, причины тут могут быть самые разные. Скорее всего разногласия религиозного характера. Я, право, не интересовалась…

Она ясно дала понять, что не хочет больше говорить на эту тему. Я уступил ее желанию и перевел разговор в несколько иное русло.

— Мне любопытно было узнать, что у вас здесь есть «уголок ораторов». Это тоже одно из нововведений вашего президента?

— Возможно. Но скорее всего, как и многие другие выдающиеся идеи президента, и эта принадлежит Диасу.

Имя Диаса мне ничего не говорило, но моя собеседница продолжала, не обращая внимания на то, что я не все понимаю.

— Безусловно, это полезное начинание. Что может быть лучше открытой трибуны, с которой говорится о делах и проблемах, по поводу которых люди выражают свое неудовольствие?

— А кто такой Диас? — не выдержал я. — И почему идея исходит от него? Я думал, что Вадос здесь — бог и царь.

— Ну, это не совсем так, — резко возразила она.

Мне показалось, что я невольно задел за больное.

— Без кабинета министров Вадос не стал бы тем, кем является, а без Диаса — в первую очередь. Диас — министр внутренних дел. Естественно, он менее известен, чем Вадос. Кроме того, за пределами Агуасуля Вадоса знают еще и потому, что его именем названа столица. Но ведь общеизвестно, что даже самый могущественный правитель зависит от того, насколько сильны его сторонники.

Я не мог с ней не согласиться.

Сеньора Посадор — на руке у нее поблескивало обручальное кольцо — взглянула на свои миниатюрные золотые часики.

— Благодарю вас, сеньор Хаклют. Беседа с вами доставила мне удовольствие. Вы остановились в этом отеле?

Я утвердительно кивнул.

— Тогда мы еще встретимся здесь и, возможно, сыграем партию в шахматы. А сейчас мне, к сожалению, уже пора. До свидания.

Я быстро поднялся. Она протянула мне руку и, обворожительно улыбнувшись, покинула зал.

Я снова сел и заказал виски. Во всей этой истории меня серьезно занимали два момента. Во — первых, обручальное кольцо на руке моей собеседницы, во — вторых, то досадное обстоятельство, что хотя сеньора Посадор явно знала, что произошло на площади, мне так и не удалось этого выяснить.

На следующее утро я просмотрел газеты. Моего испанского на это почти хватало, правда, о значении каждого пятого слова я мог только догадываться.

В Вадосе были две ежедневные влиятельные газеты: правительственная «Либертад» и независимая «Тьемпо». «Либертад» посвятила вчерашнему событию строк двадцать. Сообщалось, что произведены аресты и некий Хуан Тесоль должен предстать сегодня перед судом по обвинению в нарушении общественного порядка. «Тьемпо» отвела тому же событию передовицу. Не без труда я понял из нее, что Тесоль вовсе не злостный хулиган; речь в основном шла о каком — то Марио Герреро, который подстрекал своих сообщников не только стащить Тесоля с трибуны и свернуть ему шею, но и трибуну разнести в щепы.

Резкий, нетерпимый тон статей обнаруживал скорее политическую, чем религиозную, подоплеку, на которую сослалась сеньора Посадор. Комментаторы в обоих случаях, очевидно, исходили из того, что читателям хорошо известна закулисная сторона событий, а для постороннего человека эта информация была полна недомолвок. Упоминались две партии — гражданская и народная, — которых соответственно и представляли Герреро и Тесоль. И, если верить «Тьемпо», первая состояла исключительно из монстров. Вот, пожалуй, и все, что можно было почерпнуть из газетных сообщений.

До приезда сюда я считал, что Агуасуль в отличие от других латиноамериканских стран избавлен от внутренних противоречий. Как видно, я заблуждался. Но вопросы внутренней политики этой страны меня не волновали. Я закончил завтрак и подумал, что пора приступать к работе.

Глава 3

Муниципалитет занимал несколько зданий рядом с правительственным кварталом на северо — восток от Пласа — дель — Норте. Был теплый ясный день, и я решил пройтись пешком — от отеля до муниципалитета было не больше мили. До встречи у меня оставалось еще время, и я хотел прикоснуться к пульсу городской жизни.

Вскоре я оказался в месте пересечения основных магистралей и остановился на тротуаре, наблюдая за беспрерывным потоком автомашин. Продуманная система подъездных путей и перекрестки на разных уровнях обеспечивали безостановочное движение. Нигде ни единого светофора. Полицейский, вознесенный в своей будке над бурлящим потоком, скучая, подпиливал ногти. Никаких помех не вносили и пешеходы — все переходы были выведены с проезжей части.

Нырнув в один из подземных переходов, все еще под впечатлением от столь совершенно организованного движения, я не сразу заметил, что пропустил указатель и иду не в том направлении. Посторонившись, чтобы уступить дорогу грузной женщине с огромной корзиной на одной руке и маленькой девочкой на другой, я едва не споткнулся о мальчугана, сидевшего прямо на бетоне. Возле него стоял прекрасной формы глиняный горшок. Правая рука мальчика нервно теребила бахрому красочного, но ветхого пончо, левой руки у него не было. Сдвинутое на затылок сомбреро открывало взглядам прохожих страшную язву на месте одного глаза.

Я встал как вкопанный, будто увидел непристойную надпись, нацарапанную на стенах Парфенона. Подобное мне доводилось видеть только в Индии и ОАР, да и то лет пятнадцать назад, когда я впервые попал за границу. Но даже там нищих становилось все меньше. С тех пор я считал, что их уже нет почти нигде. Пошарив в карманах, я собрал всю мелочь и бросил монеты в глиняный горшок.

Не успел я сделать несколько шагов, как кто — то тронул меня за плечо. Оглянувшись, я встретился с дерзким взглядом молодого полицейского. Он заговорил громко, недовольно. Я его почти не понимал.

— Я не говорю по — испански, — сказал я.

— А, вы из Штатов, — произнес он таким тоном, будто ему все сразу стало ясно. — Сеньор не должен давать деньги таким людям.

— Вы имеете в виду этого нищего мальчика? — решил уточнить я, показав рукой на мальчугана.

Он утвердительно кивнул.

— Да, да! Не подавайте им милостыню. Мы хотим покончить с попрошайками. Они не нужны Сьюдад — да — Вадосу! — воскликнул полицейский.

— Что же получается, сидеть здесь и просить милостыню можно, а давать милостыню запрещено?

Я чувствовал себя сбитым с толку.

— Нет, не то. Он сидит здесь — о'кэй; просит подаяние — нехорошо; сеньор дал деньги — совсем плохо!

— Понятно, — произнес я, хотя вовсе не был уверен, что все понял правильно.

Налицо была явная попытка отучить нищих от попрошайничества. Но вид мальчика красноречиво свидетельствовал о крайней нужде. Однако моих скудных знаний испанского вряд ли могло хватить для обсуждения с полицейским вопросов благосостояния и социального обеспечения здешнего населения.

Полицейский одарил меня медовой улыбкой и скрылся в толпе.

Дойдя до следующего перекрестка, я снова обнаружил, что иду не в том направлении и мне следует повернуть назад. И так уж получилось, что на обратном пути я опять увидел того же полицейского. Упершись в грудь нищего мальчугана своей дубинкой, он копался в его глиняном горшке, выбирая оттуда брошенные мною монеты. Мальчик плакал, жалобно причитая. Убедившись, что выбрал все, полицейский поднялся. Потрясая дубинкой перед лицом ребенка, он приказал мальчику замолчать. И тут, обернувшись, заметил меня. Его лицо исказилось, дрожащие губы бормотали слова оправдания. Я молча протянул руку, и он безропотно положил мне на ладонь свою добычу.

Не проронив ни слова, я продолжал стоять. Полицейский расплылся в глупой виноватой улыбке и поспешно удалился. Отойдя немного, он обернулся и как ни в чем не бывало махнул мне на прощание рукой, словно ничего не случилось.

Я сунул мелочь в горшок нищего и посоветовал ему убрать деньги куда — нибудь подальше. Мальчик улыбнулся, кивнул, сунул горшок под пончо и тотчас же исчез.

Без дальнейших затруднений я выбрался из подземного перехода в нужном месте и оказался на площади Пласа — дель — Норте. Там я не мог не задержаться, чтобы рассмотреть два памятника: освободителю и первому президенту республики Агуасуль Фернандо Армендарису и, конечно, самому Вадосу. Взгляд Армендариса был обращен вправо, на здание парламента, построенное в дворцовом стиле. Вадос смотрел влево, в сторону муниципалитета — низкого здания с плоской крышей. Это вполне совпадало с моим представлением. Перед зданием муниципалитета царило необычайное оживление, в то время как возле парламента не было почти никого.

Едва я рассмотрел третье здание, узнав в нем Дворец правосудия, как кто — то тронул меня за рукав. Обернувшись, я увидел небольшого роста мужчину в очках, вооруженного блокнотом и несколькими шариковыми ручками. Позади него стояли два молодых человека в одинаковых темных костюмах. Они изучающе смотрели на меня и не понравились мне с первого взгляда. «Телохранители», — первое, что пришло мне на ум.

Небольшого роста мужчина заговорил со мной по — испански. Я не сразу все понял и сказал ему об этом. Он деланно рассмеялся.

— Простите меня, сеньор, — напыщенно объяснил он. — По поручению правительства я провожу опрос общественного мнения и, к сожалению, принял вас за соотечественника.

— Какой опрос?

— Сеньор, видимо, не знаком с некоторыми нашими нововведениями. — Он дружески улыбнулся мне. — Все очень просто. Прежде чем принять решение по какому — либо вопросу государственной важности, мы проводим выборочный опрос общественного мнения.

— Да, да. Понимаю, — кивнул я и тут же вспомнил вчерашний рассказ сеньоры Посадор об «уголке ораторов» на Пласа — дель — Сур.

Возможно, это была очередная идея министра внутренних дел Диаса. Изучение общественного мнения — хорошая подстраховка для всякого диктатора, так как позволяет выяснить, как проглотит народ предполагаемое мероприятие.

— А что именно интересует вас в данном случае?

— Права граждан Сьюдад — де — Вадоса, — ответил коротышка. — Но сеньор не является гражданином нашего города, он должен меня извинить и позволить мне продолжить работу.

С деловым видом он засеменил к подземному переходу. Я увидел, как он обратился к красивой молодой девушке, поднимавшейся снизу. Наблюдая эту сцену, я весьма усомнился, можно ли дать откровенный ответ в присутствии двух здоровенных молодчиков, разглядывающих тебя с угрожающим видом.

Посмотрев на часы, я понял, что времени у меня больше нет, и поспешил через площадь к зданию муниципалитета.

Под заключенным со мной договором о работе в Вадосе стояла подпись начальника управления. Я знал его имя — Дональд Энжерс. Непроизвольно я решил, что он американец.

Однако ошибся. Он оказался типичным англичанином — чопорным и напыщенным. Моей первой реакцией было ощущение, что ему, как и одноглазому мальчику — нищему, не место в Вадосе.

Внимание, с каким мистер Энжерс стал разглядывать меня, когда я вошел в кабинет, граничило с неприличием. Затем он протянул руку и жестом предложил мне занять место в кресле.

— Насколько я понял, кое в чем вы уже смогли ощутить местный колорит, мистер Хаклют? — сказал он, краешком глаза взглянув на настенные часы.

— Пожалуй, если вы имеете в виду государственных служащих, которых я повстречал на пути сюда, — ответил я и рассказал об опросе.

Энжерс холодно посмотрел на меня.

— Да, да. Мне думается, что президент Вадос принадлежит к числу тех немногих политиков, которые уважают старый и верный принцип, согласно которому правительство либо прислушивается к мнению общественности, либо становится его жертвой.

Он предложил мне сигарету, я не отказался.

— Это тоже одна из идей Диаса? — спросил я, протягивая зажигалку.

Энжерс помедлил, прежде чем поднес сигарету к пламени.

— Почему вы так думаете?

— Мне кажется, тут есть общее с «уголком ораторов» на Пласа — дель — Сур. Дама, с которой я познакомился вчера вечером, говорила мне, что это предложение Диаса.

Ответом мне снова была вынужденная улыбка, правда, несколько шире предыдущей.

— Да, тут мы, пожалуй, имеем дело с одним из самых эффективных общественных начинаний. — Энжерс отметил что — то в блокноте, лежащем на письменном столе. Он пользовался ручкой с тонким пером, заправленной светло — синими чернилами.

— Я спрашиваю из чистого любопытства. Объясните мне, пожалуйста, что произошло вчера после обеда на Пласа — дель — Сур? В газетах есть сообщения, но мой испанский, к сожалению, еще не на уровне.

Энжерс, глядя мимо меня, задумчиво затянулся.

— Там не все отражено правильно, — наконец сказал он. — «Тьемпо», как и следовало ожидать, многое исказила и преувеличила. И конечно, речь там шла о наименее важном аспекте проблемы, с которой связана ваша деятельность в Вадосе.

— Ах, даже так?!

— Да, я постараюсь, насколько смогу, познакомить вас с ситуацией. Она достаточно сложная и многоплановая. Но в общих чертах я попробую вам ее изложить.

Он потянулся к настенной карте и, дернув за шнур, развернул ее.

— Вы, наверное, уже знакомы с историей Сьюдад — де — Вадоса? — добавил Энжерс, бросив на меня беглый взгляд.

Я кивнул.

— Прекрасно. В таком случае вам, видимо, известно, что планировка города тщательно продумана. Принятие же законодательства, затрагивающего интересы граждан, всегда дело сложное, особенно если это касается местного населения, которое не отличается сговорчивостью.

Энжерс замолчал. Мне показалось, он хочет услышать мое мнение на этот счет.

— Пожалуй, это нельзя назвать традиционной составляющей комплекса транспортных проблем, — вставил я.

— В Вадосе вообще мало традиционного, — подтвердил Энжерс. — Вы, несомненно, уже заметили это сами. Суть же проблемы, зерно ее чрезвычайно просты. Вадос, безусловно, человек весьма дальновидный и проницательный. Думаю, идею застройки нового города он вынашивал задолго до того, как появились реальные возможности ее осуществления. Однако он был вынужден признать, что, используя имеющиеся средства и внутренние ресурсы, прибегая к помощи местных специалистов, он никогда не создаст тот прекрасный новый город, который задумал. В лучшем случае это будет нечто похожее на Куатровьентос или Пуэрто — Хоакин. Кстати, вам непременно следует посетить эти города, пока вы здесь, чтобы наяву убедиться в убогости их планировки. — Он внимательно посмотрел на меня. — Итак, существовала одна — единственная возможность, и у Вадоса хватило мужества воспользоваться ею, несмотря на довольно сильную оппозицию — насколько мне известно — в лице Диаса и многочисленных его сторонников. Вадос призвал каждого, кто мог внести позитивный вклад в строительство нового города, приложить максимум усилий и способностей. Понятно, он хотел сделать все на самом высоком уровне, что в Агуасуле выполнить было некому. Лично меня пригласили руководить строительством автострады до Пуэрто — Хоакина. Наряду с другими специалистами, участвовавшими в создании города, мне было предоставлено право стать его гражданином и предложена постоянная работа. Большинство из нас, естественно, приняли подобные предложения. Примерно треть нынешнего населения города, наиболее влиятельная и значительная его часть, получила таким образом права гражданства. Что может представлять собой город, если построить его неизвестно где, набить людьми и ждать, что все само собой образуется? Не правда ли?

Я молча согласился.

— Вот именно. Так что начинание Вадоса имело принципиально важное значение для успеха дела. Местные никогда не смогли бы создать Сьюдад — де — Вадос, каким вы его видите сегодня, без помощи извне. Поверьте мне. Однако несколько лет назад возникли некоторые непредвиденные осложнения.

Энжерс перевел дыхание и продолжил:

— Жители деревень и глухих селений из глубинки углядели, конечно, новый город, растущий у них под носом, и решили удобно устроиться в нем. Сами понимаете — отчего не урвать кусок сладкого пирога? Но попробуйте объяснить темному, необразованному крестьянину — индейцу, что к чему. И, прежде чем нам удалось наконец приостановить их переселение, сюда лавиной двинулись многочисленные семейства не только из Вест — Индии, но, господь мне свидетель, даже с Гавай! Люди, которые имеют на это не больше прав, чем, скажем… лапландцы! Вы, возможно, заметили уже неприятные последствия этого явления: поселки барачного типа, возникшие в непосредственной близости от города, заселенные ленивой, инертной массой неграмотных чумазых тунеядцев, — прямо — таки рассадник болезней и эпидемий. Пользы от них городу — никакой. Но каждый в свою очередь желает поживиться за счет города.

Рассказывая, Энжерс заметно разволновался, на лбу его выступили капельки пота.

— Однако в какой мере, мистер Энжерс, это относится к предложенной мне работе? — вставил я.

Он немного успокоился и, вспомнив о сигарете, стряхнул пепел.

— Может ли нам, гражданам Вадоса, нравиться такое положение? Мы оказали городу неоценимую помощь и хотим уважения к нашим правам. Мы не хотим видеть наш город загаженным. Несколько месяцев назад ситуация резко обострилась и стало очевидно, что следует предпринять энергичные, действенные меры. Диас, министр, в ведении которого находится муниципалитет, хотел, чтобы этот новый приток населения влился в город. Я тотчас же объяснил ему нелепость всей затеи: местные жители — слишком темная крестьянская масса, чтобы стать горожанами. Но Диаса трудно переубедить. Он сам той же породы. Иногда я сомневаюсь, действительно ли он превосходит тех, кто живет в этих бараках, или просто хитрее и оборотистее их. Трудно даже представить себе двух более разных людей, чем Диас и наш президент — личность высокообразованная и интеллигентная. Думаю, что Диас и стал незаменим для Вадоса именно как человек из народа. Вы поняли мою мысль?

Я ничего не ответил.

— В конечном счете президент все же учел мнение своих сограждан, — продолжал Энжерс. — В данном случае нельзя было ограничиться лишь административными мерами. Но Вадос одной рукой дает, а другой — берет. Диаса же поддерживают национальные меньшинства. Был найден компромисс: ликвидировать «позорные пятна» Вадоса, а их обитателей вытеснить из города. На это, мистер Хаклют, вам и выделяют четыре миллиона доларо. Уверен, при ваших способностях вы поможете нам найти наиболее оптимальное решение.

Он снова одарил меня своей холодной улыбкой. Я же молча старался переварить услышанное.

Обычно, когда интересовались моей профессией, я приводил ставшее уже банальным сравнение системы городского транспорта с системой кровообращения. Но я никогда не предполагал, что сам когда — нибудь стану играть в ней роль лейкоцитов, борющихся с возбудителем социальной болезни. Однако идея сама по себе казалась разумной. Можно попробовать.

Об этом я и сказал Энжерсу, который, притушив сигарету, одобрительно кивнул.

— Я был уверен в вас, мистер Хаклют. Теперь мне следует познакомить вас с государственными служащими, с которыми вам помимо меня придется сотрудничать, в частности с шефом полиции О'Рурком, сеньором Сейксасом из финансового управления и кое — кем из административно — планового отдела. Но прежде чем мы перейдем к делу, меня попросили обратить ваше особое внимание на один важный момент: ваша позиция в данном вопросе должна быть совершенно беспристрастной.

Иногда вам, возможно, придется столкнуться с нашей горячностью, порой и я сам бываю несколько вспыльчив… Что и говорить, все мы не можем не принимать эту историю близко к сердцу. Мы пригласили именно вас не только потому, что вы большой специалист, но еще и потому, что вы никогда прежде не бывали в Агуасуле. Лиц, заинтересованных в решении проблемы, это должно удовлетворить, и нам легче будет выбить почву из — под ног противников, ссылаясь на объективность оценки нейтрального и незаинтересованного специалиста.

— Именно поэтому, — вставил я, — вы и вызвали иностранного специалиста, а не поручили задачу местному транспортному управлению?

Энжерс немного смутился.

— Да, верно, — несколько резко ответил он. — Итак, после того как мы немного прояснили ситуацию, скажите мне, в какой помощи вы нуждаетесь и какое содействие в работе вам требуется?

Из внутреннего кармана я достал список, отпечатанный еще во Флориде.

— Здесь указано самое необходимое, — сказал я и снова закурил сигарету.

Энжерс углубился в изучение моего листка.

Я перечислил там лишь то, что пришло мне в голову при самом поверхностном ознакомлении с заданием, но все же список выглядел довольно внушительно. Он включал круглосуточное предоставление автомашины, специальное удостоверение, подтверждающее широкие полномочия, кабинет в транспортном управлении, пользование ЭВМ типа «Максиак», секретаря, в совершенстве владеющего английским и испанским языками, группу квалифицированных статистиков. Мне также была нужна подробная смета расходов нескольких крупных строительных объектов, законченных в последнее время в Агуасуле, в том числе стоимость кубометра стройматериалов и средние ставки рабочих, занимающихся сносом зданий и расчисткой территории. Здесь я был особенно предусмотрителен с тех пор, как в начале своей карьеры разработал прекрасный проект стоимостью в шестнадцать тысяч австралийских фунтов, который по завершении строительных работ обошелся вчетверо дороже. Немаловажным моментом был для меня также и перевод на английский всех постановлений, инструкций и предписаний, касающихся строительства в Агуасуле.

Очевидно, мой список произвел на Энжерса благоприятное впечатление. Его натянутость исчезла, и, закончив обсуждение деталей, он одарил меня, надо думать, сердечнейшей из своих улыбок.

— Я уже понял, мистер Хаклют, что сотрудничество с вами доставит мне удовольствие, — доверительным тоном сказал он. — Вы человек, у которого есть свой стиль работы, мы умеем это ценить. Думаю, мне не надо еще раз просить вас занять в данном вопросе правильную позицию. И я хочу надеяться, что к подобного рода вещам у нас с вами одинаковое отношение.

Я не нашелся, что на все это ответить. К счастью, взглянув на часы, Энжерс поднялся из — за стола.

— Скоро время обеда, — повеселевшим голосом заметил он. — Не составите ли вы мне компанию? Мы могли бы поесть на площади. Сегодня прекрасный день.

Мы пошли в ресторанчик, раскинутый в сквере посреди площади. Двадцать столиков и передвижная кухня, которая с непостижимой быстротой появлялась в часы обеда и ужина в дни, когда не обещали плохой погоды. Позднее я узнал, что это был самый дорогой ресторан в городе. Сидеть там было довольно приятно, если, конечно, не обращать внимания на неотступно следящие за тобой любопытные глаза служащих, которые в обеденный перерыв приходят на площадь, чтобы, расположившись на скамейке, съесть свою тортилью [маисовая лепешка, заменяющая хлеб (исп.)] с фасолью.

Мы приступили уже ко второму, когда мое внимание привлекло оживление возле Дворца правосудия, который, как я уже говорил, выходил на Пласа — дель — Норте. Высокий респектабельного вида мужчина лет сорока в окружении почитателей и зевак не спеша спускался по широкой лестнице. Он что — то сказал шоферу подкатившего к нему черного лимузина, пересек площадь и направился в нашу сторону. Поспешность, с какой бросились к нему официанты, когда он вместе с тремя спутниками занял столик неподалеку от нас, граничила с подобострастием.

— Кто это? — спросил я у Энжерса.

— О, это один из самых уважаемых наших граждан! Извините, мне надо выяснить, чем закончилось дело. Хотя результаты можно было предвидеть заранее.

Подозвав официанта, Энжерс сказал ему что — то по — испански; тот подошел к столику недавно прибывшего, переговорил с ним и вернулся к нам.

— Отлично, — воскликнул Энжерс после того, как официант сказал ему что — то. — За это стоит выпить, Хаклют. Такое событие нельзя не отметить.

Я деликатно напомнил ему, что пока не знаю, в чем дело.

— О, простите меня, пожалуйста. Там сидит Марио Герреро — председатель гражданской партии Вадоса. Мы с вами как раз говорили сегодня об этом профессиональном бунтовщике и возмутителе спокойствия Тесоле, который вызвал вчера беспорядки на Пласа — дель — Сур. Так вот, случилось так, что Герреро при этом присутствовал и сейчас дал по этому поводу в суде свидетельские показания. Тесоля оштрафовали на большую сумму. Конечно, лучше бы от него совсем избавиться.

— Кто же все — таки этот Тесоль?

— Да вроде какой — то индеец — бунтарь из деревни, не имеющий статуса гражданина нашего города.

Энжерс поднял бокал, глядя на Герреро. Тот заметил его жест и с улыбкой кивнул в знак благодарности.

По мере того как Энжерс продолжал свой рассказ об истории города и о собственной роли в его строительстве, энтузиазм, с которым я принял приглашение здесь работать, постепенно улетучивался.

Глава 4

Энжерс сказал, что договорился о моих встречах с шефом полиции О'Рурком и с сотрудником финансового управления Сейксасом, который ведал средствами на городскую застройку. Встречи были назначены на конец дня, и после обеда я направился на Пласа — дель — Сур, чтобы самому как — то разобраться в сегодняшних городских заботах и тревогах.

На площади было много народу, не менее тысячи человек. Кто — то мирно обедал, сидя на траве, кто — то отдыхал на скамейках, кто — то просто дремал на газоне под пальмами. На противоположных сторонах площади, окруженные толпой, страстно выступали ораторы: один — под флагом гражданской партии, другой, смуглокожий мулат, — под знаменем народной. Рядом с мулатом на возвышении, свесив ноги, сидел индеец в красочном пончо, его удлиненное угрюмое лицо, как и весь вид, демонстрировало полное равнодушие к происходящему.

Я пытался, насколько мог, понять, о чем говорят выступающие. Мулат кончил под взрыв аплодисментов. Вперед вышли музыканты в индейских национальных костюмах и на дудке и барабане исполнили какую — то своеобразную протяжную мелодию, которая, видно, не всякому здесь пришлась по душе.

Пробираясь вперед, чтобы лучше разглядеть музыкантов, я заметил, что, несмотря на свой флоридский загар, цветом кожи явно выделяюсь среди толпы. На противоположной стороне площади смуглокожих почти не было.

Прямо перед носом у меня прогремели кружкой. Я подумал, что собирают деньги для музыкантов, и опустил мятый доларо. И тут позади себя услышал знакомый хриплый голос:

— Сеньор Хаклют, знаете ли вы, на что дали деньги?

Я обернулся и увидел Марию Посадор. На ней были узкие песочного цвета брюки, белая блузка и сандалии на босу ногу. Ее наряд скорее подходил для фешенебельного курорта, чем для подобного сборища да еще на центральной площади города. Огромные темные очки скрывали глаза.

— Полагаю, на нужды музыкантов, — несколько запоздало ответил я.

— Не сказала бы. Вы невольно помогли Хуану Тесолю. Слыхали, его сегодня приговорили к штрафу в тысячу доларо? — А ведь, вывернув карманы у всех этих людей, — она широким жестом обвела толпу, — вы не сыщете больше ста доларо.

— Меня это, признаться, не очень интересует.

— Неужели?

Я почувствовал на себе ее изучающий взгляд.

— А хотите посмотреть, как он выглядит? Вот он, сидит на краешке помоста, словно идол, удивленный мирской несправедливостью. Дай ему тысячу доларо, он не сосчитает их и за неделю. Мулат, обращающийся к толпе от его имени, — некий Сэм Фрэнсис. Он только что заявил, что не потратит на себя ни цента, пока не будет выплачен весь штраф. И ему можно поверить, хотя сам он ходит в рваных башмаках.

Она повернулась и кивнула в сторону второго оратора.

— А там, видите, распинается Андрес Люкас — секретарь гражданской партии. Одни его ботинки стоят не меньше пятидесяти доларо. Да в шкафу у него еще пар двадцать такой же обуви. Но где же Герреро — председатель партии?

— Представьте, на этот вопрос я могу ответить — он обедает на Пласа — дель — Норте.

Она ничуть не удивилась.

— За обед он заплатит столько же, сколько стоят ботинки Люкаса. Вы счастливый человек, сеньор Хаклют, если ваш интерес к таким проблемам столь незначителен.

Последние слова она произнесла достаточно язвительно.

— Да, потихоньку я начинаю понимать, что имел в виду таможенный чиновник, — пробормотал я вполголоса.

— Кто — кто? — переспросила она.

Я объяснил, и она невесело рассмеялась.

— Вам еще не раз придется это услышать, сеньор Хаклют. Город и так поглотил уже массу денег. Мы все гордимся Вадосом. Однако есть люди и здесь, и в других городах страны, которые считают, что пора наконец изыскать средства и для решения наших насущных проблем. Возможно, они не так уж неправы.

Толпа понемногу редела. Люди возвращались на работу. Выступавшие покинули свои трибуны, которые не замедлили разобрать.

Несколько минут мы молча наблюдали, как рассеивается народ.

— Не хочу вас больше задерживать, — быстро проговорила сеньора Посадор. — Да и мне пора. Но мы непременно увидимся — за вами партия! До свидания.

— До свидания, — машинально проговорил я.

Она решительной походкой пересекла площадь. Я еще немного постоял, глядя ей вслед, пока она не скрылась из виду. Говоря о Тесоле, сеньора Посадор не могла скрыть горечи. И это поколебало мое впечатление о ней, как о праздной, богатой женщине. Она, без сомнения, была яркой, запоминающейся личностью. И я решил расспросить Энжерса, не знает ли он о ней.

Правда, меня несколько смущало одно обстоятельство. Еще в начале своей служебной карьеры, связанной с частыми поездками, я едва было не потерял все из — за отсутствия самодисциплины. После двух постигших меня неудач я вменил себе в правило никогда в командировках никакого внимания не уделять женщинам и уже лет десять неукоснительно соблюдал этот принцип. И на сей раз я не стремился пробудить в сеньоре Посадор интерес к собственной особе, но в душе, признаться, жалел об этом.

В транспортном управлении я появился несколько раньше назначенного времени и тут же был приглашен в кабинет Энжерса. Англичанин сидел за письменным столом с сигаретой в зубах и читал какой — то машинописный текст.

— Одну минутку, я только просмотрю доклад.

Я кивнул и сел в предложенное мне кресло. Через несколько минут Энжерс собрал разрозненные страницы, аккуратно написал что — то на чистом листе и, вызвав секретаршу, передал ей бумаги.

— Прекрасно, — сказал он, взглянув на часы. — Нам следует перейти в здание напротив. Сейксас, к сожалению, как и многие здесь, в Вадосе, не всегда точен. Однако это не дает нам права на опоздание. Прошу вас, пойдемте!

Миновав чистые светлые коридоры, мы вышли на улицу, пересекли газон и оказались у здания финансового управления. Внезапно Энжерс остановился, словно что — то вспомнив.

— Хочу спросить вас еще кое о чем. Не доводилось ли вам встречаться с женщиной по имени Мария Посадор? Она часто появляется в вашем отеле и его окрестностях.

Я с удивлением кивнул.

Энжерс ответил мне своей обычной холодной улыбкой.

— Тогда позвольте дать совет. Это не совсем подходящее для вас знакомство.

— Что вы имеете в виду?

— Лучше было бы, чтобы вас не видели в ее обществе. Я уже советовал вам соблюдать нейтралитет в вашей работе.

Я не подал виду, но типично английский менторский тон Энжерса произвел на меня крайне неприятное впечатление.

— А в чем дело? — резко спросил я.

— Видите ли… — Он подтолкнул меня к крутящимся дверям. — Сеньора Посадор известна своими взглядами, порой отличными от позиции президента. Это длинная история, не стоит ею вас обременять. Но одно вам следует учесть: если вас будут видеть вместе, вы утратите репутацию беспристрастного стороннего специалиста.

— Я буду иметь это в виду, но и вы примите к сведению, что если хотите добиться от меня непредубежденности, доверьтесь мне и не спешите с выводами. Вы что же считаете, если сеньора Посадор мне симпатичнее вас, я буду действовать по ее указке?

— Мой дорогой, — озабоченно воскликнул Энжерс. — Считайте только, что я вас предупредил.

— Оставим этот разговор, — сказал я.

В напряженном молчании мы проследовали в кабинет Сейксаса.

Встав из — за стола, Сейксас приветствовал нас поднятием обеих рук. Это был тучный брюнет с круглым красным лицом, на котором блестели капельки пота. В углу мясистого рта он держал толстую черную сигару с роскошным красно — золотым ярлыком. Небесно — голубой костюм дополняла белая рубашка с ярким галстуком, на котором красовались ананасы. Помимо обычных письменных принадлежностей на столе стоял кувшин, до половины наполненный жидкостью со льдом. На стене поверх свернутой карты висел огромный календарь с фотографией обнаженной толстушки.

— Так это вы, Хаклют? — уточнил он, несколько растягивая слова. — Садитесь! Садитесь! Хотите выпить? Сигару?

От напитка мы оба отказались. Похоже, это был ликер с джином, разбавленный водой. Сигару я взял и, к своему удивлению, нашел ее мягкой, хотя была она чернее угля.

— Бразильские, естественно, — с удовольствием отметил Сейксас и глубоко затянулся. — Ну, что вы думаете о Вадосе, Хаклют? Я имею в виду город, а не президента.

— Впечатляет, — сказал я, краешком глаза наблюдая за Энжерсом.

Было очевидно, что он с трудом выносил Сейксаса. Последний же был настолько толстокож, что явно ничего не замечал. Меня это немного позабавило.

— Еще бы, — с удовлетворением подтвердил Сейксас. — Необыкновенный город. И вы его еще больше возвысите.

Он зашелся смехом, зажмурив глаза. Пепел от сигары сыпался на его режущий глаза галстук.

— Перейдем — ка к делу, а то Энжерс совсем скис от скуки.

Сейксас поудобнее устроился в кресле, выставив вперед свой необъятных размеров живот. Сигару он лихо перебросил в противоположный угол рта движением, явно заимствованным из какой — нибудь пошлой голливудской киноленты времен его юности, повествующей о жизни промышленных магнатов.

— Собственно говоря, все легко можно объяснить. Восемь лет назад в доках Пуэрто — Хоакина разразился сильный пожар. Взорвался один из танкеров. Сами докеры оказались еще на высоте, а городская пожарная команда и ломаного гроша не стоила. Погибло около четырехсот человек. Дома полыхали, словно факелы. Представляете? Конечно, были проведены восстановительные работы, построены новые здания. Однако качество строительства там не сравнимо с Вадосом. Просто дешевка. После случившегося премьер собрал заседание кабинета министров и сказал, что подобное может произойти и у нас. Он обложил высоким налогом всех владельцев танкеров. Крупные нефтяные компании хоть и постонали, но уступили. На эти средства и был создан фонд помощи на случай стихийных бедствий. Сейчас фонд насчитывает около восьми миллионов доларо, решение об их использовании принимает лично президент. По мере необходимости вам выдадут из этого фонда четыре миллиона доларо.

Он выдвинул ящик письменного стола и стал рыться в нем, извлек оттуда книгу в пестрой суперобложке, затем пустую бутылку из — под джина, которую тут же бросил в корзину для бумаг, потом на столе появилась грязная сорочка. Наконец он добрался до толстой стопки бумаг и постучал ею по столу, что — то довольно бормоча.

— Сейчас найдем, — приговаривал он. — Вот!

Сейксас протянул мне наконец нужный лист. Пальцы его были унизаны драгоценными перстнями.

— Посмотрите. Это официальное разрешение, — произнес он. — Вы будете получать двадцать тысяч плюс оплата необходимых расходов. До десяти тысяч вы можете тратить на научно — исследовательскую работу, использование ЭВМ и тому подобное. Разработка проекта — дело ваше. Смету на расходы вы составили?

— Да, в соответствии с договором.

— Великолепно. Не выношу предварительные сметы для строительных проектов. Это — смесьцифр, непредвиденных обстоятельств, неявок на работу из — за болезни и бог знает чего еще! Хотите, я познакомлю вас с фирмами, которые будут сотрудничать с вами?

— Это не к спеху. Меня не волнует, кто будет это делать, куда как важнее, что делать.

— Да, да, — произнес Сейксас и внимательно посмотрел на меня. — Да, — повторил он еще раз, опустив глаза.

Затем мы потратили минут двадцать на наиболее важные цифры и показатели. Он попросил принести данные о последних строительных проектах, чтобы я мог составить себе представление о расценках.

Энжерс сидел в стороне, нетерпеливо ожидая, когда мы закончим. Я был изрядно удивлен, обнаружив у Сейксаса за внешне непривлекательной внешностью острый как лезвие ум. Так оно должно было и быть. Вадос — не тот человек, который потерпел бы в своем любимом муниципалитете домашних воров.

К концу беседы Сейксас сиял.

— Желаю вам удачи и успехов, Хаклют, — сказал он. — Лично я считаю, что мы ухлопаем на все это слишком много денег. Можно было бы выдворить этих подонков за полдня штыками. Но ведь они снова вернутся сюда. Значит, это не такое уж расточительство. До встречи!

Энжерс поднялся с явным облегчением, с отсутствующим взглядом пожал Сейксасу руку и быстро вышел.

— Оригинал, не правда ли? — произнес он, как только мы оказались за дверью. — Я имею в виду… Да вы ведь и сами видели. В столе пустые бутылки, грязное белье. Но надо отдать ему должное: он достаточно умен и расторопен. Ведь он из местных, — после некоторого раздумья добавил Энжерс.

— И прекрасно говорит по — английски.

— Представьте, он мне рассказывал, что учился языку по фильмам.

Когда мы оказались на улице, Энжерс осмотрелся по сторонам.

— Нам здесь не так далеко. Пройдемся пешком или вызвать такси?

Я уже знал, что полицейское управление находится за Дворцом правосудия.

— Мне хотелось бы пройтись пешком, если не возражаете. Так лучше узнаешь город, — ответил я.

Какое — то время мы шли молча.

— Почему мне один из первых визитов надо нанести именно шефу полиции? — спросил я немного погодя.

— Да на то много причин, — мгновенно ответил Энжерс. — Возможно, он произведет на вас странное впечатление. В нашем вопросе у него не однозначная позиция. Люди, поселившиеся в бараках, для него — бельмо на глазу. В городе участились кражи. И нередко многие из тех, кого разыскивает полиция, прежде чем сбежать в горы, скрываются там у своих родственников. Поэтому О'Рурк, как и все мы, желает как можно скорее избавиться от этого отребья. С другой стороны, у него много общего с Диасом: он человек из народа, не получивший никакого образования, начисто лишенный внутренней культуры. Но, насколько мне известно, именно поэтому Вадос и считает его весьма подходящим для должности шефа полиции. Он более, чем кто — либо другой, способен проникнуть в психологию местных преступников. Кроме того, он органически не переносит таких… таких людей, как я, например, — граждан иностранного происхождения.

— А что представляет собой полиция в целом?

Энжерс пожал плечами.

— По нашим понятиям — продажна и разложилась, а по здешним, латиноамериканским, — весьма усердна, как меня в том постоянно уверяют. Правда, после прихода к власти Вадос провел основательную чистку, избавившись от самых отвратительных типов. Полицейские, берущие взятки или дающие ложные показания в корыстных целях, несут теперь строгие наказания. В случае, конечно, если пойманы с поличным. Убежден, что на самом деле таких поступков гораздо больше, чем нам известно.

— Мне тоже так кажется, — подтвердил я и рассказал о случае с полицейским, пытавшимся обобрать мальчика — нищего.

— А что вы хотите? — снисходительным тоном произнес Энжерс. — Этот полицейский сам ничем не отличается от нищего, кроме разве целых рук да зрячих глаз. Потребуется еще немало сил и времени, чтобы жители Вадоса соответствовали облику города. Некоторые из местных ничем не выше своих предков из каменного века. А мы хотим, чтобы они сразу превратились в цивилизованных граждан. Может, лет через двадцать это будет реально, но не сейчас.

Внешность, как и фамилия, капитана О'Рурка была типично ирландской несмотря на характерную для индейцев легкую угловатость скул. Колоритное толстогубое лицо, похожее на картофелину с наростами, обрамляла пышная копна каштановых волос. Мясистые пальцы были очень короткими, словно обрубленные. Неухоженные руки покрывали жесткие густые волосы. На нем были черные форменные брюки, черные сапоги и черная рубашка, узел его красного галстука болтался на дюйм ниже расстегнутой верхней пуговицы. На вешалке у стены висели фуражка с серебряной кокардой и автоматический пистолет в кожаной кобуре.

Многочисленные фотографии, изображавшие хозяина кабинета, висели на стене за его спиной в хронологическом порядке — от поблекшего снимка мальчика лет десяти на первом причастии до блистательного фото огромных размеров для прессы, где он был запечатлен в парадной форме рядом с президентом.

Остальные стены тоже были покрыты фотографиями, но эти снимки носили профессиональный характер — на них были самые разные преступники и их жертвы.

Без особой любезности капитан О'Рурк предложил нам сесть. И тембр его голоса, и манера держаться вызывали невольное чувство страха. Говорил он на каком — то испанском диалекте с преобладанием гортанных звуков.

— По — английски не изъясняюсь, — сказал он таким тоном, будто признавался в тяжкой вине.

Вероятно, так он это и воспринимал. Затем он быстро добавил еще что — то, чего я не понял, и посмотрел на Энжерса.

— Э… э… Несмотря на его имя, — недовольным тоном заявил Энжерс, — мне, видно, придется быть вашим переводчиком.

Такого рода беседа заняла довольно много времени и не слишком продвинула нас вперед. Речь шла о банальных вещах, на дурацкие вопросы приходилось отвечать прописными истинами, и через некоторое время я предоставил Энжерсу возможность говорить одному, а сам стал рассматривать фотографии на стенах.

Грубый возглас О'Рурка вернул меня к действительности. Я обернулся и встретился со взглядом его карих глаз. Энжерс выглядел смущенным.

— В чем дело? — спросил я.

— Я… э… я… рассказал ему о недостойном случае с полицейским, который сегодня утром обобрал нищего, и…

— И что?

— Подобные случаи не должны проходить безнаказанно, — ответил Энжерс тоном, не терпящим возражений.

— Раз уже вы ему рассказали об этом, ничего не поделаешь. Но что же он вам ответил?

Энжерс облизнул пересохшие губы и покосился на О'Рурка, который сидел нахмурившись.

— Я… я сам не все понимаю. То ли он хочет наказать виновного, поскольку тот обобрал своего — будто лучше было бы, если бы он обобрал вас, — то ли вы должны сознаться в полной необоснованности обвинения.

— Так ли уж это важно? — вяло заметил я. — Вероятно, такое здесь происходит сплошь и рядом. Только, ради бога, не переводите ему этого! Скажите… скажите, что мальчик получил свои деньги обратно и в Сьюдад — де — Вадосе не должно быть больше нищих.

Снова с заминками и паузами Энжерс перевел ему сказанное.

И тут, к моему великому удивлению, О'Рурк расплылся в широкой улыбке, встал из — за письменного стола и протянул мне руку с растопыренными пальцами — сардельками.

— Вы абсолютно правы, считает он, — пояснил Энжерс. — Он надеется, что населению города ваша деятельность принесет большую пользу.

— Я тоже надеюсь, — сказал я и поднялся, чтобы пожать руку О'Рурку. Я хотел уже уйти, но Энжерс удержал меня.

— Не спешите так. Теперь… э… э… нужно выяснить еще один вопрос.

Я снова присел, пока они что — то обсуждали. После этого аудиенция была закончена, и мы вышли на улицу. В эти послеобеденные часы воздух был особенно приятным.

— О чем это вы говорили в конце беседы?

Энжерс пожал плечами.

— Я ему сообщил, что вы делаете в ближайшие дни. У нас официально принято, что находящиеся больше месяца в стране иностранцы еженедельно отмечаются в полиции. Есть еще и другие формальности, но мы избавим вас от них. О'Рурк согласен. Вам нужно будет лишь ставить в известность полицию, когда вы покидаете отель. А так на сегодня все. Завтра мы с вами совершим поездку по городу, и я попытаюсь обрисовать вам круг наших проблем.

Глава 5

Первым «позорным пятном» в списке Энжерса значился дешевый рынок, возникший на окраине города в тихой жилой зоне, предназначенной для низкооплачиваемой части населения. Рынок находился между двумя магистралями, вливающимися в основную дорожную развязку.

Мелкие торговцы в период застройки города облюбовали себе на окраине место, понастроили там хибар и пооткрывали ларьков. Здесь они сбывали свои товары строительным рабочим. И так уж получилось, что лачуги стали частью района. Не будь барачных поселков, объяснил мне Энжерс, базарной площади, конечно, не существовало бы, так как главным образом незаконно поселившиеся в в них люди торговали здесь своим нехитрым припасом. Высокая стоимость жизни заставляет обитателей многих районов покупать тут дешевые овощи. Поэтому юридические меры, запрещающие здесь торговлю, натолкнулись бы на общее недовольство.

Политика Вадоса, обеспечивающая стабильность его режима, заключалась в том, что, устраняя всякого рода помехи на пути претворения в жизнь своих планов и намерений, президент делает что — то и для общественного блага. И в данном случае утешительный пластырь должен был быть не таким уж маленьким.

Базарная площадь являла собой довольно красочное зрелище, но зловоние здесь было столь стойким, а рынок столь оглушающе шумным, что в домах по соседству жила одна беднота.

— И такое здесь происходит каждый день? — спросил я Энжерса.

— Да, кроме воскресенья, — подтвердил он. — У этих людей нет чувства времени. Да и делать — то им особенно нечего. Для них не важно, просидят ли они два часа или двенадцать, пока не продадут все, что притащили с собой. Только посмотрите — сколько мух!

— Ну что ж, теперь познакомимся со вторым объектом в вашем списке, — предложил я.

Следующее «позорное пятно» Вадоса находилось под центральной станцией монорельсовой дороги.

Сьюдад — де — Вадос имел первоклассную монорельсовую сеть с радиальными ответвлениями, так называемую систему «паук». Слабым местом этого в целом удачного решения была громадная центральная пересадочная станция. Но поскольку в Вадосе начинали, как говорится, с нуля, то для этой станции выделили свободный участок. В результате под бетонными платформами образовалась площадка размером с четверть гектара, скрытая от солнечных лучей.

— Происшедшее можно объяснить лишь алчностью, «золотой лихорадкой», — категорично заявил Энжерс. — Наглядный пример того, во что превратился бы Сьюдад — де — Вадос, доведись Диасу настоять на своем. Владелец этой территории ранее возглавлял объединение по эксплуатации монорельса. Используя привилегии гражданина Вадоса, он добился разрешения на аренду участка под зданием центральной станции. Никто не усмотрел в его прошении чего — либо предосудительного. Предполагали, что он сдаст участок в аренду под складские помещения или что — либо в этом роде, ну и никаких ограничений на использование земли наложено не было. И вот что произошло. Он настелил под платформой полы, наделал стенных перегородок и стал сдавать эти клетушки… эти «ячейки» своим знакомым и родным. Тем самым он обеспечил себя так, что оставил работу. Теперь он тратит все свое время вот на это… — Движением руки Энжерс указал вниз.

Стоя наверху, мы могли заглянуть под стальные опоры и бетонные столбы, поддерживающие платформу. Оттуда несло таким смрадом, что захватывало дух.

— Кстати, здесь обитает и Хуан Тесоль. — Слова Энжерса тонули в доносившемся снизу детском плаче, мычании и хрюканье животных, скрипе до неузнаваемости заигранной пластинки.

— Просто невероятно, что люди могут жить в таких условиях, — подавленно сказал я.

Энжерс невесело улыбнулся.

— Местным ничего лучше и не надо, а, возможно, по сравнению с тем, в каких условиях они привыкли жить, это для них своего рода прогресс. Смотрите, какой чести мы удостоились — к нам идет сам владелец этого муравейника!

Толстый негр выползал из глубин «подземелья». Подъем был крутым, ступени скользкими. Наконец он уцепился за ограждение перрона и выбрался наружу, потом вытер лицо большим пестрым платком, сунул его в карман потертых джинсов и крикнул:

— Вы снова здесь, сеньор Энжерс?

— Да, Сигейрас, я пришел снова, — сказал Энжерс, не стараясь скрыть своего отвращения. — И скоро мы выкорчуем вашу паршивую конюшню.

Сигейрас хихикнул.

— Вы уже не раз пытались это сделать, сеньор, но ничего не вышло! Если вы урежете мои гражданские права, что же останется от ваших? Это вам не шутка!

— Он имеет в виду решение суда, принятое в его пользу несколько месяцев назад, — шепнул мне Энжерс и громко продолжил: — Но граждане обязаны соблюдать правила городской застройки, не правда ли, сеньор Сигейрас?

— Да, сеньор. Я охотно отдам вам маленький темный закуток. Но куда же переселятся мои квартиросъемщики? Им нужна крыша над головой. А вы ее можете предоставить? Нет, ну так это вынужден делать я!

— У них же был кров там, откуда они пришли, — энергично запротестовал Энжерс.

— Да, сеньор Энжерс! Был, был! Но, когда начался голод от того, что воду с их полей отвели в город и пойма реки высохла, что же им еще оставалось делать, как не податься сюда? Каждый вечер и каждое утро я посылаю молитвы деве Марии и святому Иосифу, чтобы для этих людей построили новые дома и дали им работу…

— Старый лицемер, — тихо пробормотал Энжерс.

Сигейрас помолчал, а затем продолжил:

— Вы говорили о городской застройке, сеньор Энжерс. Я слышал, как вы говорили! Значит ли это, что мои молитвы услышаны?

— Вы бы лучше помолились, чтобы некоторые из ваших квартиросъемщиков побыстрее отправились в мир иной и дали возможность другим въехать в квартиры с более высокой оплатой, — ответил Энжерс ледяным тоном. — Вот со мной сеньор Хаклют, который намерен провести здесь новую дорогу. Или еще что — то, — менее решительно добавил он, посмотрев на меня.

Сигейрас приблизился ко мне и потряс перед моим лицом сжатыми кулаками. Опасаясь, как бы он в гневе не кинулся на меня, я сделал шаг назад и едва не потерял равновесие.

— Приезжают тут всякие из — за океана, чтобы отнять у моих бедных людишек крышу над головой! Зарабатываете себе на жизнь тем, что отбираете кров у других! Плевал я на вас. Я втопчу вас всех в грязь, сеньор Энжерс, клянусь прахом моего покойного отца!

Последнюю свою угрозу он обрушил уже на моего спутника.

— Если вы допустите это, если вы лишите моих людей их единственного пристанища, то, клянусь, я их всех… всех вместе с коровами, ослами и со всем их скарбом приведу в вашу роскошную квартиру. Тогда уж смотрите сами!

— Нечего тратить время на этого старого истеричного идиота, — с досадой сказал Энжерс и повернулся, чтобы уйти.

Я немного задержался, затем решил все же присоединиться к Энжерсу, но Сигейрас с силой схватил меня за рукав.

— Вы зарабатываете себе на жизнь тем, что отнимаете жилье у других, — повторил он сиплым голосом. — Я же отказался от заработка, чтобы дать людям кров. Кто из нас благороднее? А?!

Затем он исчез, скатившись в свою преисподнюю.

Энжерс уже ждал у машины, вытирая лоб носовым платком.

— Сожалею о случившемся, — сказал он сдавленным голосом. — Я предупредил бы вас, если бы знал, что мы его встретим. Но не расстраивайтесь. Он всегда так себя ведет.

Я пожал плечами и сел в машину. Когда мы возвращались в город по главной улице, я заметил мужчину в красочном пончо. Я был уверен, что именно его видел вчера на Пласа — дель — Сур. Понурив голову, Хуан Тесоль возвращался домой. «Интересно, — подумал я, — удалось ли ему набрать тысячу доларо?»

— Странно, что такой человек, как Сигейрас, мог так низко пасть, — промолвил Энжерс. — Думаю, тут дело в генах… Я еще хорошо помню его вполне респектабельным человеком.

— А что же сейчас? — спросил я холодно.

Энжерс с интересом посмотрел на меня.

— Вы же сами видели что.

Поняв наконец, что за моими словами кроется большее, чем просто праздный вопрос, он недовольно кивнул.

Затем мы посетили три поселка барачного типа, похожие на трущобы Сигейраса. Хотя на первый взгляд все они выглядели почти одинаковыми, каждый из них все же имел и что — то свое, видимо связанное с тем, что обитатели их были выходцами из разных районов страны.

— Мне не совсем понятно, чем вы сейчас занимаетесь, — признался Энжерс, глядя, как я строю в своем блокноте графики и диаграммы.

Мы как раз остановились на обочине, откуда хорошо был виден один из барачных поселков.

— Милое признание из уст дорожного инженера, — не без сарказма заметил я. — От общения с вашими коллегами у меня порой бывает ощущение, что необходимо испрашивать разрешение даже на то, можно ли дышать в том или ином месте.

Энжерс покраснел.

— Попрошу без выпадов.

— Это не выпад. В нашем деле играют роль и знания, и интуиция, и разум, и даже склад ума. Объяснить это трудно. Как по направлению и силе течения и составу ила можно определить, каким путем река пойдет дальше и какие формы она примет, так и в общих чертах можно сформулировать закономерности движения транспорта, которые — особенно в случае незапланированной застройки города или населенного пункта — влекут за собой неизбежные последствия.

Я вырвал использованный лист из блокнота и скомкал его.

— Не получилось? — спросил Энжерс.

— Да не в том дело. Мне кажется, вы вовсе не заинтересованы в решении проблемы.

Энжерс поднял на меня светло — карие глаза.

— Мы перебрали все возможные варианты, — неодобрительно сказал он. — Поэтому мы и пригласили специалиста.

— И все же, это очевидно. Выделите деньги на строительство нового красивого и чистого жилья, и пусть эти люди живут в нем.

— Да, на первый взгляд все вроде бы ясно, — согласился Энжерс с покорностью человека, который не в первый раз слышит и опровергает такой аргумент. — Однако учтите, нам приходится разбираться не только с крестьянами. Подумайте, что произойдет, когда родственники узнают, что правительство вдруг разместило их кузена Педро и его семью из четырнадцати голов в новостройке. Я повторяю, голов, потому что они наверняка притащат с собой всю свою домашнюю живность, весь скот. Вы знаете, сколько «голов» набежит завтра же? Нет, так мы только обострим проблему.

— Что ж, — пожал я плечами, — если такой подход лишь усложнит положение, я попытаюсь найти паллиатив. Отравить людям жизнь нетрудно. Я могу выкорчевать их рынок, и они вынуждены будут ходить от двери к двери, чтобы распродать своих кур или зелень. Я могу построить на месте их хибар что — то новое, чистое. Но ведь люди эти обречены, черт побери! Новые невзгоды, которые надо сносить, как, скажем, засуху или голод, лягут на их плечи. Самое большее, на что вы можете надеяться, — сделать их существование настолько невыносимым, что они снова вернутся в свои деревни. Но если там, в деревне, одновременно с их приходом не будет предпринято что — то, что улучшит их положение, они тут же потянутся обратно. И так будет повторяться снова и снова.

— Да, конечно, Хаклют… Но, откровенно говоря, нас вполне удовлетворили бы и полумеры, — сказал Энжерс и подмигнул мне. — Мы занимаемся и другими аспектами проблемы, но это — долгосрочная программа. Я имею в виду ооновских специалистов, которые знакомят сельское население с основами санитарии и гигиены, учат уходу за грудными детьми. Есть и группы из Вадоса, в них вошли энтузиасты, подвизающиеся на ниве народного просвещения. Они стремятся ликвидировать неграмотность. Еще одно поколение — и местные жители могут считаться уже достаточно цивилизованными. Мы же, граждане Вадоса, затратившие столько пота и крови при его создании, выступаем против того, чтобы темный, необразованный люд испортил и изгадил то, что стоило нам громадных усилий.

Я счел лучшим не развивать эту тему дальше.

— Мое дело предупредить вас. — Я повернулся и пошел к машине. — Думаю, вы познакомили меня со всем необходимым. Остальное я, видимо, смогу почерпнуть из справочников, а также карты города. Следующую неделю я хотел бы иметь свободной. Я не могу пока с точностью сказать, чем буду заниматься, вероятнее всего, простаивать на перекрестке, ездить по городу на монорельсе.

— Да — да, берите инициативу в свои руки, — помедлив, согласился Энжерс.

Я постарался скрыть улыбку. Как большинство людей с техническим образованием, он привык заниматься конкретными вещами. Поэтому, когда мы уже приближались к центру, я постарался подробнее расспросить его о деталях.

— Давайте еще раз разберемся с рынком, от которого вы хотите избавиться, — сказал я. — Насколько я понял, одна из причин появления рынка после завершения строительства города состоит в том, что жители бараков усвоили манеру уличных торговцев. Дополнительный фактор, способствующий его дальнейшему процветанию, — недостаточно интенсивное движение на прилегающих улицах. Следовательно, надо разработать такой транспортный поток, функциональность которого устроила бы население. Тогда люди сами поймут, что рынок является помехой, препятствующей линейному движению транспорта. Полгода трений — и все возрастающая заинтересованность жителей в устранении рынка заставит муниципалитет заняться юридической стороной вопроса, и при поддержке общественности проблема будет разрешена.

Энжерс кивал, с деланным восхищением глядя на меня.

— Удивляюсь, как абстрактные факторы, которыми оперирует специалист по транспорту, анализируя ситуацию, могут приводить к таким результатам, — воскликнул он.

— Все зависит от подхода. Мы подвержены влиянию многих факторов, часто этого не сознавая. В некоторых случаях давление может определять наше поведение и поступки в той мере, какая не соответствует его значению. Суть проблемы здесь в следующем: новый сквозной транспортный поток должен как — то влиться в главную магистраль в районе рынка.

В раздумье смотрел я в окно машины. Мы пересекли Пласа — дель — Эст и ехали мимо величественного собора. У входа стояла многодетная крестьянская семья. Задрав головы, люди глядели на сияющий на солнце крест над куполом. Могли ли они поверить, что в этом благородном храме обитает тот же всевышний, что и в крохотной глиняной церквушке в их деревне?

Дом, домашний очаг — вот главная беда Вадоса. Во всяком случае, главная проблема.

Двадцать тысяч человек не могли считать город своим родным домом, хотя и жили в нем. Просто город не признал их, в собственной стране они жили как чужеземцы.

— Где вас лучше высадить? — спросил Энжерс.

— Где — нибудь поблизости.

— Значит, на следующей неделе мы вас вообще не увидим?

— Я буду появляться у вас по утрам, чтобы осведомиться о новостях и уточнить вопросы, которые могут возникнуть. Не беспокойтесь обо мне. Я со всем справлюсь сам.

Энжерс кивнул, глядя мимо меня.

— Когда именно вы будете приходить?

— После того, вероятно, как закончится утренний час пик. Я хотел бы иметь исчерпывающее представление о характере и интенсивности движения транспорта в центре в разное время дня.

Энжерс вздохнул.

— Хорошо. Держите нас в курсе. Пока.

Я пожал ему руку и вышел из машины. Затем я медленно побрел назад к подземному переходу, который находился под основной транспортной развязкой.

Мне хотелось побыть одному. Для самостоятельной работы надо было совершенствовать свой испанский. — Потом мне необходимо было разобраться в отношении к проблеме рядовых жителей города.

Купив экземпляр «Либертад», я устроился в баре. Еще во Флориде я купил карманный словарик, правда, я не нашел в нем всех слов, которые искал, но с газетой справился.

Крупный заголовок привлек мое внимание — упоминалось имя Марио Герреро, председателя гражданской партии Вадоса. Из статьи я выяснил, что некто Мигель Домингес обратился в суд с жалобой на шофера Герреро, который пренебрегает правилами уличного движения, подстрекаемый хозяином машины. Тут же был и снимок Герреро возле большого лимузина, который я видел возле Дворца правосудия.

Корреспондент утверждал, что все это результат гнусного заговора народной партии, приверженцем которой является Домингес, с целью дискредитации председателя оппозиционной партии, что жалоба будет опротестована его другом и коллегой Андресом Люкасом и грязь с честного имени Герреро несомненно будет смыта.

Я хотел узнать, что пишет по тому же поводу независимая «Тьемпо», но оказалось, что финансовые дела ее так плохи, что вечернего выпуска не бывает. «Либертад», естественно, получала государственную дотацию.

На следующее утро я встал рано, чтобы проследить за транспортным потоком в момент открытия магазинов и начала работы учреждений. Рабочий день о Вадосе обычно длился с восьми тридцати до двенадцати часов, затем с четырнадцати до семнадцати тридцати. Около половины десятого я вновь возвратился в отель, чтобы позавтракать и просмотреть «Тьемпо».

Как и следовало ожидать, независимая газета освещала происшедшее под иным углом. Согласно «Тьемпо», Герреро приказал своему водителю ехать на детей, игравших на улице в мяч. Мигель Домингес, известный своей склонностью к общественно полезной деятельности, был свидетелем происшедшего и, не побоявшись задеть интересы сильных мира сего, которые могут истолковать его поступок как политический трюк, исполнил свой гражданский долг.

Я мысленно обругал политиканов и стал просматривать газету дальше. И вдруг увидел сообщение, касавшееся непосредственно меня. Упоминалась даже моя фамилия вместе с не очень лестными отзывами в мой адрес. Речь шла о городских трущобах. Имя автора статьи, Фелипе Мендосы, я явно где — то уже слышал. Объяснение этому я нашел в подписи под его фотографией. Это был известный местный писатель, произведения которого издавались в переводах за пределами страны. Я видел его книги, но ни одной из них так и не прочел. Критики называли его латиноамериканским Фолкнером.

По его мнению, я — не более чем наемный лакей правительства тиранов, цель которых — лишить людей крова. Но со мной он обошелся довольно сносно. Весь свой гнев он обрушил на Сейксаса и сотрудников финансового управления. По утверждению Мендосы, вместо того чтобы заботиться о переселении людей в новые дома, Сейксас убедил президента занять выгодную лично ему позицию, поскольку являлся акционером фирмы по строительству дорог, которая в результате этих махинаций наверняка получит огромные прибыли.

Я невольно подумал о том, что законы Агуасуля, наказывающие за клевету, судя по всему, весьма мягки.

После завтрака я направился в транспортное управление. У Энжерса я застал бледного светловолосого молодого человека в роговых очках. Говорил он слегка заикаясь. Энжерс, прервав беседу, представил мне своего собеседника — мистера Колдуэлла, служащего городского отдела здравоохранения.

— Я только что узнал интересные новости. Колдуэлл, не повторите ли вы свой рассказ мистеру Хаклюту?

Я сел и приготовился внимательно слушать. Колдуэлл нервно откашлялся, смерил меня быстрым взглядом и, глядя в стену, заговорил тихим, монотонным голосом.

— Это произошло вчера после обеда. Я с-совершал свой обычный обход т-трущоб Сигейраса. В течение многих лет мы пытаемся п-принудить его к улучшению условий жизни там, в подземелье. Мне к-кажется, я был у него почти одновременно с вами. Увидев меня, он с-сказал, что собирается выдвинуть обвинение п-против мистера Энжерса, который хочет с-снести его т-трущобы.

— Он снова ссылался на свои гражданские права? — прервал Энжерс.

Колдуэлл кивнул. Энжерс повернулся ко мне.

— Услышав об этом от Колдуэлла, я почувствовал настоятельную необходимость просить вас, если возможно, сосредоточить свое внимание прежде всего на данном объекте. Естественно, мы ни в коей мере не хотим оказывать на вас давление, но сами понимаете, с чем мне приходится иметь дело…

— Надеюсь, вы также понимаете, с чем имею дело я, — сухо парировал я. — Вы просили меня отбросить личные соображения. Я же считаю, что лучше, если я и в дальнейшем буду их придерживаться. Вы выделили мне средства и обрисовали круг проблем, нуждающихся в разрешении, руководствуясь тем, что я лучше, чем кто — либо другой, могу оценить обстановку. К тому же не думаю, что жернова правосудия вращаются здесь быстрее, чем в других странах, пройдет несколько месяцев, пока иск Сигейраса будет удовлетворен.

Энжерс выглядел недовольным.

— Не так все просто, — сказал он. — Жернова правосудия, как вы их называете, в Вадосе в отличие от других частей страны вращаются довольно быстро. Один из принципов, которому неукоснительно следует Диас, — немедленный разбор как уголовных, так и гражданских судебных дел. Следует учесть и его изначальное недоверие к нам, гражданам иностранного происхождения. Он опасается, как бы не оказались урезанными в правах местные жители. Вообще — то говоря, прекрасно, когда дела не залеживаются. Министром юстиции Диас назначил своего единомышленника — молодого человека по фамилии Гонсалес. Всякое дело между гражданином иностранного происхождения и местным жителем слушается безотлагательно. — Энжерс нервно вертел в руках скоросшиватель.

— У меня постепенно складывается неприятное ощущение, что мне не открыли всей правды, — сказал я. — Какова юридическая сторона дела Сигейраса?

— Признаюсь, положение тут довольно запутанное. Однако я попытаюсь изложить вам его предысторию.

Энжерс откинулся в кресле, избегая, как и Колдуэлл, смотреть мне в глаза.

— Когда построили город, нам, гражданам иностранного происхождения, наряду с местными жителями, особо отличившимися в период его создания, предоставили дополнительные льготы в виде гарантированной работы с твердым окладом, права на аренду незастроенной территории и ряд других преимуществ. Срок действия льгот установлен на пятьдесят лет, практически пожизненно. Причем если гражданские права распространяются и на наследников, то льготы по наследству не передаются. Сигейрас же использует участок под центральной монорельсовой станцией, не выходя за пределы предоставленных ему льгот. Его право на аренду юридически неприкосновенно. У нас есть одна — единственная возможность: муниципалитет оставил за собой право на осуществление мероприятий по дальнейшему благоустройству города. И в компетенции властей — лишить собственности арендатора, возместив ему денежный ущерб. Вот мы и попытаемся отобрать у Сигейраса его владения, воспользовавшись данной оговоркой.

Колдуэлл слушал Энжерса со все возрастающим вниманием. Наконец он не выдержал, и его словно прорвало:

— Мы должны прогнать его! Общее мнение, что это н-необходимо! Немыслимые антисанитарные условия!

Я поднялся.

— Послушайте! Я повторяю в последний раз. Вы дали мне заказ, и я постараюсь выполнить его. Нет необходимости постоянно объяснять мне, что трущобы — позор для Сьюдад — де — Вадоса. Я и сам это вижу. Попытайтесь набраться терпения и не мешайте мне заниматься делом.

Выйдя из транспортного управления, я услышал рев полицейских сирен, и мимо меня в сопровождении эскорта мотоциклистов в черных мундирах промчалась открытая машина. Ошибиться было трудно: на заднем сиденье, откинувшись, сидел президент. Рядом с ним я заметил красивую смуглолицую молодую женщину, вероятно, его вторую жену. Я слышал, что его первая супруга умерла вскоре после основания Сьюдад — де — Вадоса.

Президент выглядел гораздо старше, чем на фотографии в аэропорту. Несомненно, он по — прежнему пользовался популярностью. Все, кто находился на площади, бросив свои дела, бурно приветствовали его, а дети и подростки с криками устремились за машиной. Президент реагировал на восторг толпы вялым помахиванием руки, а спутница его, лучезарно улыбаясь, посылала поцелуи детям.

Машина остановилась возле муниципалитета. Как только Вадос вошел в здание, его супруга что — то сказала шоферу, и кортеж двинулся в сторону торгового центра.

Я продолжил свой путь. Конечно, Энжерсу не понравился конец нашего разговора, да и намеченные мною на ближайшие дни мероприятия, узнай он о них, тоже едва ли пришлись бы ему по душе.

Я задумал в ближайшее время как можно больше побродить с фотоаппаратом по местам, требующим расчистки и перепланировки. Несмотря на настоятельную просьбу Энжерса, основное внимание я решил сконцентрировать на том, что считал для себя главным: на уличном базаре и прилегающем к нему районе трущоб. Муравейник Сигейраса непосредственно не был связан с транспортной проблемой. Коль скоро так много людей хотели его устранения, как утверждал Колдуэлл, его можно было выкорчевать под любым предлогом. А вот снос рынка требовал продуманного решения. Я приехал во вторник, была пятница. Району рынка следовало посвятить хотя бы дня три, как раз конец и начало рабочей недели, чтобы побывать на базаре в самые оживленные часы торговли и в период затишья.

В воскресенье рынок не работал, и я решил проследить за потоком автомашин, выезжающих утром за город и возвращающихся вечером обратно. В остальные дни я бродил по базару и близлежащим улицам, тщательно фиксируя как объем движения транспорта, так и количество пассажиров в разное время, прикидывая, сколько человек следует именно этим маршрутом и кто бывает здесь исключительно из — за рынка. Кроме того, я подсчитал, сколько народу побывало бы здесь, не будь опасного соседства рынка и прилегающих к нему трущоб.

Отношение общественности могло многое определить в данном вопросе. Стоило только вовремя воспользоваться растущим недовольством, осторожно и осмотрительно раздувая истерию, и, улучив момент, без особого сопротивления удалось бы раз и навсегда покончить с рынком.

Я принадлежу к числу тех счастливых людей, которым дано испытывать радость от повседневного труда. В самой плывущей по улице толпе, в этом потоке человеческих лиц можно различить многообразие людского бытия. Нужно только уметь видеть.

Мне удавалось ликвидировать заторы автотранспорта в мусульманских городах, неминуемо возникавшие по пять раз на дню, когда муэдзины призывали верующих к молитве. Мне принадлежало техническое решение проекта набережной Ганга в том месте, где ежегодно скапливается одновременно более миллиона людей. Проект обеспечивал нормальное движение транспорта в столь сложных условиях. И сейчас меня не в меньшей мере увлекла головоломка с лабиринтами Вадоса.

В понедельник после обеда я подвел предварительные итоги.

Я шел медленно, останавливаясь у прилавков, снова и снова прикидывая, сколько людей забегает сюда после работы, чтобы сделать необходимые покупки. Вдруг я услышал явно ко мне обращенный грубый голос:

— Эй, сеньор!

Оглянувшись, я увидел двух плохо одетых стариков, склонившихся над шахматной доской, установленной на перевернутой картонной коробке. У белых вместо короля красовалось горлышко разбитой бутылки. Неподалеку от них на сломанном стуле, прислонившись к стене, сидел толстый мужчина в белом костюме, буквально мокром от пота. Шляпа бросала тень на его одутловатое лицо. В одной руке он держал бутылку с сомнительного цвета жидкостью, из которой торчала соломинка, в другой — замусоленную сигару. Он кивнул мне, и я подошел поближе. Мужчина что — то быстро сказал по — испански. Я вынужден был попросить его повторить сказанное.

— Да ладно уж, — воскликнул он, к моему великому удивлению, с типично нью — йоркским произношением. — Я сразу раскусил, что вы не из тех чванливых испанских отпрысков. Турист?

Я кивнул, решив сыграть эту роль.

— Хотите выпить? — спросил он и, прежде чем я успел ему что — либо ответить, рявкнул в сторону: — Пепе!

Я перевел взгляд туда же и увидел, что стою возле какой — то паршивой забегаловки, примостившейся возле входа в дом. О ее назначении свидетельствовала намалеванная на стене надпись.

— Что будете пить? — спросил толстяк.

— Что — нибудь со льдом, — сказал я как типичный турист, вытирая лицо платком.

Толстяк засопел.

— В такой дыре приличного не сыщешь! Будь у них холодильник, они его живо приспособили бы, чтобы печь тамалес [лепешки из кукурузной муки с мясом и специями]. Между прочим, электроэнергию здесь отключили еще месяц назад. Выбирайте между пивом и вот этой бурдой, — он потряс своей бутылкой. — Лучше, пожалуй, баночное пиво. Хоть есть уверенность, что туда не попало никакой дряни.

На пороге появился хилый угрюмого вида мужчина и выжидательно вытер руки о фартук или край рубахи, торчавшей у него поверх брюк.

— Пива! — грубо крикнул толстяк по — испански.

— Садитесь, — обратился он ко мне и указал на складной стул, приставленный к стене. — Я не случайно окликнул вас. Мне показалось, я уже видел вас здесь.

— Вполне возможно, — подтвердил я, с сомнением рассматривая предложенный стул.

Я был уверен, что сам вижу толстяка в первый раз.

— Мне кажется, вы здесь торчите подолгу. Можно спросить почему? Это э… э как — то необычно для туриста.

— Одна знакомая просила меня привезти ей настоящее индейское ребосос [яркая женская шаль]. — Я лихорадочно соображал. — Мне хочется приобрести что — то особенно красивое и добротное, но ничего подходящего я не могу найти.

— И не найдете никогда! — толстяк сплюнул в сточную канаву. — Тряпье, что здесь продается, и гроша ломаного не стоит. Остановитесь на обратном пути на пару часов в Мехико. Вот там вы наверняка найдете то, что надо. А здесь люди и для себя — то не в состоянии сделать что — нибудь приличное. Они и ткать — то разучились. Да и шерсть, что есть в продаже, и красится плохо, и пряжа из нее неровная. Грош этому всему цена.

— Значит, я зря тратил время, — сказал я.

Маленький угрюмый человек принес пиво. Я стал потихоньку потягивать из банки.

— Правда, здесь иногда бывают неплохие товары, к тому же дешевле, чем где — либо еще в городе. Но рынок хотят закрыть. Слышали?

— Нет. Почему? — постарался изобразить удивление я. — Разве жители не хотят иметь настоящий крестьянский рынок в национальном индейском стиле? Могу представить себе и интерес туристов.

— Чепуха. Вадос — самый современный город мира. Именно поэтому туристы сюда и едут. А старое барахло они могут найти где угодно. Здесь они хотят увидеть не то, что было позавчера, а то, что будет послезавтра. Что, не так разве? К тому же зловонье тут тоже на любителя.

В самом деле, запах пригорелого прогорклого масла, жареной фасоли и гниющих фруктов мешался с запахом пота и испражнений, наполняя все вокруг едва выносимым смрадом.

— На что же, скажите мне, должны жить тогда эти бедняги, если рынок закроют? Прозябать в дыре у Сигейраса? Такого туристам не показывают. Слышали об этом?

— Под станцией монорельса?

Он смерил меня изучающим взглядом.

— Для туриста вы слишком глазастый. Но там, внизу, ручаюсь, вы еще не были.

Я кивнул.

— Так я и думал. В транспортном управлении сидит одна гадина по фамилии Энжерс. Он только и дерет глотку, чтоб снесли рынок, бараки и все прочее. Он и алчная свинья Сейксас — оба хотят здесь поживиться, — толстяк подкреплял свои слова взмахами полупустой бутылки. — Я такой же гражданин, как и Энжерс. И у меня, как и у него, есть свои интересы. Но эти несчастные ничего не имеют здесь, на своей проклятой родине.

Сказав это, он приложился к горлышку бутылки, потом размахнулся и запустил ею в дряблую дыню, которая валялась в сточной канаве.

— Может, выпьете еще пива? Я угощаю, — предложил я.

— В следующий раз, если нам доведется встретиться здесь снова, — с трудом поднимаясь, ответил он. — С меня хватит. Надо подумать, как проучить Энжерса. Есть еще в этой стране то, что именуется правосудием. На адвоката я, наверно, мало похож?

— Да, в самом деле, — согласился я, искренне удивленный.

— И адвокат я неплохой, к тому же не того пошиба, что подонок Андрес Люкас с его клиентурой. Я специально зашел выпить именно сюда, чтобы настроиться на завтрашнюю речь в суде. Сигейрас подал иск на мерзавцев из транспортного управления, и я буду защищать его интересы. Моя фамилия Браун, но все меня зовут здесь Толстяком. Да мне плевать на это. Я толстокожий.

Он уставился на меня с хитрым видом.

— Спасибо за пиво, — поблагодарил я, вставая, и подумал, стоит ли сказать ему, что мы с ним здесь еще встретимся.

— Да не за что, все в порядке, Хаклют. Против вас лично я ничего не имею. Паршивая работенка. Энжерсу я бы пива не предложил. Только не обвиняйте меня, если ваш заказ сорвется раньше, чем вы приступите к его выполнению.

Несколько секунд я стоял как вкопанный.

— Откуда вы меня знаете?

— Один из мальчишек Сигейраса видел вас здесь в пятницу и субботу. Меня эти дни тут не было, как не будет и завтра. Если захотите угостить меня, приходите в суд. До встречи!

Он исчез в темном проходе бара, но, видно, тут же вернулся. Едва я успел отойти, как снова услышал его голос:

— Должен предупредить вас. Эти двуличные, продажные подонки там в верхах не выплатят вам и цента, пока не добьются того, чего хотят. Остерегайтесь!

И он снова исчез.

В глубоком раздумье побрел я вниз по улице.

Глава 6

Три предыдущих вечера я провел на основных городских перекрестках.

Судя по всему, интенсивность движения здесь не внушала тревоги. Основной объем вечерних перевозок падал на транзитный поток грузовых автомашин и такси, курсировавших по всему городу. К часу ночи движение замирало. Исключение, пожалуй, составлял лишь район ночных ресторанов и баров вокруг Пласа — дель — Оэсте. Конечно, по вечерам люди ездили в гости, посещали театры, ходили в кино, что сказывалось на неравномерности загрузки транспорта, но не создавало серьезных помех.

Я решил закончить работу пораньше и в половине седьмого вернулся в отель.

Вечер был теплый. На балюстраде на открытом воздухе под широким зеленым навесом за столиками сидело множество народу. Дамы в вечерних туалетах блистали драгоценностями. Близость к зданию оперы делала «Отель — дель — Принсип» особенно удобным, чтобы перед спектаклем выпить там в баре аперитив. А сегодня, похоже, ожидалась премьера.

Я поднялся по ступеням и стал оглядываться в поисках места, как вдруг услышал обращенный ко мнеспокойный приглушенный голос:

— Сеньор Хаклют!

Я обернулся и увидел Марию Посадор. Она сидела спиной ко входу, поэтому я ее не заметил. С нею за столиком с хмурым видом сидел смуглолицый мужчина. Я уже где — то видел его, но не мог сразу вспомнить, где именно.

Я подошел к ним и поздоровался. Она подала знак официанту.

— Вы ведь выпьете с нами что — нибудь? — спросила сеньора Посадор, улыбнувшись. — После сегодняшней жары не грех утолить жажду. Присаживайтесь за наш столик.

Я не мог отказать ей, несмотря на назойливый совет Энжерса держаться подальше от этой женщины, и занял место рядом с ее собеседником, который, глядя в пространство, никак не прореагировал на мое появление.

Рядом с элегантной сеньорой Посадор он выглядел особенно неопрятно: руки с коротко остриженными запущенными ногтями, пестрая рубашка и несвежие белые брюки, туфли на босу ногу.

— Позвольте представить вам Сэма Фрэнсиса, сеньор Хаклют, — сказала сеньора Посадор подчеркнуто официально. — Вам, если помните, довелось слышать его на прошлой неделе на Пласа — дель — Сур. Сэм, это специалист по транспорту, которого пригласили в наш город.

Выражение лица Сэма Фрэнсиса не изменилось.

Я заставил себя улыбнуться, хотя присутствие этого человека вызывало у меня недоумение. Интересно, что может делать здесь, среди людей, которых он объявил своими смертельными врагами, «правая рука» Хуана Тесоля?

Официант в мгновение ока вернулся с моим заказом. Едва успел я сделать первый глоток, как Сэм Фрэнсис отбросил сигарету и, не скрывая раздражения, обратился к сеньоре Посадор.

— Мария, черт возьми, что тебе тут вообще надо? Дела и так из рук вон плохи, а ты еще тратишь время на пустые разговоры, — кивнул он в мою сторону. — Почему ты не хочешь дать деньги Хуану Тесолю, чтобы он уплатил штраф?

Он говорил с акцентом, и я с трудом понимал его речь.

— Мне показалось, сеньора Хаклюта мучит жажда. Ведь я не ошиблась? — светским тоном произнесла сеньора Посадор и посмотрела на меня.

Я понял, что до меня они о чем — то спорили.

— Мне действительно хотелось пить, — заметил я. — Благодарю за приглашение.

Сеньора Посадор улыбнулась и, открыв сумочку, достала из нее плоский золотой портсигар. Она предложила закурить мне, а затем протянула портсигар Фрэнсису, но тот с отвращением отвел его от себя.

— Я должна вам все объяснить, — сказала она, закуривая. — Мы с Сэмом разошлись во мнениях. Я утверждаю, что от непредубежденного специалиста, каким являетесь вы, вполне можно ожидать решения, которое удовлетворило бы нас всех, независимо от наших личных интересов. Я припоминаю ваши слова о том, что местные дела и проблемы вас не волнуют. Сэм же…

Вид Фрэнсиса лучше всяких слов говорил о его отношении к моей деятельности.

— Я очень обрадовалась, увидев вас сегодня здесь, так как лучше всего от вас самого услышать, что вы думаете по этому поводу.

Мои собеседники так пристально смотрели на меня, что я почувствовал себя словно под микроскопом.

— Должен признаться, — произнес я с раздумьем, — что мне не все еще ясно. Подписывая контракт, я понятия не имел, что проект волнует здесь столь многих и рождает такие бурные страсти. Меня пригласили, чтобы решить техническую проблему. Речь шла исключительно об устранении помех в движении городского транспорта. Это моя профессия. Если я установлю, что меня хотят использовать для искоренения социальной проблемы, а, между прочим, за время, проведенное у вас, я четко понял, что природа вещей здесь именно такова, то я буду вынужден сказать моим заказчикам, что всякая предпринятая полумера пойдет не на пользу дела, а еще больше обострит ситуацию.

Фрэнсис повернулся в мою сторону, его руки, лежавшие на краю стола, были сжаты в кулаки.

— Что ж, будем надеяться на твердое слово мужчины. Ведь вы — специалист, и хочется верить, что говорите честно и серьезно. У нас и без того проблем и сложностей сейчас хватает.

Он откинулся в кресле, хмуро глядя на меня. Сеньора Посадор коснулась его руки.

— Я нахожу твои слова вполне разумными, Сэм. Позвольте, сеньор Хаклют, предложить тост за благоприятное решение вопроса, которое удовлетворило бы все заинтересованные стороны.

Тут мое внимание привлек уже знакомый мне большой черный лимузин, который остановился возле тротуара. Из него вышли миловидная дама в вечернем платье с большим декольте и бриллиантовой диадемой в волосах и поджарый респектабельного вида господин, в котором я сразу же узнал Марио Герреро — председателя гражданской партии Вадоса.

Сэм пристально следил за прибывшей парой, которая направилась в отель. Герреро вялым, равнодушным взглядом окинул окружающих, но, заметив Сэма, внезапно остановился и обратился к нему по — испански. За последнюю неделю мой слух к этому языку настолько обострился, что в последовавшей словесной дуэли я понял каждое слово.

— О, сеньор Фрэнсис! Добрый вечер! — воскликнул Герреро. — Кто бы мог подумать, что вас можно встретить здесь! Понравится ли вашим сторонникам в деревне ваш пробуждающийся вкус к шикарной жизни?

Сэм парировал мгновенно:

— Возможно, они сочтут, что я заслуживаю этого в большей мере, чем вы!

Его испанский звучал не менее отшлифованно, чем у Герреро.

Как по мановению волшебной палочки, вокруг тут же собралась толпа любопытных и среди них мужчина, вооруженный фотоаппаратом. Взгляд Герреро задержался на этом человеке, и он затаенно улыбнулся. Дама, сопровождавшая Герреро, дернула его за рукав, но он не обратил на это внимания.

— Откуда фоторепортер? Не из «Тьемпо» ли?

— Конечно, нет! «Тьемпо» не заполняет свои колонки групповыми портретами бездельников.

— Неужели? — живо обернулся Герреро. — У меня сложилось иное впечатление. В каждом номере непременно увидишь вашу фотографию.

Я заметил, что мужчина с фотоаппаратом усмехнулся, поняв вдруг, что здесь замышлялось.

— Не сомневаюсь, что те из ваших сторонников, кто достаточно образован, чтобы при случае почитать «Либертад», с интересом полюбуются тем, как вы здесь развлекаетесь, — сказал Герреро, изобразив на лице приветливую улыбку, когда фотограф щелкнул затвором.

Что и говорить, фотография, где «правая рука» вождя народной партии дружелюбно беседует с главой оппозиционной партии — к тому же в столь фешенебельной обстановке, — не могла не нанести урона репутации Сэма Фрэнсиса. Герреро, очевидно, был весьма ловким политиканом. Однако Мария Посадор разгадала его намерения. Она резко встала из — за стола. Вспышка фотоаппарата осветила ее спину, загородившую Сэма Фрэнсиса. Герреро не сумел удержать на лице улыбку — он был явно раздосадован.

— Думается, Сэм, мы не вправе дольше задерживать сеньора Герреро, — сказал Мария Посадор спокойно, но твердо. — Его ждут более неотложные дела.

Взгляд сеньоры Посадор задержался на спутнице Герреро: сказанное можно было отнести только к ней. Затем они с Фрэнсисом стали пробираться сквозь толпу.

Герреро молча смотрел им вслед, потом вперил пристальный взгляд в меня и, уступая настойчивой просьбе своей спутницы, направился в бар.

Я допил вино и вошел в отель.

Черт возьми, что за человек была на самом деле Мария Посадор?

Я подошел к портье за ключом.

— Сеньор Хаклют! — окликнул меня посыльный. — Вас спрашивала какая — то сеньора.

«Не иначе как я начинаю пользоваться успехом у дам», — подумал я в надежде, что она уже ушла.

Но я ошибся. В холле меня ждала стройная седая женщина средних лет в очках с зеленой оправой. Золотой шариковой ручкой она небрежно помешивала лед в стакане. В кресле рядом развалился бритоголовый молодой человек с перебитой переносицей. Он рассеянно рисовал в блокноте какие — то абстрактные фигурки.

— Сеньор Хаклют, — произнес посыльный и удалился.

Дама с поспешностью отодвинула свой бокал, одарив меня восторженной улыбкой, и протянула мне руку.

— Сеньор Хаклют, — пролепетала она. — Я так рада, что нам все — таки удалось повидать вас. Присаживайтесь, пожалуйста. — Мой ассистент Риоко. Меня зовут Изабелла Кортес. Я — с телевидения.

Я присел. Риоко с шумом захлопнул блокнот и отложил в сторону карандаш.

— Надеюсь, — любезно сказал я, — вам не слишком долго пришлось меня ждать?

— Мы пришли минут десять назад, — она взмахнула холеной рукой, на которой блеснуло кольцо с крупным изумрудом. — У нас к вам большая просьба.

Я попытался всем своим видом изобразить, внимание.

— Я главный редактор программы «Актуальные события дня» на радио и на телевидении, — объяснила сеньора Кортес. — Ежедневно мы показываем передачу о жизни Вадоса, о приезжающих к нам интересных людях и, конечно, передаем выпуск последних известий. Сеньор Риоко подготовил для сегодняшнего вечера передачу о новых сооружениях, предусмотренных планом городской застройки. Мы весьма сожалеем, что не могли встретиться с вами раньше, но…

Она взглянула на своего спутника, который одернул пиджак и наклонился вперед.

— Можно было и самому додуматься, конечно, — сказал он не без фамильярности. — …Но на мысль эту натолкнул нас Энжерс из транспортного управления. Сегодня утром мы брали у него интервью, и он порекомендовал связаться с вами, потому что вы единственный, кто знает, как надо поступать. И мы кинулись на розыски. Решили — самое надежное раскинуть свои сети здесь и, как только вы появитесь, утащить вас в студию.

Мне показалось, что сеньор Риоко изучал английский не иначе как где — нибудь в окрестностях Луизианы, а потом приправил его трафаретным набором голливудских словечек.

Он взглянул на часы.

— Передача начинается через… через час с четвертью, в двадцать ноль пять. Не возражаете прокатиться с нами и сказать телезрителям пару слов?

— Мы так надеемся, что вы согласитесь, — заискивающе пролепетала сеньора Кортес.

— Не вижу причин для отказа. Дайте мне только время привести себя в порядок, и я к вашим услугам.

— Прекрасно! — воскликнул Риоко.

Он удовлетворенно откинулся в кресле, приготовившись к ожиданию.

Тщательно бреясь в номере, я все время думал о том, какие еще дела, о которых я и не подозревал, могли твориться за моей спиной и как могло произойти, что до недавнего времени я ничего не заметил. Неужели мое мнение настолько важно, что ко мне срочно примчались главный редактор и ответственный за передачу? Если Энжерс задумал подключить меня к телевизионной программе, то, вероятно, мысль эта осенила его не сегодня утром.

Но куда больше меня волновало, откуда сеньора Кортес могла знать, что я так рано появлюсь в гостинице. Ведь все предыдущие вечера я задерживался допоздна.

Счастливое ли это совпадение или хорошо поставленная информация?

Можно было, конечно, предположить, что и сеньора Кортес и я одновременно вошли в отель. Но логика подсказывала мне, что кто — то сообщил о времени моего прихода. Это означало, что слежка велась за мной с самого начала. А значит — мне не доверяли.

А может, наоборот, меня охраняли?

Я остановился, внезапно почувствовав, как холодок пробежал по спине. Впервые я отчетливо представил себе, что могу стать мишенью, поскольку вокруг проекта бушевали неподдельные страсти.

Глава 7

Здание центра теле— и радиовещания возвышалось над городом — оно было возведено на горе. В роскошном автомобиле мы поднимались вверх по дороге, минуя многочисленные повороты. За рулем сидела девушка в темно — зеленом костюме.

Вечерний Сьюдад — де — Вадос расстилался внизу, словно расшитый алмазами ковер.

— Самая прекрасная городская панорама, какую мне когда — либо доводилось видеть, — сказал я сеньоре Кортес.

— Да, наш город очень красив, — подтвердила она, улыбнувшись. — И мне хочется верить, сеньор, что вы поможете нам сохранить его красоту.

Риоко, сидевший рядом с девушкой — водителем, раскатисто рассмеялся, хотелось думать собственным мыслям, а не словам сеньоры Кортес.

Как и многое в Вадосе, здание телестудии впечатляло своими размерами. Мы остановились у ярко освещенного центрального входа. Погода стояла теплая, и двери были широко раскрыты.

Дежурный в форме такого же цвета, что и у нашей девушки — водителя, с поспешной готовностью распахнул дверцу машины и помог нам выйти.

В вестибюле с деловым видом сновало множество людей. Некоторые из них кланялись сеньоре Кортес. Со скучающим видом прогуливались актеры и комментаторы, грим отличал их от остальных сотрудников и технических служащих.

Какой — то мужчина вел перед собой трех аккуратно подстриженных пуделей с голубыми бантами. Выделялась фигура небритого юноши, бережно прижимавшего к себе трубу. Пронеслась стайка высоких, стройных девушек. Судя по осанке, они были из балетной труппы.

В общем, атмосфера не отличалась от любой из телестудий мира.

Миновав вестибюль, мы прошли прямо к лифтам.

Сеньора Кортес нажала на кнопку и, притопывая ногой от нетерпения, наблюдала за световым табло: «три», «два» и наконец «один». Как только лифт остановился, она тут же ринулась в кабину и с изумлением отпрянула назад. Из лифта вышел епископ в парадном одеянии. По — отечески кивнув нам, он с достоинством двинулся к выходу, сопровождаемый многочисленной свитой духовных лиц более низкого сана. В вестибюле сразу стало значительно тише. Прежде чем войти в лифт, я еще раз оглянулся и увидел, как один из танцоров приблизился к епископу и, опустившись на колени, поцеловал перстень на его руке.

Риоко заметил мое удивление и тихо хихикнул.

— Наш высокочтимый епископ Крус. Каждую неделю он приходит сюда и читает… читает, как это у вас говорят? Лекцию?

— Проповедь, — поправил я.

Он кивнул.

— Да, точно. Проповедь. Но в таком пышном одеянии я вижу его здесь впервые.

Он снова захихикал.

— В первый момент мне показалось, что перед нами какой — то герой театрализованного представления.

Мы поднялись на последний этаж. В коридоре коренастый лысеющий мужчина, заметив моих сопровождающих, строгим голосом окликнул их по — испански.

— Где вы были, Изабелла? Вы ведь знаете, что в вечерней программе мы не можем допустить никаких ляпсусов. Какое право вы имели исчезнуть, прихватив с собой еще и Риоко?

Он театрально воздел руки к небу и воскликнул:

— Невообразимый хаос, невообразимый!

Слегка побледнев, сеньора Кортес объяснила ему, где она была и с какой целью.

— Сходи в студию к Энрико, — добавила она, обращаясь к Риоко. — Не думаю, что там могло произойти что — то особенное. Но спокойствия ради будет лучше, если ты проверишь, все ли там в порядке.

Риоко кивнул и скрылся за дверью.

Объяснения сеньоры Кортес, вероятно, успокоили мужчину, и он с отсутствующим взглядом почти машинально пожал мне руку.

— Думаю, мне самому следовало бы позаботиться о всех деталях этой передачи, — сказал он каким — то подавленным голосом. — Изабелла, проследите, пожалуйста, чтобы все прошло, как можно лучше.

Он повернулся и пошел дальше по коридору. С явным облегчением сеньора Кортес вновь обратилась ко мне.

— Прошу вас, следуйте за мной. Я покажу вам студию, из которой мы будем вести нашу передачу. Многое, конечно, уже сделано в записи, но интервью с вами пойдет прямо в эфир. Сюда, пожалуйста!

Мы вошли в помещение, осторожно переступая через кабели на полу. Техники и операторы настраивали камеры. Наконец мы нашли пристанище, укрывшись в нише рядом со стеклянной кабиной ответственного за передачу.

Как только Риоко оказался в студии, его облик и манера держаться мгновенно изменились. Это уже был собранный мужчина, решительно и деловито отдававший распоряжения.

— Франсиско, — обратилась сеньора Кортес к молодому человеку с приветливым выражением лица, проходившему мимо.

Он обернулся и подошел к нам. Сеньора Кортес представила его:

— Франсиско Кордобан — постоянный ведущий нашей передачи.

— Рад познакомиться с вами, мистер Хаклют, — сказал Кордобан, энергично пожимая мне руку. — К сожалению, мы обратились к вам прямо перед самым началом… И очень благодарны, что вы согласились прийти. Интервью будет коротким — максимум семь — девять минут в самом конце передачи. Как ваш испанский? Я могу вести передачу и по — английски и по — испански. Но в первом случае мы потеряем больше времени из — за перевода.

Я пожал плечами.

— Я слабо знаю испанский. Но если хотите, я попробую.

— Отлично. Давайте на несколько минут заглянем в режиссерскую. Энрико, думаю, понадобится еще несколько минут, прежде чем все будет готово. А я тем временем познакомлю вас с вопросами, которые хотелось бы вам задать. А заодно мы выясним, сможете ли вы ответить на них по — испански.

Он приоткрыл стеклянную дверь и пропустил меня вперед. Как только он закрыл за нами дверь, воцарилась мертвая тишина.

Кордобан предложил мне стул, а сам прислонился к световому табло.

— Начну я с вашей биографии, расскажу о работе, которой вы занимаетесь. Вы ведь специалист по транспорту. Правильно? И имеете опыт работы почти во всех странах мира? Может быть, следует перечислить какие — либо страны?

— Э… Э… Индия, Египет, США и, конечно, моя родная Австралия.

— Хорошо. В начале передачи вы участия не принимаете. Потом я делаю небольшое вступление и сразу же начинаю задавать вам вопросы. Сначала — простые: например, как вы находите Вадос? Давайте прорепетируем.

Вопросы в основном были самые общие, и эта часть интервью прошла довольно хорошо. Затем Кордобан спросил, принял ли я решение относительно предполагаемой перестройки города.

Я ответил, что нахожусь здесь всего несколько дней, а для серьезных рекомендаций этого недостаточно.

— Отлично, — кивнул он. — У нас все прекрасно получится, мистер Хаклют. До передачи остается еще двадцать минут. Мы можем заглянуть в бар, если желаете…

Он посмотрел на съемочную площадку.

— Энрико сейчас занят пробным прогоном. Оставим его на несколько минут. Хотите сигарету?

Я не отказался.

— Вы выступали когда — нибудь по телевидению? Я совсем забыл спросить вас об этом. Может быть, вам интересно остаться в студии и посмотреть, как все происходит?

— Я довольно часто выступал по телевидению. В США, к примеру, я осуществлял техническое руководство двумя, нет, даже тремя крупными проектами. Как только дело принимало конкретные, осязаемые формы, тут же появлялись репортеры.

— Да — да, — кивнул Кордобан. — Понимаю. Думаю, мы тоже подробно будем освещать в наших передачах начало работ по новому проекту.

— Независимо от того, какое развитие он получит?

Я не мог удержаться от колкого замечания. Но оно не достигло цели.

Кордобан с удивлением взглянул на меня.

— Да причем здесь детали? В любом случае — это интересная информация.

Я нашел его замечание легковесным.

— Любопытно, — сменил я тему разговора. — У вас прекрасный комплекс, намного крупнее, чем я предполагал. Скажите, объем вещания, видимо, довольно велик?

— Практически наша аудитория самая большая в Латинской Америке, — сказал он с гордостью. — За последние двадцать лет мы многого добились. Я не знаю последних сравнительных данных, но, согласно проведенному в прошлом году опросу, нас постоянно смотрят около двух третей всего населения, ну за исключением таких праздников, как пасха, например. Но и по этим дням в барах и других развлекательных заведениях работают телевизоры. Даже в самых маленьких деревушках и селениях имеется хотя бы по одному телевизору. Конечно, мы ведем трансляцию и на другие страны. Но там так мало аппаратов, что в расчет их можно не принимать.

Сказанное не могло не произвести на меня впечатления.

— А каково положение с радиовещанием? — спросил я. — Наверно, вы не уделяете ему особого внимания, если у вас такое большое число телезрителей.

— О, совсем наоборот! За исключением ежедневной часовой общеобразовательной программы, наши телепередачи обычно начинаются с восемнадцати часов тридцати минут. В дневное время зрителей немного, не считая воскресенья, когда трансляция начинается с двух часов дня. А радиопередачи ведутся с шести часов утра до полуночи. Нас слушают рабочие на заводах, водители в автомашинах, домохозяйки. Даже крестьяне берут с собой транзисторы в поле. Почему же мы должны оставлять без внимания наших потенциальных слушателей?

Последние его слова несколько удивили меня, но я ничего не сказал, а только кивнул.

Вытянув шею, Франсиско Кордобан рассматривал что — то через стеклянную перегородку.

— У Энрико, по — моему, какие — то неполадки, — заметил он. — Думаю, нам лучше пока ему не мешать.

Мой взгляд продолжал скользить по режиссерской. Еще во время разговора с Кордобаном я разглядел рядом с пультом стопку книг. В большинстве своем это были бульварные романы. Вероятно, телемеханики и режиссеры коротали за ними выдавшиеся свободные часы. Однако мое внимание привлекла книга, которая, казалось, попала сюда случайно: пухлая, зачитанная, со следами от сигарет на красной суперобложке, она внешне походила на учебник. Я решил, что это какое — то пособие для специалистов и взял ее в руки. Фамилия автора была мне хорошо знакома: Алехандро Майор.

Мне вспомнились университетские годы и горячие дискуссии на семинарах вокруг одной из самых спорных книг тех лет. Она называлась «Управление государством двадцатого века». Ее автором был Алехандро Майор.

С интересом раскрыл я новую книгу Майора «Человек в современном городе».

«Интересно, сохранил ли автор ту же свежесть мысли, что и прежде, — подумал я. — Вряд ли».

В мои студенческие годы Майор был знаменит. Он выступал пламенным поборником новых идей, с юношеским энтузиазмом защищавшим свои убеждения. О курсе лекций, который он читал в Институте общественных наук в Мехико, с возмущением говорили в научных кругах. С годами он, наверное, превратился в умеренного конформиста. Такая судьба постигает многих реформаторов. Их идеи утрачивают свою революционность.

Кордобан ухмылялся, наблюдая за неслышимыми трудностями Риоко. Наконец он повернулся ко мне и заметил, чем я занят.

— Вы, вероятно, читали эту книгу?

Я покачал головой.

— Нет. Но с первой работой Майора я знаком еще со студенческих пор. Довольно необычная книга для телестудии, — сказал я. — Интересно, что стало с этим человеком? Я не слышал о нем уже много лет.

Кордобан с некоторым удивлением взглянул на меня.

— Серьезно?

Он посмотрел через стеклянную перегородку, разыскивая кого — то глазами, и невольно подтянулся, когда дверь в студию отворилась.

— Вот он собственной персоной.

Я увидел коренастого человека, которого мы встретили, когда появились здесь с сеньорой Кортес.

— Неужели? — поразился я.

— Конечно. Доктор Майор почти восемнадцать лет является министром информации и связи Агуасуля.

— Значит, он стал им еще до основания Сьюдад — де — Вадоса?

Кордобан кивнул.

— Совершенно верно. Меня, признаться, поразило ваше замечание, что вам кажется странным видеть его работы в студии. Мы же, наоборот, считаем их своими настольными книгами.

— Действительно, я припоминаю, он всегда утверждал, что средства массовой информации являются важнейшим инструментом современного управления.

Но мне вспомнилось и многое другое.

— Вы говорите, он уже восемнадцать лет находится здесь? Я тогда еще учился в университете. Но мне казалось, что Майор в то время возглавлял кафедру общественных наук в Мехико.

— Видимо, так оно и было, — равнодушно сказал Кордобан. — Разумеется, он и теперь преподает в здешних университетах.

Риоко наконец закончил прогон и, казалось, остался доволен собой.

— У нас есть еще время заскочить в бар, — сказал Кордобан.

Я кивнул, и мы перешли в маленький, но уютный бар в противоположном конце коридора. У стойки я вернулся к нашему разговору.

— Доктор Майор говорит по — английски? — спросил я.

— Думаю, да. Вы хотели бы познакомиться с ним поближе?

— Да, я был бы вам признателен, — ответил я. — Возможно, ему тоже небезынтересно будет узнать, что он оказал на меня большое влияние при формировании моего собственного стиля работы.

— Специалисты по транспорту имеют свой собственный стиль? — не без иронии заметил Кордобан.

— А почему бы и нет? Подобно тому как есть свой стиль у архитектора, так есть свой стиль и у человека, разрабатывающего схемы движения транспортных потоков. Сейчас уже имеется полдюжины таких специалистов со своим индивидуальным почерком.

Кордобан внимательно рассматривал что — то в стакане.

— Плохо себе это представляю, — сказал он. — Но был рад узнать что — то новое. Вы с вашей профессией принадлежите к элите? Простите за глупый вопрос. Конечно, вы из числа избранных, иначе бы вас не пригласили в Сьюдад — де — Вадос.

Он засмеялся.

— Мы всегда говорим, что для Сьюдад — де — Вадоса все делается на высшем уровне, и тешим себя этим.

Он взглянул на настенные часы и отставил в сторону напиток.

— Пора! Прошу вас.

За две минуты до начала передачи мы снова вошли в студию. Кордобан указал мне на кресло за камерой, сказав, что, как только наступит время, он подаст мне знак, чтобы я занял место рядом с ним. Затем он сел напротив первой камеры и кивнул Риоко, что можно начинать.

Зажглась красная лампочка. Технический уровень передачи был весьма профессиональным, но ее содержание показалось мне довольно наивным. Программа длилась примерно тридцать пять минут, и большая ее часть состояла из заранее отснятого материала. Я следил за изображением по монитору.

Вначале дали хронику: планирование и строительство Вадоса; торжественная закладка первых домов с участием самого президента; движение транспорта по широким улицам. Я без труда понимал комментарий Кордобана. Говорил он четко и ясно. В течение всей передачи мой интерес не ослабевал.

«Действительно, великолепный город, — думал я, — в самом деле, его можно назвать одним из достижений двадцатого века».

Сначала Кордобан говорил высокопарно, затем, пустив слезу, перешел к новым, недавно возникшим проблемам Вадоса и его окрестностей. Появились кадры, изображающие жалкие, убогие кварталы бедноты; хилые, болезненные дети, вынужденные жить в лачугах под одной крышей со свиньями и ослами; недостаток жилья и высокая рождаемость.

Контраст с чистым, привлекательным городом был разителен. Вероятно, оператору все же удалось проникнуть в трущобы Сигейраса. Вид светлых, залитых солнцем платформ станции особенно подчеркивал мрачность и запущенность закутков под ними.

Затем следовало короткое интервью с Колдуэллом, молодым специалистом из городского отдела здравоохранения, с которым я познакомился в кабинете Энжерса. Он привел тревожные цифры о количестве заболеваний и случаев дистрофии в трущобах.

Затем последовало более продолжительное интервью с Энжерсом в его кабинете на фоне огромной карты города. Он говорил о сложившейся ситуации с серьезной озабоченностью. Энжерс был впечатляюще мрачен и несколько повеселел, лишь когда возвестил телезрителям, что их мудрый президент лично предпринял ряд конкретных мер, чтобы улучшить положение.

Энжерс упомянул мое имя, и Кордобан подал мне знак. Я подошел к нему и сел так, чтобы преждевременно не попасть в камеру. Кордобан бодрым голосом сообщил зрителям, что имеет честь представить им человека, который должен помочь городу в устранении трудностей.

— Сеньор Хаклют присутствует у нас в студии, — сказал он, и камера повернулась в мою сторону.

Просмотрев отснятый материал, я вложил в свои ответы гораздо больше страсти, чем на предшествовавшей репетиции. Мой испанский не подвел. Кордобан каждый раз, когда был за кадром, одобрительно кивал, подбадривая меня. Мне действительно казалось, что трущобы позорят Сьюдад — де — Вадос, и я заверил телезрителей, что постараюсь найти оптимальное решение возникших проблем.

Передача закончилась. Кордобан встал и, улыбнувшись, поздравил меня с успешно выдержанным экзаменом по испанскому. Подошли сеньора Кортес и Риоко, чтобы еще раз поблагодарить за выступление.

В студию заглянул Майор и похвалил сеньору Кортес за хорошую передачу.

Суматоха и шум постепенно стихали. Кордобан сделал мне знак, чтобы я не уходил. Сам он стоял рядом с Майором, ожидая, пока тот закончит беседу с сеньорой Кортес. Я почувствовал на себе проницательный взгляд его карих глаз. Он внимательно выслушал Кордобана, на какое — то мгновение замер, но не от нерешительности — что — то в его манере держаться подсказывало мне, что он не колеблясь принимал решения, — затем кивнул и улыбнулся. Улыбка у него была деланной, как маска, которую при необходимости можно легко надеть и снять.

Я подошел к нему со смешанным чувством. Долгое время имя Алехандро Майора ассоциировалось у меня не с реально существующим человеком, а с рядом концепций.

Он быстро пожал мне руку.

— Я думал, мне известно о вас все, — сказал он на хорошем английском, — однако, оказывается, это не так. Мне приятно было узнать, что вы считаете себя в какой — то степени моим учеником.

Он склонил голову набок, словно ожидая ответа.

— В самом деле, доктор Майор, — сказал я, — ваша книга «Управление государством двадцатого века» оказала на меня сильное влияние.

Он слегка поморщился.

— Ах, эта, — отмахнулся он. — О, в ней масса неправильных обобщений и пустых догадок. Я отрекся от нее. Фейерверк, поток острословия и не более.

— Ну почему же?

Майор широко развел руками.

— Когда я писал ее, у меня почти не было опыта государственной деятельности. Я допустил тысячу, тысячи мелких ошибок, которые выявились на практике. Книгу эту я могу оправдать лишь тем, что она пробудила интерес президента к моей персоне.

Кто — то из служащих отвлек его внимание. Майор извинился, а я воспользовался паузой, чтобы восстановить в памяти, что же в той книге, которую он объявлял теперь своим заблуждением, произвело на меня в свое время особое впечатление.

«Фейерверк». Пожалуй, довольно метко сказано.

Книга была полна парадоксов: противоречивые аргументы преподносились в такой форме, что опровергнуть их было не просто.

Так, он утверждал, что демократическое государство является вершиной общественного развития. Затем начинал скрупулезно разъяснять, что такое государство слишком нестабильно, чтобы выжить, и неизбежно обрекает своих граждан на нищету и гибель.

Тоталитарную систему он представлял как стабильную, долговременную и экономически более эффективную. Затем он беспощадно обнажал один за другим факторы, которые неизбежно влекут за собой распад такого общества.

Когда у читателей в голове была полная неразбериха, он выдвигал невероятные предложения для устранения общественных недостатков.

Студентам того времени, как и мне, представлялось, что, окончив учебу, мы окажемся между Сциллой и Харибдой — атомной войной и демографическим взрывом, когда население планеты уже к концу двухтысячного года превысит шесть миллиардов. Нам тогда казалось, что этот человек в состоянии найти правильный путь и спасти положение. Для меня лично книга Майора явилась полнейшим откровением.

Даже сейчас, почти два десятилетия спустя, я с трудом представлял себе просчеты, о которых он говорил. Конечно, прочитай я книгу еще раз или познакомься с его новыми работами, и я понял бы, что он имел в виду.

Значит, когда я прочел его первую книгу, он уже был министром и мог на практике применить свою теорию управления государством. Я вспомнил, что меня больше всего поразило тогда в его работе.

Он писал там, что народ не против государства и не против того, чтобы им управляли, народ лишь против того, чтобы демонстрировали, как это делается. С ростом грамотности и развитием средств массовой информации на нашей маленькой планете все больше людей видят трибуны и трибунов и все больше лиц выступают против них. Как обеспечить правление, скрыв от стороннего наблюдателя его каркас? В этом Майор видел тогда главную проблему современного общества.

Отказался ли Майор от своего положения? Если да, то тогда многое становилось объяснимым.

Он снова вернулся к нам, точнее, ко мне.

— Вы ужинали уже, сеньор Хаклют? — спросил он.

Я покачал головой.

— Тогда позвольте пригласить вас. Должен отметить, что ваше выступление оказало нам неоценимую услугу.

За ужином я все время думал о его словах. Мы устроились в баре, где перед началом передачи я побывал с Кордобаном. Сеньора Кортес, Риоко и Кордобан сидели вместе с нами. Они обсуждали с Майором по — испански будущие программы на актуальные темы, и лишь к концу ужина мне удалось завладеть его вниманием.

— Доктор Майор, в чем суть просчетов в вашей первой книге? — спросил я. — И какие из них наиболее существенные?

— Я недооценивал прогресс, сеньор Хаклют, — коротко ответил Майор. — Вы новый человек в Агуасуле и посему, видимо, склонны оспаривать утверждение, будто здесь самая совершенная система государственного управления.

Явно мне бросали перчатку.

— Допустим, — сказал я, — я не согласен с вами. Докажите мне обратное.

— Доказательства вы встретите повсюду. Мы поставили перед собой задачу: знать мнение народа и направлять его мысли. И заметьте, сеньор, не испытываем при этом никаких угрызений совести. Согласитесь, сегодня нам известны многие факторы, которые создают и определяют общественное мнение, как и вам знакомы определенные факторы, влияющие на транспортный поток, и вы в состоянии оценить место и роль каждого из них. Что такое, по — вашему, человек в социальном плане? Перед ним всегда обширный выбор, но он предпочитает идти по пути наименьшего сопротивления. Поэтому мы, управляя человеком, не подавляем его нездоровые инстинкты, а широко раскрываем перед ним возможности, которые он жаждет получить. Именно поэтому вы и оказались здесь.

— Прошу вас, продолжайте, — сказал я после некоторого молчания.

Он подмигнул мне.

— Скажите лучше, что вы думаете. Почему, по вашему мнению, мы пошли сложным окольным путем, пригласив стороннего дорогостоящего специалиста для деликатного разрешения нашей проблемы, вместо того чтобы просто сказать: «Сделать так — то и так»?

Я помедлил, затем задал встречный вопрос:

— В таком случае речь идет о реализации вашей политики на практике, а не о поисках компромиссного решения, которое устроило бы обе оппозиционные партии?

— Ну конечно же! — воскликнул он, словно удивленный моей тупостью.

— Совершенно очевидно, что между двумя фракциями существуют разногласия, но разногласия в этой стране создаем мы! Конформизм означает медленную смерть; анархия — быстрый конец. Но между ними имеется контролируемая зона, которая… — он засмеялся, — которая, как дамский корсет, одновременно и стесняет и дает ощущение свободы. Мы правим страной с такой четкостью, которая вас безусловно удивит, — его глаза блестели, словно у рыцаря — крестоносца при первом взгляде на Иерусалим.

Затем взгляд его потускнел: не иначе созданный его воображением идеальный город в действительности был отнюдь не столь величественным, как хотелось бы.

Кордобан, который прислушивался к разговору без всякого интереса, воспользовался моментом, чтобы прервать нас.

— Может, сыграем партию в шахматы, доктор? — предложил он.

Майор повернулся и язвительно заметил:

— Хотите попробовать еще раз, Франсиско?

Щелкнув пальцами, он подозвал официанта и приказал принести шахматную доску.

Сеньора Кортес и Риоко, придвинувшись поближе, тоже склонились над шахматной доской. Хотя я был весьма заурядным шахматистом, еще никогда мне не доводилось следить за игрой с таким интересом.

Несомненно, оба игрока были старыми соперниками. Они молниеносно обменялись первыми шестью ходами. Потом Кордобан самодовольно улыбнулся, сделав нетрадиционный ход пешкой. Майор прищурился и потер подбородок.

— Вы делаете успехи, Франсиско, — с одобрением заметил он. — С каждой игрой вы прогрессируете.

Затем он взял пешку. Последовала серия разменов, которая, словно пулеметная очередь, очистила шахматное поле. И когда у каждого игрока осталось по три пешки, игра вступила в затяжной эндшпиль. Эта часть игры интересовала меня обычно не больше, чем простые шашки. Но сеньора Кортес и Риоко, судя по всему, не разделяли моего мнения. Они были возбуждены, как болельщики на финальном матче, лихорадочно выжидающие, будет ли забит во втором тайме решающий гол.

И действительно, их ожидания оправдались. Примерно после пятнадцати ходов Майор еще раз почесал подбородок, покачал головой и указал на клетку рядом с королем противника. Я не понял, что он имел в виду, но сеньора Кортес и Риоко одновременно с облегчением вздохнули, а Кордобан с удрученным видом откинулся в кресле.

— Вам бы следовало сыграть так! — Майор быстро передвинул пешку противника на одну клетку назад, а стоявшую рядом фигуру вперед.

Несколько секунд мы молча смотрели на шахматную доску. Затем Майор что — то невнятно пробормотал и поднялся:

— На сегодня — достаточно.

Он повернулся ко мне и протянул руку.

— До свидания, сеньор Хаклют. Если удастся выкроить время до отъезда из Агуасуля, может быть, заедете к нам и познакомитесь поближе с системой наших радиопередач?

Я пожал ему руку.

— С удовольствием. Благодарю вас.

«Непременно воспользуюсь этим предложением», — подумал я. Я хотел проанализировать высказывание Майора о том, что в Агуасуле действует самая совершенная система управления.

Может, здесь принимают желаемое за действительное. Система, если она вообще существовала и функционировала, вряд ли застрахована от ошибок. Взять хотя бы необходимость наряда полицейских для пресечения беспорядков на Пласа — дель — Сур в день моего приезда. На практике я не находил подтверждения теории Майора о тонком управлении. А если — и это меня особенно тревожило — правительство допускало такие вещи, как привлечение полиции, поскольку население ожидало от него нечто подобное? В таком случае можно предположить, что правительство запретило проведение митингов на Пласа — дель — Сур, отбивая в дальнейшем у народа всякую охоту в их участии.

Могло ли так быть на самом деле? Могло ли? Энжерс что — то говорил, что Вадос всерьез придерживается принципа, согласно которому правитель либо прислушивается к мнению общественности, либо становится его жертвой…

Я призвал себя к спокойствию. К числу неоспоримых фактов можно отнести лишь мое присутствие в Вадосе, специфику полученного мною задания, а также результаты собственных наблюдений. Однако и этого было вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что в Агуасуле — вопреки торжественным заверениям Майора — действует не что иное, как авторитарный режим. Страной, достигшей успеха и процветания, правили со знанием дела, якобы не очень притесняя народ, который и не считал необходимым что — либо изменить.

Двадцать лет пребывания Вадоса у власти подтверждали успех теории, провозглашенной Майором или кем — то другим.

Но как вам нравится после этого формулировка «самая совершенная система государственного управления»?

Глава 8

— Итак, вы выступали вчера по телевидению, сеньор Хаклют? — услышал я спокойный, чуть глуховатый голос.

Я оторвал взгляд от газеты, которую просматривал за чашкой утреннего кофе в холле отеля: передо мной стояла Мария Посадор.

— Доброе утро, сеньора, — поднялся я и указал на свободное кресло рядом. — Совершенно верно. Вы видели передачу?

Она присела, не ответив на улыбку и не сводя пристального взгляда с моего лица.

— Нет, но слышала о ней. Смотреть телевизионные передачи в Агуасуле — дело опасное.

— Опасное?

Она кивнула.

— Вы — иностранец, и вас нельзя упрекать за это. Именно поэтому я считаю своим долгом сообщить вам кое — что.

Я тщетно пытался понять по выражению лица истинный смысл ее слов.

— Прошу вас, — сказал я, пожав плечами. — Я готов выслушать вас. Хотите сигарету?

— Если не возражаете, я буду курить свои.

Она достала из сумочки золотой портсигар. Я протянул ей зажигалку. Прикурив, она откинулась в кресле и посмотрела мне прямо в глаза.

— Вам известно, наверное, чем прославился наш министр информации и связи Алехандро Майор?

— Да, он получил признание как автор одной из теорий управления государством.

— Если бы только теории! — на какое — то мгновение сеньора Посадор не смогла скрыть досаду. — Сегодня это уже реальность, применяемый на практике метод, правления.

— Когда в студенческие годы я читал его книгу, мне казалось, он способен на большие свершения.

— Надеюсь, сеньор простит меня, если я замечу, что это было лет пятнадцать — двадцать назад. Не так ли? С тех пор многое изменилось. Вам стоило бы почитать последние книги Майора, хотя в них масса чисто технических моментов. Но, кажется, уже много лет ни один из его трудов не переводился на английский. Майор слишком увлечен своими обязанностями в Вадосе, да и к тому же его учение не представляет интереса для большинства англоязычных стран.

— Насколько я помню, он говорил там о достаточно общезначимых вещах.

— О, в какой — то мере это так… — Она стряхнула пепел. — Но… поговорим о вчерашней передаче. Она вам понравилась?

— Я нашел, что она хорошо сделана, прилично подобран фактический материал.

Большие глаза Марии Посадор изучающе смотрели на меня.

— Может быть, вы сможете уделить мне час времени, сеньор Хаклют? И если я не ошибаюсь в вас, то вам это покажется довольно любопытным.

Я никак не мог понять, к чему она клонит.

— Если вы хотите доказать мне, что вчера в телестудии говорили чепуху, то ошибаетесь, — сказал я.

Она устало улыбнулась какой — то вымученной улыбкой и внезапно сделалась похожей на девочку.

— О нет! Уверяю вас, это не входит в мои намерения.

Для меня все связанное с этой женщиной по — прежнему оставалось загадкой. Почему она поддерживала дружбу с Сэмом Фрэнсисом? Почему Энжерс настоятельно предостерегал меня от общения с ней? Почему она только говорила о несправедливости по отношению к Тесолю, но не пожелала заплатить за него денежный штраф? Но тут неожиданно я понял, что, пытаясь найти подход ко мае, она совершенно не прибегала к своему женскому обаянию, которым, бесспорно, была наделена. Она вела себя со мной по — деловому, как мужчина с мужчиной.

— Хорошо, — согласился я. — Один час.

Она с облегчением встала, имы вышли из отеля. У тротуара стоял большой лимузин. Она достала из сумочки ключи и жестом пригласила меня занять место в машине. Я заколебался, вспомнив, что за мной могут следить. Заметив это, она снисходительно улыбнулась и протянула золотой брелок с ключами.

— Хотите, можете сесть за руль.

Я отрицательно покачал головой.

Машина прямо — таки летела. Казалось, мы только покинули отель, как сразу же оказались на окраине Вадоса, в самом фешенебельном его районе, где виллы утопали в зелени садов. Когда машина свернула в боковую аллею, вдоль которой тянулись прекрасные пальмы, сеньора Посадор нажала какую — то кнопку на щитке. Раздался зуммер, и я увидел, как кованые ворота перед въездом к одному из домов отворились, словно по мановению волшебной палочки. Автомобиль проскользнул в них. Она снова нажала на кнопку, и ворота бесшумно закрылись за нами. Машина остановилась перед густыми зарослями темно — зеленого кустарника, в которых исчезала узкая дорожка.

— Приехали, — произнесла сеньора Посадор.

Я вышел из машины, с удивлением оглядываясь по сторонам.

— Сюда, пожалуйста. Идите за мной, — позвала она и пошла по дорожке.

Я последовал за ней, осторожно пробираясь среди кустов, и, к своему немалому удивлению, увидел небольшое скрытое за зеленью сооружение, похожее на ангар или, скорее, благодаря толстым стенам на бункер. Над крышей возвышалась антенна, а через сук ближайшего дерева был переброшен электрокабель, тянувшийся к дому.

Сеньора Посадор открыла висячий замок, и мы вошли внутрь. Сначала я ничего не мог разглядеть — единственным источником света служило маленькое зарешеченное окошко. Но когда она зажгла свет, я был удивлен уютом помещения: мягкие удобные кресла, телевизор с огромным экраном, видеомагнитофон.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила сеньора Посадор.

Я присел на ручку кресла. Она направилась к видеомагнитофону.

— Я прокручу вам вчерашнюю передачу, в которой вы принимали участие, — тихо проговорила она.

На телеэкране появился Кордобан, и передача пошла своим чередом. Я в недоумении взглянул на сеньору Посадор.

— Я же все это уже видел по монитору и не совсем понимаю, что вы хотите мне всем этим сказать.

Она выключила магнитофон и прокрутила пленку назад; затем, не глядя на меня, ответила:

— В Вадосе немного мест, где безопасно смотреть телевизор, это одно из них. Я пользуюсь устройством, которое по — английски, кажется, называется блинкером. Я воспроизвела сейчас запись без этого устройства.

— Насколько мне известно, — вставил я, — это приставка, которую подключают, чтобы не видеть коммерческой рекламы. Но в передаче ведь реклама отсутствовала.

— Вы уверены? — спросила она с той же кроткой усталой улыбкой. — Сеньор, вы слышали когда — нибудь о подсознательном восприятии?

Я нахмурил брови.

— Да, конечно.

— Вы подтверждаете, что это запись той передачи, в которой вы вчера вечером принимали участие?

Я кивнул.

— А теперь смотрите внимательно, сеньор Хаклют.

Она перемотала бобину до появления первых кадров, снятых в трущобах, и снова просмотрела их, не снимая пальца с кнопки «стоп», которая находилась рядом с головкой воспроизведения.

— Трудно сразу найти что надо, — пробормотала она. — А! Вот здесь!

Изображение на экране показалось мне чем — то знакомым, хотя я не помнил, что видел его вчера в передаче или сейчас при ее воспроизведении. Грязная нищенская лачуга. Крупным планом показали полуобнаженного негра и вокруг него стайку детей лет двенадцати. Описание того, чем они занимались, я предпочитаю опустить. Я отвернулся.

— Нельзя, сеньор, просто закрывать глаза на такие вещи, — холодно заметила сеньора Посадор. — Пожалуйста, присмотритесь.

Я придвинулся к телеэкрану. Действительно, что — то в изображении показалось мне странным…

— Это не снимок, — сказал я, — а графика.

— Точнее говоря, заставка, — согласилась она. — Пожалуйста, следите внимательно.

Бобины снова завертелись. Появился еще один кадр, которого я тоже не заметил во вчерашней передаче, но который опять показался мне чем — то знакомым. В кадре маленький мальчик при одобрении матери отправлял свои физиологические нужды возле полотна на библейские темы. Четко были различимы крест и нимб вокруг головы Христа.

— Вы верующий, сеньор Хаклют? — спросила Мария Посадор.

Я отрицательно покачал головой.

— Большинство жителей Вадоса — католики. Каждый тотчас узнает репродукцию с «Распятия Христа», которое украшает алтарь в нашем соборе. Оно принадлежит одному из наши-х самых известных художников.

Сеньора Посадор прокрутила пленку дальше. Следующий кадр, на который она обратила внимание, демонстрировал сцену избиения ребенка: мужчина кнутом хлестал по обнаженной спине маленькую девочку.

— Стоит ли показывать дальше? — тихо произнесла сеньора Посадор. — Давайте лучше посмотрим кадры, которые вставили в ваше интервью.

Пленка крутилась дальше.

— Здесь находится сеньор Хаклют, — сказал телезрителям Кордобан.

Мое улыбающееся лицо появилось в кадре. А потом я увидел себя — вернее, человека, похожего на меня, — у входа в собор опускающим пальцы в чашу со святой водой. В следующем кадре мне пожимал руку сам президент. Затем я стоял коленопреклоненный перед епископом, с которым столкнулся в здании телецентра. Последний снимок — до повторного наплыва тех же кадров — был уже совершенно фантастическим: словно архангел я летел в белом одеянии с огненным мечом в руках над центральной станцией монорельса, из — под которой, будто встревоженные муравьи, выползали маленькие фигурки людей.

— Думаю, достаточно, — сказала сеньора Посадор и выключила видеомагнитофон. — Теперь, мне кажется, вы должны были все понять.

Я в недоумении покачал головой.

Она отодвинула пустые коробки из — под пленки и устроилась на тумбе возле видеомагнитофона.

— Тогда попытаюсь вам объяснить. — Она взяла сигарету и рассеянно закурила.

— Вы говорили, что слышали о подсознательном восприятии?

Я нахмурил брови.

— Да, я слышал о технике воздействия на подсознание. На телеэкран или киноэкран вводится наплывом и проецируется на какие — то доли секунды определенная информация. Подобные эксперименты проводились в кино. В кадры фильма включали такие простые понятия, как, скажем, «мороженое» или «оранжад». Некоторые утверждали, что ощущали на себе их действие, и им хотелось полакомиться. Некоторые, наоборот, заявляли, что никакого воздействия на них все это не оказывало. Я считал, что все эти трюки давно вышли из моды.

— Это не совсем так. Эксперименты в самом деле оказались не очень удачными. Но метод, безусловно, в какой — то степени оправдал себя. Некоторые цивилизованные страны тотчас же оценили его как важное политическое оружие. Применяя такой метод длительное время, можно привить населению определенные доктрины. Одним из первых, кто разглядел это, был… Алехандро Майор.

Сохранившиеся в моей памяти выдержки из первой книги Майора в самом деле подтверждали это. Я кивнул в знак согласия.

— Двадцать лет назад, — сказала сеньора Посадор, глядя, как тает струйка дыма от ее сигареты, — Хуан Себастьян Вадос выставил свою кандидатуру на пост президента. Это были первые выборы после ненавистной диктатуры. Телевидение в нашей стране тогда только зарождалось. Вначале передачи могли смотреть только жители Куатровьентоса, Астория — Негры и Пуэрто — Хоакина. Но директор был сторонником Вадоса. Кто впервые обратил внимание на возможности, о которых мы только что говорили, сказать не могу. Все держалось в строгом секрете. Во многих странах использование таких средств воздействия на подсознание карается законом — многочисленные тесты доказали их антигуманный характер. Но в Агуасуле такого закона не было. Единственным препятствием являлась безграмотность большинства населения, что, впрочем, не изменилось и по сей день. В то же время было установлено, что действенность картинки, изображения гораздо большая даже для грамотных людей. Со словесной аргументацией можно не соглашаться, но визуальное восприятие откладывается в подсознании надолго.

Сеньора Посадор пристально рассматривала свою сигарету, но явно не видела ее — столбик пепла ссыпался на пол. Голос ее звучал жестко.

— Вадос по совету Майора, который стал его другом, на практике начал применять этот метод. Так, он весьма часто проецировал на телеэкран кадры, на которых его политический противник был представлен в самом невыгодном свете. Телевидение в стране было явлением новым, и люди проводили все свое свободное время перед телевизорами. Кончилось тем, что на противника Вадоса посыпался град оскорблений, в дом его ежедневно летели камни. И… и он не выдержал — покончил с собой.

Наступило длительное молчание. Затем сеньора Посадор снова овладела собой.

— Итак, мой друг, те из нас, кто знает все это и не одобряет такой политики, никогда не ходят в кино и не смотрят телевизионные программы без блинкера. С годами последователи Майора понабрались опыта, и сегодня вы видели типичную передачу, в которой применены современные средства воздействия на психику. Вот почему многие наши граждане думают, что обитатели трущоб и лачуг прививают своим детям животные инстинкты, развращают молодежь и глумятся над христианской верой. Теперь они также знают, что вы хороший человек, верующий католик, близкий друг президента, хотя на самом деле вы, вероятно, его ни разу и не видели.

— Однажды издали, когда он ехал в машине, — вставил я.

Она пожала плечами.

— Я сама едва узнала вас во время передачи в образе ангела отмщения, — сказала она. — Видимо, все было хорошо подготовлено заранее. Среди зрителей было много детей, а они верят в то, что видят. Жители маленьких городов и деревень и даже Куатровьентоса и Пуэрто — Хоакина в большинстве своем — простые, неграмотные люди, они воспринимают такие вещи непосредственно. По сравнению с жителями Сьюдад — де — Вадоса вы свободный человек, сеньор Хаклют. Вы приехали сюда и уедете обратно, и на вашем образе мышления это существенно не отразится. И все же я не советую вам смотреть телевизор в Агуасуле.

— Вы хотите сказать, что все телевизионные передачи заполнены, простите меня, такой дрянью?

Она поднялась и, нагнувшись, приоткрыла дверцу тумбы, на которой сидела.

— Взгляните сюда, — показала она на многочисленные кассеты. — Здесь видеозаписи передач последнего месяца. Могу продемонстрировать любую из них.

— Не стоит, — ответил я.

Она сочувственно взглянула на меня.

— Как я и предполагала, вы порядочный человек, сеньор Хаклют. Вам неприятно это открытие. Вот какими методами пользуются в стране «с самой совершенной системой управления».

Я закурил сигарету.

— Вчера вечером я беседовал с доктором Майором, — сказал я после непродолжительного молчания. — Он употребил это же выражение. Означает ли оно что — нибудь на практике?

— Для обычного гражданина? О, это ему почти ничего не говорит. Наше правительство применяет весьма ловкие приемы и орудует в лайковых перчатках. Для большей части народа двадцать лет правления Вадоса в самом деле можно назвать счастливыми. Никогда еще в Агуасуле не было такого спокойствия и процветания, и люди никогда не были так довольны. Но те из нас, кто знает, что к чему, кто видит длинные невидимые цепи, которыми нас опутали, — а таких, сеньор, немного, — боятся за будущее. Кто может, например, предсказать, что будет, когда Майор умрет? Помимо того, что он теоретик, он еще и блестящий импровизатор. Его искусство состоит в том, что он блистательно умеет поставить в нужную сторону парус прежде, чем подует ветер. А потом, состарится ведь и сам Вадос. Кто знает, как далеко заглянул Майор вперед, в будущее, чтобы преемник Вадоса смог крепко взять бразды правления в свои руки и уверенно повел страну дальше по намеченному курсу. Есть еще одна опасность. Опасность того, что это правление продержится еще очень долго, так долго, что, когда возникнет необходимость перемен, мы не сможем уже правильно и своевременно реагировать на происходящее.

Она беспомощно взмахнула своей холеной рукой и притушила сигарету.

— Я вовсе не пытаюсь вести с вами политические беседы, сеньор Хаклют. Я знаю, вы приличный человек. А то, что происходит здесь в Агуасуле, имеет значение для всего мира. Если мы пошли неправильным путем, все должны знать об этом, чтобы избежать наших ошибок. Ваше время истекло, сеньор. Я подвезу вас, куда вы пожелаете.

Глава 9

На обратном пути, пока роскошный автомобиль мчал меня в город, чтобы нанести очередной визит Энжерсу, я не проронил ни слова. Настроение у меня было подавленное.

Я прибыл в Вадос для выполнения чисто технической задачи, которая на первый взгляд требовала лишь опыта и умения, хотя сам заказ был намного престижнее прежних моих контрактов из — за особого статуса города. Но на месте оказалось, что на мою долю выпало вынесение морального приговора.

То, что показала мне сеньора Посадор, меня без преувеличения потрясло. Оставив в стороне этическую сторону вопроса, мне отвратительно было сознавать, что я сам стал участником этой игры. Тот факт, что телезрителям обманным путем внушали ко мне симпатию, только ухудшал положение.

И все же…

За двадцать лет правления Вадоса в стране не было ни переворотов, ни гражданских войн, ни экономических спадов и кризисов, ни каких — либо других серьезных потрясений. И он впервые за стопятидесятилетнюю бурную историю страны на столь длительный период даровал народу мир. В то время как соседние государства тратили средства и силы на распри, ему удалось построить прекрасную столицу, значительно повысить жизненный уровень населения, в какой — то мере преодолеть голод, нищету, неграмотность и болезни.

Народ платил ему за это уважением. Большинство граждан готовы были многое простить своему президенту, хотя бы за одно то, что он явился создателем Сьюдад — де — Вадоса.

А что же оставалось делать мне? Показать правительству спину?

Один необдуманный шаг мог надолго подорвать мою репутацию. Мне понадобились многие годы труда, чтобы достичь нынешнего положения, разрыв столь завидного контракта послужил бы основанием заподозрить меня в профессиональной несостоятельности. Никто и не подумал бы поинтересоваться его причиной. Да и в финансовом отношении я не очень мог себе такое позволить, хотя конкуренция среди специалистов на моем уровне — а я считался экспертом высшего класса в данной области — не так уж велика, чтобы остаться без работы.

Взвесив все «за и против», я постарался выделить самое важное. Откажись я от контракта, вероятнее всего, Энжерс получит распоряжение от правительства решить проблему по своему усмотрению, а вернее, в соответствии с желанием наиболее влиятельных кругов. А добра от Энжерса ждать не приходится.

«В конечном счете, — сказал я себе, — совесть не позволяет тебе умыть руки». Что бы то ни было, долг призывал меня выполнить эту работу как можно лучше, не причинив никому вреда, а если последнее нереально, то так, чтобы пострадало как можно меньшее число людей.

Когда я вошел в кабинет, Энжерс, холодно поздоровавшись со мной, сразу же без обиняков спросил:

— Где вы сейчас были, Хаклют?

— В гостях у друзей, — небрежно ответил я. — А что?

Я с удивлением посмотрел на него.

— С каких пор вы считаете Марию Посадор своим другом? Ведь вам же ясно было сказано, чтобы вы избегали знакомства с ней.

— Итак, вы следите за мной. Я это подозревал. Вы что же думаете, я не в состоянии заниматься работой и буду отсиживаться в барах, если меня не контролировать? Если так, к черту! Найдите себе кого — нибудь другого! Но я уж позабочусь, чтобы ни один из моих мало — мальски знающих коллег не оказался на моем месте.

Резкость моего тона явно подействовала. Энжерс с глубоким вздохом откинулся в кресле.

— Послушайте, Хаклют, ведь вы же не знаете ситуации здесь, в Вадосе, иначе бы вы боялись сеньоры Посадор, как чумы. Должен признаться, мы в самом деле не упускаем вас из виду, но в ваших же интересах. Не исключена попытка вас… э… э… убрать. Ведь для Тесоля, Фрэнсиса и прочих бунтарей из народной партии вы представляете действительную опасность.

— Клянусь, если бы мне прежде, чем заключить контракт, сказали, что я послужу футбольным мячом в игре двух политических партий, я бы и шагу не ступил в Агуасуль, — заявил я. — Я серьезно думаю о том, чтобы разорвать контракт!

Я говорил совершенно искренне и, будь у меня под руками официальный документ, порвал бы его в клочья.

— Прошу вас, успокойтесь! — воскликнул Энжерс. — Уверяю вас, пока вы выполняете работу, которую мы вам доверили, вы — вне опасности. Но вы пренебрегаете просьбой оставаться объективным, непредубежденным специалистом. Сеньора Посадор — красивая, умная женщина, не сомневаюсь, она может произвести впечатление. Но позвольте сообщить вам то, чего она сама, вероятно, о себе не расскажет. Ее супруг был политическим противником Вадоса на президентских выборах. После победы Вадоса, узнав о своем поражении, он застрелился.

У меня заломило затылок.

— Продолжайте, — сказал я, доставая сигарету.

— Да… э… э. Впрочем, иного трудно было и ожидать. В ту пору, двадцать лет назад, сеньора Посадор была совсем молода, только вышла замуж… Совершенно очевидно, что смерть мужа не могла не повлиять на ее рассудок, она очень неуравновешенна, поступки ее трудно предсказуемы. Вскоре после тех событий она вместе с несколькими сторонниками мужа покинула страну, и долгое время из — за границы сыпались ее угрозы и клевета. Со временем все, конечно, поняли, что в ее обвинениях нет ни толики правды. Кончилось тем, что лет пять назад Вадос предложил ей снова вернуться в Агуасуль. Но вместо того, чтобы оценить его великодушие — а со стороны Вадоса после всех тех слухов, которые она распускала о нем по свету, этот шаг действительно был актом великодушия, — она никак не могла успокоиться, продолжая возбуждать общественное мнение и сеять беспорядки. Если бы Диас, несмотря на политические разногласия, не являлся в свое время другом ее покойного мужа, никто, надо думать, не стал бы столь долго терпеть выходки этой дамы. Конечно, лучше держать ее под присмотром здесь, чем допустить продолжение подобной подрывной деятельности из — за рубежа. Однако говорят, последнее время она заходит слишком далеко. Поэтому вам следует избегать контактов с ней — рано или поздно сеньору Посадор призовут к порядку.

— Я не знал этого, — задумчиво произнес я.

Энжерс уловил мое внутреннее смятение и перешел в наступление.

— Естественно, сеньора Посадор любыми средствами пытается дискредитировать Вадоса. Она очень богатая женщина, поговаривают, что она финансирует «Тьемпо» — липовую газетенку, которую и печатным органом не назовешь. Лишь ее добрые отношения с Диасом спасают газету от закрытия. Трудно представить, какой поток грязи выливается на президента и кабинет министров со страниц «Тьемпо». Но… — Энжерс улыбнулся своей обычной холодной улыбкой, — мне кажется, стоит оставить эту тему. Давайте займемся нашими делами. Поверьте, — неожиданно тепло проговорил он, — мне не хотелось бы отрывать вас от ваших дел, но, видимо, это все же необходимо. Помните, в вашем присутствии Колдуэлл сообщил, что Сигейрас направил в суд жалобу, дабы помешать нам экспроприировать у него участок земли и уничтожить трущобы на нем. И как всегда, когда разбираются дела между иностранцами и представителями местного населения, министр юстиции Гонсалес настоял на незамедлительном предварительном слушании, и на сегодня назначено заседание суда. Нам удалось выяснить, что Браун — адвокат Сигейраса — намерен вызвать вас в суд в качестве свидетеля.

— Серьезно? — как мог равнодушнее спросил я.

— Насколько нам известно — да. И вот мы подумали, что сможем сразить его, в свою очередь пригласив вас выступить в качестве эксперта от имени муниципального совета. Если вы будете свидетелем у Сигейраса, это произведет неблагоприятное впечатление. Люди тотчас сделают вывод, что вы на его стороне, независимо от того, поможете ли вы своим выступлением его делу или нет.

— Честно говоря, не уверен, стоит ли мне вообще представлять какую — либо из сторон.

Энжерс пожал плечами.

— О, я бы пока не торопился с решением. Нам кажется, что Браун просто хочет выступить с позиции силы. Если мы выставим с нашей стороны вас, он тут же подожмет хвост. И вам, вероятно, даже не понадобится появляться перед судом. Браун хитер как бес.

— Мне довелось встретиться с ним. И на меня тоже он произвел впечатление человека весьма непростого.

— О да! Он однажды уже вел дело Сигейраса. Браун — выходец из Нью — Йорка, и у него есть большое преимущество — он опрашивает свидетелей как на английском, так и на испанском языках. К тому же он весьма ловкий адвокат. Но наш город представляет Андрес Люкас, и потому я нисколько не сомневаюсь в исходе дела. Люкас — лучший адвокат в Агуасуле.

— Тот самый Люкас, который является секретарем партии Герреро?

— Да, именно он. Он принимал весьма деятельное участие в разработке прав гражданина нашего города. Как только Браун начнет апеллировать к гражданским правам, то сразу же получит сокрушительный отпор.

— Кстати, коль скоро мы заговорили о Люкасе. Не он ли является защитником Герреро по делу о нарушении правил дорожного движения. Мне бы хотелось узнать, в чем там суть?

— Нарушение правил уличного движения! Что за чепуха! — с раздражением воскликнул Энжерс. — Да это просто очередная клеветническая кампания, развязанная народной партией против Герреро. Они не могут победить честным путем, поэтому и прибегают к грязным методам и лжи. Домингес, предъявивший иск, тоже, кстати, адвокат. Юрисконсульт народной партии. Его нападкам на Люкаса и Герреро нет конца. Поговаривают, что он просто завидует Люкасу, лучшему адвокату в стране, Домингес мне не нравится. Слишком мягок.

— Чем же все кончится?

— Понятия не имею, как уж там поступят с водителем, но Герреро, разумеется, оставят в покое. Со стороны народной партии выставят двух — трех свидетелей, но всем, естественно, известно, к какой партии они принадлежат. Люкас даст им прикурить.

Энжерс открыл ящик письменного стола и вынул из него папку с золотистыми тесемками.

— Тут у меня ваша повестка в суд. Вы вызываетесь в качестве эксперта муниципального совета по делу Сигейраса. Думаю, являться туда вам скорее всего не придется, но если такая необходимость возникнет, мы известим вас. Да, чуть было не забыл: президент изъявил желание познакомиться с вами лично. Завтра в пятнадцать часов в его резиденции состоится прием в честь нашего местного шахматиста — победителя турнира стран Карибского региона. Если у вас есть желание побывать там, приглашение на ваше имя будет ждать вас в отеле.

— С благодарностью приму его, — церемонно ответил я.

Энжерс улыбнулся.

— Готов держать пари, президент произведет на вас сильное впечатление. Незаурядная личность.

Честно говоря, я вышел от Энжерса в смятении. Оказывается, сеньора Посадор — вдова того самого соперника Вадоса, о котором она мне говорила. «Пытается всеми средствами дискредитировать Вадоса…» — сказал Энжерс. И все же мне не хотелось верить, что она пригласила меня сегодня утром к себе для того, чтобы столь изощренным способом ввести в заблуждение.

Думая обо всем этом, я шел мимо здания суда к парку, где обычно стоял мой служебный автомобиль. И тут мое внимание привлекла знакомая тучная фигура, склонившаяся над витиеватыми перилами террасы, куда вела крутая лесенка. У Брауна в руках были его неизменные сигара и бутылка лимонада с торчащей из нее соломинкой.

— Эй, Хаклют, — обратился он ко мне. — Идите сюда!

Я поднялся по ступеням.

— На этот раз вы мне позволите угостить вас?

— Сегодня я не прочь выпить чего — нибудь покрепче. Но скажите, хотите вы узнать страну, где находитесь? Хотите? Хотите посмотреть, как выглядит в Вадосе правосудие? Хотите увидеть убийство?

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Там внутри… — показал он большим пальцем через плечо, осыпав при этом пеплом свой пиджак… — судья разделывает как мальчишку одного из лучших адвокатов Вадоса. Судья, которому неведомы такие понятия, как право, справедливость, свидетельские показания. Адвоката зовут Мигель Домингес. Слышали про такого?

— Это о нарушении Герреро правил дорожного движения? Вот уж не думал, что такое дело может принять столь серьезный оборот, чтобы разбираться в высшей судебной инстанции.

Браун сплюнул.

— Для Герреро все делается на высшем уровне. Только так, сэр! Попробовали бы только передать дело, как обычно, в суд по месту жительства. Он поднял бы такой шум, что слышно было бы даже в Мехико. Вам для собственной пользы следовало бы сходить туда и посмотреть, что здесь у нас происходит в действительности. Зайдите! Зайдите!

Он схватил меня за рукав и почти насильно втолкнул в здание, продолжая говорить:

— Кроме того, дело касается непосредственно вас, Хаклют. Ваше имя уже упоминалось по меньшей мере раз шесть. Мне до того надоело сидеть там, что я вышел на несколько минут глотнуть свежего воздуха. Я ожидал рядом, в палате по гражданским делам, когда объявят о начале слушания дела по иску Сигейраса. Но похоже, разбор нашего дела затянется. Может, придется ждать день, а то и все два. Вот я и решил посмотреть, что происходит у Мига. Боже мой, настоящее избиение, скажу вам.

— А при чем здесь я, черт возьми?

— Старик Ромеро — это судья, которому уже, наверно, все сто стукнуло, в старческом слабоумии забыл все, что когда — то вбивали в его башку о свидетельских показаниях. Так вот. Он с самого начала дал ясно понять, что обвинение, выдвинутое против Герреро, — попытка оклеветать невиновного. Четверть часа он распинался о пагубной деятельности народной партии, назвав Мига подкупленным лжесвидетелем, и заявил, что считает чертовски подходящим случай избавиться городу от крестьян, за счет которых держится народная партия. Вот тут — то помянули и вас, дружочек. Мне просто противно повторять всю эту болтовню.

Мы подошли к залу заседаний. Служитель открыл нам дверь, и мы заняли места в рядах для публики. Зал был полон. В первом ряду с хмурым видом сидел Сэм Фрэнсис, рядом с ним еще несколько человек, которых я уже видел на Пласа — дель — Сур во время митингов.

На скамье подсудимых, точнее говоря, в удобном кресле с самодовольной улыбкой восседал Герреро. На месте защитника в небрежной позе развалился тоже улыбающийся Андрес Люкас. На противоположном конце того же стола, за которым сидел Люкас, я разглядел мертвенно бледного мужчину с подергивающейся щекой.

— Это Миг, — шепнул Браун.

Судье, маленькому сморщенному старикашке, может быть, и не было ста лет, как утверждал Браун, но определенно давно перевалило за восемьдесят. Молоточек, который он держал в скрюченной, высохшей руке, казался для него невероятно тяжелым. Голос судьи звучал пронзительно пискливо. Смысл его слов в общих чертах я понял.

— …Невозможно признать доказательства, выдвинутые в обвинительном акте, — заявил он. — Налицо личная вражда и политические соображения самого низкого свойства. Вот уже тридцать лет я веду дела в различных судах, но никогда еще мне никто не осмелился представить на рассмотрение такой вздор. Естественно, я считаю своим долгом поставить вопрос о поведении адвоката Домингеса на заседании коллегии адвокатов. Я с нетерпением жду дня — а он уже не за горами, — когда лица, ответственные за бесчестный выпад против человека столь безупречной репутации, — поклон в сторону Герреро, — будут выметены как сор. Мне остается лишь объявить официальный приговор: господин Герреро невиновен. Заседание закончено.

Удар молоточка как бы послужил сигналом для Сэма Фрэнсиса, вскочив, он стал выкрикивать по — английски, вероятно забыв в пылу страстей свой родной язык.

— Это невозможно! Беспринципный старый маразматик! Ты только…

Снова раздался стук молоточка, потонувший в гудении зала. Судья дал знак секретарю открыть дверь и удалился.

— Пошли отсюда, — сказал Браун немного погодя. — Мне стыдно смотреть Мигу в глаза. Его сейчас оклеветали, опорочили, нанесли урон его профессиональной репутации. Нравится вам эта страна, Хаклют? Я нахожу ее прекрасной, если бы не кучка бесстыдных, мерзких подлецов.

— Но как удалось Ромеро протащить такое решение?

— А кто его может остановить? — фыркнул Браун. — Ромеро — главный судья страны, председатель верховного суда, а самое существенное — марионетка в руках Вадоса. Скорее, скорее на воздух!

Браун вел меня по коридорам суда так быстро, что даже запыхался.

— Ну, вот теперь вы знаете цену нашему правосудию. — Он достал из кармана большой носовой платок и вытер лицо. — Понравилось?

Не успел я ответить, как из здания суда, возбужденно обсуждая происшедшее, вышел Сэм Фрэнсис. Следом за ним показалась группа оживленно беседующих людей, в центре которой были Люкас и Герреро. Они остановились на площадке неподалеку от нас. Один из мужчин поспешно сбежал по ступеням вниз. Я узнал в нем шофера Герреро.

— А что с ним? — тронул я Брауна за рукав.

— Ромеро отклонил дело. Он считает, что это предлог очернить Герреро.

— Очернить Герреро? — так громко повторил Сэм Фрэнсис, что его услышали все. — Да можно ли очернить этого темного человека?

Герреро замолк на полуфразе и ровным, размеренным шагом приблизился к Фрэнсису. Его сторонники сгрудились за ним. Он холодно посмотрел Фрэнсису в глаза. На какой — то момент, казалось, все затаили дыхание.

— Довольно нелепо слышать такое утверждение именно от вас. Ведь черный из нас — вы.

Лицо Фрэнсиса исказила гримаса. Одним прыжком он подскочил к Герреро и нанес ему сокрушительный удар в скулу. Герреро, потеряв равновесие, словно кукла, просчитал все ступеньки сверху донизу. Несколько человек кинулись к нему. Кто — то, кажется Люкас, попытался приподнять ему голову. Руки этого человека окрасились кровью.

— Ну и идиот! — тихо сказал Браун, глядя на учащенно дышавшего Фрэнсиса. — Какой идиот!

Со всех сторон сбегались люди. Раздвигая толпу, подошел полицейский и профессиональным жестом стал прощупывать пульс. Наконец он поднялся и с угрожающим видом стал подниматься по ступеням к Сэму Фрэнсису, который в оцепенении продолжал стоять наверху.

Браун взглянул на меня. Лицо его было непривычно серьезным.

— Извините, Хаклют. Когда я говорил вам об убийстве, то не предполагал, что оно произойдет на самом деле.

Глава 10

Прибыла машина скорой помощи, и появился наряд полицейских. Репортеры, присутствовавшие на суде, почуяли сенсацию. Защелкали фотоаппараты.

С воем подлетела черно — белая полицейская машина, из которой легко, словно мяч, выпрыгнул шеф полиции О'Рурк.

В своем кабинете он показался мне тупым и флегматичным, теперь же его ленивую небрежность как рукой сняло. Резко, громким голосом О'Рурк отдавал приказания, которые мгновенно выполнялись. Были записаны фамилии свидетелей; сделаны необходимые снимки.

Толпа заметно росла. Стали раздаваться выкрики в адрес Сэма Фрэнсиса, который по — прежнему неподвижно, словно изваяние, стоял рядом с полицейским вверху на лестнице. Я видел, как О'Рурк крутил головой, пытаясь определить, от кого исходят эти угрозы.

Мне хотелось спросить Брауна, почему О'Рурк ничего не предпринимает, но адвокат подошел поближе к пострадавшему и молча не отрывал от него неподвижного взгляда.

Санитары положили Герреро на носилки и в наступившей тишине понесли к машине. Кое — кто из стоявших поближе осенил себя крестом. Дверцы скорой помощи захлопнулись. И как по сигналу, волнение снова стало нарастать. Что — то взлетело в воздух. Удар пришелся Фрэнсису в плечо, и брызгами спелого помидора его обдало с ног до головы.

На какое — то время я потерял из виду О'Рурка, но тут заметил его — он продвигался сквозь толпу, словно бык, готовый к атаке. В следующее мгновение шеф полиции уже тащил к месту, где недавно лежал убитый, упирающегося мужчину в дешевом белом костюме. На его левой щеке виднелся свежий кровоподтек. Последним ударом О'Рурк толкнул мужчину в руки одного из полицейских и, не переводя дыхания, повернулся к любопытствующим. Он не произнес ни слова. Но толпа тут же стала редеть. Люди понуро покидали площадь.

Двое полицейских схватили Фрэнсиса и втолкнули его в машину О'Рурка. Люкас с перекошенным от ненависти лицом прошипел вслед Фрэнсису, что тот живым больше никогда уже не выйдет из тюрьмы.

Толстяк Браун дотронулся до моей руки и хрипло произнес:

— Теперь нам надо выпить. Ваш черед платить, помните?

В баре на другом конце площади приглушенными голосами обсуждали случившееся. Мы пили молча. Наконец я не выдержал и спросил:

— В Агуасуле применяется смертная казнь?

Браун покачал головой.

— Очень редко. В последнее время такие приговоры не выносились. Хотя законом и предусмотрено, как высшая мера наказания… с правом выбора через повешение или расстрел. С тех пор как Вадос пришел к власти, парней шесть расстреляли, последнего — пять лет назад.

Снова наступило молчание. Браун пожал плечами и поудобнее устроился в кресле.

— Нельзя же все время издеваться над человеком… А Сэм и так был уже зол как черт. Это, конечно, надолго запятнает народную партию. Вадос наверняка посмеется, когда узнает о случившемся.

Я представил себе состояние Фрэнсиса, когда он осознал, что натворил.

— За ним что — нибудь подобное водилось? — спросил я.

— Не слышал. Но я встречал в Гарлеме таких парней. Понимаете, что я имею в виду? Однажды я видел, как один такой ненормальный запустил в белого разбитой бутылкой за то, что он назвал его черномазым подонком. А Сэм всегда отличался вспыльчивостью.

— У меня такое ощущение, что он мог свернуть шею и мне, прежде чем накинулся на Герреро.

Толстяк Браун пристально посмотрел на меня.

— Вы были знакомы с Фрэнсисом?

— Да. Мария Посадор познакомила нас однажды в отеле, где я живу.

— Вы знаете Марию? — спросил Браун с недоверием. — Хаклют, вы меня озадачили: вот бы не подумал, что вы принадлежите к тому типу мужчин, на которых Мария захочет взглянуть второй раз.

— Возможно, я и не красавец, — не без раздражения заметил я, — но причем здесь ее вкус?

— Успокойтесь! — пробормотал Толстяк. — Успокойтесь! Я имел в виду другое… Э… э… скажем так: вы приехали по приглашению Вадоса. А Мария спит и видит, чтобы Вадоса склевало воронье. Вот меня и удивляет, что она не плюнула вам в лицо. Я, конечно, могу и заблуждаться. Очень может быть, я ошибаюсь.

Он осушил стакан.

— Вам хорошо, — сказал он. — Вас не вызовут свидетелем по делу. Но Люкас… — будь он проклят — немало бы отдал за то, чтобы привлечь меня для показаний в суде… И мне кажется, он попытается втянуть в эту историю и Мига Домингеса. А у нас и так достаточно проблем, у Мига и у меня. Лучше мне сейчас, Хаклют, отправиться домой, чтобы порыться в бумагах. Я должен вытянуть Мига из петли, которую на него накинул Ромеро. У Мига хорошие отношения с Диасом. Одно время он даже был его любимцем. Да и теперь они остались добрыми друзьями. Надо достать для Диаса копию протокола утреннего судебного заседания. Если он захочет, то может предложить Гонсалесу сместить Ромеро по причине профессиональной непригодности и назначить новое судебное слушание. Законом это предусмотрено в исключительных случаях. Если Диас нам подыграет, Ромеро получит по заслугам.

Он встал и расплатился за себя.

— Пойду узнаю, как отнесется к моей идее Миг. Было бы глупо с его стороны сидеть сложа руки. До встречи, Хаклют. Еще увидимся.

Не знаю, прав ли был судья Ромеро или нет, оценив жалобу, выдвинутую против Герреро, как сугубо политический маневр. Но факт оставался фактом: Фрэнсис был до такой степени озлоблен, будто действительно сорвалось заранее обдуманное и разыгранное словно по нотам дело, и потому в приступе ярости убил Герреро.

И так поступил политический лидер. Что же тогда можно было ожидать от рядовых членов партии?

Подошло время обеда, но под впечатлением происшедшего я все еще никак не мог обрести равновесие. Медленным шагом возвращался я в отель. На Пласа — дель — Сур сегодня вниманием прохожих полностью владела гражданская партия. На трибуне под приспущенным флагом с траурной лентой незнакомый мне оратор произносил высокопарно — напыщенную речь, посвященную кончине Герреро, и клятвенно обещал жестоко отомстить народной партии. Видимо, Тесоль уже знал о случившемся. На площади не было видно ни его самого, ни его сторонников.

В отеле, заглянув в ящик для корреспонденции, я обнаружил приглашение на прием к президенту, о котором говорил Энжерс. Я вложил его в бумажник с мыслью о том, не послужит ли смерть Герреро достаточным поводом для отмены приема.

Смерть Герреро была главной темой вечерней «Либертад». На следующее утро опубликовала материалы, посвященные происшествию, и «Тьемпо». Там подробно говорилось о намеренной провокации со стороны Герреро и делались попытки найти оправдание действиям Фрэнсиса. И все же большего, чем надежду на замену смертной казни пожизненным заключением, «Тьемпо» при всем желании внушить не могла.

Писатель Фелипе Мендоса посвятил этому передовицу. Ничто не могло скрыть того факта, что Фрэнсис самым опасным образом проявил свой гнев и теперь должен понести наказание.

На мой взгляд, газета, стараясь как — то смягчить печальную картину, уделила слишком много места недостойному разбору иска против Герреро. В номере поместили фото Толстяка Брауна с вызывающим выражением лица и Мигеля Домингеса, который производил впечатление тихого ягненка.

Толстяк Браун заявил в одном из интервью, что Фрэнсис, вероятно, был чрезвычайно возмущен пародией на понятие о справедливости. Но он никак не объяснил, почему тот вообще присутствовал на судебном заседании, если иск был действительно обоснованным. Скорее всего к делу был политический интерес.

Прочитав статью, я сделал для себя ряд выводов. Прежде всего Домингес, очевидно, выполнял замысел Толстяка Брауна избавиться от Ромеро и начать новый судебный процесс. Вначале я не понял, как это можно сделать, затем сообразил, что Ромеро отклонил иск против водителя без допроса свидетелей, а это, вероятно, и давало повод для повторного слушания дела.

Кроме того, в статье содержалась дополнительная информация о Фрэнсисе. Как я и предполагал, он не являлся ни представителем местного населения, ни получившим право гражданства жителем Вадоса. Между строк можно было понять, что его выслали сначала из Барбадоса, где он родился, а затем из Гайаны, Гондураса, Пуэрто — Рико за политические акции; в Вадосе он, видимо, продолжал заниматься тем же. У меня сложилось впечатление, что Фрэнсис был профессиональным демагогом. А я терпеть не мог таких людей. Они постоянно недовольны, однако не стремятся что — либо сделать сами, а навязывают эту деятельность другим независимо от того, хотят те этого или нет.

С другой стороны, нельзя было не отдать должного таким людям, как Герреро, Люкас, Энжерс, которые хотели, чтобы Сьюдад — де — Вадос в своем дальнейшем развитии шел по пути, намеченном при его создании, то есть вобрал в себя лучшие достижения современного градостроительства. Я в определенной степени разделял такой подход.

На следующий день был какой — то религиозный праздник. Предполагалось интенсивное движение транспорта. Рано утром, как обычно, я отправился поработать, но спустя пару часов вынужден был прекратить свои наблюдения.

Город выжидал, словно улитка в ракушке. Из церквей и даже из главного кафедрального собора выходило гораздо меньше людей, чем после обычной церковной службы. Многие были в трауре или с траурными повязками на рукаве. Ночью на стенах появились надписи, направленные против Сэма Фрэнсиса и народной партии.

Подойдя куличному базару, где в праздничные дни по обыкновению бывало особенно много народу, я с удивлением обнаружил, что и там вполовину меньше посетителей, чем в обычные дни. Повсюду виднелись следы беспорядков: то выбитая витрина, то опрокинутый фургон с овощами, то полуобгорелый деревянный кузов. Окна бара, где Толстяк Браун угощал меня пивом, были заколочены досками. На стенах зданий красовались пятна от тухлых яиц и гнилых фруктов.

Под палящими лучами солнца Сьюдад — де — Вадос словно затаился, подобно мине замедленного действия. И было непонятно, то ли откажет взрыватель, то ли произойдет взрыв.

Глава 11

Несмотря на смерть Герреро, Вадос не отменил прием. Энжерс объяснил мне, что гордость за победителя шахматного турнира стран Карибского региона столь же велика, как и скорбь в связи с кончиной лидера гражданской партии. Было решено не лишать гроссмейстера заслуженных почестей.

Направляясь в президентский дворец, расположенный на склоне холма, я понял, почему Вадос избрал для себя, вернее для резиденции главы государства, именно это место. Отсюда открывалась незабываемая по красоте панорама города. Внизу у подножия гор раскинулся аэродром.

Когда я подъехал к воротам дворца, полицейские отдали мне честь. Я предъявил приглашение и проехал, куда мне указали.

На большой квадратной лужайке перед дворцом были накрыты столы. С трех сторон лужайку обрамляли живописные клумбы. Слева бил красивый фонтан. Из павильона напротив доносились звуки вальса, исполняемого военным оркестром.

Дворец окружала увитая плющом каменная стена, к лужайке от него спускались две лестницы. Внизу вдоль стены за утопающей в зелени беседкой протянулась тенистая аллея. Между нею и стеной я заметил едва различимый двойной ряд колючей проволоки. Разглядеть ее можно было только со стороны входа, солнечные лучи, отражаясь системой зеркал, освещали пролет между рядами проволоки.

Один из полицейских указал мне место для парковки — теннисный корт с твердым покрытием неподалеку. Другой тут же направил меня к лужайке.

Возле лестницы меня снова попросили предъявить приглашение. При этом полицейский окинул меня таким пристальным взглядом, словно пытался запомнить лицо потенциального убийцы.

Вначале я не встретил никого из знакомых. Официант, разносивший напитки, подошел ко мне. Я что — то выбрал и, прихватив с другого подноса канапе, решилпройтись. Честно говоря, я не ожидал для себя ничего интересного на столь официальном мероприятии, хотя здесь собрался высший свет Вадоса. Красочностью туалетов, как ни странно, отличались отнюдь не дамы, наряды которых были выдержаны в пастельных тонах, а представители высших воинских чинов. Своими роскошными мундирами они напоминали бабочек: светло — серую форму офицеров украшали красно — золотые аксельбанты, белые парадные мундиры военно — морских чинов сверкали золотом, а небесно — голубая форма летчиков поражала обилием серебра и бронзы.

Наконец я увидел первое знакомое лицо — адвоката Мигеля Домингеса. Вокруг него щебетали три хорошенькие девушки, но, видимо, погруженный в свои мысли, он не проявлял к ним никакого внимания.

Кто — то окликнул меня по — английски. Повернувшись, я увидел Энжерса и Сейксаса с супругами, Худой, угловатый Энжерс на фоне широкоплечего тучного Сейксаса выглядел комично. Сейксас бурно приветствовал меня, хлопнув по плечу, и предложил одну из своих бразильских сигар. Энжерс терпеливо дождался конца этой сцены, затем представил мне свою жену, увядшую блондинку с выступающими вперед зубами. Дорогое платье плохо сидело на ней. Оказалось, она родом из Шотландии. Я обратил внимание, что она все время искоса поглядывает на сеньору Сейксас.

Супруга Сейксаса под стать мужу была женщиной крупной, с большим бюстом и пухлыми белыми руками, унизанными браслетами. Однако она обладала легкой походкой бывшей балерины, и скромный голубой костюм был ей явно к лицу.

Конечно, речь зашла о смерти Герреро. Сейксас стал говорить о том, как следует обойтись с Сэмом Фрэнсисом; жена его при этом одобрительно кивала головой. Вдруг на полуслове Сейксас театральным жестом указал на лестницу и, хлопнув себя по лбу, отвернулся в сторону, словно ему стало дурно.

По лестнице спускались два седых, похожих друг на друга человека. Один из них — тот, что постарше, — был, видимо, всем хорошо известен: он мило раскланивался по сторонам, отвечая на приветствия. Как только он сошел на лужайку, гости тотчас окружили его плотным кольцом.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул Энжерс, нахмурив брови. — Терпение Вадоса переходит все допустимые пределы.

— Да, но он ведь так знаменит, — робко заметила его жена.

— Это роли не играет, — отрезал Энжерс. — Дело в принципе. Особенно при сложившейся ситуации.

Я никак не ожидал от Энжерса критики в адрес столь высокочтимого им президента.

— Прошу прощения за свою неосведомленность, — обратился я к нему. — Но о ком идет речь?

— О типе, который только что появился. Его зовут Фелипе Мендоса. Он писатель. Некоторые даже называют его латиноамериканским Фолкнером. Романы Мендосы посвящены малоприятным сценам из сельской жизни. Я их не приемлю. Но он использует свое имя и популярность, чтобы строчить недостойные статейки о правительстве. Совсем недавно в одной из них он поносил сеньора Сейксаса.

— Мендоса — прекрасный писатель, — осмелилась заметить супруга Энжерса с неожиданной горячностью.

— Х-ха! — выдохнул Сейксас, смерив мрачным взглядом Мендосу. — Пасквиль есть пасквиль, хорош он или плох. И я думаю, что выскажу Вадосу свое отношение к этому приглашению…

Он внезапно замолчал, заметив предостерегающий взгляд жены.

— Вы, разумеется, совершенно правы, — согласился Энжерс, скорее всего из антипатии к Мендосе. — Убежден, что его художества никогда бы не увидели света, не будь его брат главным редактором этого грязного листка «Тьемпо».

— Так вместе с ним шел его брат?

— Совершенно верно. Его зовут Христофоро. Он, его брат и человек по фамилии Педро Муриетта, финансирующий издание книг Фелипе Мендосы, диктуют читателям литературные вкусы, которые зачастую граничат прямо — таки с порнографией…

Откуда — то сверху прозвучало сообщение. Я уловил лишь конец фразы:

— …его превосходительство — президент.

Разговоры смолкли, оркестр заиграл пианиссимо.

Появился президент в сопровождении молодой красавицы жены. Вместе с ними вышел мужчина в очках, с взъерошенными волосами. Даже на расстоянии в нем ощущалась какая — то нервозность.

Раздались аплодисменты. Энжерс, Сейксас и их супруги особого воодушевления не проявили. Рукоплескания длились до тех пор, пока трио не достигло верхней лестничной площадки. Там Вадос жестом пригласил мужчину спускаться первым. Тот прошел вперед, щуря глаза от солнца и застенчиво улыбаясь.

— Это Гарсиа, наш гроссмейстер, — тихо проговорил Энжерс, наклонившись ко мне.

Затем по ступеням сошел и сам Вадос. Он, его супруга и Гарсиа заняли три кресла, которые неизвестно откуда появились на лужайке.

— Теперь мы построимся и будем водить церемониальный хоровод, — сказал Энжерс со вздохом.

Я с удивлением посмотрел на него, но тут все присутствующие стали выстраиваться вереницей, и процессия двинулась против часовой стрелки.

Проходя мимо президента, каждый гость или гостья отвешивали ему поклон. Вадос благосклонно улыбался или в знак особого расположения жестом приглашал приблизиться, чтобы обменяться несколькими словами.

Мужчина в темном костюме, вероятно секретарь, стоявший за спиной президента, время от времени что — то говорил ему на ухо. Я следовал между супругами Энжерс и Сейксас. Президент пригласил меня подойти.

— Очень рад познакомиться с вами, сеньор Хаклют, — сказал он по — английски почти без акцента. — Я уже имел удовольствие видеть вас по телевидению.

— Мне больше повезло, ваше превосходительство. Мне довелось воочию видеть вас и вашу супругу, — я поклонился сеньоре Вадос, — когда вы проезжали по Пласа — дель — Сур.

Жена президента действительно была хороша собой. Но, видимо, не понимала по — английски и никак не прореагировала на мои слова.

— Ну, это не назовешь знакомством, — ответил президент.

— Зато я познакомился с Сьюдад — де — Вадосом, — я был предельно любезен. — И город произвел на меня огромное впечатление.

— Да, вы упомянули об этом в своем интервью, — сказал Вадос, улыбаясь. — Мне всегда, даже десять лет спустя, приятно слышать добрые слова о городе. Это мое детище — с той разницей, что всякий ребенок такой же индивидуалист, как и каждый из нас. А город, город живет для людей. Это лучшее, что может остаться после человека. Но… — тут Вадос тяжело вздохнул, — иногда развитие города, как и развитие ребенка, проходит не совсем так, как хотелось бы. Однако это тема не для сегодняшнего разговора. Не стоит омрачать послеобеденные часы обсуждением профессиональных вопросов. Надеюсь, пребывание в Агуасуле доставит вам удовольствие, сеньор.

Он дал понять, что аудиенция окончена.

— Сеньор президент, — почтительно склонил я голову. — Сеньора, сеньор Гарсиа.

Я сделал шаг назад. Гроссмейстер без особого интереса следил за движением процессии; в ответ на мое обращение лицо Гарсиа осветилось улыбкой, и он, словно мальчик, которого угостили конфетой, с воодушевлением проговорил:

— Благодарю, сеньор, благодарю.

— Вам была оказана большая честь, мистер Хаклют, — услышал я голос, обращенный ко мне.

Я обернулся — передо мной стояла Изабелла Кортес, она опиралась на руку респектабельного господина лет шестидесяти в старомодном пенсне. Я обрадовался встрече. Именно с ней мне хотелось поговорить об использовании подсознательного восприятия.

— Леон, — обратилась сеньора Кортес к своему спутнику, — познакомься, пожалуйста, с сеньором Хаклютом, которого ты недавно видел в моей передаче. Мой муж — профессор кафедры общественных наук университета.

Профессор улыбнулся недоумевающей, но доброй улыбкой и тепло пожал мне руку. Затем он взглянул на жену, будто хотел удостовериться, правильно ли поступил. Она улыбнулась.

— Пожалуйста, не обижайтесь, — объяснила она. — Мой муж знает английский хуже меня.

— Прошу вас, говорите по — испански, — сказал я, поскольку от меня, видимо, этого ждали.

Сеньора Кортес еще раз объяснила мужу, кто я; он снова пожал мне руку и заверил, что весьма рад встрече.

— Мне кажется, у вас здесь не очень много знакомых? — осведомилась она.

Я согласно кивнул.

— Тогда давайте вместе пройдем к столу, и я покажу вам наиболее известных гостей. Кстати, еще раз благодарю вас за выступление по телевидению.

— Буду весьма признателен, — сдержанно ответил я.

Мы говорили по — испански, чтобы профессор мог участвовать в беседе. Подошел официант с подносом, на котором стояли напитки, и профессор, улыбаясь, поднял бокал.

— За успешное завершение вашей трудной задачи, — провозгласил он.

— Спасибо, — с чувством сказал я. — С удовольствием выпью за это.

Мы поставили бокалы, и сеньора Кортес, придвинувшись ко мне, начала называть присутствующих.

— Вон там, видите? — К моему облегчению она снова перешла на английский. — Впереди — генерал Молинас. Он… о… я не знаю, как это по — английски… Он командует всеми вооруженными силами.

— Военный министр? — предположил я.

Она рассмеялась.

— Война, сеньор? Мы давно уже не ведем никаких войн. Нет, он… Вспомнила. Он — главнокомандующий. А вон там — наш министр информации и связи, доктор Майор, с которым вы уже знакомы. Мужчина, с которым он сейчас разговаривает, — сеньор Диас, министр внутренних дел.

Я с интересом посмотрел на Диаса. Высокого роста, нескладный — таких обычно называют здоровяками. Большие ручищи и крупные черты лица свидетельствовали о его индейском происхождении. Хорошо сшитый костюм казался на нем мешковатым. Диас так страстно жестикулировал, что его собеседники вынуждены были отступить назад. Среди окружавших Диаса я заметил Мигеля Домингеса.

— А рядом с сеньором Домингесом стоит министр юстиции Гонсалес — коренастый мужчина в темных очках. Затем сеньор Кастальдо — заместитель министра внутренних дел, это лицо, пользующееся большим доверием Диаса… Мне кажется, здесь присутствуют все министры кабинета… — Да, а вон там министр здравоохранения и гигиены — доктор Руис.

Руис, небольшого роста экзальтированный мужчина, беседовал с Колдуэллом, заикающимся молодым человеком из городского отдела здравоохранения.

— Многих из присутствующих я не знаю, — сказала сеньора Кортес извиняющимся тоном и, улыбнувшись, продолжила: — Здесь есть и известные бизнесмены. Вон, видите, там с Андресом Люкасом беседует сеньор Аррио. Вы, наверное, уже заметили его фамилию на вывесках крупнейших магазинов.

Люкас был в строгом черном костюме. Всем своим видом он стремился показать, что на прием его привело исключительно чувство долга.

Я мельком взглянул на сеньора Аррио. Обилие новых имен меня несколько утомило.

Сеньора Кортес огляделась по сторонам, высматривая кого — то еще. Я воспользовался паузой и спросил:

— А чем занимается сеньор Гарсиа помимо шахмат?

— О, он чемпион по шахматам и все. Раньше, мне кажется, он преподавал математику в маленькой школе в Пуэрто — Хоакине. А теперь он директор национальной школы шахматной игры в Вадосе.

— Вы в самом деле у себя в стране серьезно относитесь к шахматам, или я ошибаюсь? — невинно спросил я.

Профессор Кортес что — то быстро спросил у жены и, получив ответ, почти воинственно обратился ко мне.

— А почему их нельзя воспринимать серьезно, сеньор? Это куда более тонкая игра, чем, скажем, футбол или бейсбол. Шахматы развивают интеллектуальные способности человека, приучают его четко и логично мыслить. Игра неисчерпаема по новизне, стимулирует умственную деятельность.

— А вы сами играете? — спросил я.

Сеньора Кортес с гордостью сообщила, что ее муж несколько лет назад вышел в финал шахматного турнира страны. На что профессор скромно потупил взор. Я постарался изобразить на лице изумление. Поскольку сеньор Кортес вновь принимал участие в разговоре, я из вежливости опять должен был говорить по — испански и принялся старательно выстраивать фразы одну за другой.

— Мне было весьма интересно посетить ваш телецентр, — начал я издалека. — Примечательно, что министр, являющийся членом правительства… э… э… непосредственно возглавляет его.

— И с полным правом притом! — убежденно воскликнул сеньор Кортес. — Я полностью разделяю точку зрения доктора Майора, что телевидение является одним из наиболее важных инструментов современного правления. Возьмем, к примеру…

Он отмахнулся от жены, пытавшейся что — то сказать.

— К примеру, случай, касающийся непосредственно вас. Есть много вещей, о которых мы просто не можем говорить в печати, но о которых непременно должна знать общественность. С твоего позволения, Белита, а ты так же хорошо знаешь, как и я, что наш епископ проклял бы нас по седьмое колено, попытайся мы опубликовать в «Либертад» хотя бы половину того, что тебе удается передать с помощью телевидения.

Он снова обратился ко мне.

— Ведь вам известно, сеньор, как нас беспокоят обитатели трущоб, незаконно поселившиеся в Сьюдад — де — Вадосе. Вы сами знаете, что творится в их убогих хибарах: зверская жестокость, мерзкие извращения, самые низменные наклонности у детей. Все это процветает только потому, что люди оказались оторванными от родной земли и остались без стабилизирующего воздействия привычной для них среды.

Сеньор Кортес откашлялся и важно продолжил:

— Я имею честь быть советником муниципалитета и в рамках возложенных на меня обязанностей должен посещать прибежище нищеты под центральной монорельсовой станцией и барачные поселки на окраине города. Вместе с сотрудниками отдела здравоохранения я появлялся без предупреждения и собственными глазами видел самые жуткие сцены. Такой очаг растления и источник инфекций в самом сердце города весьма опасен. У себя же дома, в деревнях, где крестьяне подчиняются определенным формам общественного давления — необходимости уважать местного священника, например, или соблюдению традиций и обычаев, — там, на местах, они чище и приличнее. Можно сказать, даже порядочнее.

Он говорил тоном непререкаемого авторитета.

— Но я полагаю, — осторожно заметил я, — что и на телевидении вы не можете допустить показ вульгарных сцен.

— Традиционным путем не можем, — согласился профессор. — Наш уважаемый епископ… Ах, вот и он сам. Я все удивлялся, почему его нет. Да, сегодня ведь церковный праздник, у него другие обязанности. Так на чем я остановился? Ах да. Епископ, думаю, не похвалил бы нас… И все же определенные факты должны получить огласку в широких кругах общественности. А телевидение является тем каналом, с помощью которого большое число зрителей можно познакомить с правдой. Поэтому для передачи той же информации в несколько иной форме мы прибегаем к методу массового воздействия на подсознание. Для этого необходимо…

— Я знаю, — прервал я его, еще не совсем четко понимая, следует ли мне радоваться или удивляться тому, что он так откровенно признал использование техники воздействия на подсознание.

Сеньор Кортес восторженно рассмеялся.

— Весьма ценный, весьма ценный метод! — воскликнул он.

Я неожиданно понял, что передо мной довольно любопытный человек, ярый блюститель нравственности. Я отчетливо представил себе, как он неожиданно входит в какую — нибудь жалкую лачугу на окраине Вадоса, отодвинув в сторону полог из мешковины, и становится свидетелем одной из сцен, которые сеньора Посадор показала мне в видеозаписи. Отчитав бедных обитателей, профессор непременно посоветует им как лучший выход в их положении привязать камень потяжелее и броситься в морскую пучину вниз головой.

Сеньора Кортес с беспокойством наблюдала за мной, словно понимала, что я могу и не разделять убеждений ее мужа. Почувствовав, что я не спешу высказать свое мнение, она решила сама вступить в разговор.

— Да, мистер Хаклют, мы используем телевидение для подобных пропагандистских целей, но только в тех случаях, когда речь идет о действительно серьезных вещах. Как уже упомянул Леон, в данном конкретном случае мы считаем оправданным применение подобных мер… Не каждый может убедиться собственными глазами, у нас нет другого выхода. В Вадосе немало тех, кто отвергает фактическую сторону дела; и они не остановятся ни перед чем, лишь бы воспрепятствовать тому, чтобы исправить создавшееся положение средствами, которые сочтет необходимыми президент. Некоторых из присутствующих здесь сегодня с полным правом можно назвать противниками его планов. Однако наш президент весьма лоялен.

— Да, присутствие некоторых лиц явилось для меня неожиданностью, — заметил я. — Например, главного редактора газеты «Тьемпо» и его брата.

— Вы знакомы с братьями Мендоса? — в голосе сеньоры Кортес прозвучало изумление.

Я покачал головой.

— Ах вы, видимо, слышали о них. Да, тот самый случай. Но надо отдать должное сеньору Христофоро, он пользуется в Вадосе уважением, а сеньор Фелипе известен теперь всему миру. Но все разногласия отступают перед всеобщим восхищением нашим чемпионом, сеньором Гарсиа. И все — таки жаль, что Фелипе Мендоса не нашел лучшего применения своему таланту, чем порочить нашего доброго президента.

— Тогда зачем вообще Вадос приглашает таких людей?

Она пожала плечами.

— Для него, пожалуй, важнее, что Фелипе Мендоса своими книгами принес известность нашей стране. И еще, кажется, он исходит из того, что Христофоро, его брат, достаточно любит Сьюдад — де — Вадос и беспокоится о будущем города. А всякий, кто любит город и привязан к нему, может рассчитывать на дружественное отношение президента. По крайней мере до тех пор, пока он не станет предпринимать что — либо ему во вред.

— Совершенно верно, — с чувством подтвердил профессор. — Больше того, он приглашает на приемы даже Марию Посадор. Да — да, я видел список приглашенных. Но она, конечно, не явилась.

Он с любопытством посмотрел на меня.

— Вы, надо думать, уже слышали о Марии Посадор?

— Я встречал ее, — ответил я. — Это вдова человека, которого Вадос победил при выборах на пост президента.

Тонкие брови профессора изумленно поползли вверх. Но прежде чем он успел высказаться по этому поводу, жена дернула его за рукав.

— Леон, — спокойно произнесла она.

Я заметил, что гости стали подниматься к президентскому дворцу. На плитах дорожки расставляли стулья. Музыканты уже убирали свои инструменты. Несколько слуг пронесли рулон плотной ткани и положили его на траву в той стороне лужайки, где находился оркестр.

— Ах да, да, конечно, — сказал профессор и взглянул на часы.

Мои собеседники без объяснений повели меня к лестнице. Мы поднялись последними. Но стулья были расставлены так, что с любого места была хорошо видна вся лужайка.

Занимая свое место, я заметил, что Вадос сидит в первом ряду в центре и оживленно переговаривается с Гарсиа.

Служители стали быстро раскатывать рулон, который оказался огромным шахматным ковром. Как только они удалились, с обеих сторон тенистой аллеи появились две шеренги мужчин. Те, что шли с левой стороны, были одеты в белое, а те, что шли справа, — в черное. Головы первых восьми мужчин в каждой команде прикрывали гладкие шапочки. У последующих на головах красовались ладьи, кони и слоны. Под гром аплодисментов шествие заключили две дамы и два кавалера в золотых коронах. Под барабанный бой каждая из фигур, отвесив поклон в сторону президента, заняла свое место на гигантской шахматной доске.

Я с немым вопросом повернулся к сеньоре Кортес.

— Вы ничего не знали? — удивленно спросила она. — Это высшая честь, которой мы удостаиваем наших победителей чемпионата страны по шахматам или международных турниров. Здесь перед избранной публикой еще раз разыгрывается партия, принесшая победу. Сеньор Гарсиа уже в девятый раз удостаивается такой чести. Но смотрите, игра уже начинается.

Удар барабана — белая ферзевая пешка шагнула на две клетки вперед, еще удар — черная пешка сделала шаг ей навстречу.

Зрители поудобнее устроились на своих местах, приготовившись к долгому представлению. Я же, наоборот, был настолько захвачен увиденным, что не мог сразу расслабиться. Это была самая необыкновенная партия, которую я когда — либо видел.

Конечно, я был наслышан об играх — представлениях, которые устраивали восточные владыки, где рабам, изображавшим выбывшие из игры фигуры, отрубали головы, читал я об инсценированных играх и без варварских жестокостей, но такой спектакль — повторение уже сыгранной партии в столь грандиозных масштабах — превзошел все мои представления.

Глава 12

Игра длилась долго — в партии было восемьдесят или девяносто ходов. Шахматист я был слишком заурядный, чтобы по достоинству оценить тонкости финальной части. До тех пор, пока силы противников не сократились до двух пешек и ладьи с каждой стороны, я ощущал какое — то беспокойство. Нечто подобное я уже испытал, наблюдая за игрой Кордобана и доктора Майора.

Но растущее чувство нетерпения ощущал не один я, хотя представление было задумано достаточно интересно. Фигуры выводили друг друга из игры ударом кинжала. «Пешки» из стана противника уносили очередную жертву с шахматного поля и укладывали с края на траву. Все происходило в полной тишине, которую нарушали лишь удары барабана, объявлявшие следующий ход. Удачные ходы зрители сопровождали аплодисментами. А с момента, когда игра вступила в затяжной эндшпиль, на лицах гостей уже все отчетливее проступала вежливо скрываемая скука. Все чаще и чаще подзывали официантов, которые сновали с подносами, полными напитков. Исключение составляли лишь Гарсиа и еще несколько человек. Гарсиа, которого я не выпускал из поля зрения, находился в состоянии сильного возбуждения, будто проигрывал партию заново. С таким же напряжением следил за игрой Вадос. Диас же в свою очередь с не меньшим вниманием наблюдал за Вадосом.

Однажды в момент паузы между ходами я заметил, как Вадос посмотрел на своего министра внутренних дел. Их взгляды встретились. Скулы на лице Вадоса напряглись. Руки Диаса, которые тот держал на коленях, сжались в кулаки. Дуэль взглядов длилась мгновение, затем оба опустили глаза, словно непослушные дети, осознавшие свою вину, и снова стали смотреть на шахматное поле.

Меня удивила явная неприязнь их друг к другу. Даже не неприязнь, нет. Это граничило с ненавистью, не лишенной вместе с тем взаимного уважения. Я уже слышал о их соперничестве и теперь понял, что оно непреодолимо. И если бы не умение сдерживать себя, неприязнь вылилась бы в открытую вражду.

«Игра» заканчивалась. Белый король, упав на колени, склонил голову; черный — покинул шахматное поле и, отвесив низкий поклон Гарсиа, вручил ему свой кинжал, затем проводил самого победителя на поле, чтобы тот нанес свой coup de grace [смертельный удар (фр.)].

Вадос зааплодировал первым. Стоя между двумя высокорослыми королями, Гарсиа нервно раскланивался, поблескивая стеклами очков.

Диас снова взглянул на Вадоса, на этот раз с улыбкой.

Сеньора Кортес поднялась со вздохом облегчения.

— Будем считать, что представление окончено, — сказала она с удовлетворением. — Теперь остается только церемония прощания с президентом, гости уже становятся в очередь.

— Белита, — профессор окинул жену холодным взглядом. — Ты ведь сейчас поедешь на студию? А мне бы хотелось остаться, чтобы разобрать с Пабло начало партии и все ходы коня. Я еще не встречал у него такой комбинации.

— Хорошо, — сдержанно произнесла сеньора Кортес. — Тогда встретимся вечером дома.

Кортес стал пробираться среди гостей, которых становилось все меньше. Служители скатывали гигантский шахматный ковер. Я раскланялся с Вадосом и направился к машине.

Любопытная страна, думал я по дороге к центру города. Чемпионы по шахматам становятся национальными героями. Общественное мнение создается и определяется путем воздействия на подсознание, чего даже не пытаются скрывать. Самые жалкие лачуги соседствуют со зданиями будущего. По меньшей мере непонятным казалось это «детище» Вадоса…

Но что же делать мне? Ведь я понимаю все последствия воздействия на подсознание. Мария Посадор оказалась права, предположив, что моей первой реакцией будет неприятие всего этого. Но профессор Кортес своими рассказами о трущобах смутил меня. Он производил впечатление человека интеллигентного, отличавшегося той старомодной добропорядочностью, которая не приемлет лжи.

Чтобы оставаться честным в собственных глазах, я должен быть беспристрастен. И в то же время я спрашивал себя, насколько я действительно искренен в своем желании не вникать в то, что выходит за рамки моей профессиональной деятельности.

Добравшись до центра, я отметил, что жизнь в городе снова вошла в обычную колею. Повсюду царило оживление, характерное для вечеров в дни церковных праздников. В барах и ресторанах было полно народу. На площадях и перекрестках играли музыканты.

В слабой надежде, что и мое настроение как — то улучшится, я взял блокнот и фотоаппарат и решил еще раз пройтись в район рынка. Однако там улицы оказались пустынными. Я обратил внимание на маленькую нишу в стене одного из домов: мерцающее пламя нескольких свечей освещало глиняную фигурку богородицы. Вокруг одной из свечек я заметил свернутую трубочкой полоску бумаги, на которой было что — то написано. Я снял ее и поднес к глазам.

«За душу Марио Герреро, — гласили корявые буквы по — испански. — Его убили те… — затем следовало незнакомое мне слово, возможно бранное, —

…индейцы, у которых нет души».

— Эй! — послышался окрик с другой стороны улицы. — Не трогай!

Я повернул голову. Из темной двери дома напротив показались двое парней с дубинками в руках. Я невольно напрягся.

— Что надо? — угрожающим тоном спросил один из них по — испански. Другой уставился мне в лицо, затем жестом приказал своему товарищу опустить дубинку.

— Сеньор Хаклют, да? Я видел вашу честь по телевидению. Извините, сеньор. Мы поставили свечки, чтобы напомнить деревенскому сброду, что смерть Марио Герреро… — он снова ввернул незнакомое слово, — …не останется без отмщения. Для собственной безопасности вам лучше здесь не появляться.

— Спасибо за совет, — сказал я и быстро зашагал дальше по улице.

Столкновение с воинственно настроенными приверженцами гражданской партии давало основания предположить, что подобное может произойти и со сторонниками Тесоля. А ни один контракт не стоил того, чтобы ради него рисковать жизнью в какой — нибудь уличной потасовке.

Очевидно, повинуясь своему профессиональному долгу, я, не задумываясь, свернул в сторону главной дорожной развязки и провел там два часа, наблюдая за интенсивностью движения, после чего отправился спать.

Вероятно, мне требовалась еще неделя, чтобы сделать окончательные выводы.

А пока я решил на два дня засесть в транспортном управлении, чтобы перевести мои дорожные подсчеты на язык компьютера и получить первые приблизительные оценки. Из — за относительно небольшого объема информации я справился с этой задачей значительно скорее, чем предполагал.

Энжерс был очень удивлен, застав меня в пятницу за составлением предварительной схемы. Но я попытался охладить его пыл, сказав, что обычно мне требуется не менее шести попыток. Однако он воспринял мое признание как проявление излишней скромности и пригласил меня пообедать на Пласа — дель — Сур.

Я не выносил этого прилизанного благополучного англичанина. Он был для меня слишком… слишком стерилен. Но следовало отдать ему должное: в дорожно — строительных работах он разбирался неплохо. По его собственному признанию, он уехал из Англии именно потому, что эта страна, имевшая в то время самые несовершенные дороги в мире, не признавала четкого планирования транспортных потоков. Какое — то время он работал в странах Британского содружества на строительстве автострады вдоль западноафриканского побережья, затем участвовал в сооружении двух автомагистралей в США. Потеряв всякую надежду вернуться на родину, так как британцы все еще не намеревались что — либо предпринять для улучшения дорожного движения, он отправился в Вадос.

Мы с Энжерсом мирно продолжали нашу беседу, сидя за столиком в ресторане, как вдруг чья — то тяжелая рука легла мне на плечо. Оглянувшись, я увидел Толстяка Брауна.

— Хэлло, Хаклют, — сказал он, выпуская облако табачного дыма. — У меня есть новости, которые вас, вероятно, заинтересуют.

Казалось, он не замечает присутствия англичанина. Энжерс сам обратился к нему.

— Хэлло, Браун! Вас не часто встретишь здесь! Или вы для разнообразия подцепили клиента, который может даже заплатить гонорар?

— Это ваш дружок Люкас только тем и занят, что набивает себе мошну, — спокойно возразил Браун. — А я пекусь о торжестве справедливости. Вы разве этого не знаете? Таких, как я, не так уж много в Вадосе.

Энжерс помрачнел. Браун снова обратился ко мне.

— Как я и предполагал, Хаклют, похоже, нам удастся расправиться с судьей Ромеро: Гонсалес назначил новый процесс. Чтобы отпраздновать успех, я пришел сюда. Если хотите поздравить Мига, он сидит там со мной за столиком. До скорого, Хаклют.

Тяжелой походкой он направился на свое место.

— Бунтовщик, — прошипел Энжерс ему вслед. — Наше правосудие его совершенно не касается. Но он никак не хочет остановиться и прекратить ковыряться в нем.

Он погасил сигарету о пепельницу и поднялся.

— Вы еще вернетесь в бюро?

— Несколько позже, — ответил я. — Хочу еще захватить пару книг из отеля. До свидания!

Книги были лишь предлогом. Я хотел пройтись по Пласа — дель — Сур. Мне не удалось просмотреть утренние газеты, и я хотел знать, хватило ли у народной партии духу для официального выступления. Однако, добравшись до площади, я обнаружил, что там никаких сборищ нет. Если не считать доброй сотни полицейских, которые курили или играли в кости. Двое в окружении товарищей были заняты шахматной партией.

Озадаченный, я вернулся в отель. Мелькнула мысль перемолвиться со швейцаром, приветствовавшим меня при входе, но я вовремя сообразил, что он, как и в день моего приезда, скажет, что ничего не знает.

Но тут на свое счастье я заметил в холле Марию Посадор. Склонившись над шахматной доской, она праздно передвигала фигуры, держа между пальцами незажженную сигарету. Вид у нее был встревоженный.

Приветствуя меня, она слабо улыбнулась и указала на кресло рядом.

— Не хотите ли, сеньор, сыграть партию, которую вы мне задолжали? — предложила она. — Мне надо немного отвлечься.

— Сожалею, однако должен огорчить вас: мне необходимо вернуться в транспортное управление. Но не объясните ли вы мне, почему сегодня на Пласа — дель — Сур нет никаких митингов?

Она пожала плечами.

— Вчера в связи с этим возникли крупные волнения. Диас запретил проведение всяких сборищ до тех пор, пока не улягутся волнения, связанные со смертью Герреро.

— Это серьезно?

— Достаточно серьезно, чтобы разделить город на два враждебных лагеря, — ответила она задумчиво.

Разговаривая, она расставила шахматные фигуры по местам, как для начала новой игры.

— Кажется, я прибыл в Вадос в неподходящий момент.

Я не совсем точно выразил свою мысль, она пристально посмотрела на меня.

— Не вы, так появился бы кто — нибудь другой. Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация. Смерть Герреро лишь частность. Можно сказать, лишь симптом болезни, которая отравляет наше бытие. Поражены, загнивают сами корни, и все, что исходит от них, усиливает гниение остального. Вам, по — видимому, известно, что сеньор Сейксас из финансового управления весьма заинтересован в строительстве новых дорог, сколько бы ни ушло средств и каких бы человеческих усилий это ни стоило, потому что именно я его карманы… потечет золото, с помощью которого сегодня здесь можно совершать любые сделки…

Она вздохнула.

— Ах, ничего нового в этом нет! Однако меня беспокоит наш добрый друг Фелипе Мендоса — человек, которого не развратили успех и признание и который не забыл о долге по отношению к своим согражданам! Как только он попытается разоблачить спекуляции Сейксаса, тот снимет трубку и поговорит со своим другом судьей Ромеро, и тут же заручится необходимой поддержкой против Мендосы, и будет продолжать свои грязные махинации, а правда будет сокрыта от народа. Все это вызывает отвращение. — Она брезгливо скривила рот. — Но, впрочем, хватит. Сеньор Хаклют, вы не думали над тем, что я вам показала?

— Признаться, все время думаю над этим, — я осторожно подбирал слова. — Даже имел откровенный разговор с сеньорой Кортес с телевидения и ее мужем, профессором Кортесом, который без обиняков признался, что они используют технику воздействия на подсознание. Мне лично это не по душе. Но, судя по тому, что мне рассказал профессор, этому можно найти оправдание…

Сеньора Посадор мгновенно сникла, словно брошенный в огонь цветок.

— Да — да, сеньор Хаклют. Не сомневаюсь, что Бельзену тоже было найдено какое — то оправдание, — холодно произнесла она. — Всего хорошего.

Глава 13

Весь уик — энд меня не покидало ощущение, будто я бреду по туннелю, своды которого вот — вот рухнут. Предчувствие беды, вызванное смертью Герреро, все еще витало в воздухе. Это было заметно даже по той осторожности, с какой люди показывались на улицах, стараясь как можно меньше попадаться на глаза.

Налицо был конфликт, который никого в Вадосе не оставил равнодушным — ни членов правительства, ни простых людей. Я вспомнил слова сеньоры Посадор о двух враждебных лагерях.

И все же… Не может быть, чтобы Вадос не пытался контролировать развитие событий. Во всем ощущался едва сдерживаемый мятежный настрой, но открытых столкновений, к счастью, пока не отмечалось.

В субботу крупные заголовки на первой странице «Тьемпо» известили о победе Домингеса. Видное место в газете занимало пылкое выступление в защиту Фелипе Мендосы, подписанное его братом, главным редактором этой газеты. Хотя прямых указаний не было, но я предположил, что это явилось реакцией на постановление суда в пользу Сейксаса, о чем упоминала сеньора Посадор. Статья не обошла молчанием достойное поведение Мигеля Домингеса и Марии Посадор и заканчивалась хвалебными словами в адрес Хуана Тесоля, называя его «надежным защитником свободы народа». Весь стиль статьи отличался ура — патриотической напыщенностью.

Чем настойчивее я хотел продвинуться в работе над проектом, тем чаще мне стали вставлять палки в колеса. Но хуже всего было то, что ситуация, в которую я невольно оказался втянутым, все более осложнялась.

Конечно, и в том и в другом лагере были порядочные люди. Кроме Фрэнсиса, которого не стоило уже принимать в расчет, представители народной партии, от Мендосы до Домингеса, вероятно, имели добрые намерения. И негодование Марии Посадор не было лишено оснований: несомненным было недопустимое в его положении поведение судьи Ромеро.

Политическая обстановка в стране напоминала чем — то теплицу. Малейшее событие, которое можно было как — то обыграть политически, обретало почву. Его оберегали, словно хрупкий, нежный цветок, подкармливали и холили до тех пор, пока оно не перерастало все возможные размеры.

С момента моего появления единственным серьезным поводом для недовольства обеих сторон послужила смерть Герреро. Но поскольку Фрэнсис уже находился под стражей, волнения носили эмоциональный характер. К моему немалому удивлению, сам факт, что я собственными глазами видел смерть Герреро, мало занимал меня. Случившееся казалось мне почти нереальным. Люди, вероятно, никогда в своей жизни даже не видевшие Герреро, были взволнованы гораздо больше, чем я, непосредственный свидетель события. Это могло означать лишь одно: человек не может так много значить для чужих ему людей, если только он не олицетворяет собой какой — нибудь символ. Символ чего — то важного.

Похороны Герреро состоялись в субботу. Заупокойную мессу в соборе отслужил сам епископ Крус. В городе все замерло, толпы любопытных, стоя на тротуарах, провожали траурную процессию.

О'Рурк приказал полиции обеспечить безопасность по пути следования траурной процессии. Его распоряжение оказалось не лишним, поскольку были попытки беспорядков. Вначале я предположил, что они произошли по вине народной партии, но позднее выяснил, что это именно против нее выступали студенты университета.

Похороны вызвали новые волнения, которые поднялись следом за ними подобно зыби.

Я понял из всего этого только одно: мне следует хорошенько взвесить, на чем основан, мой собственный незаслуженно высокий престиж в городе. «Не вы, так появился бы кто — нибудь другой, — сказала Мария Посадор. — Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация».

Совершенно верно. Как невроз, вызванный депрессией, может принять такие формы, когда уже невозможно распознать причину породившего их недуга, так и в Сьюдад — де — Вадосе то там, то здесь проявлялись симптомы сдерживаемых волнений, не имевшие на первый взгляд между собой никакой связи. Они на какое — то время как бы фокусировались вокруг определенного явления или личности.

По стечению обстоятельств я невольно стал одной из центральных фигур, вокруг которых развивались главные события. И как можно было воспрепятствовать уже начатому процессу? И как бороться с этим клубком волнений, страстей, опасений, которые в настоящий момент владели Вадосом?

Я ощутил себя узником, судьбу которого решали какие — то неведомые мне силы. Я лишился свободы, которой на протяжении всей своей жизни особенно дорожил, — творческой свободы, без которой не мыслил своего труда.

Прошли еще два дня обманчивого спокойствия. Большую часть времени я проводил в транспортном управлении, пытаясь увидеть за цифрами, что чувствуют, проходя по улицам, простые жители города.

За работой я отключился от повседневных городских тревог, как забыл и об иске Сигейраса против транспортного управления. Утром в среду Энжерс напомнил мне о нем. Оказалось, вероятность того, что судебное постановление будет обжаловано, весьма невелика. Люкас смог добиться отсрочки, перенеся слушание на более поздний срок, а полученное время использовал для подготовки к ведению дела Сэма Фрэнсиса. Однако исход процесса ни у кого не вызывал сомнений.

Я аккуратно собрал свои бумаги, зажег сигарету и откинулся в кресле, внимательно глядя на Энжерса.

— Итак, вы полагаете, что придется воспользоваться повесткой в суд, которую вы мне однажды вручили?

— Люкас обратил мое внимание на такую возможность, — ответил Энжерс.

— Я хочу уточнить один момент, — сказал я. — Мне непонятна система правовых отношений у вас в стране. Я полагал, что адвокаты обычно специализируются по гражданскому или уголовному праву. А ваш Люкас занимается как гражданскими, так и уголовными процессами. В чем здесь дело?

— О, это сложный вопрос, — вздохнул Энжерс. — Думаю, самым коротким ответом на него будет то, что это — часть теории управления государством по Майору. Майор оказывает очень сильное влияние на Вадоса, вы ведь это знаете. Согласно его учению, всякое правонарушение является компетенцией государства. Поэтому в самом Сьюдад — де — Вадосе нет четкого различия между уголовным и гражданским правом, хотя, мне думается, в остальных частях страны — положение иное. Каждый гражданин, который, например, не в состоянии предъявить иск обидчику, имеет право в частном порядке обратиться в государственные органы с жалобой, и государство от его имени может ходатайствовать перед судом о возбуждении дела. И такие случаи у нас нередки. Что касается Люкаса, то он является адвокатом по уголовным делам и в то же время юрисконсультом гражданской партии, отчего круг его деятельности весьма широк. Кроме того, он принимал участие в разработке гражданского правового кодекса Сьюдад — де — Вадоса. Поэтому вполне естественно, что его привлекают к таким делам, как иск Сигейраса.

— Похоже, что у него действительно много работы.

— Так оно и есть.

— В свое время вы предположили, что мне следует ожидать приглашения в суд в качестве свидетеля со стороны Брауна. Чем это кончилось? Повестки от него я не получал.

— Положению Брауна не позавидуешь, — не без самодовольства ответил Энжерс. — Насколько мне известно, он отказался от своего намерения, как только узнал, что мы собираемся сделать то же самое. Люкас говорил, что Браун немного запутался. Вероятно, закрутился с дельцем, которое состряпал его дружок Домингес.

— Браун не похож на человека, которого легко сбить с толку, — вставил я. — А что сделал Домингес?

— Разве вы не знаете? В конце прошлой недели в «Тьемпо» опять появился пасквиль за подписью Христофоро Мендосы, в котором он в заносчивой форме защищал Домингеса от обвинений Ромеро. Домингес написал открытое письмо в «Тьемпо» и «Либертад», заявив, что не нуждается в поддержке печатного органа партии, чьи лидеры средь бела дня способны совершать убийства.

— И «Тьемпо» опубликовала его письмо?

— Нет, конечно, нет. Но «Либертад» это сделала.

Я в задумчивости кивнул головой.

— Итак, он предпочел вступить в союз с партией, которая совершает убийства ночью?

— Что вы имеете в виду, Хаклют? — спросил Энжерс ледяным тоном.

— Ничего, — спокойно ответил я. — Абсолютно ничего. Я ведь должен быть объективен, не забывайте! Я считаю своим долгом одинаково беспристрастно относиться к обеим партиям.

— Но ведь гражданскую и народную партии и сравнить нельзя! — заключил Энжерс не терпящим возражений тоном.

Решив не вдаваться в бесплодное обсуждение, я попросил его подробнее рассказать о Домингесе.

— Мне больше нечего добавить, — резко ответил он. — Кроме того, что Ромеро теперь, естественно, имеет зуб на Брауна. Браун, видимо, подстрекал Домингеса… Понимаете?

— Написать в «Либертад»?

— Ну что вы! — с раздражением воскликнул Энжерс. — Конечно, нет. Не могу понять, Хаклют, к чему вы клоните. Но сегодня вы явно хотите казаться тугодумом.

— У меня голова устала от цифр, — ответил я. — Хотя любые расчеты мне порой понятнее политических интриг. Корда мне надо явиться в суд?

— Возможно, сегодня после обеда. Я сообщу вам дополнительно.

Меня попросили быть в суде к половине второго. Однако, как выяснилось позже, мне не следовало спешить. Я едва не стоптал башмаки, шагая взад и вперед по приемной в напрасном ожидании, пока наконец не появился один из служащих и не сообщил мне, что судебное заседание на сегоднязакончилось. Мне оставалось только крепко выругаться по поводу волокиты в местном судопроизводстве.

Проходя мимо зала заседаний, я увидел, как в коридор, с грохотом хлопнув дверью, выскочил Толстяк Браун. Увидев меня, он остановился.

— Добрый вечер, Хаклют, — сказал он. — Предупреждаю, сделаю из вас отбивную, если Люкас притащит вас с собой. Расправляться со свидетелями — мой конек. А эти типы слишком уж возомнили о себе. Пойдемте, пропустим по одной. Правда, это несколько необычная картина, когда адвокат истца выпивает со свидетелем защиты. Узнав, Люкас непременно разразится бранью, обвинив меня в попытке подкупа. Да черт с ним, с этим Люкасом! Пошли!

Мне было безразлично, с кем сидеть после столь бездарно потерянного времени. Мы зашли в тот же бар, в котором были после смерти Герреро. Браун заказал один из своих любимых местных напитков. Я попросил принести водки. Мы чокнулись.

— Не хочу уточнять, что вы намерены говорить в роли свидетеля, — произнес он, отпив из бокала. — Скорее всего вы заявите, что просто будете отвечать на вопросы. Я же предпочитаю на процессах импровизировать. Нащупав слабые места свидетеля, я бью по ним. Надеюсь, я вас не очень напугал?

— Не особенно, — ответил я.

— Не будем больше говорить об этом деле, — предложил он. — Э… э… Вы поняли суть истории с Мигом?

— Что он отмежевался от статьи, которая появилась в «Тьемпо»? Энжерс мне рассказывал.

— Ага. Думаете, мы с Мигом были единственными в Вадосе, кто знал обо всем с самого начала? Хитро! Ловко! Мне следовало бы подумать об этом раньше.

— О чем?

Он посмотрел на меня с некоторым изумлением. Его глаза превратились в узкие щелки, когда он разразился громовым хохотом.

— Вы в самом деле сочли, что он отказался от нас? О — хо — хо-хо! Хаклют, когда вы хотите, вы кажетесь глупее самого тупого из жителей Вадоса! Это ведь так… чтобы посмешить людей! И вот вы тоже купились! Ха — ха — ха-ха!

Я ждал, пока он перестанет смеяться.

— Если вы находите, что всех так ловко обошли, — Браун начинал раздражать меня, — может быть, вы объясните в чем дело?

— Среди юристов я всегда оказываюсь козлом отпущения. Миг попал в весьма затруднительное положение. Ромеро, как только мог, подмочил его репутацию. Вот Мигу и надо было обелить себя в глазах почтенных жителей Вадоса. Потому и появилось то «достойное» заявление. Все это болтовня, понятно, но жители Вадоса, как я уже говорил, непростительно тупы. Во всяком случае, люди смотрят теперь на Мига другими глазами и говорят: «Не такой уж, видно, плохой он парень! Правильно поступил!» В результате произошел поворот в общественном мнении. Ромеро не знает, останется ли он на своей должности, чтобы закончить то, что он задумал с Тесолем. Вы, наверное, знаете, что приговор по делу Тесоля вынесен им? Нет? Можете быть уверены, что старая лиса использует любую возможность, чтобы разделаться с народной партией. Он ненавидит ее всей Душой.

— Я так и думал, — согласился я. — Но что вы имеете в виду, говоря «закончить то, что он задумал с Тесолем?» Разве денежный штраф еще не уплачен?

— Ромеро дал Тесолю время, чтобы тот внес деньги наличными. По всей видимости, он хотел заставить его извиваться как ужа на сковородке. Не иначе Ромеро считает, что у Домингеса кишка тонка провернуть затею против него. И Ромеро делает ход конем! Он решает выступить по телевидению в одной из дерьмовых передач, которые стряпает Риоко. Он сидел в студии безвылазно. Я узнал обо всем от одного тамошнего сотрудника… Болтовню Ромеро передадут по телевидению сегодня вечером. Он собирается «отделать» Тесоля, из «лучших» побуждений пару раз хлестануть Христофоро Мендосу, а под занавес расскажет, что произойдет, если денежный штраф не будет уплачен к сроку.

Браун отпил из бокала.

— Думаете, Ромеро за это время стал порядочнее? И тем не менее его представят как выдающегося поборника справедливости. Судите сами, что произойдет, когда Миг разоблачит его, как старого хвастливого петуха, который даже не знает, что такое свидетельские показания.

— Вы имеете в виду процесс по делу шофера Герреро?

Браун допил бокал и кивнул мне. Его щека нервно подергивалась. Я решил повторить заказ.

— За то, чтобы вы запутались в своих показаниях, — ухмыльнувшись, сказал он.

— Долой адвокатов, — парировал я.

В баре включили телевизор. Было восемнадцать часов. Я увидел знакомое лицо Франсиско Кордобана, с улыбкой смотрящего на меня сверху, и демонстративно повернулся спиной к аппарату. Возможно, кадры, которые вставлялись в передачи, чтобы воздействовать на подсознание телезрителей, в какой — то мере и отвечали действительности, а возможно — и нет. Во всяком случае, я предпочитал иметь собственное суждение.

Мне снова вдруг вспомнилось, как Мария Посадор сидела передо мной в ангаре, покачивая длинными стройными ногами…

— Значит, до завтра, — сказал Браун после непродолжительного молчания. — Обещаю запутать вас окончательно. До свидания.

Я пробыл в баре еще несколько минут, затем отправился в отель, где собирался поужинать. Но прежде следовало подняться в номер, чтобы принять душ и сменить рубашку. День стоял жаркий, и было очень влажно.

В моей комнате, листая справочник, сидел какой — то мужчина.

Я резко остановился, не вынимая ключа из скважины.

— Как вы сюда попали, черт возьми? — спросил я, не веря своим глазам.

Он спокойно закрыл книгу и с невозмутимым видом поднялся навстречу мне.

— Добрый вечер, сеньор Хаклют, — проговорил он. — Пройдите, пожалуйста, и закройте за собой дверь.

Человек был высок и широкоплеч. Толстый справочник в его громадных ручищах казался невесомым. Кожа его, пожалуй, была смуглее, чем самый сильный загар, волнистые волосы красиво обрамляли чуть вытянутое скуластое лицо. Серый костюм, шелковая сорочка, ручной работы туфли, бриллиантовые запонки, дорогие часы свидетельствовали о том, что передо мной явно состоятельный человек.

Он был килограммов на двадцать тяжелее меня. Я не мог сразу вышвырнуть его из комнаты. Во всех случаях следовало объясниться.

Я закрыл дверь.

— Благодарю вас, — произнес он на хорошем английском с едва уловимым местным акцентом. — Я должен, конечно, извиниться перед вами за вторжение. Но уверяю вас, это вызвано необходимостью. Садитесь, пожалуйста, — он жестом предложил мне кресло, в котором сидел сам.

Я покачал головой.

— Наш разговор займет какое — то время, но если вы предпочитаете вести его стоя, я не возражаю. Меня зовут Хосе Дальбан, сеньор. Я пришел сюда, чтобы поговорить с вами о вашем пребывании в Сьюдад — де — Вадосе.

— А что здесь обсуждать? — резко ответил я.

— О, очень многое. К примеру, почему вы сюда приехали, чем занимаетесь. Но, пожалуйста, прошу вас, только не говорите, что вы здесь потому, что подписали контракт и, согласно ему, выполняете свою работу. Я как раз хотел объяснить вам, что ваш проект принесет слишком многие лишь нищету и унижение.

— Сеньор Дальбан, — я глубоко вздохнул. — Это я слышу здесь уже не в первый раз. Мне хорошо известно, что выполнение контракта, из — за которого я сюда приехал, действительно сопряжено с тем, что часть жителей временно останутся без крова. Но я не знаю, что может быть ужаснее так называемых «домов», в которых они живут в настоящее время. Рано или поздно правительство должно будет взглянуть фактам в лицо и приступить к коренному решению проблемы. А до тех пор моя роль не так уж велика, как вам кажется.

— Я представляю здесь группу частных лиц, — казалось, он произносит давно заученную речь, — которые опасаются, что осуществление правительственных планов послужит поводом к гражданской войне в Агуасуле. И я обращаюсь к вам с предложением отказаться от выполнения ваших обязательств. Разумеется, вы не пострадаете материально, скорее наоборот.

— Это исключено, — возразил я. — Я работаю по найму. Я потратил годы, чтобы получить признание. Если я откажусь от выполнения данной работы, пострадает мой профессиональный престиж.

— Сеньор Хаклют, — волнение Дальбана выдавало лишь нервное подергивание века, — я говорю от имени бизнесменов. Мы можем гарантировать вам доходы до конца дней за пределами Агуасуля.

— Да разве в деньгах дело! Я занимаюсь своей работой только потому, что она мне по душе! И в одном вы можете мне поверить: изолировать меня — не значит решить проблему. Вовсе нет. Если я откажусь от контракта, моей работой, вероятно, займутся Энжерс и его сотрудники из транспортного управления, потому что правительство не откажется от своих намерений. Но эти люди недостаточно компетентны. В результате вы получите легкий косметический ремонт, а положение окажется хуже сегодняшнего.

Дальбан молча внимательно смотрел на меня.

— Я еще раз должен извиниться, — сказал он наконец. — Мне казалось, вы не представляете себе, что делаете. Теперь я вижу, это не так. Я сожалею лишь о том, что вы пришли к неправильным выводам.

— Если в Агуасуле разразится гражданская война, то это произойдет не по моей вине, — возразил я. — Так утверждать просто смешно.

— Однако, сеньор, ваш отъезд, с нашей точки зрения, намного уменьшил бы вероятность ее возникновения, — спокойно произнес Дальбан. — Мне совершенно ясно, что вы оказались здесь и обстановки вам выбирать не приходилось. Но от интеллигентного человека мы вправе ожидать понимания. Порой самое незначительное решение может, помимо желания, затронуть судьбы многих. Поэтому я должен, к сожалению, внести ясность: или вы все еще раз взвесите и добровольно исполните наше желание, или мы найдем способ принудить вас к этому. Если вы захотите поговорить со мной, вы найдете мой номер в телефонном справочнике: Хосе Дальбан. Всего доброго, сеньор Хаклют.

Он стремительно прошел мимо меня и скрылся за дверью. Не теряя ни минуты, я схватил телефонную трубку и попросил портье задержать моего непрошенного гостя, а заодно поинтересовался, как он мог попасть в мой номер.

— Дальбан, сеньор? — переспросил портье вкрадчивым голосом. — Что вы, сеньора Дальбана я бы сразу же узнал в любое время дня и ночи. Но его нет и не было в отеле.

Я обратился к директору отеля, но и от него ничего не смог добиться.

С горечью подумал я о том, что в Вадосе, когда надо, умеют держать язык за зубами.

— Кто он вообще, этот Дальбан? — спросил я.

— О, сеньор Дальбан — бизнесмен, весьма благородный и богатый человек. Если бы ему что — нибудь понадобилось, он не пришел бы сам, а послал бы кого — нибудь.

— Так вот, пришлите мне полицейского чиновника, — сказал я. — Да, именно полицейского чиновника. И поскорее!

Появился мужчина с маловыразительным лицом, не иначе старший брат директора. Он выслушал меня с таким видом, словно речь шла о причудах бестолкового иностранца; записав все корявым почерком, он пообещал передать акт в полицейский участок. Я очень сомневался, что он действительно так поступит, и решил сам позвонить в полицейское управление. Я потребовал лично О'Рурка. Его на месте не оказалось. Дежурный нудным голосом задавал мне вопросы, записал мою фамилию и показания. Когда я положил трубку, на смену гневу пришла апатия.

Происшествию не стоило придавать большого значения. Ведь, по словам Энжерса, за мной следили, когда я покидал отель. Я мог лишь надеяться, что моя охрана хорошо поставлена. Но кем бы ни был Дальбан и кого бы он ни представлял, не от большого ума эти люди начали с угроз и подкупа. Я не хотел иметь с ними ничего общего и намерен был, несмотря ни на что, продолжать свою работу. Но иногда бывали моменты, когда мне казалось, что я просто упрямый осел.

Глава 14

— Я так и думал. Это в духе деятелей из народной партии. Они всегда действуют подобными методами, — задумчиво сказал Энжерс. — Я рад, что вы прогнали Дальбана, Хаклют… Я всегда, несмотря на наши расхождения, считал, что вы честный человек.

Зная Энжерса, я понял, что он хочет мне польстить. Я оценил это, не подав виду.

— Вы хотите сказать, что Дальбан связан с народной партией? — спросил я. — Но если у них есть средства на взятки, почему бы им не заплатить штраф Тесоля?

Энжерс пожал плечами.

— Им на него наплевать. А о тех, кто стоит за народной партией и кто в действительности всем заправляет, говорят, что они не брезгуют ничем.

— Думаю, служащие отеля наверняка подкуплены и потому отрицают, что пропустили Дальбана ко мне в номер. Да и от полиции я не надеюсь узнать больше.

— Я уже ничему не удивляюсь, — Энжерс издал циничный смешок. — Если в дошедших до меня слухах есть хоть доля правды, Дальбана давно изгнали бы из страны, не подкупи он полицию. Вы слишком глубоко копаете, Хаклют.

— Дальбан тоже дал мне это понять.

На губах Энжерса снова мелькнула его холодная усмешка.

— Не огорчайтесь, Хаклют. Позвольте вас заверить, вы представляете для нас слишком большую ценность. Что бы Дальбан ни говорил, его положение сложное. Однажды он ходил уже по острию ножа, и малейший промах может обернуться против него. Разглагольствовать он может сколько угодно, но его угрозы многого не стоят.

Он поморщился.

— И все же не знаю, должны ли мы ограничиться лишь простой констатацией факта: ведь попытка подкупа эксперта, приглашенного правительством, — случай из ряда вон выходящий.

Я хотел высказаться по поводу существующей в стране коррупции, но Энжерс взглянул на настенные часы и поднялся с кресла.

— Лучше отправимся в суд, — сказал он. — Заседание начинается в десять. Не думаю, что сегодня вам снова придется ждать.

В коридорах Дворца правосудия царило оживление, атмосфера была накалена, словно сюда проникали лучи жаркого латиноамериканского солнца. Энжерс извинился, сказав, что ему нужно кое — что обсудить с Люкасом, и оставил меня одного. Я огляделся вокруг в поисках кого — либо из знакомых и заметил Толстяка Брауна, горячо обсуждавшего что — то с Сигейрасом. Несмотря на разный цвет кожи, они чем — то походили друг на друга: оба тучные, неопрятные, оба чрезмерно громкие в разговоре, оба подкрепляли свои слова бурной жестикуляцией.

— Д…доброе утро, мистер Хаклют, — промямлил кто — то рядом.

Обернувшись, я увидел Колдуэлла, молодого сотрудника из городского отдела здравоохранения, и маленького задиристого вида человечка с копной растрепанных волос. Сквозь очки в роговой оправе поблескивали холодные глаза. Сеньора Кортес показывала мне этого мужчину на приеме у президента, но я никак не мог припомнить ни его имени, ни рода занятий.

— Доброе утро, — ответил я. — Вы здесь тоже по делу?

— К…конечно! — с готовностью подтвердил Колдуэлл. — Доказательства, к…которые собрал наш отдел об у…ужасных у…условиях, о…очень важны.

В разговор вступил его спутник.

— Простите, Ники, мою бестактность. Сеньор Хаклют, позвольте мне самому представиться вам. Моя фамилия Руис, Алонсо Руис. Очень рад познакомиться с вами. Я врач, — последние слова он произнес подчеркнуто скромно.

Я пожал его руку.

— Если не ошибаюсь, вы являетесь министром здравоохранения и гигиены, — неожиданно вспомнил я. — Рад с вами познакомиться. Вы выступаете тоже в качестве свидетеля?

— Да, сеньор Хаклют! Я располагаю статистическими данными, согласно которым Сигейрас несет ответственность за то, что заболеваемость тифом в Сьюдад — де — Вадосе за последние десять лет возросла на сто двадцать процентов.

Судебный чиновник прошел по коридору, напоминая, что через пять минут начнется заседание. Я бросил взгляд на дверь приемной, где вчера бесцельно провел полдня, и пожалел, что не прихватил с собой хорошую книгу. В этот момент ко мне быстро подошел Энжерс.

— Все хорошо, Хаклют, — сказал он, не переводя дыхания. — Я договорился с Люкасом, что в связи с особо важными обстоятельствами тот попросит у судьи разрешить сегодня свидетелям присутствовать в зале заседаний. Он обещал это устроить.

Люкас действительно все устроил. Через несколько минут после начала заседания я получил разрешение сесть рядом с Энжерсом. Я почувствовал на себе негодующий взгляд Брауна. Не иначе, он только что потерпел неудачу. Я внимательно осмотрелся.

Зал был полон, как и в день процесса над водителем Герреро. Я непроизвольно подтянулся, заметив среди публики Марию Посадор и Фелипе, Мендосу. Она равнодушно кивнула мне. Я отвел глаза.

Любопытно, что оба они снова сидели здесь при слушании дела, явно имевшего политическую подоплеку. Складывалось впечатление, что в этом городе при разборе доброй половины дел суд становился полем битвы двух соперничающих партий.

Как только Толстяку Брауну удалось преодолеть свое раздражение, он со скучающим видом попросил слова.

— Мне хотелось бы знать, — начал он, — почему председательствующий не уточняет, находятся ли в зале суда свидетели или нет. Как нельзя замаскировать лжесвидетельства, так нельзя замаскировать и тот факт, что налицо сговор между представителями транспортного управления и муниципалитета. Они собрались для того, чтобы урезать гражданские права моего клиента и, кроме того, оставить без крова многие сотни людей.

— Возражаю, — гневный голос Люкаса раздался одновременно с ударом молоточка судьи.

— Принимается во внимание, — сказал судья. — Исключить из протокола. Сеньор Браун, подобные отступления от темы перед лицом суда со всей очевидностью служат иным целям. Уверяю вас, на меня они не производят впечатления.

— Безусловно, ваша честь, — невозмутимо произнес Браун. — Мое заявление для прессы.

Судья, представительный мужчина лет пятидесяти, едва смог подавить улыбку — ему явно поправилось замечание Брауна.

Я посмотрел туда, где находились места для журналистов, и увидел пятерых мужчин и девушку.

— Дело, вероятно, привлекает к себе внимание? — поинтересовался я у Энжерса.

— Да. А вы не видели сегодняшних газет?

Судья неодобрительно взглянул на нас, и Энжерс, пробормотав извинение, резко откинулся в кресле.

— Продолжайте, сеньор Браун, — обратился судья к Толстяку Брауну.

Браун выглядел немного спокойнее. Вероятно, суть иска он уже изложил суду на прошлом заседании. Теперь он старался обобщить сказанное, ссылаясь на показания свидетелей; с их точки зрения, сеньор Сигейрас являлся благодетелем, так как дал им пристанище, после того как они вынуждены были покинуть свои деревни, когда воду из тех мест отвели в Сьюдад — де — Вадос. Затем Браун процитировал гражданский кодекс и в заключение попросил у суда разрешения вторично пригласить его свидетелей в случае, если заявления защиты будут противоречить его показаниям.

После Брауна слово получил Люкас. Должен признаться, он был мастером своего дела. Он квалифицированно опроверг толкование Брауном соответствующей статьи закона, в пух и прах разбив его аргументы. Браун недовольно ерзал. Было очевидно, что спор, по существу, шел не о букве закона. Закон позволял городу ставить планы своего развития выше прав отдельных граждан.

Сигейрас, однако, утверждал, что, если бы не намерение именно его лишить преимуществ аренды, не возникло бы необходимости перестройки. Браун со своей стороны пытался доказать, что муниципалитет и транспортное управление во главе с Энжерсом в своих действиях против Сигейраса руководствовались не заботой о благе горожан, а недоброжелательством. В конце концов все свелось к выяснению вопроса, является ли поведение Сигейраса нарушением общественного порядка. Люкас заявил, что он опровергает наличие злого умысла в действиях ответчиков, но не ставит под сомнение осквернение норм морали истцом.

Судья, внимательно слушавший Люкаса, благосклонно заулыбался ему.

Затем Люкас вызвал в свидетели Энжерса, который категорически опроверг упрек в злонамеренности действий муниципалитета и его представителей.

Огонек, поблескивавший в глазах Брауна, когда тот лениво поднялся со своего места, не предвещал ничего хорошего.

— Сеньор Энжерс, вы серьезно утверждаете перед лицом суда, что недовольны именно тем, что участок земли под центральной станцией не используется для технических целей?

— Конечно, нет.

— Мешает ли нынешнее использование участка подходу к станции? Или, скажем, потоку пассажиров?

— Предельно ясно, что это не может не раздражать пассажиров, — нахмурился Энжерс.

— Не о том речь. Можете ли вы предложить что — нибудь конкретное для оздоровления данного участка?

Энжерс беспомощно посмотрел на меня.

Пытаясь выручить его, поднялся Люкас и объяснил, что по данному пункту выступит другой свидетель. Вероятно, он имел в виду меня.

Но Браун, видимо, попал в цель и умело использовал это.

— Действительно, — быстро проговорил он, — чтобы скрыть вашу попытку насильно выселить Сигейраса, вы пригласили в страну иностранного специалиста. Вы выдумали, я подчеркиваю это слово, новый вариант использования участка, ущемляющий законные права Сигейраса. Так это или нет? — с напором спросил Браун.

— Э… э… — пробормотал Энжерс.

Браун с презрением махнул в его сторону рукой и сел на место.

Все старания Люкаса не могли сгладить неудачных показаний Энжерса.

Не повезло Люкасу и со следующим свидетелем — Колдуэллом. Бедный парень заикался больше обычного. Люкас, правда, попытался и на том нажить капитал, изображая живейшее сострадание. Он добился согласия суда на свое предложение давать свидетельские показания об угрозе трущоб Сигейраса здоровью и благосостоянию граждан под присягой.

Но Браун не уступал. Он более часа допрашивал Колдуэлла, выдавливая из него признания одно за другим. Выяснилось, что условия жизни в трущобах не хуже, чем в некоторых кварталах Пуэрто — Хоакина, и что у бедняков не было других возможностей для проживания. Короче говоря, причиной всему была нищета. Надо было в целом улучшать положение. Сигейрас же оказался единственным, кто предпринял какие — то практические шаги.

— Вполне разумно, — шепнул я на ухо Энжерсу.

Энжерс все еще не мог прийти в себя после поединка с Брауном. Я тоже без особого энтузиазма ожидал момента, когда мне нужно будет давать показания.

Затем наступила очередь Руиса. Уцепившись обеими руками за перила, словно за поручни капитанского мостика в бурю, он ринулся в бой. Руис приводил цифры о росте числа заболеваний, говорил о низкой нравственности обитателей трущоб, о тревогах родителей, которые должны посылать своих отпрысков в одни школы с испорченными трущобными детьми.

Когда Люкас закончил задавать Руису дополнительные вопросы, время заседания уже почти истекло. На долю Брауна оставалось совсем немного времени, а Руис стал отвечать ему намеренно пространно с жаром профессионального оратора.

Мария Посадор и Фелипе Мендоса обменялись тревожными взглядами. Люкас и Энжерс тайно торжествовали.

— Он знает свое дело! — шепнул мне Энжерс. — Умный человек. Личный врач президента. Один из лучших врачей страны.

— Меня не интересует положение в Пуэрто — Хоакине! — запальчиво воскликнул Руис. — Меня волнует исключительно ситуация в Сьюдад — де — Вадосе. И речь здесь идет именно об этом! Я утверждаю, что здешние трущобы представляют опасность для духовного и физического здоровья населения. И чем скорее будут предприняты какие — либо меры по их ликвидации, тем лучше. Если трущобы сотрут с лица земли, рано или поздно на их месте что — то будет построено!

— Вы закончили допрос свидетеля, сеньор Браун? — вмешался судья.

Толстяк отрицательно покачал головой.

— Однако, к сожалению, мы должны отложить дело до завтра. На сегодня заседание закончено.

Брауну оставалось только вытереть пот с лица.

Я поспешил выйти из здания суда и у выхода столкнулся с Марией Посадор и Фелипе Мендосой. Пробормотав приветствие, я проследовал было дальше, но сеньора Посадор окликнула меня, чтобы представить своего собеседника.

— Наш великий писатель, о котором вы, вероятно, уже слышали.

Я холодно кивнул Мендосе.

— Читал ваши нападки на меня в «Тьемпо», — сказал я небрежно.

— Они направлены не лично против вас, сеньор, а против тех, кто втянул вас во всю эту историю, речь шла о движущих мотивах их поведения и поступков.

— Ну, это можно было бы, мне кажется, и объяснить читателям.

— Если бы вам были известны факты, лежащие в основе написанной мною статьи, думаю, у вас не возникло бы вопросов, сеньор Хаклют.

— Ну хорошо, — согласился я не без раздражения. — Я плохо информированный иностранец, а обстоятельства чрезвычайно запутаны и сложны. Так поведайте мне о них. Объясните, например, почему именно этот процесс вызвал такой огромный общественный интерес.

— Простите, сеньор Хаклют, — вмешалась Мария Посадор. — Поверьте, у нас больше оснований для огорчений, чем у вас.

Мендоса смотрел на меня горящими глазами.

— Да, вы здесь чужой, сеньор, — мы стараемся этого не забывать. Нам приходится бороться за то, чтобы в гражданском кодексе учитывались права людей, которые родились на этой земле. Мы стараемся оберегать их от интриг и махинаций иностранцев. Земля, на которой мы стоим, сеньор, не только территория города, но и часть страны, а интересы страны мы ставим превыше всего. Граждане иностранного происхождения, живущие в нашем городе, подобно вам, пекутся лишь о Сьюдад — де — Вадосе. А для нас он неотделим от всей нашей земли со всем населяющим ее народом. Но, к сожалению, кое — кто пытается разрушить свободы, которые мы однажды завоевали для него.

— Но граждане иностранного происхождения тоже должны иметь здесь свои права, — возразил я. — Они покинули родину, чтобы отдать свои силы созданию Сьюдад — де — Вадоса, и, естественно, не хотят спокойно наблюдать, как рушатся плоды их труда. Руис в своем выступлении достаточно ясно дал понять, что этот процесс связан исключительно с проблемами данного города. К тому же не будь здесь иностранцев, не было бы на этом месте никакого города.

— Руис, — Мендоса не скрывал отвращения. — Я открою вам, что скрывается за этим пошлым, наглым лицом.

— Фелипе, — предостерегающе тронула его за руку Мария Посадор.

Мендоса не обратил на это внимания.

— Вот вам факт для размышлений. Наш президент был уже однажды женат. Как верующий католик он не мог рассчитывать на получение развода, когда жена стала ему в тягость. Однажды она занемогла. Ее лечил доктор Руис. Не прошло и недели, как она умерла. Это не помешало Вадосу назначить того же Руиса министром здравоохранения и гигиены.

— Вы хотите сказать, что Руис виновник ее смерти?

— Фелипе, ты не должен так легко говорить о подобных вещах, — поспешила вмешаться сеньора Посадор.

— Вы совершенно правы! — поддержал я ее. — Нельзя на страницах прессы с легкостью разбрасываться обвинениями «этот — продажен», «тот — убийца», не приводя никаких доказательств.

— Доказательства имеются, — возразила сеньора Посадор.

Ее задумчивые глаза остановились на моем лице.

— Доказательств предостаточно, и можно гарантировать, что в случае падения режима Вадоса «доброго» доктора Руиса ожидает расстрел… Если он, конечно, не успеет спастись бегством.

— Так какого же дьявола вы до сих пор их не используете?

— Дело в том, — спокойно заметила сеньора Посадор, — что пока Вадос находится у власти, всякий, кто выступит против Руиса, неизбежно выступит и против самого Вадоса, а следовательно, приведет страну к катастрофе. Мы реально мыслим, Хаклют. Что изменится, если еще один убийца до поры до времени будет свободно разгуливать по улицам? Попытка же наказать его сейчас может повлечь за собой гражданскую войну. Здесь вокруг столько людей, которые взяли на свою совесть нечто более страшное, чем убийство. — Пойдем, Фелипе… — обернулась она к писателю. — До свидания, сеньор!

Она взяла Мендосу под руку, и они направились к выходу.

Я почувствовал горький привкус во рту.

Глава 15

В отеле меня ожидал мрачный полицейский. Он назвался Карлосом Гусманом и предъявил свое удостоверение.

— Речь идет об угрозе в ваш адрес, — заявил он на сносном английском и ограничился этим утверждением.

— Продолжайте, — сказал я.

— Якобы некий Хосе Дальбан… — добавил он и снова замолчал.

— Послушайте, — не выдержал я. — Говорить — так говорить, иначе мы не кончим.

Он огляделся вокруг. В холле было немноголюдно.

— Что ж, хорошо, сеньор, — шумно вздохнул он. — Я думал, вам больше по душе, чтобы наш разговор не привлекал внимания… Но как вам будет угодно. Мы не можем начать следствие на основании ваших ничем не подтвержденных косвенных улик.

— Иного я и не ожидал, — резко ответил я.

Он выглядел недовольным.

— Мы не сомневаемся в истинности ваших слов, сеньор. Но сеньор Дальбан — слишком известный и уважаемый человек…

— Особенно полицией! — Мне вспомнилось замечание Эижерса, и я решил сделать пробный ход. — Уважаемый настолько, что вы закрываете глаза на все его махинации?

Гусман покраснел.

— Ваши слова несправедливы, — приглушенно ответил он. — Сеньор Дальбан занимается экспортно — импортными операциями и…

— Сбытом запрещенных товаров, контрабандой.

Я был почти уверен, что главным источником доходов Дальбана является марихуана или нечто в этом роде, поэтому ответ Гусмана меня удивил.

— Сеньор, — сказал он, укоризненно покачав головой. — Ваша честь — католик?

Я пожал плечами и ответил, что нет. Гусман вздохнул.

— А я верующий, таких, как я, обычно называют ярыми приверженцами католической церкви. И все же я не стал бы осуждать сеньора Дальбана за то, чем он занимается… Я выходец из многодетной семьи, и в детстве мы очень часто голодали.

Я понял, что промахнулся.

— Что же это за темный бизнес? — осторожно спросил я.

Гусман снова посмотрел по сторонам.

— Сеньор, в католической стране это считается бесчестным делом, но…

Я невольно рассмеялся, вспомнив внушительный вид и деланные манеры Дальбана.

— Не иначе, Дальбан занят продажей противозачаточных средств?

Гусман спокойно ждал, пока мое лицо снова станет серьезным.

— Они ведь не запрещены, сеньор, — решил успокоить он меня. — Они… скажем так, непопулярны в определенных влиятельных кругах. Но мы, по крайней мере многие из нас, находим, что он оказывает людям хорошую услугу.

— Что ж, прекрасно. Согласен. Но он все же был у меня и заверил, что если я не уберусь по собственной воле, то меня заставят сделать это силой.

Гусман сидел с несчастным видом.

— Сеньор, мы готовы предоставить вам личную охрану, если хотите… Полицейского, который день и ночь будет находиться возле вас. У нас есть крепкие ребята, хорошо подготовленные. Нужно только ваше согласие, и мы вам выделим любого из них.

Какое — то время я колебался. Вероятно, я и согласился бы, если бы не вспомнил полицейского, который отобрал деньги у нищего паренька.

— Нет, — ответил я. — Из рядов вашей полиции мне охрана не нужна. И даже скажу вам почему.

Он с невозмутимым видом выслушал меня; Когда я замолчал, он едва заметно кивнул.

— Я знаю об этом случае, сеньор. Того молодчика на следующий день уволили со службы. Он вернулся в Пуэрто — Хоакин, может, ему удастся устроиться докером. Он единственный кормилец в семье. Отец погиб во время пожара. Но и нищий, которого он хотел ограбить, возможно, тоже был единственным кормильцем в своей семье.

Он поднялся.

— Я доложу шефу. Приятного вечера, сеньор Хаклют.

Я ничего не ответил. У меня было ощущение, будто я ступил на какую — то твердь, а оказался по шею в воде и в любой момент меня может подхватить и унести течением.

На следующий день дело Сигейраса практически почти не продвинулось. Браун обрабатывал доктора Руиса с невероятной настойчивостью, а тот сопротивлялся с равным упорством. Настроение Брауна явно ухудшалось, хотя допрос он вел со свойственной ему напористостью и остроумием. Руис становился все более резким. Когда судья объявил, что следующее заседание переносится на понедельник, зал вздохнул с облегчением.

В течение недели город успокоился. Мне казалось, что положение нормализовалось и я могу вернуться к прерванной работе. К тому же Люкас, возглавивший гражданскую партию, был очень занят, и я надеялся на временное затишье на политической арене, по крайней мере пока не завершится слушание дела Сигейраса. Поэтому в субботу я вновь отправился в район рынка. Дойдя до дома, где в нише я видел зажженные в память Герреро свечи, я с удовлетворением увидел одинокую фигурку богородицы.

Однако спокойствие сохранялось недолго. В воскресенье утром конфликт разгорелся с новой силой. Поводом для волнений явилась статья в воскресном выпуске «Тьемпо», посвященная делу Сигейраса. Она содержала ряд выпадов в адрес Руиса, речь шла о его тесных связях с президентом, делался прозрачный намек на то, что эти связи сопряжены со смертью первой жены Вадоса.

Мне трудно было судить, какое впечатление статья могла произвести на тех, кто не располагал дополнительной информацией. Для меня же цель ее написания была совершенно очевидна. Я полагал, что Христофоро Мендоса рассчитывает на предъявление иска за клевету, чтобы использовать судебное разбирательство как трибуну, с которой вопреки мнению сеньоры Посадор можно будет пролить свет на всю историю. Если только улики окажутся действительно неопровержимыми, удар придется и по самому Вадосу. Вадос будет вынужден избавиться от обвинителей. Противники режима поднимутся с оружием в руках — вот и гражданская война, которую предсказывала Мария Посадор.

Однако кое — кто, видимо, понял подтекст статьи. Уже в воскресенье после обеда, впервые после многодневного перерыва, можно было наблюдать смелые выступления представителей народной партии.

Зайдя в бар, я даже явился свидетелем поножовщины. Высокорослый парень в огромном сомбреро громогласно утверждал, что считает Руиса убийцей, а несколько хорошо одетых подростков кинулись на него.

Моя работа грозила перейти в стадию обычной рутины. Для сбора информации я мог бы прибегнуть к помощи нескольких специалистов. Но я придавал большое значение собственным непосредственным наблюдениям. Дело было не только в том, чтобы установить, сколько машин и каких марок проедут в том или ином месте. По внешнему виду и поведению шофера, когда он подъезжал к светофору, я старался определить, местный ли это житель, частый ли посетитель этих мест или случайный, спешил ли он или располагал временем, знал ли, куда ехать, или нет.

Время от времени я должен был делать перерыв, чтобы передохнуть. Правила уличного движения в Вадосе соблюдались безупречно, что подтверждало одну из моих теорий: плохие дороги порождают плохих водителей. В хорошо спланированной транспортной системе Вадоса редко можно было потерять терпение, попав в пробку и застыв со стиснутыми зубами в ожидании, не надо было тратить уйму времени в поисках стоянки. Потому у водителей не было нужды дергаться, срезать углы и рисковать, чтобы наверстать упущенное время.

Можно было только желать, чтобы в Вадосе и все остальное протекало так же безупречно, как автодорожное движение.

Было довольно поздно, когда я заглянул в бар. Там, как всегда, работал телевизор.

Только я успел сделать заказ у стойки, как услышал позади себя в зале зычный голос:

— Ах, это Хаклют, черт бы его побрал! Маленький Бойдик собственной персоной!

В зеркале я увидел отражение Толстяка Брауна. Вместе с ним за столиком сидели индеец и женщина средних лет с усталым лицом. Она с грустью следила за Брауном. На столе стояла почти пустая бутылка рома и единственный стакан.

— Идите к нам, — позвал Браун.

Свой пиджак он, видимо, где — то оставил. Мокрая от пота рубашка плотно облегала тело.

— Присоединяйтесь к нам, Бойдик. Хотите сигару?

Он стал шарить в нагрудном кармане несуществующего пиджака.

Без особой охоты я направился к его столику.

— Я не надолго, — сразу же предупредил я, надеясь, что Браун достаточно трезв, чтобы понять меня. — Я еще должен сегодня поработать.

— Дерьмовая работа, если надо работать и в субботний вечер! Сегодня… все должны гулять!

Я внимательно посмотрел на его собеседников. Женщина ответила на мой взгляд, печально склонив голову.

— Моя жена… прекрасная женщина! По — английски не говорит. Старик с мышиным лицом — мой шурин. Тоже не говорит по — английски. И не хочет веселиться. Противный, да? Не хочет отпраздновать со мной… — в его тоне сквозила горечь.

— Что же вы сегодня отмечаете? — спросил я.

Он как — то странно посмотрел на меня и, перегнувшись через стол, тихо произнес:

— Только никому не говорите. Я должен стать отцом. Как вы это находите… а?

Я не знал, что сказать, и он заметил это по моему выражению лица.

— Д-да. Так она, во всяком случае, говорит. Да, она говорит, что я буду папашей. Я ее и в глаза ни разу не видел. Вот проклятье. С ума можно сойти. Стать отцом ребенка, ни разу не столкнувшись с его матерью. Каково?

— А кто же она? — поинтересовался я.

— Маленькая тварь по имени Эстрелита. Эстрелита Халискос. — Он прикрыл глаза. — Шлюха, дружок. Размалеванная и разодетая как кукла. «У меня будет ребенок», — сказала она мне вдруг, появившись сегодня. Правда. Ей, видите ли, нужны десять тысяч доларо, иначе она пойдет к Руису и скажет, что ребенок у нее от меня. Д-да, брат. С десятью тысячами доларо она могла бы заплатить ему за услуги. Говорят, он это хорошо делает, у него большая практика.

Браун открыл глаза и, неуверенно потянувшись к бутылке, плеснул немного рома в свой стакан. Он предложил и мне, но я отказался.

— Вот какие дела! Я счастлив в браке, понимаешь. Может, моя жена, которая сидит здесь, и не первая красавица, но, черт возьми, она самая лучшая женщина из всех, которые мне встречались! — последние слова он почти прокричал. — Что мне делать с несовершеннолетней потаскухой? А? Я слишком стар для этого… Знаешь, мне ведь уже почти шестьдесят… У меня есть сын — адвокат в Милуоки и замужняя дочь, которая живет в Нью — Йорке. Ведь я уже дедушка. А эта вонючая Эстрелита утверждает… Да плевать мне на нее!

Он сделал еще глоток.

— Может, это ее собственная идея, — размышлял он вслух. — А может, и нет. У нее ума не хватит самой додуматься. Наверно, ее кто — то надоумил. Не исключено, Энжерс. И все же мне кажется, что за всем этим стоит Люкас, будь он проклят! Знаешь ли ты, что все это для меня значит?! Это значит, что я пропал. Вот так! Люди будут потешаться надо мной.

Он ткнул в меня своим мясистым пальцем.

— Не веришь, да? Не веришь, что такая мелочь может раз и навсегда погубить человека, да? Тогда я скажу тебе. Я не на той стороне, вот в чем дело. Они считают, что я должен держаться, как они, и выглядеть так же респектабельно, как Люкас, чтоб он сдох, и вся их шайка. Я ведь тоже гражданин иностранного происхождения. Я у них бельмо на глазу. Они не могут понять, почему я трачу силы и время на бедняков, которым _по праву принадлежит_ эта страна. Понимаешь? Я не лезу из кожи вон, чтобы урвать гонорары повыше, потому что я знаю закон и говорю, что он не на стороне обездоленных. Такая вот легкомысленная несовершеннолетняя дурочка им очень кстати. Поверь, они спят и видят, как бы дать мне по шапке!

Он обхватил голову руками и смолк. Мне было неловко видеть печальные глаза его жены.

— Сеньора Браун. — Она взглянула в мою сторону. — У меня есть машина. Вы позволите подвезти вас? — сказал я по — испански.

— Благодарю вас, сеньор, — ответила она.

— Браун, — я осторожно тряхнул его за плечи. — Можно подвезти вас домой?

Он поднял голову.

— У тебя есть машина, старик? С тех пор как я приехал сюда, у меня нет автомобиля. Десять тысяч хочет эта паршивка. Десять тысяч мне не заработать и за два года!

— Давайте я подвезу вас домой, — настойчиво повторил я.

Он кивнул и неуклюже поднялся, словно гиппопотам.

— Я бы ее охотно выпорол… Проклятье. Она ведь еще ребенок, совсем ребенок. И притом не в моем вкусе. Мне не нравятся такие молоденькие и тощие…

Нам с трудом удалось втолкнуть его в машину. Жена Брауна назвала адрес и села с ним на заднее сиденье. Шурин занял место рядом со мной. По дороге я посматривал в зеркало. Толстяк постепенно успокаивался, он сидел тихо и не мог не вызывать сострадания. Он держал жену за руку, неловко поглаживая ее, словно застенчивый юноша в темноте кинозала.

Путь был недолгим. Супруги Браун жили неподалеку в многоквартирном доме, где обитали в основном люди среднего достатка. Я высадил всех троих и подождал, пока Брауна не довели до подъезда. Когда мы прощались, сеньора Браун полушепотом поблагодарила меня.

Ее слова все еще звучали у меня в ушах, когда я ехал на свой наблюдательный пункт у перекрестка.

Примерно через четверть часа после моего прибытия на место полицейский, обычно скучавший в своей будке, стал проявлять признаки активности. На пульте рядом с его телефоном замигала лампочка. Он поднес микрофон к губам и стал нажимать на кнопки. Зажегся красный свет. Движение приостановилось.

Раздался вой сирен, мимо промчались двое полицейских на мотоциклах и полицейский автомобиль. За ними проследовала машина скорой помощи. Снова дали зеленый, и транспорт пришел в движение.

Лишь утром следующего дня я узнал из газет, что это были за машины.

Из окна жилого дома, где я накануне вечером высадил чету Браун, выбросилась, разбившись насмерть, Эстрелита Халискос, а Толстяк Браун бесследно исчез.

Глава 16

Сигейрас едва не плакал, когда в понедельник утром возобновилось слушание дела. Его можно было понять. Место Толстяка Брауна занял какой — то апатичного вида адвокат. Он покорно согласился на продолжение слушания вместо того, чтобы потребовать перерыва, дабы ознакомиться с материалами, собранными его предшественником.

Люкас, стараясь скрыть ликование, постарался побыстрее провернуть дело. Он не стал вызывать меня в качестве свидетеля. Адвокат Сигейраса в своей заключительной речи перепутал все и вся, судья, основываясь на представленных показаниях, постановил, что само существование трущоб Сигейраса является нарушением общественного порядка. Права же граждан иностранного происхождения на подобные случаи не распространялись.

Сигейрас, вскочив, прокричал своему апатичному адвокату, чтобы тот немедленно подал апелляцию. Из зала послышались негодующие возгласы. Я же думал только о том, как бы поскорее выбраться на свежий воздух.

Еще в зале я обратил внимание на человека, явно наблюдавшего за мной. Когда мы с Энжерсомуходили, он подошел к нам. Мне показалось, что я уже где — то видел этого высокого черноволосого, безукоризненно одетого мужчину, но где — вспомнить не мог.

— Доброе утро, Луи, — тепло приветствовал его Энжерс. — Поздравляю с новым назначением!

— Сеньор Хаклют, — добавил он, повернувшись в мою сторону, — познакомьтесь с сеньором Луи Аррио, новым председателем гражданской партии Вадоса.

Аррио с приветливой улыбкой пожал мне руку.

— Очень рад, сеньор Хаклют, — воскликнул он. — Мне еще на приеме у президента хотелось познакомиться с вами.

Так вот где я его видел. Это его имя красуется на добром десятке крупных магазинов.

— Итак, — продолжал он, — сегодня это небольшое дельце удалось утрясти без вашего содействия. Вынесенное решение знаменует еще одну победу цивилизации. Оно, как и ваша, сеньор Хаклют, деятельность, поможет сделать наш прекрасный город еще лучше.

— Благодарю вас, — ответил я. — Но для меня проект — лишь работа по очередному контракту. Причем я жалею, что согласился на нее.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

— Да, да. Я все прекрасно понимаю. Ваш уважаемый коллега, — он кивнул в сторону Энжерса, — сказал мне, что наглец Дальбан и его сообщники угрожали вам. Однако, сеньор, хочу вас заверить, что вам не стоит их опасаться. Мы, граждане Вадоса, позаботимся об этом, можете на нас положиться.

Он выглядел таким же целеустремленным, как и статуя «Освободителя» на Пласа — дель — Норте. К тому же он ни на секунду не сомневался, что его устами глаголет истина.

— Конечно, сеньор Люкас и я позаботимся о том, чтобы ничто подобное больше не повторилось, — продолжил он. — Я убежден, что надо правильно информировать общественность. Когда люди поймут, какие это сулит им преимущества, никто не станет противиться переменам. Сеньор, вы окажете мне честь, если согласитесь как — нибудь поужинать со мной и моей семьей.

— Благодарю вас, — ответил я. — К сожалению, в ближайшее время я занят. Именно по вечерам я занимаюсь изучением транспортных потоков.

— Ну конечно же! — воскликнул он, как бы упрекая себя за несообразительность. — Вы ведь заняты не только днем, но и по вечерам. Вам, сеньор, не позавидуешь. Однако я восхищаюсь вашей самоотверженностью. Тогда, может быть, мы пообедаем вместе, причем не откладывая, прямо сейчас?

Он посмотрел на Энжерса.

— Вы присоединитесь к нам?

Энжерс кивнул в знак согласия. Мы заняли столик под пальмами. Через несколько минут к нам подсел и Люкас.

Разговор шел главным образом о внутренних делах гражданской партии. Я особенно не вмешивался и воспользовался случаем, чтобы понаблюдать за собеседниками.

И прежде всего за Люкасом. Я уже успел убедиться в том, что он знает свое дело. Однако ему не хватало увлеченности Брауна. Люкас поражал своим умением хладнокровно сопоставлять и анализировать факты, к тому же он производил впечатление человека, лишенного фанатизма, но, как и Энжерс, достаточно догматичного и упрямого. Я заметил, что последнее вообще характерно для людей, покинувших родную страну. Они не могут отрешиться от сознания собственного превосходства над гражданами своей второй родины.

Что же касается Аррио, то это был актер. Причем роль свою он выбрал смолоду и вжился в нее. Честно говоря, образ, который он создал, производил впечатление, хотя я прекрасно понимал, что человек и актер слились в нем воедино.

Таким образом, передо мной сидели трое весьма известных и, надо думать, добропорядочных граждан Сьюдад — де — Вадоса. Возможно, и в жизни на них можно было так же положиться, как и в профессиональном отношении. (Я должен был признаться себе, что меня подсознательно продолжали беспокоить угрозы Дальбана, как бы я ни пытался не обращать на них внимания.)

В конце обеда Аррио, извинившись, покинул нас — ему нужно было ехать на телестудию дать интервью по случаю своего нового назначения. Я попросил его передать привет сеньоре Кортес и Франсиско Кордобану, подумав при этом, станут ли они изображать Аррио ангелом. Во всяком случае, он подходил для этой роли гораздо лучше, чем я.

Вслед за Аррио мы тоже поднялись из — за стола, решив немного пройтись. Энжерс, подумав о чем — то, спросил меня:

— Хаклют, вы, по — видимому, рады, что избежали допроса Брауна?

— В некоторой степени, да, — согласился я.

— Это известный интриган, — небрежно заметил Люкас. — Он наверняка распинался вам о том, с какой легкостью разделывается со свидетелями.

— В общем — то…

Люкас, усмехаясь, закивал головой.

— То же самое он сулил и нашему дорогому доктору Руису, правда, на него это не произвело никакого впечатления. Довольно забавна вся эта история с Толстяком.

— Забавна? — переспросил Энжерс. — От него всего можно ожидать.

— Видимо, вы правы, — согласился Люкас. — Я слышал, сегодня с каким — то важным сообщением по телевидению должен выступить епископ.

— В самом деле? — спросил Энжерс равнодушно.

Видно, проблемы церкви его мало волновали.

— Возможно, это и слухи, но как будто он собирается говорить о падении нравов в Вадосе.

Они многозначительно переглянулись, и я понял, на что намекает Люкас.

— Надеюсь, его проповедь не сведется к тому, что грех карается смертью? — натянуто улыбнулся Энжерс.

— Трудно сказать, — Люкас пожал плечами. — Я слышал, он склоняется дать разрешение захоронить девушку на церковном кладбище.

Я не выдержал и вмешался в разговор.

— Вы полагаете, что его преосвященство уже успел установить, что она не покончила жизнь самоубийством? Дело в том, что вчера вечером я встретил в баре Толстяка Брауна с женой и ее братом, я даже подвез их домой. Я знаю обо всей истории от него самого. Он клялся, что никогда в жизни даже не видел эту… эту шлюху.

Оба удивленно посмотрели на меня.

— Как профессионал, сеньор Хаклют, — произнес Люкас, сделав паузу, — хочу заверить вас, что все, что сказал вам Браун, не имеет никакого значения. Если он невиновен, почему же тогда он скрылся? Можно, конечно, делать самые разные предположения. Девушка могла, отчаявшись, сама выброситься из окна; ее могли напугать — и тогда она вывалилась из окна; ее могли сгоряча толкнуть — все возможно. И все же брат сеньоры Браун говорит, что она держалась уверенно и прекрасно знала, чего хочет. Человек, готовый к самоубийству, выглядел бы растерянным. Она чувствовала, что имеет основания для материальной поддержки от отца ее будущего ребенка.

— Несмотря на то, что Браун это категорически отрицал? — настаивал я. — Он говорил мне, что Эстрелита Халискос потребовала десять тысяч доларо, но у него не было таких денег.

— Он мог при желании их раздобыть, — заметил Энжерс. — Однако Браун, видно, испугался, поняв, что оправдываться ему не с руки. Будь все дело только в деньгах, уверен, народная партия не пожалела бы десяти тысяч для такого искусного лгуна.

— Адвоката, — поправил его Люкас.

— Я знаю, что говорю, — Энжерс зло усмехнулся.

— Прошу извинить меня, — Люкас посмотрел на часы. — У меня еще много дел. До встречи, Дональд. До свидания, сеньор Хаклют.

Он вежливо откланялся и перешел улицу.

— В Вадосе теперь следует ждать перемен, — констатировал Энжерс. — Аррио и Люкас в одной упряжке всякий воз сдвинут.

— Вы полагаете, что Аррио лучше Герреро?

— Несомненно. Он — молодчина, человек дела. Мне нравятся такие люди.

В тот вечер я не видел ни выступления Аррио, ни проповеди епископа. Однако, возвращаясь около часа ночи из района рынка, обратил внимание, что в нише у богородицы горят свечи. Я огляделся и, не заметив никого, решился посмотреть, что написано на очередной бумажной ленточке.

В полутьме я разобрал два слова: «Эстрелита Халискос».

«Бедный Браун», — подумал я, вспомнив, что он говорил накануне. Однако Люкас, видно, был прав — трудно сказать, что произошло с Эстрелитой Халискос на самом деле. Не исключено, что ее и убили.

У меня вошло в привычку по утрам читать «Либертад» и «Тьемпо». Причем первоначальное намерение улучшить тем самым мое знание испанского языка отошло на второй план перед желанием быть в курсе городских событий.

На следующее утро, просмотрев «Либертад», я обнаружил, что ее издатели верны себе. Прежде всего в газете освещались назначение Аррио и его интервью по телевидению, а также излагалась обвинительная речь епископа Круса. Я был удивлен резкостью, с которой служитель церкви клеймил нравственные устои жителей Вадоса. Город оставалось только сравнить с Содомом и Гоморрой.

Осуждая тех, кто развращает молодежь, епископ недвусмысленно дал понять, что все пороки в этом некогда высоконравственном городе порождаются трущобами, в том числе небезызвестными лачугами Сигейраса. Далее он намекал на то, что всякая защита Сигейраса может квалифицироваться только как стремление увековечить эти рассадники порока.

Много материалов в газете было также отведено исчезновению «Брауна. Приводились интервью министра юстиции Гонсалеса и шефа полиции О'Рурка. Гонсалес уверял, что Браун будет найден, а О'Рурк заявил, что полиция проверяет различные версии гибели девушки.

Затем я взял «Тьемпо», мне было любопытно, как им удалось выкрутиться из всей этой истории. Ведь нельзя же было в открытую оправдывать Брауна. Я полагал, они попытаются отвлечь внимание читателей…

И я не ошибся.

В центре первой страницы была помещена карикатура, на которой Сьюдад — де — Вадос изображался в виде райских кущ. На переднем плане ангел обрушивал свой огненный меч на нищих крестьян: мужчину со шляпой в руках и женщину с ребенком. Крестьяне спрашивали: «Разве бедность — это грех?»

На груди ангела жирными черными буквами было выведено мое имя.

Глава 17

Не веря собственным глазам, я смотрел на карикатуру, когда в дверь тихонько постучали. Вошла горничная с утренней почтой. Я разорвал принесенные ею два конверта.

Первое письмо было от друга, которому я обещал написать и, как часто со мной случается, все откладывал это. Во второй конверт была вложена первая страница утренней «Тьемпо», та самая, которую я только что держал в руках, с той лишь разницей, что карикатуру обвели красным карандашом и рядом по — английски написали: «Итак?»

— Не иначе, дело рук Дальбана, — произнес я вслух.

Пора было этому положить конец. И именно теперь. «Тьемпо», видимо, слишком легко сходили с рук клеветнические высказывания и выпады в адрес противников. Однако, по словам Марии Посадор, Сейксасу удалось добиться постановления суда, запрещавшего газете обвинять его во взяточничестве. Кое — кому придется позаботиться, чтобы и я был огражден от ее нападок.

Вложив газетную страницу в конверт, я сунул его в карман и отправился в ведомство Энжерса. Я показал ему карикатуру и в сердцах стукнул кулаком по столу.

— Такие вещи преследуются законом! Вы не должны это так оставить!

Энжерс прикусил губу.

— И вы полагаете, что за этим стоит Дальбан? Вам, Хаклют, лучше всего переговорить с Люкасом. Давайте я узнаю, сможет ли он с нами пообедать?

Он взял конверт и посмотрел на почтовую отметку.

— Отправлено сегодня рано утром или вчера вечером. Пожалуй, сегодня утром, если только тому, кто это состряпал, не удалось заполучить сигнальный оттиск.

Он поднял трубку внутреннего телефона и попросил секретаршу связать его с Люкасом. Я ждал, чувствуя, как мой пыл постепенно стихает.

Люкас оказался свободен. В полдень за обедом я рассказал ему обо всем.

— Да, сеньор Хаклют, — мрачно проговорил он. — В обоих случаях мы имеем дело с тем, что обычно называют «крепким орешком». Братья Мендоса поднаторели в том, как чернить неугодных людей в приличных выражениях, чтобы не навлечь на себя закон. Однако, поскольку вы являетесь гостем правительства, я считаю вполне возможным привлечь виновных к ответственности. По меньшей мере мы добьемся того, что заставим их замолчать.

— Неплохо, но недостаточно, — сказал я. — Я прошу расследовать роль Дальбана. Если это дело его рук, то хотелось бы, чтобы и он понес наказание. Полиция не очень — то отреагировала на мою жалобу, правда, мне предложили телохранителя, но я отказался, поскольку у меня уже был опыт общения с полицией.

Люкас записал что — то в свой небольшой блокнот.

— Я попрошу провести расследование, — произнес он. — К сожалению, не секрет, что влиятельный человек способен, скажем прямо, охладить рвение наших полицейских. Дальбан, несомненно; принадлежит к числу таких людей. Если говорить откровенно, мне самому небезынтересно узнать, что происходит с Дальбаном. Я лично ожидал, что он вступит в игру раньше.

— В какую игру? — живо поинтересовался Энжерс.

— Вы, конечно же, помните о штрафе, который наложили на Хуана Тесоля? Пока штраф не уплачен, фанатики из их партии наскребли только несколько сотен доларо. Но сегодня истекает двадцатидневный срок, установленный для уплаты. Многие хотели бы знать, действительно ли стоящие за партией лица ценят Тесоля так высоко, что готовы внести за него штраф.

Энжерс кивнул.

— Вы правы. Если за парня не внесут выкуп, это значит, что он больше никому не нужен, ведь он был тесно связан с Фрэнсисом. Тесолю приходится отвечать за него.

— Из них двоих Тесоль, пожалуй, более темная личность, — задумчиво проговорил Люкас. Затем, улыбнувшись, добавил. — И все же интересно, раскошелятся ли они на тысячу доларо.

Энжерс, сосредоточенно о чем — то размышлявший, наконец сказал:

— Кажется, вы готовы согласиться с тем, что за всем этим стоит Дальбан. А имеет ли он влияние на «Тьемпо»? Мне всегда казалось, что за газетой стоит Мария Посадор.

Люкас пожал плечами.

— Мне представляется, что Мария Посадор — э… э… — как бы поточнее выразиться? — скорее прикрытие. Я считаю, что согласие на предложение Вадоса вернуться в Агуасуль значительно ослабило ее влияние. Теперь же я пристально слежу за Дальбаном.

Он посмотрел на часы, затем поднялся из — за стола.

— Прошу извинить, я заговорился. Сеньор Хаклют, не волнуйтесь, вашим делом займутся безотлагательно.

Его обещание не заставило себя ждать. На следующее утро на подносе с завтраком я обнаружил пакет. В нем находилось постановление суда, подписанное Ромеро, к которому была приколота записка со словами: «С уважением, Андрес Люкас», а также утренний выпуск «Тьемпо».

На первой странице бросалось в глаза пустое место с факсимиле официального цензора. Надпись гласила, что в этом разделе содержался материал, не соответствующий какому — то параграфу закона об общественном порядке.

Вот это другое дело! Как я узнал позже, полицейские в соответствии с указаниями Ромеро рано утром прибыли в редакцию «Тьемпо» и изъяли статью, в которой снова содержались нападки на меня.

Просмотрев газету, я понял, что Ромеро вчера пришлось потрудиться. По его распоряжению Тесоль за неуплату штрафа был арестован и заключен в тюрьму. Дальбан же и его сообщники не шевельнули пальцем, чтобы помочь ему.

Оказывается, эти члены народной партии — на самом деле жестокая публика. Пока безграмотный крестьянин — трибун был им полезен, они пользовались его доверием; когда же дело обернулось иначе, они бросили его на произвол судьбы.

Я развернул газету и еще раз убедился, как ловко поступают братья Мендоса. Люкас был прав. На этот раз Фелипе Мендоса обрушился на коррупцию в финансовом управлении. Имени Сейксаса не упоминалось, но из приведенных в статье фактов без труда можно было узнать, о ком шла речь.

Мне стало не по себе. Значит, постановление суда против братьев Мендоса еще не служит гарантией от нападок и клеветы. Правда, Люкас обещал расследовать роль Дальбана во всем этом деле. Если им удастся договориться, я смогу спокойно заниматься своей работой. Признаться, я молил бога о том, чтобы поскорее с ней развязаться.

Следовало при первой же возможности нанести Люкасу визит, чтобы поблагодарить его. Завтрак я заканчивал уже в более приятном расположении духа, чем это было накануне.

В холле отеля с унылым видом сидела Мария Посадор. Она изучала шахматную позицию, двигая пешкой и не решаясь, как с ней поступить.

Что, черт побери, она все — таки вечно делает здесь, будто у нее нет собственного дома? Просто ли ей тут нравится или она встречается с кем — то? Или занимается делами народной партии?

Я подошел к ней.

— Сеньора Посадор! Позвольте побеседовать с вами.

— Пожалуйста, сеньор Хаклют, — ответила она, не глядя на меня. — Присаживайтесь.

Она показала на кресло.

— Полагаю, мое общество вам не очень приятно, — начал я. — Имеете ли вы отношение к тому, что недавно писала обо мне «Тьемпо»?

Она уронила пешку, которой поигрывала, и откинулась в кресле, закинув ногу на ногу.

— Я не отвечаю за то, что печатает «Тьемпо». Кто вам сказал, что я имею к ней отношение?

— Какая разница. Но вы как — то связаны с газетой?

— Я иногда передавала средства Христофоро Мендосе и не более того.

Насколько я могу судить, она говорила откровенно, прямо отвечая на заданный вопрос. Я почувствовал некоторое облегчение.

— Если вы дружны с братьями Мендоса, то, наверное, могли бы ответить, почему они обрушились на меня именно сейчас?

Сеньора Посадор некоторое время молча разглядывала меня. Наконец она сказала:

— Сеньор Хаклют, вы, видимо, полагаете, что газеты издают исключительно в целях информации? — последние слова она произнесла особенно отчетливо. — «Тьемпо» не содержит особых новостей. Нет их и у «Либертад». Обе они лишь средства для обработки общественного мнения. «Либертад» служит не только запасным каналом для радио и телевидения, но и несет дополнительную информацию для тех образованных и влиятельных лиц, которые в конечном счете и определяют политику в стране. Оппозиция противопоставляет им свой рупор — «Тьемпо». Успех политической линии Вадоса в том, что ему удалось сохранить доверие общественности к его пропагандистскому аппарату. А ведь обычно правительственным органам, излагающим официальную позицию, редко удается в течение двадцати лет сохранить свой авторитет. Чаще всего в таких случаях заявляют: «Я им больше не верю! Я читал — или видел, или слышал — слишком много явной лжи». Здесь вы такого не услышите.

— Это ничего не значит.

— Напротив. Вы что, сеньор, на самом деле ангел?

— Что вы имеете в виду?

— Вы ведь не станете утверждать, что вы ангел. Тем не менее разве вы стали протестовать, когда вас представили таковым на телевидении? Именно против этого попыталась выступить «Тьемпо», изобразив вас в менее благоприятном, но более близком к истине свете. Мы все легко ранимы и далеко не всезнающи. Естественно, что вы возражаете против изображения вас в неприглядном свете. Я вас не осуждаю. Мне бы хотелось только, чтобы у нас была одна цель.

— В сотый раз, — перебил я, — повторяю, что я не встану на чью — либо сторону, я не желаю вмешиваться во внутренние дела Вадоса. Меня наняли как специалиста, и обращаться со мной как с наемным убийцей просто несправедливо.

— Хотите вы этого или нет, — тихо проговорила она, — но вы стали уже определенным символом. Наверное, лучше, если вы уедете, не закончив свою работу, чем окончательно потеряете возможность влиять на ход событий и окажетесь поверженным стихией, которая неумолимо надвигается.

— Вы не сомневаетесь, что катастрофа неизбежна, — сказал я. — А что же делают ваши друзья — братья Мендоса, чтобы предотвратить ее? Ничего. Похоже, они содействуют ее приближению. В воскресенье вечером я случайно наблюдал поножовщину, поводом для которой послужили нападки «Тьемпо» на доктора Руиса. К счастью, это пока не привело к более серьезным последствиям.

— Только потому, что дело провалилось, сеньор Хаклют. Только потому, что исчез сеньор Браун. Я считаю, что Фелипе напрасно настаивал на публикации этого материала; но, как я вам уже говорила, я не могу влиять на политику «Тьемпо». Я лишь считаю оправданным и необходимым ведение в Сьюдад — де — Вадосе какой — то контрпропаганды.

— Хорошо, допустим, что оппозиции нужна своя пресса. Согласен. Однако хотелось бы знать, должна ли она быть клеветнической?

— При нынешних условиях она должна быть настолько резкой, насколько допускает закон. Молоко и вода, сеньор, не могут заменить читателям более крепкие напитки. Что касается доктора Руиса, то, полагаю, со временем он все поймет. Я довольна, что Фелипе отказался от своего намерения, иначе сейчас на площадях были бы баррикады, а вас, чего доброго, пырнули бы ножом.

Она посмотрела на шахматную доску.

— Поверьте мне, сеньор Хаклют, я понимаю вас. Наши проблемы не очень волнуют вас, но тем не менее они существуют. И мы, обитатели Вадоса, не можем отказаться от борьбы за свои интересы лишь потому, что на нашем пути оказался иностранец, к которому мы не питаем неприязни. Разве это несправедливо?

Я поднял руки вверх.

— Сеньора, ваша логика безупречна. Однако я не могу оставаться равнодушным, когда со мной так обращаются. И еще один вопрос. Вы случайно не знакомы с человеком по имени Хосе Дальбан?

Зрачки ее несколько расширились. Она кивнула.

— Тогда при случае передайте ему от моего имени, что, если он еще хоть раз допустит выпад против меня, ему не поздоровится.

— Объясните подробнее.

— Он поймет, что я имею в виду. Он уже дважды пытался запугать меня. В третий раз это не пройдет. Откровенно говоря, у меня есть сведения, что вы, сеньора Посадор, вместе с Дальбаном организовали в прессе атаки против меня. Я могу поверить вам, но не Дальбану, если даже он поклянется на распятии.

Ее голос прозвучал очень спокойно, когда она сказала:

— Я передам ему. Если его увижу. Вы должны понять, сеньор Хаклют, что и здесь вами руководит предубеждение. Мне представляется, что вы мыслите категориями обычных политических партий; вы ищете аналогий с правительствами других стран. Здесь есть президент, конгресс, правительство, члены которого, как и в Соединенных Штатах, например, назначаются президентом, но гражданская и народная партии имеются только в Сьюдад — де — Вадосе. Это вам, должно быть, известно. Но вы, видимо, не потрудились узнать, что в Пуэрто — Хоакине проживают вдвое больше людей, чем здесь, а в двух других крупнейших городах, Куатровьентосе и Астория — Негре, в общей сложности столько же жителей, сколько и в столице. Кроме того, не забывайте, что это еще не вся страна. Мы как раз выступаем против изоляции Вадоса, против того, чтобы город становился привилегированным государством в государстве. Сколько времени вы уже здесь? Наверное, три недели? Мы ведем борьбу уже более десяти лет, и она стала смыслом всей нашей жизни.

— Похоже, — она коснулась своими длинными пальцами шахматных фигур, — что борьба эта может даже заменить нам шахматы в качестве общенационального увлечения.

Я промолчал.

— Полагаю, было бы уместно, — сказала она после небольшой паузы, не отрывая глаз от шахматной доски, — в знак нашей дружеской неприязни сыграть партию.

Последние слова она произнесла с явным вызовом.

Помедлив, я кивнул в знак согласия. Она улыбнулась, ловко зажала в руках черную и белую пешки и предложила мне сделать выбор. Я выбрал правую, она оказалась белой.

— Ваш ход, — сказала она и наконец зажгла сигарету, которую долго держала в руке.

«Да, — подумал я, — сейчас она вытрет о меня ноги». Я никогда серьезно не играл в шахматы, а в этой стране, охваченной шахматной лихорадкой, каждый школьник в два счета справится с любой комбинацией, которую я ему предложу. И все же я рискнул и пошел королевской пешкой, затем тоже закурил.

Она приняла королевский гамбит, что меня порядком удивило, но я продолжал разыгрывать комбинацию, пытаясь припомнить следующие ходы. Очень скоро я убедился, что черные играют нетривиально и продолжают блестяще развертывать главные фигуры. После восьмого хода я откинулся в кресле, задумавшись.

— Кажется, я свалял дурака, — признался я. — Насколько я понимаю, мне где — то здесь уготована расправа.

Сеньора Посадор кивнула, не улыбнувшись.

— Сожалею, что вы поставили себя в такое положение. Моя комбинация была разыграна в прошлом месяце против нашего чемпиона Пабло Гарсиа на турнире стран Карибского региона. К слову, я вчера обсуждала с ним эту партию и подумала, что стоит попробовать ее еще раз.

— Да, но Гарсиа — большой мастер, — ответил я. — Вероятно, эту партию он проиграл.

— Отнюдь, — спокойно произнесла сеньора Посадор. — Он выиграл на двадцать седьмом ходу.

Я посмотрел на доску, у меня был выбор — либо потерять королеву, либо вернуть ее в исходную позицию; так или иначе я отставал на ход и через несколько ходов был обречен на потерю фигур.

— Извините, — проговорил я. — Я не очень — то хороший игрок. Если вы позволите…

— Я бы рекомендовала пойти вот так. Вы понимаете, конечно, почему. Далее так, потом так, так, так. Затем берете пешку, и положение меняется, не правда ли?

— Именно так сыграл Гарсиа? — предположил я, изучая новую позицию.

— Нет. Он уже потом решил, что следовало так сыграть. Такая комбинация ведет к проигрышу черных примерно на пятнадцатом ходу. Гарсиа говорит, что он ленив. Он играет длинные партии лишь в тех случаях, когда это неизбежно.

— Да, та партия, которую играли во время приема в его честь, была довольно длинной, — заметил я. — Мне кажется, было сделано около девяноста ходов.

— Его противник оказался упрямым и отклонил ничью. Что вы, сеньор, предпочитаете, продолжить или начать новую партию?

— Позвольте мне попробовать еще раз, — сказал я. — Я не играл несколько месяцев, да и вообще я играю слабо. Тем не менее рискну еще раз…

Мы начали новую партию; на сей раз мне удалось продержаться подольше; где — то на сорок пятом ходу я обнаружил, что моя королева попала в элегантную западню, и сдался, чтобы избежать полного разгрома.

— Уже лучше, — хладнокровно заметила сеньора Посадор. — Если вы позволите, сеньор Хаклют, я дала бы вам один совет…

— Буду признателен.

— Все дело в комбинации. Каждый ход следует увязывать в соответствии с ней, как и в реальной жизни. Я бы советовала вам иметь это в виду. Счастливо оставаться, сеньор.

Она поднялась и, улыбнувшись, удалилась.

Я попросил официанта убрать шахматы и принести утреннюю «Либертад», чтобы узнать, что пишет о сегодняшних событиях правительственная газета.

Как и обычно, она сообщала те же новости, что и «Тьемпо», но совершенно по — иному. Почти половина первой страницы была отведена обличению трущоб Сигейраса, а в редакционной статье говорилось, что теперь, когда тщетные попытки сохранить эти пресловутые постройки, позорящие общество, потерпели провал, гражданам Сьюдад — де — Вадоса необходимо предпринять энергичные меры по ускорению расчистки трущоб.

Явно изменилась тональность. Если до сих пор «Либертад» вкрадчиво уверяла своих читателей в том, что заботливое правительство очень скоро наведет порядок, то сегодня она обнаружила явное нетерпение и недвусмысленно намекала на то, что у правительства не все получается. Оборванные обитатели трущоб смотрели со страниц газеты на фоне громадных грязных ящиков, более уместных на страницах «Тьемпо». Кастальдо, заместитель министра внутренних дел, которого я видел вместе с Диасом на приеме в президентском дворце, по — видимому, пытался как — то защитить Сигейраса. Однако если он был причастен к назначению адвоката, который стал вести дело Сигейраса вместо Брауна, — а я видел этого адвоката в деле, — то лучше бы ему этих попыток не предпринимать. И тем не менее сеньору Кастальдо, по — видимому, грозила отставка.

Итак, если «Либертад» стала вытаскивать на свет грязное белье, то каким громом и молниями разразится «Тьемпо»?

Меня удивило также, что ничего не слышно о попытке деквалифицировать судью Ромеро. Возможно, симпатии к Герреро после убийства и неприязнь к Толстяку Брауну после его исчезновения заставили Домингеса не настаивать на санкциях против судьи. Так или иначе, мне это было на руку; именно Ромеро вынес постановление против «Тьемпо» в мою пользу, и пока он остается при исполнении своих обязанностей, оно не потеряет силу.

Сложив газету, я задумался над словами Марии Посадор о городе, в котором оказался. Сьюдад — де — Вадос не вписывался в общую картину этой страны, как не мог вписаться он, наверное, ни в одну другую страну мира. Если бы речь шла только об архитектуре, можно было бы добиться совместимости, но дело было в самих жителях. Я представил себе Сьюдад — де — Вадос глазами крестьянина, у которого этот город отнял воду, выбросив его из привычной сельской жизни на свои ультрасовременные улицы и площади с их бешено мчащимися машинами, монорельсовыми дорогами и явившимися из — за океана и принесшими все это людьми.

Может быть, снова наступило время конкистадоров? Может быть, и я, сам того не желая, стал одним из них?

Тяжело вздохнув, я поднялся и отправился в транспортное управление. У меня уже скопилось достаточно обработанных данных. Энжерс жаждал скорее получить результаты. Я постарался в общих чертах познакомить его с ними.

— На мой взгляд, главная проблема связана с районом рынка. Во всем городе нет более подходящего места для сооружения уличного базара, чем в центре Пласа — дель — Уэсте. На площади распространяется законодательство, так что с этим все решаемо. Если ваше финансовое управление сделает хотя бы самые грубые подсчеты, к утру мы будем знать, какую часть из выделенных мне четырех миллионов поглотит этот проект. Затем потребуется несколько дней на уточнение деталей. Далее, как только вы решите проблему с рынком, ваши трущобы исчезнут сами собой. Через несколько месяцев, если вы к этому подтолкнете правительство, слабая миграция в деревни превратится в мощный поток; а исчезнут обитатели — исчезнут и трущобы. Не пройдет и года, как общественное мнение поможет выжить «последних могикан». Насколько я понимаю, именно к таким методам обычно прибегает Вадос.

— Ну что же, не буду спешить с выводами. Слово за Вадосом и Диасом. Но все, что вы изложили, вполне реально, — заключил Энжерс. — Год, вы сказали? Ему предстоит быть длинным. Все же… Что вы думаете по поводу муравейника Сигейраса?

— Я уже говорил, что здесь все не так серьезно, как кажется на первый взгляд. Все сейчас складывается так, что Сигейраса по суду можно заставить освободить трущобы. Протестовать будут лишь обитатели, которым он их сдает. Откровенно говоря, я удивляюсь тому, что это заняло столько времени.

— Причина, может быть, кроется в… Кстати, вы читали утром «Либертад»?

— Заметку о, как его имя… Кастальдо? Да, читал. Но мне гораздо интереснее было обнаружить пустую полосу на первой странице «Тьемпо».

Энжерс самодовольно ухмыльнулся.

— Видите, я оказался прав, когда предложил вам встретиться с Люкасом, не так ли?

— Мне следует поблагодарить его.

— Дальбан больше вас не беспокоил? Нет? Вчера вечером я переговорил с Аррио. Похоже, он тоже заинтересовался деловыми операциями Дальбана, если так можно назвать его делишки. Удалось кое — что разузнать и о других состоятельных сторонниках народной партии, которые, по словам Аррио, отличаются необязательностью и непорядочностью. Взять, например, историю со штрафом Тесоля. Ведь Тесоль — простой безграмотный сельский парень — оказался весьма полезным Дальбану и его сообщникам, поскольку пользовался авторитетом у необразованных масс. Можно ли было допустить, чтобы его посадили в тюрьму из — за суммы, которая для них ничего не значит. В народной партии немало неприятных типов, Хаклют.

— Вы высказали мои собственные мысли, — согласился я.

Энжерс посмотрел на часы.

— Увы, не могу позволить себе продолжить нашу приятную беседу — масса дел, — сказал он. — Надеюсь, ваши планы осуществятся.

Остальную часть дня я занимался расчетами, переводя свои цифры в человеко — часы и кубические метры бетона, и только в половине шестого отнес все на компьютер. Голову распирало от цифр; я решил передохнуть и вышел на улицу чего — нибудь выпить.

В городе было неспокойно.

Кто — то окатил памятник Вадосу красной краской.

На Калле — дель — Соль полиция заталкивала молодых людей в фургоны, на земле виднелись следы крови, а в руке у полицейского я увидел два окровавленных ножа.

Днем во время митинга на Пласа — дель — Сур разъяренные сторонники Хуана Тесоля в знак протеста против его заключения в тюрьму повесили на дереве чучело, изображавшее Аррио. Полиции пришлось наводить порядок и там; в вечернем выпуске «Либертад» сообщалось о многочисленных арестах.

У моей машины прокололи шины.

А Сэм Фрэнсис в тюремной камере покончил с собой…

Глава 18

В тот вечер Сьюдад — де — Вадос походил на льва, который еще спит, но уже почувствовал приближение человека. Он не шевелится, а лишь приоткрывает глаза. Но тело его уже не расслаблено, под рыжей шкурой напрягаются сотни мышц. И у меня было ощущение, что я сунул голову в пасть к этому льву. Я позволил себе то, чего не позволял уже многие годы: выпить для храбрости. Закончив дела в транспортном управлении, а удалось мне в этот день сделать не так — то много, я отправился в бар и три часа не отходил от стойки. Уже стали тушить свет, был час ночи. Я смотрел на свои руки, они дрожали. Мне захотелось исчезнуть отсюда. Сейчас же. Сегодня же.

Однажды, много лет назад, я встречался с журналистом, которому в двадцатые годы довелось быть в Чикаго в момент расовых волнений. Ему было трудно передать мне ощущения человека, оказавшегося в городе, который, как он выразился, восстал против самого себя. Так вот сейчас я понял, что он имел в виду.

После известий о заключении Тесоля и самоубийстве Фрэнсиса жизнь в Вадосе замерла.

Люди терялись в догадках.

«Самоубийство ли? А может быть…»

«Штраф в тысячу доларо? Но почему же такую небольшую сумму не внесли за него? Конечно, мы бедны, а как же те, кто на словах согласен с нами, ведь среди них есть и очень богатые люди!»

«Значит, защитники наших прав оказались обмануты! А если так, то обмануты и мы, простые люди!»

Мне никогда не стоит пить в одиночку. В компании я обычно не злоупотребляю спиртным — боюсь стать излишне разговорчивым. Недаром я слыву не только приятным собеседником, но и занудой. Когда же я оказываюсь один, рюмка — другая прочищают мои мозги, но стоит мне увлечься, я пью слишком быстро и оттого пьянею.

Едва добравшись до постели, я мертвецки уснул, но уже в четыре или пять часов утра начал ворочаться в полузабытьи. Мне снилось, что в длинной до пят ночной рубашке с крыльями за спиной и пылающим мечом в руках я отправился на карнавал. Передо мной мелькали смуглые, молящие о пощаде лица. Я обрушивал на них свой меч, я знал, что он из картона, но после каждого удара головы катились с плеч. Этот кошмар продолжался до тех пор, пока у моих ног не образовалась гора голов и подол рубашки не пропитался кровью.

Здесь я проснулся в холодном поту, хотя ночи стояли жаркие.

Я умылся, побрился и, не позавтракав, спустился вниз. Попросив утренние газеты, я даже не заглянул в них, не в силах сосредоточиться. Выкурив пару сигарет, я отправился в транспортное управление.

— Доброе утро, Хаклют, — приветствовал меня Энжерс. — Я как раз просматривал сметы. Ваши проекты представляются мне вполне обоснованными, а для их реализации понадобится менее двух с половиной миллионов доларо.

— Это плохо, — сухо возразил я. — На них должно уйти не больше половины выделенных средств, ведь это и около половины задуманных вами работ. Я попытаюсь кое — что сократить. Если таким образом сократить не удастся, придется начать сначала.

— Думаю, в этом нет необходимости. — Энжерс удивленно посмотрел на меня. — Я уверен, что мы сможем получить дополнительные ассигнования.

— Мне была названа сумма в четыре миллиона, я должен в нее уложиться, — перебил я. — Я слишком размахнулся в надбавках на рост цен, на алчность поставщиков, даже на взяточничество в транспортном управлении.

Не знаю, зачем я добавил последние слова. Энжерс пристально посмотрел на меня.

— Вам не следовало бы, Хаклют, бросаться такими словами, — предостерег он. — Даже если вы и читаете «Тьемпо».

— Что они опять обрушились на Сейксаса? Я еще не добрался до сегодняшних газет.

Энжерс пожал плечами.

— Вроде бы сегодня не было ничего особенного. Но этот кретин Фелипе Мендоса в последнее время действительно сыплет обвинения в адрес Сейксаса. Я, как вы знаете, не очень симпатизирую ему, но и ни единому слову Мендосы я тоже не верю. К тому же обвинения Мендосы не повысят авторитет и нашего управления.

Он сложил лежавшие перед ним бумаги в аккуратную стопку.

— И все же мне хотелось бы познакомить с проектом Диаса. Вы не возражаете?

— При условии, если вы скажете, что это еще не окончательный вариант.

Я вынул пачку сигарет.

— А что вы думаете о нынешнем положении в Вадосе?

— Это какой — то ужас! — Энжерс воздел кверху руки. — Никогда не видел ничего подобного. Сейчас, когда я ехал на работу, мою машину забросали камнями. И нигде ни одного полицейского!

— Полицейские имеют свойство исчезать именно тогда, когда они особенно нужны.

Я вспомнил о той жалкой помощи, которую полиция предложила мне в ответ на угрозу Дальбана.

— Кстати, о полиции, — сказал я, помолчав. — Я был бы признателен, если бы сегодня меня сопровождали полицейские.

Энжерс кивнул.

— Я передам О'Рурку, — он сделал пометку в блокноте. — Значит, вы все же решились согласиться на телохранителя? Не могу сказать, что я вас осуждаю.

— Не о телохранителе речь. Просто я собираюсь посетить подземелье Сигейраса.

Несколько мгновений Энжерс пытался понять, правильно ли он меня понял. Затем он решительно спросил:

— Что вас заставило вдруг пойти на это?

— Я полагал, что в техническом отношении его трущобы не представляют сложности. Теперь я намерен взглянуть, как там все выглядит изнутри.

Энжерс нервно вертел в руках авторучку.

— Однако жилищные проблемы вне вашей компетенции. Пусть об этом заботится наш муниципалитет.

— Вы меня неправильно поняли. Здесь затронуты мои профессиональные интересы.

Он пошел в атаку с другой стороны.

— Но вы должны отдавать себе отчет в том, что отправиться туда сейчас равносильно визиту в клетку к хищникам! Ведь именно там оплот Тесоля, а он посажен в тюрьму, Фрэнсис покончил с собой. Идти туда просто неблагоразумно.

— Так уж случилось, — ответил я, — что меня нарекли Даниилом по имени библейского пророка. Бойд Даниил Хаклют. Я уже подумал о возможных последствиях и тем не менее хочу все увидеть своими глазами.

— Разве Колдуэлл не в состоянии вам все объяснить? — настаивал Энжерс. — В министерстве здравоохранения есть несколько человек, которые побывали там…

— Я уже устал от объяснений, — с раздражением ответил я. — Мне навязали слишком много чужих мнений. Теперь мне необходимо во всем разобраться самому.

— Хорошо, — холодно сказал Энжерс. — Я организую вам эту поездку. Боюсь только, что она состоится во второй половине дня, поскольку с утра у меня назначена встреча с Диасом, которую уже нельзя отменить…

— Вы хотите сказать, что поедете со мной? — удивился я.

— Конечно. Ведь основную конфликтующую с Сигейрасом сторону представляю именно я. Мне не хотелось бы, чтобы вы вместо меня стали объектом каких — либо нападок. Я попрошу О'Рурка обеспечить нас охраной. Кстати, может быть, полицейским стоит сказать, что они направляются на поиски Брауна?

— А насколько это правдоподобно? Разве полиция еще не обыскивала трущобы?

— Не знаю, — пожал плечами Энжерс. — Но мне кажется, это неплохой предлог.

— Интересно, что стало с Толстяком? — спросил я скорее себя, чем Энжерса.

Но он услышал.

— Разве дело в том, что с ним стало? Главное, что он не решился появиться.

Я промолчал. Что бы там ни говорили, а. Толстяк Браун произвел на меня впечатление честного человека.

Знакомство с полицией Вадоса убедило меня в том, что я не ошибся в своем представлении о ней. Нас сопровождали восемь полицейских на двух машинах. Было установлено, что Сигейрас в данный момент находится где — то за городом. У полиции получался неплохой сценарий, чего нельзя было сказать о его воплощении.

Меня больше устраивало отправиться в сопровождении одного полицейского. Однако мне дали понять, что если полиции не удалось отговорить непонятливого иностранца от шага, равного самоубийству, то уж столь легкомысленно рисковать жизнью своих людей она не имеет права. Кроме того, блюстители порядка настояли на том, чтобы каждый из нас вооружился автоматическим пистолетом. Энжерс с энтузиазмом принял это предложение; я же всеми силами пытался отказаться от него. После всего того, что обо мне писали газеты, не хватало только появиться с оружием в руках. Когда в конце концов я вынужден был уступить, то старательно спрятал кобуру подальше под пиджак, а сверху повесил фотоаппарат.

Машины притормозили на уже знакомой покрытой гравием площадке возле центральной станции. Несколько детишек, что — то напевая, играли у дороги. Увидев нас, они с криками разбежались. Полицейские выскочили из машин и поспешили к спуску в подземелье. Мы с Энжерсом не спеша последовали за ними. Нельзя было не заметить, как по мере распространения новости о приезде полиции кругом воцарялась тишина. Казалось, множество людей слилось в единый чуждый нам организм подобно плотоядному растению, почувствовавшему приближение насекомого.

У входа в трущобы какая — то смуглолицая женщина смело попыталась преградить нам путь. Когда же полицейские несколько раз терпеливо объяснили ей причину своего появления, она решительно замотала головой, заверяя, что Толстяка Брауна здесь никогда не было, нет и не может быть, поскольку все говорят, что он уехал из страны.

— Тогда вы, очевидно, не будете мешать нам, если только, конечно, его не укрываете, — заметил возглавивший группу лейтенант, отстраняя ее со своего пути.

Мы медленно, друг за другом двинулись в смрадную темноту. Двое полицейских мощными фонарями освещали жалкие комнатенки. Теперь я увидел, как они были устроены. Простые деревянные щиты, листы жести, доски, лестницы каким — то образом крепились к металлическим опорам и бетонным перекрытиям монорельсовой станции. Ни о каких уборных здесь, конечно, не могло быть и речи. Вентиляция происходила через зиявшие в едва сбитых перегородках щели.

Целая семья каким — то образом ютиласьв такой ящикообразной клетушке. Столы и стулья заменяла отслужившая свое тара, а постели — кучи тряпья. Сооружения из жести, в которых сжигали ветки, использовали для приготовления пищи. Дым от них был самым приятным из здешних запахов.

Убогость стен скрашивали яркие изображения девы Марии, прошлогодние календари, рекламные плакаты. В некоторых из этих ячеек были свои домашние алтари с распятием, перед которым горели свечи.

— Здесь, наверное, часто бывают пожары? — спросил я Энжерса.

Он усмехнулся.

— Сигейрас старается их не допускать. Он хорошо понимает, что, если его владения запылают, пожарники будут заботиться лишь о том, чтобы пламя не распространилось на расположенную над трущобами станцию, и дадут им выгореть дотла. Кстати, пожар был бы хорошим средством расчистки трущоб.

Я не увидел здесь традиционных осликов, должно быть, их сюда не вводили из боязни за прогнивший половой настил, но свиней, кур и коз было множество.

Полицейские бесцеремонно откидывали занавески, заменявшие двери. Чаще всего люди равнодушно смотрели на нас, иногда безразличие сменялось настороженностью, кое — кто из обитателей приподнимался при нашем появлении, заискивающе улыбаясь, жестами приглашал войти. Дети издали с любопытством рассматривали незнакомцев. Они выглядели голодными и грязными, но явно больных среди них было немного. Из сотни ребятишек я заметил лишь несколько больных экземой, рахитом и еще каким — то заболеванием, названия которого я не знал.

Только изнутри можно было оценить истинные размеры поселения. За двадцать минут мы отошли далеко от входа. Мрачная обстановка и затаенная злоба обитателей этого муравейника стали сказываться на моих нервах. Мы шли по совсем темному проходу, только фонари полицейских освещали нам путь. Навстречу, низко опустив голову, прошла женщина в крестьянском платке. Она несла корзину. Я остановился и посмотрел ей вслед. Никогда не смогу простить себе этого!

Энжерс заметил мой взгляд и проследил за ним.

— Господи! — тихо сказал он. — Это же жена Брауна! Она появилась здесь неспроста, значит, и он где — то тут!

Глава 19

Энжерс произнес эти слова по — английски. Полицейские не сразу поняли его. Он обрушил на них поток грубой брани. Я не представлял себе, что этот всегда уравновешенный, подчеркнуто корректный англичанин способен на подобные всплески.

— Не стойте же как истуканы! — взорвался он. — Это жена Брауна! Взять ее, быстро!

Наконец до них дошло. Двое полицейских нырнули в темноту. Раздался крик. Через минуту они вернулись, держа с двух сторон за руки сеньору Браун. Она сопротивлялась, платок ее съехал на плечи.

— Так, значит, это вы? — злобно проговорил Энжерс, направив луч карманного фонарика ей в лицо.

Она отвернулась от слепящего света.

— Где твой муж? — злобно крикнул он.

Сеньора Браун бросила на Энжерса холодный взгляд.

— Не знаю, — спокойно ответила она. — Его здесь нет.

Мне показалось, что именно в этот момент она узнала меня и вспомнила, кто я такой. Я почувствовал на себе взгляд ее черных полных ненависти глаз. Я отвернулся, не желая быть соучастником дальнейшего.

Энжерс вынул пистолет и медленно снял его с предохранителя, щелчок гулко отозвался в тишине.

— Ну ладно, — проговорил он, не спуская глаз с сеньоры Браун. — Отправляйтесь туда, откуда она вышла; он может оказаться именно там.

Полицейские послушно отпустили сеньору Браун. Она не двинулась с места. Энжерс направил на нее пистолет, но сеньора Браун лишь усмехнулась.

Однако, когда полицейские устремились в проулок, она вся напряглась.

— Энжерс, — тихо сказал я, — вам должно быть стыдно за свое поведение.

Не глядя на меня, он сухо и равнодушно ответил по — английски:

— Браун разыскивается за убийство. И вам это известно. Если он здесь, мы не можем дать ему скрыться.

Женщина не понимала, что он говорит, но напряженно следила за тем, как вооруженные полицейские обшаривают светом фонарей жалкие лачуги. Когда они добрались до места, где проулок раздваивался, Энжерс жестом приказал сеньоре Браун следовать за ними. Она не повиновалась, но после очередной угрозы пистолетом уступила и пошла за полицейскими.

Я потащился следом.

Полицейские громко спорили, куда следует идти. Энжерс, оторвав на секунду взгляд от своей жертвы, приказал им:

— Идите направо, идиоты! Ведь слева нет настила!

Действительно, в левом проходе настил был сломан. Полицейские направились по правому проходу. Я заметил облегчение в мимолетном взоре женщины, когда она увидела, куда пошли полицейские. Я промолчал. Я надеялся, что, никого не найдя здесь, полицейские откажутся от дальнейших поисков.

Они уже почти скрылись из виду, когда Энжерс снова пригрозил своей жертве, приказав следовать за ними. Она пошла вперед, Энжерс за ней, а я чуть было не двинулся следом, когда почувствовал, что слева, в провале, что — то шевельнулось.

Из темноты показалась огромная рука.

Удар должен был прийтись Энжерсу по затылку. Но этого не произошло. Возможно, нападающий оступился или Энжерс инстинктивно почувствовал опасность и дернулся в сторону. И все же ему задело левое плечо.

Он быстро повернулся и выстрелил в темноту. Пуля наповал сразила Брауна.

Подбежали полицейские; из уст женщины вырвался страшный протяжный крик. Я бросился прочь.

Мне удалось выбраться из подземелья прежде, чем весть о случившемся достигла обитателей трущоб и они обрушили свой гнев на незваных гостей. Только это спасло меня от участи, которая выпала на долю Энжерса и полицейских.

Бледный как полотно, с окровавленным лицом выбрался он на поверхность. Один полицейский волочил ногу. С головы до пят они были облиты нечистотами. Я не стал спрашивать, где жена Брауна, вероятнее всего, она осталась рядом с убитым.

Полицейские не обращали на меня никакого внимания. Один из них направился к машине и, связавшись с управлением, запросил подкрепление. Энжерс, прижимая платок к лицу, говорил, что на сей раз Сигейрасу несдобровать — он укрывал убийцу.

— Пока вина не доказана, человек считается невиновным, — возразил я ему.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Нет, — проговорил он. — Ошибаетесь. Согласно нашим законам, как и в Кодексе Наполеона, бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемом.

Из подземелья стали появляться люди, они с ненавистью следили за нашими действиями, дети швыряли в машины комья грязи. Тогда один из полицейских трижды выстрелил в воздух, и все скрылись.

Послышался вой полицейских сирен.

Я поднялся по склону к станции, сел на монорельсовый поезд и поехал в сторону Пласа — дель — Сур. Никто не сделал даже попытки меня остановить.

Я двигался машинально. Только позже в моей памяти всплыли какие — то обрывочные сцены той поездки. Я не в состоянии был осмыслить случившееся, я мысленно топтался на месте, словно поднимаясь по эскалатору, идущему вниз. А перед глазами стояло лицо сеньоры Посадор, которая повторяла, что независимо от моего желания во всех городских событиях мне отводилась немаловажная роль.

Достаточно важная, если я оказался виновен в смерти человека.

И что меня дернуло на это посещение трущоб? Не остановись я и не посмотри вслед сеньоре Браун…

На Пласа — дель — Сур было немноголюдно. Я пересек площадь и вошел в отель.

В холле, как обычно, зажав в пальцах незажженную сигарету, сидела Мария Посадор. По — видимому, она была не одна: на шахматном столике стояли два бокала. Сердито сдвинув брови, она читала какое — то письмо.

Я подошел к ней, она холодно кивнула.

— Полагаю, вам не безынтересно, — я не узнал собственного голоса, — что они нашли Толстяка Брауна.

Она резко выпрямилась в кресле.

— О черт! Где?

— В трущобах Сигейраса, где же еще?

— Я-то полагала, что он в безопасности где — нибудь за границей! Что они с ним сделали?

— Энжерс убил его.

Я увидел, как мгновенно изменилось выражение ее лица. Оно застыло, глаза остановились.

— Конечно, — прошептала она, — конечно, этого следовало ожидать. — Рука ее смяла сигарету.

Я промолчал. Она поднялась и, кинув мне, пошла к выходу.

Я отправился в бар.

Вскоре включили телевизор, но у меня не было сил идти к себе в номер. Программа началась с новостей, сообщили о смерти Брауна. Я узнал насыпь, где только что был. Вокруг нее теперь стояли военные грузовики, и те, кто спешил к станции, обходили их стороной Солдаты вынесли тело Брауна, его опознали. Люди обнажали головы и крестились. Было видно, как обитателей трущоб дубинками выгоняют наружу и, словно бездомных собак, заталкивают в военные грузовики.

Начались поиски Сигейраса. Сообщили, что он где — то в городе и, как только его разыщут, ему предъявят обвинение в укрытии преступника.

В вечерней программе новостей в восемь ноль пять передали интервью с Энжерсом. Он явно гордился полученным ранением. Затем показали выступление епископа Круса, как и после смерти Эстрелиты Халискос, он посвятил свою проповедь расплате, ожидающей грешников.

Потом последовали похвалы в адрес тех, кто мужественно разыскивал безжалостного убийцу. Было упомянуто мое имя.

Я чувствовал, как во мне нарастает негодование. Пусть Браун переспал с девицей Халискос, хотя он это категорически отрицал; пусть вытолкнул ее из окна; пусть, я сам тому свидетель, пытался убить Энжерса. Пусть все это так. Но я не мог согласиться с тем, что он безжалостный убийца, он был честным человеком. Так или иначе, но я не стану соучастником тех, кто пытается голословно осудить покойного.

Возможно, в силу профессиональной привычки до сих пор я не проявлял активности, а лишь наблюдал, собирал и накапливал данные, как обычно при начале новой работы.

Но теперь все это позади. Я стану говорить, что думаю, и буду поступать так, как считаю нужным. А начну я с того, что покажу этим телевизионщикам, что к чему.

Как только закончилась программа новостей, я кинулся к машине и поехал на телестудию.

Риоко, редактор программы новостей, уже выходил из телецентра. Вид у него был усталый, он даже не узнал меня, а потом долго не мог (или не хотел) понять, что я ему говорю. Когда же он сообразил, чего я от него хочу, то провел ладонью по лицу и порекомендовал обратиться к доктору Майору.

— Ваша проблема политического характера, — сказал Риоко.

— Разве это входит в его компетенцию?

— Надеюсь, у вас достало ума сообразить, что я сам не решаю, что включать, а что не включать в передачи? — огрызнулся он. — Так что, если хотите, чтобы ваше имя не упоминалось в будущих сообщениях, переговорите с Майором, именно он отдал сегодня распоряжение, чтобы особо подчеркнуть вашу роль в этом деле. Если бы мы успели, то обязательно взяли бы у вас интервью, как и у Энжерса.

— Не взяли бы! — взорвался я. — Хорошо, если надо переговорить с Майором, я переговорю с ним. Где, кстати, я могу его найти?

— Возможно, в его кабинете — на втором этаже, — Риоко усмехнулся. — Я бы на вашем месте отложил этот разговор. Он сейчас не в лучшем расположении духа…

— А в каком же тогда расположении духа прикажете быть мне после того, как я услышал кучу ваших небылиц о себе?

Нервы мои были натянуты до предела. Я повернулся и, перескакивая через ступеньки, стал быстро подниматься наверх.

Секретарь Майора был атлетического телосложения, рассчитанного явно не только на исполнение секретарских обязанностей. Я прошел мимо него и стенографистки. Они деланно улыбнулись, дав мне понять, что узнали меня.

Когда я распахнул дверь кабинета, воцарилось недолгое молчание. Я ожидал, что Майор возмутится моим вторжением, но он после секундного замешательства взял себя в руки. Когда сидевший перед ним посетитель обернулся, к своему удивлению, я узнал в нем Дальбана. Я даже смешался, и Майор тут же воспользовался моей растерянностью. Он откинулся в кресле, поправил очки и с иронией проговорил:

— У вас, очевидно, неотложное дело, сеньор Хаклют? О чем речь?

Я игнорировал его слова и обратился к Дальбану.

— Вам будет приятно узнать, сеньор, что то, чего вам не удалось добиться с помощью взяток и угроз, успешно осуществил господин Майор, министр дезинформации и клеветы, насколько я понимаю.

Я старался следить за своими словами.

— Говорят, чем грубее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят. Сегодня вечером по всему Агуасулю раструбили о том, что я был подручным этого героя Энжерса, сразившегося с опасным убийцей — Толстяком Брауном. Чудовищная ложь, но очень многие, должно быть, поверили в нее. Но ведь я был там и, прямо вам заявляю, стал свидетелем самого настоящего убийства. Я вдоволь насмотрелся, как ваше, Майор, правительство все красиво подает на словах и совсем иначе — на деле. Но теперь, после сегодняшнего обмана, меня того и гляди вывернет наизнанку.

Почти каждое слово я сопровождал ударом кулака по столу.

Майор сначала старался казаться равнодушным, но потом вкрадчиво заговорил:

— Сеньор Хаклют, вы возбуждены. Я хорошо понимаю, какое потрясение вы пережили. Причем это уже не первая насильственная смерть, свидетелем которой вы явились с момента вашего приезда сюда. Но наш долг состоит в том, чтобы правдиво информировать общественность.

— Какое там правдиво! — продолжал кричать я. — Ложь не может заменить факты!

— Но ведь трущобы, созданные под центральной монорельсовой станцией, действительно стали прибежищем для человека, подозреваемого в убийстве, не так ли? Вы, думаю, не станете отрицать этот факт?

— Подозреваемого! Но не осужденного или хотя бы находящегося под следствием, каким представляет его ваша служба информации. И главное — он уже ничего не может доказать! Вот это — действительно факт! А что представляет собой ваша «самая управляемая страна», Майор?! Да вы же просто рупор правительственной пропаганды, а созданная вами телевизионная сеть — не что иное, как трибуна чванливого диктатора, страдающего манией величия. «Узнай правду и станешь свободным», — смешно, а вот скроешь правду — добьешься своего. В вашей хваленой стране все верят в то, что им говорят, и даже не догадываются, какая грязная правда скрывается за красивой ложью!

Лицо Майора покрылось пятнами. Неожиданно вмешался Дальбан.

— Сеньор Хаклют, я искренне приношу вам свои извинения. Я виноват перед вами. Пытаться подкупить вас или угрожать вам было ошибкой. Мне не хватало мужества сказать этой марионетке Майору именно то, что я сейчас услышал от вас. Я решался лишь на увещевания и словесные протесты. Больше я не стану молчать. Вы абсолютно правы. Я тоже считаю Майора опасным человеком, он сам страдает манией величия, и до тех пор, пока он навязывает свою извращенную пропаганду нашим гражданам, в Сьюдад — де — Вадосе жить просто небезопасно. Вместе с Кортесом, профессором так называемых общественных наук, они навязывают нашим молодым ученым свою систему поведения, которая якобы призвана их спасти. А чем жить по этой системе, так лучше и достойнее умереть.

Мне стало не по себе, возможно, я был просто пьян. А может быть, столь откровенное признание совершенно изменило мое представление о Дальбане.

— Думаю, что теперь нам не стоит настаивать на том, чтобы вы покинули Агуасуль, — задумчиво произнес Дальбан. — Доктор Майор, вы выслушали меня, а теперь и сеньора Хаклюта. Собираетесь ли вы как — то исправить положение, создавшееся из — за ваших лживых заявлений?

Майор сидел не двигаясь. Я чувствовал, что в дверях, ожидая приказа выставить нас вон, стоит атлетического телосложения секретарь. На лбу Майора выступили капли пота, а щеки покрылись красными пятнами. Когда он наконец заговорил, голос его звучал жестко.

— Моя информационная служба является правительственным органом; — начал он. — Она не может подчиняться прихотям частных лиц. Вы, сеньор Хаклют, уважаемый иностранный специалист, приносящий большую пользу нашему городу, но наши дела вас не касаются, к тому же вы сильно пьяны. Мы, говоря мы, я имею в виду наше правительство, все же должны будем обратить внимание на ваше поведение. Вас выручает то, что вы находитесь в привилегированном положении, но умалчивать о том, что вы тут наговорили, я не собираюсь.

— Я предложил вашему правительству лишь свои профессиональные услуги, — резко возразил я, — и не позволю обращаться со мной как с мальчишкой!

Он не отреагировал на мои слова.

— Что же касается вас, Дальбан! — Вдруг я почувствовал, что это говорит человек, явно наделенный гипнотическими способностями. — Вы слишком долго стояли у нас на пути. Как бы ни было велико терпение правительства, ему тоже есть предел, на сей раз вы просчитались, боюсь, что для вас все кончилось.

Майор говорил по — прежнему сидя в кресле. Я ощутил, что мне на плечо легла тяжелая рука — наконец секретарь — атлет приступил к исполнению своих истинных обязанностей. Он молча указал на дверь. Дальбан с достоинством поднялся из — за стола.

— Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается, — тихо проговорил он и направился к двери.

Я пошел следом, жалея, что много выпил. В голове роились слова и фразы, которые я не досказал Майору. Одно было хорошо: я сумел сдержать себя и не набросился на Майора — уж слишком велико было искушение придушить его телефонным шнуром.

Когда мы вышли из телецентра, Дальбан остановился.

— Я хочу еще раз извиниться перед вами, сеньор Хаклют, — смущенно проговорил он.

— Принимаю ваши извинения, — ответил я. — Но не уверен, что смогу забыть ваши угрозы. Мне казалось, что здесь ценят честность…

— Встреча с Майором, по — видимому, лишила вас последних иллюзий?

— Я бы хотел… Боже, я и сам не знаю, что бы я хотел сделать с ним! Он казался мне здравомыслящим человеком, возможно, он таким и был, когда занимался политикой как ученый — теоретик. Может быть, его изменила власть или коррупция, право, не знаю.

— Благодаря его теории наша страна прожила двадцать лет в мире. — Дальбан смотрел вверх на освещенные окна. — Но как дорого мы за это заплатили!

— Какой же выход? — спросил я.

— Кто знает? Но мы его наверняка найдем, сеньор. Зло не может оставаться безнаказанным.

Добавить к сказанному было нечего, и я направился к машине.

Глава 20

Ночную тишину разорвал вой сирен. Мимо отеля с шумом мчались какие — то машины. Я поднялся и выглянул на улицу.

Пожарная машина завернула за угол и исчезла в темноте. Едва не касаясь крыши, пролетел вертолет. Следом за пожарной промчались две полицейские машины.

Наконец я сообразил посмотреть в сторону гор. Там стояло кроваво — красное зарево, зловеще освещавшее все вокруг. Сначала я подумал, что это врезался в гору самолет, но быстро понял, что здесь что — то другое.

Горел телецентр.

Я взглянул на часы. Было три часа утра. Стояла глубокая ночь, и, судя по масштабам пожара, его обнаружили не сразу. Видимо, в здании в тот момент не было ни души. Казалось бы, в столь современном комплексе непременно должна быть установлена противопожарная система и сигнализация.

Я вооружился биноклем. Мне не было видно пожарных машин — их скрывали здания, но об их присутствии можно было догадаться по тому, как под напором мощнейших насосов стихали очаги пламени.

В первый момент у меня был порыв посмотреть на пожар вблизи, но потом я решил, что зевак там без меня хватает.

Только минут через десять, уже лежа в постели, я осознал последствия происшедшего.

Министр информации и связи Агуасуля ни сегодня, ни завтра, ни даже в ближайшие месяцы не сможет в пропагандистских целях использовать эфир. И если правительство Вадоса в самом деле так зависит от служб Майора, формирующих общественное мнение в стране, то на время президент сделается безруким.

Размышляя подобным образом, я наконец задремал. Но мой сон скоро был прерван. Еще не взошло солнце, было только начало шестого, когда я услышал громкие голоса у двери.

— Вот номер 1317, — произнес грубый низкий голос. — Открывайте.

Я сел на кровати. Пистолет, который мне всучили полицейские, когда мы отправлялись в трущобы Сигейраса, был еще при мне. Я вынул его из кобуры и, как только дверь распахнулась, включил свет и направил дуло на вошедшего.

— В чем дело? — громко спросил я.

Человек выругался и сделал шаг вперед, за его спиной я заметил испуганного служащего отеля.

— Полиция, сеньор Хаклют, — шепотом проговорил он.

Я опустил пистолет. Передо мной стоял Гусман, сержант, который предлагал мне телохранителя.

— Что вам угодно, Гусман? — голос у меня срывался от возмущения.

— Я попрошу сеньора пройти со мной.

— Сеньор никуда не пойдет. Сеньор посылает вас и весь ваш полицейский департамент ко всем чертям. Уходите и найдите более подходящее время для приглашений.

Лицо Гусмана оставалось угрюмым.

— Сеньор Хаклют, на телецентре чрезвычайное происшествие, саботаж, — терпеливо объяснял он. — Нам известно, что вы были там вчера вечером. Мы думаем, что вы можете оказать нам помощь в расследовании.

— Каким образом? Я был там, чтобы заявить вашему дорогому доктору Майору, что я о нем думаю. Риоко видел, когда я приехал туда, а Хосе Дальбан — как я уезжал. А еще ваш человек, который, видимо, следил за мной… Почему бы вам, собственно, не спросить у самого Майора?

— Мы не можем его нигде найти, — не моргнув, ответил Гусман. — Известно, что сеньор Майор оставался в здании допоздна, чтобы просмотреть материалы сегодняшних радиопередач. До его кабинета не удалось пока добраться — там еще не сбито пламя.

Он посмотрел на часы.

— И все же я попрошу сеньора поехать со мной. И побыстрее! — сержант подчеркнул последнее слово.

— Ваша взяла, — ответил я, зевнув. — Вот, держите. Это принадлежит вашей конторе.

Я протянул ему пистолет. Он взял его, не выразив при этом никаких эмоций, и молча ждал, пока я оденусь. Затем он проводил меня до машины.

Меня подробно допросили в полицейском управлении, после чего оставили одного в маленькой комнате, где я просидел битых четыре часа, куря одну сигарету за другой. Кто — то скрасил мне одиночество чашкой крепкого несладкого кофе.

Наконец за мной пришел дежурный и провел в кабинет, где меня дожидались сам О'Рурк и Гусман. О'Рурк выглядел усталым.

— Вам повезло, сеньор Хаклют, — сказал Гусман, хлопнув по столу протоколом с моими показаниями.

— Сеньор Риоко подтвердил время вашего приезда в телецентр, а сеньор Барранкилла видел, как вы оттуда выходили.

Он натянуто улыбнулся.

— Подтверждено также, в котором часу вы вернулись в отель. Таким образом, во время пожара вы оставались в отеле.

— Разве вы еще не связались с доктором Майором?

— Его нашли в семь десять утра. Точнее сказать, нашли то, что от него осталось. Ему не удалось выбраться из своего кабинета, и он сгорел заживо.

Я почувствовал, как О'Рурк сверлит меня воспаленными глазами.

— Мне это кажется невероятным, — тихо проговорил я. — Я полагал, там должны были быть противопожарные устройства…

— Да, вы правы. Но в помещении, связывающем эти устройства с центральной пожарной станцией, произошло короткое замыкание. Сработала ли противопожарная система или нет, нам не известно. С половины первого ночи до пяти тридцати утра в здании находился всего один сторож. Похоже, он тоже погиб. Найти его пока не удалось.

— Но, черт побери, это же современное здание. Меня в четвертом часу разбудил вой пожарных сирен, и когда я посмотрел в сторону телецентра, он полыхал так, будто сложен из спичек, а не из бетона! Как все это могло произойти?

Гусман замялся. О'Рурк посмотрел на него.

— Что он хочет? — быстро спросил он по — испански.

— Узнать, как произошел пожар, — ответил Гусман.

— Расскажите ему! Какое это теперь имеет значение!

Гусман кивнул и снова перешел на английский.

— Там на складе хранилось восемь тонн горючего для генератора, питающего передатчики на случай перебоев в электроснабжении. Похоже, что зажигательную бомбу подложили именно туда.

И тут я вспомнил слова Дальбана: «Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается».

Конечно, можно жить и без Майора. Однако мне стало не по себе от того, что вещее обещание Дальбана так быстро сбылось. Я с ужасом подумал, что меня могут привлечь в качестве свидетеля и на основании моих показаний Дальбану будет предъявлено обвинение в убийстве. Только этого мне не хватало…

— Сеньор Хаклют, — голос Гусмана оторвал меня от горьких мыслей. — Сеньор Барранкилла показал, что он слышал, как в кабинете Майора Хосе Дальбан заявил, что предпочел бы, чтобы доктора Майора не было в живых. А вы это тоже слышали?

Я растерялся, заметив на себе усталый взгляд О'Рурка, но потом кивнул.

— Кажется, он говорил что — то в этом роде, — нехотя подтвердил я.

— Благодарю вас, сеньор. Думаю, пока все. Но возможно, нам придется еще связаться с вами.

Было ли все задумано заранее? Случайно ли Майор оказался в здании один? Действительно ли случившееся было тем началом, о котором говорил Дальбан?

Я не мог найти ответа на эти вопросы.

Выйдя из полицейского управления, я купил свежие газеты и отправился в ресторан, чтобы прочесть их за кофе. Голова гудела, трудно было сосредоточиться. Вряд ли газеты могли что — либо добавить к тому, чему свидетелем я был вчера, но я надеялся получить новую информацию.

«Либертад», естественно, торжествовала по поводу смерти Брауна, называя его отъявленным преступником и слово в слово повторяя вчерашний телекомментарий. Луи Аррио, новый председатель гражданской партии, опубликовал большую статью, обличавшую Дальбана. О пожаре, конечно, еще ничего не сообщалось. В статье, сданной в набор, по — видимому, еще вечером, говорилось лишь, чего Дальбан добивался, препятствуя наступлению того дня, когда уважаемый сеньор Хаклют очистит зловонные владения Сигейраса от преступлений и преступников. Аррио превозносил Андреса Люкаса за то, как тот вел дело Сигейраса, а также неоднократно приводил высказывания профессора Кортеса по поводу социальных проблем, порождаемых трущобами.

Какого черта они снова возлагают на меня ответственность за существование развалюх Сигейраса? Я изо всех сил пытался доказать, что чисто техническое решение транспортной проблемы не даст желаемых результатов. Только правительственный декрет мог положить конец жилищной проблеме. Но теперь, когда Сигейраса разыскивали за укрытие убийцы, дело, видимо, приняло другой оборот.

«Тьемпо» разразилась гневом в мой адрес, не преминув заявить, что постановление судьи Ромеро утратило силу. Но на самом деле это было не так.

Вдобавок ко всему Фелипе Мендоса снова выдвигал обвинения в адрес Сейксаса, прямо заявляя, что Вадосу было известно о том, что глава финансового управления брал взятки, но президент смотрит на это сквозь пальцы. Да, наверное, теперь им это так просто не сойдет с рук.

Я хотел теперь только одного — уехать. Если получится, закончив работу. Не по собственному желанию попал я в гущу событий, к которым не имел никакого отношения, и по уши погряз в проблемах Вадоса.

Я решил пройтись по городу. Скоро я оказался на Пласа — дель — Норте. По — видимому, мысли о Брауне привели меня к Дворцу правосудия. Кто — то уже отмыл статую Вадоса. Под вой сирен в сторону президентского дворца промчались полицейские машины.

Я остановился у киоска, решив перекусить. Не успел я расправиться с первым бутербродом, как машины промчались обратно и остановились перед Дворцом правосудия. Полицейские вывели из них несколько задержанных. Я чуть было не пролил на себя кофе, узнав двух арестованных — Христофоре Мендосу и его брата Фелипе.

Что же будет дальше?

Вскоре подъехали грузовики. Полицейские стали выгружать связки не доставленных подписчикам газет, матрицы, набитые бумагами ящики и коробки. Не иначе как они закрывали «Тьемпо».

По спине у меня пробежали мурашки.

Глава 21

Я вспомнил слова Марии Посадор о необходимости контрпропаганды. Только теперь я понял, что за ними стояло.

До настоящего времени «Тьемпо», как и другие оппозиционные источники информации, видимо, не очень серьезно беспокоила Вадоса. В конечном счете одной телепрограммы, подкрепленной техникой воздействия на подсознание и создающей эффект личного присутствия, достаточно, чтобы заменить целую дюжину газетных статей.

Вызван ли его новый шаг потерей излюбленного орудия — телевещания? Боялся ли он теперь, что ослабнет его контроль и «Тьемпо» станет серьезной угрозой его безопасности? Я строил самые невероятные предположения, пока не узнал о действительных причинах происшедших событий.

Судья Ромеро с утра мучился после чрезмерных возлияний, которым предавался накануне. И насколько я понял, именно это толкнуло его принять решение. Истории известны случаи, когда недомогание властелина становилось причиной гибели целых народов.

Редакция «Тьемпо» своими нападками на меня и Сейксаса в сегодняшнем номере несомненно нарушила постановление суда. Ромеро, не уточнив, рассматриваю ли я действия газеты как клевету, решил задержать братьев Мендоса и конфисковать нераспроданные номера. Полиция опечатала помещение газеты и выставила охрану у входа в здание.

Уже через час новость облетела город. Реакция оказалась молниеносной и весьма бурной. Сторонники народной партии наводнили Пласа — дель — Сур задолго до начала выступлений ораторов. Толпа пестрела плакатами с лозунгами против Ромеро и других членов кабинета. Гражданская партия в свою очередь выражала гнев по поводу поджога телецентра и гибели Майора.

Многочисленные наряды полицейских безуспешно пытались очистить площадь. Я наблюдал за происходящим из вестибюля отеля, служащие которого в любую минуту были готовы забаррикадировать вход. И был момент, когда мне показалось, что это действительно потребуется. Враждующие стороны сначала вступили в словесную перебранку, затем начались драки, потом в дело пошли ножи. Налицо были все признаки начинающегося бунта.

— Почему не вызывают войска? — послышалась в холле нервная реплика.

— Да разве войска наведут здесь порядок? — отозвался другой голос.

И тут на выручку полиции пришла природа.

Все утро влажный ветер с океана гнал в сторону гор серые грозовые тучи, и теперь на город обрушились потоки дождя. Ливень успокоил страсти, мокрые и растерянные противники разбегались в поисках крова. Полицейские вместе с санитарами подбирали раненых.

Однако я понимал, что это была лишь передышка…

И все потому, что один пожилой человек хорошо отужинал вечером! Я прикинул, у кого бы узнать, какие меры принимаются, чтобы взять под контроль взрывоопасную ситуацию. Луи Аррио как председатель гражданской партии, видимо, должен быть в курсе. Я, почти не надеясь, попросил соединить меня с ним. Видимо, мое имя сыграло определенную роль. Оказывается, известность в Вадосе приносит не только неприятности.

— Сеньор Аррио, — сказал я. — Сейчас на Пласа — дель — Сур я был свидетелем настоящего бунта. Объясните мне, что произошло с запрещением «Тьемпо»?

— О, операцию провели вполне удовлетворительно! — Несмотря на бодрые слова, в голосе его ощущалась тревога. — Главного редактора за неуважение закона посадили в тюрьму, а сотрудникам газеты запрещено ею заниматься до тех пор, пока его не освободят. Надо думать, сие произойдет не так скоро, тем временем и ситуация прояснится…

— Вы, полагаете, Ромеро это сойдет с рук?

Аррио замолчал, взвешивая, правильно ли он меня понял. Затем произнес:

— А почему бы нет, сеньор? Ведь есть же закон!

— Народ на площади плевать хотел на такие законы! — резко возразил я.

— Что делать, сеньор, закон есть закон, — ответил он сухо и повесил трубку.

К моей тревоге добавились досада и жажда действовать, как будто угроза нависла лично надо мной. С кем бы еще связаться, кто способен понять всю опасность положения?

И тут я подумал о Мигеле Домингесе. Будучи другом Толстяка Брауна, он, конечно, не мог испытывать ко мне симпатии, особенно если поверил телевизионной передаче. С другой стороны, он был противником судьи Ромеро и пытался добиться отстранения его от занимаемой должности за позорно проведенный процесс над Герреро и его водителем. Удайся ему тогда эта затея, и сегодняшних распоряжений Ромеро могло не быть…

Дождь еще не перестал. Я поехал во Дворец правосудия в надежде, что застану Домингеса там. Так и случилось. Один из служащих сказал, что заседание суда закончится через несколько минут.

Я ждал от Домингеса более холодного приема. Во всяком случае, мне не пришлось опровергать того, что было официально объявлено о моей причастности к смерти Толстяка Брауна.

— Хосе Дальбан передал мне, что вы говорили в кабинете Майора, — сказал мне Домингес. — Мне приятно было это узнать. Мы считали, что вас волнует только контракт и вам безразличны события, происходящие вокруг вас.

— Напрасно, — ответил я.

— Допустим. Чем могу быть полезен?

— Насколько я знаю, сеньор Домингес, — начал я, — вы пытались добиться осуждения Ромеро и освобождения его от занимаемой должности. Возможно ли это как — то ускорить? Закрытие «Тьемпо» вызвало волнения, а на Пласа — дель — Сур практически вспыхнул бунт. Возможно, если бы Ромеро сместили с поста, положение еще можно было как — то спасти.

Он посмотрел на меня изучающе.

— Продолжайте, сеньор Хаклют, — в его голосе появились мягкие нотки. — Мне кажется, вы правильно все оценили.

— Я представляю себе все следующим образом, — продолжил я. — Если сторонников народной партии лишить их печатного органа, они начнут бунтовать. Можно сказать, ливень спас Вадос от начала гражданской войны. Правительство потеряло свой телецентр. (Не важно даже, кто в этом виноват.) На стороне Вадоса двадцатилетний опыт правления. Если даже он сам не готов расправиться с Ромеро, это могли бы сделать Диас или Гонсалес. Только что Луи Аррио пытался убедить меня, что закон есть закон, но ведь на самом деле, черт побери, во всем виновата неправильная политика Вадоса.

Мой собеседник чуть сдержанно улыбался.

— Совершенно верно, сеньор Хаклют. Действительно, мы предприняли шаги, чтобы провести новое разбирательство дела водителя Герреро. Мы хотим также, чтобы судья Ромеро понес заслуженное наказание. Если я не ошибаюсь, вы присутствовали на том судебном заседании? К сожалению, из — за напряженной обстановки, вызванной смертью Герреро, было решено не спешить с повторным разбирательством. Что — либо более конкретное прояснится лишь через несколько дней. Одному богу известно, что может произойти за это время. Правда, судья Ромеро, который слишком засиделся на своем посту, и здесь пытается выйти сухим из воды.

— Что же будет, если его отстранят?

— В таком случае все вынесенные Ромеро решения утратят силу, а все дела, рассмотренные под его председательством, будут пересмотрены. Это касается и «Тьемпо». Никто из судей не решится запретить газету. Но тем временем многое может еще произойти… — Он развел руками. — Я согласен с вами, сеньор. Оттягивать дольше нельзя. Действовать следует незамедлительно, и я этим займусь.

Я уехал, но мое беспокойство не проходило.

На следующее утро «Либертад» большое внимание уделила сообщению о том, что Домингес требовал снятия судьи Ромеро. Диас официально распорядился провести по этому делу расследование. На второй странице была помещена резкая статья Андреса Люкаса, посвященная Ромеро и его карьере. Люкас писал, что судье, который всегда преданно служил интересам страны, нанесено грубое оскорбление. Мне представилось, что с такой речью в защиту своего клиента можно выступить, только будучи уверенным в его виновности.

После всего, что я узнал, можно было предположить, что Ромеро выбывает из игры. Читая статью Люкаса, я понял между строк, что он испугался Домингеса, увидев в нем потенциального соперника, который может лишить его ведущей роли в юридическом мире. Насколько реальна была эта угроза? Видимо, не очень, пока за плечами Люкаса стоит мощная поддержка гражданской партии.

Так случилось, что я встретил Люкаса в тот же вечер. Он ужинал в ресторане на Пласа — дель — Норте, где под пальмами снова накрыли столики, хотя после ливня было еще прохладно.

Удрученный вид Люкаса напомнил мне Хуана Тесоля, когда он понуро брел после суда. Его использовали в качестве партийного трибуна и тут же бросили на произвол судьбы, превратив в великомученика. Не иначе, Люкас представил себя в подобном положении, возможно, впервые осознав, сколь грязной игрой может быть политика.

Но в данный момент я не испытывал к нему сострадания.

В воскресенье ко мне в отель, предварительно позвонив, заглянул Энжерс. Мне показалось, что он чем — то озабочен, даже утратил свою обычную самоуверенность.

Когда мы уселись в холле, я дал ему возможность первым начать разговор.

Он порылся в своем портфеле и, найдя какие — то бумаги, откашлялся.

— Я… хм, приехал, кажется, с неважными новостями, — проговорил он. — Диас изучил план застройки района рынка, который вы подготовили. Он его не одобряет и хочет внести существенные изменения. Я, конечно, пытался возражать, но…

— Я предупреждал вас, — вяло ответил я. — Нынешний проект слишком дорог. И Диас вправе критиковать отдельные детали. Если только он не ставит под сомнение фактический объем транспортного потока. Мне казалось, я объяснил вам это, передавая проект.

Энжерс посмотрел на меня. Потом немного помолчал и, прежде чем снова заговорить, опустил глаза.

— Вы очень переживаете происшедшее с Брауном? — спросил он.

— Да.

Он уставился на свои руки, не зная, очевидно, как продолжить разговор. Наконец он произнес.

— И я тоже, черт побери! Я, я испугался, Хаклют. Вы должны меня понять. Почувствовав, что мне пытаются нанести удар сзади, я повернулся и увидел его лицо — лицо маньяка или дикого зверя! Промедли я хоть секунду, он задушил бы меня голыми руками.

— Вы обошлись с его женой далеко не по — джентльменски, — вставил я.

Он покраснел, краска залила не только его лицо, но и шею.

— Она, она, — о боже, Хаклют! Что ни говорите, а Брауна подозревали, в убийстве. Он же предпочел скрыться вместо того, чтобы предстать перед судом, как поступил бы невиновный.

— Перестаньте себя уговаривать, — перебил я. — Я видел, с каким благоговением вы схватили оружие, которое дала вам полиция. Какого же черта вы не занимаетесь своим делом? Вы же специалист по транспорту, а строите из себя героя, заботящегося о моральных устоях Сьюдад — де — Вадоса! А ведь удовольствие, полученное вами от исполнения этой роли, стоило жизни отличному адвокату и честному человеку.

Я с интересом наблюдал за его лицом: сначала оно стало надменным и снова побагровело, затем все краски на нем слиняли, словно на попавшей в воду маске из папье — маше.

— Мне хотелось бы убедить вас в том, что вы неправы, — проговорил он.

— Вряд ли это вам удастся.

Он вынул сигарету, но не закурил и горько усмехнулся.

— Вы просто недолюбливаете нас да и нашу страну, не так ли, Хаклют?

— У меня не было особых оснований полюбить ее.

— И все же вы могли бы постараться понять таких, как я, граждан иностранного происхождения. Мы, как говорится, кровью и потом заслужили свою звезду — Сьюдад — де — Вадос. Мы вложили в город наше сердце и душу. Мы отказались от всего, что могла уготовить нам судьба, может быть от богатства, успеха где — нибудь в другом месте, потому что нашли в Сьюдад — де — Вадосе то, что отвечало нашим сокровенным мечтам. И теперь, когда мы видим, как люди, подобные Брауну и Сигейрасу, оскверняют нашу мечту, мы не можем спокойно смотреть на это. Может быть, они по — своему правы, но мы — то ради нашего города отказались от всего. И когда люди, которые никогда ни от чего не отказывались, поскольку им не от чего было отказываться, пока не появились мы и не дали им все, забывают об этом, мы приходим в бешенство.

Я промолчал. Энжерс немного подождал, надеясь на мое запоздалое понимание, и наконец поднялся.

— Вы будете утром в управлении? — спросил он.

— Да, буду, — ответил я. — Непременно.

Глава 22

В тот же день поздно вечером покончил с собой Хосе Дальбан.

Это подействовало ошеломляюще. Никто не мог понять, почему он так поступил. Он был одним из самых состоятельных людей в стране, которому неизменно сопутствовала удача. Его успех, насколько я знал от Гусмана, был связан с деятельностью, которая, хотя и не вызывала восторга у властей, однако не выходила за рамки закона. За ним укрепилась репутация умного, процветающего дельца. Он был добропорядочным семьянином, имел жену, четверых детей, двое из них уже учились в университете в Мехико. Известно было также, что у него есть любовница в Куатровьентосе.

«Удивительно, — подумал я, — как мало порой мы знаем о человеке, пока он жив». Именно поэтому после смерти Дальбана я узнал о нем гораздо больше, чем мне было известно при его жизни.

К концу дня прояснились причины происшедшего. Предприятиям Хосе Дальбана грозил финансовый крах. Подобно многим дельцам, он манипулировал главным образом чужими средствами. Так случилось, что на данный, момент дефицит составил громадную сумму. И вот тут — то Луи Аррио воспользовался случаем, чтобы расправиться с Дальбаном.

Аррио постепенно установил контроль над всеми кредиторами Дальбана, скупил у них закладные, завладел авансами под ценные бумаги, а затеи уведомил Дальбана, что намерен получить с него по всем векселям. Общая задолженность составляла около двух миллионов доларо, причем три четверти миллиона нужно было уплатить немедленно. И вот тут после бутылки коньяку Дальбан четырежды полоснул себя бритвой по сонной артерии.

Все это я узнал в понедельник от Изабеллы Кортес и ее мужа, когда они перед оперой заехали в бар моего отеля. Я поинтересовался у сеньоры Кортес, что она думает о причинах пожара.

— Прежде всего тех, кто это сделал, я бы публично заживо сожгла на костре! — гневно выпалила она. — Это злосчастное отребье прошлого, на борьбу с которым Алехандро потратил столько лет! Прошлого, в котором царили дикое насилие и распри! Мне стыдно, что я живу в городе, где Алехо нашел такую ужасную смерть!

— С другой стороны, Белита, — неожиданно мягко проговорил ее муж, — впервые за многие годы мы провели вместе три ночи подряд.

— Не надо шутить, когда речь идет о смерти, Леон! — сеньора Кортес даже побледнела. — Клянусь вам, Сьюдад —де — Вадос никогда не был таким. Ушел из жизни Хосе Дальбан, а до него — Марио Герреро… Кто мне может объяснить, что происходит?

Профессор воспринял ее риторический вопрос обращенным к нему. Он почесал подбородок, подумал и проговорил:

— Честно говоря, Белита, на твой вопрос нельзя ответить однозначно. Можно лишь предположить, что сейчас наружу вырвалось то, что до сих пор накапливалось в виде мелких разногласий, к которым мы все уже привыкли. Но чтобы серьезно разобраться в происходящем, и жизни, пожалуй, не хватит.

Потом сеньор Кортес рассказал о причинах смерти Дальбана.

— В определенном смысле сеньор Аррио совершил общественно полезный поступок, — заметил профессор. — Слишком уж долго и безнаказанно Дальбан наживался на низменных инстинктах людей.

— Но кое — кому он помогал, — заметила его жена. — Интересно, как теперь будет чувствовать себя сеньор Мендоса?

Я решил, что она имеет в виду Христофоро Мендосу, редактора «Тьемпо». Но поскольку газету закрыли, я не понимал, каким образом потеря финансовой поддержки со стороны Дальбана отразится на нем. Разве только распоряжение о запрещении газеты отменили, о чем я мог не знать. Однако сеньора Кортес, по — видимому, говорила не о нем, поскольку профессор сурово посмотрел на жену.

— Изабелла, тебе хорошо известно мое мнение: мир не пострадает, если он никогда ничего больше не напишет…

— Простите, — перебил я. — Но я не улавливаю связи.

Кортес пожал плечами.

— Тщеславие заставляло Дальбана меценатствовать. Похоже, все, что он ни делал, служило низменным вкусам, потому — то он и протежировал Фелипе Мендосе, Он предоставил в его распоряжение дом, поддерживал материально, особенно когда книги плохо расходились.

— Понимаю. Но ведь Мендоса без труда отыщет себе другого покровителя. У него же мировая известность…

— Тем не менее я не потерплю, чтобы в моем доме читали его книги.

— Он может нравиться или нет, — сказала сеньора Кортес, — но надо признать, что он талантлив и своеобычен. Однако, сеньор Хаклют, нового покровителя Фелипе Мендосе в этой стране отыскать будет не просто — ведь он в опале у властей.

— А разве не сам он в том повинен? — воинственно проговорил профессор.

Супруги наверняка продолжили бы эту оживленную дискуссию, если бы сеньора Кортес не вспомнила, что они опаздывают на спектакль.

Они уехали, а я в задумчивости остался у стойки.

В противоположном конце бара больше для себя, чем для зрителей, что — то вполголоса напевала девушка с гитарой. Я уже не первый раз видел ее здесь. Я взял свой бокал и сел поближе, чтобы лучше ее слышать.

События развивались так, будто мой приезд в Вадос послужил толчком для целой цепи неожиданных и порой кровавых событий. Хотелось верить, что все было просто делом случая, роковым стечением обстоятельств. Ясно было одно, что и приглашение приехать сюда, и все последовавшее явилось следствием политических интриг. А в результате все в Вадосе, от президента до девушки с гитарой, оказались под действием сил, неподвластных отдельным лицам. Здесь, в Сьюдад — де — Вадосе, конечно, предпринимались попытки взять эти силы под контроль. Ведь недаром Майор заявлял, что их страна «самая управляемая в мире». Но по — видимому, это было не так просто.

— Сеньорита, — обратился я к девушке с гитарой.

Она посмотрела на меня своими темно — карими глазами. Девушка не была красавицей: крупный нос, большой рот, неровные зубы.

— Сеньорита, что вы думаете о книгах Фелипе Мендосы?

Вопрос ее удивил.

— Мне трудно сказать, сеньор, — проговорила она. — Мы — католики, а католикам не дозволено читать его книги. Это все, что мне известно.

Я вздохнул.

— А что вы думаете по поводу смерти сеньора Дальбана?

— Говорят, он был очень плохим человеком. Видно, его мучила совесть. Должно быть, он был большой грешник, раз сам лишил себя жизни.

— Предположим, сеньорита, что ваша соперница украла у вас все, что вам дорого, все, чем вы зарабатываете себе на жизнь, — вашу гитару, ваши песни, соблазнила вашего жениха, если он у вас есть. Я говорю — предположим. Как бы вы поступили, попади в столь безысходное положение?

Она пожала плечами, пытаясь понять, к чему я клоню, потом гордо ответила:

— Я бы стала молиться, сеньор.

Я повернулся к ней.

— Послушайте, сеньорита. Я не инквизитор. Я приезжий, которого интересует, что думают в Вадосе о событиях последних дней. Посмотрите! Ведь сеньора Дальбана убили. Это не он себе, а ему перерезали горло. Его предприятие прогорело, неожиданно всплыли огромные долги. Он потерял все, ради чего трудился всю свою жизнь. Но это была не кара божья, а месть конкурента. Разве месть — не грех?

— О да, сеньор! Страшный грех!

— Ну, так разве справедливо лишать конкурента жизни?

Она не ответила.

— Что же касается человека, который жаждал мести, — продолжал я, — то вы, видимо, слышали о сеньоре Аррио?

— Конечно! Он замечательный человек. Мой отец работает в одном из его магазинов, он уже помощник управляющего, может быть, когда — нибудь он станет и управляющим.

Наконец она поняла мой вопрос.

— Вы хотите сказать, что сеньор Аррио — тот человек, который мстил?

— Именно. Сеньор Аррио очень богат; сеньор Дальбан был тоже весьма состоятельным бизнесменом. Естественно, что они были конкурентами.

— Я не верю, — твердо заявила девушка. — Сеньор Аррио не может быть плохим человеком. Все, кто работает у него, хорошо о нем отзываются. Он открыл много прекрасных магазинов не только в Сьюдад — де — Вадосе, но и по всей стране.

— А как им еще о нем отзываться? — пробормотал я.

— А еще, — сказала она тоном, не допускающим возражений, — если сеньор Дальбан больше беспокоился о деньгах, чем о спасении своей души, и убил себя из — за денег, значит, он был порочным человеком. Причина всех несчастий — любовь к деньгам.

— Но тогда кто из них любил деньги больше — сеньор Дальбан или сеньор Аррио, который забрал все деньги Дальбана, хотя сам и так богат?

Мой вопрос сбил ее. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не зная, что ответить.

Тогда я решил действовать с другой стороны.

— Вы помните, что на днях убили сеньора Брауна?

— Да, сеньор, я читала в газетах.

— Что вы знаете об этом? И что Браун такого сделал?

Она опустила глаза.

— Но, сеньор, все знали, кто такая Эстрелита Халискос, и то, что он сделал…

Я уже собирался помочь девушке выйти из затруднительного положения, в которое сам ее поставил, как вдруг с запозданием понял, что она имела в виду. Я чуть было не опрокинул бокал, буквально подскочив в кресле.

— Вы сказали, все знали, кто она такая?

— Ну да, конечно! Разве не так?

— Вы сказали, что все знали, — настаивал я, — а не все знают? Вам было известно, что за девица была Эстрелита Халискос, до того, как все произошло? Или вам это пришло в голову после того, как по телевидению выступил епископ?

— Нет же, сеньор! Да нам, в нашем квартале, и не надо ничего говорить. Мы уже несколько лет знаем, чем она занималась. Она стала встречаться с молодыми людьми с четырнадцати лет; она любила выпить, даже пила водку и ром. Говорили, что она… что она даже торговала своей честью.

Последние слова девушка произнесла с явным вызовом, как бы отбрасывая всякие сомнения на сей счет.

— Короче говоря, — продолжил я, — все знали, что Эстрелита Халискос — настоящая потаскуха?

— Сеньор! — проговорила она осуждающе и залилась румянцем.

Я повернулся и позвал бармена.

— Если бы вы были столь невинны, как хотите казаться, — проговорил я, — вы не знали бы, что значит это слово. Я обязан вам за весьма ценную информацию и хотел бы вас угостить. Что вы будете пить?

Она нервно хихикнула.

— Сначала лучше я вам спою, — ответила она. — Мануэль, бармен, — друг моего отца; он всегда присматривает за мной, когда я прихожу сюда. Я спою, и когда вы станете меня угощать, скажите, что вы довольны моим пением, хорошо?

Я улыбнулся.

— Полагаю, что с молодыми людьми вы тоже встречаетесь? — заметил я.

— Сеньор!

— Хорошо, ведь я не собирался приглашать вас. Лучше спойте. Как насчет «Кукарачи»?

— Это плохая песня, сеньор. Она о марихуане. Разрешите я спою вам что — нибудь свое.

Это была обычная мелодия, которую можно услышать по радио в любое время суток в любой части Латинской Америки. Я наблюдал за ней, пока она пела. На самом деле она лишь отчасти походила на ту скромную фиалку, за которую выдавала себя. Очевидно, Мануэль не так уж хорошо за ней присматривал.

Итак, кое — что я прояснил из разговора. Эстрелита Халискос была проституткой, торговавшей собой с четырнадцати лет. И именно по ее вине завтра будут хоронить Толстяка Брауна. Если бы он появился на суде и представил показания свидетелей, обвинения прокурора рассыпались бы, как карточный домик.

Но тогда почему он сам не рискнул предстать перед судом? В тот вечер, когда я встретил его, он сказал, что Эстрелита Халискос — шлюха. Он знал все юридические тонкости и мог обвинить ее в шантаже, сняв тем самым выдвинутое против него обвинение в убийстве.

Существовало лишь одно объяснение — Браун был убежден, что претензии Эстрелиты выдуманы не самой юной хищницей и ему никогда не дадут добиться своего оправдания.

Кто же тогда так настойчиво боролся против него? Его соперник адвокат Люкас?

Нет. Люкасу такой исход был невыгоден.

Или — выгоден?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне предстояло разузнать о Люкасе побольше. Лучше всего помочь мне в этом мог его другой соперник, который одновременно являлся другом Толстяка Брауна, — Мигель Домингес.

Интересно, удастся ли мне разыскать его сейчас? Я поднялся, и девушка сразу же перестала петь, обиженно взглянув на меня.

— Ах да! — сказал я, вспомнив. — Мануэль!

Бармен, улыбаясь, подошел ко мне.

— Принесите молодой даме то, что она обычно пьет, и впишите это в мой счет. Я еще вернусь.

— То, что обычно, сеньор? — повторил он, выразительно посмотрев на меня.

— Ну да, то, что она любит. Двойную текилу или что — нибудь в таком роде.

Я усмехнулся, взглянув на разгневанную девушку.

— Извините, сеньорита, но на мой взгляд, вы поете ужасно. Тем не менее вам не повредит пара бокалов за мой счет. Со временем вам не будет цены.

До сих пор не пойму, почему она не плюнула мне в лицо.

Глава 23

Должно быть, я поднял Домингеса из — за стола или оторвал от каких — то важных дел, поскольку он с раздражением ответил на мой телефонный звонок. Узнав о причине звонка, он немного успокоился.

— Благодарю вас за сообщение, сеньор Хаклют, — сказал он. — Но должен вас огорчить: дело Брауна в суде не разбиралось, а потому сведения об этой Халискос представляют чисто дилетантский интерес. Правда, было бы справедливо реабилитировать его в глазах вдовы.

— На мой взгляд, следовало бы положить конец всем пересудам, сеньор, — ответил я. — Толстяк Браун был хорошим человеком, лучше многих из тех, кого я встретил здесь, в Вадосе. Однако все, начиная с епископа, склоняют его имя. Теперь, когда вам удалось отразить нападки судьи Ромеро, ваше положение в среде адвокатов не хуже, чем у Люкаса…

— Я бы этого не сказал, — сухо перебил он.

— Но многие так считают. Послушайте, Толстяк был убежден, что Эстрелита Халискос — самая обычная девка, и ей самой никогда в голову бы не пришло шантажировать Брауна. Ее научили. И если за ее спиной кто — то был, то его — то и следует вывести на чистую воду…

— Сеньор, мне представляется, что вы слишком большое внимание уделяете словам какой — то девушки. — В голосе Домингеса слышалось явное сожаление. — С нашей стороны было бы ошибочно, так же как и со стороны тех, кто обвиняет сеньора Брауна, пытаться использовать первую попавшуюся версию. Нам просто многое не известно. Я могу лишь обещать, что мы, старые друзья Брауна, сделаем все, что в наших силах, для него и особенно для его вдовы.

Я добивался совсем другого, но приходилось довольствоваться и этим.

Хоронить Брауна должны были на следующий день. Но мне так и не удалось узнать где. Похоже, я натолкнулся на заговор молчания. Видимо, опасались волнений, подобных тем, что произошли в день похорон Герреро. Вряд ли Брауна могли хоронить за счет муниципалитета, не был он и осужденным преступником, однако, обзвонив известные мне кладбища, я выяснил, что там погребения не будет. Конечно, Браун не посещал регулярно католическую церковь, но на всякий случай я позвонил в епископат; секретарь подтвердил, что Браун не был прихожанином и ему ничего не известно о похоронах.

Таким образом, тело Брауна собирались предать земле в тайне от всех.

И мне ничего другого не оставалось, как вновь вернуться к своей работе.

Все складывалось довольно гладко. После небольшого уточнения первоначальную смету проекта удалось сократить на четверть миллиона доларо, однако возражения Диаса оказались весьма серьезными. Я поручил финансистам заняться подсчетами и отправился на встречу с Энжерсом.

Когда я заглянул в его кабинет, он весь как — то сжался, словно опасаясь, что я могу его ударить, и только в течение разговора принял свой обычный вид.

— Я зашел к вам, — начал я, закуривая сигарету, — по поводу трущоб Сигейраса.

Энжерс промолчал, ожидая, что я скажу дальше.

Я старался говорить не спеша.

— Как я уже указывал ранее, но чему не придавалось никакого значения, вы в основном сводили все к тому, чтобы выгнать обитателей лачуг. В нынешнем положении вам, по — видимому, потребуется добавить к этому какое — то обоснование, вроде того, что это место понадобилось для складских помещений, или что — то в этом роде, что не соответствует действительности. Центр города был хорошо спланирован, там все предусмотрено. Так вот: готовы ли власти сами выставить Сигейраса или мне по — прежнему необходимо придумывать формальные предлоги?

— Мы не можем так просто избавиться от него, — недовольно проговорил Энжерс. — Сам по себе факт, что человек, разыскиваемый полицией, скрывается, еще не является проступком, за который его можно лишить гражданства. Будь по — иному, все оказалось бы гораздо проще. Нам нужен план перестройки района, чтобы законным образом лишить его всех прав.

Я промолчал, вспомнив последнее посещение трущоб. Увидев тогда сеньору Браун, я совершенно забыл о цели своего приезда. Мне настойчиво пытались внушить, что выселению обитателей трущоб нет альтернативы. Но я понимал, что выгнать их — значило обострить проблему до такой степени, что правительство вынуждено будет наконец принять меры. Пусть крестьяне не привыкли жить в современных квартирах, так постепенно привыкнут. Аналогичные проблемы возникают всегда, когда подобные трущобы сметают с лица земли.

— Полагаю, мне придется составить подробный отчет для Диаса, — сказал я.

— Я могу договориться, чтобы он принял вас лично, если хотите, — произнес Энжерс.

Его предложение прозвучало как просьба о перемирии.

— Спасибо. Я, видимо, откажусь от встречи с ним. Мне не удастся изложить все по — испански так, как хотелось бы. А разговор через переводчика — пустая трата времени. Но я скажу вам, о чем собираюсь написать.

Я посмотрел на карту, висевшую на стене, и постарался собраться с мыслями.

— Грубо говоря, все сводится к следующему, — спокойно начал я. — Я могу подготовить проект перестройки района, который может использовать муниципалитет, чтобы избавиться от Сигейраса так, что ни у кого это не вызовет возражений. Однако, если не будут приняты меры по размещению обитателей трущоб, когда план начнут реализовывать, может вспыхнуть гражданская война.

— Ну уж. Слишком сильно сказано! — Энжерс пристально посмотрел на меня.

— Я не шучу. Я полагаю, что решение проблемы не в том, чтобы построить под монорельсовой станцией стоянки для автомашин. Наилучший выход — рассредоточить обитателей трущоб по религиозным и прочим признакам, субсидировав строительство новых деревень, а монорельсовую станцию оставить в своем нынешнем виде. Имеющиеся фонды следует использовать не для того, чтобы перестраивать район, а для того, чтобы переселить этих людей за пределы города. Постройте им новые дома, дайте им скот, землю и машины, которыми они будут ее обрабатывать. Пригласите пару хорошо подготовленных экспертов из ООН, которые расскажут им, как надо жить в наш век. Вот так вы разрешите проблему.

Энжерс отрицательно покачал головой.

— Диас не пойдет на это, — сказал он. — Хотя я тоже считаю, что в принципе такое решение явилось бы наилучшим выходом из положения. И для города было бы неплохо, чтобы крестьяне снова вернулись в свои деревни. Однако не думаю, что они захотят возвратиться назад. От привычки бездельничать и попрошайничать не так легко избавиться, в вонючих жилищах Сигейраса они отвыкли трудиться. Но я уверен, что Диас будет возражать. Нет, согласиться с вашим планом — значило бы признать наше превосходство над ними. А Диас сам — один из них, и для него отказать им — то же, что и отказать своим близким. Не сомневаюсь, например, что рядом с Вадосом он испытывает чувство собственной неполноценности. Вадос — человек образованный, высокой культуры, объездивший полмира. Диас же — человек от земли, выходец из крестьян. Он фанатично верит в то, что его народ ничуть не хуже нас — я имею в виду тех иностранцев, кто получил здесь гражданство, и местных выходцев из высших кругов. Хаклют, давайте смотреть правде в глаза: именно тут, как говорится, и собака зарыта. Я разделяю вашу точку зрения, что народу надо прививать современный образ жизни, но для Диаса признать необходимость нововведений — значит признать свою неполноценность.

— Я не согласен с вами. Я никогда не встречался с Диасом, однажды только видел его на приеме у Вадоса, но я не могу поверить в то, что человек, поднявшийся до его уровня, откажется признать обоснованные факты.

Энжерс вздохнул.

— Ну, хорошо, попробуйте. Я постараюсь, чтобы он не сразу отклонил ваше предложение. Большего я обещать не могу.

— Я подготовлю документ сегодня же. Потом я хочу взять денек для отдыха. Поезжу, посмотрю, как плохо, по вашим словам, обстоит дело с транспортом в других частях страны. Ваш чертов город уже стал сводить меня с ума своим сверхмодерным фасадом, скрывающим самые примитивные инстинкты. Хочу взглянуть на что — нибудь другое.

— Вы обнаружите, что за пределами Вадоса все выглядит иначе, — неопределенно ответил Энжерс. — Я сообщу в полицию, что вы уедете, дабы вас не разыскивали. Когда вы планируете вернуться?

— Завтра же.

— Желаю приятно провести время.

Он слегка улыбнулся.

— Перемена обстановки, как говорится, тоже отдых.

Со времени моего приезда в Вадос я не выезжал за пределы города. Теперь же я намеревался наверстать упущенное.

Пуэрто — Хоакин был шумным городом, раскинувшимся в устье Рио — Рохо. Его крупные портовые сооружения были построены всего несколько лет назад после страшного пожара. И тем не менее по сравнению с величественным убранством Вадоса этот городишко, казалось, принадлежал к далекому прошлому.

Куатровьентос — бывшая столица, город нефти, отличался низкой стоимостью рабочей силы и весьма льготными условиями налогообложения. Было гораздо выгоднее использовать здешние месторождения, чем приступать к разработке новых, хотя и разведанных, где — либо на континенте.

И наконец, Астория — Негра — город, тоже расположенный на побережье, южнее Пуэрто — Хоакина. Но их сходство на том и кончалось, Астория — Негра не обслуживала крупные морские суда, и сюда не доходил нефтепровод. Жизнь города зависела от залива, здесь процветали рыбный промысел и оживленная прибрежная торговля. Тут же находились судоремонтные мастерские.

Для меня визит в Астория — Негру был подобен путешествию в девятнадцатый век. Трудно было даже вообразить, насколько плачевно там обстояли дела. Жизненный уровень в целом можно было сравнить только с окраинами Вадоса — сплошные лачуги. Конечно, попадались и исключения — несколько современных многоэтажных жилых домов и десяток красивых старинных особняков, окруженных прекрасными парками. Но в основном все вокруг напоминало итальянский фильм времен неореализма: потрескавшиеся стены, кривые улочки, мусор под ногами.

Даже отголоски столичных волнений сюда не докатились. Основная автомагистраль, проходившая через Астория — Негру, связывала Вадос со всем миром, но местные жители, казалось, никакого отношения не имели к ней.

Я разговаривал с разными людьми: со старым индейцем, с молодым парнем — рабочим. Беседовал я и с крестьянином, вырезавшим из дерева традиционные фигурки, чтобы продавать их заезжим туристам, которые прибывали а Астория — Негру морем и следовали дальше в Вадос. Всех их волновали лишь две темы: нехватка денег и местный шахматный чемпионат, который был в разгаре. Резчик был просто помешан на шахматах, в его лавке было выставлено множество самых разных вырезанных им шахматных фигур самой разной величины. При всем их разнообразии все они напоминали древних ацтекских богов.

Никого, очевидно, не волновало будущее города, хотя тратить те самые четыре миллиона доларо следовало именно здесь. Происходящее в Вадосе в глазах жителей Астория — Негры касалось только правительства, а простых людей это не тревожило.

На каждом шагу я видел, на что можно было бы использовать отведенные мне средства. И в то же время я понимал, что если бы Вадос вместо строительства новой столицы провел реконструкцию города, это не было бы оправданным. Городу уже нельзя было помочь, ему следовало дать умереть естественной смертью, оставив только портовые службы и новые районы, протянувшиеся в глубь материка и составляющие примерно четверть его площади.

Я вернулся в лавчонку резчика по дереву и купил у него набор шахмат.

Глава 24

Я возвращался в Вадос вечером. Даже однодневного отсутствия было достаточно, чтобы там произошло немало событий.

Милях в двух от города я увидел мигающие огни полицейских машин. Дальше весь транспорт двигался в один ряд. Вооруженные полицейские проверяли документы, некоторые машины поворачивали назад. Когда очередь дошла до меня, я поинтересовался, в чем дело. Полицейский, проверявший мои документы, ответил:

— Вам, сеньор Хаклют, небезопасно передвигаться по городу без охраны. Поезжайте прямо в отель и, как только доберетесь, позвоните в наше управление. В противном случае мы пошлем людей разыскивать вас, — он посмотрел на часы, — скажем, через полчаса.

— Но чем все это вызвано? — настаивал я.

— Когда сеньор въедет в город, он увидит сам, — последовал ответ.

Полицейский отошел в сторону, разрешив мне проехать.

Я действительно убедился во всем сам.

В Астория — Негре ничего не было известно о волнениях в столице. Местным информационным службам, по — видимому, запретили сообщать об этом. Однако сами беспорядки не запретишь…

Я проезжал мимо одного из торговых центров Аррио, в его витрину бросили самодельную бомбу. Пожарные все еще сбивали пламя, и в воздухе стоял удушливый смрад. По пути мне попалось несколько сожженных автомобилей, на одной из улиц было перекрыто движение — там рухнул вниз монорельсовый поезд.

В целом же в городе было спокойно.

На каждом углу рядом с полицейским стоял солдат национальной гвардии. Военные в плохо подогнанной форме с карабинами через плечо патрулировали улицы. Прежде чем я добрался до спасительного отеля, меня несколько раз останавливали для проверки документов.

Положение несколько прояснила надпись на газетном стенде, которую я прочел по пути в гостиницу, а затем в баре я узнал и подробности. Мне стало понятно, почему так уклончиво говорил со мной Домингес — он уже тогда готовился к решающему бою. Домингес представил суду свидетеля — брата покойной Эстрелиты Халискос, который под присягой показал, что его сестра шантажировала Брауна по наущению Андреса Люкаса.

Сторонники народной партии вышли на улицы, требуя наказания виновных; дом Люкаса забросали камнями и едва не подожгли, а самого Люкаса «в целях безопасности» взяла под охрану полиция.

Мне потребовалось немного времени, чтобы уточнить детали, но одно было несомненно: в данный момент Мигель Домингес больше кого — либо другого способен был влиять не только на положение в Сьюдад — де — Вадосе, но даже и на самого президента.

Я достал газету и прочел заявление, которое Домингес сделал для прессы. Даже «Либертад» опубликовала это заявление почти полностью. Домингес заявил, что позорный случай с Люкасом — лишь одно из проявлений всеобщей коррупции. Другим примером служило беспардонное проталкивание Сейксасом плана перестройки транспортных магистралей, выгодного строительным компаниям, одним из владельцев которых был он сам. Упоминался и Колдуэлл, который явно сгущал краски, чтобы подготовить общественное мнение по делу Сигейраса.

Когда разъяренные этим заявлением сторонники гражданской партии в свою очередь вышли на улицы, пришлось вызвать войска. Был введен комендантский час.

Я был рад, что пропустил уличную потасовку. Особенно после того, как Мануэль, бармен отеля, показал мне царапину от шальной пули, залетевшей в помещение.

Где — то в полночь на окраинах еще слышалась стрельба. Но в последних вечерних новостях, которые передала военная радиостанция, сообщалось, что положение нормализуется.

В чем я сильно сомневался…

Утром у меня в номере зазвонил телефон. Это был Энжерс. Он интересовался, все ли у меня в порядке, и посоветовал быть поосторожнее. Я поблагодарил его и спросил о реакции Диаса на подготовленный мною проект.

— Реакция! — взорвался Энжерс. — Не смешите меня! Он по уши занят этим чертовым бунтом!

Совет соблюдать осторожность оказался не таким уж бесполезным. Когда я утром вышел на площадь, то увидел, что там на случай выступлений установили пулеметы.

Просмотрев газету и прочитав в холле объявление о том, что в случае опасности жильцы могут укрыться в подвале отеля, я решил не покидать своего пристанища. Я поиграл сам с собою в шахматы, купленные накануне. Так прошла большая часть утра. Приближалось время обеда, и я спустился в бар выпить аперитив.

— Ну, какие новости, Мануэль? — спросил я бармена.

— Говорят, будет дуэль, сеньор. Будто бы сеньор Аррио вызвал сеньора Мендосу.

— Что за чушь вы несете?! — вспылил я, подозревая, что он смеется надо мной.

Но он говорил вполне серьезно.

— И из — за чего же дуэль?

— Да все из — за очень смешного рассказа об одном бизнесмене, который написал сеньор Мендоса. Сеньор Аррио считает, что в рассказе высмеивают его. Но если он обратится с жалобой в суд, тогда уже никто не станет сомневаться, что сеньор Аррио узнал себя, все станут смеяться над сеньором Аррио. А этого он не может стерпеть. Поэтому… — Бармен развел руками.

— Но ведь дуэли в Агуасуле запрещены законом?

— Да, сеньор. Но мало ли что запрещено законом. Тем более, что официально обо всем станет известно лишь после самой дуэли.

Я понял разницу.

— И когда же намечается дуэль? — спросил я.

— Вот это как раз и не известно, — глубокомысленно заметил Мануэль. — Знай время и место, многие бы кинулись посмотреть, тогда бы не обошлось без вмешательства полиции.

— И чья, по — вашему, возьмет?

Мануэль прищурился как заправский игрок, ставящий на лошадь.

— Поскольку вызвали сеньора Мендосу, за ним право выбора оружия. Известно, что сеньор Аррио один из лучших стрелков во всей Америке. Поэтому они будут драться на шпагах, а тут трудно предсказать исход.

Потом мне рассказали, что Аррио, похоже, переживал, ранив противника. Мендосу доставили в госпиталь, где спустя два часа он скончался.

Хотя мне самому не доводилось читать книги Мендосы, однако известие о его смерти меня потрясло. Я подумал о том, что его смерть будут оплакивать множество людей, живущих за многие тысячи километров отсюда, в то время как, например, известие о смерти даже самого Вадоса прошло бы для них незамеченным. И я даже немного позавидовал писателю.

События продолжали развиваться. В игру теперь вступил некто Педро Муриетта, которого я видел вместе с братьями Мендоса в президентском дворце. Он был связан с Дальбаном и с издательством, выпускавшим книги Фелипе Мендосы. Похоже, его все знали, он слыл в Агуасуле своим человеком. Он сделал все, чтобы Аррио оказался в тюрьме по обвинению в убийстве.

Интересно, как складывалось теперь соотношение сил двух враждующих партий? Народная партия понесла урон: она лишилась Хуана Тесоля и Сэма Фрэнсиса. Гражданская партия потеряла Андреса Люкаса, обвиненного в сговоре, и Аррио, задержанного за убийство.

К концу недели публичных столкновений стало меньше. Тюремные камеры были переполнены. Правда, однажды полиция была вынуждена применить против бунтовщиков на Пласа — дель — Сур пулемет. К воскресенью уже почти не осталось следов от недавних уличных схваток, разве что зияло несколько разбитых витрин и кое — где, там, где пытались воздвигнуть баррикады, были разобраны мостовые.

Когда я ехал сюда, то был уверен, что Агуасуль — самая спокойная латиноамериканская страна. Или я приехал не вовремя, или официальной пропаганде удавалось искусно маскировать истинное положение вещей?

Верным оказалось первое. Подтверждением тому служила и реакция Энжерса. В воскресенье вечером он заехал ко мне в отель и рассказал, что за те десять лет, которые он прожил в Вадосе, ничего подобного ему не приходилось видеть. Он только вернулся из аэропорта, где провожал жену, которую отправил к друзьям в Калифорнию, пока положение здесь не нормализуется. Оснований полагать, что это может произойти в ближайшее время, не было.

Крупным событием конца недели стало резкое выступление профессора Кортеса, направленное против Домингеса. Кортес не пытался оправдывать Люкаса, однако утверждал, что обвинения Домингеса против Колдуэлла беспочвенны. Он заверял, что своими глазами видел в трущобах Сигейраса и на окраинах города кое — что почище того, о чем сообщалось в докладах министерства здравоохранения.

Я не знал, как относиться к словам Кортеса. Ведь многое я тоже видел своими глазами. Вряд ли Кортес, который пользовался большим авторитетом, стал бы умышленно искажать факты. Однако у него было слишком богатое воображение.

Домингес хладнокровно ответил, что он выражал не только свое личное мнение, но и основывался на данных официального отчета, подготовленного Гийраном, следователем министерства внутренних дел. Другими словами, Домингес намекал, что если кто захочет опровергнуть его высказывания, ему следует обращаться непосредственно к Диасу. Кортес, очевидно, не был готов к такому повороту дела, и перепалка прекратилась.

В Агуасуле поистине имелись большие возможности для всякого рода междоусобиц и борьбы за сферы влияния. Отчасти это объяснялось автономным статусом Сьюдад — де — Вадоса, который обеспечивал ему большую независимость по сравнению с остальными районами страны, и личным покровительством президента Вадоса. Однако каждое новое событие нагнетало напряженность вокруг привилегированного положения города. И люди стали реагировать на происходящее гораздо более активно.

Меня интересовало, как эти перемены были связаны с потерей Алехандро Майора и прекращением его манипуляций со средствами массовой информации. Любопытно было также, оправдаются ли опасения Марии Посадор за будущее страны, когда создателей необычной системы управления государством уже не будет в живых.

Последние события подтверждали ее правоту.

Рано утром в понедельник мне снова позвонил Энжерс.

— Приятный сюрприз для вас, Хаклют, — сказал он полушутя. — Сам президент сегодня посетит управление и хотел бы встретиться с вами. В вашем распоряжении ровно тридцать минут. Вы успеете?

— Вряд ли, — ответил я.

Я попал в управление только через сорок минут. К счастью, сам Вадос тоже задержался.

Он выглядел гораздо старше, чем в последний раз, когда я видел его в президентском дворце. Что и говорить, бремя многолетних забот — ведь страной он правил уже давно — не могло молодить.

Я встретился с ним в кабинете Энжерса, где он изучал рельефную карту города. Самого Энжерса не было. В кабинете присутствовал еще один человек, который спокойно сидел в стороне. Он изучающе посмотрел на меня, Вадос не обращал на него внимания.

— Пожалуйста, присаживайтесь, сеньор Хаклют, — предложил он. — В трудные времена приехали вы в наш замечательный город, не правда ли?

Я кивнул в знак согласия.

Он откинулся на спинку кресла и опустил одну руку в карман пиджака.

— По существу, сеньор, я пригласил вас, чтобы попросить о любезности.

Он говорил так, будто ему было неловко выступать в роли просителя. Видимо, он хотел польстить мне.

— Вы мой работодатель, — сказал я, пожав плечами.

— Прекрасно!

Вадос посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся.

Он вынул из кармана серебряное распятие размером не больше двух дюймов и во время беседы поглаживал его кончиками пальцев.

— Итак, сеньор, я ознакомился с вашими предложениями относительно сноса трущоб под монорельсовой станцией. Этот документ направлен министру внутренних дел Диасу, и он упомянул о нем вчера во время чрезвычайного заседания кабинета. Документ достаточно аргументирован и носит весьма гуманный характер по отношению к тем, кого он касается. Но, к сожалению, он бесполезен.

— Простите, почему?

Вадос нахмурил брови.

— Сеньор, я рассчитываю на вашу порядочность. Вы никогда до этого не бывали в нашей стране и, вероятно, в скором времени покинете нас и будете работать в Никарагуа, Новой Зеландии или Небраске. Вокруг проекта, который вы предлагаете, разгорелись бурные споры.

— Вполне естественно, — произнес я. — Сеньор президент, как трезвый политик вы должны понимать, что когда поручают какую — то работу и затем говорят, что выполнить ее надо наполовину, то исполнитель легко догадывается, что его хозяева не понимают до конца, что они хотят. Энжерс предостерегал меня, что сеньор Диас наверняка отклонит мои предложения, однако я уверен, что только они могут окончательно разрешить проблему.

Президент лишь устало улыбнулся.

— Окончательные решения нам не подходят, сеньор! Года через два они, может быть, и пригодятся, но сейчас нам просто необходимо выиграть время, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу. Как вы правильно заметили, Диас не в восторге от вашего плана. Наше правительство в определенном смысле объединяет единомышленников. Это так. Однако приходится иногда при особых обстоятельствах создавать коалиционные правительства, а в ряде стран нашего континента, как вы знаете, постоянно сохраняется чрезвычайное положение. Но я не диктатор, сеньор. Я возглавляю правительство, куда входят люди разных взглядов, которых объединяет общая цель. Диас и я не только давние коллеги, но и старые враги.

Он посмотрел на меня, ожидая ответа. Я пробормотал что — то вроде «я вас прекрасно понимаю, сеньор президент».

— Но кое — что отличает меня от всех остальных. Этот город — возможно, я вам уже говорил — мое детище, я создал его. У меня две должности: я — президент Агуасуля и мэр Сьюдад — де — Вадоса.

Я кивнул.

— Я несу ответственность не только перед народом этой страны, людьми, которые родились здесь, поскольку у них не было другого выбора, но также и перед теми, кто поверил в мою мечту, в мои планы и отказался от всего того, что было уготовано им на родине, чтобы сделать Сьюдад — де — Вадос реальностью. И было бы несправедливо предать этих людей. Хотя за годы моего правления благосостояние Агуасуля возросло, тем не менее наша страна не так уж богата. Если я стану раздавать одной рукой, то другой мне придется отбирать, но все, что я мог бы отобрать, уже обещано другим! Я не могу выделить средства на строительство нового жилья и на обеспечение людей, обитающих в лачугах и хибарах под монорельсовой станцией до тех пор, пока существуют такие же кварталы нищеты в Астория — Негре и Пуэрто — Хоакине. Я должен сдержать обещания, данные моим гражданам — выходцам из других стран. Без них и их помощи здесь ничего бы не было. Усвоив это, вы поймете, почему я попросил вас разработать проект, помогающий нам избавить город от трущоб. Это позволит нам урегулировать разногласия в правительстве, а затем разработать долгосрочные планы. Однако, как вы, сеньор Хаклют, наверное, понимаете, приступи мы сегодня к осуществлению вашего проекта, нам удалось бы расчистить трущобы не раньше чем через два года. Через два года! При нынешней ситуации за это время у нас могла бы произойти революция!

— Думаю, — вставил я, — что революция произойдет гораздо быстрее, если вы просто…

Он перебил меня, гневно сверкнув глазами.

— Если бы я был диктатором и самодержцем, я бы приказал войскам сжечь дотла эти жалкие лачуги и заставил бы их обитателей вернуться в деревню. Я бы сегодня же расстрелял Сигейраса, а других отправил бы в лагеря и тюрьмы! Но я предпочитаю, чтобы граждане моей страны бросали мне под ноги цветы, а не бомбы.

Он швырнул маленькое распятие. Оно глухо ударилось о стол.

— Пожалуйста, сеньор, не учите меня, как управлять страной. Ведь я не предписываю вам, как надо решать ваши транспортные проблемы.

— Честно говоря, — не удержался я, — предписываете.

Он пристально посмотрел на меня, затем ухмыльнулся.

— К сожалению, вы правы, — признался он. — Однако мне бы хотелось, чтоб вы поняли и мое положение.

— Но и вы должны постараться понять меня, — ответил я. — Мне, естественно, ничего другого не остается, как выполнять ваши распоряжения. Но в результате вы не достигнете главного. План перестройки для вас всего лишь предлог и не больше. Ничто не будет улучшено или дополнено — это так называемые изменения ради самих изменений. Безусловно, я сделаю все, что в моих силах. Но в конечном счете вы получите то же самое, как если бы отправили на снос трущоб свои войска. Вы лишь делаете вид, что добиваетесь чего — то грандиозного, а на самом деле впустую расходуете средства.

Некоторое время он молчал, затем, вздохнув, поднялся.

— Никогда не занимайтесь политикой, сеньор Хаклют. Вы слишком большой идеалист. За те двадцать с лишним лет, что я нахожусь у власти, я часто убеждался, что не стоит раскрываться перед людьми до конца. И все же благодарю вас. Надеюсь скоро увидеть результаты вашей работы.

Он протянул руку, только в последнее мгновение поняв, что сжимает в ней распятие. Собираясь переложить его в другую руку, он встретился со мной взглядом и молча раскрыл ладонь.

— Вы верующий? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой, и он снова сжал распятие.

— Я вам в некотором роде завидую. Зачастую трудно одновременно быть исправным христианином и успешно руководить страной.

— Я бы даже сказал, что это невозможно, — добавил я. — Ведь решать дела страны — значит заниматься днем сегодняшним, а почти во всех религиях главное — жизнь в потустороннем мире. В этом и скрыто основное противоречие.

— И все же есть цель, к которой мы стремимся, — тяжело вздохнув, проговорил Вадос. — Подлинно христианское правительство для общества верующих — а у нас почти все веруют… Вы должны в ближайшие дни пообедать со мной во дворце. Мне очень редко доводится видеться с иностранцами, которые так близко к сердцу принимают наши заботы. Обычно я встречаюсь с банкирами, ведущими переговоры о займах, промышленниками, добивающимися выгодных тарифов, торговцами, жаждущими прорваться на наши рынки. Иногда я даже завидую тому, кто мог бы, если бы все сложилось иначе, занимать мое место… Однако я, сеньор, видимо, утомил вас. До свидания.

Он опустил распятие в карман, пожал мне руку и снова принялся внимательно изучать карту города.

Глава 25

Мне с трудом уже верилось, что всего пять недель назад я был счастлив и горд тем, что именно на меня пал выбор властей Сьюдад — де — Вадоса. Теперь от этих чувств не осталось и следа. Мне предстояло выполнить бессмысленное задание, получить причитающиеся деньги и убраться восвояси. Вот об отъезде я как раз и думал без всякого сожаления.

Мне потребовалось четыре с половиной часа, чтобы подготовить проект центральной монорельсовой станции, который точно соответствовал требованиям Вадоса. Были предусмотрены две новые пассажирские линии, складские помещения и стоянки для автомашин, которые и по праздникам будут заполняться лишь наполовину. Внешне же все выглядело превосходно; я постарался соблюсти все пропорции.

Но беда состояла в том, что в моем проекте не было никакой нужды. Это походило на тот случай, когда вы благодаря отлично поставленной рекламе искусственно создаете спрос, а затем сами хвалите себя за удовлетворение назревших потребностей. По сравнению с проектом, который я подготовил для рыночной площади, где предусматривалась действительно необходимая модернизация, соответствовавшая генеральному плану застройки города, это был план — пустышка.

К концу рабочего дня я передал проект в вычислительный центр. Применительно к нему трудно было говорить о рациональном расходовании средств. Да и какое это уже имело значение!

Я вернулся в отель поужинать.

Когда я уже приступил к еде, в ресторане появилась Мария Посадор. Я не видел ее несколько дней и, признаться, даже стал беспокоиться. Она появилась в обществе мужчины, которого я сразу не узнал, уж очень изменила его облик штатская одежда. Ее сопровождал шеф полиции О'Рурк. Но даже и в штатском он не смотрелся рядом с элегантной сеньорой Посадор.

У Марии Посадор, положение которой в Сьюдад — де — Вадосе нельзя было назвать особенно прочным, было на удивление много весьма влиятельных знакомых. И сегодняшнее несоответствие особо бросалось в глаза. Я осторожно наблюдал за ними и отметил, что О'Рурк ел с аппетитом и мало говорил, а Мария Посадор почти не касалась еды и больше говорила. Время от времени О'Рурк непринужденно хохотал, а его спутница в ответ сдержанно улыбалась. Можно было подумать, что встретились давние и близкие друзья.

Они уже направлялись в бар, чтобы выпить там кофе за шахматами, когда Мария Посадор заметила меня и пригласила присоединиться к ним. О'Рурк сначала посмотрел на нее, потом на меня, потом снова на нее, но промолчал.

Пока он не сделал несколько ходов в ответ на дебют, разыгранный Марией Посадор, его участие в разговоре сводилось к ничего незначащим фразам.

Я не мог представить себе человека, занимающего положение О'Рурка, играющим в шахматы в какой — либо другой стране, за исключением, пожалуй, Советского Союза. В Штатах или на моей родине он, чтобы отвлечься, сыграл бы скорее в покер. Тем не менее О'Рурк разбирался в игре, имел свой стиль, вполне отвечавший его темпераменту: действовал активно, даже агрессивно, сосредоточив внимание на основных фигурах, передвигая пешки лишь для того, чтобы они больше мешали противнику. Эта двоякая тактика была небезупречной, хотя, играй он со мной, ему наверняка удалось бы разделать меня, как мальчишку. Однако Марии Посадор приходилось играть с таким мастером, как Пабло Гарсиа, и вскоре она полностью овладела ситуацией на шахматном поле.

Пытаясь завязать разговор, я сказал:

— Эта игра здесь так популярна, что я удивлен, как это из — за нее не происходит стычек.

О'Рурк высокомерно посмотрел на меня.

— Мы у себя в стране знаем, что шахматы — честная игра, а боремся лишь против того, что нечестно.

Сеньора Посадор возразила.

— Но это не всегда так. Случаются ведь потасовки, если не из — за самих шахмат, то из — за ставок, которые делаются на игроков.

О'Рурк пошел пешкой и довольно улыбнулся.

— Ставки делают дураки. Вообще — то у нас гораздо больше дураков, чем хотелось бы.

Мария Посадор взяла его пешку, и он задумавшись почесал подбородок. Перед тем как сделать ответный ход, он взглянул в мою сторону.

— А сеньор сам играет в шахматы?

— Спросите у сеньоры Посадор, она выиграла у меня без особого труда.

— Сеньор Хаклют хорошо чувствует игру, — ответила Мария Посадор, не отрывая глаз от шахматной доски. — Однако ему не хватает опыта в шахматных комбинациях.

— Тогда ему надо повнимательней следить за происходящим, — вставил О'Рурк.

Он решил рокироваться на ферзевом фланге, правда, так лучше было поступить четырьмя ходами раньше.

— Если не считать того, что в жизни лишь немногие следуют правилам, то, наблюдая внимательно, можно многому научиться.

Мне показалось, что Мария Посадор предпочла бы, чтобы разговор переключился на другую тему. Но я быстро переспросил:

— Каким образом, сеньор О'Рурк?

— Шах, — объявила Мария Посадор, взяв еще одну пешку О'Рурка. — Думаю, Томас имел в виду то же, что не так давно говорила вам я. В реальной жизни, как и в шахматах, надо задумываться не только над ближайшим ходом, необходимо представлять себе всю картину в целом.

Она мило и загадочно улыбнулась и, как мне показалось, хотя я не был уверен в этом до конца, одновременно наступила под столом на ногу О'Рурку. О'Рурк тут же ее понял, и мне не удалось больше ничего из него выудить. В конце концов я отказался от роли наблюдателя и пошел в бар.

Там почти никого не было. Теперь уже никому не нужный телевизор убрали с обычного места, водрузив туда старенький радиоприемник, который явно отыскали где — то в кладовой. Я узнал бодрый голос профессора Кортеса, который временно руководил специальной службой радиовещания.

Прислушавшись к его выступлению, я понял, что это пустая болтовня. Кортес снова обрушился на Мигеля Домингеса, выразил сомнения относительно нападок на Колдуэлла и на министерство здравоохранения; затем последовали дифирамбы в адрес президента и господа бога, благодаря которым удастся преодолеть все трудности.

Майор действительно был большой потерей для режима, и дело не только в том, что не стало самого телецентра. Кортес по сравнению с ним был просто демагогом.

Заткнув уши, я спросил Мануэля, протиравшего за стойкой бокалы:

— Сеньора Посадор часто здесь бывает?

Мануэль бросил на меня пронзительный взгляд.

— Она жила в этом отеле, когда вернулась из изгнания, сеньор, — ответил он. — Мне говорили, ей тут очень нравится.

— Да, наверное. Но что удивительно, ведь она не в чести у властей, а влиятельных друзей у нее, видно, немало.

— Многие из них дружили с ее мужем, сеньор.

— Ах, вот оно что. И шеф полиции был в их числе?

— Возможно, сеньор, раз она пригласила его сюда сегодня на ужин. Вы их, должно быть, видели?

— Да, видел. Вы прекрасный источник информации, Мануэль. Может быть, вы скажете мне, удалось ли узнать, кто поджег телецентр? Я вспомнил об этом, увидев этот старенький приемник.

Он глянул на приемник, продолжая все так же тщательно протирать фужер.

— Говорят, что еще нет. И многих это начинает беспокоить. Правда, по разным причинам. Тот, кто лишил нас телевидения, нажил себе немало врагов. К тому же, как вы знаете, начался шахматный чемпионат, а его всегда передавали по телевидению. Ведь из радиопередач трудно понять, что там происходит.

Я отпил из бокала.

— Видимо, многие хотели бы знать, почему полиция до сих пор не выставила на показ голову виновного.

— Вот это точно, сеньор. И я как раз в их числе, сеньор. В этом году мой сын выступает среди юниоров, и мне очень хотелось увидеть его по телевизору. Но… — И он выразительно пожал плечами, прежде чем поставить на полку сверкающий бокал.

Я задумался над тем, что только что услышал. Значит, О'Рурк в долгу перед общественностью. Интересно, почему же он до сих пор не нашел какого — нибудь козла отпущения, чтобы отвлечь внимание… А может быть, и нашел. Возможно, они с сеньорой Посадор как раз сегодня это и обсуждали. Я вышел в холл посмотреть, там ли они еще, но их уже не было.

Очевидно, они все же о чем — то договорились. На следующее утро «Либертад» писала о том, что полиция занялась городским отделом здравоохранения, действуя, как предполагала газета, скорее всего по указанию Диаса. Полицейские подробно допросили Колдуэлла о положении в трущобах. Цитировались слова О'Рурка о том, что Колдуэлл не имел никакого права делать необоснованные заявления о том, что они являются рассадниками преступности. Полиции об этом ничего не известно, так что подобные выступления лишь незаслуженно подрывают ее авторитет.

Другими словами, не суйте нос не в свои дела!

Это звучало хорошим предостережением и мне самому. Вадос утвердил мой проект монорельсовой развязки и распорядился сразу же предать его огласке. У меня сложилось впечатление, что он очень нуждался в подобной рекламе, поскольку, естественно, в глазах общественности имя президента было тесно связано со всем, что касалось города. А последние события серьезно подорвали его авторитет.

В комментарии к проекту говорилось о моем мастерстве и талантливости. Попадись эта статья на глаза моим будущим работодателям, и мне как специалисту будет нанесен непоправимый ущерб.

Что за чертовщина!

Я отправился в финансовое управление, чтобы переговорить с Сейксасом о смете. Он встретил меня, расплывшись в улыбке:

— Сеньор Хаклют! Подходите! Садитесь! Виски? Сигару?

Сегодня на нем был коричневого цвета костюм и галстук с пальмами. Сейксас был явно в прекрасном расположении духа и предложил мне громадную сигару.

— Вы сделали мне столько добра, Хаклют, — проговорил он, усаживаясь. — Вы же знаете, как меня обливали грязью, потому что я имею акции какой — то строительной фирмы. Вы, наверное, читали об этом в «Тьемпо».

Я кивнул в знак согласия.

— Я считал, что буду избавлен от подобных вещей, когда прирезали Фелипе Мендосу, а его брата упрятали в тюрьму. Но не тут — то было! Появляется этот адвокат Домингес, и все начинается снова. Теперь, когда готов ваш план, никто уже не посмеет сказать, что моя компания на нем наживется. Ведь она строит большие автомагистрали, эстакады и тому подобное. И тогда я позвонил Домингесу и предложил ему либо доказать, что мне перепадет от этого проекта, либо немедленно замолчать. И вот что я получаю в ответ.

Он выдвинул ящик стола и протянул мне письмо. Оно было напечатано на бланке адвокатской конторы Домингеса. Там говорилось следующее:

«Сеньор Домингес желает проинформировать сеньора Сейксаса о том, что он принял к сведению вчерашний телефонный разговор и полностью признает справедливость указанных фактов. Он также заверяет сеньора Сейксаса, что не имеет и не будет иметь отношения к заявлениям, противоречащим упомянутым фактам».

— Что вы на это скажете, а? — сказал Сейксас и налил себе очередную порцию своего жуткого коктейля.

Я воспринял текст письма как обычный адвокатский трюк, когда все сказано достаточно ясно и в то же время не сказано ничего. Сейксас же был в восторге, и я что — то одобрительно пробормотал.

— Этот негодяй будет знать, как иметь со мной дело! — заявил он, убирая письмо в стол.

В конце концов мне все же удалось заставить его заняться делом и утвердить предварительную смету. Теперь я не особенно беспокоился о том, что произойдет с проектом, рассчитанным лишь на временное использование. Сейксаса он тоже мало волновал, вероятно, потому, что его фирма действительно не могла на нем нажиться. Поэтому все было решено довольно быстро.

На следующий день я встретил Домингеса. Он обедал в одиночестве в ресторане неподалеку от здания суда. Я заметил, с каким недовольным видом он изучал мой проект монорельсовой станции, напечатанный в «Либертад».

Все столики были заняты, и я попросил метрдотеля посадить меня к Домингесу. Он холодно кивнул мне в знак приветствия и продолжал просматривать газету.

— Вы совершенно правы, сеньор Домингес. Чепуха, не правда ли? — сказал я после затянувшегося молчания.

Он отложил газету в сторону и сердито проговорил:

— Тогда почему вы допустили это, сеньор Хаклют?

— Я работаю по найму, — ответил я. — Вадос с категорической форме предложил учесть его требования и забыть о моем собственном мнении. Вот так. Но я делал все, что было в моих силах: я старался убедить Вадоса, я убеждал Диаса, Энжерса, я объяснял это всем, кому только мог. Я говорил, что если выкинуть бездомных людей просто на улицу, то возникнет крайне нездоровая ситуация, которая вполне может закончиться переворотом. Я направил меморандум Диасу, где изложил свое мнение. Мне сказали, что этот документ даже обсуждался на заседании кабинета министров, но Вадос наложил на него вето. Что мне оставалось делать?

Адвокат почувствовал, что я действительно удручен, и немного смягчился.

— Очень интересно, сеньор. Я не знал об этом. А вы слышали, что у вас есть влиятельный союзник?

— Очевидно, моим самым влиятельным союзником является Сигейрас, — с горечью заметил я. — Но так или иначе, он, я полагаю, все еще скрывается.

— Ну да, в определенном смысле. Конечно, если бы потребовалось, его можно было бы разыскать, — спокойно проговорил Домингес. — Но вы, вероятно, задавали себе вопрос, почему до сих пор ничего не предпринималось, чтобы снести эти лачуги под монорельсовой станцией. В конечном итоге ведь именно там укрывали сеньора Брауна, разыскиваемого полицией.

— Полагаю, что сейчас уже что — то предпринято? — спросил я.

— Пока что нет. А почему, спросите вы? Потому что для этого потребуются войска. Но наш главнокомандующий, генерал Молинас, заявил, что не может доверять своим войскам. Многие из солдат — такие же крестьяне, как и обитатели трущоб, которым не оставалось ничего другого, как пойти служить в нашу игрушечную армию. А офицеры — большей частью выходцы из высших слоев общества, их симпатии скорее на стороне правительственных мошенников. Кроме того, нельзя не учитывать и расовые предрассудки. Как вы, вероятно, знаете, в некоторых странах Латинской Америки существует некая расовая иерархия, основанная на процентном содержании у граждан европейской крови, что как раз весьма характерно для нашей армии. У нас практически невозможно, чтобы продвижения по службе мог добиться негр или индеец.

— Любопытно, — задумчиво произнес я. — Спасибо, что рассказали.

— Не стоит меня благодарить, сеньор Хаклют. Я желаю только одного, чтобы мы встретились при других обстоятельствах, поскольку в нынешней ситуации я, как и те, кто думает так же, как я, вынужден рассматривать вас как врага. Вы служите интересам наших противников, помогаете им реализовать их весьма опасные планы. Говорю вам откровенно, сеньор, мне кажется, вам следует воспринять это как совет, а не как обиду.

— Постараюсь, — ответил я.

— Итак, — он сложил газету, — давайте поговорим о чем — нибудь другом!

— Я бы предпочел задать вам еще один вопрос на ту же тему, если вы не возражаете, — сказал я. — Вчера я разговаривал с Сейксасом.

Домингес рассердился.

— Я знаю заранее, что вы скажете. Сейксас — хитрец, но не более.

— Мне интересно, почему вы… вы отступили перед ним. Я не могу разобраться, заслуживает ли он полного осуждения или достаточно его время от времени покритиковать.

— Да, о нем идет дурная слава. Но нам следует обращать внимание на более важные вещи. Рано или поздно отъявленные мошенники сами покончат с собой. Нам же надо разоблачать более серьезные формы коррупции.

Затем, пока не настало время уходить, мы говорили на ничего не значащие темы.

Меня просил встретиться Колдуэлл, не объяснив, правда, зачем.

Я нашел его в ужасном состоянии. Он выглядел очень уставшим и заикался больше обычного. Колдуэлл нервно кивнул мне на кресло, предложил закурить и взял сигарету сам, забыв, что в пепельнице дымится только что зажженная им сигарета.

— В-виноват, — он нервно засмеялся. — Мне н-не по себе с тех п-пор, как этот н-негодяй О'Рурк н-набросился н-на меня. Вы слышали?

Я кивнул.

— Б-безобразие, — возмущенно продолжал Колдуэлл. — Я у-уверен, что О'Рурк преследует к — какие — то интересы, скрывая п-правду. Если бы не эти ж-жалкие трущобы, он б-бы остался б-без работы.

— Это напоминает мне старую шутку о врачах, которые заинтересованы в том, чтобы не исчезали болезни, — вставил я, придя в себя от неожиданности.

— Нет же, вы н-не поняли! — раздраженно возразил Колдуэлл. — Я г-говорю о том, что к — кто — то платит ему, к-как это н-называется… от — от…

— Откупные? — подсказал я удивленно. — Но зачем?

— В-вот именно? З-зачем? Чтобы они, естественно, молчали о т-том, что т-там т-творится.

Он провел руками по взъерошенным волосам и вызывающе посмотрел на меня сквозь очки.

— Послушайте, Колдуэлл, — произнес я, — вы явно переутомились за последнее время. Я сам был во всех этих трущобах. Все обстоит там не совсем так. Во всяком случае, телевизионные передачи многое преувеличивают.

— Это вы б-были там д-днем! — воскликнул Колдуэлл. — С-сегодня утром я все рассказал ж-журналисту, к-когда б-беседовал с ним. Я рассказал ему все к-как есть.

— Вы имеете в виду «Либертад»? Вы сказали, что О'Рурк что — то скрывает?

— Я с-сказал п-правду, — с достоинством ответил Колдуэлл. — И т-теперь я с-собираюсь доказать это. Вы приезжий, Хаклют, п-поэтому вы можете б-быть б-беспристрастным с-свидетелем. Я х-хочу, чтобы вы сегодня п-поехали т-туда и увидели все с-сами.

Я чуть было не сказал: «Вы, должно быть, не в своем уме», но потом сдержался. Глядя на дикое выражение его лица, я подумал, что он, видно, на самом деле потерял рассудок. Вместо этого я спросил:

— Что же, по — вашему, там все же происходит?

— Т-там п-процветает разврат, Х-хаклют! Я с-сам все видел. И если вы с-сегодня п-поедете со мной, я в-вам все п-покажу.

Я поежился и промолчал. Естественно, в трущобах можно встретить проституток. Но виной тому — нищета. Не обвинять же на этом основании шефа полиции во взяточничестве, а местных полицейских в попустительстве, что само по себе вполне возможно.

— Т-так вы п-поедете со мной? — настаивал он.

Я тяжело вздохнул, и он поднялся и пожал мне руку.

— Вы с-сами убедитесь! — заявил он.

Недовольный, я отправился в транспортное управление, договорившись встретиться с Колдуэллом в районе трущоб в восемь вечера. Я зашел к Энжерсу, чтобы посоветоваться. Он встретил меня довольно тепло.

— Мы приступаем к разработке вашего проекта, — заявил он. — Отличный проект!

Я ухмыльнулся. Его энтузиазм по поводу плана, который я сам считал никчемным, только раздражал меня.

— А что думает о нем Диас? — спросил я.

— Он, конечно, потерпел фиаско. Ему можно посочувствовать. Я тоже оказался в незавидном положении — формально Диас мой начальник, но Вадос — мэр города, и его слово решающее. Однако должен отметить, спор был весьма интересным, жаль, что вы не являетесь гражданином города, поскольку был затронут один очень важный аспект.

— Меня удивляет, почему этот злосчастный город не получил самоуправления, а зависит от правительства всей страны.

Энжерс громко рассмеялся.

— Они здесь, в Латинской Америке, обожают всякую путаницу, Хаклют. Вас бы отправить в Бразилию для сравнения.

— С меня хватит и Агуасуля. Энжерс, что вы можете сказать о поведении Колдуэлла в последнее время?

— Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что он пригласил меня к себе, и я только что оттуда. Он одержим какими — то навязчивыми идеями, будто О'Рурк подкуплен и с его помощью укрываются притоны. Чтобы убедиться в этом, я должен совершить с ним сегодня вечером поездку в трущобы. Как вы думаете, есть ли для всех этих разговоров какие — нибудь основания? Или это плоды слишком богатого воображения?

— О боже! — воскликнул Энжерс, заморгав. — Конечно, общеизвестно, что О'Рурк не блещет воспитанием, однако я всегда считал его вполне порядочным человеком — в противном случае Вадос не стал бы его терпеть. И кто же дает ему взятки? Известно конкретно кто?

— Спросите что — нибудь полегче. Честно говоря, мне кажется, что Колдуэлл может свихнуться. Кто его шеф? Руис? Кому — то надо за ним присмотреть. Я хочу сказать, что на О'Рурка вылито уже достаточно грязи; конечно, что — то к нему и прилипнет, но такое обвинение — полная чушь, насколько я могу судить.

— Откровенно говоря, не знаю. Колдуэлл молод и усерден; но он всегда какой — то нервный, к тому же он — заика. Возможно, конечно, в его словах есть какая — то доля правды. С другой стороны, О'Рурк все отрицает, не так ли?

Он записал что — то в свой блокнот.

— Я переговорю с Руисом, если хотите. Может быть, Колдуэллу стоит отдохнуть.

Когда вечером я встретился с Колдуэллом, он показался мне более спокойным. Он был не один, его сопровождали двое полицейских и фотограф. Интересно, известно ли было О'Рурку о них. Думаю, он не пришел бы в восторг, узнав, что они помогают Колдуэллу собирать данные против него.

Было облачно, но тепло. Скопище лачуг походило на съемочную площадку какого — то неореалистического фильма. Нас встретила атмосфера молчаливой враждебности. Если бы мы шли поодиночке, нас бы наверняка забросали гнилыми фруктами.

Колдуэлл по — хозяйски нес впереди фонарь. Мы проходили мимо участка взрыхленной земли, где, очевидно, можно было что — то выращивать. Он направил луч света вниз.

— Взгляните!

Я увидел какое — то растение.

— Это г-гашиш, — произнес Колдуэлл. — Из н-него получают марихуану, — с торжеством выговорил он. — Вы в-видите, Хаклют?

Я не удивился. Практически ничто из того, что показывал мне Колдуэлл, не было для меня внове. Мы видели лачуги, где спали семьи по пять — шесть человек. Колдуэлл явно хотел, чтобы я отнесся к этому осуждающе. У одной из хижин он остановился и повернулся ко мне, призывая к тишине.

— Тут живет проститутка, — доверительно прошептал он. — Их з-здесь д-десятки!

— Их везде полно! — раздраженно отозвался я.

Пока что самой большой неожиданностью для меня было его спокойствие и, если хотите, самоуверенность.

Он подошел ближе и распахнул дверь лачуги. Луч фонаря осветил пустое помещение.

— Ушла в поисках очередного клиента, — проговорил он все так же тихо и испытующе посмотрел на меня, ожидая моей реакции.

Постепенно уверенность начала покидать его.

— Послушайте, Колдуэлл, — сказал я предельно мягко. — То же самое вы обнаружите в любом большом городе, где царит нищета. Вам не искоренить этого пока, как не удавалось это сделать и до вас. Боюсь, вы не доказали ничего нового.

Он высокомерно выпрямился.

— Ошибкой было то, что нас сюда пришло так много, — он даже перестал на минуту заикаться.

— Извините, Хаклют, — добавил он некоторое время спустя. — Мне следовало п-показать вам. ч-что происходит у Сигейраса, однако п-появляться там опасно.

Мы молча вернулись к машинам. Колдуэлл что — то бурчал себе под нос, когда мы остановились. Я попросил его повторить.

— Я с-сказал, что Мендоса з-знал и описал все в-в одной из с-своих книг. Все т-точно так, к-как я сам видел. К-кто это п-покрывает? Кто? Почему? Мы д-должны в-выяснить, Хаклют!

— Скажите наконец, — спросил я, глубоко вздохнув, — какие из пороков вы видели сами, а что почерпнули из рассказов Фелипе Мендосы?

Он с достоинством вскинул голову.

— З-заявляю вам, что я в-видел все с-сам! — выдавил он сквозь зубы.

— Ладно. — Я окончательно потерял терпение. — Что касается меня, то с полным основанием могу заявить: это одно из самых благочестивых мест, которые я когда — либо видел. До свидания!

Я пошел к своей машине, кипя от злости и чувствуя, как он обиженно смотрит мне вслед.

Как бы то ни было, Колдуэлл сумел найти аудиторию, поверившую его измышлениям.

Одним из первых в драку ввязался епископ Крус. Выступая перед студентами теологического факультета университета, он заявил, что Сигейрас просто — напросто состоит в родстве с самим сатаной и что его трущобы открывают прямую дорогу в ад.

Он, по — видимому, сам не ожидал реакции, которую вызвало его выступление.

Не скрывая удивления, но приняв на веру слова епископа, авторитет которого для них был весьма велик, простодушные обитатели трущоб пришли в смятение от того страшного греха, в котором пребывали, и, собрав свои нехитрые пожитки и скот, перебрались к дороге, которая вела в Пуэрто — Хоакин, где основали новое нагромождение лачуг. Полиции и национальным гвардейцам потребовалось двое суток, чтобы водворить их обратно. Причем действия полиции не отличались особой вежливостью. Некоторые прямо обвиняли О'Рурка, однако он, не обращая внимания на нападки, в свою очередь продолжал атаковать Колдуэлла. Говорили также, что генерал Молинас наотрез отказался посылать регулярные войска против новых поселенцев, и на заседаниях кабинета по этому поводу разгорелись жаркие баталии.

Вторым влиятельным лицом, поддержавшим Колдуэлла, был его шеф, министр здравоохранения доктор Руис. Руис долгое время хранил молчание, боясь, вероятно, снова навлечь на себя обвинения в смерти первой жены Вадоса. Кроме того, после разоблачений Люкаса прекратились всякие официальные выступления по поводу того, что Сигейрас укрывал преступника. Видимо, это и не понравилось Руису, и теперь он с удвоенной энергией включился в борьбу, повторяя все то, что заявлял на суде в своих ответах Толстяку Брауну. Поверив его словам, можно было лишь удивляться, что обитатели трущоб Сигейраса до сих пор живы.

Сам факт, что за дело принялись сразу три такие фигуры, как Колдуэлл, Руис и епископ, предвещал, что число сторонников сноса трущоб возрастет.

Сам же я относился к происходящему весьма сдержанно. Именно это я и попытался втолковать корреспонденту из журнала «Автодороги», который специально прилетел из Нью — Йорка, чтобы собрать материал для статьи о моем новом проекте. Я пригласил его в бар, угостил виски и изложил все в весьма неприглядном свете. Когда я закончил, он сочувственно посмотрел на меня и взволнованно, но уже заплетающимся языком проговорил:

— Черт, ну и в переделку вы попали.

Затем он улетел обратно в Нью — Йорк, отказавшись от мысли писать статью.

Где — то в душе я ожидал, что Сигейрас в свою очередь обрушится на Руиса. Но его кто — то отговорил. На стороне Сигейраса были Домингес и генерал Молинас, который по — прежнему отказывался бросить войска против бедняков. Это обеспечило Сигейрасу передышку, и он через прессу пригласил полдюжины врачей посетить его трущобы, дабы воочию убедиться в том, что они не являются рассадником инфекции.

— Если эти люди больны, — заявил он, — почему же тогда от них никто не заразился?

Врачи выявили то же, что видел и я сам, — рахит, авитаминоз, а также кожные заболевания, вызываемые жалкими условиями существования. Однако в конечном счете о трущобах Сигейраса перестали говорить не из — за медицинского заключения. Недвусмысленное указание поступило от самого Вадоса. Как выяснилось, одной из главных достопримечательностей Сьюдад — де — Вадоса был самый низкий уровень смертности по сравнению с другими городами Латинской Америки. Опасались, что обвинения Руиса, как и недавние волнения, могут неблагоприятно сказаться на притоке в страну туристов.

Тогда же профессор Кортес был назначен исполняющим обязанности министра информации и связи. Интересно, с легким ли сердцем Вадос назначал Кортеса вместо Алехандро Майора? Однако он был самой подходящей кандидатурой, да и правительственная пропаганда была теперь вне конкуренции — ведь «Тьемпо» больше не существовала.

Именно, вне конкуренции. Правда, время от времени стали появляться неофициальные информационные бюллетени, которые тут же запрещались властями, однако на следующий день появлялись снова, но под другими названиями. Казалось, смирившись с судьбой «Тьемпо», ни на что большее, кроме этих бюллетеней, народная партия уже не рассчитывала.

Однако вскоре стали раздаваться возмущенные голоса в защиту Христофоро Мендосы и требования снять арест с газеты.

Этим же вопросам уделялось внимание и в бюллетенях. Кроме того, много говорилось в них и о бездействии О'Рурка — обнаружение преступников, которые совершили поджог телецентра, сняло бы с народной партии обвинение в ответственности за этот акт.

Меня удивляло, насколько живучими оказались эти бюллетени. Они издавались и распространялись подпольно, причем один такой бюллетень мог ходить по рукам в течение недели, и не только среди бывших читателей «Тьемпо», их охотно расхватывали и те, кто выступал за возобновление телепередач.

У меня на сей счет были свои соображения. Я не встречал Марию Посадор с того вечера, когда она ужинала с О'Рурком. А ведь именно она всегда утверждала, что существование оппозиционной прессы в Сьюдад — де — Вадосе необходимо поддерживать любой ценой. Вероятно, Вадос преждевременно надеялся, что она будет доставлять ему меньше хлопот, если будет жить в Агуасуле, а не за его пределами.

Мануэль держал у себя под стойкой бара подборку бюллетеней для своих клиентов. Я просматривал один из номеров, который назывался «Вертад» и до того не попадался мне на глаза. Мое внимание привлекла заметка, где говорилось о том, что шеф полиции О'Рурк согласовал с генералом Молинасом вопрос о снесении трущоб и что мой пресловутый план о перестройке площадки под центральной монорельсовой станцией был для правительства лишь предлогом, чтобы избавиться от Сигейраса.

Конечно, дело обстояло именно так. Но больше всего меня потрясли слова, которые заметка приписывала О'Рурку: «И если они действительно реализуют свой план, то мы сможем вышвырнуть из нашей страны Хаклюта и вдогонку ему его проекты».

Глава 26

При сносе башни, старой заводской трубы или высокой стены бывает такой момент, когда кажется, что громадная махина, весящая сотню тонн, как бы плывет по воздуху. Это длится лишь какую — то долю секунды, но наблюдателям кажется, что гораздо дольше, а все вокруг как бы тоже замирает, ожидая неизбежной развязки.

Теперь такой развязки ждал я. Хуже того, судя по всему, я находился именно там, куда махина должна рухнуть.

Я сложил бюллетень так, чтобы статья об О'Рурке оказалась сверху, и позвал Мануэля. Он подошел ко мне. Вид у него был озабоченный.

— Вы читали это, Мануэль? — спросил я, указывая на статью.

Он вздохнул.

— Да, сеньор. Я думал, что вы уже видели ее.

— Нет, не видел… Как вы к этому относитесь? Что вы сами думаете о моей работе здесь?

Сначала мне показалось, что он не хочет мне отвечать. Я почувствовал, как раздраженно и резко прозвучал мои собственный голос:

— Не тяните, Мануэль. Скажите, что вы думаете.

— У меня нет своего мнения, сеньор Хаклют, — неохотно отозвался он. — У меня неплохая работа. Мне, считайте, повезло. Раньше я работал в маленьком отеле в Пуэрто — Хоакине, а теперь сами видите… И все же мне кажется, что есть и такие, кто пострадал от города, поэтому легко понять, почему они считают иначе.

— А каким образом шеф полиции вдруг оказался среди тех, кто считает иначе?

Мануэль наклонился вперед, оперевшись локтями о стойку, и доверительно зашептал:

— Некоторые, и я в том числе, знают высший свет. Я видел многих богачей и знаменитостей и здесь, и еще в Пуэрто — Хоакине, когда меня приглашали обслуживать большие приемы. Еще вчера человек бродил по Сан — Франциско или Токио, а сегодня я угощаю его в Агуасуле. Мне это нравится. И меня может считать другом каждый, кто приходит ко мне в бар. Но есть еще и те, кто заявляют: «Это все наше, и не надо ничего менять». Такие люди отличаются друг от друга так же, как президент, которого я, кстати, тоже обслуживал, и сеньор Диас. Вот вам мое мнение. Но ведь я всего лишь бармен.

— Ну, и многие, по — вашему, думают в Сьюдад — де — Вадосе так же, как шеф полиции?

— Как вы могли сами, сеньор, убедиться, судя по демонстрациям, многие. Слишком многие.

Я кивнул и взял со стойки бюллетень.

— Вы не возражаете, если я заберу его? — спросил я.

— Пожалуйста, сеньор. — Он глянул под стойку. — У меня еще остались два экземпляра.

— Благодарю. Не знаю, получится ли что — нибудь, но я так этого не оставлю.

Утром первым делом я решил зайти к Энжерсу. Еще в дверях я увидел Колдуэлла. Выглядел он еще более усталым — необычную бледность лица подчеркивали темные круги под глазами.

Усаживаясь в кресло, я заметил, что Энжерс чем — то обеспокоен. Но Колдуэлл помешал мне поинтересоваться чем.

— Хаклют, что, п — по — вашему, н-на самом деле мешает очистить т-трущобы Сигейраса? — спросил он.

Я удивленно пожал плечами.

— Насколько я слышал, генерал Молинас отказывается посылать войска, а О'Рурк предостерегает о возможных волнениях. Более того, я полностью с ним согласен.

— Нет. Вы ошибаетесь, — победоносно заявил Колдуэлл. — Это п-политика. Все д-дело снова в народной п-партии.

— Не думаю, — я покачал головой. — Последние три — четыре дня не отмечалось никаких политических выступлений. Гражданская партия подобна обезглавленному змею — она осталась без Герреро, Люкаса и Аррио. Все трое уже вне игры. У народной партии тоже нет лидеров, на которых можно было бы опереться. Домингес, хоть ее и поддерживает, но не входит в руководство. Действия же Муриетты против Аррио вызваны скорее его литературной привязанностью к Фелипе Мендосе, чем политическими мотивами.

Однако Колдуэлл придерживался иного мнения. Улыбаясь, он стал доставать из кармана какие — то бумаги.

— С-сегодня я б-был в финансовом управлении, — сказал он. — Я п-просматривал д-документы, изъятые из к-конторы Брауна. К-кто, как вы д-думаете, уплатил ему г-гонорар по делу Сигейраса п-против муниципалитета?

Я пожал плечами.

— Педро Муриетта, — сухо проговорил Энжерс.

Колдуэлл раздраженно посмотрел в его сторону, он явно был недоволен, что его лишили возможности озадачить меня.

— Полагаю, Муриетта интересовался делом, поскольку финансировал издание книг Мендосы? — поинтересовался я.

— Нам т-так пытались внушить, — надменно сказал Колдуэлл. — Но з-за этим кроется г-гораздо большее. Именно это я с-собираюсь изложить профессору К-кортесу, — заявил он. — Люди должны з-знать, что происходит на самом д-деле.

Когда он вышел, я недоуменно посмотрел на Энжерса.

— Вы полагаете, что все действительно так серьезно, как он себе представляет? — спросил я.

Энжерс пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, — ответил он. — До вашего прихода он недвусмысленно намекал на причастность Муриетты к каким — то темным делишкам, якобы совершаемым в трущобах, в частности в районе монорельсовой станции.

— Ах, опять! — воскликнул я. — Вы же знаете, он уже возил меня по порочным местам Вадоса. И все, что он смог показать, — это клочок земли, где кто — то, по его словам, выращивал марихуану, и лачугу проститутки, которой не оказалось на месте. Думаю, он просто нездоров и стал жертвой собственного больного воображения.

— Я был бы готов согласиться с вами, — заметил Энжерс после небольшой паузы, — если бы ему не вторил доктор Руис.

— Да Руис и сам — то не в очень завидном положении. Ведь когда он давал показания по делу Сигейраса, в его адрес прозвучали слишком серьезные обвинения.

— Если бы там действительно что — то было, — резко ответил Энжерс, — то народная партия не упустила бы случая за это ухватиться. А тут они только, как всегда, распускают порочащие слухи. Это их обычный трюк — раздуть слух так, что малый проступок превращается в уголовное преступление.

Прибег ли Колдуэлл к методу, о котором говорил Энжерс, или нет, но за субботу и воскресенье он весьма преуспел. Произошло это следующим образом.

«Либертад» опубликовала заметку о том, что Муриетта оплачивал расходы по делу Сигейраса. Причем Кортес предварительно проверил достоверность данных Колдуэлла. По стечению обстоятельств Муриетта как раз вылетел в Нью — Йорк по своим делам, а его личный секретарь подтвердил факты. По словам секретаря, о помощи Сигейрасу к Муриетте обратился Фелипе Мендоса, и Муриетта удовлетворил просьбу, поскольку всегда проявлял особую заботу о правах частных граждан.

Только это и нужно было Колдуэллу. Он заявил, что под правами частных граждан Муриетта, должно быть, понимает право на употребление наркотиков и на сексуальные извращения, поскольку Сигейрас как раз и специализировался на предоставлении такого рода услуг. Вдобавок Колдуэлл заключил, что и сам Муриетта ничем не лучше обычного сутенера.

Заявление это явно было санкционировано городским отделом здравоохранения.

За день до возвращения Муриетты история благодаря слухам обросла кучей подробностей. Даже мне доверительно сообщили, что во владениях Сигейраса в специально отведенных местах состоятельным клиентам по установленной таксе предлагались дети, целомудренные девушки, проститутки и, конечно, наркотики.

Как ни невероятно было представить рафинированную клиентуру Муриетты в жутких, антисанитарных условиях лачуг, к понедельнику страсти накалились до предела. Беззащитных обитателей трущоб забрасывали на улицах камнями. Полицию дважды вызывали в район монорельсовой станции, чтобы рассеять толпы не только негодующих демонстрантов, но и жаждущих удовлетворить свои низменные страсти. К тому же, к немалому неудовольствию деловых кругов и городского туристского бюро, большая группа американских бизнесменов отменила посещение Вадоса — их отпугнули слухи о падении нравов в городе.

В понедельник утром Колдуэлл снова появился в кабинете Энжерса. Мы с Энжерсом обрушились на него. По реакции Колдуэлла можно было понять, что мы были далеко не первыми.

— Г-говорю же вам, ч-что я все видел своими г-глазами! — настаивал Колдуэлл, дрожа от ярости.

— Если так, — не выдержал я, — то вы, должно быть, сами — единственный клиент Муриетты!

Я ожидал, что он бросится на меня с кулаками, но в этот момент распахнулась дверь и один из помощников Энжерса растерянно заглянул в кабинет.

— Сеньор Энжерс, — начал он, — пожалуйста…

Больше он ничего не успел сказать, потому что был оттерт в сторону рослым мужчиной в открытой рубашке и грубошерстных брюках. На мгновение показалось, что темнокожий великан отрезал нас от остального мира.

— Где Колдуэлл? — требовательно спросил он.

Заметив сразу вжавшегося в кресло Колдуэлла, великан ухмыльнулся и, повернувшись, подал знак кому — то сзади себя.

В комнату вошел невысокого роста человек в безупречно сидевшем белоснежном костюме и легкой кремовой шляпе. В одной руке он держал сигару, а в другой — трость с серебряным набалдашником. Тонкие усики подчеркивали безукоризненно белые зубы.

Колдуэлл словно прирос к креслу.

Незнакомец, словно дуло, направил на него трость.

— Извините, сеньоры, за вторжение, — он не отрывал взгляда от побелевшего как мел Колдуэлла. — Но у меня дело к этому псу.

Энжерс с достоинством поднялся из — за стола.

— Как понимать ваше вторжение в мой кабинет? — спросил он.

— Позвольте представиться, — спокойно проговорил незнакомец, — Педро Муриетта. Насколько я понимаю, сеньор Колдуэлл оклеветал меня. Он заявил, будто я, гражданин Сьюдад — де — Вадоса, о котором никто никогда не сказал дурного слова, — сводник. Сутенер. Пособник безнравственности. Клянусь богом, это отъявленная ложь!

Трость чиркнула по лицу Колдуэлла, оставив на щеке тонкий красный след.

— Скажи, что это ложь, недоношенный ублюдок!

С Колдуэллом началась истерика.

Муриетта, опершись на трость, не без удовлетворения наблюдал за ним.

— Сеньор Муриетта, вам известно, почему стали распространять о вас такие слухи? — спросил я.

— Он невменяемый, — ответил Муриетта спустя некоторое время и повернулся в нашу сторону. — Я не мстительный человек, но я вынужден был поступить так, когда узнал о том, какую клевету он обо мне опубликовал. Конечно, он просто умалишенный. Сегодня утром мы вместе с полицией были у него дома — согласно нашим законам он преступник — и обнаружили у него такие книги и фото, которые это подтверждают.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А разве вам это не было известно? Почему вы или кто — то другой не остановили его? Мы, конечно, докажем, что он безумец, однако эта история нанесет мне большой урон.

— Сеньор, меня уже перестало волновать все происходящее в Сьюдад — де — Вадосе, — ответил я устало. — Я жду лишь часа, когда смогу уехать отсюда.

— Тогда уезжайте! — отрезал Муриетта и отвернулся.

Сопровождавший его гигант куда — то исчез и через минуту появился в сопровождении полицейского и двух санитаров в белых халатах. При их виде Колдуэлл застонал.

Наблюдать за тем, как человек теряет человеческий облик, — зрелище не из приятных. Когда все было позади и Колдуэлла упрятали в санитарную машину, я предложил Энжерсу пойти выпить, и он тут же принял мое предложение.

Позже, уже в баре, он с удивлением сказал:

— Кто бы мог подумать? Он всегда был уравновешенным и трудолюбивым, на него можно было положиться, и вдруг такое!

— Может быть, это просто догадка, — ответил я, подумав, — но если они им займутся всерьез, то непременно установят, что он имел дело с какой — нибудь девицей из трущоб и не смог избавиться от чувства вины. Кроме того, полагаю, он страдал всегда и от своего заикания, короче говоря, он был достаточно закомплексован.

— Возможно, — нетерпеливо проговорил Энжерс. — Но меня интересует другое — как это отразится на проекте? Мы полагались на мнение министерства здравоохранения, на него ориентировалось и общественное мнение. Но что произойдет, когда выяснится, что это был бред сумасшедшего?

— Да все просто лягут от смеха, — ответил я.

И оказался прав.

Жители Вадоса, имея весьма слабое представление о душевнобольных, действительно хохотали до упаду. И не только над Колдуэллом, но и над теми, кто, хотя бы ненадолго, поверил в его россказни.

В самом же незавидном положении оказался профессор Кортес, который санкционировал публикацию в «Либертад». Пытаясь отвлечь от себя внимание, он снова обрушился на Мигеля Домингеса. Однако адвокату удалось одним махом отмести нападки: он доказал, что Андрес Люкас подстроил обвинение против Толстяка Брауна.

Мне интересно было, как в этой новой обстановке поведет себя О'Рурк. Я предпочел не провоцировать его на новые заявления о моем выдворении из страны, но было похоже, что ему сейчас было не до меня — его занимал доктор Руис.

Это все я узнал от Мануэля, который, как обычно, был в курсе событий. Он чувствовал себя передо мной неловко — ведь именно через него я узнал о нападках О'Рурка — и теперь изо всех сил старался сообщить мне что — нибудь приятное.

По его словам, О'Рурк пригрозил Руису, что если тот не прекратит своих обвинений, то полиция привлечет его к ответственности за содействие клевете, а также начнет расследование причин смерти первой жены Вадоса.

— Ну как, есть еще бюллетени? — спросил я. — Или их снова запретили?

— Не знаю, запретили их или нет, сеньор, — грустно проговорил Мануэль, — но я не могу их больше доставать. Вы не читали сегодня «Либертад»?

Он развернул на стойке газету и указал на броский заголовок.

Я прочел: «Епископ Крус запретил католикам покупать или читать нелегальные информационные бюллетени».

— Я ведь католик, — сказал Мануэль с сожалением, — а надеялся собрать все бюллетени. Там регулярно сообщают о шахматном турнире и часто пишут о моем сыне, он выступает очень удачно.

— Значит, вы теперь перестанете снабжать меня неофициальной информацией? — пошутил я.

Мануэль на это только улыбнулся.

— Сеньор, до бармена так или иначе доходят все новости.

Он в самом деле не хвастал. Через день он сообщил мне то, о чем не писала «Либертад» и молчало радио. Генерал Молинас заявил о полной поддержке армией О'Рурка и полиции. Он предупредил также, что в случае волнений, вызванных сносом трущоб, не сможет предоставить войска в распоряжение правительства. Известие это вызвало у меня гораздо больший интерес, чем все официальные сообщения.

В свое время я не обратил особого внимания на угрозы, которые Сигейрас посылал в адрес Энжерса. Я принял их просто за горячность. Правда, я понимал, что этот негр — решительный человек. Однако теперь, когда гражданская партия практически контролировала ход событий, он увенчал отчаянные демарши народной партии поступком, который нельзя было расценить иначе как геройский.

Энжерс, естественно, придерживался другого мнения.

Глава 27

Отправив жену на время волнений в Калифорнию, Энжерс пару раз приглашал меня к себе после работы. Первый раз я отговорился, однако во второй раз не смог — стало его как — то жаль. Под панцирем, который он на себя надел, порой проглядывало что — то человеческое, но я не простил ему воинственности, которая стоила жизни Толстяку Брауну.

Мы отправились, закончив обработку очередных расчетов, выданных компьютером. Энжерс сидел за рулем. В квартале от дома он неожиданно сбросил скорость.

— Интересно, что здесь происходит? — озабоченно спросил он.

У входа в дом толпилось человек пятьдесят. Они пытались что —то разглядеть в окнах и бурно реагировали на увиденное.

— Что бы там ни было, но они явно в восторге от того, что видят, — сказал я. — Похоже, они очень веселятся.

— Что — то случилось с моей квартирой! — воскликнул Энжерс, приоткрыв дверцу машины.

В этот момент стекло одного из окон разлетелось вдребезги, и в проеме появилась козлиная голова…

— Боже мой! — пробормотал Энжерс и выскочил из машины.

Он бегом пересек улицу и остановился возле привратника, который стал ему что — то объяснять. Но тут на глаза Энжерсу попался корреспондент, который, присев поудобнее, собирался сфотографировать козла, в поисках пищи пробовавшего губами занавески.

Мне не приходило в голову, что Энжерс когда — либо играл в футбол. Тем не менее он весьма профессионально пробил по фотоаппарату, который, ударившись о стену дома, разлетелся вдребезги. Незадачливый фотограф, протестуя, вскочил на ноги, но Энжерс уже проталкивался сквозь толпу зевак. Я последовал за ним. Послышался вой приближающихся полицейских машин. Когда зрители поняли, что появился хозяин квартиры, толпа стала быстро редеть. Я уже без труда пробрался ко входу.

Энжерс был крайне взволнован, с трудом он вставил ключ в замочную скважину, но оказалось, что дверь забаррикадирована изнутри. Он лихорадочно огляделся по сторонам в поисках чего — нибудь тяжелого. Заметив на стене огнетушитель, он схватил его и стал бить им в дверь. Дверь слетела с петель, и мы попали в квартиру.

Там оказался не только козел, но и люди. В гостиной играли четверо голых ребятишек. Куклой им служила статуэтка инков, сделанная по меньшей мере четыре столетия назад. На диване сидела старуха в ребосос, ее колени покрывала шелковая подушка, на которой она перебирала четки.

На шум из спальни вышел испуганный крестьянин с жареной фасолью в руке. Откуда — то сзади послышался резкий женский голос. Женщина спрашивала, что еще разбили дети.

Энжерс медленно оглядел комнату. В раме блестели остатки зеркала, повсюду валялись осколки разбитой посуды. Теперь было понятно, почему поднятый нами шум не очень обеспокоил женщину. По тюкам и узлам, разбросанным на полу, можно было предположить, что семья намеревалась остаться здесь насовсем. Они уже водрузили на комод семейное распятие, перед которым, заливая воском полированную поверхность, горели свечи.

В дверях второй спальни появилась девушка лет двадцати. Она разразилась такой отборной бранью, которой мне прежде не доводилось слышать. Из — за нее выскочил поросенок и с визгом стал носиться по гостиной. Мужчина бросил фасоль на ковер и, схватив настольную лампу, пытался загнать его обратно в спальню.

Я невольно восхитился Энжерсом. Не шелохнувшись, он наблюдал за происходящим и, когда поросенок выскочил в другую комнату, ледяным: голосом спросил:

— Что вы делаете в моем доме?

Подоспели полицейские. Посмотреть на происходящее из спальни вышла и подававшая голос женщина. В руке у нее тоже была жареная фасоль. Четверо ребятишек заревели почти одновременно, тихо завыла старуха. А девушка обрушила на полицейских не только ругань, но и один за другим бокалы, которые стояли на буфете. Только после того, как двум здоровенным стражам порядка удалось оттащить ее на кухню, мы попытались разобраться в происшедшем.

Объяснения давал обескураженный крестьянин. Они перебрались в город из горной местности. Приехали сегодня. Летом у них была сильная засуха, и люди голодали. Их родственники и знакомые еще раньше перебрались в город и подыскали себе жилье, конечно, не такое хорошее и просторное, как этот дом. Когда они доехали до города и спросили, куда им дальше направиться, их привели сюда. Здесь им очень понравилось: есть и место для скота, и много воды, и мягкие полы. Только вот нет дров и негде развести огонь, поэтому завтра им придется соорудить печь. А сегодня они очень устали с дороги, пожарили на костерке немного фасоли и теперь хотели бы поскорее лечь спать.

Ни больше, ни меньше.

«Костерок» они устроили в раковине, использовав вместо хвороста книги. Им было трудно поверить, что вода здесь есть постоянно, и они заполнили ею все емкости, которые только нашли в доме. Сосуды с водой были на шкафах, на полках, в кладовке, под кроватями.

Казалось невероятным, как за такое короткое время можно перевернуть квартиру вверх дном.

— Все это, — сухо сказал Энжерс, — дело рук Сигейраса. Вы помните, Хаклют, как он угрожал мне?

Я действительно вспомнил слова Сигейраса, услышанные при первом осмотре его трущоб.

— Узнайте у них, не Сигейрас ли их сюда привел, — приказал Энжерс полицейскому.

Однако крестьяне даже и не слышали такого имени.

— Как же, черт возьми, им удалось попасть в квартиру? — требовал ответа Энжерс. — Да еще со скотом! Где, наконец, этот идиот привратник?

Едва не плачущий испуганный привратник поспешил свалить все на своего помощника, двадцатилетнего парня, известного своими симпатиями к народной партии. Его же самого сегодня вызвали проверить жалобы на работу уборщиков мусора. А помощник куда — то запропастился.

— Отправляйтесь искать его в трущобы! — приказал полицейским Энжерс. — Немедленно! И задержите Сигейраса, если он там!

Полицейские арестовали только Сигейраса. Честно говоря, я не понимал, на что он надеялся. Это был эффектный, рассчитанный на публику демарш, но он неизбежно должен был повлечь за собой возмездие. И оно последовало.

На все вопросы Сигейрас с вызовом отвечал, что он обо всем предупреждал Энжерса.

Когда страсти несколько утихли и семью крестьянина убрали из квартиры, Энжерс с угрюмым видом оценил нанесенный ущерб.

— Вот теперь, — заявил он, — надо пригласить корреспондентов.

На следующий день снимки разоренной квартиры не только заполнили страницы «Либертад», но и оказались расклеенными на стенах домов. Комментарии были излишни: они наглядно иллюстрировали, что произойдет, если обитателей трущоб поместить в нормальные городские условия!

Результат не замедлил сказаться.

В тот же день в три часа полиции пришлось использовать слезоточивые газы и брандспойты, чтобы рассеять толпу молодежи, кинувшейся с палками в руках очищать от обитателей трущобы в районе монорельсовой станции. Не будь тюрьма хорошо защищена, такая же толпа вытащила бы из тюрьмы Сигейраса и просто — напросто линчевала бы его.

В районе шоссе, ведущего в Куатровьентос, такие же смутьяны подожгли несколько лачуг. В ответ крестьяне выкатили на шоссе бочки из — под нефти. Обычно машины мчатся здесь со скоростью пятьдесят — шестьдесят миль в час, и из — за такого неожиданного препятствия несколько машин разбилось.

Страсти продолжали накаляться, и я вспомнил дни, когда властям пришлось установить пулеметы на Пласа — дель — Сур.

Я же тем временем засел в отеле с тем, чтобы поскорее закончить последнюю часть проекта, связанную с районом окраинных трущоб. Необходимо было так организовать здесь транспортные потоки, чтобы исключить «завихрения», влекущие за собой разрастание этих поселений. Проект, как мне казалось, удался, по крайней мере я был им доволен. Оставалось подсчитать его стоимость, отработать отдельные детали, и я мог послать Сьюдад — де — Вадос ко всем чертям.

В понедельник утром я положил Энжерсу на стол чертежи, предварительные расчеты и прочую документацию.

— Готово, — сказал я. — Здесь все.

Энжерс посмотрел на меня с кислым видом и покачал головой.

— Боюсь, Хаклют, — ответил он, — что это еще далеко не все. Вот, посмотрите.

Он протянул мне через стол какую — то бумагу. Я пробежал ее глазами. На бланке министерства внутренних дел за подписью самого Диаса было напечатано:

«По делу о лишении собственности Фернандо Сигейраса.

Сеньору Энжерсу запрещается предпринимать какие — либо действия по реализации плана, представленного его ведомством, без специальных на то указаний со стороны, вышеназванного министерства».

— Что это значит? — воскликнул я. — Разве он правомочен давать такие указания?!

— Представьте, правомочен, — вяло ответил Энжерс, откинувшись в кресле. — Путаница в нашем безумном городе еще почище, чем взаимоотношения штатов и федеральных властей в США. Как начальник транспортного управления Сьюдад — де — Вадоса я подотчетен только самому Вадосу как мэру города, но в то же самое время в качестве автодорожного инспектора я подчиняюсь Диасу и министерству внутренних дел. А этим злосчастным проектом желают руководить сразу оба! Мне ничего не остается, как подчиниться в одном моем качестве, не подчиниться — в другом и подать в отставку — в обоих!

— И такое случается часто?

— Не реже двух раз в неделю, — с горечью проговорил Энжерс. — Но на сей раз — особый случай. Посмотрите, что они еще прислали.

И он передал мне лист бумаги с перечнем подобных прецедентов. Их там было около двадцати.

— Готов поклясться, это работа Домингеса. — Энжерс внимательно посмотрел на меня.

— Во всех этих случаях решение выносилось не в пользу муниципалитета, поскольку имелись доказательства, что участвующий в разбирательстве служащий испытывал личную неприязнь к обвиняемому. Ну, а уж относительно моих чувств к Сигейрасу сомневаться не приходится. Нас это свяжет по рукам и ногам. Может потребоваться несколько месяцев, чтобы доказать, что прецеденты не имеют отношения к нашему делу. Похоже на то, что Домингес не дурак. Он ведет себя чертовски умно, затягивая разбирательство.

— Что касается лично меня, — я положил оба листа на стол, — то работу я почти закончил. Вы получаете проект, а исполнение его уже не моя забота. Я свою задачу выполнил и, клянусь богом, Энжерс, никогда еще не был так рад завершению контракта.

Глава 28

В моей работе есть одна особенность. Закончив проект, я начинаю смотреть на него как бы со стороны.

Еще вчера я представлял себе город в виде колонок цифр, а его жителей исключительно как водителей и пешеходов. С сегодняшнего дня у меня наступили каникулы.

Завтра я, пожалуй, узнаю, принято ли решение о строительстве скоростной автомагистрали в Питермарицбурге. И если решение утверждено, я предложу им свои услуги.

Сегодня же…

Я отпил из бокала и представил себя туристом, тепло встреченным Сьюдад — де — Вадосом. Я приехал сюда, чтобы воочию убедиться в достижениях этого города, где самое большое в мире количество кондиционеров на душу населения, где нашли воплощение достижения человеческого гения в области градостроительства, где никогда не бывает заторов и пробок на улицах и проспектах…

И где, кстати, в настоящий момент отсутствует телевидение и выходит одна — единственная газета.

Я расслабился в кресле, стараясь забыть на время о происходящих здесь событиях. Однако снова представить себя туристом мне не удалось. Я почувствовал, как кто — то сел в кресло рядом.

Я поднял глаза и увидел Марию Посадор.

— Вы что — то перестали здесь бывать в последнее время, сеньора? — сказал я. — А жаль.

В ответ она, как обычно, устало улыбнулась.

— Много всяких забот, — уклончиво произнесла она. — Мне сказали, что вы уже закончили свои дела в Вадосе.

— Совершенно верно.

— Это значит, что вы уезжаете?

— К сожалению, не сразу. Мне придется задержаться еще на несколько дней, возможно, даже на неделю. Нужно закончить последние подсчеты, утрясти детали и, надеюсь, получить гонорар. Но в принципе я работу закончил.

— Вы говорите об этом без особого энтузиазма, — заметила она после небольшой паузы. — Разве вы плохо провели здесь время?

— Ну, этого вы могли бы и не спрашивать. Слишком часто у меня было желание оказаться подальше от этого города.

Она не спеша вынула свой золотой портсигар, достала тонкую сигарету и закурила.

— Мне сказали, — она пустила облако дыма, — что вы не очень — то довольны результатами своей работы?

— Я и не пытаюсь скрывать этого. Ведь когда я приехал сюда, мне сказали, что моя работа состоит в том, чтобы разделаться со всем тем, что мешает нормальному кровообращению города. Идея мне понравилась. И только потом я понял, сколь неблагодарную роль мне отвели.

Она изучающе смотрела на меня своими красивыми глазами, как бы подбирая нужные слова. Наконец она заговорила:

— Сеньор Хаклют, меня удручает, сколь безответственно вы подходите к своей работе. Я полагаю, вы просто поверхностный человек. Слишком много внимания вы уделяете внешней стороне вопросов и не утруждаете себя тем, чтобы разобраться, что скрывается внутри.

— Часть моей работы как раз и состоит в том, чтобы разбираться, что скрывается внутри, — я был уязвлен ее словами.

— В таком случае вы не того уровня специалист, каким хотите казаться, — проговорила она решительно. — Кстати, что вы, например, думаете о президенте Вадосе?

— Как о человеке или как о президенте?

— Человек и президент — одно лицо, — ответила она. — Мне бы хотелось, чтобы вы ответили откровенно.

— Тогда я могу вам сказать, что я хорошего мнения о нем как о главе государства. Он честолюбив, и ему наверняка удастся еще многого добиться…

— И его имя по — прежнему недобрым словом будут вспоминать простые люди в Астория — Негре, — закончила сеньора Посадор. — А в Пуэрто — Хоакине с наступлением темноты по — прежнему будут жечь на кострах его портреты. Или, может быть, я вас несправедливо назвала поверхностным человеком? Но ведь вы — перекати — поле. Вы живете там, где работаете, а работаете вы в разных концах света. И, пожалуйста, не считайте, что, пробыв столь недолго в Агуасуле, вы стали разбираться во всем, что в стране происходит.

Затем как бы для самой себя она добавила:

— Вы уедете, а здесь все так и останется.

— Я знаю, — твердо ответил я. — И мне кажется, я отчетливо себе представляю, какие здесь происходят процессы. Но у меня не было времени, чтобы докопаться до их истоков. Я стал лишь свидетелем того, как они подспудно влияли на окружающих. В моей работе необходимо быть беспристрастным. Но именно здесь, в Сьюдад — де — Вадосе, мне это не всегда удается. А вы мою объективность принимаете за поверхностность. Именно когда вы подошли, я думал о том, как приятно видеть в людях людей, а не элементы транспортных потоков. Хотя человек как составляющая социальной группы неизбежно становится элементом транспортных потоков! Можно провести определенную параллель между поведением людей в транспорте и их естественным поведением. Я уверен, что кто — то подобный Алехандро Майору мог бы раскрыть внутренний механизм этого, а не только ограничиться, как я, общей схемой.

— Продолжайте, пожалуйста, сеньор.

Мария Посадор казалась глубоко заинтересованной.

В этот момент в холле появилась уже знакомая мне троица: человек с блокнотом и множеством авторучек и двое могучих сопровождающих. Человек с блокнотом, торжественно подойдя к одному из официантов, обратился с вопросом. Официант ему ответил, и троица снова вышла на улицу.

— Чем они интересуются на сей раз? — спросил я сеньору Посадор, сообразив, что еще ни разу не видел результатов этих опросов в печати.

— Какими — то санкциями против Сигейраса, — нетерпеливо ответила она. — Прошу вас, продолжайте!

— У меня действительно сложилось впечатление от ранних работ Майора, что он ставит перед собой именно эту цель. Я делаю свои обобщения, рассматривая поведение людей, как поведение идентичных молекул газа, а потому заимствую для расчетов формулы из гидродинамики и механики жидкостей. Толпой спешащих на работу людей перед входом в метро движут некие силы, которые не менее эффективны, чем, скажем, мощный вентилятор. Эти силы не зависят от того, хорошо ли выспалась тетушка Мэй или ребенок кричал до четырех утра или проспал ли сегодня Педро, не успев выпить свою привычную чашку кофе, или нет. В этот момент действует совершенно конкретная сила, которая движет людьми, формируя из них видимый поток.

Я сделал паузу.

— Теперь возьмем рекламу. Реклама, по существу, не сила, а импульс к мотивированному устремлению, которое зиждется на естественных инстинктах — чувстве голода, жажды, потребности в одежде и крове, а также на привнесенных желаниях. Желании, например, быть не хуже других. Тем не менее специалисты по рекламе управляют потоком наших эмоций. В итоге они добиваются того, что мы совершаем те или иные конкретные действия, в частности отправляемся в магазин и покупаем рекламируемый товар. Конечно, здесь процесс уже намного сложнее, однако он тоже поддается управлению и может прогнозироваться. Можно, например, определить, что столько — то покупателей приобретут данный продукт за такой — то период времени, точно так же как я могу утверждать, что столько — то пассажиров при таких — то и таких — то условиях заполнят метро через десять минут после окончания рабочего дня. Насколько я понимаю, мы не можем разработать систему прогнозирования и влияния на поступки человека в течение всей его жизни лишь потому, что у нас нет возможности собрать необходимую информацию о каждом лице, участвующем в этих процессах.

— Сеньор, — тихо проговорила Мария Посадор, — известно, что Алехандро Майор стремился контролировать действия и устремления людей в масштабах страны. Я сама показала вам один из методов, к которым он прибегал. Но имеется ли в виду, что таким образом можно управлять поведением каждого человека?

— Им уже управляют, — удивленно ответил я. — Посмотрите на человека, который утром едет на работу в метро. Он контролирует свое поведение не больше чем пешка на шахматной доске! Он едет на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Выбор работы для него жестко лимитирован. Может быть, он склонен, скажем, к широкому общению с людьми, поэтому он хочет стать коммивояжером. Однако его товар идет туго. Над семьей нависает угроза голода, и ему приходится заниматься тем, чего он терпеть не может — обработкой данных для компьютера. Получает он теперь, возможно, даже больше, однако пользы от него меньше, нежели от установки, которая бы автоматически считывала исходные данные. А что ему, собственно, остается? Он может только перерезать себе вены — иногда и такое случается, — но для католика самоубийство — тяжкий грех. Вот потому он и едет вместе со всеми в метро.

— Вы, сеньор, циник, — сказала Мария Посадор.

Даже золотистый загар плохо скрывал ее бледность. Она часто дышала.

— Напротив, — возразил я. — Мне кажется, я понял все это, еще учась в колледже. Мне попалась первая книга Майора «Управление государством в двадцатом веке», где я и почерпнул эти идеи… Я выбрал себе такую сферу деятельности, где требовалось ограниченное число специалистов, а потому эта сфера избегнет автоматизации. В результате я сравнительно свободно выбираю себе работу. Мне она нравится, говорят, я неплохой специалист и к тому же, как вы выразились, перекати — поле.

— Итак, вы хозяин своей судьбы, чего нельзя сказать о нас, жителях Сьюдад — де — Вадоса? — Сеньора Посадор говорила ровным голосом, однако глаза выдавали ее беспокойство.

Я покачал головой.

— Я сказал, что относительно свободен. В конечном итоге я нахожусь во власти все тех же неизвестных сил. Я должен есть и пить, спать и одеваться и так далее. Я также несу бремя желаний, либо навязанных рекламой, либо приобретенных в силу привычки. Я курю, выпиваю, люблю поразвлечься, когда позволяет время. Наконец, я играю в шахматы. И по существу, я такая же пешка, которой управляют те же процессы, благодаря которым развивалась наша цивилизация от времен, когда человек впервые встал на две конечности.

— Вы удивляете меня, сеньор Хаклют, — произнесла сеньора Посадор после недолгого молчания. — Вы, должно быть, понимаете, что ваше пребывание у нас заложило основы продолжительной и кровопролитной борьбы…

Я прервал ее, хлопнув кулаком по ладони.

— Заложило основы, черт побери! — воскликнул я. — Не обвиняйте меня в непонимании сложившейся ситуации. Виной всему — решение Вадоса о создании этого города, что в свою очередь могло быть вызвано тем, что его жена слишком дорожила своей фигурой и не хотела иметь детей. Или, может быть, детей не было по иным причинам, одним словом, что — то должно было ему их заменить. Как бы то ни было, им движут те же силы, что и нами. Я старался сделать все, что мог. Конечно, я выполнял указания, а потому мне не всегда удавалось смягчать удары. Однако если Вадос в течение нескольких недель сумеет избежать открытого бунта, то, полагаю, относительное спокойствие в стране сохранится года на два. Но и через два года ситуация коренным образом не изменится. Возникнут новые проблемы. И вот тогда — то, возможно, возьмутся наконец за разрешение основных проблем — нищеты и неграмотности. А возможно, и не возьмутся. Люди не часто поступают логично.

— Но ведь только что вы говорили, что поведение людей можно предугадать. Разве из этого не следует, что они руководствуются логикой?

— Нет, нет же… Если вы опираетесь на такие понятия, как религия или генетическая предрасположенность, то вам придется отказаться от логики. Хотя теоретически, я думаю, и тут можно отыскать какие — то логические обоснования. Предположим, что в далеком будущем ученые смогут сказать: «У этого человека в генах преобладание таких — то аминокислот обусловит недостаточный кровообмен в ногах, попросту у него будут мерзнуть ноги, поэтому он станет постоянным потребителем электрических одеял». А на самом деле в детстве этого человека ударило током, и он станет до смерти бояться электричества, так что будет пользоваться только простыми грелками.

Сеньора Посадор как — то беспомощно развела руками, не находя нужных слов.

— Но если верить вам, что при наличии времени и необходимой информации можно легко предугадать поведение отдельного человека — почти так же, как и реакцию людей, спешащих на работу, — то жизнь в таком случае лишается смысла. Если, конечно, вы не относитесь к числу тех, кто собирает и использует эту информацию, а не является ее жертвой.

Я покачал головой.

— Нет — нет. Этому процессу настолько легко противостоять, что он никогда не станет реальностью.

— Как же так? Вы ведь только что говорили совсем о другом…

— Сеньора, вы сами помогли мне с примером. После того как вы показали мне, каким образом телевидение используется для воздействия на подсознание зрителей, я перестал его смотреть. Может ли хороший шахматист оставить фигуру под ударом, если он достаточно ориентируется в ситуации? Вряд ли. Скорее всего он передвинет ее в безопасное положение или, если никто не заметит, просто — напросто смахнет с доски фигуру противника. Та абсолютная система, о которой я говорил, может функционировать лишь в условиях глубочайшей тайны. В повседневной жизни не должно быть никаких изменений. И я, и вы, и этот официант должны, как обычно, есть, пить, спать, влюбляться и болеть. А вдруг такая система уже функционирует, можем ли мы это проверить? А если мы с вами не более чем пешки на шахматной доске, которым не известны правила игры? Но мы предпочитаем делать вид, что ни о чем не подозреваем, так как не можем сами двинуться на другое поле и ждем, когда это сделают за нас.

— Вы представляете себе все в слишком мрачных тонах, сеньор Хаклют, — проговорила сеньора Посадор после продолжительной паузы.

— Не совсем. Мы привыкли считать, что наши возможности ограничены неподвластными нам силами. До тех пор, пока эти силы не подвластны никому и мы все в одинаковом положении, мы миримся с этим. Однако знать, что есть люди, которые управляют этими незримыми силами, — совсем другое дело.

— И все же нами управляют другие, ведь нередко мы имеем дело с абсолютистскими режимами. И даже вами с вашей свободой действий, разве вами не руководят люди, контролирующие какие — то моменты в экономике? Скажем, хотя бы те, кто оплачивает ваш труд?

— Это меня особенно не волнует. Меня волнует нечто совсем другое. Допустим, в каком — нибудь ресторане в полдень повара готовят определенное количество каких — то блюд, столько приблизительно, сколько клиентов выберет их в сегодняшнем меню. Повара уверены, что постоянные посетители выберут именно эти блюда и у них не останется ничего лишнего. Видите ли, в этом и скрыт весь ужас: даже сами повара не заметят, что что — то изменилось.

Сеньора Посадор поежилась.

— Простите, если я сказал что — то неприятное, — извинился я.

— Отнюдь, сеньор. — Она посмотрела на часы. — Но я чувствую себя как — то неловко с вами, сама не знаю почему.

Она поднялась, явно занятая какими — то своими мыслями.

— Прошу простить меня, но у меня назначена встреча. Хочу надеяться, что, — она мило улыбнулась, — незримые силы не помешают нам увидеться до вашего отъезда. До свидания, сеньор. И желаю вам успеха в вашей игре.

Я быстро поднялся.

— Благодарю вас. Желаю вам того же. Не согласитесь ли вы поужинать со мной до моего отъезда, чтобы хоть как — то скрасить мои последние дни здесь?

Она покачала головой, уже не улыбаясь.

— Нет, — спокойно ответила она. — Я не могу воспринимать вас больше просто как человека. Поймите меня, вы для меня — подручный тех сил, против которых я борюсь. Я предпочла бы, чтобы все было иначе…

Она повернулась и вышла.

Глава 29

Вечером я не находил себе места. Мне хотелось расслабиться, я спустился в бар, но и это не помогло. Я решил пройтись. Вечер был теплым, дул легкий бриз.

Гуляя, я вспомнил о мужчине, который сидел рядом со мной в самолете, летевшем из Флориды, том самом, который одинаково хвастался и своим европейским акцентом, и приютившей его страной. Когда я расплачивался за ужин, то обнаружил в бумажнике его визитную карточку. Звали его Флорес. Я вспомнил, как думал тогда про себя, что знаю о его городе больше, чем он, хотя ни разу там не был.

Что я знал тогда? И знал ли вообще что — нибудь? Тогда я не мог бы сказать, как могу сейчас, что вон тот мужчина, который слишком быстро проскочил перекресток на европейской спортивной машине, вероятнее всего, сторонник гражданской партии, а потому длиннолицый индеец, зажигающий свечу перед фигуркой богоматери в стене, из принципа ненавидит его. Я не мог тогда сказать, что вон та старуха, которая несет на руках заспанного младенца, больше беспокоится о здоровье принадлежащего семье скота, чем ребенка, — ведь калека годен еще на то, чтобы просить подаяния, а вот больное животное не годно ни на что.

Господи, какое могущество ждет всякого, у кого есть решимость и терпение использовать знание человеческой натуры!

На протяжении всей истории демагоги и диктаторы пользовались этим! Но это были дилетанты, эмпирики, и в конечном счете отсутствие знаний приводило их к катастрофе. Нельзя управлять людьми, если вы не контролируете полностью не только внешней стороны их жизни — условий существования, свободы передвижения, законов, правил, но и гораздо более тонких моментов — предрассудков, страхов, убеждений, любви, неприязни.

Я безответственно болтал тогда, что хорошо бы создать математические модели, аналогичные тем, которыми я пользовался в своей работе, которые были бы предназначены для определения поведения человека вообще и в конкретной ситуации в частности. Сейчас же меня осенило, что теперь я, пожалуй, располагаю чем — то похожим на такие модели.

Допустим, я поеду отсюда работать над питермарицбургским проектом — крупнейшей планируемой в Африке транспортной системой. Там я буду вынужден считаться с местными условиями, следовать указаниям, предусмотреть все, что положено для белых и цветных. То же самое и здесь. Учитывать обстановку на месте…

Зачем меня вообще втянули в это дело? Отнюдь не потому, что возникла реальная транспортная проблема. Просто совокупность политико — правовых аспектов потребовала решить транспортную проблему, чтобы легче прошло непопулярное решение. Мне очень хотелось верить, что я сделал все, что мог. Но факт остается фактом: я не выполнил свою работу. Моя работа осталась несделанной. Я выполнил грязную работу за людей, у которых не было необходимых знаний, чтобы сделать ее самим.

Хорошо, что я здесь посторонний. Я могу покинуть Сьюдад — де — Вадос и забыть о конфликте между сторонниками народной и гражданской партий, между уроженцами других стран и коренными жителями, между Вадосом и Диасом. Возможно, когда будут подведены окончательные итоги, обнаружится значение проделанного. История помнит подобные случаи — работы барона Османна в Париже, снесение лачуг в Сен — Жиле в Лондоне, когда перепланировку улиц и расчистку трущоб использовали для того, чтобы избавиться от рассадников преступности и разврата. Но там кроме наживы преследовалась цель улучшить планировку города. А вот исподволь вызывать социальные перемены, воздействуя на баланс факторов, породивших нежелательные условия, — это гораздо тоньше и совсем другое, принципиально другое.

Господи, я не ошибся!

Иногда какие — то факты могут быть у вас перед глазами, но вы не пользуетесь ими, не понимая их истинного значения вообще или ценности для вас. Я надеялся, что ко мне больше подходит второе.

Я только теперь понял, что обладаю могуществом, о котором раньше не подозревал.

Здесь в Вадосе, столице «самой управляемой страны в мире», родилась идея использовать меня как своего рода рычаг, чтобы вызвать желаемые социальные перемены. Сами они не представляют, как это можно сделать, но отлично понимают, где получить такие знания.

Теперь когда дело сделано, найдутся подражатели. Секрет — специальные знания.

Я вспомнил об одном из своих предшественников по специальности. Ему принадлежал первый крупный успех в своей области: перед ним стояла задача улучшить сообщение между этажами небоскреба, в вестибюле которого люди постоянно толпились в ожидании лифтов.

Он изучил обстановку и предложил установить в холле справочный стол. Входившие в здание посетители замедляли движение и либо сразу шли к справочному столу, либо делали это после некоторых колебаний. В результате ритм движения изменился и лифты стали справляться с ним.

Я мог бы попробовать другое. В Южной Африке ненависть, порожденная апартеидом, бурлит не только на поверхности. Предположим, я спроектировал бы центральную пересадочную станцию таким образом, что два сегрегированных потока пассажиров — белых и черных — сталкивались бы друг с другом или пересекали друг другу дорогу. Умело оценив накапливающееся раздражение, можно сделать так, что в какой — то особенно жаркий день, когда возбужденные и усталые люди будут возвращаться после работы, оно станет непреодолимым. Достаточно одному человеку толкнуть другого, оказаться сбитым — и пожалуйста вам взрыв!

Если критические точки очевидны, их замечают при планировании и требуют изменений. Но кому придет в голову, что такие факторы могут быть заложены сознательно?

И здесь, в Сьюдад — де — Вадосе, многое могли обнаружить при планировании города. Конечно, они не располагали достаточной информацией. Кто знал, что Фернандо Сигейрас окажется упрямым и настойчивым, как мул, или что Фелипе Мендоса получит известность не только у себя на родине и в испаноязычных странах, по и во всем мире, или что судья Ромеро впадет в маразм? Но вот что лишенные воды крестьяне хлынут в город, они могли предположить, как могли бы учесть и возможность ревностного отношения местных жителей к пришельцам. Можно было бы догадаться еще и о многих других вещах. Нет, не догадаться. Додуматься. Но создатели города — увы! — пренебрегли этим.

И вот теперь призвали меня с моими знаниями и использовали, как им было нужно. Заставили ходить, как пешку на шахматной доске.

Я увидел большую толпу и только тут сообразил, куда меня занесло. Каким — то образом я вышел на Пласа — дель — Оэсте и стоял теперь перед городским спортивным залом. Афиши гласили, что сегодня вечером состоятся финальные игры регионального шахматного турнира Сьюдад — де — Вадоса. Играет Пабло Гарсиа.

Я понял, что собравшихся привело сюда отсутствие телевидения.

Поддавшись порыву, я пробился через толпу к кассе. В вестибюле было полно народу, люди спешили занять свои места. Молоденькая кассирша с улыбкой покачала головой.

— Сеньор, вы, очевидно, приезжий, — сказала она не без самодовольства. — Иначе вы бы знали, что все билеты проданы, как обычно, еще два дня назад.

Она отвернулась, чтобы выдать кому — то заказанные билеты. Я направился к выходу, так и не поняв, зачем мне понадобилось сюда заходить, тем более что перспектива сидеть весь вечер и наблюдать за шахматной партией меня вовсе не привлекала.

Я с трудом спустился по лестнице из — за валивших навстречу мне болельщиков.

Внезапно на улице послышалась сирена. Словно из — под земли появились полицейские, которые стали оттеснять толпу, освобождая проход к залу. Я оказался у возникшего людского коридора, и в это время подъехала машина президента.

Подвижный маленький человек в вечернем костюме — возможно, директор спортивного комплекса — и полная женщина с официальным значком шахматной федерации приветствовали появившихся из машин Вадоса и его жену. Улыбаясь и кивая в ответ на аплодисменты собравшихся, они направились ко входу.

Проходя мимо, Вадос заметил меня.

— Сеньор Хаклют! — произнес он, останавливаясь. — Вам не повезло с билетом?

Я признался, что это действительно так.

— Но это неважно, — добавил я. — Тем более что я оказался здесь случайно…

— Нет, очень важно! — с воодушевлением воскликнул Вадос. — Мне доложили, что ваша работа закончена и вы скоро покинете нас. Немыслимо уехать, не повидав игру, которая занимает в нашей жизни столь важное место!

Он повернулся к сопровождавшему его подвижному человеку.

— Поместите еще одно кресло в президентскую ложу! — скомандовал он. — Сеньор Хаклют — мой гость.

Я проклял про себя его любезность, но, пробормотав слова благодарности, направился следом за ним.

Из просторной ложи отлично были видны четыре стола, на которых шла игра. Но я сразу же почувствовал себя тут лишним — кроме Вадоса с женой и полной женщины, которая оказалась секретарем шахматной федерации города, здесь уже сидел Диас.

Он встал пожать руку Вадосу, и фотовспышка осветила этот впечатляющий момент. Взрыв аплодисментов прокатился по переполненному залу; зазвучал записанный на пленку национальный гимн.

Гроссмейстеры, которые дошли до финала, заняли свои места. Улыбающийся Гарсиа раскланялся и был награжден овацией. Затем главный судья призвал к тишине, и игра началась.

Каждый сидящий в зале мог свободно следить за тем, что происходило на столах, кроме того, ходы повторялись на больших освещенных табло, расположенных по всему периметру зала. Я вспомнил, что видел такие же табло перед входом, но не понял тогда их предназначения.

Некоторое время я старательно делал вид, что мне весьма интересно присутствовать на матче. Но когда за шахматными досками воцарилось тяжелое раздумье, мне стало совсем скучно.

Я украдкой взглянул на сеньору Вадос. Лицо ее выражало только спокойствие, и я решил, что она в совершенстве овладела искусством светской жизни.

Посмотрел я и на Диаса. Надо думать, он должен испытывать некоторое напряжение в присутствии президента после того, как отменил его указание, данное Энжерсу. И действительно, я заметил, как играли мышцы на его больших руках и время от времени он косил глаза на Вадоса.

Сам же Вадос казался полностью погруженным в игру.

Всплеск аплодисментов, которые служители не смогли остановить, и тут же возмущенное шипение. Я заметил, как Гарсиа с удовлетворением выпрямился в кресле, а его партнер буквально стал чесаться от волнения. Коварный ход, надо полагать. Но аудитория интересовала меня больше, чем игра. Кто они — эти любители шахмат?

Казалось, здесь были представлены все слои общества. Небрежно одетый мужчина, похожий на рабочего, повторял ходы Гарсиа на видавших виды карманных шахматах, наблюдая за игрой по табло. Сидящая неподалеку женщина, поглядывая на игроков, вязала. Целый сектор был плотно набит подростками.

На другом конце зала более дорогие места, откуда был отлично виден стол Гарсиа, занимали мужчины во фраках и женщины с глубокими декольте, более подходящими для оперы, чем для спортивного зала. Там были и белые, и смуглокожие…

И тут у меня мелькнула мысль, что зал подобен шахматной доске: черные против белых.

Я стал вглядываться в лица зрителей и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Может быть, это совпадение? Не похоже. Диас сидел справа от Вадоса, и большинство зрителей с его стороны были индейцы и мулаты. Попадались тут и белые, но смуглокожих было большинство. В противоположной стороне зала все было наоборот; темные лица встречались по одному среди множества белых.

Я вспомнил, каким одиноким почувствовал себя в смуглолицей толпе на Пласа — дель — Сур в один из первых дней своего приезда. Тогда я не придал этому никакого значения.

И тут мне стало совершенно очевидно, что две стороны, игравшие на площадях города в гораздо более опасную, чем шахматы, игру были, как и шахматные фигуры, поделены на черных и белых.

Глава 30

— А! — внезапно воскликнул Вадос. — Хорошо! Прекрасно!

Ход пешкой гроссмейстера Гарсиа только что появился на табло. Но поскольку в отличие от всех я не очень внимательно следил за развитием игры, то не заметил в его ходе ничего примечательного. Увидел за ним что — то и противник Гарсиа, он минут пять раздумывал и потом, качнув головой, отодвинул назад свое кресло. Зрители разразились аплодисментами.

Гарсиа как — то отрешенно улыбнулся в ответ и пожал руку противнику. Потом жестами попросил аудиторию вести себя тише и не мешать другим игрокам. Началось движение в сторону выхода, те, кто пришли только ради того, чтобы увидеть триумф чемпиона, покидали зал.

В ответ на приглашение Вадоса Гарсиа подошел к президентской ложе принять поздравления. Появился официант с кофе, бренди и бисквитами; Вадос тихо говорил о чем — то с Гарсиа и Диасом. Слишком увлеченный своим новым открытием, я не обращал на них особого внимания и не прислушивался к их беседе.

Не потому ли эти политики так любят шахматы, что мечтают именно о таком порядке, таком подчинении власти и в реальной жизни? Согласно легенде, шахматы были изобретены как развлечение, чтобы один властелин отдохнул за ними от непредсказуемого поведения подданных. Вполне возможно, так оно и было.

Мои мысли прервал Вадос, с немым раздражением смотревший на меня. Я принес извинения, что не расслышал его слов.

— Я говорил, сеньор Хаклют, что приглашаю вас отужинать в президентский дворец до вашего отъезда. А поскольку времени осталось мало, не согласитесь ли вы присоединиться к нам с гроссмейстером Гарсиа завтра вечером?

— Буду очень рад, — ответил я. — Извините, если я показался невежливым — я задумался о шахматах и искусстве управления.

Я сказал это по — испански, поскольку ко мне обратились на этом языке. В результате оба — и Диас и Вадос — удивленно вперили в меня взгляды. Несколько смущенный, я смотрел то на одного, то на другого.

— В самом деле? — проговорил Вадос после паузы. — И какова же здесь связь, хотел бы я знать?

— Я не очень хороший шахматист, — начал я довольно неуверенно. — И уж совсем никакой политик. Особенного сходства я не углядел — фигуры на шахматной доске должны идти туда, куда их ставят. Людей же передвигать гораздо труднее.

Диас немного расслабился и впервые обратился непосредственно ко мне.

— Для вас наблюдать за шахматной игрой — своего рода разрядка. Приходится только мечтать, чтобы в сфере управления все было организовано так же хорошо, как и на шахматной доске.

— Об этом я и думал, — с готовностью согласился я.

Диас и Вадос обменялись взглядами. Мне показалось, что мгновенная искра проскочила между ними.

— Мы, наверное, отправимся? — обратился Вадос к жене, которая согласно улыбнулась в ответ. — Сеньор Диас, вы поедете с нами?

Смуглый, нескладный мужчина кивнул.

Они любезно попрощались с полной женщиной, с Гарсиа и наконец обменялись рукопожатием со мной.

Я остался, выкурил последнюю сигарету и, когда закончилась следующая из четырех партий, вышел из зала. Было около одиннадцати. Секретарь шахматной федерации объяснила мне, что турнир будет продолжаться до конца недели и днем, и по вечерам и что победители региональных финалов примут участие в национальном чемпионате через неделю.

— Я полагаю, что победителем, как обычно, станет Пабло Гарсиа? — спросил я.

— Боюсь, что так, — вздохнула она. — Зрители начинают терять интерес — он намного сильнее других наших шахматистов.

Но я не видел, что люди теряют интерес. Вернувшись в отель, я обнаружил, что все, кроме, быть может, туристов, собрались в баре у приемника. Вряд ли это можно было назвать репортажем: сообщения об очередном ходе прерывали музыкальную передачу. Мануэль установил за стойкой четыре демонстрационных табло и тут же переносил каждый ход, как только его объявляли.

Шахматы в этот вечер мне уже порядком надоели. Я вышел в холл, здесь шахматная лихорадка носила более спокойный характер. Правда, играли и тут. В частности, Мария Посадор играла против незнакомого мне мужчины, но по крайней мере никто не говорил о чемпионате.

Я подсказывал ходы сеньоре Посадор, пока игра не закончилась. Когда ее противник исчез на несколько минут, она с улыбкой поинтересовалась:

— Вы провели приятный вечер, сеньор Хаклют?

— Я был гостем Вадоса на шахматном турнире, — сказал я.

Она неопределенно кивнула.

— И вам понравилась игра?

— Не очень. Меня гораздо больше заинтересовала аудитория.

И без всякой задней мысли, просто потому, что мое открытие казалось мне достаточно любопытным, чтобы обсудить его, я рассказал о необычном делении на смуглолицых и белых, которое я заметил в зале.

— О, в некотором отношении вы совершенно правы, — задумчиво ответила она. — В какой — то мере конфликт в Сьюдад — де — Вадосе связан с цветом кожи. Кстати, я должна вас поздравить. Я только что поняла, что вы стали очень хорошо говорить по — испански.

— В своих служебных поездках я приобрел привычку изучать языки, — ответил я. — Арабский, хинди, немножко суахили… Но, пожалуйста, продолжайте. Что вы имеете в виду, говоря в какой — то мере?

Она развела руками.

— Видите ли, в Латинской Америке в целом проблема цвета кожи отсутствует. То, что у нас смуглое местное население и довольно много граждан с кожейпосветлее, родившихся за границей, — результат условий, в которых Вадос основал город. Возможно, это усугубляет проблему. Но не оно породило ее.

— Понимаю. Не исключено, мне мешало мое воспитание. Вы знаете, вероятно, что расовой проблемы нет и у меня на родине, в Австралии. И все же черт знает какие встречаются предрассудки в отношении цвета кожи, особенно в связи с иммиграционной политикой. Теперь меня это не волнует. Я работал по всему миру и не нахожу, что с людьми с темной кожей труднее иметь дело, чем с белыми. Но возможно, какое — то предубеждение сохранилось и во мне. Может быть, я вижу проблему, где ее вовсе нет.

Я предложил ей сигарету. Как обычно, она покачала головой.

— Я не признаю этот бледный табак, сеньор. Пожалуйста, попробуйте одну из моих. Мне кажется, они покрепче и у них особый аромат.

Она раскрыла маленький золотой портсигар и вытолкнула из него сигарету для меня. Я взял.

— Я думаю, — сказала она, ожидая, когда я предложу ей зажигалку, — что лучше видеть несуществующие проблемы, чем вовсе не замечать их. Знай мы больше о таком предубеждении у кое — кого из наших рожденных за границей граждан, и у нас, наверное, было бы меньше забот. Естественно, пришельцы привозят с собой свои представления. Некоторые из них оказались, судя по всему, заразными.

Она наклонилась, чтобы прикурить, потом взглянула на часы.

— Вот и еще один день закончился, — со вздохом проговорила она. — Уже поздно, мне пора. Когда мой партнер возвратится, извинитесь, пожалуйста, за меня.

— Непременно, сеньора Посадор. Спокойной ночи.

— Доброй ночи, сеньор.

Я решил пропустить стаканчик перед сном и закурил предложенную сигарету. Человек, с которым Мария Посадор играла в шахматы, не появлялся.

Меня неудержимо потянуло в сон. Осушив стакан, я поднялся в номер. Должно быть, я впал в полное забытье, как только добрался до постели.

Проснулся я от ощущения крайнего неудобства. Поверхность, на которой я лежал, была твердой и холодной. Я чувствовал, что если глубоко вдохну, то начну кашлять. Но я должен был сделать глубокий вдох. Я закашлялся — мучительно, до боли в горле. Кашель заставил меня вскочить. Вокруг была полная темнота. Когда я уперся руками, чтобы встать, то понял, что лежал на бетонном полу. Но как я мог сюда попасть? На мне была только пижама, так что мои ноги и руки совершенно закоченели.

Господи, где же я?..

У меня не было ни зажигалки, ни спичек. Весь подобравшись, настороже против любого, кто мог находиться в этой комнате — если это вообще была комната, — и сдерживая кашель, я водил руками перед собой, будто слепой. Скоро я наткнулся на что — то твердое. Оказалось, это скамья, она была завалена какими — то мелкими предметами.

Шаря руками над скамьей, я нащупал стену и стал пробираться вдоль нее. Голова разламывалась, горло свербило, и я никак не мог понять, явь ли это или кошмарный сон.

Дрожащими пальцами я нащупал выключатель. В мерцающем неестественно белом свете я узнал бункер, куда меня привозила Мария Посадор, чтобы показать видеозапись.

Как я мог здесь оказаться?

Послышался лязгающий звук. Кто — то вставлял ключ в замок тяжелой входной двери.

Я схватил металлический брус и выключил свет. В темноте я увидел пробивающийся сквозь щель свет фонаря в чьей — то руке. Я подошел ближе к двери. Тот, кто посадил меня сюда, получит той же монетой.

Дверь распахнулась — ее рванули с силой. Я прыгнул вперед, успев заметить в неясном предутреннем свете, что фигура в дверях держит не только фонарь, но и пистолет.

Босой ногой я споткнулся о толстый электрический кабель на полу. Боль была неожиданной. Я не смог удержаться на ногах и уронил брус.

Раздался выстрел. Что — то ударило меня в левое плечо. Ощущение было такое, будто гигантские раскаленные щипцы сжимают его. Удар швырнул меня навзничь. Шершавый бетон обжег кожу на щеке. В голове зазвенело от резкой боли.

Зажегся свет. Я пытался повернуть голову, но увидел лишь пару мягких тапочек и полотняные брюки песочного цвета. Кто — то тихо произнес:

— Боже мой! Как он сюда попал?

Это была Мария Посадор.

Я слышал, как лязгнул металл, когда она в спешке бросила фонарь и пистолет на скамью; затем она опустилась на колени рядом со мной и стала осторожно ощупывать мою залитую кровью руку.

— А я ведь в сознании, — довольно глупо произнес я и захлебнулся новым неудержимым приступом кашля.

Мария Посадор с удивлением смотрела на меня.

— Но как вы сюда попали? — повторила она, качая головой. — Вас надо доставить в дом. И скорее!

Трава была прохладной и мягкой; свежий, чистый воздух помог мне прийти в себя.

Возле дома Мария Посадор позвала на помощь. Я позволил ввести себя в комнату и уложить на диван. Мне пришлось сжать зубы, когда она разрезала рукав моей пижамы и стала обрабатывать рану. Полная женщина, чем — то напоминавшая жену Толстяка Брауна, принесла бренди, и меня заставили выпить.

Мария Посадор наблюдала за мной. Ее лицо ничего не выражало.

— Я прошу извинить меня, — наконец сказала она. — Однажды вскоре после моего возвращения в Агуасуль, это было пять лет назад, мне приготовили засаду. Меня ударили по голове и оставили умирать.

Она подняла руку и отвела от левого виска гладкие черные волосы. На виске я увидел неровный шрам.

— Итак, — спокойно произнесла она, — я не часто ходила в бункер с тех пор, как сожгли телецентр. Но вчера ночью я слышала странные звуки и решила посмотреть, не случилось ли что. Возможно, глупо было идти туда одной. Подойдя к бункеру, я увидела свежие царапины на замке, будто кто — то пытался отпереть его не тем ключом. Я вернулась за пистолетом, а дальше — вы знаете.

Я кивнул. В стакане оставалось еще немного бренди. Я осторожно допил его.

— Наверно, я вас тоже напугал? — спросил я. — Но кто мог это сделать? Кто мог притащить меня сюда?

— Мы выясним, — сказала она голосом, в котором, казалось, ломались льдинки. — Мы выясним.

Полная служанка вернулась в комнату с подносом, на котором был сервирован завтрак — горячий кофе, соки, полдюжины местных холодных блюд в маленьких стеклянных розетках.

— Выпейте кофе, — посоветовала Мария Посадор. — Он подкрепит вас.

Меня немного знобило, хотя в комнате было очень тепло.

— Знаете, — сказал я, — если бы не тот кабель, из — за которого я упал, я уверен, меня бы уже не было в живых.

— Не сомневаюсь, так и планировалось, — хмуро кивнула она.

Что — то наконец прояснилось у меня в голове, и я не сдержал возгласа удивления.

— Сигарета, которую вы мне дали вечером, была с начинкой?

Я даже привстал, охваченный подозрением. Она спокойно смотрела на меня.

— Нет, насколько мне известно. Кто мог добраться до моего собственного портсигара? Кто был уверен в том, что я дам вам именно эту сигарету, а не другую?

— Вы, — сказал я.

Некоторое время мы оба молчали.

— Да, я — произнесла она наконец. — Но в таком случае я ведь не промахнулась бы.

— Возможно. Действительно, зачем нужно было бы так все усложнять.

Я умолк, чувствуя, что и так уже наговорил глупостей.

— Конечно, все можно было бы сделать проще, — холодно ответила она. — Вы орудие в борьбе, которая на грани открытой гражданской войны. Достаточно тех, кто ненавидит вас за это. Так что несложно было бы подобрать убийцу. Нет, сеньор! Ваше уничтожение наверняка должно быть связано и с моим устранением. В этом нет сомнений. Но одна попытка не удалась, может быть вторая. Я предложила бы вам немедленно, сегодня же покинуть страну, но они, конечно, найдут какую — нибудь формальность, чтобы затруднить ваш отъезд… Я сожалею, что вы оказались втянутым во все это. Но, как вы сами говорили мне, мы во власти неведомых сил.

— Мне кажется, что эти силы не такие уж безликие, — мне было не до шуток. — Думаю, что мной манипулируют по прихоти вполне определенных лиц, будто я одна из фигур на той шахматной доске в президентском дворце! Какая еще неведомая сила могла перенести меня из отеля и поместить туда, где вы вполне могли подумать, что я устроил вам засаду? Мне представляется, что кто — то — будь то Вадос, или Диас, или кто другой — двигал нами, как если бы мы были кусочками резного дерева, которые переставляют с клетки на клетку!

— Сеньор, — решительно произнесла Мария Посадор, — вы должны понять, что двадцать лет президент с помощью покойного, но отнюдь не оплакиваемого Алехандро Майора правит страной. По собственной прихоти он приводит в движение не только отдельных лиц, но и целые массы людей. Когда — то давно я еще была способна воспринимать все так же, как и вы сейчас… Но я была очень молода, когда мой муж… — Ее голос дрогнул. — Прошло семнадцать лет. Я вышла замуж очень рано. Когда — то я клялась, что уйду за ним, когда — то я клялась, что до могилы буду ходить только в черном, потом думала уйти в монастырь… А потом… как видите, я здесь.

— До сегодняшней ночи я собирался убраться отсюда как можно скорее, — сказал я. — Но теперь я не буду просто ждать, когда со мной расплатятся. Меня это уже не интересует. Я хочу плату другого рода и еще не знаю, кто будет платить по счету. Но кто — то заплатит, это я заявляю совершенно твердо.

Глава 31

Полная служанка в смятении ворвалась в комнату.

— Сеньора! — воскликнула она. — У ворот полицейские машины! Панчо попытается задержать их, но это ненадолго.

Мария Посадор мгновенно приняла решение.

— Наверное, кто — то подсказал им, чтобы они явились сюда искать тело. Вам надо быстро отправиться в погреб. Я сделала там тайник.

Тайник напоминал каморку для священника в старом английском стиле, он был удобен и хорошо проветривался. Он остался со времен возвращения Марии Посадор, когда она боялась, что Вадос в любой момент может уничтожить ее.

— Мне, правда, самой никогда не пришлось воспользоваться им, — добавила она. — Но политические противники Вадоса не раз прятались здесь; я хотела предложить это убежище Брауну…

Я забрался в тайник и просидел в нем больше часа, жалея, что не захватил сигарет. В конце концов слуга выпустил меня оттуда и помог вернуться в гостиную. Мария Посадор сидела в кресле, задумчиво постукивая ногтями по ручке.

— Отгадайте, — были ее первые слова, — кто забеспокоился первым и прислал сюда полицейских за справками?

Я покачал головой.

— Сеньор Энжерс.

— Господи! Но полагаю, что они назвали хоть какой — нибудь липовый предлог для визита, вроде того, что вы были последней, с кем меня видели вчера вечером.

— Вы хорошо понимаете ход мыслей нашей полиции. Конечно же, методы у них самые примитивные. Мне удалось их пока выпроводить, но я должна ликвидировать след пули, которую выпустила в вас, — она должна была оставить отметку на стене. И кто — то, они сказали, слышал выстрел. Думаю, что для нас обоих будет лучше, если вы останетесь в тайнике еще некоторое время.

— Я с радостью буду держаться подальше от полиции до вечера, — произнес я. — Но у меня сегодня встреча, которую я ни за что не пропущу. Я приглашен на ужин в президентский дворец и намерен сказать Вадосу, что я думаю о его любимом городе.

Она улыбнулась.

— Я усвоила в жизни довольно рано, что привязанности человека всегда оказываются глубже, чем ему хотелось бы. Каждый связан с каким — то определенным миром. Нередко он предпочел бы, чтобы было иначе. Но есть определенные связи и обязательства, которые нельзя порвать. Если бы я покинула свою страну, уехала куда — нибудь, где меня не знают, мне все равно не удалось бы уйти от самой себя, от сознания того, что я не выполнила своего долга…

Печаль слышалась в ее сочном голосе.

— Что же, тогда, — закончила она уже более деловым тоном, — останьтесь здесь до вечера. Одежду я вам достану. А когда вы захотите отправиться в президентский дворец, за вами заедет машина. Водитель — человек надежный и сдержанный, что бы ни говорилось в городе о вашем исчезновении, он не станет задавать вопросов.

В течение дня дважды в доме появлялась полиция — первый раз с ордером на обыск, откуда следовало, что кто — то был твердо уверен в моем местонахождении. Во второй раз заглянул сам О'Рурк. Он извинился перед сеньорой Посадор за доставленное ей беспокойство и сообщил интересную новость, что Вадос требует от него результатов расследования. Что касается его самого, то он убежден, что меня в доме нет.

Действительно меня там не было. Я находился в тайнике, в подвале.

Привезли обещанную одежду; смокинг сидел как влитой. Рука отекла и ныла, но кровотечения не было, и я мог двигать ею.

Мне не сказали, когда я должен приехать во дворец, но я счел, что восемь часов было наиболее подходящим временем для ужина. Мария Посадор подтвердила мое предположение. Она предложила мне свой пистолет, однако я отказался. Мне претила манера Энжерса играть в полицейских и воров, да и спрятать его было некуда. Если бы я попытался пройти к Вадосу с пистолетом, меня стали бы допрашивать; вопросы же в тот вечер во дворце собирался задавать я.

Машина подошла точно в назначенное время. С осунувшимся лицом Мария Посадор попрощалась со мной.

— Я почти завидую вам, — задумчиво произнесла она. — Возможно, у тех, кто не имеет корней, есть свои преимущества. Происходящее в моей стране причиняет мне боль. Но я знаю, что если сделаю самую малость, чтобы поправить положение, это принесет больше вреда, чем пользы. Вы приедете сюда или вернетесь в отель?

— Вернусь в отель, — ответил я. — После того что я собираюсь сказать Вадосу, думаю, меня перестанут беспокоить.

— Тогда пожелаю вам удачи. Мы постараемся по мере возможности выяснить, кто пытался вас уничтожить и привез сюда. До свидания… — Она повернулась и вошла в дом.

Садясь в машину, я подумал, как прекрасна эта женщина. Какая яркая личность.

У меня было предчувствие, что из создавшегося положения мы можем выйти настоящими друзьями. И это было бы мне справедливым — даже щедрым — вознаграждением.

Путь к президентскому дворцу был коротким. Я заметил, что нас уже пропустили к подъезду: очевидно, меня еще ждали. Во всяком случае, охрана, видимо, знала о моем приезде.

Служитель открыл дверцу машины и показал водителю, где ее можно поставить. Прежде чем войти, я взглянул на лужайку и увидел, что гигантская шахматная доска снова развернута на ней. При свете прожекторов несколько человек репетировали новую партию.

Президентский дворец украшала колоннада, и он выглядел традиционно. В то время как интерьер был свободен от излишеств. Я ждал в вестибюле под холодными белыми лампами дневного света, рассматривая великолепную инкскую статую. Она была украшена цветами по древнему обычаю. Служитель поспешно ушел, чтобы доложить о моем приходе.

Почти сразу дверь, за которой скрылся служитель, открылась вновь и он возвратился вместе с дородным человеком, судя по важной осанке и вечернему костюму, дворецким. Выражение его лица показалось мне несколько растерянным, мой вид явно привел его в замешательство.

— Сеньор Хаклют! — воскликнул он. — Вы задержались?

— Меня задержали, — ответил я. — Но то было утром. А сейчас я, как видите, здесь. Что — то случилось?

— Сеньор, ужин только что начался. Я сейчас доложу его превосходительству президенту.

— Не утруждайте себя, — я намеренно повысил голос. — Вадос не предупредил меня о времени. Я сам принесу извинения.

Я направился к двери. Он сделал не слишком уверенную попытку преградить мне путь, но я обошел его, чувствуя, как во мне растет раздражение. Прежде чем он смог снова встать у меня на пути, я был уже в зале.

— Добрый вечер, — сказал я, оглядываясь по сторонам.

Через широко распахнутые двойные двери виднелся стол, накрытый для ужина. Гости переговаривались за аперитивом, прежде чем пройти к столу. Все изумленно воззрились на меня.

Вадос с бледным лицом и дрожащими руками походил на выброшенную на берег рыбу. Его жена, как всегда, выглядела безмятежной. На удлиненном лице Диаса застыло ехидное выражение. Гарсиа больше чем когда — либо напоминал школьного учителя. Он щурился за стеклами своих очков и улыбался, приветствуя меня. Еще в комнате находились женщина, которая могла быть женой Диаса, и несколько слуг.

Часы на стене показывали без пяти восемь.

Я посмотрел мимо окаменевшей компании на обеденный стол и стал считать приборы: для Вадоса, его жены, для Гарсиа, Диаса и незнакомой мне женщины. Я почувствовал, как холод сдавил мне сердце.

В эту затянувшуюся паузу, не дожидаясь, пока кто — нибудь оправится, чтобы заговорить со мной, я произнес самую весомую в своей жизни фразу:

— Очень сожалею, что вынужден разочаровать вас, но я не убит.

Диас нервно перекрестился, а Гарсиа, сеньора Вадос и неизвестная женщина ахнули в унисон. Вадос внешне уже владел собой, только на лбу у него выступили капли пота. Голос его был тверд, когда он спросил:

— Убит, сеньор Хаклют? На вас разве было покушение?

Я почувствовал, что тоже вполне владею собой, и это вселило в меня необычное спокойствие.

— Сеньор президент, вы пригласили меня на ужин?

— Конечно.

— Вы сказали слугам, что ждете меня?

— Естественно! Я не вижу…

— Вы не назначили мне час, когда я должен прийти. Но мне кажется, восемь часов — подходящее время для ужина. Сейчас… — я бросил взгляд на часы, — без четырех минут восемь. Однако в отличие от охраны вы уже перестали меня ждать.

— Сеньор Хаклют, вы явно возбуждены…

— Или у вас заведено с приходом каждого гостя добавлять новый прибор?

Гарсиа в своей непосредственности повернулся к столу и стал считать приборы. Но я смотрел не на него, а на Диаса. На его крупном, будто высеченном из камня, лице было написано разочарование.

Вадос дрожащими пальцами потрогал свои усы.

— Что касается моего упущения — я по рассеянности, видимо, не назвал вам времени ужина, — то я приношу свои извинения. Что касается остального, то не следует делать из мухи слона. Полиция известила нас, что сегодня вас не могли найти, что вы исчезли из отеля. Был даже анонимный звонок о вашей пропаже. И никто не доложил, что вы появились вновь.

— Послушайте, вы, родитель псевдочуда из бетона и стекла, — начал я резко. — Я скажу вам о городе, в отцах которого вы ходите. Вы пытались распоряжаться им так, как распоряжаются фигурами на шахматной доске. Вы низвели граждан до статуса пешек и пытались направлять их действия и даже мысли, словно они были кусками резного дерева. Вы пытались сделать это и со мной, и тут вы совершили свою самую большую и, надеюсь, последнюю ошибку. Я пришел сюда не за тем, чтобы наслаждаться трапезой с вами. Я пришел сказать вам, что человек не пешка, и если вы пытаетесь превратить человека в пешку, то должны ожидать, что рано или поздно он повернется и плюнет вам в лицо.

Диас — этот громадный жеребец, способный один тащить плуг или выдрать с корнями дерево, — схватился за сердце, колени его подогнулись, глаза закатились, и он рухнул на пол без сознания.

Я хотел, закончив свою тираду, тут же повернуться и уйти, чтобы немедля убраться из Сьюдад — де — Вадоса. Поступи я так, я никогда бы, наверное, не узнал, что сделали с Вадосом мои случайно выбранные слова.

Двое слуг подошли к Диасу и, сгибаясь под тяжестью тела, потащили его к дивану. Тишину нарушали лишь шарканье ног и тяжелое дыхание.

Я увидел, что лицо Вадоса стало серым. И в то же время мне показалось, будто тяжелое бремя сняли с его плеч.

— Итак, свершилось, — произнес он. — И я не жалею об этом.

Полуоправившийся Диас, сидевший на диване, поднял голову и молча не отрываясь смотрел на президента.

— Нас предупреждали, — продолжал Вадос, глядя на него, — что если узнает кто — нибудь из них, то всему придет конец. Алехандро говорил нам это, разве не так, Эстебан?

— Не раз, — со стоном отозвался Диас. — Не раз.

— И вот теперь это свершилось.

Вадос снова взглянул на меня, и подобие улыбки появилось на его бледном лице.

— Но в некотором отношении вы несправедливы к нам, сеньор. Вы не какая — нибудь пешка, вы конь.

Глава 32

Слова Вадоса, казалось, повисли в воздухе, как будто не имели отношения к происшедшему. Но от меня явно ждали ответа. Пауза, в течение которой я старался постичь смысл сказанного Вадосом, затянулась… Я глупо пробормотал:

— Неужели?

— Матерь божья! — задыхающимся голосом произнес Диас, с трудом поднимаясь на ноги.

Он угрожающе повернулся к Вадосу и не иначе ударил бы его, если бы не новый спазм, заставивший гиганта схватиться за спинку кресла, чтобы не упасть.

— Я думал, он знает, а теперь… Но ведь он не знал, Хуан, глупец, он не знал!

Диас опустил голову и медленно поводил ею из стороны в сторону.

— Итак, завтра, вероятно, будут бои на улицах, — ледяным голосом констатировал Вадос. — Мне уже все равно, Эстебан. Ты говоришь, что он не знал, а я говорю, он знал — знал достаточно, чтобы разрушить то, что мы сделали. В последние дни бремя забот оказалось тяжелее, нежели можно вынести. Я уверял себя вначале, что так будет лучше, лучше, чем позволить разрушить в огне гражданской войны мой прекрасный город. Те, кто погиб из — за нас, умерли, ничего не зная и не имея выбора. Те же, кто погибнут на войне, по крайней мере будут знать, за что они отдают жизнь.

Он понемногу взял себя в руки.

— Консуэла, — обратился он к жене, — все это не стоит того, чтобы тревожить тебя, или Пабло Гарсиа, или вас, мадам, — добавил он с полупоклоном в сторону второй дамы. — Я хотел бы, чтобы вы приступили к ужину. Хаим! — рявкнул он одному из слуг. — Отведите сеньора Диаса в другую комнату и дайте ему отдохнуть. Принесите ему лекарства и бренди, позвоните доктору Руису, если приступ возобновится. А вы, сеньор Хаклют… Я очень хотел бы, чтобы вы пошли со мной.

Я ожидал, что Диас станет возражать. Он поднял было голову, но, видно, передумал, расстегнул ворот рубашки и сжал в руке маленький золотой крестик, висевший у него на груди.

Вадос не стал смотреть, как выполняются его указания, и вышел из комнаты. Я последовал за ним, все еще не понимая до конца смысла происшедшего, но начиная подозревать. Подозрение было сродни кошмару.

Через холл и ряд комнат мы проследовали к двойной двери. Вадос сам открыл замки и включил свет.

Комната почти ничем не отличалась от гостиной: низкие кресла, маленькие столики, правда, здесь было много книжных шкафов. В одном из них скрывался большой сейф. Тяжело дыша, Вадос повернул номерной замок.

Я настороженно ждал, готовый отпрянуть, если Вадос достанет из сейфа оружие.

Дверца открылась, обнаружив ряды папок, документы и шахматную доску, на которой были расставлены фигуры.

Какое — то время Вадос смотрел на доску. Затем во внезапном порыве ярости схватил ее и с силой швырнул о стену. Фигуры разлетелись по всей комнате.

— Я чувствую себя как на исповеди, — едва слышно сказал он и провел дрожащей рукой по лбу.

Я стоял и ждал, что последует дальше. Он повернулся ко мне и улыбнулся.

— Идите сюда, сеньор Хаклют, я вам кое — что покажу. Вы причина и орудие моего спасения. Я нес непосильное бремя. Я покушался на власть бога. Вот! Смотрите! Вы все поймете.

Я сделал неуверенный шаг вперед. Единственное, о чем я успел подумать, — что Вадос сумасшедший.

— Взгляните на документы в сейфе. Их слишком много, но вам, чтобы понять, достаточно несколько папок.

Я колебался, и тогда он выхватил первую попавшуюся папку и сунул ее мне в руки. Она была набита бумагами. Я прочел на наклейке: «Фелипе Мендоса»; ниже от руки добавлены были две надписи: первая — «Черный королевский слон» и вторая — «Взят».

Я положил дело Мендосы на стол и раскрыл другую папку, на которой значилось мое имя. Ее содержание было разделено на две части. Одна представляла собой толстую пачку исписанных от руки страниц, которые трудно было читать. Там было много сокращений, а почерк был неразборчивым и неровным. Другую часть составляло мое досье. Оно включало фотокопии письма, которое я послал, когда сделал заявку на работу в Сьюдад — де — Вадосе, анкеты, которые я заполнил в то же время, письма о назначении и подписанный со мною договор. Я знал о существовании этих документов, и они меня не удивили.

Удивительными были другие бумаги.

Кто — то, очевидно, следил за мной в течение трех дней в Майами перед моим приездом сюда. Кто — то не поленился съездить в Нью — Йорк и встретиться с моим последним работодателем. Кто — то взял интервью у полудюжины моих коллег в США. На последнем из донесений стояло имя, которое я узнал: Флорес.

Человек, который был моим соседом по самолету, когда я летел в Сьюдад — де — Вадос.

Подпись Флореса красовалась под самым примечательным из всех документов. Он гласил:

«Согласно указаниям, я подробно расследовал прошлое специалиста по транспорту Бойда Даниила Хаклюта. Большие расстояния не позволили мне собрать сведения о его работе за границей. Однако представляется, что он весьма компетентен в своей области. Я слышал о нем как о специалисте самые лестные отзывы.

Что касается личных связей и привязанностей, то создается впечатление, что при работе над проектом он сознательно избегает устанавливать тесные личные отношения. Это соответствует его образу жизни, а именно тому, что он работает примерно семь — восемь месяцев в году, а в остальное время устраивает себе продолжительный отдых. Характер его работы превратил его в человека любящего деньги, и я не сомневаюсь, что он будет лоялен в отношении своего работодателя, и только его.

Что касается информации, которую меня просили получить особо, то хотя австралийское происхождение предполагает расовую нетерпимость, работа в таких странах, как Египет и Индия, могла повлиять на его взгляды. Имеющиеся данные не позволяют этого ни подтвердить, ни отрицать. Однако бытует утверждение, что усвоенные в детстве привычки остаются на всю жизнь. По меньшей мере можно ожидать неуважительного отношения к аборигенам. Насколько я понимаю, это соответствует желаемым качествам.»

Вадос внимательно наблюдал за мной, пока я читал донесение Флореса.

— Да, сеньор Хаклют, — спокойно произнес он. — Кажется, ошибка была допущена именно здесь.

— Вот проходимец! — проговорил я сквозь зубы. — Знал бы я, вышвырнул его из самолета.

— Не сердитесь на него. Он действовал точно в соответствии с моим приказом.

Вадос опустился в кресло и потянулся к звонку.

— Выпьете чего — нибудь, сеньор? — предложил он. — Я готов ответить на все ваши вопросы.

— Я не желаю никаких напитков, — сказал я. — Я требую объяснений.

— Вы думаете, я отравлю вас? — Он слегка улыбнулся. — Время для этого прошло. Но, впрочем, как пожелаете. Садитесь.

Я вытащил из сейфа еще полдюжины первых попавшихся папок и положил их на стол. Имена на папках ничего мне не говорили.

— Вы, возможно, не поймете многого из того, что я собираюсь вам рассказать, сеньор Хаклют, — со вздохом произнес Вадос. — Ведь в конце концов — простите меня за откровенность — вы человек без глубоких корней, фактически оторванный от родины. Вы оставили свой дом, работаете по договорам и колесите по всему миру. Мы недооценили, насколько глубокое действие это оказало на вас, освободило вас от всех влияний, которые сформировали ваш характер в юности. Но, возможно, к лучшему, что мы допустили такую ошибку.

— Послушайте, — прервал я, — я не хочу слышать банальности обо мне самом. Я хочу знать, что все это значит. — Я кивнул на папки на столе. — Если я правильно понял, вы играете в шахматы живыми людьми?

Должно быть, в моем голосе все еще слышалось недоверие.

Вадос наклонил голову.

— Верно, — пробормотал он.

— Вы сумасшедший?

— Может быть. Но не в том смысле, какой вы имеете в виду. Сеньор, я говорил вам уже не раз, что Сьюдад — де — Вадос для меня родное детище. Будь у вас ребенок, разве хотели бы вы видеть его в шрамах, израненным, больше того, искалеченным на всю жизнь? Я хочу, чтобы вы поняли: я люблю свою страну! Я управляю ею уже много лет и, хотя во многом я не преуспел, мне посчастливилось достичь успеха там, где кто — то другой стал бы латать и экономить и в результате задача не удалась бы… А еще эта приглушенная взаимная ненависть, порожденная крестьянами — переселенцами, которые как болезнетворные микробы отравляют организм города. Да, они тоже люди моей страны, но я вынужден вести с ними войну. Войну против отсталости, сеньор!

Он выпрямился и продолжил:

— Иногда они говорят мне: «Вы напрасно построили Сьюдад — де — Вадос, когда есть трущобы в Астория — Негре, логово преступников в Пуэрто — Хоакине». Неужели я неправ? Когда не было Сьюдад — де — Вадоса, что знал мир об Агуасуле? Это было просто пятно на карте, не больше. Не было торговли, о которой стоило бы говорить, не было иностранных капиталовложений, не было ничего, кроме крестьян и их скота, продиравшихся сквозь грязь и пыль. Да, была, конечно, нефть, но она была не нашей, — она была сдана в аренду за гроши тем, кто мог приобрести оборудование, чтобы разрабатывать ее. Возможно, вы не знаете этого, сеньор. Так было двадцать лет назад. Сегодня нам принадлежит четверть бурового оборудования в Агуасуле; завтра нам будет принадлежать все.

Он передохнул и продолжил:

— Я видел, что так будет! Я оттирал в сторону других, потому что верил, что моя мечта осуществится. Думаю, она могла бы осуществиться целиком. Но вот возникла проблема, которая может повлечь за собой катастрофу. Вам скажут, что гражданская война… Впрочем, я хочу сообщить вам лишь факты, чтобы вы могли судить сами, Диас — хороший человек. Он тоже любит свою страну — нашу страну. Но он слышит все эти маленькие крики маленьких людей, и ему хочется бежать к каждому из них и успокаивать его. Хорошо, хорошо! Я знаю, что кто — то должен страдать ради будущего счастья для всех. Допустим, я не выделил бы четыре миллиона доларо для той задачи, которой вы занимались. Что бы я сделал с ними? Скажем, я дал бы по десять доларо каждому из четырехсот тысяч голодных в Астория — Негре и Пуэрто — Хоакине. Они потратили бы эти деньги. И очень может быть, компания, которая предполагает устроить здесь свою латиноамериканскую штаб — квартиру, что всего за несколько лет принесло бы нам доход в четыре миллиона североамериканских долларов, решила бы в конце концов обосноваться в Бразилии, так как Сьюдад — де — Вадос допустил снижение своих стандартов. Я не мог этого допустить, сеньор! И что же, наконец, происходит? Диас говорит, что если я не сделаю так, как он просит, то он заставит меня. Или он свергнет меня и сам сделает это. Что же, мне суждено увидеть, как будут бомбить мой город? Увидеть мужчин и женщин, истекающих кровью в сточных канавах, на улицах? Мне знакомо это по Куатровьентосу еще до того, как я стал президентом. Я видел, как мужчин выбрасывают из окон, видел, как пристреливают плачущих детей. Должен я сделать так, как делают другие там, за границей, — убить Диаса, чтобы избавиться от оппозиции? Он хороший человек. Мы работали вместе долго и успешно и только теперь стали ненавидеть друг друга. На заседаниях кабинета мы набрасывались один на другого, пока однажды Алехо, Алехандро Майор, которого вы знали, — мир праху его — не пришел к нам с Эстебаном и не предложил…

Руки Вадоса, лежавшие на столе, напряглись так, что на них узлами вздулись вены. Он не смотрел на меня.

— Поскольку мы не можем решить наши разногласия без конфликта, то конфликт этот должен подчиняться правилам. Он сказал, что мы оба знаем правила, которые будут приемлемы для нас обоих. Он говорил, что не может — ведь он был крупнейшим ученым в области управления государством! — не может каждый день определять действия всего населения, но в состоянии контролировать поступки отдельных лиц, о которых собрано достаточно информации.

Я представил себе Майора во время этого разговора. Это было ставкой его жизни — провести на практике свой эксперимент с управлением государством.

— Наверное, это было своего рода сумасшествие, — произнес Вадос упавшим голосом. — Но мы сочли, что такая форма сумасшествия предпочтительнее всех остальных. Я не хотел видеть мой город разорванным на части гражданской войной. Диас не хотел видеть, как его люди умирают, обливаясь кровью. И мы согласились и поклялись в том, что будем вести наши битвы на площадях города, который станет нашей шахматной доской, и ни один человек не будет ничего знать о нашей игре.

Я выступил несколько наивно, все еще до конца не веря, что рассказ Вадоса — не мрачная шутка.

— Прошлым вечером на шахматном турнире я обратил внимание на то, что одну сторону зала заполнили смуглокожие, а другую — белые…

— Действительно, часть нашего населения имеет темную кожу, а часть — светлую. Как Алехандро объяснял нам, нельзя предвидеть, когда человек почувствует голод или жажду, если мы не знаем, когда он в последний раз ел или пил. Но можно с полной определенностью сказать, что если человек не умер, то рано или поздно он почувствует голод и жажду. Есть определенные представления, которые не меняются — так, человек, ненавидящий верующих, всегда будет антиклерикалом, независимо от того болен он или здоров, пьян или трезв. Ох, каким мелким и недостойным кажется человек! Послушав его, сеньор, — а я слушал его, он почти двадцать лет был моей правой рукой, — вы бы назвали его глуповатым ясновидцем, берущимся предсказывать будущее. Но мы знали уже, на что он способен, и согласились. Если бы мы поступили иначе, то наверняка разодрали бы уже Агуасуль на части, и, как собака в басне Эзопа, которая из жадности бросила кость в реку, мы потеряли бы все, ради спасения чего враждовали. Но никто больше этого не знал, сеньор Хаклют. До вас ни один человек в мире не знал, что происходит на самом деле.

— Но как это возможно? — беспомощно сказал я. — Люди… люди…

— Вы находите унизительным, что вы тоже были наняты в качестве фигуры на доске? — Вадос, не мигая смотрел на меня. — Но вы можете утешаться тем, что вы первый и единственный, кто понял происходящее. Все действительно очень просто, настолько просто, что человек не догадывался о том, какая перемена произошла в его жизни. Во всяком случае, я так думал, так думали мы. Прежде всего нам нужен был хорошо и твердо управляемый народ. Мы добились этого: в Сьюдад — де — Вадосе царят порядок и закон. Разделить население на две враждующие стороны было тоже несложно. Как вы метко заметили, зачатки раздела уже существовали, раздела на черных и белых или, точнее, на тех, кто потемнее, и тех, кто посветлее. Но мы выбирали наши фигуры с учетом того, какой стороне они симпатизировали. Одни, такие, как адвокат Браун, несмотря на белую кожу и иностранное происхождение, были среди черных фигур с Диасом, другие, хотя и местные, в силу личных предпочтений выступали на стороне гражданской партии и белых. Затем нам пришлось согласиться отвести некоторым лицам роли, эквивалентные фигурам на настоящей шахматной доске. Сам Алехандро Майор — он не догадывался об этом — был моим ферзем, самой влиятельной фигурой на доске, и обладал соответствующим могуществом в реальной жизни, влияя на каждого в стране через средства массовой информации. И еще мы согласились на том, что если фигура взята, то она уже не должна оказывать влияния на реальный мир. Я имею в виду…

— Вы имеете в виду смерть, — закончил я.

Я смотрел на раскрытые передо мной папки. Толстяк Браун был мертв, Фелипе Мендоса тоже, Марио Герреро…

— Да, для некоторых это означало смерть, — согласился Вадос. — Но не для всех. После первых нескольких случаев я почувствовал, что это хуже, чем… впрочем, уже не имеет значения. Да, как я говорил, тогда было удивительно легко побуждать свои фигуры к действию. Возьмем, к примеру, весьма неглупую вещь, которую проделал против меня Диас. Он хотел взять Марио Герреро. Он знал, как Герреро презирал и ненавидел Фрэнсиса, и если бы их удалось свести вместе, то Герреро обязательно оскорбил бы его, а оскорбленный Фрэнсис в неконтролируемой ярости ударил бы Герреро. Ему уже пришлось покинуть из — за этого две страны. Прежде я и сам никогда не поверил бы, что действия людей столь предсказуемы!

— Как же было в таком случае со мной?

— О, вы следовали указаниям, вы подготовили для меня нужные планы. В некотором отношении вы вели себя, как я и ожидал, но временами вы оказывались очень трудным! Мы думали, вы невзлюбите Брауна, который был слишком непохож на вас и ненавидел все расовые противопоставления. А вы взяли и подружились с ним. А Мария Посадор, вдова моего побежденного соперника! Мы ожидали, что вы будете холодны друг с другом, а возможно, и заинтересуетесь ею как красивой женщиной, но будете отвергнуты и оскорблены. И опять нет! Обнаружилось, что Диас в любой момент с готовностью может воспользоваться непоправимыми слабостями одной из моих фигур. Поэтому я ходил вами лишь несколько раз. Но в конце концов эта слабость обернулась против Диаса. Чтобы снять вас с доски и в то же время соблюсти нашу договоренность, он был вынужден пойти на сложный ход, который не удался!

— Вы… вы знали, кто были фигурами Диаса?

— Мы оговорили всех, кроме пешек, заранее. А поскольку возможности и ценность пешек в процессе игры меняются, в дальнейшем по мере вступления в игру мы сообщали о наших пешках друг другу. Однако предварительное определение заняло много времени, даже с помощью Алехандро как арбитра.

— Вы хотите сказать, что Диас разрешил одной из фигур противника выступать в роли судьи?

Вадос пожал плечами.

— Я думаю, мы все понимали, — тихо проговорил он, — что Алехо заботило не столько то, кто из нас выиграет, сколько сама партия. Именно она была для него конечной целью независимо от результата, и ничто другое в жизни не значило для него так много, как это.

— Тогда он заслужил того, что с ним произошло.

— Может быть, и так.

Я продолжил допрос.

— Но я не понимаю, как вы ходили фигурой?! — с отчаянием воскликнул я. — Как… как меня передвигали с клетки на клетку?

— О, с вами было очень трудно, сеньор! Другие ходили сами. Я знал, например, что судья Ромеро заклеймит иск против Герреро, как махинации, потому что он обедал со мной накануне и мне все рассказал. Если бы он не пришел к этой мысли сам, я бы натолкнул его на нее. И потом я всегда был в курсе того, какие сообщения готовит Алехо, Хотя он и не знал, как именно развивается игра — это была наша с Эстебаном тайна, — но имел о ней представление в целом и делал то, что я ему советовал. Точно так же поступал Диас с Христофоро Мендосой и «Тьемпо». Мне было известно, что Энжерс ненавидел Брауна, считал его предателем, потому что тот был белым и говорил на английском, а женился на индианке и работал на Сигейраса. Очень часто той или иной фигуре не требовалось никаких приказаний. Достаточно было сообщить ей какую — то информацию или дать совет. Все, что я должен был сделать, чтобы вызвать падение Хосе Дальбана, — это посоветовать Луи Аррио, чтобы Дальбан или кто — то из его людей поджег телецентр. Правда, Аррио сказал, что, если полиция ничего с Дальбаном не сделает, он доведет его до банкротства. Так он и поступил. Но, бог свидетель, я не предвидел, что Дальбан покончит с собой!

— Вы считаете, что не нарушили правил игры, хотя отлично знали, что Дальбан убил при этом Майора? — мой голос сорвался на последнем слове. — Вы не дали полиции преследовать Дальбана с тем, чтобы им занялся Аррио?

— Да, мы изучали положение на доске, выбирали следующий ход, делали его независимо от собственных действий соответствующего лица, потому что мы обязались обосновывать друг другу каждый ход и объяснять, как он был сделан. Потом мы меняем положение фигур на доске и ждем следующего хода. Фактически партия играется там, в городе, — эта шахматная доска в сейфе служит лишь для справок.

— Вы всегда соглашались с тем, что каждый из вас считал правильным ходом? Никогда не спорили?

Он пожал плечами.

— А если ваши фигуры выводило из игры что — то не связанное с партией? — настаивал я.

— Однажды такое случилось. — Он потер лоб кончиками пальцев. — Время, которое судья Ромеро дал Тесолю для уплаты штрафа, истекло тогда, когда я был занят другим, еще более трудным ходом. В соответствии с законом Тесоля посадили в тюрьму. Диас пытался настоять, чтобы я считал это своим следующим ходом вместо того, который я в то время осуществлял, что было бы катастрофой для моей стратегии. Они залили тогда краской мою статую. Помните? Но я попросил Алехандро Майора успокоить его и… Диас грозился отказаться от игры, но я думаю, что его напугали драки в городе, казнь куклы, представлявшей Луи Аррио. Я убедил его согласиться засчитать акцию Ромеро в качестве другого моего хода, через один после следующего. Потом я доказал Диасу, что и действия Ромеро были частью моего плана, и признал за ним право сделать два хода подряд. К моему ужасу, второй из этих ходов решил судьбу Алехо.

Вадос выглядел совершенно изнуренным, как будто испытал огромную физическую нагрузку. Его голос становился все тише, и я вынужден был наклониться к нему, чтобы услышать последние слова.

— Мы не обманывали друг друга, — пробормотал он. — Мы всегда ходили по правилам.

Я чувствовал себя совершенно беспомощным. В силу случая Вадос оказался в моей власти. И это человек, который сам обладал невообразимой властью и использовал ее!

Неужели может быть правдой эта иллюзорная игра, которую Вадос и Диас придумали для того, чтобы скрыть от самих себя тот факт, что их соперничество разрушает все, что они хотели бы сохранить?

Чем больше я знакомился с содержимым взятых из сейфа папок, тем меньше оставалось сомнений в реальности всей истории.

Я вспомнил, как высказывалась Мария Посадор о неведомых силах, которые движут людьми. После приезда в Вадос я не раз испытывал ощущение, словно помимо моей воли втянут в столкновение враждующих сторон. Возможно, подсознательно я догадывался о происходящем.

Я открыл одну из папок — она содержала всего несколько листков. На обложке стояла фамилия главнокомандующего генерала Молинаса. Внутри поверх стопки бумаг лежала записка, написанная рукой самого Вадоса. Она гласила:

«Удивлялся вначале, почему Д. выбрал его для своей стороны; мне казалось, он больше симпатизировал белым. Получается же…

Р.S.: Проверить надежность.»

Это сразу вернуло меня в мир суровых фактов.

— Во всяком случае, то, что произошло в Агуасуле, не могло случиться в какой — либо другой стране, — я, наверное, пытался успокоить самого себя.

Вадос резко поднял голову.

— Это могло произойти где угодно. Любой мог бы проделать тоже самое при умении Алехо руководить и его способности убеждать…

— Нет! — резко возразил я. — И слава богу, что вы ошибаетесь. Вы сказали, что прежде всего вам нужно было хорошо и послушно управляемое население. Вы имели в виду народ, совершенно равнодушный к тому, что им вертят, как хотят, на шахматной доске. И вы начали с диктатуры, с «самой управляемой страны в мире».

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Ради своей прихоти вы лишили характера, силы воли половину населения. Из страха, что ваш красивый новый город может пострадать, вы оскорбляли достоинство его жителей. С помощью камуфляжа — вроде этих фальшивых опросов — вы дали человеку с улицы приятное ощущение, что его взгляды кого — то интересуют, с ними кто — то считается, а на самом деле использовали весь набор шулерских приемов для того, чтобы заразить его пассивным конформизмом, как и всех других. Вы смогли использовать предрассудки и страхи своих жертв и гонять их по этой вашей шахматной доске лишь потому, что сами их создали. Но вы не создавали моих предубеждений и не могли контролировать меня. Я вовсе не претендую на роль героя, поломавшего вашу проклятую игру. Вы сами вырыли себе яму и сами же угодили в нее. В свое время вам уже пришлось приглашать иностранцев строить ваш город, вы просто не доверяли своим людям и не верили в них. Господи, даже если бы ваши планы осуществились и пуля Марии Посадор прошла мне через голову, а не через руку…

Вадос поморщился.

— Все равно это попытка свести жизнь к игре потерпела бы провал. Вы клянетесь, что точно следовали правилам, однако вот эта папка свидетельствует, что вы планировали избавиться от генерала Молинаса, который думал не так, как остальные офицеры, и не разделял ваше презрение к простым людям Агуасуля. Он одна из шахматных фигур, но неужели вы действительно думаете, что армия проявила бы уважение к правилам шахматной игры, если бы вы обыграли Диаса и получили возможность делать все, что хотели? Или вы считаете, что если бы Диас угрожал вывести из игры епископа Круса — одну из ваших фигур, то священнослужители сидели бы сложа руки и смотрели, как его убивают? Ничего подобного! А сам Диас! И вы, если уж на то пошло! Если бы вам грозило поражение, разве продолжали бы вы или он следовать правилам? Если Диас, по вашим словам, заботясь о своем народе, согласился с этой сумасшедшей идеей ради того, чтобы избежать гражданской войны, то в случае проигрыша ради своего же народа он должен нарушить соглашение и попытаться использовать другие средства. Может быть, все мы лишь винтики в сложном механизме и наше поведение предопределено. В моей работе мне часто кажется, что так оно и есть. Но в таком случае это касается всех смертных, и никто из нас не может присваивать себе то, что вы называете властью всевышнего, и диктовать образ мыслей и манеру поведения остальным.

Я поднялся из — за стола.

— Вы сами привели свою страну и свои амбиции к катастрофе. Что же, черт возьми, вы собираетесь теперь делать?

Глава 33

Все открывшееся моим глазам было столь с нереальным, что я вспомнил «Алису в Зазеркалье». Иначе я, видимо, не смог бы сохранить присутствие духа. Я забыл или попросту отмахнулся от того, что только сегодня утром Диас был весьма близок к тому, чтобы лишить меня жизни как «фигуру» Вадоса.

Конечно, в любом случае очень трудно признать возможность своей смерти. Так привычно думать, что тебе уготована долгая жизнь, что в порядке самозащиты сама идея смерти изгоняется из головы очень быстро. Может быть, именно поэтому я уже почти не ощущал злости. Я почувствовал ярость позже, но в те минуты, когда говорил с Вадосом, сохранял ясность мысли и некоторую отрешенность как человек, который в состоянии еще трезво рассуждать, хотя тело его лихорадит.

Вадос не ответил на мой последний вопрос. Я повторил его.

— Что же, черт возьми, вы собираетесь делать?

— Одному богу известно, — устало проговорил он. — Куда бы я ни повернулся, меня преследует предчувствие катастрофы. Что я могу поделать?

— Вы спрашиваете меня?! — с горечью воскликнул я. — Меня, одну из ваших фигур! Вы разбудили силы, которые вышли из — под вашего контроля! Вы сумасшедший, если думаете, что смерть таких людей, как Герреро или Мендоса, можно назвать ходами в шахматной игре! Или вы забыли обо всех остальных жителях вашего города? Для вас что — нибудь значат чувства жены Толстяка Брауна, или брата Мендосы, или других, кто любил тех, кого вы убили?

Весь гнев, собравшийся во мне, внезапно вырвался наружу, я почти кричал.

— Кто посоветовал вам участвовать в кровавой бойне? И это называется управлять страной?! Ведь вы сами загнали себя в угол, из которого можете выйти не иначе как по трупам! Может, вы построили Сьюдад — де — Вадос и принесли ему процветание, но вы явно сделали это ради возвеличивания собственного «я», потому что слишком презираете людей!

Он пытался перебить меня, но я расходился все больше.

— Вы готовы были уничтожить тысячи людей, только бы не запачкать ваши красивые здания! Разве не так? Почему же, черт возьми, вы не поступились собственным комфортом ради кого — то из бедняг, живущих в трущобах Сигейраса? Думаете, он хотел, чтобы они жили там как животные? Но большего дать им он не мог. Да по сравнению с вами даже у работорговца чистые руки!

— Не вправе отрицать, — тихо проговорил он.

Я подошел к сейфу, вытащил с полок оставшиеся папки и методично просмотрел их. Некоторые из имен мало что значили для меня. Но фамилии Браун, Энжерс, Посадор…

Я сосчитал их. Тридцать. Не хватало двух.

— Кто были королями в вашей безумной игре? — спросил я.

— Мы сами, — ответил он.

— Вполне естественно. Единственная фигура, которую нельзя брать! Генерал, руководящий резней из бомбоубежища!

Он слегка поморщился. Я продолжал рыться в папках.

— Сеньор Хаклют, — сказал он после паузы, — что вы намерены предпринять? Видите, я отдал себя в ваши руки. Я не доверился никому другому, кроме разве моего исповедника, а он обязан хранить тайну.

— Не пытайтесь успокоить свою совесть таким образом! — оборвал я его. — Вы можете позвать слуг и вышвырнуть меня вон. Вы можете просто выдворить меня сегодня же из страны. Вы в состоянии заткнуть рот Гарсиа, Диасу и даже своей жене. Вы могли бы даже не утруждать себя моей отправкой. Просто пристрелили бы. Никто не знает, где я, кроме нанятого шофера и Марии Посадор.

Вадос съежился еще больше.

— За кого вы меня принимаете? Вы что же, считаете, что я из тех, кто делает королей? Или, может быть, вы ждете, что я выбегу на улицу и начну кричать обо всем, чтобы люди вышвырнули вас отсюда? Кто мне может поверить, если даже я покажу им эти папки? Да, вы ловко все придумали; единственный человек, который способен был бы мне поверить, — больной бедняга Колдуэлл.

Случилось так, что именно папку Колдуэлла я держал в руках. Я почти швырнул ее в Вадоса.

— Да, двадцать лет все происходило так, как вы хотели. Немногие правители могут похвастать этим. Вам пора теперь снова взглянуть фактам в лицо, забыв о ваших правилах игры, иначе рано или поздно вас расстреляют. Управление государством — ваше дело, не мое! Успокойте хотя бы людей — дайте пенсию вдове Толстяка Брауна, вы ведь прекрасно знаете, что он невиновен. Зачем я говорю вам все это?

Я машинально открыл папку Колдуэлла. Внутри была вложена записка:

«30. Пабло говорит, что лучший ход с5.»

— Значит, и здесь вы обманывали, — тихо сказал я. — Даже когда вы поклялись, что будете следовать правилам, вы обманывали. Вы спросили Пабло Гарсиа, какой следующий ход. Из того, что я хотел бы сделать с вами, нет ничего, что так или иначе не ожидает вас и без меня, — спокойно произнес я. — Единственное мое желание — поскорее убраться отсюда.

Я почувствовал, как во мне растет отвращение, и это придало силу моим последним словам. Вадос в растерянности встал.

— Я… я пошлю за вашим водителем, — начал он, но я прервал его:

— Я хочу уехать не только из вашего дворца, но и из страны. Сегодня же!

В соседней комнате приглушенно зазвонил телефон. Вадос полуобернулся и вздохнул.

— Хорошо, сеньор Хаклют. Меня не огорчит ваш отъезд. Может быть, тогда я смогу заставить себя стать таким, каким я хочу видеть себя снова. Сейчас я лишь тень того человека, каким себе казался…

— Сеньор президент! — раздался резкий крик.

Дверь комнаты распахнулась, и вошел дворецкий.

— Сеньоры, простите меня, но только что позвонили и сказали, что в городе идут бои. Генерал Молинас отдал приказ о мобилизации резервов, толпа атаковала станцию монорельсовой дороги. Станция горит!

Я посмотрел на Вадоса. Слова были излишни.

Он сидел с каменным лицом. Затем он выпрямился, расправил плечи. Постепенно к нему возвращалась прежняя решительность.

— Хорошо, — произнес он наконец. — Вызовите водителя. Пусть Хаим возьмет из сейфа двадцать тысяч доларо и отдаст их сеньору Хаклюту; если наличных не хватит, пусть покроет разницу чеком. Потом он должен заехать в «Отель — дель — Принсип», взять вещи сеньора и отвезти их в аэропорт. Обеспечьте военный самолет, который доставит сеньора Хаклюта, куда он пожелает.

— Но… — с удивлением начал дворецкий.

Вадос вспыхнул.

— Никаких но. Делайте, что я сказал, и побыстрее!

Пораженный дворецкий вышел из комнаты. Вадос смотрел в мою сторону ничего не видящим взглядом.

— Я добился лишь отсрочки того, чего я больше всего хотел избежать, — задумчиво произнес он. — И какой ценой… Но это касается меня и моего народа. Вам же я могу сказать только одно: прощайте. Извините меня.

Он, должно быть, понял, что я не подам ему руки, повернулся и вышел из комнаты.

Через несколько минут возвратился дворецкий с деньгами — я не стал их пересчитывать. Машина ждала у подъезда. Я шел к ней с чувством огромного облегчения, как будто с моих плеч сняли тяжесть, которую я носил с самого рождения, не ведая о том.

— В аэропорт, — сказал я водителю.

Он кивнул, и машина двинулась вперед.

За дворцовой оградой открылась панорама города. Зарево над монорельсовой станцией затмило вечерние огни. Водитель явно не верил своим глазам — он еще ничего не знал, — затем прибавил скорость.

Позади нас одна за другой последовали две вспышки. Я оглянулся назад. Раздались взрывы.

На фасаде президентского дворца зияли две пробоины, похожие на выщербины в ряду зубов. Я прикинул — батарея явно находилась на другой стороне города, однако точность попадания была поразительной.

— Побыстрее! — бросил я шоферу.

Он кивнул и снова увеличил скорость. Я боялся, что, когда прибуду в аэропорт, приказ Вадоса уже утратит свою силу и обещанный самолет будет использован иначе.

Мне повезло. Самолет ждал вместе с пилотом, который, очевидно, проклинал судьбу, что должен покинуть Сьюдад — де — Вадос в такое время. Однако он вынужден был подчиниться приказу, исходящему непосредственно от президента, который, возможно, был уже мертв.

Я решил не дожидаться багажа, протянул сто доларо чрезмерно усердному таможеннику, чтобы он отстал, и через десять минут был уже в воздухе.

Мы летели на реактивном учебном самолете. В маленькой кабине было два места — для пилота — инструктора и курсанта, которое занял я. Я посмотрел на своего смуглолицего соседа.

— Может быть, вы хотите сделать круг над городом? — предложил я.

Он удивленно взглянул на меня.

— Нас могут обстрелять, — заметил он.

Пожар на монорельсовой станции понемногу стихал. Но он был не единственным. Еще в ряде мест полыхало яркое зарево. От собора на Пласа — дель — Эсте, в который, видно, угодил снаряд, двигалась огромная толпа с пылающими крестами. Она хлынула к лачугам вдоль дороги на Пуэрто — Хоакин.

— О господи! — лишь вымолвил пилот.

На крутом вираже стала видна вторая толпа. Она поднималась вверх по холму к президентскому дворцу.

Значит, правила игры больше не действовали. Теперь начнется просто резня.

Город уменьшался в размерах. Альтиметр показывал пятьсот, восемьсот, тысячу метров.

Я увозил с собой всю тяжесть сознания, что всякий человек в любом месте и в любое время может быть обращен в пешку и будет вести себя со всей предсказуемостью обычного куска резного дерева.

Возможно, никто не поверит мне. Возможно, папки, в которых запечатлены все детали этой неправдоподобно дикой партии, погребены под развалинами президентского дворца. В таком случае я один должен буду нести бремя этой тайны. Достаточно ли это основание для того, чтобы одному нести и бремя вины? А я был виноват, хотя до сих пор не отдавал себе в том отчета.

Каждый виноват, кто отрекся от права думать и действовать разумно, если кто — то другой еще может нажать на кнопку и заставить его танцевать под свою дудку.

Я протянул руку и похлопал пилота по плечу:

— Если хотите, можете повернуть назад.

В вестибюле аэропорта я нашел телефон, который, к счастью, еще работал. Негнущимися пальцами я набрал номер и с чувством огромного облегчения услышал голос Марии Посадор, решительный и взволнованный.

— Мария! — закричал я. — Вы должны выслушать меня. Вряд ли вы можете поверить мне, но вы должны выслушать все. То, что я собираюсь сказать вам, очень — очень важно.

— Бойд! — Она узнала меня. — Да, говорите. Пожалуйста, говорите. Я слушаю.

Послесловие автора

Персонажи, место действия и события, описываемые в этой книге, разумеется, являются вымышленными. Однако этого нельзя сказать о методах, посредством которых передвигаются в романе человеческие фигуры. Конечно, они несколько отличаются от описанных. Тем не менее эти методы присутствуют в повседневной рекламе, их все чаще и чаще используют в политике. Сегодняшняя история полна примеров того, как преуспевающим и целеустремленным дельцам, прибегающим ко лжи и играющим на человеческих страстях, удается управлять образом мыслей и поступками людей.

Сама же шахматная партия отнюдь не придумана. Она была сыграна в матче на первенство мира в 1892 году в Гаване между чемпионом мира американцем Вильгельмом Стейницем и русским гроссмейстером Михаилом Ивановичем Чигориным. Каждому шахматному ходу в романе соответствует то или иное событие, за исключением, пожалуй, рокировки. Персонажи, соответствующие тем или иным фигурам, наделены властью и полномочиями, которые сопоставимы с «властью» данных шахматных фигур.

Естественно, поскольку никто из «фигур» не подозревает, что ими «ходят», включая и самого автора повествования, Бойда Хаклюта, в книге приводятся некоторые события, не имеющие прямого эквивалента в шахматной партии. Однако все шахматные ходы воспроизведены в романе в точной последовательности и по мере возможности также влияют на развитие ситуации в целом. Так, например, что касается поддержки одной фигуры другой, угрозы одной или нескольким фигурам со стороны фигуры противника, скрытых угроз и фактического взятия фигур, — все это в максимальной степени учтено при развитии сюжетной линии.

В романе действие заканчивается на три хода раньше, чем в самой шахматной партии, в связи с неудавшейся попыткой убить Бойда Хаклюта и потому, что Хаклют узнает всю правду. В реальной шахматной партии черные сдались на тридцать восьмом ходу.

Для любознательных читателей я прилагаю таблицу участвующих в игре фигур с указанием там, где это возможно, на их окончательную судьбу.

Джон Браннер.

ФИГУРЫ

БЕЛЫЕ

Ферзевая ладья а1 — епископ Крус

Ферзевый конь b1 — Луи Аррио

Ферзевый слон с1 — судья Ромеро

Ферзь d1 — Алехандро Майор

Король е1 — Хуан Себастьян Вадос

Королевский слон f1 — Дональд Энжерс

Королевский конь g1 — Бойд Хаклют

Королевская ладья h1 — профессор Кортес

Пешка ферзевой ладьи а2 — Эстрелита Халискос

Пешка ферзевого коня b2 — доктор Алонсо Руис

Пешка ферзевого слона c2 — Ники Колдуэлл

Ферзевая пешка d2 — Андрес Люкас

Королевская пешка е2 — Марио Герреро

Пешка королевского слона f2 — Сейксас

Пешка королевского коня g2 — Изабелла Кортес

Пешка королевской ладьи h2 — Энрико Риоко

ЧЕРНЫЕ

Ферзевая ладья а8 — генерал Молинас

Ферзевый конь b8 — Мария Посадор

Ферзевый слон с8 — Хосе Дальбан

Ферзь d8 — Христофоро Мендоса

Король е8 — Эстебан Диас

Королевский слон f8 — Фелипе Мендоса

Королевский конь g8 — Мигель Домингес

Королевская ладья h8 — Томас О'Рурк

Пешка ферзевой ладьи a7 — Фернандо Сигейрас

Пешка ферзевого коня b7 — Толстяк Браун

Пешка ферзевого слона c7 — Педро Муриетта

Ферзевая пешка d7 — Сэм Фрэнсис

Королевская пешка е7 — Хуан Тесоль

Пешка королевского слона f7 — Гийран

Пешка королевского коня g7 — Кастальдо

Пешка королевской ладьи h7 — Гонсалес

БЕЛЫЕ, ВЗЯТЫЕ В ХОДЕ ИГРЫ:

Ферзевый конь (Луи Аррио) — выдан полиции Педро Муриеттой за убийство Фелипе Мендосы на дуэли.

Ферзевый слон (судья Ромеро) — снят за несоответствие занимаемой должности по настоянию Мигеля Домингеса.

Ферзь (Алехандро Майор) — погиб во время пожара на телецентре после угроз Хосе Дальбана.

Пешка ферзевой ладьи (Эстрелита Халискос) — погибла, выбросившись из окна квартиры, принадлежавшей Толстяку Брауну.

Пешка ферзевого слона (Ники Колдуэлл) — потерял рассудок после раскрытия вымышленных им обвинений в адрес Педро Муриетты.

Ферзевая пешка (Андрес Люкас) — посажен в тюрьму по обвинению в шантаже Толстяка Брауна по представлению Мигеля Домингеса.

Королевская пешка (Марио Герреро) — убит Сэмом Фрэнсисом за оскорбление его в принадлежности к низшей расе.

ЧЕРНЫЕ, ВЗЯТЫЕ В ХОДЕ ИГРЫ:

Ферзевый слон (Хосе Дальбан) — потерпел банкротство и доведен до самоубийства Луи Аррио.

Ферзь (Христофоро Мендоса) — заключен в тюрьму судьей Ромеро за неподчинение властям вслед за закрытием газеты «Тьемпо».

Королевский слон (Фелипе Мендоса) — убит на дуэли с Луи Аррио.

Пешка ферзевой ладьи (Фернандо Сигейрас) — заключен в тюрьму за то, что крестьянская семья поселилась в квартире Энжерса.

Пешка ферзевого коня (Толстяк Браун) — убит Энжерсом после того, как его обвинили в убийстве Эстрелиты Халискос.

Ферзевая пешка (Сэм Фрэнсис) — наложил, по слухам, на себя руки в тюрьме, ожидая суда за убийство Марио Герреро.

Королевская пешка (Хуан Тесоль) — заключен в тюрьму судьей Ромеро за неуплату штрафа.

ПОСТАНОВКИ ВРЕМЕНИ

Глава 1

Так как даже обычное напряжение нервировало его, Мюррей Дуглас вызвал ресторан «ПРОСЦЕНИУМ» и прежде чем забрать свой автомобиль, заказал столик. Мюррей не знал голоса человека, который принял его заказ, а тот повторил заказ совершенно равнодушно, словно имя Мюррея Дугласа ничего не значило.

— Мистер Мюррей Дуглас… столик на одного человека… время… очень хорошо, Сэр.

Прошло уже много времени, очень много. С тех пор прошла целая вечность.

Рука Мюррея дрогнула, когда он положил трубку. Он глубоко вздохнул воздух, чтобы обрести самообладание и медленно выдохнул. Потом он двадцатый раз ощупал свой бумажник, словно хотел убедится, что деньги за это время никуда не делись. Наконец он одел свое пальто, взял свой саквояж, еще раз окинул взглядом свои апартаменты и спустился вниз, на улицу, чтобы найти такси.

Все же мастерская не изменилась. Том Хики как и раньше сидел в своем тесном стеклянном ящике перед целой кучей запачканных маслом служебных пропусков и постоянно звонящим телефоном. Снаружи сюда доносилась музыка и шум работы в Мюррей Дуглас прошел мимо отремонтированных машин, споткнулся об один из шлангов, подающих сжатый воздух и без дальнейших происшествий добрался до стеклянного ящика.

Когда дверь открылась, Хики оторвал взгляд от своей работы. На мгновение он вопросительно поморщил лоб. Но потом он сказал:

— О, мистер Дуглас! Вы так давно уже не заходили сюда, что я вас с трудом узнал.

Вы получили мое письмо? — резко спросил Мюррей. Ему не хотелось думать о долгом времени отсутствия и о людях, которые не узнавали его. с тех пор зеркало уже многое рассказало ему. когда он был в мастерской в последний раз, он уже многое потерял от своей юношеской внешности, которой он был обязан большей частью своего успеха; тогда глаза его были влажными и слезные все время были припухшими.

Но теперь он действительно сдал. Кожа на его нижней челюсти была дряблой. На лбу обозначились глубокие морщины. И он все время носил шляпу, потому что его волосы поредели и поседели. Не смотря на свой возраст 32 года, Дуглас выглядел на все 50 и чувствовал себя немощным стариком.

— Само собой разумеется, Сэр. Мы получили ваше письмо и ваш автомобиль сейчас будет готов. Мы хорошо позаботились о нем, в этом вы можете быть уверены, — хики отложил свои бумаги; в его глазах появилось выражение любопытства. — Я слышал, что вы были больны, Сэр. Мне действительно очень жаль. Надеюсь, вы снова чувствуйте себя прекрасно.

Мюррей внезапно почувствовал, что он по горло сыт этими объяснениями, которые распространял его агент.

— Чушь! — возразил он. — Я не был болен — я был в санатории, чтобы меня вылечили, прежде чем я сопьюсь до смерти!

Хики открыл рот, словно хотел что — то сказать. Но он промолчал и снова занялся своими бумагами.

— Мне очень жаль, мистер Дуглас. Я не хотел быть таким любопытным.

— Все хорошо, — Мюррей достал из кармана пачку сигарет; здесь никто не обращал внимания на табличку «не курить», висевшую на всех стенах. Сигарету?

— Нет, большое спасибо, Сэр. Мне хотелось бы отвыкнуть от курения. Хики попытался улыбнуться, но только крякнул. — Ах! Вот идет Билл, чтобы доложить, что ваш автомобиль готов. — Он прошел мимо Мюррея к двери.

Билл, огромный латиноамериканец, в коричневом комбинезоне крикнул:

— «Даймлер» готов, мистер Хики! Я даже заполнил рабочий листок, чтобы можно было выписать счет.

— Хорошо, — сказал Хики. — Нам больше не хочется задерживать вас слишком долго, мистер Дуглас.

— Машина в порядке? — спросил Мюррей.

— «Даймлер», босс? — Билл повернулся к нему. — Извините, что я это говорю, но вы не уделяйте должного внимания своему автомобилю, Сэр.

— Это было раньше, — пробормотал Мюррей. — Раньше я сам себе не уделял должного внимания.

— Да, босс? — Билл бросил на него вопросительный взгляд. — Я этого не понимаю.

— Ничего не надо понимать. — Мюррей достал свой кошелек. — Сколько я должен вам за хранение моего автомобиля, Том?

Когда Мюррей, наконец, снова сел за руль и услышал равномерное гудение работающего восьмицилиндрового мотора под капотом, он даже забыл, что Хики не попрощался с ним. Мюррей медленно ехал по Вест Вид к См. Мартин Лейн и к ресторану «ПРОСЦЕНИУМ».

Но там тоже кое — что изменилось. Мюррей наткнулся на неизвестную ему до сих пор улицу с односторонним движением, а по сторонам улицы повсюду стояли внезапно появившиеся парковые часы. После того как он сжег много бензина и добрых полчаса напрасно провел в поисках места для стоянки на переполненных сторонах улицы, его снова охватило настроение, которое охватывало его уже много раз за последние месяцы. Что ему вообще нужно было в «ПРОСЦЕНИУМЕ»? Вся эта совокупность была лишь театральным духом. Затем возглас:

— Мюррей снова здесь!

Какой ответ дать? Может быть высоко поднять брови и ответить:

— Ну и что?

ЕЩЕ РАЗ ПРОКЛЯТЬЕ, НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО, Я ДОЛЖЕН ВЫСТОЯТЬ. Я УЖЕ ДАВНО В ОДИНОЧКУ ПРЕОДОЛЕВАЮ ПРЕПЯТСТВИЯ НА СВОЕМ ПУТИ.

Наконец, он нашел место для стоянки и в скверном расположении духа направился к ресторану.

Эмиль, главный кельнер, снова узнал его, но даже профессиональная улыбка не смогла скрыть шока, когда он увидел изменения, происшедшие с Мюрреем в течение этого года. У него были еще и другие основания чувствовать себя неуютно.

— Мне действительно очень жаль, мистер Дуглас, — тут же сказал Эмиль, — но вы заказали столик на час, не так ли? Когда вы не приехали к половине второго, я вынужден был… — он многозначительно махнул рукой, заканчивая свое объяснение.

ОН ОБРАЩАЕТСЯ СО МНОЙ ТАК, ПОТОМУ ЧТО Я ПОТЕРПЕЛ КРАХ. НО РАНЬШЕ ОНИ НЕ ПОКАЗЫВАЛИ ЭТОГО. ОН ВООБРАЖАЕТ СЕБЕ, ЧТО Я ГОТОВ…

Несмотря на это, Мюррей вынудил себя улыбнуться.

— Я затратил полчаса на поиски места для стоянки, — сказал он. — Мне очень жаль, что из — за этого у вас возникли трудности, Эмиль. Найдется ли для меня где — нибудь другое местечко?

— Ах… у нас есть только один свободный столик, мистер Дуглас, Эмиль указал назад. — Франсуа, пожалуйста, отведите мистера Дугласа за столик. Франсуа займется вами. Да, мистер Кромби, я сейчас приду к вам.

Вопросительные взгляды («Я, конечно, учитывал все это и знаю, кто он, но…») следовали за ним по всему ресторану. Он не знал ни одного из гостей, которые смотрели на него; само собой разумеется, здесь присутствовали несколько человек, которых он знал, но он был рад, что все его былые друзья были заняты другими делами и не обращали на него никакого внимания. Стол, к которому его подвели, к счастью, был полускрыт за плющом, оплетающим разделительную стену. За соседним столиком стоящим в ниже, сидели двое мужчин, голоса которых Мюррей тотчас же узнал: Пат Барнетт, журналист и театральный критик из «Газетт» и Ральф Хестон — Вуд из театральной газеты «Актинг».

Оба они не заметили, как Мюррей прошел за свой столик. Они как раз дискутировали о репетиции, на которой они только что были. Мюррей с интересом прислушался к их разговору и пытался мысленно перенестись в прошлое.

О боже, сколько всего он пропустил! Почему он был так неразумен и появился здесь один, вместо того, чтобы вызвать своего агента. Роджер охотно пошел бы с ним сюда…

НЕТ, ВЕРОЯТНО, И Я СОВЕРШЕННО БЕСЦЕЛЬНО ОБМАНЫВАЮ САМОГО СЕБЯ. ОН, КОНЕЧНО, УЖЕ ДОСТАТОЧНО НАТЕРПЕЛСЯ ОТ МЕНЯ; Я БЕСКОНЕЧНО НАКАЧИВАЛ ЕГО, ОБРЕМЕНЯЛ ЕГО И ИГРАЛ У НЕГО НА НЕРВАХ.

С тех пор, как он покинул санаторий, с тех пор как он стал ждать и надеяться там, где не было надежды, Мюррей Дуглас, всем известный Мюррей Дуглас значительно познакомился с самим собой.

И МЮРРЕЙ ДУГЛАС МНЕ НЕ ОСОБЕННО СИМПАТИЧЕН.

Он поучал меня с воодушевлением только что освободившегося заключенного (и ужасные быстро приготовленные закуски были такими же, как и в тюрьме) и решил заказать голубую форель.

— Какое вино мне принести вам? — спросил старший официант.

— Никакого, — коротко ответил Мюррей… я выпью апельсинового сока.

Он зажег сигарету и откинулся на спинку кресла.

Оба критика за соседним столиком сменили тему. Мюррей сначала едва прислушивался к ним, но когда он понял, о чем они говорили, он навострил уши.

— Чего вы ждете от этого Дельгадо? Ральф — вы же знаете, что это тот аргентинец, которого зацепил Близзард?

— О, этот человек не так плох, это установлено точно, — ответил Хестон — Вуд. — Вы не видели как он встал на ноги а Париже вместе с Жан — Полем Гаррижо? Насколько я помню, это называлось «Три раза в раз».

— Нет, я этого не видел, но сообщения об этом от меня тоже не ускользнули, — хрюкнул Барнетт.

Хестон — Вуд рассмеялся.

— Да, я знаю, что вы написали о «Знакомствах».

— Послушайте, Ральф, что собственно значит вся эта чушь? осведомился Барнетт. — Театральная пьеса есть театральная пьеса и существует автор, который ее написал. Но, насколько я слышал, речь здесь идет не о театральной пьесе. Существует про южноамериканец, который будто бы является серьезным авангардистом, он позаботился о том, чтобы перетянуть на свою сторону Близзарда и других финансистов и повсюду собирает бездельников, бывших знаменитостей и уволенных по сокращению штатов актеров из различных закоулков, потому что не один разумный человек не согласится с этой бессмыслицей.

Мюррей почувствовал, как по его лбу покатился пот.

— Пат, иногда вы действительно преувеличиваете с этим вашим театром для Расс. Вы еще никогда сами не видели работу Дельгадо, но, несмотря на это хулите ее, — Хестон — Вуд отпил глоток вина. — Пьеса с Гаррижо в главной роли была для меня самым великим театральным чудом со времен Года.

— И, несмотря на это, она не имела успеха, — констатировал Барнетт.

— Верно. Ну, в конце — концов, Гаррижо покончил самоубийством.

— Да, но почему пьесу после этого больше не ставили? Почему ему не подобрали замену?

— Потому что пьеса была написана для определенного актера. Замена все разрушила бы. Эта идея — уже кое — что для нас. Только вы не хотите ничего признавать.

— Ну, ну, я не знаю. Несколько лет назад здесь был Сароян, вы его еще помните? Он делал что — то подобное в Мировом Театре, но что из этого вышло? Бессмыслица! — Барнетт налил себе стакан вина. — Поставили актеров на сцену, дали им несколько предложений, развили общую работу в диалогах и назвали результаты этого пьесой для сцены. Но как из этого мог получится шедевр, если все это было сделано второклассными людьми? Я не могу в это поверить, Ральф. Лучшим из актеров все еще является Мюррей Дуглас и вы, так же, как и я, хорошо знаете, что в Лондоне не существует ни одного постановщика, который принял бы к себе этого старого пьяницу. У него никогда не было большого таланта — только красивое лицо.

Мюррей быстро встал. Он даже не дал себе труда отодвинуть стул. Ноги шаркали по покрытому ковром полу. Несколько тарелок и стаканов упали на пол. Мюррей побелел как мел, когда он подошел к соседнему столику.

Хестон — Вуд уронил свою вилку, звякнувшую о тарелку. Это был последний звук. Во всем ресторане несколько секунд царила глубокая тишина.

Барнетт взглянул на Мюррея, словно перед ним внезапно появился призрак. Он был большим, крепко сложенным человеком с красивым лицом. Его коньком, которого требовали от него издатели «Газетт», был «Театр для Масс» и он помещал в своей колонке фотографии, которые он добывал с пеной у рта.

— Стойте! — крикнул ему Мюррей.

— Эй… будьте разумны, Мюррей!

Мюррей схватил Барнетта за галстук. В своем гневе он развил невероятную силу. Он рванул Барнетта вверх, так что стул под ним с грохотом упал. Потом он нокаутировал Барнетта точно нацеленным ударом в подбородок.

Журналист отлетел назад, ударился о столик и пытаясь удержатся, схватился за тарелку с карамельным пудингом. Мюррей глубоко вдохнул воздух не обращая внимания на шум голосов.

— Это родилось у вас несколько лет назад. Разве вы не понимаете этого, вы, жалкое ничтожество? Вы не критик и никогда не сможете им быть. Вы злобный болтун, лишенный такта и с дурными манерами. Когда я находился на верху, мне часто хотелось выбить вам все зубы, но я не отваживался, потому что ваша грязная колонка все же имеет силу. Теперь я внизу и вы больше не сможете мне повредить. Но, не смотря на это, что вы пытаетесь сделать? Вы назвали меня старым пьяницей, не так ли? Прекрасно, теперь вы имеете возможность сказать мне это в лицо.

Барнетт выпрямился тяжело дыша. Он, бормоча, извинился перед посетителями, в чей карамельный пудинг он влез рукой.

— Мистер Дуглас! Боже мой, что вы здесь делаете? — позади него появился возбужденный Эмиль.

— Все в порядке, Эмиль. Я уже ухожу. Я не знал, что окажусь здесь под одной крыше с Барнеттом, иначе я сюда не пришел бы. Его вид портит мне аппетит, — теперь Мюррей нарочно использовал резонанс своего великолепно поставленного голоса, который раньше без микрофона заполнял весь Альберт — Хол. Он знал, что все посетители понимают каждое его слово. — Вот, возьмите это в качестве возмещения за убытки, — он сунул в руку Эмиля 5 фунтов и одновременно с этом нащупал в кармане брюк мелочь. — А это для вас, Барнетт.

Он бросил высокому мужчине один пенни. Монета упала перед ним на ковер. Мюррей повернулся и пошел к выходу; на этот раз он знал что все посетители наблюдают за ним. И на этот раз никто не спросил, кто бы это мог быть.

ХОРОШИЙ УХОД ДОЛЖЕН БЫТЬ МЕДЛЕННЫМ — огорченно подумал он.

— Мюррей!

Он остановился и оглянулся. За столиком около двери он увидел Флита Джинсона, который всегда находился наверху и никогда не спускался вниз. Флит лучисто улыбнулся.

— Мюррей, я действительно чертовски рад, что вы снова вернулись в мир живых. Поздравляю, это был великолепный, которым вы врезали Барнетту. Что вы делаете в настоящий момент? Я ничего не слыша о вас с тех пор… ну, вы уже понимаете, — и смущенно махнул рукой.

— С тех пор, как я прошел курс лечения, — произнес Мюррей. — Я уже отдохнул. По большей части у дверей кабинетов других людей. Я пытался добиться аудиенции и у вас, но вы не хотели со мной говорить.

Флит не показал, что чувствует себя неудобно.

— Ну, Мюррей, вы же сами знаете, как это бывает в этих случаях

— Теперь я это великолепно знаю. Вы держитесь около своей кормушки.

— Минуточку… ага… Мюррей!

Мюррей остановился и огляделся.

— Послушайте, если у вас действительно затруднения…

— Теперь больше нет, спасибо. Близзард включил меня в свое собрание бездельников и бродячих комедиантов, которые должны поставить на сцене новую пьесу Дельгадо. С тех пор я обеспечен. Мы снова увидимся на премьере.

ЭТОТ ХУК БЫЛ ЯВНО РЕБЯЧЕСТВОМ, — упрекнул Мюррей самого себя, выйдя на улицу. Глупость всего этого дела была, конечно, в том, что он, как и Барнетт, сомневался в этом проекте Дельгадо. Его агент раздобыл что — то другое — да, что — то другое — но он никогда с этим не свяжется, хотя он и получил бы за это фантастически высокий гонорар.

Глава 2

Мюррей ехал на север через Лондон по и все время мысленно возвращался к событиям последнего получаса. Он один раз остановился чтобы, открыть крышу своего кабриолета — свежий воздух поможет ему забыть Барнетта — и купить сандвич, который должен был заменить ему великолепную голубую форель, которую он оставил в ресторане «ПРОСЦЕНИУМ».

До сих пор он ехал осторожно; ведь с тех пор, как с ним случился срыв, он больше не садился за руль быстроходного автомобиля. Когда он наконец, достиг автобана, он намеренно поехал быстрее, сначала он выехал в четвертый ряд на скорости 170 километров в час, все увеличивая скорость, пока стрелка спидометра не коснулась цифры 200.

Мюррей был благодарен Мануэлю Дельгадо разве только за то, что тот дал ему взаймы достаточно денег; чтобы он смог выкупить свой автомобиль.

Он бы не заложил свой «Даймлер», потому что автомобиль был все время для него важнейшим символом. На номерной табличке была комбинация «1–МКД-Мюррей Квест Дуглас — и люди узнавали белый «Даймлер С-250», мчащийся по улице.

Это Мюррей Дуглас в своем автомобиле, — говорили они. — Мы видели его по телевидению на этой неделе.

Однажды он дал таксисту свой автограф, когда они оба стояли перед заблокированным перекрестком.

Может быть, он был необъяснимо упрям. Он все еще получал семьсот — восемьсот фунтов в год, хотя раньше его автомобиль был не в лучшем состоянии. Он всегда прилично питался и никогда не ел консервы прямо из банки, он никогда не курил дешевые сигареты и никогда не давал бесполезные интервью в невыглаженном костюме. Роджер Грэди довольно часто предлагал ему — и это было очень глупо — позволить ему поставить автомобиль в гараж, где каждая неделя стоила ему денег; Роджер еще раз начал с того, что принес Мюррею невероятное сообщение о том, что один из агентов Сэма Близзарда искал актеров для новой пьесы Дельгадо и хотел ангажировать Мюррея Дугласа.

Мюррей вспомнил об этом разговоре с Роджером.

Мюррей, само собой разумеется, уже слышал о Дельгадо. Автор этот был аргентинцем. Он раньше уже снял один фильм и единственное имя в нем из всех южноамериканских имен, которое было до некоторой степени известно это Леопольдо Торре — Нильсон. Сам Мюррей никогда не видел этого фильма — он был показан только на каком — то подозрительном кинофестивале — но он знал некоторых людей, которые его видели и его постановки фантастичными.

ЧЕРНАЯ КОМЕДИЯ, означающая конец всех ЧЕРНЫХ КОМЕДИЙ.

Слава Дельгадо по прибытии в Европу была основана на этом фильме и в прошлый год Жан — Поль Гаррижо, один из лучших молодых актеров Парижа, сыграл главную роль в экспериментальной пьесе, о которой говорили Барнетт и Хестон — Вуд. Мюррей не видел этой пьесы, он тогда уже был в санатории. Но он читал критику. Критики были весьма воодушевлены этой пьесой.

Потом Гаррижо совершил самоубийство. За этой короткоживущей сенсацией последовало почти месячное молчание. Можно было подумать, что депрессия Гаррижо была заразной, потому что Дельгадо, казалось, тоже был больше не в состоянии зажечь публику.

А потом появился Роджер с этим предложением.

— Приму ли я это предложение? — повторил Мюррей и озадаченно покачал головой. — Близзард хочет ангажировать меня и я могу еще колебаться? Ты сошел с ума, Роджер?

— Я знаю несколько человек, которые бы не когда не приняли этого предложения, — сказал Роджер после некоторой паузы.

— Почему? Ты добрый бог, Дельгадо, в последний год вознесенный критиками на небо!

— Все правильно, — Роджер пристально уставился на свою сигарету. — Ты с тех пор, конечно, не был в курсе всех дел. Ты слышал всего лишь слухи, понимаешь? Я не утверждаю, что у тебя больше нет никаких особых шансов или что ты больше ничего не сможешь заработать с тех пор, как произошел этот срыв. Но я тебе должен также сказать, что существует несколько человек, которые никогда не будут играть в пьесах Дельгадо никаких ролей. Даже если им предложат за это тысячу фунтов в день.

— Почему же не будут?

— Потому что Гаррижо покончил самоубийством. Потому что Леа Мартинес находится в психиатрической клинике. Потому что Клодетт Мирин и ее маленькую дочурку хотели убить. Роджер говорил совершенно серьезно и выражение его лица изменилось.

— Об этих происшествиях с девушками я ничего не знал, — согласился Мюррей. — Они играли в Париже, не так ли? Но послушай, Роджер, это не значит только то, что пара суеверных людей вообразила себе, что Дельгадо принес несчастье этим людям.

— Более или менее так.

— Разве ты когда — нибудь замечал, что я суеверен, Роджер?

— Нет, — агент вздохнул. — Но, не смотря на это, я должен был тебя предупредить. Я только вчера говорил об этом кое с кем, с тем, кто тотчас же отказался, прежде чем я успел вообще успел сделать какое — нибудь предложение. У Близзарда несколько сумасшедшие представления о том, каких людей ему иметь или не иметь.

— Я тоже отношусь к ним? — вмешался Мюррей.

— Нет. На самом деле нет, Мюррей. Ты воображаешь себе, что я достаточно глуп, чтобы взять взаймы у кого — то тысячу фунтов, если я предполагаю, что у моего патрона больше нет никаких шансов вернуться к своей профессии? Нет, я убежден в том, что ты снова будешь играть — может быть, даже лучше, чем прежде, потому что ты больше не сможешь полагаться на свою привлекательную внешность, — Роджер знал, что он может открыто говорить с Мюрреем. — Но ты до сих пор единственный член труппы, который кажется мне достоин доверия. Я, конечно, не несу ответственности, зато у Близзарда очень светлая голова. Кроме того, у тебя есть шансы повлиять на критиков, даже если эту глупую пьесу снимут через четыре дня.

— Ты только рад, что таким образом я теперь больше не буду надоедать на протяжении нескольких недель, — с упреком сказал Мюррей

— Ты постепенно становишься чертовски докучливым, Мюррей, и ты должен мне кучу денег. При этом ты всем обязан только моему долготерпению, иначе я давно бы уже указал тебе на дверь. Ты борешься неохотно, мой дорогой молодой человек и ты позволяешь заметить это другим!

— Все в порядке, все в порядке, — уклончиво ответил Мюррей. Расскажи мне лучше побольше об этом деле. Жалование не играет никакой роли. В настоящий момент я тоже взял на себя роль статиста.

— К счастью, ты можешь ожидать кое — чего большего. И при этом ты заработаешь деньги, старина. Близзард прибрал к рукам обанкротившийся клуб под названием «ПАСУЩАЯСЯ ЛОШАДЬ» в Бедфорде и хочет разместить там всю труппу актеров, пока пьесу не поставят в Лондоне. Вероятно, она должна сменить «АМАРАНТ» в театре Манграйва. «АМАРАНТ» идет уже давно и не пользуется большим успехом. Может быть, у вас будет возможность перед постановкой в Лондоне попробовать с недельку где — нибудь в провинции, но, скорее всего, через месяц вы будете в театре Манграйва.

— Ты сказал «через месяц»?

— Нет, об этом говорил Близзард. Ты сам сможешь поговорить с ним об этом, дружище. Для этого у тебя вполне достаточно времени — но ожидает тебя в своем клубе в пятницу.

В пятницу Мюррей приехал на час раньше, чем его ждали, потому что обед уже кончился и он проехал мимо полинявшей вывески, указывавшей, в каком направлении находится «ПАСУЩАЯСЯ ЛОШАДЬ».

Глава 3

Посыпанный галькой съезд ответвлялся от узкой боковой дороги и вел через обширный парк. Мюррей предположил, что клуб стал банкротом из — за этого участка земли, который был невероятно обширным и щедро засаженным деревьями. За главными строениями он увидел возвышающийся край плавательного бассейна.

Большой дом серого камня и красного кирпича до самой крыши зарос плющом. Он казался нежилым; окна были грязными и на первом этаже окна некоторых комнат были закрыты ставнями. Слева возле входа находилась обширная площадка для автомашин посетителей.

Мюррей оставил машину там, выключил зажигание и почти испугался, когда вокруг него воцарилась мертвая тишина. Он вынужден был подавить этот страх, потому что это были только кошмары, вызванные чрезмерной дозой алкоголя. Может быть, Близзард никогда о нем не спрашивал? Может быть, он напрасно приехал к этому безлюдному дому?

Он вытащил ключ зажигания и медленно вылез из машины. Потом он захлопнул дверцу автомобиля и открыл багажник. Он достал оттуда свою дорожную сумку.

— Вы, конечно, мистер Мюррей Дуглас?

Тихий голос прозвучал совершенно неожиданно. Мюррей с треском захлопнул крышку багажника. Справа возле него стоял мужчина неопределенного возраста; на нем был черный костюм и черный галстук. Мюррей не слышал шороха гальки под его ногами.

— Да, это я, — неуверенно ответил Мюррей. — Вы, кажется, ждете меня?

— Вы правы, Сэр. Меня зовут Валентайн и я дворецкий. Мне нужно взять взять ваш чемодан и провести вас в вашу комнату?

Мюррей озадаченно покачал головой. Он уставился на Валентайна, рассматривая бледное, гладкое лицо с темными глазами и понял, что тот кажется ему служащим похоронной команды.

— Ваш чемодан, Сэр?

— О… пожалуйста, пожалуйста. Мистер Близзард уже прибыл?

— Нет, Сэр. Выпервый. Я ожидаю мистера Близзарда около шести часов, а мистер Дельгадо, вероятно, будет сопровождать его. Все остальные члены труппы должны собраться на протяжении второй половины дня. Пожалуйста, следуйте за мной, Сэр.

Валентайн повернулся. Хотя теперь он нес дорожный чемодан, галька по прежнему не шуршала у него под ногами. У Мюррея появилось чувство, что возле него идет призрак, который повел его в огромный холл здания, над которым высился стеклянный купол. Здесь и вдоль лестницы на первый этаж повсюду остались части декоративного оформления из времен клуба; гравюры с изображением охоты, охотничьи рожки, рога животных, старое оружие и шкура тигра перед огромным камином.

Дворецкий провел Мюррея наверх, на первый этаж, где налево и направо тянулся длинный коридор. Мюррей предположил, что это новое крыло здания, которого он не видел.

— Ваша комната, Сэр, — сказал Валентайн и вставил ключ в последнюю дверь. — Номер четырнадцать.

Мюррей обратил внимание на то, что предпоследняя дверь была под номером 13 и спроси себя, была ли эта комната пустой, или нет. Или там должны были разместить кого — то, кто утверждал, что он совершенно не суеверен? Потом он прошел в след за дворецким в свою комнату и снова забыл об этих своих мыслях. Вместо этого он непроизвольно тихо присвистнул.

Квадратное помещение было отделано кленовыми панелями. Возле низкой постели стояли два модных столика; на одном из них стоял телефон, на другом находилась большая ваза, полная цветов. На стене над постелью висела репродукция одной из знаменитых картин Пикассо. Широкое окно было обрамлено нежно — зеленым и из него открывался вид на газон позади дома. На белой подставке возле окна стоял телевизор; на удобном расстоянии от кресла — качалки на кривом столике лежали несколько номеров «АКТИНГ» и другие журналы.

Мюррей подавленно кивнул и подошел к окну. Когда он обернулся, он увидел, что Валентайн хочет распаковать его багаж.

— Нет, оставьте это Валентайн, — сказал ему Мюррей. — Положите его вот сюда. — Он посчитал мелочь, но Валентайн предупреждающе поднял руку.

— Этого не нужно, Сэр. Мистер Близзард платит мне великолепное жалование.

— Ага, Мюррей пожал плечами и снова убрал мелочь. — Послушайте, существует здесь какое — нибудь подобие распорядка дня? — он начал распаковывать чемодан.

— Насколько мне известно, оно зависит от мистера Дельгадо, и от успеха, с которым пройдет пьеса, Сэр. Сегодня вечером пол восьмого ужин; затем мистер Дельгадо сам хочет познакомится с присутствующими, получить возможность задать вам вопросы и высказать свои предположения.

— Превосходно. Впрочем, а не работали ли вы раньше в этом клубе? Мюррей сложил носки и рубашки в предназначенный для этого ящик комода, взял свой второй костюм и пошел с ним к одежному шкафу.

— Нет, Сэр. Мистер Близзард нанял меня на службу. Я здесь такой же чужак, как и вы.

— Старик Близзард тоже втянул вас в это дело, не так ли? — Мюррей открыл дверцу одежного шкафа и застыл, словно парализованный, не обращая внимания на ответ Валентайна.

— Я не могу судить об этом. Для этого я слишком мало знаком с театральной жизнью. Что — нибудь не в порядке, Сэр?

— Да, яростно ответил он. Здесь вот это. — он снова открыл шкаф, взял бутылку «Белой лошади» из нижнего ящика и сунул ее в руки Валентайну.

— И это! И это! И это! — Мюррей доставал из шкафа все новые и новые бутылки. — Сухой Джин, Буше, крепкий лимонный ром и коньяк Гиннес. — Он увидел там также стаканы, бутылку с содовой и бутылки с лимонным и апельсиновым концентратом — но все это было безопасно. Мюррей, вспотев, снова повернулся к Валентайну, стоявшему перед ним с бутылками в руках и с вежливо — вопросительным выражением лица.

— Уберите прочь всю эту дрянь, Мюррей указал на спиртное. — Это Близзард приказал вам принести сюда все это?

— Так точно, Сэр. Мистер Близзард поручил мне позаботится о наличии освежающих напитков в комнатах для гостей.

— Хорошо, оставим это. Уберите все это спиртное. Освежающее? Гм… Вы можете принести мне пару порций овощного сока.

— Очень хорошо, Сэр, — Валентайн ничем не показал, знает ли он, почему Мюррей был так возбужден. — Это пока все?

— Да, Мюррей повернулся к нему спиной.

Сейчас было не лето. Но он знал об этом с самого начала. В санатории его предупреждали, что он ни при каких обстоятельствах не должен принимать спиртного в течение нескольких лет. должно пройти очень большое время, прежде чем он может рискнуть выпить кружку пива. Мюррею было ясно, что он не должен принимать ни капли алкоголя, пока он в течение шести лет успешно не сыграет на сцене, вернув себе свои профессиональные навыки; иначе он снова окажется в сточной канаве и навсегда останется там.

Сам Мюррей Дуглас был не особенно высокого мнения о себе, но, находясь в сточной канаве, он еще больше ненавидел бы себя.

Впрочем, у него были успокаивающие таблетки, которые ему дали в санатории. Он достал из чемодана небольшую коробочку, подошел к раковине, проглотил одну таблетку и запил ее водой. Несколько минут спустя он почувствовал себя гораздо лучше.

Багаж может и подождать. В следующие несколько часов ему хотелось бы получше сориентироваться в этом бывшем клубе, в который он попал. Валентайн оставил ключ от двери комнаты воткнутым в замок снаружи. Мюррей запер дверь и начал свою разведку.

Внутренность огромного дома привлекла его внимание. Из холла прихожей дверь вела в обширную столовую; другие двери вели во все новые помещения бар, библиотеку и хозяйственные помещения. Мюррей напоследок раскрыл дверь, которая, по его мнению, вела в новое крыло здания. Однако, за ней был не коридор, а полностью оборудованный маленький театр с залом мест на 60, двумя кинопроекторами и невероятно просторной сценой.

Мюррей уважительно присвистнул. Близзард намеренно выбрал этот клуб. Конечно, было бы совсем неплохо найти что — нибудь подходящее. Внезапно ему в голову пришла мысль, что подготовить пьесу за четыре недели — это не так уж и невероятно. Автор, труппа, режиссер — а также, вероятно рабочие сцены, осветители и так далее — все под одной крышей, сцена, где находился миниатюрный театр для репетиций. Это могло сработать гораздо продуктивнее, чем обычный способ репетиций, при котором актеры каждый раз должны собираться снова и снова.

Бросив последний взгляд на пустые ряды сидений, Мюррей покинул театр. В большом зале ему показалось, что он видит Валентайна, но потом он понял, что это был другой слуга; человек этот, конечно, был похож на Валентайна, но он был немного выше него, хотя тоже носил черный костюм. Входная дверь была открыта. Мюррей поднял верх своей машины, потому что накрапывал дождь, потом обошел вокруг дома, чтобы посмотреть парк.

За главным зданием находился большой плавательный бассейн, в котором, конечно, не было никакой воды. К нему примыкали большие газоны и теннисная площадка. А за ними находился небольшой еловый лес. Это Мюррей уже видел из окна своей комнаты. Он прошел по пешеходной дорожке между деревьями и уже потерял из виду дом, когда неожиданно наткнулся на забор.

Этот забор был почти двух с половиной метров высоты и состоял из переплетения проволоки, а сверху он заканчивался тремя рядами крепкой колючей проволоки. Мюррей не знал, ли этот забор бывший клуб, или же это был хозяин соседнего земельного участка.

Мюррей повернулся. В противоположном направлении перед ним была довольно свободная площадка и то, что происходило за забором, его не должно было интересовать. Одновременно он подумал, что даже работать здесь было бы вредно. Здесь можно было бы прекрасно отдохнуть после этого курса лечения — если иметь для этого достаточно денег.

Он уже снова приблизился к дому, когда услышал звук подъезжающего автомобиля. Он пошел быстрее, потому что ему было любопытно, кого еще Близзард нашел для участия в этом предприятии, которое было обставлено так неожиданно шикарно.

Глава 4

Когда Мюррей велел дворецкому убрать из своей комнаты бутылки, ему пришло в голову, что ему будет трудно не поддаться искушению, когда все они соберутся за ужином за общим столом. Когда десять или двенадцать членов труппы после ужина, пол девятого собрались в комнате отдыха возле бара, где должна была состояться упомянутая Валентайном дискуссия, Мюррей почувствовал желание залить все свои заботы алкоголем.

Несмотря на это, ему как — то удавалось не смотреть на Валентайна и двух других слуг — все трое были одинаково одеты и одинаково величавы которые теперь обслуживали желающих выпить. Бар в углу был открыт еще перед ужином и имеющиеся там запасы алкогольных напитков с тех пор, по — видимому, сильно уменьшились. Воздух в помещении был душным, потому что все курили. Кто — то нашел несколько пластинок и одну за другой поставил их на проигрыватель в другом углу. Присутствующие смеялись и громко болтали, так что они больше развлекались, чем готовились к серьезному разговору.

Только Мюррей в одиночку сидел в большом кресле, сжимая в руках стакан с лимонным соком, морща лоб, прислушиваясь к разговорам и наблюдая.

Разговор все время вертелся вокруг так любимой актерами темы сплетни, самохвальство и неспособность ко всякой критике. До сих пор никто еще не упомянул о стычке Мюррея с Патом Барнеттом и Мюррей был рад этому. Может быть, Хестон — Вуду удалось успокоить своего коллегу. Конечно, люди рано или поздно узнают об этом, но, по крайней мере, в вечерних газетах об этом пока еще ничего не было.

Постепенно атмосфера в помещении накалялась, когда была затронута интересная для всех тема: надежды на это предприятие и оценка импровизации, как основы в театральных постановках. Мюррей в последнее время много думал над этим и рассчитывал на серьезную дискуссию. Но у него не хватило мужества начать ее. Теперь он знал, кого Близзард ангажировал кроме него и ему хотелось иметь с этими людьми как можно меньше дел.

Ни Близзард ни Дельгадо не появились к ужину. Валентайн объяснил артистам, что им обоим надо обсудить еще кое — какие проблемы и поэтому они предпочитают ужинать одни. Мюррей не поверил ему. У него и раньше было впечатление, что этот Дельгадо хочет окружить себя аурой таинственности. До сих пор его еще никто никогда не видел в лицо.

Конечно, это, казалось, никому не мешало. Все были больше заняты великолепной едой и бесплатной выпивкой.

Мюррей осмотрелся. В двух маленьких группках было пять человек; с четырьмя из них он уже работал раньше. Там сидела Ида Марр, рыжеволосая, все еще стройная, но уже не первой молодости, о чем свидетельствовали морщинки у глаз и складки на шее; она сознательно позировала — она постоянно вела себя так, словно находилась на сцене. Возле нее сидел Герри Гардинг; он выглядел даже моложе своих 24 лет, когда можно было видеть его худощавое лицо под растрепанным белокурым чубом. Гардинг, должно быть, был художником — декоратором; он, несомненно, талант, но…

Справа возле Иды сидел Адриан Гарднер, который за последние годы несколько оброс жирком. Мюррей играл вместе с ним на сцене в «СКЕЛЕТЕ» и знал его как довольно одаренного актера. Но он тоже…

Он познакомился с Константом Байнесом почти десять лет назад, в одном из театральных репертуаров. Констант сидел возле Адриана и только изредка вмешивался в беседу. Он все еще оставался не той же ступени, в то время, как Мюррей достиг Западного Конца; никто из них не обрадовался этой встрече и они поздоровались довольно холодно.

Там был еще кто — то. Ида делала замечания, которые Мюррей не понимал, но другие смеялись и девушка, сидевшая на подушке у ног Иды, подняла голову. Ида обратила внимание на это движение и быстро провела рукой по волосам девушки.

Вероятно, ее последняя победа. Ужасно. Мюррей наморщил лоб. Он еще никогда не видел эту девушку и предполагал, что она появилась здесь из какого — то провинциального театра; во время обеда он слышал, что ее звали Хитер. Ей, конечно, было не больше двадцати лет. Ее длинные волосы были иссиня — черными и обрамляли ее прелестно очерченное личико. Ее фигура в плотно облегающем красном платье тоже была привлекательной.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ШАРМ!

Мюррей пожал плечами. За это мгновение разговоры смолкли; он поднял голову и увидел, что пришел Близзард в сопровождении человека, который мог быть только знаменитым Мануэлем Дельгадо.

Близзард — толстый, в темно — синей паре, с огромной сигарой в руке прошагал через комнату, приветственно кивая направо и налево.

— Ида, дорогая моя, я восхищен! Хелло, Мюррей! Я рад, что вы примкнули к нам! И маленькая Хитер, как у тебя дела, моя сладкая?

Но никто не обратил на него почти никакого внимания. Все уставились на Дельгадо.

На лице автора было странное выражение, змеиное выражение? Да, решил Мюррей после некоторого колебания. Казалось, что глаза Дельгадо принадлежали идиоту. Он был среднего роста, стройный, у него были темные волосы и смуглая кожа латиноамериканца; он был элегантен, но одет небрежно и держался великолепно. Его можно было принять за актера, как… ну, к примеру, Константа Байнеса, который раньше был преуспевающим бухгалтером.

Мюррей ответил на взгляд этих черных глаз и у него появилось ощущение, что его оценивают и изучают. Потом Дельгадо отвернулся и Мюррей понял, что подобное произошло с каждым из них.

— Слушайте все! — Близзард уселся за длинную сторону стола, так, что все актеры оказались перед ним. — Мануэль?

Дельгадо кивнул и обошел вокруг стола. Мюррею бросилось в глаза, какими гибкими были его движения; он взглянул на Адриана Гарднера. Действительно, Эд наблюдал за этими грациозными движениями. Мюррею захотелось рассмеяться, наверное, впервые со времени прибытия сюда, но потом он подавил этот импульс, потому что Близзард теперь снова взял слово.

— Ну, я думаю, что вы все считаете все это немного сумасшедшим, так?

Девушка по имени Хитер нервно хихикнула, а Адриан сделал какое — то невнятное замечание.

— Я уже думал об этом, — Близзард теперь больше не смеялся. Прекрасно. Сейчас нет никакого повода для этого! Этот дом не аристократический клуб, а почти идеальное место для осуществления нашего предприятия. Многие из нас видели театр в боковом крыле здания?

Близзард сделал выжидательную паузу.

— Что, только Мюррей видел его? — спросил он разочарованно. О великий Боже! Не следишь ли ты случайно за нашим разговором, а? Как вам это нравиться? Хорошо, итак, перейдем к делу.

Вы все знаете, чего мы хотим здесь достигнуть. Мы уже кое — что предприняли, хотя это было нелегко, но Мануэль уже два — три раза имел такой успех, что критики до сих пор не могут успокоиться. Многие люди были бы счастливы иметь хотя бы один такой успех, прежде чем умереть.

— Жан — Поль Гаррижо? — пробормотал Констант в нужное мгновение. Другие повернулись к нему.

— Констант, это не шутка, — сказал Адриан.

— Я тоже не имел в виду никаких шуток, — ответил Констант.

Как другие отреагировали на это? Мюррей огляделся и ему показалось, что он заметил легкую улыбку на губах Дельгадо, которая сейчас же исчезла. Он внезапно заинтересовался, что же ответит на это Дельгадо?

— Мне очень жаль, Мануэль, — прошептал Близзард автору. Дельгадо рассеяно кивнул, зажег сигарету и слегка наклонился вперед.

— Должен ли я испытывать из — за этого какие — нибудь угрызения совести? — спросил он. Он говорил на хорошем английском языке с легким испанским акцентом и американским оттенком произношения. — Вам, надеюсь, известно, что Жан — Поль не смог бы э-э… достичь успеха, если бы он не был близок к самоубийству.

Его лицо плавало в облаке дыма. Он наклонил голову вбок и еще больше напомнил Мюррею рептилию.

— Вы до сих пор еще не знали меня. Конечно, у меня есть определенные связи и некоторые из вас, может быть, видели мой фильм. Но никто из вас не видел «Три раза в раз», иначе его бы уже здесь не было. Мне нет никакого интереса повторяться. Я всегда интересуюсь чем — то новым. Послушайте, что я вам расскажу и если я так говорю, значит я приказываю вам слушать, потому что вы будете жить этим.

Мюррей нагнулся вперед в своем кресле. У него в начале его карьеры артиста было достаточно возможностей работать с талантливыми авторами и режиссерами; он мог вспомнить пол дюжины таких высокомерных гениев. Несомненно, и этот человек относился к ним. Дельгадо сделал короткую паузу, потом продолжил:

— Мы всегда и везде слышали одни и те же утверждения и мы знаем, что они истинны. Мы встречаем их во многих ученых сочинениях и на большинстве философских семинаров. Мы находимся на стадии упадка. Вот это описание одного человека, живущего в этом времени, который придает огромное значение персональной свободе каждой отдельной личности?

Этот человек очень напоминает марионетку и он внутренне испорчен. Вы знаете его? У него нет определенной цели. Он слывет индивидуалистом, но внутренне он стыдится своих желаний, которые, собственно, только позволяют ему забыть, что он, в сущности, еще ни к чему не готов. Он пытается ухватится за что — нибудь; он подражает своим соседям, что бы не заставлять себя самого принимать многочисленные решения; у него есть дети, из которых он хочет создать со временем создать подобия себя самого и он готов загубить также и их детство и молодость. В конце — концов, он становится полным алкоголиком и утешает себя огромными порциями спиртного, — здесь Дельгадо взглянул на Мюррея и тот почувствовал себя как маленький мальчик, который только что напроказил в школе.

— Он отвратителен мне и также отвратителен вам. Каждый знает его, но никто его не понимает, так что в отношении его до сих пор никто ничего не предпринял. Он очень интересует меня и за следующие четыре недели — пока наша пьеса не пойдет в Лондоне или еще где — нибудь — вы тоже должны заинтересоваться всем этим. Вам всем это совершенно ясно?

Дельгадо покрутил свою сигарету, откинулся в кресле, переводя взгляд с одного из присутствующих на другого, словно он только что бросил вызов и теперь ожидал ответа на него.

Остальные молчали. Наконец, слово взяла Ида.

— Это значит, мистер Дельгадо, что результатом наших… наших коллективных усилий должна быть критикующая наше общество пьеса?

— Нет, у меня нет намерения призывать к проведению реформ, — Дельгадо говорил намеренно равнодушно, — Я художник, а не врач. Моя специальность рак и гангрена в той стадии, когда больше нет никакой надежды. Он отодвинул кресло и встал.

— Мы встретимся завтра утром, пол десятого и проведем текущее обсуждение всех этих тем. Спокойной ночи.

Глава 5

Когда Дельгадо покинул помещение, Мюррей ощутил настоятельную потребность в свежем воздухе. Он хотел поговорить с Близзардом насчет бутылок, которые он обнаружил в своей комнате, но это пока было не слишком важно. В то время, как другие продолжили то, что было прервано появлением Дельгадо, Мюррей вышел из комнаты. Он опустился на каменную балюстраду у входа, закурил сигарету и стал задумчиво разглядывать темные кусты вдоль подъездной дороги.

Он испуганно вздрогнул, услышав позади себя чей — то голос.

— Мистер Дуглас? Вы Мюррей Дуглас, не так ли?

Мюррей обернулся и увидел Хитер, стоящую в дверях.

— О, хелло. Ида на мгновение выпустила вас из рук? — он не хотел казаться злым, но с его печальным голосом ему не оставалось ничего другого.

— Извините, что? Я не знаю…

— Ничего. Да, я мистер Мюррей Дуглас, — он отбросил свою сигарету. Что такое?

— Я так и думала, что это вы, но мне никого не хотелось спрашивать об этом, — Хитер нервно хихикнула. — Я просто не могу к этому привыкнуть. У меня такое чувство, что я, как и раньше, должна подходить то к одному, то к другому и у всех просить автографы.

— Присаживайтесь, — сказал ей Мюррей и подвинулся. — Сигарету?

— Нет, спасибо, мистер Дуглас. Я сегодня выкурила уже слишком много, — она подошла поближе и опустилась возле него. — Что вы ожидаете от всего этого, мистер Дуглас? — спросила она после небольшой паузы. — Я еще никогда не слышала ни о чем подобном — а вы?

— Не называйте меня все время мистером, — сказал Мюррей. — Я, вероятно, выгляжу достаточно старым, чтобы быть вашим отцом, но я не ваш отец.

Она испуганно вздрогнула.

— Мне действительно очень жаль!

Мюррей поколебался, потом громко рассмеялся.

— Ну, хорошо. Как вас вообще зовут. До сих пор мне известно только ваше имя.

— Хитер Карсон.

Неизвестное имя.

— А как вы здесь оказались, Хитер?

— Ну, я сама этого точно не знаю, — снова нервное хихиканье. — Я два года проучилась в школе Гарлай, а затем меня ангажировали в театр Саутгемптона. По — видимому, мистер Близзард обратил на меня внимание; несколько месяцев назад он появился у нас, а потом…

Мюррей был смущен; он никогда не мог даже подумать, что такая девушка, как Хитер, обучалась именно в школе Гарлай, славящейся своей строгостью. Ну это не играет никакой роли. Очевидно, он также ошибался, когда предположил, что у Близзарда была связь с Идой, потому что девушка, конечно, упомянула бы об этом.

Хитер повторила свой первоначальный вопрос.

— Что вы думаете обо всем этом… э… Мюррей?

— Вы действительно хотите знать это? — он закурил сигарету. — Хорошо, я охотно расскажу вам, что меня больше всего поражало до сих пор. Дельгадо знает, что он делает. Сам Близзард этого не знает. В Лондоне я слышал, как Барнетт из «ГАЗЕТТ» утверждал, что Сэм собрал свою труппу из бездельников и уволенных актеров. Я еще никогда не видел такого собрания второстепенных актеров.

Хитер пораженно молчала. Потом она тихо сказала.

— Но я этого не понимаю. Вы же тоже здесь. Я имею в виду, что на протяжении шести или семи лет вы были звездой.

Мюррей встал.

— Да, это так и было, констатировал он. — Однако, подумайте сами, кого мы здесь имеем. Я — человек, игравший главную роль в Вест Вид, прежде чем я запил и в течение нескольких месяцев был вынужден выпрашивать милостыню у театральных агентов. Ида Марр… ага, позволяет себе кое — что. Вы этого еще не знаете, но скоро вы это сами заметите. Адриан Гарднер тот же самый случай. Разве вы не помните скандал, когда Эд в Оксфорде увел с улицы четырнадцатилетнего подростка? Тогда он почти уже попал за решетку. Личная жизнь других людей для меня безразлична, если она остается действительно личной, но Эд все это проделал публично. Потом Герри Гардинг. Герри был вундеркиндом как и я, не так ли? Несколько лет назад люди еще утверждали, что его игра являет новую эпоху в жизни театра. Почему же он здесь вместо того, чтобы сидеть в одном из апартаментов в «МЕЙФЕЙР» и подыскивать себе самый выгодный контракт?

— Почему? — спросила Хитер. Ее приятный голос слегка дрожал.

Мюррей глубоко вздохнул.

— Оставим это. Я не хочу быть фарисеем.

— Нет, теперь вы не должны молчать. Иначе я не смогу понять, действительно ли вы испорчены, или только…

Он пожал плечами.

— Хорошо, я не возражаю. Бедный парень пристрастился к героину. Без него он не может работать. Когда я запил, со мной было примерно то же самое. Вы удовлетворены?

Мюррей подождал еще некоторое время, но Хитер не отвечала. У него было такое чувство, словно он сломал игрушку у бедного ребенка. Она кивнула ему и исчезла в доме. Голоса, доносившиеся из бара, становились все громче. он вернулся в свою комнату и принял холодный душ, словно он мог смыть им все свои опасения.

Душ тоже не помог. Мюррей принял успокаивающее и задумался о том, что таким образом он быстро исчерпает все свои запасы.

Прежде чем пойти в постель, он обратил внимание на то, что он еще не посмотрел, исполнил ли Валентайн его указание, или нет. Он открыл дверцу шкафа и увидел дюжину консервных банок с различными фруктовыми соками; банки эти стояли на каждой полке. Бутылки исчезли. Великолепно. Он погасил свет и накрылся легким покрывалом.

Утром он проснулся от того, что тихо загудел телефон, стоящий на столике, возле его кровати. Когда он спросонья взял трубку, Валентайн безликим голосом сообщил ему, что завтрак здесь подается между восемью и девятью часами утра. Мюррей поблагодарил его и встал, пока сон снова не сморил его.

Прошлым вечером он распаковал еще не все и его бритвенный прибор еще лежал в чемодане. Мюррей достал его, побрился, потом открыл зеркало шкафчика над раковиной, чтобы оценить качество бритья. В шкафчике находилась зубная щетка и полбутылки виски.

Мюррей пораженно уставился на бутылку долгим взглядом. Затем он яростно схватил ее, отбил горлышко о раковину и вылил виски. Запах оглушил Мюррея. он положил бутылку в раковину и пошел к телефону. У аппарата не было наборного диска. Мюррей поднял трубку и стал ждать.

— Да, мистер Дуглас? Что я могу сделать для вас?

— Почему в шкафчике над ванной находилась бутылка с виски?

— Бутылка с виски, Сэр? Это очень странно.

— На самом деле? — Мюррей глубоко вздохнул. — Хорошо, я предупредил вас. Если я еще раз найду алкоголь в своей комнате, я силой волью его в вас, поняли? Сейчас же направьте сюда кого — нибудь, чтобы навести здесь чистоту!

— После завтрака я сам позабочусь об этом, мистер Дуглас, — заверил его Валентайн. — Должен ли я напомнить вам, что сейчас уже двадцать пять минут девятого, Сэр?

— К черту все эти шуточки! — Мюррей бросил трубку на рычаг. Он сжал кулаки и осмотрел комнату. Здесь повсюду можно было спрятать бутылки с виски. Он хорошо помнил о том, где он раньше прятал бутылки от своих друзей и врача.

Мюррей основательно обыскал комнату, но ничего больше не нашел. Он облегченно вздохнул и взял свой чемодан, чтобы достать оттуда пуловер, лежащий на самом дне. Потом он испуганно выпрямился. Под пуловером лежала еще одна бутылка скотча.

Он взял ее в руки и в первое мгновение спросил себя, может быть, он сам… Нет, это было исключено! Мюррей повернулся и швырнул бутылку о стену ванной. Осколки стекла полетели во все стороны и янтарная жидкость потекла по стене.

Мюррей надел пуловер и пошел к двери. Он должен поговорить с Близзардом.

Глава 6

Но Близзарда в обеденном зале не было. У одного конца длинного стола друг возле друга, сидели два молодых человека, которых Мюррей знал очень мало. Все остальные, казалось, уже позавтракали — кроме Хитер, которая сидела недалеко от двери. Столовый прибор возле нее все еще не был использован. Мюррей сел за стол и один из слуг подал ему стакан апельсинового сока.

— Доброе утро, — сказал Мюррей. — Близзард уже был здесь?

— О… доброе утро, Мюррей, — Хитер была рассеяна и заметила Мюррея только тогда, когда тот сел возле нее. — Я хотела… ага… собственно, это место я заняла для Иды. Она просила меня об этом.

ЭТО НА НЕЕ ПОХОЖЕ.

— Тогда она должна была прийти во время, — сказал Мюррей. Вы видели Близзарда?

— Ну… Да, он уже позавтракал и ушел отсюда несколько минут назад, Хитер поколебалась. — Что — то не в порядке?

— Да, но это не имеет к вам никакого отношения, Мюррей одним глотком опустошил стакан апельсинового сока и у него появилось ощущение, что он выпил виски. — Еще раз проклятье! пробормотал он про себя.

— О, доброе утро, Мюррей! — сказала Ида позади него сладким голосом. — Это то место, которое вы должны были занять для меня, дорогая Хитер?

— Мне очень жаль, Ида, но я не могла его долго…

— Не беспокойся, место напротив еще свободно, — она направилась туда. Сегодня утром на ней был пуловер с закатанными рукавами и черные бархатные брюки. Она казалась усталой. — Мне надо было прийти раньше, — она повернулась к слуге, который принес ей апельсиновый сок. — Спасибо. Принесите мне еще прожаренный тосты и много кофе. Что с вами Мюррей вы с похмелья?

Мюррей молча ел свою овсянку.

— Не остроумно? — улыбаясь спросила Ида. — Не бойтесь, Мюррей, к обеду это пройдет.

— Чушь, сказал Мюррей. — Вы же хорошо знаете, что я теперь больше ничего не пью.

— Верно, я слыша это вчера вечером, поэтому, когда я только что прошла мимо вашей комнаты, меня удивил доносившийся из нее запах виски. Один из слуг что — то убирал там и поэтому дверь в вашу комнату была открыта.

Ида ослепительно улыбнулась. Мюррею показалось, что Хитер бросила на него испуганный взгляд. У него внезапно пропал аппетит.

— Этот дом не клуб, — с нажимом сказал он и отодвинул стул, — а какой — то сумасшедший дом. Если так будет все четыре недели, мы все сойдем с ума. Не вмешивайте меня в свою новую любовную аферу, — он быстро отвернулся.

ЭТО ОНА ЗАСЛУЖИЛА БЛАГОДАРЯ СВОИМ БЕССТЫДНЫМ ПОСТАНОВКАМ, — подумал он. Но мне не хочется, чтобы Хитер знала об этом.

Около половины десятого все члены этой труппы собрались в маленьком театре — на этот раз отсутствовали только Дельгадо и Близзард. Лестер Харкхем, сорокалетний осветитель, давно уже работавший с Близзардом, вошел последним и сообщил собравшимся, что автор и продюсер появятся через несколько минут; потом он буквально упал в кресло рядом с Герри Гардингом.

Мюррей осмотрелся. Слева, возле входа на сцену, стоял концертный рояль и за его клавиатурой сидел Джесс Отен. Его пальцы скользили по клавишам, однако, не нажимали на них. Он, казалось, был в эффекте, но Мюррей знал, что он был хорошим аккомпаниатором.

Лестер, Джесс и Герри — выдающаяся группа, с которой можно было великолепно поставить любую пьесу. Но почему Близзард не ангажировал наиболее выдающихся актеров? Мюррей знал почти всех актеров, присутствующих здесь и ему были неизвестны только два молодых человека, которых он видел за завтраком. Ретт Лотем и Эл Уилкинсон — и девушка по имени Черри Белл. Эта девушка сидела в первом ряду между Реттом и Элом.

Собравшиеся напряженно ждали. Это было заметно по тому, что они не беседовали между собой.

Потом в глубине сцены появились Дельгадо и Близзард. У каждого из них был стул, на которые они сели на краю рампы. Автор первым раскурил сигарету.

— О'кей, итак, начнем, — сказал Близзард и кивнул своим слушателям. прежде всего…

— Прежде всего вопрос, Сэм! — Мюррей вскочил со своего места. — Я хотел бы задать его вам наедине, но вас, к сожалению, никогда не застать и вы всегда заняты. Почему вы приказали Валентайну повсюду в моей комнате рассовать бутылки со спиртным?

Дельгадо бросил на Мюррея заинтересованный взгляд, словно ему что — то пришло на ум.

— Вы что, пьяны, Мюррей? — удивленно осведомился Близзард. — Я точно знаю, что вы больше не пьете и мне совершенно не хочется склонять вас к этому. Я приказывал Валентайну поставить в каждой комнате прохладительные и возбуждающие напитки и при этом совершенно забыл обратить его внимание на исключения. Мне очень жаль, такого больше не произойдет.

— Я имею в виду кое — что другое, Сэм, — Мюррей наклонился вперед. — Я имею в виду не открыто стоящие бутылки, а бутылку в шкафчике над раковиной и другую, спрятанную в моем чемодане.

— Об этом я ничего не знаю, Мюррей, — заверил его Близзард. — А теперь лучше закройте рот, пока я не рассказал, как, по — моему мнению, эта бутылка попала к вам в чемодан.

Мюррей осмотрелся. Остальные присутствующие смотрели на него. Ида Марр, слегка улыбалась, но остальные бросали на него угрюмые и озабоченные взгляды. Он нерешительно поколебался.

— Не закрывайте рта, Дуглас, попросил его Дельгадо. Автор нагнулся вперед. — Теперь это становится интересным. Вы предложили тему. Вы утверждаете, что кто — то хочет склонить вас к пьянству, хотя вы теперь не должны пить ни капли, не так ли?

— Я не утверждал ничего подобного, — ответил Мюррей и сел.

— Хорошо, обдумайте все это еще раз, — Дельгадо не обратил внимания на возражение Мюррея. — Черри, идите сюда.

Девушка, о которой Мюррей ничего не знал, встала и заняла место на рампе недалеко от Дельгадо. Она открыла свою сумочку, достала блокнот и надела очки в роговой оправе.

Мюррей считал Черри членом этой группы. Но они, конечно, нуждались в ком — то, кто будет записывать все происходящее, а потом приводить в порядок все эти записи. Это, казалось, было ее работой.

— Подумайте о формах преследования, — предложил Дельгадо. — К примеру в рекламе. Покупайте тот или иной прибор — у кого его нет тот отстал или просто глуп.

— Можно также заставить людей заменить безукоризненно функционирующий старый бытовой прибор на новый, — вставил Констант. — Это также вид преследования, не так ли?

— Верно. Еще?

Пьеса росла. Она росла просто невероятно. Около полудня они уже были настолько захвачены, что с неохотой покинули подмостки только тогда, когда в обеденном зале были накрыты столы. После обеда была уже готова половина сцен и Джесс Стен сымпровизировал к ним новейшую музыку. Гарри Гардинг тоже импровизировал на свой лад; он, очевидно, получил откуда — то свою дневную дозу, которая невероятно окрылила его фантазию. Потом он мелом нарисовал на полу штрихами гениальные картины пьесы, благодаря которым перед артистами развернулось все ее содержание.

Около пяти часов Дельгадо внезапно закончил репетицию, приказал Черри переписать начисто все записи и вместе с Близзардом исчез в двери в задней части сцены. Напряжение медленно спадало, но не исчезло окончательно; члены труппы вернулись в гостиную и долго обсуждали там все происшедшее.

Мюррей давно уже не видел, чтобы такое воодушевление вспыхивало за такое короткое время. Очевидно, заслугой Дельгадо было то, что его работящий разум постоянно влиял на них всех и они играли с таким жаром. Даже Ида не осмеливалась возражать ему.

Но как долго продлится это возбуждение? Мюррей не мог себе представить, как переутомятся они на следующей неделе и так будет и дальше. Но, может быть, Дельгадо позволит им потом отдохнуть несколько дней, пока он будет перепечатывать рукопись. Это казалось наиболее вероятным.

В этот вечер Мюррей остался в общей гостиной, в то время, как некоторые другие уже отправились в свои комнаты. Потом он кивнул оставшимся и вышел в холл. В это мгновение его окликнули.

— Мюррей, вы не найдете для меня нескольких секунд? — спросил Герри Гардинг.

— Да, конечно.

— Может быть, лучше подняться наверх? — Герри указал на лестницу, ведущую на верхний этаж. — Я… э… я, право, не знаю, как мне выразиться, но я должен это сказать. Вы же знаете о моих затруднениях, не так ли?

— Да, знаю. Но в чем дело?

Молодой художник пожал плечами.

— Ну, я… у меня в комнате этого хлама больше чем достаточно. Я не знаю, где Сэм достает это, но я нашел это в своей комнате… как вы нашли водку в своей. Но я не слишком озабочен этим. Я уже однажды лечился от этого и чуть было не помер; кроме того, я профессионально уже не на что не способен, потому я не стал отделываться от этого.

Они достигли конца лестницы и повернули по коридору направо.

— Вот моя комната — номер 10, — сказал Герри, ища ключ от двери. Она находится над самым центром театра. Довольно странно, не так ли? Нет, не входите сюда. Мюррей, я еще не готов.

Он оставил Мюррея в прихожей. Его комната была обставлена также, как и комната Мюррея.

— Послушайте, я знаю, что вы обладаете большой силой воли и мужеством, чем я, — продолжил Герри, запер за собой дверь. — У меня, напротив: едва хватает мужества изложить вам свою просьбу. Но я должен, вы понимаете? Здесь!

Он отвернулся и открыл верхний выдвижной ящик комода, стоящего у окна. Мюррей увидел большой стакан, до краев наполненный белым порошком.

— Я еще никогда не видел столько, — тихо сказал Герри. — Только небу известно, сколько все это стоит! Представьте себе — эта штука не что иное, как химический чистый героин. И когда я… теперь даже что — то… о, еще раз проклятье! Вы не сохраните для меня все это, Мюррей? В настоящее мгновение у меня достаточно самообладания, чтобы просить вас об этом, но может быть, у меня уже больше никогда не будет мужества, чтобы сделать это потом. Сегодня все идет хорошо — может быть, даже слишком хорошо. Но если меня постигнет неудача, у меня не хватит ни терпения, ни силы воли взять только одну порцию и дождаться ее действия. Я знаю это по собственному опыту. Потом я возьму вторую дозу и, может быть, она будет намного больше первой, потому что у меня слишком много этого снадобья! И это будет самоубийство. Несомненно! Здесь!

Он сунул стакан в руки Мюррею, словно боялся, что в следующее мгновение он утратит все свое мужество.

— Вы сохраните для меня это снадобье? Не говорите мне, где вы его спрятали. Лучше заприте его где — нибудь. Не давайте мне за один раз больше трех гран, понимаете? И, ради бога, никогда не позволяйте мне брать больше, даже если я приду к вам со слезами и буду молить вас дать мне еще.

Мюррей лизнул, взвесил стакан в руке и молча пошел к двери. Когда он взялся за ручку, Герри добавил:

— Мюррей, я… я очень благодарен вам за это. И, конечно, знаю, что не имею никакого права просить вас об этом одолжении. Но вы тоже обратились бы ко мне, если бы я тоже мог что — нибудь сделать для вас, не так ли?

— Конечно, — сказал Мюррей и вышел.

Глава 7

Мюррей включил свет в своей комнате, запер за собой дверь и печально покачал головой.

О, боже, видел ли ты когда — нибудь более печальное сборище бывших знаменитостей. Зачем эта труппа здесь?

Но в этот первый день влияния Дельгадо действовало благотворно по крайней мере, на Герри Гардинга. Мюррей никогда не думал, что театральный художник когда — нибудь найдет в себе мужество добровольно расстаться со столь ценным для него веществом.

Где же ему его спрятать? Выдвижные ящики, конечно, не подходят для этого. Снаружи, на подоконнике? Мюррей выглянул наружу и установил, что подоконник был для этого слишком узок. Хорошо, тогда в телевизоре. Это было самым лучшим тайником еще в то время, когда он прятал свои бутылки.

Аппарат этот, конечно, был намного меньше, чем все самые новейшие модели. Когда Мюррей повернул его и взглянул внутрь через щель для охлаждения, он увидел, что там едва ли можно было спрятать стакан, не прикоснувшись при этом к какому — нибудь проводу. Кроме того, задняя крышка крепилась на специальных винтах, которые он просто не сможет вывернуть своим перочинным ножом. Он прикусил свою нижнюю губу и снова повернул аппарат.

Мюррей подумал о своем чемодане, но потом он увидел, что где — то потерял ключ от него. Его больше не было в его связке ключей. Ну, теперь этого не изменить. Порошок Герри можно временно спрятать под матрас, пока он не подыщет для него лучшего места.

Он снял с кровати покрывало. При этом его нога наткнулась на низкий прямоугольный ящик, подвешенный под матрасом. Ящик этот, казалось, был пустым, но Мюррей сначала не обратил на это внимания. Под покрывалом находился матрас. Мюррей удивленно посмотрел на него и наморщил лоб, когда увидел странное переплетение тончайшее переплетение проволочек, покрывающее почти всю поверхность матраса.

Странно. Я еще никогда не видел такого сумасшедшего переплетения.

Он взялся за матрас в головах и приподнял конец его. Только тогда он понял, почему ящик издавал такой звук, словно он был пустой.

В его верхнюю часть была вделана выдвижная крышка.

— Что, но…

Мюррею пришлось напрячься чтобы поднять весь матрас и свалить его на пол с другой стороны кровати. При этом он, казалось, что — то оборвал и заметил металлический блеск. Когда он осторожно нащупал это, он понял, что эта тончайшая проволочка, ведущая от матраса к крышке ящика. Эта проволочка была оборвана, когда он двигал матрас.

Он медленно протянул руку и открыл крышку ящика.

Под ней он увидел звукозаписывающий аппарат. На первый взгляд он казался вполне обычным. Он не был включен. Обоих катушек должно было хватить на несколько часов — около трети пленки было намотано на первую катушку. Потом Мюррей увидел, что этот магнитофон кое в чем отличается от других: на нем не было никаких рычажков и кнопок и им, по — видимому, управляли дистанционно.

Мюррей некоторое время изучал его, потом пожал плечами. Он ничего не понимал в магнитофонах; Он знал только как их включать и выключать. Но он охотно узнал бы, для чего предназначена эта проклятая вещь под его кроватью. Она тоже принадлежала к имуществу бывшего клуба? Тихая музыка для того, что бы члены клуба лучше засыпали? Но где же находится динамик и как выключался аппарат, если не нужно было никакой музыки?

Он выпрямился и наморщил лоб. Он не сможет заснуть, пока не задаст несколько мучающих его вопросов. Но потом он вспомнил о стакане Герри. Проклятье! Он должен спрятать его, прежде чем покинет комнату! Почему бы не за штору? Сюда, наверх, около гардин? Мюррей подтащил стул, нащупал свисающий сверху шнур и обвязал им стакан. Затем он несколько раз подвигал штору, чтобы убедится, что снаружи ничего не заметно. Наконец он удовлетворенно кивнул и вышел в коридор.

В следующее мгновение из туалета вышел Герри Гардинг и направился в свою комнату. Он кивнул Мюррею и хотел быстро исчезнуть.

— Минуточку, Герри! — сказал Мюррей. — Можно мне быстренько кое — что посмотреть?

— Да, конечно, но что? — Герри бросил на него удивленный взгляд.

— Можно мне заглянуть в вашу кровать? Мне хочется знать, мой случай особый, или все кровати оснащены подобным же образом?

— Чем оснащены? — удивленно осведомился Герри. Он молча смотрел, как Мюррей сорвал покрывало с матраса, указал на металлическую сетку, а потом показал на магнитофон, находящийся под крышкой ящика. На этот раз ленты было перемотано значительно меньше.

— О боже, не понимающе произнес Герри, — Что это такое?

— Не имею никакого представления, — сказал Мюррей, — но я узнаю это, вы должны мне поверить.

— Я думаю, вы обнаружили это, когда хотели спрятать мое… мое зелье, — Герри слабо улыбнулся. — Ну, там мне, по крайней мере не надо будет больше искать.

— Верно, Мюррей нащупал тонкий металлический проводок, соединяющий матрас и ящик и на этот раз оставил его неповрежденным. Проводок вел непосредственно к магнитофону.

— Не думаете ли вы, сто бывшие члены клуба использовали это как снотворное? — с сомнением спросил Герри. — Этот клуб был достаточно роскошным и я не нахожу эту идею такой уж невероятной.

— Я тоже уже подумал об этом, — Мюррей кивнул. — Но вот только нигде не вижу динамика.

— Он, должно быть, находится где — то здесь, наверху, — сказал Герри, с интересом изучая тонкое проволочное переплетение.

Мюррей тихо вскрикнул. Герри повернулся к нему.

— Что случилось? — спросил он.

— Что вы только что сделали? — спросил Мюррей в ответ.

— Я толькодотронулся до проволочки, — ответил ему Герри. — Здесь…

— Этого достаточно, прервал его Мюррей. — Там, должно быть, скрыт выключатель, который реагирует на… Вот, видите — магнитофон работает!

Герри еще раз нажал на то место и повернул голову, чтобы лучше видеть. Катушки магнитофона действительно вращались.

— Хорошо но где же музыка? — спросил Мюррей.

— Весьма своеобразно, ответил Герри. — Но, может быть, звук просто предусмотрительно отключен?

— Может быть, с сомнением пробормотал Мюррей. Потом он медленно кивнул. — Хорошо, эту возможность мы тоже не должны отбрасывать. Вы знаете, в какой комнате спит Лестер Харкхем? Я думаю, что он единственный из нас, кто разбирается в таких вещах.

— Нет, я не знаю, где он спит, — Герри нервно провел кончиком пальца по своим губам. — Послушайте, Мюррей, может быть, все это возбуждение не имеет никакого смысла? Какая разница, играет здесь музыка, или нет? Почему бы вам не быть снисходительным ко всему этому?

— Потому что я невольно оборвал связь между магнитофоном и матрацем, объяснил Мюррей. Он положил руку на матрас. — достаточно лишь легкого нажатия, вы это заметили? Вероятно, аппарат начинает работать, когда голова опускается на подушку. Снаружи послышались шаги, одна из дверей открылась и закрылась.

— Там кто — то есть, — произнес Мюррей. — Идемте, Герри.

Художник сцены повел плечами и последовал за ним.

Однако, в коридоре невозможно было установить, какая дверь открывалась. Мюррей направился к дверям номер 20 и 11, потом покачал головой.

— В номере 13 нет никого, — произнес Герри. — Я спрашивал об этом Валентайна.

— А номер 14 — это моя комната. Значит, это должно быть на другой стороне. Посмотрим кто в номере 9, Мюррей отступил назад. Ему показалось, что он слышит в номере 9 тихие голоса. Он постучал.

— Кто там?

Хитер! Как интересно! Мюррей сам с собой заключил небольшое пари. Одновременно он громко сказал:

— Это я, Мюррей. Со мной Герри Гардинг. Мне можно на минутку заглянуть к вам? Дело очень важное.

Возбужденный шепот, которого Мюррей не понял; потом он услышал:

— Входите. Дверь отперта.

Он нажал на ручку. Хитер сидела на постели. Ее лицо без косметики казалось еще более юным. на ней был сатиновый халат, накинутый поверх черной ночной комбинации. В кресле возле кровати сидела Ида, на ней был черный пуловер с закатанными рукавами и черные бархатные брюки; она курила и в руке у нее был стакан с виски. Мюррей выиграл пари, заключенное с самим собой.

— Хо, — сказала Ида, когда Герри закрыл за собой дверь, — почему мы удостоились такой чести, друзья?

— Вы не можете оказать мне любезность, Хитер? — попросил Мюррей. — Вы слышали музыку, когда клали голову на подушку? Вы слышали что — нибудь, сильно нажимая на подушку?

— Что это все должно…? — начала Хитер. Потом она хихикнула, нагнулась к матрасу, внимательно прислушалась, потом снова выпрямилась и покачала головой.

— Прекрасно, но что все это значит? — резко спросила Ида.

— Немного терпения, сказал Мюррей. — Хитер, встаньте пожалуйста, потом я покажу вам то, о чем вы спрашиваете.

Хитер неуверенно посмотрела на Иду и бросила на Герри вопросительный взгляд.

— В ящике под матрасом установлен какой — то аппарат, объяснил им Герри. — Мюррей ищет этому объяснение и не сможет заснуть, пока не найдет его.

— Что еще за аппарат? — смущенно осведомилась Хитер. — О… пожалуйста. Ида, будьте так любезны подайте мне мой домашний халат, а? Он висит на спинке кресла.

Она поднялась так церемонно, словно ее кровать стояла на сцене и она боялась театральной цензуры. Мюррей показал ей, что он имеет в виду металлическую сетку, отходящий от нее провод и магнитофон в ящике под кроватью.

Даже ида была поражена.

— Итак, именно это вы называете музыкой под подушкой? — сказала она. — Но ведь пока не произошло ничего, не так ли? Катушки вертятся только тогда, когда нажимаешь на матрас, она сама нажала на него.

Мюррей заметил, что все эти магнитофоны работают бесшумно, когда они записывают… Эта возможность, казалось, могла быть и здесь. Он не знал, почему при этой мысли у него по спине побежали холодные мурашки.

— Кто — нибудь знает, где я сейчас могу найти Близзарда? — громко спросил он. — Герри прав — я не смогу заснуть, пока не получу объяснения всего этого.

Ида рассмеялась.

— Вы сошли с ума, Мюррей. Если магнитофон под моей кроватью не издает никаких звуков, я, конечно великолепно засну. — она загасила свою сигарету и опустила стакан. — Но если вы действительно хотели застать Сэма в его логове, вы, вероятно, найдете его в комнате направо от обеденного зала, где он строит планы вместе с Дельгадо. Насколько мне удалось увидеть, это помещение представляет из себя нечто вроде кабинета. А теперь я пойду в постель. Спокойной ночи, Хитер.

Она улыбнулась им всем и вышла. Несколькими секундами позднее Герри развел руками и последовал за ней.

— Мюррей, я хочу, чтобы вы ничего никому не говорили об этой штуке, сказала Хитер, взглядом указав на магнитофон. — Он меня тревожит, потому что, как мне кажется, он здесь совершенно ни к чему. Или он все же для чего — то служит?

— Я не знаю этого, малышка, — с нажимом сказал Мюррей. — Но теперь я разыщу Сэма, что бы спросить об этом и когда я что — нибудь узнаю, я снова вернусь сюда. Согласна?

Глава 8

Мюррей не сразу постучал в дверь помещения, которое назвала ему Ида, а сначала нажал на ручку двери. Дверь была заперта. За ней он услышал стук электрической пишущей машинки и тихие голоса, которые тотчас же умолкли, как только он надавил на ручку двери.

— Минуточку! — крикнул Близзард. Мюррей отступил от двери. На пороге появился продюсер.

— Это вы, Мюррей? Чего вам надо?

— Мы поговорим здесь, или нам лучше войти?

Близзард поколебался, потом пожал плечами и отошел назад. Мюррей последовал за ним в комнату, бывшую, должно быть, раньше секретариатом клуба. За машинкой сидела Черри Белл, ее пальцы порхали по клавиатуре. У Дельгадо на коленях лежало несколько листов бумаги. Когда Мюррей вошел, автор с интересом поглядел на него.

— Ну? — спросил Близзард. У тебя что — то важное, Мюррей? У нас еще много работы и мы не любим, когда нам мешают.

— Я насчет магнитофонов, которые установлены под нашими кроватями, громко ответил Мюррей. При этом он наблюдал за Дельгадо и с удовольствием отметил, что на лице того, которым он всегда умел владеть, промелькнуло выражение озабоченности.

— Что это все должно значить? — осведомился Близзард. — Вам ничего другого не пришло в голову, Мюррей? Если это снова то же, что было у вас сегодня утром, я; несомненно, потеряю с вами всякое терпение:

— Спросите об этом Дельгадо, — предложил ему Мюррей. — Он знает, что я имею в виду. Не так ли, Дельгадо?

— Да, конечно, — Дельгадо отложил листок. — Эти магнитофоны составная часть моего новейшего метода работы, о котором я еще никогда никому не говорил.

У Мюррея появилось чувство, что тот сымпровизировал это объяснение но он ничем не мог доказать своих подозрений.

— Дальше, — потребовал он у Дельгадо.

— Вы знаете, что означает слово «гипнопедия»?

Мюррей не ответил сразу же. Он посмотрел на Близзарда и обнаружил, что тот тоже выслушивает это не понимая ничего.

Очень интересно.

— Вы имеете в виду способ, при котором будто бы можно обучаться во сне? До сих пор я слышал только то, что он недействителен.

— Думайте, что хотите, Дельгадо махнул на него рукой. — Для меня этого во всяком случае, достаточно. Я буду использовать этот способ. Я не удовлетворен актерами, которые после репетиции ни на что не обращают внимания и гипнопедия дает мне возможность повлиять на них так, как я этого хочу. Это все.

— Мануэль, мне не совсем ясно, что вы хотели сказать, — вмешался Близзард.

— Действительно не совсем ясно? — спросил Мюррей? — Прислушайтесь лучше. До сих пор я находил магнитофоны под своей кроватью и под кроватями Герри Гардинга и Хитер я тоже обнаружил по одному. Достаточно легкого нажатия на матрас, чтобы аппарат включился; как только ложишься на кровать, лента начинает перематываться. Дельгадо утверждает, что это сделано для того, чтобы мы во сне заучивали свои роли — при помощи постоянного повторения. Впрочем, какую роль нужно заучивать Герри Гардингу, Дельгадо? Он талантливый художник, а не артист.

— Не слишком ли вы преувеличиваете все это, Мюррей? — осведомился Дельгадо. — Знаете ли, я не сам устанавливал эти магнитофоны. Они должны были наигрывать клубменам тихую музыку, способствующую сну и поэтому они установлены под всеми кроватями.

— На самом деле? Это невероятно по двум причинам. Во — первых, отсутствуют динамики и во — вторых, ленты на катушках, очевидно, пусты.

— Ну и что из этого? — Дельгадо нетерпеливо взмахнул рукой. — Мюррей, эти магнитофоны не применялись давно. Я снова подключил их, чтобы проверить — а это возможно только в том случае, если перемотать ленту, что я и сделал. Само собой разумеется, ленты пусты! Динамики, которые вы так безуспешно искали, находятся внутри матрасов. Кроме того, вы, конечно, ничего не услышали бы, даже если на магнитофоны были бы поставлены обучающие катушки, потому что мой способ обучения — воздействие на подсознание, чтобы обучающийся не замечал этого влияния. Надеюсь, вам, Сэм, удастся убедить нашего друга в том, что относительно моего несколько необычного метода репетиции нет никаких оснований бить тревогу.

Близзард достал из кармана сигарету и механически откусил ей кончик.

— Почему вы до сих пор ничего не сказали мне об этом, Мануэль? Эта идея интересна, но…

— Вы сами скоро заметите, как великолепно функционирует этот способ, — прервал его Дельгадо. — Я ничего не упоминал об этом потому, что заполучил эти магнитофоны совершенно случайно. Если бы не этот случай, вам пришлось бы достать мне дюжину магнитофонов и мы тогда поговорили бы об этом. Стоит ли из — за этого так волноваться?

— Нет, вероятно, нет, — ответил Близзард. — Но чтобы избежать других недоразумений и неожиданностей, Мануэль, может быть, было бы лучше проинформировать других людей?

— Конечно, нет, — Дельгадо покачал головой. — Я только сожалею, что Мюррей случайно наткнулся на все это. Надеюсь, что восприимчивость его подсознания от этого не пострадала. Но это еще надо установить. Может быть, Мюррей позже увидит, что гипнопедия была необходима.

Черри только что вытащила из машинки последний лист бумаги. Стук клавиш внезапно смолк и в комнате стало очень тихо.

— Готово, мистер Близзард, — сказала она.

— О, чудесно, Близзард пошевелился. — Передайте мистеру Дельгадо последнюю страницу и можете идти в постель. У вас тоже все, Мюррей?

— Нет, ни в коем случае. Но я, возможно пока удовлетворюсь этим.

Мюррей хотел сдержать свое обещание и поэтому постучал в дверь Хитер, чтобы рассказать девушке, что ему только что сказал Дельгадо. Но он не получил никакого ответа; очевидно Хитер уже спала. Он вернулся в свою комнату, еще раз осмотрел проволочную сетку на матрасе, обмотал носовой платок вокруг руки и потащил проволоку. Когда он закончил тащить ее, перед ним лежало метров 20 этой проволоки.

И больше ничего. Он не увидел никаких контактов. В матрасе не было динамика. Дельгадо солгал.

Какой цели мог служить магнитофон без динамика? Что он мог записывать, но, очевидно, не мог воспроизводить? И как? Он также не обнаружил никакого микрофона, только длинную проволоку.

Может быть, сама проволока представляла из себя нечто вроде микрофона или динамика? Эта была единственная возможность, которая пришла ему в голову. Но он слишком мало разбирался в электронике, чтобы судить о том, может ли простая проволока воспроизводить или принимать звуковые волны…

Дьявол бы все это побрал! Мюррей перевернул матрас, расстелил на нем простыню и забрался под одеяло. Он долго лежал не в силах заснуть и спрашивал себя, зачем он связался со всем этим. Но потом он, наконец, заснул.

На следующий день у него не было возможности спросить Лестера Харкхема о магнитофоне, потому что троих остальных, которые знали об этом, казалось, это нисколько не заботило и они были заняты только своей работой. Хитер осведомилась о том, что он узнал, однако, это, казалось, не заинтересовало ее; ей, очевидно, было достаточно того, что Дельгадо вообще дал какое — то объяснение и она предпочла не задумываться о том, что автор мог сказать только полуправду.

К вечеру сам Мюррей был того же мнения. Под искусным руководством Дельгадо из множества высказанных идей постепенно рождались определенные формы. Нет, в этом не было никакого сомнения — этот человек был талантлив.

И не смотря на это…

Дельгадо на этот раз несколькими короткими словами закончил репетицию ровно в пять часов, а потом они вместе с Близзардом исчезли в двери в задней части сцены. Напряжение постепенно спало и актеры уставились друг на друга, словно им только теперь стало ясно, что они находятся в своем придуманном мире, а не на сцена маленького театра. Потом они устало вздохнули и вышли наружу, чтобы пропустить в баре нескольку глотков спиртного.

Джесс Стан остался сидеть за роялем, он в десятый раз пробовал своеобразное музыкальное сопровождение, которое ему никак не удавалось сочинить так, как он хотел. Герри Гардинг с листом бумаги и рулеткой прошел по сцене, чтобы отметить необходимое для декорации место. Лестер Харкхем, ответственный в зале за хорошее освещение сцены, стоял в проходе между креслами и с задумчиво наморщенным лбом глядел на сцену.

Мюррей двинулся с места и подошел к нему.

— У вас не найдется немного времени для меня, Лестер?

— Гммм? — Лестер, казалось, вернулся из каких — то далей. — О, конечно, Мюррей. Что такое?

— Ну… — У Мюррея внезапно появилось чувство, что будет смешно снова рассказывать о Дельгадо и его магнитофонах. Поэтому он быстро сменил тему. — Послушайте, Лестер, это дело должно остаться между нами. Вам это понятно? Герри предложил мне забрать у него стакан героина и сохранить для него, потому что он опасался того, что он может принять чересчур большую дозу, когда ему станет невтерпеж. Лучшее место, где его спрятать, это телевизор — там он никогда не найдет своего зелья. Но задняя крышка аппарата в моей комнате просто не отвинчивается, а я не хочу ломать ее. Вы мне поможете в этом?

Лестер непонимающе уставился на Мюррея.

— Дружок, эта самая сумасшедшая просьба, которую я когда — либо слышал! — воскликнул он.

— Я понимаю это, — согласился Мюррей. — Я пришел к вам только потому, что вы единственный из нас, кто что — то смыслит в электронике.

— Верно, телевизоры я знаю. Я сейчас пойду с вами. Я только кое — что должен обсудить с Герри.

— Ни слова об этом, Лестер! Он не должен знать, где…

— Хорошо! Хорошо! Я, в конце — концов, не дурак. Подождите меня здесь, Мюррей. Эй, Герри, я должен с вами поговорить! — Лестер пошел вперед, к сцене.

— До сих пор все идет как надо, — подумал Мюррей. — Теперь можно перевести разговор непосредственно на магнитофоны. И ему было интересно, как Лестер будет реагировать на увертки Дельгадо.

Глава 9

— А, верно. Ничего сложного, но любителя должно отпугнуть, — Лестер нагнулся над телевизором, нащупал в кармане своей куртки разводной ключ и принялся за работу. — Что вы скажите обо всем этом, Мюррей? Дельгадо одаренный человек, не так ли?

— У него есть талант, — заметил Мюррей. — Я, конечно, намного менее одарен, чем он.

— Так же, как и мы все! Я, например, охотно узнал бы, где он до сих пор скрывался, Лестер отвернул первый болт и взялся за следующий. — Вы знаете, что когда сам Близзард в первый раз рассказал мне об этом плане, я сказал ему, что он слишком много выпил. Как можно вложить столько много денег в такое неверное дело? Прежде, чем пьеса пойдет в Лондоне, но, несомненно, затратит около 50 тысяч фунтов. Но постепенно я убедился, что он, может быть, был не так уж и неправ. Прежде всего, идея с этим театром здесь просто великолепна. В обычном случае я сидел бы в последнем раду и грыз бы ногти; а здесь я уже успел придумать, как… Эй, еще раз проклятье!

Он отдернул руку и выронил ключ. Мюррей вскочил.

— Что случилось?

— Этот проклятый ящик под напряжением! Меня ударило током, — Лестер нагнулся над аппаратом и покачал головой. — Здесь стоит «выключено», пробормотал он. — Этот проклятый выключатель, должно быть, с дефектом. Но, не смотря на это, я не вижу, почему бы…

Он продолжил дальше в технических терминах, говоря о проводах и конденсаторах, которые находятся не там, где надо. Мюррей слушал его, но ничего не понимал.

— Мне вытащить вику из розетки? — только и спросил он.

— Да, конечно. Я сам должен был это сделать, — Лестер положил руку на аппарат и проверяюще понюхал отверстие охлаждения. — Смешно. Ящик холодный, хотя при таких обстоятельствах он должен быть теплым.

Мюррей отыскал толстый кабель, ведущий от аппарата к полу. Он исчезал под ковром; Мюррей опустился на колени и немного приподнял ковер.

— Странно, — пробормотал он про себя. — Лестер, провод идет не к розетке. Он просто исчезает под планкой плинтуса. Вот здесь, посмотрите?

— Что? — Лестер подошел и оперся рукой о плечо Мюррея. — Гмм, это действительно необычно.

Толстый черный кабель на самом деле уходил в стену, достигал плинтуса и там исчезал в щели.

— Это что — то новое, сказал Мюррей. — Посмотрите, здесь из планки плинтуса выпилен небольшой кусок, — он пошевелил кабель, чтобы показать Лестеру, что он имеет в виду.

— Это должно быть кабельное телевидение, — сказал Лестер без особого воодушевления. — Но обычно в телевизоре есть переключатель каналов. Лучше я осмотрю этот аппарат еще раз — но на этот раз постараюсь не попадать под напряжение.

Мюррей повернулся и сел на пол спиной к стене. Ему не пришлось долго ждать, пока Лестер снимет заднюю крышку и позволит заглянуть внутрь аппарата. Лестер тихо присвистнул про себя.

— Еще что — то необычное? — спросил Мюррей, не ожидавший ничего иного.

— Действительно, весьма необычное, — подтвердил Лестер. — В этом ящике больше всякой техники, чем в обычном телевизоре. Мюррей, вы с самого начала знали об этом? — спросил он. — Вы рассказали мне о снадобье Герри только для того, чтобы завлечь меня сюда и дать мне возможность заглянуть в этот аппарат?

— Что вы имеете в виду? — осведомился Мюррей, честно говоря, смущенный.

— Ида после обеда рассказала мне, что вы нашли в своем матрасе какую — то проволоку.

— А, верно, — Мюррей не скрывал своего облегчения.

— Я рад, что вы уже обследовали это и с другой стороны.

Мюррей быстро рассказал о том, что произошло вечером. Лестер внимательно выслушал его, одновременно рассматривая внутренности аппарата.

— Он утверждает, что эти приборы должны обучать вас во сне? осведомился Лестер, когда Мюррей закончил свой рассказ. — Послушайте, но ведь все это абсолютная чепуха. Об этих методах иногда упоминают — вы помните «Прекрасный Новый Мир» Хаксли? Но, насколько мне известно, эти методы никогда еще не приносили успеха. Если Дельгадо намерен использовать их для этой цели, это, во всяком случае, нам не повредит, я так считаю.

— Но ведь там нет никакого динамика! Я вытащил из своего матраса всю проволоку — но там не было ни динамика, ни микрофона.

— Ну, существуют некоторые опытные устройства… — начал Лестер. Потом он покачал головой. — Нет, это смешно. Эта аппаратура стоит по пять тысяч фунтов за штуку и никому не могло прийти в голову устанавливать все это здесь, в наших комнатах. Можно мне посмотреть на все это?

— Ну, здесь только жалкие остатки, — сказал Мюррей и встал. Вероятно, такая же проволока находится и вашем матрасе, если Дельгадо сказал правду. Но все остальное…

Он больше ничего не сказал. Он откинул покрывало. Снова показалась проволочная сетка.

— Кажется, Дельгадо довольно серьезно воспринимает все это дело, сказал он. — Он заменил проволоку, — Мюррей не вглядывался, он был слишком возбужден. — О'кей, что вы думаете обо всем этом?

Лестер сначала ничего не сказал. Потом он поднял матрас, проследил тончайшую проволочку до самого ящика и увидел, как магнитофон заработал. Затем он снова положил матрас на место.

— Во всяком случае, ясно одно, сказал он наконец. — Проволока на матрасе не может служить ни микрофоном, ни динамиком.

— Но тогда зачем же она?

— Этого я не знаю, — Лестер прикусил нижнюю губу. — Вы знаете, это не моя специальность. Но если мне будет позволено предположить…

— Да? — вмешался Мюррей.

— Я могу себе представить, что это может служить в качестве высокочувствительной антенны. Посмотрите вот сюда, — Лестер, используя большой палец и указательный палец в качестве циркуля, отмерил отрезок проволочной сетки. — Узор состоит из деталей, находящихся друг с другом в гармоничной связи, не так ли? Эти длинные штуки напоминают диполи — как у телевизионной антенны, — он покачал головой. — Но это еще далеко не объясняет, почему эта штука здесь.

— Существует ли связь между этой проволочной сеткой здесь и этим ящиком вон там? — Мюррей указал на телевизор.

— Я ничего не могу сказать. Я должен позаниматься со всем этим несколько часов, но пока этот телевизор находится под напряжением, у меня нет никакого желания возиться с ним.

— Вы не можете сказать, что встроено в него дополнительно?

— Нет, — ответил Лестер. Он провел по лбу тыльной стороной ладони. Во всяком случае, там нет места для снадобья Герри. Но теперь я лучше снова завинчу заднюю крышку и поставлю этот ящик на место, а?

— Вы хотите осведомиться об этом у Дельгадо?

— Я хочу непосредственно спросить у него о его гипнопедии. Вас интересует, что я обо всем этом думаю?

— Конечно. Меня интересуют любые мнения. Все это дело сильно беспокоит меня.

— О'кей, — Лестер сунул руки в карманы брюк. — По моему мнению, раньше или позже, будет установлено, что Дельгадо тут изобрел. Сегодня существуют люди, которые не могут отличать диод от лошадиного хвоста, а также продувные парни, делающие новые открытия в области биоэлектроники. Большинству из них достаточно пары слов о точке зрения на длину космических волн, чтобы заставить людей покупать за сто фунтов маленькие черные ящички — а затем такой парень со смехом исчезает. Я считаю, что вы предположили верно: Дельгадо использует гипнопедию только в качестве не особенно убедительной отговорки, чтобы прикрыть чистую бессмыслицу. Как миссис Смит, которая ориентирует свою постель на северный магнитный полюс, знаете ли?

— Это вы серьезно? — Мюррей немного поколебался, хотя был вынужден и признать, что Лестер, кажется, был прав.

— Я даже могу держать на это пари, — Лестер показал на проволочную сетку. — Узор этот не так бессмыслен, как может показаться на первый взгляд. Он состоит из медных трубочек, которые могут служить в том числе и телевизионной антенной. Но это тоже совершенно бессмысленно; это достаточно бессмысленно, чтобы браться за расследование всего этого.

— Эта штука служит для телевизора?

— Весьма вероятно, — Лестер подошел к аппарату и осторожно поставил на место заднюю стенку. — Я не думаю, что стоит слишком беспокоиться из — за этого. Пожалуй, Дельгадо может обидеться, если посмеяться над его затеей. Важно только то, что он талант. И то, что он великолепно работает, не так ли?

— Да, но…

Лестер затянул последний болт, выпрямился и похлопал Мюррея по плечу.

— Оставьте все это! — сказал он. — На вашем месте я был бы рад, что получил шанс, вместо того, чтобы обращать внимание на сумасшествие Дельгадо.

Мюррей принужденно улыбнулся.

— Это, конечно, будет разумным, так? Вы действительно правы. Лучше здесь это, чем суп из кухни Армии Спасения.

Когда Лестер ушел, Мюррей закурил сигарету и задумчиво уставился на узор на матрасе.

ВСЕ ЭТО ЗВУЧИТ ВЕСЬМА УБЕДИТЕЛЬНО. НО НЕСМОТРЯ НА ЭТО, У МЕНЯ ТАКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО ВСЕ ЭТО ОБЪЯСНЯЕТСЯ НЕ ТАК ПРОСТО. ЗА ВСЕМ ЭТИМ, НЕСОМНЕННО, СКРЫВАЕТСЯ ЧТО-ТО ЕЩЕ.

Он внезапно решился разворошить это гадючье гнездо. Он постепенно становился все нетерпеливее. Эта проблема мешала ему по — настоящему хорошо играть на сцене.

Мюррей поднял матрас и оборвал тонкую проволочку. Потом он вытащил из матраса всю проволоку и, смотав ее, положил в пепельницу. Теперь на очереди был телевизор. когда он остановился перед ним, ему пришло в голову, что лучше не трогать кабель голыми руками, если он, как утверждал Лестер, действительно находится под напряжением. Вместо этого он поднял весь аппарат — он был намного тяжелее, чем Мюррей ожидал — и пронес его через комнату.

Когда кабель туго натянулся, он глубоко вздохнул воздух, сделал большой шаг, ожидая, что кабель или оборвется, или вылетит из стены. но ничего подобного не произошло. Еще два — два с половиной метра кабеля вытянулись из под плинтуса и Мюррей услышал звон и громкий треск в комнате номер 13.

Мюррей поднял брови и слегка улыбнулся. потом он тщательно установил телевизор обратно на столик, засунул вылезший кабель обратно под плинтус и пошел к двери. Он чуть приоткрыл ее и выглянул в щелку в коридор. Чуть позже его терпение было вознаграждено: он увидел спокойного Валентайна, бегущего по коридору.

Кто бы мог подумать?

Дверь в комнату номер 13 открылась и закрылась. Мюррей закрыл свою дверь и приложил ухо к стене, отделяющей его комнату от соседней. Однако он услышал только тихое звяканье и бренчание, словно Валентайн сметал там какие — то осколки.

Этого пока достаточно. Теперь остается только ждать Дельгадо. Он покинул комнату и, насвистывая, спустился вниз.

Глава 10

Реакция была, но хотя это должно было вызвать недовольство у Дельгадо, его отчитал Близзард и Мюррею пришлось ждать целый час после ужина.

Снаружи шел дождь. Мюррей слышал, как капли дождя стучат по стеклу; он разговаривал с Адрианом Гарднером. Потом он кое — что заметил. Здесь не было только Близзарда и Дельгадо; все остальные члены труппы собрались здесь, словно все люди вдруг начали постепенно страдать агорафобией. До сих пор еще никто не предложил посетить местные, а также прогуляться по парку. Снаружи шел дождь, но другие вели себя так, словно там бушевал по крайней мере арктический буран.

Завтра после ужина мне, может быть, стоит немного прогуляться. Я не хочу оставаться здесь как в заключении…

— Мюррей, я хочу поговорить с вами. Извините нас, Эд — речь идет об очень важном деле.

Мюррей оторвался от своих мыслей. Появился Близзард и сел напротив него. Адриан пожал плечами и встал, чтобы найти себе другого собеседника.

— Да, Сэм — что я могу сделать для вас? — спросил Мюррей.

— Вы должны перестать вести себя слишком докучливо, если вы хотите узнать все целиком, — ответил Близзард. Он достал из кармана сигару, откусил кончик и взял настольную зажигалку.

Мюррей подождал, пока Близзард раскурит сигару. Потом он сказал:

— Сэр, это всего лишь ирония, или вы действительно сердитесь на меня? В каком отношении я веду себя докучливо?

— Что вы сделали с телевизором в вашей комнате?

— Мне захотелось поставить его по другую сторону кровати, — солгал Мюррей. — Это что, запрещено?

Близзард бросил на него испытующий взгляд, но профессиональная маска Мюррея была непроницаема. Высокий мужчина, наконец, вздохнул.

— Хорошо, оставим это на будущее, — сказал он Мюррею. — Валентайна из — за вас чуть не хватил удар. Ваш телевизор вместе с остальными аппаратами связан в единый узел. Вы, очевидно, потянули за кабель своего аппарата и при этом уронили несколько приборов. Ущерб составляет 50 фунтов, — он вытер лоб носовым платком. — Послушайте, Мюррей, мне, вероятно, не нужно вам объяснять, что мне дали на это предприятие больше денег, чем я когда — либо получал за свою продукцию. Но вы знаете, эти средства тоже не так уж неисчерпаемы.

— Ага, итак, теперь это общая система, — пробормотал Мюррей, не обращая внимания на Близзарда. — Как своеобразно! Лестер убежден, что это совершенно исключено! — он посмотрел на Близзарда улыбкой.

— Лестер! И это тоже ваша вина! Мюррей, чего вы, собственно, хотите? Ваша гордость чем — нибудь уязвлена? Еще раз проклятье, да говорите же! Если вам здесь не нравится, можно, конечно, распорядиться, чтобы вас уже завтра…

— Минуточку, — прервал его Мюррей. — Что я сделал Лестеру?

— Он перед ужином был у меня, чтобы всерьез предупредить о Дельгадо, — Близзард осмотрелся, словно боялся, что другие могут их подслушать. Лестер считает Дельгадо слегка чокнутым, потому что вы рассказали ему о магнитофонах под кроватями. Мюррей, сделайте мне на будущее одолжение, держите язык за зубами.

Мюррей нагнулся вперед.

— Сэм, вы хотите превратить этот клуб в концлагерь? Вы хотите запретить нам быть любопытными? О, боже, разве вам не ясно, каких людей вы здесь собрали? Вы хотите вызвать массовую истерию?

— Именно этого я и не хочу — и именно это ваша болтовня. Послушайте, Мюррей. Мы знаем вас много лет — мы часто работали вместе — так что вы мне можете не доверять мне только намеренно. Я отнюдь недоволен тем, что здесь под одной крышей собралась дюжина легко возбудимых людей и их безжалостно муштруют. Я никогда не слышал и не видел ничего подобного. Но это же методы Дельгадо и если он на них настаивает, я тоже делаю это. Какое впечатление сложилось у вас о Дельгадо, Мюррей?

— Я еще ничего не могу сказать.

— Я уже четыре или пять месяцев имею с ним дело, с ним и его финансистом, — Близзард стряхнул пепел со своей сигары. — Вот что я думаю о Дельгадо. Этот человек — гений. Я нахожу его несимпатичным, но я испытываю к нему какое — то первобытное влечение. Вы понимаете, почему я так легко утверждаю это насчет этого человека, Мюррей?

— Нет.

— Хорошо, тогда, значит, мы поняли друг друга. Он феноменально одарен. Он работает, финансируемый одним аргентинским мультимиллиардером, который, по — видимому, хочет доказать, какой высоко культурой обладает его родина и он хочет приблизить ее культуру к европейской. И должен держать всех этих невротиков под контролем… Мне очень жаль, что мне приходиться так изворачиваться.

— Мы все невротичны, — без всякого юмора заметил Мюррей.

— Верно. Прежде всего вы должны понять, что я не могу потерпеть никаких отклонений. Эта бессмыслица только занимает время. Если Дельгадо убежден в пользе своей гипнопедии, он, пожалуй, должен ее попробовать. Почему вы так из — за этого волнуетесь? Если эта штука сработает, это хорошо; если она не сработает, нам всем это будет безразлично. Я никому не хочу запрещать быть любопытным. Я только хочу довести до конца постановку этой пьесы.

Мюррей немного поколебался.

— Вы должны были начать по — другому, Сэм, — произнес он, наконец. — Я не строю никаких иллюзий на то, что меня поймут. Вы не должны считать меня из — за этого неблагодарным; я рад, что я получил этот шанс. Но помня фильм, снятый Дельгадо и его театральную пьесу, поставленную в Париже, вы должны были пригласить Флита Джинсона… или что — нибудь не так?

Это придаточное предложение не было запланировано. Но Мюррею вспомнился разговор с Роджером Грэди. Агент рассказал ему об артисте, который отказался, как только ему было сделано такое предложение.

К счастью, Близзард не имел об этом никакого понятия.

— Дело не только в этом, Мюррей. Дельгадо ожидает, что его указания будут выполняться неукоснительно, это вы уже, несомненно, заметили. Большинству это не мешает, пока они воодушевлены своей ролью. Но я уже работал с Флитом Джинсоном и знаю, что он не привык играть на босса, Близзард смущенно покачал головой. — Что это на меня вдруг нашло? До сих пор я не говорил об этом еще не с одним членом труппы.

— Это он внутри нас, Сэм, — констатировал Мюррей. — Это беспокоит меня, Сэм. Нам, конечно, нужна уверенность в себе, если мы хотим покорить своей пьесой весь Вест Энд. Но я вижу, что мы все опьянены этим и не замечаем, как это плохо. Вы должны быть объективны, Сэм.

— Я уже стараюсь, — Близзард медленно кивнул. — Но пока в руках у меня нет готовой рукописи пьесы, я здесь хозяин дома и режиссер, не так ли?

Мюррей наморщил лоб.

— Верно… Вы знаете, Сэм, я, собственно, ожидал, что мы будем исходить из какой — то определенной идеи и будем импровизировать только диалоги. Но вместо этого мы даже не…

— Однако, теперь у нас есть кое — что! — возразил Близзард. — Этого вы отрицать не можете. При всем этом мы работаем только два дня.

— Да, конечно, — согласился Мюррей, хотя и без особого убеждения.

— Сначала я тоже беспокоился из — за этого, — после паузы добавил Близзард. — Но, судя по всему, дело идет неплохо. Именно поэтому я не старался привлечь сюда Флита. Флит тщательно выбирает себе роли. Даже призыв Дельгадо не заставил его играть непредвиденную роль.

Мюррей медленно кивнул.

— ПОслушайте, Сэм, я должен кое — что спросить у вас. Я постоянно раздумываю над этом вопросом, но теперь все же должен получить на него ответ. Вы много раз упоминали о личном своеобразии работы Дельгадо. Ну, может быть, он запер нас здесь затем, чтобы мы почти взорвались здесь, а потом он перенесет ваши крики на сцену?

Близзард ответил не сразу. Потом, заговорив, он задал встречный вопрос:

— Почему вы так думаете, Мюррей?

— По двум причинам, Сэм. Дельгадо с самого начала подчеркнул, что он особое значение придает тому, чтобы его артисты идентифицировали себя с героями пьесы. И я не понимаю, почему вы собрали здесь именно этих актеров. Я и алкоголь. Герри и героин. Эд и милые маленькие мальчики. Констант, который видит в этом шанс снова попасть в Вест Энд — свой самый значительный и серьезный шанс. Знаменитые люди, которым нелегко отказаться от прошлого, идущие к вам, потому что это их последняя возможность сделать карьеру.

— Вы в любое время можете уехать на своей машине туда, куда вам нужно, — обиженно заверил его Близзард. — Теперь вы верите, что мы никого здесь не запираем?

Мюррей кивнул и встал.

— Именно это я и намереваюсь сделать, — сказал он. — Дождь уже кончился. Свежий воздух мне, конечно, не повредит.

Он уже был в прихожей, когда вспомнил, что Близзард, собственно не ответил на его вопрос. Он подумал, не стоит ли ему вернуться и спросить снова, когда из обеденного зала внезапно появился Валентайн.

— Вы хотите выйти, мистер Дуглас? — вежливо спросил он.

— Вас это касается? спросил Мюррей в ответ.

— Мистер Близзард приказал запирать главные ворота после одиннадцати часов, Сэр. Но если вы хотите, я, конечно, распоряжусь, чтоб для вашего автомобиля они были открыты и дальше.

— Нет, спасибо, этого не нужно, — Мюррей слегка покачал головой. — Я пока останусь здесь.

— Очень хорошо, Сэр, — Валентайн чуть наклонил голову и вышел.

— Валентайн! — крикнул Мюррей ему вслед. Тот обернулся.

— Да, мистер Дуглас?

— Сделайте мне небольшое одолжение. Не говорите все время: «Мистер Близзард приказал мне». Я так же, как и вы, хорошо знаю, что все приказы и распоряжения здесь отдает Дельгадо.

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду, Сэр, — удивление Валентайна было великолепно разыгранным, но ни в коем случае не настоящим.

— Вы уже очень давно получаете такие приказы, не так ли? — Мюррей отвернулся медленно поднялся вверх по лестнице. Когда, стоя наверху, он оглянулся еще раз, валентайн уже исчез.

В своей комнате Мюррей проделал свой вечерний ритуал: он вытащил двадцатиметровую проволоку из своего матраса и смотав ее в клубок, положил в пепельницу, прежде чем лечь в постель.

Глава 11

О'кей, теперь мы сделаем короткую паузу и снова повторим… ага… от десяти до двух.

— Он сказал, пауза, — громко пошептала Ида. — После этого мне нужен долгий отдых! Фу-у!

Мюррей глубоко вдохнул воздух и медленно выдохнул. Он отметил этот день в своем душевном календаре. Четверг. Сэм Близзард впервые сделал паузу; до сих пор только Дельгадо принимал такие решения. Мы распределили роли и хорошо продвинулись вперед. Герри уже делает наброски декораций.

Он внезапно перестал перечислять все положительные стороны. Он увидел в последнем ряду призрачную фигуру.

Хитер. Великий боже — у нее еще нет роли. Она сегодня до обеда еще не разу не поднялась на сцену.

Адриан Гарднер и Ретт Лотем пошли к дверям впереди него; оба они были так увлечены дискуссией о спорных точках зрения, что бросили на девушку только быстрый взгляд. Мюррей остановился перед ней.

— Хелло, — сказал он. — Где вы прячетесь?

она принужденно улыбнулась, подняла правую руку и показала ему пятно краски на своем пуловере.

— О, я помогала Герри.

Это была только полуправда. Хитер плакала, это выдавали ее покрасневшие глаза. Мюррей заметил, что до сих пор еще никто не сделал попытки выставить девушку принять участие в дискуссиях и репетиции — даже Ида, которой Хитер так нравилась.

— Почему? — спросил он.

— Ну… вы же знаете! — Хитер криво улыбнулась. — В данное время я лишняя.

— Но вы же член нашей труппы, не так ли? Вы должны быть заметной, а не оставаться на заднем плане. Если Герри нужна помощь, он должен об этом сообщить.

— Мне очень жаль, я не хотела… она испуганно осмотрелась.

— О, Великий Боже! — пробормотал Мюррей. — Я не хотел ни в чем упрекать вас. Я задумал это только как добрый совет. Идемте, мы отправляемся на обед.

— Спасибо, я не голодна. Я лучше пойду немного погуляю.

— Неплохая идея, согласился Мюррей. — Знаете что? Мы убьем одним выстрелом двух зайцев и перекусим чего — нибудь в ближайшем пабе. У нас 45 минут времени. Атмосфера здесь постепенно начинает меня угнетать.

Лицо Хитер посветлело.

— О, это будет чудесно! Но я не хочу быть вам в тягость!

Мюррей, смеясь, взял ее за руку. У выхода их остановила Ида.

— Ага! — сказала она. — Я не помешаю вам? Идемте обедать, Хитер?

— Нет… — девушка смущенно уставилась в пол. — Мюррей предложил поехать и перекусить чего — нибудь в ближайшем пабе.

— Вероятно, вы поедете в его двухместной машине, — Ида откинула голову. — Примите во внимание мой совет, моя дорогая. Разве вы не знаете, как кончали женщины Мюррея?

Мюррей сжал кулаки.

— Если бы ты была мужчиной, я бы сейчас побил тебя, Ида, — громко сказал он. — Но теперь этим ничего не достигнешь, не так ли?

Ида не ответила. Она, очевидно, поняла, что перегнула палку. Вместо того, чтобы сказать что — нибудь еще, она молча прошла мимо Мюррея и исчезла.

Когда Мюррей забрал из своей комнаты ключ зажигания и снова спустился вниз, он увидел, что Хитер над чем — то задумалась.

— Мюррей, можно мне кое — что спросить у вас?

Он знал, какой вопрос она хотела задать ему, но кивнул, придерживая дверь для Хитер.

— Что имела в виду Ида своим замечанием?

— Ида — зловредная женщина, пробурчал он. — Не все, что она говорит, можно принимать за чистую монету.

— Но… — Хитер прикусила нижнюю губу. — Мюррей, я не хочу быть любопытной. Но я заметила, что замечание Иды задело вас и я не хочу вас ранить, не хочу. Вы знаете, что я имею в виду?

Он ответил не сразу, придерживая автоматическую дверь. Хитер ответила на его взгляд. Мюррей опустился на сиденье водителя, вставил ключ зажигания в замок и уставился на приборный щиток. Наконец, он подал плечами.

— Дело это давнее и нет в нем никакой тайны. Весь Лондон знает об этом, — он глубоко вдохнул воздух. — Моя жена сошла с ума. Однажды вечером, когда я был на сцене; она сбежала от меня. Двумя неделями позже полицейский патруль обнаружил ее в борделе в Поплере. К счастью, по крайней мере, она назвалась вымышленным именем. Затем ее положили в больницу для душевнобольных, которую она уже больше не покидала. Вы удовлетворены?

— О! — Хитер уставилась на него. Я этого не знала, Мюррей. Поэтому вы…?

— Нет, я начал пить, что бы успокоить свою совесть, — Мюррей завел мотор. — Я должен был своевременно направить свою жену к психиатру; может быть, теперь она была бы уже здорова, — он тронул машину с места. — А теперь давайте сменим тему.

В пять часов пополудни Мюррей был даже благодарен ей за то, что она воспользовалась этой возможностью для разговора. Старая горечь, снова поднявшаяся в нем, теперь помогла ему играть его роль. Герри Гардинг во время этой паузы составил вместе четыре экрана, стол и стулья и сделал набросок декораций в двух плоскостях. Он был с ног до головы заляпан краской, но, не смотря на это, находился в хорошем расположении духа; его подобревший голос озадачил Мюррея, потому что Герри с вечера понедельника не получал героина.

Мюррей знал, что он и остальные играли хорошо, когда закончилась последняя репетиция первой сцены. Он даже ожидал похвалы от Дельгадо, потому что все они играли с гораздо большим подъемом, чем раньше. Но когда Близзард повернулся к Дельгадо и бросил на него вопросительный взгляд, автор отреагировал совершенно неожиданным образом.

— Так, теперь мы покончили с этой бессмыслицей!

— Что? — все непонимающе уставились на Дельгадо. Близзард первый обрел дар речи; он, конечно, тоже не мог идентифицировать себя со своей ролью.

— Мануэль, что должно значить это внезапное…?

Дельгадо внешне остался равнодушным, но голос выдал его возбуждение.

— Я сказал, что мы должны прекратить все это. Эта бессмыслица у меня уже вот где. Теперь вы приблизительно знаете, чего я хочу и завтра мы начнем собственно пьесу.

— Минуточку! — Близзард встал. Другие еще молчали, потому что они заметили, что Близзард хочет высказать то, о чем они все думают. Мануэль, не можете же вы просто так отбросить работу всей прошедшей недели, когда все уже пошло на лад!

— Вы так думаете? — Дельгадо презрительно махнул рукой. Действительно, не стоит поднимать этот вопрос. Мюррей Дуглас, которого вы мне так усердно рекламировали, разрушает нам все — он не актер, а дешевый бродячий комедиант.

— Эй, это проклятая ложь! — Ида удивленно пришла Мюррею на помощь. Она выступила вперед и остановилась перед Дельгадо. — Каждый знает, что я никогда не была влюблена в Мюррея, но до сих пор он играл великолепно, это вы сами должны были заметить. Итак, что вы называете бессмыслицей? Вы намеренно хотите восстановить нас друг против друга?

— Вы относительно лояльны, — холодно заверил Дельгадо. — Как только вы завтра отдохнете, мы, может быть, сможем заняться серьезной работой. А теперь… Черри, рукопись, пожалуйста.

Девушка подала ему толстый скоросшиватель, содержащий набросок театральной пьесы.

— Так! — сказал Дельгадо и встал. — Сейчас вы увидите, что я считаю серьезным.

Он взял скоросшиватель, содержащий около сотни листов, в обе руки, разорвал его без видимого напряжения, сложил обе половинки вместе и разорвал еще раз. Остальные удивились невероятной физической силе, которую он при этом проявил.

— Репетиция закончена. Вы можете идти, — добавил Дельгадо и пошел по сцене к выходу.

Близзард поспешил вслед за ним. Мюррей осмотрелся.

— Кто — нибудь может дать мне сигарету? — спросил он.

— Вы думаете, что он сказал это серьезно? — нервно осведомился Адриан и протянул ему свою пачку.

— Конечно, он сказал это серьезно, — пробурчал Мюррей. — И никто из нас не может позволить себе плюнуть ему под ноги и уехать отсюда, — он раскурил сигарету и глубоко затянулся.

Глава 12

Мюррей спрятал стакан с героином и миску со шприцем за шторой в своей комнате. Он не нашел никакого более лучшего тайника. Затем он отошел, опустил руки и удрученно покачал головой, когда ему в голову пришло, что уже утром слуга отнесет в комнату Герри новый стакан с героином и новый шприц.

Он зажег сигарету и стал ходить по комнате взад и вперед. Это уже произошло. Все другие возможности были исключены. Сам Герри никогда бы не смог достать такое количество героина. Это зелье поставлялось ему бесплатно.

Мюррей был убежден в том, что все это была идея Дельгадо. Его «способ работы» — в чем же он собственно состоял? Он хотел свести с ума актеров? Мюррей впервые задумался, нужно ли ему пытаться устанавливать контакт с актерами, которые играют с ним в «Три раза в раз»?

И, несмотря на это… несколько членов труппы весьма охотно отреагировали, когда Дельгадо щелкнул кнутом. Мюррей подумал о Константе; позже он перед ним извинился — но только после того, как он увидел опасность, грозящую жизни Герри. Даже Адриан, обладающий огромным сценическим опытом, не стал протестовать. Только Ида была готова к этому и Хитер, но ее мнение не принималось в расчет…

Мюррей яростно погасил сигарету и подошел к своей постели. Он каждый вечер автоматически удалял проволоку, чтобы на следующий вечер найти ее на том же месте. Теперь он снова обнаружил ее в своем матрасе, но не удовлетворился тем, что вытянул всю проволоку. Вместо этого он открыл крышку, снял с магнитофона катушки и выбросил их в окно одну за другой.

Потом он облегченно вздохнул. Этот жест был довольно ребяческим, но он успокоил его. Он закурил новую сигарету и задумался.

Если завтра утром он не выяснит, что Дельгадо, собственно, намеревается сделать, пусть он катится к чертям. Тогда ненависть и гнет остальных разразятся над ним со всей силой. Вероятно, это серьезно повредит дальнейшей работе. Но Мюррей подозревал, что Дельгадо не слишком беспокоится об этом.

Итак, что же ему нужно вообще? Мюррею пришло в голову, что Дельгадо не придает никакого значения тому, чтобы довести до конца запланированную пьесу. Может быть, он тоже один из персонажей книг Константа и находит удовольствие в том, чтобы учить других? Очевидно, аргентинский мультимиллиардер предоставил в его распоряжение неограниченные средства, иначе он, конечно, не стал бы бросать на ветер такую уйму сил и средств.

Нет, эта идея была абсурдной. Дельгадо снял фильм, получивший признание всех критиков. В Париже прошла театральная пьеса с Гаррижо в главной роли и она имела огромный успех…

На этом месте Мюррей снова вспомнил, что сказал ему Роджер Грэди:

— Почему Гаррижо покончил жизнь самоубийством? Почему Лен Мартинес попала в клинику для душевнобольных? Почему Клодетта Мерин пыталась убить свою маленькую дочку?

На следующий год и еще через год Роджер будет говорить совсем другое.

— Почему Мюррей Дуглас снова начал пить? Почему Герри Гардинг принял слишком большую дозу героина? Почему…?

Нет.

Мюррей почувствовал, что его прошиб пот. Руки его дрожали. Он снова сконцентрировался непосредственно на проблеме. Что — то в этом деле скверно пахло. Не было никаких разумных оснований для того, чтобы Дельгадо перестал нравиться весь ход подготовки; он, очевидно, был рассержен только на Мюррея и таким образом хотел отмстить ему. Он Мюррей однажды дал ему повод для этого, когда он спросил о магнитофонах.

Мюррей хотел еще раз исследовать эту возможность. Он не имел никакого представления, что его может ожидать, но он должен был в конце — концов что — то сделать и не видел никакой другой возможности.

Итак, с чего же ему начать? Он зажег сигарету и задумчиво уставился на стену за телевизором, которая отделяла его комнату от комнаты номер 13. теперь кабель был закреплен — он уже проверил это — так что он этим уже не мог причинить никакого вреда. И дверь в комнату номер 13 всегда была заперта. Он в этом убедился.

Но потом он вспомнил кое о чем…

Мюррей подошел к окну, открыл его и выглянул наружу. Если комната Герри находится прямо над театром, то комната номер 13 находится прямо над сценой. Он подумал, сможет ли он отсюда добраться до окна соседней комнаты, однако он отказался от своего намерения, потому что у него не было никаких навыков карабкаться по фасадам. Кроме того, окно наверняка было плотно закрыто.

Он спустился вниз.

Он подошел к сцене, включил свет в театральном зале. Затем он посмотрел наверх, не понимая, что же он, собственно, ищет. Пространство над сценой было темным и Мюррею пришлось напрячься, что бы вообще что — нибудь различить. Тогда он кое — что заметил.

Над сценой, казалось, висело нечто вроде металлической решетки.

Он осмотрелся, на заднем плане стояли стулья и стол, которые притащил сюда Герри. Если он поставит один из стульев на стол, он сможет коснуться рукой этой решетки.

Мюррей вскарабкался на стул. Теперь решетка была прямо над ним. Он не стал касаться ее, а достал из кармана спички и осветил ими медные прутья решетки, узор которых напоминал ему проволочное переплетение на его матрасе. Эта решетка, казалось, протянулась над всей сценой, насколько это можно было различить в темноте…

— Что вы нашли здесь интересного, Мюррей?

Мюррей вздрогну и чуть было не свалился со стула, но а последнее мгновение схватился за решетку. Под ним на краю сцены стоял Дельгадо. Его бледное лицо было искажено от ярости, но голос его звучал как обычно.

Мюррей глубоко вдохнул воздух. Потом он ответил:

Если вы этого не знаете, Дельгадо, то этого здесь, конечно больше не знает никто.

Дельгадо отступил на полшага, словно его ударили.

— Сейчас же спускайтесь, Мюррей! — резко приказал он. — Вы своим любопытством уже причинили достаточно вреда!

Мюррей поднял брови. Он чувствовал себя уверенно, потому что видел, что Дельгадо напуган.

— О'кей, мы заключим компромисс, — предложил он. — Вы расскажете мне, для чего здесь эта штука и я не буду больше ничего вынюхивать. Но на этот раз это должна быть правда.

Дельгадо ответил не сразу; он прошел по сцене, положил руку на стол, на котором стоял стул Мюррея.

— А теперь спускайтесь, или мне следует вас стащить? Не думайте же вы, что я не смогу этого сделать?

Мюррей вспомнил о том, как Дельгадо без видимого напряжения одним движением разорвал сотню листов бумаги; если он в состоянии был сделать это, он так же может опрокинуть и стол. у Мюррея не оставалось выбора: он должен был подчиниться.

Дельгадо отступил назад, наблюдая за тем, как Мюррей спрыгнул на сцену.

— Вы постоянно надоедаете мне, Мюррей, — сказал он. — Вы по — видимому, стараетесь вести себя как можно неприятнее, вместо того, чтобы признать, что вы здесь удобно размещены, вам великолепно платят и еще предоставили возможность работать над совершенно новым проектом, это…

— Вы сами сочинили эту речь? — прервал его Мюррей. — Или это тоже коллективная импровизация?

Дельгадо слегка вздрогнул и Мюррей довольно улыбнулся, увидев, какое неожиданное действие произвел его вопрос.

— Что вы делаете здесь, Мюррей? — снова спросил Дельгадо. — Почему вы разрушаете дело, которое принадлежит не вам? Почему вы намеренно доставляете мне затруднения?

— Потому что вы неумелый лжец и плохой актер, Дельгадо, — ответил Мюррей. — Я не верю, что вам действительно нужна ваша пьеса. Вы, очевидно, убедили Сэма Близзарда в том, что вы — гений и вы, конечно, достаточно талантливы, чтобы самому написать хорошую пьесу. Но вы не можете рассчитывать на то, чтобы угрозами и принуждением заставлять меня безукоризненно подчиняться вашим требованиям и не задавать никаких любопытных вопросов! Вы можете дать Герри героин, а Константу его грязные книжонки; может быть вы воображаете, что оказывайте им этим услугу и они будут вам за это благодарны? Но я не позволю ставить себя на их место! Если вы попробуйте на мне свои трюки не сказав всей правды, мне придется самому выяснить ее. Это вам ясно?

Дельгадо внимательно слушал его. Причем он, казалось, снова обрел самоуверенность, потому что он коротко улыбнулся и у Мюррея пробежал холодок по спине.

— Вы не очень уверены в своих подозрениях, так? — спросил он, улыбаясь. — Вы должны говорить вслух, чтобы обрести мужество. Вы боитесь, потому что здесь происходит нечто, чего вы не понимаете. У вас чувство, у вас ощущение, что вы упустили какие — то важные доказательства и эта мысль пугает вас. Поэтому вы разрешаете все. Вы не можете позволить себе просто вернуться в Лондон, а, разрушая что — то, вы доказываете самому себе, что вы достаточно сильны. И вы пытаетесь взвалить вину на меня, потому что вы не рассчитывали на отказ.

— Все те же методы, — презрительно ответил Мюррей. — Вы хотите уклониться от моих вопросов, вы оскорбляете меня и надеетесь, что я из — за своего темперамента сорвусь. Но со мной этого не произойдет не в коем случае. Вы что — то пытались сделать, используя театральную постановку как предлог. Вы отрицаете этот факт, а я постараюсь доказать это.

— Вы упрямы, — сказал Дельгадо, — но я знаю, что я делаю, а вы этого не знаете. Мне не нужно спрашивать, кто будет побежден в этом состязании. Хорошо, как хотите. Вас выставят, если ваши коллеги заметят, что вы намеренно препятствуете нашей работе. Однако, должен заметить, что я могу выгнать и вас, и всех остальных.

Он коротко усмехнулся.

— И вы ничего не сможете поделать. Я ваша последняя надежда, Мюррей.

Глава 13

«Моя голова? О, Боже, моя голова!»

Мюррей с трудом освободился из когтей кошмара. У него дико болела голова, и череп, казалось, вот — вот взорвется. Ему было плохо, горло болело, когда он пытался сглотнуть. Все небо, казалось, поросло жесткими волосами.

Мюррей скомбинировал все ощущения в одно целое и испугался. Он бросил взгляд на окно и увидел, что еще рано. Через окно в комнату падал серый свет рассвета. Мюррей лежал на всклоченной постели. Он принюхался к странному запаху сигарет, и ему показалось, что он узнает другой запах, который был также силен.

Он обернулся. Теперь он больше не мог лгать самому себе.

На ночном столике стояла не только переполненная пепельница. Возле нее лежал опрокинутый стакан, который давно упал бы на пол и разбился бы, если бы не окурок сигареты, который удержал его.

Содержимое стакана забрызгало постель и пол. Мюррею не нужно было принюхиваться к запаху этой жидкости, чтобы понять, что это был джин. Он увидел пустую бутылку, лежавшую у его постели.

«Но это же неправда! Боже, сделай так, чтобы это не было правдой!»

Мюррей выпрямился и увидел вторую бутылку, стоявшую под раковиной. Он спустил ноги на подставку около кровати и прижал обе руки к лицу.

Вчера вечером… Что произошло вчера вечером? Он ничего не мог вспомнить об этом. Он встал, подошел к раковине и сунул голову под струю холодной воды. Если он и напился вчера, то теперь он снова стал думать четко и ясно.

— Так, — громко сказал он. — Я этому не верю.

Все это казалось ему декорацией на сцене. Герри Гардинг мог получить такое задание: создать впечатление, что живущий в комнате — алкоголик. Все это казалось ему очень театральным.

Это Дельгадо сыграл с ним злую шутку?

Мюррей был убежден в том, что он не выпил прошлым вечером ни капли алкоголя.

Он ухватился за это убеждение, хотя память играла с ним злые шутки. Ничто не могло заставить его снова сделать это — ни упреки Дельгадо, ни настойчивые приглашения его коллег. Ничто!

Теперь Мюррей знал, что кто — то почему — то пытается создать у него фальшивое впечатление. Но, как ни странно, теперь он больше не чувствовал головной боли и дурноты, от которых он только что страдал. Иллюзия?

Смешно, но…

Он облегченно вздохнул, заметив, что даже скверное ощущение во рту и то исчезло. И все же была одна возможность, которой он боялся — что, если кто — то ввел ему алкоголь внутривенно?

Сон? Ему могло присниться все, но только не бутылка из — под джина и стакан.

Потом он заметил еще кое — что. Он поднял матрас и с удивлением заметил, что катушки магнитофона, которые он выбросил вечером в окно, снова были в порядке, и связь между матрасом и магнитофоном опять была восстановлена.

Мюррей взглянул на свои часы. Не было еще и семи. Он напряженно задумался. Нужен был врач, который может исследовать его кровь.

Да, это было единственное подходящее решение. Если он будет уверен, что а крови его нет никакого алкоголя, он сможет…

Мюррей быстро оделся и покинул свою комнату. В то же мгновение из комнаты N 13 вышел Валентайн. Он так быстро закрыл дверь, что у Мюррея не было никакой возможности заглянуть в таинственную комнату.

— Доброе утро, мистер Дуглас, — сказал Валентайн.

Мюррей пробормотал проклятье и поспешил дальше.

— Мистер Дуглас! — крикнул ему вслед Валентайн. — Вы хотите выйти?

— А какое вам до этого дело? — спросил Мюррей.

— Я хотел вам только сказать, что наружная дверь в это время еще заперта.

Мюррей остановился и оглянулся. Он уставился на Валентайна.

— Тогда немедленно откройте ее! — потребовал он.

— Я получил указание от мистера Близзарда, Сэр. Дверь должна быть заперта до восьми часов, а сейчас нет еще и семи. Так?

— Мы здесь в заключении?

Валентайн пожал плечами.

— Мистер Близзард настаивал на этом, Сэр. Я его никогда не спрашивал, почему.

— Хорошо, я сейчас сам спрошу его. В какой комнате он спит?

— Я не думаю, что он будет доволен, если вы его разбудите. Он встает много позже…

Мюррей глубоко вдохнул воздух.

— Близзард! — проревел он. — Где вы прячетесь?

Он обеими кулаками забарабанил в ближайшую дверь.

— Близзард, выходите!

— Убирайтесь к черту! — ответил голос Ретта Лотема.

Мюррей перешел от этой двери к следующей и снова позвал Близзарда. Появился один из слуг и, как и Валентайн, хотел запротестовать.

— Отцепитесь от меня, — потребовал Мюррей, — или я спущу вас с лестницы, понятно? Близзард!

Одна из дверей открылась. На пороге появился Сэм Близзард. На нем был спальный халат. Он протер заспанные глаза и зевнул.

— Мюррей, что значат эти вопли?

— Мы здесь в тюрьме? — коротко спросил Мюррей. — Валентайн и его черное воронье — наши конвоиры? Этот негодяй пытался рассказать мне, что он не должен отпирать мне дверь!

— Что же вы хотите от меня? — сердито осведомился Близзард. — Почему вы зовете меня?

— Итак, значит это не вы приказали отпирать эту дверь только в восемь часов?

Мюррей сжал кулаки.

— Великий боже, конечно, нет! Мне что, пусть они всегда будут открыты. Что вам вообще надо сейчас вне дома?

Мюррей игнорировал вопрос Близзарда.

Он повернулся к Валентайну.

— Что вы теперь скажите? — осведомился он.

Валентайн даже глазом не повел.

— Мне очень жаль, мистер Близзард, — сказал он, — Я не думал, что мистер Дуглас разбудит вас. Он вел себя странно, и я решил, что ему лучше не покидать дома. Таким образом я хотел удержать его. Он ездит на быстрой машине и в таком нервном состоянии…

Открылась следующая дверь в направлении лестницы, и появился Дельгадо. На нем был темно — красный спальный халат, волосы его были причесаны, и он не выглядел заспанным.

— Что значит этот шум? — спокойно осведомился он.

— О, доброе утро, Мануэль.

Близзард потер подбородок.

— Я еще не совсем разобрался во всем этом. Мюррей хотел выйти, а Валентайн солгал ему, что он должен открывать дверь только после восьми часов. Будто бы я отдал такой приказ, но я ничего об этом не знаю.

Разочарование? Страх? Озабоченность?

Что — то быстро промелькнуло по бледному лицу, но голос остался неизменно спокойным.

— Валентайн, очевидно, ошибся. Это я предложил запирать дверь на ночь. В доме имеется достаточное количество вещей, могущих привлечь внимание взломщиков, например, запасы спиртного в баре.

— Мне очень жаль, мистер Дельгадо.

Валентайн виновато уставился в пол.

— Я забыл, что это указание дали мне вы.

— Хорошо, а теперь прикажите ему выпустить меня! — вмешался Мюррей.

Дельгадо бросил на него испытующий взгляд.

— Вы кажитесь возбужденным, Мюррей, сказал он. — Что гонит вас из дому в такую рань?

— Я хочу… Сэм, отметьте это, потому что потом это, несомненно, будет очень важно. Мне нужен врач. Вы знаете почему, Дельгадо.

— Не имею ни малейшего представления, — пробурчал Дельгадо.

На этот раз это недовольство было хорошо заметно.

— Еще раз проклятье, Мюррей!

Близзард выступил на шаг вперед.

— Почему вы сразу не сказали, что вы больны? Мы договорились с одним врачом, и он в случае необходимости поможет вам. Он может быть здесь через полчаса.

— Врач, предложенный Дельгадо? — спросил Мюррей.

Он покачал головой.

— Нет, большое спасибо. А теперь я поеду и сам где — нибудь отыщу врача. Я не болен, Сэм. Дельгадо может рассказать вам, почему мне нужен врач. Откроют ворота или нет?

— Сам я нахожу, что Мюррей в таком состоянии не… — тихо сказал Дельгадо.

— Ну, хорошо! — ответил Мюррей.

Все же он решил ехать на своем автомобиле.

— В моем «Даймлере» есть некоторые…

— Валентайн, — пробурчал Близзард, — откройте же эту проклятую дверь! Я не хочу больше слушать эту чушь. Кто захочет выйти, может выйти в любой время, понятно? Я говорю совершенно серьезно, Мануэль. Вы уже довольно сильно осложнили нам работу. Давайте, поспешите, Валентайн! А вы не уезжаете на более долгое время, чем это необходимо, Мюррей. Нам предстоит далеко не легкий день.

Он еще раз глянул на Дельгадо и исчез в своей комнате.

Дельгадо наморщил лоб. Мюррей подумал, что остальные пытаются удержать его, но Дельгадо пожал плечами и отвернулся.

Мюррей вместе с Валентайном спустились вниз, к наружной двери.

Глава 14

Валентайн, как статуя, стоял в открытой двери и смотрел в след Мюррею, который сел в машину, повернул направо и быстро поехал прочь. Мюррею пришлось проехать несколько миль, пока он не достиг ближайшей деревни, в которой было два десятка жилых домов, церковь, паб и два магазинчика. В палисаднике одного из домов работала женщина. Мюррей затормозил.

— Извините, не можете ли вы мне сказать, где здесь можно найти врача? — крикнул он.

— Врача? — повторила женщина. — Да, конечно! Четырьмя домами дальше на правой стороне дороги.

Мюррей поблагодарил ее и поехал дальше.

Тем временем начал моросить дождь.

Морось перешла в капли еще прежде, чем он достиг указанного ему дома. Не обращая на это внимания, Мюррей выскочил из машины и подбежал к двери дома.

На его звонок открыла бледная пожилая женщина.

— Мне надо поговорить с доктором, — сказал Мюррей. — Это очень срочно.

Женщина наморщила лоб.

— О! Доктор Кромарти еще завтракает. Приемные часы начинаются только в…

— Мне все равно! Мне нужно поговорить с ним немедленно! — настаивал Мюррей.

— Речь идет о несчастном случае?

— Нет. Пожалуйста! Я не могу сказать вам этого. Мне только нужен врач. Я заплачу ему любой гонорар.

— О? Ну, вы лучше войдите в дом, мистер…

Хозяйка дома уставилась на него.

— Может быть, вы Мюррей Дуглас?

— Верно, — подтвердил он.

— Входите, мистер Дуглас! Комната ожиданий там, внизу. Я сейчас скажу доктору Кромарти, что вы его ожидаете.

Она поспешила прочь. Мюррей не пошел в комнату ожиданий, а остался стоять в прихожей. Он задумался, как ему убедить врача, но прежде, чем он это решил, перед ним появился уже седеющий мужчина, который быстро надел очки и начал внимательно рассматривать его.

— Мистер Дуглас! — сказал врач. — Ага, правда, теперь я узнал вас. Моя домоправительница видит не очень хорошо. Гмм! Теперь пойдемте в кабинет. Скажите, что я могу сделать для вас?

Мюррей последовал за ним. Доктор Кромарти сел на свое место и жестом указал Мюррею на стул.

— Ну, так зачем же вам нужен врач? — спросил он.

— Доктор Кромарти, вы сможете определить, содержится ли в крови алкоголь или нет? — осторожно начал Мюррей.

— Гм, случайно вы попали по нужному адресу, хотя, конечно, в это время дня ваше желание кажется довольно странным.

Кромарти бросил на него изучающий взгляд.

— Я делаю такую проверку в основном по поручению полиции, если у них имеется подозрение, что машиной управлял нетрезвый водитель.

Выражение лица доктора изменилось.

— С вами случайно не произошел несчастный случай, мистер Дуглас? Тогда я должен…

— Нет никакого несчастного случая, — заверил его Мюррей. — Дело объясняется непросто, но я постараюсь сделать это. Я репетирую в труппе нового театрального спектакля в Филдфайр Хаус…

— А! Действительно жалко, что клуб вынуждены были закрыть. Извините. Дальше, пожалуйста.

Доктор Кромарти откинулся на спинку кресла.

Мюррей немного помедлил. Полуправда, конечно, лучше, чем чистая правда.

— Эта работа для меня много значит, потому что некоторое время я был безработным, — наконец, продолжил он. — Я был на лечении в наркологической клинике для алкоголиков.

Кромарти поднял брови.

— Если возникнет подозрение, что я снова начал пить, я снова потеряю работу. Ну, в нашей труппе есть кое — кто, кому я, несомненно, не нравлюсь, и он сыграл со мной злую шутку. Сегодня я проснулся в своей комнате с бутылкой из под джина под кроватью, и в комнате воняло, как в кабаке. Поэтому я должен как — то доказать, что, не смотря ни на что, я не пил.

Кромарти, задумавшись, молчал.

— Вы действительно этого не делали! — спросил он, наконец.

— Нет! — страстно заверил его Мюррей.

— Гммм.

Кромарти с сомнением покачал головой.

— Мы можем попытаться, мистер Дуглас, но вы, конечно, знаете, что содержание алкоголя в крови достигает наивысшего значения примерно через час после последней выпивки, и что организм некоторых людей может довольно быстро переработать его. Негативные данные в это время суток будут не особенно достоверными.

— С тех пор я не ходил в туалет, — сказал Мюррей.

Кромарти еще раз покачал головой и поднялся.

— Ну, я проведу исследование, мистер Дуглас, но я не могу ничего обещать.

— Результат негативный, мистер Дуглас.

Мюррею показалось, что он ждал невероятно долго. Когда врач вернулся из своей лаборатории и сообщил ему результаты исследования, он вздрогнул так, что сигарета выпала из его руки. Он нагнулся и снова поднял ее.

— Слава богу, — пролепетал он.

— Результат, конечно, не стопроцентный, — добавил доктор Кромарти.

Он занял свое место за письменным столом.

— Я думаю, что мне нужно выписать свидетельство для вашего продюсера?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо.

Доктор Кромарти начал писать своей авторучкой.

— Я лучше напишу, что вы приехали ко мне в половине восьмого, что я по вашей просьбе произвел исследование содержания алкоголя в крови, и что результат негативный.

Он быстро написал, сунул свидетельство в конверт и протянул его Мюррею, который положил его в свое портмоне.

— Сколько я… — начал он.

Доктор Кромарти предупреждающе поднял руку.

— Я всегда испытываю сочувствие к людям, оказавшимся в вашем положении, мистер Дуглас. Один из моих лучших друзей был алкоголиком, и он не смог, как вы, добровольно решиться на лечение. Исследование это я сделал для вас бесплатно.

Мюррей поблагодарил его и вышел.

Остальные еще завтракали, когда он вернулся. Мюррей увидел, что в обеденном зале царит напряженная тишина. Близзард и Дельгадо сидели во главе стола и вполголоса о чем — то спорили. Ида и Хитер, сидевшие неподалеку от них, молчали, очевидно, напряженно прислушиваясь. Адриан Гарднер, Ретт Лотем и Эл Уилкинсон с угрюмыми лицами сидели на другом конце стола. Когда Мюррей вошел в обеденный зал, все они уставились на него, даже Дельгадо.

Мюррей достал свидетельство доктора Кромарти и положил его на стол перед Близзардом.

— О'кей, — громко сказал он. — Вот мое доказательство.

Близзард прочитал свидетельство. Мюррей смотрел на Дельгадо. Автор насмешливо улыбнулся, и самоуверенность Мюррея улетучилась. Он внезапно понял, что должно было произойти.

— Это все прекрасно, — сказал Близзард, — но не потерпели ли вы из — за этого крах, Мюррей?

Мюррей посмотрел на Валентайна, неподвижно стоявшего возле буфета. Он глубоко вдохнул воздух и медленно сказал:

— Сегодня утром я нашел в своей комнате бутылку из — под джина, опрокинутый стакан и полную бутылку. Это был обычный трюк, и я хочу знать, кто его проделал.

Близзард наморщил лоб.

— Ага! — воскликнул он. — Вы не уверены, действительно ли это был трюк, и поэтому вы поехали на исследование?

Он указал на свидетельство.

— Я тоже того же мнения — это обычный трюк.

Мюррей не смотрел на него. Он не спускал глаз с Дельгадо. Но он не заметил, чтобы автор сделал какой — нибудь знак.

Может быть, они общались как — то иначе? Во всяком случае, Валентайн выступил вперед и сказал:

— Извините, мистер Близзард, но я скорее поверю, что мистер Дуглас видел очень реальный кошмар. Я сам обыскал его комнату, но не нашел ничего подобного.

Дельгадо слегка улыбнулся, и улыбка эта, очевидно, была предназначена только для Мюррея. Однако, прежде чем Мюррей успел возразить, позади него прозвучал звонкий голос:

— Это все наглая ложь!

Присутствовавшие обернулись. Это незаметно подошел Герри Гардинг.

— Я все слышал, — сказал Герри, — и я знаю, что Валентайн лжет. Я сегодня утром был в комнате Мюррея, чтобы взять у него… Ну, теперь это не важно. Мне нужно было к нему, но я не получил на свой стук никакого ответа, хотя в комнате кто — то был. Поэтому я стал наблюдать за коридором из своей комнаты и увидел Валентайна, выходившего из двери с бутылками в руках. Я знаю это совершенно точно!

Мюррей облегченно вздохнул.

— Валентайн? — резко спросил Близзард.

Слуга сильно побледнел.

— Я должен извиниться, Сэр. Мне было ясно, что мистер Дуглас страдает нехорошим пристрастием к алкоголю. Об этом он сам рассказал мне в первый же день своего прибытия. Я хочу сказать, что я хотел помочь ему.

— Сэм, я думаю, что нам нужно поговорить с глазу на глаз, — произнес Дельгадо.

Он отодвинул стул.

— Сидите на месте! — проревел ему Мюррей. — Мы поговорим в открытую. Сэм, вы слышите? Я утверждаю, что это Дельгадо поместил бутылки в моей комнате. Он сделал это сам или с помощью Валентайна. Когда я поехал к врачу, он хотел пойти на попятную и, несмотря на это, надеялся выставить меня дураком и создать впечатление, что я страдаю запоями. Это ему удалось бы, если бы Герри не посетил меня в нужный момент. Я прав?

Мюррей сначала подумал, что Близзард будет убежден его весомыми аргументами, но продюсер был словно загипнотизирован личностью Дельгадо и остался при своем прежнем мнении.

— Дуглас все переворачивает с ног на голову, — заявил Дельгадо. — Это неожиданное нападение ничуть не удивило меня. Очевидно, он меня больше не выносит с тех пор, как я вчера предложил начать всю пьесу снова, с самого начала. Может быть, он боится работы?

— Этим меня не оскорбить! — пробурчал Мюррей. — Во всяком случае, установлено, что кто — то тайно протащил в мою комнату джин. Эта штука не могла сама появиться там.

— Конечно, нет. Но я считаю, что вы разыграли для всех нас небольшую комедию, чтобы произвести как можно более сильное впечатление на Сэма.

На этот раз возразил сам Близзард.

— Нет, Мануэль, я не могу в это поверить. Но я не хочу устраивать здесь никакой охоты за ведьмами.

Он встал.

— Идемте, мы должны поговорить с глазу на глаз. Мюррей, вы останетесь здесь и выпьете чашечку кофе, чтобы успокоиться.

— Но…

— Делайте то, что я говорю. Я понимаю ваше возбуждение, но в данный момент я, согласно вашим утверждениям, не особенно хитер. Не бойтесь, я выясню это дело, в этом вы можете на меня положиться.

Глава 15

— Я думаю, это бессмыслица.

Ретт Лотем сделал рукой отталкивающее движение.

— Я думаю, что вчера вечером Мюррей в своей комнате напился до чертиков, а сегодня утром он внезапно почувствовал угрызения совести.

— Дурак! — резко сказала Ида. — Вы действительно не понимаете, что он потому и поехал к врачу? У Сэма Близзарда в кармане свидетельство, в котором сказано, что Мюррей не пил ни капли.

— Но что может дать исследование спустя такое долгое время? вмешался Эл Уилкинсон. — Некоторые очень быстро перерабатывают алкоголь, а этот старый пьяница делает это даже быстрее, чем все остальные.

— Я верю Мюррею, — сказала Хитер. — Дельгадо пытается доказать, что Мюррей инсценировал все это. Но почему он это делает?

— Этот спор действует мне на нервы, — мрачно произнес Констант. Почему бы Дельгадо не сыграть с Мюрреем такую шутку? Это намного лучший вопрос.

— И я могу вам ответить на него, — сказал ему Мюррей.

— О'кей, я слушаю.

Констант скрестил руки.

— Хорошо, тогда начнем.

Мюррей глубоко вдохнул воздух.

— Вчера вы сами сказали, что Дельгадо из — за меня прекратил репетицию, не так ли?

Когда Констант согласно кивнул, Мюррей продолжил.

— Он испытывает ко мне личную антипатию, потому что я обнаружил в наших комнатах аппараты, цель и назначение которых он или не смог, или не хотел объяснить. Я, к примеру, всегда вытаскивал проволоку из матраса, но…

Он сделал паузу, потому что ему показалось, что Хитер хочет что — то сказать, но Адриан Гарднер использовал эту паузу, что бы воскликнуть:

— Только не надо снова об этих проклятых магнитофонах! Это постепенно становится скучным, Мюррей!

— Верно, — согласился Джесс Отен.

До сих пор он сидел за роялем и «молча» упражнялся. Теперь он встал и приблизился к остальным.

— Речь идет не только о магнитофонах, — сказал Мюррей. — Телевизоры тоже перестроены и соединены кабелями с таинственными приборами, находящимися в комнате N 13. Лестер, вы знаете, что над сценой находится решетка из металлических прутьев? Вы сами сможете убедиться в этом. А сцена находится под комнатой N 13.

Осветитель молча покачал головой.

— Вы слышали, что я сказал об этом, Мюррей. Это обычная псевдонаучная чепуха. Из — за этого действительно не стоит волноваться.

— Дельгадо другого мнения, — сказал ему Мюррей. — Вчера вечером он внезапно появился здесь, когда я осматривал эту решетку…

— Он сказал вам несколько грубостей, на которые вы теперь реагируйте таким образом? — прервал его Ретт Лотем. — Мюррей, все это болтовня. Вы до сих пор ничего не доказали, и я постепенно начинаю разочаровываться в вас.

— Слушайте! — произнес Эд.

Он демонстративно посмотрел на свои часы.

— Сэм и Дельгадо должны уже закончить обсуждение этих сказок Мюррея, и мы должны уже продолжить репетицию.

— Закройте рот, Эд, — потребовал Герри Гардинг. — Как вы можете называть сказками то, что вам рассказал Мюррей? Неужели вы действительно думаете, что все это только шутки?

— Почему вы стоите на его стороне, совершенно ясно, не так ли?

Адриан насмешливо улыбнулся.

— Чем вас купил Дельгадо, Эд? — тихо спросил Герри.

Он сжал кулаки, словно хотел броситься на него.

— Множеством красивых мальчиков?

— Еще раз проклятье, да заткнитесь же вы наконец! — яростно вмешался Джесс Отен. — Если мы будем продолжать в том же духе, то вскоре все мы попадем прямо в сумасшедший дом!

Мюррей знал, что Джесс говорит правду.

Он пожал плечами, прошел в заднюю часть зала и опустился в одно из кресел в предпоследнем ряду. Немного позже возле него внезапно появился Герри.

— Бедняга, как только вы удержались и не проломили Эду череп? спросил молодой художник.

— Я сам этого не знаю, — ответил Мюррей. — Я действительно этого не знаю. Может быть, я не хотел доставлять удовольствие Дельгадо и затевать драку с другими?

— Гмм.

Герри закурил сигарету.

— Почему Дельгадо делает все это? Чтобы сделать пьесу более реалистичной? Но это же сумасшествие!

— Вероятно, он сумасшедший, — пробормотал Мюррей. — Но и мы все тоже, потому что мы все занимаемся этим с ним.

Потом позади них открылась дверь. Дельгадо и Сэм Близзард прошли на сцену.

Автор, казалось, был готов наброситься на любого.

Герри кивнул.

— Вы думаете, что Сэму удалось загнать автора в угол?

— Нет, я очень сомневаюсь в этом, — ответил Мюррей.

Но Близзард действительно сделал это.

Ему не надо было показывать этого, когда он вскарабкался на сцену. несколько секунд царила тишина, потом Дельгадо пошел к своему стулу в глубине сцены.

— Я долго говорил с Мануэлем, — Начал Близзард. — Вы все знаете, что произошло с Мюрреем сегодня утром, да? Ну, я не могу установить, кто на самом деле сыграл с ним такую шутку, но, вероятно, это был один из присутствующих, и я настойчиво предостерегаю его от повторения подобных шуток. Если это произойдет снова, я буду вынужден наказать виновника, и уж позабочусь о том, чтобы его членство в нашей труппе на этом и кончилось. И с тех пор он не получит никакой роли ни в одном из театров. Это ясно всем?

Он осмотрелся, удовлетворенно кивнул, потом снова повернулся к Мюррею и посмотрел на него.

— Этого вам достаточно, Мюррей?

— Не стоит беспокоиться о виновнике, — он, конечно, не среди актеров.

— Лучше закройте свой рот, — прошептал ему Констант.

— Мюррей, я знаю, что вы подразумеваете под этим, — ответил Близзард. — Но, может быть, будет лучше, если я ничего не услышу?

— Слушайте! — сказал Ретт Лотем.

— Хорошо, продолжим дальше. Я поговорил с Мануэлем и разработанном уже тексте. Мануэль?

Автор, помедлив, поднялся. Очевидно, он вынужден был покориться Близзарду и теперь против своей воли вынужден был признать свое поражение.

— Я добавлю, что существующая рукопись нуждается в серьезной доработке, и поэтому, если даже один из вас немного напортачил, все стало не так уж плохо. Поэтому я договорился с Сэмом, что мы будем работать на той же основе, если все вы будете прилагать еще больше старания, чем прежде. Но ваша работа должна быть на просто хорошей, она должна быть отличной. Ясно?

Все присутствующие облегченно вздохнули.

— Почему же вы не сказали нам этого вчера сразу после репетиции? спросил Герри.

Он указал на уничтоженные наброски.

— Все пошло насмарку толь потому, что у вас начался припадок ярости. Боже, я сойду здесь с ума!

— Мне очень жаль, мистер Гардинг, — сказал Дельгадо после паузы.

Мюррей уставился на него. Извинения так не подходили Дельгадо, который всегда был готов переложить вину на других. Это значило…

— Хорошо, продолжим дальше! — крикнул Близзард. — Все по местам! Эд, я хочу, чтобы вы и Мюррей оба повторили те места, которые мне вчера не понравились. Мюррей, вы слышите меня?

Мюррей оторвался от своих размышлений.

Однако, пока он шел к сцене, он успел продумать все до самого конца.

«Это значит, что Дельгадо больше ничего не находит в нашей пьесе. Он, собственно, поддался только для того, чтобы замаскировать свои истинные намерения. Но какие намерения?»

Глава 16

— Чем дальше над этим задумываешься, — говорил Мюррей самому себе, тем яснее становится, что здесь что — то нечисто. Но…

Он не стал продолжать. Он знал, что он находится в комнате один, и если он начнет говорить сам с собой, это только ухудшит его положение. Он закурил сигарету. Дым поплыл к телевизору, стоявшему экраном к стене.

Может быть, это было бессмысленно, но Мюррей повернул телевизор. С тех пор, как Лестер установил, что аппарат постоянно находится под током, Мюррею всегда казалось, что его матовый экран — это нечто вроде глаза, который наблюдает за ним.

«Я схожу с ума? Я уже сошел с ума?»

Мюррей вынудил себя серьезно изучить этот вопрос и пришел к таким же выводам, как и прежде: кто — то здесь не совсем нормален, и этим кто — то, казалось, был Дельгадо. При мысли об этом человеке у Мюррея побежал холодок по спине, но он, несмотря на это, решил не бросать все это на произвол судьбы и выяснить, что же, собственно, здесь происходит?

Теперь он попытался привести свои мысли в порядок. Он вспомнил, как все это началось.

Сначала он был только недоверчив, потому что собрать под одной крышей всю труппу, чтобы сочинить и поставить пьесу, показалась ему абсурдной. С другой стороны, у Дельгадо была слава великолепного сценариста. Сэм Близзард считал, что этот план вполне выполним, а Мюррей Дуглас нуждался в работе, которую его агент тогда предложил ему.

Этот аргумент все еще имел значение, прежние тоже. Теперь Мюррей видел, что он недооценил Сэма Близзарда. Продюсер не был таким уж легким на подъем, и он хорошо знал, какая разница существует между припадком ярости и настоящим срывом. Сегодняшняя репетиция, в которой они прорабатывали вторую сцену, доказывала, какое значение Близзард придает хорошей пьесе и игре актеров.

Мюррей, конечно, считал, что Дельгадо не придает этому никакого значения, но он, конечно, ничем не мог доказать своих подозрений.

Почему он теперь страдает этой болезненной подозрительностью? Все остальные, казалось принимали Дельгадо таким, каким он был. Лестер Харкнем, например, был готов считать эти электронные приборы псевдонаучной игрой, не стоившей того, чтобы обращать на нее внимание.

Близзард, казалось, считал Дельгадо всего лишь темпераментным автором, к которому надо относится снисходительно.

Герри Гардинг пока придерживался точки зрения Мюррея, но он, кроме всего прочего, испытывал к нему признательность за то, что тот предотвратил его самоубийство, Герри видел в Мюррее своего спасителя, которому он обязан своей жизнью.

Но эта дружелюбность в любое мгновение могла стать полной противоположностью. Констант же, хотя прошлым вечером и помог ему, теперь стал таким же нетерпимым, что было характерно для него.

Нет, у подозрений Мюррея не было никаких доказательств. Речь в лучшем случае шла лишь о перечислении аномалий.

в первую очередь можно было отметить странное поведение всей труппы. Мюррей до сих пор не думал о телевизоре. При этом он отметил, что аппарат со времени его прибытия сюда еще ни разу не включался даже для того, чтобы передать новости.

Для этого были основания: таинственные изменения внутри аппарата пугали Мюррея. Но он еще долго не мог объяснить, почему до сих пор никто другой не заговорил о телевизионной программе, которую он посмотрел здесь.

И в этом доме не было никаких газет.

Насколько Мюррею было известно, еще никто не попросил газет. Никто не читал во время завтрака. А почему, собственно, и нет?

телефонные разговоры. Может быть, труппа эта нарочно составлена так, что у ее членов не оказалось никаких связей с внешним миром. Ну, это все же было понятно: план Дельгадо состоял в том, чтобы собрать всех актеров под одной крышей.

Делу только помешает, если некоторые из них будут уезжать вечером домой, а утром по каким — нибудь причинам будут опаздывать на репетицию.

Принимая все это во внимание, может быть, не было ничего странного в том, что все присутствовавшие были или не женатыми, или вдовцами, или жили отдельно от жен, как это было в случае с Мюрреем. Но это еще ничего не значило, ведь теперь были оборваны все связи с другими людьми. Почему Мюррей еще ни разу не слышал, чтобы здесь кого — то позвали к телефону?

Так же и с ним самим. Почему Роджер Грэди не вызовет его, чтобы осведомиться, как у него обстоят дела? У Мюррея все это время не было никаких близких друзей, потому что он после своего выхода из санатория избегал встречаться с другими людьми, но разве это было основанием для того, чтобы избегать телефонных разговоров со своими знакомыми?

И никаких писем. В зале возле бара Близзарда была прикреплена черная полка, но Мюррей не мог вспомнить, чтобы он когда — нибудь видел, что к ней кто — нибудь подходил, чтобы забрать почту. Он сам никогда не делал этого, он проходил мимо, бросая беглый взгляд на черную полку, но он не ждал никакой почты, и значение этого факта ему стало ясно только теперь.

Снаружи на площадке стояли пять автомобилей — его «Даймлер», «бентли» Сэма, ярко — красный «шевроле» «Корнетт» Иды, «ровер» Лестера и «форд», который, по его мнению, принадлежал Джессу Отену. Остальные или не имели своих автомобилей, или оставили их дома, потому что сочли, что у них здесь будет мало времени для автомобильных прогулок. Несмотря на это, пяти автомобилей было более чем достаточно! Но до сих пор никому в голову не пришло съездить в Лондон, чтобы сходить в театр, на вечеринку или в ресторан пообедать. Члены труппы привыкли регулярно собираться на обед, вечером сидеть в гостиной и всегда вести себя так тихо и сдержано, словно они были престарелыми людьми, которые проводят закат своей жизни в приятном обществе.

Мюррей ударил ладонью по спинке своего кресла и встал. Нет, это же было смешно!

Кому это удалось укротить дюжину темпераментных людей и воспринимать это спокойное течение дней, как нечто желаемое?

О, конечно, Валентайн и другие таинственные слуги постоянно заботятся о физическом благополучии своих гостей, чего требует напряженная атмосфера, потому что ни у кого не возникало ни малейших проблем. Никому не надо было заботиться о стирке своего белья, никому не надо было покидать дома, чтобы, например, купить сигарет. Кроме всего прочего, обслуживание здесь было, как в первоклассном отеле. Еда была великолепной, комнаты были уютны, условия были такими, что лучшего не чего было и желать. И, несмотря на это, в самом деле было что — то скверное.

Мюррей ходил взад и вперед между дверью и кроватью. Наконец — то! Теперьон анализировал свои самые худшие опасения, которые, конечно, были очень неопределенными. Он так долго не делал этого потому, что что они были очень слабы. Теперь он мог продолжить этот свой список. Завтра будет суббота, и после сегодняшней репетиции никто не говорил о том, что и в следующую неделю они будут работать, как и прежде.

Но что — нибудь другое казалось маловероятным. Пробежка по саду и ближайшим окрестностям дома. Он обнаружил плавательный бассейн с навесом и всевозможный спортивный инвентарь. В конце концов, можно было ожидать, что такие молодые люди, как Ретт и Эл, заинтересуются этим. Погода в некоторые дни была прохладной и дождливой, но, несмотря на это, не настолько плохой, чтобы все время сидеть в доме. За главным домом находится теннисный корт, не так ли?

Плавательный бассейн легко наполнить.

Снаружи, может быть, и не было идеальной погоды для купания, но, в конце концов, сейчас была не зима.

Никто не выходил из дома на прогулку.

Насколько было известно Мюррею, кроме него и Хитер, никто из присутствовавших с первого дня не покидал этого участка.

Почему?

При мысли о Хитер Мюррей вспомнил еще кое — что. Она, Черри Белл, которую едва ли можно было считать, потому что она каждый вечер с самого первого дня печатала для Дельгадо, и Ида были единственными женщинами в доме. Конечно, каждый знал, что Иду не стоит упоминать, но Хитер действительно была очень мила. У Мюррея были свои собственные основания не ухаживать за ней, у Эда тоже. Герри, как и все наркоманы, тоже едва ли интересовался женщинами. Но кроме этого есть еще Ретт, Эл, Джесс Отен и Лестер Харкхем. Лестер почти вдвое старше Хитер, но у него слава сердцееда. Сэма Близзарда тоже можно отвести туда же. В конце концов, он был женат три или четыре раза. И уж не говоря о Константе, который волочился за каждой красивой девушкой и, как и Мюррей, принадлежал к той же самой труппе.

Итак, нет достатка в подходящих мужчинах. Однако, из — за их поразительной незаинтересованности девушкой Мюррей пришел к выводу, что Хитер предусмотрена как приманка для Иды, как героин был предусмотрен для Герри. Констант был счастлив, получив свои порнографические книжонки, другие тоже получили подобные же вещи, о которых Мюррей ничего не знал.

Мюррей вспомнил упрек, который Герри сделал Эду:

— Чем вас купил Дельгадо? — спросил молодой художник. — Множеством красивых мальчиков?

Мюррей угнетенно покачал головой.

Все эти сцены были взяты прямо из театральной пьесы Дельгадо. На сцене они, наверное, были бы уместны. Люди переживали, они знали, что не могут автоматически вернуться в другой мир, в котором существует дружба и общие интересы.

Это на самом деле было ужасно.

Он внезапно остановился и уставился на телефон, стоявший на ночном столике.

После его прибытия телефон звонил только однажды, когда Валентайн напомнил ему о времени завтрака.

Кто такой вообще этот Валентайн? Его попытка создать впечатление, что он был нанят Близзардом, давно уже провалилась.

Этот человек был тесно связан с Дельгадо, может быть, уже в течение нескольких лет.

Было ли это ясно Близзарду, или продюсер до сих пор считал, что он сам нашел Валентайна и нанял его в качестве слуги?

Как он вообще нашел его? По рекомендации Дельгадо? Это было неуклюже…

Мюррей сжал кулаки. Он чувствовал, как бешено бьется его сердце. Но он не должен вмешиваться в это дело, иначе но попадет сумасшедший дом. Он решил не отбрасывать свои опасения. Он подошел к телефону и взял трубку.

Отозвался голос. На этот раз у аппарата был не Валентайн, а другой слуга.

— Да, мистер Дуглас?

— Я хочу заказать разговор с Лондоном.

Мюррей вытащил выдвижной ящик и достал оттуда записную книжку. Он назвал номер домашнего телефона Роджера Грэди.

Когда он назвал номер, слуга ответил ему:

— Очень хорошо, Сэр. Я соединю вас, как только абонент ответит.

«Надеюсь», — молча подумал Мюррей и положил трубку.

Его сигарета тлела, положенная в пепельницу. Он зажег новую, заметив при этом, как дрожат его руки.

«А если меня ни с кем не соединят? Тогда я лучше напишу письмо, нет, два письма. Я должен где — то достать почтовые марки. Одно из писем я отдам Валентайну, а другое сам опущу в ближайший почтовый ящик. Роджер должен связаться со мной и сказать мне, получил ли он оба письма или только одно».

Сумасшедшая ситуация! На мгновение Мюррей усомнился в своей вменяемости. Он уже ощущал подобное же в санатории, когда он страдал от абстиненции и строил фантастические планы, как ему протащить бутылку в свою комнату.

Все это, к счастью, было позади. Ему как — то удалось обрести равновесие. Теперь он очень боялся последствий даже единственной выпивки, чтобы случайно не поддаться пороку, который снова будет мучить его. Когда он думал о последствиях, он испытывал очень неприятное чувство.

С тех пор, как Дельгадо сыграл с ним эту шутку, он еще сильнее стал бояться последствий.

Телефон зазвонил. Он взял трубку.

— Роджер?

— Мне очень жаль, мистер Дуглас, но по указанному номеру к телефону никто не подходит.

— Лжец!

Мюррей посмотрел на наручные часы.

Четверть одиннадцатого. Нет, совершенно невозможно, чтобы Роджера в это время не было дома. Мюррей знал, что ему нужны неопровержимые доказательства, прежде чем он сочтет, что ему нарочно строят препятствия.

— Все в порядке, большое спасибо, — невыразительно ответил он и положил трубку.

Что теперь? Нужно ли ему писать письмо? Письмо, конечно, придет только в понедельник. Нет, лучше попытается позвонить по телефону второй раз. Роджер не любит рано вставать. Мюррей позвонит ему около часу, ему нужно будет…

Кто — то постучал в дверь. Мюррей замер, и его голос против его воли прозвучал хрипло, когда он спросил:

— Кто там?

Глава 17

Дверь открылась. На пороге стояла Хитер. На ней были брюки и белая нейлоновая куртка. Она выглядела необычно молодой, потому что отказалась от косметики.

— Мюррей, я не помешала? — спросила она.

— Ради бога, нет. Входите же!

Он только надеялся, что его голос не выдал его явное облегчение.

Она закрыла за собой дверь и посмотрела на Мюррея.

— Я хотела бы попросить у вас совета, — сказала она. — Я доверяю вам, и я должна с кем — то поговорить.

«Ну вот, — разочарованно подумал Мюррей, — мне только 32 года, но ко мне уже пришла девушка, чтобы спросить у меня совета».

Однако, он ничем не выдал этих мыслей, предложив Хитер сесть в кресло и загасив свою сигарету.

Она села, подняв колени, обхватив их руками, и заговорила с искусственной непринужденностью, словно хотела избежать говорить о своих собственных проблемах.

— Ну, сегодня все прошло много лучше, не так ли? Я могу себе представить, какое вы от этого получили облегчение.

— В противоположность вам.

Мюррей раскрыл свой портсигар, предложил Хитер сигарету и зажег зажигалку.

Когда она нагнулась, чтобы зажечь сигарету, ей, казалось, стало ясно, что только что сказал Мюррей. Она выпрямилась.

— Что вы подразумеваете под этим? — спросила она.

Она бросила на него неуверенный взгляд.

— На многое. Это только по — человечески, что вы при новом начале надеялись получить шанс, вместо того, чтобы все время сидеть в последнем раду или помогать Герри.

— Это ужасно, когда вы об этом говорите, — призналась Хитер после паузы. — Мне очень жаль, если у вас сложилось такое впечатление.

— Разве это не часть проблемы, о которой вы хотели поговорить со мной? — осведомился Мюррей.

— О! Да, вы, собственно, правы.

Хитер не посмотрела ему в лицо. Вместо этого она рассматривала повернутый телевизор, словно ей хотелось спросить, почему его матовый экран повернут к стене.

— Я просто не знаю, что мне делать, Мюррей. Я здесь пятое колесо в телеге. Сначала это было неважно. Я думала… Ну, для меня это счастье, что здесь, хотя мне и не дали никакой роли, но не отправили обратно в Лондон. Все же жалование в два раза выше, чем в Саутгемптоне, и я учусь, наблюдая Дельгадо в работе, а так же Сэма Близзарда и вас. Но мой первоначальный оптимизм давно уже иссяк. Все это дело кажется мне таким хорошо спланированным.

Мюррей уставился на нее.

— Что все это должно значить? Почему вы так решили?

— Я сама этого точно не знаю.

Она беспомощно пожала плечами.

— Мне только показалось, что Сэм заботится обо мне. Я думаю, он нанял меня и платит мне не из чистого человеколюбия, потому что до сих пор он мне ничего не сказал и не разу не поругал меня, когда я вела себя не слишком хорошо. Вы единственный, кто хоть как — то со мной говорит. Больше никто не обращает на меня внимания. Конечно, Ида…

Она не стала продолжать. Прежде, чем он смог что — нибудь сказать, лицо ее сморщилось, и она затянулась сигаретой.

— Я в последнее время слишком много курю, — сказала она. — В горле у меня совершенно пересохло. Не найдется ли у вас стакана воды?

— Конечно.

Мюррей встал. Когда он подошел к раковине, он кое о чем вспомнил и открыл шкафчик. Жестянки с фруктовыми соками все еще стояли там. Он взял одну из них и показал Хитер.

— Может быть, лучше немного сока? Я его еще не пил.

Она кивнула, словно ей было бы безразлично, что он ей дает. Мюррей пробил отверстие в жестянке перочинным ножом.

— Вы хотели мне что — то сказать, — сказал он.

Он достал стакан и протянул ей его.

— Спасибо.

Хитер одним глотком опустошила стакан апельсинового сока и опустилась в кресло.

— Верно, я хотела кое — что сказать. Ну, я думала, что вы сможете мне помочь, потому что вы были так милы со мной и потому что вы больше… О, это звучит смешно, но я просто не могу выразиться по другому. Вы проявили больше инициативы, чем все остальные. Мне кажется, что все остальные, кроме вас, так пассивны, так безразличны ко всему. Этого я никак не ожидала. Вы понимаете, что я имею в виду? Они работают весь день, почти весь вечер болтают друг с другом, а потом честно отправляются в постель. И это все. У меня такое чувство, что я никогда никого из них по — настоящему не узнала. Мне кажется, что они интересуются общей работой, и это их единственный интерес. Вы побывали везде, вы обнаружили магнитофоны в кроватях, вы задаете неудобные вопросы. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Хитер не стала продолжать, но ее вопросительный взгляд сказал ему, что она боится.

— Я очень хорошо понимаю вас, горячо заверил ее Мюррей. продолжайте, пожалуйста.

Она отставила пустой стакан.

— Знаете, что? С тех пор, как вы показали мне эту странную штуку под моей кроватью, я все время беспокоюсь. Всем остальным это, кажется, совершенно безразлично. Они начинают скучать, когда с ними заговоришь об этом, не так ли? Но я каждый вечер перерезаю тонкую проволоку, идущую от матраса к магнитофону своими маникюрными ножницами.

Хитер усмехнулась.

— Разве это не сумасшествие? Но я не хочу, чтобы аппарат всю ночь работал под моей подушкой. А как вы?

— Теперь я подумаю.

Мюррей наморщил лоб и уставился на стену перед собой, чтобы Хитер не видела, что она высказала то, что он подсознательно уже счел самым важным.

— Я делаю даже больше. Я каждый вечер вытягиваю проволоку из матраса и выбрасываю ее. Она всегда появляется снова, но, должно быть, установить ее довольно сложно. Я делаю это вообще — то вот почему. В конце концов Дельгадо должен потерять терпение и сказать мне, для чего все это сделано.

— Итак, вы думаете, что он солгал, когда утверждал, что эти приборы он использует для…

Она попыталась подыскать нужное слово.

— Гипнопедии? Конечно, он солгал. Даже Лестер был того же мнения, когда я показал ему эту штуку. Но он не захотел принимать все это всерьез. По его мнению, Дельгадо занимается здесь какой — то псевдонаучной чепухой.

Хитер провела языком по губам.

— Можно мне выпить еще апельсинового сока? Я все еще хочу пить.

— Конечно.

Мюррей с готовностью поднялся, открыл вторую жестянку и поставил возле нее.

— А повернутый телевизор тоже имеет какую — нибудь связь с Дельгадо? осведомилась Хитер.

— Вы попали в самую точку, — сухо сказал Мюррей. — Лестер обнаружил, что в аппарате находятся какие — то добавочные детали. Он постоянно включен и никогда не выключается. У меня странное чувство, что за нами все время наблюдают. Поэтому…

Он наморщил лицо и пожал плечами.

— Да, я знаю, что вы имеете в виду.

Хитер серьезно посмотрела на него.

— Но зачем? Что все это значит? Почему остальных это нисколько не заботит?

— Не имею никакого представления, — ответил мюррей. — Я знаю только, что Дельгадо беспокоится о всех этих вещах, вместо того, чтобы действительно беспокоиться о нашей работе.

Он сделал паузу.

— Впрочем, о чем же вы хотели меня спросить? Это связано с этим?

— Нет.

Хитер опустошила стакан и взяла вторую жестянку.

— О, я же выпью весь ваш запас!

— Пейте. Я не открыл еще ни одной жестянки, и, в конце концов, кто — то же должен пить все это.

— Спасибо, сок действительно очень вкусный.

Она наполнила свой стакан.

— Я рада, что кто — то позаботился об этом.

Он покачал головой.

— Дальше, пожалуйста, — попросил он ее. — Я рад, что кого — то заботит то же, что и меня.

— Ну, не совсем то же, — поправила она его.

Она побледнела, начав говорить о своих опасениях. Теперь краска снова стала возвращаться на ее лицо.

— Я подумала, не лучше ли сдаться и вернуться в Саутгемптон. Я приехала сюда с иллюзиями, что смогу многому научиться и, может быть, сыграть специально написанную для меня роль. Представьте себе только, каким шансом это было для меня в пьесе Дельгадо! Вы заметили, как оптимистична я была по прибытии сюда?

— Я помню еще и о том, что я пытался испарить этот ваш оптимизм, добавил мюррей.

— Это было только хорошо. Я должна быть благодарна вам за это.

Она снова отпила сок из стакана.

— Если бы вы меня не предупредили, что я питаю напрасные иллюзии, мне было бы намного хуже теперь, когда я сама пришла к такому же выводу.

Мюррей изучающе посмотрел на нее. Она теперь говорила горячее, чем прежде, казалось, нервничала немного меньше, и это немного удивило его. Он не мог себе представить, почему это так, и поэтому осторожно спросил:

— Вы пришли сюда не только за тем, чтобы спросить меня? Уйти вам или остаться? Если это ваша единственная проблема, то вы, без сомнения, должны остаться. Только проследить перипетии возникновения театральной пьесы уже очень полезно, не так ли?

Хитер медленно кивнула. Она отставила стакан и сама закурила сигарету. При этом, казалось, ей что — то пришло в голову. Она склонила голову, словно задумалась над чем — то, но потом отказалась от задуманного.

Она неожиданно хихикнула.

— О ты, мой боже! — сказала она. — Собственно, это дело не такое уж и смешное, и я его до сих пор принимала очень серьезно, но, несмотря на это, все это как — то смешно.

Она открыла и испуганно закрыла рот.

— Что это? — спросила она. — Мне кажется, этот сок содержит слишком много углекислоты. Я никогда… О, все это неважно.

Все было понятно. Мюррей вздохнул и больше не удивлялся. Он должен был еще раньше понять объяснение странного поведения Хитер. Она, очевидно, выпила для храбрости, прежде чем прийти к нему со своими проблемами. Теперь выпитое оказывало свое действие.

— Хитер, я действительно не догадывался, что вы хотите со мной поговорить, — терпеливо произнес он.

Она бросила на него удивленный взгляд.

— Разве я еще не все рассказала вам? Мне очень жаль. Ида сказала, что вы любите меня, и должна лечь к вам в постель.

— Вы ждали от нее чего — то другого? — невыразительно сказал Мюррей.

Он знал, что Ида очень нетерпелива. В таких обстоятельствах она среагировала совершенно по — человечески. Он знал, что Хитер правильно поняла эти намеки. Она была молода, но она ни в коем случае не была монашкой.

Это показало уже следующее ее замечание.

Она еще раз хихикнула.

— Мюррей, вы просто не можете принять этого всерьез, не так ли? Я имею в виду, она неплохая актриса, но, если она что — то говорит, то она это и имеет в виду, иначе она просто не может. Всегда такое впечатление, что она стоит на сцене. О!

Ее голос совершенно изменился. Она положила сигарету, не обращая внимания на то, что она выпала из пепельницы и покатилась по столу. Хитер напряженно уставилась на нее.

— Мюррей, у меня ужасно кружится голова. Я сейчас потеряю сознание, сказала она. — Я, по — видимому, перепила. Но как я могла перепить? Я сегодня вечером выпила только стаканчик… о, боже!

Она попыталась встать. Краска снова сошла с ее лица.

— Мюррей, вы же не… Нет, конечно, нет!

Она приподняла руку, словно попыталась встать из кресла.

— О, мне так плохо.

Мюррей вскочил, поддержал Хитер и повел ее к раковине. Он пустил холодную воду, и Хитер немного попила. Мюррей возвратился назад к столу, взял банку с соком и понюхал ее. Потом он вылил немного сока на ладонь и осторожно попробовал его. Фруктовый вкус заглушал все, но Мюррей мог себе представить, что было добавлено в сок. Может быть, водка, но, вероятнее всего чистый спирт.

У Хитер после этого всего лишь будет болеть голова, и она будет мучиться с похмелья. Но если бы эту банку открыл Мюррей, не обратив внимания на ее содержимое, оно было бы для него подобно цианистому калию.

Глава 18

Несколько секунд Мюррей мог думать только о всевозможных последствиях. Если Дельгадо действительно намеревался, ну — как бы это сказать — отравить его, он, может быть, и не удовлетворится этой попыткой.

Чего еще можно ожидать от него? Жестянки в шкафу выглядели таким же безобидным образом, как и та, которую он открыл для Хитер. Мюррей тщательно обследовал их, но не нашел ничего подозрительного.

Что ему теперь делать? Нужно ли ему показать одну из банок Близзарду? Не примет ли это Близзард в качестве доказательства?

Может быть, не каждая банка содержит спирт? Может быть, он случайно взял ту, единственную, потому что она стояла в первом ряду и была предназначена для него?

Как же все пойдет дальше? Будет ли добавлен спирт в лимонный сок, который Валентайн подает ему за ужином? Или водка потечет из крана? Мюррей этого не знал и поэтому чувствовал себя, как в замке Дракулы, где ему угрожала каждая тень.

ОН должен был быть доволен этими тенями. Уже в самой попытке отравить бывшего алкоголика спиртом было что — то совершенно абсурдное. Мюррей видел это на лице Близзарда, когда он показывал ему свидетельство доктора Кромарти. Вероятно, было совершенно бесполезно и дальше оставаться здесь и обсуждать это с другими. Мюррей должен бежать, и пусть здесь все катится ко всем чертям.

Хитер, шатаясь, отвернулась от раковины, ее, должно быть, вырвало. Мюррей хотел поддержать ее, когда она отшатнулась от раковины.

— Оставьте меня в покое, — потребовала она. — Боже, да оставьте же меня в покое. Я не шучу.

— Хитер, я ничего не делал со стаканом, — заверил ее Мюррей. — Эта штука была предназначена только для меня, а не для вас.

Она ничего не ответила. Вероятно, она она даже не слышала его. Мюррей мог себе представить, как действует на нее чистый спирт, и, кроме того, она уже пила до этого.

Хитер упала на постель и положила голову на руку. Одна ее нога все еще касалась пола. Дыхание ее было неравномерным, потом она начала всхлипывать.

Мюррей сжал кулаки. Его собственная проблема настолько занимала его, что он видел только очевидное. Дельгадо не удовлетворится тем, что доведет его до гибели. Он сделает это со всеми. Хитер была лучшим примером этого.

Он должен все обдумать, все спланировать. Ему нужно как то бежать, помочь бежать Хитер и помешать Дельгадо остановить их…

Самоубийство Гаррижо! Ему захотелось вызвать Роджера Грэди.

Мюррей дрожащей рукой поднял трубку и еще раз назвал Лондонский номер. Ожидая разговора, он подошел к двери, недоверчиво выглянул в коридор и затем закрыл дверь. Снаружи никого не было видно.

Он снова сел у телефона и задумался о том, что ему рассказала Хитер. Она рассказала, что каждый вечер перерезала провод между матрасом и магнитофоном…

Мюррей внезапно вскочил. Он сдвинул Хитер в сторону. Она не протестовала. Он поднял матрас, и его подозрения подтвердились: сетка снова была цела, хотя вечером он удалил ее. Мюррей не знал, было ли это средством влияния на спящего, но это объяснение показалось ему таким же логичным, как и все остальные.

Род электрического поля? Лестер сравнил сетку с антенной.

Зазвонил телефон. Мюррей взял трубку и едва смог ответить, услышав знакомый голос Роджера.

— Роджер, слава богу! Это я, Мюррей!

— О, это ты!

Мюррей мог представить себе движение руки, сопровождавшее это восклицание.

— Что это тебе надо в такое время? Тебе вообще ясно, что ты сделал? С тех пор, как ты публично напал на Барнетта, он ведет личную войну против пьесы Дельгадо и каждого, кто хоть как то связан с ней…

— Помоги мне, Роджер. Я должен кое — что рассказать тебе. Если дело здесь пойдет так и дальше, вероятно, не будет никакой пьесы Дельгадо.

— У меня тоже такое впечатление, — пробурчал Роджер. — Я не знаю, как Барнетт все это проделает, но, кажется, ему удастся добиться результатов. В таких обстоятельствах вы не получите театр Манграйва.

— Черт с ним, с этим театром! Дослушай же! Роджер, этот Дельгадо сумасшедший. Я не преувеличиваю. Дельгадо нужно отправить в сумасшедший дом. За прошедшую неделю мы пережили больше катастроф, чем другая труппа за год. Дельгадо в ярости разорвал первую рукопись сценария, и Сэму пришлось успокаивать его…

— Теперь все снова в порядке, да?

— Позволь же мне, наконец, сказать, Роджер! — сердито потребовал Мюррей. — Герри Гардинг чуть было не покончи самоубийством, потому что Дельгадо дал ему неограниченное количество героина. Здесь повсюду установлены таинственные электронные приборы, которым Лестер Харкхем не смог дать никакого разумного объяснения. Но я убежден в другом, потому что…

Он не стал продолжать, потому что в эту секунду ему показалось, что незадолго до этого Хитер на что то намекала ему. Хитер и он были единственными людьми в этом доме, которые задавали неприятные вопросы.

Хитер и он уже привыкли все время перерезать связь между матрасом и магнитофоном.

Случай?

— Хэлло! — раздраженно произнес Роджер.

Мюррей вернулся к действительности.

— Да. Ну, это еще не все, Роджер. В труппе находится девушка, для которой не предусмотрено никакой роли. Ее используют толь для развращения Иды. Она используется только как приманка, как героин Герри и грязные книжонки Константа Байнеса. И в моем случае кто — то пытается — я думаю, что это все — таки Дельгадо — вновь пристрастить меня к бутылке. Само собой не открыто, а, к примеру, через жестянку с консервированным фруктовым соком, в который добавлен спирт.

— Мюррей, это правда?

— Ты не хочешь приехать сюда и позволить доказать тебе это? Мне было намного легче, если бы кто — нибудь приехал сюда. Иногда я сам сомневаюсь в нормальности своего разума.

— Гммм…

— Проклятье, Роджер, ты что — то знаешь! Ладно, хватит болтать! Уже поздно!

Мюррей напряженно ждал, когда Роджер примет решение.

— Да, может быть, ты и прав. Я имею в виду, что до сих пор я не очень в это верил. Но я рассказал тебе, почему Леа Мартинес после парижского спектакля «Три раза в раз» попала в сумасшедший дом?

— Нет. Ты сделал несколько намеков, но я никогда не обращал на это внимания, потому что был занят поисками работы. Давай дальше.

— Леа Мартинес утверждала, что Дельгадо преследовал ее и довел до сумасшествия, — объяснил ему Роджер, — Послушай, Мюррей, ты знаешь, почему я тебе все это рассказываю?

— Да, — ответил Мюррей.

— Хорошо, мы понимаем друг друга.

Роджер нерешительно поколебался.

— Какие выводы я должен сделать из вашего сообщения, Мюррей?

Как могло произойти, что нахождение там могли вытерпеть Сэм Близзард, Ида и Адриан? Почему же все остальные довольны Дельгадо? Это что — то направлено против тебя?

— Нет, но…

Мюррей прикусил нижнюю губу. Как ему объяснить Роджеру свои подозрения?

— Роджер, я не могу сейчас говорить об этом. Я попытаюсь убежать отсюда, но если мне это не удастся…

— Что?

— Таково мое решение. Участок обнесен высокой оградой из колючей проволоки, и ворота запираются вечером в одиннадцать часов. Может быть, мне придется оставить машину и идти пешком.

— Мюррей, все это звучит так невероятно!

— Послушай, Роджер!

Мюррей должен был совладать с собой, чтобы не швырнуть телефон об стену.

— Как я только выберусь отсюда, я тут же направлюсь к некоему доктору Кромарти в Бедфорде. Понятно?

— Да.

— Роджер, я не хочу делать преждевременных выводов, но я думаю, что парижская трагедия повторится, а я не хочу быть Жан — Полем Гаррижо.

— Можно подумать, что Дельгадо — второй маркиз де Сад, — вмешался Роджер. — Хорошо, я верю тебе, что ты не хочешь делать преждевременных выводов. Но тебе ясно, что тогда ты будешь потерян для Сэма Близзарда?

— Мне все равно, что он думает, пока он не замечает, что его труппа оказалась чем — то вроде тюрьмы, сумасшедшего дома или кладбища. Ради бога, приезжай сюда, Роджер, если я завтра не появлюсь или не буду у доктора Кромарти!

— Хорошо.

Роджер, казалось, принял решение.

— Но если пьеса после твоего ухода будет иметь успех, и никто не будет убит и не попадет в сумасшедший дом, мы совершенно чужие люди, Мюррей. Тогда я потеряю всякое уважение к тебе.

— Ну, я все же рискну, — задумчиво ответил Мюррей.

Он положил трубку.

Теперь он знал, что он должен делать.

Он опустился в кресло и закурил сигарету.

Хитер теперь мирно спала. Но она скоро снова придет в себя.

Они уже поговорили о том, чтобы покинуть этот дом, следовательно…

Мюррей подумал о том, что его ждет на следующее утро. Теперь он не мог просить Валентайна открыть ему ворота, и он не мог нести к автомобилю никого потерявшего сознание. Но завтра утром он уговорит девушку последовать за ним. И он должен прихватить с собой как можно больше доказательств, к примеру, проволочную сетку. Мюррей встал, взял перочинный нож, отрезал часть матраса, в который была вплетена проволока, и смотал эту проволоку. Он сунул ее в чемодан и оглянулся в поисках еще чего — нибудь.

Магнитофонные катушки? А почему бы и нет? Мюррей одной рукой поднял матрас, снял обе катушки с магнитофона и сунул их в свой чемодан. Жалко только, что телевизор был слишком велик и тяжел. Таким образом, Мюррей не смог взять слишком многого. Еще он взял жестянку с соком.

После того, как он упаковал их, ему пришло в голову, что он сможет взять так же ленты с магнитофона Хитер.

Он, конечно, должен выждать, пока он сможет прокрасться в ее комнату. Пока еще было слишком рано. Ида может посетить Хитер и устроить чудовищный скандал, если она застанет там Мюррея. Нет, он должен подождать по крайней мере с час.

Глава 19

Около часа, все время слыша равномерное дыхание Хитер, он больше не мог сдерживаться. Он погасил последнюю из множества сигарет, осторожно подошел к двери и хотел забрать магнитофонные кассеты из комнаты Хитер.

Он приоткрыл дверь, прислушался, но ничего не услышал. За последний час он ясно слышал, как остальные один за другим отправлялись в постель. Он услышал тихий вопрос Иды у двери Хитер. Ида, по — видимому, привыкла к тому, что ей зачастую отвечали молчанием, потому что она сейчас же отправилась в свою комнату.

Мюррей поискал ключ в карманах Хитер, но не нашел. Теперь он тихо вышел в коридор и бесшумно закрыл за собой дверь.

В это мгновение он услышал голоса в комнате номер 13, которая впервые со времени его прибытия сюда была открыта. Он глубоко вздохнул и открыл дверь в свою комнату, чтобы иметь путь к отступлению. Потом он тихо приблизился к двери соседней комнаты.

Голоса принадлежали Дельгадо и Валентайну. Мюррей не ожидал ничего другого.

Странно было только то, что Валентайн на этот раз говорил тоном приказа, в то время как голос Дельгадо звучал почти покорно.

— Девушки нет в ее комнате, — констатировал Валентайн. — Где же она находится?

— Я не знаю.

Дельгадо, очевидно, нервничал.

— Может быть, снаружи, в парке?

— Чушь! Я знаю, кто приходит в дом, и кто покидает его. Нет, она должна находиться где — то здесь.

— Не поступает ли двойной сигнал из комнаты Иды?

— Хитер там нет. За это мы должны благодарить этого Дугласа! Она уже четыре ночи подряд должна была реагировать на наше внушение, но ее магнитофон не работает.

— Мы должны что — то предпринять против этого Дугласа, — сказал Дельгадо. — Не может ли она находиться в его комнате?

— Откуда мне это знать? — пробурчал Валентайн. — Этот парень так недоверчив. Чем может нам помочь детектор телевизора, когда тот повернут к стене? Я весь вечер вижу только стену его комнаты.

— Но он же ничего не знает, пробормотал Дельгадо. — У него только одни подозрения. Мы можем вынудить его замолчать…

— Поздно, — вмешался Валентайн. — Сегодня вечером он звонил своему агенту в Лондон. Он хочет бежать и упоминал Гаррижо. Тот ему поверил и рассказал о Леа Мартинес. Ты все еще помнишь Леа?

Голос его стал резче.

— Никто не поверил ни одному его слову, — возразил Дельгадо. — Теперь она сидит в психиатрической лечебнице, такой примитивной, и, может быть, она действительно спятила там.

Он попытался рассеяться, но ему это не удалось.

— Поздно. Он хочет бежать. Это все ты и твои непрямые методы!

— Но он все еще здесь, не так ли? Мы можем применить и прямые методы. Еще не поздно, — возбужденно возразил Дельгадо.

— Еще не поздно! Он сообщил своему другу, что он хочет уйти, и этот человек должен начать расследование, если он не прибудет завтра в Лондон.

— Этого можно избежать! — горячо заверил Дельгадо. — Мы можем изготовить ленту, которая внушит ему, что ему лучше остаться здесь. Это, несомненно, произведет на него другое сильное впечатление.

— Пожалуй, он должен исчезнуть, — равнодушно ответил Валентайн. — Он ведет себя хуже, чем Леа.

— Но это же исключено! — завопил Дельгадо. — Что же тогда будет с постановкой? Он играет главную роль, и если он уйдет, у других, может быть, тоже пропадет всякое желание играть. Тогда все мы потерпим крах!

— Пьеса больше не имеет для меня никакого значения, — почти равнодушно произнес Валентайн. — В настоящее время меня беспокоит только Хитер. Она — хороший материал, и я не хочу потерять ее.

— Дуглас тоже!

Дельгадо возбуждался все больше.

— Мы установили это после оценки первой же ленты, и ты сам согласился, что он очень хорошо подходит для наших целей.

— Но лента была прокручена только раз, не так ли? — резко ответил Валентайн. — Теперь я хочу знать, где находится девушка. Сейчас мы обыщем все комнаты без помощи детекторов. Если мы нигде не найдем ее, мы заглянем к Дугласу. И тогда черт бы побрал этих людей, Дельгадо! Это ведь будет ничто иное, как совместные переживания, не так ли?

Мюррей не мог подслушивать дальше.

Оба этих человека в любую секунду могли появиться в коридоре. Он бесшумно скользнул назад в свою комнату, запер за собой дверь и глубоко вздохнул. Потом он подошел к постели и подергал Хитер за рукав.

— Хитер! — прошептал он ей на ухо. — Проснись! Да проснись же наконец!

Она только слегка пошевелилась и что — то простонала. Мюррей подошел к раковине, вернулся назад с мокрым полотенцем и положил ей на лоб.

— Проснись! Дельгадо ищет тебя. Ты должна спрятаться!

— Что?

Она медленно открыла глаза.

— Оставьте меня в покое! Я хочу спать.

— Ты должна спрятаться! Дельгадо ищет тебя!

— Что?

Хитер внезапно пришла в себя. Она встала и уставилась на Мюррея.

— О, боже! прошептала она. — Теперь я снова все вспомнила! мюррей, ты проклятый…

Она осеклась, обнаружив, что она полностью одета.

— Послушай! — настойчиво прошептал Мюррей. — Я ничего не подсыпал тебе в стакан, понятно? Фруктовый сок был предназначен для меня. Это была идея Дельгадо или Валентайна.

Но объяснять это теперь было не время.

— Он ищет тебя, и ты должна спрятаться.

Хитер бросила на него непонимающий взгляд. Мюррей мог себе представить, какие вопросы вертелись у нее на языке, поэтому он быстро продолжил Дальше.

— Я не могу все объяснить тебе за один раз, — сказал он. — Я исчезну завтра утром, и, если ты будешь храброй, ты можешь пойти со мной. А теперь они должны обнаружить тебя в постели Иды, и они ничего не смогут сделать с тобой.

— Ида? Нет, это исключено! Я не хочу спрашивать тебя, нужно мне связываться с ней или нет. мне только хочется знать, как мне избавиться от нее.

— Ты не сможешь воспрепятствовать ей, — заверил он ее. — Но об этом мы поговорим позже! Ты должна спрятаться.

Он осмотрелся в поисках подходящего места и указал на одежный шкаф.

— Полезай внутрь.

Хитер испуганно вздрогнула.

— Мюррей, я не смогу, — тихо сказала она. — Я страдаю клаустрофобией. Я закричу там.

— Но…

— Это невозможно! Я не смогу совладать с собой, — заверила она его.

— Вот именно, пробормотал он и разочарованно опустил руки.

— Что в этом такого скверного? Мюррей? — спросила она. — Ты можешь запереть дверь, не так ли?

— Я очень сомневаюсь, что обычный дверной замок сможет их задержать подавленно ответил Мюррей. Ну, тогда нам придется самим выступить против них. Это чертовски неприятное дело! Сейчас мы…

Он не стал продолжать дальше. Он вспомнил, что Валентайн говорил о том, что нельзя допускать совместных переживаний. Он, правда не совсем понял, что тот имел в виду, но, очевидно, Дельгадо воспринимал это, как угрозу.

— И что же теперь? — после короткой паузы спросила Хитер.

— А теперь мы постараемся их обмануть!

Мюррей выключил свет.

— Только, ради бога, никаких возражений. раздевайся и оставь одежду там, в кресле, где хорошо было бы видно из двери.

Пока он говорил это, он в лихорадочной спешке готовил постель.

— Мюррей, — сказала Хитер слабым голосом.

— Ты не должна ничего бояться! — настойчиво прошептал ей Мюррей. — Я только что подслушал, что Дельгадо хочет тебя видеть только в постели Иды и ни у кого другого. Это звучит ненормально, все это дело ненормальное. Таким образом, у него, по крайней мере, будут причины для беспокойства. Ну, пожалуйста!

Хитер молча кивнула, разделась и бросила свою одежду на кресле. Потом она залезла под покрывало на постели. Мюррей оставил туфли, брюки и пуловер у конца постели, а рубашку и галстук положил возле одежды Хитер. Он забрался в постель с другой стороны. Хитер немного подвинулась влево, чтобы дать ему место.

— Лежи тут, — прошептал он ей. — Притворись спящей, когда они войдут в дверь. Слышишь? Они уже идут!

Снаружи послышались тихие шаги. Мюррей повернулся на бок, надеясь, что ему удастся убедительно притвориться спящим.

Шаги приблизились. Хитер внезапно прижалась к Мюррею. Он почувствовал тепло ее кожи и мягкие груди, прижавшиеся к его спине. Теперь они действительно выглядели парой любовников. Они ждали, когда откроется дверь.

Глава 20

Мюррей оставил ключ в замке, чтобы дверь не смогли открыть просто вторым ключом. Пришельцев, очевидно, ничуть не смутил такой примитивный метод. Мюррей осторожно приоткрыл глаза, услышав, что дверь открылась. Однако, в комнате было совершенно темно, и в коридоре тоже не было никакого света.

«Только не совместные переживания».

Мюррей не имел никакого представления, что под этим подразумевалось, но он подумал, что он может содействовать переживаниям этих двоих, на которые они не рассчитывали. Он слышал, что эти двое прошли к кровати с другой стороны. Когда он выскользнул из кровати, он оказался к двери ближе, чем они оба. Он достиг ее, а Дельгадо и Валентайн все еще стояли, как парализованные. Мюррей запер ее и почти одновременно с этим включил свет.

Хитер повернулась в постели, словно просыпаясь от крепкого сна. Ее наигранное удивление уступило место настоящему удивлению, когда она увидела то, что уже видел Мюррей.

Дельгадо и Валентайн были в масках.

Таково было первое впечатление. На них были черные очки с огромными стеклами, и объектив на их лбах казался третьим глазом. Мюррей еще никогда не видел таких очков, но он мог понять, почему их использовали. Оба этих человека носили компактные приборы для наблюдения, а «третий глаз» был инфракрасным прожектором.

Валентайн в правой руке держал предмет, но трудно было понять, что это такое. Мюррей увидел только продолговатый ящичек около 15 сантиметров длиной и 5 сантиметров шириной. С передней стороны его была вделана решетка.

Валентайн тотчас же спрятал этот ящичек в карман, прежде чем Мюррей успел рассмотреть его поподробнее.

— О'кей, — сказал Мюррей после паузы. — Что вы ищите в моей комнате?

Самообладание Дельгадо улетучилось.

Теперь он мало напоминал надменного автора, которого знал Мюррей. В противоположность ему, Валентайн не делал никаких попыток уверток или извинений.

— Дельгадо, — сказал он своему спутнику, — ты наблюдал за ним. Что, по — твоему, он сделает дальше.

Дельгадо снял очки.

— Вероятно, он позовет других, которые увидят нас здесь, я так полагаю.

— Сколько еще осталось неподверженных влиянию?

— Прекратите! — прервал их Мюррей. — Хитер, Дельгадо высказал хорошее предложение. Вот!

Он бросил ей свой халат.

— Ты должна разбудить Сэма Близзарда и привести его сюда. Ты знаешь в какой комнате он спит?

— Да, — прошептала Хитер.

Она накинула халат и босиком покинула комнату.

Валентайн ничем не показал, что Близзард действительно принадлежит к «неподверженным внушению», но Мюррей надеялся на это. Оба мужчины, казалось, примирились со своей судьбой, и это мешало ему.

— Что значит это молчание? — насмешливо спросил он. — Вы придумываете правдоподобную историю?

Валентайн посмотрел на Дельгадо. Очевидно, он снова хотел заставить его играть на людях ту же роль. Однако, Дельгадо был сильно возбужден, чтобы понять этот знак.

— Это вам не нравится, а? — спросил Мюррей. — Может быть, это переживание не было совместным?

Даже Валентайн, видимо, испугался.

Дельгадо побледнел как труп.

— Что вы только что сказали? — выдохнул он.

— Спокойнее, — сказал ему Валентайн.

— Ага! Постепенно у вас появляются заботы, не так ли?

Мюррей довольно улыбнулся.

— Может быть, вы думаете, что я буду вторым Жан — Полем Гаррижо? Но вы заблуждаетесь! Я не так беспомощен, как Леа Мартинес!

Дельгадо взглянул на Валентайна.

— Мы должны заставить его замолчать! — воскликнул он. — он не должен больше…

— Закройте рот! — пробурчал Валентайн. — Таким образом он может узнать все, а пока он еще не знает ничего.

— Не знаю? — спросил Мюррей. — А почему же я тогда выводил из строя магнитофон и повернул телевизор экраном к стене?

Дельгадо вздрогнул.

— Все в порядке, — напомнил ему Валентайн. — Он только блефует. Он хочет обмануть нас. Мы должны поверить, что он знает все.

Мюррей чуть было не улыбнулся, соглашаясь. Но он своевременно овладел собой, потом спросил себя, почему Хитер так долго не возвращается вместе с Сэмом Близзардом?

— Вы допустили решающую ошибку, — сказал он обоим мужчинам, чтобы как — то сократить время ожидания. — Вы ничего обо мне не знаете. Вы так привыкли к вашим детекторам, магнитофонам и другим приборам, что забыли о том, чего можно достичь при помощи обычного здорового разума человека. Дельгадо обманул Сэма Близзарда, но я никогда не позволю себя обмануть. Мне уже давно стало ясно, что дело здесь вовсе не в пьесе. Оно только в том, чтобы подкупить остальных.

— Но тот кто ложится с молодой девушкой в постель, разве не подкупает ее, а? — саркастически заметил Валентайн.

— Это только ловушка для вас и Дельгадо, — объяснил ему Мюррей. — И вы, как я вижу, тоже попались в нее.

Позади него в дверь постучали. Его напряжение спало.

— Теперь у вас будет возможность объяснить все, — сказал Мюррей.

Он открыл дверь.

— Сюда, ко мне, Хитер.

Она вошла, но не добровольно. Мюррей тоже рассчитывал на то, что ее будет сопровождать Сэм Близзард, поэтому он в первое мгновение не обратил внимания на то, что произошло в действительности. Он так сильно испугался, что его внимание на несколько минут было парализовано, и Валентайн использовал эту возможность.

Мюррей не знал, чем тот ударил его, возможно, ящичком, который он так быстро спрятал.

Прежде чем Мюррей упал на пол, он еще успел увидеть, что одетый в черное слуга, имени которого он не знал, одной рукой заломил руки Хитер ей за спину, а другой зажал ей рот. Потом он ударился об пол. Он потерял сознание только на короткое время, но когда он очнулся, он больше не способен был пошевелиться.

— Я хотел сменить ленту Близзарда, — сказал «слуга», — когда к двери подошла девушка. Я сымитировал голос Близзарда и пригласил ее войти. Она еще у двери сказала, что хочет, чтобы я взял ее с собой.

— Великолепно, Уолтер, — похвалил его Валентайн, — это сбережет нам много усилий.

— Но что же нам теперь делать?

Дельгадо, очевидно, все еще не мог преодолеть свой шок.

— Валентайн, ты сам мне говорил, что Дуглас обещал своему другу завтра утром уехать отсюда.

— Я знаю.

Валентайн нетерпеливо отмахнулся.

— По моему мнению, мы не должны позволять ему убежать отсюда. Мы должны обнаружить, откуда он получил информацию. У вас все в порядке, Уолтер?

— Да, насколько мне известно. Близзард же был единственным, кто должен был получить новую ленту?

— Верно, но теперь это не так уж и срочно. Мы с ним кое — что просмотрели. Однако, теперь уже слишком поздно. Мануэль!

— Да? — поколебавшись, спросил Дельгадо.

— Ты сейчас же возьмешься за работу и изготовишь ленту для девушки. Сначала должен быть установлен стиратель, чтобы она, наконец, прекратила перерезать триплем, идущий от магнитофона. Уолтер, ты дашь им обоим снотворное. До завтра импульс должен быть закреплен.

— Это не опасно? — вмешался Уолтер. — Это может изменить всю личность человека.

— Импульс не нужно удерживать слишком долго. Кроме того, у нас сильные затруднения. Я вернусь к тебе, Мануэль, как только закончу свой обход, и помогу тебе изготовить ленту для Дугласа. Мы найти убедительное объяснение того, почему он остается здесь. Давайте, заработу!

Дверь открылась и снова закрылась.

Мюррей попытался привести в порядок свои мысли. Слова «триплем» и «конц — лента» ничего для него не значили, он только предполагал, что эти люди были в состоянии почти безгранично влиять на человеческий мозг.

— Что, собственно, происходит? — спросил Уолтер, когда дверь за Дельгадо закрылась.

Валентайн описал ему события последних часов, потом добавил:

— Кто — то, должно быть, был неосторожен, это я показал Дельгадо. Дуглас не в коем случае не блефует. Он кое — что разузнал. У нас много работы, если мы хотим стереть его воспоминания, которые когда — нибудь снова могут выплыть на поверхность. Ну, мы должны это сделать, если хотим сохранить весь наш проект. Помоги мне положить его на постель, вероятно, он снова вытащил триплем из кровати, но это ничего не значит. У меня с собой кондиционер, и он, может быть, еще действует, хотя я ударил им Дугласа по голове.

Мюррей собрал все силы, вытащил руку и нащупал первый же предмет, находившийся в пределах его досягаемости. Когда оба человека нагнулись над ним, чтобы поднять его на кровать, он со всей силой рванул этот предмет и почувствовал, что он поддался.

— Проклятье, я думал, что он без сознания, — равнодушно сказал Валентайн. — Этот старый пьяница чрезвычайно вынослив, не так ли?

Его нога наступила на рот Мюррея, и Мюррей выпустил кабель телевизора, за который он тянул. Может быть, он снова что — нибудь повредил. Он не мог надеяться на это, но если он верно понял замечание Валентайна, это, может быть, была его последняя возможность сделать что — нибудь по своей воле.

— Минутку, — услышал он голос Уолтера. — Сегодня нет даже катушек магнитофона.

— Вероятно, он снова выкинул их в окно. Валентайн вздохнул.

— Лучше возьми сейчас новые катушки у Мануэля. Мне нужна сравнительно долгая запись от Мануэля, прежде чем я начну стирать его воспоминания.

— Будет сделано.

Уолтер пошел к двери.

Мюррей попытался собрать все свои силы.

Если он сможет вскочить, когда Валентайн останется в комнате один…

— Что — то не в порядке? — резко спросил Валентайн.

— Да, — громко ответил Уолтер. — Я что — то чувствую. Дым!

— Пожар? — боязливо осведомился Валентайн. — Взгляни в комнату номер 13!

Дверь отворилась, потом Уолтер испуганно воскликнул:

— Настоящий ад! Дуглас, должно быть, устроил короткое замыкание. Я же говорил Мануэлю, что он…

— Оставь это! Разбуди Виктора! Эти дома горят как коробки со спичками!

— Но что…

— Другие пусть сами решают, как им быть! Во всяком случае, у меня нет никакого желания оставаться в доме и заживо поджариться тут! Еще раз проклятье! Вон с дороги!

Глава 21

Теперь и Мюррей почувствовал, что где — то горит резина. Этот запах поднял его на ноги. Комната вращалась перед его глазами, и он вынужден был ухватиться за постель.

Потом он увидел Хитер, скорчившуюся в кресле у окна. Половины рукава ее халата не было, он затыкал ее рот. Ее руки были связаны галстуком Мюррея, а щиколотки ее ног были стянуты ремнем. Хитер топала ногами, словно хотела обратить на себя внимание, потому что он не подошел к ней сразу же. Мюррей все еще искал свой перочинный нож. Когда он, наконец, нашел его, он перерезал ей путы и помог ей встать на ноги.

— Сейчас же разбуди остальных! — хрипло приказал он. — Только не тяни с этим! Быстрее!

Хитер кивнула, быстро надела свои туфли и поспешно вышла из комнаты.

Мюррей поковылял к раковине и пустил холодную воду. Он сунул голову под струю, но головная боль осталась, он взглянул на свое отражение в зеркале, но оно было неясным и нечетким, и он с трудом узнал в нем себя.

— Я думаю взять с собой какие — нибудь доказательства, по крайней мере, магнитофон или ящичек, который оставил Валентайн. Я должен это сделать. Эй!

Он невольно оперся о стенку возле раковины, и его медленно функционировавшему мозгу потребовалось довольно мало времени, чтобы среагировать на ощущение, которое передали ему нервы.

Стена была горячая! За ней находилась комната номер 13, где был Дельгадо!

Мюррей больше не думал ни о чем другом.

Он выбежал в коридор. Хитер, всхлипывая, подошла к нему.

— Я не могу никого разбудить, Мюррей! Все лежат в своих кроватях, как мертвые!

— Попытайся еще раз! Приложи все усилия! Если они не проснутся, нам придется выбрасывать их из окон. Здесь у них нет ни малейших шансов спастись!

Он повернулся к двери комнаты номер 13, из — под которой уже валил густой дым.

— Дельгадо все еще там, внутри. Валентайн и двое других исчезли, и мы, может быть, больше никогда не увидим их, но если мы сможем спасти Дельгадо, у нас все же будет человек, который сможет ответить на наши вопросы!

Хитер поспешила прочь, а Мюррей открыл дверь комнаты.

Уолтер был прав, когда говорил о беде. Короткое замыкание кабеля вызвало электрическую дугу. Пахло озоном, а недалеко от окна откуда — то все еще сыпался дождь искр. Пламя прорывалось во многих местах одновременно. Когда Мюррей открыл дверь, что — то взорвалось. Он инстинктивно пригнулся и почувствовал горячие осколки стекла на соей коже. На нем была только нижняя рубашка и кальсоны, и жар ударил его, словно он стоял перед открытой доменной печью.

У него не было времени рассматривать электронную аппаратуру, находящуюся в комнате. Он бросился к Мануэлю Дельгадо, который, свесившись, сидел за своим рабочим местом. Что — то вонзилось в пятку Мюррея, и он вздрогнул. Вероятно, это был осколок стекла. Мюррей не обращал внимания ни на жару, ни на дым. Он схватил Дельгадо и кое — как взвалил его себе на плечо. Когда он тяжело пошел к двери, снова раздался сильный взрыв.

Мюррей подумал о том, что лучше было бы закрыть дверь, потому что тогда будет меньше кислорода для горения. Он толкнул ее позади себя.

— Мюррей!

Хитер вышла из другой комнаты — комнаты Иды, насколько он помнил — и, спотыкаясь, побрела к нему.

— Мюррей, я не могу никого разбудить! Я кричала им в уши и… О, боже, Мюррей, я не могу ничего сделать!

— Иди вниз, в холл, — приказал ей Мюррей.

Сам он направился к лестнице.

Телефон находится в кабинете Близзарда. Вызови пожарных, скорую помощь, врача и полицию. все они должны прибыть немедленно. Боковому крылу, кажется, конец, но, может быть, удастся спасти главное здание.

Он достиг лестницы и нагнулся, чтобы опустить свой груз на пол. Дельгадо, как кукла, соскользнул вниз по ступенькам и остался лежать на первой площадке лестницы.

«Это он переживет, — цинично решил Мюррей, — если только он был жив, когда я его вытаскивал из комнаты номер 13». Его волосы обгорели, и на руках и на ногах его было много ожогов, но хорошему врачу потребуется совсем немного времени, чтобы снова привести его в порядок.

— Да идите же к телефону! — еще раз приказал он.

Он не остановился, чтобы посмотреть, выполнила ли Хитер его приказ. Вместо этого он вернулся назад, в коридор. Теперь начались жуткие минуты, которые он позднее никогда не мог вспомнить достаточно четко.

Мюррею казалось, что он переживает какой — то кошмар, наполненный болью и адскими видениями. все началось в комнате номер 12, где, как восковая фигура, на своей кровати лежал Адриан Гарднер. словно мертвец из «Дракулы». Ничего странного, что Валентайн и Дельгадо вели себя так беспечно и не побеспокоились о том, чтобы закрыть дверь в комнату номер 13, когда они обсуждали свои тайные дела. Они знали, что большинство обитателей дома лежит в подобном смерти сне, и они, понятно, ни о чем не заботились.

Мюррей вошел в комнату Адриана, намереваясь перерезать проволоку под матрасом и выбросить магнитофон вместе с пленками в окно, чтобы потом иметь дополнительное доказательство. Но он тотчас же отказался от своего намерения, как только его ноги переступили порог комнаты. Из — под карниза уже курился дымок, и от едкого чада у Мюррея перехватило дыхание. За стеной, в комнате номер 13 что — то громко щелкало и взрывалось.

Мюррей сорвал с постели покрывало и с трудом взвалил Адриана к себе на плечо. В комнате номер 13, очевидно, произошло новое короткое замыкание, потом появились первые языки пламени на том месте, где кабель исчезал под плинтусом.

Мюррей поволок Адриана к двери.

Ковер позади него дымился. Комната наполнилась густым чадом. Мюррей бросил взгляд на комнату номер 13. Краска на двери уже вздулась пузырями от жара.

Он спустил Адриана вниз по лестнице, когда пол под его ногами сильно закачался. Что — то грохнуло и разлетелось, и Мюррей представил себе, как тяжелая аппаратура в комнате номер 13, проломила пол, а под этой комнатой находилась сцена с пожароопасными занавесами! Как только огонь дойдет туда, первый этаж будет отделен от настоящего ада тонким потолком. Мюррей попытался открыть следующую дверь. В номере 11 спал Констант.

Этот парень запер свою дверь.

Мюррей осмотрелся в поисках чего — нибудь, чем он смог бы взломать дверь. Он знал, что у него не хватит сил взломать замок голыми руками. Он увидел резной стул из дуба, стоявший между двумя дверями. С его помощью ему удалось взломать дверь Константа. Это была дверь новейшего типа, так что ему пришлось проломить только два слоя фанеры.

Потом он поволок к лестнице Герри из десятой комнаты. Он не сколько не сомневался, в том, что театр уже объят пламенем. Пол под его босыми ногами был горячим, повсюду из комнат вылетали густые клубы дыма. Сквозь дверь комнаты номер 13 уже пробивались языки пламени, и Мюррей слышал, как повсюду лопаются оконные стекла. Пол под его ногами еще раз закачался и перекосился.

Или это была только иллюзия? Мюррей представил себе в каком направлении ему нужно было преодолеть подъем.

— Спасибо, — пробормотал он.

Только сейчас он заметил, что рядом с ним действительно кто — то был. Хитер помогла ему подтащить к лестнице Иду. Ида тоже была мертвецки бледна. Ее бледность проступила еще четче, потому что на ней была черная нейлоновая комбинация.

Мюррей и Хитер кое — как справились с этим, а огонь объял уже большую часть обреченного крыла здания. Лестница теперь напоминала сюрреалистическую театральную сцену, она вся была завалена находившимися без сознания людьми.

— Теперь еще Сэм! — прохрипел Мюррей.

Он почувствовал руку на своем плече.

Да, еще один, но он находится не над горящим театром, а вдалеке от лестницы, где он подвергается не такой уж большой опасности.

— Все хорошо!

Это была не Хитер. Мюррей раскрыл свои слезившиеся глаза и увидел фигуру в темной одежде с блестящими пуговицами, кого — то с шлемом на голове.

— Я попросила их сообщить о случившемся в ближайшую пожарную команду и, по возможности, нескольким врачам и…

Это была Хитер. Мюррей медленно повернулся. Фигуры на лестнице все еще лежали неподвижно в тех же позах, как и прежде. Внизу в холле появились люди с пожарными рукавами, и кто — то начал выкрикивать приказы. У Мюррея был только один вопрос: все ли находятся в безопасности?

Он снова услышал голос Хитер.

— Он их всех вытащил сюда. Мюррей притащил их всех сюда. Да, их всех!

Люди из пожарной команды, пожарные рукава, те стекла, которые не лопнули от жара выбиваются снаружи. Появилась надежда, помощь.

Мюррей забыл почти обо всем, что осталось позади него. Он хотел покрепче ухватится за перила лестницы, но пальцы его соскользнули и он не встретил под ногой никакой опоры там, где ожидал найти ступень лестницы. Кто — то поддержал его, прежде чем он упал вниз. Он увидел перед собой озабоченное лицо под темным шлемом. Это был пожарник.

Мюррей потерял сознание.

Глава 22

Мюррей внезапно снова встал. Он сам должен был подумать об этом! Он даже думал о том, чтобы допросить «Виктора», но опасение других членов труппы в последнее время были важнее.

Он с нетерпением ждал, пока доктор Кромарти осмотрит Дельгадо и подтвердит, что этот человек только слегка ранен.

Ожоги и раны Дельгадо были уже обработаны, и он снова пришел в сознание, когда Кромарти подошел к нему. Теперь он дрожал от страха и громко сглатывал. Он испуганно переводил взгляд с одного человека на другого.

Когда Кромарти согласно кивнул, Вудворд опустился возле него на колени, представился и предложил Дельгадо высказать свою точку зрения насчет утверждений Мюррея.

Но человек перед ними только испуганно застонал и еще плотнее сжал губы.

— Да говорите же вы наконец! — проревел ему Мюррей. — Проклятье, говорите!

Он был в такой ярости, что нанес бы лежащему удар ногой, если бы его ноги не болели так ужасно. Кромарти отвлекся и не увидел, что Мюррей встал на свои перебинтованные ноги, хотя он и запретил ему это.

— Нет никакого смысла продолжать запираться, — сказала Хитер. — Это больше не поможет вам. Другие бросили вас на произвол судьбы. Они оставили вас погибать там. Это вам ясно?

Дельгадо впервые проявил какой — то интерес. Страх исчез из его глаз, и он изучающе посмотрел на Хитер.

— Другие оставили вас в комнате номер 13, и вы должны были сгореть, объяснила ему Хитер, — Валентайн… Виктор и Уолтер! Мы не знаем, куда они исчезли, он их, во всяком случае, здесь больше нет, и они не погребли заживо. Они сбежали и бросили вас на произвол судьбы, и если бы Мюррей не пришел, чтобы спасти вас, вы бы сгорели заживо. Разве вы этого не понимаете. Ваши проклятые дружки бросили вас, а Мюррей спас вашу бесценную жизнь.

Хитер почти рыдала, произнося последние слова. Дельгадо, очевидно, впечатлил этот порыв чувств. Теперь его страх уступил место холодной ненависти.

— Это правда? — прошептал он.

Затем он продолжил, не ожидая ответа:

— Да, теперь я снова вспоминаю! Я хотел изготовить ленту, которая, нужна была Валентайну, но потом вспыхнул рой искр, где — то произошло короткое замыкание. Я коснулся пульта и потерял сознание.

Он внезапно поднялся и осмотрелся.

Потом он уставился на Мюррея.

— Вы вытащили меня оттуда? — прокряхтел он.

Мюррей медленно кивнул.

— Но я думал…

Дельгадо снова сделал паузу, и когда продолжил опять, в голосе его звучала жуткая ненависть.

— Эти бессердечные, жалкие, проклятые садисты просто бросили меня здесь, и я должен был сгореть!

Дельгадо яростно потряс сжатым кулаком.

— Они за это еще поплатятся! Теперь им придется долго выкручиваться, когда их однажды схватят темпореги. Они должны это сделать! Я до самых подбородков закопаю их в радиоактивные отходы! Я сотру их память, и они превратятся в пустые оболочки, лишенные всякого разума. Я при помощи фальшивых редукесов превращу их в субстаты. Я…

«Субстаты? Редукесы? Триплем?» Мюррей нагнулся вперед и настойчиво произнес:

— Поберегите слова! Предавшие вас товарищи, очевидно, больше не могут слышать вас. Что такое триплем, Дельгадо?

Хитер закрыла глаза, откинулась на локтях и, казалось, примирился со своей судьбой.

— Триплем? Это многожильный миниатюрный кабель — тонкая проволочка, которую вы все время вытаскивали из своего матраса. Вы не могли узнать его. Он будет изобретен только в 1989 году, насколько я помню.

Долгое время царило полное молчание.

Мюррей сначала не хотел верить своим ушам. В конце концов, пожарные производили такой шум, что…

Однако, потом он заметил, что теперь все великолепно подходит друг к другу.

Он расслышал верно, и головоломка перед его глазами сложилась в логическую картину. Конца ее еще не было видно, но Мюррей теперь знал, что его предположения верны.

— А темпореги? — медленно спросил он. — Вы так назвали их, правда?

— Темпоральные регуляторы, — пробормотал Дельгадо. — Вид полиции. Когда они схватят Валентайна, я надеюсь, они не…

— Субстаты? — резко спросил Мюррей.

— Неисправимые преступники, личность которых стирается, потому что они не поддаются психотерапии.

— Редукесы?

— Ленты для перевоспитания, при помощи которых преступная личность превращается в безопасную для общества.

— Концен — лента?

Мюррей посмотрел на остальных слушателей. Кромарти и Вудворд слушали явно пораженные, но Хитер с блестящими глазами ловила каждое его слово.

— Нелегально изготовленная лента, чтобы склонить ориентацию определенной личности в нужном направлении.

Дельгадо отвечал механическим тоном ребенка, наизусть заучившего стихотворение, но не понимающего его.

— Кондиционирер?

Это был ящичек, которым Валентайн ударил Мюррея по голове, отчего Мюррей потерял сознание.

— Аппарат для временного абсолютного внушения другим людям.

— Этот кондиционирер приводит людей в состояние, напоминающее гипнотический транс?

— Это и есть гипнотический транс.

— Верно! — Мюррей глубоко вдохнул воздух.

— Мануэль Дельгадо, когда вы родились?

— Минуточку, — сказал Вудворд.

Он выступил на шаг вперед.

— Я не понимаю, чего вы…

— Тише! — прошипел Мюррей.

Он повторил свой вопрос. Потом последовала долгая пауза. Наконец, Дельгадо провел языком по губам.

— Ну, я рассказал вам уже очень много и я очень надеюсь, что этого достаточно, чтобы стерилизовать Валентайна, чтобы все его волосы выпали, а его кожа…

— Дельгадо!

— О… Я родился в двести восемнадцатом году по мировому календарю. По вашему примитивному летоисчислению это будет примерно две тысячи четыреста пятидесятый год.

Мюррей медленно кивнул.

— Теперь я также знаю, что вы здесь делаете, — тихо сказал он. — Вы собирали нелегальные переживания и страсти, чтобы контрабандой перетащить их в будущее.

Дельгадо чуть заметно вздрогнул.

— Послушайте, я не мог… не должен…

— Нет, вы можете и должны это, — возразил Мюррей. — Я не допущу, чтобы вы выскользнули через петлю ваших темпоральных регуляторов. Вы так расширите отверстие, чтобы через него мог проехать примитивный автомобиль. Вы меня поняли?

— Но я не могу! — заверил его Дельгадо. — Я не должен! Я…

Мюррей нагнулся над ним и заговорил как можно настойчивее, зная, что это было самое важное представление в его жизни, в котором он получил много больше, чем похвалу критиков и дюжину приглашений на участие в новых спектаклях.

— Дельгадо! — громко сказал он. — Если вы не скажите нам всю правду, я повалю вас на спину, снова отнесу вас в дом и оставлю там, где я вас нашел. Вы можете положиться на то, что даже все ваши приборы и аппараты из будущего ничего не смогут сделать, чтобы удержать меня.

Он схватил Дельгадо за рубашку, смял ее на его груди и сильно встряхнул автора. Краем глаза он увидел, что Вудворд открыл рот, словно хотел что — то возразить. Хитер протянула руку, чтобы удержать его, а доктор Кромарти зачарованно уставился на обоих мужчин, хотя он, по — видимому, почти не понимал, что здесь происходит.

— Вы, по — видимому, все еще не поняли! — в отчаянии ответил Дельгадо. — Если я расскажу вам больше, я рискую быть наказанным, и против меня будут направлены меры возмездия…

— Может быть, даже сотрут вашу память? — презрительно осведомился Мюррей. — Так будет лучше, Дельгадо! Основательная чистка вашего грязного разума определенно не повредит вам. Но других уже здесь нет, не так ли? А я здесь! Ну, что, вы будете говорить, или я оттащу вас обратно в дом, чтобы вы поджарились там?

— Но если я буду говорить…

Дельгадо пробормотал про себя что — то невразумительное. Потом он пошевелился.

— Что же мне, в конце концов, остается? У меня больше нет надежды, не так ли? Я крепко засел здесь — черт бы побрал этого Валентайна! — и я должен оставаться среди этих примитивных идиотов. Если я буду молчать, меня, несомненно, упекут в один из этих ужасных сумасшедших домов, как ту девушку в Париже. Я этого не смогу вынести, но, по крайней мере, есть еще один выход…

— Еще один выход? — повторил Мюррей.

Он взглянул на Кромарти.

— Док, посмотрите лучше, нет ли у него во рту какой — нибудь пилюли для самоубийц!

Доктор Кромарти приблизился к Дельгадо, но тот махнул рукой и с презрительным превосходством сказал:

— Яд? Вы это имеете в виду. Ну, я еще не отклонился настолько далеко от нормы. Предрасположение к самоубийству было устранено еще в моей юности. Я не потенциальный самоубийца. Я только вероятный кандидат в смертники.

Он снова взглянул на Мюррея и почему — то улыбнулся.

— Палач, — тихо сказал он. — Ну, по крайней мере, теперь вы можете спрашивать. Но я не могу обещать, что отвечу на все ваши вопросы.

— На все, или я, как и обещал, сволоку вас назад в дом, — пригрозил ему Мюррей. — С тех пор, как вы все это устроили…

— Вам хочется только отомстить мне, — упрекнул его Дельгадо. — Не бойтесь, вы скоро получите то, чего вы хотите, и я надеюсь, что потом, когда все это закончится, вы, наконец, сможете спать спокойно. Ваши примитивы должны иметь крепкие желудки, чтобы выдержать вашу нормальную жизнь, но если этого вдруг для вас становится слишком много, у вас нет тех возможностей, которые появлялись у меня каждый раз, когда возвращался из прошлого. Вы не можете просто стереть неприятные воспоминания, Дуглас. Вам приходится выдерживать их, не так ли?

— Закройте рот и говорите только тогда, когда вас будут спрашивать, сказал ему Мюррей.

Его память содержала много ужасных воспоминаний, с которыми ему приходилось жить, потому что он нем мог забыть о них.

— Мистер Дуглас, — нервно вмешался Кромарти, — мне нужно кое — что узнать, прежде чем вы начнете спрашивать дальше. Как обстоят дела у тех, вон там? Их состояние так необычно…

— Не беспокойтесь о них, — ответил Дельгадо.

Он махнул рукой.

— Поместите их в свои «сумасшедшие дома», и пусть они там проснутся. Мы до сих пор только усиливали их естественные тенденции. Эти люди через несколько недель или месяцев снова придут в себя.

Он бросил на Мюррея взгляд, полный ненависти.

— И все это благодаря вам!

Кромарти немного поколебался, потом пожал плечами. Он посмотрел на ворота, словно мог этим ускорить приближение машин скорой помощи.

Дельгадо снова уселся на своего конька.

— Я, несомненно, не смогу долго выдерживать здесь. Почему? У нас это еще хуже, потому что существуют люди, которые могут наслаждаться этим, но здесь они утеряют все свое «искусство» и…

— Что? — спросил Мюррей.

Он не получил ответа, подождал еще несколько секунд, а потом настойчиво продолжил:

— Дельгадо, кто вы, собственно такой?

— Минуточку… сейчас, только подберу более точное выражение… мальчик для бритья, козел отпущения.

Теперь он сильно побледнел, и губы его чуть заметно шевелились.

— Я никогда не думал, что здесь кто — нибудь сможет догадаться о правде, мы не должны были брать вас сюда, я предупреждал об этом Валентайна, но он не захотел меня слушать.

— Вернемся к делу, — потребовал Мюррей.

— Да, верно.

Дельгадо заметно ослаб, его голос перешел в хриплый шепот.

— Вы знаете, что мы в состоянии путешествовать в прошлое, но это очень опасно, негигиенично и нелегально. Мы разработали методы, при помощи которых можно манипулировать разумом и личностью человека. Некоторые люди считают это большим шагом вперед, другие считают, эти методы опасными, потому что одаренные люди зачастую характерно неустойчивы. Я знаю только, что мне никогда не нравилась идея, что на мой разум могут официально повлиять, чтобы я после этого соответствовал норме.

Дельгадо устало замолчал, на его лбу блестели капли пота.

— Конечно, не все 10 миллиардов людей на Земле обрабатываются таким образом, это применяется только к преступникам и к людям с отклонениями от нормы, которые добровольно подвергаются этому лечению. Поэтому, конечно, остается достаточное количество людей, которые на людях ведут себя нормально, а в личной жизни склонны к аномалиям. Приборы, которые вы видели, используются именно для этого. Они служат для общения и… ну, если вы, например, отрезаны от своей подруги, вы можете изготовить ленту с совместными переживаниями, чтобы у вас обоих была память об этом. Но некоторые из людей питают склонность к переживаниям, которые в наше время уже не встречаются. валентайн пытался заполнить этот пробел, поэтому он и выискивал для себя примитивы в прошлом. Он пытался сделать это в разных столетиях, используя для этих целей нелегальный доступ к машине времени, но ни одна из этих попыток не удалась — ленты нельзя было использовать…

Дельгадо провел кончиком языка по губам.

Он тихо застонал, однако отрицательно махнул рукой, когда Хитер хотела приблизиться к нему.

— потом у него появился я со своей великолепной идеей, — тихо продолжил он. — Я предложил Валентайну попытаться с театральными актерами. театральные актеры неустойчивы и легко поддаются внушению. Это нам удалось. он трижды использовал мою идею, эта чертова свинья! М о ю идею! И он сбежал, оставив меня, даже не побеспокоился о том, что я сгорю заживо! Чертова свинья!

На этот раз стон был громче и сопровождался болезненной гримасой. Хитер вздрогнула. мюррей заколебался, потому что он не знал, можно ли задавать вопросы Дельгадо, находившемуся в таком тяжелом состоянии. Потом перед ним внезапно появился доктор Кромарти и громко сказал:

— Мужчина болен!

Он нагнулся над ним и откинул покрывало, которым был накрыт Дельгадо. Теперь все они увидели, как был наказан Дельгадо за то, что он сказал правду, хотя он должен был молчать. Они увидели, почему он всегда утверждал, что у них должны быть крепкие нервы.

При помощи какой — то дьявольской аппаратуры, использовавшей неведомую технологию будущего, которую никто из присутствовавших не понимал, тело Дельгадо разложилось, пока он говорил. Под покрывалом тело от кончиков пальцев ног до самой шеи превратилось в отвратительную слизистую массу.

Вдали, как адский смех, завыли сирены машин скорой помощи.

Глава 23

Рука Хитер сжала руку Мюррея так крепко, что ему стало больно. Девушка затаила дыхание, словно собирала все свои силы, чтобы ее не вырвало. Вудворд смущенно уставился на землю, и даже Кромарти, который во время своей врачебной практики повидал много всего, казалось, должен был взять себя в руки, прежде чем он взял покрывало и снова накрыл Дельгадо.

Потом подошли машины скорой помощи, и Вудворд охотно направился к ним. Мюррею повезло меньше. Он все еще стоял на одном месте, чувствовал на своей руке вес Хитер и сконцентрировался на этом, чтобы не упасть в обморок. Когда он, спустя неопределенно долгое время, снова открыл глаза, он увидел перед собой Кромарти, который убирал останки Дельгадо.

— Мистер Дуглас, вы дрожите от холода, и в этом нет ничего удивительного! — воскликнул Вудворд.

Он снова подошел к ним.

— Люди, он же практически голый! Да, принесите же ему пальто, Робертс!

«Не так громко, у меня болят уши». Но Мюррей ничего не мог сказать вслух.

— Доктор, есть еще место в одной из машин?

— Эти проклятые служаки направили нам только три машины!

Кромарти провел пятерней по своим волосам.

— Я возьму мистера Дугласа к себе в дом. У меня есть одна свободная койка, и мне нужно еще раз обработать его ожоги.

Потом он посмотрел на Хитер.

— А как насчет вас, девушка? Вам лучше всего тоже поехать со мной. Мой автомобиль стоит у ворот.

Мюррей взял у полицейского, которого позвал Вудворд, теплое пальто. он больше не мог идти один, и его пришлось поддерживать, пока они добрались до машины Кромарти. Там он с облегчением опустился на заднее сидение. Хитер села возле него, держа его за руку.

Когда они отъезжали, Мюррей увидел, что пожарные сконцентрировались на том, чтобы спасти главное здание. Боковое крыло, вероятно, будет гореть еще несколько часов, но огонь больше не сможет распространиться по всему зданию.

«Надеюсь, оно хорошо застраховано, иначе Сэм Близзард может понести громадные убытки».

Мюррею в голову пришло и кое — что другое.

Он нагнулся вперед и сказал:

— Доктор Кромарти, утром вас, возможно, посетит мой агент Роджер Грэди. Я вчера сказал ему по телефону, что хочу попытаться бежать, а потом прийти к вам.

«Только вчера вечером? Великий боже, как коротка может быть вечность!»

— Вы хотели бежать? — повторил врач.

Он был удивлен.

— Дружок, тот, кто вас услышит, может подумать, что вы сидели в концлагере!

— Это было ненамного лучше, — сказала Хитер. — Разве вы не слышали, что рассказал вам Мюррей?

— Я едва могу этому поверить, — ответил доктор Кромарти. — Лично меня это не касается, мистер Дуглас, но вы сильно возбуждены и…

Он не стал продолжать.

— Нет! Теперь я собственными глазами видел эту невероятную развязку. Я верю каждому вашему слову. Ваш рассказ напоминает одну из историй Эдгара Алана По, не так ли?

— Месье Вальдемар, — вмешалась Хитер.

Мюррей почувствовал, как дрожит ее рука.

— Он был загипнотизирован, не так ли? Доктор, существует опасность, что все остальные…

— Дельгадо сам сказал, что в них были усилены их естественные склонности, и через несколько недель или месяцев они снова будут в порядке, — ответил Мюррей.

Он успокаивающе положил свою руку ей на плечо.

— Но я тоже слышала, как он утверждал, что он родится только в следующем тысячелетии.

Хитер покачала головой.

— Он был сумасшедшим, не так ли?

— Нет, он, должно быть, сказал правду, — ответил ей Мюррей, — потому что больше нет никаких разумных объяснений всему происшедшему с нами, а так же разложению его тела.

— О, боже, как это ужасно! — воскликнула Хитер.

— Я могу себе представить, какой это был шок для вас, девушка, ответил доктор Кромарти. — Но успокойтесь, когда мы приедем, я дам вам кое — что, и вы спокойно заснете. Мы скоро будем у меня дома.

Он повернулся к Мюррею.

— Мистер Дуглас, у вас, кажется, есть объяснение для всего этого. Итак, кто же это был?

Мюррей тихо вздохнул. Завтра утром эта ночь будет казаться ему кошмаром. В будущем он больше ничем не сможет подтвердить своих воспоминаний, потому что все доказательства сгорели и расплавились.

— Я могу вам только сказать, что предполагаю сам после того, как я услышал ответ Дельгадо, — начал он. — Когда — то в будущем — в двадцать пятом столетии — наука сделает такой шаг, что будут возможны путешествия во времени и изменение личности человека. Для этого используются антенны из триплема, которые были вделаны в наши матрасы. Чтобы нелегальные желания нескольких извращенцев, Валентайн взялся доставить состоятельным заказчикам ленты с примитивными страстями. Эти заказчики должны были хорошо заплатить, поэтому Валентайн использовал все свои возможности после того, как Дельгадо натолкнул его на мысль использовать это для актеров, которые легко поддаются внушению. Чтобы как можно лучше использовать свои ограниченные возможности, они намеренно собрали наиболее неустойчивых людей, нервная система которых наиболее легко поддавалась влиянию. Таким образом, их реакции, ощущения, которые записывались на ленту, были значительно интенсивнее и четче. Если бы я своевременно не предпринял бы кое — что против этого, я бы появился в этом «собрании» как безнадежный алкоголик.

— А я как лесбиянка, — сказала Хитер. — Это еще больше пугает меня, Мюррей! Импульс на моей ленте был во много раз сильнее, чем это запланировали Валентайн и Дельгадо, и если бы ты не предупредил меня, я сама никогда бы не догадалась каждый вечер перерезать эту проволочку. Меня предназначили для того, чтобы соблазнять Иду, а позже еще кого — то, кто даже еще не родился. Эти страсти…

— Только никаких преувеличений! — вмешался доктор Кромарти.

Он попытался успокаивающе улыбнуться, однако это ему не удалось.

— нет, она удалась, — заверила она его. — Вам, как врачу, лучше известно, что что — то кроется из этого кроется в каждом человеке. Это заключено в глубине его натуры и ждет возможности, чтобы…

«Настоящая истерия», — сказал Мюррей самому себе. Он спросил себя, не поможет ли здесь пара пощечин, даже если Хитер возбудится еще больше. Но в это мгновение доктор Кромарти затормозил, и перед ними из темноты вынырнул дом. Штора в одном из окон на первом этаже отодвинулась.

Над входной дверью загорелась лампочка, и на пороге появилась домоправительница доктора Кромарти.

Она озабоченно покачала головой, увидев состояние Хитер, и повела ее прочь, чтобы помочь ей принять ванну и уложить ее в постель. Доктор Кромарти принес Мюррею теплый спальный халат, а затем начал обрабатывать ожоги на обоих его ногах. Он работал молча и начал задавать вопросы только тогда, когда все ожоги были обработаны.

— Мистер Дуглас, вы действительно верите тому, что сказал этот Дельгадо?

— Спросите меня об этом утром, — устало попросил Мюррей.

— Да, конечно.

Кромарти, извиняясь, махнул рукой.

— Мне очень жаль. я давно уже должен был отправить вас в постель. Моя домоправительница, вероятно, отдала предназначенную для вас постель девушке, но мы, конечно, подыщем вам что — нибудь другое. Миссис Гарбетт!

Глава 24

Раздался зверский звонок. Мюррей вздрогнул, подумал о телефоне на ночном столике и вообразил, что Валентайн вызывает его, что завтрак будет подаваться от восьми до девяти часов утра. Он начал вставать, но потом вспомнил, что все это уже позади.

Мюррей сел на край кровати… Нет, на край большой кушетки, стоящей в гостиной дома доктора Кромарти. Снаружи сияло солнце. Он взглянул на свои часы и увидел, что было уже двадцать минут второго. Потом он поднес часы к уху и заметил, что они все еще тикают.

«Они еще ходят. Следовательно…»

Кто — то постучал в дверь. Появилась улыбающаяся миссис Гарбетт.

— Он проснулся, доктор, — крикнула она через плечо.

Потом она сказала Мюррею:

— Доброе утро, мистер Дуглас, или, скорее, добрый полдень. Доктор Кромарти прежде всего хотел дать вам выспаться.

— Я… Тогда сейчас, значит, правда, двадцать минут второго?

Мюррей протер глаза.

— Мне очень жаль, если я доставил вам затруднения.

— Затруднения? Бог с вами, Сэр. после всего, что произошло с вами вчера вечером… Это уже появилось в газетах, и я прочитала статью два раза. Все, что мы для вас сделали, вы вполне заслужили. Снаружи вас ждет посетитель, но я просила его не мешать вам.

«Посетитель? Тогда я, должно быть, проснулся от дверного звонка».

Мюррей довольно улыбнулся, придя к этому логическому заключению. Прежде чем он успел спросить себя, что же такое может появиться в газетах, миссис Гарбетт отступила в сторону, пропуская посетителя. Роджер Грэди обеспокоенно поспешил к Мюррею.

— Великий боже, Мюррей, я снова рад видеть тебя живым и здоровым! Когда я во время завтрака услышал последние известия, я тотчас же выехал сюда. Можешь ли ты простить меня за то, что вчера вечером я не слишком серьезно воспринял твой телефонный звонок?

— Минуточку, — медленно произнес Мюррей. — Какое сообщение ты услышал в известиях?

— Что Филдфайр Хаус обгорел, и что ты спас находившихся там людей.

Теперь у Роджера на лице было удивление.

— Но как это попало в газеты? Было уже слишком поздно, чтобы…

— Для лондонских изданий совсем не поздно, по крайней мере, для тех, что выпускаются здесь. Кто — нибудь мог же тебе сказать… О, да ты, конечно, проспал все утро. После того, как я услышал сообщение по радио и поговорил с Сэмом…

— Что ты сделал?

Мюррей приподнял руку, останавливая его.

— Ты слишком быстр для меня. Боже мой — Сэм! Что вы здесь делаете? Вы же еще должны находиться в больнице!

— Но со мной все в порядке, — сказал Близзард.

До сих пор он молча ждал у двери, пока Мюррей не обратил на него внимание.

— После того, как я услышал о том, что произошло предыдущей ночью, я всех предупредил о том, что все, кто попытается воспрепятствовать мне, жестоко поплатятся за это, и сам пошел к вам, чтобы поблагодарить вас.

— Сэм вызвал меня, чтобы выяснить, куда ты исчез после всех этих событий, — объяснил Роджер Мюррею. — В больнице никто ничего о тебе не знал, и это действительно твое счастье, потому что таким образом ты избежал этих репортеров. Да, миссис Гарбетт?

— Здесь есть все, — сказала миссис Гарбетт.

Она показала на утреннюю газету.

— «Актер — спаситель». «Сегодня около двух часов в Филдфайр Хаус, Бедфорд, в то время, как труппа актеров репетировала и готовила там новую пьесу Дельгадо, вспыхнул сильный пожар. Только Мюррей Дуглас, известный актер, в это время не спал. Он поднял тревогу и перенес всех остальных членов труппы, которые уже были отравлены дымом, в безопасное место. Пожарная команда из ближайшего города справилась с пожаром».

— Кто — нибудь утверждает, что это всего лишь инсценированный Дельгадо ход? — осведомился Мюррей спустя некоторое время.

— Да, — смущенно ответил Роджер. — Ты, конечно, знаешь, кто это был.

— Очевидно, синяк от моего удара у него еще болит?

— Очевидно.

— Я позабочусь о том, чтобы он не смог широко распространить свою ложь, — возбужденно ответил Близзард. — Сегодня после обеда я буду у издателя «ГАЗЕТТ», и если Барнетт сегодня утром не извинится публично за свои пасквили, я позабочусь о том, чтобы он никогда больше не получил доступа ни в один театр Лондона. После этого ему останется только покончить самоубийством.

Продюсер повернулся к Мюррею и тихо заговорил.

— Я пришел сюда не только для того, чтобы поблагодарить вас за все проделанное вами, Мюррей. Я должен выразить вам благодарность совсем в другой форме. Пока что я еще не знаю, что, собственно, намеревался сделать этот Дельгадо, но, во всяком случае, я точно знаю, что он далеко не всегда действовал законным образом. Мы все спокойно и мирно спали крепким сном, в то время как в доме разразился сильный пожар? Это невозможно! Я никак не могу в это поверить! Я так и не проснулся ни в машине скорой помощи, ни тогда, когда меня вытаскивали из нее. Мы все спали, как мертвые. Без вас мы давно уже были бы действительно мертвы. Дельгадо обманул меня, и это уже не изменить.

— Но этот человек, не смотря ни на что, все же был гением. Его ленты помогли ему в этом.

— Что? — непонимающе спросил Близзард у Мюррея.

— Оставим это, — ответил ему Мюррей. — Теперь я, прежде всего, хочу позавтракать и где — нибудь раздобыть хотя бы немного подходящей одежды.

— Я захватил для тебя костюм.

Роджер встал.

— Я захватил с собой все, но не могу гарантировать, что эти вещи тебе подойдут.

Он исчез, но Близзард не изменил своей темы.

— Мюррей, вы не должны теперь бросать меня на произвол судьбы. Мы вбили в этот театр и пьесу много денег и труда, и я хочу поставить пьесу до конца даже без Дельгадо. Он похитил меня при помощи гипноза и этих своих проклятых аппаратов.

— Лучше будьте довольны, что все обошлось так удачно, — сказал ему Мюррей. — Еще несколько недель такой обработки, и у нас была бы пьеса, по сравнению с которой «Марат» графа де Сада показался бы детской сказочкой.

— Но я поставлю эту пьесу в Лондоне, — заверил его Близзард. — Мы, конечно, потеряли театр, но зато получим страховку и сможем реконструировать пьесу и диалоги. Может быть, сначала мы покажем ее в провинции, пока не будем уверены, что в Лондоне пойдет все хорошо.

— Вы это серьезно? — спросил Мюррей.

— Стоило ли мне выбрасывать на ветер столько денег? — громко воскликнул Близзард.

— Вы не сможете не подумать также и о Хитер. Вы же знаете, почему Дельгадо захотел иметь ее в труппе, не так ли?

— Это мне стало ясно только сегодня утром, — ответил Близзард. — Она должна была… развлекать Иду.

— Верно.

Мюррей задумчиво кивнул.

— Ну, в новой постановке она получит роль, даже если мне самому придется написать ее.

— Об этом я и хотел попросить вас, — сказал Близзард. — В конце концов, мы должны быть благодарны ей, потому что ей принадлежит почти половина этой затеи и…

Мюррей больше не слушал его. Он накинул себе на плечи спальный халат доктора Кромарти и вышел в холл, не обращая внимания на Роджера, который направлялся к нему с костюмом, перекинутым через руку.

— Миссис Гарбетт, куда вы поместили Хитер?

— В комнату справа от лестницы на втором этаже, мистер Дуглас, ответила домоправительница. — Я не знаю, проснулась ли она, но я хотела отнести ей чашечку чая и…

Она появилась с подносом, на котором стояли две чашки. Мюррей, улыбаясь, забрал у нее поднос и поковылял вверх по лестнице. Ноги его болели, но эта боль относилась к прошлому, а он был на пути к будущему.

Действительно ли она раньше занималась тем, на что намекал Дельгадо? Ну, теперь это не играет никакой роли. Мюррей был благодарен судьбе за то, что она дала ему новый шанс. Теперь он должен был привыкнуть к этой мысли, но она ему нравилась. Он постучал в дверь, на которую ему указала миссис Гарбетт, вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

ЗЫБУЧИЙ ПЕСОК

Он воздевает, предостерегая, сомкнувшиеся конусы времен:

Вот здесь, сходясь в единое «сейчас», Ушедшее с Грядущим

Текут песком зыбучим.

Рэндалл Джаррелл «Рыцарь, Смерть и Дьявол»

Глава 1

Несколько долгих минут после того, как отворилась дверь в ординаторскую, Пол Фидлер не мог сдвинуться с места.

«Не та дверь? Дверь та — за дверью не то!» Его рука, протянутая к кнопке звонка в футе от дверного косяка, натыкалась на книжную полку. Пораженный, он заглянул в комнату и увидел, что большой стол стоит не на своем месте, стулья переставлены, и все остальное — не так как должно быть.

«Опять миссис Гловер со своими штучками?» Миссис Гловер была бездетной пятидесятилетней вдовой, и Чентская больница стала для нее чем — то вроде дома: она жила здесь уже десять лет, то как пациентка, то как уборщица, потому что во всем мире у нее не было ни места, куда пойти, ни живой души, которой было бы дело до того, жива она еще или уже умерла. Раз или два в году становилось ясно, что период ее здравомыслия закончен: кто — нибудь входил в комнату и обнаруживал, что все в ней, вплоть до ковра на полу перевернуто вверх ногами. Миссис Гловер, между тем, как ни в чем не бывало продолжала заниматься своими делами.

На этот раз, однако, она была не при чем. Случились два весьма полезных события — привезли, наконец, давно заказанные книжные полки, и какой — то доброхот потратил свой обеденный перерыв на то, чтобы аккуратно расставить медицинские журналы, валявшиеся в беспорядке на столе.

«Хорошо, что я первым пришел пить чай. Посмотрел бы кто на меня, точно сказали бы, что в детство впал.» Но на этойтеме ему не хотелось бы задерживаться. В детстве его иногда посещали кошмары, когда он, проснувшись утром, оказывался в мире чужих людей: родители не узнавали в нем своего сына, а школьные учителя не могли вспомнить, что у них есть такой ученик. И однажды, много позже это стало слишком похоже на правду.

«Стоп. Что за глупости из — за какой — то мебели!» Переведя дух, он сообразил, что новый стеллаж закрывает теперь кнопку звонка. Он огляделся, ища какую — нибудь замену, и поморщился.

«Если уж что — то менять, так эти идиотские обои. До следующего года точно не получится. В любом случае, чтобы в этом месте появилось хотя бы подобие хорошего вкуса, надо сначала поменять экономку.» На журнальном столике он увидел колокольчик, протянул руку и позвонил.

И в ту же секунду ожившие где — то высоко башенные часы заставили его вздрогнуть. За дневной круговертью он умудрялся не обращать на них внимания, но ночью, во время дежурства…

Банг — бум — клинк. Пауза. Банг — бум — клинк. Пауза.

«Боже, неужели кроме меня это никому не действует на нервы?» Клинк — бум — банг. Клинк — банг — бум. И с невыразимым облегчением, словно освободившись от мучительной пытки, он услышал, как часы принялись отмерять свои обычные удары: бом — бом — бом — бом.

«Не удивительно, что тот бедолага, о котором рассказывала экономка, пытался в 63–м залезть на башню. Наверно, ему просто захотелось тишины.» Кстати о колоколах: Он собрался уже позвонить опять, когда в дверном проеме появилась голова официантки Лил.

— Ой, это вы, доктор. Простите, я еще не привыкла. Этот звонок гораздо тише электрического. Чай будет сию минуту.

В ожидании Пол взял с заслонившей кнопку звонка полки первый попавшийся журнал.

«Хлорпромазин три раза в день? И что тут нового? А, да, улучшение на двадцать восьмой день после первой инъекции. Надо запомнить, это может пригодиться.

Только…»

Только эти слова никак не складываются ни во что осмысленное. Мешает распечатанное письмо в кармане.

— Ваш чай, доктор.

Лил стояла над ним, держа в руке блюдце с чашкой и неустойчиво качавшимися на нем двумя бисквитами. Чай уже успел остыть несмотря на то, что появился здесь всего минуту назад. Бездумно помешивая ложечкой гораздо дольше, чем необходимо, чтобы растворился сахар, он посмотрел в окно.

Весь день над землей висел плотный слой серых, похожих на грязную вату облаков, проливавшихся время от времени равнодушным дождем. Но сейчас, перед самым закатом, холодный ветер отогнал облака на восток, и в просветы между ними пробивался солнечный свет.

«Интересно, кому — нибудь еще этот пейзаж кажется таким ужасным, или мне одному?

Господи, надо это срочно прекратить, или я скачусь к другому детскому наваждению, к бесконечным вопросам солипсизма: откуда мы знаем, что то, что мы видим красным, действительно красное.» Когда он только сюда приехал, ему нравились эти места: необычные, полные драматизма, словно спрятанные под красной почвой красные камни исподволь готовили себя к титаническим усилиям, необходимым, чтобы подняться горами Уэльса. В ландшафт как нельзя лучше вписывались древние замки, созданные для героических дел и благородных свершений.

«Или чтобы стать декорацией для краха Пола Фидлера.» Он пытался отогнать от себя эту мысль, но та не отпускала. Вид из окна этому только способствовал. Парк был когда — то частью великолепной усадьбы, за ним и теперь иногда ухаживали, преимущественно — пациенты в порядке трудотерапии. Но сейчас он походил на девственный лес гораздо больше, чем на роскошный сад, и надежно отгораживал больницу от повседневной жизни городка и окрестных ферм.

Кто — то другой мог бы, пожалуй, восхититься его дикой красотой, но Полу он больше напоминал провололочные заграждения и минные поля.

Вокруг долины громоздились холмы: когда — то они казались ему величественными.

Теперь он видел в них только огромную стену, призванную отгородить его от внешнего мира. Местами серо — зеленые, местами поросшие деревьями, сейчас, в феврале, голыми, но кое — где покрытыми густой хвоей, они сжимали со всех сторон городок, больницу, Пола Фидлера. Через это окно — а в его кабинете такого не было — он мог видеть точку, где единственная в округе автотрасса прорывала кольцо, но и там его воображение отказывалось представить открытое пространство, простор, свободу. В той же стороне видны были две охладительные башни электростанции, словно часовые охранявшие выход из долины, форпост той силы, что держит его в тюрьме.

«Нормальный человек не должен радоваться тому, что его жена не вернется домой в обещанный срок.» Факт. Бесспорно. Целый день он отталкивал от себя эту мысль. Но сейчас она прорвала остатки обороны. И…

«Проклятье, нельзя же врать самому себе. Я рад.» Он отодвинул в сторону чай, до которого едва дотронулся, и достал из кармана письмо Айрис. В который уже раз принялся разглядывать торопливые строчки.

Ни адреса. Ни даты кроме торопливого «Вт». Ни даже обращения. Это как раз понятно. Едва ли мужа уместно называть «Уважаемый Пол», как в официальный письмах, и если словечко «милый нормально проходило в разговоре, то равнодушно написанное на бумаге, оно звучало бы настолько фальшиво, что даже Айрис это почувствовала.

«Боюсь, что задерживаюсь дольше, чем обещала. Берта и Мэг уговаривают меня остаться еще на несколько дней, и я не могу им отказать. Надеюсь, ты не будешь слишком скучать…» Дальше читать было незачем. Он сунул письмо обратно в карман.

«Вот и хорошо. Почему? А какая разница? Я ведь прекрасно знаю причину.

И то, что я придумал, когда она только собиралась уезжать: мол, будет больше времени для занятий, — не при чем. Причина в том, что жизнь с Айрис — не прекращающееся ни на минуту напряжение.» Ему стало легче после этого приступа откровенности. Но анализировать все вытекавшие оттуда последствия уже было выше его сил: как всегда, когда жизнь подходила к некой критической точке, воображение принималось перебирать возможные исходы, все множившиеся и множившиеся, пока он не терял им счет, а некоторые были настолько правдоподобными, что казались реальностью. Он просто стоял у окна, наблюдая безо всякого интереса, как западный ветер несет с собой новые облака, и те затягивают клочок ясного неба, которому удалось ненадолго прорваться сквозь серость февральского дня.

Глава 2

— Что случилось, Пол? Ты языку проглотил?

Он вздрогнул и обернулся. Две вещи он терпеть не мог в человеке по имени Мирза Бахшад: способность двигаться абсолютно бесшумно и то удовольствие, с которым тот коверкал английский язык.

— А… Привет, Мирза.

Пакистанец плюхнулся в лучшее кресло и грациозно потянулся.

— Стелажу, наконец, привезли, — прокомментировал он. — Однако, не спешили они…

Лил! Ли — ил!

Не отходя от окна, Пол наблюдал, как девушка принесла чай и бисквиты.

— С глазурей, — удовлетворенно отметил Мирза. — Мои любимые.

— Специально для вас, доктор, — сказала Лил и, хихикнув, выпорхнула из комнаты.

«Чертов Мирза! Бывают у него хоть когда — нибудь неприятности?» Но горечь покидала его. Мирза был дьявольски красив, несомненно умен и дико обаятелен, разве мог кто — нибудь его не любить?

«Только Айрис…»

Пакистанец отхлебнул чай, поморщился и поставил чашку на подлокотник.

Провел пальцем по тонкой линии усиков над верхней губой, словно проверяя, на месте ли они, и уставился своими черными блестящими глазами на Пола.

— У тебя вид под стать погоде. Что случилось?

Пол пожал плечами и, повернув ногой тяжелое кресло, сел.

— Ты разучился говорить по — английски, — констатировал Мирза. — Удивляюсь, как вы все не сошли с ума в этой стране. Иногда, мне кажется…

Хорошо, попробую догадаться. Очередная консультация с Сопливым Элом?

Он имел в виду доктора Нока Элсопа, консультанта, с которым Пол работал особенно часто.

— Нет, не сегодня, — пробормотал Пол. — Отложили на завтра. Какое — то заседание, ему там обязательно надо быть.

— Значит, Дырявая Голова, а? — правая бровь Мирзы приняла форму вопросительного треугольника.

Когда — нибудь доктор Джозеф Холинхед[3] узнает о целом семействе каламбурных прозвищ, которым наградил его Мирза, и пух и перья полетят до небес. Пока, однако, слухи до него не доходили.

— Отчасти, — согласился Пол. Прохладные отнощения с Холинхедом стали неотъемлемой чертой его работы, и сегодняшнее утро не было исключением.

— Только отчасти? Святой Джо[4] — самый большой дундук во всей округе, и я иногда испытываю непреодолимое желание запереть его ненароком на ночь в женском буйном.

Может тогда он поймет, что к чему. — Он сделал неопределенный жест, словно отметая все подобные варианты. — Тогда остается только твоя очаровательная, но неприветливая жена. Что случилось на этот раз?

— Она решила завтра не приезжать, — нехотя проговорил Пол.

Наступила короткая пауза, во время которой двое мужчин смотрели друг на друга: Пол — подавляя желание отвести взгляд, Мирза — беспокойно покусывая губу.

— Что я могу сказать, Пол? — произнес он наконец. — Если то, что думаю, ты тогда решишь, что я обижен на нее за то, что она так неприветливо меня встретила. Я не обижен — предрассудки, принятые при дворе раджи, достаточно выветрились из моей головы чтобы считать, будто женщины обязаны мне поклоняться. Меня больше волнует, как она относится к тебе. Она хочет тобой руководить, вот что плохо.

— Понимаешь Мирза, — начал было Пол, но неожиданно для себя остановился: он осознал, что слов, способных выразить то, что он хочет, не существует.

От сложных объяснений его спасло появление коллег: Фила Керанса, Натали Радж, Ферди Сильвы. Немедленно, с более чем британским тактом, Мирза вернулся к вариациям на тему фамилии Холинхеда, и все посмеялись, дав Полу возможность прийти в себя и даже изобразить на лице вполне сносную улыбку.

«Черт подери, что бы я делал без Мирзы?…» Рассеянно проглотив остывший чай и даже не почувствовав вкуса, Пол обвел взглядом коллег.

«Отношение к людям. Мы пользуемся специальным жаргоном, чтобы втиснуть его в спектр от любви до ненависти. Но люди — не линии на плоскости. Они искривляются под разными углами в энном количестве измерений. Куда поместить равнодушие?

Куда — нибудь в воздух, над поверхностью бумаги. Оно не тяготеет ни к отвращению, ни к восхищению. Точка пустоты.» Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно равнодушен к своим коллегам.

Просто… как — то равнодушен.

«И что в этом плохого?»

Возьмем ирландца Фила Керанса. В сорок с небольшим он точно знал, что не достигнет того, что у Мирзы будет наверняка, а у Пола предположительно, — статуса консультанта. Он будет честно делать свое дело в этой или другой больнице, пока не уйдет на пенсию: средняя, нейтральная личность. Но его, похоже, это уже не заботит. Пол сравнивал свое предполагаемое будущее с будущим Керанса и не знал, в какую сторону повернуть знак неравенства.

«Натали.»

Впервые он увидел ее со спины и был сражен красотой черных волос, тяжело струившихся в ярком флюоресцентном свете. Настоящий же шок наступил, когда она обернулась, и он увидел плохо сложенную фигуру и скошенный назад подбородок, делавшей ее не то чтобы совсем уж безобразной, но очень невыразительной. А тежду тем, она обладала поразительной способностью возвращать к жизни совсем уже охладевших и отдалившихся от нее людей в сложных случаях хронической гериатрии.

«Она мне нравится? Так же, как и Фил, — и да, и нет. Отношение, равноудаленное от симпатии и от антипатии, но лежащее вне линии, которая позволила бы мне достичь одного из них.» То же касалось и Ферди Сильвы, иммигранта, как и Мирза, уроженца Британской Гвианы, желтокожего флегматичного человека, чьей отличительной чертой была полная невозмутимость.

«Не вызывает у меня энтузиазма это качество.» А что вызывает? Есть хоть что — нибудь? Не сегодня, не сейчас. Его мозг отказывался принять то, что Мирза сказал прямо, и то, что он сам понимал умом, но не мог принять окончательно, боясь вновь ввергнуть свое сознание в череду псевдореальных видений. Лучше как можно дольше пытаться выкрутиться.

Он чувствовал, что балансирует во времени, так же, как невообразимо медленно балансирует волчок в последние секунды перед падением. Он почти физически ощущал вращение земли, проносившее его мимо дверей удачи, открытых навстречу его альтернативному будущему. В его власти было двинуться туда, куда хотел, войти в двери, за которыми ждал полный провал, выбрать одну из полужюжины тех, где можно начать жизнь с начала, или сесть в поезд, доставивший бы его к краху, виноват в котором будет только он сам. С болезненной ясностью он мог бы нарисовать в воображении картины любого из своих будущих. Ему оставлен выбор только одного из них.

Он безучастно ухватывал обрывки разговоров.

— Кажется, молодой Рейнольдс идет на поправку. Сегодня он с пылом объяснял мне, какие цветы когда надо сажать. Нужно узнать, нет ли у нас подходящего участка.

Напрягшись, Пол связал имя с человеком — юношей, начавшим с того, что говорил матери, будто идет на работу, а сам целый день катался на автобусах, и закончившим тем, что вообше отказывался вставать с постели.

«Вылечить клочком земли и пакетиком семян. Господи, как прекрасно, что бывают иногда такие простые решения.» — В следующий раз следите за Либерманом. Сегодня утром у него под подушкой опять нашли ключ.

«Либерман — гениальный слесарь. Видит что — нибудь закрытое — открывай.

Что — неважно. Его прислали сюда, когда он добрался до зоопарка Дадли, и вот…» Пол позвякал тяжелой связкой ключей в кармане куртки.

«Какая разница между мной и тютемщиком? Никаких призов за правильный ответ.» — Пол, ты какой — то бледный сегодня. Что — нибудь стряслось?

Глаза Натали внимательно смотрели на него из — за толстых линз.

— Спал плохо, — стал поспешно оправдываться Пол. — Дежурство. Да еще эти проклятые часы…

— Если бы ты не был таким неженкой, ты бы их не замечал, — сказал Фил Керанс. — Я научился не обращать на них внимания в первую же неделю, как только здесь появился.

— Только не сейчас, — заметил Фред Сильва, бросая взгляд на часы. — Пора.

Раздалось звяканье сразу нескольких чашек, шипение гасимых сигарет.

Солнце уже почти село, а ветер усилился настолько, что в декоративных зубьях больничных стен стоял теперь несмолкаемый вой.

— Я знаю, как поправить больничный бюджет, — сказал Мирза. — Сдать ее в аренду компании по производству фильмов ужасов. «Дракула встречает головорезов» вполне подойдет для этой блошиной дыры.

— Нам здесь хватает своих ужасов, — отозвалась Натали. — Как у нас с загрузкой, Пол?

Пол представил себе намозоливший глаза график в своем кабинете.

— Завтра две выписки, — ответил он. — Получается… восемнадцать пустых коек.

— Рекорд, — фыркнул Керанс. — Надеюсь, вы не будете о нем распространяться, иначе нам пришлют еще двадцать пациентов.

Пробили часы. Натали преувеличенно вздрогнула и посмотрела на Пола, ожидая его реакции, которую он ей продемонстрировал, правда несколько запоздало, и вышла из комнаты. Остальные потянулись за ней.

— Ты занят сегодня, Мирза? — спросил Пол, когда они вышли на улицу. — Может, заглянем куда — нибудь перед ужином?

— Я бы с радостью, — ответил Мирза. — Тебе, конечно, нужна компания, но…

— Ты же сегодня не дежуришь?

— Нет, дежурит, кажется, Натали, — Мирза хитро улыбнулся. — У меня свидание, и было бы слишком… гм… рисковано заставлять ее ждать.

— Новенькая? — Пол поймал себя на том, что пытается смотреть на Мирзу глазами женшин: высокий, стройный, кожа не смуглее обычного загара, по — английски говорит лучше многих англичан, черты лица классически правильные…

«Вот дьявол!»

— Я тебе уже объяснял, — сказал Мирза, усмехаясь. — Это профилактика.

Боюсь, наш Святой Джо устроит мне на собрании выволочку, уж больно он не одобряет моего поведения, — а чего еще ждать от идиота, который умудрился сбежать от жены Потифара? Но даже если его гнев падет на мою голову, я скажу ему то же, что и тебе: я защищаю мораль. Все ваши несчастные закомплексованные бабы, которым просто необходимо, чтобы их изнасиловали негры, будут мои, и я не смог бы бросить их на произвол судьбы, даже… хм… даже если бы имел адекватную замену.

Самоосуждающая ухмылка вдруг исчезла с его лица — Пол, когда я вчера вечером познакомился с этой девушкой, она была с подружкой, — лакомый кусочек. Или тебя это не интересует?

Пол покачал головой, чувствуя, что во рту стало сухо, как в пустыне.

— Брак, подобный твоему, — недостаточная основа, чтобы понять женщину, — сказал Мирза, и это прозвучало настолько профессионально, что обидеться было невозможно. — Попробуй взглянуть на нее с другой точки зрения. Может оказаться полезным… Прости, Пол. Пожалуйста, прости.

Он тронул друга за плечо и ушел.

Глава 3

После первой пинты пива Пол начал подумывать о второй, а пока направился в туалет привести в порядок мысли. Усталость сковывала тело — напряженная работа продержала его в кабинете гораздо дольше положенного времени, — но возвращаться домой не хотелось, и тому имелась вполне объективная причина, даже если не считать за таковую пустой дом и перспективу поедания холодных консервов: за окнами паба висела безнадежная морось.

«С другой стороны, какая радость торчать в этой унылой дыре?» В надежде немного освежиться он плеснул себе в лицо холодной водой.

Вытеревшись бумажным полотенцем, — опять забыли поменять, — он скрутил его полностью, до белой пластиковой основы, торчавшей наружу, словно бледный вялый язык изо рта динозавра, и принялся рассматривать себя в зеркало.

Невыразительная личность этот Пол Фидлер. Слишком круглое лицо, с отнюдь не выдающимися чертами, глаза спрятаны в почти правильные окружности, составленные из глубоких теней внизу и густых бровей наверху.

Темно — каштановые волосы, вьющиеся и непослушные; ниже скромный недорогой костюм, белая рубашка, зеленый галстук…

«Полюбуйся — Керанс номер два.»

Такое направление собственных мыслей его встревожило. Он резко отбросил полотенце, словно то обожгло ему руки, и быстро направился обратно в бар.

Нужно снять напряжение. Он заказал скотч и понес стакан к угловому столику, за которым сидел раньше.

«Я как будто чего — то жду. Но… чего, черт, побери?» Это чувство было ему знакомо, что, однако, не делало его приятнее. Оно исходило из каких — то глубинных линий, где была записана его жизнь, и, предвещая перемены в существовании, неважно, счастливые или нет, порождало в его воображении огромное количество возможных миров: мир, где он не получил обещанную стипендию, где его не приняли на медицинский факультет, где он терял Айрис, потому что не соответствовал ее ожиданиям, или не проходил по конкурсу на должность психиатра Чентской больницы. Иногда по утрам, между сном и явью, эти нереализованные возможности казались ему столь реальными, что он путал их с действительностью и ходил потом целый день, не в силах отделаться от привидевшихся кошмаров.

«Но тогда, во время срыва, они были реальными.» Он втянул в себя полстакана виски, пытаясь стряхнуть наваждение.

Постепенно тяжелые мысли отпустили. До поры до времени.

«Ну нет. Следующее событие выглядит уж очень банальным: крах семьи.» Он огляделся, инстинктивно выискивая что — нибудь, способное дать глазам и голове хоть мимоленое развлечение, но «Иголка в стоге сенаf не могла похвастаться ничем, кроме своего названия. Он и пришел — то сюда только потому, что заведение находилось под самым боком больницы. Тридцать лет назад местность была сельской и, должно быть, куда более интересной; сейчас же Бликхем практически слился с Йемблом, и беспорядочная россыпь послевоенных домов превратила эту бывшую деревню в его пригород.

Самое большее, на что оказался способен паб в смысле развлечения, — показать ему, как какой — то молодой прилизанный щеголь в кожанной куртке покупает сестре Дэвис порцию шерри. Сестра Дэвис была уроженкой Тринидада: шоколадная кожа и глубокие ямочки на щеках; родителей ее ухажера хватил бы удар, если б они узнали, за кем увивается их сынок.

Но от подобной мысли прямая дорога вела к тому, что предлагал недавно Мирза, а это, в свою очередь тянуло за собой целый вагон сегодняшних раздумий, так что он предпочел остановить взгляд на пустой стене.

«На самом деле, какого черта отказывался? Я ведь почти уверен, что этот вкрадчивый ублюдок Геллерт и Айрис… Нет, страсти не для нас. Мы внутри пустые. Постучи мне по ребрам — услышишь эхо.»

Посетители, заглянувшие пропустить рюмку после работы, разошлись по домам ужинать, а те, кто просиживает здесь обычно до закрытия, еще не появились.

Осталось лишь несколько твердолобых крестьян и он сам. Официанты смотрели телевизор; Полу из своего угла экран казался узкой белой полосой, а звук — раздражавшим бормотанием. Сестра Дэвис и ее приятель ушли.

Оставив за собой недопитые стаканы.

«Как на поминках. И на поминках, и на свадьбе. Может, взять еще? Ланч был ужасный, и я даже тот бисквит не доел. А-а, к черту.» Скрывая раздражение из — за того, что ее оторвали от телевизора, хозяйка плеснула ему из большой бутыли виски, добавила содовой из сифона. Он думал, что она возьмет деньги и молча удалится, но женщина заговорила.

— Тяжелый день, доктор? Вид у вас замученный.

— А? Да… что — то я устал.

«Она, должно быть, знает все больничные сплени, сюда ведь каждый день полбольницы заваливается. И обо мне тоже. Интересно, какие.» Он уже собрался было спросить напрямик, но хозяйка собрала со стойки монеты и отошла к кассе.

Сев опять за свой столик, он едва успел достать сигарету, как дверь с шумом распахнулась. Все вздрогнули. Все вытаращили глаза. Человек в проеме дверей был похож на привидение.

Без шляпы. Голова замотана шарфом, алым от крови, сочившейся из раны на лбу.

Глаз заплыл огромным черным кровоподтеком. На левой щеке три длинных царапины.

Грязь облепила его брюки, ботинки и полы мокрого светло — коричневого плаща. Левой рукой он обхватывал правую, укачивая ее, как ребенка и очень боясь задеть за дверной косяк.

— Гарри! — пораженно воскликнула хозяйка, а ее муж, откинув крышку стойки, бросился к вошедшему.

— Боже, что случилось? Авария? Фло, быстро налей бренди!

Все, кто был в баре, включая Пола, повскакивали с мест и машинально двинулись туда, куда хозяин повел пострадавшего.

— Скорую помощь, — простонал человек. — О, господи, рука.

Хозяин трясущимися руками усадил его на диван и рявкнул на жену, все еще возившуюся с бренди.

— Гарри, здесь же доктор Фидлер, — сказала она, держа стакан в руке, но почему — то не торопясь его наполнить.

Пол пытался понять, что произошло с этим человеком. Автомобильная авария?

Предположим; он мог свалиится с дороги в грязь, а потом карабкаться по насыпи обратно.

И тут он услышал собственный голос, говорящий раненому.

— Да, я врач. Позвольте вас осмотреть. — И к хозяину: — Принесите теплой воды, что — нибудь дезинфецирующее и что — нибудь вроде бинтов. Только быстрее!

Люди вокруг возбужденно загалдели. Пол рявкнул, чтобы они расступились, уложил человека на принесенную хозяйкой подушку и опустился на колено.

«Интересно. Следы на щеке: от ногтей? Очень похоже.» Но это было не самое тяжелое ранение. Он достал из кармана носовой платок и осторожно отодвинул волосы, уже слипшиеся от крови. Мужчина дернулся и часто задышал, пытаясь унять боль. Рана оказалась не такой серьезной, как на первый взгляд; конечно, нужно будет сделать рентген, но перелома, похоже, нет. То же и с глазом: обычный кровоподтек — с виду страшный, но не опасно.

«Остается рука.»

Хозяин принес таз с водой и сказал, что жена пошла за пластырем и ватой. Пол нагнулся к раненому.

— Вы можете выпрямить руку?

Отрицательное движение головой, свистящий выдох сквозь стиснутые зубы.

— Вам больно еще где — нибудь кроме головы, лица и руки?

Опять нет. Хорошо: глубина дыхания определенно свидетельствует, что с грудной клеткой все в порядке.

— Где боль сильнее — выше локтя или ниже?

Человек шевельнул пальцем, указывая на плечо.

«Так, похоже на перелом плечевой кости. Возможно даже со смещением.

Нет, сустав прощупывается нормально.» Пол поднялся на ноги.

— Дайте мне, пожалуйста, ножницы, — обратился он к хозяину. — Или бритву.

— Что? — раненый напрягся, пытаясь сесть. — Зачем?

— Лежите, — успокоил его Пол. — Нужно разрезать одежду и посмотреть, что с рукой.

— Это же мой лучший костюм, а плащ я купил три дня назад! — Бледный от шока, раненый тем не менее умудрился сесть, да так быстро, что Пол не успел его остановить.

— Но вы только что сказали, что не можете выпрямить руку, — воскликнул Пол. — Если начать снимать плащ, обломки костей будут тереться друг о друга, а это дикая боль — Вы уверены, что она сломана?

— Я не могу быть уверен, пока не осмотрю, но думаю, что да.

— Но я только три дня назад купил этот плащ, — снова запротестовал мужчина.

Взгляд его наткнулся на хозяина, протягивавшего Полу набор бритвенных лезвий, и он попытался здоровой рукой стащить с себя плащ.

Брюки его были безнадежно разорваны, так что сквозь прорехи видны были белые трусы.

Кое — кто из зрителей начал хихикать в кулак и толкать локтями соседей.

Пол хотел было прикрикнуть, что не видит здесь ничего смешного, но был слишком занят раненым, который чуть не потерял сознание от боли.

— Я вас предупреждал. — сказал Пол. — Плащ вы купите новый, с рукой так просто не получится. Я постараюсь все делать как можно осторожнее, но, боюсь, все равно будет больно.

Разворачивая принесенные хозяином лезвия, Пол спросил:

— Кстати, вы вызвали скорую?

Хозяин смущенно заморгал:

— Ну… Вообще — то нет.

— Почему, черт побери? Вы что, не видите, в каком он состоянии?!

— Но я подумал, что вы просто заберете его к себе в больницу, — возразил хозяин.

— Это же всего несколько ярдов отсюда.

— Больница, — вскинулся раненый. — Здесь так близко больница? Тогда чего вы мне морочите голову?

— Боюсь, она вам не подойдет, — сказал Пол. — Вам нужно хирургическое отделение.

Мы отвезем вас в Бликхем.

— Сейчас позвоню, — смущенно пробормотал хозяин и бросился к стойке.

Изумленный раненый, казалось, не слышал последних слов Пола. Он упрямо и жалобно повторял:

— Больница в нескольких ярдах… Вы оттуда?

— Да.

— Тогда почему не подойдет? Больница и больница.

— В ней нет оборудования для лечения травм, — сказал Пол, чувствуя, что теряет терпение. — Вам нужно сделать снимок черепа — это во — первых, — наложить на руку гипс, у вас могут быть и другие травмы. У нас нет для этого условий.

— Какая же это, к черту, больница?

— Психиатрическая.

— Что?! Тогда все ясно! — Раненый вытаращил глаза, насколько это позволил синяк.

— Что ясно?

— Черт подери, а как вы думаете, я попал в этот переплет? На меня напали, будь они прокляты, меня избили! Лучше надо караулить своих проклятых придурков!

Глава 4

— Скорая будет через несколько минут, — тяжело дыша, проговорил хозяин.

— Хорошо бы еще и полицию, — сказал человек с кислым лицом, стоявший слева от Пола. — Как — никак, псих сбежал.

«Пойдут теперь сплетни…»

— Чепуха, — отрезал Пол, — я прямо с работы. Все пациенты на месте.

— А, вы можете говорить все, что угодно, — не угомонялся кислый. — И потом, вы здесь уже два часа. Достаточно, чтобы какой — нибудь придурок успел удрать. — Он произнес эти слова с таким смаком, что у Пола, наконец, лопнуло терпение.

— Вы женаты? У вас есть дети, которые будут за вами ухаживать, когда вы состаритесь и впадете в маразм?

«Глупый вопрос. Счастливый семьянин не будет торчать целый вечер в этом гнусном пабе…» — А вам какое дело? — воинственно спросил человек.

— Такое, что большинство наших пациентов не придурки, а старые одинокие люди, которые не хотят уходить потому, что никто и нигде не будет ухаживать за ними лучше, чем в больнице. Понятно? А теперь заткнитесь и дайте мне выяснить, что там произошло на самом деле!

«Мне должно быть стыдно. Но такие люди выводят меня из себя.» Разрезая последовательно плащ, пиджак, рубашку, чтобы добраться до сломанной руки, он попутно расспрашивал раненого и получал ответы вперемежку со стонами — Я ехал в сторону Бликхема — полегче, черт подери!

Меня зовут Фабердаун.

Дерьмо, понятно? Удобрения и коровьи лепешки. Фирма перевела меня сюда в прошлом месяце, и я ни фига еще не знаю — Господи, я же просил полегче!

Заблудился, не там свернул. Потом заехал в лес в полумиле отсюда, остановился, чтобы осмотреться, понятно пока? Темно, что делать? И пока я разминал ноги…

Он замолчал, но на этот раз не из — за боли.

«Любопытно.»

Пол осторожно ощупал поврежденную руку. Насколько он мог судить, перелом был чистым, и с ним не должно возникнуть проблем, но шину нужно наложить обязательно. Отрезая остатки всех трех рукавов, он напомнил:

— Ну, и что же дальше?

Раненый с трудом проглотил комок.

— На меня набросились. Просто набросились, и все. Я ничего не сделал, ничего не говорил. Ни с того, ни с сего. Мне расцарапали все лицо, подбили глаз, а когда я попробовал защищаться, схватили, и как по телевизору показывают, швырнули о дерево.

Зрители слушали, боясь пропустить хоть слово.

«Просто упиваются, а? Видели бы они хоть толику того, с чем я имею дело каждый день…» Пол отбросил эту мысль. Он смотрел на Фабердауна, пытаясь проанализировать впечатления. Тридцать с небольшим, немного жуликоват — ирландский костюм в стиле «деревенский джентльмен» и явно не настоящий старый школьный галстук, чтобы добавить джентльмену солидности. Полноват.

Такого даже борцу — профи трудновато было бы бросить о дерево.

— Вы сможете опознать того, кто на вас напал?

— Все произошло так быстро… — Коммивояжер опять конвульсивно сглотнул.

Но после следующих его слов стала ясна причина предыдущих колебаний. — Могу только сказать, что это была женщина.

— Женщина?!

— Да, черт подери, я мог бы перепутать, если бы на ней был хоть клок одежды.

«О, Боже! Завтра все газеты будут орать, как полоумные: Голая женщина — маньяк разгуливает на свободе.» Дверь бара распахнулась.

— Скорая помощь, — возвестил жизнерадостный человек в кепке с козырьком.

— Сюда, — позвал Пол и добавил с преувеличенной любезностью. — Вы чертовски быстро приехали.

Пока коммивояжера укладывали на носилки, — тот пытался возражать, шок настолько им завладел, что он даже заявил, что вообще в полном порядке и не нуждается в лечении, — бар начала заполнять вечерняя волна посетителей, которой тут же сообшались все подробности произошедшей истории, от них она пересказывалась новым прибывающим, и так далее. Пол, отойдя в сторону, закурил и, не обращая внимания на болтовню, попытался решить, был ли в словах Фабердауна хоть гран правды.

«У нас есть буйные женщины?»

Ответ был, конечно, положительным, но способных разгуливать в феврале по лесу голыми и нападать на ни в чем не повинных коммивояжеров, держали обычно в специальных боксах со стальными решетками и тремя надежно запертыми дверями.

«Либерман?»

Вряд ли. Но сегодня утром у него нашли самодельный ключ, и слесарь не скрывал, что вознамерился пооткрывать в больнице все замки.

«Да, не исключено.»

Однако не логические умозаключения заставили его, в конце концов, действовать.

Это сделал случай, занесший в паб миссис Веденхол.

Он едва был с нею знаком, но увидев миссис Веденхол однажды, забыть ее было уже невозможно. Мускулистая женщина пятидесяти лет, одетая сейчас по случаю дождя в армейскую накидку поверх неизменного твидового костюма, шерстяных чулок и грубых туфель, она пополняла свой бюджет разведением собак в специальной псарне недалеко от Йембла, но, к сожалению, это занятие оставляло ей слишком много свободного времени, чтобы совать свой нос в дела других. Она была мировым судьей, а на последних выборах умудрилась даже попасть в муниципалитет: избиратели оказались слишком чувствительными, чтобы рискнуть ее расстроить.

Она бодро ввалилась в паб, осведомилась зычным баритоном, что, черт подери, происходит, выслушала ответ и энергично кивнула. После чего во всеоружии полученной из третих рук информации, она шагнула к Полу и обратилась к нему тем покровительственным тоном, по которому легко отличить людей, закончивших среднюю школу в двадцать восемь лет.

— Говорят, кто — то из ваших… гм… подопечных разгуливает среди холмов.

Если вы мне скажете точно, где напали на этого несчастного, я возьму с собой пару борзых.

Они быстро загонят ее в угол, можете мне поверить.

Пол смотрел на нее и не верил своим ушам. Он видел тяжелый второй подбородок, начинающийся прямо от нижней челюсти, мощный торс, на котором невозможно было себе представить женскую грудь, сильные ноги в шнурованных ботинках, занимающих на полу никак не меньше четверти квадратного фута.

— Вы всерьез предлагаете устроить на нее охоту? С собаками?

— Черт подери, это будет быстрее, чем искать ее по всему лесу с голыми руками.

Попробуйте найти дурака, который согласится подставлять свою шею.

— Вы видели раненого? — вкрадчиво спросил Пол.

— Скорая уехала сразу, как я пришла.

— Довольно крупный мужчина, — сообщил Пол. — Та женщина, что его разукрасила, должна быть очень крепкого сложения. Сильной. Мускулистой.

— Тем более нужно делать так, как я говорю.

— Короче, — продолжал Пол, игнорируя ее слова. — Я представляю ее очень похожей на вас.

Он ушел, не дожидаясь эффекта, который произвели его слова.

Когда он открывал машину, руки его тряслись. Ветер утих, но теплее от этого не стало — разве что морось стояла теперь на месте, а не летела в лицо.

«Чертова баба! Устроить бы ей то же, что Мирза предлагал Холинхеду!» Он доехал до выезда со стоянки и остановился. Фабендаун, по его словам, не знаком со здешними местами — он сказал только «лес в полумиле отсюда».

Но паб стоит как раз на перекрестке.

«Наверно, Корнминистерская дорога. Если бы он ехал в Йембл любым другим путем, то наткнулся бы на жилье раньше, чем на «Иголку». Значит…» Лесом, о котором говорил Фабердаун, была на самом деле запущенная роща, мимо которой он каждый день ездил на работу, в нее еще был очень удобный въезд, куда свободно проходила машина. Ее когда — то разбили вокруг прекрасного особняка, в депрессию он сгорел до фундамента, и его так и не отстроили заново. Ходили слухи, будто владелец сам устороил пожар, чтобы получить страховку.

«Я не верю, что нападение не было ничем спровоцировано.» Эта мысль возникла из ничего, словно озарение, и он уже почти поехал к Корминистеру, уверенный, что найдет в той роще тихую безобидную идиотку, не нуждающуюся ни в чем, кроме соответствующего лечения. Нет, это несерьезно. Рука у коммивояжера действительно сломана, а глаз подбит далеко не слабым ударом.

Он вывернул руль и поехал к больнице.

«Слава Богу, Айрис оставила машину. Иначе — бродить мне под дождем, да торчать на остановках с мокрыми ногами…» Она могла, конечно, с полным правом забрать ее с собой. Машину покупали на ее деньги, а не на его.

Он проехал мимо черно — белой вывески «Чентская психиатрическая больница», мимо привратника, впустившего его с таким выражением, мол, чего это доктору Фидлеру здесь на ночь глядя понадобилось.

Само здание зловеще возвышалось над ним своими фальшивыми башнями.

Осколок претенциозной роскоши викторианских скупендяев, оно так же мало подходило для лечебницы, как и для чего угодно другого, — наполовину нечто замкообразное, наполовину — воплощение усилий сделать из него что — либо полезное, вроде пристройки из красного кирпича, где размещалось отделение для буйных, или неизменной высокой трубы, увенчанной блестящим громоотводом.

Жуткое это строение подарили больнице наследники бывшего владельца в благодарность, что после того, как в восемьдесят с чем — то лет он превратил их жизнь в настоящий ад, его признали, наконец, душевнобольным. Из — за вечного дефицита средств приходилось довольствоваться тем, что есть.

«Но на пациентов это должно действовать угнетающе. Представьте: быть доставленным сюда в состоянии острого нервного расстройства, например, и увидеть сперва все эти ужасные стены и зубья, а потом услышать, как за тобой с грохотом закрывается кованая дубовая дверь. Какое уж тут лечение!» Скрежеща по гравию, он затормозил и направился ко служебному входу.

Дверь закрывалась после шести, но ключ для Пола являлся важным приложением ко владению кабинетом. В холле он нос к носу сролкнулся с Натали.

— Пол! Что ты здесь делаешь? Шучу, я рада тебя видеть.

Он смотрел на нее рассеянным взглядом.

— Ты не обрадуешься, когда узнаешь, зачем я пришел.

— Из — за того, что сбежал псих?

— Это наш больной? Я думал, это невозможно…

Она сделала нетерпеливый жест.

— Конечно, нет. Я все перепроверила, как приказала полиция. Все в целости и сохранности.

— Так это полиция тебе сообшила?

— Они звонили десять минут назад. Я, правда, не очень поняла, что произошло.

Что — то с мужчиной, на которого напала сумасшедшая голая женщина. Так?

Пол опустил плечи.

— Да, боюсь, это правда. Он ввалился в «Иголку» весь в крови и со сломанной рукой.

— Значит, месяц или два наши милые соседи будут шарахаться от нас, как от прокаженных, — без улыбки сказала Натали. — Ты вернулся, чтобы убедиться, что она не наша?

— Да. И раз так, придется идти в лес, иначе миссис Веденхол спустит на нее своих собак.

Глава 5

«Натали наверняка решила, что я шучу про миссис Веденхол. Хорошо бы.» Пол включил дальний свет и поехал по крутым виражам Корнминистерской дороги.

Жилые дома здесь кончались, хотя, если ехать от перекрестка в другую сторону, они тянутся на несколько сот ярдов дальше. Через несколько секунд поворот скрыл от него последние следы человеческого обитания, и теперь его окружали лишь крутые холмы, пересеченными мокрыми изгородями кустов.

«Душевная болезнь — одиночество во внутреннем мире. В некотором смысле это извиняет миссис Веденхол. Калека остается личностью, а как быть с тем, кто потерял рассудок? Человек — это сознание, клубок мыслей, спутанный мозгом, однажды оно исчезает, и остается лишь оболочка. Иногда, правда, удается отыграть потерянное. Личность невозможно создать, она должна вырасти сама, можно только осторожно, заботливо и внимательно склеить вместе разлетевшиеся осколки.» Он почувствовал, как задние колеса машины заскользили на мокрой дороге, и сбавил скорость. Лучше все же добраться до места целиком.

«И вся королевская конница, и вся королевская рать… Меня вот собрали.

Теперь я их должник.»

Темный, как сама судьба, купол ночи наваливался почти осязаемой тяжестью. На мгновение возник давно известный страх: кончится эта дорога, он вернется обратно к знакомым людям, но они не узнают его, будут смотреть, как на чужого, и разговаривать на непонятном языке.

«Я сам выстроил себе ловушку, пустую и черную, как эта дорога. Я должен был рассказать Айрис правду, даже если бы это означало, что она не выйдет за меня замуж. Моя семья хранила молчание, потому что это стыдно, а я пользовался.

Уловками и недомолвками избежал признания и отделался жалкой полуправдой: психиатрия — перспективная наука, область, которую ждут великие открытия, передний край медицины, самое подходящее место для честолюбивого новичка… И словно в насмешку, весь мой анализ уничтожается одной лишь банальной фразой: «Врачу, исцелися сам». Чем хороши клише? Следуй штампам, и рано или поздно примешь стандартную форму. Прощай индивидуальность, здравствуй нормальный человек!» Он резко затормозил. Он был у цели и теперь уже ясно, с миссис Веденхол шутки были плохи.

В ярком свете фар стояли три машины. С мокрых веток капли падали на форд — фургон, должно быть принадлежащий Фабендауну, полицейский уолсли с голубой мигалкой на крыше и старый бентли миссис Веденхол с проволочным багажником для перевозки собак.

Он прижался как можно ближе к обочине, выключил мотор и сразу услышал глухой лай: звук между кашлем и рычанием, на который обращал внимание всегда, когда проезжал мимо Йембла. Он поспешно выскочил из машины.

Миссис Веденхол была тут как тут и держала на коротком поводке двух волкодавов — здоровеннных мускулистых псов, вобужденных неожиданной ночной прогулкой. Она что — то говорила костеблю в непромокаемом плаще, и подойдя ближе, Пол уловил конец фразы.

— …Но нельзя же допустить, чтобы сумасшедший терроризировал одиноких фермеров до самого Корминистера!

«Боже, это же какая нужна страсть, чтобы успеть вернуться домой, взять собак и приехать сюда.» — Господин полицейский, — окликнул Пол, — что происходит?

Явно довольный перерыву в разговоре, полицейский обернулся.

— Я здесь не просто так, сэр, — предупредил он. — Мы получили сообшение о…

— Спасибо, я знаю. Меня зовут Фидлер, доктор Фидлер. Я психиатр Чентской больницы.

Полицейский усмехнулся.

— У вас пациент не терялся?

— Нет, конечно. Я только что из больницы. Что вы намерены делать?

— Мы прочешем территорию, сэр. Я уже послал за людьми и собаками. — Косой взгляд на миссис Веденхол. — Я только что объяснял этой леди, что мы очень благодарны ей за помощь, но предпочитаем иметь дело со специалистами.

— И где же они? — проскрежетала миссис Веденхол. — Хотите или нет, но вам придется принять мою помощь. Я приказала своему работнику на псарне обзвонить соседей и поднять всех, до кого можно добраться. С оружием. — Она агрессивно выпятила подбородок.

«Мне это снится. Мне это просто снится.» Пола слегка качнуло: сказывалось выпитое на голодный желудок пиво и виски.

— Мы однозначно не можем этого допустить, — твердо проговорил полицейский. — Не знаю, кем вы себя считаете, мадам, но это наша работа, а не ваша.

— К вашему сведению, молодой человек, я Барбара Веденхол, мировой судья, и если вам когда — нибудь придется обратиться в суд, обещаю, что не забуду ваше лицо.

Полицейский побледнел и отвернулся. И тут Пол не выдержал.

— Миссис Веденхол, — громко позвал он.

— Да?

— Вас когда —нибудь пытались изнасиловать?

— Что? — Ее хватило только на возмущенный возглас, но и тот быстро захлебнулся, и миссис Веденхол осталась стоять молча с выпученными глазами.

— А вы когда — нибудь видели насильника, костебль? — Пол повернулся к полицейскому.

— Ну… Да, сэр. Я арестовывал одного пару месяцев назад.

— Он был расцарапан?

— Вполовину меньше, чем несчастная девушка. Но… Вообще — то, да, у него все лицо было исполосовано, она пыталась защищаться.

«Может я возвожу не бедного Фабердауна напраслину? Да нет, вряд ли.» — Миссис Ведденхол не видела жертву этой, как она утверждает, сумасшедшей женщины. У него на щеке три глубоких царапины, точно как следы женских ногтей.

Понимаете, о чем я говорю?

Полицейский открыл было рот, но потом просто кивнул.

— Это как минимум означает, что нападение было спровоцировано.

Подумайте сами.

Кроме помешательства могут ведь быть и другие причины, заставляющие женщину — да и мужчину, все равно — демонстрировать невероятную силу, необходимую, чтобы поднять с земли взрослого человека и бросить его о дерево. Например, безумный ужас.

— Значит, вы думаете, он полез к ней первым? Может быть…

— Может быть. Это очень важное слово. Вы будете выглядеть на редкость глупо, если устроите облаву с ружьями и собаками, и найдете в результате бьющегося в истерике подростка.

«Непонятно только, что этот подросток делает в лесу голышом, но такой вопрос вряд ли придет в голову миссис Веденхол.» Издалека донесся шум машины, и полицейский заметно приободрился.

— Это инспектор Хоффорд, — сказал он с облегчением.

Хоффорд оказался кряжистым мужчиной в твидовом плаще и с трубкой в зубах.

Он выслушал доклад костебля, коротко побеседовал с миссис Веденхол — Пол не слышал, о чем они говорили, но результатом стало водворение собак обратно в машину, — затем обратился к Полу.

— Значит, вы полагаете, что пострадавший сказал не всю правду?

— Я просто высказываю свое мнение, — ответил Пол.

— Я с вами согласен. Могу я попросить вас осмотреть со мной место происшествия?

Я всегда рад помощи экспертов, если только они не являются без приглашения. — Он мотнул головой в сторону бентли. — У вас случайно нет фонарика? — добавил он. — В этом лесу хоть глаз выколи.

— Он у меня в машине. Одну минуту.

Под каменным взглядом миссис Веденхол он достал фонарь и присоединился к Хоффорду, который отошел к воротам за низким подлеском и лучом фонаря освещал теперь траву под ногами.

— Насколько я понимаю, он вышел по естественным нуждам. Вряд ли бы он стал продираться через калитку, она вся намокла и заросла мхом. Давайте посмотрим.

Луч фонарика закачался вдоль ржавой проволоки, огораживавшей деревья, и остановился на сломанном столбе, с которого она свисала так низко, что через нее легко можно было перешагнуть.

— Похоже, здесь, — пробормотал инспектор и перекинул ногу через ограду.

Пол удивился про себя точности его догадки — не далее, чем в пяти ярдах от лаза оказалась полянка с сильно примятой травой, в основном, куманикой.

Его фонарик наткнулся на какой — то круглый предмет коричневого цвета, повисший на колючках.

Твидовая кепка. Он показал ее Хоффорду.

— Надо думать, принадлежит жертве, — прокомментировал инспектор. — Благодарю вас. — Он повертел кепку в руках и заметил: — Крови нет, хотя понятно, дождь.

Теперь мне нужна ваша консультация, доктор. Эта женщина останется поблизости или постарается унести ноги?

— Трудно сказать. Если она в здравом уме, и мужчина действительно на нее набросился, она убежит, но вряд ли доберется до ближейшего жилья, раньше потеряет сознание из — за шока. Это очень тяжелая вещь — изнасилование. В противном случае, если она больна, она может с равным успехом быть в пяти милях отсюда или гулять в прострации по соседней поляне.

— До чего же сложные создания, человеки. — Хоффорд повернулся к дороге.

— Ладно, я, пожалуй проверю сначала окрестные дома, вдруг кто — нибудь видел у себя на пороге ревущую девчонку. Если нет, придется прочесывать территорию. Ну и мерзкую же ночь она выбрала для своих приключений.

Пол не пошел за ним к машинам. Звук капель, падающих не голые ветки, в добавление к ранее выпитому, привел к известному результату, и он решил воспользоваться моментом и покончить с этой малой проблемой до того, как она начнет серьезно ему мешать.

Неуклюже продираясь через цеплявшуюся за ноги куманику, он забрался в глубь подлеска, и, поеживаясь от холода и темноты, остановился перед деревом.

«Мирза со своими триллерами. Вот и название: Охота Веденхолов.» Он выключил фонарик, чтобы сберечь батарейки, и черная тоска голого леса навалилась на него всей своей тяжестью. Тишина оставляла желать лучшего, зато темнота была полной. Мокро бормотал дождь, будто природа жаловалась на его вторжние; голоса доносились слабо, слов не разобрать, и от этого возникало ощущение, что он попал в какой — то другой, изолироваггый мир, и хотя сквозь деревья он видел свет фар и машины, фигуры возле них казались не людьми, а бледными тенями, и, так же как голоса, расплывались и таяли в воздухе их перемещения, движения, жесты. Руки и ноги растворялись в переплетении веток, головы — в черном небе.

«Узник платоновской пещеры, наблюдающий за тенями огромного мира. А минуту спустя на дороге: кто вы такой, что вы здесь делаете? Инспектор Хоффорд, я доктор Фидлер, мы же с вами только что разговаривали. Меня зовут не Хоффорд, вас не Фидлер, а весь этот мир — ложь и обман, палатка иллюзиониста, и представление закончено…» Пожав плечами, он повернулся, чтобы вернуться той же дорогой, торопясь немного больше необходимого, потому что это мгновенное видение уж слишком соответствовало окружающей его обстановке.

— Тириак — но?

Голос возник из ниоткуда и произнес это единственное непонятное слово на возрастающей, вопросительной ноте. Пол в смятении замер, луч фонарика заметался по стволам деревьев. Голос, говорящий на незнакомом языке здесь и сейчас, мог означать только то, что его видение стало явью.

Затем он увидел ее, беспомощно прикрывающую глаза от света, и ужас бесследно исчез.

«Не может быть! Господи, какая крошечная! Как кукла!» Но еще труднее было бы предположить, что сразу две женщины разгуливают по лесу без одежды.

Глава 6

Она стояла в луче фонаря, бледная, почти жалкая фигурка. Мир застыл ровно настолько, чтобы Пол мог сразу и до конца, с болезненной ясностью вписать ее образ в свое сознание.

«Ноги до середины икр скрыты в траве, но все остальное поразительно пропорционально, так что… Не выше пяти футов. Возраст? Двадцать, может восемнадцать — девятнадцать, но я почему — то думаю, старше. Убери — ка руку, дай мне рассмотреть твое лицо. Большие глаза. Никогда не видел лиц такого типа. Явно европейское, но со складкой эпикантуса. Может, предки были китайцы? Понятия не имею, сколько поколений держится этот признак. Грудь маленькая, соски почти не пигментированы; пупок не втянут, потому что на животе ни грамма жира, только мышцы; узкие бедра, ноги все расцарапаны колючками, а на боку пятно грязи, как если бы ее толкнули и она упала на сырую землю…» Она все еще стояла неподвижно, равно готовая и убегать и защищаться.

«Если ты действительно та девчонка, которая отлупила Фабердауна, то ты настоящая дикая кошка. Веса в тебе не больше восьмидесяти фунтов. А я еще говорил — похожа на миссис Веденхол.» Эта несуразность чуть было не заставила Пола рассмеяться, но вспомнив жалкий вид коммивояжера, он вмиг отрезвел. Он был один на один с девушкой, которая легко сломала руку взрослому мужчине, а значит нужно вести себя очень и очень деликатно. Он перебрал в голове варианты и остановился на фразе, которая показалась ему самой спокойной.

— Здравствуй. Я доктор. Я тебя ищу.

Она подняла обе руки со сжатыми кулаками, но не угрожающе, а наоборот жестом страха и растерянности. Потом что — то ответила, но он не смог разобрать ни единого слова.

— Английский, — проговорил он медленно и четко. — Ты говоришь по — английски?

Ее голова метнулась быстрым движением, и Пол узнал этот жест — так мотали головой работавшие у них в больнице сестры — киприотки: балканский эквивалент отрицания.

«Тупик.»

Он вдруг заметил, что дрожит. И если ему холодно, то каково должно быть ей? Он взвесил факты: сломанная рука коммивояжера против того обстоятельства, что она заговорила первая, хотя он спокойно мог пройти мимо, никого не заметив.

«Посмотрим. Давай не делать скоропалительных выводов из того, что тебе не нравятся типы в фальшивых старых школьных галстуках.» Как бы то ни было, нужно спешить, иначе Хоффорд заполнит лес орущими людьми, и тогда томительный страх, написанный у нее на лице, обратит ее в бегство. Пол медленно, одной рукой, растегнул плащ.

— Надень, — проговорил он, пытаясь интонацией выразить то, что не могли донести слова.

«Опять какое — то странное движение головой. Может она гречанка? Понятия не имею, на что похож греческий язык. Но, черт побери, что она здесь делает?» Она настороженно взяла плащ и заскользнула в него одним быстрым движением, не спуская с Пола настороженных глаз.

«Если подойти поближе, она испугается? Что с ней сделал кретин Фабердаун?» Плащ был ей невероятно велик, так что застегнуть пуговицы не представлялось никакой возможности. Она затянула пояс и глубоко вздохнула, словно выпуская вместе с воздухом всю свою настороженную отвагу. Она вытянула вперед руку, и, припадая на правую ногу, двинулась к Полу. Он сжал в ладони ее маленький холодный кулачок и повел к дороге.

— Инспектор, — позвал Пол. — Она со мной!

Девушка всхлипнула, но даже не попыталась вырвать руку. У перелаза в свете фар полицейского уолсли показался силуэт Хоффорда и одного из его костеблей. Луч фонаря прошелся по их лицам.

— Это она? — воскликнул Хоффорд. — Она же совсем ребенок!

За спинами мужчин Пол с изрядной долей злорадства заметил миссис Веденхол.

«Не многовато ли для кровожадного маньяка, за которым надо охотиться с собаками и ружьями. Только вряд ли это тебя хоть чему — нибудь научит.» Закутанная в плащ девушка, опираясь на руку Хоффорда, перелезла через проволоку, и Пол увидел, почему она хромала, — порез над мизинцем правой ноги, не слишком глубокий, но наверняка чувствительный.

— Да нет, не ребенок, — сказал Пол Хоффорду, — просто слишком миниатюрная. И одному Богу известно, что она тут делает. Похоже, иностранка, и по — английски не понимает.

Хоффорд удивленно заморгал.

— Вы уверены? Может это: гм: шоковая немота, так это, кажется называется?

— Так. Но она не нема. Я бы ее не заметил, если бы она не заговорила первая.

Несколько озабоченных лиц не сводили с девушки глаз. Она же вытащила руку из ладони Пола и принялась рассматривать окружающие предметы, причем особый интерес вызвали у нее машины. Она подняла глаза на Пола, словно спрашивая разрешения, и подошла поближе к полицейскому уолсли. Водитель, разговаривавший в этот момент по рации, посмотрел на нее очень нервно.

Она потрогала дверцу машины так, словно никогда раньше не видела ничего подобного, зашла сзади, сначала оглядела, затем потрогала номерной знак.

— Вы не боитесь, что она удерет? — прошептал Хоффорд Полу.

— Не думаю. Но совершенно не понимаю, что происходит.

Девушка повернулась от полицейской машины к бентли. Два волкодава встретив ее взгляд, залаяли и стали бросаться на стекло.

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Пол успокаивающим жестом дотронулся до ее плеча — она вздрогнула, но увидев его сквозь растопыренные пальцы, затихла и позволила отвести себя к остальным. Плач превратился в короткие всхлипы; он чувствовал, как ее бьет сильная дрожь.

— Следующий вопрос, — сказал Хоффорд, — что мы будем с ней делать? Ваша больница представляется мне наилучшим вариантом, доктор, потому что, даже если вы правы, и человек, которого она: — Он замялся, понимая, что слово «избила» звучит абсурдно применительно к мужчине, который был по меньшей мере на фут выше и в два раза тяжелее этой полудевушки — полуребенка. — Я имею в виду, все равно странно, что она гуляет тут по лесу, ну и все остальное.

Пол кивнул.

— Вы можете взять ее в свою машину? Я поеду следом. И, если можно, попросите ваших людей связаться с дежурным врачом и сообщить о нашем приезде.

— Да, конечно. О'кей, моя девочка, поехали!

Но не сопротивляясь явно, она все же отшатнулась от протянутой руки Хоффорда и придвинулась ближе к Полу.

— Она вас полюбила, — прокомментировал инспектор. — Наверно, умение обращаться с больными, или как там это у вас называется.

— Я могу посадить ее к себе, — с сомнением предложил Пол. — Правда, машина двухместная, но:

— Не стоит, — перебил Хоффорд. — Кто знает, что она выкинет, хоть и кажется беззащитной. Костебль Эдвардс — шофер класса «А». Пусть он ведет вашу машину, а вы поедете с нами.

Произошла заминка, вызванная гневным отбытием миссис Веденхол. Мотор бентли взвыл, собаки возмущенно залаяли. Хоффорд вздохнул.

— Слава Богу! Знаете, я уже думал, что придется арестовать мирового судью за оскорбление должностного лица: Ладно, поехали.

Несмотря на то, что делать каждый шаг заставлять ее пришлось чуть ли не силком, они подвели девушку к автомобилю Хоффорда.

— Как будто впервые видит машину, — пробормотал инспектор, открывая заднюю дверь. — Садитесь первым, ей тогда будет легче.

Пол забрался на заднее сиденье и протянул девушке руку. Вцепившись в нее, словно утопающий в спасательный круг, она заползла в машину и села рядом.

«Словно дикое животное, которое заманивают в клетку, — перепугано насмерть, но еще больше боится начать драку с врагом, которого не понимает. Надеюсь, это не клаустрофобия; ей ведь придется провести некоторое время в изоляторе, пока ее не обследуют по полной программе.» Мотор завелся, и девушка вздрогнула. Затем, как ни парадоксально это показалось, она наклонилась вперед и принялась внимательно следить за манипуляциями водителя: как он переключает скорости, включает задний ход, выруливает машину в нужную полосу. Она зачарованно не спускала с него глаз.

Пол постмотрел на Хоффорда и прочел на лице инспектора такое же изумление, какое исптывал сам.

«Что толку гадать? Все само скоро выяснится. Человек не может просто так вывалиться из ниоткуда в чужой стране, без одежды и без единого слова на местном язвке. Тем более такая девушка, крохотная и милая: наверняка кто — нибудь заметил, а значит и вспомнит.» Мысли стали сбиваться на профессиональный жаргон.

«Возможно, истерия. Воздействие попытки изнасилования на излишне возбудимую личность: Да, но кроме твидовой кепки никакой одежды, а Фабердаун со своей сломанной рукой вряд ли стал бы ее прятать: Ох, стоп.

Как сказал Хоффард, люди слишком сложные создания, и нельзя расчитывать разобраться в них с наскока.» А девушка, кажется, успокоилась. Она смотрела то в одно окно, то в другое, словно боялась пропустить что — нибудь интересное. Он дотронулся до ее плеча, чтобы привлечь ее внимание, и постучал себя рукой по груди.

— Пол, — сказал он.

— П'ол, — послушно повторила она. Гласная звучала не так — впрочем, все звуки, которые она произносила раньше, не имели ничего общего с английскими. Он повернул руку, указывая теперь на нее.

— Арржин, — проговорила она.

— Как она сказала? Арчин? — усмехнулся Хоффорд. — Вполне подходит. Я сам подумал «пацан»[5], как только ее увидел.

«Хорошо. Пусть будет Арчин.»

Пол улыбнулся, и после короткой паузы она попыталась улыбнуться ему в ответ, но из этого ничего не вышло.

Глава 7

— Добрый вечер, док! Что вас к нам занесло?

Голос в громкоговорителе принадлежал дежурному санитару Олифанту; этот человек был знаменит тем, что с гордостью, словно боевую награду, носил на голове шрам — след пивной драки, когда какой — то пьяница разбил бутылку о его череп. Он, правда, об этом не распространялся и позволял людям думать, что шрам — дело рук одного из пациентов. Пол его за это не любил.

«Но это и мой грех — позволять людям думать. Может, поэтому я так строг к другим.» — Непредвиденные обстоятельства, — сухо ответил Пол. — Где доктор Радж?

— Входи, Пол, — Натали поспешно сбежала с лестницы, ведущей к кабинетам врачей.

— Я только пошла взглянуть, вернулся ли Фил, а ты уже приехал.

Она заметила девушку и остановилась пораженная.

— Это она?

— Очевидно. Да, это инспектор Хоффорд. Доктор Радж, инспектор: Куда ее лучше отвести, Натали?

— Сестра Кирк приготовила бокс в отделении для буйных — я ожидала увидеть здоровенную амазонку в маниакальном состоянии. — Натали замялась.

— Ладно, давай осмотрим ее в приемной, потом решим, что делать дальше.

Олифант, будьте добры, позвоните сестре Кирк и попросите ее подойти сюда.

В дверях, позвякивая ключами от машины Пола, появился констебль Эдвардс. Пол рассеянно поблагодарил — все его внимание было приковано к девушке. Та же, как и в машине, изучала окружающее со странным выражением на лице — одновременно зачарованным и испуганным.

«Что интересного она находит в самых обычных вещах? Или психоделия?

Стоп, хватит гадать!»

— Пойдем со мной, дорогая, — сказала Натали, но девушка лишь непонимающе таращилась на нее.

— Я не успел сказать, — произнес Пол. — Похоже, она не понимает по — английски.

— Истерическая афазия?

— Нет, она разговаривает. Но на каком — то иностранном языке.

— Она хоть сказала, как ее зовут?

— Арржин. — Пол постарался как можно тщательнее выговорить незнакомые звуки.

Девушка мгновенно обернулась.

— Арчин, — пробормотал из — за спины Хоффорд, все не нарадуясь своей шутке.

— Ну, ей подходит, — ехидно заметила Натали. — Тебе бы лучше пойти с нами, она будет спокойнее. Или ты хочешь уехать?

— Нет, нет, мне все равно нечего делать. Инспектор, вы подождете, или мы можем позвонить, если узнаем что — нибудь новое?

— Да, позвоните, пожалуйста. У меня тоже будет, что вам сообщить. Я послал в Бликхем человека расспросить коммивояжера, и он должен скоро доложить о результатах. Господи, доктор, что у вас с рукой?

Пол удивленно повернул ладонь. На тех местах, за которые держалась девушка, остались пятна почти высохшей крови. Он взял ее руку. Так и есть — под тремя ногтями тоже следы крови.

— Ну и хватка, — удовлетворенно сказал Хоффорд. — Спасибо, доктор…

Доктор Радж… доброй ночи.

— Как писать ее имя? — спросила сестра Кирк, поднимая взгляд от стола, за которым заполняла регистрационную форму. Это была жилистая шотландка с выраженными лесбийскими наклонностями и при этом ярая кальвинистка по убеждениям; Пол иногда думал, что она должна непременно разлететься на куски, как перекрученная часовая пружина. Посмотрев на обнаженную девушку на клеенчатой койке, она добавила: — Маленькая худенькая штучка, правда?

«На самом деле она прекрасно сложена.» Последнее замечание сестры изрядно шокировало Пола. Мирза на его месте, вне всякого сомнения, отпустил бы уже с полдюжины скарбезных шуточек и довел бы беднягу Кирк до истерики, но то Мирза, начисто лишенный чисто английского отвращения к самой мысли о существовании секса.

— Напишите любое имя, — устало произнес Пол. — Хотя нет, лучше не так.

Напишите Арчин. Это полицейский инспектор придумал.

Сестра Кирк неодобрительно поджала губы по поводу такого легкомыслия, но послушалась. Натали, рассматривавшая термометр, который только что вытащила изо рта девушки, подняла глаза на Пола и подмигнула. Ему стало немного легче.

«Есть еще люди на этом свете, а не одни только бесконечные копии миссис Веденхол.» — Температура чуть пониженная, — сказала Натали. — Но она не в шоке. Ты согласен?

— Да, конечно, иначе я не смог бы привезти ее сюда. — Пол чуть помедлил. — Я имею в виду, она не в шоке в обычном смысле — насколько можно судить, кровообращение в конечностях нормальное, пульс тоже, я сосчитал в машине, пока держал ее за руку. И все — таки, что — то с ней не так, тебе не кажется? Ты кстати, давление измеряла?

— Еще нет. — Натали встряхнула термометр. — Ты бы отошел пока. Может она… гм… может, лучше, чтобы ее осматривала женщина, а не мужчина.

Пол равнодушно подчинился и принялся открывать и закрывать чехол сфигмаманометра, пока Натали, натянув резиновые перчатки, исследовала живот девушки.

— Черт побери, — воскликнула Натали через несколько минут. — Ей это не нравится.

Посмотри, она уползает от моих рук, как червяк. Давай — ка ты. — Она с хлопающим звуком стянула с рук перчатки.

Безо всякого желания Пол довел процедуру до конца, к нему девушка отнеслась гораздо спокойнее, чем к Натали, лежала тихо, только не сводила с его лица своих миндалевидных глаз.

«Ерунда какая — то. Если Фабердаун действительно пытался ее изнасиловать, и это ее травмировало, она не может так спокойно переносить, когда посторонний мужчина тычет ее пальцами.» — Есть следы? — спросила Натали.

— А? Нет, он до нее не добрался. Только грязь на заду. Даже синяка нет — земля мягкая. Кстати: А, я не заметил, ты уже перевязала ей ногу.

— Что — то ты рассеян, — заметила Натали, — хотя понятно, не успел отдохнуть еще с прошлой ночи.

— Ничего. Если бы я пошел домой, все равно не заснул бы — лежал бы и думал, что с ней такое стряслось.

— Ну, смотри сам. Она девственница, кстати?

— Нет. Но давно и вполне нормально.

— Мирза бы сказал: чисто просверлено, — язвительно прокомментировала Натали, а сестра Кирк мрачно сдвинула брови.

Итак: рефлексы проверены, глаза и уши осмотрены, царапины обработаны, грязь отмыта: Финиш. Они подняли ее с койки, одели в хлопчатобумажную ночную сорочку, кем только до того не ношенную, и потертый халат с вышитой вокруг подола надписью Q Чентская больница», но, по крайней мере, хоть теплый. Они поставили около койки стул, и девушка равнодушно перебралась на него.

— Чаю, — коротко распорядилась Натали, — и: сестра!

— Да?

— Принесите сахар и молоко отдельно.

«Молодец. А я вот не догадался.»» — Ну и что со всем этим делать? — произнес Пол.

— Выкрасить и выбросить. — Натали достала из кармана сигареты и протянула Полу.

Наблюдая, как они закуривают, девушка неожиданно хихикнула.

«Ого, большой успех! Только загадка становится еще непонятнее.

Действительно смешно, когда взрослые люди пускают дым из белых палочек.

Только: Как с машинами.»

— Ты видишь у нее какие — нибудь отклонения? — спросил он.

— Если бы я работала страховым агентом, я дала бы ей самый лучший полис. Она абсолютно здорова. Пощупай эти бицепсы. Я заметила, когда мерила давление.

Твердые, как у боксера. Что бы ни расстроило ее рассудок, на физическом состоянии это не отразилось.

— Если он действительно расстроен. — Пол не хотел говорить это вслух, но слова вырвались против воли — сказывалась усталость.

— Ты шутишь. Допускаю, раз она не дрожит от испуга, то не собирается больше гулять среди зимы голышом. Но большинство людей себя все же так не ведут. — Услышав позади шаги, Натали мотнула головой. — А, вот и чай.

Девушка взяла в руки чашку с блюдцем — из чисто профессиональной вредности сестра Кирк принесла одну чашку без блюдца «для пациента», но Пол оставил ее на подносе — и словно растерялась, не зная, что с ними делать. Она замерла, ожидая, что ей покажут пример.

Пол протянул ей сахар. Она замялась. Потом лизнула палец и окунула его в белый холмик, собрав таким образом достаточно крупинок, чтобы распробовать вкус.

«Вполне разумно, если предположить, что она действительно не знает, что это такое. Но это и есть безумие.» Он показал ей, для чего нужен сахар, насыпав ложечку в свою чашку, и добавил из бутылки молока.

«Какого черта кухня прислала в бутылке, а не в кувшине? А, да, кухня давно закрыта. Господи, уже десять часов.» И словно в подтверждение сверху раздался знакомый водопроводно — булькающий звук, как будто напоминающий пациентам о необходимой гигиенической процедуре перед отходом ко сну.

«О чем еще она не знает? Может, о туалете?» Чай разбавлен молоком, сахар размешан, она сделала маленький глоток, потом быстро допила до дна. Все трое внимательно за ней наблюдали. Пол неожиданно понял, что они сейчас делают то, что он всегда категорически отвергал:

обращаются с пациентом как с неодушевленным предметом, а не как с личностью.

«Только потому, что я не могу с ней поговорить. Гм…» Он резко обернулся к Натали.

— Слушай, у тебя есть блокнот и карандаш? Пусть что — нибудь напишет.

«Неужели и это ей придется объяснять? Нет, слава Богу.» Девушка оживилась, отодвинула в сторону пустую чашку и взяла в руку карандаш.

Она внимательно рассмотрела грифель, провела по бумаге линию, словно хотела удостовериться, что правильно поняла, как эта штука работает, потом что — то быстро написала. Пол отметил, что она правша, но карандаш держит малораспространенным способом, зажимая его между указательным и средним пальцем.

Она показала ему результат и одновременно произнесла:

— Арржин!

На бумаге красовались четыре значка, похожие на детские каракули — две недорисованные рождественские елки, рыболовный крючок и перевернутое копье.

Глава 8

Всю дорогу до дома Пола била дрожь, хотя обогреватель в машине работал на полную мощность.

«Страшно смотреть — надежду словно смыло с лица этой девушки, когда она увидела, что я ничего не понял в ее письме. Ужас, который я только воображал, для стал ее жизнью: она попала в мир, где никто не говорит на ее языке и никто не знает, кто она такая.» «И злорадное сочувствие, мол «ага, ты тоже попалась», на лицах пациентов, когда мы вели ее через палату в бокс. Может, самому нужно было пройти через все это вместо того, чтобы прятаться взаперти. Но я бы не выдержал и десятой доли.» «Она наверняка не питает иллюзий насчет того, куда попала. Предметы еще могли сбить ее с толку, но люди, и то, как они живут. Впихнутые голова к ногам, а ноги к голове в комнаты, бывшие когда — то роскошными залами, а сейчас обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и уродливой краской на стенах, решетками на окнах и замками в дверях.» Ключи в кармане звякнули — он скорее вспомнил этот звук, чем услышал.

«Я сказал сегодня Натали, что у нас восемнадцать свободных койко — мест.

Что за убогое слово? Палаты забиты настолько, что едва хватает места для крохотной тумбочки, в которую можно положить разве что детскую игрушку.

Все лишнее или слишком большое — вон. Посредством чего люди осознают себя?

Принадлежащее, окружающее, вспоминаемое: все, что можно потрогать, доказывает, что память не лжет. А мы кусок за куском выколупываем цемент их жизней. Господи, и как же меня занесло в психиатрию?» Свет фар скользнул по фасаду дома, и Пол затормозил. Не было нужды выходить под дождь и открывать ворота — он оставил их открытыми утром.

«Это как раз то, что Айрис не позволяет мне делать. Жизнь с Айрис означает бесконечную череду хождений к воротам под дождем, потому что открытые они «некрасиво выглядят». Да, еще в сад могут забрести собаки.» Он остановил машину и выключил двигатель. Темнота навалилась вместе с усталостью, и он несколько минут сидел неподвижно, позволяя мыслям течь в том же направлении. Машина была «триумф — спитфайер» — не потому, что у Айрис не хватило денег на что — нибудь более престижное, а потому что машина, которую она выбрала сначала, оказалась на четыре дюйма длиннее, чем позволяли ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не получалось, потому что перед домом не было тротуара, только узкий поребрик. Поставить же современные ворота, которые складывались бы секционно, означало пожертвовать одной из стоек, сделанных, как утверждала приходящая прислуга, столяром из Бликхема, таким знаменитым, что даже лондонские антиквары привозили ему мебель на реставрацию.

«Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек, выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не успев прославиться — тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон: Хотел бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере, следовал другим курсом.» Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался навсегда, если бы его не взяли на работу в Чент.

«Почему мне никогда не удается вообразить что — нибудь хорошее так же ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Ха!» Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся к машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.

«Фасад — какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте — это не так плохо, как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом — и моим, и дома — гниль, древесные черви, жуки — могильщики.» Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По — своему привлекательный, обшитый черно — белыми панелями. Но внутри:

Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось, был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти отказался, поскольку — по мнению Айрис — в условиях жесткой столичной конкуренции его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив взгляд на Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и здешнюю жизнь.

С одной стороны место психиатра — регистратора в Ченте позволяло ему не только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один, потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.

«Дурак. Круглый дурак.»

С другой стороны: Йембл почти сливался с неряшливым Бликхемом, чьей единственной достопримечательностью служила елизаветинских времен ратуша, зажатая с двух сторон гаражом и общественной баней. В восьми милях дальше был Корнминистер — довольно симпатичный и гораздо более чистый городок, но что он мог предложить богатой и красивой лондонской девушке? Дважды в неделю обновляемую программу в открытом кинотеатре? Или объявления общества любителей бальных танцев, которые малевала акварелью пятнадцатилетняя дочь балетмейстера?

Обдумывая, как бы лучше сказать Айрис, что он принимает должность в Ченте, нравится ей это или нет, он медленно ехал вдоль улицы, выискивая ту единственную дорогу, по которой можно было бы выбраться из Йембла. Тогда у него был подержанный «форд» — отец Айрис умер всего месяц назад, и, хотя она имела полное право тратить все деньги, что он ей оставил, она чувствовала в этом что — то вроде дурного вкуса.

Все встало на свои места, когда он увидел этот дом с табличкой о продаже. В девять вечера он парировал возражения Айрис букетом цветов и фотографией дома, и в ближайшую субботу они отправились на смотрины.

В одном только Пол слукавил — когда представил дом как нечто исключительное. Как он быстро выяснил, проехавшись по округе, Корминистер мог похвастаться дюжиной очень похожих, и даже в задрипаном Бликхеме имелось еще несколько. Но он ставил на то, что Айрис не знает запада, и приманка сработала как нельзя лучше.

«Ах, дорогой, как мило с твоей стороны! Эта волшебная дубовая отделка!

И раздвижные окна! Как будто вернуться назад в историю! И так дешево!» В ответ Пол молчал: о неудобном расположении окон, из — за которого придется жечь свет в дневное время, о двери в кухню, где он треснулся головой о косяк, о каминах, отдающих половину тепла в никуда.

«Телевизор можно поставить в эту нишу, но придется купить новую тумбочку, так чтобы она была похожа на старинный сундук, тогда мы будем сидеть, смотреть телевизор и слышать, как трещат поленья: Дорогой, а ты уверен насчет этой работы? Я не хочу, чтобы ты соглашался только из — за меня.» Стаскивая мокрый плащ, Пол продолжал рыться в памяти.

«А потом она привыкла к нашему жаргону. Слово 'консультант' стало для нее вроде заклинания. Когда же я им стану, о Господи, неужели так долго?

Надо бы что — нибудь поесть, иначе проснусь среди ночи и буду искать, чем набить живот.

Фил Керанс думает, что я живу в роскоши. Ему бы прогуляться в три часа ночи по этой комнате в пижаме и послушать, как воет ветер в проклятой трубе.» Пить было нечего, если не считать остатков вина на дне одной из бутылок, предназначенного, видимо, для кулинарных целей. Айрис была гастрономическим снобом, и готовила всяческие профитроли и суфле, которые, впрочем, редко ей удавались, или ей не хотелось возиться, и тогда она предлагала ограничиться консервами или сходить в ресторан. При регистраторской зарплате Пол предпочитал консервы.

Он отрезал горбушку от черного каравая, достал из холодильника яйца и сосиски, мысли его при этом бродили далеко от еды.

«Обманута внешностью — вот что такое моя жена. Моей и дома. Выложить все папины деньги, нет, простите, деньги, полученные от продажи папиной недвижимости, полно радужных планов о розовой ванне с душем, а когда стали прокладывать трубы, почувствовать запах сухой гнили, едкий, как дым. Лучше бы она обвиняла меня, чем ругалась с агентом по продаже. Или себя саму: «Инспекция? Зачем, это единственно возможное для нас жилье, пока ты в Ченте!»» Несмотря на то, что он проткнул их вилкой, одна из сосисок лопнула и начала самым непристойным образом вылезать из кожуры.

«Черт подери, неужели Мирза прав?» Надеясь, что пиво и виски уже благополучно переварены организмом, и у него не будет завтра болеть от смеси голова, Пол вышел из кухни и налил себе полный стакан выдохшегося вина. Остановившись посреди гостинной, он вдруг вспомнил тот жуткий вечер, когда привел домой пакистанца.

«Где, интересно, учат этому искусству — дать почувствовать нежеланному гостю все его ничтожество, и при этом не оскорбить явно? Впитывают с молоком матери. Не иначе. А потом: «Дорогой, я конечно понимаю, что ты должен быть в хороших отношениях с коллегами, но ты уверен, что твой друг иммигрант останется в Англии? Или он вернется в свою страну?» Понимать надо так: «Держись подальше от всякой швали и угождай начальству».

И все удивляется, почему я не приглашаю в гости главврача (произносится благоговейно). Потому что не хочу быть ублюдком, вот и все.» Он отправил в кастрюлю яйцо — составить компанию сосискам.

«Эта сегодняшняя девушка и ее совершенно потерянное состояние: Что я, собственно знаю о женщинах? «Брак, подобный твоему, — недостаточная основа, чтобы понять женщину». — У проклятого Мирзы уже сейчас больше проницательности, чем я смогу накопить годам к девяноста. Но я же отлично знаю, почему Айрис вышла за меня замуж, и только лгу самому себе, когда делаю вид, что это не так. Блестящий молодой студент — медик, стоящий всего на одну, правда высокую, ступеньку ниже ее по социальной лестнице, что, между прочим, даст ей возможность руководить его карьерой и видеть, как он ей благодарен, при этом отнюдь не безнадежен, чему свидетельство — множество стипендий и амбициозные родители, знающие, где их место, но выталкивающие своего мальчика наверх — следовательно, мальчик привык, что его толкают. Мне нужно было твердо взять все в свои руки еще тогда, когда она попыталась склонить меня заняться общей терапией (Харлей — стрит, мечта ипохондрика, ослепленного «роллс — ройсом»), а не пускаться в пространные рассуждения о психиатрии, как о переднем крае медицины, или подкидывать ей идею Консультанта, на которого снизу вверх смотрит весь больничный персонал.» Лопнувшая сосиска прилипла ко дну кастрюли и подгорела. Не соображая, что делает, он выложил еду на тарелку и выключил плиту. Потом проверил еще раз и заговорил, обращаясь в пространство.

— Будьте вы прокляты, я могу убежать от кого угодно, кроме себя, с которым должен жить пока не помру! Я сошел с ума от перегрузки после двух лет медицинского колледжа, и никто в целом мире не может этого отменить. Я потерял целый год, накачивая себя транквилизаторями так, что глаза на лоб лезли, пялился на сад и дважды в неделю слушал излияния этого полоумного краснорожего фрейдистского ублюдка Шроффа! И, черт подери, меня просто должно было занести в этот мусорный ящик Чент, чтобы я никогда не смог забыть, что так же легко могу разлететься на осколки, как они!

Удивительно, но звук собственного голоса унес прочь ядовитые мысли. Он успокоился, доел свой разномастный ужин, и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий измученный сон.

Позже, однако, он проснулся, выдернув себя из видения, в котором, словно Алиса в Стране Чудес, стоял безпомощный в комнате, заполненной самыми обычными предметами, а вокруг хохотали люди, потому что он не мог вспомнить ни одного английского названия ни единой вещи.

Глава 9

— Хороша куколка, это твоя Арчин, — сказал Мирза, встречая Пола в вестибюле больницы.

— Что? — поглощенный своими мыслями, Пол не сразу понял, затем ответил, по привычке поддразнивая Мирзу и намекая на вчерашний вечер. — А, я так и знал, что ты не утерпишь ее оценить.

— Мне сказала Натали, — невозмутимо продолжал Мирза, — и я решил на нее взглянуть, пока эта тюряга не стерла с нее все признаки жизни.

— А как же твоя защита морали?

— Все в порядке, спасибо. Но пациенты тоже люди, впрочем как и врачи — правда с некоторыми исключениями, — добавил он, понизив голос и устремив взгляд через плечо Пола. — Доброе утро, доктор Холинхед!

— Доброе утро, — кратко ответствовал главный врач. — А, Фидлер! Зайдите ко мне на минутку. — Он прошествовал в кабинет, оставив дверь открытой в расчете, что Пол немедленно последует за ним.

— Жди неприятностей, — прокомментировал Мирза.

— Уже, — пробормотал Пол и двинулся к двери.

Холинхед был тощий йоркширец среднего роста с волосами цвета табачного сока, неряшливо торчащими вокруг макушки. Любимой сентецией Мирзы по этому поводу было утверждение, что он потому занялся административной работой, что за час общения с любым из пациентов доводил беднягу до слез.

— Закройте, пожалуйста дверь, Фидлер, — сказал Холинхед. — Я не хочу, чтобы кто — нибудь слышал наш разговор. Сядьте. — Он сделал короткий жест в сторону викторианского кресла для посетителей, стоявшего с противоположной стороны резного обитого кожей письменного стола.

«Да, кабинет впечатляет: старинная мебель, псевдо — чиппендловский книжный шкаф, монографии, портреты Фрейда, Эрнста Джонса, Крафт — Эбинга: Только кажется мне, что голова его забита точно таким же антиквариатом.» — Вчера вечером ко мне поступила весьма серьезная жалоба, — продолжал Холинхед.

— Не знаю, нужно ли называть источник?

«Ох!»

Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, Пол держал себя в руках. Он спросил только:

— Жалоба какого сорта, сэр?

— Вы не припоминаете, что оскорбили вчера вечером некую влиятельную особу?

— Нет, я не заметил. — Пол сделал честное лицо.

— Тогда либо вы чрезвычайно нечувствительны, либо я вынужден считать ваши слова ложью. Тем тяжелее мне будет доверять вам в дальнейшем. — Холинхед облокотился на спинку кресла и сложил на животе руки. — Вчера вечером мне домой позвонила миссис Барбара Веденхол и сказала, что вы публично оскорбили ее, и что, более того, были в этот момент пьяны. Что вы на это скажете?

— Второй пункт — целиком неправда. И должен добавить, сэр, что, надеюсь, вы достаточно давно меня знаете, чтобы в это поверить.

«Хороший выстрел. Холинхед всегда гордо заявлял, что «прекрасно знает свой персонал».» — Что касается так называемых оскорблений, то говорила ли вам миссис Веденхол, в чем они заключались?

Холинхед замялся.

— Действительно, — согласился он. — Миссис Веденхол лишь охарактеризовала их как непередаваемые.

— Точнее сказать, несуществующие, — пробормотал Пол. — Вы смотрели отчет о событиях прошлой ночи?

— Нет, конечно! Вы же видели, я только что пришел.

— Миссис Веденхол упоминала о той помощи, которую она предлагала полицейскому инспектору Хоффорду?

— Я как раз собирался к этому перейти. Я уверил ее, что если бы кто — то из наших пациентов пропал, я немедленно был бы поставлен в известность. Но так или иначе, действительно какая — то выведенная из равновесия личность набросилась на прохожего?

— Я с трудом представляю, чтобы вы, сэр, одобрили бы охоту за выведенной из равновесия личностью с помощью ружей и пистолетов. Инспектор Хоффорд был возмущен не меньше моего, и если я и говорил с миссис Веденхол черезчур резко, то только по причине уверенности, что выражаю взгляды, с которыми согласны и инспектор, и вы, сэр. Пресловутый маньяк, между прочим, оказался девушкой пяти футов ростом и семидесяти девяти фунтов весом, которую я привез сюда безо всяких затруднений.

«Кажется, я удовлетворил своего начальника. Достаточно и «сэров» и его любимых вычурных оборотов».» Пол приободрился — утро, похоже, прояснялось. Внимательно изучив его из — под насупленных бровей, Холинхед, наконец, произнес:

— Вы спрашивали миссис Веденхол, страдала ли она когда — либо от преступных посягательств?

«Ну, это уже мелочи.»

— Видите ли, на лице у раненого были следы ногтей, по которым часто обнаруживают насильников. Один из полицейских видел подобные следы у человека, которого арестовывал по схожему обвинению. Поскольку миссис Веденхол является мировым судьей, я счел возможным поинтересоваться — да, я помню дословно, — имеет ли она опыт изнасилования. Если я плохо сформулировал вопрос, готов признать свою вину.

Но прошу вас принять во внимание, сэр, что я был чрезвычайно возмущен ее предложением прочесать местность с ружьями и собаками.

Пол умолк. Через некоторое время Холинхед хмыкнул и потянулся к ящику с бумагами.

— Ладно, Фидлер. Не будем больше поднимать эту тему. Но имейте в виду, что отношения с населением для нас необычайно важны, и вы не должны позволять профессиональному рвению подавлять ваш такт. Вы меня понимаете?

— Конечно. — С трудом сдерживая смех, Пол поднялся.

— Спасибо. Это все.

В свой кабинет Пол входил со вздохом облегчения. Но вместо того, чтобы сесть за стол и начать разгребать утренние бумаги, он встал у окна, закурил и принялся наблюдать, как расходятся по своим местам рабочие.

«У Чента есть один плюс: здесь не позволяютбеднягам отсиживать зады в палатах.

Интересно, кто завел такой порядок? Вряд ли Холинхед. Наверно его предшественник, или кто — то еще раньше.» День намечался не то чтобы ясный, но все же лучше вчерашнего. Зевая, он рассматривал бригаду садовников, ожидавших, когда принесут их безопасные инструменты — если, конечно, садовый инвентарь вообще может быть безопасным. На всякий случай им давали только носилки и березовые метлы, да и то лишь тем, чье состояние признавалось стабильным.

«Трудно отличить занятых трудотерапией пациентов от обычных рабочих, разве только сестры — в белых халатах. Интересно, могла бы психиатрическая больница жить как средневековый монастырь, самообеспечиваюшейся коммуной?

Вполне. С той только разницей, что все устремления пациентов направлены в прямо противоположную сторону — вернуться во внешний мир.» В дверь постучали — первый раз за это утро. Посетителем оказался Олифант — слишком свежий, видимо дежурство было спокойным.

— Доброе утро, док. Привет от подопечных, и не могли бы вы устроить, чтобы доктор Элсоп посмотрел сегодня мистера Черрингтона? Мы еле подняли его из постели, а за завтраком он изрисовал весь стол овсяной кашей.

— Черт. — Пол потянулся за папкой, которую он называл про себя пожарным списком.

Бессмысленно, на самом деле, все пациенты и их болезни были экстренны, за исключением хронических гериатриков.

«Все сумасшедшие неотложны, но некоторые более неотложны, чем другие.» — Хорошо. Что — нибудь еще?

— Ну: — Олифант замялся. — Экономка сказала, что вы велели переселить Джинглера и Рилли из Буйного на место тех двоих, которые выписались. Не могли бы вы оставить их еще на пару дней?

— Боюсь, что нет. Чем меньше эти двое будут среди хронических больных, находящихся в худшем состоянии, чем они сами, тем лучше.

— Мы так и думали, — пробормотал Олифант.

— Перестаньте! Согласен, старый Джинглер так и будет мотаться между домом и больницей до конца жизни, но Рилли только двадцать два года, и он слишком умен, чтобы ставить на нем крест.

— Но он избил собственную мать.

— В некотором смысле она это заслужила, — вздохнул Пол. — И заметьте, его прислали к нам, а не в Рэмптон и не в Бродмур. Но мне некогда с вами спорить.

Займитесь этим прямо сейчас. Доктор Элсоп будет примерно через полчаса, и я попрошу его сразу посмотреть Чаррингтона.

— Спасибо, — кисло пробормотал Олифант и вышел.

«Может, если бы я тоже проводил среди пациентов целые дни, я бы относился к ним так же, как он.» Пол покачал головой и взялся за бумаги.

Телефон зазвенел, как раз когда часы пробили полдесятого. Раскладывая бумаги по папкам — «без изменений, без изменений, без изменений», — Пол снял трубку.

— Это Натали, — произнес голос, — я иду в палаты. Пойдешь со мной к Арчин или будешь ждать Элсопа?

— Подожди. — Одной рукой зажимая трубку, Пол другой сгреб бумаги в ящик. — Я догоню тебя в женском отделении через десять минут, годится?

— О'кей.

Еще один стук: сестра Дэвис с записками от экономки.

«Спросить ее что ли, как прошла ночь? Какая бестактность! Но хоть для кого — то этот день солнечный. Что в бумагах?: Ничего срочного, слава Богу.

Список лекарственных назначений: не забыть сказать Элсопу об этом курсе флуфеназина; он нам может пригодиться. И это все пока.» Он оттолкнул стул, поняв вдруг, что ему срочно нужно видеть Арчин.

«Это имя ей здорово подходит. Надеюсь, она с ним согласится: Почему я так хочу пойти к ней сейчас, с Натали — почему не могу подождать, пока придет Элсоп? У меня полно работы. Ох, да потому что с ней случилось то, чего я всегда боялся:

замкнуться в персональной вселенной. Так или иначе, ее случай выходит далеко за рамки обычнного. Галлюцинации, мания преследования, патологическая летаргия, весь этот список симптомов может означать что угодно — у человека не так уж много способов сойти с ума. Это как жар — вызывается самыми разными болезнями.

Интересно, радовался бы терапевт, если бы получил скачущую температуру, не похожую ни на грипп, ни на корь? Господи, это место творит ужасные вещи с моим чувством юмора.»

Глава 10

Поскольку Чент первоначально проектировался не для больницы, располагался он неудобно и бестолково. И если центральный корпус, отданный под нужды администрации, аптеку и квартиры для живущего в больнице персонала, был еще более — менее компактным, то палаты для легких больных в полном беспорядке оказались разбросанными по бывшим детским, картинным галереям, курительным, оружейным и Бог знает каким еще комнатам, а сестринские находились в бывших конюшнях, отделенных от главного здания мощеным двором. Только отделение для буйных достраивалось позже и получилось относительно функциональным. Таким образом, самый короткий путь из его кабинета в женское отделение, где он договорился встреититься с Натали, проходил через мужские палаты.

Он шел и чувствовал, как улетучивается то превосходное настроение, в котором он вышел из кабинета Холинхеда.

«Наверное, я не гожусь для такой работы. Один вид этих несчастных скручивает меня, как пальцы в кулаке.» В палатах стоял шум — со всех сторон раздавался топот, громкие голоса и визг прачечных тележек. Среди общего гама неслышно бродили несколько пациентов в пижамах, похожие на детей, которых за какую — то провинность оставили на целый день в постели. Это, однако было не наказанием, как считали больные, а мерой предосторожности. Каждого из них должен был сегодня осматривать консультант, и эта августейшая фигура вызывала у пациентов такой благоговейный ужас, что сестры боялись как бы кто со страху не убежал или не наложил на себя руки.

«Но какие объяснения могут соперничать с легендами? Они будут считать это наказанием до второго пришествия. Эксперты пишут о школьном фольклоре: дети лелеют суеверия, ритуалы, традиции. А сумасшедшие изобретают свои собственные.» У одного из окон, тупо глядя в пространство, стоял человек, половина лица которого каждые десять секунд дергалась в уродливом тике — это был Чарлингтон, отрешенно ожидавший приговора Элсопа. На приветствие Пола он не ответил.

«Не стоит усилий, что ли? А что стоит усилий в этой обстановке: безобразная краска на стенах, пол в разномастных заплатах, кровати, притиснутые друг к другу. Если крыс запереть в тесную клетку, они начнут пожирать своих детенышей.

На месте пациента я бы специально что — нибудь натворил, чтобы меня заперли в боксе. За восемьдесят квадрарных футов одиночества, отдал бы все, что угодно.» Он нашел Натали на площадке между первым и вторым этажами корпуса для буйных в конце прохода, ведущего в женское отделение. Она разговаривала со старшей сесторой Тородей и сестрой Уэллс. Пол остановился в стороне и стал ждать, пока они закончат.

«Наверное, имя делает нашу экономку такой основательной[6].» Любая больница представляет собой арену непрекращающейся войны за сферы влияния между самыми разными группировками; грызутся между собой медицинское начальство и больничный секретариат, иногда призывая в поддержку внешние силы, вроде попечительского совета или даже министерства здравоохранения; причной раздора может быть что угодно — от таких важных проблем, как цвет, в который надлежит перекрасить канализационные трубы, до чистого абсурда, когда в маневры вовлекаются даже пациенты, например, тихая, но непрекращающаяся грызня из — за публикаций в солидных медицинских журналах. Покидая учебную больницу, Пол надеялся, что ему не придется больше наблюдать ничего подобного, но оказалось, что Чент страдает тем же недугом, только в гораздо более тяжелой форме.

«Лучше бы Элсоп не говорил, когда я только приехал, что эта работа — идеальная база для начала публикаций. Что в двадцать восемь лет я знаю такого, что могло бы заинтересовать журналы? Историю странной девушки, которую мы назвали Арчин?

Может, и подойдет. Не придется ломать голову над темой диплома. Но не хочется.

Для меня пациенты — все еще странные, все еше личности. Вот когда они станут просто историями болезни, может тогда…» Старшая сестра ретировалась. Пол двинулся к Натали и сестре Уэллс.

— О чем вы тут?

Натали поморшилась.

— Экономку волнует, что у нас больная без удостоверения личности. Может она в чем — то замешана? А может ее ищет полиция? А не взять ли у нее на всякий случай отпечатки пальцев?

Сестра Уэллс, худая темноволосая женщина, которой Пол симпатизировал с первой же встречи, сочувственно улыбнулась, продемонстрировав крупные лошадиные зубы, и направилась к палате, куда вчера поселили Арчин. Пол двинулся вслед за Натали и тут неожиданно вспомнил:

— Черт, я забыл вчера позвонить Хоффорду!

— Я звонила, сразу, как ты ушел. Только ничего нового я ему не сказала.

— Он говорил что — нибвдь о Фабердауне — ну, о коммивояжере?

— По — прежнему утверждает, что ничем не провоцировал нападение.

Инспектор извинялся, но сказал, что дело, видимо, будет отсрочено.

— Что это значит?

— На их жаргоне — то, что оно им надоело. — Натали остановилась перед одним из боксов, тянувшихся вдоль стены палаты. — Черт возьми, сестра, я же просила держать ее дверь открытой.

— Она и была открыта, — возразила сестра Уэллс.

Пол огляделся. Как и в мужском отделении, по палате в ночных сорочках слонялись пациентки, которых сегодня должны были осматривать консультанты, одна бросилась ему в глаза — немолодая женщина с плутоватым лицом и спутанным клубком седых волос. Она рукой прикрывала рот и постоянно хихикала. Пол тронул Натали за рукав.

— Что? А, Мэдж Фелпс в своем репертуаре. Надо было сразу сообразить.

Считает, что она здесь для того, чтобы шпионить за другими, и каждый день ходит ко мне и к сестрам с кучей жутких сплетен про то, как все плохо себя ведут. Сестра, скажите, чтобы она ушла.

Она резким движением открыла дверь. На низкой жесткой койке, напуганная их неожиданным вторжением сидела Арчин.

«Я уже был в этом боксе. На стене нацарапано ПОМОГИТЕ. Может и хорошо, что она не умеет читать.» Узнав Пола, Арчин вскочила на ноги и робко улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы это вышло как можно теплее.

«Не обрашай внимания, что она похожа на пойманного зверька. Такую маску может носить даже убийца.» — Как прошла ночь? — спросил он Натали.

— Сестра Кирк заглядывала к ней пару раз, и я тоже. Полночи просидела с мрачным видом на койке, а Кирк слышала, как она разговаривала сама с собой.

— Что она говорила?

— Иностранный язык. Так сказала Кирк.

Пол почесал подбородок.

— А утром?

— Вполне послушна, если не считать того, что ей абсолютно все надо показывать.

Да, еше одно. За завтраком спокойно съела овсянку, но когда принесли бекон с гренками, потрогала его пальцами, понюхала и с бледным видом вышла из — за стола.

— Я подумала, может, она еврейка, — вставила сестра Уэллс. — Она совсем не английского типа, вам не кажется?

— Но и не еврейского, — пожал плечами Пол. — Хотя это, конечно, объясняет отвращение к бекону. Я вот думаю. Может она вегетарианка?

— Здоровая пища и нудизм? — ехидно заметила Натали.

— Как раз для нашего мерзкого климата, — усмехнулся Пол. — Кстати, обстановка ее не беспокоила?

— Нет. Только постель показалась ей слишком теплой, она вытащила одеяло и сложила в шкаф.

— Жар?

— Не-а.

— Все. Я иссяк. А ты что скажешь?

— Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю. — Натали бросила быстрый взгляд на стенные часы. — Черт, мне надо идти. Рошман должен быть с минуты на минуту, он хочет, чтобы я поехала с ним после ланча в Бирмингем, сумасшедшее утро. Дай мне знать, что скажет Элсоп, ладно?

— Конечно.

Натали и сестра Уэллс ушли. Пол остался в боксе, он смотрел на девушку и чувствовал, как его захлестывает волна жгучей жалости. Она казалась ему маленькой и беспомощной в хлопчатобумажном больничном платье детского размера, но все равно слишком широком для ее талии. Однако, ничего детского не было в живом взгляде ее больших темных глаз. И несмотря на уродующую одежду, она вполне подходила под то определение, которое дал ей Мирза — куколка; утренний румянец на щеках сменил вчерашнюю холодную бледность, и это ее полностью преобразило.

«Чертова плутовка, тебе надо было придумать имя, которое мы переделали бы в Эльфа вместо Арчин! Подошло бы лучше.» — П'ол? — неожиданно сказала она.

— Арржин, — согласился Пол.

Ее маленькая рука дотронулась до кровати, а голова мотнулась в немом вопросе.

Пол сначала не понял, потом до него дошло.

«Она хочет узнать, как это называется. Господи, да как же понять, что в ней происходит?» — Кровать, — медленно произнес он.

— Кроват. — Пауза, затем легкий стук в стену.

— Стена.

— Стэна.

— Доктор Фидлер, — прервал их голос за его спиной. Пол обернулся и увидел в дверях сестру Фоден.

— Доктор Элсоп уже здесь, доктор Фидлер, и он просит Вас присоединиться к нему прямо сейчас.

«Проклятье! Ничего не поделаешь. Попробую извиниться жестами.» Он показал на себя, потом на сестру Фоден, изобразил некую пантомиму насчет того, что ему надо идти. Арчин потускнела, но слов для того, чтобы возразить, у нее не было. Она только вздохнула и с безучастным видом опустилась на край кровати, словно предоставив миру делать с ней все, что ему заблагорассудится.

Глава 11

Доктор Е. Нок Элсоп был человеком приятной наружности: выше шести футов ростом, с широким лбом, прямыми темными волосами и тщательно поддерживаемым, даже зимой с помошью ультрафиолетовой лампы, загаром. Пол считал, что ему повезло больше тех, кто работал, например, с доктором Рошманом или с другими постоянными больничными консультантами. Не последним качеством Элсопа было тщеславие, что дало Мирзе повод (если он вообще в них нуждался) приклеить ему кличку Сопливый Эл, но выражалось оно в вещах довольно безобидных, вроде загара или упороного нежелания раскрыть значение инициала Е. На этот счет у Мирзы тоже имелась теория:

поскольку Элсоп до своего рождения был весьма беспокойным ребенком, будущие родители нарекли его Енох — «Е нок — нок».

Тем не менее элсоповское тщеславие не так раздражало работавших с ним врачей, как, например, патологическая нерешительность Рошмана — тот мог битый час провести с лечащим врачом, планируя курс для для больного, а потом позвонить вечером домой и заявить, что все надо делать совсем не так.

С другой стороны, Элсоп обладал качеством, за которое Мирза наградил его другой, по мнению Пола гораздо более подходящей кличкой: Хваткий Нок.

Жизнь виделась ему джунглями, где каждый обитатель, неважно, доктор или нет, скрываясь за маской цивилизованной добропорядочности и благовоспитанности, думал только о том, как бы урвать побольше. Неважно, что — репутацию, должность или деньги.

Впервые почувствовав широту элсоповских притязаний, Пол удивился, почему тот довольствуется скромным постом консультанта в заштатной провинциальной больнице с тремя сотнями коек, в то время как мог бы претендовать на гораздо более высокий пост в большом городе. Объяснение оказалось простым и обычным. Судя по ссылкам в периодике, вроде «Британского медицинского журнала», Элсоп очень рано стал печататься, поначалу в соавторстае с коллегами, имеющими более высокий статус, чем он сам. Следующим шагом должна была стать книга, и тема, на которой он остановился, звучала как сравнительный анализ психозов сельского и городского населения. Территория вокруг Чента была на восемьдесят процентов сельской.

Потому он здесь и находился.

То ли Пол сам создал такое впечатление, то ли, что более вероятно, оно появилось после знакомства с Айрис, но Элсоп поначалу считал нового регистратора хватким малым, вроде себя самого. Пол не спешил его разубеждать. Он внимательно выслушивал элсоповские многозначительные советы, обещал всенепременно последовать и: отодвигал в сторону. Вплоть до Рождества прошлого года Элсоп исправно его подталкивал, подсовывая письма в медицинские журналы, на которые все равно кто — то должен был отвечать, так почему не Пол? И всячески подчеркивал важность поста регистратора, как краеугольного камня всей последующей репутации.

Пол, и без того перегруженный неимоверными требованиями курса, который только что начал — двухлетней программой по психологической медицине, — согласился было на одно — два предложения, но, не видя особого толка, отказался и предпочел оставить время для занятий.

Сейчас, спустя два месяца после Рождества, Элсоп почти поставил на нем крест.

Пол все еше помогал ему раз в неделю в Бликхемской клинике, но предложение проводить приемы во время его отсутствия, оброненное как — то Элсопом, так и осталось пустым звуком, не породив конкретных планов своего воплощения.

«Наверное, я его разочаловал. Но тут он не одинок. Родители, жена, да и я сам вполне могли бы составить ему компанию.» Как бы то ни было, встретил его Элсоп довольно приветливо и махнул рукой в сторону единственного в полупустом кабинете кресла.

— Дайте мне, пожалуйста, все это сюда, — попросил он. На кушетке рядом с Полом лежала внушительная груда папок. — Как дела, молодой коллега?

«Сказать или нет? Все равно это уже не секрет. Только он не любит неудачников, а человек, у которого рушится брак, уже наполовину неудачник.» — Так себе. Наверное, это погода меня угнетает. Я начинаю понимать, почему пик суицидов приходится на март.

— Ну, вам же не семнадцать лет, — проворчал Элсоп, бегло просматривая блокнот с выписками из историй болезней. — Ваша жена все еще в отъезде?

— Да.

— Возможно, это дополнительный фактор. Я не захожу так далеко, как этот швед, который считает беспорядочность связей профилактикой правонарушений, но и не сомневаюсь в терапевтическом значении регулярного оргазма. — Элсоп усмехнулся. — Ваш друг Бакшад, кажется, это хорошо усвоил. Я встретил его вчера вечером в Бликхеме, если не ошибаюсь, с двенадцатой по счету девушкой с тех пор, как он здесь появился.

С трудом сдерживаясь, Пол чувствовал, как в нем поднимается волна ярости пополам с горечью.

«Терапевтическое значение оргазма! Очень хочется выплеснуть ему всю правду, а потом посмотреть на его физиономию.» Но пока решение не было принято, Элсоп продолжал:

— Говорят, вы наступили на хвост какой — то местной шишке?

Пол нахмурился.

— Миссис Веденхол, мировой судья! Кто вам сказал, доктор Холинхед?

— Конечно.

— Мне казалось, что я вполне понятно ему все объяснил. Но, видимо, я говорил недостаточно громко, и он не услышал.

— Ну, мне — то не надо так громко. — Элсоп посмотрел Полу в глаза. — Только честно, не возражаете, если я буду говорить прямо?

— Нет, конечно, — пробормотал Пол.

— Мне кажется, вы слишком увлекаетесь. Плохо. Нельзя так. Если вы будете отождесталять себя с этими несчастными, то очень скоро станете одним из них. Вы ведь проходили когда — то курс психотерапии, верно?

— Да, курс анализа, — ответил Пол и добавил обычную свою легенду. — Я думал, это самый простой способ взглянуть на психиатрию глазами пациента.

— Да. — Элсоп медленно кивнул и снова протянул: — Да-а: Ладно, нет ничего стыдного в перенапряжении. Это не самая легкая больница для работы, даже при ее размерах. И будет чертовски глупо, если вы позволите себе сломаться под таким ерундовым давлением, как Чент. Поэтому поберегите себя, пока не поздно.

«Как? Водить дружбу с Холинхедом и лизать ему ботинки? Послать к черту Айрис?» — Однако, — сменил тон Холинхед, — у нас на сегодня слишком плотный график, чтобы заниматься здоровьем врачей. Я просил включить в список миссис Ченсери, а вы этого не сделали.

— Простите, — стал оправдываться Пол. — Совсем вылетело из головы.

— Как говорил папа Фрейд: — Элсоп нарисовал на бумаге большую жирную стрелку, меняя очередность пациентов. — Ченсери вам не нравится как женщина. Мне тоже, но я не забываю это контролировать. А что еще за Арчин?

— Увас должен быть о ней отчет. Мы подобрали ее вчера ночью. Экстренный случай.

Элсоп перелистал бумаги.

— Нету. Наверно Холинхед все еще на нем сидит. Много кровавых деталей?

Я заметил, что чем необычнее случай, тем больше нужно времени, чтобы отцепить от него вашего начальника.

«Ну и как я должен на это реагировать? Как на панибратство или понимать, что ты выше Холинхеда? С тобой — то все в порядке, а со мной?» Пол как можно короче пересказал вчерашнюю историю.

— И у вас это вызывает недоумение, — прокомментировал Элсоп. — Я удивлен.

Женский эксгибиционизм встречается реже, чем мужской, потому что у него есть… гм… институциализированный выход, стриптиз, например, но он существует, и для подобных случаев есть вполне когерентный диагноз. Я бы выдвинул гипотезу о чрезвычайно напряженном детстве и запретах, связанных с обнажением тела, в результате чего, — он изобразил пантомиму, скомкав лист бумаги, — личность не выдержала давления. Вы давали ей транквилизаторы?

— Нет, я вообше не давал ей лекарств.

— Терапевтический нигилизм давно вышел из моды, мой юный коллега! Я когда — то работал под началом врача, который страдал этим недугом, но был уверен, что он последний из динозавров. Почему?

— Ну… — Пол помолчал, подбирая слова. — Она вела себя слишком спокойно, я бы так сказал.

— Не считая того, что за час перед этим сломала руку взрослому мужчине.

Вы говорите, она весьма миниатюрна. Да, но черная вдова тоже не огромный монстр, однако я не стал бы держать ее в качестве домашнего животного.

«Ради Бога, оставь свой сарказм!» — А как быть с сегодняшним утром? Я ни разу не слышал, чтобы при истерической афазии пациент просил врача научить его английскому языку.

Впрочем, я и так уверен, что у нее не афазия.

— Да? Так что же у нее тогда? — Элсоп умолк с видом триумфатора, но ответа не дождался. Наконец, он вздохнул. — Меня гложет подозрение, что вы убеждаете себя, будто столкнулись с неведомой разновидностью психического расстройства, которое сможете описать в статье, доложите на конгрессе или симпозиуме и в конце концов назовете своим именем.

«Похоже, ты рассказываешь мне историю из своей жизни.» Подтверждение последовало незамедлительно.

— Вы попадаете в ту же ловушку, что и я в ваши годы. Напомните мне как — нибудь, я раскопаю ту историю болезни. Это: гм: поучительно. Призовите на помощь свой здравый смысл, мой юный коллега, а потом немного поразмыслите. Ничто так не роняет нас в собственных глазах, как необходимость публично срывать с себя орден, который мы уже успели нацепить. Бррр.

Элсоп демонстративно передернулся и невесело усмехнулся.

— Давайте — ка займемся делом. Начнем прямо с нее. Чаррингтон не станет перерезать себе горло от нетерпения.

Поначалу Полу даже понравилось, с какой тщательностью Элсоп взялся за перепроверку результатов вчерашнего обследования Арчин; он лично удостоверился, что девушка не понимает английского, но вполне способна говорить на своем языке, затем повторил осмотр, сопровождая свои действия комментариями.

— Дайте мне анализ мочи, сестра, это первое, что вы должны сделать завтра утром:

И анализ крови тоже. Кстати, у каждого пациента нужно проверять группу крови, писать на специальной карточке и отдавать ему при выписке. Это может спасти ему жизнь: Любопытный тип лица! Ничего азиатского, и такая выраженная эпикантическая складка. Думаю, надо назначить ей рентген черепа, молодой коллега. Согласен, она весьма бегло лопочет на своем странном языке — вы, конечно, потом проверите, на каком — только как она умудрилась попасть из своей Верхней Славонии, или откуда там еще, в самый центр Англии: разве что кто — то привез и бросил, а потрясение стало причиной инверсии, скажем, к языку детства:

«Замечательно просто и исчерпывающе. Если бы только не фальшивый тон.

Будь я проклят, но тон у него фальшивый.» И внезапго, с обескураживающей отчетливосьтью Пол понял, что знает, в чем тут дело.

«Ублюдок! Он подозревает, что я прав, и что это действительно неординарный случай, которого нет в литературе; он никогда в этом не признается, но будьте уверены, не упустит шанса сообщить нем раньше меня!»

Глава 12

Часы с неизменным «банг, бум и клинк» отбили четверть второго, когда Элсоп забрался, наконец, в свой «ванден — плас — принцесс», а Пол, устало вздохнув, развернулся в сторону столовой.

«Наверное, он прав, нужно действительно взять этот курс. Но почему все эти проклятья сваливаются тогда, когда Айрис нету дома? Могу себе представить ее лицо, когда я скажу: привет, дорогая, рад тебя видеть, завтра я уезжаю и вернусь через две недели. А может, оно и к лучшему.

Декларация независимости.»

Он чувствовал себя не в своей тарелке. Нежданно свалившееся на него личная ответственность за Арчин, свалившаяся потому, что вечный его кошмар о чужом мире стал для этой девушки реальностью, заставил его говорить сегодня с Элсопом в куда более резком тоне, чем он обычно себе позволял — кульминацией стал десятиминутный спор об одном из пациентов, которого должны были сегодня выписать. К немалому его удивлению, Элсоп вовсе не рассердился, а наоборот — сохранил предельную доброжелательность и даже впервые за месяцы их сотрудничества предложил прослушать специальный курс.

«Я: я подумаю.»

В дверях столовой Пол стокнулся с Ферди Сильвой.

Ни Фила Керанса, ни Натали не было. Только Мирза подозрительно рассматривал тарелку с тушеными яблоками, которую поставила перед ним Лил.

— Натали ушла? — спросил Пол.

— Ее увел под ручку Рош Хашана, наш еврейский Новый год[7], — ответил Мирза, на последнем слове дотрагиваясь кончиком языка до ложки с десертом и тут же отдергивая его обратно. — Лил, дорогая, выбрось это, пожалуйста, и принеси мне что — нибудь более соответствующее человеческим потребностям, ну, хотя бы сыру.

Кстати, Пол, суп сегодня такой же отвратный, на всякий случай, если ты собрался его есть.

— Чем — то же надо заполнить желудок, — вздохнул Пол. Но Мирза был прав — суп оказался тепловатой бурдой с плававшими на поверхности кружками жира.

Ладно хоть бублики были свежими. Он сжевал их всухомятку.

— Зачем тебе понадобилась наша златогривая лошадка[8]? — спросил Мирза, раскатисто выговаривая «р».

— Она просила держать ее в курсе насчет Арчин.

— Ну, сарафанное радио ей уже наверняка все сообщило. Я сам за сегодняшнее утро выслушал не одну историю.

— С чего это вдруг? — Пол опустил ложку и уставился на Мирзу.

— Ты прикидываешься или действительно не понимаешь, что подобного случая Чент не видел с начала эры, или со дня рождения святого Джо, не знаю, что было раньше? — Мирза изящным движением нарезал сыр и разложил кусочки по поверхности бисквита.

— Больные знают, персонал знает, один ты не знаешь.

— Не слишком ли ты высокого мнения о диагностических способностях пациентов? — огрызнулся Пол.

Мирза посмотрел на него с удивлением.

— Пол, я думал, крепкий сон твое раздражение вылечил. Прости, если наступил тебе на мозоль.

Усилием воли Пол взял себя в руки.

— Нет, это я дожен просить прощения. Продолжай, что ты хотел сказать.

— О диагностических способностях пациентов? — Мирза успокоился и вернулся к своей обычной насмешливой манере. — Знаешь, я действительно о них высокого мнения. Иначе, как бы я мог выжить в Англии?

— Если у тебя есть, что сказать, говори серьезно. Или заткнись. У меня нет настроения шутить.

— Я абсолютно серьезен. — Мирза послушно сменил тон, а заодно и выражение лица.

— Ты вдумайся, Пол, я приехал из страны, — он вытянул руку и принялся загибать пальцы, — мусульсанской, неразвитой, только что деколонизированной, преимущественно аграрной и во всех отношениях отличной от индустриальной, цивилизованной и номинально христианской Британии. И вот я здесь и претендую на то, чтобы ремонтировать ту часть человеческого существа, которая является в наибольшей степени продуктом культуры. Да, я учился в английской школе и английском университете — и что? Это только внешний лоск на моем существе. Я не был в мечети с восемнадцати лет, но мечеть внутри меня. Этот надтреснутый звон, — большой палец уставился в потолок, — действует тебе на нервы еще и потому, что Англия — страна утренних колоколов. У меня нет таких культурных ассоциаций. Но когда у того парня из буйного отделения плохое настроение, и он начинает вопить дурным голосом — ты знаешь, о ком я говорю? — я дергаюсь, как лягушачья лапа в гальванической ванне, поскольку начинает он свой хит с тех самых трех нот, которые я слышал каждое утро все свое детство, и еще до того, как начал себя осознавать, в моем мозгу намертво отпечаталось: Йа — аллах йа — аллах: Муэдзину было почти девяносто лет, и он был почти слеп, но каждое утро перед восходом солнца он карабкался по сорокафутовой лестнице.

Погруженный в воспоминания, Мирза умолк, взгляд его уперся в далекую точку за пределами комнаты.

«Мне должно быть стыдно, я ведь когда — то осуждал борьбу против этой идиотской сословной системы. Как бы я на месте Мирзы справился с такими проблемами?

Культурный шок.»

«Культурный шок!»

Идея была настолько поразительной, что он полностью отключился от того, что говорил Мирза, и опомнился, только когда тот спросил, не надоело ли ему слушать.

— Прости Мирза! — поспешно отозвался Пол, — Кое — что пришло в голову.

Потом скажу. Ты продолжай, это очень интересно.

— По твоему отсутствующему виду не скажешь, — усмехнулся Мирза. — Я говорил, что не бывает абсолютно невменяемых больных. Даже к тем, кто наглухо закрыт для общения, иногда возвращается память о том, что они делали во время тажелой фазы, пусть и не полностью. Я кстати не верю в полную закрытость. А менее тяжелые больные, те, например, кто страдает от спровоцированного невроза, полученного, кстати сказать, стараниями семей, а не общества и не их самих, сохраняют огромные запасы относительного здравомыслия. День и ночь они проводят со своими товарищами по несчастью, и хотя им и не хватает профессиональной подготовки, чтобы поставить диагноз, вполне способны сложить из того, что они видят, довольно ясную картину. Я часто слышу, как больные говорят о вновь прибывшем:

«А, это еще один мистер такой — то». И потом, когда я смотрю историю болезни мистера такого — то, я говорю, черт подери, они правы. Ты меня слушаешь?

Пол отказался от супа, и Лил поставила перед ним тарелку с макаронами, посыпанными сыром и терым картофелем.

— Нужно взять в штат диетолога, — кисло произнес Мирза. — Знаешь, с тех пор, как я перебрался в Чент, я похудел в талии на два дюйма. Ужас!

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Пол, разжевав макаронину и решив, что это блюдо, по крайней мере, съедобно. — Однажды, еще студентом, мне нужно было описать нового больного, чтобы сравнить потом диагноз с уже поставленным, и я был в полном тупике, пока один из пациентов не сказал кое — что, что навело меня на мысль.

— Но ты так и не спросил, что пациенты думают об Арчин. Извини, я понимаю, на тебе все утро проездил консультант, у тебя не было времени.

— Рассказывай, что слышал.

— Знаешь миссис Броухарт? Учительницу, которая носит юбки со сколотым между ног подолом, потому что вокруг «эти грязные мальчишки»?

— Под каждым кустом и за каждым углом. Да, знаю.

— Утром она схватила меня за пуговицу и начала таинственно шептать об Арчин:

«Бедняжка, она не сумасшедшая, она просто перепугана.» — Мирза достал из кармана сигареты. — Можно, я покурю, пока ты ешь?

— Да, конечно, — Пол замялся. — Ты с ней согласен?

— Хочешь, чтобы я ставил диагноз больной, которую даже толком не видел?

Но то же самое я слышал и от сестры Уэллс. «Никогда не видела ничего похожего,» — так она сказала. — «Она не глупа, она очень сообразительна.

Но я ума не приложу, почему ее надо всему учить, даже одеваться,» — Мирза щелкнул зажигалкой. — И, как я понял, она все время просит людей называть по — английски предметы, которые есть в палате.

— Верно. Утром она просила меня о том же.

— Короче говоря, это представляется мне аномальностью. А ты что думаешь?

— Хочу сначала послушать тебя. Все равно у меня рот занят.

— Как ты можешь запихивать в себя столько помоев?.. Хотя подозреваю, что это отвлекающий маневр. — Мирза нахмурился. — Держу пари, Элсоп пытался убедить тебя, что она страдает полным набором симптомов истерии: эксгибиционизм, истерическая амнезия, и весь этот джаз. А сам при этом прекрасно понял, что столкнулся с явлением исключительным.

— Хотел бы я, — сказал Пол с неожиданной пылкостью, — чтобы Бог дал мне твой талант предсказывать человеческое поведение.

— Это не талант. Это означает, что я пропускаю через голову все, что жители этой страны принимают как должное, и чему я должен учиться, потому что иностранец.

— Что ты думаешь о культурном шоке? — спросил Пол.

— Что? А, ты имеешь в виду шок, когда человека забрасывают в центр Китая или куда там еще, а он не может даже прочесть указатели на столбах?

— Мирза стряхнул с сигареты пепел. — Да, некоторые из моих пакистанских приятелей этим страдают.

Из богатых домов у себя на родине приезжают сюда, живут, как свиньи в трущобах, не заботясь даже о том, чтобы помыть окна и разобрать бумаги, не пытаются завести друзей среди местеых и, как только кончается срок учебы, или ради чего там они сюда приехали, возвращаются домой со вздохом облегчения. — Он помолчал.

— А к чему ты вдруг спрашиваешь?

— К Арчин, — неохотно ответил Пол.

«Когда идея приходит мне в голову, она похожа на удар, или на паралич.

Вид при этом наверняка глупый.»

— Понимаю. Ты думаешь, что она — давай посмотрим — неграмотная дочь или жена какого — нибудь иммигранта, не знаю, или ее привез в Британию более образованный родственник, и она ни слова не знает на чужом языке: Но что она делала в лесу без одежды? Или муж — деспот выгнал ее в таком виде из дома за какую — нибудь провинность?

— Я бы не стал вдаваться в столь глубокие подробности, — задумчиво произнес Пол.

— Но это, по крайней мере, дает хоть какое — то направление.

— Флаг тебе в руки. Но имей в виду, если ты изложишь свою идею Сопливому Элу, он решит, что это его изобретение, а не твое. Он очень ревниво относится к чужим мыслям, не замечал? — Мирза бросил взгляд на часы. — Черт, я собирался еще минут десять почитать после ланча: Так что ты собираешься делать с Арчин?

— Элсоп насочинял целый список: анализ мочи, рентген головы — да, хорошо, что ты мне напомнил, надо послать заявку в Бликхем. И еще одну вещь, которую придумал сам. Кстати, тебе не попадался по — настоящему хороший невербальный интеллектуальный тест?

— Ну, разве что для животных. Но ты можешь спросить у Барри Тамбелоу.

Пол щелкнул пальцами. Он встречался с Тамбелоу, когда тот приезжал в Чент выявлять больных детей с врожденным слабоумием, которые по положению должны были находиться в специальных заведениях, но жили здесь из — за вечной нехватки места.

— Спасибо. Я мог бы и сам догадаться.

— Может, он тебе что — нибудь и подскажет. На нашего святого Джо очень похоже — смотреть на педиатрию как на модное увлечение вместо того, чтобы взять в штат хорошего детского психолога. Если бы: Ладно, мои предрассудки и так всем известны. Пока.

Оставшись один, Пол принялся машинально перемешивать в тарелке тушеные яблоки, думал же он при этом совсем о другом.

«Не сумасшедшая, а просто перепуганная. Нет, это общие слова, слишком часто умственные расстройства сопровождаются беспочвенным страхом. И что — то в ней очень рациональное, в этой Арчин. Да, параноики рациональны, даже слишком, но паранойя — это уже серьезно, а все похоже склоняются к тому, что у нее не больше, чем истерия: Если она действительно хочет знать английский, придется ее учить. Без языка мы все равно ничего не сделаем.»

Глава 13

Неприятности начались на следующий день.

После разговора с Мирзой Пол на некоторое время задержался в больнице.

Полный благих намерений позаниматься после ужина, он остановился у «Иголки» купить пару кварт пива и честно направился домой.

Неотвязное чувство, что он в большем долгу перед Арчин, чем перед другими своими пациентами, поскольку именно в ее болезни воплотились его воображаемые страхи, долго стояло между ним и учебником, пока, вконец разъярившись, он не принял твердое решение выкинуть ее из головы по крайней мере до тех пор, пока не получит результатов анализов и рентгеновского снимка.

Следуя этому решению, он большую часть утра посвятил разбору бумаг и отчетам нянечек и сестер о том, как проходит химиотерапия, назначенная некоторым пациентам. Все шло хорошо, если не считать двух довольно крупных неприятностей.

Мелкие не прекращались никогда, и Пол давно к ним приспособился.

Первая заключалась в весьма невеселом появлении новой больной. Из Бликхема привезли старую женщину — она лежала там с переломом шейки бедра.

Долгое пребывание в больнице, как это часто случается, уничтожило остатки ее самосознания; день за днем личность деградировала, пока после многочисленных проволочек с выпиской врачи Бликхемской больницы не диагносцировали у нее необратимое старческое слабоумие и не связались с Чентом.

Это больше походило на доставку груза, а не человека: завернутый в одеяло скелет, беззубое лицо с застывшим на нем выражением детской озабоченности. Во время поездки она испачкала одежду, и теперь вокруг нее стоял невыносимый запах испражнений.

«Это эгоизм, но я рад, что женщины живут дольше мужчин. Есть надежда умететь раньше, чем дойдешь до такого состояния.» Почти две трети обитателей Чента составляли женщины, а доля их среди хронических гериатриков была еще больше. Ничего удивительного, думал иногда Пол, что древние связывали истерию с болезнями матки: во все века женщины сходят с ума в два раза чаще мужчин.

Вторая неприятность началась с телефонного звонка.

— Доктор Фидлер? — он узнал голос сестры Уэллс. — В палате ЧП. Боюсь, что из — за этой девушки Арчин.

Секунда оцепенения. Затем:

— Сейчас иду!

«Только не говори, что она еще кому — то сломала руку!» Он нашел сестер Кирк и Уэллс в женском отделении: те стояли над хитролицей Мэдж Фелпс, которая судорожно вцепилась в щетку для волос с нарисованным на ней аляповатым цветком. Арчин в это время сидела на аккуратно заправленной койке, время от времени трогая пальцами воспаленный красный след на щеке.

— Что случилось? — спросил Пол.

Сестра Уэллс заправила под колпак выбившуюся прядь волос.

— Мэдж говорит, что Арчин хотела украсть у нее эту расческу, поэтому она ее ударила. Я пыталась разобраться, что было на самом деле, но это не так легко.

«Кроме всего прочего, то, что придумывают сумасшедшие, — собственные версии правды.» Пол нахмурился.

— Что они вообще здесь делают?

Сестра Кирк принялась рассказывать.

— Мэдж отказалась выходить из палаты, сказала, что не доверяет Арчин.

Мы оставили ее здесь в ночной сорочке, чтобы посмотреть, что будет дальше.

А Арчин вообще нет смысла куда — то выводить, потому что она не понимает, чего от нее хотят.

— Она все продолжает играть в английский язык, — повышая голос, перебила сестра Уэллс. — Боюсь, это раздражает больных, она пристает ко всем подряд, чтобы ей говорили названия самых обычных предметов.

«Играть?»

Но этот выпад Пол оставил без внимания.

— Она стала цепляться к Мэдж сразу после завтрака, наверное, потому, что больше не к кому, и, видимо, решила выяснить, как называются эти штуки. Но даже сестры не трогают без разрешения ее имущество, потому что иначе могут потерять клок волос. Шлепок расческой — я бы сказала, что она еще легко отделалась.

— Грязная воровка! — громко произнесла Мэдж. — Должна сидеть в клетке целый день и целую ночь, а мы будем смотреть в дырочку и смеяться.

Арчин встала с кровати. С безнадежным видом она вернулась в свой бокс и закрыла за собой дверь.

— Кажется, она поняла, — удивленно сказала сестра Уэллс.

«Поняла? Нет, просто сдалась.»

Но прежде, чем Пол успел раскрыть рот, от входной двери раздался голос:

— Сестра! Сестра, привет, что у вас тут происходит?

«Наша экономка во всей своей красе, как говорит Мирза.» Выслушав отчет, старшая сестра Тородей повернулась к Полу.

— Вы не считаете, доктор, что ей нужны успокоительные? Не могут же мои сестры тратить все свое время на ее фокусы.

— Нет, — ответил Пол.

Экономка заморгала глазами.

— Простите?

— Я сказал, нет. Я не собираюсь прописывать Арчин никаких лекарств, пока не удостоверюсь, что она в них нуждается.

Старшая сестра Тородей была слишком хорошо воспитана, чтобы рассмеяться ему в лицо, но она нашла другой способ.

— Сестра, что вы об этом думаете?

— Воткнуть в нее иголки! — громко сказала Мэдж. — Много иголок!

Много — много иголок!

— А ну, тихо! — резко приказала экономка, и Мэдж, испуганно притихла. — Сестра, вы говорили:

— Ну, с ней не так уж много проблем, — пробормотала сестра Уэллс.

— Минуту назад вы сказали, что она надоедает сестрам и больным.

Определитесь, пожалуйста, сестра Уэллс!

«Больше всего меня раздражает, когда они стремятся избавиться от пациентов, которые доставляют им беспокойство.» Почти забытая мысль в сопровождении неясного удивления вдруг пришла ему в голову. Возможно, вчерашнее замечание Мирзы о церковных ассоциациях, которые вызывает надтреснутый звон башенных часов, вытащило у него из памяти фразу, которую он слышал когда — то, но не вспоминал много лет: терпи дураков с радостью.

«Хотя бывают дураки и дураки: Нет, дело не только в беспокойстве, мы ведь вполне толерантны к тем, кто считается нормальным. Насилие, буйство: это другое дело, когда наши возможности исчерпаны и альтернативы нет. Мы зовем на помощь фармакологию и: Но почему нас так раздражают те, кто пытается до нас достучаться, не потому ли, что они стучат, чтобы сообщить нечто ужасное? Ведь мы не оставляем им другого способа выразить то, что они чувствуют, кроме их собственной грязи!» Он резко сказал:

— Пожалуйста, не спорьте, сестра. Я считаю, что Арчин не нуждается ни в транквилизаторах, ни в каких — либо других медикаментах.

— Мне кажется, вы что — то упускаете, Доктор. Эта Арчин — кстати, что за нелепое имя! — эта молодая женщина сломала рукувзрослому мужчине. Я не хочу, чтобы подобное произошло в больнице, и, думаю, вы со мной согласитесь. — Старшая сестра Тородей не привыкла, чтобы ей возражали, но сейчас ее голосу не хватало обычной твердости.

— Напротив, — ответил Пол, — это вы упускаете тот факт, что в данном случае она является жертвой нападения. С Мэдж Филпс случались раньше подобные вещи, сестра?

— спросил он, оборачиваясь.

— Она налетает на всех, кто притрагивается к ее вещам, — ответила сестра Кирк.

— Кто ее врач?

— Доктор Рошман.

— Она получает сейчас какие — нибудь лекарства?

— Ларгактил, но доктор недавно снизил дозу.

— Сегодня до конца дня давайте ей прежнюю дозу, а если доктор Рошман спросит, почему, сошлитесь на меня.

«Вопрос, на который нет ответа: я это делаю, чтобы досадить экономке, или это верное решение, учитывая вечную рошмановскую нерешительность?

Чистая правда, что он меняет свои предписания столько раз за одну неделю, сколько Элсоп за год, и мне остается только молиться, чтобы предыдущее оказалось верным.» Щеки старшей сестры покрылись красными пятнами, Пол тактично отвел глаза и обратился к сестре Кирк.

«Еще немного, и они с полным правом обвинят меня в том, что я завожу среди больных любимчиков. Но это позже.» — Кроме английского, Арчин еще как — нибудь беспокоит пациентов?

— Да, — к неудовольствию Пола был ответ. — Она за ними наблюдает.

— Что же в этом плохого?

— Она смотрит на них во все глаза и повторяет их движения.

— Потому что не знает сама, как что делается?

— Похоже, что так. Но не удивительно, что больных это раздражает. — Сестра замялась. — Ну, и конечно, им не понравилось то, что произошло сегодня утром в умывальной комнате.

— То есть?

— Она разделась догола и принялась очень тщательно мыть интимные части тела. Это многих шокировало. У нас несколько пациентов воспитаны так, что пользуются отдельным полотенцем для лица, а она вытерла все тело одним и тем же.

Пол сделал в голове зарубку. Одержимость чистотой половых органов может вывести на природу всего расстройства.

«Если оно вообше есть. Как бы благие намерения не завели меня в ад.

Слишком мгного загадок для моего скромного ума.» — Думаю, из этой ситуации есть весьма простой выход, — сказал он вслух, — пусть она принимает душ или ванну.

— Но мы обычно по утрам этого не делаем, — с затаенным злорадством проговорила экономка. — Остальные пациенты могут расценить это как особую привилегию. Как вы думаете, сестра?

— Боюсь, что так, — согласилась сестра Уэллс.

— Знаете, это уже не лезет ни в какие ворота, — терпение его, наконец, лопнуло, — женщину исключительной чистоплотности называют грязной. Это просто поразительно, это сумасшествие! Пошевелите мозгами, что проще: заставлять ее мыться на глазах у всех или отправить в душ. Все, у меня много работы, да и у вас тоже.

Глава 14

— Это Холинхед, — буркнула телефонная трубка. — Зайдите, пожалуйста, ко мне.

«Чтоб ты провалился! Как будто у меня мало своих забот! Завтра ночью дежурство, комитет и море бумаг.» Но отрывая дверь холинхедовского кабинета, Пол не забыл натянуть на лицо самую вежливую маску.

— А, Фидлер! Садитесь. Вы ведь знакомы с инспектором Хоффордом?

Полицейский в расстегнутом плаще с болтающимся по полу поясом приветливо кивнул.

— Простите, что беспокою вас, доктор, — сказал он. — Это насчет той девушки, Арчин. Мистер Фабердаун не хочет оставлять это дело. Я пытался, как мог, спустить его на тормозах, и доктор Холинхед готов был помочь, но:

— Вы собираетесь предъявить девушке обвинение?

— У меня нет другого выхода, — вздохнул Хоффорд.

Тут вмешался Холинхед, голос его звучал непривычно мягко.

— Инспектор рад был содействовать всеми возможными способами, но это максимум, что он мог для нас сделать. Я полагаю, самый простой выход — признать девушку неспособной давать показания под присягой.

— Разве только: — пробормотал Хоффорд, — из того, о чем мы с вами говорили раньше, доктор, у меня сложилось впечатление, что у нее не стойкое умственное расстройство, а она просто: гм: была в шоке из — за попытки изнасилования, и ее страх окащался сильнее, чем разница в комплекции.

— Фабердаун все еще держится за свою версию? — спросил Пол.

— Вцепился, как пиявка, — проворчал в ответ Хоффорд. — Но вы, кажется, еще не нашли для девушки переводчика, и, значит, она не может опровергнуть его слова, так ведь?

Пол, принялся прокручивать в голове возможные варианты.

«Выставлять ее напоказ в суде было бы слишком жестоко, хотя, боюсь, все к тому идет. Но есть что — то совсем безнадежное в листе бумаги, на котором черным по белому будет написано: такая — то такая — то клинчески невменяема.

Претит мне это.

Мирза прав. Даже в самых тяжелых наших больных остаются крупицы здравомыслия.» — Инспектор, это очень срочно? — спросил он.

— Конечно, нам бы хотелось разобраться с этим делом как можно быстрее, но, впрочем: нет, нельзя сказать, что это очень срочно. Мистер Фабердаун сам все еще в больнице и не выйдет оттуда раньше следующего понедельника, девушка, насколько я понял, тоже останется здесь.

Холинхед деликатно кашлянул.

— Вас что — то беспокоит, Фидлер. Могу я узнать причину?

— Если честно, сэр, я не готов признать ее невменяемой. И не могу представить, что это сделает кто — то другой.

— Но старшая сестра сообщила, что она вела себя сегодня в палате, гм, неподобающим образом.

«Что — то я совсем недавно думал о том, что у сумасшедших — своя версия правды.

Собственно, почему только у сумасшедших?» — Насколько мне известно, сэр, она подверглась нападению другой больной, и, как утверждает сестра, не сделала даже попытки защититься.

Старшая сестра настаивала, чтобы я назначил ей транквилизаторы, но я отказался.

«Ох, кажется, я зашел слишком далеко.» В глазах Холинхеда блеснул холодный огонек.

— Если я правильно вас понял, вы утверждаете, что она — несчастная жертва обстоятельств, а коммивояжер, несмотря на его категорические заявления, — именно тот человек, который должен предстать перед судом?

Однако, — продолжал он, поднимая руку и не давая Полу себя перебить, — эта точка зрения представляется мне ничем не обоснованной. Где следы попытки изнасилования? Я не нашел упоминания о них в отчете. В любом случае, судя по словам инспектора Хоффорда, это приведет к многочисленным осложнениям.

— В общем, да, — согласился последний. — Хуже всего то, что она, по — видимому, нездешняя, и если мы начнем разбираться, что делала иностранка в Шропширском лесу без одежды, или займемся установлением личности, мы тут же увязнем в объяснениях с иммиграционными службами, министерством иностранных дел, и еще Бог знает, с кем.

— Вы проверяли в службе пропавших без вести?

— Это еще одна причина, из — за которой я здесь. Хотелось бы иметь ее фотографию.

— Хорошо. Завтра ее повезут в Бликхем делать рентген. У них есть договор с фотографом, я, наверно, смогу это организовать.

— Был бы весьма признателен, — сказал Хоффорд, вставая. — Думаю, это все, что мы можем на сегодня сделать, доктор Холинхед, — добавил он.

— Минутку, — остановил его Холинхед и перевел взгляд на Пола. — Доктор Элсоп разделяет ваше мнение, что эта девушка фактически здорова?

— Я не утверждал, что она здорова, — огрызнулся Пол, — но все время учебы мне вдалбливали в голову, что нельзя записывать в психическое расстройство нестандартное поведение или физические затруднения.

— А какие: гм: физические затруднения у этой девушки?

— Старщая сестра сообщила вам об утренней ссоре. Но, по — видимому, не сочла нужным упомянуть, что она пытается учиться английскому у сестер и пациентов.

— Серьезно? — оживился Хоффорд. — Это утешает. Конечно, вы не научите ее языку за один день, но если постараться, мы скоро узнаем, что она сама думает об этой истории. Кстати, только сейчас пришло в голову! Вы не выяснили, на каком языке она разговаривает?

— Если у меня будет сегодня время, — Пол выразительно посмотрел на Холинхеда, — я попробую записать ее речь на пленку и пошлю вмесье с образцами письма на филологический факультет университета. Кто — нибудь наверняка узнает.

— Что узнает? — откликнулся Холинхед. — А если она сама выдумала этот язык?

Пол с трудом удержал себя в руках.

— Как счтает мой друг, преподаватель лингвистики, выдумать целиком новый язык практически невозможно. Что — нибудь всегда останется от родного — структура предложений или корни слов. Если выяснится, что она говорит на исскуственной форме какого — нибудь языка, это и будет доказательством ее умственного расстройства.

«Так — то. Это ты упустил.»

Холинхед бросил на него подозрительный взгляд — а не дуришь ли ты меня?

Но голос его звучал благодушно, словно это он подал Полу идею.

«Завтра ты будешь искренне убежден, что додумался первым.» — Если это все, инспектор: — произнес главный врач.

— Да, благодарю вас, сэр.

«Если я когда — нибудь научусь разбираться в больничной политике, я себя возненавижу.» Пол повалился в кресло, снял телефонную трубку и набрал номер.

— Склад, — ответил голос.

— Это доктор Фидлер. У нас есть магнитофон?

— Да, сэр. Но он сейчас у доктора Радж. Она подбирает музыку для субботних танцев.

— Понятно. Но она уехала с доктором Рошманом в Бликхем. Вам не трудно будет прислать магнитофон мне?

«Суббота? Проклятье, это завтра. Как раз на мое дежурство. Жалкая пародия на праздник. Жест в сторону нормальной жизни.» Он снова набрал номер, на этот раз — палаты Арчин, и попросил привести ее через десять минут к нему в кабинет.

За это время он наскоро приготовился к завтрашнему заседанию управленческого комитета. Это был полуаморфный орган, включавший в себя старший и младший медицинский персонал, администрацию и представителей попечительского совета, надзирающего сразу за несколькими больницами. Если Холинхед когда — нибудь уйдет на пенсию, в работе комитета, возможно и появится какой — то смысл, может даже у Чента будет шанс получить современное и компетентное управление. Пока же Холинхед, как и большинство главных врачей в округе, предпочитал не выпускать власть из своих рук, несмотря на все дифирамбы, которые он пел современным методам руководства.

«Клянусь, он устраивает эти субботние заседания только для того, чтобы держать их всех на коротком поводке. Иначе кто — нибудь вырвется.» Затем дверь открылась: принесли магнитофон, но без ленты, потому что ту, на которую Натали записывала музыку для танцев, сняли, и пришлось посылать еше и за лентой, а потом привели Арчин, и целая кипа работы оказалась отложенной на вечер.

«Я так никогда не добирусь до диплома: Да уж, придется сидеть завтра всю ночь впихивая в голову учебник и выуживая оттуда бой этих проклятых часов.» Он с трудом улыбнулся и жестом показал Арчин в сторону кресла.

— Спасибо, сестра, вы можете идти, — сказал Пол девушке, которая привела Арчин.

И когда дверь закрылась, добавил с горечью, зная точно, что вопрос останется без ответа: — Как же мне узнать, Господи, сумасшедшая ты или нет?

Глава 15

Она нерешительно улыбнулась и проговорила:

— П'ол!

Он улыбнулся в ответ.

«В чем — то изменилась, пока я ее не видел. Похорошела, несмотря на уродское платье. Да и не такое уж уродское. Где — то раздобыла пояс.

Экономка будет недовольна. Вдруг она задушится или повесится в туалете: Пожалуй, лучше начать с письма.» Открыв блокнот, он изобразил над ним пантомиму с шариковой ручкой. В ответ она сделала странное и быстрое движение головой, которое, поскольку оно отличалось от ее недавнего квази — балканского отрицания, очевидно, означало «да».

Взяв ручку, она принялась не столько писать, сколько рисовать какие — то символы.

Пол собирался понаблюдать за движениями руки, но взгляд застрял по дороге, и он вдруг обнаружил, что вниматнльно изучает ее лицо. У Арчин оказалась забавная детская привычка сосредоточенно просовывать сквозь зубы кончик языка.

Она развернула к нему бумагу, и он не сразу понял, что там написано ЖЕНСКАR ПАVАТА.

«Неплохо для человека, который предположительно не знает алфавита.

Указывает на хорошую зрительную память. Только это не то, что я хотел.» Он взял блокнот, перегнул страницу и попытался изобразить те остроконечные значки, которые она рисовала в первый вечер. Поначалу она растерялась, но через несколько секунд звонко рассмеялась и схватилась за ручку.

На этот раз она действовала быстрее. В результате на листе появилась квадратная таблица из двадцати пяти символов. Подвинув стул так, чтобы сидеть с той же стороны стола, что и Пол, она принялась указывать ручкой на каждый значок.

— Бех, — назвала она первый, — вех, пех, фех, уех. — Ручка дошла до конца ряда.

«Уверенно держишься, юная леди. Не похоже, что ты учишь меня алфавиту, который от нечего делать сочинила сама. Хорошо бы еще знать, какие звуки соответствуют каким буквам.» Со вздохом, потому что это отнимало время, которого и так было мало, он начал записывать транскрипцию каждого звука. Затем в замешательстве остановился. Два или три звука переводу не поддавались — в английском языке не было ничего похожего. Один из них отдаленно напоминал резкое придыхание, похожее на шведское «tj», которое он не мог даже повторить.

Еще:

«Более чем странно. Нет гласных. Тем не менее в такой структуре больше логики, чем в обычном алфавите. Сгруппированы по сериям: звонкие, глухие, взрывные согласные, и соответствие по вертикали: Если ты все это выдумала сама, ты определенно не глупа.» Он вырвал лист из блокнота и хотел убрать, чтобы отправить потом в университет, но Арчин с обиженным видом его остановила.

«Черт возьми, ты думаешь, мы собрались учить языки? Как же тебе объяснить, что у меня просто нет времени?» Он показал на кипу бумаг, сложенных на столе и изобразил пантомиму, как складывает их, перелистывает, раскладывает, и наконец выбрасывает в корзину. Она наблюдала за ним, и выражение ее лица сменилось трижды: замешательство, понимание и, наконец, радость от этого понимания. Она остановила его, схватив за руку, и на мгновение ее холодные тонкие пальцы переплелись с его.

С чувством, похожим на погружение в воду, Пол вдруг осознал, в какое трудное положение он попал.

«О, боги: Ты симпатизируешь мне и ты доверяешь мне. И значит, я обязан помочь тебе больше, чем кто угодно другой.» И он безропотно смирился и потратил довольно много своего невосполнимого времени на то, что при желании можно было бы счесть прихотью ее больной фантазии. В обмен на ее таблицу символов он написал на листе английский алфавит, добавил, где можно, соответствующие буквы из ее набора, затем произнес звуки.

В ответ она продемонстрировала ему, что ее система является на самом деле силлаботонической, а не алфавитной, и что к таблице букв прилагается еще набор, состоящих из точек и тире, огласовок, как в иврите. В довершение она написала внизу страницы два коротких слова — свое имя и его.

«Довольно!»

К неудовольствию Арчин Пол отодвинул блокнот и включил магнитофон. Взяв в руку микрофон, он сказал.

— Сейчас я попробую записать образец речи пациентки Чентской больницы, которую мы назвали Арчин. Возможны один или два фальшстарта, так как она не знает английского.

Он проиграл то, что записал. Звук его голоса, доносящийся из динамика, совсем ее не удивил. Это добавляло еще один пункт в список ее странностей: едва ли в современном мире у нее было больше шансов не увидеть ни разу машину, чем магнитофон.

Пол протянул ей микрофон.

— Стэна, — сказала она, показывая на стенку, — полл, акно, двер, паталок:

Он со вздохом нажал на клавишу. Кроме прекрасной зрительной памяти эта девушка обладала не худшей слуховой, но пока ее изучение английского не принесло еще ощутимых плодов, это было слабым утешением. Перематывая ленту, он раздумывал, как ей объяснить, что ему нужно.

Но ничего объяснять не пришлось. Она все мгновенно сообразила и быстро проговорила что — то на своем языке. Пол широко улыбнулся и включил магнитофон.

Ему удалось записать почти две минуты абсолютно незнакомой речи. Она звучала довольно ритмично, трудно было сказать, то ли это потому, что она читала какое — то стихотворение, как, наверно и всякий, кому предложили бы наговорить что — нибудь на магнитофон, то ли это было свойство самого языка.

В любом случае экспертов запись должна удовлетворить. Он нажал на выключатель.

Арчин схватила его за руку и посмотрела молящим взглядом.

«Почему я не могу понимать тебя так же быстро, как ты меня?: Гм: Кажется, доходит. Ты хочешь услышать голос, пусть даже свой собственный, который будет говорить то, что ты понимаешь.» Он перемотал ленту и, включив магнитофон, понял, что не ошибся. Она сидела, зажав между колен сцепленные руки, и губы ее еле заметно шевелились, откликаясь эхом на каждое слово. Потом она часто заморгала, и по щекам покатились крупные слезы.

«Господи, ну почему никто не придет и не заберет тебя из этой идиотской больницы? Я понятия не имею, что ты делала той ночью в лесу, но ты не сумасшедшая.» И все же:

В его воображении раздался звук ломающейся кости. Он вздрогнул и призвал на помощь все свое профессиональное равнодушие. Механически, под неотступным взглядом ее больших темных глаз, он позвонил сестре и приказал отвести девушку обратно в палату.

Дождавшись, когда он повесил трубку, Арчин с вопросительным видом дотронулась до блокнота. Он согласно кивнул. Она взяла ручку и начала рисовать. Уже на половине работы он узнал рисунок: карта мира стреугольником и ромбом двух Америк, растянутым массивом Евразии, грушевидной Африкой и Австралией, небрежно обозначенной в нижнем углу скорее из желания продемонстрировать, что она знает о ее существовании, чем для того, чтобы указать точное место.

«Эта девчонка умнее меня в десять раз! Мне ведь и в голову не пришло дать ей в руки атлас и попросить ткнуть пальцем туда, где находится ее родина.» Он вскочил на ноги и бросился к книжной полке в дальнем углу кабинета.

Где — то здесь должна была быть карта или что — нибудь похожее. Он наугад схватил «Климатические и другие экологические факторы в этиологии заболеваний». На внутренней стороне обложки была нарисована карта мира.

Он положил книгу перед Арчин, и она с возгласом восхищения отбросила ставший уже ненужным свой недорисованный чертеж. Палец ее уткнулся в Британские острова.

«Так, по крайней мере она знает, где находится сейчас. А как насчет — откуда?» Уверенный, что вся кипа нерешенных вопросов развалится сейчас от одного удара, он стукнул себя в грудь, затем в карту, надеясь, что она уловит связь ПолАнглия. Затем указал на нее. Она в точности повторила все его движения, но ее палец утыкался точно в ту же точку, что и его: на запад Англии.

Пол вздохнул. Похоже, разум этой девушки работает с перебоями. Он сделал стирающий жест, словно отметая неправильный ответ, и еще раз указал на нее.

Все повторилось, только на этот раз в сопровождении безграничной печали на ее лице.

Пол пожал плечами и отступился. Но сообразительность, которую она проявляла, пусть даже и с перерывами, напомнила ему, что он собирался дать ей невербальный тест. Не дожидаясь, пока придет сестра, он набрал номер Бэрри Тамберлоу.

Явно не желая уходить, девушка поднялась со стула. Казалось, она хочет чем — то привлечь его внимание. Он жестом остановил сестру.

Арчин дотронулась до блокнота и вопросительно мотнула головой. Пол щелкнул пальцами и громко воскликнул:

— Конечно, бери!

Он протянул ей еще и карандаш, и прежде чем уйти вместе с сестрой, она благодарно сжала его руку.

Глава 16

Башенные часы отбумкали половину десятого, когда Пол бросил свою сумку на свободное кресло в конференц — зале. Секретарша Холинхеда, благообразная сорокалетняя дама по имени миссис Лаксхем — относительно которой Мирза как — то поинтересовался, чего же ей не хватает, и решил, что семенников[9], — раздавала протоколы прошлого заседания; они холодно поздоровались.

Пол перелистал лежавшие на стуле документы. С облегчением вздохнув, он увидел, что повестка дня короткая, и заседание обещает быть недолгим. Он отодвинул бумаги в сторону и развернул номер местного еженедельника.

Газета выходила по пятницам и провалялась у него дома весь вчерашний день, но он только сейчас удосужился в нее заглянуть. Сегодня утором, заталкивая в себя на ходу завтрак, он вдруг подумал, нет ли там чего — нибудь об Арчин и Фабердауне.

«На первой полосе ничего. Уже хорошо. Но может быть внутри: О, Боже.

Целый подвал.»

Он переломил газету посередине и с упавшим сердцем прочел: «Сумасшедшая женщина напала на коммивояжера». В двух дюймах от заголовка по соседству с нечеткой фотографией рощи была пропечатана заметка, в которой миссис Веденхол призывала родителей оберегать детей от контакта со странными личностями, при этом отмечалось, что главный врач больницы доктор Холинхед никак не прокомментировал происшедшее.

«Хорошо хоть, они не назвали мое имя. Я для них просто психиатр из Чента.» Он поднял глаза — в зал входил еще один участник заседания, доктор Джевел, местный терапевт, работавший в у них в больнице консультантом.

— Доброе утро, Фидлер, — буркнул он, размещая в кресле свое представительное тело. — Вижу, вы читаете про местную сенсацию. Что вы думаете о редакционном комментарии?

Пол раздраженно перевернул страницу. То, что он обнаружил на обороте, оказалось еще хуже.

«Нельзя не посочувствовать несчастному состоянию психических больных: Усилия лучших психологов разбиваются в прах о сложность и ненадежность человеческого мозга: Наш долг перед обществом: Мы должны полностью отдавать себе отчет, что Зверь в Человеке слишком легко может вырваться на свободу…» «Так чего же они от нас хотят? Чтобы мы держали этих несчастных на цепи и грязной соломе? Подождите, пока кто — нибудь из ваших родственников не сойдет с ума. Или вы уверены, что с вами это никогда не случится? Между прочим, я сам…» — Доброе утро, — на этот раз в зал вошел Холинхед в сопровождении старшей сестры Тородей, Ферди Сильвы, сестры Фоден, как предствительницы младшего медперсонала и мистера Чапчека от попечительского совета — относительно последнего у Мирзы была своя теория, как и почему у него расцарапаны щеки — и, наконец, больничного секретаря Прат — Риза, седеющего мужчины, который всю жизнь неуклонно карабкался по административной лестнице и не уставал рассказывать о своем коллеге, который бросил в шестнадцать лет школу и вообще не имел университетского диплома.

— Доктор Рошман просил его извинить, — объявил Холинхед. — Остальные кажется все в сборе?: Да! Перейдем к делу. Вы готовы, мисс Лаксхем?

Секретарша уставила в бумагу карандаш, и Холинхед зашуршал протоколом.

— Протокол заседания от прошлого месяца, состоялся тогда — то, присутствовали те — то и те — то, доктор Бахшад представлял отсутствующего по болезни доктора Сильву, извинения мистера Чапчека, задержавшегося по неотложным причинам, пункт один, протокол предыдущего заседания зачитан придседательствующим и верность его подтверждена присутствующими:

Предоставив словам жужжать где — то в стороне от его ушей, Пол вспомнил, что говорил Мирза по поводу заседания, на котором ему довелось быть вместо лежавшего с температурой Ферди Сильвы.

«Почему бы не сделать один протокол на все случаи жизни, вроде вечного календаря? Ты только представь, сколько сразу освободится времени, особенно того, которое потрачено на выслушивания Холинхеда.» Он спрятал усмешку. Святой Джо не одобрял, когда улыбались во время его выступлений.

Его собственное положение на этом совещании, как и вообще в больнице, было довольно неопределенным. Чент со своими тремя сотнями пациентов разрывался на части между претензиями Холинхеда, желавшего руководить «большой» больницей, и мнением попечительского совета, считавшего ее «малой». Штатное расписание отражало это противоречие.

По случайной ассоциации Пол вспомнил фразу из письма, которое Айрис получила из министерства несколько лет назад. Тогда во время их помоловки, ей неожиданно пришло в голову выяснить, что будет для него лучше — работать в психиатрической или в обычной больнице, и она не долго думая, написала запрос в министерство о перспективах повышения в должности и зарплаты.

«Министерство,» — холодно гласил официальный ответ, — «не располагает информацией о штатных расписаниях и доходах врачей частных клиник.» «Можно повторить еще раз!» Пол нашел тогда письмо, и это вызвало столь бурную ссору, что едва не расторгло помоловку.

«А если бы расторгло? Был бы я сейчас здесь?» Как всегда, воображение тут же подсунуло болезненную картину — ему пришлось бы жить прямо в больнице, долгие бессонные ночи под сводящий с ума скрежещущий бой часов над головой, и так до тех пор, пока нервное истощение не привело бы его к фатальной ошибке, например, к самоубийству пациента, с последующими выводами главного медицинского управления:

Усилием воли Пол вытащил себя из видения и принялся размышлять о том, чем привлекательна его нынешняя должность. В частности, регистратор Чента имел гораздо больше независимости, чем в других, больших по размеру, больницах, потому что в служебной лестнице над ним зиял провал в несколько ступенек. Если только забыть о том, что дополнительные обязанности не отменяли обычной рутинной работы, и все вместе полностью съедало то время, которое он намеревался потратить на учебу.

«Когда у меня последний раз были свободные выходные? Кажется в начале декабря, когда Айрис вместо того, чтобы заняться рождественскими покупками: К черту!

Предположим, работал бы я в Бликхемской больнице: те же двадцать часов в день разбираться с автомобильными авариями, золотушными детьми и проломанными головами алкоголиков…» По крайней мере, хоть сегодня будет возможность посидеть над учебниками — перед уходом из дома он бросил в сумку три книги. Сначала придется посмотреть, как веселятся пациенты, но через час, или даже раньше он уйдет в ординаторскую и будет наслаждаться миром и покоем.

Он бросил взгляд на стенные часы. Половина повестки дня уже благополучно пройдена, а еще нет и десяти. Замечательно: и заседание оказывается короче обычного, и про него до сих пор никто не вспомнил.

— Благодарю вас, — пробормотал Холинхед, ставя галочку против очередного пункта.

— Переходим к номеру десять — разное. Кто — нибудь хочет…

— Я считаю, мы должны обсудить публикацию в еженедельнике, — громко сказал доктор Джевел. — Доктор Фидлер, я вижу, у вас есть копия. Покажите ее председателю, пожалуйста.

Пол нехотя протянул газету Холинхеду. Повисла холодная пауза.

Наконец Холинхед спросил:

— Вы действительно уверены, что нам это пойдет на пользу?

— История наделала много шума, — возразил Джевел. — Некоторые из моих пациентов уже интересовались. Психиатрическая больница и в лучшие времена не самый желанный сосед, а когда происходят подобные события, ситуация обостряется еще сильнее.

Не вставая со стула, Пол подался вперед.

— Доктор Джевел, вы говорите так, словно у нас действительно сбежал больной!

Тогда как вся наша вина лишь в том, что происшествие случилось рядом с больницей, и что рядом нашлись компетентные люди, способные разобраться в чем дело.

«Кажется, я заслужил благодарность святого Джо.» — Боюсь, вы не до конца меня поняли, — сказал Джевел. — Я имел в виду не сам инцидент, а реакцию на него. Не хочу называть имен, но вынужден напомнить, что отношения между Чентом и населением не улучшатся, если мы будем недооценивать вполне законный страх обывателя перед душевнобольными людьми.

Следующие слова вырвались у Пола помимо его воли:

— Это миссис Веденхол вам нажаловалась?

— Доктор Фидлер, прошу вас, — пробормотал Холинхед.

— Не знаю, что вы подоазумеваете под словом «нажаловалась», — с достоинством парировал Джевел, — но миссис Веденхол, безусловно, делает доброе дело, когда проявляет интнрес к этой проблеме, а как мировой судья и уважаемая в этих краях фигура не может не влиять на общественное мнение.

Пол не заметил, как оказался на ногах.

— Тогда позвольте мне сообщить вам то, о чем она умолчала! К вашему сведению, миссис Ведденхол предлагала ни больше ни меньше, как устроить облаву на этого маньяка с волкодавами и ружьями! А маньяком, между прочим, оказалась полутораметровая девушка, не достающая до плеча человеку, на которого якобы напала. Хотите, я приведу ее сюда, чтобы вы сами в этом убедились?

— Вряд ли это необходимо, — повысил голос Холинхед.

Пол сел, весь дрожа не столько от стыда за то, что так необдуманно взорвался, сколько от гнева.

— Прошу меня извинить, доктор Джевел, — но я вынужден согласиться с Фидлером, хотя и не одобряю его манеру выражаться. Однако, данный вопрос — вне компетенции нашего совещания, и я предлагаю прекратить дискуссию. И если нет возражений, закрываю заседание.

Двери зала были открыты. Все еще чувствуя, как его колотит дрожь, Пол вышел на улицу глотнуть свежего воздуха.

«Господи, как мне иногда хочется послать к черту эту больницу и забыть, что я когда — то ее видел!» Дрожащими пальцами он достал из пачки сигарету, и тут ему на глаза попался большой белый «даймлер» с открытой задней дверью, припаркованный неподалеку. К машине шли какие — то люди. Сначала Пол никого из них не узнал, голова его была занята другим. Потом вдруг вспомнил. Он взглянул на часы: почти без четверти одиннадцать, а ровно в одиннадцать он договорился быть в Бликхемской больнице.

Крутанувшись на пятках, Пол увидел спускавшегося по лестнице Ферди Сильву.

— Ферди, сделай одолжение. Ты ведь никуда не уйдешь до ланча?

Пухлый гвианец утвердительно кивнул.

— Посиди за меня, пока я не вернусь, ладно? — дежурство продолжалось от полудня до полудня, и обычно было делом не слишком обременительным, не считая, конечно, выходных.

— Только давай недолго, — с сомнением проговорил Ферди.

— Максимум до двух. — Пол торопливо зашвырнул сумку у окно приемного покоя. — Пусть она там полежит. Миллион благодарностей — когда — нибудь сочтемся.

И он рванулся к воротам как раз вовремя, чтобы перехватить машину, увозившую Арчин на рентген.

Глава 17

Протискиваясь мимо санитара, занимавшего пассажирское сиденье, он с облегчением отметил, что машина — вовсе не «спецтранс» для перевозки буйных, а то, что шоферы окрестили прогулочным автобусом: рама — носилки внутри складывалась в обычное сиденье, а при желании ее можно было вообще убрать, чтобы освободить место, например, для инвалидной коляски.

Он обернулся и вгляделся через стекло, отделявшее кабину от медотсека.

В спецтрансе была такая же перегородка, даже побольше, но там она была укреплена толстой решеткой, что напоминало Полу «бентли» миссис Веденхол, превращенный в клетку для ее жутких собак.

В тот момент, когда лицо Пола показалось за стеклом, Арчин радостно подпрыгнула на своем сиденьи. И была тут же водворена на место сидевшей с ней рядом медсестрой — девушкой по фамилии Вудсайд, симпатичной, но слишком высокой, чтобы нравиться мужчинам — почти одного роста с Полом, а в нем было без малого шесть футов. В больнице говорили, что она грубо обращается с пациентами. Пол неодобрительно на нее посмотрел.

Кроме Арчин в машине ехал еще только один пациент — безобидный дурачок по имени Даблингейл. Пол подумал, что надо бы перебраться назад, потому что у санитара рядом с ним оказались уж очень костлявые бедра, но было уже поздно.

Ехали медленнее чем обычно из — за интенсивного движения на дороге — как обычно по субботам, вся округа устремилась в Бликхем за покупками. Пол постоянно оглядывался, наблюдая, как Арчин реагирует на окружающее. Пейзаж трудно было назвать привлекательным: ряд однообразных домиков из красного кирпича, превращенных близостью Йембла в его спальный район сам по себе был довольно уныл, но вдобавок за ним еще торчали мрачные башни многоквартирных домов, мимо которых проходила другая дорога, параллельная той, по которой они ехали. Она вела коротким путем к каким — то замызганым заводикам, свалке, скотному рынку и заброшенной железнодорожной ветке.

У Арчин, однако, вид из окна не вызывал отрицательных эмоций. Только однажды на ее лице появилось выражение, отличное от живого интереса — когда уже перед самой больницей они остановились на светофоре перед мясной лавкой. Некоторое время она смотрела в окно, словно не могла поверить своим глазам, потом судорожно сглотнула, зажмурилась, и просидела так до тех пор, пока машина не сдвинулась с места.

«Ну конечно. История с беконом. Хм: Не просто вегетарианка, а вообще не выносит вида мяса. Что опять наводит на мысль о культурном шоке. Но какой, черт побери, культуры?» Пленку и образцы письма он отправил в университет, но там не сказали, когда ждать заключения экспертов.

Молодой дежурный рентгенкабинета Бликхемской больницы долго извинялся, что из — за пострадавших в автокатастрофе приходится ломать к черту все расписание, но у всех троих были подозрения на перелом черепа, так что Полу и в голову не пришло роптать. Он обреченно оглядел длинную очередь в приемной и вдруг щелкнул пальцами, вспомнив поручение Хоффорда насчет фотографии Арчин.

— Все в порядке, — воскликнул он. — Это даже лучше. Я приведу ее через некоторое время.

— Как вам удобнее, но постарайтесь не позже чем через полчаса, — долгим взглядом дежурный окинул Арчин, закутанную в детское шерстяное пальто. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Трудно сказать. Этот несчастный ребенок не говорит по — английски.

— Думаете, травма? Понимаю. Бедняжка! Слишком молода, чтобы сходить с ума, правда?

«Слишком молода, чтобы сходить с ума.» Эти слова крутились у него в голове, как назойливая муха, пока он вел Арчин через больничный двор под внимательным взглядом привезшего их сюда водителя.

Фотомастерская, о которой он говорил Хоффорду, располагалась как раз напротив паркинга, и всю дорогу шофер не сводил с них глаз.

Пол толкнул дверь, и развешанные на веревочках фотографии оживленно запрыгали.

Из — за черной вельветовой шторы выглянул учтивого вида молодой человек.

— Доброе утро, сэр, Харви Самуэлс к вашим услугам., чем могу быть полезен?

Говорил он монотонно и вяло, словно давно устал от всего и от всех.

— Вы делаете срочное фото для паспорта? — спросил Пол.

— Да, сэр. Удираете из страны? — Неискренняя улыбка. — Не обращайте внимания.

Просто маленькая шутка, знаете ли. Для вас или для молодой леди?

— Для нее.

— Три шесть на десять подойдет? Пройдите сюда, пожалуйста, — добавил он, обращаясь к Арчин и отодвигая складки портьеры.

— Боюсь, мне придется идти с ней, — сказал Пол. — Она не понимает по — английски.

На лице Самуэлса мелькнуло удивление.

— Вам нужно фото для британского паспорта, сэр? Я не знаю, подойдут ли они для других.

— Это вообще не для паспорта. Мне просто срочно нужно несколько фотографий.

Самуэлс пожал плечами и отдернул занавеску. Подбадривая Арчин улыбкой, Пол вслед за фотографом вошел в тесную комнатку, уставленную софитами и тремя камерами, направленными на простую железную табуретку. На стене за табуретом был нарисован белый овал, очевидно, для фона.

— Посадите ее сюда, пожалуйста, — сказал Самуэлс, включая прожекторы.

— Не создавайте себе проблем, — предупредил Пол. — Все, что мне нужно, это обычный плоский снимок.

— Сделать из этой леди обычную и плоскую выше моих возможностей, сэр, — ответил Самуэлс так, словно это был давно припасенный комплимент.

Пол попытался усадить Арчин на табурет, но та вдруг испуганно вцепилась в его руку, круглыми глазами уставившись в камеры.

«Не разочаровывай меня, Арчин, ты не боялась магнитофона, так что же беспокоит тебя сейчас?» Он успокаивающе похлопал ее по плечу, и она робко подчинилась. Но испуганное выражение с ее лица не ушло. И поскольку Самуэлс получил инструкции сделать обычный снимок, в таком виде она и отпечаталась на пленке.

«Надеюсь, друзья, родственники, или кто там у нее еще есть, узнают ее даже в таком ошарашенном виде.» Поняв, что дело сделано, она встала у выхода, стараясь держаться поближе к двери и ожидая, пока Пол расплатится и договорится, когда лучше забрать фотографии.

«Неужели она решила, что в нее будут стрелять?» Но когда он открывал дверь, Арчин уже в который раз умудрилась его удивить.

Схватив его за руку, она показала сначала на какую — то фотографию в витрине, потом на свое лицо. Затем открыла рот и вытаращила глаза, явно передразнивая саму себя и то выражение, с которым только что сидела перед камерой. Эта гримаса продержалась на ее лице не дольше секунды и тут же исчезла, сметенная звонким смехом.

«Ты хочешь сказать: я была похожа на круглую дуру!» Посмеиваясь, он повел ее обратно к больнице. Мимо проезжали машины, и Пол автоматически положил руку ей на плечо, удерживая, пока не освободится дорога.

Так же автоматически он забыл убрать руку, когда они шли через больничный двор, и опомнился только тогда, когда увидел шофера, сидящего все на том же месте за рулем машины.

«Вот так зарождаются сплетни. Нельзя этого делать.» Удержать ся тем не менее было трудно. Арчин была так похожа на ребенка, что это разбудило все его родительские инстинкты.

«Если бы только Айрис: Но все это мы уже прошли, а повторять те же аргументы второй раз я не готов.» Когда они появились в рентгенкабинете, дежурный уже собирался идти их искать.

Сестра записала Арчин в журнал, проверила, нет ли на ней сережек или еще чего — нибуть, что может отпечататься на снимке, затем открыла тяжелую железную дверь, над которой висела красная лампочка радиационной опасности.

Из — за плеча Арчин Пол рассмотрел все оборудование: койку, кресло, различные упоры для рук и ног, сам рентгеновский аппарат.

Арчин вдруг резко развернулась.

— Эй, вы куда? — воскликнула сестра, хватая ее за рукав. Резкое змеиное движение, и рука свободна, еще одно, и пальцы впиваются в локоть сестры.

Она взвизгнула и выронила бумаги.

Пол, окаменев от изумления, смог лишь протянуть руки так, словно пытался отгородить Арчин, и глупо проговорить:

— Сейчас, одну минуту:

Но он стоял на ее пути, и этого оказалось достаточно. Одним движением плеча она заставила его потерять равновесие, как пантера в прыжке выбросила вперед тело и ударила кулаком ему прямо в солнечное сплетение.

Он согнулся пополам, чувствуя, как выходит из легких воздух, а она проскочила мимо и выбежала из кабинета.

Глава 18

«Больная продемонстрировала немотивированный страх перед рентгеновским оборудованием,» — старательно выводил Пол. — «Таким образом, попытка рентгеноскопии черепа была признана нецелесообразной, поскольку ее неадекватная реакция…» Он положил ручку и закурил, раздумывая, чем бы закончить фразу. Рука сама собой потянулась к точке на животе, куда Арчин ударила с таким устрашающим эффектом.

«Как бы осторожно я это не изложил, кто — нибудь наверняка решит, что она опасна.

Что там было в газете насчет Зверя в Человеке, который вырывается на свободу?» Пола передернуло от мысли о том, сколь тонкая грань отделяла его от действительно серьезных неприятностей. Если бы Арчин удалось затеряться в городской толпе, им бы не было конца: полиция, розыск, скандал на всю округу, вопли об официальном расследовании.

Но он, похоже, легко отделался — девушка не двинулась дальше больничного двора и спокойно дождалась, пока он, шатаясь, не доковылял до нее. Она категорически отказалась вернуться в кабинет, но спокойно залезла обратно в машину и без приключений доехала до Чента.

Тем не менее, замять дело оказалось невозможно. Медсестра из рентгенкабинета пострадала не на шутку — от удара лопнула вена на внутренней стороне локтя, на руке образовался жуткого вида кровоподтек, а сама несчастная девушка потеряла сознание от боли. Поэтому сейчас Арчин находилась в запертом боксе, и Полу пришлось пустить в ход все остатки доверия, которое она к нему питала, чтобы влить в нее солидную дозу успокоительных лекарств. Только что ему сообщили, что она заснула.

«Боже мой, что ее воображение могло увидеть в простом рентгеновском аппарате?

Неужели какую — нибудь адскую машину сумасшедшего ученого из триллера?» Но результат был налицо. Он увидел и испытал на себе все, на что она способна. У Фабердауна не было никаких шансов — с такой тренировкой она запросто могла сломать ему не только руку, но и шею.

«Что, насколько я понимаю, и является доказательством фундаментального расстройства личности. Даже если забыть о ее креветочных размерах, обычная девушка не может до такой степени испугаться людей, чтобы драться, как профессиональный убийца.» Эта мысль заставила его передернуться. Одно дело смотреть боевики по телевизору, где драки больше похожи на балет, и совсем другое оказаться лицом к лицу со смертоносным оружием, пусть даже в обличье миниатюрной и очаровательной девушки.

«Но это только полбеды, если честно. Разве жизнь с Айрис не отучила меня судить о человеке по наружности? Если бы Арчин ходила по больнице с обычным для пациентов опущенным видом, была безразлична к своей внешности, вяла и апатична, если бы не тот живой интерес, который она проявляет ко всему вокруг, я задвинул бы ее в дальний угол сознания и занялся бы работой.» Он решительно взялся за ручку с твердым намерением продолжить отчет. Но слова, на которых он остановился — «неадекватная реакция» — схватили за шиворот его воображение и потащили по одной из знакомых и очень болезненных мировых линий, которые так часто не давали ему покоя.

«Спрашиваю шофера, куда она побежала: «Я не видел, доктор, я как раз нагнулся, чтобы прикурить.» Бегаю, как сумасшедший по улицам и принимаю за Арчин посторонних людей — детей в таких же пальто, женщин с похожими волосами. Сообщаю в полицию — лицо Хоффорда, лицо Холинхеда. «Это серьезное нарушение служебных обязанностей, и я вынужден буду сообщить о нем вышестоящие инстанции.» И объясняю Айрис, когда она вернется, что мне скорее всего придется оставить эту работу.» Ручка в его пальцах сломалась с сухим деревянным звуком. Он глупо уставился на обломки.Видение было настолько мучительным, что он до белизны сжал кулаки; ладони и лицо стали влажными от пота. Он со злостью швырнул сломанную ручку в корзину и достал новую.

«Но это же было еще реальнее, чем стол, комната и окно с видом на закат! Так реально, словно я — другое сознание, смотрящее моими глазами на все это мирное и спокойное благополучие, где нет настоящего Пола Фидлера; словно на каком — то невообразимом изломе мира настоящий я оказался сброшен в цепь непоправимых катастроф и кричит теперь оттуда так страшно, что этот мозг, который у нас один на двоих, думает его мыслями, а не моими.» Трясущимися руками он заставил себя дописать отчет: «:показала, что больная владеет приемами рукопашного боя. Она не противилась возвращению в Чент; однако, я счел целесообразным назначить ей успокоительное, и…» «Будьте вы все прокляты! Два целесообразных на трех строчках!»

Он терпеть не мог больницу по выходным. В эти дни осмысленность, которую будничная суета сотрудников обычно придавала Ченту, сменялась ощущением безнадежной пустоты. Появление и уход врачей и сестер во время ланча — в основном уход — будило в пациентах чувство собственной ущербности, и Пол почти физически ощущал, как запах безысходности бьет ему в нос. Живя вне больницы, он обычно этого не замечал, но во время дежурств, атмосфера действовала на него даже сильнее, потому что он не успевал к ней привыкнуть. И вдобавок к его депрессии, еда по выходным была еще хуже обычного, потому что готовилась загодя, так, чтобы потом ее оставалось только разогреть.

«По крайней мере, у меня будет пара часов, чтобы позаниматься.» Он распахнул дверь в ординаторскую, не рассчитывая там никого увидеть.

Пользуясь любой возможностью, живущие при больнице врачи и сестры исчезали из нее и старались не возвращаться до самого последнего момента. Но к его удивлению прямо напротив двери сидела Натали и пила маленькими глотками чай. Вид у нее был усталый.

— Привет, — сказал он, — ну конечно, ты следишь сегодня за танцами, так?

— Проклятый фарс, — мрачно произнесла она. — Деревенские пляски под магнитофон — музыкантов хоть иногда можно оживить выпивкой. Ладно, я сама ввязалась в это дело, так что нечего жаловаться.

— Как сегодня чай? — спросил Пол, звякнув колокольчиком.

— Вроде ничего. Наверно, забыли сказать девушке, что по субботам можно заваривать старую заварку: Говорят, у тебя неприятности с Арчин.

— Похоже, — нехотя признался он; затем, видя, что она продолжает выжидающе на него смотреть и ничего не говорит, добавил. — Чего ты ждешь, чтобы я показал тебе синяки?

— Прости. Я не хотела. — Натали допила чай и отодвинула чашку в сторону. — Просто у тебя вид какой — то: дерганый.

— Есть из — за чего.

— Из — за чего? — возразила она. — Дергаться из — за больных — попусту тратить время и нервы, тем более, что проблема не в Арчин.

— А в ком же тогда? — резко спросил Пол.

— В тебе самом. Ты слишком увлекся, разве не так? И сегодняшняя история стала для тебя ударом.

— Ты хочешь дать мне совет или просто сочувствуешь?

— Сочувствую, — ответила Натали, не обращая внимания на его раздраженную интонацию. — Но если не возражаешь, могу и посоветовать. Вся больница жужжит, как пчелиный улей, и лучше, если ты услышишь это от меня, чем от Холинхеда.

Правда, что тебя видели в Бликхеме в обнимку с Арчин?

— О, Господи!

— Пол, успокойся. Это закрытое учреждение, и естественно, все помешаны на сексе.

Можешь мне не объяснять, что это был отеческий жест, чтобы успокоить несчастную растерянную девочку. Но если за ним кроется нечто большее, тебе лучше это оставить — ну, хоть для меня.

— Кто тебе сказал?

— Я же говорю, сплетни.

— Меньше бы ты их слушала, — пробурчал Пол и выскочил из комнаты.

Он уже совсем было решил не идти на обед, чтобы не встречаться в пустой столовой с Натали, но потом решил, что это глупо. Он сам виноват, что не сдержался, и обязан извиниться.

Но вышло так, что Натали, чтобы успеть к началу танцев, пообедала раньше. Они столкнулись в дверях, и ему пришлось уложить запланированные извинения в несколько торопливых слов. Тем не менее она приняла их вполне благосклонно.

Поедая в одиночестве обед, он размышлял о ее словах насчет того, что больница помешана на сексе. Здесь не было преувеличения: то обстоятельство, что физическая близость немыслима, потому что во всем Ченте невозможно найти место, чтобы уединиться даже на короткое время, делало сексуальность не только главной причиной раздраженности всех пациентов, кроме разве что самых дряхлых, но и неисчерпаемым источником слухов и скандалов.

Как несколько дней назад в «Иголке», Пол тоскливо подумал, какие, интересно, еще сплетни ходят по больнице о нем самом.

«Танцы. Рождественские танцы. Единственный раз, когда Айрис заходила в это здание дальше кабинета Холинхеда. Неужели они смогли так глубоко заглянуть ей в душу, что догадались о моих проблемах? Весь изюм ушел из нас тогда, когда я понял, что она по — прежнему не хочет иметь детей, и что это ее вполне устраивает:

Но кому, как не психиатру, знать, что если что — то ушло с поверхности, оно не обязательно ушло из сознания. Может с этим еще можно что — то сделать.» Он еще некоторое время повозился с этой мыслью, вспоминая так расстроившее его предположение Мирзы. Затем попытался отгнать ее в сторону, но сегодня все словно сговорились помешать ему в этом, взять хотя бы спектакль, который устроили пациентки из своих приготовлений к унылой пародии на веселье и ухаживание.

Большую часть времени отделенные от мужчин, они давно перестали обращать внимание на свою внешность, танцам же всегда предшествовало возбужденное прихорашивание, переодевание из повседневного платья в праздничное, доставаемое столь редко, что оно смогло не впитать в себя дух того тотального разрушения, отпечаток которого лежал на всем, что больные принесли с собой из внешнего мира, ну и разумеется, косметика. Даже самые равнодушные ко всему пациентки не удерживались, чтобы хоть слегка не прикоснуться к пудре и не поводить вокруг рта помадой.

Результат был устрашающ, особенно для какой — нибудь миссис Ченсери, которая в шестьдесят пять лет считала себя молоденькой девушкой, способной укладывать мужчин штабелями одним только движением своих нарисованных глаз.

Танцы проводились в большой женской гостиной, украшенной по такому случаю лентами серпантина и вазами с ранними цветами. Идея заключалась в том, чтобы дать женщинам почувствовать себя хозяйками вечеринки. Стол накрыли белой скатертью и расставили на нем чай, кофе и легкие напитки.

Когда Пол вошел в зал, пациенты — мужчины еще только начали собираться, но магнитофон уже изображал какую — то музыку, и в центре топталось несколько пар.

Среди прочих молодой Рилли старательно водил по кругу сестру Вудсайд, на лице которой застыла стеклянная и очень ответственная улыбка.

Магнитофон играл что — то вполне современное, позже, чтобы доставить удовольствие пожилым пациентам, музыка сменится сентиментальными балладами под духовой оркестр, а закончится все, как всегда, беспорядочными плясками и пением под аккомпанимент сверхчестолюбивого слесаря Либермана.

«Интересно, насколько серьезно они к этому относятся?» Этот вопрос вертелся у него в голове, пока он обменивался приветствиями с больными, пробираясь к столу, чтобы взять стакан апельсинового сока. Ни высочайшее покровительство Холинхеда, который заглянет позже, чтобы «почтить своим присутствием», ни цивильная одежда сестер вместо белых крахмальных халатов, ни горстка посетителей, то ли друзей персонала, то ли родственников больных, то ли просто старых кляч, вознамерившихся сделать благородный жест — не прибавит веселья этому вымученному действу.

«Кого, только мы обманываем?»

Мысль улетучилась в одно мгновение. Сквозь просвет в группе толпящихся у дальней стены женщин он неожиданно заметил более чем знакомую фигурку, которая, вытянув шею, с любопытством наблюдала за танцорами.

«О, господи, неужели Либерман опять взялся за свои фокусы? Она же должна быль заперта в боксе!»

Глава 19

Магнитофон издал трубный звук, возвещая конец мелодии. Сестра Вудсайд заметалась по залу, не зная, как избавиться от Рили, оглядела собрание и тут заметила Арчин. Сердитое выражение исказило ее симпатичное лицо, и она решительно направилась к девушке.

— Сестра! — прошипел Пол. Он успел догнать ее несколькими длинными шагами.

— Что?.. А, это вы, доктор. — Изящным движением сестра Вудсайд откинула назад светлые волосы. Она была несомненно хороша сегодня — в черном платье с красными полосами, скрадывавшем ее габариты Юноны. — Я думала, эта девушка Арчин должна быть в боксе.

— Должна. Только не надо устраивать суматоху. Расспросите, пожалуйста, вокруг, может кто — то помог ей выбраться.

Он с неудовольствием заметил на себе пристальный взгляд Рили. Когда сестра отправилась выполнять поручение, Рили перехватил ее по дороге, приглашая на очередной танец; та отказалась, видимо слишком резко, и он, нарочито громко топая, направился к столу.

«Надеюсь, он не станет устраивать сцен.» Пол определенно сочувствовал Рили. Обстановка, из которой он попал в больницу, целенаправленно делала из него гомосексуалиста — он был единственным ребенком сверхдеспотичной матери, которая видела в подругах сына лишь угрозу своей власти над ним. Это давление, которому Рили сопротивлялся с восхищавшим Пола упорством, довело его однажды до того, что он избил свою мать, разгромил ее квартиру, после чего и был доставлен в Чент — вполне обоснованно, поскольку к тому времени оказался действительно невменяем. Но сейчас, когда мать была далеко, он быстро поправлялся, и Пол надеялся, что скоро сможет выпустить его на свободу.

Тем не менее, нрав у парня был ужасным.

В зал хлынул новый поток пациентов — мужчин под бдительным присмотром Олифанта, одетого по такому случаю в синий костюм и красный галстук.

Некоторые больные, чтобы скрыть смущение — своими манерами они напоминали подростков, впервые пришедших на танцы, — принялись преувеличенно радушно здороваться с Полом, так что ему с трудом удалось от них отделаться, и выслушать отчет сестры Вудсайд.

— Доктор, кажется, она выбралась сама. Никто не разрешал ей открывать дверь, и я не представляю, чтобы это мог сделать кто — то из пациентов.

— Придется проверить бокс, — вздохнул Пол.

В пустой женской палате царил разгром, словно на корабле, откуда в панике бежали пассажиры: скомканая одежда на кроватях и в шкафах, брошенные в спешке косметика, зеркала и расчески, все вещи — в таком виде, будто их хозяева дематериализовались в тот момент, когда держали их в руках.

Как и другие боксы, тот, в котором находилась Арчин, запирался старомодным замком, врезанным прямо в дерево и закрытым изнутри толстой металлической пластинкой. Краска на двери стараниями буйных больных давно уже облупилась, так что невозможно было понять, когда и как последний раз пытались открыть дверь.

Пол пожал плечами.

— Что ж, она выбралась наружу, и нам вряд ли удастся затащить ее обратно. После утреннего представления я, по крайней мере, не стал бы этим заниматься. Нужно только следить за нею, пока не закончатся танцы. Она накачана транквилизаторами, так что вряд ли у нас будут проблемы.

Однако возвращался он в зал с дурным предчувствием. Арчин стояла там же, где и раньше. Правда, теперь ее заметил еще и Рили, который вполне обоснованно решил, что она гораздо привлекательнее прочих женщин, и настойчиво пытался пригласить на танец. Из его усилий ничего не вышло, зрители захихикали над неудачей, и это явно вывело его из себя.

«Бедняга. Кто, кроме сестер, годится ему в партнеры? Большинство молодых девушек здесь — с врожденным идиотизмом и не могут даже толком держаться на ногах.» С мрачным видом Рили оставил свои попытки, заметил сестру Вудсайд и направился к ней. Та хотела было ускользнуть, но встретив молящий взгляд Пола, со вздохом протянула Рили руку.

Через некоторое время Пол заключил, что Арчин просто интересно наблюдать за танцами, и что ее вполне можно предоставить самой себе. Он обогнул зал, подошел к магнитофону, и здесь, после унылого топтания с каким — то пожилым пациентом, к нему присоединилась Натали.

— Спасибо, что выбрался, Пол, — пробормотала она. — Еще полчаса, и все будет в порядке. Двадцать пар уже вовсю танцуют, скоро и остальные разойдутся.

— Мирза не собирался?

— Нет, после Рождества он на танцы не ходит, и я, честно говоря, рада.

— Почему?

— Женщины чуть не устроили из — за него драку. Тебя что, при этом не было?

— М-м: нет. Айрис уговорила уйти пораньше.

Натали кивнула.

— Мирза слишком красив, в этом вся беда. И, между прочим, прекрасный танцор:

Обещал заглянуть Холинхед. Будет с минуты на минуту.

К ним подошел какой — то мужчина и робко пригласил Натали на танец. Она кивнула Полу и ушла.

Некоторое время он просто стоял, не в силах заставить себя сделать необходимое — станцевать несколько танцев с разными женщинами. Минут через десять их почтил своим присутствием Холинхед, как они это между собой называли; он перебросился несколькими фразами с персоналом, но до пациентов не снизошел. Пол наблюдал за его появлением из противоположного угла зала, когда к нему подошла сестра Уэллс, нескладная даже в нарядном платье с голубыми розами.

— Телефон, доктор Фидлер. Ваша жена. Пройдите, пожалуйста, в ближайший кабинет.

«Айрис? Что ей понадобилось в субботу?» Недоумевая, он зашел в кабинет, закрыл дверь, чтобы не так громко звучала музыка, и поднял трубку.

— Айрис? — нейтрально сказал он.

— Что ты там делаешь? Я звоню домой, и никто не отвечает. Что у вас за шум?

— Танцы для пациентов.

— А-а. Слушай, забери меня отсюда.

— Что? Ты где?

— Умираю от холода на Бликхемском вокзале.

— Ну: может ты возьмешь такси?

— Слушай, не путай меня со своими больными, — язвительно откликнулась Айрис. — Если бы я могла попасть домой, я бы давно там была. Но я уезжала от Берты и Мэг в такой спешке, что забыла ключи.

Пол почувствовал пустоту где — то под ребрами.

«Вообще — то, наверное, можно. Натали прикроет, хотя очень не хочется ее просить.

Можно сгонять в Бликхем, отвезти ее домой и вернуться обратно — все это займет минут сорок. Но: черт побери, у меня нет ни малейшего желания.» — Пол, ты где? — резко спросила Айрис.

— Да, конечно: Понимаешь, это не очень удобно. Я сегодня дежурю.

— Без тебя — ну никак. — Слова ее были полны сарказма. — Большое дело.

Можно подумать, ты из врача превратился в пациента, так крепко они тебя там держат.

«О, Господи! Не хватало только, чтобы она узнала: Нет, просто глупая шутка. Но что делать, ехать или нет?» — Ты бы хоть предупредила заранее:

— Я сама не знала до четырех часов.

«Какая — то ужасная пустота в голове. Я могу придумать слова, но не могу их выразить. То, что я хочу сказать…» Дверь кабинета вдруг с треском распахнулась, и на пороге, тяжело дыша, возникла сестра Уэллс.

— Доктор, быстро!

— Что? — Пол закрыл рукой трубку.

— Рили. Беда.

— Сейчас, — быстро сказал он, и добавил в телефон. — Дорогая, тут неприятности.

Не вешай трубку, я сейчас вернусь.

— Не надо, — продребезжала Айрис. — В крайнем случае, разобью окно.

— Прости, я должен бежать.

Он положил трубку на стол, рассчитывая продолжить разговор, но короткие гудки неслись за ним вслед, пока он бежал от кабинета до зала.

«Теперь будет скандал, и я, как всегда, окажусь виноват, хотя, если бы знал, что она приедет, легко мог поменяться с кем — нибудь дежурствами…» Но все личные проблемы испарились в тот миг, когда он вошел в зал, где совсем недавно мирно шли танцы. Картина была четкой, как на фотографии.

Больные и сестры испуганно жались к стенам, и только две фигуры оставались в центре комнаты: сестра Вудсайд и Рили. Лицо девушки было белым, как мел.

«Не удивительно.»

Потому что Рили взял со стола бутылку, отбил дно и теперь стоял, выставив вперед зазубренный край.

Движение возобновилось. Натали выключила магнитофон. Сестра Вудсайд попыталась сделать шаг назад, но угрожающий взмах бутылкой заставил ее вновь замереть на месте. Олифант и несколько других санитаров стали пробираться среди застывших пациентов, надеясь выйти из поля зрения Рили и схватить его сзади. Но он разгадал маневр и принялся поворачиваться вслед за ними, описывая дугу, в центре которой находилась несчастная сестра.

Словно загипнотизированная, она поворачивалась тоже, оставаясь все время к нему лицом.

— Что случилось? — шепотом спросил Пол сестру Уэллс, стоявшую рядом, вцепившись зубами в костяшки пальцев.

— Кажется, он хотел ее поцеловать, а она не позволила, — пробормотала сестра Уэллс. — Потом он заорал, что все равно ее заставит, схватил эту бутылку, а я побежала за вами.

Пол быстро обвел глазами комнату.

— Доктор Холинхед ушел?

— Несколько минут назад. Кто — то за ним побежал, но, наверно, уже поздно.

«Значит, я.»

Мысль была ледяной; она замораживала время. Из неимоверного далека он услышал вкрадчивый голос Рили:

— Решайся, милая, или я сделаю так, что больше никто не захочет тебя поцеловать.

Пол набрал в легкие побольше воздуха, подал Олифанту знак следовать за собой, и не чувствуя ничего, кроме фантастической обреченности, выступил на середину зала.

— Рили! — громко позвал он и с нелепым облегчением отметил, что слово прзвучало нормально, не тонко и не визгливо. — Довольно! Положи бутылку и вымети отсюда весь этот мусор, который ты набросал! — На последние слова его вдохновил хруст бутылочных осколков под ногами.

Его вмешательство сломало гипноз, и сестра Вудсайд вдруг закатила глаза, побелела еще больше и безвольно повалилась на пол.

— Боитесь? — с издевкой проговорил Рили и развернулся к Полу, блестя зажатыми в руках стеклянными зазубринами. — Боитесь сумасшедших придурков!

Мы ползаем перед вами на карачках, а вы все это время ссыте от страха.

Давай, покажи, на что ты годишься! А куда делся наш великий Холинхед?

«Нужно как — то его схватить. Ничего другого не остается. Неужели, кроме меня некому? Ну, же кто — нибудь! Нет, только я…» Натали за спиной Рили сделала неуверенный шаг. Ему вдруг стало стыдно, что он до сих пор стоит на месте, и ноги сами двинулись вперед. Пользуясь тем, что внимание Рили было приковано к Полу, Олифант сделал резкое движение, вытаясь выхватить бутылку. Но он действовал слишком медленно.

Рили увернулся, взмахнул рукой — и по пальцам Олифанта побежали красные капли.

Пол вскрикнул и бросился на Рили. Он хотел схватить его за правую, вооруженную бутылкой руку, но промахнулся, и понял это, только когда оказался слишком близко. Отчаянным движением он вцепился в его одежду.

Левая рука намертво держалась за рукав чуть выше локтя, но Рили был слишком силен — сердце бухнуло и куда — то пропало, а зазубренный край бутылки, словно дрожащий раскрытый рот пиявки, навис прямо у Пола над глазами, бесконечный, как туннель. У него было несколько секунд, чтобы приготовиться к боли, и он еще подумал со странным равнодушием, что ослепнет.

«Вот мы и соединимся с тем другим Полом Фидлером, а видения станут жизнью. Я всегда знал, что это когда — нибудь случится.» Пол зажмурил глаза в последней детской надежде, что если не видеть обломанный край бутылки, он исчезнет.

К его изумлению боли не было. Вместо этого раздался звук бьющегося стекла — бутылки об пол, затем глухой удар — упал Рили. И вопль — Рили схватился левой рукой за правую.

Пол открыл глаза. Все были на тех же местах: Олифант, Натали, сестра Уэллс. Пол смотрел не на них. Он видел только стоящую над распростертым Рили маленькую решительную фигурку Арчин, которая только что сделала: что — то: так, что он остался жив.

Глава 20

Потом всё более — менее успокоилось.

Рили накачали успокоительными и заперли в боксе, после чего попытались сделать вид, что ничего не произошло, и продолжить танцы, но идея, разумеется, была абсурдной. Пациенты с воодушевлением обменивались сплетнями, и это вызывало у Пола почти физическое отвращение. В конце концов он, все еще передергиавясь от пережитого ужаса, распорядился отправить всех спать. Но и это оказалось не таким простым делом — самым возбужденным пришлось выдать по дополнительной порции транквилизаторов.

Обиднее всего, что нарушили традицию, согласно которой вечер должен был завершиться сентиментальной песенкой в исполнении Либермана. Он, надувшись, уселся в углу, вытянув обиженное лицо так, что оно стало похоже на его скрипку, и упорно не реагировал на все попытки вытащить его оттуда, пока два санитара попросту не унесли его на руках в палату.

Сестра Вудсайд, придя в себя, извергла содержимое желудка прямо посреди зала — к истерической радости пациентов. Но Пол этого не видел. Он осматривал Рили, не в силах понять, что Арчин с ним такого сделала. На правой руке, за которую он схватился с таким жутким воплем, не было никаких следов, если не считать царапин, которые он заработал, катаясь по полу среди битого стекла. И только совершенно случайно Пол заметил под лопаткой небольшой кровоподтек, как раз по размеру пальца Арчин.

Неуклюже вывернув руку, он дотянулся до соответствующей точки у себя на спине и обнаружил, что там проходит весьма чувствительный нерв.

«Господи, и где же она умудрилась так хорошо выучить анатомию. Полдюйма в сторону — и палец безо всяких последствий уткнулся бы в кость.» Но как бы то ни было, именно болевой шок заставил Рили выпустить бутылку.

«И сохранил мне глаза, а то и жизнь. Вот только как теперь выразить благодарность?» Словами или без них, но попытаться было необходимо; однако, отослав Рили, он узнал, что Арчин без лишнего шума вернулась к себе в бокс. Он заглянул в смотровое окно, увидел, что она лежит в постели, свет погашен, и решил, что не стоит ее беспокоить.

Он еще некоторое время посидел с Натали в ординаторской, поддерживая пустячный разговор, во время которого одна — единственная мысль не выходила у него из головы: только позавчера, вопреки уговорам Олифанта, он распорядился перевести Рили из буйного, и теперь именно из — за Рили у Олифанта оказалась порезана рука.

Рана пустяковая, но сам факт многозначителен.

Когда Натали ушла спать, от открыл учебник и тупо уставился в страницу.

Уходило время и сигареты, а его мозг упорно отказывался воспринимать написанное.

Никогда прежде он не был так близок к гибели. Но его пугала не смерть.

Сегодня утром ему уже приходила в голову чудная мысль о другом, в чем — то даже более реальном Поле Фидлере, попавшем в момент одного из кризисов на иную, катастрофическую линию жизни: теперь именно реальный опыт этого «второго я» вызывает в его воображении столь живые картины. Пол Фидлер в мире, где он уже умер, был непостижим для Пола Фидлера, еще живого и дышащего.

Но Пол Фидлер ослепший, безнадежно стонущий сквозь кровавую маску:

Он машинально вытянул руки перед собой, словно хотел удостовериться, что видит их. Потом резко встряхнулся, вытащил свое непослушное сознание обратно в настоящее и опять тупо уставился в учебник.

«Ладно. Допустим, я настоял, чтобы Арчин все — таки заперли в боксе; кроме нее, никто бы не остановил Рили. Предположим, Натали не уговорила меня остаться на танцах до перерыва, и я ушел раньше, как и собирался: кому бы тогда пришлось драться с Рили — самой Натали или кому — то из сестер? Стала бы Арчин спасать кого — то другого?» Эти вопросы были слишком отстраненными, чтобы вызвать соответствующие видения, и не затрагивали его непосредственно. Тем не менее, они вертелись у него в голове с тупым занудливым постоянством, и книга оставалась открытой все на той же странице.

Полночный кланг — клинк часов стал последней каплей.

— К чертовой матери! — крикнул он и хлопнул книгой по столу.

— Что за:? Пол! Ну и вид у тебя!

Мирза, должно быть, оказался на лестничной площадке и собирался входить к себе в комнату. Привлеченный шумом, он просунул голову в дверь.

— У нас тут было ЧП на танцах, — виновато объяснил Пол. — Рили бросился на меня с разбитой бутылкой.

— Что?! Еще бы тут не побледнеть! Сейчас что — нибудь придумаем.

Мирза взял со стола две пустых чашки и исчез. Из его комнаты донеслось бульканье; затем он вернулся, и на стенках чашек дрожали свежие капли.

— Вот то, что тебе нужно, — быстро проговорил он, протягивая Полу одну, на три пальца заполненную виски.

— Не знал, что ты пьешь, — неуклюже пошутил Пол, однако принял чашку с нетерпеливой благодарностью.

— Ну конечно, меня с детства пугали алкоголем, однако учили думать своей головой, вот я и думаю, что тебе надо выпить. Садись и рассказывай дяде Мирзе все, как на духу.

Запинаясь и путаясь, Пол подчинился. Мирза внимательно слушал. В самом конце рассказа он вскочил на ноги.

— Это ты из — за часов так громко ругался?

Пол кивнул.

— Ясно. Слушать их всю ночь — как раз то, что тебе нужно. Это твоя сумка?

Забирай и уходи.

— Но:

— Я сегодня дежурю, а не ты. Вот с этой самой минуты. И вали побыстрее, пока я добрый.

«Боже, храни Мирзу. Хотя не знаю, что лучше, ругаться дома с Айрис или не спать в больнице…» Фонари не горели вдоль всей улицы; местная власть в приступе экономии решила выключать их в полночь. Разворачиваясь перед домом, он приглушил свет фар. Все окна были темны.

«Может отложить до утра, пока она спит? Лечь в гостиной на диване?» Он неслышно подошел к двери. Как Айрис попала в дом? Разбитых окон не видно.

Наверно он не закрыл кухонную дверь; он очень торопился утром.

Пол едва успел повесить на вешалку плащ, когда зажегся свет, и Айрис появилась на лестнице в короткой прозрачной пижаме.

— Ну, — сказала она. — Как же твое важное дежурство?

Жмурясь от яркого света, Пол растерянно смотрел на нее. Почему — то за время отсутствия он зрительно представлял ее только при полном параде и косметике; и сейчас ее лицо, вычищенное перед сном и лоснящееся от какого — то ночного крема, казалось ему лицом посторонней женщины с тем же именем. Он ответил:

— Я сказал Мирзе, что ты приехала, и он вызвался подежурить вместо меня.

— Кому сказал? — Она спустилась с последних ступенек, обхватив себя руками, словно хотела закрыться от его взгляда.

«Как там говорил Мирза: «очаровательная, но неприветливая»: Не уверен, что «очаровательная» подходящее слово. Хорошенькая, да: наверно.» С опозданием, но он все же ответил на ее вопрос.

— Моему другу пакистанцу, которого ты так грубо тогда встретила.

Она застыла на месте. Возможно, она собиралась поцеловать его и не выяснять подробности, но такой ответ менял дело.

— Если бы я знала, какая встреча ждет меня дома, я бы вообще не приезжала! Битый час проторчать на вокзале, а когда, наконец, дозвонилась, ты не только не приехал, но даже не соизволил поговорить и убежал к своим драгоценным психам!

— Но ты же как — то добралась до дома? — огрызнулся Пол. — Наверное, как следует поискала и нашла ключи!

— Ничего подобного! Мы с таксистом обошли дом, и увидели, что кухонная дверь не заперта. Кто хочешь заходи и бери все, что угодно.

«Не лежит у меня душа. И нет сил грести против течения.» Пол повернулся и упал в кресло.

— Прости, что разочаровываю, — устало сказал он, — но я не могу ругаться. Я только что еле увернулся от сумасшедшего с битой бутылкой в руке.

— Что?

— То, что слышишь. Он угрожал сестре. Именно поэтому я убежал от телефона, и именно поэтому, не собираюсь извиняться за то, что не забрал тебя с вокзала.

— Ты серьезно? — спросила она совсем другим голосом.

— Нет. Это я так шучу. Я провел прекрасный вечер, и сам не понимаю, почему до сих пор не визжу от восторга.

— Дорогой, ну я же не знала, — произнесла Айрис после паузы. Она стала неуверенно приближаться, вглядываясь в его отчужденное лицо. — Господи, это ужасно: Послушай: ах: Берти Пэрсон дала мне с собой бутылку водки.

Хочешь?

«Я сам не знаю, чего хочу. Только выйти. Остановите мир, я сойду.» Равнодушный ко всему, он сидел в кресле, сумев заставить себя только зажечь сигарету, пока она бегала в спальню за халатом и наливала в стаканы водку.

— Кто это был?

— Парень по имени Рили. Я думал, он уже поправляется, последнее время с ним все было в порядке. Я ошибся.

— Как это получилось? — Она вложила ему в руку стакан, потом сняла с соседнего кресла подушку и устроилась у его ног, помешивая угли в камине, который разожгла, наверное, когда приехала.

— Он хотел поцеловать сестру. Сестру Вудсайд. Ты видела ее на рождественских танцах. Симпатичная, но очень высокая, почти с меня ростом.

Она положила кочергу и теперь сидела, обхватив руками колени. Голубые глаза, не отрываясь смотрели на Пола, большие и влажные.

— Наверно, это очень противно.

— Противно! — он коротко рассмеялся. — Ты когда — нибудь видела битую бутылку перед глазами?

— Расскажи, как все было, — настойчиво сказала она, прижимаясь к его ноге.

«Откуда это неожиданное волнение? Я не видел тебя такой уже почти год!» Автоматически, пока рассказывал всю историю, он проанализировал причину и проклял свою профессию, которая заставила его это сделать.

«А ведь это тебя возбуждает. Кровь бегает быстрее. Мысль о том, как Рили заставлял сестру Вудсайд себя поцеловать… ты дышишь часто и с легким хрипом. Я же слышу.» Он опрокинул в рот остатки водки и грубо сунул руку в вырез ее халата, нащупывая пальцами сосок. Прикосновение заставило ее напрячься и задрожать. Он швырнул окурок в камин и сполз с кресла на пол.

— Пол… — сказала она, но слова захлебнулись в волосах, которые из — за его движений упали ей на лицо.

— Молчи, — проговорил он, проводя губами по ее шее. — Я не видел тебя две недели, еще два дюйма, и не увидел бы никогда вообще. А теперь я хочу это отметить.

— Но я…

Губы ее еще пытались протестовать, а руки сами срывали с него одежду.

«Господи. Женаты четыре года, почти пять, и выяснить это после того, как меня чуть не убили.» Это была его последняя мысль, прежде чем он полностью отдался толчкам ее тела под собой.

Глава 21

Воскресный день выдался прохладным и по — весеннему солнечным, они с Айрис съездили в Ладло, а на обратном пути с удовольствием пообедали в Корнминстере.

Другой Пол Фидлер держался на расстоянии; здесь, среди просыпающейся от зимней летаргии природы, мысли о смерти и слепоте уходили, отгоняемые свежей зеленью на деревьях и солнечными бликами над живыми изгородями.

Но когда Пол пришел в понедельник на работу, «второе я» вернулось и прочно поселилось где — то на краю сознания. Мобилизовав всю свою волю, он разгреб до удобоваримых пропорций накопившиеся дела и только тогда позволил себе взяться за то, что занимало все его мысли: что делать с Арчин, чтобы хоть как — то отблагодарить ее за все, чем он ей обязан.

Он достал блокнот и стал набрасывать нечто, получившее грандиозное название «Проект Арчин». Почти тотчас зазвонил телефон.

Досадуя на помеху, он снял трубку.

— Это Барри Тимберлоу, — произнес голос. — Вы, кажется, меня искали. Я звонил в субботу, но вас не застал.

«Ну, конечно, я сорвался в Бликхем и совсем о нем забыл.» — Мне нужна небольшая консультация, — сказал Пол. — У нас есть больная, которая совершенно не говорит по — английски, а я хочу измерить ее коэффициент интеллекта.

Несколько секунд в трубке было тихо.

— Понимаете, — сказал, наконец, Тимберлоу, — это не совсем по моей специальности. Я знаю, как оценивать интеллект у детей, потому что это часть моего… гм… арсенала, но… Вы имеете в виду взрослую больную?

— Да.

Тимберлоу пощелкал языком.

— М-да… Ага! Похоже, вы все — таки обратились по адресу. Я был недавно на конгрессе и прихватил оттуда материалы об тестах на коэффициент интеллекта для глухонемых взрослых. Там должны быть какие — то подходящие невербальные таблицы:

Есть. Корреляция коэффициента g различных методов тестирования с полностью исключенной вербальной составляющей. Это должно подойти.

— Идеально, — согласился Пол.

— Тогда я их вам одолжу на время, — пообещал Тимберлоу и повесил трубку.

Пол, довольный, вернулся к прерванному занятию.

Для начала он решил перечислить все известные ему факты в том порядке, в котором они проявлялись, как сыщик из детективного романа собирает воедино улики. В результате картина может и прояснится, но пока он чувствовал себя совершенно сбитым с толку.

«Она спокойно переносит магнитофон, но боится фотокамер. И, господи, что так напугало ее в обычном рентгенаппарате?» Он исписал три страницы, затем вернулся к началу и стал составлять к каждому пункту список каких — либо действий, которые могли бы дать ответ на поставленные вопросы. Снова зазвонил телефон, и он, вздохнув, снял трубку.

— Доктор Фидлер? Моя фамилия Шумахер. Вы посылали нам ленту и образцы письма одной из ваших больных.

— Да, да… — Пол подался вперед. — Вы определили язык?

— Ммм… Боюсь, что нет. Но я понял из вашего письма, что информация нужна срочно, и решил сообщить, как идут дела. Видите ли, ваши материалы свалились на меня очень неожиданно, я как раз был в субботу на работе, когда они прибыли. Я забрал образцы письма домой — с ними, понимаете, легче разобраться, чем с лентой, устных языков, знаете ли, несколько тысяч — и я проштудировал весь «Алфавит» Дирингера, это самое полное исследование, и, знаете, ничего не нашел — Вы уверены?

— Я могу, конечно, предположить, что Дирингер что — то пропустил, но это представляется мне маловероятным. По способу написания букв это отдаленно напоминает руническое письмо, но звуковые детерминанты, взятые отдельно, однозначно не позволяют отнести его к рунической системе.

— Странно, — сказал Пол.

— Да — да, очень странно. — Шумахер замялся. — Не принимайте, пожалуйста, мои слова за окончательный приговор. Я сделаю все, что смогу: дам послушать ленту всем, кто может быть полезен, и, если ничего не получится, сделаю транскрипцию и отправлю в Лондон, в лабораторию фонетики. Но, вы знаете, мне пришла в голову любопытная мысль: если эти материалы получены от душевнобольной женщины, может быть, это искусственный язык?

— Я думал об этом, — сказал Пол. Краем глаза он заметил, что дверь кабинета приоткрылась, и нетерпеливо махнул рукой, приказывая посетителю подождать. — Но, мне кажется, придумать абсолютно новый язык невозможно.

— Вы правы. Такое изобретение неизбежно несло бы на себе следы: гм:

лингвистических пристрастий автора. Знаете, в конце прошлого века была история, когда одна французская девушка объявила, что общается телепатическим образом с марсианами, и долго морочила всем голову, пока один филолог не доказал, что она говорит отнюдь не по — марсиански, а на испорченном варианте своего родного французского. Тем не менее, я был бы вам очень признателен, если бы вы выяснили точно, что мы не тратим время и силы на то, что она высосала из своего пальца.

Пол пообещал сделать все, что сможет, и телефон наконец умолк.

Обернувшись, он обнаружил, что посетителем, которого он так опрометчиво заставил ждать, был доктор Элсоп.

— Простите, ради Бога! — воскликнул он.

Элсоп отмахнулся от его извинений.

— Я понял, что — то важное: о чем это, кстати?

Пол коротко рассказал о «Проекте Арчин» и протянул Элсопу блокнот.

— Весьма основательно, — благодушно одобрил консультант. — Некоторых вещей я не понимаю, но, видимо, потому, что мы еще о них не говорили. Что еще за рентгенаппарат?

— Спасибо, что напомнили. Чуть было не пропустил. — Пол взял блокнот и дописал:

«Знание анатомии, карате или других приемов рукопашного боя». Потом описал Элсопу субботние события в Блакхемской больнице и на танцах.

— Да, такую полезную личность лучше иметь в друзьях, — пробормотал Элсоп. — Вопрос, как вам удается удержать ее здесь, если вы не можете с ней разговаривать?

— Вообще — то она пытается учить английский.

— Всерьез или для того, чтобы привлечь к себе внимание?

— Всерьез, насколько я понимаю.

— Тогда это становится интересно: Можно посмотреть еще? Спасибо. — Элсоп быстро пробежал глазами все три страницы. — Вы весьма детально все описали. Что вы собираетесь с этим делать — статью, или серию?

«Лечить девушку.»

Но вслух Пол сказал совсем другое:

— Пока рано судить.

— Очень разумно. Вы всегда можете рассчитывать на мой совет. Я давно ждал, когда вы, наконец проявите честолюбие и перестанете тонуть в повседлевной рутине — рад, что не ошибся.

Следующие слова Пол выбирал очень осторожно.

— За что я был бы вам очень признателен, так это за небольшую поддержку. Если вдруг возникнут трудности с какими — то моими просьбами, о дополнительном оборудовании, например. Доктор Холинхед:

— Не продолжайте, — улыбнулся Элсоп. — Иначе это будет нарушением субординации.

Но можете на меня рассчитывать.

Он хлопнул ладонями по столу.

— Займемся все же делом. У меня большой прием в клинике, так что опаздывать нельзя. Кстати, я уезжаю на выходные в Лондон и хотел бы захватить понедельник тоже — надо поговорить с издателем. Не могли бы вы провести вместо меня прием?

«Прогресс!»

Все время, пока они беседовали с пациентами, как это было на сегодня запланировано, Элсоп с интересом поглядывал на Пола. И едва за последним больным из пожарного списка закрылась дверь, он наклонился к его уху и конфиденциально прошептал:

— Вы ничего не говорили, молодой коллега, я сам догадался. Ваша жена приехала. Я прав?

Несколько секунд Пол ошеломленно молчал, потом изобразил на лице кривоватую ухмылку, на что консультант радостно фыркнул, удовлетворенный своей проницательностью.

У Элсопа были еще какие — то дела до приема в клинике, и он попросил Пола приехать к нему в Бликхем позже. Довольный впечатлением, которое произвел сегодня на консультанта, Пол вернулся к себе в кабинет и занялся обычными делами, не думая больше о несчастьях, которые могли на него свалиться.

До тех пор пока не зазвонил телефон, и голос Холинхеда не ворвался в его ухо, грохоча, словно айсберг, раскалываюшийся на части в штормовом море.

— Фидлер? Немедленно ко мне!

Глава 22

Пол резко захлопнул за собой дверь и без приглашения сел. Холинхед неодобрительно насупился и принял свою излюбленную позу директора школы, расположив локти на ручках кресла и переплетя пальцы.

— Мне доложили, Фидлер, что за последние дни вы совершили несколько грубейших профессиональных ошибок. Мне редко приходится дважды в неделю объявлять выговор одному и тому же сотруднику, да еще занимающему столь ответственную должность.

Когда дело касается младшего персонала, которому не хватает опыта, это еще можно понять, но для вас подобные вещи абсолютно недопустимы.

Пол непонимающе смотрел на него.

«Может, Айрис была права. Может, я действительно не гожусь для этой работы. Но что делать, если психиатры бывают еще более сумасшедшими, чем их пациенты!» Совершенно позабыв правила общения с Холинхедом, в которых он проявил такое мастерство прошлый раз, Пол сказал:

— Не понимаю, о чем вы.

— Мне не нравится ваши манеры, Фидлер, — рявкнул Холинхед.

— А мне не нравятся ваши обвинения. Либо объясните, в чем дело, либо извинитесь.

Слова повисли в воздухе, словно дым. Пол почти физически ощущал, как гнев кипятит кислоту в его желудке так, что она вот — вот вырвется наружу.

— Вы будете отрицать, — Холинхед заговорил свистящим шепотом, — что именно вы дали указание перевести Рили из буйного отделения, и что именно это ваше распоряжение привело к тому, что одна из моих сестер чудом избежала смерти?

«Господи. Как мне это вынести? Получите: «Ваша жена вернулась.» Терапевтическое значение оргазма. Двусмысленно, зато убедительно.» — Вы знакомы с анамнезом Рили?

— Что? Фидлер, в мои обязанности входит изучение историй болезни всех, кто попадает в Чент!

— Тогда вы не могли пропустить пункт о гомосексуальных наклонностях, которые играют такую важную роль в его случае. Он прилагает героические усилия, чтобы вернуться к нормальной ориентации, но в его возрасте он все еще девственник, просто потому, что не имел возможности установить нормальные отношения с девушками, что закончилось импотенцией. Держа его под замком, мы только усугубляем проблему, потому что лишаем его даже простого общения с женщинами. Я настаиваю на переводе и сделаю это завтра же, если будет возможность, более того из — за этого решения, я рисковал собственной жизнью. Это вам не забыли сообщить?

— По — вашему, сестра должна была целоваться с ним посреди зала?

— По крайней мере, не делать того, что она сделала, — не давать ему понять, что он ей неприятен. Она оттолкнула его с таким ужасом, словно он собирался ее изнасиловать. Он на это не способен, как нам известно. Ему нужно было только, чтобы окружающие видели в нем мужчину и тем самым подтвердили его нормальность.

Доктор Элсоп обратил мое внимание на работу одного шведского психиатра, в которой тот исследует связь между сексуальностью и преступностью, и этот случай прекрасно подтверждает его концепцию.

Произнося эту тираду, Пол сумел взять себя в руки. Последнюю фразу он сказал весьма учтивым тоном, что, по общему мнению, действовало на Холинхеда неотразимо, и надеялся, что смог вернуть обратно завоеванную территорию. Теперь все зависело от того, что имелось в виду под второй профессиональной ошибкой.

«Мне никогда не добиться его симпатии, но Божьей помощью, он станет бояться меня раньше, чем я уберусь из этой мерзкой дыры.» — Факт остается фактом, — произнес Холинхед, однако уже с гораздо меньшим апломбом, — ЧП на танцах так же мало подтверждает вашу теорию по поводу Рили, как происшествие в Бликхемском рентгенкабинете вашу же теорию насчет девушки, которую вы решили назвать Арчин. Сестра серьезно ранена.

— Сделать ей рентгеновский снимок посоветовал не кто иной, как доктор Элсоп. Я принял все меры предосторожности, включая то, что перед рентгенкабинетом отвел ее к фотографу, как просил инспектор Хоффорд — я рассчитывал, что непонятная, но безопасная процедура подготовит ее, и она сможет так же спокойно перенести рентген.

— И вместо этого выяснилось, что она не только не склонна к сотрудничеству, но и просто опасна!

— Но втот же вечер она проявила не только склонность к сотрудничеству, но и недюжинную храбрость. — Пол бросил взгляд на часы и продолжил, не дав Холинхеду себя перебить. — Я должен встретиться с доктором Элсопом в его клинике, но у меня есть еще несколько минут, и я могу изложить вам проект, который мы разработали сегодня утром. Мы предполагаем провести всесторонний анализ поведения Арчин с целью устранить имеющиеся противоречия в…

Когда он выходил из кабинета, его била дрожь. Он пропустил ланч, и сейчас должен был на ходу заглотить свою порцию, чтобы не опоздать в клинику. И все — таки он победил. О профессиональных ошибках больше не было сказано ни слова.

Однако, разговором дело не закончится. Он не питал иллюзий насчет того, какую цену придется заплатить за победу над Холинхедом. До сегодняшнего дня неприязнь главврача была абстрактной; он любил, когда подчиненные ему льстили, и в этом смысле относился к Полу даже лучше, чем к Мирзе.

После этого же разговора все менялось. Полчаса назад Пол вступил на арену больничной политики и сделал при этом заявку на собственную линию.

Поглощенный мрачными мыслями, он приехал в клинику на пять минут раньше назначенного времени.

Элсоп разбирал оставшиеся после недельной давности приема записи; взглянув на Пола, он воскликнул:

— Привет, куда делось ваше прекрасное настроение?

— Улетучилось, — кисло ответил Пол. — Стараниями доктора Холинхеда.

— Ждете, чтобы я вас расспрашивал? Говорите самое худшее.

Он выслушал Пола, рассудительно покачивая головой.

— Придется последить за собой, — заключил Элсоп. — Уступите немного в случае Рили, например; быть все время правым — лучший способ усугубить ситуацию.

Тактика, мой юный коллега, происходит от слова такт. Стратегия, однако, у вас верная, и если вы будете ее придерживаться, надолго отобьете у своего начальника желание открывать на вас рот. Договорились?

Не дожидаясь ответа, он сменил тему.

— Один вопрос пришел мне в голову, как только я выехал за ворота. После того, как Арчин ударила сестру, как ей могли позволить идти на танцы?

Почему ее не заперли в боксе?

Пол почувствовал озноб в позвоночнике, словно кто — то провел у него по спине холодной мокрой рукой.

«На чем висела моя жизнь? На нитке, волосе, паутине?» — Знаете, это начисто вылетело у меня из головы. Ее заперли в боксе, и мы до сих пор не знаем, как она оттуда выбралась.

— Как говорил папа Фрейд, — усмехнулся Элсоп, — не позволяйте счастливому избавлению скрыть от себя потенциально значимые факты. — Он неожиданно рассмеялся. — И не позволяйте ему увести вас по ложному следу, вроде того, который только что пришел мне в голову.

— Что?

— К какой профессии вы отнесли бы более чем симпатичную молодую женщину, которая — а) владеет приемами рукопашного боя, и б) умеет отпирать неотпираемые замки. В любом сериале, она непременно окажется чьим — нибудь секретным агентом. Все, время уходит. Попросите сестру позвать первого пациента.

Глава 23

В углу бормотал телевизор, и сероватый свет экрана играл на лице Айрис.

Пол уже давно научился работать, не обращая внимания на говорящий ящик.

Сидя за кривоногим столиком и подперев руками голову, он листал досье Арчин, пытаясь разобраться в очередной порции несуразностей.

Подробный анализ лишь малой их части займет не меньше месяца, из каждой выведется какая — нибудь гипотеза, и все они заведут в тупик. Группа крови, к примеру, у нее AB — и без того самая редкая — плюс отрицательный резус, что свидетельствует об уникальном сочетании генов, что и так ясно, если просто посмотреть на ее лицо, в котором эпикантическая складка мирно уживается с абсолютно европейскими чертами.

Но смысла во всем этом нагромождении он не видел.

Он так глубоко задумался, что, когда Айрис вдруг заговорила, поначалу не обратил внимания, приняв ее слова за телевизионную болтовню. Потом откликнулся.

— Прости, что ты сказала?

— То, что программа сегодня ужасная, — Айрис пожала плечами. — Чем ты так занят?

Что — то для диплома?

— Нет, это история одной нашей больной; ее нашли в лесу недалеко от Йембла.

«Полуправда: когда — нибудь я попадусь и в эту ловушку. Почему — то кажется, что Айрис будет неприятно узнать, что Арчин — та самая девушка, которая спасла меня от Рили. Я уже собрал целый склад полуправд — полусекретов.» — По — моему, это безобразие — они заваливают тебя работой, — сказала Айрис.

— Я сам вызвался.

— Господи, неужели тебе мало диплома?

— Пригодится. Мы разработали этот проект вместе с доктором Элсопом, консультантом.

«Волшебное слово.»

— О! — включился интерес. — Теперь я вспоминаю, ты говорил, что он предлагал тебе писать статью. Это…?

— Вполне возможно.

«Если только у меня хватит ума разобраться.» — А что особенного в этой больной?

— Ну, боюсь, это слишком специальные вещи.

— Ты всегда так говоришь, — Айрис надулась. — Почему ты никогда не рассказываешь о работе? Я, конечно, не училась медицине, но не настолько же глупа, чтобы закрывать от меня половину своей жизни.

«Все это мы проходили. Стоп: у нас была очень неплохая встреча. Давай попробуем подольше продержаться на этом настроении.» Упрощая до невозможности, он пустился в объяснения и говорил, пока Айрис не стала красноречиво зевать; тогда он прервал себя на полуслове и предложил пойти спать, на что получил в ответ выразительную улыбку.

— Мне нравится слушать о твоей работе, — сказала она. — Я, конечно не все поняла, но очень интересно.

Пол постарался скрыть горечь.

Заклинания. Вот что ты вилишь в моих рассказах, и ведь не только ты.

Волшебные слова, которыми из душ одержимых изгоняют бесов. Только нет тут никакой магии.

Просто: ремесло. Закручивание гаек и болтов. Берем обломки личности и собираем из них, что получится, да еще стараемся, чтобы покрепче держалось.

Но объяснять ей не хотелось — на часах было двадцать минут двенадцатого. Он оставил ее слова без ответа, ласково улыбнулся и, обняв двумя руками, уткнулся носом в шею.

Она высвободилась и быстро прошептала:

— Сейчас, милый, я только заскочу в ванную.

И неожиданно ярко, как удар молнии:

«О Господи! Та ночь после танцев, когда Мирза отправил меня домой.

Первый раз, единственный раз за все время, я не слышал этого «заскочу в ванную».» Он сжал кулаки, словно боясь выпустить наружу поднимающееся изнутри ликование.

Где — то далеко, в глубине его сознания голос разума пытался возразить, что шансы на самом деле очень малы, но его заглушал шум крови в ушах.

«Если только, если только: Господи, пусть это будет правда. Пусть это будут двойняшки.» И пьяный от еще не наступившей радости, он взлетел вслед за Айрис по лестнице.

В начале семейной жизни Пол не меньше Айрис старался избежать зачатия. Ее отец был еще жив, и хотя она рассчитывала унаследовать почти все его деньги, да и тогда уже имела кое — что, оставленное дедом, все же неразумно было при его зарплате новоиспеченного врача заводить ребенка. Столь ответственное мероприятие следовало отложить до того, как он получит, ну, скажем, должность регистратора.

Постепенно, однако, видя, что Айрис отказывается даже просто говорить об их будущих детях, он заподозрил у нее какое — то психическое предубеждение против материнства и почему — то решил, что разговоры смогут его разблокировать. Это было ошибкой. Результатом стала первая и самая тяжелая из всей череды отвратительных сцен, во время которых она кричала, что он обращается с ней, не как с женой, а как с домашним психом. Раз или два у него возникало подозрение, что Айрис, как и он сам, хранит какую — то тайну, но потом эту идею отверг.

Нет… она просто не хотела взваливать на себя заботы, которыми дети всегда награждают своих родителей.

Если бы она просто боялась родов, Пол был готов усыновить ребенка; опыт подсказывал ему, что на личность куда сильнее влияет на воспитание, чем хромосомы. Но чужой ребенок привлекал Айрис еще меньше, чем собственный.

Наконец он смирился и признал то, что Мирза со свойственной ему проницательностью назвал «хочет тобой командовать». Довольно мягко сказано.

В действительности суррогатом ребенка для Айрис стал он сам. Руководя его карьерой, она давала выход инстинктам, которые в нормальной ситуации направлялись бы на сына или дочь.

Парадоксально, но это открытие — запоздалое, поскольку признать его означало дать самолюбию ощутимый щелчок, — указывало выход. Он мог теперь действительно относиться к ней как к пациентке, которую можно лечить. Но все его намеки, зонды и маневры так и не не смогли выбить ни одного кирпича в стене, которой она себя окружила.

Сейчас ему на помощь приходил случай. Прогноз был неутешительным: шок, отвращение, слезы, но Пол оптимистично надеялся, что Айрис примирится с fait accompli[10], несмотря на то, что он так и не смог убедить ее пойти на это сознательно.

Почему — то он вспомнил смешное определение, которое Мирза дал нежелательной беременности: fetus accompli[11].

Если повезет, он его получит. Но Айрис он не сказал ни слова.

«Господи. Какая же брешь в моей душе заделана навязчивым желанием стать отцом? Я вдруг почувствовал себя сверхчеловеком. Завали меня работой — и я скажу: давай еще; принеси полный ящик бумаг — я разбросаю их, как ураган; дай мне самый трудный учебник — все теории сами заскочат мне в голову; приведи безнадежного больного — и я не стану тратить время на раздумья, я доберусь до сути, и даю один против десяти, что сделаю это с первого раза.

Сопливый Эл будет визжать от восторга, и даже Холинхед сменит свою вечно кислую мину!» Тем не менее, и это приходилось признать честно, приподнятое настроение не давало ему сил перейти от мечтаний к действиям — он все откладывал разговор с Айрис точно так, как когда — то отодвигал в сторону признание в своей давней болезни до тех пор, пока оно не потеряло всякий смысл.

Глава 24

Зазвонил телефон.

— Доктор, с вами хочет поговорить инспектор Хоффорд, — сказал оператор, — Минутку.

«О, боги. Неужели это конец арьергардным боям за Арчин, когда я все откладывал приговор? Я не стану писать, что она сумасшедшая. И мне плевать на всех этих экспертов, которые в один голос кричат, будто ее языка не существует — черт возьми, она нормальнее половины умников в этом мусорном ящике. Пусть пишет кто — нибудь еще. А я не буду.» Он так рассердился, что не сразу понял, что Хоффорд говорит прямо противоположное тому, что он собирался услышать.

— Доброе уторо, доктор. Знаете, вы были правы насчет Фабердауна!

— Я… что? Не может быть! Как вы узнали?

— Он не дурак выпить, и вчера вечером надрался в том кабаке, куда любит заходить мой констебль Эдвардс. Он еще станет настоящим детективом, этот парень.

Фабердаун трепался, сколько комиссионных он потерял из — за своей сломанной руки, пока кто — то не спросил, как это случилось, а он: гм: стал жаловаться на девушку.

Сказал, что она показалась ему такой маленькой и беспомощной, вот он и решил, что запросто с ней справится.

Пол, волнуясь, ловил каждое слово.

— Ну вот, Эдвардс оприходовал его как только закрылся паб. Не самая простая процедура, но обошлось без проблем. Он зажал Фабердауна в угол и объяснил, что если он не оставит это дело, то судить будут не девушку, а его. И сегодня утром он явился ко мне и не знал, куда девать глаза. Он хочет спустить дело на тормозах, потому что это нехорошо судиться с бедной крошкой, у которой, к тому же, не все дома.

— Передайте Эдвардсу мою огромную благодарность.

«Блаженны алчущие бед, ибо получат они их на голову свою!» Пол, посмеиваясь, повесил трубку. Его уже начинало беспокоить то, как переменилось его настроение после появления Арчин — он хорошо помнил, как раньше ерундовая перестановка мебели вгоняла его в необъяснимую панику.

Сейчас все поворачивалось совсем иначе, и он почти поверил, что ухватил за хвост волшебную силу, которой подчинялись даже не зависящие от него события, вроде этой истории с Фабердауном.

Дверь затряслась, как будто в нее лупили ногой, и в кабинет ворвался посыльный, с большой картонной коробкой руках.

— Доброе утро, док. Вам посылка.

Бросив взгляд на адрес, Пол понял, что это то, что он давно ждал: материалы для тестов, описанные в статье, которую прислал ему Тамберлоу.

Он открыл коробку. Нашел среди оберточной бумаги инструкцию, бегло ее просмотрел и решил, что написана она весьма понятно. Он прошел в свое время через множество тестов, правда, больше в роли испытуемого, и, несмотря на то, что не проводил их уже несколько лет, проблем не предвидел.

«Хорошо же составлено! Коррелятивные таблицы, сравнительные факторы, список стандартных отклонений: Да с этим надо будет поиграть. Когда?» Он достал расписание.

«Если начать в час тридцать. Весь набор плюс рисовальный тест займут около часа; значит осмотр в два тридцать отодвигается на полчаса, потом…» Он быстро перечеркал расписание, позвонил по соответствующим номерам, потом на склад и попросил прислать ему секундомер — засекать время ответов. После чего распорядился ровно в половине второго привести Арчин к нему в кабинет.

Наскоро проглотив ланч, он поймал сестру Дэвис, и та с готовностью согласилась помочь протестировать Арчин. Девушка оказалась очень понятлива, и Полу не пришлось долго объяснять, что от нее требуется.

Он предложил ей сигарету и закурил сам — нервы были слишком напряжены, — потом вдруг, поддавшись неожиданному импульсу, спросил:

— Сестра, эта девушка Арчин здесь уже довольно давно. Что вы о ней думаете?

Ямочки на щеках сестры Дэвис стали заметно глубже.

— Она странная, доктор. И какая — то неправильная.

— Что вы имеете в виду?

— Все, что с нею происходит, как — то между собой связано, вы понимаете меня?

Пол задумался.

— Вы считаете, что она все — таки больна?

— Что за смешной вопрос!

— Дайте смешной ответ, — быстро сказал Пол.

— Я не знаю ответа, доктор. Но: Ладно, попробую. По — моему, она какая — то чужая.

Не сумасшедшая — чужая.

Раздался стук в дверь, и сестра Фоден привела Арчин точно в тот момент, когда часы наверху прозвякали полвторого.

Пока она, как всегда осторожно, усаживалась за специально приготовленный для тестов стол, Пол внимательно рассматривал загадочную девушку.

«Осторожна, да. Но не перепугана. Возможно поняла, что ей не желают зла: Сестра Дэвис говорит, что она чужая. Господи, но чья же тогда?» Он уже получил заключение филологов насчет ее языка. Они так и не смогли ничего распознать; фонетически он отдаленно напоминал угро — финскую группу, письмо — руническую, но ни один из экспертов не решился назвать этот язык. Толку от них в результате оказалось не больше, чем от доктора Джевела, когда тот, ничтоже сумняшеся, заявил, что эпикантическая складка на ее веках является признаком монголоидного идиотизма.

«Монголоиды склонны к болезням и рано умирают, а эта девушка более чем жива, и мне не нужны некакие тесты, чтобы понять, что она не идиотка.» — Добрый день, Пол, — сказала она, старательно выговаривая каждый звук.

Слова прозвучали почти без акцента и сильно отличались от ее первых неуклюжих попыток говорить по — английски.

— Добрый день, — ответил он.

— Что мы сегодня делали? — Язык старательно поворачивался во рту так, словно она на ходу останавливала его и заставляла двигаться по — другому. — Нет, что мы сегодня будем делать?

«Видимо, ей не хватает слов. Она старается запоминать их идиоматически.» — Очень хорошо, — одобрил он. Но тем не менее объяснять ей словами, что он планировал, было бы пустой тратой времени. Проще показать на примере.

Однако он продолжал говорить все время, пока демонстрировал первый тест — на распознавание геометрических форм, больше подходящий сообразительным детям или отсталым подросткам.

— Когда я скажу «старт», ты должна будешь вложить карточки в отверстия так, чтобы совпадало по форме.

Она выполнила это ерундовое задание так быстро, что не стоило даже засекать время. Пол перешел к более сложному варианту, когда нужно было сложить из кусков разной формы цветную картинку. Сестра Дэвис, молча сидевшая в дальнем углу кабинета, отметила в специальном листе время.

Пол ожидал, что первые признаки затруднений появятся у Арчин, когда дело дойдет до обратной цветовой последовательности — теста, в котором нужно восстановить фигуру, используя карточки контрастных цветов. Но она ухватила суть так быстро, что сестра Дэвис едва успела нажать кнопку секундомера.

«Черт возьми, можно не смотреть в инструкцию — она бьет все рекорды.» Он повернулся, чтобы достать из коробки следующий набор: тест Пассалонга, дальний родственник хорошо известной детской головоломки, где за определенное время нужно восстановить разрезанный на куски квадрат.

Вернувшись к столу, он обраружил, что Арчин выкладывает из кусочков картона, оставшихся от предыдущего теста, забавные фигурки мужчины и женщины.

Подняв на него глаза, она рассмеялась, смахнула в сторону свою мозаику и наклонилась вперед, чтобы заняться Пассалонгом. Он выждал некоторое время, потом решив, что она поняла, что от нее требуется, скомандовал начинать.

Она некоторое время сидела, не прикасаясь к тесту, так, что он уже подумал, что надо повторить объяснение. Но как только он собрался это сделать, Арчин вдруг встрепенулась и несколькими быстрыми экономными движениями сложила картинку.

Насколько он мог судить, она выбрала самый рациональный путь, причем с первого раза, не перекладывая заново.

«Она движется к отметке 150. Может, даже немного выше.» Дальше шел последовательно — осязательный тест: разложить наощупь карточки в том же порядке, в каком показывает экзаменатор. Сначала всего четыре. Потом больше.

Когда она безошибочно справилась с семью, прилагавшимися к этому тесту, Пол не устоял перед искушением и добавил еще две из другого набора. Арчин так же быстро и без единой ошибки расправилась со всеми девятью.

«Я сам даже близко не могу сравняться с ее способностями!» Вздохнув, Пол достал из коробки последний набор. Если она так же легко справится и с этими заданиями, придется искать усложненные, а они уже без слов наверняка не обходятся.

Последняя группа тестов призвана была проверить распознавание образов: сначала простое сравнение, потом задачи на понимание топологической идентичности, включая инверсию, зеркальное отражения и деформацию, и к концу шли действительно сложные — такие, за которые Пол сам бы не вдруг взялся, основанные скорее на аналогиях, чем на идентичности.

Здесь наконец — то нашлось несколько задач, с которыми она не справилась, но они были среди самых трудных, и Арчин приняла совершенно правильное решение, отставив их в сторону, раз не смогла додуматься сразу, так что закончила задание в положенное время.

«А ведь ей это нравится. Посмотри, как сверкают глаза.» Что ж: Оставался один тест, слишком субъективный на его взгляд, но по мнению экспертов адекватно коррелирующий с коэффициентом g. Он дал ей лист бумаги, карандаш, убедился, что она понимает слово «рисовать» и попросил изобразить человека.

Пока она занималась рисунком, Пол подошел к окну — посмотреть таблицу, в которую сестра Дэвис записывала время. Он сравнил результаты с нормативами и ошеломленно покачал головой.

— Что — нибудь не так, доктор? — озабоченно спросила сестра.

— Если бы, — буркнул Пол. — Было б не так жалко держать ее в Ченте.

— У нее ведь очень хорошие результаты, правда?

Пол кисло усмехнулся.

— Она уложилась по времени почти во всех тестах, значит, набрала почти сто восемьдесят баллов. И это бессмысленно. Один мой профессор говорил, что тест на коэффициент интеллекта достоверен до ста двадцати, сомнителен до ста пятидесяти и смешон выше, потому что объект тестирования может оказаться умнее автора. Но время, кажется, истекло.

Сестра Дэвис подошла к Арчин и заглягула ей через плечо. Через секунду она весело рассмеялась.

— Поздравляю, доктор. У вас теперь будет, что повесить на стену!

Пол недоуменно уставился на рисунок Арчин. Сестра Дэвис была права. Он держал в руках один из самых искусных карандашных портретов, которые когда — либо видел, и изображен на этом портрете был он сам.

Глава 25

Боярышниковая изгородь, видневшаяся из окна ординаторской, расцвела так густо, что казалась заметенной снегом. Глядя на нее, Пол размышлял о двух главных своих проблемах — Арчин и Айрис.

После демонстрации своих незаурядных способностей Арчин стала для него еще загадочнее. Поведение ее в последнее время было вполне разумным, и срывов вроде того, когда она набросилась на медсестру в Бликхемской больнице, больше не случалось, если не считать легкой ссоры с новой санитаркой, которая вопреки всем вокруг известному вегетарианству Арчин и распоряжению Пола пыталась заставить ее есть тушеное мясо. Это наводило на мысль, что сестра Дэвис дала девушке самую верную характеристику — чужая.

С другой стороны, ее успехи в английском были столь ошеломляющими, что Пол засомневался, действительно ли она учит его впервые. В голову приходили две возможности: она могла вспоминать забытое или просто притворяться. Второй вариант казался менее вероятным. Шумахер твердо стоял на том, что никто не в состоянии изобрести совершенно новый язык так, чтобы филологи не распознали подделку. Однако нельзя было забывать о ее без преувеличения гениальных результатах во всех без исключения тестах; возможно, человеку со столь выдающимися способностями это и под силу.

Откладывать разговор с Айрис становилось все труднее. Сталкиваясь с неизбежностью, Пол чувствовал все меньше и меньше уверенности в том, что ему удастся примирить Айрис с беременностью. Ему нужно было сейчас любое подтверждение своих сил, и он надеялся получить его, разгадав головоломку Арчин.

Она быстро набирала словарь, после чего должна была, наконец, рассказать, хотя бы приблизительно, о своем происхождении. Он постоянно спрашивал ее об этом, раздражаясь все сильнее из — за ее уверток, и сегодня почти окончательно уверился, что она лжет, когда заявляет, что ей не хватает слов.

Он уже почти собрался поймать ее за руку, но в последний момент призвал на помощь все свое профессиональное самообладание и сообразил, что эта ложь может быть вызвана какой — то глубокой психической травмой. Ему стало стыдно, что он чуть не сорвал зло на больной за то, в чем она не виновата, и в чем не могла ему помочь. Из всех врачей Чента кому, как не бывшему сумасшедшему Полу Фидлеру, понять весь ужас этой беспомощности.

Он отпустил ее в палату, и едва дождавшись, когда он останется один, очередное катастрофическое видение схватило его мертвой хваткой: из — за того, что он накричал на нее, Арчин теряет к нему доверие, вообще отказывается общаться с врачами и погружается в глубокую апатию, которая не оставляет ей никакой надежды выбраться когда — нибудь из Чента. Это настолько вывело его из равновесия, что он почувствовал, что не может больше работать, и раньше времени отправился за своей порцией чая с бисквитами.

Торопиться не стоило. Он это понимал. Лучше всего подождать, когда Арчин почувствует, что способна без затруднений высказывать свои мысли и начнет бегло говорить, но предсказать, когда это произойдет, не мог никто, включая ее саму.

По контрасту, плод в чреве Айрис созревал неуклонно, в полном соответствии с законами биологии, и он мог назвать неделю, если не день, когда ему предстоит появиться на свет.

Зная это, он все же не мог заставить себя предпринять какие — то шаги.

Все его мысли занимала Арчин, и он постоянно натыкался на нее, когда проходил по больнице. Сестра Уэллс подарила ей портфель с оторванной ручкой из шкафа, в котором без дела валялись невостребованные родственниками вещи умерших; она прикрутила из проволоки новую ручку и теперь повсюду таскала этот портфель с собой. В нем хранились вещи, которые она насобирала по всей больнице, и которые были призваны помочь ей определиться в этом мире: блокнот и карандаш, детский словарь с картинками, дешевый атлас в мягкой обложке, альбом для рисования, который он купил для нее, когда, поддавшись импульсу, решил последовать совету сестры Дэвис и поехал в Бликхем заказывать рамку для портрета, который она тогда нарисовала. Сейчас портрет красовался на стене его кабинета; увидев его впервые, Арчин от радости повисла у Пола на шее.

Пару раз он просил разрешения посмотреть содержимое ее портфеля, но даже атлас, который очаровал ее сильнее всего, судя по тому, что все страницы оказались испещрены ее забавными остроконечными буквами, не стал тем ключом, которым он надеялся открыть железную дверь ее защиты. На просьбу показать, где находится ее дом, Пол неизменно получал прежний ответ — палец утыкался в окрестности Чента.

«А что если она росла в полной изоляции? Вроде Каспара Хаузера[12] — какой — нибудь сумасшедший гений держал ее взаперти и учил разговаривать на языке, который сам выдумал:? Нет, это абсурд. Тогда у нее была бы агорафобия. Но в этом ровно столько же смысла, сколько в любой другой гипотезе.» Когда пациентам по расписанию полагался дневной отдых, в больнице включали радио. Кроме того, в каждой гостиной стояли телевизоры с заблокированными ручками, чтобы больные не могли сами переключать каналы.

Пол считал эту меру излишней, но не хотел из — за такого пустяка пускаться в споры. Он наблюдал за реакцией Арчин. Музыка приводила ее в замешательство независимо от того, что играли — симфонический концерт или современные песенки, но разговорную речь она ловила с жадностью. Телевизором она пользовалалась как учебным пособием, особенно когда речь сопровождалась надписями — рекламные объявления, спортивные результаты, и так далее: это давало ей звуко — буквенный ключ. Тем не менее само содержание передач ее пугало, словно открывавшийся в них мир будил в ее сознании какие — то странные и тяжелые фантазии.

Накануне вечером Пол дежурил и, обходя палаты, наткнулся на группу женщин, которые смотрели по телевизору какую — то политическую программу.

Речь в ней шла о биржевых играх, внешней политике и о сбежавшем из тюрьмы опасном рецидивисте.

Арчин стояла чуть в стороне от других — ей почти всегда приходилось смотреть телевизор стоя: из — за своего маленького роста она могла видеть, что показывают, только с первого ряда, а там обычно усаживались пациенты — старожилы, считавшие это своим законным правом. Незаметный в тени, Пол некоторое время наблюдал за нею, надеясь, что что — нибудь в ее поведении подскажет ему решение загадки.

Биржевая сводка и последовавшее за ней интервью не произвели на нее особого впечатления, она только повторяла одними губами знакомые слова.

Вполне разумно.

Диктор переключился на внешнюю политику, стали показывать репортаж из Вьетнама:

солдаты, поливающие из огнеметов соломенные хижины, вертолет, преследующий бегушего через рисовое поле человека, тот же человек на земле, сраженный пулеметной очередью, беженцы с детьми, бредущие по грязной дороге. Эти кадры потрясли Арчин; она смотрела, не отрываясь, закусив нижнюю губу.

Только это ничего не значит, подумал Пол. Такие кадры должны выводить из равновесия всех нормальных людей. Он уже собрался тихолько выскользнуть из комнаты, когда начался последний сюжет.

Сначала она ничего не поняла, но постепенно смысл происходящего стал до нее доходить — репортер показывал, каким именно образом человек убежал из тюрьмы; фотографии толстых стен с колючей проволокой, рассказы охранников — все это потрясло ее настолько, что она не смогла больше смотреть и отчернулась от экрана. Поворачиваясь, она заметила Пола, и на мгновение ее глаза встретились с его.

Они были полны слез.

— Привет, Пол, — воскликнул Мирза, одновременно звеня в колокольчик; несмотря на то, что прошло уже несколько недель, начальство не удосужилось заказать электрику нормальный звонок. — Что — то ты сегодня не прыгаешь от радости. Как Айрис?

— Ох — спасибо, хорошо.

— Рад слышать, — Мирза на время замолчал, пока Лил ставила на стол чай, затем продолжил. — Ну, если кто — то и испортил тебе настроение, так уж точно не вторая дама твоего сердца. Арчин делает заметные успехи, верно?

— И да, и нет: — пожал плечами Пол, — хотя, конечно, она продвигается быстрее, чем я ожидал.

— С чего тогда депрессия? Опять Святой Джо?

— Нет. — Пол виновато улыбнулся. — Наверно, я просто не привык, что что — то может идти хорошо. Холинхед, наконец, оставил меня в покое, Элсоп вроде доволен, работа идет нормально — я должен быть на седьмом небе. Но ведь чем лучше идут дела сейчас, тем хуже будет потом, когда они испортятся.

— Более пессимистичной философии я не слышал, — пробормотал Мирза, размешивая чай и чуть слышно позвякивая ложечкой.

Пол колебался. Он уже раскрыл было рот, чтобы рассказать Мирзе об Айрис и заодно попросить совета. Больше ему не к кому было обратиться, и он был уверен, что пакистанец его поймет. Но в любое время комната могла наполниться народом, а он не хотел, чтобы по обрывкам фраз кто — нибудь догадался о его гнетущем секрете.

Он нашел компромисное решение.

— Выпьем перед обедом, Мирза? Мы забросили этот обычай с тех пор, как Айрис вернулась домой.

— С удовольствием, — кивнул Мирза, — Только не перед обедом, мне придется сегодня задержаться. Давай после?

Пол мысленно подбросил монету. Домашние вечера наедине с Айрис постепенно превращались для него в пытку, потому что при каждом взгляде он невольно выискивал подтверждения ее состояния. Он был уверен, что срок ее месячных давно прошел, но она молчала, а сам он не знал, как завести разговор. С другой стороны, как бы ни хотелось ему поговорить с Мирзой, если он заявит, что собрался идти куда — то один, скандал неминуем.

— Приведи Айрис в «Иголку» часам к девяти, — прервал его колебания Мирза.

— Ну:

— Вы можете натолкнуться на меня случайно. Думаю, немного холодной вежливости ей не повредит. Ну как?

«Все лучше, чем сидеть дома.»

— Хорошо. В девять.

Айрис обрадовалась предложению сходить выпить, возможно, потому, предположил Пол, что это отвлечет ее от собственных тревог. Однако, еще до того, как Мирза «случайно на них наткнулся», она впала в меланхолию и на все вопросы отвечала односложно.

Наконец, появился пакистанец, и Пол насторожился, ожидая продолжения спектакля, который она устроила, когда он пригласил Мирзу домой. Сейчас, однако, ей явно не хватало на это энергии, и он с некоторым удивлением понял, что та реакция не была автоматической, как он предполагал раньше.

Она требовала осознанного контроля и немалых усилий.

«В таком случае: Защитный механизм. Привычка — это стабильность, она же безопасность, существование людей, которые ведут себя не так, как мы, цвет кожи здесь ни при чем, это только внешний признак, представляет для личности угрозу.

То, что делаем мы, единственно верно. Отвергать чужаков — значит, оберегать себя от мысли, что «верно» может быть относительным. В более тяжелых случаях наступает культурный шок: жертва оказывается среди людей, придерживающихся абсолютно чуждых ей обычаев и неписаных правил, и тогда ее одиночество уравнивается с душевной болезнью. Но это значит…» Пол невольно вскрикнул и прищелкнул пальцами. Мирза оборвал на полуслове историю, которую Айрис даже не делала вид, что слушает, и недоуменно уставился на него.

— Прости, — сказал Пол. — И большое тебе спасибо, Мирза. Ты только что подал мне блестящую идею.

Глава 26

В дверь постучали. Пол, не оборачиваясь, крикнул, чтобы заходили.

Это оказался Мирза с объемистым пакетом в руках, который он с грохотом опустил на край стола.

— Это тебе, — объявил он.

— Что это?

— Я увидел эту штуку в будке у портье и вызвался доставить. Зря, между прочим.

Уж очень тяжелая. — Мирза ловко вскарабкался на подоконник и вытянул длинные ноги.

— Премного благодарен, — сказал Пол. Он протянул Мирзе сигарету и, с интересом поглядывая на пакет, рассеянно закурил сам. Имя на наклейке стояло его, но отправляли на адрес больницы, в которой Пол работал раньше; кто — то зачеркнул и написал сверху адрес Чента.

— Ерунда, — сказал Мирза. — Я все равно хотел спросить, как поживает твоя блестящая идея.

— Какая еще идея?

— Которая пришла тебе в голову вчера в «Иголке».

— А-а: — Пол откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся. — Боюсь, на деле она оказалась не такой уж блестящей.

— Что — то насчет Арчин?

— Скажи честно, Мирза, ты читаешь мысли или подслушиваешь у замочных скважин?

— Позволь понять твои слова, как комплимент собственной проницательности. Но догадаться на самом деле не трудно. Последнее время ты больше ни о чем не думашшь.

Пол стряхнул с сигареты пепел.

— Наверно, так и есть: Ну, если тебе действительно интересно:

— Ты сказал, что я подал тебе идею. А я привык интересоваться судьбой своего потомства.

«Мог бы подобрать другую метафору.» Пола передернуло, но он сумел это скрыть.

— Приблизительно так. Хотя Арчин уже понимает и даже говорит по — английски почти свободно, она по — прежнему отказывается сообщить хоть что — нибудь о себе. Возможно она на самом деле не в состоянии это сделать — амнезия, другими словами — или боится сказать что — нибудь не то, потому что не просто находится в чужой стране, но еще и в окружении душевнобольных, и у нее нет критерия, что считать правильным. Я подумал, что стоит попробовать поместить ее в относительно знакомую обстановку и заставить ее сознание работать так, как оно привыкло.

— Разумно, — согласился Мирза. — И как ты это устроил?

— Когда она здесь только появилась, я записал на пленку ее речь — просто несколько минут звучания родного языка; филфак университета недавно прислал пленку назад — они окончательно отказались от затеи выяснить, что это за язык. Я спрятал магнитофон и без предупреждения включил запись. Это ее потрясло, и я подумал: что — нибудь может получиться, — но она почти сразу догадалась и рассердилась так, словно это был самый страшный обман в ее жизни. Потом я попросил ее нарисовать что — нибудь из тех мест, откуда она появилась, или спеть какую — нибудь песню — та музыка, которую она слышит по радио, ей явно непривычна — но пока ничего не получается. Хотя, наверно, еще рано сдаваться.

Мирза потянулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.

— Кремень, а не характер. В любом случае, желаю удачи. Она симпатичная девочка, и было бы очень жаль продержать ее в Ченте до конца жизни: Кстати, ты собираешься это открывать? — спросил он, стукнув пальцами по пакету.

Пол бросил на него подозрительный взгляд.

— Уж не твой ли это сюрприз?

— Вот те крест, — усмехнулся Мирза, — я просто не в меру любопытен.

— Ради бога.

Пожав плечами, Пол разрезал веревки, потом разорвал верхний слой оберточной бумаги и гофрированного картона. Под ними оказался деревянный ящик.

— Понятно, почему она такая тяжелая, — прокомментировал Мирза.

Крышка коробки была привязана, а не забита гвоздями, поэтому открылась легко.

Под ней, почти полностью зарытые в стружку и обрывки бумаги, лежали часы.

«Что за чертовщина…»

Он вытащил их. Часы были примерно полтора фута высотой. Циферблат располагался на пьедестале из темного полированного дерева с латунными колоннами по углам. И это все, что в них было нормального, — остальное выглядело гигантской шуткой чьего — то больного ума. Рядом с пьедесталом возвышалась блестящая латунная фигура Отца Времени: его голый череп ухмылялся из — под ниспадавшего капюшона, одна костлявая рука сжимала песочные часы, другая — косу. Доставая часы из коробки, Пол, видимо, пробудил к жизни оставшуюся в пружине энергию, и коса начала раскачиваться взад — вперед в такт с ходом.

Вдоль основания сооружения была выгравирована надпись: Среди жизни — смерть.

— Невероятно! — воскликнул Мирза, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть надпись. — Жаль, что мне не шлют такие подарки.

— Можешь забрать его себе, — пробормотал Пол, — мерзость какая — то.

— Ох, перестань! — сказал Мирза. Коса остановила свое качание, и он осторожно потрогал ее, словно проверяя остроту лезвия. — Гротеск, да, но роскошный, тем не менее. Он кого они?

— Понятия не имею.

Мирза пододвинул коробку и принялся рыться в стружках.

— Должна быть записка. Ага, вот она. И ключ от часов заодно.

Он протянул Полу сложенный вдвое листок бледно — розовой бумаги с написанными на нем несколькими строками. Пол с содроганием прочел:

«Когда я увидел эти часы, я сразу вспомнил о тебе и подумал, что так и не выразил как следует свою благодарность. Надеюсь, они дошли в целости и сохранности. Я звонил позавчера в больницу, но они не говорят, где ты. С наилучшими пожеланиями — Морис.» «Нет! Только не это!» — Завод на восемь дней, судя по тому, что написано на циферблате, — удовлетворенно доложил Мирза, закрывая стекло часов. Коса возобновила свое безумное движение.

— Замолчи, — сказал Пол.

Мирза отпрянул.

— Прости, — вымолвил он наконец. — Я думал, это просто шутка. Что случилось?

Пол смял сигарету в пепельнице.

— Это прислал человек, которого я надеялся никогда больше не видеть и не слышать, — его зовут Морис Дукинс. Один из моих первых пациентов.

Посещал терапевтическую группу, которую я вел. Классический маниакально — депрессивный психоз, прогноз: гм: неопределенный. У него образовалась совершенно фантастическая сублимация, он зафиксировался на мне, и это стало абсолютно невыносимо.

— Гомосексуализм?

— Как у знаменитого мускатного ореха. Только отягощенный комплексом вины. Его не тянуло к тем, кто мог ответить ему взаимностью — только тогда, когда у него не было никаких шансов.

— Бедняга, — сочувственно проговорил Мирза. — Чем же все кончилось?

— Я старался не обращать внимания, и он показывал неплохие результаты.

Нам удалось сгладить его цикл, и целых три месяца о нем ничего не было слышно. Затем случился какой — то кризис в делах — он вдвоем с партнером торгует антиквариатом, — и все началось сначала. Узнали мы об этом по подарку, который он прислал мне вдруг ни стого, ни с сего. Как этот.

Только тогда было зеркало.

Он беспомощно развел руками.

— Потом пошли телефонные звонки, и в один прекрасный вечер мы с Айрис возвращались из театра и нашли его у себя под дверью. Мы тогда привели его в чувство, но это оказалось лишь интерлюдия, и потом, Господи, Боже мой, все повторилось опять.

— Что он прислал тебе во второй раз?

— Черт бы драл, что тут смешного! — рявкнул Пол.

— Прости, ничего. — Мирза опустил глаза и принялся разглядывать свои пальцы. — Ты думаешь, он найдет тебя в Ченте? Наверняка на твоей прежней работе у людей хватит ума не говорить, куда ты уехал.

Пол замялся.

— Дело в том, — сказал он наконец, — что он знает нескольких друзей Айрис. Если захочет, он меня вычислит.

«Но это не все, что он знает. Будь он проклят.» — Если ты не возражаешь, — продолжал Пол, — я выясню, кто сейчас его лечащий врач, и предупрежу. — Он потянулся к телефону.

— Похоже на превентивный удар, — сочувственно проговорил Мирза и вышел из кабинета.

Дожидаясь, пока его соединят с Лондоном, Пол дрожащими руками зажег новую сигарету. Идиотские часы насмехались над ним своим лысым черепом; он смотрел на них и не видел. Сознание его затопляло видение неминуемой катастрофы, худшей из всех, которые могли ему представиться.

«Кто, черт бы вас всех побрал, внушил мне мысль раскрыть Морису свою тайну?

Уговоры, увещевания: «Это может случиться с кем угодно, это даже случилось со мной.» А потом выворачиваться наизнанку, держать его подальше от Айрис, чтобы он, не дай Бог, не проболтался. Если она узнает сейчас: Я почти слышу, как она говорит, что не хочет моего ребенка, потому что у него будет плохая наследственность. Это был срыв от переутомления, а не органический психоз, но она не станет ничего слушать. Нужно было признаваться пять лет назад. Я сам вырыл себе могилу: Нет. Никаких могил.

Нерожденных детей не хоронят в могилах.

Их просто выбрасывают.»

После разговора с бывшим коллегой, который вел сейчас Мориса, Пол еще минут десять сидел, перемалывая в голове мрачные перспективы, пока не сообразил, что скоро на ежедневную беседу должны привести Арчин, а он совершенно к ней не готов. Чувствуя себя виноватым, он сделал то, что в последний раз позволял себе только когда Айрис уехала к Парсонсам, и он вдруг решил, что она может остаться там навсегда.

Он спустился в аптечку и в раздумье остановился у полки с транквилизаторами.

Фармацевт возился с бумагами в другом конце комнаты. Наконец, Пол остановился на довольно безобидном средстве — нескольких капсулах либриума в уродских черно — зеленых оболочках. Богатая давнишняя практика научила его глотать лекарства без воды, что он немедленно и сделал.

Ожидая, когда вернется назад проглоченный пузырь воздуха, он разглядывал длинный ряд коробочек, склянок и пакетиков.

«Полный буфет чудес! Сон в порошке, сон в таблетках, сон в микстуре; энергия в пилюлях, в пузырьках, в шприцах; лекарства, чтобы подавлять голод и стимулировать аппетит, чтобы заглушать боль и вызывать конвульсии: Когда — нибудь мой потомок придет в аптеку и выберет таблетку с надписью: Растворимое здравомыслие, для взрослых шизоидных женщин европейского типа весом от 40 до 50 килограмм. Господи, я надеюсь, этого не случится. Потому что…» Он почувствовал в горле знакомое движение. Поскольку он уже успел забыть, что дожидается здесь именно этого, звук получился довольно громкий, так что фармацевт повереул голову и усмехнулся. Пол смутился и вышел за дверь.

«:Потому что задолго до того, как мы доберемся до растворимого здравомыслия, с нами произойдут непоправимые вещи. Пилюли для всеобщего счастья, как опиум в средневековом Китае или британская гашишная монополия в Индии; пилюли для политического конформизма (антикомми натощак при приступах левизны), для сексуального конформизма (ортогетеро дважды в день после еды, и все как рукой снимет), для малолетних преступников, для уклонистов, для тех, кто вам не нравится. Таблетки для начальников, чтобы давать подчиненным, таблетки для жен, чтобы даватьмужьям…» Парадоксальным образом эта идея переключила его мысли от кошмаров наяву к повседневным заботам, и, входя в кабинет, он уже чувствовал, что мучительные видения прочно заперты где — то в дальних закоулках сознания.

Часы, на которых Мирза заботливо выставил точное времи, показывали, что Арчин должна быть с минуты на минуту. Он переставил их на полку, где они, по крайней мере, не будут так часто попадаться ему на глаза, хотя стараниями Мирзы ему придется теперь неделю, а то и больше слушать дурацкое тиканье. Пока он устраивался за столом, ему в голову вдруг пришла тревожная мысль, он резко обернулся и принялся наблюдать, как минутная стрелка достигает получасовой отметки.

«Если они начнут бить, я выброшу их в окно.» Но этого делать не пришлось; прозвучали только башенные часы наверху.

Сестра Вудсайд привела Арчин, а у него, между тем, не было даже смутной идеи, чем с ней сегодня заняться.

Он попытался спланировать предстоящий разговор — в основном, ответы на бесконечные вопросы Арчин о словах, которые она недавно услышала, но смысла которых не знает, — но в голове у него не появлялось ни единой свежей мысли, так что он только вспоминал те, что были раньше. Она по — прежнему не станет связывать себя ни с одной страной на карте кроме Британии, по — прежнему не будет рисовать ничего, кроме надоевших картинок больницы и окрестностей, по — прежнему откажется спеть ему что — либо кроме знакомых до отвращения песенок, которых наслушалась по радио.

Пол удрученно рассматривал девушку, чувствуя, как улетучиваются остатки вдохновения.

«Не в том дело, что я чего — то о тебе не знаю, Арчин. У меня уже кипа бумаг в дюйм толщиной — и все о тебе. Беда в том, что я не могу связать это все вместе.

Ты отказываешься есть и даже прикасаться к мясу, но как, черт возьми, совместить твое непреклонное вегетарианство со сломанной рукой Фабердауна?

Я знаю пацифистов, которые, наоборот, разглагольствуют о ненасилии, заедая свою проповедь бифштексом с картошкой, но это все же понятнее. И если у тебя амнезия, и ты не можешь говорить о своем прошлом, то почему это никак не отразилось на других твоих чертах? Если у тебя настолько хорошая звуковая память, что ты можешь повторять дурацкие песенки с точностью магнитофона, а английский знаешь уже так хорошо, что это не укладывается в голове, то…» Она смотрела мимо него на часы, и в ее взгляде читалось легкое беспокойство.

«Арчин, Арчин, что же мне с тобой делать? Смотри сама: Или ты вполне нормальная иностранка, но тогда тебе нет абсолютно никакого смысла притворяться, или ты сочинила себе собственную жизнь в собственном мире.

Но если это так, то, черт возьми, с твоим интеллектом ты могла бы сделать это получше! Ты должна с упоением водить меня за нос; у тебя должны быть готовые ответы на все вопросы на любую тему. Господи, даже Морис в маниакальной фазе делал это совершенно по — другому. Он выстраивал неимоверные фантазии из любой ерунды и был счастлив вовлечь в игру других, словно ребенок, сооружающий корабль из перевернутого стола.» На мгновение их глаза встретились. Словно чувствуя за собой вину, она не смогла выдержать его взгляда и снова уставилась в какую — то точку за его спиной.

«Так что же дальше? Ассоциативный тест? Неадекватно словарю. Нет, надо либо набраться терпения, либо ломать ее сопротивление наркотиками. И, честно говоря, я не знаю, надолго ли меня хватит.» Он посидел некоторое время, молча перебирая возможности, которые дает современная фармакология, и наконец заключил, что не знает, чем сегодня заняться. И, поскольку другой работы оставалось еще немало, он встряхнулся и встал с места.

Арчин никак не отреагировала на его движение. Он непонимающе уставился на нее.

Глаза девушки были открыты, и слегка вытаращены, рот тоже полуоткрыт.

— Арчин? — по — идиотски проговорил он.

Она что — то сказала на своем языке, но ни одна чась ее тела, кроме губ не шевельнулась. Встревоженный, он подошел поближе и собрался было тронуть ее за руку, когда в голове вдруг словно вспыхнул свет. Он проследил за направлением ее взгляда и увидел, как яркий луч падает из окна на качающийся маятник — косу, скользя взад — вперед, как метроном.

Получалось так, что Морис Дукинс оказал в конце концов ему услугу.

Глава 27

— Что вы думаете о терапевтическом гипнозе? — спросил Пол Элсопа.

— Его недооценивают, — незамедлительно отозвался консультант. Он изучал в этот момент пожарный список, как обычно перед осмотром. — А что?

— Я обнаружил, что Арчин поразительно гипнабельна.

— В самом деле? Как?

— Случайно, если честно, — признался Пол и пересказал ему весь эпизод.

Элсоп понимающе кивнул.

— У вас талант, молодой коллега.

— Но ведь я:

— Вы никогда не слышали, что гениев от обычных трудяг отличает способность видеть то, что происходит, а не то, что должно происходить?

Конечно вы правы; если она поддалась по своей воле и всего за несколько минут, она совершенно неординарный объект. — Он задумался. — Вы считаете, что сможете это повторить?

— Почти уверен. Я не много знаю о гипнозе, но помню, как в университете лектор демонстрировал нам немколько приемов. Он говорил, что можно облегчить следующий сеанс, если дать пациенту постгипнотическую инструкцию, поэтому я, прежде чем разбудить Арчин, повторил несколько раз, что как только она войдет в мой кабинет и увидит часы, она впадет в транс.

— Остроумно, — одобрил Элсоп. — Только что вы собираетесь с этим делать?

— Как раз по этому поводу мне и нужен ваш совет.

— Хотел бы я знать, что вами движет, чисто профессиональная робость или банальное малодушие. Гипноз — очень хитрая штука, хотя и незаслуженно забытая, так что вам бы стоило почитать сначала парочку приличных работ.

Потом, вероятно, вам захочется попытаться проникнуть в ее тайну. Заставьте ее рассказать о прошлом, она, судя по вашим записям, его скрывает.

— В чем я вижу смысл, — возразил Пол, — так это в том, чтобы выяснить раз и навсегда, действительно ли она учит английский, или просто вспоминает его.

— Дайте мне немного подумать. — Элсоп достал из нагрудного кармана сигару и принялся крутить ее между пальцами. — Да: да, это конечно важно.

Вы еще не прогоняли ее через ассоциативный тест?

— Нет, конечно.

— Может, это имело бы смысл, пока ее английский еще недостаточно хорош.

Противоречия возникнут, если она будет утверждать, что не понимает каких — то эмоционально окрашенных понятий, а ее реакция покажет обратное.

Добавьте в стандартный набор несколько слов — из тех, которых, по вашему мнению, она не может знать. Измерьте время ответов и составьте график, как обычно, с той лишь разницей, что будете искать не ключ к подавляемым темам, а ответ на вопрос, действительно ли она не понимает слов. Если она вас дурачит, то это будет обычное равномерное распределение длинных пауз.

Пол кивнул.

— Спасибо. Но, как вы думаете, это лучше делать, под гипнозом или без?

— Помилосердствуйте, коллега, это же ваш пациент! — хитро сказал Элсоп.

— Но почему бы не попробовать и то, и другое, а потом сравнить результаты?

К большому неудовольствию Пола, когда он собрался последовать совету Элсопа и проштудировать несколько книг по теории и практике гипноза, в больничной библиотеке, почему — то оказалось только два издания, да и то одно из них — тонкий научно — популярный журнальчик в мягкой обложке. Никто из его коллег не испытывал к гипнозу ничего, кроме мимолетного интереса, так что пришлось довольствоваться тем, что есть.

Университетский лектор, который демонстрировал эту технику любопытным студентам, утверждал, что приемы, на самом деле, просты настолько, что их мог бы освоить любой, если бы польза он них не была столь сомнительной. И он был прав; Пол почувствовал даже некоторое разочарование, когда узнал, насколько прост метод.

Решив, что вытащил все, что мог, из обоих книг, он, дождавшись ближайшей по расписанию встречи, осторожно проверил новые знания на Арчин.

Девушка прекрасно поняла, что он собирается с нею делать, вскочила на ноги и принялась дико озираться по сторонам, словно хотела убежать.

Потом внезапно ее поведение изменилось. Она безвольно опустила руки, затем, поколебавшись мгновение, с выражением полной покорности на лице села обратно в кресло. Пол, напряженно не сводивший с нее глаз, перевел ее действия в слова.

«Пошло все к черту.»

Словно приняв решение больше не сопротивляться, она впала в транс за несколько минут, и он принялся осторожно соскребать тот барьер тайны, который она возвела вокруг себя.

Прогресс обнадеживал, но дело шло очень неровно. Сначала она пыталась бормотать на своем языке что — то отсутствующе — неопределенное, но после нескольких напоминаний стала говорить по — английски. Иногда безо всякой причины она принималась смеяться, а однажды разрыдалась так горько и безутешно, что он вынужден был прервать сеанс и дать ей транквилизатор из своих запасов.

Таблетки, да еще надежда все — таки разобраться, что происходит с Арчин, только и поддерживали его в последнее время. Дни уходили, а он так и не мог набраться решимости и поговорить с Айрис о ее состоянии. В том, что она беременна, вопросов уже не возникало, но нужные слова упорно не шли ему в голову.

Транквилизаторы отгоняли проблему туда, откуда она не мешала его работе, а Арчин, шаг за шагом уступающая под натиском его вопросов, убеждала его в том, что работа эта не зряшная.

Но на самом деле он ждал чуда.

Видя в ее глазах отблески, совпадающие со взмахами косы на часах, и вспоминая, сколько транквилизаторов он проглотил за последние несколько дней, он спрашивал себя, что если его восприимчивость окажется выше, чем он думает, и он сейчас сам себя загипнотизирует.

«Свеча в изголовье твоем горит, в руках косаря коса свиристит. Открыть твои мысли…» Несмотря на то, что каждый его нерв дрожал от нетерпения, он не задавал ей прямых вопросов, пока полностью не завершил ассоциативный тест, как советовал Элсоп, и не убедился, что появившуяся в результате картину статистических отклонений с равным успехом можно объяснить как притворным, так и искренним незнанием.

«Пустая трата времени. И тем не менее, это надо сделать.» Наконец, он почувствовал, что можно начинать фронтальную атаку. Самый ответственный сеанс он начал с суммирования предыдущего материала, не желая попасть в ту же ловушку, куда угодил не так давно из — за своего чрезмерного пыла.

Исподволь расспрашивая ее о прошлом, он представил в голове картину ужасного детства в каком — то огромном заведении с охраной и тюремщиками, в результате чего весь мир в ее представлении стал подобен тюрьме, где люди делятся на заключенных и надзирателей.

Возможно потому, что Пол сам слишком часто чувствовал себя запертым стеной холмов, среди которых прятался Чент, он уже готов был связать этот материал с сиротским приютом, который мог послужить для ребенка моделью всего мира, когда неожиданно понял, что она говорит о больнице. Он едва увернулся от того, чтобы совершить классическую фрейдистскую ошибку — распростронить собственные стремления на побуждения пациента.

И потому прежде, чем приступить к главному, он задал ей несколько общих вопросов.

— Арчин, ты знаешь, кто с тобой говорит?

— Доктор Пол.

— Правильно, Арчин. Слушай внимательно. Кто ты?

— Арржин. — Пауза; затем, как взрыв, быстрая фраза на ее языке. Прошлый раз, когда он задавал этот вопрос, было то же самое.

— Говори по — английски, Арчин. Говори на моем языке.

— Хорошо.

— Ты знаешь, где ты, Арчин?

— В кабинете доктора Пола.

— Верно, но где мы находимся оба, где ты живешь, а я работаю? Как называется это место?

— Много названий. Чент. Чентская больница, психушка, сумасшедший дом, дурдом, мусорный ящик, богадельня, дом престарелых, усириздение.

«Похоже, она собрала все названия, которые смогла найти. Старая миссис Вебер никогда не могла правильно произнести «учреждение».» — Что такое Чент, Арчин?

— Сюда помещают сумасшедших, чтобы они никому не мешали. — Она сжала подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, но несмотря на то, что вопрос был ей явно неприятен, голос оставался спокойным.

— Значит, все люди здесь сумасшедшие?

— Кроме тебя, доктора Бахшада, сестры Уэллс, сестры Кирк.

«У нее есть какой — то критерий, или…» Пол задумался.

— А как насчет: ну, скажем: сестры Вудсайд?

— Она немножко сумасшедшая.

Ответ его позабавил; Арчин была недалека от истины. Пол глубоко вздохнул и продолжил допрос, двигаясь к следующей ключевой позиции.

— Почему ты здесь, Арчин?

— Потому что ты: нет, не ты. Потому что кто — то думает, что я тоже сумасшедшая.

«Интересно.»

— Почему они так думают, Арчин?

— Потому что я не умею говорить по — английски. Потому что я не знаю всех этих вещей, одежду, нож — и — вилку, как определять время по вот таким часам.

— Она указала на статую времени за его спиной, и жест превратился в захватывающее движение, словно она пыталась ухватить слова из воздуха. — Все такое другое.

Последнее слово утонуло в отчаянном плаче. Он подождал, пока она успокоится, затем решился подойти к самому главному.

— Где твой дом, Арчин?

Она мгновенно замкнулась — Здесь!

«Смешно. Не может, чтобы дом был для нее сложным понятием. Пациенты только и говорят, что о доме, откуда они пришли, и куда надеются вернуться…» — Где ты жила до того, как появилась здесь?

Замешательство.

— Не: недалеко отсюда.

— Как назывался твой дом?

Она издала какой — то невоспроизводимый звук, очевидно, на своем языке.

Пол вздохнул и решился на последнюю попытку.

— Тогда, когда я встретил тебя в лесу: откуда ты там появилась?

— Оттуда.

Пол большими буквами вывел в блокноте: Чушь.

«Как будто я только сейчас это узнал!» — Что ты находишь здесь другого, Арчин? — продолжил он преследование.

— Люди другие — лица другие, одежда другая. Все по — другому. Говорят, делают.

Все, все.

— И ты здесь потому, что считаешь, что все по — другому?

— Нет. — Она дернулась вперед, словно досадуя на его непонимание. — Потому:

потому, что вы считаете меня другой.

Пол удивленно поднял брови. Это была самая точная и краткая характеристика, которую можно было дать положению их больных, что свидетельствовало о недюжиной интуиции Арчин.

Прежде, чем он сформулировал следующий вопрос, она заговорила сама, и вместе со словами на него выплеснулся весь копившийся неделями затаенный страх.

— Я так боялась, что ты тоже будешь считать меня сумасшедшей, из — за того что я все это не знаю!

— Но ты же сказала, что я не считаю тебя сумасшедшей.

— Нет!

— Тогда почему другие должны так думать?

— Потому что я не могу объяснить, кто я.

Пол затаил дыхание прежде чем задать следующий вопрос. Он чувствовал, что плотина вот — вот прорвется.

— Так кто же ты?

— Я: — Ее горло судорожно сжалось; по всему телу пробежала конвульсивная дрожь.

— Я не могу говорить, — произнесла она наконец.

— Почему?

— Они запретили.

— Кто они?

Опять слова на своем языке. Повторение вопроса ничего не дало. Он попробовал зайти с другой стороны.

— Они сейчас не позволяют тебе говорить? — предположил он, заподозрив параноидальные звуковые галлюцинации.

— Нет. Они запретили раньше.

— Давно?

— Да: нет: далеко от меня, давно от меня.

— Они могут найти тебя в Ченте? Они могут поговорить с тобой сейчас, или ты с ними?

— Нет. — Слово продрожало мимо ее побелевших губ, она переплела пальцы и теперь нервно двигала ими взад — вперед.

— Но если они не смогут тебя найти, значит они не сделают тебе ничего плохого, верно? Значит, ты можешь ответить на мои вопросы.

Молчание. Внутренне кипя, Пол старался удержать на лице невозмутимое выражение и одновременно подыскивал новые аргументы.

«Так близко, и не ухватить: Тогда в лесу: она как будто выпрыгнула из — под земли!

Что она мне тогда сказала? Я же запомнил. Ти: что дальше?

Вслух он произнес, словно поддавшись какой — то внутренней команде:

— Арчин, что такое тириак — но?

После паузы она ответила.

— Как ты бы спросил: как дела. В переносном смысле; в точном значит — кто ты.

Пол чуть не подпрыгнул.

— Это вы говорите, когда встречаете кого — нибудь, там, у себя? Вместо «привет»?

— Да, когда встречаешь кого — нибудь, спроси, кто он.

— Арржин! Тириак — но? Отвечай по — английски — тириак — но?

— Гость, — сказала Арчин. Не голосом, а только свистом дыхания. — Человек из другого:

— Другого… чего?

— Другого времени.

Пол был потрясен настолько, что не смог удержать в руках ручку; одежда его стала мокрой от пота. Усилием воли он подавил в себе победный клич и быстро сделал в блокноте последнюю за этот день запись.

И не в силах удержать выпиравшее изнутри ликование добавил в конце шесть восклицатильных знаков.

Глава 28

Впервые воображение рисовало перед ним не катастрофу, а успех, да такой, что ничем другим он заниматься уже не мог. Его распирало от желания разделить с кем — нибудь свою радость, но все куда — то разбежались: Элсоп был занят, Натали уехала с Рошманом в Бирмингем, Мирза ушел на собеседование по поводу новой работы.

Последнее обстоятельство одним щелчком сбросило его с небес на землю.

«Вот так — так! Он никогда не говорил, что собирается уходить. Чент без Мирзы станет просто невыносимым. Но не могу же я желать хорошему другу неудачи.» Если пропустить Холинхеда, то получается, что первой о его успехе узнает Айрис.

Сначала эта идея не слишком его привлекала, но постепенно он ею проникся.

«Конечно, она не поймет всех тонкостей, но я постараюсь объяснить яснее, и:

Можно предложить отметить (надеюсь, денег в кармане для этого хватит), затем заговорить о том, как много это будет значить для моей карьеры, особенно, если удастся опубликовать статью, а потом перевести разговор на семейные темы.» План показался таким простым и реальным, что расправляясь с остатками работы, он поймал себя на том, что насвистывает какую — то веселую мелодию.

При этом в дальнем углу сознания выстраивались фразы для статьи, которую он твердо решил написать.

«Воздействие изменений окружающей среды на содержание фантазий психиатрических больных стало в последнее время объектом пристального внимания специалистов. С тех пор, как архетипические символы пугающих лошадей сменились образами громыхающих локомотивов…»[13] «Страх духовной несостоятельности, особенности компенционного механизма которого побуждают неустойчивую личность заключить, что если у нее нет другой возможности добиться известности, то она, в конце концов, могла быть избрана Богом для особенно жестокого и примерного наказания, последнее время не признается определяющим при умственных расстройствах и уступил место факторам, в той или иной степени связанным с сексуальностью.

Однако…»

«Следующий примечательный случай тщательно разработанной иллюзии происхождения из другого мира, выработанной обладающей выдающимся интеллектом больной, которую мы в дальнейшем будем называть «А», показывает, как элементы, извлеченные из совершенно различных сторон нашего динамично меняющегося общества, могут стать органичной частью…» Он уже почти собрался сесть за преамбулу и даже вставил чистый лист в пишущую машинку, но потом подумал, что все с таким трудом вырванные у Арчин признания, могут быть завтра опровергнуты другими. Он пожал плечами и поднялся из — за стола.

Лучше воспользоваться моментом и поговорить с Айрис, пока вдохновение держит его на высоте.

Примерно за четверть мили до дома, однако, двигатель машины кашлянул и заглох. С тоскливым сознанием собственной глупости он вспомнил, как сегодня утром заметил, что бензин почти на нуле, но не стал останавливаться у бензоколонки, потому что опаздывал. Выезжая же из больницы, был так измотан, что даже не взглянул на приборную доску.

Негромко ругнувшись, он подрулил к обочине и вышел из машины. У него было две возможности: дойти пешком до дома и взять канистру, которая вообще — то должна находиться в машине, но как раз вчера вечером обнаружилось, что у них кончилась сухая растопка для камина и пришлось воспользоваться бензином; еще можно было вернуться на заправочную станцию в Йембл и одолжить канистру у них, но это означало, что придется тратить время и возвращаться к ним опять, чтобы забрать десять шиллингов залога.

Быстрее будет сходить домой.

Конечно, если он начнет серьезный разговор с того, что только прибежал за бензином, то испортит все впечатление, которое намеревался сегодня произвести на Айрис. Лучше всего незаметно заскочить через заднюю дверь, забрать из кухни канистру и вернуться через десять минут с шумом и на машине.

«Господи, почему это происходит только со мной? Остаться без горючего может кто угодно, но только я воспринимаю это как удар по своему эго, только я должен красться в собственный дом через заднюю дверь и надеяться, что моя жена этого не заметит. Не таким я представлял себе брак. Я думал, что смогу разделить с нею все, даже самые мучительные проблемы так, что их легче станет нести.» Тем не менее, несмотря на неловкость, он привел свой план в действие.

Быстро и незаметно, проскочив через ворота, увидел в освещенном окне гостиной силуэт Айрис; она разговаривала по телефону. Он слышал через стекло ее смех.

«Все хорошо. Никогда не думал, что буду радоваться твоей любви часами говорить по телефону.» Кухонная дверь была не заперта. Он проскользнул внутрь и нашел канистру там, где ее оставил. Он уже хотел взять ее и тихонько выйти, когда до него отчетливо донесся голос Айрис:

— Как ты говоришь?.. С — В — Е: Сверд. Миллион благодарностей.

Словно кто — то вскрыл ему голову и вылил прямо в мозг ушат холодной воды. Мир заледенел.

«О, Боже! Нет, только не это. Только не Сверд. Ублюдок, у которого столько богатых клиентов, что ему не страшны никакие законы!» Как во сне, он совершенно забыл, для чего он здесь, забыл, что только что собирался вернуться к машине и, вооруженный хорошими новостями и приглашением на обед, подъехать с триумфом через парадный вход. Он шагнул к двери и резко распахнул ее.

Айрис у телефона вскрикнула от неожиданности, крутанулась на стуле и с громким стуком выронила карандаш. Лицо ее стало белым, как мел.

— Пол! — прошептала она. — Господи, как ты меня напугал. — И с достойной всяческих похвал непринужденностью добавила в трубку. — Нет, все в порядке, Берти. Это просто пришел Пол. Большое спасибо — пока.

Она повесила трубку и вырвала листок из блокнота, лежавшего на телефонном столике. Пол одним прыжком перескочил комнату и схватил ее за запястье.

— Пол! В чем дело? Отпусти, мне больно!

Стиснув зубы так, что зазвенело в ушах, Пол грубо разжал ее руку. Айрис вскрикнула и выпустила бумажку.

— Пол, что случилось? — прошептала она.

— Ты прекрасно знаешь, что случилось. — Внутри все скрутило от гнева, голос звучал тонко и мучительно, он потряс перед ее лицом отобранной запиской. На ней было выведено «Н. Дж. Сверд» и номер телефона.

— Это: это ничего! Это приятель Берти! Он только что звонил и:

— Ложь! Грязная, низкая, вонючая, глупая ложь. Неужели ты думаешь, что я не знаю, кто такой Ньютон Сверд? Господи. Да о нем рассказывают анекдоты во всех медицинских коледжах Британии, главный абортмахер Харлей — стрит, пятьсот долларов, и никаких вопросов!

Маска невинности сползла с ее лица. Она стала отодвигаться, словно боялась, что он ее ударит. Потом неуверенно придвинула тяжелый дубовый стул, так, чтобы он оказался между ними, зубы ее выбивали дробь.

— Как, черт подери, ты собиралась это скрыть, если живешь в одном доме с врачом?

Неужели тебе могло прийти в голову, что я не пойму, что ты беременна?

«Не так я собирался начинать разговор о своем ребенке. Я думал, это будет счастьем. Как я мог связать свою жизнь с этой самодовольной, глупой, алчной женщиной?» Он смотрел на нее с холодным гневом, от которого туманились глаза и выступали слезы, и отчетливо читал на ее лице, что она действительно собиралась молчать, пока дело не будет сделано. Она была в таком ужасе, что стояла, намертво вцепившись в спинку стула, словно боясь упасть.

Пол ждал. Через несколько минут она взяла себя в руки, по крайней мере настолько чтобы связно говорить.

— Какого черта ты за мной шпионишь?

— Шпионю?

«Где эти женщины учатся наглости? С детства, наверное. Чопорные няни в белых фартуках бьют их по рукам, если они прохо усваивают урок.» — Господи, Айрис, я хочу быть отцом! Неужели это не вмещается у тебя в голове? Я хочу детей! Это же так естественно, хотеть детей! Люди женятся, чтобы иметь детей!

— Тебе легко говорить! Мужчины не рожают!

— Если ты так боишься родов, то тебе надо лечиться!

— Чем ты и занимаешься всю эту проклятую неделю! Это не дом, это психушка. Ты не можешь оставить в покое свои врачебные замашки и вести себя, как нормальный муж!

— А как, по — твоему, должен вести себя нормальный муж, если жена у него за спиной выспрашивает у своих испорченных подруг адрес абортмахера?

— А с чего, черт подери, ты взял, что это твой ребенок?

Вырвавшись почти на визге, эти слова заполнили воздух, как угарный газ.

Только поймав их эхо, Айрис поняла, что она только что сказала. Руки ее так сильно сжали спинку стула, что от них отлила вся кровь, оставив кожу сухой и бледной, как пергамент; ее била дрожь, рот стал двигаться вверх — вниз, так что зубы беспрестанно ударялись в ярко — красную нижнюю губу, единственными цветными пятнами на ее лице остались губная помада и тушь для ресниц. Потом веки опустились, словно занавес, призванный скрыть от нее этот чудовищный мир.

Наконец, платину прорвало, и хлынули слезы. Она заморгала и, спотыкаясь, бросилась к лестнице, а Пол остался стоять посреди комнаты с идиотским видом, складывая и раскладывая листок с телефоном Сверда, словно руки его жили отдельной от него жизнью.

— Но мне же все равно, — услышал он собственный голос, и затем, когда не дождался ни единого звука в ответ, повторил громко, на весь дом: — Мне все равно, глупая женщина. Мне: все: равно!

Глава 29

Наверху раздался тяжелый звук: Айрис бросилась на кровать — обычное свое убежище от ссор. Пол стоял, держась рукой за перила и чувствовал, как ярость выходит из него, не оставляя после себя ничего, кроме гулкой пустоты.

Дрожащими руками он достал сигарету и, когда, наконец, сунул ее в рот, понял, почему это движение оказалось для него таким сложным: пальцы по — прежнему сжимали обрывок бумаги с телефоном Сверда. Сознавая театральность жеста, он скомкал листок и бросил его на горячие угли. Он задымился. Потом он зажег сигарету и размешал остатки записки среди золы.

«Что делать, если она будет настаивать? Я не умею угрожать. Я могу сказать, что если она это сделает, я сообщу в ГМС и в полицию, а что толку? Что может сделать Пол Фидлер против знаменитого Ньютона Сверда и его карманных психиатров, которые тут же напишут, что ребенок нанесет «непоправимый ущерб здоровью матери».» Он глубоко вдохнул дым, дотягивая сигарету почти до фильтра.

«Это будет основанием для развода: Но я не хочу развода. Если кто — то спросит, почему, я вряд ли смогу объяснить, — очевидно, я просто не хочу опять заниматься тем, что положено пылким юношам: ухаживать, производить впечатление, преодолевать сопротивление…» С этого момента мысли его потеряли связь со словами. Он стоял, ни о чем не думая и не сводя глаз с огня, пока сигарета не начала жечь пальцы; затем повернулся и стал медленно подниматься по лестнице, сгорбившись, словно под тяжестью невидимого груза.

Айрис лежала, уткнувшись лицом в подушку и глухо стонала. Он сел рядом и попытался взять ее за руку, но она резко ее отдернула.

Он уставился в пространство перед собой. Через некоторое время, как он и предполагал, она успокоилась и украдкой бросила на него взгляд, надеясь, что он не заметит.

— Айрис?

— Оставь меня в покое!

«Чтобы потом ты обвинила меня в бессердечии. Нет уж, спасибо.» Испугавшись собственного цинизма, Пол проговорил:

— Айрис, пожалуйста.

— Отстань, — процедила она скрвзь зубы.

— Постарайся понять. Мы же договаривались, когда женились, правда?

Тогда имело смысл ждать. Но сейчас я уже не молодой врач — у меня вполне приличная должность, и хоть и не такая большая, как хотелось бы, но все же сносная зарплата. У нас нет препятствий для того, чтобы иметь нормальную семью.

— Ты все сосчитал, да? — хнычущим тоном проговорила Айрис. — Сколько это будет стоить, и можем ли мы себе позволить?

Пол сказал каменным голосом:

— Я никогда не скрывал, что хочу детей.

— Но ты никогда не пытался даже поговорить со мной по — человечески! Ты просто поймал меня врасплох, а теперь шпионишь и мучаешь меня так, что я готова тебя убить. На самом деле, готова.

Неприкрытая ненависть, с которой были произнесены эти слова потрясла Пола. Он забыл, что только что собирался сказать. Пока он молчал, она сбросила ноги на пол и потянулась за сигаретой.

— Послушай, дорогая, — рискнул он наконец, — если ты действительно настолько боишься родов, мы можем сделать то, о чем говорили раньше, усыновить: Я имею в виду, можно заключить что — то вроде договора. Мы обратимся в общество усыновления прямо сейчас, а я: я могу устроить тебе то, чего ты хочешь, без всякого Сверда, будь он проклят.

Собственные слова потрясали его, но он так желал хоть какого — то компромисса, что произносил их, сам не понимая, что делает.

— И на том спасибо, — пробормотала она.

— За что?

— За то, что не говоришь, что если я не хочу этой боли и грязи, то я не в своем уме. Господи, в какой же башне живут эти психиатры вместе со своими идиотскими теориями! Никто из моих подруг не хочет иметь детей!

Когда вы прекратите дурацкие разговоры о том, что нормально, а что нет, и спросите самих женщин?

— Вот только не надо по своим самовлюбленным и напыщенным подружкам судить обо всем человечестве!

— Скажи ради бога, чем они самовлюбленнее мужчин? Они хотят всего — навсего тех же прав, какие у мужчин есть от рождения.

— Если тебе нужны оправдания, то ты могла бы выбрать и получше.

— Что?

— То, что если бы ты только боялась беременности и родов, ты не пряталась бы так от разговоров об усыновлении. Все, что тебе нужно, — это уйти от нормальной взрослой ответственности, которая нужна, чтобы воспитать ребенка.

— Что ты от меня хочешь после того, во что превратилась моя жизнь?

— Во что же она превратилась?

— Ты слышал, что я сказала внизу?

— Что ребенок не мой? Ради всего святого, женщина, меня не интересует биологическое отцовство.

— Биологическое отцовство, — передразнила она.

— Единственный способ стать отцом — это воспитать ребенка. И мне абсолютно наплевать, твой он, наш, или вообще ничей.

Она потушила сигарету.

— Значит ты даже не хочешь знать, кто это?

— Зачем? Чтобы пойти и: набить ему морду, или что?

— Не смеши меня. Ты в жизни не сделаешь ничего подобного. Ты же просто тряпка!

Он вскочил на ноги и так сильно сжал кулаки, что раздался хруст. Она отпрянула, словно ожидая удара.

— Прекрасный повод для развода, — произнес он наконец. — Ты этого хочешь?

Наверно для того, чтобы сравняться со своими прекрасными подружками!

Какой по счету брак у Берти Пэрсонс — третий, кажется? В твоей компании все, кроме тебя, или разводятся, или сходят с ума, или спят со своими бабушками!

— Пол, я:

— Пошла ты!

— Что?!

Он сбросил ее руку с подушки, на которую она опиралась, перевернул ее и достал пижаму. Вытащил из — под кровати свою сумку для дежурств и побросал туда тапки, бритву, туалетные мелочи.

— Что ты делаешь? — закричала Айрис.

— Переночую в больнице. Там, конечно, все сумасшедшие, но они, по крайней мере, не вызывают у меня такого отвращения. — Он защелкнул сумку.

— Но ты…

На пороге он обернулся и обнажил зубы в усмешке, больше похожей на оскал черепа.

— Прости, что разочаровываю тебя, Айрис. Но есть вещи, в которых ты должна была отдавать себе отчет, прежде чем выходить за меня замуж. Я не помешался на идее иметь ребенка, но мне не хочется превращаться в суррогат для твоего материнского инстинкта, и я не хочу больше истерик, скандалов и рассказов о психах с разбитыми бутылками, после которых с тобой только и можно заниматься любовью.

Если тебе так уж хотелось выйти замуж за врача, надо было выбирать какого — нибудь Сверда. Нужно быть скользкой холодной рыбой, чтобы добиться такого успеха в его деле.

Лицо ее было абсолютно белым, когда она потянулась за будильником и швырнула его в Пола. Он захлопнул дверь и услышал с другой стороны, как будильник разлетелся на мелкие стеклянные и металлические осколки.

«Вот и все.»

Но он все еще не мог принять то, что подсказывал ему разум: это финал.

Та стадия их семейной жизни, когда они могли позволить себе роскошь забыть наутро вчерашние ссоры, кончилась.

«Может, она поймет, что натворила; может она захочет как — то уладить: Все начнут расспрашивать, что я делаю в больнице. Кто сегодня дежурит?

Господи, хоть бы Мирза. Я смогу сказать ему правду, в крайнем случае Натали, но Ферди и Фил слишком чужие, и…» Он вышел из дома, потом за ворота, и только тогда понял, что совершенно забыл о канистре с бензином. Не поворачивая головы, он бросил взгляд на окна спальни.

Айрис была там и наблюдала за ним.

«Если я вернусь, все начнется сначала. Нет, это слишком серьезно, несмотря на то, что я готов уступить, если она хотя бы подаст знак.» Он уныло побрел по дороге. Дойдя до машины, он кинул внутрь сумку и двинулся дальше, к Йемблской бензоколонке. Гнев не покидал его, пока он шел обратно, заливал бензин в бак, возвращался опять к бензоколонке и заполнял машину доверху, на всякий случай. Дожидаясь, пока продавец отсчитает сдачу, он продолжал спорить сам с собой: уступить или:?

«Все бесполезно. Она права, я тряпка. У меня не хватает сил разорвать окончательно. Если бы она вынудила меня, скажем, проделала все свои дела со Свердом за моей спиной, я бы, может, и не выдержал. Но, боюсь, я готов проглотить все, что угодно, лишь бы не начинать сначала.» Выехав из ворот бензоколонки, он повернул к дому, а не к больнице, и через несколько минут впереди показались его знакомые очертания. Однако, то, что он увидел, проезжая последний поворот, заставило его изо всех сил нажать на тормоз; кровь застучала в висках, и он испугался, что сейчас потеряет сознание.

От дома отъезжало такси. Через заднее стекло он видел светлый контур головы Айрис. Рядом на сиденье лежали три больших сумки, с которыми она всегда путешествовала, и она барабанила по ним кончиками пальцев.

Его она не заметила.

Позже ему пришло в голову, что можно было поехать за такси, обогнать, заставить вернуться. Вместо этого он оцепенело сидел на месте, пока машина не скрылась из виду, повторяя снова и снова:

— Дурак… дурак… дурак…

Глава 30

На кухне обраружилась почти полная бутылка шерри. Должно хватить. Роняя капли, он налил полный стакан, выпил, налил опять.

Стук в дверь, и когда он идет открывать, Айрис, вся в слезах, протягивает ему руки и шепчет:

— Дорогой, это ужасно, я не могу через это преступить, я тебя люблю, и если это будет мальчик, мы назовем его Дерек, а если девочка:

Ничего. Никого. Ветер в трубе.

Звонок телефона, он снимает трубку и слышит дрожащий голос Айрис:

— Дорогой, мне плохо без тебя, мне так стыдно, что я уехала — давай начнем все сначала.

Маленький, изящной формы, современный телефон сдвинут со своего места на тумбочке; в записной книжке рядом следы шариковой ручки.

Через дверь падает письмо; он поднимает, читает: «Дорогой Пол, я выхожу замуж за Геллерта, потому что это его ребенок, а не твой, и, поскольку один твой вид грозит мне выкидышем, все дела с тобой будет вести мой адвокат.» Стакан опять пуст. Он налил.

— Я же тебя предупреждал, — вздыхает Мирза. — Почему ты не сделал так, как я говорил? Выяснил бы, по крайней мере, насколько она хочет тебя удержать, и если не хочет, избавил бы себя от месяцев мучений.

И опять; бутылка наполовину пуста.

— Это очень серьезно, — ледяным тоном произносит Холинхед. — Об ответственности и компетентности медицинского персонала неизбежно судят еще и по тому, как они решают свои личные проблемы. Я был потрясен, когда узнал, что ваша жена щеголяет в Лондоне близкими отношениями с отъявленным: гм: плейбоем. Среди больных уже циркулируют слухи. Я не могу допустить подобных вещей. Ваша работа в Ченте заканчивается, как только мы найдем подходящую замену.

На улице с шумом затормозила машина. Он бросился к окну. Но это просто кто — то заехал не туда и сейчас разворачивался у соседних ворот.

— Все еще надеешься, что твоя жена вернется? — Морис Дукинс мерзко хихикает писклявым голосом, который появляется у него только в пиках маниакальной фазы, когда ему море по колено, и он в состоянии сам смеяться над своей манерностью. — А я ей сказал, что ты слетел с катушек, и ей это так понравилось — она все расспрашивала и расспрашивала. Я ей, конечно, все не сказал, только кое — что. Она вне себя. И правда, кто обрадуется, если узнает, что прожил пять лет с психом?

— Конечно, — говорит Олифант, — вы врач, а я всего лишь средний медработник. Но вы не можете отрицать, что берете на себя слишком много.

Вы совершили ошибку и должны за нее отвечать. Посмотрите, что ваш Рили сделал с моей рукой. Доктор Джевел говорит, что эти шрамы останутся на всю жизнь.

— Вопрос деликатный, доктор Фидлер, — гнусаво бормочет старшая сестра Тородей, — но я обязана поставить в известность доктора Холинхеда. Я убеждена, что именно потому, что ваше собственное заболевание сходно с состоянием Арчин, вы уделяете ей так много внимания, настраиваете против нее сестер и делаете ее поведение совершенно непереносимым.

— Нет у меня никакого заболевания! Это был просто срыв от переутомления!

Крик отдался гулким эхом в пустом доме. Никто, кроме него самого не услышал.

— Как вам известно, я стараюсь оценивать своих коллег объективно, — говорит Элсоп. — Я не терплю неудачников; или человек справляется со своими проблемами, или нет; я предпочитаю первых. Бывают и более крупные неприятности, чем развод — и я не желаю слышать никаких извинений. Вы принимали решение жениться на этой женщине, будучи во вполне сознательном возрасте, и отдавая себе отчет в своих поступках. Если бы не тот безусловный успех, которого вы добились в случае Арчин, я бы:

«Нет, не так…»

— Что заставляет вас тонуть в этой мусорной куче? — холодно вопрошает Элсоп. — Желторотого первокурсника не так легко обвести вокруг пальца, как вас! Кажется, ваш коллега Бахшад говорил вам, что брак вроде вашего не является достаточной основой, чтобы понять женщин. Вам следовало серьезнее отнестись к его замечанию.

Вы совершили ошибку, когда выбирали себе жену, но это меня не касается — меня интересуют профессиональные вопросы. С моей точки зрения, вы позволили себя увлечь явной обманщице, потому что она молода, беззащитна и весьма привлекательна. Ваши заметки не стоят ни гроша. Это самый показательный случай самообмана, который я когда — либо видел, да еще от вполне, на первый взгляд, ответственного психиатра.

Взад — вперед, взад — вперед расхаживал Пол со стаканом в руке, чувствуя, как от алкоголя немеют пальцы на руках и ногах. На каждом десятом — двенадцатом круге он заворачивал на кухню, где на столе, с незакрытой пробкой, осталась бутылка шеррри. Сейчас она уже была почти пуста.

«Нет, нет, нет, это все, что у меня осталось. Если забрать, я кончен, мертв.» — Я тебя надула, я тебя надула! Я никакая не Арчин, а всего лишь Эгги Джонс из Риксхема. Папа и мама не дают мне жить, как я хочу, вот я и удрала из дома и спряталась там, где никому не придет в голову меня искать.

«Нет!»

Пол глубоко вздохнул. Первый шок после отъезда Айрис уже прошел, оставив его мысли ясными и лишь заставив их немного отклониться от привычного курса.

«Я не мог ошибиться в Арчин. Все сходится: язык, которого никто не знает, особенности строения лица, из — за которого ее невозможно отнести ни к одной расе, тот факт, что ей приходится учить английский, привыкать к одежде, ножу и вилке:

Минутку.»

Пол закрыл глаза и некоторое время качался на пятках.

«В каком смысле все сходится? Значит то, что она говорила сегодня, правда? Это невозможно. Меня поднимут на смех. Господи, я пьян. Я думал, это вино совсем слабое, но в голове плывет, а комната начинает вертеться вокруг, как ненормальная.» Ему пришлось открыть глаза в надежде избавиться от ощущения, что вся земля ходит вверх — вниз у него под ногами.

«Что делать с Арчин? Письмо в БМБ[14], подписанное Элсопом, консультантом, и Фидлером, психиатром — регистратором Чента. Следующее сообщение: новые элементы в фантазиях женщин, больных истерией. Заключительная статья: я благодарю своих коллег — нет, бывших коллег в Ченте. Потому что: «Доктор Фидлер? Читал Ваши материалы в БМБ. Весьма достойно. Кстати, у нас открывается вакансия. Мы еще не объявили официально, но если Вы изъявите желание…»» Но попытки представить, что события могут развиваться счастливо, ни к чему не приводили. Вездесущая подозрительность напоминала, что если его смогла обмануть Айрис, то почему это не получится у Арчин?

«Вылечить ее, выписать из больницы, следить, пока не встанет на ноги в непонятном для нее мире, убедить ее, что медицинский контроль над ней входит в мои обязанности, постараться смотреть на нее как на симпатичную девушку, а не как на пациентку.» Ничего не выходило. Во — первых, оптимизм, который он проповедовал сам себе получался бледным и ненастоящим по сравнению с теми катастрофическими картинами, которое его подсознание производило само, безо всякой указки.

Во — вторых:

«Лечить? От чего, черт возьми, если она ведет себя куда разумнее Айрис?

Если кого — то и нужно лечить, так это мою жену, которой внушает отвращение сама мысль о естественном предназначении женщины. Нужно было высказать ей все прямо, а не ходить вокруг и не ждать, пока «природа возьмет свое». Она не нормальна, и этим все сказано. А ждать можно до второго пришествия.» Бутылка шерри пуста. Дозакрытия пабов десять минут. Можно успеть доехать до «Иголки».

«В таком состоянии? Ну, если очень осторожно…» Но вместо этого он открыл буфет, обыскал ящики, перерыл сверху донизу весь дом, пока, каконец в ванной, в аптечке, не нашел бутылку с надписью: «Спирт 100 %.

Только для медицинских целей».

«Почти то же самое, что водка: А если бы это оказался хирургический спирт с добавлением метанола, от которого можно ослепнуть или даже умереть, что бы я делал?» На этот вопрос он не мог ответить. Но смешанный с апельсиновым соком и несколькими кубиками льда спирт превратился во вполне сносный коктейль.

«А что касается Арчин, я ведь почти собрался писать сегодня статью. Я, наверно, сошел с ума. Ничего не скажу даже Элсопу, как бы мне этого ни хотелось. Они будут смотреть на меня, перешептываться за спиной, и, в лучшем случае, скажут:

«Пол неплохо держится, правда? От него ушла жена, вы не знали, но она всегда была бессердечной сукой, и ужасно к нему относилась.» И только я буду знать, что меня держит на плаву успех с Арчин, и только когда не останется даже тени сомнения, я…» Он вдруг с раздражением заметил, что говорит вслух, видимо, потому, что сознание его покрылось настолько густым туманом, что нужна была хоть какая — нибудь опора, чтобы вывести его на свет. И когда он усилием воли запретил губам произносить слова, ужас нахлынул на него с новой силой.

«Элсоп: Холинхед: Айрис…»

Он поспешно размешал себе новую порцию коктейля, но когда ставил стакан на стол, промахнулся на несколько дюймов. Стакан вдребезги разбился об пол. Отпихнув в сторону осколки, Пол схватил новый и наполнил его до середины спиртом.

«Айрис больше не будет жаловаться, что ей приходится за мной убирать.

Неплохое утешение, правда?»

Расплескивая из бутылки, он добавил апельсинового сока и сделал небольшой глоток. Смесь обожгла горло; поморщившись, он добавил еще сока.

«На этот раз я не спрашиваю, как удалось избежать катастрофы. Все страхи последних лет собрались сегодня во мне. Посмотри в лицо фактам, Пол. Потерялась семейная жизнь, нашедшего просьба не сообщать доктору Полу Фидлеру.» — Вас уже нет, — спокойно сказал он. — Эй, вы, Полы Фидлеры, вы меня слышите?

Вы, которые годами надоедали мне своими проклятыми кошмарами и заставляли мучиться из — за того, что произошло с вами, а не со мной — вам все ясно?

Проваливший экзамен на стипендию, выгнанный из медицинского колледжа, сошедший с ума после того срыва и так и не пришедший в себя, отвергнутый, когда Айрис разорвала помоловку, — везучий ублюдок! Как вам нравится этот маневр? Да, я вляпался, да в голове у меня мерзкие мысли, но с Божьей помощью вы все сгниете вместе с ними.

Качаясь и держа в одной руке стакан, словно фонарь, освещающий путь, а другой нашаривая вокруг и цепляясь за все, что попадалось по дороге — мебель, перила, дверь, в то время, как каждый предмет норовил вырваться и ударить его по лицу, он кое — как добрался до спальни и стащил покрывало.

Перевернув подушку, он сообразил, что унес отсюда пижаму. Забытая сумка осталась в машине.

«Ерунда. Какая разница? Что за дерьмовую одежду мы носим, этот чертов галстук собрался меня задушить, и никак не хочет сползать с шеи, ну и что, что я тяну его в другую сторону, проклятая удавка.» Он повалился на кровать. Дом вокруг был пуст, если не считать все сгущавшейся толпы других Полов Фидлеров, испивших до дна чашу своей катастрофы, и теперь беззвучно плакавших о том, что даже последнему из них так и не удалось вырваться на свободу.

Глава 31

«Понимаешь, это судьба, события налетели на меня, как туча мошкары, как ливень.

И я должен справиться со всем одновременно, но у меня только две руки, и я не могу их поймать, и они уходят. Это как в шахматах, когда не можешь сбить фигуру противника, потому что тогда подставляешься под шах. Я стою на черной клетке и бессильно смотрю, как другие проходят мимо на белые.» Он вдруг понял, что Арчин уже давно замолчала и сидит теперь тихо, вся в своих видениях, о которых только что рассказывала. Под гипнозом ее не волновало, если он задерживал следующий вопрос. Она не реагировала и на звук выдвигаемого ящика, когда он доставал оттуда очередную пилюлю.

«Какую взять? Осторожно, будет плохо, если случайно засну сам: ах да, я принимал дома снотворное или нет? Спал долго, чуть не опоздал, пришлось убегать без завтрака. Но побрился. Тсс, никто ни о чем не догадается, тсс, интересно, она уже успела сделать аборт, бесформенный человеческий комок, выкинутый вместе с мусором в лондонскую канализацию. Ни жены, ни покоя. К чертовой матери, время уходит, посмотри на эти часы, коса качается, туда — сюда, отсекая его совсем.

Есть. Транквилизатор.»

Он проглотил таблетку. Ожидая, пока подействует, он просматривал бумаги, которые писал, пока Арчин говорила. Но этим занималась только часть его сознания.

«Это плохо. Но, Господи, что мне делать? Это потому что я плохо сплю, это от невысыпания, но я не могу больше глотать таблетки. Эти тихие звуки по ночам, скрип половиц, в котором между сном и явью мне чудится звук шагов, телефонные звонки, и первая мысль, что Айрис сейчас сама снимет трубку, все это превращается в кошмар. Не потому что я так сильно ее любил, и не могу примириться с потерей, а потому что отвык и не могу опять привыкнуть к одиночеству. Может, стоит запереть дом и переехать в больницу; в конце концов, он все равно не мой, раз куплен на ее деньги. Но каждую ночь слушать скрежещущий бой наверху!.. Интересно, Элсоп что — нибудь заметил? Наверняка. Слава Богу, что не говорит прямо. Хочет посмотреть, как я намерен справляться с личными проблемами, и как это отразится на работе. Пока нормально. Мне легче сконцентрироваться и на дипломе (здесь можно поговорить о широком спектре между единичным травмирующим опытом и дезориентирующей обстановкой, что может обусловить шизофреническую реакцию), и на повседневной работе (пожалуйста, сестра, попросите старшую сестру, не будет ли она так добра передать сестре мою просьбу, чтобы она, если ей не трудно, сделала так, как приказал доктор Элсоп), и конечно, Арчин, но…» Строчки в блокноте плясали у него перед глазами, словно сопротивляясь неуклюжим попыткам в них разобраться и сформулировать следующий вопрос.

«Не знаю. Может на него и не произведет впечатления мой успех с Арчин.

Я ничего ему не говорил, просто на всякий случай, вдруг я ошибаюсь, потому что с ней так легко ошибиться: А может он не спрашивает прямо, потому что решил списать меня со счетов. Откуда я знаю, что творится в голове у этого скользкого ублюдка.» Он взглянул на Арчин и неожиданно почувствовал, как в нем поднимается теплая волна нежности.

«Держись, милая девочка. Только ты одна отделяешь меня от полного краха, ты знаешь это? Меч в ножнах, вытащить его однажды и поразить всех блеском догадки, «такое предвидение, доктор Фидлер, такая проницательность, это огромный вклад в теорию болтофобии!»» — Расскажи еще, — сказал он вслух. — Расскажи о: — Он не мог вспомнить, о чем хотел спросить, но она помогла ему и начала говорить так, словно кто — то нажал кнопку.

«Кстати: может, взять отпуск? Но две недели в незнакомом месте, о котором я никогда не слышал, где не с кем поговорить, одинокие вечера и люди, которых я никогда раньше не видел и никогда не увижу потом. Вот если бы попасть туда, откуда появилась Арчин…» Квадратик за квадратиком — сейчас, после того, как случайный вопрос на ее родном языке прорвал плотину, он выстраивал картину ее мира. Перевернув в блокноте несколько страниц, он обнаружил, что несмотря на то, что в последние сеансы записывал лишь ключевые слова и сокращения, теперь, словно расколдованные ее речью, картины всплывали перед ним во всей своей полноте и живости.

«Это ведь как моя жизнь. Вилка, выгнутая наружу, и она попала в тупик.» Идея, принявшая форму похожих на вилку обертонов, вдруг вспыхнула в нем ярким светом, осветив огромное пространство.

«Мне все ясно! Да, теперь я уверен, что все понимаю. Не столько гость, сколько исследователь, а когда я спрашивал ее в первый раз, ей просто не хватило слов.» Он прервал ее, не обращая внимания на то, что она сейчас говорила.

— Арчин, когда было это другое время, из которого ты пришла?

— Я не могу объяснить. Оно не здесь.

— Оно было давно или еще не наступило?

«Безопасно играть со словами и из мира сумасшедших иллюзий. И тем не менее:

какое — то странное очарование. Убежать из мира, поймавшего меня в капкан. Если бы я только мог…» — Н-нет, — она отрицательно замотала головой. — Не впереди и не сзади.

Северо — запад.

Она подалась вперед и уставилась на него молящим взглядом, словно упрашивая понять.

«Нельзя разочаровывать тебя, девочка, или ты разочаруешь меня, и тогда:

Северо — запад? Вперед, но под каким — то чудным углом?» Он осторожно спросил:

— Ты рассчитывала попасть сюда?

— Нет! — Внезапный проблеск надежды. — Ты: все это: — Жест, охватывающий кабинет, Чентскую больницу, весь мир. — :не в нашей истории.

— Что же ты искала?

— Они: — Она по — прежнему не объясняла, кто такие «они», но, очевидно, это были какие — то представители власти. — :они послали меня узнать: — Она с трудом подбирала правильное слово. — :о веке беспорядкости?..

— Смуты? — подсказал Пол.

— Правильно! Ответить на много вопросов, почему история: ну: сломалась.

Написать отчет и оставить его в специальном месте.

— Когда ты собираешься вернуться?

Она молчала; потом ответила почти беззвучно:

— Нельзя вернуться. Время движется вперед с одинаковой скоростью, как скорость света.

«Не уверен, что понял все правильно, но во всем, что она говорит есть какая — то роковая последовательность.» Он опять отлистал назад свои заметки.

— Что такое твоя история, Арчин? Ты знаешь, чем она отличается от нашей?

— Рим.

— Что?

Транквилизатор наконец вернул ему способность сосредотачиваться, и он не слишком внимательно стал просматривть предыдущие записи в надежде найти ключ к разгадке.

«Но вот что сбивает меня с толку. Туманные намеки на пасторальный мир без городов, люди, живущие по сто пятьдесят лет, воплощение утопии!» — Рим, — снова повторила Арчин. — Вы называете свое письмо латинским, так? Я нашла в библиотеке всего несколько книг по истории, и то очень плохих, но:

подожди, я сейчас покажу: — Она полезла в свой помятый портфель, который по — прежнему повсюду таскала с собой.

— Просто скажи, — вздохнул Пол.

Она разочарованно опустила портфель на пол.

— Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность, странный язык. Для меня история говорит, что люди были из: аах: — Она прищелкнула пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. — Средней Азии, вот. Азия: Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. — Она провела ребром правой ладони поперек указательного пальца левой.

Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало в фокус все, что она только что говорила.

«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему дал, он нашел следы угро — финского влияния. И форма глаз: азиатская складка при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала свои построения?» — Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?

— Городок назывался: — Он не уловил слово, его уши не воспринимали звуки чужого языка. — Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны против Средиземной Равнины. — Она произносила это так равнодушно, словно пересказывала какой — то сон о совершенно невозможных событиях. — Вместо этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на: как называется такое место в конце реки?

— Устье?

— Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?

— Я понял. Это дельта. — Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру и показал ей. Арчин энергично кивнула.

— Дельта! Начинается здесь: — Она показала на главное русло реки. — Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет. Я была здесь, — она ткнула в самый левый рукав дельты, — а теперь здесь: — первый из правой связки рукавов.

«Господи. Ты знаешь, что если кто — то и может воспринять это серьезно, то только «другой Пол Фидлер».» Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые «они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить. Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.

— Как ты совершила это: путешествие, Арчин?

— Честное слово, в твоем языке нет слов, чтобы это сказать. В моем языке нет слов, чтобы сказать мотор, ракета, космонавт, которых я видела по телевизору — нет даже слова телевизор. Все другое. Мы делаем другие вещи и решаем другие задачи.

«Общество, которое радикально разошлось с нашим, у них высшее достижение — путешествие во времени, а у нас — самолеты и ракеты на Луну.

Не об этом ли она думала тогда в лесу, когда ходила вокруг машин и трогала их так, словно ничего подобного не видела в жизни?» С неожиданным энтузиазмом он сказал:

— Расскажи мне о мире, откуда ты пришла, Арчин.

Она с сомнением посмотрела на него.

— Послушай, Пол, я сначала объясню тебе одну вещь. Когда я только поняла, что со мной случилось, что я промахнулась, и никогда не попаду домой, я хотела рассказать, кто я и откуда, но мне было нельзя. Ты этими часами и мягким голосом сделал то же самое, что и они, чтобы запретить мне говорить людям там, куда я иду, о том, что будет потом.

«Она все правильно объясняет. Если кто — то намерен отправиться из будущего в прошлое, имеет смысл дать ему гипнотическую команду и запретить говорить лишнее, чтобы предки не восприняли его слова всерьез, и не сделали что — нибудь, чего не записано в истории, и тем самым не уничтожили бы их родное будущее.» Во всем этом было какое — то поразительное обаяние, как от хорошо выстроенного романа, когда следишь за тем, как автор разгадывает загадки, которые сам же и назагадывал.

Пол задал провокационный вопрос:

— Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?

— Язык изменился между Веком — как ты сказал? — Смуты, да? — Веком Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.

Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в глаза.

— Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так: так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.

Пол вздрогнул и отдернул руку.

«Я мог сейчас наклониться и обнять ее: Стоп. Стоп. Это просто перенос, это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными глазами. Боже сохрани.» — Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.

Она со вздохом подчинилась.

— Расскажи мне о:

«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике? В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные эмоции.» — Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?

Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.

— Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное: ох: мировое?

— Миролюбивое.

— Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших людей, преступников. Правители — это люди, которых мы выбираем, чтобы они были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают. То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться, и не нужно никого, чтобы заставлять что — то делать.

— Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?

— Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут на это рассчитывать.

«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет, фантастическое долголетие: Как же меня угораздило родиться в мире со смертями, водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими домами.» Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.

«Трудно надеяться, что она легко оставит свои фантазии. В один прекрасный день взять и забрести в совершенный мир. Это как праздник, или отпуск. Но мне нельзя брать сейчас настоящий отпуск.» В состоянии, близком к панике, он сжал кулаки.

«Потому что: кто, кроме меня, станет слушать ее фантазии? У кого, кроме меня, хватит воображения и терпения понять, насколько они для нее реальны, кто, кроме меня, поостережется сказать «У крошки просто поехала крыша»?

Кого еще донимают другие варианты самого себя, те, что свернули не на том повороте дороги жизни и сигналят теперь оттуда о своей беде, как она это назвала, из северо — запада через время?»

Глава 32

Глубина, детали, подробности росли, росли, росли.

«Название этой земли я сначала услышал как Львиный Рык; точнее всего по — английски будет сказать Ллэнро, с чем — то вроде двойного валлийского «л».

Очень интересный, непонятно как сохранившийся диалект, первоначально доримская основа нашего мира с последующим кельтским влиянием. Это просто чудо, что она распознала мой ублюдочный акцент, когда я спросил ее «тириак — но?». Там не «к», там скорее клацанье языком, так же как в слове «Ллэнро» последний звук произносится, как французское «bon».» — Что означает Ллэнро?

— Никто уже толком не знает, но есть идея, что «Скала в бурю», потому что сильно штормило, когда завоеватели пришли по морю.

«Скала в бурю! Не то ли это, что мне сейчас нужно, твердь, за которую я могу зацепиться, когда весь мир готов поглотить меня без следа.» — Ты говорила, что городок, в который ты направлялась был крупным рынком одежды, овощей и мяса. Но вы ведь даже не притрагиваетесь к мясу.

Ее передернуло.

— В моем мире, Пол, когда — то давно животных убивали на мясо, и это было религиозным обрядом. Поэтому в Век Смуты был специальный рынок и специальные церемонии, как мясо продавали. Когда я увидела его открытым в вашей лавке, я захотела: вернуть мою еду. Так говорят?

— Стошнить.

— Да.

— Значит вы не убиваете животных для мяса?

— Нет. Мы животных: держим? Наверно, так правильно. Но мы позволяем животным ходить, где они хотят, а когда их становится слишком много, мы даем им лекарство, чтобы было меньше маленьких.

— А как же хищные и опасные звери?

— Какие звери?

— Ну, большие животные, которые едят мясо и должны убивать других животных, потому что они привыкли к такой пище.

— В Ллэнро таких нет. В далеких землях, где очень мало людей, мы разрешаем им жить, как они хотят.

— Но должны же были быть какие — то религиозные обряды, когда нужно убивать животных.

— Как вы называете мясников, которые: — щелчок пальцами, — :главные по религии!

— Священники?

— Наверное. Но после всего они должны идти к реке, смыть кровь и попросить прощения у души животного.

«Как эскимосы. У ее видений невероятный диапазон!» — Но это было давно. Тяжелая работа — делать мясо для еды, и жестокая.

Людям лучше есть пищу, которая сразу выросла на земле, чем есть животных, которые ели эту пищу. Это понятно?

— Да, вполне.

Она грустно посмотрела в окно.

— В моем мире точно такие холмы, на них растут прекрасные деревья, а на полях цветы выше, чем ты, — голубые, красные, белые, желтые. Когда дует ветер, можно услышать запах цветов и моря на западе. — Она помолчала. — Тяжелее всего было прощаться с цветами, я знала, что никогда их больше не увижу.

Пол смотрел на нее и думал о том, какое нужно мужество, чтобы отказаться от всего близкого — не просто от родителей, любимых и друзей, но и от всех звуков, запахов, цветов привычного мира.

— И плыть над морем цветов и видеть, как они трепещут на ветру! Однажды мы плавали целых четыре дня не опуская: пузырь? Ой, я не объяснила! Это такая большая круглая пустая штука с теплым воздухом, в которой светло, и она может подниматься в небо.

— Воздушный шар. Воздушный шар с подогревом.

— Да. — Она целиком отдалась воспоминаниям. — Летом, ветер был слабый, мы летели четыре дня, прежде чем увидели море и опустили воздушный шар.

Пол с трудом удержался от того, чтобы спросить, кто был второй составляющей этого «мы».

Теперь он писал два блокнота: один для Элсопа и больничных журналов, в котором содержались лишь самые общие фразы, вроде «сегодня с больной был проведен сеанс гипноза, и достигнут прогресс в расширении ее словарного запаса в следующих областях…», и другой, в котором накопилось уже больше ста страниц — описание странного и прекрасного мира Ллэнро.

От корки до корки в который уже раз перечитывал он рассказы Арчин, почти пьянея от видений, встававших у него перед глазами.

— В Ллэнро родители никогда не наказывают детей. Если ребенок делает что — то не так, они спрашивают себя, что они сделали плохого, и в чем показали дурной пример. Ребенок считается независимой и ответственной личностью после того, как научится говорить, и его учат и подбирают ему работу по его внутренним способностям. Заставлять ребенка делать ту работу, которую он не хочет, считается жестокостью, может вызвать неприятные замещения и испортить детство.

«Как мое. Талантлив или нет, они не должны были заставлять, подкупать, тащить волоком по этой лестнице.» — В Ллэнро те, кто вступают в брак, дают обет всему обществу, что согласны взять на себя ответственность родить и воспитать детей, стать им лучшими друзьями на всю жизнь, теми, к кому они всегда смогут обратиться за помощью и советом.

Зачатие без такого торжественного обещания считается неправильным для нерожденного ребенка, и власть обычно рекомендует принудительный аборт.

Люди очень серьезно относятся к родительству, у нас никто не давит на молодых людей, чтобы они женились и рожали детей, нет и социального давления, как это часто бывает в вашем мире, поэтому многие дети у вас вырастают и считают себя обязанными своим родителям.

«И даже если с ребенком что — то случается, например, нервный срыв от переутомления, им все равно не надоедает напоминать своему чаду, сколь многим он им обязан за неуклонное выполнение родительского долга.» — С другой стороны, проявления сексуальности в Ллэнро разрешаются и поощряются, и физическое выражение своих чувств тоже.

«Интересно, что бы подумал мой отец, если бы я попытался поцеловать его в щеку.»

В один прекрасный день Пол вдруг поймал себя на том, что начинает терять терпение из — за какого — то упрямого пациента, и в голове у него тут же пронеслось:

так не поступают в Ллэнро.

Гнев тут же утих. Спокойно и рассудительно он разобрался со всеми проблемами, и когда те остались позади, почувствовал, как по телу разливается теплая волна.

Выработалось расписание: он встречался с Арчин каждое утро, кроме понедельника, когда приходилось помогать Элсопу на приемах в Бликхемской клинике, и постепенно стал посылать за нею все раньше и раньше, так что пришлось даже переносить на более раннее время ланч, потому что иначе он рисковал заработать расстройство желудка.

Однажды в июне, прорвавшемся, наконец, летним теплом, он вошел в туалет для персонала, чтобы вымыть перед едой руки. Он уже давно не был в парикмахерской, и теперь, бросив взгляд в зеркало, безуспешно пытался придать своей прическе более пристойный вид. Приглаживая волосы руками, он разглядывал отражавшийся в зеркале пейзаж за окном.

«На что похожи эти холмы, когда они покрыты морем цветов? Каких цветов?

Подсолнухов? Выше меня, она сказала. Но разного цвета: Я почему — то представляю их маками с огромными лепестками, которые хлопают на ветру.» Дверь туалета открылась. Он поспешно пригладил непослушную прядь волос, стыдясь, что его застанут за ленивым созерцанием своего отражения и пейзажа. Вошедшим оказался Мирза.

— Доброе утро, Пол, — сказал он, подставляя руки под холодную струю. — Есть новости от Айрис?

— Нет, — ответил Пол тоном, который должен был означать, что это его абсолютно не волнует. Мирза бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся.

— Прости, что говорю, — пробормотал он, — но ты все равно не умеешь скрывать. Ты ужасно выглядишь.

«Чепуха. Я только что видел себя в зеркале, и, по — моему, все в порядке.

И вообще, какое Мирзе дело?»

— Со мной все в порядке! Прости, что разочаровываю, но не ты ли повторял не раз, что Айрис не самая подходящая для меня жена, так чего же ты хочешь теперь?

Мирза набрал полные пригоршни воды и плеснул себе в лицо. Громко фыркнув, потянулся за полотенцем — Что — то я не заметил, чтобы ты пользовался своим холостяцким положением.

— Ох, оставь! Это тебе нравится бесконечная очередь случайных телок. Я сделан из другого теста. Ты бы не стал выбрасывать пять лет семейной жизни, как: как это грязное полотенце!

— Только не нужно срывать на мне зло, — сказал Мирза после паузы.

— Только не изображай из себя строгого папашу. Что тебе, собственно, не нравится? Может, кто — то жаловался, что я не справляюсь с работой?

— Нет, конечно, но:

— Очень хорошо. Я сейчас успеваю сделать за день столько, сколько раньше, когда Айрис вертелась вокруг, успевал за неделю. Так с чего тебе пришло в голову мне сочувствовать?

— Достаточно на тебя посмотреть, — ответил Мирза.

— Что?

— Ты похудел, у тебя под глазами мешки, как после недельного запоя, и уже не первый раз ты бесишься из — за ерунды.

— Из — за ерунды? — отозвался Пол и попытался рассмеяться. — Может, для тебя потерять женщину и ерунда. К тебе всегда полдюжины в очередь стоят.

Мирза повесил полотенце обратно на крючок и вздохнул.

— Брось огрызаться. Тебе не идет. Я хочу только, чтобы ты перестал делать вид, будто на тебя это никак не подействовало. Люди считают само собой разумеющимся, что рухнувший брак — это несчастье. Зачем отшатываться от их сочувствия, когда оно вполне искренне, так, словно ты думаешь, что они — как бы это сказать — смотрят свысока на твои переживания.

Несколько секунд Пол молчал. Потом резко тряхнул головой.

— Ты никогда не ловил себя на том, что завидуешь своим пациентам, Мирза?

— Завидовать им? Господи, нет, конечно!

«Уйти отсюда, отдаться милосердию ветра и плыть над морем цветов над землей Ллэнро…» — Почему? У наших сумасшедших есть одно большое преимущество: когда жизнь для них становится слишком тяжела, им помогают, о них заботятся.

Здоровые люди должны выплывать сами.

— Если ты действительно так думаешь, то ты чертовски низкого мнения о своих друзьях. Для чего человеку друзья, если не для того, чтобы помогать выбираться из проблем?

— Некотоые проблемы проходят по категории частной собственности, — пробормотал Пол. — Согласно законам нашей страны, брак — союз мужчины и женщины, исключающий все другие: Ох, ну его к черту.

— Согласен, — незамедлительно парировал Мирза. Он шагнул к окну и высунулся наружу с выражением преувеличенного удовольствия на лице. — Слишком хороший день для споров. Невероятный отсюда вид, правда? Я уже начинаю жалеть, что опять возвращаюсь в большой город, надо было подождать, пока лето не кончится.

— Что? — Пол почувствовал неприятный озноб. — Ты уходишь из Чента?

— Да. Ты ведь знал, что я ищу работу.

— Да, но:

Мирза повернулся и спокойно посмотрел Полу в глаза. Помолчав некоторое время, он сказал:

— Я скажу тебе, почему мне никогда не приходило в голову завидовать пациентам, Пол. Им не уйти из этого места, даже когда они не могут его больше выносить. Я сыт по горло Святым Джо, и это выплеснется наружу, неважно, пошлю я ему бумагу или просто скажу все, что думаю, и уйду. Если это придет в голову пациенту, его накачают наркотиками или просто сунут в смирительную рубашку, чтобы не забивать голову чужими проблемами.

Представь, провести в этой дыре остаток своей жизни. И выйти отсюда только на катафалке.

Он крутанулся на каблуках и вышел, оставив Пола стоять пораженным тем ядом, который прозвучал в его голосе.

«Никогда не знал, что он так ненавидит это место; он всегда всех разыгрывал и смеялся: Я ведь чувствую то же самое. Почти то же самое, но я смогу перетерпеть, пока не кончатся два года — я думаю. По крайней мере, придется постараться. Но какую глупость я сказал о зависти к больным. Что они должны чувствовать! Что должна чувствовать Арчин, вспоминая вольный воздух Ллэнро! Находиться здесь — значит, сходить с ума, неважно, был ли ты раньше сумасшедшим. Арчин, запертая до старости в Ченте, вечно оплакивает свой потерянный и прекрасный дом, слоняется по больнице в грязном тряпье со спутанными волосами и черными ногтями, пахнет, как старуха, ни с кем не разговаривает, если не считать односложных ответов санитаркам: Господи, какая потеря, какая потеря!»

Глава 33

В последнее время Пол вообще мало разговаривал с коллегами во время их совместных трапез, а сейчас новость о предстоящем отъезде Мирзы подействовала на него так угнетающе, что он совсем замкнулся. Натали сделала несколько попыток втянуть его в общую беседу, но безуспешно; он заметил, как ее взгляд встретился со взглядом Мирзы, словно спрашивая, что случилось.

Ожидая, пока принесут десерт, он неожиданно почувствовал, что не может больше находиться в их компании. Он резко отодвинул стул и вышел. На площадке перед столовой никого не было. Поддавшить неожиданному порыву, он, вместо того, чтобы вернуться к себе в кабинет, приложил ухо к двери и стал слушать.

Сначала раздался голос Натали.

— Странное у Пола настроение, правда?

— Постарайся посочувствовать, — сказал Мирза. — У бедняги семейная жизнь налетела на камни, а с этим за два дня не справишься.

— Неужели все то же? — со смешком произнес Фил Керанс. — А я думал, что — то не так с его любимой пациенткой. В последнее время он не любит о ней говорить.

«Тебе — то какое дело? Или надеешься услышать грязные детские воспоминания и потешить свою закомплексованную католическую душу?» Не понимая, что делает, Пол резко рванул на себя дверь и шагнул в столовую. Все недоуменно уставились на него.

— Я: э-э: я не оставил тут свои сигареты? — сымпровизировал он.

Повод, судя по всему, не показался уважительным; во всяком случае, их глаза задержались на его лице дольше, чем ему хотелось бы, пока Мирза, сидевший ближе всех, не сообщил, что никаких сигарет здесь не наблюдается.

— Значит, они в кабинете, — пробормотал Пол. — Простите.

Во второй раз захлопнув дверь, он почувствовал, что покрывается потом — отнюдь не из — за жары.

«Что на меня нашло?»

Громко стуча каблуками по ступеням лестницы, он бросился в спасительное одиночество кабинета.

«В конце концов, через несколько минут придет Арчин, и мы будем говорить о Ллэнро. «Что — то не так с его любимой пациенткой!» Если бы этот толстый ирландец только знал: Но мне с трудом дается любая работа. Я должен благодарить судьбу, что случайно оказался под ее защитой. Если бы она не учила с такой настойчивостью английский, если бы опустила руки и впала в отчаяние, как бы наверняка сделал в такой ситуации я, со мной было бы кончено. У меня не було бы причин бороться.» С полки, куда часы поставили в первый день, ему приветливо помахала косой зловещая фигура Времени. За то, что эти часы не дали ему утонуть без следа в зыбучем песке проблем, он уже давно испытывал к ним что — то вроде благодарности.

Полированный постамент покрылся тонким слоем пыли; прежде чем сесть за стол он вытер его салфеткой.

Сигареты, естественно, лежали у него в кармане, и, несмотря на то, что ему уже давно хотелось курить, он на всякий случай позволил себе достать их, только захлопнув дверь. В ту же секунду зазвонил телефон.

— Доктор Фидлер? Ой, как хорошо. Не вешайте трубку. Одну минутку: Доктор Элсоп, я нашла доктора Фидлера — он у телефона.

«Он что, решил сегодня не приезжать?» — Добрый день, молодой коллега! Послушайте, я уже закончил ланч и хочу приехать раньше, чем мы договорились, — фактически, я выезжаю из Бликхема прямо сейчас и буду у вас через двадцать минут. И раз уж у меня появилось свободное время, я просто обязан взглянуть на Арчин. Я ведь не видел ее: должно быть недели три, верно?

Пол почувствовал, будто сердце наливается свинцом.

— Вы, кажется, говорили, что встречаетесь с ней каждое утро в начале работы, верно? Не присылайте за ней, пока я не приеду, хорошо? Я хочу сначала сказать вам пару слов.

Пол молчал.

— Алло? Вы где?

— Да — да, простите.

— Хорошо: До встречи.

Щелк.

Не меньше минуты после того, как Элсоп отключился, Пол сидел, окаменев и зажав в руке трубку.

«Будь он проклят! Что за манера совать нос в мои дела? Я же показал ему все бумаги. Не верит, что я добился успеха? Проверяет?» Пепел слетел с сигареты, как только он пошевелил пальцами. Он сильно дунул, но пепел только разлетелся тонким слоем по бумагам и столу. На сегодня это было уже слишком.

«Он придет, начнет распрашивать Арчин, и она расскажет: Я еще не все знаю о Ллэнро. Я не вынесу, если это сейчас сломается. С другой стороны, я…» И вдруг сумятица в мыслях успокоилась. Рука снова потянулась к телефону.

— Сестра? Кто это? Ох, Сестра Кирк! Не будете ли вы так любезны прислать Арчин ко мне прямо сейчас?.. Да, простите, я понимаю, что еще время ланча, но нет необходимости ее провожать — я уверен, что она сама найдет дорогу.

Ожидая, он докурил сигарету и достал новую. Очень скоро послышался мягкий стук в дверь. Он пригласил ее, усадил в кресло лицом к себе, ввел в транс — сейчас, после почти ежедневного повторения на эту процедуру уходило не больше десятка слов, — и обратился к ней в полной уверенности, что делает это в интересах пациента.

— Арчин, доктор Элсоп хочет приехать и поговорить с тобой. Ты помнишь доктора Элсопа?

— Да.

— Арчин, как ты думаешь, что случится, если ты расскажешь ему о Ллэнро?

Он тебе поверит?

Молчание; потом отрицательное движение головой.

— А если он не поверит тебе, что он подумает?

Она пожала плечами.

— Что я сумасшедшая, — с нажимом проговорила она.

— Боюсь, что так. — Пол решительно подался вперед. — Слушай меня очень внимательно. Если в этой комнате находится кто — нибудь, кроме меня, ты забываешь о Ллэнро. Если кто — нибудь, кроме меня, спрашивает тебя, ты ни слова не говоришь о Ллэнро. Ты не отвечаешь на вопросы, откуда ты пришла, и как здесь оказалась.

Через несколько минут я разбужу тебя, ты выйдешь из комнаты и будешь сидеть на подоконнике до тех пор, пока я не позову тебя обратно. Когда ты войдешь, я снова введу тебя в транс, но ты не будешь говорить о Ллэнро, если в комнате посторонние!

Элсоп появился в кабинете с мрачным видом. Захлопывая дверь, он сказал:

— Что Арчин делает одна на лестнице? Я же просил не посылать за ней, пока мы не поговорим.

— Простите. — Пол пожал плечами. — Она теперь ходит одна — ей уже можно доверять, — и ей, видимо, нравятся наши ежедневные разговоры. Когда она вошла, я просто попросил ее подождать несколько минут.

— Ясно. Это не займет много времени. — Элсоп опустился в кресло, в котором только что сидела Арчин. — Я просмотрел ваши последние записи, включая те, которые посвящены Арчин, и хочу сказать, что они никуда не годятся, Пол, они просто никуда не годятся.

Кольнувшая совесть заставила нервы Пола натянуться до предела.

— Я знаю о вашей жене и обо всем, что с этим связано, — продолжал давить Элсоп.

— Я весьма сочувствую, поверьте. Именно поэтому я воздерживался до последнего времени от комментариев и надеялся, что вы справитесь со своими проблемами без моего участия. Но поскольку вы исправно пишете свои заметки — лучше бы вы этого не делали, я должен сказать, что они представляют собой самый неинформативный словесный мусор, который я когда — либо видел.

Особенно те, которые касаются Арчин. Несомненно, некоторая обрывочность других записей вызвана тем, что вы уделяете ей слишком много времени; я готов это понять, если бы только столь длительные ежедневные беседы давали реальные результаты, и вы бы стремились довести дело до конца. Но, насколько я могу судить, результатов нет, и тем не менее вы не намерены их прекращать.

Он достал из кармана пачку сложенных вдвое листов.

— Это все ваши записи об Арчин. Можно сравнить последние отчеты с теми, которые были сделаны шесть или восемь недель назад и, если не считать малозначительных деталей, не заметить никакой разницы.

— Что вы, я добился значительного прогресса, — ответил Пол. — Что вы имеете в виду под результатами? Или вы рассчитывали, что я полностью восстановлю ее память?..

— Вы нигде не упомянули, что у нее амнезия.

— Господи, да половина этих бесед была посвящена урокам английского, а не терапии! Я не мог делать заключения до тех пор, пока не был уверен, что под одними и теми же словами мы с ней понимаем одно и то же. Но сейчас я почти удовлетворен. У нее безусловно амнезия, причину которой я не могу пока установить, но она в состоянии свободно говорить о том, что с ней происходит в последнее время, и я считаю, что лучшее, что мы можем для нее сделать, — это предоставить ей как можно больше свободы, разумеется, следить за ней на случай непредвиденных эксцессов вроде того, который произошел в Бликхемской больнице, но я надеюсь, что менее напряженная обстановка, чем та, которая окружает ее в Ченте, позволит ей расслабиться и выявит из памяти подавленные мотивы.

Слова звучали весьма бойко и убедительно, однако лицо Элсопа оставалось подозрительно хмурым.

— Вы так и не определили ее национальность? — спросил он.

— Гм: нет. Только то, что, по мнению филологов, ее язык принадлежит к группе восточных.

— Есть во всем этом какая — то нелепость, — решительно произнес Элсоп. — Ее амнезия, если это именно она, слишком… слишком всеобъемлющая. Это имело бы смысл, если бы она была связана с каким — либо изолированным предметом. Но: ладно.

— Он встал и двинулся к дальней стене кабинета. — Зовите ее и проводите обычную беседу. Как будто меня здесь нет.

Пол покрылся потом, Пол подчинился. Пока Арчин усаживалась, он напомнил ей об Элсопе, и она механически ему улыбнулась. Затем провел обычное вступление, такое же, какое делал совсем недавно, и минут десять прочесывал себе мозги, придумывая на ходу вопросы, которые удовлетворили бы Элсопа, и в то же время не затрагивали бы ее происхождения.

Неожиданно он заметил, что Элсоп подает ему знаки. Ему не осталось ничего другого, как приказать Арчин сидеть спокойно, и обернуться к консультанту.

— Вы так ничего не добьетесь, молодой коллега, — решительно сказал Элсоп. — Вы обходите ключевые позиции — особенно чувствительные области, секс, насилие, и даже ее происхождение и семью. Позвольте, я сам ее спрошу, тогда вы поймете, что я имею в виду.

Внутренне дрожа, Пол вынужденно подчинился и снял стандартный приказ, который обычно отдают при введении в гипноз — «Ты не слышишь ничьего голоса, кроме моего,» — обычно он его пропускал, но сегодня произнес из — за Элсопа.

«Она слишком привыкла говорить обо всем в этом месте и в это время.

Сможет ли мой поспешный приказ удержать ее рот на замке?» Когда Элсоп начал задавать вопросы, он поймал себя на том, что кусает ноготь большого пальца, и поспешно спрятал руку в карман, чтобы скрыть этот предательский признак.

Облегчение подступало волнами, и тем сильнее, чем дольше длились расспросы.

Арчин решительно отбивала все попытки Элсопа втянуть ее в разговор о семье и доме, хотя, как только он переходил к недавним событиям, отвечала с готовностью.

«Боже мой, Арчин. Ты: ты так предана мне. Я делаю для тебя все, что могу, и теперь вижу, как сильно ты это ценишь.» Затем, однако, Элсоп свернул на другой курс, и облегчение мигом улетучилось.

— Вы помните лес, где впервые встретили доктора Фидлера, — спросил Элсоп. — Перед этим там был другой мужчина. Вы помните?

Она утвердительно кивнула.

— Что случилось, когда вы его встретили, Арчин?

«Господи Иисусе! Я никогда не говорил с ней о Фабердауне. О чем я думал? Я обязан был написать об этом в отчете. Не удивительно, что Элсоп так доволен! Как говорил папа Фрейд!..» — Я: я подошла, чтобы сказать ему привет, он что — то ответил, я не поняла, он схватил меня за руку и хотел: я не знаю этого слова по — английски. Положить меня на землю и получить от меня удовольствие.

— Что же вы сделали?

— Я сначала удивилась, что не понимаю, что он говорит. Потом он сделал мне больно, толкнул меня — толкал, так, и я поняла, что должна с ним бороться. Он был тяжелый. Я сделала так: — Жест, показывающий, как она царапает ему щеку. — Потом я его ударила. Он отодвинулся назад, потом начал опять, и я поняла, что должна его остановить.

— Как?

— Я ударила его о дерево, — пробормотала она еле слышно, словно стыдясь.

— А перед тем, как вы его увидели? — продолжал Элсоп. — Что случилось тогда?

Молчание.

— Где вы тогда были, в лесу или в поле?

Молчание.

Некоторое время Элсоп продолжал давить. Наконец, он вздохнул и передал управление Полу, который вывел Арчин из гипноза и отослал в палату, радуясь, что все наконец — то закончилось.

— Я понимаю, как вам трудно, — согласился Элсоп, когда дверь за ней закрылась. — Тем не менее, вам стоит придерживаться этого направления более интенсивно — идти назад от самого раннего момента, который она помнит. Но эта резкая граница между ясностью ее воспоминаний после определенного момента и полным провалом до него наводит меня на мысль о мозговой травме. Вы ведь так и не сделали ей рентген черепа?

Пол покачал головой.

— Как вы думаете, вы сможете ее уговорить полежать спокойно, пока ей сделают снимок?

— Уверен, что смогу.

— Хорошо, сделайте это как можно быстрее. Все очень запутано, но она определенно склонна к сотрудничеству. Это вселяет надежду: Тем не менее не забывайте, что я вам говорил об оформлении записей.

— Да. Простите. Но разрыв с Айрис выбил меня из колеи.

— Может, вам стоит взятьотпуск на одну — две недели? — предложил Элсоп.

— Спасибо, но: нет. Я только начну хандрить в одиночестве, и вреда от этого будет больше, чем пользы. Так я, по крайней мере, занят работой.

— В жизни, знаете ли, есть и другие вещи, а не только работа, — сказал Элсоп и поднялся. — Хотя, согласен, одинокая хандра не пойдет вам на пользу. Когда вы сможете сделать рентген?

— На всякий случай, мне стоит поехать вместе с ней. — Пол перелистал настольный календарь. — Я не дежурю в эти выходные. Попробую договориться на субботу утром, как в прошлый раз.

— А разве в субботу у вас нет этого дурацкого комитета?

— Черт, есть конечно. Я просто забыл записать. Но это неважно, я успею после.

Доктор Холинхед в последнее время проводит заседания быстро.

Глава 34

«Мне страшно.»

Пол сидел молча, почти не слыша голосов других членов комитета, обсуждавших жалобу профсоюза, в которой утверждалось, что слишком много ремонтных работ в больнице делают пациенты. Он даже не пытался понять, кто о чем говорит.

Бессловесный страх бился у него в голове, как сумасшедший скрежещущий колокол наверху на башне.

«Я ей все рассказал, повторил, объяснил, что ничего страшного в рентгеновском оборудовании нет; я показывал ей снимки головы и рук.

Кажется, она поняла. Но если она опять сорвется, они: Нет, я даже не хочу думать, что они сделают. Но что же ей померещилось тогда в этой машине?

Она не признается.»

Говорил Рошман, пухлый человечек очень еврейской наружности, очки в роговой оправе сидели не столько у него на носу, сколько на румяных щеках, а редкие волосы были уложены на макушке параллельными рядами, между которыми просвечивала розовая кожа.

«На некоторое время я отвязался от Элсопа, но то, что я не спросил Арчин о Фабердауне и не записал все как следует в отчет, — грубая ошибка.

Зато он получил легко и просто то, что ему больше всего хотелось: полноценное чувство, которое обычно испытывает отец, если ему удается продемонстрировать сыну свое превосходство, и еще облегчение, что сенсационная статья, сделающая имя сына громче его собственного, появится не скоро.» Перешли к следующему пункту. На этот раз Пол вообще не понял, о чем речь.

«Я хочу: Чего я хочу? Наверно, впустить хоть немного Ллэнро в наш больной мир.

Сюда, где как мухи на стекле жужжат эти глупые голоса. Цветы в человеческий рост, дыхание далекого моря. Я хочу завещать его тому, кто одинок, но силен внутренним зрением. Что поймет Холинхед о стране, где у власти не те, кто сильнее всех к ней рвется, а те, кого сильнее всего любят?» Холинхед, собравшийся уже объявить следующий пункт повестки дня, заметил взгляд Пола и поднял голову.

— Вы хотели что — то сказать, доктор Фидлер?

— А: нет. Нет, спасибо. Это уже неважно.

Подозрительный взгляд главврача еще некоторое время ощупывал его лицо и наконец вернулся обратно к бумагам.

«Потерять Ллэнро: мука. Но хотя бы помнить его: я завидую. Я помню только гулкий туннель, дом, на милю вокруг которого не сыщешь живой души, школу, где меня разбавленными чернилами учили отвечать на идиотские вопросы, женщину, которая знала, что ее сын умнее и ярче других, и которая при каждом удобном случае спешила подышать на это его сияние и потереть рукавом, другую женщину, которая прекрасно понимала чувства первой, но которая не дала мне исправить эту ошибку хотя бы в следующем поколении.

Есть ли на каком — нибудь далеком рукаве дельты времени Пол Фидлер, но не один из тех миллиардов, которые жалуются мне на свою проклятую судьбу, а счастливый? Если есть, то он думает не моим мозгом. Мой камертон не настраивается на счастье.» Он принялся рисовать на обратной стороне протокола. Он изобразил что — то вроде карты из линий, расходящихся от центрального ствола. Снизу вверх он стал ставить на них метки: первую развилку он назвал «Травма в одиннадцать с половиной лет» и пририсовал рядом могильный холмик, вторую — «Отчислен» — широкая стрелка, символ тюрьмы. Никакой системы в том, как он расставлял метки не было; он мог вспомнить сотни таких развилок, не сходя с места.

Наверху листа — современность и подсчет очков. Он вдруг заметил, что почти каждая ветвь кончается символом какого — нибудь несчастья; не давая воображению разыграться, он собрал их снова в одну точку и пририсовал рядом череп и кости.

Задумчиво он стал водить по линиям, выискивая развилку, которая вела бы к чему — то лучшему, а не к худшему.

«Может, здесь? Если бы Айрис разорвала помоловку? Да, пока только этот.

Я был бы раздавлен, но потом: потом в первой или второй больнице, где я работал, я бы встретил молоденькую симпатичную медсестричку, мы бы поженились, она бы еще поработала некоторое время, пока я не получил бы должность с приличной зарплатой, и, может быть, сейчас я бы мечтал, как вернусь домой и повезу жену и сына в какую — нибудь деревеньку в добром старом Остине, и мы бы там смеялись и строили планы…» — Доктор Фидлер, вы намерены продолжать заседание в одиночестве?

Холинхед со всем сарказмом, который он был способен продемонстрировать, складывал бумаги в папку, все остальные, не торопясь, двигались к двери.

Чертыхнувшись, Пол присоединился было к ним, но Холинхед щелкнул пальцами и жестом приказал подождать. Он нервно подчинился.

— Вы не слишком внимательны, доктор Фидлер, — напрямую упрекнул Холинхед, когда все остальные, кроме мисс Лаксхэм, наводившей на столе порядок, оказались на приличном расстоянии. — Вы фактически отсутствовали на заседании.

Не дожидаясь ответа, он поднялся, и лицо его посуровело.

— Кроме того, вашу работу в последние несколько недель трудно назвать выдающейся. Я старался воздерживаться от комментариев, но не я один заметил ваш отсутствующий вид, и именно поэтому считаю своим долгом призвать вас взять себя в руки.

«Самоуверенный ублюдок.»

— Вы были когда — нибудь женаты? — спросил Пол.

— Я знаю о: э-э: отъезде вашей супруги. Именно поэтому я в последнее время проявлял к вам снисхождение.

— Так были или нет?

— Не понимаю, зачем это вам?

— Если бы вы были женаты, вы бы понимали. Возможно.

— Если я правильно уловил вашу мысль, — резко сказал Холинхед, — то должен в свою очередь потребовать, чтобы вы учли возможные последствия ваших ежедневных и многочасовых бесед с молодой и привлекательной пациенткой. И прежде чем вы — судя по вашему виду — скажете какую — нибудь грубость, позвольте подчеркнуть, что в то время, пока я с ничем не оправданной непредусмотрительностью вам доверяю, среди пациентов психиатрической больницы ходят упорные слухи о вашем приятном времяпрепровождении. Было бы полезно для всех, если бы доктор Радж освободила вас от ведения этой пациентки.

— Полезно для всех? — дернувшись, откликнулся Пол. — Для всех, кроме самой пациентки. Я всегда считал, что прежде всего должны учитываться интересы больных.

— Вы просто не знаете, — пробурчал Холинхед, — какое прозвище ходит сейчас по больнице применительно к этой молодой женщине. Ничего похожего на «Сопливого Эла» для доктора Элсопа или моего собственного эпитета «Святой Джо».

«Хорошенькое дело. Я был уверен, что он ничего не знает об изобретениях Мирзы.» Вслух Пол сказал:

— Что еще за прозвище? Я ничего не слышал.

— Они ее зовут… — Холинхед замялся. — Они ее зовут фидлеровской сучкой.

На этот раз рентген был назначен на половину двенадцатого. Больничная машина ждала у входа недалеко от того места, где он поставил свою, но до отъезда оставалось еще несколько минут.

Пол стоял рядом с машиной, греясь на солнце и радуясь поводу надеть темные очки и спрятать глаза от водителя, с которым пришлось из вежливости переброситься парой дежурных фраз. Поскольку в Чент потом возвращаться было не нужно, он решил, что поедет на машине вслед за больничной, а потом — сразу домой.

— Прекрасный день, — слушал он вполуха болтовню шофера. — Хотел свозить жену с ребенком на природу. В реке поплавать, может быть. Пока погода не испортилась. — Критический взгляд в небо. — А вместо этого придется торчать в Бликхеме до самой темноты.

«Фидлеровская сучка. Не может быть, чтобы это запустил Мирза. На него не похоже.

Да и ни на кого…»

— Они должны быть с минуты на минуту, — механически сказал он. — Да, вон сестра Дэвис ее ведет.

«Чем — то недовольна. Поссорилась с дружком? Или просто неохота работать в такой хороший день?» — Доброе утро, Арчин.

— Доброе утро, доктор Фидлер.

«Значит, ее так зовут? И это ее не задевает? Наверно не знает, какой смысл в английском языке имеет слово «сучка».» Он чувствовал странное давление в голове, словно череп вот — вот лопнет, как пережженный глиняный горшок под горячим солнцем, и все его тайные мысли высыпятся наружу на обозрение всему миру.

— Вы едете с нами, доктор? — спросила сестра Дэвис непривычно резко.

Шофер открыл заднюю дверь, чтобы Арчин могла забраться внутрь, что она и сделала, бросив грустный взгляд на больничный сад.

— Я поеду за вами на своей.

— Понятно. — Сестра разочарованно закусила нижнюю губу.

— В чем дело, сестра?

— Ну: Я не думала, что это займет так много времени. — Она замялась, потом быстро сказала, словно решив, что незачем скрывать. — Я должна была освободиться до ланча, и мы договорились с другом, что он меня встретит, и я подумала, что если вы поедете в больничной машине, то: ладно, не имеет значения.

Она забралась вслед за Арчин в машину, и водитель со стуком захлопнул за ними дверцу. Этот звук откликнулся гулким эхом в голове Пола.

«Торопится на свидание, наверное с каким — нибудь красавцем. Мечтает отвезти жену и ребенка поплавать в реке. А я? У меня голова трещит от перегретого солнцем учебника. Худшее лето в моей жизни. Мирза уезжает, Айрис нет, ребенка: наверное, тоже уже нет. У меня не осталось ничего, кроме несущуствующего мира по имени Ллэнро, но и его они скоро отнимут.» Он не заметил, как доехал от Чента до Бликхемской больницы; сознание его выключилось и вернулось обратно, только когда он протянул руку Арчин, чтобы помочь ей выйти из машины. Она подняла глаза на чистое голубое небо и вздохнула.

— Что — нибудь не так, Арчин? — спросил он, волнуясь, что может вернуться ее слепой страх и все его уговоры и увещевания разлетятся прахом.

— Я хочу:

— Что?

— Я хочу увидеть это опять, — сказала она и, уступая нетерпению сестры Дэвис, покорно двинулась за ней к дверям больницы: трогательная печальная кукла в уродливом ситцевом платье и грубых тяжелых башмаках.

«Она хотела пожаловаться. Смотреть через решетку на летнее небо: это кого угодно выведет из себя.» Дежурил тот же молодой человек, что и в прошлый раз, и так же как и в прошлый раз, он был сильно раздосадован. И опять извинялся. Сегодня расписание полетело к черту из — за лошади, которая лягнула двух человек, сшибла третьего, и ее пришлось пристрелить, но единственным подходящим оружием для этого оказалось охотничье ружье, из — за чего ни в чем ни повинному прохожему попала в ногу дробь.

Это означало, что ждать придется минимум полчаса.

Некоторое время Пол размышлял о зарешеченных окнах и Ллэнро. Затем его глаза остановились на лице сестры Дэвис с опущенными углами ее обычно улыбающихся губ, а в ушах раздался обиженный плач ребенка, которому пообещали путешествие на речку, а теперь все срывается.

Он сказал:

— Скажите водителю, чтобы он отвез вас домой, сестра. Я привезу Арчин в Чент на своей машине.

«Я это сказал. Должно быть я думал об этом, пока ехал. Просто у меня сейчас ничего не держится в голове. Но ради всего святого, нет такого закона! У нее нет документов, она не добровольный пациент, ее просто засунули в Чент, потому что это кому — то показалось удобным. Взгляни на эту смуглую мордашку; на ней так и светится «ах!»» Но мордашка лишь изумленно улыбнулась.

— Вы уверены, доктор? Я хочу сказать, вы уверены, что все будет нормально?

— Идите, — ворчливо сказал он. — Пока я не передумал.

На миг ему показалось, что она бросится ему на шею, но она лишь рассыпалась в благодарностях, крутанулась на каблуках и исчезла.

Дежурный с сомнением посмотрел на Арчин.

— Вы ручаетесь, доктор? — тихо спросил он Пола. — Прошлый раз, вы знаете:

— Это единственное в мире, что изменилось к лучшему, — уверенно ответил Пол.

— Я все — таки позову санитара, — сказал дежурный. — На всякий случай.

«Только не подведи меня, девочка. Только не подведи.» Не подвела. Ей, не торопясь, дали рассмотреть аппарат, что она проделала с тщательностью, выходящей за рамки простого любопытства, затем пожала плечами и села на нужное для снимка место. Пол подумал, что только он заметил, каких усилий ей это стоило.

К тому времени, когда Пол закончил договариваться, чтобы снимок переправили в Чент, субботний рабочий день в больнице подошел к концу.

Коридор заполнился сестрами, закончившими дежурство и спешащими к выходу, одеты они были в легкие платья из полупрозрачной материи, без рукавов и не достающие до колен, двоих или троих сопровождали парни в рубашках с распахнутыми воротниками. Они пересекали больничный двор, просачиваясь между припаркованными машинами и вливались в толпу, стекающуюся со всех сторон к автобусной остановке в ста ярдах дальше по улице.

Арчин замерла в дверях, и Пол, почувствовав ее настроение, остановился рядом.

Некоторое время она всматривалась в протекавшую мимо толпу, потом сказала:

— Пол, я здесь уже несколько месяцев, но ваш мир видела только по телевизору. Я даже не видела ваши города.

— Боюсь, что:

Слова умерли, не родившись.

«Нет, чем бы все это ни закончилось, нельзя, чтобы она думала, будто в моем мире нет ничего лучше, чем убогий Чент, войны и тюрьмы. Обрывки счастья. У других пациентов есть родственники, которые забирают их на выходные домой. У нее нет никого. И у меня нет никого.» Он взял ее за руку и повел в мимо машины, чувствуя себя почти пьяным от собственной храбрости.

«Если пациент не может быть уверен, что он в безопасности рядом со своим врачом, то грош цена такому врачу. Черт с тобой, Святой Джо. Уличный скрипач[15] ведет свою сучку на прогулку.»

Глава 35

Сперва он держался настороже, опасаясь, что она попытается убежать. Но очень быстро успокоился и сам увлекся прогулкой. Арчин радовалась так, что чуть не прыгала по тротуару — словно девочка, вырвавшаяся на каникулы из ненавистной школы. В ее поведении было что — то детское и трогательное: она без всякого стеснения таращилась на прохожих, через каждые несколько ярдов останавливалась поглазеть на витрины и требовала объяснений всему, что там видела.

Бликхем никогда не был особенно привлекательным городом, но сегодня погода скрашивала его безобразие. Пол провел ее по самым симпатичным улицам, показал елизаветинскую ратушу, еще две или три достопримечательности, но потом сдался, и они стали бродить просто так, куда глаза глядят. Трогательное восхищение, с которым она встречала все вокруг, было ему наградой.

Через час или чуть больше он почувствовал, что проголодался. Тут возникала проблема с ее непреклонным вегетарианством, но, поломав несколько минут голову, он вспомнил о китайском ресторанчике, в который ходил как — то на ланч с помощником Элсопа. Располагался он как раз неподалеку.

Повернувшись, чтобы заговорить о еде, он вдруг обнаружил, что Арчин чем — то подавлена, в полную противоположность ее радужному настроению всего минуту назад.

— Что случилось? — встревоженно спросил он.

— Нет, нет, ты собирался что — то сказать?

— Я подумал, что надо сходить поесть. Я знаю место, где не дают мясо.

Она кивнула и некоторое время шла молча. Наконец, когда они прошли мимо группы людей, сказала:

— Пол!

— Да?

— Эти люди очень странно на меня смотрят. Почему?

Ничего не понимая, он сам уставился на нее, потом вдруг щелкнул пальцами.

«Господи! В этом мешке вместо платья на два размера больше, чем надо, и в солдафонских штиблетах — люди, наверно, думают, что ее только что выпустили из тюрьмы.» Он остановился и огляделся по сторонам.

«Нельзя, чтобы такая ерунда испортила ей день. Но она не знает своего размера.

Что же делать, покупать портновскую ленту? Нет, к черту. Я обращаюсь с ней, как с ребенком. Я чувствую себя отцом. Я чувствую: Проклятье, я чувствую гордость.» — Правильно! — сказал он вслух. В следующий раз тот, кто на тебя посмотрит, подумает: «Ну и ну!» — Что?

— Неважно.

В Бликхеме был универмаг, работавший по субботам, специально для мелких клерков и фермеров, которые только в выходные дни и могли выбраться за покупками. В отделе женской одежды они сразу же натолкнулись на продавщицу, черное форменное платье которой вместо пояса было подвязано измерительной лентой.

— Эта юная леди провела некоторое время в больнице, и ее: гм: одежда сейчас на складе, — весело солгал он. — Не могли бы вы подобрать ей что — нибудь подходящее?

Продавщица с сомнением посмотрела на Арчин.

— Только в подростковом отделе, — ответила она. — Вон там.

Пол повернулся туда, куда она показывала. В дальнем углу отдела он увидел множество полок и вешалок с разноцветной яркой одеждой, которые они почему — то не заметили, когда входили. Он уверенно двинулся в указанную сторону.

«Теперь посмотрим, удалось ли мне набраться вкуса от лондонских модниц, которые всегда крутились вокруг Айрис. Должна же быть хоть какая — то польза от этой проклятой женщины.» Глаза его выхватили трикотажное нижнее белье в дерзкую черно — белую клетку, кружевной пояс для чулок и сами чулки с белой оборкой поверху и в сеточку с цветочным узором.

«Кажется, сейчас это в моде. Она выглядит лет на четырнадцать, а я, наверное, на все сорок.» — Вот этот комплект, — сказал он, показывая рукой. — И: минутку.

Голубое? Нет.

Желтое подойдет больше. Покажите нам желтое платье. И летний плащ. Вон тот, светло — зеленый.

— Да, сэр, — послушно вздохнула продавщица.

Дожидаясь Арчин из примерочной, он нервно закурил. Отдел заполнялся подросткового вида девушками. Пол был здесь единственным мужчиной, и все они в изумлении таращились на него, кроме нескольких, которые, очевидно, приняв его за деталь интерьера и не сочтя нужным ждать, пока освободится примерочная, поснимали одежду и на расстоянии вытянутой руки от Пола принялись примерять новые платья. Он попытался в свою очередь тоже смотреть на них, как на мебель, но скоро почувствовал, как от близости такого количества теплой и гладкой кожи в нем просыпается запертый после отъезда Айрис в дальний угол сознания инстинкт.

«Интересно, Мирза знает кого — нибудь из них? Я бы не удивился. Он, кажется, перепробовал все категории местных жительниц.» — Пол?

Если бы она не окликнула его по имени, он ни за что бы ее не узнал.

Арчин стояла перед ним — робкая, тоненькая и великолепная, в желтом приталенном платье, белых кружевных чулках и легких рыжевато — коричневых босоножках, глаза сияют, волосы, отросшие за время пребывания в Ченте, уложены на одну сторону гладким крылом.

Рядом с довольным видом стояла продавщица.

— Извините, что заставили вас так долго ждать, сэр, но я решила, что юной леди нужны туфли, и еще я взяла на себя смелость причесать ее в более современном стиле.

— Не нужно извинений, — сказал Пол. — Просто покажите мне счет.

Удовлетворенно ухмыляясь, продавщица двинулась к кассе, а Арчин, не в силах больше сдерживаться, повисла у него на шее.

Из дальнего угла отдела на ниx во все глаза таращились две девчoнки, видимо сестры. Выражения их глаз говорили яснее слов: «Золотой папочка!».

Не сговариваясь они повернулись друг к другу, на лицах обеих была написана нескрываемая зависть.

К ресторану они подошли как раз вовремя; швейцар уже сообрался переворачивать табличку на двери с «открыто» на «закрыто». Но обслужили их как положено, несмотря на то, что они были последними посетителями.

Пока они изучали меню, Пол незаметно — по крайней мере, он на это надеялся — изучил состояние своего кошелька.

«Если учесть количество потраченного материала, современная мода получается весьма дорогой.» — Можно посмотреть? — попросила Арчин, протягивая руку.

— Что? Ах, это? — Он достал деньги. — В Ллэнро нет денег?

— Есть, но ими редко пользуются. — Неожиданно она запнулась, а глаза стали испуганными. — Я не должна была этого говорить? Мы здесь не одни.

Она ошеломленно схватилась за голову.

— У меня такое чувство, что ты сказал, что я не должна об этом говорить.

Пол рассудительно улыбнулся.

— Если мы не в больнице, это не имеет значения. И потом, я начал первым.

Она кивнула и принялась исследовать банкноты.

— А почему редко пользуются?

— Ох — потому, что там хватает всего для всех. Еды, домов: Ты живешь не в Ченте, Пол?

— Нет.

— Знаешь, — она негромко рассмеялась, — сначала я думала, что в этом мире все живут в таких больших домах, как больница, и мужчинам и женщинам нельзя быть вместе. Я подумала: тьяхарива, они не наслаждаются друг другом.

«Так оно и есть. Кроме везучего прохиндея Мирзы.» — Что ты только что сказала?

— Что? А, тьяхарива? — Начальные звуки этого слова он даже не стал пытаться произносить; губы и язык отказывались складываться нужным образом. — Это значит «нельзя, чтобы так было». Наверно так можно сказать.

Мы говорим это слово перед тем как сказать что — то, к чему нельзя относиться серьезно.

«Арчин в Ченте до конца дней: тьяхарива!» Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его насторожиться.

— Официант! Где у вас телефон?

«Если я не привезу Арчин вовремя, они решат, что она набросилась на меня и убежала.» Сегодня дежурил Ферди Сильва. Пол нес какую — то чепуху насчет того, что хочет показать Арчин знакомые окрестности в надежде пробудить таким образом ее память.

На вопрос, когда они вернутся, он ответил, что она не заключенная.

— Пол, — сказала Арчин, когда он сел обратно за столик, — покажи мне, где ты живешь.

— Пожалуйста. — Голова у него кружилась, и он не хотел думать ни о каких последствиях. — И не только это. Может, я и не в состоянии предложить тебе прогулку на воздушном шаре, но мы можем проехать гораздо дальше на машине.

«Когда я был маленьким, мне говорили, что дети появляются с неба. Эта девушка из другой, яркой вселенной: не ангел, но дух, эльф, дочь Ллэнро, а не этого мира.» Возвращаясь к больнице, где он оставил машину, Пол держал ладонь у Арчин на плече. Ей это нравилось, то и дело она поднимала руку, чтобы сжать его пальцы.

И, как он и предсказывал, не было уже ничего странного во взглядах, которые бросали на нее прохожие.

В таком виде, когда до машины оставалось всего несколько сот ярдов, они и столкнулись нос к носу с миссис Веденхол.

Время остановилось.

Когда оно двинулось вновь, Пол услышал свой голос, произносящий с идиотской серьезностью:

— Добрый день, мадам. Ваши собаки больше никакого маньяка не поймали?

Миссис Веденхол побагровела, а когда Пол начал смеяться, рыкнула что — то нечленораздельное, словно перевоплотившись в одного из своих псов. Арчин ничего не поняла, но видя, как ему весело, рассмеялась тоже. Taк и не произнеся ни слова, миссис Веденхол промаршировала мимо.

Глава 36

До самого вечера у него не шел из головы этот спектакль, и каждый раз воспоминание не переставало его веселить. Все шло отлично! Одно он только упустил из виду: опыт автомобильных путешествий Арчин ограничивался полицейской и больничной машинами, и когда он разогнал свой «спитфайер» с открытым верхом до семидесяти миль в час, она испугалась так, что вцепилась мертвой хваткой в приборную доску.

Скоро, однако, она вошла во вкус, и он вихрем прокатил ее мимо очаровательных деревушек, которые сам не видел с тех пор, как катался по окрестностям, размышляя о том, как Айрис отнесется к перспективе переезда в Йембл. Он показал ей весело журчащий Теме, шершавые скалы Ладло, холмы, покрытые деревьями такого же цвета, как ее новый плащ, только еще зеленее, а однажды, когда они остановился, полюбоваться традиционным дачным садиком, живая изгородь вокруг которого буйно цвела арабисом, плющом и вьющимися розами, она растерянно проговорила:

— Я думала, что здесь все гадкое, Пол, все, все гадкое.

Глаза ее подозрительно блестели. На мгновение ему показалось, что она сейчас заплачет.

«Я мог бы и догадаться. Нужно было увозить ее из больницы каждую субботу. Почему мне это не пришло в голову раньше? Она же должна до смерти завидовать тем, у кого есть друзья и родственники, которым можно позвонить, и которые забирают их из больницы хоть на время.» Она прервала свое созерцание сада и повернулась к нему.

— Пол, ты живешь в таком же доме? Ты сказал, что покажешь, где ты живешь.

Он мысленно сверился с картой.

— Мы будем там через десять минут, — пообещал он и нажал на газ.

Вид дома совершенно очаровал ее, а войдя внутрь, она буквально остолбенела от восхищения. Она осторожно обошла гостиную, нерешительно потрогала мебель, словно не в силах поверить, что та настоящая, а он стоял в стороне и не мог удержать самодовольную улыбку. Что — то очень незамутненное было в ее реакции, особенно по сравнению с Айрис. Не имея предрассудков по поводу качества или престижности вещей, она смотрела на все только своими глазами, и ей это нравилось.

Он провел ее по всему дому, попутно объясняя, что есть что: не просто кухонная утварь, а электроплита, не телевизор, а телефон, который она видела в больнице, но ей не разрешалось им пользоваться. Чтобы развлечь ее, он набрал службу времени и дал послушать.

Она открыла холодильник, с интересом проинспектировала пучки салата, помидоры, яйца, масло, затем наткнулась на пакет с сосисками и подозрительно фыркнула. Она подняла на него удивленные глаза, и во взгляде ее читалась укоризна.

— Прости, — неуклюже сказал он. — Мы относимся к мясу не так, как вы.

Она пожала плечами и отодвинула сосиски в сторону.

— У нас есть поговорка: «Когда идешь в Таофрах» — это такой большой город, который когда — то был столицей того, что вы называете Данией, — «ты должен носить такую же одежду, как и другие люди.» Наверно, есть их еду тоже.

Пол удивился.

— Мы говорим то же самое о Риме. «Когда в Риме, поступай, как римляне».

Захлопывая холодильник, она бросила через плечо:

— Что тут странного? Мы все люди.

Она покрутила кран над раковиной и спросила, все еще не глядя на него:

— Мы будем ужинать здесь, или ты отведешь меня в Чент?

— Если хочешь, поедим здесь. У меня не очень много еды, но для двоих хватит.

— Ты живешь здесь совсем один?

Пол смущенно переступил с ноги на ногу.

— Сейчас — да.

— А раньше — нет?

— Раньше — нет.

Она подпрыгнула и уселась на краю стола, болтая ногами и любуясь своими новыми белыми чулками.

— Вы не были счастливы, — предположила она через некоторое время.

— Боюсь, что нет.

— Кажется, в этом мире люди имеют детей просто когда живут вместе, даже если они не уверены, что будут счастливы, и что будут хорошими родителями.

У тебя есть дети, Пол?

— Нет.

Она ослепительно улыбнулась.

— Как хорошо! Я боялась: Но это было глупо. Ты слишком хороший, чтобы заставлять детей иметь несчастных родителей.

«Если бы это было правдой!»

Но ее внимание уже переключилось на другое.

— Пол!

— Да?

— Я заключенная в Ченте? Я смогу когда — нибудь оттуда уйти?

Он замялся.

— Это трудно объяснить, — уклончиво начал он, — Понимаешь:

— Ох, я не жалуюсь, — перебила она его. — Мне повезло, что мне помогали, пока я была чужая, не умела говорить по — английски и все остальное. Но я старалась учить английский и делать все так, как все люди вокруг меня, и:

Пол глубоко вздохнул.

— Арчин, что в Ллэнро думают о тех, кто говорит неправду?

— Неправду? — Две складки прорезали ей переносицу. — Мы любим говорить правду, но иногда это не получается. Тогда мы притворяемся.

«Как она только что сказала: мы все люди.» — Понимаешь, — проговорил он медленно. — В нашем мире мы любим иметь всему четкое объяснение. Мы хотим знать о людях откуда они, на что живут, на каком языке говорят. Ты самый странный человек из всех вокруг. Люди хотят держать тебя под присмотром. Наблюдать за тобой, быть уверенными, что ты все делаешь правильно. — Пол вытер вспотевшие ладони о брюки. — Если они не поверят, что ты говоришь правду, они будут считать, что ты сумасшедшая.

Она понимающе кивнула.

— Я так и думала. Еще до того, как ты меня предупредил, я решила не говорить никому о Ллэнро.

— Нужно немного подождать. Когда станет ясно, что ты можешь вести себя так, как все люди, тебе разрешат уйти из Чента и жить самой. Не волнуйся — я буду помогать всем, чем смогу.

— Я должна жить сама?

— Ох, у тебя конечно будут друзья, и:

— Ладно. — Она спрыгнула со стола. — Ты не показал мне, что в этом доме наверху.

С живым интересом она обследовала обе спальни, одна из которых предназначалась для гостей. Но ванная вызвала у нее такой восторг, что она захлопала в ладоши и воскликнула:

— Ох! Как здорово!

— Ванная? А что? — Пол несколько удивился.

— Можно? — Она наклонилась потрогать блестящие краны. — Я не чувствовала себя по — настоящему чистой с тех пор, как появилась в больнице.

Там всегда э-э: запах.

А ванна, в которой мне дали мыться, с дезинфекцией. Дези:?

— Ты правильно говоришь.

«Гмммм…»

Он открыл дверцу шкафа и показал ей всякие туалетные разности, оставшиеся после Айрис. Открутил крышку одного из флаконов, дал понюхать.

— Лучше?

— Мммм! — она прикрыла глаза.

— Тогда вперед. Бери все, что понравится. Какие — то из них надо лить в воду. — Говоря это, он повернул кран с горячей водой и подождал, пока руке станет тепло.

— И как вы в Ллэнро относитесь к тому, чтобы выпить?

— Выпить? — недоуменно откликнулась она.

— Алкоголь. Ну: — Он замялся. Естественно, для обитателей Чента спиртное было категорически запрещено. — Ты понимаешь, пиво, вино? Все, что делают из фруктов или зерна, и от чего становится весело?

— А, да! Мы делаем это из винограда.

— У нас это называется вино. У меня есть внизу немного шерри; я сейчас принесу.

Он уж почти собрался уйти, когда она его окликнула:

— Пол!

Обернувшись, он снова увидел ослепительную улыбку.

— Пол, ты так добр ко мне. Спасибо.

«К тебе все должны быть добрыми. Поэтому я так смущен.» Когда он вернулся с бокалом шерри, она успела снять платье и чулки, дверь в ванную оставалась открытой, и это было для него немного неожиданно. Его удивила и ее абсолютно спокойная реакция на его появление, и он, уходя, плотно закрыл дверь ванной.

«Хотя, когда мы встретились впервые, она была совсем голой.» Он спустился по лестнице, смешал себе коктейль и пошел на кухню, посмотреть, что есть съестного. Ничего серьезнее, чем на легкую закуску, он не нашел; с тех пор, как уехала Айрис, он предпочитал не тратить время на стряпню и питался в основном больничными ланчами и какими — нибудь полуфабрикатами по вечерам.

Однако, Арчин вряд ли станет возражать против салата из сыра, есть еще хлеб, купленный только вчера. Что — то бормоча себе под нос и впервые с того дня, когда он получил работу в Ченте, чувствуя себя по — настоящему счастливым, Пол занялся приготовлением ужина.

«Как она радуется самым простым вещам. У кого еще обычная ванна с пригоршней ароматной пены вместо дезинфектанта может вызвать такой восторг. Это все равно что забрать маленькую девочку из сиротского приюта и показать ей, как мечта становится явью.» С тех пор, как он остался один, Пол стал много пить — гораздо больше, чем допускал его медицинский опыт, зато это помогало ему смотреть на ситуацию без паники — и теперь, собравшись взять вино к ужину, он обнаружил, что последняя бутылка пуста. Оставалось еще, однако, холодное пиво. Он пожал плечами.

«Если не понравится, придется пить воду.» Он с удовлетворением посмотрел на результат своих трудов: горка сыра в обрамлении зеленого лука, красных помидоров, ломтиков огурца, ярко — желтых яблочных долек и темно — коричневых сухофруктов. С хлебом и апельсинами на десерт этого должно им хватить.

Он вернулся в гостиную взять себе еще шерри. Когда он наливал вино из бутылки в стакан, сверху раздался ее голос:

— Пол?

Он поднял голову и едва не выронил бутылку. Она стояла на лестнице, опустив одну ногу на ступеньку вниз и держа голову так, чтобы ловить носом запах собственных рук. Она была розовой от тепла ванной и абсолютно голой.

— Арчин, ради бога! Немедленно оденься!

Она опустила руки и уставилась на него с обиженным недоумением. После короткой паузы спросила:

— Тебе не нравится на меня смотреть?

— Нравится! Господи, боже мой, ты прекрасная девушка. Но:

— Я не понимаю людей здесь, — вздохнула она. — Даже когда тепло, всегда в одежде, всегда говорят об одежде — никогда о том, как выглядят их тела, или как сделать твердыми мускулы: Но, Пол, эта пена, которую ты налил в ванну, я теперь так вкусно пахну! Я хочу, чтобы ты сначала понюхал.

Она спустилась с лестницы и протянула к нему руки. Но еще не успев коснуться его оцепеневшего тела, замерла, и лицо ее стало грустным.

— Пол, это: неправильно, да?

— Я: — Голос звучал тонко, а звуки отказывались складываться в слова. — Арчин, ты красивая, и очаровательная, и прекрасная, и все такое. Но я твой врач. Я должен наблюдать за тобой, но мне нельзя: нельзя:

Она уперла руки в бедра и агрессивно выставила вперед свои маленькие груди.

— Наблюдать за женщиной и не подходить к ней, не касаться, не целовать?

Пол, с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, я никогда не была так долго без мужчины! Это по — настоящему сведет меня с ума! Это как огонь в животе. Я думала, сегодня, слава богу, наконец — то, это наказание для сумасшедших в вашем мире, и он теперь знает, что я не сумасшедшая, и что меня не надо больше наказывать:

Она подняла обе руки к плечам и сжала свои маленькие кулачки так сильно, словно хотела их сломать.

— И если я не сойду с ума, то просто умру!

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Снаружи послышался звук остановившейся машины. Пол покрылся потом. Он бросился к ближайшему окну, открытому по случаю теплого вечера и резко задернул штору. Было еще светло. Следующая штора, потом еще одна, и, наконец, он закрыт от прохожих.

Тяжело дыша, он повернулся к Арчин. Мотор заглох, хлопнула дверца.

«Бесполезно. Если кто — нибудь из соседей случайно заглянул и увидел …» Он неуклюже попытался ее утешить, но она дернула плечами, а когда он повторил попытку, рубанула его по руке ребром ладони так, что он вскрикнул от боли. Она скривила губы, словно собиралась плюнуть ему в лицо.

«О Боже! Что за ловушку я вырыл себе на этот раз!» Раздался стук в дверь. Он похолодел, сердце куда — то провалилось. Руки его метнулись вперед и сжали плечи Арчин.

— Арчин, ради всего святого! Если они найдут нас с тобой в таком виде, они меня выгонят, и мы никогда больше не увидимся. Они запрут тебя в Ченте до конца жизни!

Она подняла на него потухшие глаза.

— Это не может быть правдой, — печально сказала она. — Люди не могут так жить.

Снова стук в дверь, на этот раз громче. Он резко тряхнул ее.

— Клянусь тебе! Потом Арчин, когда тебе разрешат уйти из Чента, и ты не будешь моей больной, потом — но сейчас ты меня погубишь. Прошу тебя, прошу!

Она вывернулась из его рук, резко развернулась и двинулась к лестнице, сгорбившись и опустив голову. Пол провел рукой по лбу и обнаружил, что он мокрый от пота.

«Быстрее, женщина, да не плетись же ты так!» За его спиной раздался звук отодвигаемой шторы. Вслед из открытого окна он услышал голос:

— Пол! Ты получил мои часы? Ого! Ничего себе! Привет, Айрис! Сегодня жарко, правда? Ого — го! Это не Айрис! Ты старый сукин сын, Пол, не ждал я от тебя таких фокусов!

В окне хихикало и кривлялось красное круглое лицо Мориса Дукинса, пребывавшего на вершине своей маниакальной фазы.

Глава 37

Когда к Полу вернулась способность двигаться, он первым делом повернулся в сторону лестницы. Арчин исчезла.

«Может ее здесь никогда и не было? Может все это сон? Перегрелся на солнце, и теперь у меня галлюцинации от жары и усталости.» — Что же ты не приглашаешь меня разделить вашу маленькую вечеринку? — спросил Морис.

«Все пропало, разлетелось на куски, дом рухнул, земля разверзлась и поглотила меня…» — Пол, не ожидал я такой встречи от старого друга! Ладно, я все равно войду.

Морис отклонился назад и отодвинул в сторону оконную раму. Затем, изобразив на лице обиду, перекинул через подоконник сначала одну толстую ногу, потом другую.

Волосы у него были всколочены, на лице трехдневная щетина, ботинки нечищены, а молния на брюках расстегнута на полтора дюйма. Пол отметил это механически, словно фотоаппарат, пытаясь одновременно разобраться в вихре проносившихся у него в голове мыслей.

«Дать ему выговориться, успокоить и выпроводить вон? Не получится. В таком состоянии его бесполезно уговаривать. Как бы всунуть ему лекарство?

Тут полно порошков, склянок и микстур, которые я нанес для себя, но я не смогу заставить его их проглотить. Нужно его напоить. Отвезти в Чент — нет, ради всего святого, как можно дальше от этого места. Ему нужно в больницу, но теперь он расскажет там не только, что у меня когда — то был нервный срыв, но и то, что видел в моем доме голую пациентку.» Мир скользил, опрокидывался, вырывался из — под ног.

Лицо блестело от пота так, словно было покрыто маслом. Морис подлетел к Полу и вцепился в руку.

— Как я рад снова тебя видеть, Пол, — болтал он без умолку. — Я все думал и думал, как мне тебя найти и отблагодарить за все, что ты для меня сделал, когда мне было так плохо, но я не знал, где тебя искать, а позавчера встретил Айрис вместе с Мэг и Берти, и она сказала, что у тебя какие — то неприятности, и что она живет пока у них, и я подумал, что просто обязан приехать и выразить свое сочувствие. Привет, привет, а кто эта твоя новая подружка, а? Это не с ней я видел тебя как — то на танцульках?

Не переставая щебетать, он изобразил какую — то дикую пародию на танцевальную фигуру, речь его при этом сопровождалась отвратительным хихиканьем. Отшатываясь и стараясь, чтобы это было не слишком заметно, Пол увидел краем глаза, что Арчин снова появилась на лестнице. Она успела влезть в платье и босоножки, решив, очевидно, не тратить время на чулки.

— Играй, моя мышка, ушла кошка домой, танцуй, моя крошка, этот танец со мной, — голосил Морис, безуспешно пытаясь попасть в мотив песенки «Падает Лондонский мост». — Удивляюсь я тебе, ты же врач, конечно, конечно, врачи тоже люди, как и все остальные, верно? — Он подмигнул Полу и легонько толкнул его локтем под ребро. — Мне было так приятно это узнать — я тебе никогда не говорил? Это значит, что я смогу справиться с самой тяжелой фазой гораздо легче. Конечно, конечно, я сейчас на вершине блаженства, и все потому, что так давно тебя не видел, и так рад, после всего, что: — Он потерял нить речи, некоторое время беззвучно шлепал губами, потом, наконец, проговорил: — Ладно, ты собираешься меня знакомить?

— Арчин, это Морис, — выдавил из себя Пол. — Мой лондонский друг.

Морис, Арчин.

— Какое — то сумасшедшее имя, — воскликнул Морис. — Икра — это яйца рыб длиной в аршин. Арчин — хмммм: Ларчин — марчин. Икра — это яйца рыбных целок — а вот и неправильно, конечно, я же знаю, что если лососиха идет метать икру, то она уже потеряла свою вишневую косточку. И я тоже скоро свою потеряю. — Он засунул пальцы под брючный ремень и уставился на Пола жалобным взглядом.

— Ты: гм: ты, наверно, устал с дороги, — рискнул Пол. — Хочешь выпить?

— Да, я взял напрокат машину в какой — то дурацкой фирме только сегодня утром в какой — то жуткой дыре, и надо же было так случиться, что этот дурак на своем «мини» вылез прямо у меня перед носом — ладно, это все должно быть застраховано, но я ужасно рад, что успел приехать до темноты, потому что с фарами творится черт знает что, одна вообще разбита, а другая смотрит на Марс, или на Юпитер, или еще на какую другую планету, черт ее знает. Я все думал, что надо послать им сигнал морзянкой, сказать привет, это Морис, но после этой дурацкой аварии, машина как — то странно дребезжит, когда нажимаешь на тормоз, поэтому я промахнулся на целую милю. Выпить!

Да, нам обязательно надо выпить за встречу.

Как мы давно не виделись, Пол. Я тебя люблю, я тебе когда — нибудь это говорил?

Он начал пританцовывать на месте, слегка приседая и подскакивая так, словно мышцы его беспорядочно сокращались и не давали конечностям покоя.

Его выпученные глаза перескочили с Пола на молчаливую и напряженную Арчин и мгновенно вспыхнули злобной ревностью.

— Садись, — предложил Пол, ужаснувшись этому мновенно исчезнувшему взгляду.

«Хотя:? Не знаю. Возможно, так: это мой шанс поймать Пола одного, без женщины.» — Я могу постоять, — сказал Морис. — Я могу поставить. Я могу поставить все.

Вообще все.

Его глаза остановились на Арчин, и усмешка, не успев появиться, тут же превратилась в наглую ухмылку.

— Насчет выпивки, — спокойно сказал Пол. — У меня есть крепкий эль, он должен тебе понравиться. Арчин, пойдем, поможешь мне принести стаканы.

Она подчинилась без возражений. И как только за ними закрылась кухонная дверь, прошептала:

— Пол, он болен?

— Боюсь, что да, — быстро ответил Пол. Он достал небольшую бутылку со спиртом, плеснул примерно на три пальца в стакан и только потом вылил туда пиво.

— Зачем ты так делаешь?

— Я не смогу заставить его принять транквилизатор. От этого он опьянеет — и, может быть, уснет, хотя в таком состоянии, мы рискуем, что он сначала войдет в совсем буйную фазу.

Пиво вспенилось до краев стакана, и он вылил остаток бутылки в другой стакан — на всякий случай, для себя.

— Хочешь? — он протянул стакан Арчин. Она отпила глоток, сморщилась и покачала головой.

— Пол! — окликнула она, когда он уже собирался выходить из кухни. — Это правда, то что ты сказал? Тебе нельзя… ничего со мной делать? Это не потому, что ты не хочешь?

— О, мой Бог, — выговорил Пол. — Как ты могла подумать, что я тебя не хочу?

Она печально улыбнулась и дотронулась до его щеки так легко, что он едва почувствовал прикосновение ее пальцев.

Морис суетливо мерил шагами гостиную; несколько раскрытых книг валялись на полу, каминные щипцы былиосмотрены и брошены далеко от своего места, а одна из диванных подушек перевернута.

— Эй, — окликнул его Пол, и он танцующей походкой прискакал за стаканом.

«Я никогда не видел его в таком состоянии. Может он чувствует свою вину, и это как — то вымещается на всем остальном.» Морис одним глотком залил себе в горло полный стакан фальшивого пива, потом высунул язык и облизал с усов оставшуюся там пену.

— Х-ха! — воскликнул он. — Не то что в этих вонючих лондонских посудомойках!

Добрый пинок — как от лягучей лошади. Что значит деревня!

— Еще? — спросил Пол.

«Если пропустить через него три или четыре стакана…» — Я принесу, — предложила Арчин, протягивая руку за пустым стаканом.

— То же самое, — с нажимом сказал Пол, и она понимающе кивнула.

— Шагай! — Морис облокотился на ручку дивана, но, видимо, счел эту позу неудобной, потому что снова вскочил на ноги. — У меня для тебя целая куча новостей, Пол, старый Пол — Полпол, Полопол, хорошее местечко ты себе нашел, это здорово, что айрисовский старикан устроил вам такой домишко. Он помер, я слышал, это правда? Неважно, это будет просто идеально для того, что я тебе придумал, у тебя будет в сто раз больше денег, чем на этой дурацкой работе, которой ты сейчас занимаешься, ты должен открыть специальную психиатрическую больницу — вот как она будет называться, СПБ, стратегическое пиздовое безобразие, тебе нравится? Я сам это придумал, потому что самое главное для таких людей, как мы с тобой, ты, наверно, потому и разбежался с Айрис, это то, что у нас никогда не было места, чтобы привести в порядок рефлексы. — По толстой щеке Мориса поползла слеза, но поток слов не прекращался ни на секунду, так что Пол даже не был уверен, переводил ли он дыхание.

— Ты только представь, Пол, беднягу с самого раннего возраста отдают на растерзание все этим гадским бабам и бабьим сплетням, смотри, пацану некуда пойти без своей сестры, например, какой — нибудь законник будет думать, что это что — то вроде респектабельного братства, ты его организуешь, чтобы заполучить целую кучу привелигированных богатеньких пациентов, которые заплатят кучу денег, чтобы у тебя лечиться, а значит никакого общественного надзора, и вообще, это не дурдом, и там можно будет привести в порядок все эти рефлексы, про которые я говорил, ну, ты понимаешь, всякие там фотографии хорошеньких телочек с большими сиськами на всех четырех стенах, а обслугу мы переманим у Майсона, или еще откуда — нибудь, мне один приятель говорил, что знает парочку таких мест, может тогда и не будет таких проблем, как у нас с тобой, и ты будешь вполне счастлив со своей толстомясой коровой Айрис и перестанешь гоняться за мальчишеским типом вроде этой лососевой целки Арчин.

Он театральным жестом вытянул руку, Арчин отступила назад, при этом лицо ее подозрительно вытянулось.

— Это уже тысячу лет, я не знаю, почему это не делают в какой — нибудь Швеции, а может уже и делают, но кто — то же должен заняться и в этой стране, и может у тебя будут даже мальчики, их пришлют родители, которые захотят вырастить их так, как считается правильным и гетеро, ну, ты понимаешь, и никто не узнает, если ты отсортируешь совсем уж безнадежных, а вот и мое пиво, спасибо.

Пиво вылилось ему в глотку как и в первый раз, без остановки.

— Пол, ты должен это сделать, ты должен помочь мне стать нормальным, я схожу с ума, помоги мне, начни учить меня прямо сейчас, смотри, как она похожа на маленького прекрасного мальчика, я:

Морис дернулся, пытаясь схватить Арчин, выронил стакан, который тут же разлетелся по полу мелкими осколками, а в следующую секунду, после короткого и совершенно незаметного жеста девушки, недвижно растянулся во весь рост на полу.

— О, Боже! — ошеломленно проговорил Пол.

— Пол! — голос ее звучал испуганно. — Я:

— Тихо, — скомандовал он и опустился на колено рядом с Морисом. — Что ты с ним сделала?

— Я… я… — Она с усилием проглотила комок в горле. — Чтобы остановить его, и все.

«Может, и к лучшему.»

От этой мысли внутри, несмотря на жару, все похолодело. Он взял Мориса за руку, пульс был на месте — непонятно, что она с ним сделала, но он был без сознания и не временно, как после боксерского нокаута, а одному Богу известно, на сколько.

Он поднялся и внимательно посмотрел на ее полудетское лицо, испуганное, несмотря на всю мощь, на которую она оказалась способна. Не в силах отвести он нее взгляд и стараясь не наткнуться ни на что по пути, Пол добрался до телефона и набрал номер Чента.

Ферди Сильва ответил в ту же минуту.

— Ферди, это Пол. Я дома. Пришли ко мне машину. Экстренный случай. Мой бывший пациент, еще из Лондона, Морис Дукинс, он появился несколько часов назад в тяжелом маниакальном состоянии: Нет, он — он без сознания. Я дал ему пива со спиртом, и оно сработало: Да, Арчин здесь. Я скоро ее привезу.

Он повесил трубку, на лице застыла маска отчаянья.

«Это все, что я могу сделать. Когда ложь про пиво выйдет наружу; тогда я и буду с этим разбираться. Можно попробовать отослать его завтра в Лондон к лечащему врачу, пока он не начнет болтать языком. Надо постараться, чтобы Ферди не упустил его гомосексуальность, подать идею, что все его слова об Арчин — фантастический бред на почве ревности, все отрицать…» Он попытался представить разговор с Холинхедом, но не мог вообразить даже выражение лица главврача, не говоря уже о результатах.

— Пол!

Чуть не плача и спотыкаясь на ходу, Арчин подошла туда, где он все еще стоял рядом с телефоном.

— Пол, прости, но я так его испугалась! Я все эти месяцы прожила с сумасшедшими, и я их очень боюсь.

— Все в порядке, — ответил он тускло. — Ты не виновата. Может, это даже к лучшему.

Она прижалась к нему и уткнулась лицом в грудь. Автоматически, думая о другом, он поднял левую руку и погладил ее по голове. Она повернулась, подставляя щеку механическим движениям его пальцев.

Внезапно, без предупреждения, она подтянула к поясу короткий подол своего желтого платья, схватила его правую руку и изо всех сил конвульсивно напрягшихся мускулов зажала ее между бедер. Не в силах пошевелиться и освободить руку, он смотрел на ее зажмуренные глаза, полуоткрытый рот и вслушивался в частое пульсирующее дыхание.

Сильнее всего его поразила наждачная жесткость волос у нее на лобке.

Глава 38

Пол сидел в ординаторской, вороша в пепельнице размочаленные окурки.

Ферди Сильва не предложил ему осмотреть Мориса; более того, он даже продемонстрировал достойный Мирзы такт и удержался от комментариев по поводу состояния Пола.

После той неожиданной вспышки сексуального неистовства Арчин быстро поцеловала его в холодные губы, убежала наверх и не показывалась, пока санитары не погрузили Мориса в машину. Потом она материализовалась опять, полностью одетая, держа в руках узел с больничным платьем, который, когда они приехали, зачем — то забрала из машины. Сейчас она была благополучно водворена в палату.

«Где все уже вдоволь насудачились о том, куда скрипач водил свою сучку.

Ну и черт с ними.»

Более сложное чувство, чем эта мимолетная досада, владело им в сейчас.

Все его тело заполняло вожделение — такое, какого он не испытывал со времен ранней юности. Словно кожа его обрела собственную память, пальцы вновь и вновь чувствовали прикосновение жестких волос Арчин.

И только один связный образ в состоянии был проникнуть сквозь плотный экран чувственного воображения — пучок, похожий на цепочку нервных волокон, все расходящихся и расходящихся, пока в самой далекой ветви последнее из них не упиралось в прекрасную и невозможную страну Ллэнро.

Дверь распахнулась. Пол вздрогнул и чуть не выронил остаток сигареты.

— Все в порядке? — сдавленным голосом спросил Пол.

— У него синяк на груди, — сказал Ферди. — Прямо над сердцем. Ты уверен, что он отключился именно от алкоголя?

— Думаю, да, — сразу отозвался Пол. — У меня в аптечке стояла бутылка чистого спирта, половину выпил он.

— Значит, ты его не бил, — настаивал Ферди, ровным голосом, даже без намека на вопрос.

«Машина!»

— Я знаю, как это могло случиться, — воскликнул Пол. — Он приехал на взятой в прокат машине и что — то говорил про то, как по дороге из Лондона столкнулся с «мини». Он мог получить травму во время аварии.

— Интересно, — глаза Ферди смотрели куда — то в стену у Пола над головой.

— Он говорит, что когда въехал в ту машину, даже не почувствовал удара.

— Он разговаривает? Ты дал ему что — нибудь? — Пол чуть не выпрыгнул из кресла.

— Он пришел в себя, пока я его осматривал, — сказал Ферди. — Я не стал кормить его лекарствами, пока не убедился, что у него нет физических повреждений. Потом я дал ему снотворное, и теперь он спит, как ребенок.

Пол сник.

— И: и много он говорил, когда пришел в себя? — рискнул он.

— Нет. Но он сказал одну вещь, которая меня сильно насторожила.

— Что?

«Будь что будет.»

— Если напрямую, то он утверждает, что когда вошел, вы с Арчин занимались любовью. Прости, Пол, но я подумал, что должен тебя предупредить.

— Предупредить! — Пол рассмеялся со всей убедительностью, на которую был способен. — Спасибо большое, но я ничуть не удивлен. Бедняга мнителен настолько же, насколько глуп, и уже много лет зафиксирован на мне. Ради Бога, не принимай его слова всерьез.

— Я и не собирался. К несчастью, он выбрал не самое лучшее время для визитов. — Ферди помолчал. — Кстати, с Арчин все в порядке?

— Да. Эта прогулка пошла ей на пользу. За все время, пока она здесь, я ни разу не видел ее такой спокойной.

— Должен сказать, что я здорово волновался, пока ты не позвонил.

Боялся, что все вышло, как в прошлый раз — весь рентгенкабинет лежит штабелями, и:

— Если ты хочешь что — то сказать, то не тяни.

Ферди глубоко вздохнул.

— Она ведь могла втянуть тебя в компроментирующую ситуацию и без твоего согласия, верно? Такие вещи очень часто случаются, а потом ворвался этот твой друг Дукинс:

— Довольно, — рявкнул Пол. — Этого не было, ясно тебе, не было! Я полдня возил ее по окрестностям, и мы приехали всего за несколько минут до того, как появился Морис, я готовил ужин на кухне, а Арчин была в ванной.

Он знает мою жену, и его грязный умишко заработал в том же направлении.

Это все. — Он с отсутствующим видом вытер лоб тыльной стороной ладони. — Ладно, я пойду. Кроме всего прочего, у меня перед домом стоит разбитая машина из проката, которую скоро будут искать, так что мне еще надо связаться с полицией. Кстати, я знаю врача, который вел Мориса в Лондоне; я свяжусь с ним и скажу, что мы завтра привезем ему пациента.

— Завтра воскресенье, — возразил Ферди.

— Знаю. Его может не быть в больнице, но:

— Пол, у нас нет столько свободных шоферов, чтобы возить больных по воскресеньям в Лондон! Зато есть несколько свободных коек; и, думаю, ничего страшного не случится, если он побудет здесь, пока не спадет пик, а потом мы отвезем его домой на поезде или просто отпустим.

«Нет. Это невозможно, оставить Мориса в Ченте, чтобы он поливал грязью меня и Арчин.» Пол вскочил на ноги и, сжав кулаки, встал напротив Ферди.

— Я регистратор в этой больнице или ты? Я столько лет возился с этим человеком или ты? Я настаиваю, чтобы его немедленно перевезли к постоянному врачу и в ту больницу, в которой он находился раньше.

Ферди тоже поднялся, и его смуглое иберийское лицо посерело. Ответил он с таким же нажимом:

— А мне случилось сегодня быть здесь дежурным. И я не собираюсь посылать единственную санитарную машину в Лондон только потому, что тебе этого хочется.

— Тогда мне придется найти того, кто за ним приедет.

— Сколько угодно. — Ферди повернулся на пятках и зашагал к выходу. — Это, слава Богу, меня не касается.

Ошеломленный Пол остался стоять перед захлопнувшейся дверью. Он никогда еще не видел этого невозмутимого гвианца в таком бешенстве. Последствия будут ужасными.

«Он поверил Морису. Он думает, что я лгу и хочу спровадить Мориса подальше, пока все не вышло наружу. Он напишет все это в отчет. Я погиб, со мной все кончено.

Проклятье, Арчин, как тебе взбрело в голову разгуливать голой перед этим маньяком?» Эту мысль смыла волна другой, мучительной фантазии. Когда он пришел в себя, то с ужасом осознал, что видел только что, как входит в аптеку, берет шприц, и втыкает Морису в сердце пузырь воздуха, прямо в кровоподтек, чтобы скрыть след укола.

«Никогда. Что за мерзкая идея. Но если бы Морис…» Он выскочил из ординаторской, потом из здания так, словно спасался от гнавшихся за ним мыслей. У «Иголки» он остановился и на последние деньги, оставшиеся после того, как он поддался импульсу приодеть Арчин, купил бутылку водки.

Дома его теперь преследовало видение не Айрис, а Арчин. Запах, который она принесла из ванной вместе с теплом своей кожи, следовал за ним, куда бы он ни вошел; тень, мелькавшую в углу, он принимал за Арчин, и тут же воображение наполняло руку твердостью ее мускулов и гладкостью кожи.

Безнадежно напившись, он очнулся в четыре утра и обнаружил, что хриплым шепотом умоляет Арчин довершить начатое, сжать железные пальчики на шее Мориса, вытряхнуть из него дух, так чтобы они могли без помех соединиться на полу рядом с его телом.

Глава 39

В понедельник утром, изо всех сил стараясь скрыть, каких душевных мук стоил ему приход на работу, он первым делом постучал в кабинет Холинхеда.

— Да, — сказал главврач, поднимая глаза от бумаг. — А, это вы, Фидлер.

Я уже собирался за вами посылать. Садитесь. Говорите сначала, что вы хотели.

Слова отказывались произноситься, и он усилием воли выталкивал их из онемевшего рта.

— Сэр, я много думал над тем, что вы сказали мне в субботу утром — насчет Арчин — и пришел к заключению, что вы правы, лучше будет, если доктор Радж возьмет ее на себя.

— Вы несколько опоздали, Фидлер, — мрачно произнес Холинхед. — У меня в руках отчет об осмотре этого человека, Мориса Дукинса, и я считаю, что говорить больше не о чем. Вы допустили вопиющее нарушение профессиональной этики, и у меня нет другого выхода, кроме как отстранить вас от занимаемой должности и сообщить о вашем поведении в Главный Медицинский Совет.

— Неужели вы верите обвинениям психопата?!

— Если вы приняли Мориса Дукинса за душевнобольного, то ваша некомпетентность столь полна, что я удивляюсь, как вам удалось ввести меня в заблуждение при приеме на работу. И сейчас, и весь вчерашний день, и несомненно тогда, когда, ошибочно оценив его состояние, вы решили, что сможете легко от него избавиться, он полностью владеет своим сознанием. — Холинхед с шумом перелистал бумаги на столе. — Доктор Сильва уверил меня, что в этом нет никаких сомнений.

Пол закричал.

В воскресенье он с большим трудом дозвонился до своего бывшего лондонского коллеги и сообщил ему, что Морис Дункинс в Ченте, и что его необходимо как можно скорее доставить лечащему врачу.

— Простите, старина, — ответил голос на другом конце провода, — не стоит. Не имеет смысла. Я завтра переезжаю в Эдинбург, Чарли эмигрирует в Америку, а больше никто не знает о его болезни. Кроме вас, естественно. Я перешлю вам последние записи, но это все, что я могу сделать.

— Бога ради:

— С ним не будет особых проблем, приятель. Болтлив, конечно, особенно в маниакальной фазе. Вы еще услышите массу грязных слухов, которые он разнес обо мне по всей округе. Для него это что — то вроде лести — реакция на наших сестер — монашек, — но поначалу все почему — то верят.

Пол швырнул телефон в стену, и тот разлетелся на мелкие куски.

В конце концов, он постановил забыть вообще об этом деле, решил, что будет отбиваться от обвинений Холинхеда тогда, когда они появятся, и занялся обычной работой, словно ничего не произошло. Вошел Олифант с бумагами из санитарного отдела и с размаху опустил всю кипу ему на стол.

— Доброе утро, док, — жизнерадостно провозгласил он. — Надеюсь, нашли в субботу укромный уголок? Много слышал от нашего шофера. Ах вы старый греховодник! — Он игриво ткнул Пола кулаком в ребро и вышел.

— Должна вас поздравить, доктор, — сказала старшая сестра Тородей. — Конечно, это трудно назвать научной методикой, но если учесть диагноз, Арчин нуждалась именно в этом. Если дело пойдет такими темпами, мы выпишем ее не позже, чем через неделю.

— Не ожидал, что вы так буквально воспримете мои слова о терапевтическом значении оргазма, — пробубнил Элсоп. — Однако, как говорится, чтобы узнать вкус пудинга: Это весьма серьезный вклад в психотерапию, вполне достойный статьи в БМБ. Если предполагаете указывать мое имя как соавтора, делайте это без колебаний. Я намерен использовать вашу методику при первой же возможности.

— Смело, — одобрил Мирза. — Я и сам об этом думал, да кишка была тонка.

Ну и, конечно, трудно найти подходящую пациентку. Но с Арчин мы только что разобрались, прямо в мужской палате, она идет навстречу с огромным удовольствием. Девчонка вернула к жизни половину здешних мужчин. У нее просто фантастическая выносливость! Насколько же бедняжка изголовалась — она пропустила четез себя уже не меньше тридцати человек.

Пол схватил морисовы часы за статуэтку и разбил их над головой Мирзы.

— Большое спасибо, Пол, — сказал Морис, вымытый, выбритый, опрятно одетый, протягивая для пожатия руку. — Просто не знаю, что бы я без тебя делал. Я был уверен, что ты мне поможешь.

Пол крепко пожал протянутую руку.

— Спасибо, Морис, — ответил он. — В любое время. И, кстати о времени, я забыл поблагодарить тебя за часы. Очень мило с твоей стороны. — Он поколебался. — Ты, случайно, не увидишься с Айрис?

— Надеюсь. Берти и Мэг пригласили меня завтра на обед, и я наверняка ее там встречу. Я ей скажу, что с тобой все в порядке, хорошо? Ты ведь и в самом деле неплохо выглядишь, хоть она тебя и бросила, раз сумел заполучить эту маленькую сумасшедшую подружку. Кажется, она твоя пациентка. Послушай, если Айрис все равно в Лондоне, можно мне ее пощупать? Сомневаюсь, что Мэг так уж рада, когда она вертится вокруг Берти, для них будет даже лучше, если появится кто — то другой. Можешь мне поверить, я ее не поцарапаю, хи — хи — хи. — Он захихикал в свой знакомой фамильярной манере.

Пол обернулся, чтобы налить ему на прощанье выпить. В стакан он высыпал лошадиную дозу цианида.

Раздался стук в дверь, он открыл и обнаружил на пороге инспектора Хоффорда. За его спиной маячила миссис Веденхол, удерживая на коротком поводке двух чудовищного вида псов, а еще дальше толпилось огромное количество людей, лиц он не мог рассмотреть, и только одна деталь бросалась в глаза — каждый держал в руке ружье.

— Доброе утро, доктор Фидлер, — извиняющимся тоном начал Хоффорд. — Простите, что беспокою вас, но в результате информации миссис Веденхол, мирового судьи, у меня ордер на ваш арест, вы обвиняетесь в оскорблении действием, преднамеренно необоснованном заключении в сумасшедший дом, укрывательстве опасного душевнобольного, развратных действиях с лицом, не достигшим совершеннолетия, пособничестве в нелегальном въезде на территорию Британии, недержании собак, неношении оружия и пограничных документов, а также в нарушении покоя Ее Величества. У меня также имеется ордер на обыск этого помещения в связи с необъяснимым исчезновением Морис Борис Хорис Дорис Дукинс, старой девы здешнего прихода. Ваше слово, признаете ли вы себя виновным?

Пол захлопнул дверь перед его носом, но тысячи выстрелов из охотничьих ружей распахнули ее вновь. Пули летели в проем, пробивали дверь, словно лист бумаги, отскакивали от собак миссис Веденхол. Они вонзались в него и подбрасывали его, как крысу, до тех пор, пока он не умер.

Пол припарковал машину во дворе Бликхемской больницы, вышел, оставив ключи в замке, и твердым шагом направился через дорогу к фотостудии.

Самуэлс лениво решал напечатанный в утренней газете кроссворд.

— Да, сэр? — буркнул он.

«Пусть не Ллэнро, но хотя бы вон из Чента.» — Я был у вас, кажется, в начале марта и заказывал фотографии девушки.

Я бы хотел сделать еще три копии этого снимка. У вас случайно не сохранился негатив?

— Я вас помню, сэр. Одну минутку. — Самуэлс исчез за своей черной бархатной шторой, оставив Пола ждать в окружении чужих расплывчатых лиц.

Через несколько минут Самуэлс вернулся.

— Вот, — сказал он, протягивая негатив. — Не слишком на себя похожа — она тогда сильно испугалась — но я сделаю фотографии. Сколько вам нужно?

— Три. Когда я смогу их забрать?

Пол вошел в банк и позвонил в колокольчик. Появилась девушка — клерк.

— Я хотел бы узнать свой текущий баланс.

Вооруженный листом бумаги, на котором значилась довольно приличная сумма, он уверенно направился в противопожный угол зала и позвонил в другой колокольчик у стола с табличкой «Справки. Обмен валюты.» Клерку в жестком крахмальном воротничке, ответившему на этот раз, он сказал:

— Я хотел бы перевести весь свой баланс в дорожные чеки. Когда они будут готовы?

Дома он достал резиновый штамп с адресом Чентской больницы, которым пользовался, когда приходилось отправлять деловые письма. Беззлобно посмеиваясь над гипнотической силой, с которой печати действуют на души чиновников, он аккуратно приложил штамп к обратной стороне каждой из фотографий Арчин. Затем взял ручку и задумался.

«Джозеф Холинхед, доктор медицины подтверждает, что эта фотография:?

Мирза Бахшад:? Нет, ни в коем случае!» И от души радуясь собственной сообразительности, написал, неплохо подражая остроконечному почерку консультанта: «принадлежит Айрис Элайн Фидлер — Енох Нокс Элсоп, доктор медицины.» «Е — нок — нок!»

На минуту его глаза затуманились слезами.

«Все ушло, все пропало: стипендия, ложь, сказанная Айрис, чтобы убедить ее выйти за меня замуж, надежда стать консультантом с положением и престижем, маленький комок человеческого детеныша, смытый в канализацию в клинике Ньютона Сверда, папа, папа, поиграй со мной, купи мне красивое желтое платье, белые чулки и плащ цвета молодой листвы.» И конечно, один из миллиардов Полов Фидлеров не мог не сунуть свой нос в движение его судьбы.

«Вот например: Это Айрис, Пол. Морис Дукинс рассказал мне о твоих похождениях с фидлеровской сучкой, и я только что послала письмо твоему главному врачу. — Вожделенный, звучащий неземной музыкой титул, который в один прекрасный день должен был достаться ее мужу, чистому невинному мальчику, прячущемуся в мамину юбку от сложного и опасного мира. — И он обещал сообщить обо всем в Главный Медицинский Совет. — Конец. Дрянь.

Капут. Далее: Доктор Холинхед, это Барбара Веденхол. После того, как я встретила доктора Фидлера, на глазах у всей улицы обнимающегося с пациенткой, я попросила полицию последить за его домом, и они сообщили мне, что эта женщина бесстыдно разгуливала перед ним совершенно раздетой.

Следом: Фидлер, вы вызваны сюда по обвинению в сексуальных домогательствах по отношению к пациентке и в пренебрежении своим служебным долгом.» Тропа за тропой уходит в будущее, и каждая заканчивается тупиком или катастрофой; ловушка, которой ему так долго удавалось избегать, наконец, захлопывается, ему выносят приговор, а Арчин обречена до конца жизни оставаться в Ченте.

«Слабые личности не должны выбирать карьеру психиатра. Мне не по силам их дурацкие амбиции — на этом пути каждый готов подставить ногу или предать:

Холинхед меня ненавидит, Элсоп видит во мне конкурента, Ферди не верит, когда я говорю про Арчин, Айрис ушла, даже Мирза, которого я считал своим лучшим другом, оставляет меня и уходит в другую больницу. Мои проклятые нищие родители вытолкнули меня на этот путь, как в еврейском анекдоте: «мой мальчик — хороший мальчик, он вырастет и будет врачом»: Хватит. Стоп.

Свобода. Вон из Чентской тюрьмы. В свой, собственный, тайный Ллэнро.»

В паспортном отделе его встретила женщина в очках с металлической оправой, за которыми холодно блестели водянисто — голубые глаза.

— Заранее приношу свои извинения, возможно, это составит для вас некоторые трудности, но, видите ли, дело в том, что я врач. — Очень важная отправная точка, когда свидетельствует кто — нибудь ответственный, вроде врача, или мирового судьи, или министра по делам религии, ведь никому же не придет в голову, что врач может лгать так же, как обычный человек. — И у нас с женой впервые появилась возможность провести отпуск за границей, и я бы хотел вписать ее в мой паспорт, чтобы мы могли уехать как можно быстрее.

— Вы пришли без жены? — спросила женщина.

— Увы, да. Понимаете, она ждет ребенка — именно поэтому мы хотим уехать, пока она еще может путешествовать. Но я принес собой фотографии и свидетельство о браке. — Он выложил документы на стол.

— Когда вы хотите ехать?

— Как можно быстрее. Возможно, завтра. Да, конечно, я понимаю, что о таких вещах нужно сообщать заранее, но в больницах чертовски не хватает персонала, и совершенно неожиданно подвернулся человек, который согласился заменить меня на две недели. Все четыре года с тех пор, как мы поженились, я был так занят, что редко удавалось провести дома даже выходные, не говоря уже о том, чтобы поехать за границу, и вот теперь случайно подвернулась возможность, она на это уже и не надеялась.

Женщина посмотрела на фотографии и смягчилась, увидев детское испуганное лицо Арчин.

— Я должна буду поговорить со своим начальником, доктор: гм: доктор Фидлер, но думаю, мы сможем вам помочь.

В пять тридцать с фальшивым удостоверением в кармане он уверенным шагом вошел в вестибюль больницы. Натали как раз собиралась уходить.

— Пол! Где тебя целый день носило? Холинхед все вверх дном перевернул, Элсоп оборвал телефон, почему ты не приехал а нему в клинику:

Пол прошел мимо, оставив ее стоять с открытым ртом.

Следующим оказался Ферди Сильва.

— Пол, где ты был? Холинхед тебя ищет.

«Прочь с дороги, ты, закомплексованный грязный ублюдок!» Но он все же рассудил, что безопаснее эти слова вслух не произносить.

Впоследствии он не мог четко вспомнить, как ему все удалось — помогло чистое нахальство, властный тон, которым он раздавал приказания сестрам и заставлял их делать то, что ему нужно, несмотря на циркулировашие весь день по больнице слухи. И прежде чем кто — нибудь, включая самого Пола, смог что — то понять, машина была уже в миле от больницы, и он, скосив глаза на боковое сиденье, видел, как Арчин, извиваясь змеей, натягивает на себя свое новое ярко — желтое платье взамен жуткого больничного мешка, в котором она только что появилась.

Он все не мог поверить в то, что произошло, а когда на короткие мгновения убеждал себя в этом, его охватывало чувство ничем не прикрытого ужаса, и тогда он цеплялся за нелепую надежду, что все это лишь иллюзия, очередное воображаемое видение катастрофических событий — одно из тех, что преследовали его всю жизнь.

А она напевала тоненьким голоском странную мелодию, не принадлежащую ни одному из известных ему музыкальных стилей, машина мчалась без остановок сквозь надвигавшиеся сумерки, и в эту ночь он наслаждался ее телом в убогом дуврском отеле, который на несколько часов превратился для них в непонятно как попавший в каждодневный мир прекрасный до разрыва сердца потерянный Ллэнро.

Глава 40

Городок назывался Луз. Он располагался в конце дороги в никуда, в двадцати милях восточнее Марселя: разросшийся рыбный порт с тремя или четырьмя тысячами жителей, число которых удваивалось во время летнего сезона и еще раз удваивалось по субботам, когда марсельцы приезжали провести время в плавучем казино, которым заканчивался мол в гавани.

Все городские постройки представляли собой один неправильной формы квадрат, обращенный широкой стороной к гавани, в каждом его углу располагалось по отелю, а между ними — кафе, рестораны и сувенирные лавки.

От квадрата вглубь материка, следуя складкам рельефа, тянулись улицы, больше похожие на аллеи. Скрытый за одним из двух небольших мысов, заслонявших обзор, находился кэмпинг, а вслед за ним вдоль побережья до самого Марселя тянулись роскошные виллы.

Сегодня неожиданно подул мистраль, принесший с собой на Средиземноморское побережье первые признаки надвигавшейся осени; он набирал полные пригоршни песка и швырял его в лицо всем, кто попадался на пути. Машины ползли на низкой передаче с поднятыми крышами и закрытыми окнами. Любители загара исчезли, оставив пляж ватаге детей, игравших большим ярким мячом.

За столиком кафе, не того, в котором они сидели вчера, и не того, в котором позавчера, Пол и Арчин, не торопясь, потягивали из высоких стаканов смородиновое вино. Они выбрали сначала — точнее, Пол выбрал — другое кафе, одно из тех, откуда открывался вид на гавань, но придя туда сегодня утром, обнаружили, что оно закрыто — сезон закончился. Это обстоятельство выбило Пола из колеи; странный новый ветер, казалось, разговаривал с ним, и в каждом его порыве слышалась презрительная насмешка.

«Завтра закроется и это. А послезавтра все остальные?» Их путь закончился здесь не потому, что он выбрал это место — он ни разу не слышал имени Луз до того, как увидел его на дорожном знаке — а потому, что именно в этом городишке им пришлось расстаться с машиной.

Каким — то образом ему удалось растянуть деньги на все их летнее паломничество.

Арчин, сперва счастливая только от того, что нет больше Чента, очень скоро разочаровалась: паспорта, пограничные правила, регистрация в отелях — все эти невидимые оковы, которыми мир, ее принявший, опутывал своих подданных, ужасали ее, так что он сомневался, долго ли она сможет выносить такое грубое посягательство на свою свободу. Испытывая неловкость за своих сородичей, Пол решил показать ей другую сторону медали и продемонстрировать все очарование, великолепие и роскошь, которую только мог предложить его мир: завораживающую древность Рокамадура, средневековые стены Каркассона, неприступный собор Альби, фантастичный в багровых лучах заката, модные дорогие курорты, где единственная рюмка бренди могла уничтожить весь их дневной бюджет, извилистые скальные карнизы вокруг Эстрель:

Наконец, он оказался перед выбором: пересечь еще одну границу, что было рискованно, потому что его трюк с паспортом могли раскрыть и сообщить на все таможни, или попробовать поселиться здесь постоянно, что было не менее опасно.

Но не сегодня. Может быть, на следующей неделе.

Он отпустил бороду, и это ему шло, придавая новое выражение высокому лбу и глубоко сидящим глазам — ставшим сейчас еще глубже, потому что из них давно уже ушло то, что наполняло их в жаркие летние дни. Тогда, в начале пути, страсть прогоняла прочь мысли о будущем; они занимались любовью гораздо чаще, чем ему это представлялось возможным, — ночью в дешевых придорожных мотелях, днем, укрывшись в тени деревьев или прибрежных камней, они вбирали в себя энергию солнечных лучей и питались от нее, когда стихало возбуждение.

Арчин, не вылезавшая из крошечного бикини, что служило причиной завистливых взглядов, которыми провожала его мужская половина обитателей фешенебельных пляжей, все удивлялась, какими же надо быть глупыми, чтобы не купаться голышом — наконец, он нашел ей небольшую бухточку, где никто не мог их видеть, но она только поранила ногу об острый камень, когда пыталась на него вскарабкаться. Он стал уже подумывать об Иль — дю — Левант[16], но скоро узнал, что французские ВМФ предъявили права на эту территорию, и палаточный городок снесли.

«В этом мире невозможно совершенство. В Ллэнро нет войн уже несколько веков; они не знают, для чего нужно оружие.» В маленьком невзрачном городке, вроде Луза, они встретили четверку битников, которых мало интересовали распоряжения иммиграционных властей: они не испытывали потребности носить приличную одежду и держали путь на Болонью, перемещаясь автостопом, и имея при себе лишь рваные джинсы и сандалии. Они собирались ночевать под открытым небом за городской чертой; Арчин, счастливая, что встретила людей, не опутанных законами и предрассудками этого непонятного ей мира, упросила его составить им компанию, и он, чтобы доставить ей удовольствие, купил всем еду, вино и бутылку крепкого бренди. Потом была ночь под теплыми звездами, когда он подумал, что девушка, бледная, словно рыба, выплывшая вдруг из воды и попавшая прямо к нему в объятия — Арчин, но это оказалась не она, и в следующий раз опять не она, а подружка первой, а наутро Арчин сияла и светилась так, что он испугался самого себя, и дни покатились.

— Это было почти как в Ллэнро, — сказала она в оправдание своей радости и, услышав это магическое слово, он так и не решился возразить: этот другой мир не имел ничего общего с Ллэнро.

«Я увез ее из Чента, заплатив за это целью жизни и тяжелой работой, потому что она самый свободный человек из всех, кого я встречал, свободный всем своим существом. Но кто свободнее всех в моем мире? Богатые, которые могут купить все, что хотят, включая защиту от закона, как Ньютон Сверд — и вот мой ребенок (сын?

дочь?) смыт в канализацию. Возможно, придет день, когда появится какой — нибудь свободный, богатый и безответственный ублюдок на «феррари» и откроет ей новые горизонты…» Это была одна из тех мыслей, которые мистраль приносил с моря, еще вчера улыбчивого, а сегодня хмурящегося хлопьями белой пены.

«И еще: за все эти месяцы ни капли крови. Я спрашивал; она уклоняется.

Я объяснял, читал лекции, целый курс женской физиологии, она снова уклоняется.

Девчоночья грудь, такая маленькая, что полностью прячется у меня в ладони, бедра, скорее подходящие мальчику, а не девушке, несмотря на тонкую талию, которая придает фигуре женские пропорции, независимый вид, которому позавидовала бы Айрис. Я думаю…» Против этого — алкоголь, спасибо либеральным французским законам, если сравнивать их с «извините, но в это время только для джентльменов» в «Иголке в стоге сена», но мысли все равно прокрадывались сквозь заслон и одевались в слова, как в одежду.

«Такое чувство, что Арчин, в чьем лице опыта и мудрости вполне достаточно, чтобы сойти за двадцатишестилентнюю Айрис, физически — незрелый ребенок. И стерильна.»

Он не представлял, что будет делать, столкнись они вдруг с перспективой появления ребенка. Мысли о последствиях не имели формы, они толпились в глубине его сознания, как грозовые тучи на горизонте этого ласкового моря.

Для того, чтобы осознать их истинную природу, нужно было возродить того Пола Фидлера, которым он был до побега — от дома, работы, давних надежд, но все его существо противилось этой второй мучительной ломке.

«Тьяхарива. Этого не случится. Это уйдет само, счастливым чудом, пока меня это не волнует, пока я не превратился в чужого, странного человека, в котором живет лишь одна забота — подходит он или нет этой невероятной девушке.» Но это произойдет здесь, сейчас, потому что только что он случайно услышал замечание, брошенное проходившей мимо кафе девушкой, и оно стало последней каплей, от которой он уже не смог увернуться: судя по акценту, она была немкой, и обращалась к парню — французу на его языке: «J'espere que ca n'arrive pas!»[17] «А филолог Шумахер рассказывал о девушке, которая утверждала, что понимает марсиан, а потом оказалось, что это ублюдочный французский.» Он залпом выпил остатки коктейля так, словно эта мысль жгла ему горло, и он надеялся вином погасить пожар. Стакан Арчин был еще наполовину полон, и он, как это уже вошло у них в привычку, потянулся, чтобы допить. Но на сей раз она остановила его руку.

— Я хочу сама.

Пол внимательно посмотрел на нее. Выражение ее лица его испугало. В последнее время, после того, как он объяснил, что придется продать машину, иначе у них не будет денег на жизнь, она стала пить почти столько же, сколько он.

«Почему? Если бы я знал, все равно бы сам себе не признался.» Он не стал возражать. Он все чаще ловил себя на мысли, что чуть ли не боится этой непостижимой девушки, к которой он приковал свою жизнь цепью и выбросил ключ от замка. Примерно неделю назад ему впервые приснился сон, который повторялся потом несколько раз; кошмары различались в деталях, но неизменно заканчивались одним и тем же: она делает с ним то же самое, что когда — то проделала с Фабердауном, медсестрой в Бликхеме, Рили и, наконец Морисом Дукинсом, — неуловимое движение, против которого у него нет защиты, и он остается лежать распростертым на земле, а она: уходит.

Хоть это было и рискованно, он воспользовался штампом паспорте, доказывавшим медицинскую степень, и купил упаковку снотворного, поэтому сегодня ночью обошлось без кошмаров, но расплачиваться за это приходилось гудящей с утра головой.

— Я бы пошла поплавать, — неожиданно сказала она. — Мне нравится штормовое море.

— Давай, — пробормотал он.

«Хорошо бы найти хоть что — то, что у меня получается лучше, чем у нее.

Пока я барахтаюсь на мелкоте, она успевает скрыться из виду, у нее какой — то особый стиль плавания, похожий на кроль, только в другом ритме, а прыжки со скал — она выныривает из воды, когда я покрываюсь холодным потом и мурашками, и уже готов поверить, что она разбила о камни голову. А чему она научила меня в постели: Она наверняка легко бы выучилась водить машину, но я отговорил ее, сославшись на то, что у иностранцев всегда много хлопот с правами. Теперь, когда мы остались без машины, это не имеет значения.» Она допила вино, но плавать не пошла. По другой стороне улицы, как раз напротив места, где они сидели, помахивая дубинкой, прогуливался полицейский, он смотрел на лодки в гавани, а не на них. Тем не менее, Пол поежился. В один прекрасный день ему на плечо опустится тяжелая рука: машину он продал не совсем законно.

Сделать это по правилам не представлялось возможным. Во — первых, тогда слишком много бюрократов стало бы копаться в его бумагах, во — вторых, благодаря глупому британскому упрямству машины с левым рулем на континенте были неудобны, в результате цена их падала в несколько раз.

В конце концов они встретили в местном казино какого — то типа криминальной наружности, которому и досталась машина за обидно низкую цену. Он слышал когда — то от богатых приятелей Айрис о профессиональных игроках, которые умудрялись прожить целый сезон в Монте — Карло, выигрывая каждый день так, чтобы хватало на еду и жилье, и не испытывая судьбу ни для чего большего. Когда они приехали в Луз, он выглядел еще довольно представительно, чтобы просиль членский билет в казино — это потом уже его борода отросла слишком длинной и стала запутываться в колтуны. Он быстро освоил некоторые приемы — ставить на противоположный цвет, когда пять или шесть раз подряд выпадал один и тот же, удваивать ставку, если проиграл — и, к удовольствию Арчин, собрал таким образом достаточно денег на шесть беззаботных дней. Затем он, правда, увлекся и потерял на одиннадцати черных подряд все, даже деньги, отложенные на членский взнос.

Так что машина ушла за гроши этому сочувствующему игроку.

Оставив:

— Ты собираешься просидеть тут целый день? — раздраженно спросила Арчин.

— Что — то у меня голова болит, — ответил Пол. — Иди поплавай, а я еще немного посижу.

Мимо прошли двое парней в свитерах: похолодало. Увидев Арчин, одетую лишь в пляжную накидку поверх бикини, они хором присвистнули. Она улыбнулась и, перебежав улицу, направилась к пляжу. Пол задержал глаза на парнях, чтобы посмотреть, не повернут ли они за ней, но те пошли своей дорогой.

Оставшись один, он достал из — под стола сумку Арчин на длинной плетеной ручке.

Там лежало то, что могло избавить его от нынешнего состояния. Он подумывал о том, чтобы давать уроки английского, но этот язык и так все вокруг знали, а французский Пола был слишком беден; пытался он разузнать и насчет временной работы, но понял, что тогда придется слишком тесно общаться с французскими властями, и решил не рисковать. Но был у него один замысел, которым он поделился пока только с Арчин.

Замысел родился как защита от тяжелых предчувствий, когда через некоторое время после того, как они покинули Англию, на него, особенно по ночам, стал накатываться волнами панический ужас при мысли о том, что он наделал. Уезжая, он поддался импульсу и захватил с собой Морисов подарок, и теперь в каждой комнате, в которой они останавливались на ночлег, жуткие часы, отмеряя время косой, наблюдали за их занятиями любовью. Глядя на часы, Пол вспоминал Ллэнро. Он вводил Арчин в транс почти без усилий и находил странное утешение в ее рассказах о волшебной земле.

С некоторых пор это превратилось в наркотик, хотя он и старался не слишком утомлять Арчин. Если он видел на ее лице неудовольствие — за долгие месяцы он научился вводить ее в гипноз единственным словом, — он откладывал сеанс. Как возмещение себе самому он однажды записал все, что мог вспомнить из ее рассказов, и тогда родилась идея написать книгу.

«И утереть нос Сопливому Элу! Жаль, нельзя использовать ни мое имя, ни Арчин; придется все изменить до неузнаваемости, но ведь никто никогда не слышал о Ллэнро…» Мечты наяву расцветали пышным цветом, как только он принимался листать записи:

обычаи Ллэнро, география, одежда, искусство, даже образцы непонятной письменности. Он попытался учиться у Арчин этому языку, и был поражен его логикой, особенно если сравнивать с аморфностью английского, но оказался неспособным студентом и, выучив несколько фраз, оставил эту затею, не желая нагружать ее нудной работой. Тем не менее, прямота, заключенная в их самом распространенном приветствии, не «Как ты?», а «Кто ты?» казалась ему поразительно уместной, особенно по сравнению с обтекаемостью форм его родного языка.

С тех пор, как, перевернув всю свою жизнь, он убежал с Арчин из Чента, катастрофические видения перестали его терзать, уступив место приступам почти щенячьего оптимизма, однако, Полу они не казались странными. Сейчас, перебирая страницы, на которых ему удалось привязать к бумаге бледное отражение Ллэнро, он представлял себе издателя, который, дрожа от возбуждения, выписывает ему чек на круглую сумму, а потом звонит каждое утро узнать, когда же будет готова рукопись, пресс — конференции, права на экранизацию:

А потом: критика неистовствует, читатели рвутся узнать еще и еще об идеальном мире, из которого появилась Арчин, клубы и сообщества, пытающиеся жить по законам Ллэнро: К этому времени он будет уже недосягаем ни для каких обвинений; возможно, заплатит небольшой штраф за то, что вписал Арчин в свой паспорт, носудья будет плакать, произнося приговор, разразится речью, бичующей пороки своей страны, и уверит Пола, что если бы она была хоть немного похожа на Ллэнро, весь этот фарс не понадобился бы.

Очень медленно до него дошло, что на противоположной стороне улицы вновь появился полицейский, и на сей раз его взгляд упирается прямо в это кафе. Ужас прополз у Пола вдоль спины. Он попросил принести счет, сунул записи в сумку и как можно спокойнее двинулся в ту сторону, куда убежала Арчин.

Он нашел ее на пляже в компании тех двух парней; все трое весело боролись, стараясь повалить друг друга на песок. Разогревшись от упражнений, парни поснимали свои свитера, и Арчин вскрикивала от восторга, когда ее руки смыкались вокруг их загорелых мускулистых тел.

Глава 41

Мысль о ссоре с Арчин приводила его в ужас. Ссоры принадлежали эпохе Пол — и — Айрис, а не эпохе Пол — и — Арчин; где — то у него в сознании, так глубоко, что он никогда не пытался облечь эту мысль в слова, хранилось убеждение, что Арчин понимает величину принесенной им жертвы и предана ему так, словно является его собственностью.

Он боролся с этим весь день; за ланчем хмуро размышлял о стройных беззаботных юношах, занятых только досугом, и почти все время молчал; потом ему удалось встряхнуться, и они прогулялись до кэмпинга и обратно, уворачиваясь от грубых объятий мистраля. Постепенно ему стало казаться, что они смогут избежать выяснений, и за обедом он был уже почти самим собой.

Но вечером, когда Арчин лежала голая на кровати, рассеянно разглядывая потолок, а он, склонившись над умывальником, шумно вычищал изо рта вкус выкуренных за день сигарет — недавно она впервые призналась, что запах табака ей неприятен, — она неожиданно сказала:

— Знаешь, Арманд мне понравился больше.

— Что? — Он обернулся, вытирая с подбородка белую пену.

— Арманд. — Это имя прозвучало у нее почти как Ллэнро, а выражение мечтательного удовольствия на ее лице заставило его сердце сжаться. — Тот, который повыше и с карими глазами.

— Я не подходил к ним так близко, чтобы рассмотреть цвет глаз, — сухо сказал Пол.

Она улыбнулась сладострастной улыбкой и закрыла глаза, словно бы для того, чтобы получше разглядеть Арманда.

— Рассмотришь, если захочешь. По — моему, он немного похож на тех, которых мы видели — как называлось это место? Я забыла. Два парня и две девушки, с которыми мы тогда ночевали. Такие люди напоминают мне Ллэнро.

Завтра я с ним встречусь — я ему обещала. А ночью, если ты захочешь, я научу вас: — Она заколебалась, потом ее глаза, мигнув, открылись вновь. — Обычаю? Нет, больше подходит слово игра.

— Что еще за игра? — спросил Пол, голос его скрежетал, с трудом прорываясь сквозь сильный привкус зуброй пасты.

Она хихикнула и нечего не ответила.

— Ты не спросила меня, можно ли встречаться с ним завтра, — сказал Пол после паузы и тут же испугался, что за этими словами последует то, чего он так старался избежать.

— Спрашивать тебя? Зачем? — она приподнялась на локте и для устойчивости обхватила себя второй рукой под грудью.

«Я все время повторял себе: единственный свободный человек, которого я встречал.

Но ведь свобода распространяется и на…» Он спросил:

— Зачем тебе встречаться с ним наедине?

— А ты как думаешь? — презрительная нотка в ее голосе явно выдавала какого — то неизвестного и невольного учителя из Чента. — У него прекрасное тело и крепкие мускулы.

Некоторое время Пол молчал. Наконец, сказал:

— А как же я?

Теперь настал ее черед молчать. Он поторопил:

— Ну?

— Пол, тогда, когда мы ночевали на берегу, ты не:

— Ты знаешь, о чем я говорю, — перебил Пол.

— Ты считаешь меня глупой? Почему ты говоришь таким неприятным голосом?

Разве неправда, что он, — она щелкнула пальцами, — пре: красивый?

— И что с того?

«Вдруг оказалось, что между нами огромный барьер, почти такой же непреодолимый, как тот, который отделяет тяжелых душевнобольных: Нет, стоп.» Неимоверным усилием он взял себя в руки. Он сказал:

— Тебе нужен другой мужчина просто для разнообразия? Тебе со мной скучно? Ты это хочешь сказать?

— Пол, у тебя очень тяжелый голос, и:

— Это? — Он шагнул к кровати; в руках он все еще держал полотенце, которым недавно вытирал подбородок, и она отшатнулась, словно испугавшись, что он сейчас ее хлестнет.

— Ты боишься, — сказала она. — Чего? Ты думаешь, что ты не такой хороший мужчина, чтобы интересовать меня все время. Пол, ради: ради Бога!

Здесь или в Ллэнро, человек — это человек, и нет ничего стыдного в том, что мы люди.

Она скинула ноги на пол и села на кровати, вцепившись руками в матрац.

— Чего ты боишься? Я человек, и ты тоже. Я не уйду завтра с Армандом только потому, что он мне понравился, и потому что он красивый. Я не знаю, такой ли он добрый, как ты, такой ли он умный, как ты. Возможно, он такой же эгоист, как большинство людей в вашем мире — кто это может сказать?

— Значит, ты решила это выяснить?

— А почему бы и нет? — она дерзко дернула подбородком. — Я снова спрашиваю, чего ты боишься? Ты жил в Англии с другой девушкой, ты был с двумя другими, я сама это видела. Или ты думаешь, что в этом мире не найдется для тебя женшины? Это плохое место, но все же не такое, как Чентская больница!

Пол чувствовал, как все мускулы его лица складываются в горькую маску, закрывая его от слов, которые она говорила, и которые еще скажет.

А Арчин, ничего не замечая, продолжала:

— Мне очень жаль, что я нашла сегодня Арманда, а ты никого не нашел. Но это неважно.

— Неважно! — Плотина удерживала его голос, и сквозь нее прорывалось лишь дрожащее яростью эхо ее слов.

— Да, неважно — это хорошее слово! Мы в Ллэнро говорим то же самое. Она гибко изогнулась и откинулась на подушку, словно заканчивая дискуссию. — Пол, ты должен был понять, пока был со мной, что есть вещи, которые мы знаем в Ллэнро, и о которых вы здесь не имеете понятия. Я — как это сказать по — английски? — я для тебя как горсть. Да, как пригоршня песка, когда набираешь его в руку, а он протекает между пальцами. Я утомляю тебя.

Ты поэтому сегодня такой усталый.

— Я сегодня усталый, потому что:

— Пол! — Она произнесла его имя громким шепотом, но с такой силой, что он оборвал себя на полуслове. — Пол, в вашем мире все, даже ты, стыдятся вещей, в которых нет ничего стыдного. Я не обвиняю тебя, поэтому не нужно извиняться. — Она улыбнулась и протянула руки. — Иди ко мне. Я не буду сегодня: ах:

требовательной. Завтра я посмотрю, есть ли в Арманде что — нибудь от Ллэнро, позову его сюда, и научу вас игре.

Мир содрогнулся на своей оси. Борясь с землетрясением, засасывавшем его в воронку, Пол повернулся к умывальнику, повесил, наконец, полотенце и аккуратно расправил его на перекладине. Не глядя на Арчин, он сказал:

— Значит, ты хочешь двоих мужчин одновременно.

— Можно попробовать поискать тебе девушку, но:

«Это неправда. Я поскользнулся на тропе настоящей жизни и оказался в разрушенном тупике, где живет другой Пол Фидлер.» — Но, — продолжала она, — я не вижу здесь подходящей. На прошлой неделе была одна блондинка:

— Ты сумасшедшая, — сказал Пол, вкладывая в эти слова все свое существо.

«Попало!»

Она подскочила на кровати. Вид у нее стал испуганным.

— Пол, я показала тебе кучу вещей, которые нравятся телу, ты этого не знал, хотя ты доктор, и изучил все нервы! Ты говорил, что это хорошо, ты дрожал, и стонал, и задыхался, и говорил, что любишь меня.

«Это правда, будьте вы прокляты, правда. В кончиках пальцев у нее больше страсти, чем у Айрис во всей ее терпеливой туше!» — Я не хотел сказать, что ты сумасшедшая, — отчаянно выкрикнул Пол. — Но то, что ты говоришь — сумасшествие.

— Это — сумасшествие? — Она вскочила с кровати и тронула его так, как он никогда в своей жизни не мечтал, не знал, что такое бывает, пока она не проделала с ним это в первый раз в убогом отеле на шоссе номер пять, и прикосновение заставило ожить и зазвенеть все его нервы от подошв до макушки; ее пальцы нашли нужное место с той же точностью, с какой она уложила Рили на больничных танцах. — Самое лучшее в жизни человек получает от своего тела, а в вашем мире никто, никто не умеет с ним правильно обращаться! Это ваш мир сумасшедший, а не мой!

«Но я ведь писал то же самое, почти теми же словами, я собирался говорить об этом в книге о Ллэнро!» Но призрак Мориса Дукинса, что — то отвратительно бормочущего, встал между ним и Арчин, и Пол смотрел на него — невидимого ей — глазами, подобными обломкам камня. Под этим взглядом она упала на постель и забилась в беспомощных рыданиях, идущих из самой глубины ее существа.

— Пол! — его имя, искаженное плачем, было первым внятным звуком, которые он смог разобрать сквозь ее стоны. — Я не могу ничего поделать! Я боролась, сколько могла, но они сделали меня такой, и:

— Кто? — спросил Пол, вовсе не для того, чтобы услышать понятный ответ, и она произнесла слово, которое уже звучало в Ченте, когда она утверждала, что приказом таинственных «они» ей запрещено говорить, кто она такая.

Откуда — то с самого далекого края его сознания всплыло вдруг что — то отвратительное; он ощущал его и не мог сфокусировать на нем внимание.

Ошеломленный, не зная, что делать, он неловко примостился рядом с девушкой и, пытаясь успокоить, стал равномерными движениями пальцев осторожно поглаживать ее по затылку и спине. Мало — помалу она затихла, словно устала рыданий, и погрузилась в некое подобие сна.

— Арчин? — мягко позвал он.

Она откликнулась голосом, который он слышал каждый день в Ченте и бесчисленное число раз потом, когда непреодолимое желание послушать о Ллэнро пересиливало в нем боязнь ее беспокоить. Что — то отталкивающее ползало вокруг его сознания и мерзко хихикало, и он наконец сообразил, что случайно погрузил ее в гипнотический транс, единственным необходимым элементом для которого был правильный ритм.

Он отнял от ее тела дрожащие руки и сцепил пальцы, тщетно пытаясь унять их биение. Он спросил:

— Арчин, что они с тобой сделали?

Позже он обвел взглядом комнату. Они жили в ней уже много дней и ночей с тех пор, как приехали в Луз, но он не узнавал ничего — кроме ужасных часов, которые он, как обычно, поставил на полку, чтобы фигура Времени могла наблюдать за их любовью и благословлять их равномерными взмахами косы. Все остальное было странным, невозможным, непостижимым: умывальник, биде, шкаф, куда они вешали одежду, даже кровать, доставившая им столько удовольствия.

Пол Фидлер не имел больше ничего общего с вялым телом, носившим его лицо и имя.

Из удобной точки на другом краю пропасти, протянувшейся на тысячи миль в безымянном направлении, он смотрел на мужчину, сидящего рядом с прекрасной обнаженной девушкой, которая мирно спала, уткнувшись лицом в подушку.

Он видел, как руки мужчины открывают чемодан, привезенный из какой — то далекой и неправдоподобной страны, безошибочно достают оттуда короткий стеклянный цилиндр, снабженный блестящей иглой и гладким стальным поршнем.

Этот предмет оказался перенесенным к умывальнику, где была вода; еще, зажатая у мужчины в кулаке, нашлась бутылочка с белыми таблетками, которые он, не считая, вытряхнул на блюдце и растер в порошок. Размешанные с водой, они были вылиты в стеклянный цилиндр — сколько поместилось.

— Лежи тихо, — услышал он слова; голос каким — то образом соотносился с существом, носившим его имя. — Это поможет тебе уснуть.

Иголка проколола тонкую бледную кожу на руке девушки точно в том месте, где темнела голубая вена, и поршень толкнул жидкость вниз.

Тишина протянулась через всю эту безмерную пропасть, потом руки вытащили, наконец, иглу, голова склонилась, губы прикоснулись к губам спящей девушки, а единственная капля крови скатилась вниз и расплылась на одеяле.

Глава 42

«Внутривенно это должно подействовать максимум через полчаса и очень легко: мягкая остановка сердца, а в мозгу уже ни одной мысли, только сны.» Пол брел по пляжу, а сознание следовало за его телом на расстоянии, как детский шарик на длинной нитке.

«Нет такого места — Ллэнро, никогда не было и никогда не будет; как я мог в него поверить?» Мистралю было мало дела до того, ночь сейчас или день. Он пытался заговорить с ним, завывая в мачтах лодок и яхт, потом, увидев, что Пол не обращает на него внимания, разозлился всерьез и принялся кидать ему в лицо песок. Пол равнодушно отплевывался.

«Они победили ее, она боролась (в Ченте была агония), но они оказались сильнее, хоть и не могли уже ее достать…» В казино, несмотря на атаки мистраля, горел свет и играла музыка.

«Кто они? Перед лицом безликой угрозы ночного моря ответить легко.

Величайшие тираны, создавшие самую умную тиранию из всех, которые когда — либо порождала раса.» Ветер говорил громко и отчетливо: «Неееееет Ллэнрооооооо!» Пол бездумно кивнул, соглашаясь. Он подошел к молу, в конце которого примостилось казино. Мол был намного шире натянутого каната, но волны и ветер раскачивали его с обоих сторон, и когда Пол опускал глаза, ему казалось, что он балансирует над бездной. В казино сидели люди, и Пол почему — то подумал, что, увидев его, они начнут смеяться. Он повернул назад и снова побрел по пляжу.

«Пол дурак Фидлер, который поверил в несусветную ложь, бросил брак, возможность иметь ребенка, карьеру с призовой табличкой «Консультант»: Здесь, на берегу лучше, спокойнее, вот только ветер. Почти ни в одном из открытых кафе нет света.

Где здесь дорога из Луза в Ллэнро?» Сухой песок забрался в ботинки и царапал кожу. Он обрадовался этой боли, как епитимье.

«Я забыл или не заметил: такую глупую, такую простую вещь. То, что полуправда, — всегда полуложь. В каком — то месте, которое называется не Ллэнро, но все равно находится под немыслимым углом отсюда, и где тоже есть Пол Фидлер, живет лживая правда о том, что они тоже люди. Но не в призраке рая по имени Ллэнро. В мире — тюрьме, которым правят они, те кто, не спросясь, забирают у человека душу…»

Он глубоко вздохнул, и поток его мыслей, приноравливаясь к ритму шагов, унесся к тому, что он услышал сегодня ночью; он принялся разбирать факты, которые знал, но предпочитал не замечать, сортировать правду и полуправду.

«Если бы я только задал единственный вопрос — он вертелся у меня в голове, но мне нравилось быть слепым. Я должен был спросить: «Для чего мирная страна Ллэнро учит своих детей убивать голыми руками?» Под самым носом! Под самым моим глупым проклятым носом!» Он застонал вслух и поймал себя на нелепом страхе того, что его услышат.

«Давай теперь спокойно: нет второго Эдема по имени Ллэнро, где в полях, покрытых огромными цветами, мирно живут люди и звери, а влюбленные слушают музыку звезд.

Есть немыслимая диктатура, управляемая горсткой мужчин и женщин, которых лишь холодный расчет отделяет от того, чтобы уничтожить находящихся в полной их власти миллионы жизней. Купленное или украденное могущество сделало их абсолютно безнравственными, и они любят свою долгую жизнь гораздо сильнее окончательной власти, которую могут получить ценой борьбы и войн, но в которых рискуют погибнуть.» «Ссоры без борьбы, интриги, без кровавых ударов, им становится скучно.

Как паллиатив, предлагаются оргии. Но тогда миллионы людей расползутся по изнасилованноиу лику земли; это опасно не только для правителей, не желающих увеличивать свое число и делиться властью, но и для масс, которым секс призван заменить наркотик. Выход — миллионы стерильных женщин, бесплодных, как Арчин; производство их поставлено на поток, и лишь очень редко в процесс вкрадывается ошибка, и смесь оказывается слишком богатой.» «Как Арчин.» «За сотни лет правители пресыщаются. Им уже не хватает эротических возбудителей, которыми довольствуется плебс; требуются острые ощущения.

Ими должны стать совсем другие стимуляторы. Дети. Трупы. Возбуждающие зрелища. Например: хрупкая девушка так захвачена вожделением к своему господину, что голыми руками прокладывает себе дорогу сквозь его телохранителей и расстилается перед ним, истекая потом и кровью и умоляя заняться с ней любовью под аккомпанимент смертных стонов ее жертв.» «Но увлекшись оргией, девушка может забыть инструкции; влекомая вожделением, она способна повернуть свое оружие против хозяина. Чтобы этого избежать, приказ гипнотически внедряется глубоко в подсознание — так, чтобы в любой ситуации единственное слово могло ее остановить и заставить послушно ждать следующей команды.» «Это можно сделать. На опустошенной планете Земля не осталось почти никого кроме людей, но их стало так много, что животным уже нет места, и отвращение к мясу происходит не из — за высокого гуманизма, а потому, что немногие сохранившиесь коровы и овцы предназначены для правителей, а плебея должно тошнить от одного вида животной туши. Все, что осталось хорошего, принадлежит тиранам, и никому больше.» «Среди прочего — устройства, которые посылают в мозг особые лучи и разрушают личность, так что в сознании остается лишь простейшие мысли слабоумного; и не надо больше бояться бунтов и вспышек ненависти. Внешне такая машина похожа на рентгеновский аппарат, который можно найти в любой больнице двадцатого века.» «Это и должны были проделать с Арчин перед тем, как вручить ее владельцу (владельцу! А я говорил себе: самый свободный человек из всех, кого я видел:), и проделали бы, если бы не каприз хозяина. Время от времени он оставлял своим наложницам разум, чтобы они развлекали его разговорами. И вот чудом уцелев и не превратясь в идиотку, она решила, что лучше умрет, чем будет дальше терпеть такую судьбу.» «Очень скоро хозяин стал ее бояться, потому что понял, что она гораздо умнее его самого. И поскольку был не настолько глуп, чтобы выпускать из рук слишком сообразительных подданных, то предпочел держать ее на расстоянии, используя ее возможности, только когда его скучающей натуре требовалась стимуляция. Ему было неуютно находиться все время в столь опасной близости от гения. Не мог он и позволить необычной девушке вернуться в родную среду, где ее талантам наверняка очень быстро нашлось бы применение. Он был слишком ревнив.» «Как раз в это время…»

«Вокруг вращалась безграничная вселенная, но перспектива прорываться к звездам с черепашьей скоростью света не представлялась правителям подходящим лекарством от скуки. Отправляясь в столь далекое путешествие, они, во — первых, вполне могли не найти там ничего интересного, а во — вторых, рисковали обнаружить, вернувшись, что, пока их не было, приятели прибрали к рукам все их богатства.» «Но какой — то изобретатель придумал устройство, позволявшее менять течение времени, и, чтобы проверить это утверждение, требовался испытуемый.

Заинтригованный хозяин предложил Арчин. Она была идеальной кандидатурой по двум причинам. Во — первых, достаточно умна, чтобы исследовать обстановку и оставить в специальной капсуле толковый отчет. Во — вторых, теоретически существовала опасность, что вторжение изменит историю, причем опаснее всего будет появление ребенка, который не должен родиться, поэтому эмиссар должен быть стерилен.» «Она сама хотела уйти. Она понимала, что, если останется, хозяин рано или поздно вычеркнет ее память.» «Тем не менее, гипнозом, к которому она фантастически восприимчива, ее снабдили дополнительным оружием и окружили двойным защитным кольцом.

Поскольку язык и обычаи того времени, в котором, по расчетам, она должна была появиться, отличались радикально, они научили ее всему необходимому, чтобы она могла сойти там за свою. Еще они показали ей, как убегать из — под стражи: замки, решетки, цепи и так далее. Она проверила эту технику, как только поселилась в Ченте, просто чтобы увериться, что сможет уйти, как только захочет. Она действительно украла у Мэдж Фелпс, но не расческу, а заколку для волос, которой потом отогнула пластинку и открыла замок в боксе.» «Первое кольцо обороны пало тогда, когда она наткнулась на Фабердауна и поняла по его языку и одежде: что — то не так. У нее была великолепно сработанная легенда, призванная помочь ей определиться в мире, куда она была послана, и где ее встретил бы полицейский Господина Западной Горы.

После всепланетного ада, который она покидала, Век Смуты представлялся ей раем, несмотря на локальные войны и примитивные суевения. Она ждала и надеялась на перемены. Когда же ее привезли в Чент, она решила, что попала в мир такой же, как ее собственный, где большинство населения заперто в гигантских бараках, и только немногие избранные могут наслаждаться жизнью, с одним только исключением, делающим его еще ужаснее: плебеям не разрешалось заниматься любовью.» «Поняв, что с ней произошло что — то иррациональное, она принялась усиленно распутывать тот клубок загадок, в который попала. Вот здесь и начинается полуправда, но половинчатость происходит не из — за притворства, а из — за тумана, которым окутано ее сознание, и с которым оно не в силах бороться — мешает то, что внедрено в глубину. Она сказала сегодня ночью, что сначала сама верила, когда говорила, будто ее перенесло на другой рукав времени, потому что вторжение даже одного индивидуума может изменить историю так, что само это перемещение станет невозможным, как некий временной парадокс. Позже, однако, вычитав в книгах о машинах, летоисчислении и прочем, она изменила свое мнение, но не стала мне говорить, чтобы не расстраивать. Сейчас она думает — думала этой ночью, — что история одна, нет никаких речных дельт, лишь извилистая дорога. Они забросили ее не на пятьсот лет назад, как предполагали, а почти на десять тысяч, в век, когда были еще в земле уголь, нефть и руды, промотанные после, когда наша цивилизация рухнет под гнетом собственной расточительности; коллапс будет столь полным, что чудом выжившим кочевникам Средней Азии придется заново учиться письменности, делая ржавыми ножами зарубки на деревьях. Она думала сначала, что великую империю, погибшую в глубине веков, и оставившую людям ее времени лишь несколько малопонятных следов, можно как — то связать с Римом; поняв, что это не так, она решила, что ветвь ее истории отделилась от нашей еще до Рима. И только совсем недавно она пришла к заключению, что эта цивилизация — наша.» «Она права в том, что история противится переменам. Другой уровень ее защиты работал слишком хорошо, и прятал от меня глубины ее сознания вплоть до сегодняшней ночи. Создать призрак будущего, настолько прекрасного и желанного, что даже если люди прошлого обманом, пытками или случайно узнают в ней гостя из другого времени, они не станут переделывать историю из страха, что она не приведет тогда к Ллэнро. Они сделали для нее этот мир реальнее настоящего, как мои видения.» «Они были очень неглупы, эти ублюдки, пославшие ее назад. Даже в тот момент, когда она, казалось бы, вырвалась, наконец, на свободу, она попала в еще одну яму, которую они для нее приготовили. Потому что я никогда не смог бы принять то утешение, которое она предлагала мне в своих последних словах, несмотря на то, что они не оставили ей ничего другого.» «Я вдруг понял со всей отчетливостью, к какому безнадежному берегу пристал, погнавшись за красивой ложью по имени Ллэнро. Нищий беженец в чужой стране.

Тогда она сказала сочувствующе: «Но, Пол, ведь в твоем мире, если девушка умеет хорошо заниматься любовью она может заработать…»»

Ветер гнал волны, словно бегущих в панике диких зверей. Они плескались вокруг его ног. Их обжигающий холод мгновенно вынес на поверхность его сознания того человека, которого он знал когда — то под настоящим именем; так каприз бури ставит иногда опрокинутую лодку обратно на киль.

Он пожал плечами и повернулся, словно хотел услышать со стороны города какие — то звуки. Он долго смотрел на мерцающие вдалеке огни — единственный признак, указывающий на существование знакомого ему мира. Но он не делал шагов ему навстречу, просто стоял, чувствуя, как соленая вода смывает прочь сомнения, которые вдруг охватили его несколько ударов сердца назад.

Он думал, что знает правду до того, как наткнулся на противоречия в той, прежней истории Арчин; новых сомнений ему не вынести. Обратной дороги нет, какой бы ни была причина. Он уже не вернется в прежнее время.

Он решительно повернулся спиной к Лузу и стал расстегивать рубашку.

«Я знаю то, что знаю. Я знаю, что все это будет потому, что вы делаете то, что делаете, — вы, там, на берегу, за этими яркими желтыми огнями, однажды ваших праправнучек стерилизуют на потеху тиранам. Я знаю, что они будут рваться прочь из тусклого безнадежного существования, из огромных бараков размером с современный город, они будут страдать от голода и болезней, потому что то немногое, что осталось, достается им. Я могу предупредить вас, изменить приговор, записанный на этих звездах…» «Но я не буду.» Он выпустил из рук рубашку и стянул ботинки.

«Давайте сочтемся: что вы получили от меня — вы, дети дьявола. Считайте как следует. Все шансы на счастье, когда вы преподнесли мне предприимчивых родителей («наш мальчик — хороший мальчик, он вырастет и будет врачом!»), брак («а с чего ты взял, что это твой ребенок?»), детей («ходят анекдоты в каждом медицинском колледже Британии!»), карьеру («Главный Медицинский Консультант!») и, наконец, последнее — невыносимую и странную возлюбленную Арчин.» Он тупо посмотрел на часы. Тридцать минут прошло. Окно их комнаты по — прежнему тихо и черно, как вакса. Он снял часы и швырнул их в море.

Затем, сбросив остатки одежды, последовал за ними, руки и ноги мгновенно закоченели и не послушались бы команды плыть, даже если бы она поступила, потом море сомкнулось над его головой, но он упорно брел в сторону потерянного Ллэнро, и лишь одна мысль билась в его мозгу так сильно, что он был уверен: весь мир слышит его, — а потом исчезла и она, а вместе с нею и все остальное:

«Мне все равно, будьте вы все прокляты! Мне все равно!»

РОЖДЕННЫЙ ПОД ВЛАСТЬЮ МАРСА

Глава 1

Мне хочется рассказать о том, что со мной произошло. Я не помню, где это случилось, но могу назвать час и даже минуту, когда это началось.

Голая комната, освещенная пожелтевшим от старости флюоресцентным светильником, висящим высоко под потолком. Несколько стульев. Один из них был грубо высечен из каменной глыбы и весил, вероятно, около четверти тонны. Они привязали меня к нему, потому что даже в условиях марсианской гравитации никто бы не смог поднять такой груз. Для меня, марсианина, этот вес был весом самой смерти. Тодер не раз говорил со мной о смерти, и я помню, как испугали меня его слова: «Во всем есть спасение, Рэй, даже в смерти».

Но такого спасения я не хотел. Имелась причина: я не знал, почему этот человек пытал меня, почему они вообще схватили меня, и я хотел проверить учение Тодера на практике.

Пребывая в неведении, я вспомнил одно из ранних изречений Тодера: «Утешение является защитой». Я имел такое утешение. Я знал: чего бы ни хотели получить от меня мои мучители, они не получат этого. Но подобное утешение было хрупкой защитой против нервно — парализующего хлыста. Не очень большая заслуга сохранить информацию, которой не обладаешь.

Я считал, что представляю для них какую — то ценность. Четверо допрашивавших меня были в масках, а их голоса звучали неестественно, будто их нарочно старались исказить. И если я хотел произвести идентификацию — а я хотел этого, то не должен был пропустить ни одной мельчайшей подробности, несмотря на то что голова моя горела как в огне.

В минуту расслабления я вспомнил об одном опыте Тодера. Он с помощью своих четок показывал, как заставить время идти медленнее или быстрее для собственного сознания. Тогда, именно тогда, я понял его. Мое время натянулось, бусинка замедлила свое движение и, кажется, будто остановилась. Но тем не менее мой мозг пылал, и я горел под своей кожей. Если я выживу, то найду Тодера и попрошу у него прощения.

Нет, я не смог вызвать умственные резервы для замедления времени, поэтому я должен был использовать только интервалы между взрывами агонии, чтобы смотреть, слушать, воспринимать запахи, осязать и стараться запомнить этих людей.

Вначале я подумал: «Работорговцы!». Вопреки всем официальным опровержениям периодически появлялись слухи о похищениях людей для продажи в рабство. Как правило, такие обвинения выдвигались против центавриан. Официально Земля считалась нейтральной планетой, хотя большинство землян симпатизировало медведианам, на что, конечно, повлияли воззрения некоторых личностей.

Ирония судьбы! Я, Рэй Мэлин, занял типичную позицию землян.

Мои мысли были беспорядочными. Я терял драгоценные секунды. А ведь после последнего шока прошло уже много времени, и я уже был в состоянии снова сконцентрировать свое внимание на происходящем.

Произношение? Они разговаривали на беглом английском, но я был хорошо знаком с обоими наречиями и Центаврианского и Медведианского секторов, имел отличное произношение и обладал большим словарным запасом. Следовательно, эти люди могли быть…

Бессмысленно. Прислушиваясь к разговору, я пытался оценить его так, как это сделал бы Тодер.

Мужчина, сидящий на среднем из трех стоящих передо мной стульев, крикнул:

— Еще раз, я сказал!

Человек, который стоял в стороне, поднял свой нервно — парализующий хлыст. Я напрягся, но руководитель остановил его руку.

— Попробуй без хлыста, — приказал он. — Может быть, физическая боль не дает ему говорить.

Я постарался не показать своего облегчения, когда главный, повернув ко мне лицо, вкрадчиво сказал:

— Рэй Мэлин! Вспомните свое последнее путешествие! Расскажите нам, как оно началось!

Рассказать им об этом еще раз детально, растягивая время! Я не поддался искушению. Я почти убедил этих людей, что говорю правду; я уже приблизился к победе, спасению и мести. Незачем терять полученные преимущества. Во всяком случае, что даст тщательная разработка модели? Сущность по — прежнему останется неизменной.

Мое предпоследнее путешествие привело меня на Дарис. Я никогда раньше так долго не находился в сфере влияния центавриан, но я уже не раз бывал в самых интересных мирах медведиан и окончательно запутался в противоречиях между официальной земной пропагандой и тем, что лежало в основе благосклонного отношения землян к медведианам. Я боялся занять позицию, которая заставила бы людей думать, что я, как это доказывали мои документы, являюсь гражданином Земли.

Я познал суровый путь, наглотавшись этой пропаганды, несмотря на свой гнев. Третий раз я был дерзок со старшим офицером старой калоши, который претендовал на родство с семьей Тирана. И меня высадили на Дарисе. Если бы нечто подобное совершил центаврианский член экипажа, то его, вероятно, выгрузили бы на первой попавшейся планете без дальнейших комментариев. Единственный раз в жизни, насколько я помню, я был благодарен своему официальному гражданству. В чьей бы сфере влияния земляне ни находились, они всегда могли рассчитывать на поддержку другой стороны. Так что я мог благодарить земных политиков за эту привилегию, если это не было результатом стратегического размещения Старой Системы между двумя гигантскими блоками.

Тем не менее центраврианский офицер указал мне на шлюз на обитаемой планете. Я оказался на Дарисе с половинным жалованьем и без всяких видов на будущее.

Вначале я не был особенно встревожен. Я отправился в Торговую контору главного порта Дариса и истратил часть наличных на установление знакомств с портовыми чиновниками. Подобная тактика имела эффект на Голдстаре — я тогда неофициально получил должность механика на зафрахтованном судне. Однако подкуп чиновников мог иметь и негативные последствия: если бы мне пришлось показать свой нос на Голдстаре, то местные безработные немедленно вышвырнули бы меня вон. Но меня такие мелочи мало заботили. Во всяком случае, все это сейчас не относится к делу.

Три недели я провел на Дарисе и так и не нашел никакой работы. Оставалось последняя возможность добраться до дома: я должен был отказаться от всех своих принципов и обратиться к местному Земному консулу с просьбой доставить меня домой как БЗП (безработного Земного подданного). И тогда мне предстояло целый год работать задаром, чтобы оплатить свое возвращение! Это обстоятельство меня не воодушевляло.

Я тратил свои последние деньги в баре порта, когда появился Лугас.

Лугас был типичным центаврианским офицером, но он командовал кораблем, не входящим в Центаврианский сектор. Вопреки его утверждениям я отнесся с сомнением к его Центаврианскому гражданству, поскольку он мне показался весьма неуравновешенным человеком, а эта черта считалась у центавриан большим недостатком. Кроме того, он обращался ко мне, как к равному, и сразу же перешел к делу.

— Мне сказали, что вы умеете обращаться с космическими двигателями четвертого поколения.

Я показал свое удостоверение — все, что я имел. Оно пестрело медведианскими штампами, которые до сих пор были хорошими рекомендациями, но в секторе Центавра…

Я ждал, что Лугас, увидев такое количество медведианских штампов, подожмет губы и уйдет, но он продолжал:

— Как я вижу, вы главным образом служили в секторе Большой Медведицы.

Я пожал плечами и кивнул. Как сказал бы Тодер — не в этом дело.

— Что привело вас в эти края?

— Межпространственная мороженица, — огрызнулся я и тут же пожалел об этом. Такие же ответы я неоднократно давал старшему офицеру той самой «мороженицы». Если я не буду следить за своим языком, то потеряю работу раньше, чем она будет мне предложена.

Лугас раздраженно нахмурился:

— Как это случилось?

— Рефрижератор класса «Спик», сэр, — неохотно ответил я. — Он выбросил меня потому, что я был слишком разговорчив с капитаном. Но я могу работать с любыми типами двигателей, сэр.

Лугас колебался, но не по той причине, которую я предполагал. Наконец он сказал:

— В таком случае вы, вероятно, не скоро вернетесь в Старую Систему.

Я рванулся вперед. Это было удивительно! Я так хотел выбраться из Центаврианского сектора и совсем не собирался сюда возвращаться.

— Земля? — спросил я. — Или Марс?

Он очень странно посмотрел на меня, и во взгляде его было что — то, что я только много позже определил как тревогу. Он сказал:

— Марс, естественно!

Конечно же, «естественно». Земляне были крайне осторожны, давая разрешение на посадку чужеземных кораблей. Я испугался: моя ошибка могла положить конец нашему разговору, — но он дал мне работу.

Его корабль казался таким же необычным, как и сам хозяин. Это был наполовину грузовик, наполовину лайнер с корпусом от прогулочной яхты класса «Денеб», но двигатели были крейсерского типа, запросто вбивающие корабль в свободное пространство. При корпусе такой малой массы двигатели могли развивать скорость роскошного лайнера. Предупреждая любопытство с моей стороны, Лугас на ходу сочинил, что корабль собран из купленных по дешевке деталей аварийных кораблей. Это звучало неубедительно, но я боялся потерять только что приобретенную работу и решил ни о чем не расспрашивать его.

Большую часть полета двигатели угрожали оставить корпус позади. Я весь полет провел около них, отрываясь только на сон. Сигнальное устройство, встроенное в мой гамак, будило меня, если что — нибудь случалось. А случалось довольно часто, и я начал думать, не пострадал ли квалифицированный инженер Лугаса от чрезмерного напряжения. Но я не спросил его об этом ни тогда, ни позднее. Мы достигли Марса без аварий, и Лугас выплатил мне премию, чего я никак не ожидал от центаврианина.

За исключением ненормального поведения двигателей и сердечности Лугаса, словно он был не центаврианином, а медведианином или, возможно, землянином, в путешествии ничего примечательного не было.

После моих слов наступила тишина. Я ждал. Наконец главный из четырех жестом дал знак владельцу хлыста. Так как регулятор оружия был поставлен на максимум, я решил воспользоваться методикой Тодера и заставить время ускориться, то есть заставить мое личное «сейчас» опередить начало агонии.

Однако боль все — таки захлестнула меня. Она была так сильна, что я потерял сознание. Моей последней мыслью было воспоминание о мягком тодеровском «так — так», предназначенном для не оправдавшего ожидания ученика.

Глава 2

Удушье…

Я боролся с рефлекторным страхом; возвращаясь назад к моменту пробуждения, я пытался объяснить себе, что же испугало меня. Вероятно, мне стало страшно от переживаемой во сне мысли, что я тону, захлебываясь в воде.

Но чтобы я, марсианин, когда — либо плавал в воде?!

Тогда, может быть, это была пыль, не дающая мне дышать; мой рот и горло были неприятно сухими и болезненно раздраженными, словно после песчаного удушья. Нет, и это не так. Я понял. То тяжелое и угнетающее, что лежало на мне, не давая дышать, был густой влажный воздух. Я совсем опьянел от кислорода. Чтобы прекратить головокружение, необходимо было задержать дыхание на некоторое время. Почему же я дышал так глубоко? Мускулы горла полностью онемели. Вероятно, я кричал, даже визжал, когда на меня накатывала волна страха.

Тодер говорил: «Человек связал время на протяжении миллионов лет, чем ты напуган — Тамерланом, Гитлером или Товаренко?»

Задержав дыхание, я исследовал окружающее пространство, анализировал.

Сначала воздух. Большое содержание кислорода. Я всегда чувствовал себя дискомфортно в такой атмосфере. Давление на Марсе измерялось в единицах, пропорциональных шкале измерения давления на Земле по высоте (от уровня моря) от одного до тысячи футов. Подобно всем марсианам, я дышал воздухом под давлением в десять единиц. Здесь же из — за значительной влажности трудно было правильно определить давление, но все же я оценил его в две или, самое большее, три единицы. Неудивительно, что я очнулся от удушья и почувствовал тошноту от избытка кислорода, почти такую же, как и от действия нервно — парализующего хлыста.

Далее. На чем я лежал? Кровать? Я пошевелился и сразу же понял, что подо мной была кровать с основанием, создающим нулевую гравитацию; я видел однажды такую кровать в дорогом публичном доме на Хариголе. Я лежал на спине, обнаженный. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Она даже не достигала края широкой кровати, а я, подобно всем марсианам, был тощ и высок.

Я сделал вдох, прочищая легкие, и открыл глаза. Я находился в комнате с зеленовато — голубой и золотой отделкой; в единственное окно проникали лучи утреннего или, возможно, вечернего солнца — следовательно, окно выходило либо на восток, либо на запад. Мое настроение поднялось. Комната была украшена большими вазами, наполненными золотисто — желтыми цветами. Крайние цветы в букетах слегка покачивались от движения завесы сухого воздуха, защищающего их от воздействия влажного земного воздуха. Стены были украшены циновками из песчаного камыша ручной выделки, покрытыми слегка блестящим защитным слоем пластика.

Около меня стояли два человека. Я уже много о них знал, если, конечно, эта комната была их собственным жилищем. Не могло быть никакой ошибки, что они не марсиане. Они ничего не скрывали: ни своего местонахождения, ни своих лиц.

Я решил, что они доброжелательно расположены ко мне. А может быть, они спасители?

Один из них, стоящий у моего изголовья, оказался девушкой. Как и большинство землян, она была ростом невелика по сравнению со мной, но отнюдь не приземистой, какими обычно они все казались, а просто миниатюрной. Грациозная, с золотистым округлым лицом, темными волосами, скрепленными на затылке, она внимательно смотрела на меня своими блестящими агатовыми глазами. Девушка была одета во что — то шелковистое, цвета мерцающей бронзы. Платье мягко зашелестело, когда она наклонилась вперед. Рядом стоял мужчина, высоковатый для землянина и слегка обрюзгший. Светлые волосы локонами обрамляли бледное квадратное лицо. Он был одет в темно — голубой с черным костюмом земного покроя. Его кисть с толстыми пальцами, будто тиски механической лопаты, сжимала мягкую руку.

— Он очнулся, Питер, — сказала девушка голосом, похожим на звук скрипки. Было странно и приятно слышать эти низкие и трепетные звуки в плотной атмосфере комнаты. Но я никогда не поддавался соблазнам. Один неверный шаг — и легко можно заблудиться в изощренной женской лжи. Но, наверное, не все женщины одинаковые, хоть и очень похожи.

Мужчина наклонился ко мне и спросил:

— Вы можете говорить?

Я кивнул.

— Вы помните, что с вами случилось?

Я помнил только день своей смерти. Но Тодер советовал: «Вопросы подразумевают ответы. Спрашивающий выдает столько, сколько знает». Я снова кивнул.

— Вы находитесь в апартаментах Большого Канала, — сообщил мне Питер. — Вы находитесь здесь большую часть дня. Мы нашли вас около Старого Храма, почти утонувшего в пыли. Вы были парализованы.

Откуда он знает? Были ли эти двое моими палачами? Но судя по голосам тех четверых, среди них не было женщины, хотя могли быть использованы и фильтры, и звукоуловители… Я вспомнил, как Тодер учил определять ложь по движению лицевых мускулов. Но я просто спросил, откуда они это знают.

— Сначала мы подумали, что вы пьяны, — сказала девушка. — Потом нам пришло в голову, что у вас болезнь Лахмава, но у вас не было жара.

— Трезвый, без сознания, с нормальной температурой, — продолжил Питер, — без явных повреждений, но вы с трудом выносили малейшие прикосновения. Вы были парализованы, все верно.

— А почему утонувший? — спросил я.

По быстрому ответу Питера я понял, что, несмотря на свое земное происхождение, он хорошо понимал жестокость жизни на моей планете.

Он сказал:

— Не без маски. Но пыль проникла за клапан, в дыхательную трубку. Мы слышали ваши хрипы.

— И что вы решили?

Они обменялись взглядами. Мне показалось, что они были раздражены моей назойливостью. Им хотелось самим услышать мои объяснения. Эти люди не понимали моего состояния, да и не могли понять. Единственное, что марсиан еще связывало с Землей, — это потребность в необходимом количестве кислорода для развития зародыша во чреве матери; в связи с этим беременность должна была протекать в среде с давлением, приближающимся к нулевой отметке, или даже ниже. Это заставляло большую часть марсианских женщин проводить три седьмых года в условиях Земли, задыхаясь от повышенного давления.

Мужчина сказал:

— Это Лилит Чой, а я Питер Найзем. С Земли, конечно.

— Конечно, — в моемответе прозвучало больше иронии, чем следовало. И вы знаете, кто я?

Еще один обмен взглядами, и последовал ответ Питера:

— По документам, которые были у вас, вы Рэй Мэлин, инженер по межзвездным двигателям. И нам кажется, у вас есть враги.

— Значит, вас совсем не удивило то, что я был брошен умирать у Старого Храма?

Они стояли в растерянности. По — видимому, они никак не ожидали от человека, еще не оправившегося от глубокого паралича таких острых атакующих вопросов.

Лилит попыталась ответить:

— Ну… мы чужеземцы на Марсе…

— Вы сообщили в полицию?

Она отступила назад. Питер резко спросил:

— Вы боитесь, что мы это сделали? Вы преступник?

— Нет. И мои бумаги не лгут. Но я марсианин, а у марсиан свои методы улаживания дел.

Странно, что допрашивающие меня оставили мои документы. Я, конечно, мог приобрести другие, но в последнее время возникли трудности с получением медведианских виз.

— Да, — кивнула Лилит. — Мы слышали об этом. Поэтому и не обратились в полицию.

— Никто, кроме нас, — добавил Питер, — не знает, что вы здесь.

— Я признаю обязательство, — с трудом выдавил я.

Это был древний обычай. Они спасли мне жизнь, а нравится ли это мне или нет — уже не имело значения. Я надеялся, что они не будут ничего от меня требовать. Я перенес свое тело через край кровати и встал на пол. С высоты своего марсианского роста я посмотрел на этих маленьких людей земляне плохо растут из — за сильной гравитации на их планете, близко расположенной к Солнцу, — и спокойно спросил:

— Могу я получить свою одежду и вещи?

Девушка удивленно разглядывала меня с ног до головы, как будто не могла увязать длину моего тела, лежащего на кровати, с его размером по высоте; ее глаза немного расширились. Затем Лилит сказала:

— Да, конечно. Я принесу их.

Она грациозно прошла мимо меня и скрылась в соседней комнате. Питер нерешительно предложил:

— Может быть, вы отдохнете у нас немного, пообедаете? Действие парализатора, наверное, еще не прошло.

— Спасибо, но я должен заняться делом, — ответил я.

— Теми, кто так плохо обошелся с вами?

— На Марсе не задают подобных вопросов, — упрекнул я его.

Он слегка покраснел.

— Да, извините. Мне говорили об этом, но я забыл. Традиция, начатая первыми поселенцами, не так ли! Тогда человек имел право держать в секрете свое дело.

— Кто — нибудь, где — нибудь, когда — нибудь имел большие права? — спросил я.

Вернулась девушка с моей одеждой. Сквозь тяжелый сырой воздух до меня дошел запах свежевыстиранного белья. Разговаривая со своими новыми знакомыми, я набрал гораздо больше воздуха, чем мне было необходимо, и поэтому начал энергично одеваться, чтобы израсходовать излишки кислорода.

Лилит тоже предложила мне пообедать с ними. Я вежливо отказался, проверил свои документы и осмотрел маску. Они уже подготовили ее для меня: счетчик на резервуаре стоял за отметкой «полный». Я еще чувствовал некоторые последствия нервного шока, но надеялся через день — два полностью прийти в себя.

— Вы собираетесь уходить? — спросил Питер.

— Да, — я пристегнул маску, чтобы надеть ее при выходе из герметизированного объема.

— Подождите, — он казался несколько смущенным. — О, вы сказали, что обязаны нам?

Они знают о нашем обычае. В моем затылке заломило. Лилит попыталась остановить Питера, тронув его за локоть, но он, не обращая внимания на девушку, продолжал:

— Поверьте, мне бы не хотелось пользоваться своим преимуществом, но обстоятельства так сложились, что вы можете помочь нам, не подвергая себя никакому риску. Ведь в этом заключается марсианская традиция?

Он был прав. Может быть, дело, которое они хотят поручить мне, не имеет отношения к случившемуся со мной, может быть, это обычное дело, связанное с контрабандой какой — нибудь косметики, которая на Марсе гораздо дешевле, чем где — либо… Да, но эта пара, живущая в особняке Большого Канала, где давление соответствует земному на высоте две тысячи футов, могла оплатить пошлину на все, что угодно.

— Что вы хотите? — спросил я.

— Ну… вы космонавт, и поэтому, вероятно, — он сделал какой — то неясный жест, — вы бываете в порту и болтаете с друзьями…

Я начал беспокоиться.

— Около трех дней назад с Дариса прибыл центаврианский корабль, который называется «Хипподамиа». Он выглядит как прогулочная яхта. Наверное, корабль и сейчас находится в порту, во всяком случае, он стоял еще там сегодня утром. Мы вознаградим человека, который сможет рассказать что — нибудь о нем. Все что угодно, даже сплетни об этом корабле и его экипаже.

Глава 3

Следующие пять секунд я боролся с собой, пытаясь сохранить веру в себя как марсианина.

Я не был завсегдатаем портовых заведений, я был космическим инженером, и к тому же я вообще не появлялся в порту с тех пор, как прибыл домой. Для девяноста девяти процентов человечества Марс означал межзвездную посадочную площадку Старой Системы, а не планету со своим населением, культурой, традициями и обычаями, имеющими силу закона. Поэтому я не вспоминал о корабле Лугаса с тех пор, как покинул его, благополучно избежав центаврианского правосудия.

Но Питер и Лилит видели мои документы и могли обратить внимание на штампы центавриан, завершающие длинный ряд медведианских печатей, на дату моего прибытия на Марс и увязать все это с заинтересовавшим их кораблем, даже если они не сумели разобрать нечеткую подпись Лугаса поперек штампа об увольнении.

Я посмотрел на них, пытаясь по тодеровской методике угадать их мысли. Казалось, девушка думала: «Питер, мы же знаем, что он был на том корабле! Почему ты не сказал ему об этом прямо?» А мысль ее приятеля могла быть следующей: «Я слышал о кодексе чести марсиан. Для них понятие чести, как они утверждают, имеет большее значение, чем для центавриан, медведиан или землян. Я постараюсь сыграть на этом».

Наконец я спросил:

— Скажите мне одну вещь, прежде чем я отвечу вам. Случайно ли вы обнаружили меня у Старого Храма?

Вид их был нерешительным. Лилит достала из кармана сигарету и сунула ее в свои прекрасные губки. Я чуть было не возмутился такой нерациональной тратой кислорода, но вовремя вспомнил, что здесь его достаточно даже для поддержания костра, если кто — нибудь захотел бы разжечь его. Теперь я знал, что она курила, и поэтому она потеряла для меня большую часть первоначальной привлекательности. Курение — безответственная привычка даже для имеющих такую атмосферу.

— Отчасти это было случайно, — начал Питер, осторожно подбирая слова. — Нам сказали, что на корабле, который нас интересует, был марсианин. А Старый Храм — сердце города. Мы…

В разговор вступила девушка — ее голос показался более уверенным:

— Мы искали вас, но мы не знали, что вы были тем, кого мы ищем.

— О, она имеет в виду то, — добавил Питер, — что мы…

— Она имеет в виду то, что сказала, — резко прервал его я, вспомнив приемы Тодера, которые он применял, желая одернуть возомнившего о себе ученика.

Как они были нерешительны, эти двое! Наблюдать за ними было труднее, чем за кем — либо из центавриан или медведиан, с которыми мне приходилось иметь дело. Несколько минут назад я считал, что девушка менее сообразительна, чем ее приятель, теперь же, казалось, Питер уступал ей в смекалке.

Я решил не заниматься сравнительным анализом их умственных способностей и жестом предложил им задавать свои вопросы.

Тем не менее Питер вел себя сообразно собственным представлениям о марсианской честности — он продолжал колебаться. Я признаюсь, это раздражало меня. Я мог легко прикрыться казуистикой земного образца, рассказав полуправду о моей последней работе. События прошлой ночи и нынешние, по — видимому, имели отношение к каким — то важным делам, лежащим вне сферы моей профессиональной деятельности.

Я должен быть внимательным и недоверчивым. То, что они обнаружили меня достаточно быстро, спасло мне жизнь, но одновременно наводило на мысль о возможной связи их с людьми из ночного кошмара. С одной стороны, это обстоятельство может помочь установить правду, а с другой — еще больше запутать поиски. Я должен или вести поиск вместе с ними, или, наоборот, выступить против них. В любом случае мне следовало быть очень осторожным.

Итак, сначала я должен выяснить, что же они знают о моем последнем полете. А вдруг они знают то, чего я не заметил, занятый бесновавшимися двигателями? Затем я должен буду принять решение о дальнейших действиях.

— Может быть, вы сядете? — спокойно предложила Лилит. — Если разговаривать в открытую, то это займет некоторое время.

— Нет никакой необходимости рассказывать все от начала до конца, воспротивился Питер. — Я просто хочу воспользоваться, честно это или нет, своим правом.

— Он хочет знать, почему мы интересуемся именно этим кораблем.

— И я не хочу ему ничего объяснять, — Питер пригладил свои густые волосы толстыми пальцами. — Здесь нет установившейся шкалы обязательств, насколько я знаю, и спасший жизнь человека может выбирать. Я прав? — он вперил в меня свой взгляд.

— У вас, землян, другая шкала ценностей, — ответил я. — Вы цените вещи, которые невозможно съесть, вдохнуть или износить.

— Это верно, — отступил он. — На Земле жизнь человека может быть оценена во что — нибудь необыденное, например в золотой самородок. Здесь же вы, вероятно, способны убить из — за баллона с кислородом или фляги с водой.

— Причем тут убийство? — спросила Лилит, напуганная прямолинейностью разговора.

Еще раз они поменялись ролями. Я не удивлюсь, если окажется, что эта процедура была запланирована заранее, чтобы сбить меня с толку. Наверное, они надеялись задурить мне голову своей софистикой.

Если все так, то у них ничего не выйдет.

— Может быть, мы перейдем к делу? — предложил Питер. — Мы спасли вам жизнь, и вы подтвердили свое обязательство. Мы не знали, что вы тот самый марсианин, с корабля, которого мы разыскивали, пока не нашли ваши документы и не увидели последний регистрационный штамп. Теперь мы будем спрашивать прямо, надеясь, что вы выполните требования вашего национального обычая.

— Я расскажу вам все, что смогу, — ответил я.

Когда я закончил, наступила долгая пауза.

— Кое — что есть в том, что он говорил об этой обработке нервно — парализующим хлыстом, — наконец прервала молчание Лилит.

— Мы не знаем наверняка, связано ли это с тем, что нас интересует, возразил Питер и повернулся ко мне. — Связано?

— Вы спрашивали о последнем полете, — твердо ответил я.

Лилит щелкнула своими крошечными пальчиками, и этот звук громко прозвучал в тяжелом воздухе.

— Есть еще один важный вопрос: что случилось с человеком, которого он заменил? — она внезапно с волнением напряглась.

Наверное, Питер считал, что я причастен к этому. Он подвинулся вперед на своем стуле.

— Вы знаете, что с ним произошло? — спросил он.

— Я уже говорил, он заболел, — сказал я. Я чувствовал усталость и голод, голова плохо соображала. Разговор становился не менее трудным, чем прошлой ночью, даже при отсутствии нервно — парализующего хлыста.

— Удивительное совпадение, — сказала Лилит, вставая. — Питер, я думаю, ты опирался на проверенные данные о теоретической марсианской честности.

— Это оказалось до некоторой степени кстати, согласен. — Его глаза смотрели на меня с тревогой, они были бледно — голубыми, чего я раньше не заметил.

— В таком случае… — Лилит достала новую сигарету и нервно затянулась.

— В таком случае, кто же пытал его? — закончил Питер.

— Есть две возможности, не так ли? — осторожно проговорила она.

Я слегка напрягся. Они достаточно искусно защищались от моего зондирования, но и сейчас они старались казаться невозмутимыми: наверное, боялись выдать причину своей заинтересованности в любой информации о последнем полете корабля Лугаса. Никто из них не спешил расшифровать эти «две возможности», и после некоторого ожидания я громко сказал:

— Я полагаю, что сделал то, о чем вы просили, и обязательство мое выполнено.

— Не так быстро, — ответил Питер, вставая с надменным видом. Стоявшая девушка была только на голову выше меня, сидевшего на стуле, но он был образцом рослого землянина и сейчас хмуро глядел на меня сверху вниз. По — моему, у нас возникли противоречия с установленными обычаями, не так ли? Абсолютная честность, абсолютная честь… А вместе с тем имеются и пути преодоления этого. Я, конечно же, не владею тем, чему вас учат с детства, и поэтому могу только раздражать вас, испытывая ваше терпение. Вы признаете, что были на корабле капитана Лугаса. После вашего возвращения домой какие — то люди похитили вас и подвергли обработке нейрохлыстом, затем бросили умирать на улице. Обычные последствия обычного путешествия? Я думаю, нет. Вы обязательно должны знать, что было необычного на корабле: экипаж, груз или пассажиры. На всем пути от Дариса до Земли вы могли заметить это. Но вы утверждаете, будто не видели ничего особенного, за исключением чересчур мощных двигателей, при которых вы были преданной сиделкой. Извините за мою земную грубость, но я нахожу это слишком несерьезным. Вы неглупый человек, если верить вашему профессиональному удостоверению. К тому же меня поражает, как легко Лугас нашел на Дарисе квалифицированную замену заболевшему инженеру, причем не центаврианина, что было бы гораздо легче предположить, а землянина.

— Марсианина! — воскликнул я.

— Да, простите, — его глаза немного сузились.

Я понял, что он пробил брешь в моей защите и проклял эту марсианскую обидчивость.

— Но что мы можем еще сделать, если он лжет? — спросила Лилит.

— Нет, конечно же, ничего, — заметил Питер. — Мы не будем унижать самих себя, рискуя оскорбить подлинно честного человека или, возможно, укрепить позиции противника. Следовательно, мы благодарим его за содействие и прощаемся с ним.

— Что? — не понял я.

— Вы сказали, что считаете свои обязательства выполненными. Поправка. Я просил вас лишь сообщить нам некоторые портовые сплетни. Могли быть другие члены экипажа, кроме вас, более наблюдательные и болтливые. Что еще вы можете сказать о своих впечатлениях о корабле, кроме того, о чем я уже спрашивал?

«Земная казуистика», — подумал я, признав правдивость его слов.

Улыбаясь, он сказал:

— Есть один недостаток у вашего абсолютного кодекса, его рычаги действуют и на тех, кто не присоединяется к нему. Я принимаю это во внимание. Мы увидимся с вами снова и еще раз поговорим об этом.

Я поднялся и хмуро наблюдал за ним, удивляясь, почему же я в полете не обратил внимания на какие — нибудь странные факты, которые мог бы предоставить им или тем замаскированным мучителям, пытавшим меня прошлой ночью. Он вынул из кармана свою визитную карточку и передал ее мне. А я, напрягая память, пытался зацепиться за что — нибудь интересное.

Я неожиданно вспомнил испуганное лицо Лугаса, когда спросил его, куда он направляется, на Землю или Марс, хотя я отлично знал, что не существует корабля Центаврианского сектора, которому было бы позволено проколоть защищающую Землю атмосферу. Кораблям земного сектора это, конечно, разрешалось.

Тогда лицо Лугаса передернула судорога, которую я теперь принял бы за тревогу! Да, он вел себя не так, как другие знакомые мне центаврианские офицеры. (Хотя, я согласен, мой опыт был ограничен всего лишь одним путешествием.)

Лугас испугался, что я могу догадаться, кем он был на самом деле: землянином, замаскированным под центаврианина, командующего кораблем, который имел большие возможности, чем простая яхта класса «Денеб», даже имеющая крейсерские двигатели.

Глава 4

Но не эта мысль была главной в моей голове, когда я покидал апартаменты Большого Канала. Прилаживая свою маску, защищавшую от разреженного естественного воздуха и сухого резкого вечернего ветра, я испытывал некоторую досаду при мысли об устаревшей марсианской привычке. Идея калибровки давления кислорода в условиях чужеродной атмосферы других планет родилась несколько веков назад (геральдисты заявляют, что могут проследить более двенадцати рожденных на Марсе поколений внутри отдельных семейств). Эта идея уже давно отжила. Мы могли бы приравнять давление к определенному числу: двум, пяти, десяти единицам, но никак не решаемся поколебать старое правило — на любой планете давление измеряется: «тысяча футов над уровнем моря». А где оно, это мифическое море?

Пока я приспосабливался к условиям, более подходящим для моего метаболизма, я освободился от этого раздражающего наваждения. Ко мне вернулась способность думать. Я начал сожалеть, что отказался от предложения Питера и Лилит отдохнуть и пообедать. Я был еще очень слаб, даже спустя день после пытки нейрохлыстом. Мои легкие интенсивно работали: они отдавали назад поглощенный воздух квартиры, которую я только что покинул, надували щеки и наполняли клапанный мешок моей маски. Во время этих дыхательных процедур я окидывал взглядом местный пейзаж.

Не сравнивая, я назвал бы свою планету прекрасной. Пустынные, красно — коричневые равнины, песчаные дюны и небольшие холмы. Темнеющее небо, слабо мерцающий душный воздух, цветы, больше чем красивые сказочные, редкие, но резкие ветры, вздымающие вихри песков… Большинство людей не любит или даже ненавидит такой ландшафт.

И все же я никогда бы не назвал эту планету безобразной, окоченевшей, плоской. Кто может назвать узловатые руки, покрытые рубцами, некрасивыми? Я смотрел на этот родной мир, и мне вдруг пришла в голову мысль, что Тодер любил Марс. Я подумал: «Старый мудрец», — и почувствовал поддержку в этих словах.

Я пошел в город. Мысли мои беспорядочно метались в голове, словно отражались в противостоящих зеркалах. Внезапно новая мысль обожгла меня, именно здесь и сейчас я могу проверить одно из утверждений Питера и Лилит: что они доставили меня сюда совершенно незаметно. Проверить? А почему бы и нет? От их особняка отходила прямая дорога. На ней были видны две колеи, ведущие к городу, по которым я шел сейчас, и они были достаточно хороши для передвижения транспорта. Основные здания города, конечно, были погружены в трещины, долины, названные «каналами» задолго до того, как нога человека ступила на эту планету, и до сих пор носящие это «мокрое» имя. Не было рядом подходящей точки наблюдения, с которой я смог бы сверху бросить взгляд на жилые кварталы города и увидеть след, ведущий к главному входу дома землян. Мысленно же я не мог проследить весь свой путь, карабкаясь по песку.

Полагаю, что они все — таки говорили искренне. В закрытой машине земляне могли скрытно доставить меня в свой особняк. Проверим. Да, линия следов всего на десять градусов отклонялась от направления к Старому Храму, где, по их словам, они нашли меня.

По ту сторону Старого Храма находились мой дом, мое убежище и, может быть, мой учитель.

Питер и Лилит могли навести справки в космопорте о том, где я живу и когда возвращаюсь домой. А тот факт, что в экипаже корабля Лугаса был марсианин, они могли выловить в моем квартале города. Их маршрут домой да, он тянулся от Старого Храма. Допустим и проверим.

Я чувствовал себя немного лучше, несмотря на то что Тодер советовал не доверять подобным доказательствам. Я почти слышал его старый квакающий голос: «Есть две причины, по которым рассказ может быть совместим с наблюдениями и фактами. Он может быть продиктован ими или он может быть продиктован по ним».

Каким ценным вещам он учил меня. А я, скучая, отвлекался на, как мне казалось, более занимательные вещи, мечтая о блестящем превосходстве над землянами, центаврианами и медведианами! Почему только эта ночная экзекуция смогла продемонстрировать мне всю ценность его учения?

Потому что я был глуп.

Питер говорил: «Вы неглупый человек, если верить вашему профессиональному удостоверению». Но это удостоверение не определяло умственные способности человека, а только оценивало приобретенные им мастерство, умение, знания.

Я подошел к откосу. Дорога, накатанная транспортными машинами, извиваясь серпантином, спускалась вниз к ложу канала. Идти по ней было бесполезной тратой сил. Я решил сократить путь и пошел прямо вниз, по крутому спуску, с детства привычным шагом — чем — то средним между бегом и прыжками, естественными при нашей низкой гравитации.

Скоро мы сможем создать дешевое оборудование, управляющее силой тяжести, для установки его в жилых помещениях наподобие регуляторов давления. В той комнате, которую я оставил, уже была кровать с нуль — гравитационной установкой, хотя, конечно, зона воздействия на поле тяготения была сравнительно мала, и распространение его на все здание вылилось бы в фантастическую сумму. Но рано или поздно это должно случиться.

И от этого поползет по швам сложившееся равновесие. Некоторые миры будут просто брошены на произвол судьбы… Я могу провести несколько недель на планете, подобной Дарису, Голдстару или Хариголу, с гравитацией, близкой к земной, и воздухом, как на Марсе, но там я двигался медленнее, чтобы сохранить энергию, ел больше, чем обычно. И каждую ночь мой собственный вес припечатывал меня к кровати. Только когда я возвращался домой, я действительно мог отдохнуть. На Марсе мои семь футов и четыре дюйма вытягивались во весь рост, подобно песчаному камышу. Мои ноги работали быстро, как сейчас, спускаясь по круче, мои маленькие руки со слабыми пальцами могли собрать дюжину песчаных цветов, прежде чем они рассыпятся, войдя в контакт со слишком большой влажностью кожи. Вынужденный жить постоянно в земных условиях, я бы умер от изнеможения, не дожив до среднего возраста.

И были другие, подобные мне, думающие так же, как и я, в большей или меньшей степени. Более миллиона людей на всей планете, живущих в почти двадцати городах и поселках. Из них ни один не мог быть назван целиком марсианским. Позади меня остался кусок Земли, называемый Большим Каналом и представляющий часть чужеродного мира. При отсутствии земной гравитации жизнь в такой среде не была убийственной для меня, но делала меня подобным песчаным цветам в незащищенной вазе.

Был ли я глуп, выбрав звездную профессию?

Возможно, в какой — то мере. Но на мой выбор повлияли некоторые обстоятельства. В космических экипажах был довольно большой процент марсиан. Это было делом чести в некоторых мирах Медведианского сектора, не включая Голдстар, конечно. Они признавали марсиан как нацию, что благоприятствовало единению космических экипажей и других рабочих групп. И меня соблазнили все эти высокие идеи. Да, сильна еще древняя человеческая привычка лелеять все то, что прежде считалось прогрессивным, либеральным, даже радикальным. Это было неискреннее выражение чувств, запечатленное в металле. И нужно было изучить тот период, когда медведиане и центавриане, провозглашая свою независимость, повторили деколонизационный процесс, хорошо известный из истории Земли.

Но я в то время был искренне увлечен идеей, что на этом славном пути марсианин способен сделать что — нибудь выдающееся. Именно в космосе хотелось доказать, какими безграничными возможностями обладает марсианин.

Я прошел остаток пути до русла канала, оставив свои размышления. Идти было тяжело, каждый шаг требовал внимания. Ноги глубоко погружались в мелкий песок. Ступив наконец на твердый грунт, я оглянулся. Солнце, конечно, давно уже ушло, и на улицах было включено вечернее освещение. Впереди, там, где канал изгибался, скрываясь из виду, слепил огромный светящийся символ центаврианского Посольства — еще один признак иноземного вторжения. В той же стороне показалась пара грузовых платформ, за которыми все еще тянулся след пыли, собранной в пустыне по дороге на Маринер. (Как много нелепых морских названий! «Маринер» на планете, не имеющей морей! Говорят, эти названия возникли еще в дозвездной истории, но…)

Я собирался войти в один из пешеходных туннелей, тот, большой прямоугольный, в котором виднелся свет. Там был свободный воздух. Я проверил давление на счетчике, расположенном рядом с входным шлюзом: шкала высвечивала обычную десятку.

Но я колебался, оглядывая купол туннеля. Верхняя часть его, что выше моей талии, была из стекла, подразумевалось, она должна быть прозрачной. Но песок, время и солнечная радиация превратили прозрачный купол в бесцветную матовую поверхность.

Хватит! Это ведь Марс, в конце концов!

Ветхие, старые, второсортные вещи. Таков был статус моего собственного мира. И рано или поздно… полная искусственная гравитация, хотим ли мы, марсиане, этого или нет.

С другой стороны полупрозрачной стены я увидел приближающуюся фигуру, человека в маске. Я не мог уверенно сказать, был ли это центаврианин, медведианин или землянин, мужчина или женщина. Его или ее тело было плотно закутано в теплую одежду. Но совершенно очевидно — это инопланетянин, чужеземец, который не мог даже дышать при давлении десять единиц. Я повернулся спиной к люку и широким шагом пошел вдоль дороги, держась подальше от колеи транспортных машин и следя, чтобы мой силуэт не был виден из освещенного туннеля.

Этот угол — единственное место, где меня могли оставить умирать! Я нагнулся, разглядывая песчаные кучи, покрывавшие стены Старого Храма. Могли ли мелкие зубцы их верхней части помешать выпихнуть мое тело, или это только глупая идея? Здесь не было ничего, что могло бы подтвердить эту версию. Выпрямившись, я посмотрел на Храм, и меня охватило то самое трепетное чувство, знакомое с детства.

«Храм»! Еще один земной термин, еще одно навязанное мнение. Тем не менее это сооружение было величавым, вызывавшим благоговейный трепет даже у марсиан, эмоционально более сдержанных, чем экскурсанты с Земли. Он был простым, но огромным, как марсианская песчаная насыпь; высота его достигала почти ста футов, это только до верхней кромки, — время не пощадило его стен, и теперь уже невозможно оценить первоначальную высоту Храма. Когда его обнаружили, он был похож на коробку без крышки, полную песка.

Здание расчистили. При раскопках были обнаружены пятнадцать предметов неясного происхождения, которые и выставили здесь же для обозрения. Посетители могли попасть в Храм с ближайшего тротуара через пешеходный туннель. И всякое новое лицо, оказавшееся в нем, разочарованно восклицало: «Да ведь он почти пуст! И экспонаты ничем не интересные!»

Однако и Храм, и все, что в нем находится, может быть делом рук совсем не марсиан, а каких — нибудь звездных пришельцев, посетивших Марс задолго до пещерных времен на Земле. И даже полуразрушенный, обезглавленный, он, казалось, говорил: «Смотрите на меня, вы, могущественные и отчаявшиеся!»

Я собирался войти внутрь. В это вечернее время в Храме, вероятно, ничего уже не было. К своему стыду, я не заходил сюда уже несколько лет, точнее, с тех пор, как я впервые покинул планету. Наш Храм — самый яркий образец уникальности Марса, и я пренебрегал им.

А еще больше мне хотелось увидеть человека, которого я совсем забыл. И поэтому я решил вернуться к Старому Храму завтра или перед своим следующим полетом.

Решение это явилось результатом сложных мозговых процессов, проходящих в моей голове. Я до конца даже не сознавал, как напряженно работали мысли в тот долгий день. Мысленно я вернулся назад. Потребность в осмыслении своего существования появилась, когда я вспомнил учение Тодера под нейрохлыстом. С тех пор я начал яснее понимать самого себя, трезвее оценивать свои поступки.

Глядя на внушительные стены Старого Храма, я думал о том, что предал наследие предков. Я отбросил слова Тодера, как не нужный в быту хлам. Я предпочел межпространственный анализ и теорию управления.

Я предпочел иметь дело с машинами, а Тодер имел дело с людьми. Теперь я должен объединить оба учения, чтобы проникнуть в тайну, окутавшую мое последнее путешествие.

Мне не нужно было искать пути к Тодеру. Он остался в моем детстве… а может быть, нет?

Глава 5

Раньше, каждый раз, когда я возвращался на Марс после долгого космического путешествия, я сразу направлялся в этот квартал города, где прошла моя юность и где я приобрел те знания, которые и хотел приобрести. В последнее время посещение мест юности перестало быть моей привычкой. Сейчас я размышлял о том, что потерял уверенность в себе, наверное, из — за ухудшающегося состояния дел на Марсе.

Даже через год, проходя по этой дороге, я наверняка увижу еще более покосившееся двери домов, новый слой тускло — коричневой краски, уже не скрывающей трещины в бетонных стенах, потускневшие от песка стеклянные панели пешеходных туннелей…

Но все же было одно утешение: люди здесь — марсиане. Я посмотрел вслед прошедшей мимо высокой девушки, ростом, наверное, около шести футов и девяти дюймов, но она была моего племени, такой же, как и я, в отличие от прелестной и миниатюрной Лилит.

Люди сейчас сидели по домам: было время ужина. Мне пришла в голову мысль, что и мне бы не мешало перекусить, ведь я не знал теперешнего материального положения Тодера. Вряд ли он поделится последним куском хлеба со своим экс — учеником, да еще пришедшим без предупреждения.

Где — то здесь поблизости был небольшой ресторанчик… Я подошел к шлюзу пешеходного туннеля. Счетчик давления был освещен, но из — за трещин на стекле невозможно было разобрать цифры на циферблате. Усомнившись в его исправности, я осторожно приподнял свою маску. Воздух был сух, а давление нормальным. Я подошел к ближайшему перекрестку и повернул налево.

В том направлении город уходил в узкий каньон, тянувшийся к главному каналу. Два пешеходных тротуара слились в один под общим куполом. Когда мне было пять — шесть лет, я играл здесь в медведиан и центавриан, лазая вверх и вниз по ржавым стальным пилонам, поддерживавшим этот купол. А сейчас я удивился, увидев, насколько прогнулись они. Если это из — за большого количества песка, нанесенного на купол, то днем здесь, должно быть, довольно мрачно!

Трое детей, два мальчика и девочка, уже выше пяти футов ростом, играли в туннеле в какую — то глупую игру, а сверху на них сыпалась тонкая струйка песка. Это еще раз неприятно удивило меня. Если песочный поток преодолевал давление воздуха внутри, то дыра должна быть очень большой, и купол требовал немедленного ремонта.

Увидев меня и почувствовав себя несколько виноватыми, что забыли о своих обязанностях, они быстро совками и метелками расчистили слой песка, достигший уже двух футов.

Наверное, еще никто не сообщил о течи, надо сделать это!

Но я был слишком голоден, чтобы сразу предпринять какие — нибудь действия. И если не ошибаюсь, то ресторанчик должен быть за следующим поворотом.

Ресторанчик был на месте, его фасад по — прежнему украшался надписью, нанесенной обычной краской (флюоресцентная слишком дорогая), но название вроде бы изменилось. Теперь он называется… позвольте посмотреть… «Роскошный пир»… Кажется, припоминаю, так он назывался очень давно, в пору освоения Марса — кто — то невесело пошутил над теми голодными временами, когда ресторан не мог предложить свои фирменные блюда. Но эти дни прошли, и до сих пор каждый здесь мог поесть так же хорошо, как и в любом другом месте. Поэтому я был очень изумлен, увидев это название.

Еще хуже было увидеть четырех центаврианских космонавтов единственными посетителями ресторана. Они шумно выражали на собственном диалекте недовольство предложенным ассортиментом.

Я несколько секунд стоял в дверях, раздумывая, не пойти ли мне в другое место, но в это время мужчина, по — видимому владелец, заметил меня и подошел с таким умоляющим видом, что я принял его предложение и сел за столик. Хозяин был негром, иммигрантом с Земли, дюймов на восемнадцать ниже меня, все еще отягощенным земными мускулами и большой грудной клеткой, до сих пор плохо приспособившейся к давлению в десять единиц.

Его единственный официант терпеливо стоял перед центаврианами, пока они со всеми возможными вариациями заказывали себе ужин.

— Что они здесь делают? — спросил я у негра.

— Джентльмены с центаврианского корабля? — сглотнул он, и его адамово яблоко подпрыгнуло. — В эти дни мы их видим здесь всюду.

— Неужели? — я разглядывал меню. Я отсутствовал дома слишком долго, дольше, чем намеревался. Я хотел оказаться в своей к маленькой квартирке на другом конце города, недалеко от космопорта, но в действительности я хотел убежать от щемящего чувства вины, терзавшего меня за предательство идеалов моих предков.

В чем причина этого всеобщего запустения, что значат эти занесенные песком крыши, разбитые счетчики давления, новое название ресторана?..

— Вы случайно не знаете человека по имени Тодер? — спросил я. Учителя, который живет недалеко отсюда?

— Боюсь, что нет, — ответил негр. — Я здесь только второй год, и… люди пока еще не расположены посвящать меня в свои дела.

Для начала я выбрал замороженную мякоть авокадо, марсианского цыпленка с Солнечной подливкой и салат «Фобос». Цыпленок был сдобрен специями и полит африканским соусом вместо обещанной подливки. Но центавриане так долго перечисляли свои жалобы, что мне не хватило мужества высказать еще и свои претензии. Кроме того, цыпленок оказался неплохо приготовленным.

Я старался быстрее разделаться с ужином, так как начал чувствовать сильное утомление, вероятно, нейрохлыст напоминал еще о себе. Я никогда раньше не испытывал его действия, за исключением легких ударов, полученных от полицейских при мелких стычках в различных барах. Сейчас я чувствовал, что через два — три часа усталость, подобно песчаному шторму, свалит меня с ног. К этому времени я должен быть дома, в кровати. Поэтому, здраво рассуждая, после ужина мне следовало пойти сразу домой. Но я не был благоразумным.

Так получилось, что, несмотря на мою поспешность, центавриане закончили с ужином раньше меня и, расплатившись, с шумом стали собираться, громко комментируя марсианскую кухню. Я боялся, что не выдержу и вступлю с ними в спор, и поэтому решил подождать, пока они не выйдут. В это время в ресторан вошли двое медведиан и потребовали пива и развлечений. Негр имел, конечно, и то и другое. Однако я заметил его растерянный вид, когда он возился за стойкой.

Я щелкнул пальцами, чтобы привлечь его внимание. Он покосился на медведиан и, решив, что небольшая задержка никому не повредит, подошел ко мне.

— Игральные кости, — сказал я.

— Что?

— Они просили развлечения… и… Видимо, вы не часто обслуживаете медведиан, не так часто, как центавриан?

— Почему же, но…

— Медведиане азартные игроки. Они играют в кости по — своему — по кругу и с картами.

— О, спасибо за информацию, — он устало улыбнулся. — У меня достаточно жалоб в этот вечер.

— Вы сочувствуете медведианам?

— Ну! — негр опасливо оглянулся, но центавриане уже покинули ресторан. — Если быть откровенным, я нахожу их менее привередливыми посетителями.

— Я тоже, — признался я.

Пока он обслуживал медведиан, я размышлял над тем, что до моего недавнего опыта работы в Центаврианском секторе я считал, будто марсиане нейтрально относятся и к центаврианам, и к медведианам, в отличие от предвзятого отношения к ним землян. Сам же я предпочитал Медведианский сектор, мне нравилась их величайшая готовность набирать экипажи из космонавтов Старой Системы. Конечно, все они люди, но как они по — разному ведут себя! Беспечные медведиане — это в основном индивидуалисты, большие импровизаторы и азартные игроки. Центавриане же были формалистами, дисциплинированными, хорошими организаторами; даже свой досуг они использовали для самосовершенствования: занимались исследованиями или играли в занимательные аналитические игры, предназначенные для развития интеллекта. Поэтому не случайно говорили, что центаврианские девушки в кровати очень похожи друг на друга. На Дарисе у меня были время и средства, чтобы убедиться в этом.

Когда я вышел на улицу, центавриан нигде не было видно. Облегченно вздохнув, я отправился разыскивать Тодера. Все вокруг напоминало о моей юности: я узнавал каждый дом, каждый переулок, мимо которых проходил. В четверти мили от своей цели, погруженный в воспоминания, я был неожиданно остановлен окриком:

— Эй, вы, там!

Я увидел четверых центавриан, тех самых, из ресторана. По знакам различия на их форме я определил, что среди них были младший казначей, два младших офицера и воздушный техник — низшие ранги в структуре центаврианского флота. Могло быть хуже. Я знал, что офицеры нетерпимы к нам, но некоторые члены экипажей более низкого ранга относятся к выходцам из Старой Системы как к равным.

Младший казначей держал в руках карточку, вероятно, с адресом, который они пытались найти. Моя догадка подтвердилась, когда он обратился ко мне:

— Вы знаете этот район? Мы не можем найти нужное нам место.

— Я вырос здесь, — коротко ответил я, подходя.

Воздушный техник, низкорослый даже по земным стандартам, испуганно взглянул на меня, проявив несвойственную центаврианам трусость перед моими семью футами. Глупец! Со своими тренированными мускулами он мог бы сломать мне руку, словно крылышко цыпленка.

— Разрешите взглянуть, — сказал я и взял карточку. Прочитав написанную второпях надпись, я испытал новое потрясение — не много ли для одного вечера!

Я знал этот адрес лучше, чем собственный. Но что нужно четырем центаврианским космонавтам низшего ранга в доме марсианского учителя, покинутого даже некоторыми из его старых учеников?

Я попытался не показать своего удивления и, кивнув головой, вернул карточку назад:

— Я как раз иду в этом направлении.

Я не сделал им предложения проводить их, а они не поблагодарили за шефство. Молчаливо мы отшагали последние пятьсот ярдов, а мысли мои кружились в голове, как колесо рулетки.

Возможные объяснения, приходившие на ум, могли быть неверными. Но, когда я наконец увидел этот дом, меня охватило чувство раздражения.

Тодер не мог представлять ничего иного, чем он был на самом деле. А на фасаде старого дома, который я знал, выделялись замысловатые вывески: на прозрачные пластины в форме гербовых щитов очень искусно были нанесены изображения. Я никогда не занимался геральдикой специально, но перед тем, как отправиться в Центаврианский сектор космоса, мне пришлось познакомиться с ее основами, так как центавриане очень серьезны. Поэтому среди различных изображений я сразу же различил герб Тирана Центавра. Он был разделен на две части: в первой части на черном фоне искрились золотые звезды и серебряные кометы, во второй — скалилась зеленая тигриная голова. Другой герб был маловыразительным, и я не знал его; вероятно, современная выдумка: чередующиеся четверти лазоревого и серебристого.

Мои попутчики начали оживленно разговаривать. Центаврианам очень не нравится быть в замешательстве — у них сразу же обостряется чувство собственной неполноценности. Сейчас же к ним вернулась их обычная высокомерность.

Они уверенным шагом направились к двери, рядом с которой красовались гербы, а я неохотно последовал за ними. Подойдя ближе, я прочел вывеску, расположенную между двумя сияющими фонарями: «Марсианский институт геральдики. Зонд, король геральдической палаты…». Неужели за этой дверью находится Тодер? Неужели, покинутый своими учениками, он занялся этой неинтересной и бесполезной наукой?

Я не мог поверить!

Дверь открылась, и на пороге появился незнакомый человек. Мне показалось, что он был ростом шесть — семь футов. Однако, увидев гостей, незнакомец тотчас же сложился пополам, пытаясь в унизительном, заискивающем поклоне скрыть свой благородный марсианский рост. Видеть это было ужасно стыдно. В полном смятении я стоял перед дверью, которая только что захлопнулась за вошедшими внутрь центаврианами.

Глава 6

— Тодер? — резко переспросил мужчина, внимательно рассматривая меня. — Нет, он не живет здесь уже давно. Кто вы, во всяком случае?

Он уже распрямился, и я увидел, что ростом он выше меня.

Мы стояли в вестибюле, я быстро огляделся. Я хорошо помнил жилище старого учителя и теперь не узнавал его: интерьер стал совсем другим. Стены были обвешаны подделками под древние гербы землян, по углам валялись кучи журналов по генеалогии, безвкусно оформленных цветастыми эмблемами и наверняка набитых псевдонаучными статьями.

Из соседней комнаты послышались голоса центавриан. Как обычно: они были здесь не более трех минут, но уже выражали недовольство, что им приходится ждать.

Наконец я сказал:

— Я был его воспитанником. Я… э… Я хотел бы увидеться с ним, вот и все. Он еще жив?

Мне ни разу не приходила в голову мысль, что он мог умереть за мое столь долгое отсутствие, но сейчас, когда все так изменилось, эта мысль стала реальной и очень угнетала меня.

— Что там, Юма?

Из боковой комнаты вышла женщина — марсианка необыкновенной красоты, но одетая весьма странно. Ее длинное платье свободного покроя было украшено полосками геральдических цветов, вырез и манжеты отделаны горностаевым мехом.

— Спрашивают Тодера, — ответил мужчина, — бывший его ученик.

Ученик? Необычное слово. Тодер никогда не называл своих студентов иначе как «воспитанник». Но у меня не было времени подумать об этом. Женщина смотрела мне прямо в лицо.

— Я, вероятно, смогу сказать вам, где его можно найти, — ответила она после тщательного изучения моего внешнего вида, которое, казалось, удовлетворило ее. — Вы давно не приходили сюда?

— Случилось что — нибудь серьезное? — нетерпеливо спросил я.

— Нет, просто он удалился от активной работы, и я слышала, он…

— Болен?

— Не думаю. Просто занялся другими делами. Как ваше имя?

Я колебался, но подумал, что нет никаких причин скрывать свое имя.

— Рэй Мэлин, — ответил я.

Женщина взглянула на Юма — тот стоял с закрытыми глазами, казалось, что — то вспоминая. Наконец сказал:

— Это настоящая марсианская фамилия! О, четыре, пять, шесть поколений марсиан. Последней земной ветвью была прапрабабушка по отцовской линии. Хм… Интересно!

Он посмотрел на меня с явным любопытством, которое, конечно же, нельзя было сравнить с моим изумлением. Я всегда относился с недоверием к геральдике, но сейчас был потрясен, узнав от незнакомого человека подробности своего происхождения. Я спросил:

— Как вы узнали это? Я никогда не прослеживал свою генеалогию!

— Юма обладает эйдетизмом, — сказала женщина. — Неоценимое качество в нашей профессии.Вероятно, ваш двоюродный брат или какой — нибудь другой родственник консультировался у нас. — Она вопросительно взглянула на Юму.

— Странно, — произнес тот, нахмурив брови, — я не думал об этом раньше, но… — он прикусил губу. — Обычно я долго не держу в памяти данные о непрямых родственниках, следовательно… О, конечно! — Выражение его лица смягчилось. — Это было всего пару дней назад, один человек интересовался родом Мэлинов.

Мой мозг мгновенно выдал сигнал тревоги. Я спросил, следя за интонацией своего голоса:

— Неужели? Вероятно, кто — нибудь из двоюродных братьев или других родственников?

— Совершенно верно, центаврианский офицер, некий майор Хоуск, с Леованды. — Юма несколько раз кивнул, довольный своей памятью. — Мы дали ему очень подробный список параллелей. Несомненно, он прибыл сюда, чтобы встретиться с вами, и очень хотел найти какой — нибудь след Мэлинов.

Несмотря на смертельную усталость — ведь еще утром я находился в тяжелом нервном шоке, — я все — таки попытался логически увязать этот факт с происшедшими событиями. Этот центаврианин, майор, по — видимому, уже встречался со мной. Прошлой ночью.

— Замечательно! — воскликнул я со всей горячностью, которую мог изобразить. — Я начинаю понимать, почему люди восторженно относятся к геральдике в наши дни — их привлекает идея укрепления семейственности, сближения представителей одного и того же рода. Вы не знаете случайно, как мне разыскать майора Хоуска?

— Кажется, он ничего не говорил об этом, — пожал плечами Юма.

Очень плохо, но я уже знал его имя, и это могло стать ключом к разгадке моей тайны.

Центавриане в другой комнате начали шуметь. Юма, поймав вопросительный взгляд женщины, резко кивнул в сторону места скандала. Она вздохнула и решила закончить нашу беседу:

— Тодер живет по адресу… Юма даст вам его. Извините меня, я должна заняться клиентами.

— Вы Зонд, король геральдической палаты? — спросил я.

— Вас это смущает? Вы бы предложили мне называться королевой? — Она усмехнулась. — «Король» — только геральдический термин, мой друг! Подобно «профессору». Король геральдической палаты есть король, невзирая на пол.

Подобная казуистика была темой многих интересных высказываний Тодера: он считал, что термин не раскрывает сущности вещи. И я отправился продолжать свои поиски.

Новый адрес Тодера смутил меня. Я плохо знал этот район, до которого отсюда было больше мили и который я всегда предпочитал избегать. Здесь жили привилегированные посетители из отдаленных миров, и, следовательно, давление в переходах и туннелях было пять или шесть единиц… Такое попустительство со стороны марсианских властей всегда раздражало меня. Я негодовал, почему они прилагали все усилия для поддержания дыхания людей с других планет, имеющих склонность смотреть на меня как на урода — верзилу.

А у землян наше давление десять единиц вообще не должно вызывать недовольство. Примитивные горные растения на их планете существуют при двенадцати (а некоторые и двадцати пяти) единицах без искусственной поддержки, и целые общины жили на высоте при давлении двенадцать единиц, в том числе и мои предки в Андах.

Я представил себе план города. Время бежало слишком быстро, и имело смысл взять такси: усталость росла, а мне нужна была ясная голова для разговора с Тодером.

Я остановился у автоматического компрессора, установленного при входе в шлюз переходного туннеля, и принялся искать монеты, чтобы оплатить заправку баллона для маски. Я не снимал маску с тех пор, как вышел из апартаментов Большого Канала, опрометчиво решив остаться на открытой улице вместо того, чтобы воспользоваться пешеходным туннелем. Но Питер и Лилит были великодушны — они отпустили меня с полным баллоном. Поэтому, как оказалось, я израсходовал только четверть резервуара и подумал, что успею заправить его позднее.

Я потратил много времени, разыскивая такси, наконец я поймал его и назвал водителю адрес Тодера.

Развалившись на мягком сиденьи, я мысленно вернулся к своему таинственному центаврианскому «сородичу». Вероятно, Юму и его работодателя не удивило, что этот незнакомец спрашивал о родственниках, предки которых расстались с его предками, возможно, пять поколений назад. Почему бы и нет? Центавриане отличались приверженностью к семье. Я вспомнил старшего офицера, выкинувшего меня на Дарис, который кичился своими семейными связями, ведущими к самому Тирану. Я не знал, каким близким было это родство, но только не прямым, поскольку тогда бы он ходил в чине капитана, а не старшего офицера.

Хоуск. Значило ли для меня что — нибудь это имя? Конечно, нет. Я не знаю своей родословной, я даже не смогу назвать девичью фамилию своей матери. Она не имела возможности сказать мне об этом лично.

Моя мать умерла при родах. Такое до сих пор еще случалось. А мой отец, утомленный старый человек, жил сейчас в каком — нибудь отдаленном поселке вроде Вояджера или снова летел неизвестно куда.

Я не любил думать о своей семье. Что толку?

Тодер был для меня и отцом, и учителем, а мой настоящий отец был рад препоручить меня его заботам.

Обычно я думал о своей обособленности как о форме самостоятельности, независимости, настоящем образце марсианского поведения. Юридически подданные Земли, мы были в известном смысле отвергнуты все до единого. Не это ли обстоятельство и вызывало чувство одиночества?

Сейчас я начал понимать, что это не так.

Продолжая свои размышления, я подумал, что фамилия Хоуск могла быть вымышленной. Если же она была подлинной, то я, вероятно, смогу узнать что — нибудь неожиданное о своих родственниках.

Однако я не допускал мысли, что майор Хоуск мог быть моим родственником. Я склонен думать, что родня моего предка скорее выбрала бы созвездие Большой Медведицы, нежели Центавра.

Делая такие предположения, я, конечно же, не основывался на том, что было сейчас. Медведианская и центаврианская нации развивались на протяжении нескольких поколений, и сейчас они сильно отличаются друг от друга. Говорят, центавриане суровы и властолюбивы, а медведиане непосредственны и азартны.

Мне кажется, что причина столь резкого различия характеров двух родственных народов скрыта не в простом стремлении в первые дни межзвездной колонизации одних людей к созвездию Большой Медведицы, других — к мирам Центавра. Целый ряд тяжелых экономических бедствий обрушился на центавриан, что заставило их воскресить древнюю организационную структуру «Тиран» и поддерживать ее до тех пор, пока не минует кризис. Временный диктатор организовал их жизнь с учетом постоянно надвигающейся катастрофы. Это обстоятельство, естественно, сильно повлияло на формирование национального характера центавриан. Отсутствие какой — либо системы у медведиан также отразилось на их образе жизни и, следовательно, мышлении.

Я внезапно вспомнил о девушке с Харигола. Мне казалось, что я любил ее. Это был единственный раз, когда я подумывал о женитьбе и воспитании детей вне Марса. Хотел бы я знать, почему мой дальний предок не направился к мирам Большой Медведицы.

Мне бы хотелось родиться несколькими поколениями раньше, во времена, как говорил Юма, последней немарсианской ветви моей родословной. Тогда не возникал вопрос о независимости колонизированных миров, вышедших из Старой Системы. Колонии были квазифедеральными, зависимыми государствами, первые зерна марсианской гордости, марсианских традиций только начинали пускать ростки, тогда же появились первые изменения в телосложении людей, родившихся на Марсе. В мое время, в эту угнетающую эпоху, мне казалось, что Старая система была покрыта куполом, через дыры в котором сыпались звезды, словно песок.

Голова кружилась, силы иссякали, веки слипались, будто под действием земной гравитации, было невыносимо тяжело. Но я собрал свои последние силы — мне необходимо снова увидеть Тодера. Я должен рассказать ему об этих запутанных событиях, мучивших меня, попросить у него совета и указаний.

Я был уже почти у цели. Такси осторожно подкатило к шлюзу пешеходного туннеля, вероятно ближайшему от дома Тодера.

Я натянул маску, оплатил стоимость проезда, засунув монеты в щель, и наконец выпрямился во весь рост. Еще один повод для раздражения! Почему все вещи на Марсе изготовляются для людей ростом не больше шести футов или около этого? Почему здесь используют такси, предназначенные для высокогравитационных миров, подобных Земле. Черт побери их всех!

Я взглянул на нужное мне здание. Я был рад видеть, что Тодер покинул обычное марсианское окружение и поднялся на несколько ступенек по лестнице благополучия.

Этот дом содержался в хорошем состоянии, он был недавно превосходно отремонтирован и со вкусом покрашен. Я надеялся, что, оказывая хорошо оплачиваемые услуги, он не изменил своим марсианским принципам. Ведь многое, слишком многое изменилось!

Глава 7

А Тодер не изменился. О, внешне да: тощее тело еще больше ссутулилось, седые волосы поредели, глаза глубоко спрятались в мелкой сети морщин. В душе, я решил, он нисколько не изменился.

Я собирался долго извиняться, но это оказалось излишним. Он узнал меня и приветствовал так, словно я покинул его всего несколько дней назад. Тодер провел меня в большую неприбранную комнату, похожую на его прежнюю. Диаграммы, чертежи, полки с катушками микрокниг покрывали стены. Всюду на каждой полке, на каждой плоской поверхности — лежали предметы, подаренные ему или собранные им самим, которые он использовал, обучая меня и моих товарищей основам различных наук. Знакомые бусинки, нанизанные на шнурок, затронули чувственную струну, но были и новые предметы, причем со смыслом: тибетские молитвенные колеса, статуэтки с миров Большой Медведицы, представляющие Восприятие, Надежду и Уверенность, игровая доска с Центавра вроде тех, которые я видел на Дарисе, но на которых так и не научился играть.

Как и все марсианские дети, я обучался в школе, иначе не смог бы получить квалификацию межзвездного инженера. Но Тодер, конечно, был не обычным школьным учителем. В детстве я слышал, как взрослые называли его «гуру». Я был самоуверенным парнем и считал для себя унизительным просить его объяснить значение этого слова. Однажды я наткнулся на него в одном из словарей: гуру — духовный наставник, проводник мистических учений Древней Индии.

Я никогда не слышал о космических кораблях, приводимых в движение молитвенными колесами, и поэтому эта информация только усилила мое намерение расстаться с Тодером и пробраться на корабль, отправляющийся к звездам.

Однако это не было побегом. Я любил Тодера, он был мне ближе, чем родной отец. Просто масштаб его мыслей ограничивался окоченевшим марсианским ландшафтом и формированием поистине марсианской личности. Я уважал его наставления, но считал, что они не имеют силы в наше время. Он говорил об отношениях индивидуумов, я же интересовался новостями в великих державах, включающих более двадцати планетных систем, в каждой из которых проживают миллиарды людей. Он говорил о моем становлении как марсианина я думал о юридических тонкостях, закрепляющих мое официальное существование как гражданина Земли. Я бы скорее умер, чем согласился провести всю свою жизнь в так называемом «домашнем мире». И я стремился покинуть его.

Он принес маленькие ореховые бисквиты и две чашечки местного кофе и осторожно сел в широкое кресло, стоявшее напротив меня.

— Ты выглядишь очень утомленным, — сказал учитель.

— Ну… — я подыскивал слова, чтобы поделикатнее перейти к причине моего визита.

Но проницательный Тодер давно уже все понял и решил вывести меня из замешательства:

— Рэй! Я знаю, только экстраординарное событие могло привести тебя ко мне! Я предполагаю, с тобой что — то произошло, хотя я и старался снабдить твою бронированную голову мыслями и знаниями, которые помогли бы тебе решить любую проблему. Если это так, я не нуждаюсь в твоих извинениях или оправданиях. Я снабдил тебя семенами знаний, и сейчас они прорастают. Какое большее вознаграждение может желать человек?

— Извините, — пробормотал я, — было бы оскорблением думать иначе. — Я отхлебнул кофе. — Я кратко изложу то, что случилось…

Я рассказал ему о четырех мужчинах в масках, похитивших меня прошлой ночью, когда я в раздумьях бродил по городу, о пытке нейрохлыстом и моей неспособности ответить на все их вопросы. Я рассказал о двух землянах, спасших меня от смерти в песчаной пыли. И, наконец, я поведал, как поиски моего старого учителя привели меня к женщине, называвшей себя королем геральдической палаты, и как ее ассистент Юма, возможно, навел меня на след моих похитителей, рассказав о некоем центаврианском майоре Хоуске, интересовавшемся моей родословной.

Тодер слушал меня в полном молчании, не двигаясь, только грудная клетка поднималась и опускалась в такт медленного марсианского дыхания.

Когда я закончил, он молчал еще три вздоха, я считал их, а затем вернулся в настоящее время и обратился ко мне:

— Расскажи поподробнее о полете. Название корабля?

— «Хипподамия».

Он потер свой подбородок:

— Ты знаешь, что это означает?

— Нет. Это важно?

— Это?! Рэй, я считал, что ты больше уделял внимания моим урокам. По крайней мере, ты не должен был забыть этимологию слова «центавр».

Я нахмурился. Утомление достигло и моего сознания, стирая память подобно песчаной волне, гонимой ветром. Но я попытался ответить:

— В древней мифологии — получеловек — полулошадь. Предполагается, что термин возник в среде примитивных племен как следствие их первых контактов с всадниками.

— Упрощенный ответ, но верный. Хипподамия — это дрессировка лошадей, или дрессировка центавров. Многое можно узнать о ходе развития человеческого интеллекта, изучая учения предков, Рэй. Люди сохраняли в памяти заслуживающий внимания опыт и знания задолго до появления психологического и научного самоанализа.

Он пристально посмотрел на меня и продолжил:

— Ты, наверное, предпочел бы, чтобы я отложил эту попытку рассортировать твою беспорядочную информацию? Ты знаешь гораздо больше, чем тебе кажется, и, возможно, только твоя усталость не позволяет тебе правильно понять ситуацию. Завтра ты сможешь сам найти верные ответы.

— Нет, пожалуйста, — я с трудом удерживал слипавшиеся веки. — Мне необходима ваша помощь, и немедленно.

— Ха! Как много ты сможешь понять в таком состоянии? Я говорю загадками, ты ведь однажды обвинил меня в этом… Однако не будем возвращаться к прошлому. Я уйду в сжатое время.

Его глаза изменили направление — они бессмысленно уставились в стену за моей спиной.

— Ты утверждаешь, что весь полет занимался сверхмощными двигателями, которые без постоянного контроля наверняка отделились бы от корпуса. Но ты же должен был познакомиться со своими коллегами.

— Половину из них я не знаю даже по имени. Я ел и спал в машинном отделении.

— Какова была цель полета?

— Цель? Да ведь он перевозил груз и, кроме того, дюжину пассажиров, но я никого из них не видел. Я ничем не интересовался. Я был озлоблен после предыдущего полета под командованием центавриан, которые высадили меня на Дарисе. И находясь снова в полете, я радовался, что летел домой и что имел дело с капитаном Лугасом, с которым работать было легче, чем с любым другим центаврианином, встретившимся на моем пути.

— Похоже, ты позволил отключиться своим чувствам при неприятных переживаниях, вместо того чтобы воспользоваться ими.

— Очень хорошо сидеть здесь, на Марсе, и проповедовать! — огрызнулся я. — Вы не сидели на планете с высокой гравитацией в течение многих недель и не тряслись от страха, что не сможете вернуться назад в Старую Систему и потратите много лет своей жизни на обслуживание чужого правительства!

— Это не могло быть до такой степени невыносимым, — прошептал Тодер. — Разве ты сейчас не находишься в том же положении, перед неопределенным будущим.

Я не хотел грубить. Я промямлил извинения, на которые он никак не отреагировал.

— Некоторые считают медведиан «неспособными». Ты знаешь, что медведи, как и ближайшие родственники людей — обезьяны, являются существами с хорошо развитым чувством юмора, позволяющим им шутить друг над другом? И знаешь ли ты, что самыми дисциплинированными людьми во всей нашей истории были всадники Монгольского Хана, который когда — то говорил: «Наш дом спина лошади», — и жил в седле всю жизнь, не спускаясь даже ответить на призыв. Природа?

Я не мог понять, для чего Тодер это говорил. Он подождал, пока я ломал голову над его словами, и затем рассмеялся:

— Я снова говорю загадками? Хорошо, вернемся к нашему разговору. Что, по — твоему, было необыкновенного в капитане Лугасе?

Я напрягся. Это был тот Тодер, которого я знал! Я ничего не мог добавить, кроме того, что вспомнил, уходя от Питера и Лилит, реакцию Лугаса, когда я неосторожно спросил, не на Землю ли он собирается лететь. Наверное, он испугался, что его приняли не за центаврианина, а за землянина. Я высказал все свои соображения, и Тодер кивнул.

— Ты видишь теперь, что действительно имеешь гораздо больше данных, чем смог вложить в свою первоначальную модель? Способность проникать в суть событий, подобно этому примеру, ведет все к большему и большему их пониманию.

Я понимал, что он говорит банальности. Я задержал дыхание и попробовал выполнить еще одно действие, которому он давным — давно учил меня: исследовать предметы, на которых концентрировался взгляд человека, чтобы определить направление его мыслей.

Не изменял ли он направления взгляда на несколько мгновений минуту или две назад? Я осмотрелся вокруг, чтобы выяснить, на что он мог глядеть; за моей спиной висели лишь стенные часы. Наверняка, взгляд Тодера уклонился в их сторону случайно. Хотя… О!.. Допустим, он ожидает посетителя. Но ведь ему достаточно сказать мне: «Рэй, ты пришел без предупреждения, а у меня назначено свидание. Прости, но не зайдешь ли ты завтра?».

Я прервал свои раздумья:

— Тодер, я всегда предпочитал прямой путь окольному. Я имел время исследовать своих мучителей прошлой ночью. Несмотря на маски и измененные голоса, я запомнил много деталей, которые должны помочь мне найти их. Вы когда — то учили, что страдание является сильным мобилизующим фактором для всех чувствующих существ. Мне пришлось много страдать в течение нескольких часов. Я хотел бы, чтобы вы помогли мне дать объяснение всему тому, что я видел, слышал и чувствовал во время допроса.

Тодер в течение двух вздохов обдумывал ответ. Наконец он пожал плечами:

— Рэй, в своем теперешнем состоянии ты теряешь даже то, что узнал. Иди домой, отдохни. Вернешься ко мне, когда придешь в себя, и мы рассмотрим твое предложение!

— Нет! — Я оказался на ногах, даже не осознав этого. — Завтра или даже сейчас они могут быть на центаврианском корабле и скоро окажутся навсегда вне пределов досягаемости!

— Если бы я сказал тебе сейчас, что они находятся на пути к порту, собираясь бежать с Марса, ты все равно не смог бы помешать этому. Будь разумным, мальчик! — Он тоже поднялся со своего кресла. — Делай, что я советую! Иди домой и отдохни.

— Вы пытаетесь избавиться от меня, — не унимался я. — Почему?

— Ко мне должен прийти человек с минуты на минуту, — ответил старик.

— Но он еще не здесь. Я пришел к вам без предупреждения, допустим. Однако я помню, как вы в то время, когда я был вашим воспитанником, всегда отказывались просто ждать, говоря, что это глупая трата драгоценного времени.

У меня уже почти не осталось никаких сил, и только мысль, что учитель не был сейчас откровенен со мной, не позволяла мне удалиться. Я безнадежно пытался докопаться до причины его неискренности.

Прежде чем он смог убедительно ответить, в окне, выходящем на пешеходный туннель, промелькнула фигура человека. Я тряхнул головой, в ту же секунду узнав его, я отказывался принять возникшее в сознании имя, пока звук дверного звонка не подтвердил мою сумасшедшую мысль: «Его посетитель — Лугас! Из миллиардов людей в Галактике — Лугас!»

Это было уже слишком. Я представил жуткую картину заговора против меня, загнанного в клетку, в ловушку. Потрясение забрало мои последние силы, и я провалился в темноту, которая вот уже три часа угрожала поглотить меня.

Тодер…

Лугас…

Чувство юмора… самая дисциплинированная группа людей…

Ничего…

Темнота.

Глава 8

Прежде чем открыть глаза, я с треском потянулся, расправляя все свои суставы, ощущая, как замечательно лежать в собственной кровати, приспособленной к длине моего тела. На скольких мирах и на скольких кораблях между этими мирами я имел дело с гамаком, который носил в своем мешке, потому что не было такой кровати, на которой я мог бы провести ночь не просыпаясь от судорог и онемения!

А комфорт нулевой гравитации…

Эта мысль поразила меня. Я раскрыл глаза, думая, что не увижу того, что предполагал, — спальню в своей квартире около космопорта.

Однако комната была мне хорошо знакома. Но в таком случае откуда это ясное ощущение нуль — гравитационной кровати? Если бы я мог позволить наслаждаться ее покоем своим семи футам и четырем дюймам, то последним местом, где я хотел бы это делать, должна быть моя родная планета. Марсианская гравитация невысокая и прекрасно подходит мне. А если бы я оказался на Земле, то…

Мысли сделали резкий скачок.

Отправиться на Землю! Отправиться на Землю? Я никогда в жизни не собирался туда! Я хорошо представлял себя среди толпы землян, сгорбленного, нервозного, неловкого великана — забавную фигуру для развлечения детей и зевак. В земноподобных мирах других систем я сталкивался с таким отношением к себе. Суровое центаврианское воспитание и дисциплинированная вежливость не позволяли проявиться открытой насмешливости даже у детей. А дружелюбные медведиане, как правило, беззлобно улыбались, разглядывая марсианскую каланчу.

Возможно, сон был причиной этого странного желания. Я нахмурился, обеспокоенный мыслью, что сон был вызван реальными событиями моей жизни. И неудивительно, что мое подсознание могло интерпретировать мое вынужденное пребывание на Дарисе, утомляющее действие гравитации и неспособность избавиться от него как разновидность психологической аналогии моего негодования по поводу легального земного гражданства. И все — таки я лежал на нуль — гравитационной кровати: превосходные вещи были на этой упадочно — расточительной планете, на которую я не хотел бы вернуться.

Но было ли это на Хариголе?

Да, там была медведианская девушка, высокая для своей нации, именно по этой причине я и выбрал ее.

— Конечно же, она была высокой! — сказал я вслух, внезапно испуганный тем, что в моей памяти она возникла совсем крошечной.

Наверное, мое сознание сохранило неточный образ:

Ведь он сложился из воспоминаний о запрокинутом ко мне лице, о необходимости склоняться к ней, о всегда присутствующем рывке гравитации, не ощущаемой ею…

Нет, конечно же, она была высокой, та девушка, с которой я делил нуль — гравитационную кровать. Решив убедиться в этом, я потянулся к выдвижному ящику, где хранил своеобразные сувениры — память о тех, с кем я уже не предполагал увидеться снова. На глаза мне попались часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, они показывали без пяти минут полдень.

Если я спал так долго, то неудивительно, что моя голова была тяжелой. Дома, на Марсе, я всегда поднимался с рассветом, и только усталость, вызванная высокой гравитацией, могла заставить меня спать утром так же хорошо, как и ночью.

Я проверил показания других приборов, стоявших рядом с часами: счетчик давления — на десяти, счетчик влажности — на «малая», температура — около 21 градуса на теплой стороне.

Я вспотел во сне. Только сейчас я обратил на эту деталь внимание. Простыня, которой я укрывался, была холодной и влажной. При высокой температуре и влажности моя потливость не была бы странной, однако к ней добавлялся еще и беспорядок в мыслях… Лихорадка?

Разумнее всего было немедленно проверить себя и убедиться, что не подцепил какой — нибудь вирус. Но меня совсем извели ощущения, связанные с нуль — гравитационной кроватью, которые я никак не мог объяснить. В большой груде разных памятных вещиц я принялся искать стереокуб, чтобы проверить свое предположение о той девушке с Харигола. Она была высокой — не для марсианки, естественно (что — то около шести с половиной футов), но исключительно высокой для своей нации, с золотистой кожей, черными волосами, миндалевидными глазами. Очень привлекательная. Я сделал этот снимок после полудня в карнавальный день у входа в сад того дома, где сдавались в аренду номера с нуль — гравитационными кроватями.

Верхняя солнечная сторона стереокуба блеснула среди разнообразного хлама. Я взял его и мгновенно почувствовал полное разочарование.

Девушка была высокой, все правильно. Мы стояли рядом, и моя рука обнимала ее за плечи. Но она не была черноволосой, золотокожей, с миндалевидными глазами. Она была смуглой блондинкой, с карими глазами скандинавкой с примесью ватусси, ответственной за ее высокий рост и светло — коричневую кожу.

Несколько секунд я изумленно таращился на куб, не веря стереоизображению; затем швырнул его назад в ящик, встал с кровати и направился в ванную. Ванна — еще один заимствованный у Земли термин. Марсиане придумали лучший способ использования воды, нежели в громадном количестве нагревать ее, сидеть в ней, развалившись, и затем куда — то выливать. Водяная пыль из воздушных распылителей более эффективно очищает кожу и удаляет запах. При этом не надо суетиться с полотенцем или осушающим устройством.

В ванной я держал хороший набор медицинских аппаратов и препаратов. Космонавты, путешествующие по разным мирам, находятся в зависимости от медицинского удостоверения, поэтому они постоянно следят за своим иммунитетом. Я исследовал себя более тщательно, чем всегда. Когда из аппарата выскользнула диагностическая карта, я положил ее на светящийся экран.

Симптомы: ночная испарина, долгий сон, нерациональное восприятие, путаница в памяти. Я прибавил к этому перечню растущее напряжение, хотя и не знал, было ли оно естественной реакцией на мое теперешнее состояние или частью синдрома.

Возможные диагнозы: болезнь Лакхмана; лихорадка 3–й группы, сопровождающаяся психическим расстройством (не для самолечения, подумал я); лихорадка 2–й группы, у некоторых сопровождается шоковой реакцией (а это уже обнадеживает). Успокаивающе краткий текст. Диагностические карты были обычного больничного образца, разработанного для дистанционной компьютерной диагностики.

Возможность болезни Лакхмана обеспокоила меня. Если коротко, то это означало карантин с длительным лечением — не менее трех месяцев. Я смочил слюной специальную регенерирующую облатку и полминуты почти со страхом ждал реакции, то есть ее позеленения. Она осталась белой.

Лихорадка? Нервное возбуждение? Во всяком случае, совсем не то, что я проверял. Температура тела отличалась на пятнадцать сотых градуса от обычного утреннего уровня, но день уже далеко продвинулся вперед, и я, вероятно, был в начале амплитуды моего вечернего подъема.

У некоторых шоковая реакция… Я внимательно просмотрел контрольный лист и нашел себя во второй субсекции.

Какого рода шок я мог получить, чтобы так нарушился ход моих мыслей? Я мучительно пытался вспомнить события вчерашнего вечера. Я выходил в город, обедал в маленьком ресторане, где было несколько центавриан или, возможно, медведиан.

Такого еще со мной никогда не случалось! Я не смог бы перепутать центаврианина и медведианина даже на темной стороне Плутона! Тем не менее я не мог вспомнить, кто из них был в ресторане.

Оба? Мысль казалась вполне приемлемой, тем более я не знал другого ответа и решил вспоминать дальше. Из — за встречи с таким количеством инопланетян в марсианском районе я решил сделать то, что как марсианин должен был делать часто, но не делал уже несколько лет. Я пошел к Старому Храму.

Затем был разговор о так называемой «науке» геральдике и о моей родословной. Я, кажется, испытал чувство гордости за свое марсианское происхождение, что согласовывалось с моим обычным образом мыслей, и, кроме того, существовало не так уж много семейств, бывших уроженцами Марса шесть поколений подряд. Какой — то ученый говорил о двенадцати поколениях, но я всегда думал, что геральдика просеивает звездную пыль…

Я прижал руки к вискам. Куда все это меня заведет? К психиатру для срочного лечения? Во мне боролись противоположные чувства: с одной стороны, я весьма скептически относился к генеалогии, а с другой стороны, я страшно гордился своим происхождением.

Я постепенно привел свои мысли в равновесие. Начнем сначала. Я был в городе, и я шел к Старому Храму. Я…

Бесполезно. Я шлепнул руками по бедрам и пошел одеваться. Затем я заказал завтрак. Был только один вывод из всех этих фактов: что — то ускользнуло от меня. Почему — я не мог предположить. Одежда… Я убедился, что все мои вещи на месте, включая ценности и документы, которыми могли заинтересоваться грабители.

Забавно. Непонятно еще было, как я попал домой, хотя то, что я спал так долго, наводило меня на определенную мысль. Но наркотик еще должен был остаться в организме. Я помочился перед тем, как подумал, что не худо бы проверить наличие наркотика в моче. А то, что я смог выжать после завтрака, дало нейтральный результат.

Однако эти проблемы не слишком беспокоили меня. Все было так, словно я принимал транквилизатор. И постепенно тревога, с которой я проснулся, рассеялась. Я удовлетворился мыслью, что кто — то, по — видимому, дал мне наркотик, и сейчас я испытывал последствия от его действия. Сегодня… Сегодня, подумал я, может быть, снова пойти к Старому Храму, осмотреть окрестности, взглянуть на пятнадцать знаменитых экспонатов. Освежить свою память о них. В конце концов, они были самыми уникальными предметами на Марсе.

Я спустился на нижний уровень жилого блока и прошел в фойе проверить почтовый ящик. Я нашел конверт, адресованный мне, — письмо от моего бродяги отца, содержащее полусердечное приглашение приехать на встречу с ним в ближайшее время. Я остановился. Он сейчас был в Пегасе, а не в Вояджере, но он не объяснял, почему перебрался туда. Он всегда перемещался, словно шагал сквозь призрачные образы моих собственных скитаний.

Может быть, это был страх, так как годы шли, а мы оба преуспевали все меньше и меньше. Хорошо. Наверное, отец ревновал к моим успехам и квалификации. Он был, как говорили марсиане, наемным рабочим, обычным техником по обслуживанию, время от времени работающим как простой рабочий.

Конечно, мы могли бы больше и лучше работать в техническом обслуживании. Были дыры в куполе, которые я видел…

Где? Я вздрогнул. Где я был, что видел дыру в крыше, через которую сыпался песок?

Забытое детское воспоминание, решил я, вытянутое на поверхность необычно ярким сном последней ночи, — вернее, этого утра, потому что я вспомнил трех детей, игравших под дождем из мелкого песка.

— Рэй!

Нет, это нельзя назвать верным объяснением. Я…

— Рэй!

Тяжело дыша, ко мне приблизился сгорбленный старый Гэс Квизон, заведующий этим блоком. Он был земным иммигрантом, но любезным малым, прожившим здесь двадцать пять лет.

Я оставил свои тревожные размышления и приветствовал его.

— Тут кое — кто спрашивал тебя сегодня утром, — сказал он, центаврианский офицер, майор Хоуск.

— Центаврианин? — спросил я с сожалением. — Гэс, мое последнее путешествие было на Центавр. Я не заходил раньше так далеко, да еще на центаврианском корабле. И после этого, скажу, я не собирался встречаться с кем — нибудь из центавриан так скоро.

— Думаю, тебя придется сделать это снова, — хихикнул Гэс. — Я слышал, ты позволил им раз или два пригладить свои волосы, или нет? Мне казалось, ты всегда нейтрально относился и к ним, и к медведианам. Во всяком случае, я сказал, что тебя нет дома, и он ушел, оставив адрес для встречи. Нужен?

— Он сказал зачем? — Я был озадачен.

— Нет. — Острые глаза Гэса всматривались в мое лицо. — Ты не знаешь его?

— Хоуск? Думаю, нет. И если он майор, я сомневаюсь, что захочу познакомиться с ним.

Гэс усмехнулся и собрался уходить. Я остановил его вопросом.

— Скажи одну вещь, Гэс! Как я попал домой прошлой ночью?

— Ты не помнишь? Что ты делал, напился?

Я стоял молча, понурив голову. Он пожал плечами:

— Откуда я знаю? Я что, был здесь? Я сдал дежурство вечером, а ты еще не вернулся к тому времени. Я думал, ты подцепил девочку и остался у нее снова.

Глава 9

Смысл этого последнего маленького «снова» дошел до меня только тогда, когда несколькими минутами позднее и несколькими сотнями футов дальше от места, где оно было произнесено, я взглянул на циферблат часов с датой.

Я с иронией подумал о старом глупом анекдоте о велоуэрах, барахтавшихся в грязи на Голдстар, жирных, почти полностью покрытых жидкой грязью, смываемой только раз в год в сезон спаривания.

— Какой сегодня день? — спросил один велоуэр другого.

Прошло несколько часов.

— Вторник.

Прошло немного меньше.

— Смешно! Я придерживаюсь мысли, что сегодня среда…

И Гэс сказал: «Остался у нее снова».

Где угодно, исключая Дарис, я мог позволить себе двухдневный кутеж, но не на Марсе. Вне дома, в местах повышенной гравитации я тратил половину времени на сон. Я был предусмотрительным: никогда не носил с собой денег больше, чем мог позволить украсть, если придется быть мертвецки пьяным. Да и в большинстве кварталов удовольствий в мирах медведианского сектора время дня едва ли имело значение вообще.

Но на Марсе такого себе не позволишь. Здесь нет средств содержать подобные заведения — источники недомоганий посещавших их космонавтов.

На Марсе я как марсианин никогда не делал этого. Я чувствовал, что это было неприлично, хотя, будучи местным, я мог, вероятно, организовать дело получше, чем иностранец. Я любил быть дома, где мог не думать о деньгах. Марсианин никогда не ограбит бесчувственного человека; по крайней мере, я не хотел иметь доказательства, что это прекрасное утверждение не правильно, или убедиться в том, что такое могло случиться благодаря какому — нибудь грязному иммигранту или туристу, не знакомому с правилами Марсианской Чести.

Тогда… где же я был, что делал после того, как ушел в город предпоследней ночью?

Не прошлой, а предпоследней ночью.

Я остановился, повернул к ближайшему бару, который заметил, и сел за столик. Я вспотел и, конечно, по более серьезной причине, чем слишком высокие температура и влажность в моей квартире. Кто — то усыпил меня, но это было неполным объяснением, особенно учитывая то, что все вещи, которые мог взять грабитель, сохранились. Я коснулся кончиками пальцев бумаг во внутреннем кармане, чтобы убедиться, что ничего не потерял.

Я нашел стилограф и составил список фактов, сохранившихся в моей памяти. В результате я совсем перестал что — либо понимать. Что общего имеют Старый Храм, девушка с миндалевидными глазами и золотистой кожей и кровать с нулевой гравитацией? Какая связь между медведианами, центаврианами и мной? Где я видел песчаные струйки, что текли из прохудившейся крыши?

Я колебался, записывая последний вопрос. Наверняка, троих игравших детей я увидел во сне, и они появились из воспоминаний детства.

Я имел возможность положить конец этой путанице. Гэс сказал, что центаврианин майор Хоуск искал меня, и он оставил адрес, по которому я мог найти его. Я глупец! Надо пойти назад и забрать адрес!

Это казалось стоящей идеей. Было странно слышать, что один из центавриан, отличающихся неимоверным самодовольством, захотел встретиться со мной; я мог объяснить этот факт только тем, что старший офицер, который хвастался своими родственными связями с Тираном и с которым я был груб, отправил кого — нибудь для полного урегулирования конфликта.

Все остальное было скрыто в тумане. Я не верил собственным умозаключениям, но при этом я не имел ничего лучшего.

Несколькими минутами позднее Гэс в замешательстве глядел на меня. Он сказал:

— Рэй, ты говорил, что не хочешь иметь никакого дела с этим парнем! Поэтому я отправил карточку в утилизатор!

— Ах так! — Я удержался от ругательства; он был совершенно прав, я действительно утверждал, что не хочу встречаться с каким — то центаврианским майором. — Можешь вспомнить, что там было написано?

— Что стряслось с тобой? — спросил Гэс. — Только что ты жаждал послать всех центавриан в ад, а теперь ты…

— Гэс! — взорвался я.

Он вздрогнул и хмуро произнес:

— Там был номер сети связи, попытаюсь вспомнить его. О! Он имел двойную пятерку.

— Это все?

— Рэй, я едва взглянул на него! Только взял бумажку и сунул в карман. Я не думал, что ты заинтересуешься.

— Все хорошо, забудь, — ответил я и повернулся, чтобы уйти.

— Рэй! Если тебе это так важно, попробуй обратиться в центаврианское посольство. Они, вероятно, знают, где останавливаются их офицеры. Ты знаешь, на какой оно улице?

— Да, — согласился я мрачно. — Спасибо за совет. Я, возможно, именно так и сделаю.

И когда после часа размышлений не появилось лучшего решения, я так и сделал.

Я был окончательно подавлен, когда садился в такси, чтобы ехать в центаврианское посольство. Раньше я думал, что моя память такая же хорошая и спокойно действующая, как и у большинства людей, а зрение еще и лучше. К тому же я имел некоторые преимущества: я был знаком с учением Тодера, даже если и не считался его первым учеником… то есть воспитанником. Мне казалось, что я достаточно взял у учителя, чтобы иметь преимущество перед менее счастливыми людьми.

Здесь, сейчас ситуация подвергла проверке мои знания и умение. И я запутался и растерялся, как какой — нибудь центаврианин, заблудившийся в незнакомом городе. Я решил, что не буду вести себя по — центавриански, если хочу распутать этот клубок мыслей. Центаврианин может выйти из затруднительного положения, только если «унизится» и попросит помощи у местного населения. Я сделаю личное обещание и буду придерживаться его: я разыщу Тодера и попытаюсь вспомнить психологические приемы, которыми я пренебрегал слишком долго, и потому был в серьезной опасности.

Ждать.

В моей памяти продолжали появляться отдельные кадры, никак не связанные ни с прошлым, ни с будущим временем. Я вспомнил четырех растерявшихся центавриан, которые не могли найти нужную им дорогу. Наверное, эта картина выплыла из глубин моей памяти, когда я сравнивал себя, запутавшегося в собственных мыслях, с заблудившимися в незнакомом городе центаврианином. Однако я помнил все подробности этой сцены. Неужели она опять из того сна, которому я легко приписывал все другие невероятности?

А может быть, это настоящее воспоминание, прорвавшееся через забвение?

Я посмотрел в переднее стекло, определяя, далеко ли еще до центаврианского посольства. Прямо передо мной изгибался канал. Почему нет светящихся знаков?

А почему они должны быть в середине дня? С чего мне пришло в голову, что они должны быть?

Подобно ветру, несущему поднятую пыль, скрывая ландшафт марсианской пустыни и иногда открывая его для обозрения, мое забвение время от времени рассеивалось, показывая образы, которые, может быть, лежали в основе разгадки. По некоторым, пока неопределенным причинам, я понимал, что было бы ошибочно, даже опасно идти в посольство. Я остановил такси, расплатился и направился к ближайшему шлюзу пешеходного туннеля.

Прежде чем войти в него, я остановился и некоторое время смотрел на посольство. В последний раз я видел его украшенным большими безвкусными светящимися знаками и, что интересно, кажется, с этого же угла. Когда я приходил сюда?

Что — то опять ускользнуло от меня. Я открыл шлюз, но снова задержался. Я не воспользовался тогда пешеходным туннелем, а шел по улице, поскольку была ночь. Уличный транспорт на Марсе ходил редко по сравнению с другими мирами, но днем все же его было достаточно, чтобы пешеходная прогулка по улицам города показалась опасным развлечением.

Отсюда, вероятно, я шел к Старому Храму. Мой ночной поход к символу Марса был для меня очевидным.

В Старом Храме отсутствовали любого рода окна и двери.

Археологи проникли в него сверху, применив приставную лестницу. Песчаные бури, конечно быстро засыпали расчищенную поверхность пола. Когда строили город Зонд, под улицей прорыли туннель с выходом в центре таинственного здания. Я пользовался раньше туннелем, большим, светлым, украшенным красивыми картинами и фресками марсианских художников, написанными яркой минеральной глазурью по необожженной глине.

Сейчас я обнаружил под ногами песок в дюйм толщиной, половина флюоресцентных светильников не работали, кое — где отвалились изразцы — не видно было даже следов попыток восстановить их, только серели пустые квадраты из шершавого цемента, на котором раньше держались плитки. Волнение охватило меня. Что стало с моим родным миром, пока я слонялся среди звезд? В конце туннеля я поднялся по ступенькам наверх. Там я увидел гида, пожилую женщину, равнодушно читавшую лекцию об открытии Храма группе молодых землян от семи до восьми лет — тринадцать — четырнадцать по земному стилю. Судя по замечаниям, услышанным мной, дети были больше обеспокоены тем фактом, что их экскурсию проводит человек, а не запрограммированный автоматический гид, транслирующий объяснения через наушники, как в земных музеях. Похоже, их совсем не интересовал рассказ о главной достопримечательности Марса.

Правда, среди экскурсантов не оказалось марсиан, даже гидом была землянка. В числе посетителей я разглядел пару медведиан, как будто учителей, прилетевших в воскресный отпуск. Приходил ли теперь кто — нибудь из марсиан в эту громадную гробницу?

Широкими шагами я прошел в дальний конец зала и занялся изучением пятнадцати экспонатов, помещенных в наполненных аргоном витринах. Время до неузнаваемости изменило эти предметы. Трудно было предположить, что в прошлом их назначение было понятным для разумных существ. Когда — то я с благоговением смотрел на их фотографии, продававшиеся в автоматах. Тогда я был ребенком и не мог себе позволить купить дорогую стереокопию.

Сейчас экспонаты походили на бесформенные спекшиеся комки из алюминия, стали, сложных пластмасс, стекла, потемневшего или от радиации, или отвремени. Я взглянул на пояснительный текст: «Обнаружен первым. Размеры 34x107 мм, синевато — серый, неправильной формы, главным образом сталь. Имеет пять стержней из стекла, диаметры на правом конце 2; 4,1; 1,6; 1,9; 2,8 мм. Масса…»

Вот и все, что мы знали о них. Эти находки не могли быть естественными образованиями, поскольку были слишком правильными и имели определенный химический состав.

— Извините! — промычала экскурсовод где — то около моего левого локтя, давая понять, чтобы я отошел от витрины — ей нужно скорее закончить рассказ о выставке и избавиться от скучных детей.

Я ушел. По пути к туннелю я почувствовал себя разбитым.

Бесцельно бредя по туннелю, я рассматривал керамические панно и удивлялся, почему эти отвалившиеся плитки были убраны или выброшены, а не установлены на место. Кончиками пальцев я ощупал каждую кромку выемки, оставшейся от выпавшей плитки.

Кто — то должен был заниматься этим, как и прохудившимся куполом, который я видел… или который приснился мне… Опять!.. Прикосновение к плитке вызвало новые ассоциации!

Плитка под пальцами шевельнулась, я остановился, ожидая, что она упадет. Но нет, изразец не упал. И все же я был уверен, что почувствовал движение, — было ли оно от этой плитки или от предыдущей?

Предыдущей! Но она оставалась на месте. И вдруг целая секция плиток начала медленно выдвигаться ко мне. Она оказалась дверью, за которой скрывалась маленькая комната, голая, освещенная одной флюоресцентной лампочкой. В ней стояли несколько простых стульев из пластика и один специальный со спинкой, доходящей мне до плеча, вырезанный из глыбы марсианского камня.

Мгновенно, как стартовавшая ракета, память вернулась назад, и я, пораженный, остановился на пороге, пытаясь собрать воедино все возникшие внезапно факты. Не помню, как долго я оставался прикованным к месту.

В комнате был человек. Центаврианин со знаками отличия майора. При моем неожиданном вторжении он повернул свое лицо, и пока я был в оцепенении, он схватил оружие, лежавшее на каменном стуле. Нервно — парализующий хлыст.

— Войдите, инженер Мэлин, — проскрежетал он. — Закройте дверь за собой!

Я продолжал стоять неподвижно. Майор крикнул:

— Шевелитесь, вы, дурак! Вы лучше всех знаете, как я могу использовать эту штуку!

И, когда я по — прежнему не шелохнулся, он включил хлыст.

Глава 10

Дверь была полуоткрыта. В любой момент кто — нибудь мог пройти по туннелю, например кто — нибудь из детей, которым надоело осматривать Старый Храм, и они воспользовались удобным случаем, чтобы удрать пораньше. Наверное, благодаря этому обстоятельству майор поставил регулятор хлыста в среднее положение, а не на максимум, при котором можно свалить с ног быка, не говоря уже о человеке. В среднем положении боль была достаточной, чтобы заставить меня подчиниться и закрыть дверь; к тому же времени такая процедура заняла бы меньше, чем если бы он сразу вывел меня из сознания: я свалился бы по ту сторону порога, и ему пришлось бы затаскивать меня в комнату, прежде чем закрыть дверь.

Я мог читать мысли майора так же легко, как напечатанную страницу. По его открытому от неожиданности рту, изумленному выражению лица, сменившемуся нерешительностью, я ясно представлял, что творилось в его голове. Направив на меня хлыст, он ждал, что я сложусь вдвое, подобно человеку, получившему жестокий удар в солнечное сплетение.

Вместо этого он сам получил удар в шею, не очень сильный удар, но этим ударом и карлик мог лишить великана возможности двигаться — как раз по адамову яблоку. Малорослый центаврианин, привыкший иметь дело с такими же «карликами» (ростом шесть футов или около того), недооценил длину рук марсианина. Подобно всем людям, осмотрительным при низкой гравитации, он к тому же старался не делать быстрых движений из страха взлететь.

Удар был только частью моего рывка — я еще ухитрился отобрать у майора хлыст.

Когда я открыл дверь и узнал комнату, ко мне вихрем вернулась память.

Я вспомнил прошедшие события, которые Тодер старался скрыть от меня. Я понял, что потерял вчерашний день благодаря стараниям Тодера — именно он передал меня в руки человека, устроившего невыносимые пытки.

Барьеры забвения, обусловленные простым прохождением времени, разлетелись на осколки, так же как и искусственно созданные за прошедший день. Все части учения Тодера, для которых я никогда не находил применения, внезапно составили единое целое и помогли мне найти выход из этой случайной ловушки. Раньше я постигал учение Тодера через детские упражнения, теперь же я приобрел взрослый опыт его применения. Казалось, я слышал голос учителя, говоривший, что боль и страдания являются сильным подкрепляющим и стимулирующим фактором.

Поэтому я застраховался болью.

Представьте маленькую бусинку на шнурке. Глянув на нее, можно подумать, что между отверстиями, высверленными в верхней и нижней частях, существует прямая линия. В действительности же канал изгибался дугой. Ослабишь шнурок, бусинка быстро скользнет вниз, натянешь — и бусинка остановится.

Сначала я остановил ее, дав себе время проанализировать новую информацию. Я услышал низкий растягивающий слова голос:

— И… инн… жее… нн… ее… ерр… Ммээ… элл… лл… иинн…

Инженер Мэлин… Звуки растягивались, словно эластичная резина.

Это, вероятно, был майор Хоуск, который разыскивал меня. Его присутствие здесь подразумевало, что он находился среди моих мучителей в предпоследнюю ночь. Неужели он был тем, кто так жестоко применял нейрохлыст? Мне следовало бить противника его же оружием. Путь определился сам.

Боль была стимулом. Я собрал всю свою энергию, чтобы воспользоваться имевшимся у меня преимуществом — я знал, как надо действовать в этом растянутом мире настоящего времени. Я был уверен, что не промахнусь, и точно нашел чувствительную зону на его шее. Я приготовился ослабить шнурок, и мгновенно появившаяся боль сообщила мне, что я сумел переключить действие и мое «сейчас» было прыжком вперед на дюжину частиц нормального времени. Я притуплял боль до подсознательного уровня, пока хлыст не оказался у меня.

Конечно, я вернулся к нормальному состоянию восприятия раньше, чем он смог прийти в себя. В противном случае я стал бы для него легкой добычей. Возвратившись назад, мне пришлось испытать последствия от действия хлыста. Я задыхался, перед глазами все плыло, но Хоуск был в гораздо худшем состоянии. Я смог подойти к двери и закрыть ее, что оказалось как раз вовремя. Туннель уже наполнился шумом громких шагов и высокими голосами детей, возвращавшихся с экскурсии.

Я сел в огромное каменное кресло. Мы поменялись местами — теперь допрашиваю я.

— Встать, — приказал я Хоуску, толкнув его носком сапога.

Он захрипел. Я поставил хлыст на минимум — уровень, который большинство людей воспринимало как ожог от кипящей воды, — и дал майору попробовать лечение по его же рецепту. Он поднялся на ноги.

— Все — таки ваше центаврианское высокомерие, — сказал я резко, — всего лишь маска, скрывающая ненадежность. Никто не может чувствовать себя в безопасности в вашем помешанном обществе, где провозглашен механический труд. Ваше имя Хоуск?

Он угрюмо кивнул. Майор был коренастый мужчина, ростом около шести футов и двух дюймов, с медными волосами, бледным лицом и серыми глазами.

— Зачем вы искали меня сегодня утром?

Молчание. Я дал ему еще один короткий разряд и, когда этого оказалось недостаточно, еще несколько в чувствительное место в паху. Мне не приходилось раньше делать ничего подобного, но я хорошо помнил, как он действовал, когда допрашивал меня. Я был старательным учеником.

Майор с трудом вытолкнул из себя слова:

— Мы… мы хотели завладеть вами снова!

— Вы уже владели мной в течение нескольких часов. Полностью!

Пот струями бежал по его лицу.

— Мы не думали, что кто — нибудь сможет продержаться так долго. Мы решили, что вы сказали все!

— Почему вы изменили мнение? — я покачал хлыстом, и он тотчас же заговорил.

— Пришли распоряжения… — Майор сделал глоток и сжал руками свой живот.

— Какие распоряжения? От кого?

— Из дома… — он закрыл глаза и покачнулся: очевидно, даже это немногословие дорого ему обходилось. — Они сказали, что вы обязательно должны владеть важной информацией. Мы же узнали, что вы были у Найзема и что вы, оказывается, ученик Тодера…

Снова этот странный термин «ученик», Тодер называл нас только «воспитанниками». Но я не собирался заниматься академическими исследованиями различий в этих терминах.

— Вы тайно следили за мной?

— О, некоторое время! — Несколько быстрых глотков воздуха. — Мы не знали, что вас подобрал Найзем, пока вы не были замечены по дороге к геральдистам.

— Которые также замешаны в этой истории? Я знаю, когда вы начали искать меня, вы представились им как мой дальний родственник и добились, чтобы они дали вам мою родословную. Мы родственники?

— Братья, в пятом колене, — выдавил он.

— Кажется жестоким приветствовать своего родственника этим хлыстом, рассердился я. — И все — таки, что вам от меня надо было?

Майор сжал челюсти. Очевидно, дальше он уже не смел изменять центаврианскому делу. Но я решил узнать секрет, которым он владел, и я его узнаю.

Ладно, будем брать его не спеша.

— По некоторым причинам, связанным с моим пребыванием на борту «Хипподамии», вы захотели найти меня. Геральдисты помогли вам найти Рэя Мэлина, межзвездного инженера, представив информацию о моей личной жизни и семейных связях. Затем вы пытали меня — вам нужны были сведения о «Хипподамии». Решив, что я ничего не знаю, вы позволили мне уйти, но пожалели об этом когда получили дополнительные инструкции из дома. Далее вы обнаружили… Что? Возможно, те четверо центаврианских космонавтов, которых я проводил к геральдистам, дали вам понять, что последнюю ночь я не спал, как должен был после обработки нейрохлыстом, а занимался своими делами. Прослеживая мой путь, вы обнаружили, что меня вытащили из песчаной пыли, в которую вы же и бросили меня. Питер Найзем, хм! — я нахмурился. Вы, следовательно, наблюдали за ними. Он уверял меня, будто никто не знает, что я нахожусь в его доме. — Уголком глаза я следил за мимикой Хоуска, пытаясь определить точность своих выводов, но лицо его было слишком напряженным от боли. — Скажите, зачем вы допрашивали меня?

Ответа нет. Я повернул регулятор к середине и нацелил хлыст на его ноги. Майор пошатнулся, лицо его побледнело, но он продолжал молчать.

Я поступил так же, как и он позавчера, — я поразил его половые органы. Произошел взрыв откровений, подобных взрыву космического корабля, слова выкрикивались с пронзительным визгом.

— Я не знаю! Черт вас побери, я не знаю! Все, что мне сказано сделать, это найти вас, допросить о вашем последнем путешествии, доложить домой — это все, я клянусь, это все!

Я был разочарован. Его признание показалось мне правдивым. Центавриане прослыли очень послушными исполнителями. Кроме того, по крайней мере три группы, не считая меня самого, проявляли интерес к моему последнему полету: Хоуск и его компания; Питер, Лилит и те, кого они представляли; и, очевидно, Тодер, хотя я не мог предположить почему. Наверное, тайна «Хипподамии» была такой важной, что центавриане не хотели открывать ее всякой мелюзге, подобной Хоуску.

Этот вид допроса мне был не по душе. Хотя тошнота, появившаяся после краткого удара хлыстом, который я получил на пороге этой комнаты, исчезла, но ныло все тело. Тем не менее, прежде чем прекратить допрашивать, мне нужно было задать еще один вопрос:

— Что вы хотели узнать от меня теперь? Они должны были сказать вам об этом! Отвечайте или отправитесь в ад!

Он тряхнул головой, снова плотно сжав челюсти.

Я поднял хлыст.

— Пропади ты пропадом! — раздался пронзительный крик. — Не спрашивай меня ни о чем! Ты и так много знаешь! Если они обнаружат, что я рассказал тебе лишнее, то убьют меня!

— А они не убьют тебя за то, что ты уже здесь наговорил?

Майор снова покачал головой и опустил глаза:

— Я буду разжалован в рядовые, но… Но тот хлыст, который ты держишь, центаврианский…

— Другими словами, кто знает лучше центаврианина, как жестоко они поступают? — Я хмуро посмотрел на грязное маленькое оружие. — Ты ставишь на этом точку. Хорошо, по рукам.

Майор в эту минуту был похож на одну из маленьких медведианских статуэток, названную «Дурное предчувствие», — он ждал от меня обмана.

— Можешь сообщить начальникам о своей исполнительности. Я ничего не знал, ничего не знаю, и если тот, кого я еще встречу, будет таким же бессловесным, как и ты, то я, вероятно, черт возьми, никогда не узнаю, что вы хотели узнать от меня? А теперь…

Я передвинул регулятор хлыста на максимум и ударил его. Как я знал из недавнего собственного опыта, это было менее жестоко, чем применение слабого удара. Оно несло спасительный сон.

Затем я обыскал потайную комнату, но вряд ли мог похвастаться смекалкой. Когда я вторгся, Хоуск рассматривал щель шириной в два пальца, проходящую между двумя грубо обтесанными каменными блоками стены. Все, что я обнаружил в ней, было пустым треугольным клочком бумаги, оторванным от угла большого листа. Наверное, они использовали эту дыру как почтовый ящик для передачи раппортов или распоряжений центаврианским агентам, такой способ сообщения практиковался в дни международного шпионажа. Лучшего объяснения я не смог придумать.

Мне стало ясно, что здесь уже нечего делать, и я подумал о своих дальнейших шагах. Прежде всего следовало больше узнать о Питере Найземе и Лилит Чой. Хоть это было и не по правилам Тодера, но поговорка гласила: «Враг моих врагов — мой друг». А имя «Найзем Хоуск» произносил не как имя своего союзника.

Как и Тодер… Когда я в следующий раз встречусь с ним, а я собирался это сделать, я не буду вести себя как блудный сын, вернувшийся в отчий дом. Нет, на миллион светолет!

Глава 11

Я подошел к наземному входу в особняк Питера и Лилит. Во всяком случае, я оставался их должником: я все еще был связан обязательством передавать им все сведения о «Хипподамии». Теперь, после встречи с Хоуском, мне казалось, что я должен их навестить.

Сначала я думал рассчитаться с теми, кто похитил меня и жестко пытал нейрохлыстом. Но эта мысль развеялась, как пыль на ветру. Если Хоуск действовал по приказам «из дома», то значит, в это дело вовлечено центаврианское правительство. Было глупым добровольно подставлять свою голову и пробиваться дальше по первоначально выбранному пути. Я хотел знать точно, в чем я заблуждался.

Я в нерешительности остановился перед дверью особняка: наверное, следовало бы предварительно связаться с ними. Их могло не быть дома, и я бы зря потратил время. Но марсиане всегда считали, что связь существует только для крайних случаев. На Марсе не много было личных аппаратов связи. Тодер получил номер незадолго до моего первого путешествия. До этого он прекрасно обходился без него. Я никогда не имел собственного кода и пользовался кодом блока, в котором жил. И незачем было тратиться — ведь я редко бывал дома.

И все — таки я уже здесь и мог с таким же успехом размышлять об упущенных возможностях, стуча в дверь. Как много вещей, обычно заурядных в других мирах, недоставало на Марсе! Где еще, кроме Марса, люди должны стучаться в дверь, вместо того чтобы возвещать о своем приходе дверным сканером?

Последнее время я неустанно критиковал марсианскую привычку держаться особняком, жаловался на нехватку каналов связи, отсутствие дверных сканеров, запущенность стеклянных покрытий пешеходных туннелей и куполов, возмущался равнодушием марсиан к реликвиями Старого Храма…

Дверь была открыта, об этом говорило то, что наружная непрозрачная панель шлюза была подвижной, она сдвинулась со скрипом из — за попавшего в желоб песка. За внутренней прозрачной панелью я увидел Лилит. Ее лицо выражало напряженное нетерпение. Но только несколько секунд. Как только она узнала меня, на ее лице появилась тревога.

Я услышал возглас Питера:

— Он действительно пришел раньше!

— Это не он, — ответила Лилит. — Это Рэй Мэлин.

Я упустил следующее замечание Питера из — за плотного влажного воздуха, хлынувшего в шлюз. Он закупорил мои уши, как ватными тампонами. Мне пришлось сделать несколько глотков, чтобы прочистить трубы. Стрелка счетчика давления подошла к цифре три, и я ждал, что внутренняя дверь скользнет в сторону. Но этого не произошло. Стрелка подошла к двум, к единице и закончила свой путь на нуле — на уровне земного моря, и только после этого передо мной открылась дверь.

В такой атмосфере я чувствовал себя, как в густом тумане. Я был сбит с толку. Мне казалось, что в мое предыдущее пребывание давление здесь достигало трех единиц. Питер и Лилит были молодыми и здоровыми, зачем им нужно создавать давление в помещении на уровне моря и расходовать для этого столько воздуха? Его стоимость поднималась пропорционально квадрату отклонения стрелки счетчика от марсианской нормы в десять единиц. Теперь каждый их вдох стоил в сотню раз дороже, чем мой в моей квартире.

Но у меня не было больше возможности думать об этом странном обстоятельстве. Из боковой комнаты неожиданно появился Питер. Потому, как он резко захлопнул за собой дверь, стало ясно, что он сильно возбужден. Он приветствовал меня с фальшивой сердечностью:

— Рад снова видеть вас! Вы полностью пришли в себя?

— Да, спасибо, — ответил я мрачно, и не думая продолжать.

— О, что привело вас к нам снова? — спросил он, когда пауза стала невыносимой.

— Вы забыли? Вы дали мне поручение. Я принял на себя обязательство, и вы держите меня этим.

— О! Это очень мило с вашей стороны, — сказала Лилит. Она тоже чем — то была встревожена, ее крошечные руки были стиснуты, чтобы скрыть их дрожание. — В этом больше нет необходимости!

— Это так, — подтвердил Питер. — Мы получили то, что хотели, из другого источника. Так что, пожалуйста, считайте себя свободным от обязательств!

Его взгляд был направлен на дверь, черт побери, словно он надеялся что — то увидеть через нее.

Нетрудно было понять, что они попали в такое же затруднительное положение, что и Тодер вчера. Земляне кого — то ждали, чье присутствие предпочитали не рекламировать. Стараясь не нарушить правил гостеприимства, они пытались как можно скорее выпроводить меня, пока не пришел важный посетитель. То есть вежливыми словами они посылали меня к черту.

Посетителем Тодера был Лугас, последнее лицо во Вселенной, какое я ожидал встретить у учителя. Теперь я не удивлюсь, если гостем Питера и Лилит будет кто — нибудь вроде Хоуска. Я решил прикинуться дурачком и затянуть свой визит, пока они сами не выкинут меня вон.

— Многое случилось с тех пор, как мы расстались, — начал я. — Я поймал человека, который пытал меня нервно — парализующим хлыстом.

Некоторое время земляне стояли в неподвижности. Мое сообщение не могло не заинтересовать их. Они не могут оставить без внимания действия людей, выполняющих такие же поручения. Но результат был не тот, на который я рассчитывал. Может быть, они уже все знали о своих конкурентах.

Вероятно, они все знали уже вчера, поскольку проявили незначительный интерес к моему рассказу о том, как я оказался в куче песчаной пыли.

Во всяком случае, хозяева решили избавиться от меня. Но пока они подыскивали предлог, послышались звуки, которые познакомили меня с особенностями распространения звука в помещении с давлением на уровне моря.

Из комнаты слева, где был Питер, когда я вошел, доносился тонкий плач грудного ребенка.

Они обменялись испуганными взглядами. Питер, нервничая, пригладил свои короткие вьющиеся волосы и пожал плечами.

— Извините, мы не очень гостеприимны, — сказал он, — но мы заботимся о ребенке наших друзей, а несчастный малыш, кажется, немного нездоров. Мы сейчас ждем доктора. Он должен уже был прийти.

— Надеюсь, вы понимаете, — добавила Лилит, довольная смекалкой своего партнера.

Я был уверен, что земляне лгали. Но почему они скрывают здесь ребенка?

— Очень большая ответственность — приглядывать за чьим — нибудь ребенком, — продолжал играть Питер. — Мы страшно беспокоимся, и…

Раздался стук в дверь. Они оба насторожились, забормотали извинения и пошли вместе открывать ее.

— Хорошо, что вы пришли, доктор! — радостно воскликнул Питер, интонационно выделив последнее слово.

Новый гость, конечно же, не был доктором. Они надеялись, что он догадается об их уловке и подыграет им.

— С бедным малюткой не все хорошо, и мы считаем, что доктор должен осмотреть его прямо сейчас! — Лилит, безусловно, «отстукивала» сообщение это уже слишком.

— Не беспокойтесь, — «доктор» отодвинул внутреннюю панель шлюза. — Я уверен, что ничего серьезного нет!

В комнату вошел грузный мужчина в простой одежде коричневого цвета. Под маской оказалось квадратное смуглое лицо с покрасневшей полоской кожи на лбу.

Полоска! Значит, он не был постоянным жителем нашей планеты или не появлялся здесь очень долго. Холодный сухой марсианский ветер раздражающе действует на кожу новичков. Необходимы по крайней мере несколько месяцев «обветривания» на Марсе, чтобы кожа закалилась. Я подумал о произношении пожалуй, он не был ни местным, ни даже землянином.

Я обратился к нему на трудно произносимом медведианском диалекте:

— Добрый день, доктор!

Он держался слишком хорошо для медведианина, но не осмелился пойти так далеко, чтобы ответить мне на скрытый вопрос о его национальности. Он проворчал что — то и спросил у Лилит, где ребенок, тщетно стараясь скрыть свое произношение.

Я решил не продолжать разговора и отошел в сторону, а Лилит повела «доктора» в комнату с ребенком. Теперь ребенок кричал, явно капризничая, и я был готов держать пари, что ему не больше двух недель.

Такой маленький? Достаточно большой, чтобы нуждаться в докторе, но все же оставленный родителями на попечение друзей? Даже если я до сих пор ничего бы не подозревал, доверяя Питеру и Лилит, и проглотил подобную выдумку, то все равно встревожился бы.

Да, поговорка о враге моего врага, как и многие другие, не всегда истина. Я рассчитывал на открытый разговор с ними, в ходе которого смог бы обменять свою информацию на объяснение всеобщего интереса к «Хипподамии». Это был удар. Я отдавал землянам должное и действительно уважал их: они обошлись со мной лучше, чем даже Тодер, который, как мне казалось, не способен на такие жестокие шутки, какие он позволил себе прошлой ночью.

Однако в головоломке появился еще один элемент — ребенок. И хотя это обстоятельство усложняло задачу, но зато позволяло сделать два вывода: во — первых, земляне что — то скрывали от меня, а во — вторых, к тайне о «Хипподамии» причастны и медведиане.

Центавриане, земляне, марсиане (принимая во внимание, что Лугас встречался с Тодером), теперь медведиане! Выход в космос начал пугать меня.

Не существовало человека, который не способен испытать страх. Мне захотелось бросить все и надеяться, что со мной ничего больше не случится.

Питер продолжал стоять передо мной в сильной тревоге. Хотел ли он что — нибудь еще сказать мне? Хотел — и через несколько секунд, набравшись смелости, произнес:

— Весьма любезно с вашей стороны, что вы пришли к нам и предложили новую информацию, даже если она не оказалась очень важной. Я поражен образцом марсианской чести и хочу извиниться за наше вчерашнее недоверие к вам.

Но это было лишь красивым вступлением. Он сделал небольшую паузу.

— В известном смысле вы все же не выполнили обязательство, продолжал Питер, — может быть, вы позволите мне просить вас… э… воздержаться от упоминания факта, что…

Внезапно я пришел в ярость. Я шагнул к нему, возвышаясь над его приземистой фигурой.

— Вы что, обращаетесь с марсианской честью, как с разновидностью денег? Во сколько вы оцениваете ее, что до сих пор считаете меня своим должником?!

— Нет, я не хочу сказать…

— Тогда что, во имя космоса, вы хотите сказать?

Я ясно видел его намерения, вызывавшие во мне ярость. Невольно мне пришла в голову мысль, что лучше разрешить ему думать, будто он оскорбил меня и прогнал прочь, чем показать себя очень умным, способным разгадать его хитрости. Он наверняка даже и не предположил, что я могу сделать определенные выводы относительно появления медведианина, существование которого нужно держать в секрете. Я продолжал кричать:

— Это похоже на грязную коммерческую сделку. Мы, марсиане, всегда ждали подобного от землян! Если бы вы подольше пожили на моей планете, то навсегда излечились бы от этих низких второсортных мыслей!

На минуту наступила тишина.

— Извините, — сказал Питер наконец таким несчастным голосом, что я едва не раскаялся. — Пожалуйста, отнеситесь к моим словам снисходительно: я не знаю ваших традиций.

— Я тоже не знал ваших, — выпалил я. — Но сейчас узнал больше, чем того хотел бы. До свидания!

На улице, в разреженной естественной атмосфере, чувствуя легкий озноб от прикосновения к телу липкой влажной одежды, я рассмотрел свое затруднительное положение. Мой план обратиться за помощью к Питеру и Лилит не удался. Я почти ничего не узнал от Хоуска. Теперь я должен пойти и смело выступить против Тодера — другого выбора не было. И я пошел, пытаясь подытожить своим знания о нем. Кем бы он ни стал, но он уже не был мудрым, многоуважаемым учителем из моего детства.

Глава 12

И тем не менее я колебался. Тодер был одной из нитей паутины, сотканной вокруг меня, и я ему не доверял, даже боялся. Но мне казалось странным, что он мог так сильно измениться. Разговаривая с ним вчера, я не почувствовал никакого отчуждения. Он позволил себе несколько уклончивых ответов, чтобы не допустить моей встречи с Лугасом, а в целом старик оставался прежним Тодером.

Однако, если не он, кто же вмешался в мою память, после того как я, измученный пыткой нейрохлыстом и потрясенный появлением у учителя Лугаса, потерял сознание?

Может быть, действия Тодера имеют благородные мотивы?

Он говорил, что я владею большим количеством данных, чем сознаю это. Предположим, Тодер был осведомлен о смысле событий, и боялся, что я могу случайно найти ключ к разгадке, что насторожит другую заинтересованную сторону, скажем, медведианскую фракцию, которая не замедлит организовать еще одну ночь пыток.

Мне пришлось составить невероятно тонкую цепь рассуждений.

И тем не менее моя память восстановилась легко и быстро, а это было не похоже на Тодера. Возможно, провалы моей памяти не должны были длиться долго — на это намекали и некоторые факты. К тому же оставался один пробел, не замаскированный фальшивыми воспоминаниями. Даже если бы я не объединил все фрагменты прошлого и ошибочно считал их элементами яркого сна, я достаточно скоро встревожился бы, увидев дату.

И еще одно, с возвращением памяти я приобрел очень ценное воспоминание. Попросту говоря, когда я оказался лицом к лицу с Хоуском и был так потрясен, что не мог сдвинуться с места, я выполнил — быстро и верно — умственную гимнастику, ту, которую уже не пробовал четыре года и никогда раньше не делал полностью, даже под терпеливым руководством Тодера.

Как будто Тодер хотел заплатить таким образом за свое вторжение в мой мозг.

В таком случае была ли его цель такой же честной, как желание непременно удержать меня от мести? Я хорошо понимаю, что не смог бы жить спокойно до тех пор, пока не сведу счеты с палачами в масках. Зная больше, чем я, он мог действовать по двум причинам: отчасти — чтобы защитить меня, отчасти — чтобы задержать мое вмешательство.

Но Тодер должен был действовать открыто, а не идти окольным путем, с обидой подумал я и сразу же понял свою глупость. Если быть откровенным, очень глупо говорить, что «он должен был». Я без сознания рухнул на пол, и, должно быть, несколько часов мой мозг был недоступен для него. Старик наверняка спорил с Лугасом, пытался убедить его долгими запутанными объяснениями в мою пользу. И, кроме того, мы не встречались уже много лет, почему он должен был сразу же доверить важные секреты, а в этом я был уверен, бывшему воспитаннику?

Тем не менее его связь с Лугасом меня настораживала. Почему землянин выдавал себя за центаврианина? Причем, надо отметить, он с успехом выдержал экзамен у самих центавриан и лишь вследствие небольшой оплошности позволил мне распознать себя! Все мыслимые объяснения были далеки от тех, к которым мог иметь отношение скромный марсианский учитель.

Я пришел к заключению, что Тодер уже тогда, когда я учился у него, не был просто учителем.

Итак, ему не избежать встречи со мной. Я чувствовал себя отступающим на новые позиции для последующего наступления. Годы, в течение которых я не видел Тодера и даже почти не думал о нем, стали предметом моих раздумий. Я должен ответить на вопрос: когда и при каких обстоятельствах он оставил дом в старом квартале, где я воспитывался, и переехал в хорошо ухоженный дом в районе, часто посещаемом иностранцами? Я должен построить мост через все прошедшие без него годы.

Следовательно, прежде чем встретиться с ним снова, мне необходимо вернуться в этот маленький район города, где песок, засыпавший крыши, заставлял напрягаться пилоны.

В самом деле, я мог снова обратиться к Юме, польстить комплиментами его памяти и поблагодарить за содействие во встрече с моим пятиюродным братом майором Хоуском. Надо полагать, его феноменальная память поможет установить круг людей, которые общались с Тодером в прежние годы.

Красный фон, золотистый атом гелия, серебристый квадрат с тремя ромбами. Я не имел представления, чей это герб, но элементарные познания в геральдике давали возможность понять его смысл. Стилизованное изображение атома — два пересекающихся под прямым углом эллипса вокруг ядра несомненно, символизируют физику, серебристый квадрат — это условное обозначение старшего сына, три ромба, скорее всего, отличительный знак какой — нибудь знаменитой фамилии.

Хм… В какой — то мере язык символов может быть очень информативен. Неудивительно, что центавриане, гордящиеся своими родственными связями с именитыми людьми, сделавшие родственный протекционизм нормой жизни, очень серьезно относились к геральдике. И, конечно же, неудивительно, что медведиане не видели в ней никакого смысла. По этой причине, я уверен, половина детей моих медведианских друзей не были законнорожденными, и это никого не удивляло. Самое главное — родился ребенок, отцовство уже имело мало значения.

В своем восхищении медведианскими обычаями я зашел слишком далеко, чем мог себе позволить как марсианин. Но я не способен отречься от того, чему всегда симпатизировал.

Изображение сменилось. Золотисто — зеленый с золотом гербовый щит с зубчатым верхом, соболь, двухголовый грифон: одну голову грифа украшала корона, шею другой — ошейник. Я в недоумении разглядывал это чудище и думал, что даже геральдическая символика может иногда быть чертовски мрачной.

Дверь была закрыта, но, конечно же, не на замок. Марсиане не запирали двери. Я еле удержался, чтобы по привычке не ударить по ней, — теперь двери откатывали в сторону. Я вошел внутрь.

Здесь было темно, темнее, чем в туннеле. В этом районе мало занимались очисткой зданий от песка. Большая часть прозрачных потолочных панелей была засыпана. Через какое — то время мои глаза привыкли, и я смог различить окружающие предметы.

Послышались голоса Юмы и короля геральдической палаты. Я быстро подкрался к двери комнаты, в которой они разговаривали.

— Мы просто должны привлечь свежие ветви для этой личности! говорила женщина. — Тридцать два деления, пять из них разделены на четверти и один разделен еще на четыре. Геенна огненная, это похуже, чем португальское королевское семейство!

— У нас не получится, — ответил Юма. — Он ничего не сделал, что может привлечь ветви.

— Это очень все хорошо для тебя с твоей феноменальной памятью, последовал быстрый ответ. — Я не только украшаю геральдическими знаками эту чертову вещь, но и снабжаю ее бумагой. Без ветвей придется использовать микроскоп, чтобы что — нибудь разобрать.

— Ну, в известном смысле, это тоже своего рода микроскоп, не так ли? — проворчал Юма.

Женщина резко рассмеялась. Смысл шутки полностью ускользнул от меня.

Затем она вздохнула:

— Ты прав, конечно. Однако со всем этим талантом, объясняемым происхождением, думаешь, он превратит свою жизнь в нечто лучшее, чем обычное прозябание?

— Он занимается выращиванием детей, — сказал Юма и добавил с едва скрытой злостью: — Вероятно, чтобы вы смогли насладиться созерцанием гербов его потомков! Их герб «Байдни де Гаваннез» с двумя разделенными на четверти четвертями от его собственного.

— Ох, замолчи, — послышался шелест бумаги. — Геенна огненная! Пойди и найди мне пару квадратных дюймов «сила против силы». Понял? Мы немного имели в запасе.

Я бесшумно отступил назад к входной двери, открыл ее и захлопнул снова, словно только что вошел. В вестибюле появился Юма. Он узнал меня, слабо улыбнулся и спросил:

— О, я могу вам чем — нибудь помочь?

— Кто там? — крикнула женщина.

— Рэй Мэлин, который был здесь вчера!

— У-у. Там много этого материала? Мне нужно для двух ветвей в правую четверть.

Юма вздохнул. Я решил начать издалека:

— По правде сказать, у меня нет никакого дела, не позволите ли мне помочь вам?

— Спасибо, — он пересек вестибюль, подошел к шкафу у оклеенной обоями стены.

В те времена, когда я был воспитанником Тодера, в этом шкафу находились различные предметы, учебные пособия, которые учитель использовал на своих уроках с малышами. Сейчас шкаф был доверху набит крошечными банками с краской, рулонами золотой и серебряной бумаги, пачками геральдических эмблем, образцами гербов различных размеров.

Юма приступил к разбору пакетов, а я продолжал говорить:

— Я действительно пришел поблагодарить вас и сообщить, что встретился со своим центаврианским родственником.

— Майором Хоуском? — спросил Юма. — Покончим с этим, — пробормотал он сам себе, вытащив дюймовой толщины папку с эмблемами геральдических цветов и поставив ее обратно.

— У вас уникальная память, — сказал я сердечно.

— Я эйдетист, — пожал Юма плечами. — У некоторых людей есть это, у некоторых нет.

Он нашел, что искал: кусок материи с рисунком, похожим на ряд рукописных букв «Г», который можно обрезать по размеру и наклеить в нужное место герба.

Стало ясно, что лесть тут не поможет. Я решил подойти к нему с другой стороны.

— Ваши предки наверняка были замечательными людьми, раз снабдили вас таким талантом! Вы должны иметь прекрасное генеалогическое дерево.

По — видимому, я действовал неуклюже, слишком неуклюже.

— Я считаю его достаточно интересным.

— Ваша семья проделала долгий путь на Марс?

Три четверти часа я слушал рассказ обо всех разветвлениях его рода. Рассказ был занимательным, и мне почти не приходилось прилагать усилия, чтобы скрыть свое нетерпение. Юма был влюблен в свою работу, а мне всегда нравилось слушать восторженные излияния увлеченного человека. Кроме того, его род оказался действительно интересным: он имел своих представителей на шести континентах Земли и почти во всех населенных пунктах Марса.

Однако мне не терпелось переключить разговор на Тодера. Я прямо спросил, каким образом «король геральдической палаты» стала владелицей старого дома Тодера.

— Тодера? — Юма взглянул на меня. — Теперь он человек с происхождением! Я из любопытства работал над его генеалогическим деревом, и оно не показывает каких — либо наклонностей, в которых вы надеетесь его уличить…

Я мягко вернул его к своему вопросу.

— Потому что дом своевременно перешел в распоряжение колледжа. Тодеру была предложена работа в колледже «Серендипити».

— Что?

— О, вы думаете о том, что услышали от босса: будто он уединился. В буквальном смысле он профессор в отставке и занимается только чтением лекционного курса…

— В колледже «Серендипити?»

— Да, — Юма был озадачен моей реакцией. — Это учреждение расположено на поверхности, около пяти миль…

— Я знаю где, спасибо, — сказал я мрачно.

Я также знал, что это за учреждение.

Если на Марсе и было что — то, обращенное к медведианам, так это колледж «Серендипити», весьма причудливая организация. Подобно всем азартным игрокам, медведиане пытались выразить понятия счастье, удача в чем — то вещественном. Они были суеверны, носили амулеты, совершали многочисленные ритуальные акты. Более громким термином, символизирующим удачливость, было серендипити — способность угадывать фортуну. Колледж «Серендипити» заявлял, что может научить, как быть удачливым! Нет, Тодер не мог опуститься до такого уровня, я не хотел поверить в это!

Глава 13

Я хотел продолжить расспросы, но босс вызвала Юму к себе.

Я побродил какое — то время по кварталу в поисках кого — нибудь, кто бы знал Тодера и смог мне рассказать о его переезде. Но я встретил только несколько случайных знакомых, которые почти не знали учителя.

Наконец я упрекнул себя за бесполезную трату времени. Я откладывал встречу с Тодером, занимаясь расследованием его ближайшего прошлого.

Так же, как и вчера, я окликнул такси.

Проезжая мимо тех же самых мест и в той же самой последовательности, что и накануне, я испытывал мрачное тягостное чувство, будто был пойман в ловушку из временной петли или катился по следующему витку спирали вокруг одного и того же центра. Зато отчетливее вырисовывался мой путь: от Старого Храма к апартаментам Большого Канала, к геральдистам, к Тодеру…

Так же, как и вчера, день спустя, а дальше?

Чувство замкнутости временного кольца увеличивалось еще больше, когда я снова стоял лицом к лицу с Тодером. У него был точно такой же вид, что и у Лилит, когда я внезапно появился вместо ожидаемого в это время другого человека. И он был так же изумлен, как и она, узнав меня. Но он сохранил контроль над своими эмоциями.

Однако в отличие от Питера и Лилит, пытавшихся укрыться за пустой ложью, учитель вздохнул и смирился со случившимся. Он жестом пригласил меня войти. Я осторожно переступил порог, надеясь, что не окажусь в западне.

— Итак, это не сработало, — сказал старик, когда закрыл дверь.

— Нет, не сработало. Итак, я вернулся и снова нежеланный, как и вчера.

Мы вошли в комнату, где беседовали вчера. Он очень неуверенно начал:

— Да… Редко случалось, чтобы я поддавался панике, но и очень редко случалось, чтобы я вмешивался в события, способные повлиять на человеческую историю в масштабах Вселенной. Ты использовал учение? Я полагался на то, что ты рассказал мне вчера. — Он с осторожностью старого человека опустился в свое кресло. — Я не знаю, может, ты теперь злишься на меня… Или все — таки сумел правильно оценить ситуацию и понять мои мотивы?

Я ответил, взвешивая каждое слово:

— Если вы собирались заблокировать мою память надолго, то могли бы сделать это более квалифицированно и не оставлять мне мешанины образов, исчезнувшей при первом же толчке извне. Кроме того, такой поступок никак не согласуется с моими представлениями о вас. Наверное, это не очень убедительный аргумент, — я заколебался. — Хотя я и учился у вас тому, что должно было сделать меня думающим, но я решил, что у вас просто изменился характер.

— У меня? — он хихикнул. — Как это?

— Вы действительно читаете лекции в колледже «Серендипити?»

— Да, почему бы нет? Я профессор по общественному регулированию.

Тон ответа был весьма воинственным, однако я заметил тень сомнения, промелькнувшую на его лице, но это могло только показаться.

— Почему бы нет? — повторил я. — Ну… не обращайте внимания. Важнее то, что прошлой ночью вы вторглись в мою память, вычеркнув большую часть тридцатишестичасовых воспоминаний. Зачем, во имя Зодиака, вы сделали это?

— Мне казалось, что лучше тебе продолжать свою обычную жизнь путешественника, чем быть растертым, подобно зерну пшеницы, жерновами гигантских противостоящих сил.

— Может, вам следовало быть откровеннее со мной?

— Я думал над таким решением проблемы, — он не отвел глаз, — но Лугас был против. Он считал, что ты уж слишком вовремя оказался на Дарисе. Однако не это побудило меня вмешаться. Я не сумел ввести твое сознание даже в легкий транс, пока ты не проспал три или четыре часа. Ты был так обессилен поле пытки нейрохлыстом, как я не мог себе даже представить. К тому же, как ты сам заметил, цитируя меня, боль является стимулом. Ты достаточно страдал, чтобы отключить свой верхний уровень управления и настроить себя на генерирование мысли об отмщении.

— Вы гладко говорите, — сказал я. — Так это все сделано для моей же услады? И у меня не было права прийти назад, чтобы выразить свое недовольство, так, что ли? — я наклонился вперед. — Почему вы не говорите правды? Ведь вы боитесь моего вмешательства в это большое и запутанное дело!

Он ответил не сразу. Сначала поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел в сторону пешеходного туннеля, затем повернулся и направил на меня свой пристальный взгляд, который я встретил твердо.

— Хорошо, — сказал учитель. — Ты не считался моим уж очень преуспевающим воспитанником и был долгое время весьма глуп, но факт, что ты пришел сюда вот в таком состоянии поговорить со мной, а не обвинять меня в подлости и предательстве, показывает сносную степень твоей разумности. Ведь мы оба нуждаемся в каждой унции помощи, которую можем оказать друг другу… — Он пригладил свои седые волосы тонкими искривленными пальцами. — Что ты еще узнал об этом деле, что не отступил до сих пор?

— Чертовски мало. Что — то о последнем путешествии «Хипподамии» узнали центавриане. Факт, что Лугас является землянином, выдающим себя за центаврианина, связан с этим обстоятельством, но не объяснен. «Хипподамией» заинтересовались и земляне, и медведиане, и марсиане, в вашем лице. Вероятно, вершится дело огромной важности. Вы сказали, что оно может повлиять на всю историю. Каким образом?

Он снова сел, кивнул головой:

— Так много стало ясно! Я старею, Рэй, мне трудно определить, с чего начать.

— Начать лучше всего с начала.

— Этот путь может занять недели… Рэй, как чувствует себя молодой марсианин в эти дни?

— Довольно угнетенным, — ответил я и привел причины: хозяйственная запущенность, пренебрежение к нашейнации, второсортность всего, что я видел вокруг себя, отсутствие былого национального марсианского единства.

— Существует гораздо большее, чем ты смог увидеть. Ты очень замкнут и совсем запутался, — Тодер откинулся назад и сложил кончики пальцев вместе; эту позу я хорошо запомнил, он всегда принимал ее, когда пускался в свои поучения. — Но если я покажу тебе это большее и расскажу, что оно влечет за собой, мы будем иметь очень сложную картину. Назови мне наиболее важное научное открытие прошедшего столетия.

Я в нерешительности молчал, и он опередил мой ответ:

— Извини. Я все еще не могу избавиться от профессиональной привычки заставлять других людей думать, чтобы сказанное ясно уложилось в их умах. Я избавлю тебя от забот. Не было никаких важных научных открытий с начала двадцать второго столетия, когда изготовление приводов для межзвездных кораблей поставили на поток и превратили авантюрные межзвездные путешествия в рутинное дело.

— Но ведь…

— Я не спорю, Рэй. Я рассказываю тебе. Верным тезисом является то, что последней новой концепцией реального мира было эйнштейновское понимание материи и энергии. Затем шаг назад, как я, помнится, говорил тебе, когда ты был ребенком.

— Нужно отойти назад, чтобы лучше прыгнуть, — напомнил я.

— Помолчи. Конечно, я говорю уже по — старчески бессвязно, но это не дает тебе права перебивать меня. Есть много выдающихся изобретений человека, позволяющих проследить его умственную эволюцию, которую можно назвать целым романом. Назови какие — нибудь!

— Э… нож, лук, добыча огня, колесо…

— Ткачество, письменность, алфавит, счет, изобретение денег, овладение тепловой энергией, вычислительная техника. Есть и другие, но этих достаточно, чтобы построить кривую, которую я тебе сейчас покажу.

Я искоса взглянул на нечто, представляющее собой график со временем по оси X и техническим прогрессом по оси Y в логарифмических координатах.

— Если я верно понял, — отважился я, — мы имеем, множество новых концепций после Индустриальной Революции на Земле.

Тодер был в восторге:

— Да! Да! Рэй, ты должен был завершить свое образование с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Я надеялся, что буду руководить тобой на этой медленной и мучительной стадии!

— Подождите минутку! — остановил его я. — Их же было множество. Атомная энергия была, по крайней мере, таким же мощным орудием, как и тепловая при возвратно — поступательном движении. В самом деле, оба изобретения взаимозависимы, потому что и то и другое появилось в результате развития химии и физики…

— Последнее столетие? Последние два столетия?

Я молчал. Все примеры, какие я мог вспомнить, не отражали появления новых концепций, а были лишь детальной разработкой старых (за исключением, конечно, получения возможности двигаться быстрее скорости света).

— Хорошо, посмотрим на проблему с другой стороны. Ты полагаешь, можно цель человеческого развития поставить в полную зависимость от субъективных условий?

— Вы обычно говорили нам, что каждое новое поколение, опираясь на свои знания, формирует собственную цель, и последующее поколение или изменяет, или даже отвергает эту цель, и что любой другой взгляд на человеческую судьбу будет произвольным. У меня никогда не было причин не соглашаться с тем, чему вы нас учили.

— Прекрасно! — воскликнул Тодер, но немного смутившись, добавил: Надеюсь, ради тебя самого, что все, чему я учил, нашло развитие в твоей голове. Если это не так, тогда я опередил себя самого. Цель является неотъемлемой частью человеческого существования. Разумные существа накапливают определенную сумму знаний и становятся способными к самоанализу, чтобы начать исследование побудительных мотивов на основе понятий, скорее свойственных человеку, чем искусственной технологии, и установить, что мы сознательно придумываем эту серию податливых целей. Мы столкнулись с одним таким понятием и назвали его прогрессом.

— Описав его гиперболической серией случайно нанесенных на график точек, где одна ось обозначает количество звездных кораблей, а другая количество людей, подвергшихся психотерапии.

— Разве я говорил это? — спросил Тодер, и когда я кивнул, он, удовлетворенный, усмехнулся. — Удивительное выражение. Я должен воскресить его! Но я не могу только проклинать ошибки наших предшественников; это пустая игра, хотя ею легко увлечься. Рэй, что является нашей самой основной и абсолютно необходимой возможностью?

Я сделал несколько медленных марсианских вдохов и задумался. Теперь я был спокоен. Старик не собирался оскорбить меня, когда «запутывал» мою память, он извинился и объяснил, что заставило его это сделать. Я хотел проследить его мысли, чтобы правильно понять его выводы и, возможно, помочь ему — он сам на это намекал.

— Назовите это сами, — сказал я наконец.

Он хлопнул в ладоши:

— Наш генетический вклад, уточним это. Сейчас разреши мне задать тебе еще один или два вопроса, на которые, я думаю, ты сможешь очень хорошо ответить, покопавшись в себе. Первый: каков главный фактор, усложняющий существование марсиан?

— Недостаток кислорода для развития зародыша, — быстро ответил я. Если бы он обходился тем, что есть, на этой планете могла бы развиться марсианская раса. А так мы являемся разновидностью амфибий, возвращающихся в океан для размножения.

— Следовательно, нас очень мало, — кивнул Тодер. — Второй вопрос: какое основное различие между медведианами и центаврианами?

Я недоуменно посмотрел на него:

— Вы знаете это так же хорошо, как и я! Различие не в психологии или генетике, а исключительно в способе организации общества. Медведиане азартны и непостоянны, центавриане негибки и дисциплинированны.

— Совершенно верно. Характеры этих людей формировались на основе их бытия. Здесь необходимо учитывать и особенности семейной жизни, и способ воспитания детей, и методы хозяйственного планирования. — Тодер подался вперед. — Рэй, ты считаешь это просто случайностью?

Я долго не мог найти слов. В ушах стоял пронзительный звон. Губы пересохли. Наконец я тихо спросил:

— Как вы думаете, Тодер, кто мы есть? Неандертальцы двадцать четвертого века, вынужденные выбросить плоды эволюции на мусорную свалку и оставить их там гнить?

Глава 14

— Ты говоришь о том, что чувствуешь, — тон Тодера был язвительным. Очевидно, ты не принял во внимание моих слов о человеческой судьбе. Кроме всего прочего, я марсианин, вспомни об этом. Наша сила и наша гордость в умении подчинять себе любые обстоятельства. Победили ли они нас?

— Это вопрос о победе или поражении? Не было ли решение вырвано из наших рук?

— Нет, это не решение. Это просто принятие неизбежности, необходимость быть тем, кто мы есть. Надеюсь ты понимаешь эту ситуацию, как я, как марсианин…

— Неудачный эксперимент, — я вытер пот с лица. — Мы затмили бы и медведиан, и центавриан.

— Фактически да. Но я должен сжато изложить все остальное. Согласись, Рэй, мы как вид обладаем огромным талантом. Мы можем безнаказанно нарушать большинство фундаментальных законов Вселенной и нести огонь разума к звездам. Но что мы делаем, когда достигаем их? То же самое, что делали тысячелетиями на своей планете. Как будто мы перевалили через вершину развития и начали разлагаться.

Это началось уже в двадцать первом столетии. Большинство дальновидных проектировщиков обратились к ранее пройденным процессам. Земное общество начало гомогенизироваться. Все больше и больше народов, говоривших на разных языках и придерживавшихся разных культурных традиций, заимствовали универсальную цель достижения материального благополучия и связанные с ней понятия. Мы имеем больше данных, чем может осмыслить человек за всю свою жизнь, но до сих пор мы были неспособны сделать выводы из этой сумбурной информации. Почему? Были предложены две гипотезы, и так случилось, что они прекрасно стыковались с великим планом будущего человеческого развития.

Сначала утверждали, что социальная однородность человечества приведет к упадку. Примитивное стремление соответствовать стандарту вытеснит побуждения к исследованиям, к открытию новых земель, желание поразить мир новыми изобретениями. Последняя эффективная волна технического прогресса принесла людям возможность межпространственного перемещения.

Также было доказано, что наше превозносимое умение изменять окружающую обстановку, вместо того чтобы существовать в первоначальной, обусловленной эволюцией, подобно неразумным существам, превзошло нашу способность здраво рассуждать о том, что мы делаем. Другими словами, мы стали нуждаться в новом таланте сверхпсихологической силы, если тебе нравится. Талант существовал в эмбриональном состоянии, это не слишком редкая способность воспринимать новые умственные концепции, как, например, четырехмерное пространство, которые нигде не соприкасались с той картиной окружающего мира, которую мы получаем с помощью обычных органов чувств.

Перед появлением межзвездных двигателей люди думали, что они ограничены пределами Старой Системы. Марс был единственной, кроме Земли, планетой, где человек мог создать собственное общество и культуру, отличавшиеся всеми теми факторами, которые воздействовали на тебя и на меня. Но, как ты подметил, марсиане подобны амфибиям, они должны возвращаться в высококислородную среду для рождения детей или рожать их слабоумными… Да?

Я думал о том, что он говорил, и множество до сих пор несвязанных отрывочных сведений соединились в одно целое, оставляющее неприятное впечатление. Я сказал:

— Если я правильно вас понял, то различия между медведианами и центаврианами были заранее кем — то запланированы.

Я вспомнил слова короля геральдической палаты о человеке, который со своими талантами должен был делать в жизни что — нибудь большее, чем просто воспитывать детей… А Юма говорил, что геральдика является разновидностью микроскопа, средством для изучения вклада!

— Правильно. Нет смысла рассказывать, как мы пробовали манипулировать своим наследием, чтобы получить талант, который необходим для поддержания прогресса. Весь расчет был на случайный выигрыш. — Тодер изобразил подбрасывание монеты. — Были придуманы два разных общества: медведиан беспечных, непостоянных, принимающих жизнь такой, какая она есть, и центавриан — трезво мыслящих, серьезно относящихся к своим потомкам.

— Тогда как марсиане остались в стороне, — выдавил я с горечью. Я не ведал, откуда Тодер получил эту информацию, но он говорил со знанием дела.

— Не совсем так. В действительности мы пытались развить свои традиции. За ними был бесплодный план, но, в отличие от земных обычаев, они все же имеют будущее.

— Утешающе, — кисло произнес я. — Ну и когда будет виден результат? Я понял так, что мы многого не знаем о плане нашего развития и что особенности, присущие медведианам… э… несут факел в будущее.

Учитель твердо взглянул на меня:

— Нет, Рэй. Совсем наоборот. Мы оказались достаточно знающими и сберегли свой генетический фонд. Талант, который когда — то только планировали, внезапно появился на шесть поколений раньше, чем предполагалось по наиболее оптимальной оценке.

— Что? Среди центавриан? — Я подумал об упрямых, ограниченных сторонниках авторитарной власти, которых я знал очень хорошо, и мне стало страшно от мысли, что человечество пойдет по этому пути.

Тодер потянулся к маленькому шкафчику, расположенному сзади него на расстоянии его по — марсиански длинной руки. Он набрал шифр, извлек из шкафчика свиток и развернул.

Это был гербовый щит, разделенный на четверти. Первая и четвертая заключали символы власти центаврианского Тирана: серебряные звезды и кометы на черном фоне, тигриную голову. Что обозначали изображения на двух других четвертях, я не знал.

— Вы хотите сказать, — произнес я с изумлением, — что Тиран имеет талант?

— Незначительный. Я уверен, ты знаешь недавнюю историю. В своей прямодушной решимости создать планируемое общество центавриане перехитрили сами себя и сделали неправильные оценки, приведшие к экономическому кризису — почти бедствию. И давление обстоятельств возвысило первого Тирана, Бориса бен Соломона. Он отверг все предсказания о крахе центаврианского общества. Нация уже было нацелилась идти по медведианскому пути развития общества, но Тиран Борис вернул ее на старый путь… Но, конечно, этот не рожден от нынешнего Тирана Базиля.

— От кого же тогда? Не от одного ли из его сыновей? Они будут носить отцовский герб с отличием до тех пор, пока он не умрет или не сложит свои полномочия.

— Совершенно верно. Я не знал, что ты изучал геральдику, — Тодер свернул герб. — Короче говоря, если этот герб будет когда — нибудь официально представлен, чего, я искренне надеюсь, не случится, он будет принадлежать сыну довольно знаменитой куртизанки, которая в возрасте семнадцати лет… э… умудрилась вступить в морганатический брак с Тираном. Предположительно, с самым старшим сыном Базиля — Барнаби.

— Вы сказали, — размышлял я вслух, — что надеетесь, что этот герб никогда не будет официально представлен. Так вы не хотите, чтобы Тиран Базиль признал внука как законного, или?.. — я остановился, онемев.

— Да? — мягко подтолкнул Тодер.

— Вы хотите сказать, что этот ребенок был на борту «Хипподамии». Приручил лошадь — следовательно, приручил центавра. Он был похищен у родителей и доставлен на Марс?

— Не так жестоко, как ты думаешь, — возразил Тодер. — Родились близнецы, мальчик и девочка, но мать и отец не знают об этом. Роды были с применением кесарева сечения и под наркозом. К тому же девочка имеет достаточно дарований, чтобы стать исключительным ребенком. Хотя именно мальчик обладает необходимым талантом.

— Но вы не сумеете сохранить это дело в секрете! Они могут узнать! Зачем было приказано центаврианам найти меня и допросить под пыткой о «Хипподамии?»

Последовала долгая пауза. Наконец Тодер сказал:

— Мы были уверены, что они не знают всего, но… Хорошо! Инженер Лугаса, которого ты заменил, заболел болезнью Лакхмана. Как ты, вероятно, знаешь, она сопровождается лихорадкой и многословным бредом. Лугас не рискнул забрать его с Дариса. Он понадеялся, что больной не знает всего секрета, нанял тебя и бежал оттуда. Но в госпитале на Дарисе инженер, вероятно, в бреду сделал достаточное количество намеков, чтобы заинтересовать центаврианские власти. К тому же, конечно, медведиане, центавриане и земляне имеют секретных агентов на всех территориях.

— Подобных Лугасу?

— Его статус не относится к делу! — сказал Тодер резко, затем смягчился: — О да, я предполагал, что ты сделаешь именно такой вывод. Но Лугаса нельзя назвать шпионом. Мы занимаемся планированием человеческого будущего. Я отвечаю за то, чтобы генетические исследования не являлись монополией центавриан. Медведиане всегда удивлялись одаренности потомства Бориса и…

Вот он!

Тодер вскочил с кресла с несвойственной для степенного пожилого человека живостью и мигом оказался у двери, прежде чем гость постучал. Это, конечно, был Лугас.

Он с тревогой посмотрел на меня, и Тодер бросился объяснять, почему ему пришлось рассказать мне о тайне «Хипподамии». Так, говорил учитель, она лучше будет сохранена. Лугас несколько минут молчал и наконец прервал старика:

— Черт с ним! Ребенок исчез — или центавриане заполучили его назад, или… или вмешался еще кто — то. Как, Галактика побери, мы найдем его, не потревожив центавриан, медведиан и еще кого — нибудь там… из созвездия Стрельца.

Тодер взглянул на меня.

— Ты не одобряешь наших действий, Рэй? Наверное, ты рад слышать, что мы потеряли след ребенка? Я согласен, в некотором смысле, наш поступок можно назвать бесчеловечным, но прими во внимание: когда он вырастет, его коэффициент интеллекта превысит 2000 единиц по шкале Вейганда, он будет обладать всеми наследуемыми талантами — от музыки до математики, — и все это будет передаваться по наследству его потомкам! Ты хочешь, чтобы «выращивание» талантов стало монополией жестоких, напыщенных, ограниченных центавриан?

Как мне отнестись ко всему этому?! Я вспомнил рассказы о похищении детей для продажи, и вот теперь я сам свидетель подобного преступления. И его подготовил мягкий, мудрый старый Тодер, знакомый мне с детства! Я почувствовал отвращение.

— Каковы ваши дальнейшие планы? — шепотом спросил я.

— Воспитать его на Марсе. Потом, когда он вырастет, приступить к смешению генетических линий медведианской нации для распространения разновидности фермента на половину человечества.

Было ли это прекрасным планом ускорения человеческой эволюции или безумным кровосмешением, больше подходящим для домашних животных? Я пока не знал ответа. Мне следовало задать еще один вопрос… Но Лугас опередил меня, он заговорил очень сердитым голосом:

— Почему мы стоим здесь, болтая с Мэлином? Вы не слышали меня? Центавриане, возможно, попытаются увезти ребенка с Марса, и наша многолетняя работа пойдет насмарку. Хоуск очень близко подошел к правде, допрашивая Мэлина; это чудо, что он не похитил кого — нибудь из моих более информированных офицеров. Я приказал им быть внимательными, и до сих пор… Во всяком случае, как я уже говорил вам прошлой ночью, я не доверяю Мэлину! Он слишком кстати появился на Дарисе. Мы могли долго держать все в тайне от центавриан, но земляне слишком открыто симпатизируют медведианам, а Земля — планета, где ничего не скроешь от…

— Кто такие Питер Найзем и Лилит Чой?

Лугас остановился, потеряв нить рассуждений. Тодер быстро ответил:

— Два видных молодых члена промедведианской фракции на Земле, выступающей за разрыв между Старой Системой и центаврианским секретом и заключение постоянного союза с медведианами.

— Что они могут сделать с ребенком, если он попадет к ним?

Лугас и Тодер обменялись озадаченными взглядами. Тодер сказал:

— Передадут его медведианам, естественно. А это так же ужасно, как если бы он остался у центавриан, где его ум заключили бы в «смирительную рубашку» жизни. Даже если они не разгласят о своей одаренности, в чем я сомневаюсь, они все равно не удержатся от войны. Если мальчик вырастет не прочеловеком, а промедведианином или процентаврианином, это будет гибелью плана великого развития человечества, подготовленный многими поколениями самоотверженных проектировщиков.

— Хорошо, — кивнул я, — а что же после всего этого будет с нами?

Снова пауза. Наконец Тодер пожал плечами:

— Поскольку ты уже многое знаешь, я могу назвать тебе остальные две четверти герба, который я только что показывал. Те, которые не относятся к Тирану Базилю, — это эмблемы моего рода. Мать мальчика — очень замечательная личность, моя внучка Силена.

Глава 15

Тем не менее я продолжал колебаться. Я хотел занять такую позицию, которая удовлетворяла бы всех, хотя подобный подход нельзя назвать благоразумным.

Некоторые элементы новой реальности не нашли отзыва в моей памяти. Я думал о Тодере, которого знал как учителя, отца, вспомнил, как сильно он любил детей. Мне казалось, они были частью его жизни. Никогда я даже не подозревал, что он мог быть отцом. И сейчас эта мысль оставалась отдаленной, обособленной от меня.

С другой стороны… Я не имел возможности обдумать то, что он сообщил мне о центаврианах и медведианах; я должен был оттянуть время, чтобы получить такую возможность. Но на первый взгляд его информация казалась верной. Я и сам интуитивно чувствовал, что стремление в начале межзвездной колонизации прототипа медведианина на «север» от Старой Системы, а прототипа центаврианина на «юг» едва ли было случайным.

Тем не менее три пути, три судьбы открыты перед ребенком с таким превосходным генетическим вкладом (если он не погибнет или не заболеет в результате этой нелепой ссоры из — за него).

Могу ли я автоматически принять план Тодера? Согласен ли я, что будет лучше для всех, если ребенок пойдет по тому жизненному путь, который проделал я? Мне не хотелось, чтобы мальчик воспитывался у Тодера, даже если я и сам после всех скитаний обратился опять к нему. Не он ли говорил мне, что марсианский путь, лишенный жизненной силы, был узким переулком, направленным в будущее, но ведущим в никуда. Этот путь стал таким же архаизмом, как и космические планы межзвездных ковчегов после испытаний межпространственных двигателей.

Я сразу же согласился, что оставить ребенка на попечении центавриан это значит надеть «смирительную рубашку» на его ум. Однако мысль разрешить медведианам воспитывать его не вызывала у меня такой тревоги. Опасность возникновения войны из — за хвастовства медведиан о своей талантливости была сильно преувеличена. Как раз этого — то и нельзя предположить. Трата средств на подготовку к войне привела бы к развалу того мира, который попытается сделать это, о чем обожаемые центаврианами компьютеры говорили недвусмысленно.

Даже если я неправ, даже если какие — нибудь новые удивительные достижения докажут, что такая война возможна, медведиане сумеют оценить центаврианскую слабость к порядку; медведиане, уступчивые, свободные и непредсказуемые, подберут обломки и склеят их. Старая Система, вероятно, будет растерта в порошок, по сравнению Тодера, подобно зерну пшеницы, попавшему под гигантские жернова. Да и зачем ее сохранять? Земля отказалась от власти ради чудовищных лабораторных экспериментов, а Марс был всего лишь аппендиксом, не служащим никакой цели.

Питер и Лилит были добры ко мне: они не только спасли мою жизнь, но и обращались со мной как с личностью, отдавая должное моей марсианской чести. Я не совсем понял причины их интереса к этому делу, но, по крайней мере, они признавали ее существование. Хоуск и его компаньоны обращались со мной как с вещью, мучили меня нейрохлыстом до тех пор, пока не закапал сок моих знаний. В секторе Центавра я был выброшен, как негодная деталь. В секторе Большой Медведицы я работал с людьми, которых называл своими друзьями, любил девушек, которые думали обо мне как о мужчине, а не как о нескладном гиганте… Черт возьми, я собирался жениться на одной из них.

Итак, мне следовало бы принять медведианскую сторону. Но я не сделал этого. Во мне заговорил эгоизм.

Меня тяготила мысль, что все, что я высоко ценил, все, что я любил, будет сдано в утиль, что само понятие «марсианин» будет пустым звуком, словом, ничего не значащим. И если уже невозможно создать марсианскую основу великого будущего человечества, то хотелось хотя бы оставить в памяти ребенка, которому суждено властвовать над звездами, когда он достигнет зрелости, бесценные марсианские понятия. Одних только генов недостаточно. Поместив мальчика и девочку в новый мир, благоприятный для выживания, но не похожий на человеческий, можно ли надеяться, что они вырастут людьми? Что делать! Гены ведь не частички в клейкой жидкости, кишащей хвостатыми одноклеточными организмами. Их нельзя отфильтровать, высушить, смешать с другими многогенными соединениями и положить под микроскоп.

И все же это не было бесконтрольным, и большая часть всего этого была доступна большинству людей обычных способностей: талант, связующий время через миллионы лет. Ты ведь можешь планировать его развитие. Ты можешь предпочесть один талант другому, как дающему больше шансов для выживания. Ты можешь наблюдать за этим долго и спокойно и наконец произнести: «Поскольку я сейчас здесь и признаю неведение, то могу сказать: это плохо и это хорошо».

И я решился:

— У них в апартаментах Большого Канала несколько часов назад находился ребенок.

Через секунду я сообразил, что земляне прятали не того ребенка. Полет «Хопподамии» с Дариса на Марс, даже с невероятно сильными двигателями, длился почти два месяца, а ребенок «приятелей» Питера и Лилит плакал, как двухнедельный младенец.

Я совершенно растерялся. Тодер и Лугас принялись расспрашивать меня, откуда мне все известно. Наконец я решился исправить свою ошибку:

— Вернее… ребенок был там: я слышал его плач. Но он, пожалуй, слишком мал.

— Слишком мал? — спросил Лугас. — Вы видели его? Нет. Тогда…

— Достаточно слышать, — сказал ему резко Тодер. — Но подождите. Лугас, как перевозили ребенка? На корабле, подобном вашему, с небольшим количеством пассажирских помещений, кто — нибудь мог услышать его крик.

— Конечно, нет! Мы позаботились об этом. Путешествие для него продолжалось только час или два.

— Я не совсем понимаю, — произнес Тодер.

Вмешался я:

— Тогда это мог быть тот самый ребенок, которого я слышал у Питера и Лилит! — и обращаясь к Тодеру, я сказал: — Капитан Лугас имеет в виду, что ребенок на «Хипподамии» находился не в четырехмерном пространстве, как все остальные, а в континууме, очень близком к нормальному пространству, неподвластном релятивистскому временному сжатию… Космос!

— Неудивительно, что я имел так много хлопот с этими проклятыми двигателями. Это все равно, что лететь на скоростном каре с якорями, цепляющимися за скалы!

— Если вы будете нуждаться в моих рекомендациях, — сказал Лугас спокойно, — вы получите их. Мой заболевший инженер не смог бы обеспечить такой быстрый полет к Старой Системе, а он знал о специальном отсеке с измененным четырехмерным пространством.

— Если бы вы сразу сказали мне об этом, — заметил я, — мы бы прибыли сюда неделей раньше!

— Прекратите спор, — вздохнул Тодер. — Допустим, ребенок, который был в апартаментах Большого Канала, тот самый. Расскажи нам все и опиши медведианина, пришедшего забрать его.

Я выполнил эту просьбу. Тодер щелкнул пальцами.

— Ты знаешь его? — требовательно спросил Лугас.

— Он напоминает человека по имени Дживес, который записан на двухсеместровый курс в колледже. Позвольте мне подумать. Да, восемь или девять дней назад. Он пришел в колледж сразу же, как прибыл на нашу планету. Он утверждал, что владеет маленькой фабрикой на Голдстар, но этот «фабрикант» показал очень высокие результаты в обычных тестах, и я был убежден, что он лжет. Степень его личной силы и общественного соответствия была классифицирована как «коалсач» с некоторыми деталями! Я могу поклясться, что он медведианский секретный агент.

— Посланный отыскать ребенка?

— Думаю, нет, если, конечно, их шпионская сеть не достигла таких невероятно больших размеров. Нет, скорее, ему было приказано зарегистрироваться в колледже и оценить его влияние на медведианских студентов, составляющих девяносто два процента от всех учащихся. Медведиане восприимчивы к внешнему воздействию. Они не хотят, чтобы господствующим в их жизни стал какой — нибудь один фактор, и некоторые из наших бывших выпускников прекрасно говорят с тех пор, как стали жить на Марсе.

— Аппарат связи! — сказал Лугас и вскочил на ноги. — Мы могли ясно слышать его голос через тонкую стену соседней комнаты, но то, что он говорил, было, очевидно, ассоциативным кодом. Только взволнованный тон его голоса мог подсказать постороннему слушателю, что этот разговор о степени устойчивости ядерного топлива содержит что — нибудь гораздо более глубокое и более опасное.

— Вы уверены относительно этого Дживеса? — спросил я Тодера.

Он печально улыбнулся:

— Ты до сих пор думаешь, что должность профессора колледжа Серендипити недостойна честного человека? Уверяю тебя — нет. Я обучаю своих студентов приемам искусства, которое невежественные люди называют фортуной. Большая часть этих приемов являются техническими — ты их знаешь по своим детским играм. Я использовал их для твоего обучения. Растягивание времени, например, дает дополнительные возможности для анализа кризисных ситуаций. Я продолжаю обучать всему этому в ходе игры, но только теперь я использую любимые медведианские азартные игры, — он наклонился вперед. Должно быть, с тобой сегодня еще что — нибудь случилось, кроме того, что ты услышал плач ребенка в апартаментах Большого Канала. Расскажи мне!

Лугас теперь переключился на другой код и говорил о запутанных пари на медведианском атлетическом чемпионате.

Я кратко изложил события, которые привели меня сюда.

— Замечательная идея использовать феноменальную память Юмы для сокращения пути своего расследования, — прокомментировал Тодер. — Но я боюсь, ты чисто случайно узнал то немногое, что получил от него. Я намеренно скрывал свою связь с колледжем от геральдистов. Представь себе, что если кто — нибудь сообразительный заинтересуется, почему геральдика и учение о фортуне имеют большое влияние на великие группировки, он может натолкнуться и на то, чему я учил тебя… Это ты обнаружил Хоуска в его комнате под Храмом?

— Вы знаете об этом?

— О да. На самом деле, я подозревал, где могли тебя допрашивать. Я узнал это место по описанию каменного кресла. На Марсе всего несколько таких кресел. Значит, эти люди тоже причастны к этому делу, но они подождут.

— Кто они?

— Главным образом настроенные против Земли марсиане. Обычное явление в эти дни — ты сам тому пример, прости меня за эти слова. Довольно мрачный поворот, если центавриане уже осведомлены об этой секретной комнате. Я предполагал, что о ней знали только несколько коренных марсиан.

Мне следовало бы задать немного уточняющих вопросов об этой комнате, но были более серьезные проблемы, беспокоившие меня, и я спросил:

— Чего я не могу понять, так это как, о Галактика, вы упустили этого ребенка?

— Не правда ли, парадоксально? Мы провели удачную операцию на расстоянии нескольких светолет, организовали самый безупречный во всей истории контрабандный перелет и растерялись перед тем, что ты назвал основным препятствием к существованию марсиан.

Наши условия могут негативно сказаться на развитии его уникального ума. Правда, недостаток кислорода не действует на ребенка так же, как на зародыш, но мы и так подвергли его риску при похищении и транспортировке. В то же время мы были обязаны быстро легализовать его существование в марсианском обществе, чтобы у любопытных не появились сомнения в его происхождении.

Поэтому мы спрятали ребенка в родильной клинике, обеспечили идентификационными документами младенца, умершего при рождении два месяца назад. Мы думали, что предусмотрели все возможности. И все же мы потерпели неудачу!

Теперь, принимая во внимание твой рассказ, держу пари, что я знаю причину провала нашего прекрасного плана. В родильных клиниках поддерживается земное давление, поэтому персонал набирают в основном из иммигрантов с Земли, а не марсиан.

Допустим, кто — то из медперсонала, настроенный промедведиански, рассказал своим друзьям медведианам, например самому Дживесу, о подозрительном ребенке. Он появился в клинике в день прилета «Хипподамии». Питер и Лилит получили информацию, что центавриане заинтересовались последним полетом этого корабля. Не нужно иметь большого ума, чтобы установить связь и сделать вывод. Как я сказал, интерес центавриан к генетике не ограничен любовью к геральдике. До сих пор они могли только подозревать, но если ребенок будет в их руках, они могут узнать всю правду!

Глава 16

Я все же хотел знать, как ребенок исчез из клиники, но не было повода спросить Тодера, если он, конечно, сам знал. К тому же вернулся Лугас, вытиравший пот с лица.

— Я приказал задержать Дживеса, — сказал он, — и следить за каждым медведианским кораблем, находящимся на планете. Ни один из них не получит разрешения на взлет до завтрашнего полудня, какая удача! Если мальчик у них, они попытаются немедленно вывезти его из Старой Системы.

Лугас пнул ногой стул и посмотрел на меня сердито.

— Я поставил корабли на прикол, и, полагаю, моя работа на этом закончилась!

— В чем заключалась ваша работа? — спросил я.

Он взглянул на Тодера, который развел руками.

— Давай! Марсианская верность меньше всего может служить предметом сделки.

— Хорошо… Есть небольшое количество кораблей, всего около пятнадцати, работающих на трассах Старой Системы, которые поддерживают информационную сеть. Сомнительный человек, подозрительное животное или необычные технические конструкции, перевозимые на этих кораблях, могут дать очень много информации, если только внимательно присмотреться к ним. В равной мере и медведиане, и центавриане шпионят друг за другом, но я полагаю, нам сильно повезло и мы были вне подозрений. Однажды я перевозил двух медведианских агентов с Марса, — подумать только, они отправлялись на Дарис! — и я знал, кто они есть на самом деле, но не думаю, чтобы они в чем — либо заподозрили нас. Поскольку я сообщил о них центаврианским властям и дважды затем выполнял небольшую секретную работу для них, это доказывает мою лояльность… — он улыбнулся без малейших признаков иронии. — Тодер, в самом худшем случае сможем мы открыто обвинить Дживеса в похищении ребенка?

— Местные власти не смогут разгадать тайну марсианского ребенка, защищенного идентификационными документами, — ответил Тодер. — Они не будут внимательно рассматривать это дело, поскольку, как доказал Рэй, марсиане чертовски переживают из — за своего нынешнего положения.

— Мы должны думать не об отступлении, а об успехе! — Лугас, казалось, забыл о моем присутствии. — Вы влезете в шкуру Канаикена?

Мгновенно я увидел прежнего азартного Тодера, говорящего нам, своим воспитанникам: «Наденьте их башмаки так и вот так», — предлагая нам поставить себя на место какого — либо человека. Я не знал, кем был этот Канаикен, но предполагал, что, возможно, он местный шеф секретной медведианской службы, начальник Дживеса.

— Канаикен! — сказал Лугас. — Что вы знаете о ребенке?

Тодер задумчиво потер свой подбородок:

— Ну… э… В течение нескольких прошедших лет, возможно даже нескольких поколений, медведиане внимательно следили за развитием потомков Тирана Бориса, поскольку знали, что центавриане получили необычные генетические линии. Это целая история, которую, по — видимому, я должен вам рассказать…

— Какая история?

— Очень кратко. Я знаю, что центавриане проявляют интерес к одному из их собственных кораблей под названием «Хипподамиа». Наверное, на этот корабль их навел инженер, который заболел на Дарисе и был заменен марсианином. Я не знаю, что именно наговорил в бреду больной человек, может быть, намекнул на какой — нибудь груз либо на необычного пассажира, находившихся на борту корабля. Я не отваживаюсь заняться экипажем: он полностью центаврианский, за исключением марсианского инженера. Марсианин, работающий на центаврианском корабле, должно быть, питает меньше симпатий к медведианам, чем большинство людей в Старой Системе. Поэтому я не вступаю с ним в непосредственный контакт, а прибегаю к помощи двух землян, симпатизирующих медведианам, Питера Найзема и Лилит Чой.

— Они знают что — нибудь?

— Очень мало. Они сообщили мне, что кто — то, возможно центаврианские агенты, постоянно живущие здесь, весьма умело пытали марсианского инженера. Я понял, что недооценивал важность этого дела. Центавриан, конечно, нетрудно напугать, но сейчас их охватила настоящая паника.

— Ваши предположения, что они ищут?

— Человеку свойственно стремление. На этой стадии я стремлюсь узнать ценную информацию о предмете их поиска.

— Вы узнаете ее?

— Достаточно скоро. Сочувствующие медведианам служащие родильной клиники сообщили о подозрительном ребенке, явно не марсианского происхождения. Раппорт доставил мне либо Дживес, либо Питер Найзем с Лилит Чой, либо какой — нибудь другой агент.

— Что привело этих двоих на Марс?

— Поговорим о промедведианской деятельности на Земле. Только важные данные, полученные центаврианскими агентами, могли встревожить землян. Возможно, эти факты касаются развития генетических дарований, которые, по некоторым причинам, не дублируются. Гипотеза: незаконнорожденный отпрыск одной из выдающихся личностей. Я имею результаты контрольных тестов, проведенных в клинике: несколько очень важных параметров отсутствует, генотип исследован не полностью. Все эти факты позволяют сделать определенный вывод. Хм! Итак, я похитил ребенка не потому, что просто подозревал, а потому, что обязан выполнить собственные генетические исследования.

— Таким образом, — сказал Лугас, — если Канаикен не имеет своего генетического оборудования, он пока еще не уверен в том, что получил. Где лучший генетический центр на Марсе?

— В Пегасе.

— Предположим, медведианин уже послал туда материалы о мальчике. Но не получит никакого ответа до завтрашнего полудня. До этого ему придется только гадать.

— Он слишком сильно рисковал. Из его логического объяснения я понял, что им руководило желание оставить центавриан с носом, а не получить определенный выигрыш для себя. Вы сможете влезть в шкуру Гранджера? Нет, подождите, сначала вы должны узнать, что Рэй сделал сегодня с Хоуском.

Тодер кратко изложил всю историю; Лугас внимательно слушал его, кивая головой. Наконец он вошел в роль, и Тодер начал допрос:

— Что вы знаете наверняка?

— Инженер с центаврианского корабля «Хипподамиа» на Дарисе заболел болезнью Лакхмана… В бреду он высказывал свои опасения относительно полета этого корабля, имеющего специальный отсек, который позволяет поддерживать различные варианты четырехмерного континуума. Власти были весьма бдительны и привлекли к работе эксперта, сделавшего вывод, что в отсеке мог находиться кто — то очень маленький и живой, например ребенок. Заболевший инженер ничего не знает о ребенке, но нужно немного воображения, чтобы подумать о богатом генетическом даровании.

— Вы получили все эти данные сразу?

— Нет. Сначала мне сказали, что на корабле было что — то необычное и члены экипажа должны быть установлены и допрошены, начиная с марсианского инженера, так как капитан и его офицеры предварительно считались лояльными и надежными. Затем мне сообщили о специальном отсеке и его возможном хозяине. Видно, была получена дополнительная информация, изменившая некоторые первоначальные предположения. Так, мы уже сомневались в осведомленности марсианина.

— Дальше?!

— Охота за членами экипажа, включая капитана. — Лугас на несколько секунд вышел из образа. — Кстати, я слышал, что группа из отдела корабельной регистрации центаврианского посольства сегодня побывала на «Хипподамии» и, кажется, обыскала корабль. Я боюсь, что они приняли нас за медведианских агентов. Мне придется просить убежища на Земле. Но потеря одного корабля — маленькая цена за удачный ход в нашей игре.

— Если мы выполним его, — сказал угрюмо Тодер. — Итак, ситуация проясняется. Канаикен знает, что в его руках находится ребенок, в поисках которого чрезвычайно заинтересованы центавриане. Он догадывается о необычных генах младенца, но ему необходимо исследовать генотип. Если медведианин убедится в своей правоте, он постарается уничтожить за собой все следы. Пегас, расположенный далеко отсюда, поможет ему в этом.

— Кроме того, — вставил Лугас, — там так же много сочувствующих медведианам, как и в Зонде. Верно?

— Совершенно верно. Когда Канаикен получит сообщение, он сумеет вывезти ребенка с Марса прежде, чем сплетни из Пегаса привлекут к нему внимание. Если медведианин лишится ребенка и получит ложное сообщение, что центавриане паниковали без особых на то причин, он может оставить малыша в покое.

— Слабое утешение, но будем надеяться. Мы должны подсунуть ему идентификационные данные центаврианского мальчика с хорошей родословной, но без особых талантов.

— Я могу договориться о подготовке документов на такой генотип. У меня даже есть идея, как мы сможем произвести подмену. Что с Гранджером, все — таки? Поскольку члены вашего экипажа ничего не знают о происхождении ребенка, их можно быстро убедить, что он центаврианин. Мы введем их в заблуждение, представив малыша больным, в конце концов.

Лугас кивнул головой.

— Я подумаю над этим, — пробормотал он. — А сейчас мне надо связаться с генетическими центрами, где у меня есть люди.

Тодер долго сидел молча.

— Какая неприятность, — наконец сказал он. — Чтобы этот ход был удачным, нужно решить некоторые проблемы. Мы можем легко ввести в заблуждение Канаикена, представив ему данные центаврианского ребенка с хорошей родословной, но средними способностями, однако прежде необходимо узнать, куда они послали материалы для исследования генотипа.

— Это трудно? — спросил я.

— Космос! Ты думаешь, что люди, знакомые с планом, будут работать просто как персонал генетических центров?

— Нет, конечно, — пробормотал я. — Кто такой, кстати, Канаикен?

— Местный глава медведианской разведки. А Гранджер — его центаврианский коллега, который, вероятно, думает, что имеет дело с удачным ходом медведиан, а не марсиан. Корабль Лугаса всегда был заботливо окружен вводящими в заблуждение намеками, отвлекающими внимание от истины. Поэтому мы должны убедить Канаикена в том, что центавриане паникуют из — за пустяков, а Гранджера — в том, что медведианский ход не был удачным. Он должен предположить…

В комнату быстро вошел Лугас:

— Попал с первой попытки! Я разговаривал с Иетой Драйфус из Пегаса; она сразу догадалась, о чем я собираюсь ее спрашивать. Дживес разговаривал с ней под своим именем около двух часов назад — он интересовался, как долго будут продолжаться исследования. Иета ответила ему, что время в Пегасе не совпадает с временем в Зонде и что если она получит материалы ближайшим рейсом, то вернет их завтра в полдень, как я и думал.

— Это наша первая удача сегодня, не считая внезапного появления Рэя, — оживился Тодер. — Я рад, что меня сейчас не слышат мои воспитанники из колледжа Серендипити. Она спросила о наших дальнейших шагах?

— Я сказал, что лучше ей оставаться в неведении, и она согласилась, ответил Лугас. — Иета получит наши материалы и исследует их.

— Рэй, — проворчал Тодер, — твой отец сейчас в Пегасе? Я слышал о нем недавно. Он жалуется, что ты давно его не навещал.

Глава 17

Один из моих инструкторов по теории межзвездного привода много раз говаривал мне, что полет от Зонда к Пегасу более трудный, чем с Земли на Марс. Это было верно, и марсианские космонавты всегда недоумевали, летя на другую сторону планеты. В нашем разреженном воздухе невозможно летать на крыльях. Грузовой транспорт представлял собой главным образом перевозочные платформы навоздушных подушках, которые можно было ежедневно видеть на улицах Зонда. Однако организовать быстрые перевозки пассажиров было очень трудно. Марсиане испробовали все известные способы. О баллистических средствах передвижения или кораблях с прямоточными воздушно — реактивными двигателями не могло быть и речи. Из — за недостатка кислорода на Марсе любое использование воздуха в транспортных средствах приводило к необходимости возить с собой собственный дорогостоящий запас кислорода. То же относилось и к ракетным двигателям, использующим окислитель. Попытки употребить энергию свободных радикалов, образующихся в верхнем озоновом слое под действием солнечного света, оказались бесплодными. Проблема «полуразрешилась» созданием транспортных средств, осуществляющих серию прыжков на суборбитальную высоту с дальнейшим планированием в плотных слоях атмосферы на видоизменяющихся крыльях. Они были некомфортабельны, а следовательно, непопулярны, и мне никогда не приходилось видеть их полностью загруженными пассажирами.

Но не на этот раз. Как только я положил личные вещи в багажную сетку над своим сидением, то обнаружил, что этот специфический корабль был переполнен.

В салоне, к моему удивлению, находился мистер Хоуск.

Что, ради всей Галактики, он здесь делает? Я был готов тотчас же выскользнуть из корабля и лететь следующим рейсом, даже если это значило, что Дживес не получит ожидаемого сообщения из Пегаса в обещанное время. Хоуск не должен знать, что я вовлечен в это дело так глубоко…

Слишком поздно. Он заметил меня и приблизился решительными шагами. Его лицо было красным, а зрачки глаз расширившимися. Это обстоятельство усилило мою тревогу, так как означало, что Хоуск принял один из центаврианских стимуляторов, что — нибудь из высших производных амфетамина. Я решил атаковать первым.

— Вас еще не понизили в звании? — спросил я довольно оскорбительным тоном.

Насмешка попала в цель, но он постарался скрыть свое раздражение.

— Направляетесь в Пегас! — Он показал на этикетки моего багажа.

— Если бы мой отец не ждал меня этим рейсом, — не унимался я, — я бы вызвал полицию и рассказал им о том, что вы сделали со мной позапрошлой ночью.

Хоуск резко засмеялся:

— Что я сделал с тобой? Ты что, дурак? Никто серьезно не отнесется к твоим показаниям. К тому же вы, марсиане, не любите полицию, поскольку она является земной, а не марсианской организацией!

Он сказал правду. Питер и Лилит говорили то же самое. Но я чувствовал, что должен продолжать дразнить его, это было безопаснее, поскольку вся энергия этого явно раздраженного человека уходила на то, чтобы ответить мне.

— Я надеялся, что кто — нибудь найдет тебя под Старым Храмом, привлеченный запахом твоего гниющего тела.

— Меня спас человек, который никогда не сделает мне зла, — огрызнулся он. — Так что твои надежды увидеть меня пониженным в ранге не оправдались! Я думаю выйти из этой игры с поощрением или даже двумя.

Мой список различий между медведианами и центаврианами пополнился еще одним пунктом. Центавриане не знали слова стыд и почти не заботились о моральной стороне дела, лишь бы не ухудшилось их общественное положение, в то время как у медведиан был культ чувства вины, чувства нравственной ответственности за свои поступки.

Хоуск сейчас торжествует, и я должен заставить его хвастаться дальше, чтобы узнать, каким образом он вывернулся.

Я собрался продолжать атаку, но тут прозвучал приказ занять свои места. Хоуск нахмурился, но, как всякий дисциплинированный центаврианин, молча пошел к своему креслу.

Что могло сделать его таким самоуверенным? Я бился над этой проблемой весь путь до Пегаса. В конце концов я решил выследить, куда он направится после посадки.

Однако Хоуск был слишком осторожен, чтобы позволить мне это, и нетерпеливо слонялся вокруг, пока мне не пришлось все — таки заметить очередное такси. Я вздохнул, остановил машину и, помня о своем заявлении, что меня ждет отец, назвал соответствующий маршрут.

Бросив последний взгляд на Хоуска, я решил, что он направляется к общественным кабинам связи, скорее всего, чтобы убедиться, действительно ли здесь живет мой отец.

Я не собирался сразу же ехать к отцу. В моем внутреннем кармане лежал небольшой образец живой ткани: не искусственной, крайне дорогой и, вероятно, имеющей недостатки, а настоящей, точно соответствующей замыслу Тодера. Донор был высокого центаврианского происхождения, но не имел действительно замечательной комбинации генов.

Этот образец я должен как можно быстрее доставить Иете Драйфус. Она работала в родильной клинике Пегаса; на Марсе центры генетических исследований и родильные клиники были объединены. Хотя только центавриане серьезно занимаются планированием своего потомства, но будущее детей интересует всех родителей.

Я назвал новый адрес.

Я зашел в ее кабинет со стеклянным потолком. Такой чистой, светлой и просторной комнаты мне давно уже не приходилось видеть на Марсе. Я остановился, онемев. Девушка была редкостно красива. Я давно убедил себя, что таких женщин не существует, и мои юношеские мечты так и не сбылись.

Много поколений ее предков были марсианами, и она была прекрасна.

Девушка встала, приветствуя меня, ее рост был около семи футов. Черные волосы спадали на ее плечи, обрамляя удивительное овальное лицо с широким лбом, высокими скулами, изящными тонкими губами. Ее кожа была теплого медно — коричневого цвета. На ней был свободный рабочий комбинезон из белой синтетической ткани, скрывающий все изгибы ее тела, однако я не сомневался в безупречности ее фигуры. Подобно мне, все марсиане были худыми, а некоторые выглядели долговязыми, но она казалась _о_ч_е_н_ь стройной — немногие женщины заслуживали такого эпитета.

— Мисс Драйфус? — спросил я, сделав почти незаметное ударение на первом слове.

Она улыбнулась, показав великолепные белые зубы:

— Вы прилетели очень быстро! Мой дядя предупредил меня, что ваша посылка может оказаться не готовой к столь раннему рейсу.

— Ваш дядя?

— Ну да, я имею в виду вашего бывшего учителя.

Я покачал головой в изумлении:

— Я думал, вы знакомая капитана Лугаса. Я не знал, что вы родственница Тодера.

— Капитан может не знать этого тоже. Мой дядя никому не рассказывает о своих родственниках, потому что не все из нас ведут такой скромный образ жизни, как он.

Я подумал, что семья Тодера, должно быть, играет значительную роль в марсианских делах. А почему бы и нет? Марсианское население немногочисленно, и одна выдающаяся наследственная линия выделяется ярче, чем на переполненной планете земного типа, — точно так же, как когда — то мы называли горой возвышенность в несколько сот футов высотой, какую редко встретишь на Марсе.

Возможно, семейство Тодера в миниатюре отражало то, что они собирались сделать с центавро — марсианской линией, представленной их правнуком.

— Что я должна сделать с образцом, который прислал Дживес? — Она открыла выдвижной ящик стола.

— Уничтожьте его, — сказал я быстро, — и исследуйте вот этот. — Я протянул ей ложный образец, который тотчас же исчез в соседнем выдвижном ящике.

— Хорошо. — Она отряхнула руки. — Теперь это не будет полным обманом. Дживес получит сообщение в срок, обещанный мной. Благодарю вас. Не знаю, что все это значит, но очень уважая дядю, я уверена, вы оказали важную услугу.

И это было все? Она вернулась к своему столу и спросила:

— Вы сможете сами найти выход?

Слишком многое было поставлено на карту, чтобы тратить время на пустую болтовню. И все же я почувствовал острую боль разочарования. Встретив прекрасную женщину, я, по крайней мере, хотел полюбоваться ею!

Иета поняла мое состояние, ибо она мгновенно улыбнулась и сказала с приводящей в замешательство откровенностью:

— Вы извините меня за то, что я скажу? Мне очень лестно, что марсианин, вошедший в эту комнату в первый раз, уходит с большой неохотой. Но у нас могут появиться осложнения, если мы не передадим сообщение Дживесу вовремя.

Я смущенно улыбнулся и вышел.

Коридор и вестибюль были пустынны. Марсиан здесь работало, конечно, мало. Большая часть персонала, должно быть, находилась в родильном отделении, за воздушным шлюзом, в густой влажной земной атмосфере. Проклятая необходимость, которая все еще связывала нас с Землей, словно пуповина!

На пути к выходу я не увидел никого, даже молодого человека, проводившего меня до кабинета Иеты Драйфус.

На дорожке, связывающей здание клиники с пешеходным туннелем города, я встретил мужчину с песчаными цветами и кульком с яблоками, по всей видимости, он шел навестить свою жену, затем мимо меня прошли два носильщика из земных эмигрантов, сгорбившихся под ящиками с медицинским оборудованием и явно встревоженных их легкостью при низкой марсианской гравитации. Я растерянно плелся по дорожке, мои мысли были заняты Иетой Драйфус. Однако мне следовало решить, куда же идти дальше.

Мой Зонд разошелся по дну трещины, которая своим естественным рельефом и придавала ему форму, Пегас же был городом в кратере овальной формы; главные улицы расположились в строгом порядке. Я точно высчитал, что если я пешком направлюсь к дому моего отца, то приду как раз к обеду. В это время я увидел такси, медленно двигавшееся по запыленной улице.

Его пассажиром был человек, которого я узнал бы где угодно. И было одно, только одно место, куда он мог ехать в том направлении.

Я повернулся и помчался за машиной со всей скоростью, которую мог дать мой марсианский прыгающий бег.

Конечно, такси уже высадило его и исчезло, когда я снова оказался у входа в генетический центр. Я ворвался в вестибюль, чуть не сбив с ног пожилую женщину, переносившую подставку с макетом гена, и ринулся к кабинету, который покинул несколько минут назад.

Я тихо открыл дверь, благословляя врожденную марсианскую честность, которая сделала замки бесполезной вещью; само собой разумеется, Хоуск, если бы мог, запер бы за собой дверь. Он стоял, нацелив свой любимый нейрохлыст на Иету, и требовал образец ткани, полученный от Дживеса.

Следовательно, центавриане знали больше, чем считал Тодер. Но теперь не было времени беспокоиться об этом. Я начал действовать прежде, чем округлились глаза Иеты, — изменение их выражения выдало меня.

Несмотря на мою озлобленность, я все равно был слабее любого, выросшего на планете с гравитацией в один «же». Я сжал руками голову Хоуска и рванул ее назад, через свое выставленное колено. Он был поражен еще больше, чем тогда, в комнате под Старым Храмом. Хоуск завопил и упал на пол, Иета быстро выхватила из его рук нейрохлыст. Кое — как мы скрутили его, преодолев бешеное сопротивление, и Иета тотчас же отскочила плавно и грациозно, как в танце.

— Спасибо, — улыбнулась она, когда совсем успокоилась. — А теперь вы можете сказать мне, кто он, черт возьми, такой?

Глава 18

Хоуск представлял собой смешное и жалкое зрелище: с его лица уже сошла бравада, вызванная действием наркотика, и оно стало серым и одутловатым.

Но не было времени объяснять подоплеку происшедшего Иете. Грохот, с которым он упал на пол, вероятно, переполошил все здание. Первой вбежала пожилая женщина, которую я почти сшиб, когда мчался спасать Иету, но к ней тут же присоединились несколько испуганных людей из персонала, в основном земляне.

Среди них был солидный человек средних лет с седыми всклокоченными волосами, который немедленно забрал у Иеты нейрохлыст. Марсианин, к счастью.

Иета могла изображать только неведение.

— Спасибо, доктор Снелл, — сказала она, — я думаю, этот человек сумасшедший. Он ворвался сюда без предупреждения, вытащил свой хлыст и требовал отдать ему образцы. Если бы не мистер Мэлин…

— А что привело вас сюда? — обратился ко мне Снелл.

— Я из Зонда, где живет дядя Иеты, я приехал в Пегас навестить своего отца и привез мисс послание.

— Вы вовремя появились здесь. — Снелл махнул своим коллегам. — Ну, лучше поднимите его на ноги и отведите куда — нибудь в надежное место, пока не прибудет полиция.

— Это все ложь! — взорвался Хоуск. — Вы, проклятые марсиане, прирожденные лгуны! Мэлин отлично знает, кто я такой и почему я здесь. Почему бы вам не спросить его о ребенке, которого он похитил?

— Ребенок? Какой ребенок? — удивился Снелл.

— О! — воскликнула Иета. — Пожалуй, я могу объяснить его поведение. Он болен: у него навязчивая идея, что Мэлин украл его ребенка! Вы пришли сюда искать его? — Она постаралась подмигнуть Снеллу, так, чтобы Хоуск заметил это.

— Нет, вы так просто не отделаетесь, — заорал Хоуск. — Вы все сговорились здесь! Обыщите эти шкафчики, и вы найдете образец ткани центаврианина…

— Я не удивлюсь этому, — пожал плечами Снелл. — По правде говоря, мы обычно имеем две или три сотни центаврианских образцов.

— Я имею в виду тот, который прислал вам человек по имени Дживес!

— Доктор, я думаю, у него параноический бред, — прожурчала Иета. — У меня есть такой образец, но Дживес, кажется, медведианский гражданин. Во всяком случае, он говорил с медведианским акцентом.

Хоуск, должно быть, по лицу Снелла понял, что доктор клюнул на удочку Иеты. Казалось, все силы сразу покинули центаврианина. Он снова заговорил изменившимся голосом, медленным, тусклым, безнадежным:

— Лгуны, ничего, кроме лжи, от начала до конца. Это планета маньяков, живущих во сне. Я должен был понять это, когда меня нашли под Старым Храмом.

— Кто? — я не смог удержаться от вопроса.

К нему тотчас вернулась уверенность, он усмехнулся:

— О да! Вы знаете о Храме, не так ли? Или вы вспомнили, что сделали? Вы лишили меня сознания с помощью этого нейрохлыста и оставили там! И если бы Рэглан не нашел меня и не рассказал о Дживесе, вы могли бы улизнуть. Но теперь не улизнете, я клянусь, нет!

Снелл взглянул не меня. Я покачал головой. И после нескольких секунд размышления он решил принять на веру мои слова: центаврианин неожиданно вломился в комнату и угрожал Иете своим хлыстом. Доктор жестом приказал увести Хоуска прочь.

— Не так быстро! — Хоуск резким движением вывернулся и оказался лицом к лицу со мной. — Грязный марсианский подонок, рассказать тебе о вашем драгоценном Храме? Мы знаем о нем больше, чем вы! Ведь мы пользовались той комнатой, где ты пытал меня, многие годы, и никто, кроме нас, никогда не делал этого! Тупица! Сколько раз ты стоял, глазея на пятнадцать знаменитых экспонатов, и ни разу не поинтересовался, почему их оставили пылиться в выставочных витринах, вместо того чтобы тщательно изучить и соотнести с соответствующими реально существующими вещами?

Земляне в комнате обменялись беспокойными взглядами. Тема, затронутая центаврианином, интересовала всякого марсианина.

— Фальшивки! — ликующе кричал Хоуск. — Все они фальшивки, заставляющие людей верить в существование исконных марсиан! Мы давно знаем правду. Кто, кроме глупых марсиан, может попасться на удочку элементарной мистификации? А мы хотели знать, были ли на Марсе коренные жители или звездные пришельцы? Поэтому мы исследовали все предметы Храма и обнаружили, что камни были обработаны инструментами, выполненными в метрической системе. Люди создавали ваш зловонный Храм!

Хоуск был почти невменяем, в бешенстве он старался взять верх над марсианами, которые сорвали его последнюю отчаянную попытку спасти свою репутацию перед старшим начальством; теперь оно уже узнает, как он неумело выполнил это ответственное поручение.

Можно было не сомневаться, что человек по имени Рэглан, обнаруживший Хоуска лежащим без сознания и сообщивший ему о Дживесе, был центаврианским агентом, использующим комнату под Храмом как почтовый ящик, именно так, как я и предполагал. Вероятно, центавриане, подобно Тодеру, считали Дживеса медведианским агентом, а потому внимательно следили за ним.

Пожалуй, Хоуск еще никому не рассказал о нашем свидании. Он решил выкрасть образец ткани и отправить его шефу, Гранджеру, как страховку от последствий нашей с ним встречи. Однако сюжет мог развиваться в различных направлениях, но у меня не было возможности оценить все варианты. Я сказал:

— Я думаю, все центавриане знают о Плэйто.

— Что? — Хоуск всмотрелся в меня и понял, что его слова не произвели ожидаемого эффекта.

— Никогда не слышал о «благородной лжи»? — спросил я.

В душе я был потрясен. То, что он сказал о Храме, могло быть правдой, скорее всего, это и было правдой, и самые заветные из моих детских иллюзий рассеялись, словно сон. Но я не позволю центаврианину догадаться об этом!

— Вы дети, родившиеся во времена межзвездных полетов, маленькие люди, — сказал я. — А много поколений моих марсианских предков, шли к звездам тяжелой дорогой, на кораблях, подобных ковчегу, умирали за миллиарды миль от дома с надеждой, что дети их детей достигнут цели! Идея не была абсурдной, не более абсурдной, чем большое таинственное, необъяснимое здание и странные, непонятные вещи внутри него?

Я взглянул на Иету, ее глаза сияли.

Фантастика. Когда я говорил, у меня было такое чувство, что моя патетичная речь была большей правдой, нежели обычные факты из реального мира.

— Вы обманываете самих себя, — сказал я жестко. — Вы не могли придумать более подходящего места для пыток марсианина, чем сам символ его высокочтимых традиций?

Ладно, он свое получил. Ему, должно быть, казалось, что мои силы питал Храма, когда я сопротивлялся в течение всего допроса, поскольку он уступил сразу же, когда роли поменялись. Хоуск презирал меня как марсианина, но он оказался слабее меня как человек. Эта мысль полностью лишила его самообладания, и он даже плакал, когда его уводили из кабинета.

Воспользовавшись моментом, я тихо спросил Иету, насколько можно доверять всем свидетелям этой сцены. Она ответила мне, что если я смогу убедить Снелла, то он заставит персонал молчать, по крайней мере некоторое время. Я воспользовался растяжением времени, рассмотрел все возможности и решил придерживаться полуправды. Было сказано достаточно много, чтобы он мог угадать гораздо больше и сделать определенный вывод. Я сообщил ему, что недавно вернулся из путешествия в центаврианский сектор и знаю о намерениях Хоуска и его компаньонов. Они ведут антимедведианскую пропаганду среди землян, живущих на Марсе. Я ничего не знаю об искомом образце ткани, но, вероятно, это опять какой — нибудь заговор против медведиан. Во всяком случае, враждебная деятельность центавриан и медведиан может привести к их серьезной ссоре на Марсе.

Последняя мысль произвела на доктора впечатление, и я без труда убедил его сохранить все происшедшее в тайне. Он спросил, что я хочу делать с Хоуском. Я едва ли мог сказать ему об этом. Казалось надежным отправить его под опеку полиции. Центаврианское посольство может затребовать его, если только захочет. Когда руководство узнает о том, что он сделал, особенно о том, что он утаил сообщение Рэглана, вместо того чтобы передать его дальше, он будет отправлен домой так быстро, что может сгореть от трения.

Закончив со Снеллом, я вернулся к Иете. Некоторое время мы молчали.

— Вы… вы знали о Старом Храме? — спросила она наконец.

Я покачал головой.

— Тогда…

— Я выдумал это, — сказал я жестко, — но будь я проклят, если позволю ему удрать с этим!

— Вы выдумали это?! В таком случае я восхищаюсь вами. Вы сказали именно то, что каждый марсианин должен услышать, особенно я сама. Мне было неизвестно, что творится вокруг моего дяди в данный момент, и мне очень не хотелось быть замешанной в какую — нибудь тайную историю, что я почти отказалась принять ваш образец ткани. Я сказала, что марсианская честь не позволяет обманывать иноземца. Но теперь… Что сделал этот человек, Дживес?

— Похитил ребенка вашей родственницы, — ответил я и в какой — то момент внезапно понял, что Тодер ошибался.

Тодер! Я не думал, что это было возможным! Но старческий возраст, мирный образ жизни, незаметное существование учителя, постоянное желание скрыть свои родственные связи — все это вместе и обусловило боязнь вовлечения общественных учреждений.

— Что?

— Похитил ребенка одной из ваших родственниц, — повторил я.

Меня вдруг осенила блестящая мысль. Зачем Тодер бесполезно тратил время, детально разрабатывая способ обмана?

— Что вы знаете о девушке по имени Силена?

Лицо Иеты будто окаменело. Ее реакция на этот вопрос подтвердила мою правоту. Я, казалось, был способен выйти за пределы своего окружения и дать такую ясную оценку состояния марсианского общества, как и медведианского или центаврианского.

Наши нормы честного поведения требовали точного выполнения обязательства перед Питером и Лилит за спасение моей жизни. Мы не запирали двери от собратьев — марсиан, мы не замыкались в своей культуре больше, чем другие. У себя дома, на Марсе, я отказывался от веселых кутежей, которым неоднократно предавался в любом другом месте, и, заводя романы с медведианскими девушками, я не собирался жениться, сохраняя верность юношескому обету жениться на Марсе.

Какой образец классического достоинства! Короче говоря, нашу марсианскую культуру заложили пуританские пионеры, с теми же самыми достоинствами и недостатками, что были присущи пуританам Новой Англии в семнадцатом веке.

— Силена? Как вы узнали о ней? Мы не очень гордимся этой ветвью нашей семьи!

— Вы должны были бы проклясть ее, — сказал я.

Я только сейчас понял, что не в состоянии пожертвовать своими марсианскими иллюзиями, делающими меня гордым, хотя придется тогда принести в жертву чертовски много, даже Тодера.

Я чуть не спросил, где аппарат связи, чтобы связаться с Тодером и объяснить допущенную им ошибку, иначе мы лишимся последнего шанса сделать больше, чем просто спасти положение, — направить развитие ситуации против и центавриан, и медведиан. То, что сказал Хоуск, всплыло в моей памяти. Этот неизвестный Рэглан сказал ему о Дживесе и об образце ткани, переданном в этот генетический центр, находящийся на противоположной от Зонда стороне планеты. Как же он мог получить такого рода информацию? По — видимому, центавриане могли перехватывать сообщения системы связи. Безопаснее в таком случае вернуться назад в Зонд.

— Возьмите тот образец, который я привез, — сказал я Иете. — Не спорьте, Дживес не будет требовать анализов, к этому времени мы прервем общение с ним. Соберите необходимые вещи и идите со мной.

— Но вы должны объяснить. — Она выглядела слегка испуганной.

— Пусть объяснит ваш дядя, — огрызнулся я. — Пойдемте быстрее!

Глава 19

— Тодер! Тодер! — кричал я во все горло в доме учителя; рядом стояла недоумевающая Иета.

Из комнаты слева послышался какой — то шум, я развернулся и, протянув руку, открыл дверь.

Там был не Тодер, а Лугас.

— Мэлин! — рявкнул он и собрался продолжать, но взглянул мимо меня и узнал Иету.

Вид его был явно более утомленным и обеспокоенным, чем он старался показать. Внезапно он пришел в ярость:

— Космос! Что вы здесь делаете! Вы доставили этот генотип для Дживеса? Все пойдет к черту, если он не получит его, как обещано.

— Он не получит его, — сказала она.

— Что? — лицо Лугаса позеленело. — Но…

— Центаврианин, который, кажется, шпион, внезапно появился и потребовал, чтобы я отдала ему образец ткани, — вздохнула Иета. — Теперь говорите вы, Рэй.

Лугас повернулся ко мне.

— Хоуск? — нерешительно выдохнул он.

— Да, Хоуск. Он не получил образца. Я помешал. Но это не меняет дела.

— Ты сошел с ума? — Лугас взбесился. — Ты спрятал Хоуска?

— Мы передали его полиции Пегаса, и я предполагаю, через некоторое время он будет доставлен в центаврианское посольство.

— О нет! — Лугас схватился руками за голову. — Какая «блестящая» идея! Это как раз то, что нам нужно. Я предполагаю, весь Пегас уже болтает об этом деле!

— Было невозможно сохранить тайну, когда человек десять прибежали на шум и увидели валявшегося на полу Хоуска и стоявшую над ним Иету с нейрохлыстом.

Лугас почувствовал необходимость поддержки и тяжело оперся на ближайшую стену.

— Так вот как, — сказал он вяло. — Это не пойдет нам на пользу… и разве не было никакого другого выхода?

— Наоборот, — ответил я. — Это лучшее, что могло случиться, поскольку эта ситуация проливает свет на все запутанное дело.

— Вы, должно быть, лишились памяти, — рассердился Лугас. — Когда Дживес не получит анализа образца ткани и проведет свое расследование, он узнает о назойливом центаврианине и поймет…

— Подождите! Лугас, время для секретов уже прошло. Это Марс, вспомните! Не Леованда, или Дарис, или что — нибудь еще, а Марс!

Я напрасно ждал от него понимания, он слишком много лет провел в секторе Центавра, выдавая себя за центаврианина, и это притупило его память. Во всяком случае, я не Лугаса хотел посвятить в свое открытие, а Тодера.

— Где Тодер? — спросил я.

— А как вы думаете, где он? — устало проговорил Лугас.

— В колледже Серендипити?

— Конечно. Он работает так же, как и всегда, ему лучше быть на месте. Мы предполагаем, что ребенок находится у Дживеса, а Дживес является мнимым студентом колледжа.

— Иета! Попробуйте поймать такси — вездеход. Мы должны проехать около пяти миль за город и быстро!

— Мэлин, вы сделаете в десять раз хуже, если разрушите все. От одного необдуманного действия все…

— Ради бога! — вскрикнул я и вынул из кармана ложный образец ткани, который оказался ненужным, и махнул им перед Лугасом. — Этот необычный ребенок, несомненно, центаврианин и, несомненно, потенциальный гений, но, сверх всего этого, он частично марсианин, и если вы не понимаете, как это важно, то, будь я проклят, Тодер поймет!

— Такси ждет, — доложила вошедшая Иета.

Маршрут к колледжу Серендипити вдоль изгибов канала проходил мимо апартаментов Большого Канала, и его длина в пять раз превышала расстояние по прямой. Я напряженно застыл на переднем сиденьи, пытаясь что — нибудь разглядеть через завесу пыли, поднимаемой машиной.

— Черт, — заворчал я, — пешком можно пройти этот откос гораздо быстрее!

Иета ответила не сразу. Когда все — таки мы обогнули этот склон, она сказала:

— Рэй, вы уверены в своей правоте? Лугас казался ужасно…

— Лугас пойман в ловушку психологического лабиринта — мне это тоже пришлось испытать, — ответил я. — Он слишком много времени притворялся центаврианином.

— Все — таки…

— Иета, пожалуйста!.. Нет, я не уверен, что правильно поступаю, но только на девяносто процентов я убежден в самой идее. А пока мы доедем до цели, думаю, что смогу присоединить к ним и остальные десять процентов, если вы позволите мне сосредоточиться.

— Прошу прощения, — она сжала губы и откинулась назад.

Правильно. Сейчас у меня было свое понимание истории, и я хотел повидать Тодера, чтобы…

Такси наконец достигло главной поверхности равнины и приближалось к апартаментам Большого Канала. В это время у входа появилась маленькая фигура в маске, закутанная в теплую одежду, несомненно, это была Лилит Чой. Я спрятался за оконной шторкой такси и не спускал с нее глаз. Я с замиранием сердца увидел, как она огляделась по сторонам и направилась к новым зданиям Большого Канала.

Там находился только один возможный пункт назначения — колледж. Дорога больше никуда не вела. Неужели это был явный след? Знала ли она о связях между мной и Дживесом? Сейчас еще не наступило время для получения анализа образца генотипа, но тогда…

Черт с ним. Я напряг зрение, пытаясь разглядеть, не преследуют ли нас какие — нибудь машины, но ничего не заметил, и, во всяком случае, это не имело бы никакого значения — колледж был общедоступен, его кроме медведиан посещало множество самых невероятных людей.

Я никогда прежде не был здесь. Это учреждение уже не казалось мне таким странным. С тех пор как я узнал, что Тодер читает в нем лекции, мое отношение к нему изменилось, и оно стало казаться мне вполне респектабельным.

На самом деле оно оказалось смешным и нелепым.

Подобно многим марсианским сооружениям, здание колледжа представляло собой ряд герметичных куполов, соединенных герметичными переходами, но внешняя отделка содержала медведианские символы. Здесь были статуи в натуральную величину, неизбежные «Понимание», «Надежда», «Уверенность», классические медведианские эмблемы на позолоченных главных шлюзовых воротах, символы судьбы, удачи, счастья различных планет. Один купол был расписан, как игральная доска, другой — карточными символами. Еще над одним куполом возвышался громоотвод, такой же бесполезный, как и нитка, иногда завязываемая землянами вокруг запястья ребенка, чтобы защитить его от ревматизма, — ведь на Марсе никогда не было гроз!

В любое другое время, глядя на это величественное, но бессмысленное нагромождение нелепостей, я рассмеялся бы. Сейчас же я торопился. Такси остановилось у главного входа в колледж. Я взял Иету за руку и почти потащил ее в здание.

Колледж был наполнен шумом, характерным для любого учебного заведения, составленным из отдаленных голосов, отдающихся резонансом в длинных коридорах, в поле зрения не было никого. Глотая густой воздух давление здесь поддерживалось около четырех единиц, поскольку большинство студентов были марсианами, — мы поспешили вдоль по коридору, пока не попали в небольшой зал, из которого расходились шесть коридоров.

— Черт возьми! Куда идти? — рявкнул я.

— Вот доска объявлений! — указала Иета.

Я подскочил к ней. Бегло просмотрел расписание для студентов и обнаружил такие эксцентричные дисциплины, как «Гармония II», «Регулирование планетных ритмов», и лекцию «Влияние температуры и влажности на количество разветвлений Удачи». Расписание было пересыпано терминами, более подходящими для карточных игр.

О! «Общественное регулирование, курс из шести лекций профессора Тодера». Проведя пальцем в низ таблицы к датам и часам, я нашел сегодняшнее число и узнал, что лекция читалась в центральном демонстрационном зале.

Я огляделся, разыскивая указатели или план Колледжа. Ничего не обнаружив, я обратился к Иете:

— Будем надеяться, что удача сопутствует нам! Пошли сначала по большому коридору.

Девушка кивнула и подошла ко мне. Внезапно открылась дверь, ведущая в зал, и оттуда показалась женщина, похожая на смешную детскую куклу. Ростом она доходила до локтя Иеты, но над головой поднималась огромная причудливая прическа из нескольких слоев взбитых волос различных цветов: белого, желтого, рыжего, коричневого и черного. Косметика покрывала ее лицо безвозрастной маской, которая одинаково могла принадлежать девочке, стремящейся выглядеть взрослой, и пожилой женщине, убеждающей себя, что она все еще молода. Фиолетовые радужные глаза, словно темные отверстия маски, уставились на нас.

— Согласно Хаскеру, — сказала она скрипучим голосом, который действовал на нервы примерно как несмазанная дверь, — вы должны отодвинуть себя назад по крайней мере на тысячу витков спирали Величайшей Игры.

— Что? — я был потрясен, но все — таки решил, что ее помощь лучше, чем ничего, и отважился спросить: — Слушайте, где находится демонстрационный зал, в котором выступает профессор Тодер?

— О, после ваших слов, я не могу позволить вам пойти туда, — ответила она, сумрачно качая головой, так, что я даже испугался за целостность ее прически. — Вы говорили, что удача сопутствует вам? Никто не должен даже думать так. Пожалуйста, уйдите отсюда, пока ваша аура не нарушила гармонию в колледже.

Она надвигалась на меня, размахивая обеими руками, как будто прогоняла прочь какое — то маленькое животное.

— Где демонстрационный зал? — повторил я.

— Прочь! Прочь! Кто позволил вам войти сюда? Мы тщательно охраняем своих учеников, поэтому у нас существует всеобщая гармония, не имеющая аналога в Галактике. Войти сюда с вашим образом мыслей — все равно что… бросить лопату песка в воду!

— Получили ли вы что — нибудь от лекций Тодера?

— Что? Господи, нет. Он учит только студентов, а не персонал.

— Верно. Тодер быстро бы остановил ваш словесный поток. Но поскольку его нет здесь, мне придется поступить иначе, — я помахал своим кулаком перед ее носом. — Скажете мне, где найти его, или от вашей прически ничего не останется.

— Помогите! — взвизгнула она тонким голосом и моляще взглянула на Иету.

Иета сложила руки на красивой груди и с презрением глядела вниз с высоты своего марсианского роста. Она сказала:

— Что изменится, если мы найдем его старым хорошим способом проб и ошибок, а?

Умная девушка, подумал я. Женщина с замысловатой прической издала вздох смирения, и я подумал, что она готова уступить, но в этот момент мягко прозвучал гонг, и шум резко усилился: окончились занятия.

— Профессор Тодер сейчас пройдет по этому коридору, — выпалила она. И когда он будет здесь, я поделюсь с ним кое — какими мыслями.

— Право, вы бы сберегли их для себя, — сказала Иета с великолепной оскорбляющей любезностью.

Поднявшись на носки и глядя поверх голов студентов, снующих по коридорам во всех направлениях, я отыскивал глазами Тодера. Да, он был здесь, утомленный и удрученный.

В это мгновение он увидел меня. Я глубоко вздохнул. Ему это не понравилось, но я мог сберечь время, поставив его перед свершившимся фактом, это вернее, чем убеждать его согласиться с моим планом и отказаться от своего.

— Тодер! — закричал я, чтобы слышали все. — Ваш правнук здесь! Это установлено точно — он у него!

У него был оторопелый вид. Страх и тревога промелькнули по его лицу. Затем он атакующе пошел на меня, велев студентам освободить путь, схватил мои руки и неистовым шепотом спросил то же, что и Лугас: не сошел ли я с ума?

— Нет, — сказал я. — Куда мы можем пойти поговорить спокойно?

Глава 20

Пока я заделывал трещины в первоначальных предположениях Тодера, толпа студентов, слышавших, что я кричал в зале, почти рассосалась. Они передадут мои слова студентам Тодера, которые будут чрезвычайно удивлены, узнав, что он имеет родственников. А для того, кто не знал его, это будет необычным случаем, слегка нарушившим размеренную жизнь колледжа: какой — то помешанный марсианин пришел в колледж и кричал в коридоре что — то о правнуке профессора Тодера…

Тодер, старый опытный человек, быстро взял себя в руки и слушал. Мое объяснение, однако, продолжалось недолго. Он так быстро понял суть дела, что я был застигнут врасплох и сбился.

— Позволь мне доказать, что я все хорошо понял, — остановил он меня. — Ты говоришь, что необходимость соблюдать секретность и детально разрабатывать прикрытия отпала в тот момент, когда мы удачно привезли ребенка на Марс. Мы, согласно твоим словам, должны взять лучшее и от медведиан, и от центавриан, громко рекламируя то, что мы делаем.

Пущенная в обращение версия содержит три поверхностно — убедительных довода. Первое: то, что ты, мой бывший ученик, космический инженер, вернулся, чтобы попытаться предупредить удачный ход медведиан. Второе: то, что такой удачный ход существовал — корабль Лугаса, скорее, выполнял поручение медведиан, нежели шпионской сети Старой Системы (об этом свидетельствуют факты, которые обнаружили центавриане при осмотре корабля), сообщение Лугаса центаврианским властям о двух медведианских агентах было прикрытием, убеждающим в лояльности. И третье: то, что я отрекся от своей внучки Силены. — Его глаза были наполнены большой печалью, но это не отразилось на его голосе. — Ты рассчитываешь на общественное признание этой истории с тремя социологическими допущениями. Как человек, симпатизирующий медведианам, ты думаешь, они обрадуются возможности выйти из этого сложного положения. Было бы ударом по промедведианским чувствам, если бы все узнали, что медведиане планировали похищение ребенка. С другой стороны, следует уверить центавриан в том, что их шпионаж был блестящим, раз они получили полную информацию о ребенке. Ты надеешься, если об истории узнают все, центавриане будут игнорировать ребенка. Потому что для них будет ударом известие о связи предполагаемого Тирана с э… широко известной куртизанкой. В ослепительном блеске такой гласности и, кроме того, в свете скандала, который вызовет поведение Хоуска, они будут вынуждены смириться со сложившейся ситуацией и оставить попытки выследить ребенка. Тиран Базиль не пожелает демонстрировать чрезмерный интерес к незаконнорожденному внуку из — за опасения, что это может быть интерпретировано как признание его в качестве своего преемника. Кроме того, согласно центаврианским обычаям они будут считать совершенно логичным, что я, как взбешенный прадедушка, принял меры к сохранению своего потомка и потребовал вернуть ребенка, чтобы его жизнь была бы морально более порядочной.

До сих пор он анализировал только отвлеченные абстрактные проблемы.

— Последним обстоятельством, на котором основаны твои предположения, является неожиданная реакция Иеты на упоминание имени Силены, — его глаза быстро скользнули на Иету; она сидела неподвижно, как камень. — Ты абсолютно прав, Рэй. Наше общество на Марсе пуританское. Никто не думает об этом термине как о достойном похвалы. Хотя в некотором смысле это так. Наши предки хотели развить здесь суровую, независимую культуру как противоположность земной распущенности. Только люди с пуританским образом мыслей заселяли эту планету. Мы были застигнуты врасплох происшедшим, потому что наше планируемое предназначение устарело при межзвездных перелетах. Но это не перечеркивает то, что лежит в основе строгости. Позволив выдать себя за рассерженного прадедушку, я восстановлю каждого гордого марсианина против медведиан, центавриан и землян одновременно. Они должны знать, что ребенок с марсианской наследственностью был затребован на планету его предков!

Сейчас наконец его тон изменился, голос в волнении повысился; он хлопнул меня по плечу:

— Рэй, я имел воспитанников лучше тебя, более внимательных, более любознательных, но клянусь: я никогда не думал, что кто — нибудь из них будет поучать меня! А ты показал мне, как я запутался в этих марсианских обычаях.

Иета наклонилась вперед:

— Ну и что вы собираетесь делать?

— Открыто искать ребенка! — воскликнул Тодер и направился к двери. Мы предполагаем, что он находится в этом колледже, скорее всего в помещениях Дживеса, где крик ребенка никого не удивляет. Огромное количество медведианских пар, как правило уже окончивших колледж, приезжают сюда с детьми для прохождения нового курса; они считают, что удача может впитываться с воздухом в младенческом возрасте!

— Эта идея поддерживается намеренно? — спросил я, вспомнив странную женщину с разноцветными волосами.

— Конечно, в этом заключается принципиальное различие между медведианами и центаврианами; одни имеют жесткое общественное планирование, другие считают случайность важным фактором в жизни.

Когда мы торопливо шли по длинному пешеходному туннелю, соединявшему главное здание колледжа с общежитием медведианских студентов, я позволил себе расслабиться, почти ни о чем не думал. Я глядел на расписные стены все те же символы удачи и неудачи, элементы азартных игр. Некоторые из рисунков были весьма любопытными, например натюрморт из разбитого зеркала, вазы с цветами, которые на Земле традиционно рассматривались как зловещие, пучки павлиньих перьев, рассыпанная соль, скрещенные ножи, лежащие на столе, и даже раскрытый зонтик. Хотел бы я знать, был ли зонтик когда — нибудь доставлен на Марс? Я никогда не видел ни одного из них, пока впервые не высадился на Харигол в ливень.

Мы не пытались ни скрываться, ни, наоборот, привлекать внимание, и очень многие люди видели нас, главным образом медведианские студенты, расходившиеся по своим комнатам. Я практически не замечал их.

Я шел более быстрым шагом, чем пожилой Тодер, и, достигнув стыка двух пешеходных путей, остановился, осматриваясь, куда идти дальше. Я увидел Питера. Я видел его только секунду, так как он скрылся из виду, но это встреча встряхнула меня, как неожиданный подарок.

Я открыл рот от изумления. Подошедшая Иета спросила меня, что случилось.

Я сказал:

— Я только что видел Питера Найзема! Что он делает здесь? О космос! Конечно, Лилит Чой узнала меня в такси по пути сюда!

Тодер побледнел.

— Но ведь помещения Дживеса не здесь! — воскликнул он и махнул рукой в сторону, противоположную той, где я видел Питера; я побежал.

Через минуту, когда мы толкнули дверь в комнату Дживеса, стало ясно, что Питер успел предупредить Дживеса. В комнате никого не было, но дверь в туалет была распахнута настежь, и из него пахло мокрыми пеленками.

— В эти дни, — очень мягко сказала Иета, — я не хочу скрывать, что думаю: люди обращаются с ребенком, словно со свертком тряпья, передают его из рук в руки. И это включая и вас, дядя.

— Каким путем они могли уйти? — спросил я. — Есть еще какие — нибудь двери?

— Нет, но можно пройти через другой купол и вернуться назад к выходу!

— Попытаемся перехватить их! — сказала Иета.

Я кивнул и выбежал из комнаты.

Люди, с которыми я сталкивался, были настолько заинтересованы, что все они потянулись за мной, снедаемые жгучим любопытством. Я ворвался в тот же коридор, где мы встретили женщину с разноцветными волосами, она все еще была там и разглагольствовала перед группой студентов средних лет о моем ужасном вторжении. Увидев меня, она вскрикнула.

— Куда ушел Дживес? — спросил я ее.

Она не ответила, но застонала и покачнулась с закрытыми глазами, несомненно вообразив, что ее личное здание удачи разваливается, как от землетрясения.

Я бросился к окну, выходящему к главному входу, вглядываясь, нет ли там кого — нибудь, похожего на Дживеса или Питера.

Они были там! Недалеко от шлюза стоял личный автомобиль, очень редкое для Марса явление, который не имел переходника для стыковки со шлюзом здания, как у обычных такси. По направлению к нему бежали два человека. Один был похож на Питера, другой нес продолговатый сверток, герметичный детский контейнер, и был, вероятно, Дживесом.

Я перешел в растянутое время быстрее, чем когда — либо, и так глубоко, что моя маска показалась мне свинцовой, когда я натягивал ее на свое лицо. Даже мое тело стало медленным, словно в воде на земных мирах. Марсианин до мозга костей, я никогда не стремился плавать и только несколько раз погружался на Хориголе в воду, нонеглубоко, доставая ногами дна. Тем не менее я справился с дверью и вышел наружу, голова звенела от недостатка кислорода, я с трудом приладил кислородный цилиндр маски.

Я не мог видеть сквозь стекло автомобиля, но был уверен, что за пультом управления сидела Лилит, ожидавшая своих компаньонов, чтобы немедленно тронуться с места.

Даже в растянутом времени я не успею опередить их. Но, на мою удачу, вмешался еще один фактор. Машина предназначалась для работы на Марсе, то есть для перевозки грузов, и не имела воздушного люка или шлюза, подобных установленным в зданиях. Поэтому шлюз представлял собой отсек на одного человека со скользящими дверьми, заполняемый воздухом. Я жаловался, что обычные транспортные средства на Марсе, казалось, были рассчитаны на крошечных землян; на этот раз я был рад этому обстоятельству.

Объем детской герметичной капсулы подразумевал, что шлюз должен быть приведен в действие три раза: первым пойдет Найзем, затем через шлюз передают ребенка и только потом будет свободен путь для Дживеса.

Я догнал их как раз тогда, когда шлюз был открыт для ребенка. Несмотря на низкую скорость распространения звука в естественном воздухе Марса, Дживес услышал меня и повернулся. Целую секунду он стоял, оцепенев от ужаса, затем побежал с ребенком.

Я по — прежнему оставался в растянутом времени, но я не имел того количества кислорода, которое необходимо для поддержания такой фантастической активности. Ко мне не могло прийти «второе дыхание», как к бегуну на длинную дистанцию, и тем не менее сердце мое ликующе забилось. Дживес со своей тренированной высокой гравитацией мускулатурой мог быстро убежать от меня, но я был лучше него приспособлен к местным условиям. Он барахтался в песке, а я шагал уверенно, имея то же самое преимущество, что и верблюд перед лошадью в земной пустыне.

Это стало ясно и ему. Он остановился, оглянулся назад и увидел меня бегущим быстрее и легче, чем он.

Через маску я увидел его глаза, округлившиеся от страха. Внезапно Дживес поставил капсулу на песок и нагнулся над ней, и я подумал, что медведианин решил сдаться.

Неожиданно он снова бросился бежать в сторону, и я уже собирался изменить направление, чтобы срезать угол, но что — то сработало в моем мозгу, и я пошел к капсуле с ребенком.

Было ли это возможно? Это могли сделать центавриане с их хладнокровием и расчетливостью, но не медведиане, да, но…

Он сделал это. Я все понял, хотя был еще шагах в двадцати от капсулы. Он отключил воздушный баллон, закрепленный на стенке капсулы, и воздух из нее выходил в атмосферу, а ребенок тем временем кричал, задыхаясь от недостатка воздуха.

Я с воплем упал на колени, лихорадочно пытаясь восстановить соединение, но было уже слишком поздно. Клапан в баллоне был открыт полностью, и золотник капсулы тоже. Нескольких секунд было достаточно, чтобы давление внутри капсулы сравнялось с давлением атмосферы Марса.

Я пристально посмотрел через прозрачное покрытие капсулы на искаженное лицо ребенка. Я видел, как он задыхался, неистово хватая ртом воздух. В капсуле еще было достаточно воздуха для поддержания этих маленьких легких, но его становилось все меньше и меньше.

Можно было сделать только одно, и я сделал это почти без раздумий. После нескольких глубоких вздохов я закрыл клапан своего баллона, отсоединил его и присоединил к шлангу, свисавшему с детской капсулы. Воздушная установка была стандартной, соединение встало на место. Прежде чем я смог открыть клапан, я почувствовал головокружение. Я увидел, что дыхание ребенка стало успокаиваться, затем перед глазами все расплылось. Я огляделся: Дживес бежал назад к нелепым, кричащим куполам колледжа, из которого еще никто не выходил после меня. Автомобиль с Питером и Лилит направлялся к Дживесу, чтобы подобрать его…

Затем я вернулся в обычное время, и весь мир растворился в расплывчатом красном пятне…

Глава 21

Я не был уверен, что смогу вернуться из зоны искривленного времени. Позднее я часто жалел, что не остался в вечности под покрывалом тишины.

Я вернулся к тошноте, боли, хаосу мыслей и видений, в которых время от времени проскальзывали события и образы, не узнаваемые мной. Иногда я думал, что я снова ребенок, пойманный в ловушку, борющийся за каждый глоток воздуха, должно быть, я вспоминал о тех временах, когда меня приучали к обычному марсианскому воздуху после пребывания в родильной клинике. В то же время я был уверен, что мне не удалось спасти жизнь ребенка; что мои неуклюжие пальцы не справились с подключением воздушного баллона или что я потерял сознание прежде, чем смог открыть клапан. Если это так, то я не хотел возвращаться к своему бесчестью.

Внезапно все кончилось. Я был слаб, но цел и лежал в тускло освещенной комнате, окруженный букетами песчаных цветов в закрытых вазах, около каждой из них лежала маленькая белая карточка. Первой вещью, которую я увидел, очнувшись от лихорадочного сна, была одна из них. На ней была надпись: «Рэю с искренним восхищением! Иета».

Я повернул голову и увидел земную девушку, пухлую, в одежде медсестры, она улыбнулась и спросила, как я себя чувствую. Потом она осмотрела приборы, подключенные к моим запястьям и вискам тонкими проводами, и сказала, что теперь я очень скоро поправлюсь.

Позднее девушка сообщила мне, что ребенок жив, но не сказала ничего из того, что я хотел узнать. Я лежал беспомощный, пока снова не заснул.

Первым посетителем, которого пустили ко мне, первым лицом, от которого я мог получить информацию, был Лугас — он сильно изменился. Из его облика исчезли черты центаврианской жестокости, теперь он был одет небрежно и позволил своим волосам быть длиннее, чем положено центаврианским офицерам. Тем не менее Лугас чувствовал себя неловко, так как то, что поддерживало его в напряжении, исчезло.

Я донимал его вопросами, и он уклончиво отвечал.

— О да, все случилось так, как ты планировал. Дживес? Они выслали его, как покушавшегося на убийство, и промедведианские настроения стали заметно ослабевать по всей Старой Системе, а не только на Марсе. Найзем и его подруга? О, по — видимому, промедведианская организация, в которой они работали, стремительно обанкротилась. Вероятно, они получили отставку, и я не знаю, что стало с ними. Они не сделали ничего противозаконного, конечно, так что… Хоуск? Бог с ним! Они сказали мне, что Иета не сможет прийти сюда, пока ты не поправишься. Я думаю, она очень хочет этого. Сейчас у нее жаркий спор с дядей о пути развития несчастного ребенка. И знаешь, мне кажется, что она права. Иета высказала ему свое мнение о завоевании общественных симпатий посредством выставления его в роли рассерженного прадеда…

Но ты спрашивал о Хоуске. Она захотела вернуться в Пегас и выяснить о нем. Ее шеф, доктор Снелл, кажется, имеет трудный характер. По — видимому, марсианская часть персонала заставила доктора вернуть Хоуска его коллегам и позволить им уйти. Таким образом, сейчас назревает межзвездный дипломатический кризис. Но, я думаю, это скоро пройдет. Иета, кстати, взяла с собой ребенка, заявив, что будет лучше смотреть за ним, чем Тодер, и, конечно же, она была права. Один из законов родильных клиник говорит…

Старый Храм? Да, конечно, персонал клиники очень рассердился из — за того, что Хоуск насмехался над марсианами. Я никогда не мог вообразить, как много значит Храм для тебя и твоих сородичей. Очевидно, Храм — святыня для марсиан, поэтому они не могли оскорбить его приземленными исследованиями. Это своего рода прекрасная сказка, не так ли? Подобно, как, черт побери, его звали, Санта Клаусу и его северному оленю! Я почти проникся вашими чувствами, в эти дни…

Ты не понимаешь? Рэй, извини! Я думал, ты уже понял. Я обосновался в Старой Системе окончательно. Я не могу снова вернуться к своей работе, а это было моей жизнью. Медведиане не хотят допускать меня к себе, так как отлично знают, что я не был их агентом, даже если центавриане так думали. Я персона «нон грата» на любой человеческой планете, кроме Старой Системы, так же как и ты, между прочим.

Но тебе везет. По крайней мере, ты вернулся домой на свою планету. Ты представляешь, я не ступал на Землю тридцать два года! И все же я считаю, это не большая жертва, если мы сможем воспитать этого ребенка и его детей, пренебрегая такими ярлыками, как центавриане, медведиане, земляне или марсиане…

Извини, я не хотел тебя обидеть, но я искренне думаю, ты поймешь правильно!

Я понял, конечно. И все — таки, ясно представляя свое новое положение, в душе я не мог с ним согласиться. Да, были корабли земного сектора, такие же хорошие, как и центаврианские, и медведианские, — я мог работать на земных линиях и все еще летать в космос. Но планетами, на которые мне разрешена посадка, были только Земля и Марс. В других мирах мне будет отказано в посадке. Какая польза от такой жизни? Итак, моя карьера закончена.

В таком случае, что дальше? Однообразное притупляющее существование, подобное жизни моего отца? Мои глаза блуждали по маленьким карточкам на букетах цветов: может, что — нибудь подскажет выход. Очень много людей знало, что я сделал, в той версии, которая была распространена, конечно. О некоторых из них я никогда не слышал, от других я никогда не ждал неприятностей. Гэс Квизон, например.

И мой отец. Я должен увидеться с ним. Я больше не думаю, что Тодер был моим единственным отцом. После всего случившегося он понял, что не всегда может правильно понять суть обстоятельств. Все человечество признает это.

Когда Тодер пришел навестить меня, я принял его не очень радушно. Он почувствовал мою обиду и в молчании сидел у кровати, словно удивленный оказанным ему приемом.

Я позволил ему удивляться сколько угодно. Наконец он решился заговорить первым:

— Рэй, ты недоволен мной? По словам Лугаса, ты еще не осознал, что из — за этих дел ни ты, ни он, ни любой другой из его экипажа не сможет…

— Нет, это не так. Или, вернее, это не главное, — я провел усталой рукой по своим глазам. — Я много думал здесь и согласился с Иетой в том, что люди обращаются с живым человеческим ребенком, как с игрушкой.

Он, поколебавшись, сказал:

— Но если бы ты подумал еще немного, Рэй!.. Ты обижаешься на то, что ты марсианин?

— Черт возьми, нет. И думаю, я имею достаточно оснований гордиться тем, что я есть!

— Тем не менее ты уже был марсианином задолго до того, как появился на свет. Формы марсианского общества были запланированы. То, чем ты гордишься, — честь, традиции, образ поведения — не были случайными, а явились результатом претворения в жизнь грандиозного плана развития.

— Может быть, формирование марсианина как личности — лучший результат вашего плана, а остальные? — я сделал гримасу. — Медведиане? Я думаю, они в целом хорошие люди, но Дживес — медведианин, и он оказался способным закрыть кран кислородного баллона ребенка, и знание того, что центавриане страстно желали его заполучить, не является оправданием. Земляне? Питер и Лилит — земляне, и они были готовы похитить ребенка и увезти его отсюда. Центавриане дурно пахнут давно. Да и… сами марсиане, которые готовы позволить своим внучкам…

— Рэй! — Тодер в гневе наклонился вперед. — Ты обвиняешь меня в моей марсианской приверженности к секретности, хотя я мог рассчитывать на общественные симпатии и натолкнуться на твое решение этой проблемы. Я признаю твое обвинение. И приведу в свою очередь обвинения против тебя. Не вел ли ты, случайно, беспечную, безнравственную жизнь на медведианских планетах? Не пользовался ли ты расположением множества девушек, называя их грубыми именами? Силена — взрослая женщина с телом ребенка, сознательно посвященная в план, результаты которого она никогда не увидит. Если бы я не верил в план и знал, каким образом все повернется, ты думаешь, я позволил бы ей участвовать в этом?

Иета сообщила мне, что когда Хоуск оскорблял марсиан, веривших в реальность реликвий из Старого Храма, ты в вспышке проницательности, сказал, что марсиане сознательно приняли эту благородную ложь, замечательный миф, который каждый человек на Марсе считает правдивым на символическом уровне. Ты сказал, что твои марсианские предки были готовы умереть за миллиарды миль от дома ради детей их детей. Сможешь ли ты высмеять того, кто делает то же самое, но другим путем? И как из — за этого нарушаются твои ограниченные двойственные марсианские нормы?

Я не мог ответить. Он помолчал, давая мне возможность заговорить, затем продолжил:

— Мы разговаривали о целях и идеалах, не так ли? О человеческой судьбе? Ты допускаешь, что каждое поколение выбирает собственные пути и готово к тому, что следующее поколение исправит их. Хорошо, то же самое можно сказать и об этике, которая отражает идею. Я не хочу этого делать. Я хотел бы быть достаточно примитивным, чтобы принять какое — нибудь догматическое откровение и молчать. Мы рисуем график прогресса в координатах количества звездных кораблей и числа психических больных и притворяемся, что мы не ограничены циклом, который повторяется и повторяется и тащит нас, беспомощных, вверх и вниз вечно. В самом худшем случае этой разновидности лабиринта мы можем иметь путь наружу и, конечно, тропинку, которую мы все еще не пересекли. Если нет более важной причины, чем эта, — хорошо. Изменение декораций спасает нас от скуки. Я считаю лучшим второй путь. И когда мы придем к точке, в которой мы не сможем обнаружить новых перекрестков, новых возможностей изучения, тогда что мы будем еще делать, если не создавать разновидности разумных существ, которые будут способны двигаться дальше?

После длинной паузы я сказал:

— Да, может быть. О, я думаю, вы правы. Но между тем, я имею свою жизнь и не знаю, что делать с ней сейчас, когда моя карьера закончена и я не могу вернуться в космос. Какой из путей я должен выбрать, по — вашему?

Тодер поколебался и наконец сказал:

— Я упомянул об Иете, которая является одной из замечательных личностей в моей семье. И я расскажу тебе, что она ответила. Она сказала: «Возвратиться в космос? Ты думаешь, он захочет этого? Сейчас он знает все факты, не думаешь же ты, что он не захочет приложить руки к формированию личности ребенка, который, вероятно, станет человеком, способным изменить историю?» Я не буду жить вечно, Рэй. И как очень способный мой ученик, я предполагаю, ты сможешь передать мальчику многое из того, чему я тебя учил. Я не знаю никого, кто бы мог применить мои правила более успешно, чем ты, и это правда…

Он встал, улыбнувшись.

— Обдумай мои слова, — сказал он, — и когда сделаешь свой выбор, скажи об этом Иете. Она, кажется, хочет видеть свою идею подтвержденной.

Так я и сделал.

И она была рада этому.

ЗАГЛЯНУТЬ ВПЕРЕД (повесть)

Глава 1

Это сон. Это должен быть сон. Должен! Макс Хэрроу еле слышно застонал, снова и снова повторяя про себя эту фразу. Он знал: стоит ему убедить себя, что он спит, — и кошмар отпустит его, позволит проснуться. Так было всегда.

Но сейчас вырваться не удавалось. Словно две неведомые силы вцепились в него с разных сторон и, как бешеные кони, тянули каждая к себе. Сознание его раздвоилось: одна половина прекрасно помнила, как он ложился спать, как засыпал, а другая, сейчас более сильная, находилась где — то далеко от привычного ему мира.

Это место… Какие — то люди, человек двадцать, наверное, он их не видел, скорее, чувствовал рядом, в угрюмой полутьме. И ощущение промозглой сырости, и спертый воздух, настоянный запахами давно немытых тел и чадом костра. И костер, дым от которого стелился по земле. И дрожащее пламя факелов, рассеивающих тусклый желтый свет. Люди кутались в лохмотья рваных шкур, грязные, голодные, отчаявшиеся. Они находились в каком — то строении, наскоро слепленном из обломков полуразрушенного здания: на остатки кирпичных стен были брошены не очищенные от коры бревна, лампы изредка освещали их, и тогда видно было, как закоптились их белые торцы. И чувствовалось, что там, снаружи, был снег и мороз, и ветер, резкий и острый, как бритва.

Люди зябко жались друг к другу. Один из них, тощий, как скелет, в одежде, которая лоснилась от грязи, стоял на коленях в центре. Где — то рядом плакал голодный ребенок, потом замолчал — не было больше сил. Стоявший на коленях не замечал ничего. Он вытянул руки перед собой, бережно держа в сомкнутых ладонях какой — то небольшой предмет. Макс Хэрроу отчетливо видел его, и профессиональная память тотчас же подсказала ему, что это такое: кость человеческого пальца.

Вдруг оказалось, что лицо стоящего на коленях нависает над ним, совсем близко, сверкающий взгляд пронизывает его насквозь, и он услышал приказ: почувствуй нашу боль, страдай, как страдаем мы…

Снова закричал голодный ребенок, и его крик перешел в пронзительный визг, и кто — то стал трясти Макса Хэрроу и говорить что — то сердитым голосом. Он хотел ускользнуть, уйти в беспамятство, — и проснулся, дрожа всем телом, мокрый от пота.

— Макс! Макс, проснись!

О, господи. Обыкновенный голос в обыкновенном мире. Облегчение было ошеломляющим. Он обхватил руками уютную теплоту склонившегося над ним тела и пробормотал имя жены.

— Диана, я опять бредил… Как хорошо, что ты меня разбудила!

Он хотел притянуть ее к себе, но она отстранилась и продолжала настойчиво тормошить его.

— Макс, там кто — то пришел!

— Что? — Ничего не соображая, отупевший спросонья, он уронил руки на подушку, открыл глаза — и снова стал воспринимать окружающее. Горел ночник, мягкая желтизна струилась сквозь абажур, по стеклу барабанил ледяными пальцами дождь. Пронзительный звук раздался снова, теперь он звучал подольше, и он понял, что это звонок в передней.

Так вот почему изменился во сне детский плач, и ощущение, что ему что — то приказывают, возникло у него, наверное, когда Диана стала будить его, а шум ветра и дождя… создали впечатление жестокой стужи. Он убеждал себя, тщательно подбирая слова.

Но слова эти не могли объяснить пугающую реальность кошмара, ясность и отчетливость всех его деталей.

— Макс! — Лицо Дианы под взлохмаченными от сна каштановыми волосами осунулось от усталости, вокруг больших карих глаз обозначились темные круги. Он вдруг впомнил, откуда эта тревога и усталость в глазах жены, и сон окончательно оставил его. Макс сел и нащупал ногами тапочки.

— И кого это черт принес? — сказал он, щурясь от света. — Который час?

— Половина второго.

— Черт бы их побрал!

Он встал, запахнул халат, и, поеживаясь, стал спускаться по лестнице.

Сначала он ничего не мог разглядеть за дверью: было очень темно, и целые потоки воды обрушивались с деревьев. Потом в кромешной тьме стали вырисовываться очертания человека, и Макс понял, что перед ним полицейский в блестящей от дождя накидке.

— Извините за беспокойство, сэр, — сказал тот виноватым голосом. — Но вы ведь доктор, да?

Макс выругался про себя. Он не занимался частной практикой и на двери его дома не было никакой надписи, которая указала бы констеблю на профессию хозяина.

— Да. В чем дело? — коротко сказал он.

— Несколько минут назад я услышал подозрительный шум и зашел проверить, что случилось. Какой — то человек потерял сознание возле вашей машины.

Ну да, машина. На ветровом стекле была табличка с надписью «Доктор», избавлявшая его от хлопот на стоянке у клиники. Макс вздохнул.

— Судя по всему, бродяга, — продолжал полицейский. — Кажется, он серьезно болен.

Бродяга… Макс хмыкнул и отступил от двери.

— Подождите, сейчас возьму плащ и надену что — нибудь на ноги, — сказал он. — Занесем его в дом и вызовем неотложную.

— Благодарю вас, сэр. Но у него просто обморок — вряд ли он повредил что — нибудь. Если позволите, я, наверное, внесу его сам. А вы только неотложную вызовите, и все.

— Ну… — замялся Макс. Он провел рукой по лицу. — Если вы думаете, что справитесь…

— Конечно, благодарю вас, сэр. Там нести нечего — кожа да кости.

— Ну, хорошо.

Констэбль направился к открытому гаражу, расположенному возле дома, а Макс вернулся в прихожую и снял трубку. Он набрал 999 и, дождавшись ответа, попросил неотложную по своему адресу.

Он уже положил трубку, когда на лестнице показалась Диана. Придерживая халат одной рукой, она перегнулась через перила и спросила встревоженным голосом:

— Что там, Макс?

— Полисмен. — Он отбросил упавшие на глаза волосы. — Какой — то бродяга упал в обморок возле нашего гаража. Ты иди спать, дорогая. Я уже вызвал неотложную, мы сейчас только занесем его в дом до их приезда.

Она застегнула халат и начала спускаться по лестнице.

— Не пойду спать, — сказала она устало. — Все равно не усну. Меня очень беспокоят эти твои кошмары. Макс, неужели нельзя как — нибудь избавиться от них?

— Я… подумаю. Подумаю.

Он произнес эти пустые, ничего не значащие слова, и у него сделалось сухо во рту.

— Пожалуйста, Макс. Пожалуйста, сделай что — нибудь, а то ты только обещаешь.

Она спустилась по лестнице, взяла его старый плащ, который он бросил на перила, и отнесла на диван.

— Положим на него бродягу, — добавила она, расправляя плащ.

— Вот он, сэр.

Макс вздрогнул, услышав голос полицейского, и резко повернулся. Тот стоял на пороге, перекинув бродягу, как пожарник, через плечо.

— Давайте его сюда, констэбль, — сказал Макс. — Я уже вызвал неотложную.

Он посторонился, пропуская полисмена в гостиную.

Как только бродягу положили на диван, Макс быстро осмотрел его. Констэбль не преувеличивал. Действительно, только кожа да кости. Не часто приходилось Максу видеть людей в столь изможденном состоянии. Руки и ноги бродяги были не толще черенка трубки, кожа на руках посинела от холода. И не удивительно: весь его наряд составляли ветхий замусоленный дождевик да потрескавшиеся резиновые сапоги.

Странно. Макс всегда думал, что бродяги, остерегаясь выбрасывать одежду, носят любую вещь до тех пор, пока она не превратится в лохмотья, и поэтому всегда закутаны целыми слоями тряпья. Он нахмурился.

Санная Диана сидела в кресле напротив, безучастно глядя прямо перед собой, констэбль расхаживал около дивана. Макс еще раз проверил свои наблюдения.

— Что с ним, сэр? — спросил, наконец, полисмен. — Истощение, да?

— Пока трудно сказать.

Макс осторожно ощупал вздувшийся тыквой живот бродяги, заглянул в рот, отметив жалкое состояние зубов. На деснах и в провалах на месте выпавших зубов сохранились остатки пищи, некоторые из них явно свежие, но в основном, уже тронутые разложением. Изо рта шел тошнотворный запах. Кожа слегка отдавала желтизной; впрочем, он был так грязен, что судить о ее природном цвете было невозможно. Щеки и подбородок покрывала жесткая борода, длинные волосы слиплись от грязи, череп был усеян проплешинами.

Макс набрал в грудь воздуху побольше. Его руки дрожали (не каждый день в жизни выпадает такой случай — один из миллиона), когда он большими пальцами приподнял веки бродяги и посмотрел на неподвижные белки. Их покрывал отвратительный гнойно — зеленый налет.

— Не может быть… — вырвалось у него.

— Что не может быть? — унылым голосом переспросила Диана.

Макс вовремя сдержался. Лучше не упоминать, что из всех известных болезней бродяга страдает именно этой.

— Э-э… да так, ничего, дорогая. Кажется, у него очень редкое заболевание. Хотя, пока трудно сказать.

За дверью послышался звук подъехавшего автомобиля. Диана вскочила.

— Это, наверное, неотложная. Я им открою.

В эту ночь Макса ожидал еще один сюрприз, более приятный: когда санитары с носилками вошли в дом, он узнал их — они были из его клиники. Коротко поздоровавшись с Максом, они стали укладывать бродягу на носилки.

Решившись, Макс подошел к бюро.

— Джонс, кто дежурит сегодня? — спросил он у санитара, который стоял к нему поближе.

— Доктор Фолкнер, сэр, — ответил тот через плечо.

Отлично. Макс снял колпачок авторучки, достал лист своей личной бумаги для записок и написал:

«Дорогой Гордон, ты, наверное, подумаешь, что на меня слишком сильно подействовала смерть Джимми, но мне кажется, что у этого бродяги, который свалился на меня среди ночи неизвестно откуда, то же заболевание. Взгляни хотя бы на его белки. Если так, это просто невероятно! Я всегда считал, что у взрослых гетерохилия невозможна, а этому человеку лет тридцать — сорок…»

Он услышал, как Джонс сказал у него за спиной:

— Что это там у него в руке?

— Не знаю, — ответил его напарник. — Только он вцепился в эту штуку изо всех сил… ага, вот оно.

Макс оглянулся. Санитар, с усилием разомкнув крепко сжатый кулак бродяги, с торжествующим видом продемонстрировал свою находку. У Макса похолодело в груди, комната поплыла перед глазами.

Ошибиться было невозможно. Санитар держал в руке кость человеческого пальца.

Глава 2

Макс до утра так и не сомкнул глаз. Отчасти он сам гнал от себя сон, боясь возвращения в тот кошмарный мир, где побывал, и не только сегодня, а уже много раз за последние несколько недель.

Собственно, с тех пор, как умер Джимми.

И эта смерть была еще одной причиной, по которой он не мог уснуть снова. Он сидел в постели, курил, глядя во тьму перед собой, слушал, как стучится дождь в оконное стекло, как спокойно дышит Диана, как бешено колотится его сердце.

Чем больше он думал о болезни бродяги, тем невероятнее казалось ему то, что произошло. Это же абсурд, не может человек дожить до тридцати — сорока лет, страдая той же болезнью, которая поразила Джимми еще до рождения.

Крохотное, безжизненное тельце сына, как призрак, стояло у него перед глазами; казалось, он видит его в темноте, видит упрек, застывший в широко открытых глазах, и этот ужасный налет, похожий на фосфорное мерцание гниющей рыбы, зеленоватой пленкой затянувший белки.

Он вовремя сдавил в горле готовый вырваться стон. Диана слишком болезненно переживала потерю Джимми, и ему не хотелось объяснять ей, почему он не спит.

Природу болезни, убившей Джимми, удалось разгадать только недавно. Для этого пришлось выработать более четкое представление об обмене веществ в человеческом организме и точно выяснить взаимодействие бесчисленного количества химических компонентов, от которых он зависит. В результате какой — то абсурдной, парадоксальной патологии печени, почек или других жизненно важных органов, возникало нарушение химического процесса пищеварения: любая доброкачественная пища превращалась в яд.

Ребенок мог отравиться материнским молоком, безобидной зеленью вроде шпината, каким — нибудь витамином или одним из тех обычных веществ, в которые превращается пища под воздействием желудочного сока. Далее следовала дебильность, паралич, или простая, милосердная смерть.

Некоторым из этих болезней дали название еще до того, как был разгадан их механизм; недоумевающие врачи наскоро придумывали какой — нибудь описательный термин и дальше только разводили руками. Другие болезни получили более точные названия, так как медицина приближалась к разгадке порождавших их причин, и в таких названиях как, например, фенилкетонурия, уже была попытка объяснить их сущность.

Болезнь, убившую Джимми, открыли совсем недавно. Макс знал человека, давшего ей название, более того — сам учился у него. Тот назвал болезнь гетерохилией, потому что яд, который придавал коже желтоватый оттенок, обесцвечивал белки глаз и, в конце концов, разрушал нервную систему, в результате чего и наступала смерть; этот яд был обнаружен в хилусе — жидкости, транспортирующей усваиваемые организмом жиры из тонких кишок в кровь. У Джимми при вскрытии оказался характерный хилус: густой, обесцвеченный, с тошнотворным запахом. В его составе появилось нечто, делавшее хилус биологически непригодным.

Приближались уже и к разгадке возникновения этих болезней. Их относили к заболеваниям, которые, согласно статистике, были наиболее вероятным результатом радиоактивного воздействия на ген. Тонкая структура, несущая в себе информацию нормального обмена веществ, разрушается даже от самого слабого раздражения.

В поисках противоядия ученые терпеливо, один к одному, накапливали факты. Некоторые дети росли здоровыми и веселыми при условии, что им не позволяли употреблять в пищу молоко или молочные продукты. Другие были обречены на вечное воздержание от тех или иных овощей или фруктов, и даже сахара. Постоянная осторожность в выборе меню давала им шанс выжить.

У больного гетерохилией в процессе пищеварения как бы протухал один из самых обычных жиров, превращаясь в нечто, с чем человеческий организм справиться не умел. Когда Макс объяснил действие этого вещества Диане, он сравнил его с жидким каучуком, попавшим внутрь сложного механизма. Машина стала бы работать все медленнее и медленнее, пока не заглохла совсем. Пример не самый удачный, но, в общем, он давал представление о гетерохилии.

Джимми умер раньше, чем удалось установить, какой именно жир ему противопоказан. Он мог бы выжить на диете, исключающей все жиры; входящие в состав масла, молока, мяса или орехов — абсолютно все жиры. Но мозг его был бы поражен, вероятно, в любом случае. Лучше уж так, как случилось.

Но какое невероятное совпадение: почему бродяга, явившийся среди ночи неизвестно откуда, попадает к единственному, наверное, в Лондоне врачу, если не считать других специалистов, связанных с исследованием гетерохилии, который может распознать его заболевание и предупредить больничный персонал, чтобы они не убили его своей добротой… У Макса голова шла кругом.

И потом — эта кость пальца.

Он пошарил на тумбочке, нащупал жуткую находку. Потом вертел ее в руках и думал, думал.

Бродяга недавно ел, пища была обильной, и в ней содержались жиры, смертельные для него. Но ведь он дожил до такого возраста, значит, кто — то научил его избегать жиров? Откуда он пришел? Из какого — нибудь института? Но даже это предположение мало что объясняло. Гетерохилия была открыта совсем недавно, и смешно думать, чтобы даже в какой — нибудь клинике могли обеспечить ему диету, исключавшую абсолютно все жиры.

Эта кость… Верхняя фаланга среднего пальца, слегка изогнутая, как у самого Макса. Это ничего не значит. Совершенно прямые пальцы встречаются редко. И все — таки мысль об этом сходстве только увеличила смятение и без того взбудораженного мозга, жутко пронеслась в сознании, и ему показалось, что он начинает сходить с ума.

В своем кошмарном сне он мог бы объяснить многое: и плач ребенка, и ощущение, что с ним разговаривали и приказывали страдать. Но кость, которую он сейчас держал в руке, была так похожа на ту, которую Макс видел в ладонях стоявшего на коленях человека, что он физически ощутил охвативший его ужас.

Макс поднялся рано, и, решив не будить Диану, сам приготовил себе завтрак. Он оставил ей записку у кровати, так, чтобы она сразу ее заметила, и поехал по еще пустынным улицам, где лишь изредка проезжали одинокие автомобили. Приехал в клинику на час раньше обычного и пошел по коридорам, наполненным утренним звоном посуды, в поисках доктора Фолкнера, который дежурил сегодня в ночь.

Фолкнер заполнял журнал дежурства, прихлебывая чай из чашки. К счастью, он был один. Макс прикрыл за собой дверь и кивнул в ответ на удивленное приветствие.

— Из — за этого бродяги всю ночь не спал, — сказал он. — Решил приехать пораньше, узнать, что с ним.

Фолкнер отодвинул свой стул, снял очки в роговой оправе и начал их протирать. Он был на несколько лет старше Макса, светловолос, широк в кости.

— Твоя записка насторожила меня. Сначала я подумал, что ты хватил через край. Но когда осмотрел его, понял, что ты прав. Собственно, как он к тебе попал?

— Полисмен проходил мимо нашего дома и услышал подозрительный шум. Подошел проверить, в чем дело, и нашел этого бродягу. Я думаю, он где — то ближе к вечеру поел, и ему сделалось плохо.

— Так оно и есть, — кивнул Фолкнер. — Как только я заметил эту зелень в глазах и услышал запах изо рта, сразу же велел промыть ему желудок. Оказалось, что за четыре или пять часов до этого он солидно пообедал рыбой с чипсами. Жира, на котором они были поджарены, вполне хватило бы, чтобы отправить его на тот свет.

— Жить он будет?

— Пока. Проф должен быть сегодня к десяти. Подождем лучше, что скажет он. Кстати, мы вливаем бродяге глюкозу. И еще кое — что показалось мне странным. Похоже, что болезнь, если не считать крайнего истощения организма, никогда его особенно не беспокоила.

— Иначе он давно бы уже умер, или рассудок его был бы в таком состоянии, что он не мог бы даже бродяжничать. — Макс подавил охватившую его дрожь. — Что ты думаешь о нем, Гордон?

— Ничего не понимаю, — сказал Фолкнер. — Если бы не увидел его собственными глазами, ни за что не поверил, что такое возможно.

— Он разговаривал? Есть у тебя хоть какой — нибудь намек, откуда он?

— Нет. Неужели бродяга станет носить с собой документы? Хотя… — запнулся Фолкнер, — я не специалист по бродягам. Им, наверное, приходится носить с собой какие — то бумаги. Но на этом, кроме плаща и сапог, которые мы с него сняли, больше ничего не было. А что касается разговоров…

Он нахмурился и замолчал. Макс подался вперед.

— Ну? Говори!

— Да, в общем, делать выводы еще рано: он сейчас в шоковом состоянии и очень слаб. Но, когда мы промыли ему желудок и ввели немного глюкозы, он очнулся и сказал мне несколько слов. Я ничего не понял. Похоже, он говорил на иностранном языке. Когда придет проф, попробуем еще раз. А до тех пор, я думаю, его лучше не трогать. Или ты хочешь на него взглянуть?

Макс замялся. Потом сказал:

— Нет, я подожду профа.

— Как хочешь. — Фолкнер одним глотком допил свой чай. — О, я совсем забыл. Мы у него еще вот что нашли.

Он выдвинул один из ящиков стола, за которым сидел, и достал длинный конверт, надписанный неразборчивым почерком. Из конверта он вынул большой складной нож со сломанной рукояткой и надломенным кончиком, очень старый и весь покрытый ржавчиной.

— Он был у него в сапоге, — закончил Фолкнер.

Макс повертел нож в руках и отдал обратно, не найдя в нем ничего особенного. Он сказал:

— У него было еще э-э… вот это.

Он сунул руку в карман и достал кость.

— Что скажешь? — спросил он, отдавая ее Фолкнеру.

— Фаланга, — сказал Фолкнер. — Верхняя фаланга среднего пальца левой руки, я бы сказал. А, это та самая, которую он держал в кулаке? Джонс мне говорил.

Да.

— Гм — м — м-м. — Фолкнер рассматривал невероятную находку. — Ты знаешь, когда Джонс рассказал мне о ней, я решил, что это его собственная кость. Но у него обе руки целы. — Он подбросил кость на ладони и вернул ее Максу. — А, может, он отрубил ее где — нибудь в драке и хранит, как сувенир? На ноже следы крови, ты заметил?

— Правда? — Макс вздрогнул.

Он снова взял нож и присмотрелся к нему повнимательнее.

— Ну да, вот она, — сказал он.

Несмотря на то, что заржавленное лезвие, судя по всему, вытирали, у самой рукоятки присохла темная корка.

— Скорее всего, ерунда какая — нибудь, — пожал плечами Фолкнер. — Прирезал ворованного цыпленка, или еще что. Во всяком случае, хоть он и необычный бродяга, работы на сегодня и без него хватает.

Макс понял намек и встал.

— Пойду попрошу у сестры чашечку чаю, — сказал он. — Придет проф — вот пусть он обо всем и беспокоится.

И в глубине души ему до боли хотелось, чтобы он мог и в самом деле так легко отмахнуться от этой таинственной истории.

Глава 3

— Похоже, Макс, вы становитесь знаменитым! — прогудел профессор Ленш. Его голос удивительно не соответствовал кукольному личику и маленькой пухлой фигурке.

Отвернувшись от кровати, на которой с широко раскрытыми, как у перепуганного кролика, глазами лежал бродяга, он добавил: — Я рад только, что он не меня вытащил из постели среди ночи.

— Что вы имеете в виду, проф? — сказал Макс.

Кивком головы Ленш приказал сиделке привести в порядок постель и снова закрыть ее ширмой, и направился к выходу из палаты. Макс догнал его и пошел рядом.

— Только то, что я сказал! — продолжал Ленш уже тише. — У него в желудке обнаружили рыбу с чипсами. Если бы ему позволили ее переварить, жир убил бы его. Но вряд ли из тысячи участковых врачей хотя бы один сумел поставить ему правильный диагноз. Похоже, он шел прямо к вам, а? Хе — хе!

— Это не смешно, — сказал Макс.

Ленш тут же пожалел о сказанном. Он дотронулся до руки Макса.

— Извините, Макс. Я все забываю, что это случилось именно с вашим мальчиком.

Макс пожал плечами. Из — за ширмы, закрывающей кровать бродяги, вышла сиделка, и Ленш повернулся к ней.

— Няня! Он хоть что — нибудь говорил сегодня с тех пор, как проснулся?

Сиделка покачала головой.

— Ничего. Только во сне, где — то в половине девятого, незадолго до того, как проснулся, пробормотал несколько слов. Но даже и теперь, когда он не спит, в нем явно есть что — то странное.

— Да?

— Он, должно быть, иностранец. У нас иногда лежат киприоты, чаще всего женщины, которые ни слова не понимают по — английски. Он похож на них: ничего не понимает, что ему ни говори. Все прекрасно слышит, но для него это просто шум и больше ничего.

— М-да. — Ленш пожевал розовыми губками. — Возможно, это последствия гетерохилии, а, может, и нет. Благодарю вас, няня. Держите доктора Хэрроу в курсе, обо всех изменениях в состоянии больного докладывайте ему. А сейчас, Макс, мне нужно с вами кое — что обсудить.

Он снова взял Макса под руку и быстро провел его через всю палату в помещение дежурной сестры. Закрыв за собой дверь, он резко повернулся к своему спутнику.

— Макс, что вы обнаружили? Этого чловека просто не может быть! Кто, кто помог ему выжить? Стакан молока, кусок хлеба с маслом, ломтик бекона — при таком заболевании он бы и до двух лет не дожил!

— Я знаю, — сказал Макс. — Кстати, я распорядился насчет его стола: простой сухой хлеб, овсянка без молока, чай без молока, и, когда ему станет лучше, небольшой кусочек постного мяса. Теперь — то мы его вытянем, как вы думаете?

Ленш потер рукой подбородок.

— Пожалуй, — задумчиво согласился он. — Будьте осторожны с мясом: дайте сначала не больше двух унций, проверьте реакцию организма — и только тогда кормите регулярно. Сегодня мы его, конечно, подержим на глюкозе. Это невероятно, невероятно! — Он ударил пухлым кулачком по столу. — Макс, мне бы очень хотелось просидеть с вами весь день и осмотреть его как следует. Но я не могу и поэтому сейчас скажу вам, что вы должны сделать. Я полагаюсь на вас, Макс, надеюсь, вы все выполните. Дайте — ка мне листок бумаги, я составлю для вас длинный список.

Список был очень длинным, но Макс как — то ухитрился в течение дня провести все необходимые тесты и дополнительные исследования. Диагноз Ленша, а также его собственный, полностью подтвердился.

В четыре часа того же дня он сидел в ординаторской, рассматривая карту анализа мочи, поперек которой лаборант нацарапал: «Гетерохилия, самая настоящая!» Когда зазвонил телефон, Макс поднял трубку.

— Отделение Б, — сказал он машинально, — сестра вышла.

— Доктор Хэрроу? — сказала телефонистка. — Вам звонят из города. Полиция.

— Полиция? — Макс медленно возвращался к действительности. — Да, давайте.

Трубка немного помолчала, потом послышался мужской голос.

— Извините за беспокойство, доктор Хэрроу. С вами говорит сержант Клаудби, полицейский участок Рэмпшн Роуд. Не могли бы вы нам помочь в одном деле?

— Я постараюсь.

— Речь идет о бродяге, которого один из наших людей нашел сегодня утром возле вашего гаража. Так ведь? Его, кажется, отвезли в вашу клинику?

— Верно, — сказал Макс.

Он ощупью нашел сигарету и сунул ее в рот.

— Собственно, он сейчас здесь, прямо в этом отделении.

— Не было ли при нем, случайно, ножа?

Макс помолчал немного, он прикуривал от зажигалки. Потом сказал изменившимся голосом:

— Да, был. А что?

— К нам поступило заявление от… м-м… минутку…, — на другом конце провода зашелестели бумагой. — Ага, вот. От доктора Скормена. Он живет недалеко от вас, всего через пару улиц. Вчера вечером у него пропала собака, восточно — европейская овчарка. Он каждый вечер перед сном выпускал ее погулять. А сегодня утром его жена нашла ее в кустах с перерезанной глоткой.

Макс не отвечал. Доктор Скормен был их с Дианой участковым.

— Вы слушаете, сэр?

— Да — да, я слушаю. Я знаю доктора Скормена и знаю его собаку. Случай неприятный, но каким образом вы хотите связать его с бродягой, которого нашли у меня?

— Просто предположение, сэр, — как будто оправдываясь, сказал сержант Клаудби. — Мне просто пришло в голову, что, может, этому бродяге стало худо, он хотел обратиться к врачу, но после случая с собакой уже не решился зайти к доктору Скормену. — Голос оживился. — Так вы говорите, у него был нож. Следы крови на нем есть?

— Да, немного, на лезвии, у самой рукоятки. Само собой, когда нож попал ко мне, она была уже совсем сухая.

— Благодарю вас, — на другом конце заскрипели пером. — А на одежде?

— Честно говоря, сержант, из одежды на нем был только плащ, и такой грязный, что при беглом осмотре заметить что — либо на нем было совершенно невозможно.

Макс прикусил губу. Что — то из сказанного сержантом показалось ему странным. Вдруг он понял, в чем дело. Он бы догадался сразу, если бы не бессонная ночь.

— Знаете, сержант, может, ваши выводы и правильны, но пришли вы к ним неверным путем.

— Как это?

— Видите ли, я не занимаюсь частной практикой. У меня на доме нет ничего, что бы указывало на мою профессию. Только табличка на ветровом стекле машины, которую заметил ваш констэбль. Но с улицы в такую темень ее заметить невозможно.

— В самом деле. Странно.

Клаудби замялся.

— Будет ли удобно, сэр, если я пришлю кого — нибудь к вам в клинику? Нож ведь у вас, насколько я понимаю?

— Да, наверное, он здесь, в отделении. Вещи пациентов мы опечатываем и выдаем в день выписки. Но я не вижу особого смысла присылать сюда вашего человека. Разве что взять кровь на анализ, чтобы сравнить с кровью убитой собаки.

— Значит, он еще без сознания?

— Да нет, еще утром пришел в себя. Пока слаб, но ему уже лучше. Дело в том, что он, похоже, совсем не говорит по — английски.

Макс выразился не так, как хотел — явно стала сказываться усталость.

— То есть, я хочу сказать, что ничего не понимает. У него довольно редкое заболевание, вероятно, это побочный эффект.

Довольно редкое, усмехнулся он про себя. Классическаябританская сдержанность.

— Тем не менее, сэр, если вы позволите, я пришлю своего человека. Он будет в штатском, конечно. И уж если правила запрещают вам отдать нож, он может, по крайней мере, взять с него соскоб крови.

— Н-ну, хорошо.

Макс согласился тотчас же, как только понял, что у него тоже есть, что спросить у Клаудби. Странно, что Ленш не предусмотрел этого в своем списке.

— Кстати, сержант, вы могли бы нам очень помочь. Как я уже говорил, у этого бродяги очень редкая болезнь, не опасная для окружающих, совершенно не заразная. Но нам хотелось бы узнать, откуда он, а сам он сказать ничего не может. Вы будете проводить опрос жителей в районе происшествия?

— Уже начали, сэр. Мы хотели выяснить, не слышал ли кто какого — нибудь шума, когда убивали собаку.

— Вам случайно не удалось установить все передвижения бродяги?

— Очень приблизительно. Одну минутку. — Снова зашелестела бумага. — Ага, вот. Какая — то миссис Гроувз, Бебден авеню, сообщила нам, что вчера вечером, часов в девять — полдесятого, к ней заходил бродяга, по описанию похожий на вашего. Она сказала: «Он говорил как иностранец, я ничего не могла понять и немножко испугалась, потому что он был такой дикий и страшный. Поэтому я дала ему немного рыбы с чипсами, которая осталась после ужина, и он ушел». Похоже, это был тот же человек.

— Несомненно. Эту рыбу с чипсами мой коллега обнаружил у него в желудке, когда его привезли в клинику.

Макс закрыл глаза, стараясь представить карту своего района. Бебден авеню… нет, трудно сказать, как она проходит, хотя он и знал, что это не дальше двух миль от его дома.

— Отлично, — сказал Клаудби. — Так я сразу же посылаю к вам своего человека. И спасибо за помощь.

Прежде чем ехать домой, Макс еще раз навестил бродягу. Тот лежал все так же неподвижно. Сначала, когда Макс заглянул к нему, его глаза были закрыты, но вскоре он их открыл. Вид у него был жалкий и беспомощный. Желтая кожа, как одежда, севшая после стирки, туго обтягивала кости. Когда его вымыли и немного подстригли бороду, на лице стали видны несколько давних шрамов, похожих на следы когтей; впрочем, их могли оставить и женские ногти.

— Кто же ты такой, черт тебя побери? — вполголоса спросил Макс.

Тот ничего не ответил. Он облизал губы, его глаза настороженно следили за Максом.

Максу вдруг пришла в голову одна старая формула судопроизводства: «злостно уклонялся от ответов на вопросы суда». Может, он просто боится всех, кто облечен хоть какой — нибудь властью? Он слышал где — то, что с бродягами это случается. Особенно, если он, в самом деле, убил овчарку Скормена. Тогда он вообще не скажет ни слова, чтобы не выдать себя. На всякий случай будет молчать, и все.

Но ведь эта миссис Гроувз с Бебден авеню сказала, что совершенно не могла его понять. Иностранец? Да как бы он ухитрился в наши дни бродяжничать в Англии, не умея сказать ни одного слова по — английски? Абсурд.

Собственно, такой же абсурд, как и его появление здесь.

До завтра делать было больше нечего. А завтра полиция, по — видимому, сообщит насчет крови с ножа. Макс пожал плечами и пошел к выходу. Жалко собаку Скормена, подумал он. Чистокровная восточно — европейская овчарка, отлично вышколенная, настоящий полицейский пес.

Стоп. Черт побери, как же такому доходяге удалось справиться с полицейской овчаркой? И убить?

В машине у него был атлас Лондона. Перед тем, как отъехать от клиники, он отыскал Бебден авеню на карте и увидел, что это и в самом деле недалеко от его обычной дороги домой. Он решил проехать по ней, чтобы восстановить наиболее вероятный путь бродяги, если тот шел сначала к дому Скормена, а потом к его собственному.

У него ушло на это гораздо больше времени, чем он предполагал: он вернулся домой на полчаса позже обычного и был очень задумчив. Диана окликнула его из кухни, где возилась с обедом, и, как обычно, вышла его поцеловать.

— Макс, ты слышал, что случилось? — сказала она. — Такой ужас! Собаку Скорменов… Ты уже знаешь?

Он рассеянно кивнул и пошел за ней на кухню. Пододвинув себе стул, сказал:

— Да, мне звонили из полиции. Судя по всему, это дело рук бродяги, которого нашли у нас.

Ложка выпала из ее рук, со звоном покатилась по полу. Она испуганно посмотрела на Макса.

— Какой ужас! Хорошо еще, что он упал в обморок, а то кто его знает, что бы он здесь натворил!

— Он очень болен. — Макс устало провел ладонью по лицу. — Знаешь, что у него, дорогая?

Она покачала головой, вопросительно глядя на него.

— То же, что было у Джимми.

— О, но… но ведь это невозможно.

Диана попыталась улыбнуться и смахнула волосы, упавшие ей на лоб, когда она наклонилась поднять ложку.

— Я тоже так думал. Но бродяга существует. Проф Ленш подтверждает мой диагноз и тоже говорит, что в это невозможно поверить. Этот человек все время молчит и, похоже, совсем не понимает по — английски, так что мы даже не знаем, как он сюда попал. Или, хотя бы, как ему удалось дожить до такого возраста.

Она села напротив, рассеянно катая ложку между ладонями.

— Но это еще не все! — Макс ударил ладонью по столу. — В полиции считают, что он шел ко мне за помощью. Они нашли женщину с Бебден авеню, которая накормила его, от этого он чуть и не умер, и они решили, что он хотел обратиться к Бобу Скормену, но после убийства собаки побоялся. Так вот, эта версия никуда не годится! Сегодня я проехал по Бебден авеню, потом оттуда доехал до дома Скормена и от дома Скормена — сюда. Оказывается, этот район просто нашпигован врачами. Я насчитал пять табличек, которые прекрасно видно с проезжей части. А он идет именно ко мне, единственному доктору из тысячи, как говорит проф, который может распознать его болезнь и спасти ему жизнь.

Он боялся встретиться с ней глазами. На лице появилось какое — то загнанное выражение: стиснув одну руку в кулак, он с силой прижал его к ладони другой, будто хотел унять дрожь в пальцах.

Немного помолчав, Диана сказала:

— Ты что, совсем не спал сегодня? Пепельница стояла возле кровати, когда я проснулась.

— Да. Да, мне не спалось.

— Решил ты, наконец, сделать что — нибудь, чтобы избавиться от этих кошмаров?

— Нет. У меня было много работы.

— Макс, — сказала она умоляющим голосом и наклонилась к нему. — Макс, а ты подумал, что это несправедливо по отношению ко мне? После того, как Джимми… Ну, ведь просто жестоко заставлять меня страдать еще из — за тебя. Я же вижу, на кого ты стал похож из — за этих кошмаров и бессонных ночей. Или ты не понимаешь? Как ты сможешь лечить больных, если не освободишься от своих кошмаров?

Макс вскочил.

— А если бы ты прекратила пилить меня, это тоже могло бы помочь, между прочим! — с яростью сказал он и вышел из комнаты.

Диана долго смотрела ему вслед. В ее глазах были недоумение и боль.

Глава 4

В ту ночь кошмар вернулся снова, и в каждую последующую — тоже. Он повторялся с неизменной точностью, отличались лишь мелкие детали. Например, часто не было плачущего ребенка. В остальном он как две капли воды походил на первый кошмар, который приснился ему на следующую же ночь после смерти Джимми.

А в клинике лежал на своей койке бродяга, который все так же «злостно уклонялся от ответов на вопросы суда». Он лежал совершенно неподвижно даже теперь, когда ширму убрали, и он мог видеть соседей по палате, — только поводил своими тусклыми глазами, с которых медленно сходил зеленоватый налет. Больные жаловались, что им как — то не по себе рядом с ним; от него жутко делается, сказал один из них. Макс распорядился поставить его койку у стены, в самом конце палаты. Он с удовольствием устроил бы его отдельно, но в клинике не было ни одной свободной комнаты.

Из полиции сообщили, что кровь на ноже принадлежит убитой собаке; Макс позвонил Бобу Скормену и пригласил его в клинику посмотреть на бродягу. Скормен был удивлен не меньше Макса и, кажется, в самом деле не поверил, что такой полумертвый дистрофик мог справиться с дрессированным полицейским псом. Он сочувственно выслушал Макса и пообещал, что попросит полицию прекратить дело.

Ленш, невероятно взволнованный подвернувшимся ему редчайшим случаем, то и дело справлялся о состоянии бродяги. У того уже стал появляться аппетит, его руки и ноги, округляясь, стали терять сходство с черенком трубки, с лица, вначале землисто — серого, постепенно сходило выражение выходца с того света. Его глаза, в первые дни постоянно широко раскрытые от ужаса, стали смотреть спокойно, и ночные сиделки докладывали, что он уже не разговаривает во сне. Но он оставался безучастным решительно ко всему: с трудом вставал только по естественной надобности.

Жутко? Да.

На шестой день после того, как бродягу нашли лежащим у машины Хэрроу, Гордон Фолкнер, разыскивая сестру, распахнул дверь дежурной комнаты в отделении Б и увидел там Макса, который сидел за столом, обхватив голову руками. Фолкнер тихо прикрыл за собой дверь и подошел к нему.

— Макс? Случилось что — нибудь?

Макс повернул к нему бледное лицо. Он видимым усилием воли взял себя в руки.

— О, привет, Гордон. Да нет, ничего особенного. Устал просто, и на душе кошки скребут.

— Что — нибудь серьезное?

Фолкнер присел на углу стола и протянул Максу сигареты. Тот взял одну и достал зажигалку.

Он медлил, не зная, что сказать. Потом напомнил себе, что Фолкнер — его самый близкий друг из всего персонала клиники, и вздохнул.

— Отчасти это из — за бродяги, он все не идет у меня из головы. И потом — Диана. С тех пор, как умер Джимми, она сама не своя, а я почти ничем не могу ей помочь. Сегодня утром мы так глупо поссорились, — он глубоко затянулся и рассеянно помахал рукой, разгоняя дым. — Я сейчас даже не помню, из — за чего. А потом я получаю вот это!

Он схватил со стола бланк внутреннего меморандума и сунул его Фолкнеру. Тот повернул его к себе и стал читать.

— Важная птица, — сказал он безразличным голосом. — Он кто, министр обороны, да?

Фолкнер говорил, не отрывая глаз от меморандума.

— Предоперационный осмотр… а, это его нога, ясно. Он ведь хромает, да? Видел его как — то в хронике. Насколько я понимаю, ногу ему отрежут.

— Жаль, что не голову, — сказал Макс.

Несколько мгновений Фолкнер изумленно глядел на него.

— Это совсем на тебя не похоже, Макс, — сказал он наконец. — Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я сказал!

Макс вскочил и зашагал взад — вперед по тесной дежурке.

— Неужели ты не понимаешь, что он один из тех мерзавцев, которые убили моего сына?

Фолкнер растерянно молчал. Макс остановился перед ним, яростно ткнул в его сторону сигаретой.

— Скажешь, неправда? Ленш говорит об этом, и Грейфер, и Поллен, и Уоррингтон, и Бенгельберг в Штатах — все считают, что врожденные заболевания типа гетерохилии, связанные с нарушением обмена веществ, могут быть результатом радиоактивного воздействия на развивающийся эмбрион. И виноваты в этом вот эти мерзавцы со своими ядерными фейерверками, будь они прокляты!

— Постой — постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Это ведь не единственный источник радиации. Опыты Джентри…

Макс не дал ему договорить.

— Неужели ты думаешь, что я позволил бы Диане делать флюорограмму во время беременности?

Он уже почти кричал; его голос дрожал от возбуждения.

— Я не такой дурак, черт возьми! Я тоже слышал об опытах Джентри, сейчас о них должен знать каждый медик. Нет, все далеко не так просто, Гордон.

— Тогда как ты объяснишь болезнь своего бродяги? — сухо сказал Фолкнер. — Ему лет тридцать пять — сорок, так ведь? Сорок лет назад никто ядерных испытаний не проводил. Гетерохилия у него или нет? Если да, значит, радиация тут ни при чем.

Макс сунул в рот сигарету. Его рука дрожала. Помолчав немного, он сказал:

— Ты, наверное, прав. Извини, я сорвался.

— Ничего, все в порядке. Должно быть, чертовски больно потерять малыша. Зря ты вышел на работу сразу, нужно было взять отпуск, успокоиться.

Макс протянул руку и взял у Фолкнера меморандум. Снова бросил его на стол.

— Я завелся из — за него. Я всю неделю надеялся раздобыть для бродяги отдельную палату, эта освобождалась каким — то чудом по крайней мере еще на целую неделю, и вдруг господину вонючему Уилфреду Фитцпрайеру понадобилась наша клиника. И вообще, почему он идет именно к нам? Почему не в Лондонскую клинику?

— А, может, он приятель профа?

Довольный тем, что Макс немного успокоился, Фолкнер стряхнул пепел в пепельницу, которая стояла на столе.

— Надеюсь, нет, — сказал Макс. — Не думаю, чтобы у профа были такие приятели.

Открылась дверь, и в комнату вбежала взволнованная сиделка.

— Доктор Хэрроу! — сказала она. — Бродяга… Он начал разговаривать! Он мне что — то сказал!

Фолкнер вскочил с возгласом удивления. Макс вдавил сигарету в пепельницу.

— Что он сказал? — быстро спросил он.

Сиделка пожала плечами.

— Я ничего не поняла. Но он выговаривает все слова очень четко и ясно. Наверное, это какой — нибудь иностранный язык.

— Пошли, — бросил Макс Фолкнеру и шагнул к выходу.

Сиделка не ошиблась. Похоже, бродяга набрался, наконец, достаточно смелости, чтобы заговорить, и желания, чтобы отвечать на вопросы Макса и Фолкнера. Но то, что он говорил, даже отдаленно не напоминало ни один из знакомых им языков. Это не был английский, французский или немецкий, это не был русский или один из скандинавских. Они позвали сиделку — африканку, которая говорила на йоруба, ашанти и хауса — тоже не то. Не был это и греческий — это подтвердил киприот, который лежал в их отделении.

Последняя надежда определить, что это за язык, тут же пропала, когда они позвали Джонса, санитара из скорой помощи. Он исключил валлийский.

И все — таки было в этом языке что — то мучительно знакомое. Его ритм, структура, окраска гласных — все говорило о том, что разгадка, когда они ее найдут, окажется до смешного очевидной.

— Нам остается только одно, — сказал Макс наконец. — Узнаем от него названия самых простых предметов, запишем их и обратимся к кому — нибудь за помощью. Ну, хотя бы в Библейское общество.

— Может, будет проще, если он сам выучит английский, — предложила практичная сиделка.

— Уж если он ухитрился бродяжничать в Англии так долго (судя по состоянию его одежды), и не выучить при этом даже самых необходимых слов, вряд ли ему захочется начинать учиться сейчас, — сказал Макс. — Попробуем узнать, хотя бы, как его зовут.

Бродяга прислушивался к их разговору, его глаза быстро перебегали с одного лица на другое, но видно было, что смысл услышанного до него не доходит. Макс привлек его внимание и показал на себя:

— Хэрроу! Меня зовут Хэрроу!

Бродяга повторил, у него получилось что — то вроде «Эй — йе!». Во всяком случае, это была уже имитация. Макс показал на Фолкнера и назвал его имя.

— Фор — ер — нер, — сказал бродяга.

Для начала неплохо. Теперь Макс показал на бродягу и стал ждать. Тот, похоже, не понял. Макс терпеливо повторил всю процедуру с самого начала, и на этот раз получил ответ, который прозвучал приблизительно как «Смиффершон».

— Смитсон? — медленно переспросил Макс.

Это имя пришло ему в голову само собой, по естественной ассоциации со звуками. Он знал, что бродяга произнес его не так, и, судя по его артикуляции, никаких серьезных нарушений речи у него не было, но то, как он переиначил фамилию Фолкнера, само подсказало ему именно это слово.

— Смиффершон, — сказал бродяга.

— Ну, хорошо, Смиффершон, — согласился Макс и наклонился к нему, пододвинув свой стул ближе к кровати. — Э-э… кровать.

Он одновременно показывал на предмет и называл его.

Ответа не последовало. Они перепробовали все, что находилось под рукой: стулья, тумбочки, пол, потолок, окно — Смиффершон молча смотрел на них ничего не понимающим взглядом.

— Ну, что ж, придется нам раздобыть пару слов из его собственного словаря, — вздохнул Макс.

Они возились с ним еще почти целый час. Макс взъерошил себе волосы и отошел от кровати.

— Что за чертовщина! — сказал он сердито. — Неужели у него нет названия для самых обычных вещей?

— Не иначе.

Фолкнер встал.

— Так что же мы имеем — одно слово?

— Одно — единственное.

Макс с досадой посмотрел на листок бумаги у себя в руке.

— По звучанию похоже на «ки — ура», что, очевидно, означает «одеяло». Он, без сомнения, понимает, чего мы от него добиваемся, так ведь?

Фолкнер энергично кивнул.

— Тогда вывод напрашивается сам собой: в его словаре нет слов, обозначающих кровать, стол, стул, подушку… Но его осматривал проф, ты, я — и мы не обнаружили никаких ушибов головы, которые могли бы вызвать афазию. Проф сказал, что сделает ему рентгенографию черепа, если он не заговорит к концу недели. Так что, рентгенография — пожалуй, все, что нам осталось. Возможно, его речевой центр блокирован какой — нибудь опухолью.

— Почему же ее сразу не сделали?

— Не знаю, — уныло сказал Макс. — Это, наверное, единственное, чего мы еще не делали. Впрочем, я мог бы устроить ее хоть сейчас.

— Только не сейчас, — сказал Фолкнер.

Он смотрел на часы.

— Знаешь, который час? Ну и задаст же мне Сара сегодня!

— О-ойй! — Макс прикусил губу. — Ну, ладно. В конце концов, он у нас заговорил. А это уже кое — что.

— А знаешь что? — сказал Фолкнер, щелкнув пальцами. — Была у меня одна знакомая, филолог, занималась этимологией. Говорили, она чуть ли не гений. Как же ее звали? Лаура… Лаура… Ага, Лаура Дэнвилл. Сейчас она, по — моему, в аспирантуре при Лондонском университете. Она, наверное, знает больше языков, чем кто — либо в Англии, во всяком случае, умеет их распознать. Может, мне попробовать с ней связаться?

— Да, пожалуйста! — Макс смял бумажку со своими записями и скатал ее в шарик. — Что толку, если мы явимся к какому — нибудь специалисту и скажем: вот слово, в правильности записи мы не уверены, думаем, что оно значит «одеяло», скажите, какой это язык? Попроси ее, пусть придет и послушает его сама.

— О’кэй. Сегодня же вечером попробую ее отыскать.

Фолкнер кивнул и пошел к выходу из палаты. Больные с любопытством смотрели ему вслед. Бродяга в последнее время сделался главной темой всех разговоров, и по клинике, наверное, циркулировало уже не менее дюжины слухов, толкующих особое внимание к нему медперсонала.

— Гордон! — позвал Макс.

Фолкнер остановился и подождал его.

— Что?

— Если ты и в самом деле ее разыщешь, дай мне знать, ладно? Я… я очень хочу разобраться во всем этом.

— Вижу, — сухо ответил Фолкнер. — Ладно.

Глава 5

Макс вошел в прихожую и остановился, как вкопанный. Диана сидела на стуле напротив двери, закинув ногу на ногу, держа на открытой ладони наручные часы; на ее лице застыло непроницаемое выражение.

— Ты сегодня поздно, — ровным голосом сказала она.

— Да — да, извини. У бродяги, наконец — то, развязался язык, и мы с Гордоном пытались наладить с ним контакт.

Макс пригладил ладонью волосы.

— Устал ужасно. Выпить бы. Там ведь, кажется, оставалось немного виски?

Он распахнул дверь в гостиную.

— Я тебе не верю.

— Что?

Макс так и застыл на пороге с приподнятой ногой. Этот фальшиво — звонкий голос был так не похож на голос Дианы, что ему захотелось повернуться и посмотреть, кто это с ним заговорил.

— Я сказала, что я тебе не верю.

Она встала, надела на руку часы.

— Я не верю, что ты так вдруг заинтересовался каким — то бродягой, явившимся среди ночи неизвестно откуда. Даже если у него болезнь, к которой у нас э — э — э… личный интерес. Это тебе ясно?

Он молча смотрел на нее.

— Я устала от этого бродяги! — с внезапной яростью сказала она. — Всю неделю ты только о нем и говорил! К черту бродягу! К черту твою гетеро — как ее там! Я и так уже знаю об этой проклятой болезни больше, чем нужно!

Она дрожала всем телом, в ее лице не было ни кровинки. Ошеломленный Макс шагнул к ней, хотел обнять, успокоить, но она увернулась, отступив в сторону.

— Тебе совершенно все равно, — сказала она. — Целыми днями говоришь об одном и том же, а я дала бы отрубить себе правую руку, чтобы не вспоминать об этом снова. Джимми никогда не был для тебя сыном. Ты видел в нем всего лишь любопытный случай. Будь он не человеком, а зверьком, ты с удовольствием швырнул бы его на стол и изрезал на мелкие кусочки, чтобы посмотреть, что там внутри. Для меня он значил немного больше. Вот. Извини, но это так.

— Диана, милая!

Макс все еще не мог опомниться, от ее слов у него голова шла кругом.

— Ты не можешь так говорить, ты же знаешь, что это неправда! Единственно, чего я хочу, так это, чтобы никому больше не пришлось страдать так, как страдали мы.

— О-о! Никто, наверное, не смог бы с таким… таким рвением заниматься тем, что однажды причинило ему настоящую боль, только ты!

Она с трудом перевела дыхание.

— Именно это и вывело меня из себя, но я не успела сказать тебе утром. Я целый день думала, что тебе скажу, так, чтобы тебя не обидеть. Целый день ломала голову, что приготовить на обед — вино, все — так, чтобы получилось все как следует, по — хорошему. А теперь можешь поискать свой обед в мусорном бачке, если хочешь. Он совершенно испорчен, потому что ты не предупредил меня, когда придешь. И ты говоришь, что это опять из — за твоего проклятого бродяги? Теперь ты услышал все, что я хотела тебе сказать, до единого словечка, все, что я думаю!

Иногда думаешь, что знаешь человека, сказал себе Макс, и вдруг оказывается, что перед тобой кто — то совершенно чужой и незнакомый, только имя прежнее, да лицо.

Она ждала ответа. И когда он не нашел, что сказать, она круто повернулась и выбежала на кухню, громко хлопнув дверью. Стук двери вывел его из оцепенения, он бросился за ней, схватил за плечи и рывком повернул к себе.

— Если уж разговор пошел начистоту, — рявкнул он, — я тоже имею право говорить все, что думаю. Так значит, весь сыр — бор из — за пропавшего обеда, а вовсе не из — за Джимми, и не из — за моего поведения, или что там еще ты используешь, как предлог? Так вот, тебе давно пора усвоить главное: сколько бродяге лет?

Она не ответила ни словом, ни жестом, стояла и молча смотрела на него.

— Неужели ты не понимаешь? — с горячностью продолжал Макс. — Или он, или кто — то другой знал, что нужно было делать при этом заболевании, чтобы остаться в живых. И сейчас он уже поправляется на нашей диете, исключающей все жиры. Знай мы раньше то, что знает о гетерохилии он, Джимми был бы жив сейчас. Неужели это ничего не значит для тебя?

— Нет, — сказала она ровным, чужим, жестоким голосом. — Он ведь не Джимми, правда?

Эта сцена не давала Максу покоя и на следующий день — с мучительной, жуткой отчетливостью стояла у него перед глазами. В конце концов ему удалось успокоить Диану, он предложил ей оставить назавтра все домашние дела, съездить на Уэст — Энд, походить по магазинам, купить что — нибудь, все, что угодно, лишь бы отвлечься, и она устало согласилась. Но когда утром высадила его у клиники, а сама поехала в город, за ее словами и жестами, такими знакомыми, все еще проступали черты того чужого, совершенно незнакомого человека.

Целый день Макса преследовало выражение ее лица. К счастью, у него было чем отвлечься. Кроме обычного обследования Смиффершона и подготовки его к рентгенографии черепа, он брался за все, что попадалось под руку, стараясь забыться в работе. А потом, где — то после обеда, пришла посмотреть и послушать бродягу знакомая Фолкнера.

Он ожидал увидеть перед собой молодую женщину с серьезным лицом, в очках с тяжелой оправой и скромных туфлях на низком каблуке, возможно, толстушку. Только так в его представлении мог выглядеть гениальный филолог, которому выпало ходить в юбке. Но Лаура Дэнвилл оказалась почти до абсурда ослепительной брюнеткой. Ее прическа отвечала последним достижениям салонов Мейфера, платье — словно с выставки моделей одежды, грим — прямо со страниц Vogue’a, а фигура — либо чудо биологического отбора, либо результат строжайшей диеты и неустанных упражнений.

Унылое настроение Макса впервые за целый день рассеялось, когда он увидел сопровождавшего ее Фолкнера. Тот шел за ней, так сильно высунув язык, что казалось, вот — вот на него наступит. И, хотя ему можно было только посочувствовать — у него было обострение стоматита — выглядело это действительно забавно. Улыбка Макса, когда Гордон представлял его Лауре, была совершенно непринужденной.

— Я рассказывал тебе о Лауре, — с энтузиазмом начал Фолкнер, не в силах оторвать от нее взгляда. — Если этот человек — Смиффершон, или как он там себя называет — говорит на любом из существующих на Земле языков, Лаура скажет нам, на каком именно.

Она машинально улыбнулась в ответ на комплимент, пододвинула себе стул и села.

— Гордон — ужасный болтун, — сказала она. — Судя по тому, что я успела разобрать из его бессвязного лепета, у вас находится человек, говорящий на неизвестном вам языке. Я не совсем представляю, что могу для вас сделать: в Европе не часто случается разговаривать с носителями каких — нибудь далеких языков, так что сегодня я рискую услышать язык, которого мне раньше слышать не приходилось.

Она поставила на стол рядом с собой огромных размеров сумку, открыла ее и вынула миниатюрный магнитофон.

— Прежде чем мы пойдем к нему, введите меня хоть немного в курс дела, — попросила она.

Макс рассказал ей все, что мог. Когда он закончил, Лаура удивленно вскинула подведенные брови.

— Нет слов, обозначающих кровать, стол! — сказала она. — Не похоже ли это на травму мозга?

Макс кивнул.

— Сегодня утром мы сделали ему рентгенографию черепа, снимки будут готовы к вечеру. Но вряд ли они покажут что — нибудь.

— Оч — чень странно, — протянула она. — К какой расе он принадлежит? Вы можете сказать?

— Европеец.

— Хм-м! — Она собрала магнитофон и встала. — Ведите меня поскорее к вашему таинственному Смиффершону!

На этот раз, по распоряжению Макса, кровать бродяги отгородили ширмами. Ее раздражали пристальные взгляды влюбчивых особей мужского пола. Однако Лаура принялась допрашивать Смиффершона в быстрой, четкой, отнюдь не женской манере. Ее магнитофон тихо гудел на тумбочке у кровати.

Она начала с отдельных слов, которые они записали вчера: «ки — ура» — «одеяло» и странного произношения фамилии Фолкнера. Похоже, бродяга стал, наконец, должным образом реагировать на внимание, которое ему оказывали: ей удалось вытянуть из него несколько длинных фраз. Фолкнер попытался было вмешаться с каким — то предложением, но был встречен таким уничтожающим взглядом, что тут же замолчал. Макс зачарованно следил, как Лаура звук за звуком воспроизводит даже самые длинные из записанных фраз Смиффершона.

Наконец, он не выдержал:

— Получается что — нибудь?

— Язык индоевропейский, это несомненно, — сказала Лаура.

Она наморщила лоб.

— Дайте листок бумаги.

— Вот!

Фолкнер протянул ей блокнот, и она достала из сумки авторучку. Вытянув шеи, они увидели, что она записывает слова знаками международного фонетического алфавита.

Наступила продолжительная пауза, ее лоб наморщился еще больше. Она прикусила кончик авторучки ровными белыми зубами и вывела еще целую серию замысловатых значков рядом с теми, которые записала.

Наконец, она подняла голову и обратилась прямо к нему. Ни Макс, ни Фолкнер не поняли, что она сказала, но лицо Смиффершона вдруг прояснилось, и он рывком приподнялся в кровати. Последовал хриплый ответ.

Что могло означать только одно: Смиффершон ее понял.

— Что он сказал? — одновременно вырвалось у Макса и Фолкнера.

— Нет, это же…, — сказала Лаура, обращаясь больше к себе, чем к ним. С побледневшим лицом она внимательно изучала свои записи.

Потом с внезапной решительностью стала сворачивать шнур. Уложив его в специальное углубление в корпусе, она громко хлопнула крышкой и встала.

— Лаура, не можешь же ты уйти сейчас, когда дело только пошло на лад! — сказал Фолкнер.

— Почему нет? Именно это я и собираюсь сделать.

Лаура взглянула на него искоса; ее ресницы дрогнули сами по себе.

— И объяснять вам я тоже ничего не собираюсь. Я намерена показать эти записи одному человеку, который сумеет в них разобраться, и потом передам вам, что он скажет.

— Но ведь вы уже во всем разобрались! — запротестовал Макс.

— Как раз этого я и не смогла сделать, — подчеркивая каждое слово, сказала Лаура и зашагала к выходу из палаты. Туго набитая сумка тяжело раскачивалась в такт ее движениям.

Макс был почти уверен, что Смиффершон бросится за ней: впервые за столько времени с ним заговорили на родном языке. Но тот откинулся обратно на подушки, словно последние силы оставили его.

Макс быстро переглянулся с Фолкнером. Потом, забыв о соблюдении всех правил и приличий, он что было сил бросился следом за Лаурой.

Он догнал ее в вестибюле и пошел рядом.

— Послушайте, вы не имеете права! — воскликнул он. — Этот человек серьезно болен, и мы уже целую неделю бьемся, чтобы установить с ним контакт. Вы обязаны сказать нам, что вам удалось узнать.

Она решительно вздернула подбородок и устремилась к выходу. Он шел следом, продолжая доказывать свое. Когда он не отстал от нее и на улице, Лаура поняла, что просто так от него не отделаться. Она остановилась и резко повернулась к нему.

— Хорошо, я вам скажу, — хмуро сказала она.

Макс с облегчением провел рукой по лицу:

— Так на каком языке он говорит?

— На английском.

— Что? Послушайте!..

— Вы спросили — я вам ответила.

Ее глаза, очень яркие на бледном лице, не отрываясь, пристально глядели на него.

— Но ведь он называет одеяло «ки — ура», это не английский.

Макс был озадачен: шутить Лаура явно не собиралась, и все — таки…

— Шкура, — сказала она. — Путем удлинения корневого гласного «шку — ура» с последующим его изменением. Законы фонетического развития для центральной группы индоевропейских языков установлены точно и я использовала их для разговора с ним, взяв звуки, которые могли бы возникнуть в английском языке, если бы он подвергся таким же изменениям, которые произошли в нем за период со времен Лэнгланда до наших дней. Что это такое, в конце концов? — вдруг вскипела она. — Мистификация? Какой бы талантливой она ни была, я не люблю, когда меня водят за нос.

— Вы хотите сказать, что он говорит на чем — то вроде будущего английского языка?

Макс оглянулся на прохожих вокруг, ему захотелось удостовериться, что все это происходит на самом деле.

— Можно сказать и так. Правда, на достаточно необычном будущем. Собственно, об этом и речи не может быть. Такие сильные изменения происходят только в периоды ограниченной связи между отдельными группами носителей языка, чаще на более ранних этапах развития, чем на более поздних. Открытие звукозаписи, радио с его подавляющим диалекты эффектом привело к тому, что английский язык никогда больше не сможет измениться так сильно, как предполагает липовый язык вашего бродяги. Знаете, я чертовски разозлилась, когда поняла это.

Показалось свободное такси, она бросилась ему навстречу, оставив Макса в полной растерянности. У него было такое ощущение, будто Земля стала вращаться в другую сторону.

Глава 6

Он был так занят своими мыслями, что сначала даже не заметил, как автомобиль, который немного раньше притормозил на другой стороне, пережидая поток транспорта, пересек улицу и остановился рядом с ним.

До него донесся полный иронии, ядовито — нежный голос.

— Так вот что это за бродяга! — сказала Диана.

— Что? Что? — он тотчас же вернулся к действительности. — О, хэлло, дорогая. Извини, я задумался.

— Такая кого хочешь заставит задуматься. Особенно меня.

Теперь он посмотрел на нее внимательнее. Ее лицо в квадрате водительского окошка машины было перекошено от ярости, суставы пальцев на руке побелели от напряжения. Он не сразу нашелся, что ответить, и она продолжала:

— Я приехала вовремя, правда? В самый раз. А то сегодня ты бы снова вернулся домой поздно и снова сказал бы, что задержался из — за бродяги, а я бы так и не узнала, о каком бродяге речь.

— Послушай, о чем ты говоришь? — медленно сказал Макс.

— Сам знаешь, можешь не притворяться! — она бы топнула сейчас ногой, если бы не сидела в машине. — Заметила меня — и только ее и видели!

— Не кричи на меня, — сказал Макс, увидев, что на них стали оборачиваться прохожие. — Ты имеешь в виду девушку, с которой я только что разговаривал? Которая села в такой? Она филолог, из Лондонского университета, Гордон Фолкнер попросил ее попробовать разобрать, что говорит Смиффершон.

— Отлично придумано! — с притворным восхищением сказала она.

— Послушай, с меня довольно, — глубоко вздохнув, сказал Макс. — Сейчас мы зайдем с тобой в клинику, и ты спросишь у Гордона сама. Пошли.

— Ну, конечно, он уже знает, что ему говорить, — согласилась Диана. — В конце концов, выдавать своих коллег — это дурной тон. Не нужен мне ни твой драгоценный Гордон, ни твоя подружка, ни ты сам!

Она повернулась на сидении: хотела включить зажигание и уехать.

Как все получилось на самом деле, Макс так до конца и не понял. Это произошло настолько быстро, что он не успел запомнить последовательность событий: просто сознание его вдруг помутилось от ужасного света, внезапно вспыхнувшего в мозгу — сначала от слепой ярости, потом от боли.

Он хотел открыть дверцу машины и не дать Диане уехать. Макс рванул ручку к себе, однако ладонь у него была скользкой от пота, и, когда она резко выбросила руку, и, ухватившись за нижнюю кромку открытого окна, потянула дверь на себя, его рука соскользнула, и дверь захлопнулась.

Но к этому моменту он успел уже ухватиться другой, левой, рукой за стойку двери. Дверь лязгнула как гильотина.

Каким — то чудом он удержался, чтобы не закричать: все закончилось так быстро, что он не успел среагировать. Инстинкт заставил его распахнуть дверь и освободиться; что — то выпало из щели между створкой двери и стойкой и упало вниз, в канализационный люк, проскочив между прутьями решетки. Как будто издали до него донесся полный ужаса крик Дианы.

Он потерял сознание не от боли и не от шока, и не от вида хлынувшей крови, которая брызнула вверх, в рукав, красной перчаткой заливая ему кисть. Он потерял сознание, когда увидел свою руку и понял, что с ней произошло на самом деле.

Аккуратно, как лезвие топора, острая кромка двери отделила верхнюю фалангу среднего пальца, пройдя точно между костями сустава.

Верхнюю фалангу среднего пальца на левой руке.

Кровавое пятно вздулось у него перед глазами, стало разбухать, заливая весь мир. Он услышал крики и топот бегущих ног. Красное сделалось черным.

Макс очутился в травматологическом отделении клиники. Он лежал на обитой войлоком кушетке под красным одеялом, поверх которого была брошена белая простыня, вся в пятнах крови. Гордон Фолкнер заканчивал накладывать на палец простую повязку: он был так бледен, будто пострадавшим был он сам.

— Ну, как… как? — спросил Макс, проведя по губам кончиком языка. Боль пронзила все тело, медленно, как замерзшая молния, поднималась по нервам от пальца в мозг. Фолкнер вздрогнул, сиделка, помогавшая ему, торопливо поставила поднос с бинтами и, забежав с другой стороны, осторожно уложила голову Макса обратно на подушки.

— Лежи спокойно! — приказал Фолкнер. — Я еще не закончил.

Макс лежал, покорно глядя прямо в потолок перед собой. Затянутый мутью страшной боли мозг работал ясно и четко.

— Верхнюю фалангу отрубило, да? — спросил он.

— Да, к сожалению.

Фолкнер завязал концы бинта и встал, отодвинув свой стул.

— Но рана, скорее всего, не будет тебя особенно беспокоить: срез чистый, как от скальпеля. Есть, конечно, и ушибы. Но не очень сильные.

— Ты не искал… э-э… обрубок?

— Конечно, искал, — Фолкнер подошел к раковине в углу и стал мыть руки. — К сожалению, Макс, мы его не нашли. Наверное, он упал в канализационный люк.

Иначе я бы сразу же пришил его на место, и он бы зажил.

— Так вот, значит, как, да? — Макс закрыл глаза и попробовал пошевелить левой рукой.

— Что ты сказал? — Фолкнер взял полотенце и стал энергично вытирать им руки.

Макс хотел было ответить: «Я ждал чего — нибудь в этом роде», но, подумав немного, понял, что особым смыслом эта фраза не отличается. Он решил промолчать.

— Теперь припоминаю. Я видел, как что — то упало в люк.

— Кошмарный случай, — пробормотал Фолкнер. — Мне очень жаль, Макс, очень.

— Чего? — Макс попробовал открыть глаза — зрение было в полном порядке. В ушах гудели громкие удары сердца.

— А… где Диана?

— Ждет в соседней комнате. С ней сиделка, — Фолкнер замялся, потом заговорил снова, понизив голос:

— Она ужасно расстроена, Макс. Она не думала, что так получится, уверяю тебя.

— Да? — прошептал Макс. — Не знаю, не знаю. Ты не спрашивал у нее, из — за чего мы поссорились?

— Конечно, нет.

Фолкнеру явно было не по себе.

— Это ведь не мое дело.

— Она увидела меня на улице, когда я разговаривал с Лаурой и тут же пришла к очень неприятным выводам.

Фолкнер ничего не ответил; он стоял, уныло глядя себе под ноги.

В одну из дверей постучали, и сиделка вышла на стук. Повернув голову на подушке, Макс успел заметить в приоткрытую дверь одного из рентгенотехников. В руках он держал несколько снимков большого формата. Посовещавшись с ним пару секунд, сиделка повернулась и сделала Фолкнеру знак, чтобы тот подошел.

— Это снимки Смиффершона? — спросил Макс.

— Помолчи, Макс, — бросил Фолкнер через плечо. — Тебе нельзя вставать. Полежи еще полчасика.

— Я спрашиваю, это снимки Смиффершона? — повторил Макс. Он отбросил одеяло в сторону и рывком поставил ноги на пол. — Я жду их с самого утра, черт побери!

— Да, извините, доктор Хэрроу, — сказал техник, заглядывая в дверь. — В первую очередь нам пришлось сделать снимки мистера Фитцпрайера.

— Вот как? Черт бы побрал господина мясника Фитцпрайера!

Макс встал; он чувствовал себя нормально, только слегка кружилась голова. Свирепым взглядом он остановил встревоженную сиделку, которая бросилась было к нему.

— Макс… — начал Фолкнер.

— Я хочу на них взглянуть. А потом лягу, если тебе так хочется. — Макс провел ладонью по лицу. — Давайте!

Фолкнер сердито вздохнул.

— Не хотел бы я иметь тебя в качестве пациента каждый день, черт возьми! — с раздражением сказал он. — Ладно, Томас, давайте их сюда. Я думал, после того, что случилось с доктором Хэрроу, снимки могут и подождать.

— В том — то и дело, сэр, — техник выглядел почти сконфуженно. — Мне кажется, что они не могут ждать. Взгляните.

Он передал Фолкнеру первый снимок, и тот поднес его к окну. Макс заглянул через плечо Фолкнера и нахмурился.

Странное, размытое изображение едва походило на знакомые очертания черепа.

— Он же засвечен! — сердито сказал Макс.

— Да, сэр, — Томас подал следующий снимок. — И этот. И все остальные тоже. Я сейчас проверял оборудование, думал, там что — нибудь не так. Оборудование работает отлично — снимки мистера Фитцпрайера получились очень четко.

— Так в чем же дело? — нетерпеливо переспросил Фолкнер.

— Причина может быть только одна, — ответил Томас. — Видите ли, нам пришлось с ним немного повозиться, прежде чем мы заставили его лежать спокойно, и некоторое время его голова находилась в контакте с пластинками. Э-э… вот тогда, должно быть, они и засветились. Ему ведь не вводили никаких изотопов? Нас об этом никто не предупреждал…

У Макса внезапно возникло такое ощущение, будто у него земля уходит из — под ног. Он посмотрел на Фолкнера и, чтобы не упасть, схватился рукой за косяк двери.

— Нет, — медленно сказал Фолкнер. — Нет, никаких изотопов ему не вводили. Вы хотите сказать, что он радиоактивен?

— Другого объяснения я не вижу, — кивнул Томас.

— Но у него ни малейших признаков лучевой болезни! — вспылил Макс. — А для того, чтобы так засветить снимки — да он бы уже одной ногой в гробу был!

— Ну, это не так уж серьезно, сэр, — возразил Томас. — Я хочу сказать, что, пока мы пытались заставить его лежать спокойно, его голова, наверное, минут пять находилась в контакте с первой пластинкой, и то пластинка засветилась не полностью, только изображение получилось размытым. Следующие снимки мы сделали гораздо быстрее, и они вышли довольно четко. Остается только вот этот очаг в мозгу да это светлое пятно.

Он показал на снимок, который держал Фолкнер.

— Это щитовидная железа, она видна на всех снимках.

— Есть у нас счетчик Гейгера под рукой? — быстро спросил Фолкнер, сунув снимки Томасу в руки.

— Да, сэр. Два.

— Принесите их. Нет, подождите. Так мы наделаем паники. Поднимитесь в отделение Б и скажите сестре, что мы переводим Смиффершона в отдельную палату.

— У нас нет ни одной свободной комнаты, — сказал Макс.

— Если понадобится, выбросим вон этого, как его, Фитцпрайера.

На лбу Фолкнера выступила испарина.

— Макс, ради бога, ляг на свое место и лежи. В таком состоянии ты будешь только путаться под ногами. О, господи, кошмар какой — то!

И когда Макс не двинулся с места, он набросился на него:

— Марш на кушетку! — рявкнул он. — Ты понимаешь, что это ЧП? Или ты будешь делать, что тебе говорят, или…

Макс повернулся и пошел обратно на кушетку. Здравый смысл подсказывал ему, что Фолкнер совершенно прав. Но после всех сегодняшних потрясений открытие Томаса так подействовало на него, что у него все поплыло перед глазами. Какой тут отдых, когда в голове все смешалось?

— Макс! — это заговорил Фолкнер, стоя с Томасом уже на пороге. — Полежи здесь полчасика. Пусть Диана отвезет тебя домой. Если она не захочет — вызови такси. И я тебя очень прошу, не выходи завтра на работу. Твоя рана не такой уж пустяк.

— Разве я не имею права узнать о Смиффершоне? — Макс услышал в своем голосе капризные нотки.

— К черту Смиффершона! — вспылил Фолкнер. — У нас в клинике лежит девятьсот человек, и они заботят меня гораздо больше, чем один какой — то замызганный бродяга!

Дверь захлопнулась. Макс и сиделка остались вдвоем. Она хотела уложить его обратно на кушетку, но он обошелся и без ее помощи; тогда она заботливо укрыла его одеялом.

— Знаете, доктор Хэрроу, доктор Фолкнер совершенно прав, — сказала она.

— Да, я знаю, знаю, — Макс сжал под одеялом правую руку в кулак. — Оставьте меня в покое, ладно?

— Хотите, я позову сюда вашу жену? Или пусть онаподождет, пока вы сможете ехать?

— Мне все равно, — устало сказал Макс.

Он чувствовал, что запутался в последних событиях, как муха в паутине. Тенета странных совпадений окружали его со всех сторон. В них трудно было разобраться: он был слишком взбудоражен для этого, но теперь он чувствовал, что они складываются каким — то определенным образом, и последний ключ к разгадке он получил только что.

Сиделка подошла к двери в другом конце палаты и открыла ее. Минуту спустя в комнату вошла Диана. Щеки у нее были мокрые от слез, глаза напухли и покраснели. Сначала она не могла выговорить ни слова — рыдания душили ее. Потом взяла себя в руки.

— Макс, я не думала, что так получится! — простонала она.

В ответ он пробормотал что — то утешительное и попросил, чтобы ему дали полежать спокойно. Сиделка принесла для нее стул и поставила возле кушетки. Они долго молчали. Наступившую тишину нарушал только монотонный гул рабочего дня клиники.

Наконец, когда положенные полчаса закончились, и Максу нужно было уезжать, в комнату зашел Томас и, немало напугав Диану, тщательно проверил одежду и руки Макса на радиоактивность. Когда она спросила его, зачем он это делает, он не стал ничего объяснять, кратко сославшись на обычные меры предосторожности.

Глава 7

Диана отвезла его домой. Глаза у нее уже высохли, только губы дрожали от ненависти к самой себе. Не говоря ни слова, она устроила его на кушетке поудобнее и вышла на кухню приготовить ему горячего сладкого чаю.

Как только она вышла из комнаты, Макс встал с кушетки. Он не знал, как бы она отнеслась к тому, что он собирался сейчас сделать, но ему не хотелось изворачиваться и придумывать этому объяснение, что хотя бы ему самому оно и казалось безумием.

Кость пальца, которую нашли у Смиффершона, когда бродяга лежал на той же самой кушетке, Макс держал пару дней в кармане пиджака, показал ее Фолкнеру в клинике, потом носил некоторое время с собой и, наконец, бросил в один из ящиков письменного стола. Это была обыкновенная, высохшая, серовато — белая кость, она нисколько не помогла разгадать тайну появления Смиффершона.

Он нашел ее довольно быстро, достал из ящика и, держа на вытянутой ладони перед собой, стал рассматривать. В памяти с ужасающей отчетливостью возникла сцена из регулярно повторяющегося кошмара: точно так тот, который стоял на коленях, смотрел на…

Та же самая кость?

Глупости! Зажав крохотную находку в кулаке, Макс вернулся на кушетку. Он полулежал на целом ворохе подушек, чувствуя, как царапают кожу холодные коготки пота. У него возникло то же ощущение, которое он испытал недавно в клинике, только сильнее: показалось, будто он находится во власти враждебной и неведомой силы, сплетающей вокруг него свою безжалостную сеть.

Он долго смотрел на кость. Потом, помимо собственной воли — его пальцы двигались сами по себе — он повертел ее в раненой руке и осторожно, так, чтобы не задеть живую рану, приложил кость к верхней фаланге среднего пальца на правой. Убери мясо, и обе кости, одна живая, другая — мертвая, окажутся похожими, как две капли воды. Пара.

Откуда эти кошмарные совпадения, почему они опутывают его с разных сторон? Иначе их не назовешь — именно совпадения, игра случая, ничего больше. Но в глубине души он не мог себя заставить поверить в это. Суеверный ужас застыл, заворочался в темном закутке его сознания.

Потом на пороге появилась Диана, он торопливо сунул кость в карман и встретил жену неискренней и виноватой улыбкой.

Со дня смерти Джимми он никогда еще не чувствовал себя так плохо. Весь вечер Диана ходила по дому на цыпочках, отчего он становился похожим на морг, а Макс лежал на кушетке, невидящими глазами смотрел перед собой. В его мозгу, в хаосе беспорядочных мыслей, царил ужас. Напрасно он успокаивал себя, твердил, что это нервы, что он сам довел себя до такого состояния под влиянием неожиданного появления Смиффершона, который попал сюда, в его дом, все по той же случайности, и что впоследствии его мозг выработал целый ряд аналогичных ассоциаций, вершиной которого стала эта нелепая реакция подсознания на отрубленный палец.

Ему не удалось убедить себя.

Когда он лег спать — рано, потому что лежать на кушетке, заставляя себя заснуть, оказалось делом более изнуряющим, чем отработать целый день в клинике, — ему снова приснился тот же сон. На этот раз все выглядело гораздо четче, чем когда — либо раньше, ему даже показалось, что он сам находится внутри убогого строения с бревенчатой крышей, задыхаясь от едкого дыма и дрожа от холода, потому что спертый воздух нисколько не защищал от жестокой стужи за стеной.

Все шло как обычно. Тот, на коленях, склонился над маленькой костью, которую держал в ладонях, а стоящие рядом с надеждой и страхом ждали чего — то… чего? Успеха в каком — то предприятии, но Макс не мог понять, в каком. Его сознание раздвоилось, он знал, что в одно и то же время находится здесь, в зловонном холоде развалин, и там, дома, лежит на боку в своей постели, и в правой руке, которую он сунул под подушку, снова крепко зажата кость. Он не знал, что заставило его положить кость под подушку, но, когда перебрал в уме все возможные объяснения, ему стало страшно.

И, наконец, там, во сне, у него, как всегда, сместилась точка наблюдения и оказалось, что он смотрит в лицо стоящему на коленях прямо с его ладоней.

Вот тогда он громко закричал и проснулся.

— Макс! Макс! — стонала над ним Диана, пытаясь его разбудить. — Господи, что с тобой? Почему ты так кричишь?

Сквозь туман боли и страха в мозгу ясно вспыхнула мысль: надо солгать. Он глотнул пересохшим от беспричинного страха ртом.

— Э-э… Я потревожил рану. Должно быть, повернулся во сне и лег на левую руку. Извини. Я попробую спать на спине.

— Ох — х — х, Макс! — Диана прижалась к нему всем телом, ее волосы щекотали ему лицо. — Я, наверное, совсем с ума спятила, что наделала, такой ужас! И все только потому, что у меня было плохое настроение… Знаешь, утром в городе я так ужасно себя чувствовала, и мне, наверное, захотелось сорвать свою злость на ком — нибудь, и потом… потом… ну, надо же было!

Он обнял ее здоровой рукой, погладил по голове.

— Ты тут ни при чем, дорогая. Просто так вышло.

— Нет, при чем, при чем! — она спрятала лицо у него на груди и заплакала.

Он успокаивал Диану, а сам смотрел поверх ее головы на противоположную стену спальни. Да, пожалуй, он правильно сделал, что солгал, не сказал ей, почему кричал во сне. Мог ли он рассказать ей всю правду: что впервые с тех пор, как его стали мучить кошмары, он узнал человека, стоявшего на коленях?

Это был Смиффершон.

В голове у него начал понемногу складываться план на следующий день. Пора покончить с этими глупостями раз и навсегда.

А если ничего не получится?

Он вздрогнул. О такой возможности думать не хотелось.

Утром он позволил Диане подать завтрак ему в постель и нехотя поковырял вилкой. Но он и слушать не захотел, когда она стала его уговаривать никуда не ходить целый день. Он встал, оделся и спустился к телефону в прихожую.

Покалеченный палец совершенно закоченел и перестал сгибаться, он с трудом удерживал трубку левой рукой. Но прежней жгучей боли уже не было, осталась только тупая, ноющая пульсация; вскоре он сам сможет сменить повязку. Заставив себя не думать о боли, Макс сосредоточил все внимание на телефоне.

Сначала он позвонил в клинику и попросил доктора Фолкнера. Телефонистка нерешительно помолчала, потом, наконец, спросила:

— Это доктор Хэрроу?

— Да.

— Доктор, у меня для вас записка от профессора Ленша. Одну минутку.

Зашелестела бумага.

— Ага, вот она. Я буду читать так, как здесь написано. «Макс, черт подери, сидите дома, пока не оправитесь от шока. Я распорядился, чтобы вас не пускали в клинику и не соединяли ни с Фолкнером, ни с кем другим. Завтра я приеду готовить Фитцпрайера к операции. Если хотите, можете явиться тоже, я вас посмотрю. Искренне сочувствую вашему несчастью».

Он услышал, как телефонистка снова складывает записку.

— Кстати, доктор, мы все тоже, — добавила она. — Мы вам очень, очень сочувствуем.

Макс раздраженно хмыкнул.

— Я совершенно здоров, — сказал он. — Можно подумать, мне голову отрубило, а не палец. Как Смиффершон, что выяснили насчет его радиоактивности?

— Извините, доктор, мне приказано ничего вам не говорить.

Диана прошла мимо на кухню с подносом, на котором стояли остатки его завтрака, и посмотрела на него печальными широко открытыми глазами.

— Черт! — сказал он и швырнул трубку на рычаг. Но тут же схватил ее опять, потому что телефон тотчас же зазвонил.

— Хэрроу слушает!

— О, это Лаура Дэнвилл, — сказал знакомый голос. — Я звонила вам в клинику, но мне сказали, что вы сегодня дома.

— Кто это? — отозвалась с кухни Диана, перестав на мгновение мыть посуду.

Макс не удержался от искушения. Вместо ответа он нарочито громким голосом сказал в трубку:

— Говорите осторожнее. Жена думает, что вы — моя любовница.

Он ясно услышал, как Диана громко всхлипнула на кухне.

— Что она думает? — опросила Лаура. — Очень жаль, если она меня сейчас не слышит. Передайте ей, что одного вида мужчины и кровати одновременно еще недостаточно, чтобы сделать меня его любовницей. Особенно, когда кое — кто, кажется, пытается меня одурачить.

— Я не собираюсь вас дурачить, — резко сказал Макс.

— О, не вы, не вы. Этот тип, Смиффершон. Помните, я говорила, что покажу наши записи более сведущему человеку?

— Да!

У Макса вдруг бешено заколотилось сердце, правой рукой он нащупал в кармане сигареты и вытряхнул одну на телефонный столик.

— Так вот, я была вчера у доктора Ислера, вам, может быть, знакомо это имя, он автор многих популярных книг о языке. Ислер — один из наиболее признанных в мире авторитетов.

— Что он сказал?

— Что ваш таинственный бродяга скорее всего какой — нибудь спятивший филолог, или что — то в этом роде. Мой первоначальный вывод оказался совершенно верным. То, что записано на пленках, полностью соответствует результатам применения известных законов фонетического развития к английскому языку в условиях неиндустриального общества. Но имейте в виду, чтобы утверждать это наверняка, мне придется свести Ислера со Смиффершоном с глазу на глаз. Впрочем, другого объяснения все равно не видно.

— Вы хотите сказать… — Макс задумался и сделал затяжку, — вы хотите сказать, что он, специалист по языку, сошел с ума, вероятно, во время исследования возможных путей развития английского языка, и теперь отказывается говорить на английском, который отлично знает, и признает только свой гипотетический «будущий» английский?

— В общих чертах, да.

Диана вышла из кухни и стала в прихожей, глядя на него пустыми, ничего не выражающими, глазами. Он покосился на нее и затянулся еще раз.

— Ясно. Но не мог же такой талантливый ученый пропасть без следа. Не было слышно в последнее время об исчезновении какого — нибудь известного филолога?

— Я спрашивала у Ислера, он ничего не знает.

— А сам он не сможет приехать к нам и посмотреть Смиффершона?

— Нет. Он улетает завтра в Рим на какой — то конгресс и вернется, в лучшем случае, недели через две.

— Ч-черт. Ну, большое вам спасибо, что дали мне знать.

— Не за что, — она весело хихикнула. — И не обижайтесь, что я тогда окрысилась на вас. Это действительно очень интересно. Я, пожалуй, хотела бы выяснить, до какой степени разработан псевдоязык Смиффершона, хотя, судя по пробелам в его словаре, он до болезни недалеко успел продвинуться.

— О, еще одну минутку! — сказал Макс, которого вдруг осенило. — Нет ли у вас знакомых среди археологов?

— Есть, а что?

— Мне нужно установить одну дату радиоуглеродным методом.

— Гм — м — м! Вы понимаете, надеюсь, что это не значит просто поместить предмет в какую — то машину и снять со шкалы показания?

— Разумеется.

— Н-ну, тогда кто бы мог это устроить? — задумалась Лаура. — О, знаю. Зайдите в колледж Виктория, к доктору Джерри Андерсону. Мы с ним встречались несколько раз, он очень славный человек, почти все время копается в Скандинавии в своих торфяниках, но сейчас, как я думаю, он в Лондоне.

— Благодарю вас, — сказал Макс и положил трубку.

Он увидел, что Диана все так же пристально смотрит на него, и в нем внезапно вспыхнуло раздражение.

— Это была моя подружка, та самая, — сказал он. — Ты довольна?

— Я это заслужила, — тихим голосом сказала Диана. — Я только хотела предупредить, что тебе придется побыть немного одному. Я иду в магазин.

— Не беспокойся, — сказал Макс и повернулся к вешалке, чтобы взять пальто: сегодня на улице было холоднее, чем вчера. — Мне нужно встретиться в колледже Виктория с одним человеком. До вечера вряд ли вернусь.

— Макс, ну что ты…?

— Что я? Мне ведь не ногу отрубило, черт возьми!

Он неуклюже натянул пальто: мешала раненая рука.

Раздражение его улеглось настолько, что, уходя, он даже поцеловал ее в щеку. Она не ответила. И, когда дверь за ним закрылась, она долго еще стояла, не двигаясь с места.

Глава 8

— Надеюсь, вы понимаете, что это не значит просто нажать кнопку и снять со шкалы показания? — сказал Андерсон и криво усмехнулся.

Наверное, то же самое он когда — нибудь говорил и Лауре, подумал Макс, поэтому она и повторила сегодня эту фразу почти дословно.

У Андерсона был свежий цвет лица, большие голубые глаза, светлые, вьющиеся волосы. Ему, должно быть, было уже за тридцать, но выглядел он моложе. Макс сразу проникся к нему симпатией.

— Я знаю, что это очень сложно, — сказал он, нащупывая в кармане кость. — И, наверное, очень дорого. Но я готов заплатить сколько потребуется. Мне нужно определить возраст вот этого.

Он передал кость Андерсону. Тот рассматривал ее некоторое время.

— Человеческая? — спросил он наконец.

Макс кивнул.

— Откуда она?

— Ее нашли у одного из моих пациентов. Нам необходимо установить его личность, и эта кость — наша единственная зацепка, — объяснил Макс. Ему вдруг пришло в голову, что это не совсем так. Надо заполучить еще и нож, подумал он.

— Понятно. Я должен предупредить вас еще вот о чем: предметы очень древнего или совсем недавнего происхождения поддаются датировке с большим трудом. Но, я полагаю, у вас есть особые причины считать эту кость не совсем обычной?

Он внимательно посмотрел на Макса.

— Не исключено, что наш пациент — филолог, — сказал Макс. — В таком случае, эта кость может оказаться археологической находкой, которую он подобрал где — нибудь на раскопках. Иначе трудно объяснить, откуда она у него.

— Вполне возможно, — кивнул Андерсон и встал. — Во всяком случае, я могу вам сразу сказать, стоит ли пробовать вообще. Вы, наверное, знаете, что С-14, выпадающий в процессе ядерных испытаний, сводит на нет метод радиоуглеродной датировки, который состоит в измерении уровня распада природного С-14. Если объект заражен, приборы дают ложные показания, и его возраст оказывается незначительным. Подождите немного, я проверю ее уровень. Может, не стоит и пробовать.

Он вышел в одну из дверей, ведущих в глубь здания, и закрыл ее за собой. Макс услышал неясные голоса, бессвязные отрывки разговора. Он откинулся в кресле и осмотрелся; рука болела, не переставая.

Комната была маленькая, но уютная, со светлыми стенами, сплошь заставленными полками, на которых стояли книги и археологические сувениры. На столе в углу он увидел целую кипу оттисков из какого — то научного журнала — видимо, Андерсон раскладывал их по конвертам, собираясь отправлять куда — то.

Собственно говоря, что он, Макс, здесь делает? История, которую он так легко сочинил для Андерсона, не в силах ничего объяснить ему самому. Не исключено, что он идет по ложному, идиотски ложному следу. В конце концов, он и сам не мог бы толком объяснить, что это за след.

Дверь открылась, и вошел Андерсон, лицо его было нахмурено.

— Давно вы носите эту кость с собой? — спросил он.

— Только сегодня с утра. А что?

— Да то, что она заражена! — Андерсон упал в кресло.

— О датировке не может быть и речи. Не знаю, где она побывала, но излучает она так сильно, будто ее только вынесли из э-э… из зоны ядерных испытаний, или чего — нибудь в этом роде.

Он провел рукой по лицу.

— Не знаю, насколько она опасна, но я бы на вашем месте поостерегся. О, конечно, вы ведь врач, да? Значит, вам известно, чем вы рискуете.

Макс задумчиво кивнул.

— Понятно. Что вы с ней сделали?

— Оставил ее там в конверте из свинцовой фольги. Если хотите ее забрать, возьмите вместе с конвертом, но, я думаю, будет безопаснее и для вас, и для окружающих, если вы позволите мне запрятать ее куда — нибудь подальше и поглубже.

— Я хотел бы ее забрать, — сказал Макс. — Она может оказаться важной для нас.

— Вам виднее, — пожал плечами Андерсон и повернулся отдать распоряжение кому — то в соседней комнате.

Выйдя от Андерсона, он в глубокой задумчивости пошел наугад вдоль по улице. Его не удивило, что кость оказалась радиоактивной: этого следовало ожидать, раз был заражен сам Смиффершон. Но решительный отказ Андерсона определить ее возраст раздосадовал Макса. Он мог бы и сам сообразить, что такой исход наиболее вероятен, но выпустил его из виду.

Раздосадовал? Он спохватился, поняв, что покривил душой, и, чтобы не лгать самому себе, добавил: да, но и обрадовал тоже.

Ибо, какой бы ни была истина, к которой он стремился, он был уверен в одном.

Он боится ее.

Он почувствовал необходимость разобраться в этой путанице ему самому лишь наполовину понятных мыслей. Увидев, что проходит мимо какого — то кафе, Макс зашел, заказал чашку кофе, и, пока кофе остывал перед ним на столе, попробовал перечислить на бумажной салфетке все факты, сливавшиеся в то неуловимое нечто, которое, он чувствовал, сплетается вокруг него.

Ночью, неизвестно откуда, является бродяга. У него гетерохилия. Он попадает к почти единственному в Лондоне врачу, который может поставить правильный диагноз и спасти ему жизнь.

Во сне, еще до прихода бродяги, появляется кость человеческого пальца. У бродяги в руке тоже кость человеческого пальца. Человек, которому снятся эти кошмары, теряет тот же палец на той же руке.

Гетерохилию считают следствием радиоактивного облучения развивающегося эмбриона. Когда этот человек находился в утробе матери, плотность радиоактивного излучения на поверхности Земли не превышала естественного уровня: в двадцатые годы никаких радиоактивных осадков не было.

Больному гетерохилией противопоказаны все жиры. Употребление их в пищу равнозначно самоубийству. Кто — то должен был знать об этом, он помог бродяге дожить до неправдоподобного возраста.

Он заражен радиацией. После целой недели пребывания в больнице он засвечивает рентгеновские пластинки. Заражение радиоактивной пылью тут ни при чем — радиоактивен весь организм: кости, мышцы, внутренние органы. Щитовидная железа на снимке ярко — белая — радиоактивный йод. Мозг сияет — похоже, радиоактивный фосфор. Кости тоже — радиоактивный стронций.

Но он живет, разговаривает. И, по мнению специалистов, разговаривает на языке, в который через несколько веков, «в условиях неиндустриального общества», мог бы превратиться современный английский язык.

Лицо бродяги — это лицо человека, который там, во сне, держит маленькую кость.

Он задумался, стоит ли заносить в список и этот факт: он легко мог оказаться результатом обычной накладки образов в подсознании. Но что — то подталкивало его изнутри, говорило, что это не так.

Потом он выпрямился, перечитал написанное и понял, что ни на шаг не продвинулся вперед. Если бы он мог довериться кому — нибудь, лучше всего Диане! Но она так болезненно переживала смерть Джимми, что он ни за что не отважился бы рассказать ей еще и о том, что происходит с ним.

Гордону Фолкнеру? Профу? Нет, этих уравновешенных, воспитанных на строгой научной логике людей не заставишь поверить в твои дикие предположения. Да и что он может им сказать, в конце концов? Что бродяга необычен, и что необычность эта таит в себе нечто очень важное?

Взятые в отдельности, перечисленные им факты не говорят ни о чем. Все вместе они очень много говорят самому Максу. Любой другой человек скорее всего не заметит между ними никакой связи.

Лаура, кажется, говорила, что Смиффершон — сошедший с ума филолог. Тогда не будет ли его настоящей фамилией Смитсон? Макс вспомнил, как это имя пришло ему в голову само собой. Он уже забыл, говорил ли об этом Лауре. Будь у него голова посвежее, он мог бы спросить у нее утром по телефону, а теперь, когда с ней можно связаться только через Фолкнера, который сегодня и разговаривать с ним не захочет, ему осталось только строить предположения.

Он с раздражением отпихнул в сторону свой список и взялся за кофе. Кофе уже совсем остыл, сверху образовалась тонкая кожица. Он машинально хотел уже было убрать ее тыльной стороной ложки, как вдруг его ослепила новая мысль.

Кожица. Шкура. Именно так Лаура вывела этимологию слова ки — ура, которым Смиффершон называл одеяло. Хорошо, как изменялось это слово, можно понять. Но как мог весь мир измениться до такой степени, что единственным названием для предмета, которым укрываются, осталась группа звуков, обозначающих шкуру животного?

Господи! Как далеко в прошлом осталась та эпоха в развитии техники практически для всех людей на Земле? Как далеко в прошлом осталось то время, когда человечество не знало, что такое ткань?

Или…

Макс оцепенел от ужаса. Он услышал, как чайная ложечка, которую он все еще держал в нескольких миллиметрах от чашки, отозвалась металлическим дребезгом в такт охватившему его ознобу.

Или как далеко в будущем?

Впоследствии он не понимал, куда идет, ослепленный и оглушенный смертельным ужасом, все его существо было приковано к бесконечной перспективе разрушения, которая открылась перед ним. Он мысленно видел мир Смиффершона. Не этот уютный зеленый островок, украшенный шитьем цветущих многолюдных городов, не этих сытых, согретых, красиво одетых людей.

Он видел остров, превращенный в громадную обугленную пустошь, где зелень чахла на ветвях, и животные производили на свет уродливое потомство.

Сходится! Все сходится!

Бомбы сметут с лица Земли города. Но это еще не все. Сухим летом они зажгут огромные, в сотни квадратных миль, костры, и до самых осенних дождей будут полыхать фермы, поля и леса, и весна не придет оживить эту мертвую кучу пепла. Исчезнут овцы — и не будет шерсти, выгорит лен — и не будет тканей, разрушатся заводы — и не будет нейлона, затонет флот — и неоткуда будет взять хлопок. Вот почему у Смиффершона нет слов, обозначающих тканую одежду. Он одевал себя первобытным способом — сдирая шкуры с животных. Ничего удивительного, что его лицо покрыто шрамами, ничего удивительного, что он сумел убить обычную полицейскую овчарку: ему, должно быть, приходилось иметь дело с животными намного страшнее!

Скорее всего, Смиффершон родился много веков спустя самой катастрофы, иначе он знал хотя бы, что такое ткань. И тот факт, что он ее никогда не видел, говорил о многом.

Человечество, должно быть, проигрывает последнюю битву. Никаких надежд на возрождение не осталось, ибо в своих стремлениях оно уже не поднимается выше желания просто выжить.

Но как? То, что они не разводят овец на шерсть, конечно, совсем не означает, что сельское хозяйство исчезло полностью, однако это свидетельствует о крайнем истощении почвы, о мизерных урожаях. Прокаженные. Пораженные проклятием в третьем, четвертом поколении, пропитанные смертью насквозь, как Смиффершон. Когда линии наследственности, встречаясь, сталкивались — появлялись рецессивные мутации в пшенице, в овсе, в коровах и свиньях, и, неизбежно, в человеке. Тот факт, что Смиффершон выжил, означает, что методы борьбы с гетерохилией остались в памяти человечества, даже когда ушли в небытие способы изготовления тканей. Для этого гетерохилия должна была стать одним из самых распространенных заболеваний.

Волна ужаса захлестнула Макса с головой.

Забыв обо всем, эти люди еще будут помнить, что свой крест несут они по вине предков, уничтоживших уютный богатый мир и обрекших своих внуков на жизнь в аду. Не эта ли ненависть раздула последнюю искру их воли, превратив ее во всепожирающее пламя, способное прожечь все, даже барьер времени? Наверное, да. Другого объяснения он не видел.

И тогда некоторые из них стали искать способы сообщить предкам о содеянном ими, и нашли их. Возможно, это умение появилось у них в результате какого — то генетического сдвига, возможно, оно всегда было заложено в человеке, и требовался лишь такой могучий стимул, чтобы пробудить его.

Он мысленно видел людей (как их назвать — шаманы, жрецы?), концентрирующих ненависть, как электрическая дуга, на предметах, дошедших из счастливого прошлого: останках людей, инструментах, оружии, костях. Таких, как кость его пальца. Так вот что это такое, этот маленький осколок другого мира, который, обрасти он мясом, стал бы точной копией пальца, недостающего на его покалеченной руке. Эта кость — его, она вернулась к нему.

Какой — то сдвиг в психике — он понимал, что его термины неудачны, но до изящных ли формулировок сейчас, когда времени и так в обрез, — возможно, вызванный еще свежей в памяти смертью Джимми, убитого той же болезнью, пробил барьер, отделявший Смиффершона от объекта его ненависти. Какой толщины барьер? Десять поколений? Двадцать? Это не имеет значения.

Макс попытался представить себе, каково было Смиффершону оказаться совершенно голым в чужом для него мире, где шумят города и миллионы людей заняты таинственной деятельностью, где никто не может его понять, где единственной связью с привычным миром осталась маленькая кость, судорожно зажатая в кулаке. Та самая нить нематериальной причинности, соединившая во сне мозг Макса с кошмарным миром будущего, слепо влекла Смиффершона к хозяину отрубленного пальца, и уже по пути он обзавелся рваным плащом и сапогами, подобранными на какой — то свалке, и нашел нож с надломанным острием. Что бы он сделал, если бы не отравился по дороге рыбой с чипсами? Убил бы?

«Лучше бы убил!» — безмолвно кричало все в душе Макса. — Легче умереть, чем оставаться один на один с ужасом вдруг открывшейся перед ним правды».

Глава 9

— Проф! Проф!

Ленш остановился в просторном коридоре клиники и оглянулся. У него челюсть отвисла от неожиданности, когда он увидел бегущего к нему растрепанного человека, преследуемого санитаром и испуганными взглядами персонала и амбулаторных больных.

— Боже мой, Макс! — воскликнул он. — Что вы с собой сделали? На вас лица нет!

— Проф, мне необходимо с вами поговорить! — Макс судорожно вцепился в руку профессора, его глаза светились жутким, нечеловеческим блеском, повязка на левой руке почернела от грязи, ее концы развязались и были завязаны снова кое — как, щеки заросли жесткой щетиной, лоб перемазан в саже, костюм измят и туфли покрыты пылью.

— Ну, конечно, Макс, конечно, — согласился встревоженный Ленш. Резким кивком головы он отослал санитара, нерешительно топтавшегося за спиной Макса; тот подчинился с явной неохотой.

— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал Ленш, взяв Макса под руку. — Садитесь. Вы едва на ногах стоите. Так что же все — таки с вами произошло?

Он закрыл дверь и подошел к столу. Макс неуклюже, как плохо набитая кукла, плюхнулся в кресло напротив.

— Я всю ночь шатался по городу, — сказал он и сделал неопределенный жест рукой, как будто отмахиваясь от чего — то. — Дело не в этом. Слава богу, наконец — то я могу с вами поговорить. Мне пришлось устроить внизу настоящий скандал, прежде чем эти кретины соизволили меня вообще сюда впустить.

Сложив руки на груди, обеспокоенный Ленш оперся локтями на стол и наклонился вперед.

— Что вам сейчас нужно, Макс, так это… — начал он.

— Мне сейчас нужно, чтобы меня кто — нибудь выслушал, — оборвал его Макс. — И ничего больше. Ясно?

— Я…

— Ради бога, замолчите и выслушайте меня! — взорвался Макс. — Поймите, я с ума сойду, если не поговорю сейчас с кем — нибудь!

— Хорошо, — немного помолчав, согласился Ленш. — Только предупреждаю: во — первых, у меня очень мало времени — не больше десяти минут, потом я должен идти давать наркоз Фитцпрайеру, и, во — вторых, — я выслушаю вас только при том условии, если вы пообещаете, что после разговора со мной выполните все мои требования, а именно: смените повязку, примете успокаивающее, отправитесь домой, и — в постель, по крайней мере до утра. Вы меня поняли? Иначе я прикажу уложить вас в постель здесь.

Властные нотки в его голосе заставили Макса прийти в себя. Он хмуро кивнул головой. Ленш, казалось, остался доволен.

— Ну, так что у вас там стряслось, Макс?

Макс провел языком по губам. Он был оглушен, очутившись в знакомой атмосфере клиники после кошмарной ночи, после бессонных часов, проведенных в темноте, которые показались ему вечностью. Он чувствовал, как тает его вера в реальность и значительность собственного открытия. Еще несколько минут назад он был уверен, что сумеет убедить любого в важности того, что хочет сообщить, — сейчас же сидящий напротив невозмутимо — спокойный Ленш казался ему настоящим монстром недоверия и скептицизма.

Наконец он сказал:

— Я знаю, кто такой Смиффершон. Я знаю, откуда он и почему оказался здесь.

— И эта информация довела вас до такого состояния? — слегка усмехнувшись, сказал Ленш. — Это должно быть что — то очень страшное. Продолжайте, — ободряюще добавил он.

С горечью в голосе Макс начал рассказывать. По мере того, как он говорил, с лица Ленша постепенно исчезала его обычная профессиональная маска — выражение вежливого любопытства, он был явно обескуражен и испуган.

Макс следил за ним и с отчаянием видел, что не производит нужного впечатления, и это понятно: разве можно поверить, чтобы человек из плоти и крови находился здесь и был в то же время беглецом из будущего, где весь мир заражен радиацией? Но ведь другого объяснения нет.

Он замолчал. Он сказал еще не все, что хотел, но рассказывать дальше не было смысла. Опустошенный, молча сидел и ждал, что скажет Ленш.

Наконец профессор шевельнулся в кресле. Глядя на свои руки, лежащие на столе, он сказал:

— Макс, ваша гипотеза очень остроумна. Но, я боюсь, это все, что можно о ней сказать. Почему вы раньше молчали о кошмарах, которые стали мучить вас после смерти сына? Не рассказали мне, или кому — нибудь еще? Вам не пришлось бы изводить себя, изобретая этот… как бы его назвать? Персональный миф, что ли?

— Ясно, — сказал Макс, глядя себе под ноги, крепко прижатые одна к другой. — Вы думаете, это…

— Макс! — резко прервал его Ленш. — Я ни за что не стал бы говорить с вами так откровенно. Но, слушая вас, я заметил нотки сомнения в вашем голосе. Так ведь? Вам нужно, чтобы вас не просто выслушали, вам нужно, чтобы кто — нибудь поддержал вас и сказал: «Да, это так, должно быть, вы правы». И знаете, почему? Потому что ваша гипотеза страдает одним недостатком: вы можете объяснить, каким образом удалось Смиффершону явиться из… будущего и оказаться здесь, только прибегнув к маловразумительной, пустопорожней фразеологии.

Макс почувствовал, что краснеет.

— Я вижу, что моя догадка верна, и вы знаете об этом, — сказал Ленш. — Я сразу подумал, что вы слишком умны для того, чтобы поверить до конца в своя предположения, и я очень рад, что оказался прав.

Один из телефонов на столе басовито загудел, Ленш дотронулся до выключателя и сказал:

— Ленш. Слушаю?

— Профессор, мистер Кидуэлли уже здесь, он хотел бы вместе с вами осмотреть мистера Фитцпрайера перед операцией.

— Передайте, что я буду через пару минут, — сказал Ленш и щелкнул выключателем. — И последнее, что я хотел вам сказать, Макс. Никто не отрицает, что этот Смиффершон — явление из ряда вон выходящее. Его странный язык, необычайная невосприимчивость к радиации, которой заражен весь его организм, и так далее. Целая серия потрясений, которые вам пришлось пережить в последнее время, побудила вас построить эту изящную и аккуратную систему объяснений, и никто не посмеет вас упрекнуть за то, что вы пытались это сделать.

Но беда в том, что жизнь никогда не была ни изящной, ни аккуратной. Нельзя пробелы в решении той или иной проблемы восполнить несуществующими в природе законами. Со временем мы будем знать о Смиффершоне всю правду. Например, мисс Дэнвилл, знакомая Гордона, обещала денька через два еще раз зайти и попробовать поговорить со Смиффершоном. Мы устроим для него психологические тесты. И так далее. Можете не сомневаться, он очень нас интересует, и мы приложим все усилия, чтобы узнать о нем побольше, хотя бы только из — за его гетерохилии.

Но… пожалуйста, Макс, подумайте о том, что я вам сказал. А сейчас сделайте, как и обещали: примите успокаивающее, смените повязку, отправляйтесь домой и ложитесь спать.

Спокойная рассудительность Ленша вдруг вызвала у Макса приступ дикой ярости. Он вскочил и шагнул к столу.

— А тем временем вы! — со злобой сказал он. — А тем временем вы, как последняя проститутка, пойдете продавать свой талант одному из этих ублюдков, которые спят и видят сожженные дотла города, которые готовы весь мир стереть в порошок и сделать моих детей еще до рождения хромыми, глухими, слепыми калеками из — за своей дурацкой, себялюбивой, идиотской спеси!

Произнося эту последнюю фразу, он наклонился над столом так низко, что его лицо почти касалось лица Ленша, а слова вырывались изо рта с такой силой, что капли слюны забрызгали стекла профессорских очков.

Наступила тишина. Наконец Макс, ужаснувшись собственной выходке, отшатнулся от стола, дрожа всем телом. Ленш даже не пошевельнулся, чтобы вытереть очки.

— Гордон рассказал мне о вашем первом припадке, Макс, — оказал он. — То, что вы мне говорили — непростительно. Однако я готов пойти вам навстречу: будем считать, что вы еще не пришли в себя после смерти вашего мальчика, что возможная причина его смерти заставила вас потерять контроль над собой. Я вызову сиделку, она проводит вас к Гордону. Думаю, чем меньше людей увидят вас в таком состоянии, тем лучше.

Макс не мог выговорить ни слова. Он тяжело опустился в кресло. Бессознательным движением сунул руку в карман пиджака и нащупал тяжелый конверт из мягкой свинцовой фольги, в котором, он знал, — или только думал! — нет, знал, — лежала кость его собственного пальца, вернувшаяся к нему из страны вечного ужаса. Он слышал, что Ленш говорит что — то по телефону, но не пытался даже понять, что.

Он послушно выполнял все, что от него хотели: шел, куда говорили, подставлял руку для перевязки, глотал успокаивающее. Но мысли его были заняты совсем другим.

Настоящая битва кипела в его мозгу, смертельная битва между привычным, рациональным — тем, что говорил Ленш, и его собственным необъяснимым чувством уверенности, что он знает правду. Слишком поздно ему пришло в голову, что следовало ответить Леншу, назвавшему его рассказ мифом: что миф, даже если он не содержит ни одного, поддающегося проверке факта, выражает истину по — своему — общим смыслом всего повествования.

Он посмотрел на обрубок пальца на левой руке и со жгучей ненавистью подумал о Ленше, который сейчас, в эту минуту, стоял у операционного стола, контролируя работу наркозной машины, пока Кидуэлли ловко удалял ногу Фитцпрайеру. Фитцпрайер был знаменитостью: о его госпитализации объявляли газеты, радио и телевидение то и дело запрашивали бюллетени о состоянии его здоровья, личные послания от премьера и коллег по кабинету желали ему скорейшего выздоровления — ему, готовому ампутировать сотни миллионов рук, ног, голов. Министр обороны.

О, господи! Мясник, головорез — здесь, в стерильной чистоте клиники, к его услугам — профессор, действительный член Королевской коллегии хирургов, и целый отряд тщательнейшим образом отобранных медсестер. А там, в грязи, невежестве — его жертвы, больные, голодные, дрожащие от холода и страха.

О, если б только не Макс Хэрроу, а Фитцпрайер мог увидеть все последствия…

Его правая рука судорожно сжалась в кармане пиджака. Он глубоко вдохнул в себя воздух, на его лице готова была появиться улыбка мрачного удовлетворения. Но он подавил ее и заставил себя вернуться из далекой, угрюмой дали и сосредоточить все внимание на том, что его окружало в настоящий момент.

Сиделка, которая привела его сюда, стояла в противоположном углу комнаты; Фолкнер говорил ей что — то вполголоса. Макс откашлялся, и они, как по команде, повернули головы к нему.

— Гордон, я… мне уже намного лучше, — сказал Макс, тщательно подбирая слова. — Я успокоился. Я, наверное, наделал тут хлопот, да?

Фолкнер подошел к нему. На лице у него было написано глубокое облегчение.

— Вот это уже больше похоже на Макса Хэрроу! — радостно сказал он. — Знаешь, ты был немножко не в себе.

— Я… э-э… наверное, излишне поддался влиянию обстоятельств.

Макс провел рукой по лицу, его сердце готово было выскочить из груди.

— И наговорил профу много гадостей, за которые должен извиниться. Он еще долго будет в операционной?

— Постой, постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Сначала ты поедешь домой, ляжешь в постель и выспишься как следует, а уж потом можешь делать все, что тебе угодно. Собственно, я как раз собирался договориться насчет неотложной для тебя. Звонила Диана, она волнуется за тебя ужасно, и я сказал, что ты жив — здоров и через час будешь дома.

Хитрая, искусная ложь вырвалась у Макса сама собой.

— Гордон, если я вернусь домой в таком состоянии, будет еще хуже. Мне бы надо помыться. Может, раздобудешь где — нибудь бритву, а? Я хочу побриться и привести себя в более — менее божеский вид, а то я сейчас, наверное… м — м — м… я сейчас, наверное, похож на Смиффершона!

Помолчав немного, Фолкнер нерешительно хохотнул. Он похлопал Макса по плечу.

— Ладно, твоя взяла, — сказал он. — Умывайся, брейся, а я вместо неотложной вызову тебе такси. В самом деле, не стоит лишний раз пугать Диану. Няня, попробуйте разыскать где — нибудь бритву для доктора Хэрроу, хорошо?

Сиделка кивнула и вышла.

— Я все — таки хочу извиниться перед профом, — продолжал Макс. — Мне бы только поговорить с ним минутку, когда он выйдет из операционной, и все. Обычная ампутация наверняка не займет у него много времени.

Фолкнер взглянул на часы.

— Наверное, это мысль. Я так понимаю, что твоя выходка его очень расстроила, — пробормотал он. — Они закончат минут через двадцать, самое большее через полчаса.

— Ну, тогда я подожду его возле операционной, — оказал Макс и встал. — Чтобы потом, не теряя времени, сразу же ехать домой.

Он криво улыбнулся.

— Мне ведь и в самом деле нужно отдохнуть, правда?

Глава 10

Над запертой дверью операционной ярко светилась надпись: «ТИХО! НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ОПЕРАЦИЯ». Макс ждал в коридоре. Он был взвинчен до предела. Его напряжение было так велико, что он с трудом удерживал себя на одном месте.

С не меньшим трудом сдерживал он лукавую улыбку, которая то и дело растягивала его губы. Он был восхищен собственной изобретательностью. Вот самый верный способ сделать так, чтобы ужасные кошмары, движимые из будущего в прошлое их ненавистью, стали мучить не такого же ни в чем неповинного бедолагу, как он сам, а одного из тех, на ком лежала прямая ответственность за чудовищное преступление, которому предстояло совершиться.

Он с нетерпением поглядывал на часы. Время тянулось невыносимо медленно, и надпись над дверью все еще светилась. Проходившие мимо по коридору сотрудники с любопытством поглядывали на него, но, судя по всему, слухам о его сумасбродствах не дали распространиться слишком далеко, к тому же, умытый и побритый, он мало чем отличался от прежнего Макса Хэрроу, так что никому не приходило в голову спросить его, что он здесь делает.

Вдруг он увидел, что надпись над дверью погасла. Он бросился вниз по коридору и спрятался за угол, так, чтобы его не заметили выходящие из операционной. Потом стал внимательно слушать.

Сначала он услышал щелчок, потом плавный, скользящий звук — открывали дверь. Шаги, приглушенные резиновым покрытием пола, ровный, гладкий звук превосходно смазанных колес, мягкий шепот резиновых шин, катящихся по резине, — это пациента увозили к лифту в самом конце коридора. Голоса стали громче; он узнал высокий, похожий на женский, тенор Кидуэлли, который говорил что — то о том, как легко и без осложнений прошла операция, услышал, как Ленш предложил всем вместе выпить перед обедом.

Он подождал, пока они уйдут переодеваться, потом вышел из своего укрытия и осторожно заглянул в операционную.

Один из ассистентов отключал наркозную машину, звякая баллонами с газом, сестра убирала неиспользованные инструменты, а те, которыми пользовались во время операции, уже лежали в ванночке с дезинфицирующим раствором, готовые к стерилизации. Рядом стояло большое алюминиевое блюдо с тщательно подогнанной крышкой, на одной из его ручек висела табличка с красной, заметной издалека надписью: «ДЛЯ КРЕМАЦИИ».

— Откройте — ка мне другую дверь, — сказал молодой человек, который возился с наркозной машиной. Он взял ее за ручки и поставил на колеса. Сестра оглянулась, послушно отложила инструменты, которые разбирала, и пошла к двери.

Это был подходящий момент. Одним прыжком Макс влетел в операционную, схватил алюминиевое блюдо, и, чуть его не уронив, — оно оказалось неожиданно тяжелым — выбежал в коридор.

За его спиной раздались крики, топот бегущих ног. Он не обращал внимания, даже не оглянулся.

Вцепившись в блюдо изо всех сил, он мчался вниз по коридору, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Он никогда раньше не думал, что коридоры эти такие длинные, длинные, как бесконечный ужас кошмаров, каждый поворот — непроходимое препятствие, как глухая стена.

— Вернитесь! Остановите его!

Бесплотными призраками плыли их крики вокруг него, но бешеный гул крови в ушах забивал их, глушил, уносил прочь.

Он был уже в вестибюле, люди испуганно шарахались в стороны. Сиделки. Вахтер. Пациенты — одни только пришли, другие уже выписываются. Он увидел, что вахтер бросился ему наперерез, закрывая дорогу к большой стеклянной двери, сейчас начнет задавать вопросы, а телефон трезвонит, не переставая. Он поднял алюминиевое блюдо, и, держа его, как щит, или, скорее, кактаран, прошел сквозь дверь, осыпав пол дождем стеклянных осколков. Кажется, несколько осколков впились ему в руки, но до порезов ли сейчас, когда на осуществление задуманного плана остаются считанные секунды?

Быстро лавируя между автомобилями, аккуратно поставленными у обочины так, чтобы оставался свободным проезд для машин скорой помощи, он бросился на мостовую. Это должна быть та же труба, смутно пронеслось в голове. Иначе нет никакой гарантии, что кости найдут, и что Смиффершон использует их, посылая кошмарные видения Уилфреду Мяснику Фитцпрайеру. Вонючий Вилли. В мозгах у него гангрена. Лучше бы ему голову отрезали. У-ухххх!

Он почти упал на тротуар, блюдо со звоном ударилось об асфальт. Он не обращал никакого внимания на толпы прохожих, на машины, которые со свистом проносились в полуметре от его склоненной головы. Окровавленными руками он вцепился в прутья решетки, закрывающей канализационную трубу, в которую упал обрубок его пальца; повязка, только что наложенная Фолкнером, быстро почернела от грязи, и, когда он упирался свежей раной в прутья решетки, острая боль пронизывала все его тело, но он не обращал внимания. Он вцепился в прутья мертвой хваткой и рвал их на себя, растягивал, дергал из стороны в сторону. Бесполезно. Решетка не сдвинулась с места.

От напряжения у него ныли легкие, кружилась голова; тяжело дыша, он повернулся к блюду, лежащему рядом. Крышка, проклятая крышка, как же она открывается? Плевать на этих кретинов, которые стоят вокруг, пялят глаза и задают идиотские вопросы — это же все ради них, ради будущего. Крышка поддалась. Зазвенела об асфальт. Затолкать ногу внутрь, пусть хоть один кусочек попадет в трубу, маленький кусочек, одна крохотная косточка, такая, как моя!

Рядом раздался женский визг. Кричали что — то мужчины. Вопил ребенок, которого оттасткивали из быстро набежавшей толпы.

— Макс! Макс!

Расталкивая остолбеневших зевак, показался Ленш. За ним бежал вахтер. Попался, проклятье, что делать, о, господи…

Он вскочил, прижал к себе ногу Уилфреда Фитцпрайера — свой инструмент для связи с будущим, и увидел вокруг только врагов, пришедших, чтобы помешать ему выполнить свой план. Он круто повернулся и выбежал прямо на мостовую.

Машина уже не могла остановиться; шофер изо всех сил надавил на тормоза, выворачивая руль, но крыле радиатора подсекло Макса Хэрроу пониже колен, смяло его, и, как вялый, наполовину пустой мешок, с размаху швырнуло на землю.

Забрызганные кровью шины с визгом заскользили по асфальту.

— Надо было заставить его как можно дольше не выходить на работу после смерти сына, — сокрушенно вздохнул Ленш. Он сидел за столом, нервно перебирая пальцами нож для разрезания бумаги.

Сидящий напротив Фолкнер пожал плечами и сказал, будто оправдываясь:

— Но он так тщательно скрывал свое состояние почти до самого последнего дня.

— Да… — ответил Ленш, не поднимая головы. — Я заходил к его жене, после того, как это случилось, хотел узнать, могу ли что — нибудь сделать для нее. Там был Скормен, вы его знаете, участковый, он живет неподалеку от них. Это его собаку убил Смиффершон.

Фолкнер кивнул.

— Что он сказал?

— Да ничего особенного. Дал ей снотворное и уложил в постель. Сказал, что хочет как можно скорее отправить ее к родителям, пусть немного успокоится. Больше ей ничем не поможешь.

— Да, пожалуй, — согласился Фолкнер.

Он нерешительно помолчал, потом заговорил снова:

— Проф, а зачем ему понадобилась нога Фитцпрайера? Вы не знаете? Или это произошло случайно, из — за психического расстройства, а определенной цели у него не было?

— Я… О, вам я, пожалуй, могу оказать. Вы ведь были самым близким его другом в нашей клинике, не так ли? Так что, в случае, если вы увидите его жену, чтобы не сказали что — нибудь не то.

Ленш откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно.

— Он построил одну фантастическую, но очень остроумную гипотезу насчет Смиффершона. По его утверждению, Смиффершон каким — то образом явился к нам из будущего, после ядерной войны. Это должно было объяснить и его необычный язык, и то, что он не имеет никакого понятия о тканях, и его невосприимчивость к радиации, и то, что он сумел дожить до такого возраста, страдая гетерохилией. Макса, по — видимому, мучили по ночам кошмары, действие которых постоянно вращалось вокруг этих его идей, и особую роль в них играла верхняя фаланга среднего пальца. Очевидно, после несчастного случая с рукой у него подсознательно возникла уверенность в том, что он потерял именно этот палец, похожий, к тому же, само собой, на кость, найденную у Смиффершона. Если я правильно его понял, он считал эту кость чем — то вроде промежуточного звена психической связи.

Вы сами рассказывали мне, как озлоблен он был против Фитцпрайера и подобных ему политических деятелей, считая радиоактивные осадки причиной смерти своего сына, что вполне возможно. Так что, при таких обстоятельствах, в его поведении не было ничего противоестественного. А ногу, как мне кажется, он хотел бросить в ту же сточную трубу, куда упал и обрубок его пальца, с тем, чтобы люди из будущего смогли посылать свои кошмары человеку, которого Макс считал виновным в смерти своего сына.

Ленш грустно улыбнулся.

— Остроумно, правда?

— Очень. Значит, сумей мы вовремя найти рациональное объяснение Смиффершону, Макс и сейчас был бы с нами?

Фолкнер с силой ударил кулаком в ладонь другой руки.

— Проф, мы обязаны узнать всю правду об этом проклятом бродяге!

— Со временем узнаем, непременно узнаем, — не очень уверенно сказал Ленш. — Насколько я понимаю, ваша знакомая находится сейчас у него. Почему, собственно, вы здесь, а не там, с ней?

— Нам пришлось ограничить время пребывания в одной с ним комнате. Он так заражен, что стоит ему только дунуть на счетчик Гейгера, тот начинает трещать как взбесившийся будильник. Просто чудо, что за неделю пребывания в общей палате он никому не причинил вреда, во всяком случае, по нашим последним данным. К тому же, Лаура — единственный человек, который ухитряется с ним общаться.

— Ну, она — то, конечно, защищена?

— О, да. Она надевает маску, когда заходит к нему, а когда уходит — переодевается и принимает душ.

— Хорошо. Вот что, Гордон. Я сейчас уезжаю. У меня есть еще минут пятнадцать, и я хотел бы поговорить с мисс Дэнвилл, узнать, как идут дела. Вы не могли бы попросить ее зайти ко мне?

— Конечно, — сказал Фолкнер и встал.

Глубоко задумавшись, он медленно шел по коридору к палате, в которой был изолирован Смиффершон. По дороге он обогнал сиделку, раздраженно толкавшую перед собой тележку, плотно закрытую воздухонепроницаемым полиэтиленовым чехлом. Это было сделано ради Смиффершона; он требовал к себе, пожалуй, гораздо больших мер предосторожности, чем больной оспой.

Черт возьми, в самом деле, можно понять, как такой, обычно уравновешенный человек, как Макс Хэрроу, мог поверить своим диким предположениям! — подумал Фолкнер. Смиффершон, должно быть, невероятно невосприимчив к радиации, как будто из миллионов людей природа выбрала именно его, безжалостно пропустив через особый генетический фильтр. И откуда только в наши дни мог взяться в его крови и костях такой заряд смерти? Макс ничего не знал о панике, которая поднялась тогда вокруг Смиффершона, потому что ему приказали не выходить из дома: была поставлена в известность полиция, в клинику, а также в те места, куда, как было известно, заходил бродяга, выехали эксперты в поисках опасной для жизни радиации. Даже через несколько дней они смогли обнаружить очень слабые следы облучения, хотя, к счастью, никто не пострадал: радиация была не сильнее, чем от циферблата светящихся часов.

Его размышления были прерваны появлением Лауры. Она вышла из приемной, в которой обычно мылась и переодевалась после визитов к Смиффершону. Фолкнер заторопился ей навстречу.

Она улыбнулась ему ослепительной улыбкой и стала оживленно рассказывать:

— Это становится очень интересным, — сказала она. — Он придумал подробное и совершенно фантастическое объяснение своему состоянию, и, мне кажется, у меня накопилось уже достаточно материала, чтобы заинтересовать им психолога.

Она показала ему катушку с магнитофонной лентой.

— Я перевела еще не все, что он говорил сегодня — не стану притворяться, будто я свободно владею его невероятным языком. Но, насколько я могу судить, он впал в истерику, напуганный возможностью ядерной войны, а потом так увлекся попыткой провести тщательное исследование ее последствий, по крайней мере, лингвистических, что она превратилась у него в навязчивую идею. Например, он решил, что болезни, вроде его собственной, которые считаются одним из видов лучевых, распространятся настолько широко, что почти никто не сможет употреблять в пищу мясо и жиры, а земель, пригодных для выращивания зерновых, останется так мало, что о пастбищах для коров или овец не будет и речи, к тому же, они в любом случае вернутся к дикому состоянию, и человечество весь урожай вынуждено будет использовать в пищу, а одежду делать из шкур — вот почему он называет одеяло «ки — ура». И потом, по другой его теории, человечество вновь вернется к суеверию, которое станет доминирующим фактором в жизни людей. Эта кость, которую у него нашли, считалась волшебным символом, средством связи со счастливым прошлым, и…

Она растерянно замолчала, с недоумением всматриваясь в лицо Фолкнера. Тот не мог вымолвить ни слова. Его била мелкая — мелкая дрожь, а зубы вдруг застучали громко и четко, как индикатор счетчика Гейгера.

ВРЕМЯ УКРАШАТЬ КОЛОДЦЫ (повесть)

Уши его оглохли от грохота артиллерийских снарядов, глаза слезились, горло саднило от ядовитого газа… Эрнест Пик с огромным трудом, ощупью добрался до шнурка, на котором висел прикроватный колокольчик, дернул за него и наконец очнулся от сна: кулаки сжаты, сердце бешено бьется и во всем теле такая усталость, словно он и не ложился спать.

«Может, лучше было бы действительно не ложиться», — подумал он.

Дверь приоткрылась. Вошел Тинклер, служивший у него ординарцем и во Франции, и во Фландрии. Он раздернул занавески, и в спальню хлынул дневной свет.

— Вы снова плохо спали, сэр? — осведомился Тинклер.

Это был даже и не вопрос. О дурно проведенной ночи красноречиво свидетельствовали смятые, скомканные простыни.

На столике у кровати среди коробочек с лекарствами стояли бутылка с настойкой валерианы, стакан и кувшин с водой. Тинклер тщательно накапал предписанное врачом количество лекарства в стакан, долил туда воды, размешал и подал хозяину. Эрнест, хотя и неохотно, лекарство проглотил: похоже, оно действительно помогало. Доктор Касл показывал ему статью, где описывалось успешное лечение валерианой и в иных случаях контузии.

«А ведь каждый из них по — своему любит меня — в душе, в темнице собственного черепа…» — думал Эрнест Пик.

— Не желаете ли чаю, сэр?

— Желаю, — кивнул Эрнест. — И еще приготовьте мне ванну, пожалуйста. А завтракать я буду здесь, наверху.

— Хорошо, сэр. Что вам приготовить из одежды?

С трудом встав с постели и про себя проклиная пробитую пулей коленную чашечку, из — за чего левая нога теперь практически не сгибалась, Эрнест посмотрел в окно, за которым сияло голубое небо, и пожал плечами:

— По — моему, как раз подходящий денек для легкой куртки и фланелевых брюк.

— Но, сэр!.. При всем моем уважении… Сегодня ведь воскресенье! Так что…

— Да какая к черту разница, что сегодня за день! — взревел Эрнест и сразу почувствовал себя виноватым. — Извините, Тинклер. Снова у меня нервы на пределе. Сны еще эти дурацкие… Вы, разумеется, можете пойти в церковь, если хотите.

— Да, сэр, — прошептал Тинклер. — Спасибо, сэр.

Ожидая, пока принесут чай, Эрнест мрачно смотрел в окно на залитый солнцем пейзаж. Фамильная усадьба Уэлсток — Холл была, как и многие другие, во время войны превращена в сплошные огороды; та же ее часть, которую патриотически настроенный сэр Родрик, дядя Эрнеста, не пожелал видеть распаханной и покрытой ирригационными канавами, досталась сорнякам. Однако повсюду уже виднелись следы возвращения к обычной мирной жизни. Разумеется, нужного количества работников было не найти, однако пожилой мужчина и двое пятнадцатилетних подростков старались вовсю. Теннисный корт пока, разумеется, восстановить не успели, но лужайка перед домом была аккуратно подстрижена и украшена клумбами, на которых цвели крокусы. Да и вокруг дома многие клумбы, уже приведенные в порядок, пестрели яркими цветами. Из окна спальни Эрнесту был виден шпиль собора, хотя само здание и все церковные постройки скрывала густая листва деревьев и кустарников; видел был лишь угол домика священника.

Когда — то пейзаж этот носил совершенно идиллический характер, и Эрнест частенько задавался вопросом: а что, если бы он провел свое детство здесь, а не в Индии, и учился бы в обычной школе, а не дома, у приходящих учителей? Дядя Родрик и тетя Аглая, своих детей не имевшие, неоднократно предлагали прислать племянника к ним, чтобы он «учился в нормальной школе», а каникулы проводил в Уэлстоке. Однако родители Эрнеста так и не согласились отослать его, и в глубине души он был им за это благодарен. Столь многое изменилось в Англии по сравнению с той далекой восточной и вряд ли подверженной сильным переменам страной, такой древней и медлительной, до которой, чтобы добраться, нужно было пересечь четверть земного шара! И теперь Эрнест гораздо больше жалел о том, что ему пришлось уехать из Индии.

Сегодня, впрочем, после пережитого ночью во сне ужаса и отчаяния даже вид столь любимого им купола мечети Кубла Хана вряд ли смог бы рассеять те мрачные тучи, что заволокли его душу, ибо душа его была столь же сильно искалечена войной, как и негнущаяся теперь нога.

Тинклер наконец принес чай. Поставив поднос на столик и намереваясь отправиться в ванную комнату, он спросил:

— У вас на сегодня уже есть какие — то планы, сэр?

Эрнест со вздохом отвернулся от окна. Взгляд его упал на складной мольберт, прислоненный к столу, пачку бумаги для рисования, коробку с акварельными красками и прочие атрибуты художника — любителя.

«Стану ли я когда — нибудь настоящим художником? — думал он. — Пусть хоть неважнецким? Говорят, кое — какие способности у меня есть… Но я, похоже, совершенно разучился видеть. Я вижу не тот мир, что находится передо мной, а то, что скрыто внутри него, за его пределами, его темную суть… Тайные ужасы…»

Помолчав, он сказал:

— Знаете, Тинклер, я, пожалуй, прогуляюсь и сделаю несколько набросков.

— Так может, мне попросить повара приготовить вам корзинку с ланчем?

— Да не знаю я! — Эрнест чуть не сорвался во второй раз и заставил себя сказать гораздо спокойнее: — Хорошо, я сперва позавтракаю, а потом решу и скажу вам.

— Вот и прекрасно, сэр, — спокойно откликнулся Тинклер.

Приняв ванну, побрившись и одевшись, Эрнест, впрочем, едва прикоснулся к завтраку и теперь медленно брел через вестибюль к той двери, что вела в сад. Каждое, даже самое незначительное усилие требовало от него прямо — таки невероятных душевных затрат, а уж что касается принятия важных решений… Мрачно размышляя о том, что ведет себя в высшей степени невоспитанно по отношению к верному Тинклеру, который стал для него тем, чем не смог бы, наверное, стать и самый лучший друг, Эрнест уже готов был открыть дверь на террасу, когда зычный голос тети Аглаи остановил его, пожелав доброго утра.

Резко обернувшись и поскользнувшись на паркетном полу, он лицом к лицу столкнулся с теткой, с ног до головы одетой в черное: траур она носила со дня смерти мужа, сраженного инфлуэнцей[18] три года назад. В принципе, отведенный для обязательного ношения траура срок давно истек, но тетя Аглая явно решила уподобиться королеве Виктории, до смерти носившей траур по своему Альберту. В остальных аспектах, правда, ни малейшего сходства с королевой у нее не наблюдалось, да и принц Альберт, бывший, как известно, небольшого роста, вряд ли соблазнился бы пышным бюстом статной Аглаи, весьма сильно затянутым в корсет.

Но хуже всего было то, что взаимоотношения тети с окружающими стали столь же строгими и негнущимися, как и ее корсеты. Когда дядя Родрик был еще жив, а Эрнест несколько раз, получив отпуск на фронте, приезжал к ним отдохнуть, с теткой вроде бы еще можно было иметь дело; она способна была даже произвести неплохое впечатление, если не считать ее дурацкого снобизма, связанного с чрезмерно трепетным отношением к собственному статусу супруги владетельного аристократа. Теперь же она называла себя не иначе как хозяйкой замка Уэлсток — иначе говоря, считала себя официальной хранительницей не только своих владений, но и здешних законов, норм поведения и самой жизни «собственных вассалов». И Эрнест, разумеется, невольно оказался в их числе.

Он не успел ответить на приветствие тетки, ибо она продолжила:

— Между прочим, совершенно неподходящий наряд для святой обедни!

Мрачная религиозность тоже стала одной из непременных составляющих ее нового облика. Она возобновила «семейные» моления, которые Эрнест скрепя сердце все же посещал, ибо «негоже показывать слугам, что между хозяевами существуют какие — то разногласия». Однако про себя он все это считал «полным дерьмом».

Через открытую в столовую дверь ему было видно, как горничная убирает со стола. И он, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышала девушка, вежливо сообщил «дорогой тете»:

— А я, между прочим, в церковь и не собирался, тетушка.

Она придвинулась ближе, горой нависая над ним:

— Молодой человек! Я достаточно натерпелась от вас по причине вашего якобы надорванного душевного равновесия! Однако вы начинаете испытывать мое терпение. Вы здесь уже целый месяц, и доктор Касл уверяет меня, что поправляетесь вы весьма неплохо. Надеюсь, в ближайшем времени вы все же сочтете нужным поразмыслить над тем, какое гостеприимство я оказываю вам и в каком неоплатном долгу вы, как и все мы, впрочем, перед нашим Создателем!

Казалось, вся кровь разом отхлынула у него от лица; он прямо — таки физически ощущал, как побелели его щеки. Крепко сцепив пальцы — он был настолько взбешен, что, казалось, может и ударить эту лицемерную старую суку, — он скрипнул от злости зубами и едва слышно процедил:

— У меня нет и не может быть никаких долгов перед Богом, допустившим эту чудовищную, грязную войну!

И, прежде чем тетка успела обрушиться на него с обвинениями в богохульстве, он резко распахнул дверь и выскочил на залитое ярким солнечным светом крыльцо, забыв и шляпу, и трость, на которую всегда опирался при ходьбе.

В церкви звонил колокол. Один — единственный. И Эрнесту с его растревоженной душой этот звон показался похоронным.

— Мистер Пик, это вы? Погодите же, мистер Пик!

Голос был тихий, смущенный. Эрнест тряхнул головой, постепенно приходя в себя. Он стоял, опираясь о стену, отделявшую храмовый двор от домика священника. Колокол наконец звонить перестал. Прямо перед Эрнестом стояла тоненькая девушка. Широкие поля шляпы закрывали от солнца ее лицо. На ней было простенькое платьице из темно — серой материи — того же цвета, что и ее большие, полные тревоги глаза.

Хотя в данный момент Эрнеста больше всего занимал вопрос, не плакал ли он в полный голос — он знал, что с ним такое порой случается, — все же рука его машинально поднялась к полям несуществующей шляпы.

— Доброе утро, мисс Поллок, — выдавил он наконец. — Простите, если я вас напугал…

— Ничуть вы меня не напугали. Я просто решила тут прогуляться, пока дедушка доводит до ума свою проповедь.

Страстно желая стереть дурное впечатление, которое он, возможно, произвел на эту милую девушку, он пробормотал:

— Боюсь, вы уже догадались, что меня, к сожалению, в церкви не будет и послушать проповедь вашего дедушки я не смогу. Видите ли, я только что пытался объяснить своей тетке, что… потерял всякую веру в любящего, всепрощающего и всезнающего Бога, увидев, что Он позволил сотворить там, где я побывал!

Чувствуя, что бормочет нечто уж и вовсе несусветное, Эрнест умолк на полуслове, с удивлением и невероятным облегчением заметив, что мисс Поллок и не думает на него обижаться. Мало того, она сказала:

— Да, это я хорошо понимаю! Джеральд, мой жених, говорил примерно то же, когда приезжал в отпуск…

«Да! — подумал Эрнест. — О Джеральде я уже слышал. Убит в боях… под Камбре. Кажется, танкист».

Пока он мучительно подыскивал нужные слова, со стороны замка донесся скрип колес по гравию: это означало, что леди Пик собралась ехать в церковь в карете, хотя пешком могла бы добраться туда в два раза быстрее, ведь на карете приходилось делать довольно — таки большой крюк. Но, разумеется, тетя Аглая пешком ни за что бы не пошла!

Она также, безусловно, могла бы купить себе и автомобиль вместо кареты — впрочем, у дяди Родрика автомобиль имелся еще до войны, только она этого никогда не одобряла и не раз говорила, что была просто счастлива, когда их шофера призвали в армию и сэр Родрик велел ему ехать в Лондон на машине и там передать ее на нужды своего полка.

Мисс Поллок, глядя Эрнесту через плечо, заметила:

— Вот и ваша тетя отправилась в церковь. Мне, пожалуй, пора поторопить деда, а то он иногда теряет счет времени. Между прочим, я вот еще что хотела сказать: в теплую погоду мы любим пить чай в саду. Может быть, вы как — нибудь захотите к нам присоединиться? Мы были бы очень рады!

— Но я… Право, вы так любезны!.. — заикаясь, пробормотал Эрнест.

— И совершенно не нужно назначать визит заранее! В любой день, когда у вас выдастся свободный часок, просто попросите кого — нибудь из слуг сбегать к нам и сказать, что вы сейчас придете. Ой, вот теперь мне и правда пора бежать! До свидания, мистер Пик!

И она исчезла, оставив Эрнеста в тяжких раздумьях: он все пытался вспомнить, не разговаривал ли он сам с собою вслух, когда она его окликнула, а если разговаривал, то что именно говорил?

Как и всегда, здешние очаровательные окрестности и прелестный летний закат казались ему насквозь пропитанными некоей скрытой угрозой; угроза эта обычно представлялась ему в виде червей, кишащих в плодородной почве и способных размножиться настолько, что они запросто могли начать пожирать и самих людей.

«Газовая гангрена, — думал он. — Только у меня ею поражена сама душа…»

Ратуша, церковь и дом священника располагались на вершине небольшого холма, а остальные дома деревушки рассыпались беспорядочно чуть ниже по склону того же холма, а также — соседнего. В былые времена многим, особенно детям и старикам, было весьма утомительно карабкаться в гору, чтобы попасть в церковь к святой обедне, и прихожане часто довольствовались тем, что добирались только до родника, с давних пор бившего у подножия церковного холма; считалось, что его воды обладают способностью очищать душу и смывать грехи.

В начале XIX века один весьма знатный аристократ велел устроить на месте этого родника крытый колодец, а рядом проложить удобную пологую тропу, ведущую к церкви. С тех пор это место стало называться «перекресток у Старого родника». Аристократ также велел посадить по обе стороны от крытого колодца два великолепных каштана. В их тени жарким летним утром собирались многие жители Уэлстока, чувствовавшие себя неловко в темных воскресных костюмах. Среди них, несмотря на прекрасную погоду, редко теперь мелькало счастливое, улыбающееся лицо. Вот и сегодня — в который уж раз! — трагическая весть разнеслась по деревне: умер совсем еще молодой мужчина Джордж Гибсон, который воевал во Франции, был отравлен газами, попал в плен и не так давно вернулся домой. Да только вот вернулся он совсем больным. Все кашлял да кашлял и наконец выкашлял все свои легкие — умер, оставив жену и троих маленьких детей.

Жители деревни сидели, как всегда разделившись на две группы: слева женщины и малые ребятишки, справа отцы семейств, старики и весьма немногочисленные молодые парни. Ребятишки носились вокруг школьной учительницы, мисс Хикс, а женщины, сожалея по поводу смерти Джорджа Гибсона, вели привычный разговор о чересчур высоких ценах, о болезнях — в те дни любой скачок температуры у ребенка грозил второй волной страшной инфлуэнцы. Женщины обсуждали пришедшее в упадок хозяйство, свои жалкие дома, давно нуждавшиеся в ремонте, и редкую по нынешним временам предстоящую свадьбу — без особого, впрочем, оптимизма: уж больно время неподходящее, полагали они, чтобы любовью заниматься да детишек плодить.

Мужчины же, сидевшие поодаль, говорили о своем. Молодых мужчин в деревнях оставалось все меньше: из тех, что не попали на фронт, большая часть стремилась в города в поисках заработка и веселой жизни, да там и оседала. За спинами отцов маячили насупленные мальчишки — подростки; у них было уже достаточно сил, чтобы помогать семье, однако же проблемы старших их пока что совершенно не заботили.

В центре мужской группы всегда был Гирам Стоддард, кузнец и ветеринар, а также член местной крикетной команды — он обычно охранял воротца. Рядом с ним частенько сидел и его брат Джейбиз, хозяин гостиницы «Большая Медведица». Братья обменивались новостями с местными фермерами, среди которых был и самый богатый из них, Генри Эймс. Впрочем, местным он не считался, хотя давно уже перебрался в Уэлсток из соседнего графства и прожил в этой деревне более десяти лет. Правда, люди вели себя по отношению к нему и членам его семьи очень вежливо, но по — прежнему считали их чужаками. Во всяком случае, среди мужчин Генри Эймс был единственным, к кому все неизменно обращались «мистер Эймс».

Мужчины в отличие от женщин сохраняли на лицах весьма мрачное выражение, даже беспечно болтая друг с другом. Сперва, впрочем, основной темой их беседы, как и у женщин, стали Джордж Гибсон и его несчастная семья. Затем они перешли к более насущным проблемам. В частности, они говорили о том, что катастрофически не хватает рабочих рук. Кстати, Джордж Гибсон был сельскохозяйственным рабочим и жил в коттедже, принадлежавшем леди Аглае. Простые землепашцы дружно затыкали рот тем «теоретикам», которые уверяли, что сельское хозяйство вскоре будет полностью механизировано, — ведь никто из этих крестьян (за исключением все того же мистера Эймса!) не мог себе позволить купить новую и дорогую технику, а лошадей во время войны погибло столько, что в ближайшее время восстановить лошадиное поголовье уж точно не удастся. Те же опасения относились и к остальным домашним животным: поголовье коров и овец также значительно уменьшилось, и не хватало рабочих рук, чтобы ухаживать за скотиной… Ох, и тяжелые времена наступили! Может, даже тяжелее, чем в войну. Кто — то вспомнил, что политики клятвенно обещали «готовые дома для героев», и эта острота была встречена ироническими смешками, в которых явно недоставало веселья.

Желая несколько разрядить обстановку, Гирам повел речь о том, что лето нынче пришло рано, а это обещает хороший урожай сена. Упоминание о созревающих травах естественным образом привело к обсуждению сенокоса и расчистки совершенно заросшего крикетного поля, а это, в свою очередь, вызвало очередной приступ подавленного молчания: мужчины вспомнили, скольких игроков недосчитается теперь их команда.

Помолчав, Гирам с притворной бодростью вызвался:

— Что ж, придется мне после службы сходить к ее милости и попросить у нее на время газонокосилку. Кто со мной?

Четверо или пятеро, хотя и неохотно, все же откликнулись на его предложение. А вот когда был жив сэр Родрик, предложение это прозвучало бы для любого весьма заманчиво: сэр Родрик, конечно же, сразу дал бы газонокосилку, да еще и каждого угостил добрым кувшином пива — на прощанье. А вот иметь дело с ее милостью…

Словно читая мысли односельчан, старый Гаффер Тэттон проскрипел:

— Ох, и плохие ж времена настали! Ох, плохие!..

Мужчины расступились, пропуская старика в центр своего кружка. Он опирался на толстую дубовую палку, которую вырезал себе, пока ревматизм не успел еще совсем изуродовать ему ноги и руки и согнуть крючком спину. В свое время Гаффер слыл искусным резчиком по дереву, плотником и колесным мастером. Но те дни давно миновали, и теперь он считал, что его мастерство вряд ли кому — нибудь понадобится, и любил повторять, что если в военное время почти все старались делать на фабриках, то и в мирное время по привычке станут поступать так же, а старые мастера вроде него останутся не у дел. Его мрачные предсказания, конечно же, в итоге сбылись, но в те дни кое — кто из молодежи и посмеивался у него за спиной. Однако большая часть жителей деревни с уважением относилась к этому мудрому старику.

Посмотрев вокруг затуманенным взором, Гаффер Тэттон промолвил:

— Да, тяжкие времена посланы нам во испытание! Только что ж удивляться? Ведь нынче как раз урочный год! В прошлый — то раз мы притворились, будто урочного года и не заметили! Так что теперь придется вдвойне отдуваться!

Отлично понимая, о чем он говорит, старшие мужчины беспокойно задвигались; по виду их было ясно, что им очень хочется сменить тему разговора. Когда же кто — то из парней, совершенно сбитый с толку словами насчет «урочного года», попросил разъяснений (мистер Эймс тоже явно обрадовался, что кто — то задал вопрос, так и вертевшийся у него на языке), то уже не только в глазах мужчин замелькала тревога, но кое — кто собрался и поспешил уйти прочь. Но Гаффера Тэттона не так — то легко было сбить с нужной темы.

— Первый раз это был 1915 год, — произнес он с нажимом. — Оно, конечно… война и все такое… И Она нас тогда простила, это точно. Да только в этот раз уж не простит! И ведь Она не раз нас предупреждала, неужто не заметили? Умер сэр Родрик! А его полноправный наследник… Нет, над ним точно проклятие тяготеет!

Кое — кто из собравшихся даже присвистнул. Всех огорчали печальные сведения о болезни мистера Эрнеста — эти сведения местные жители вытянули из его слуги, мистера Тинклера, имевшего привычку по вечерам заходить в «Большую Медведицу». Этот Тинклер, хоть и был «одним из Ланнонов» по рождению, оказался вполне приличным парнем, знал великое множество всяких историй и анекдотов, а также обладал удивительной способностью выпивать немыслимое количество местного сидра.

И все же столько времени прошло с тех пор, как мистер Эрнест вернулся, а здоровье его по — прежнему пребывало в весьма плачевном состоянии!

— Хрупкий он очень! — как — то заметил мистер Тинклер и снова повторил, словно одобряя выбранное им определение: — Да, хрупкий! Таким трудно жить. У них, как говорится, душа тонкая, артистическая. Ясно вам? Для тех, у кого такая душа, это свойство — не то благословение, не то проклятие…

Вот и он произнес вслух слово «проклятие», хоть и вкладывал в него совсем не такой смысл, как Гаффер Тэттон…

Однако сейчас старик был охвачен порывом красноречия. И утверждая, что им надо только прихода священника и дождаться, вещал:

— Так ведь оно как положено? Ведь до Троицына дня рукой подать! И если мы не упросим святого отца благословить колодцы и источники…

Кашлянув, Гирам прервал старика:

— Мы, между прочим, говорили о том, что надо бы крикетное поле в порядок привести. И хотели после службы зайти к ее милости, чтобы…

Гаффер прямо — таки побагровел:

— А я думал, вас наши колодцы заботят! Неужто ж вы не поняли, что Она и есть одно из посланных нам несчастий? Что Она — это тоже предупреждение?

И многим показалось, что это действительно так; они бы, может, и вслух это высказали, да только тут как раз мимо проехала ее карета. Услышав целый хор голосов, произносивших: «Доброе утро, госпожа!», она, то есть леди Аглая, вышла из кареты, несколько раз благодарно и надменно кивнула в сторону снятых шапок и склоненных голов, а потом важно прошествовала вверх по дорожке, ведущей между могильными плитами к входу в храм.

Люди покорно двинулись следом.

Но проповедь священника они в тот день слушали плохо.

«А ведь они что — то припозднились с подготовкой крикетного поля», — подумал неожиданно Эрнест, когда бродил в окрестностях замка, пытаясь спастись от неотступных страшных видений.

Позабыв о том, что собирался заняться рисованием, он позволил ногам самим нести его. Обрывки воспоминаний о том, как однажды летом он приезжал сюда в отпуск с фронта, вдруг пробудились в его душе; вскоре он увидел крикетное поле, сейчас более всего похожее на обыкновенный лужок, хоть трава там и была, пожалуй, чуть покороче, чем жнивье на хлебном поле. Но для хорошего удара слева поле, конечно, совершенно не годилось.

На Эрнеста вдруг снова нахлынули воспоминания о прошлом. Ну да, конечно, беседка должна быть слева от поля… Вот и она! Когда — то зеленые, доски явно нуждаются в свежей покраске. Да и болтающаяся на одном гвозде дощечка с названием усадьбы выглядит убого, истерзанная зимними ветрами…

В душе поднялась давняя боль. Деревенской команде тогда не хватало отбивающего — его совсем недавно призвали в армию, — и они попросили Эрнеста сыграть за честь Уэлстока. Он согласился и отбил, наверное, мячей сорок — весьма неважнецки, надо сказать, посланных. Этого оказалось достаточно, чтобы сравнять счет, и в итоге Уэлсток даже выиграл, получив на два очка больше.

«Это была моя последняя игра в жизни!» — подумал он.

И, повернувшись к полю спиной, медленно побрел к дому, стараясь не заплакать.

По пути он заглянул в летний домик; там в водонепроницаемом сундуке хранились принадлежности для игры в крокет. Смутно вспомнилось собственное высказывание: «Крокет — практически самая активная из тех игр, для которых я отныне буду пригоден!» Как всегда готовый выполнить любую невысказанную команду, Тинклер уже вытащил колышки и разметил границы площадки.

Желая чем — нибудь занять время до ланча, Эрнест открыл сундук, вынул оттуда молоток и шар и стал бесцельно гонять шар по лужайке. Однако в голове его все время крутились обрывки недавнего разговора. К счастью, это не имело ни малейшего отношения в окопному аду. Однако звуки, доносившиеся из церкви, где шла служба, навели его на мысль об индуистских религиозных процессиях, о статуях божеств, вымазанных сливочным маслом «гхи» и увешанных гирляндами цветов, а отсюда было уже рукой подать до терпеливого Гуль Хана, носильщика его отца и отличного боулера, который чертовски ловко бросал мяч по калитке противника, играя в крикет. В жаркое время года, в Симле…

— Ах, черт возьми! Какой смысл вспоминать все это! — прошептал он и с такой силой ударил молотком по шару, словно находился в гольф — клубе. Шар, врезавшись в стойку ворот, начисто снес их, выбив из мягкой торфянистой почвы. Эрнест швырнул вслед шару молоток, сердито повернул к дому…

И вдруг застыл как вкопанный.

По подъездной дорожке медленно поднимались к замку шестеро мужчин в черных костюмах и шляпах. Он узнал всех, хотя и не смог бы с уверенностью назвать их по именам. Точно он знал только одно имя: мистер Стоддард. Именно он, разумеется, шел во главе процессии, загорелый и немного флегматичный, капитан деревенской крикетной команды — единственной команды, на стороне которой Эрнест согласился бы играть…

И снова он, должно быть, невольно заговорил вслух, потому что тихий голос у него за спиной подтвердил:

— Совершенно верно, сэр. Это именно мистер Гирам Стоддард. Есть еще мистер Джейбиз Стоддард, но он занят: у него ведь гостиница «Большая Медведица», и ему пришлось пойти туда. — И Тинклер прибавил немного смущенно: — Я вас заметил, когда мы выходили из церкви, так что извинился перед ее милостью и немного срезал путь…

— Спасибо, Тинклер. — Эрнест вдруг почувствовал себя чрезвычайно уверенно. — А вы представляете, что именно привело сюда этих людей?

— Совершенно не представляю, сэр.

— Не знаете, леди Аглая собиралась сразу вернуться домой?

— Нет, сэр. Она хотела сперва навестить семейство Гибсона.

— Да? Того бедолаги, который недавно умер? Хм! Один — ноль в пользу моей тетушки! Я и не думал, что она способна на подобное милосердие. Впрочем, она, возможно, считает, что обязана быть милосердной… Тинклер, что случилось?

— Это, конечно, не мое дело, сэр, однако…

— К черту экивоки, Тинклер!

Эрнест вдруг почувствовал, что задыхается. С чего бы это?

— Ну, раз вы настаиваете, сэр… — начал Тинклер, помолчав. — Нет, я, конечно, не могу с уверенностью утверждать, что визит миледи вызван исключительно благотворительными побуждениями… но я… — Последовало неуверенное покашливание. — Я заметил в ее глазах то, что можно было бы назвать светом надежды, сэр!

Эрнест остановился как вкопанный и резко обернулся к ординарцу.

— Так вы тоже это заметили? — вырвалось у него.

Тинклер посмотрел Эрнесту прямо в глаза и спросил:

— А вы когда в последний раз видели подобный блеск в глазах? У кого? — На этот раз он и не подумал прибавить «сэр».

— Так блестели глаза у того сумасшедшего генерала, который послал нас брать распроклятую высоту в…

— Нет, вы назовите это место! — Тинклер, пожалуй, уже приказывал. — Я не желаю помнить больше, чем помните вы! Он ведь погубил десять тысяч своим дурацким приказом! Мы с вами лишь чудом остались в живых… Да назовите же наконец это место!

— Мале… — Язык у Эрнеста вдруг стал тяжелым, точно гигантская пропитанная водой губка, и не желал повиноваться, не желал произносить нужное название. Эрнест проглотил застрявший в горле комок и буквально вытолкнул изо рта это слово: — Маленхин!

— Да, это было именно там. И я надеюсь, что никогда больше не увижу этих мест, никогда! Но я должен… Нет, сэр, я все — таки пойду и выясню, чего они хотят.

— Погодите, Тинклер. Мы пойдем вместе.

И то, что проклятое слово само сорвалось с уст, странным образом принесло ему неожиданное облегчение. Эрнест оказался вполне способен должным образом поздороваться с мистером Стоддардом и его спутниками и спокойно вспомнить, о чем они говорили в прошлый раз. Когда они объяснили, зачем пожаловали в замок, он, конечно же, сразу пообещал им, что все будет в порядке, хотя в душе отнюдь не был так уж в этом уверен. Потом он стал расспрашивать их о видах на лето.

Деревенские переглянулись. А мистер Стоддард даже пожал плечами.

— Плоховаты у нас дела. Можно сказать, с самого начала войны. Правда, появилось несколько приличных игроков, да только им бы надо побольше тренироваться и почаще воротца защищать.

«Это что же, намек?» — мелькнуло у Эрнеста в голове.

И решив, что, видимо, так оно и есть, он заставил себя улыбнуться.

— Ну что ж, тут и я мог бы немного помочь, — предложил он. И с невольной горечью прибавил: — Хотя, боюсь, игрок из меня теперь никудышный. Разве что в крокет бы сыграл, да ведь для него партнеров не найти…

Потрясенный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, он огляделся.

— Ведь вряд ли кто — нибудь из вас играл в крокет, верно?

Тревога мелькнула в глазах Тинклера, но Эрнест не обратил на него внимания и продолжал:

— А знаете, это ведь тоже очень хорошая игра. Особых физических усилий не требует. Правда, умение нужно большое. Если у вас есть несколько свободных минут, я вам покажу. Тинклер, не могли бы вы заменить вон те воротца и принести мне молоток и парочку шаров?

Впервые за несколько лет чувствуя странное возбуждение, Эрнест принялся посвящать деревенских в тайны этой игры: как вести шар к воротцам, как «убить» чей — то шар, как крокировать, как стать «разбойником». Он делал это с таким воодушевлением, что скованность его гостей постепенно растаяла, а самый младший сказал:

— А знаете, мистер Эрнест, в такую игру и я бы сыграть не прочь!

— Ну и молодец! — воскликнул Эрнест. — И вот что я тебе скажу, я только что это вспомнил: я тут как — то бродил, приехав в отпуск, и в одном из флигелей наткнулся на целый склад сетей. Возможно, они все еще там. Или, может, у вас самих найдется достаточно сетей, чтобы оградить площадку и потренироваться?

— Нет, сэр! — тут же ответил Гирам Стоддард.

— Ну, раз так, давайте пойдем и…

Он услышал деликатное покашливание Тинклера. Карета ее милости уже подъезжала к дому.

— Ага! Вот и тетя! Что ж, прекрасно! Заодно и о газонокосилке договоримся. Тетя! Тетя Аглая!

Спустившись на землю с помощью своего грума и кучера Роджера, который был еще слишком юн для призыва в армию, леди Аглая уставилась на племянника каменным взором.

— Вы богохульствуете в святую субботу, Эрнест! — рявкнула она.

— Что? Ах, вы об этом! — Эрнест взмахнул крокетным молотком. — Вовсе нет. Я всего лишь объяснял этим людям основные правила игры в крокет, надеясь, что когда — нибудь они смогут сыграть со мной.

С тем же успехом он мог обращаться к скале. Миссис Пик прошла мимо племянника, будто не слыша его слов.

— А что, собственно, эти… люди… делают здесь? — оглянувшись, спросила она.

— О, они всего лишь пришли попросить взаймы газонокосилку. Чтобы привести в порядок крикетное поле. Дядя Родрик всегда…

— Молодой человек! Вашего дяди Родрика, увы, больше нет с нами! И когда, прости меня Господи, они собираются использовать это… устройство?

Гирам как снял шляпу, так и вертел ее в заскорузлых пальцах. Но ответить все же решился:

— Да мы хотели сегодня и начать, ваша милость.

На лице леди Аглаи появилось торжествующее выражение.

— Значит, все вы, как и мой племянник, тоже нарушители заповедей! Сегодня день седьмой, святая суббота, день богоустановленного покоя! В этот день нельзя делать никакую работу! Нет, я не разрешаю вам взять мою газонокосилку — ни сегодня, ни в другой день. Возвращайтесь же в лоно своих семей и молитесь о прощении и спасении ваших душ!

И она торжественно удалилась.

— Вы уж простите меня, мистер Стоддард, — обратился к кузнецу юный кучер Роджер, — да только вы ведь сами знаете, какая она! Конечно, людям не больно нравится на нее работать! Верно ведь? Хотелось бы мне посмотреть, какое у нее будет лицо, если я ей возьму да и скажу в субботу: «Нет, ваша милость, не могу я везти вас в церковь, Господь не велит в этот день работать!»

Эрнесту на мгновение показалось, что Гирам вот — вот одернет юнца, скажет, что у него еще молоко на губах не обсохло, но Гирам почему — то ничего подобного не сказал.

— Право, мне очень жаль… — пробормотал Эрнест. — Я и не думал, что она может так разозлиться… Как же вам теперь быть?

— Ничего, скосим поле по старинке, сэр. Хотя мужчин — то в деревне немного осталось, особенно тех, кто еще способен с косой как следует управляться. А ведь выкосить поле для крикета — это особое искусство,«умирающее», как говорит наш Гаффер Тэттон. Вы уж нас извините, сэр, только нам лучше поторопиться и поскорее в «Большую Медведицу» заглянуть, пока оттуда все не разошлись. Там и поглядим, кто у нас еще для такой работы сгодится.

— Постойте! Я тоже с вами пойду! Вот только шляпу и трость возьму! Роджер, предупреди, пожалуйста, на кухне, что я к ланчу опоздаю!

И Эрнест, прихрамывая, поспешил к дому, а крестьяне вопросительно уставились на Тинклера. Тот колебался. Но через некоторое время все же сказал:

— Господин наш, конечно, не совсем «комильфо» себя ведет, верно? Да только сердце у него там, где нужно. Голова, правда, немного не в порядке, но это пройдет. Особенно если ему удастся отстоять свои права перед ее милостью. Это, может, как раз ему и нужно, чтобы окончательно выздороветь. В общем, я тоже с вами пойду. Заодно и за ним присмотрю.

После его слов крестьяне вздохнули с облегчением. Но кое — какие сомнения у них все же остались.

Изумленное молчание воцарилось под низким деревянным потолком питейного зала «Большой Медведицы», когда завсегдатаи харчевни увидели, кто решил присоединиться к их компании, и разговор возобновить не спешили. Только Гаффер Тэттон в своем излюбленном углу у камина продолжал что — то ворчать, как ни в чем не бывало.

Во всяком случае, ничего особенного в том, что в харчевню пожаловал «молодой хозяин», он явно не видел.

Наконец Гаффер перестал ворчать по поводу недостаточно сильного огня в камине, не способного согреть его старые кости, и принялся за другую тему, волновавшую его не менее сильно — а может, и не его одного. Он говорил о том, что забыты древние ритуалы, с чем, по его словам, и были связаны все их теперешние несчастья. Для начала Гирам предпринял серьезную попытку отвлечь внимание гостя от речей старика и повел Эрнеста прямо к стойке бара, где еще раз представил ему своего брата Джейбиза, владельца этой гостиницы, и некоторых других жителей деревни, в том числе даже мистера Эймса.

Узнав, в чем проблема, Джейбиз от души воскликнул:

— Ну, сэр, поскольку вы впервые почтили мою харчевню своим присутствием, позвольте мне выразить вам свое уважение да поднести стаканчик! Чего желаете выпить?

Эрнест неуверенно огляделся. В последние несколько минут настроение у него существенно упало; он злился на себя за то, что тетка снова взяла над ним верх, и теперь, в этой непривычной обстановке, среди людей, которым в его присутствии тоже явно было не по себе, он совершенно растерялся и вопросительно глянул на Тинклера, который вкрадчивым тоном предложил:

— Могу рекомендовать вам сидр мистера Стоддарда, сэр. Он сам его делает.

— С удовольствием отведаю! — тут же согласился Эрнест.

— Что ж, спасибо за рекомендацию, мистер Тинклер, — улыбнулся хозяин харчевни и потянулся к кувшину с сидром. — Позвольте и вам налить немного сидра.

И стоило ему повернуть крышку на кувшине, как все в зале снова загудели и прерванная беседа плавно полилась с того же места, на котором была прервана. Но вскоре мирный гул стал стихать: по залу быстро распространились дурные вести насчет неудачной попытки одолжить газонокосилку, и атмосфера стала довольно мрачной.

Гирам Стоддард пригласил своих спутников присесть. С некоторым опозданием заметивший их появление и явно полагавший, что пойти сегодня следовало в церковь, а не в пивную, Гаффер Тэттон все же незамедлительно потребовал у них отчета о принесенных новостях.

— В общем, косилку она нам не даст, — громко и отчетливо сообщил ему Гирам. — Придется за косы взяться!

Гаффер несколько смущенно возразил:

— Нельзя косить, когда наступает пора украшать колодцы! Никакой техникой пользоваться нельзя — природа обидится!

— Я что — то не совсем понимаю, о чем он, — осмелился признаться Эрнест.

— Ох, да не берите вы это в голову, сэр! — воскликнул Гирам. — Наш Гаффер просто помешан на всяких старинных обычаях.

— Но он выглядит искренне огорченным, — возразил Эрнест.

И Гаффер действительно был огорчен, хотя кто — то уже поспешил снова наполнить его кружку. Голос старика прямо — таки зазвенел, точно у проповедника на собрании, и, несмотря на все попытки утихомирить его, Гираму в конце концов пришлось все же объяснить гостю, в чем тут дело.

— Видите ли, сэр, — Гирам вздохнул, — в прежние времена, еще до войны, аккурат между Вознесением и Троицей у нас тут отмечали один… местный…

— Праздник! — подсказал кто — то из глубины зала. — Священный обряд отправляли!

— Точно, обряд. Вот это правильное слово. Спасибо… — Он огляделся, поискав в зале подсказчика, и удивленно промолвил: — Мистер Эймс! В общем, мы тут кое — что украшали, картины разные делали — из цветов, листьев, ольховых шишек и тому подобного, а потом эти картины относили к источникам и колодцам.

— И к тому колодцу, что под горой, пониже церкви, — настойчиво напомнил кто — то.

— Да, и на перекресток у Старого родника. В три места, в общем. — Гирам пальцем оттянул воротник, словно тот вдруг стал ему чересчур тесен. — А потом мы обычно просили священника пойти и благословить колодцы.

Гаффер слушал теперь очень внимательно, наклонившись вперед и зажав кружку с пивом в обеих руках, а потом с готовностью закивал, подтверждая слова Гирама:

— Ага! И каждый седьмой год…

— Каждый седьмой год, — громко перебил его Гирам, — мы еще и вроде как пир устраивали. Жарили барана или свинью и угощали всех, не забывая стариков и тех, кто по болезни дома остался.

— На мой взгляд, прекрасная традиция, — искренне признался Эрнест, глядя кузнецу прямо в глаза. — И что же? Неужели вы перестали ее соблюдать?

— Ну да, перестали. Как война началась, так и перестали.

— Но почему?

Повисла неловкая пауза. И поскольку никто больше не выразил желания ответить на этот вопрос, Гирам Стоддард взял эту обязанность на себя.

— Священник — то наш рассказывал, что традиция это языческая, только переделанная на христианский лад. Впрочем, сам я в этих делах ничего не смыслю. Но, осмелюсь сказать, священника — то нашего ничуть этот обряд не смущал.

— Ну да! Вот неизвестно только, что ее милость скажет? — Джейбиз из — за стойки угодливо поглядывал на Эрнеста.

Старший брат в его сторону только глазами сверкнул, но сказать ничего не успел. Крепкий сидр подействовал на Эрнеста довольно сильно, поскольку после контузии и ранения он крайне редко употреблял алкоголь. А кроме того, он практически ничего не ел со вчерашнего дня.

Осушив кружку до дна, он изрек:

— Вы были правы, Тинклер: сидр просто замечательный! Принесите — ка мне еще. А также — и мистеру Стоддарду, и мистеру… Да нет, всем! Почему бы нам не выпить всем вместе? Вот! — И Эрнест вытащил из бумажника несколько крупных банкнот.

Тинклер, хотя и неохотно, но все же кивнул Джейбизу, а Эрнест между тем продолжал, повернувшись к Гираму:

— Не понимаю, почему вас волнует отношение моей тетки к этому обряду? Какая разница, что она по этому поводу думает! Скажите, а как к обряду украшения колодцев дядя Родрик относился?

— Он — то? Хорошо относился! — буркнул Гирам.

— Истинная правда! — подтвердил кто — то. — Вспомните — ка, ведь он, даже если у него гости были, всегда их приглашал вместе с нами к колодцам пойти! Или сам приходил попозже. А он многих приводил — с фотоаппаратами всякими и прочими штуками!

Старшие мужчины дружным хором подтвердили эти слова.

Тинклер вернулся к столу с полными кружками и шепнул Эрнесту:

— Вот, сэр, пожалуйста, угощайтесь!

Тот отпил добрый глоток и отставил кружку в сторону. Теперь разговор захватил его целиком.

— Ну что ж, если главная ваша проблема заключается в том, чтобы уговорить священника, то тут я по крайней мере мог бы словечко замолвить. Дело в том, что мисс Поллок приглашала меня на чай, вот я и затею разговор на эту тему. Вы не возражаете?

По их лицам он понял, что они ничуть не возражают, а Гирам громогласно воскликнул:

— Очень даже великодушно с вашей стороны, сэр! А нам, по — моему, не мешало бы выпить за здоровье нашего мистера Эрнеста!

Эрнест рассеянно поблагодарил, выпил вместе со всеми, вытер губы и снова принялся задавать вопросы. Еще одна вещь очень его заинтересовала.

— А что это за… украшения или картины, о которых вы упомянули?

— Да разные библейские истории, — добродушно ответил Гирам.

— И все они имеют отношение к воде? Например, хождение по воде, Иона и кит и так далее?

Оказалось, что нет. Посетители загудели; их головы закачались в знак несогласия. Теперь уже почти все они сгрудились возле их стола, и старый Гаффер тут же громко пожаловался, что ему ничего не видно, но на него никто и внимания не обратил.

— Нет, просто мы брали любую историю из Библии, какая понравится. Хотя, конечно…

— Да?

— Картины — то эти в основном придумывал один человек… Только он уж теперь умер…

— То есть один конкретный человек обычно придумывал для вас все сюжеты подобных картин?

— Точно так, сэр. Мистер Фабер. И скончался он от того же недуга, что и ваш бедный дядюшка, только на год раньше.

— И с тех пор никто не сумел ничего столь же интересного и красивого придумать! — послышался чей — то жалобный голос.

Эрнест колебался. Он быстро глянул на Тинклера, надеясь получить какую — то подсказку, ибо это уже вошло у него в привычку, но лицо Тинклера было на удивление спокойным и непроницаемым. Мало того, он искусно делал вид, что не замечает вопросительных взглядов молодого хозяина. Охваченный внезапным раздражением, Эрнест одним глотком допил остававшийся в кружке сидр и вынес решение:

— Если вам не покажется это излишней самонадеянностью, то я хотел бы признаться… Тинклер!

— Да, сэр?

— Вы ведь болтали тут обо мне, верно?

— Видите ли, сэр… — Тинклер бросил на него скорбный взгляд. — Я рассказал этим людям не больше, чем требовалось для соблюдения элементарной вежливости, уверяю вас.

— Не волнуйтесь, старина! Я всего лишь хотел выяснить, знают ли они, что я немного умею рисовать. В том числе и красками.

— Да, сэр! Это они, конечно же, знают!

— Ну тогда что ж… — Эрнест окончательно собрался с духом. — Вы не против, если я предложу вам парочку собственных идей?

На лицах присутствующих явственно отразились сомнения, смешанные с восторгом. Гаффер Тэттон снова пожаловался, что ему ничего не видно, и кто — то наклонился к нему и стал терпеливо объяснять. Возникшее было замешательство прервал именно старый Гаффер. С трудом поднявшись на ноги, он воскликнул:

— Не отказывайтесь от этого предложения! Вспомните: сейчас уже идет седьмой год, и если мы не сделаем все как надо, то Она…

Отдельные голоса несогласных потонули в возгласах всеобщего энтузиазма.

— Как же это распрекрасно с вашей стороны, сэр! — громко восхитился Гирам.

Итак, все было решено.

Чувствуя, как в крови его снова разгорается то странное возбуждение, которое он уже испытывал несколько ранее, Эрнест спросил:

— Вы, кажется, говорили, что кто — то фотографировал эти картины… эти украшенные колодцы и источники?

— Точно, сэр.

— Значит, я мог бы посмотреть хотя бы несколько таких фотографий, чтобы получить, так сказать, общее представление о… Тинклер, я что — нибудь не то сказал?

— Сэр, я заметил, что люди начинают посматривать на часы. Наверное, пора расходиться. Может быть, нам следовало бы спросить, не ждут ли их домой, к обеду?

По обступившей их толпе пронесся вздох облегчения, и Эрнест, крайне смущенный, поднялся.

— Простите! — воскликнул он. — Я совсем позабыл о времени!

— Что вы, сэр! За что же вам прощения — то просить? — возразил Гирам. — Хотя… кое — кого здесь действительно дома ждут. А что касается фотографий… Джейбиз! — Тот оглянулся на брата. — У нас ведь тоже вроде бы где — то такой альбом был? Ну, с теми фотографиями?

— Да, где — то валялся. Я непременно постараюсь его разыскать, мистер Эрнест!

— Вот и прекрасно! — воскликнул Эрнест. — А я поговорю со священником. Тинклер, вы не знаете, куда я задевал свою шляпу? Ах, вот она! Спасибо. Ну что ж, всего хорошего, джентльмены!

После того как дверь за гостями захлопнулась, довольно долго стояла полная тишина. Наконец всеобщие чувства выразил Джейбиз:

— Вот это действительно настоящий джентльмен! И нас тоже джентльменами называет! Так и сэр Родрик себя вел.

— Зато ее милость — совсем не так! — мрачно заметил Гирам.

И компания, отпуская язвительные шутки в адрес хозяйки замка, стала расходиться. Но тут вдруг раздался громкий возглас мистера Эймса:

— Эй, погодите минутку!

Все головы разом повернулись к нему.

Распахнув пиджак и сунув большие пальцы рук в проймы жилета, мистер Эймс смотрел на них чуть ли не с вызовом.

— Раз вы готовы принять помощь от мистера Эрнеста, — сказал он, — то, смею надеяться, примете ее и от меня. У меня есть поросенок, которого я откармливал для ярмарки в Манкли… Я прожил в здешних местах достаточно долго и знаю, — он бросил взгляд на Гаффера, — какое значение вы придаете празднику украшения колодцев. Надеюсь, вы позволите мне подарить этого поросенка деревне по случаю дня Святой Троицы?

В харчевне на несколько минут воцарилась полная тишина, исполненная неуверенности. Тишину нарушил все тот же Гирам Стоддард. Подойдя к Эймсу, он протянул ему руку и воскликнул:

— Сказано не хуже, чем у мистера Эрнеста! Джейбиз! Налей — ка напоследок еще по одной: за Генри!

— О чем это они? — сердито спрашивал у всех Гаффер Тэттон.

Когда наконец ему все растолковали и сообщили также, что Гирам обратился к мистеру Эймсу по имени, Гаффер просиял.

— Вот именно это я всегда и твержу! — воскликнул он. — Поступайте с Ней как полагается, и Она тоже вам воздаст честь по чести! А может, уже и начала воздавать…

Когда они вернулись в замок, Тинклер настоял, чтобы Эрнест хоть что — нибудь съел, и принес ему в летний домик холодного мяса, хлеба и маринованных овощей. Леди Пик, как всегда днем, удалилась в спальню и прилегла отдохнуть, так что ее «дорогой племянник» избежал упреков по поводу отсутствия за столом во время ланча.

Все еще страшно возбужденный, Эрнест даже с набитым ртом говорил без умолку; его необычайно потрясло то, что в современной английской деревне сохранился столь ранний дохристианский обряд. Он попросил Тинклера непременно сходить в домик священника и передать мисс Поллок, что он хотел бы воспользоваться ее любезным приглашением прямо сегодня. Понемногу выпитый сидр и сытый желудок сделали свое дело, и Эрнест, чувствуя непреодолимую сонливость, в конце концов пробормотал, что неплохо было бы вздремнуть, и действительно заснул. Очень этим довольный, Тинклер быстренько отнес поднос на кухню и отправился выполнять поручение хозяина.

Однако, вернувшись назад менее чем через полчаса, он обнаружил Эрнеста опять бодрствующим и полным прежней мучительной нерешительности. Когда Тинклер передал ему приглашение к чаю в четыре пополудни, он страшно встревожился.

— Нет, Тинклер, все бесполезно! — бормотал он. — Я не гожусь для переговоров. Вам придется снова сходить туда и извиниться. Как я могу в чем — то убеждать священника? Я ведь не верю в его Бога! А из — за этого могу невольно и оскорбить его…

— Нет, сэр, что вы!

— А что? — Эрнест сердито воззрился на Тинклера. — Вы ведь прекрасно знаете, Тинклер, что я, черт возьми, гроша ломаного не дам за его дурацкие фокусы в церкви!

— Знаю, сэр. Но, судя по тому, что произошло сегодня, я уверен, что вам бы очень хотелось сохранить некоторые старинные обычаи. Как и мистеру Поллоку, между прочим.

— Но мистер Стоддард сказал…

— Он, видимо, ошибается. Когда я был у мистера Поллока, то позволил себе упомянуть об этом в присутствии миссис Кейл, его домоправительницы. Она ведь местная. Очень любезная дама, смею заметить! Так вот, по ее словам, если бы все зависело только от мистера Поллока, то никаких препятствий для возрождения обряда не возникло бы.

Медленно и как — то вяло слова Тинклера проникали в душу Эрнеста. Наконец он сказал:

— То есть моя дорогая тетушка в очередной раз оказалась той самой ложкой дегтя в бочке с медом?

— Похоже на то, сэр.

— Хм… — Эрнест посмотрел в сторону дома, на задернутые занавесками окна тетушкиной спальни. — В таком случае… Хорошо, Тинклер. Постараюсь держаться как можно смелее и увереннее. Но вы тоже со мной пойдете. И как следует выспросите обо всем миссис — как вы сказали? Кейл? Да, миссис Кейл. И если я все испорчу, то, возможно, вам в следующий раз удастся найти более удачный подход к священнику.

Эрнест отвернулся от теткиного дома и посмотрел на деревенские дома, утопавшие в зелени.

— По — моему, это вполне приличные люди! — пробормотал он негромко, словно размышляя. — И мне бы не хотелось, чтобы у них были из — за меня неприятности…

— Добрый день, мистер Пик, — приветствовал его священник. На носу у него сидели очки, лицо было изборождено глубокими морщинами; двигался он немного скованно из — за застарелого артрита, однако его голос звучал вполне твердо. — Очень рад, что вы смогли нас навестить. Прощу вас, садитесь.

Эрнест неловко сел на предложенный ему стул. Стол был накрыт в тенистой беседке, и мисс Поллок, улыбаясь, спросила, какой чай он предпочитает — индийский или китайский? — и подала ему блюдо с печеньем и маленькими бутербродиками с рыбным паштетом.

Впрочем, улыбка ее отчего — то показалась Эрнесту вымученной, и его снова одолели сомнения. Еще на подходе к дому священника он почувствовал, что нервы опять изменяют ему, и хотел было повернуть назад, но Тинклер сделал вид, что его не слышит, и даже не обернулся; пришлось взять себя в руки и догнать его.

— Нет, вы просто представить себе не можете, как я рад вашему визиту! — воскликнул старый священник, вытирая губы большой белой салфеткой. — Я… видите ли… мне давно хотелось побеседовать с вами.

«Интересно, на какую тему?» — подумал Эрнест и внутренне весь напрягся.

Неужели и здесь его будут упрекать за то, что он не ходит в церковь? В таком случае, разумеется, лучшая форма защиты — это нападение. И он решил начать первым:

— Вы знаете, падре, — в армии «падре» было расхожим словечком, обозначавшим капеллана, и сорвалось с его языка машинально, — мне ведь тоже очень хотелось кое — что обсудить с вами. Очевидно, деревенские жители…

Однако договорить он не успел: в разговор вмешалась мисс Поллок; глаза ее смотрели встревоженно.

— Если не возражаете, мистер Пик, — тихо заметила она, — пусть сперва дедушка выскажет свои соображения. Кстати, они касаются вашей тетушки.

— Да, конечно… — пробормотал Эрнест. — Простите!

— Что? Как вы сказали? — переспросил старик, поднося к уху ладонь. — Боюсь, в последнее время я стал неважно слышать.

Не обращая на деда внимания, мисс Поллок продолжала уже сердито:

— Вы уже слышали, что она теперь надумала?

Это звучало тревожно, но Эрнест покачал головой:

— Боюсь, что еще нет, мисс Поллок. Если честно, я в последнее время стараюсь с ней не встречаться.

— Это же просто стыд и позор! — Мисс Поллок даже ногой под столом топнула.

Дед успокоительным жестом похлопал ее по руке, но она сбросила его руку и воскликнула:

— Прости, дедушка, но молчать ты меня не заставишь! То, что она собирается сделать, это… это не по — христиански!

Старик вздохнул.

— Да, это как минимум немилосердно, должен признаться… Но мистер Пик, похоже, не понимает, о чем мы, собственно, говорим, дорогая. Не правда ли, мистер Пик?

Девушка резко повернулась к Эрнесту:

— Вы слышали о смерти несчастного Джорджа Гибсона?

— Да, конечно.

— Вы знаете, что он работал в поместье вашей тетушки? Хотя, если честно, работник он был никакой — он ведь газами был отравлен…

Эрнест молча кивнул: это ему тоже было известно.

— А вы знаете, что Гибсон оставил жену и троих детей?

Он снова кивнул.

— Ну так вот: сэр Родрик в своем завещании специально указал, что Гибсон может жить в своем домишке до конца дней своих, потому что был ранен на войне. А теперь, когда Гибсон умер, ваша тетя собирается вышвырнуть его несчастную вдову с детьми на улицу! И сегодня она сообщила об этом миссис Гибсон, дав им всего одну неделю на сборы.

— Но это же просто отвратительно! — воскликнул Эрнест. — С чего это она вдруг?

Старый священник слегка кашлянул, но девушка не обратила на его предупреждение никакого внимания.

— Младший сын миссис Гибсон родился в марте тысяча девятьсот девятнадцатого, — сказала она с вызовом.

Эрнесту не сразу удалось связать это с поведением тетки. Но вскоре он догадался, что означает названная дата, и медленно проговорил:

— Видимо, вы хотите сказать, что ее младший ребенок не от мужа?

— А как он мог быть от мужа? Ведь Гибсон был с семнадцатого года в плену! — Мисс Поллок наклонилась к нему, пытливо вглядываясь в глаза. — Но ведь сам — то Гибсон ее простил! И обращался с ребенком, как со своим собственным, — я сама это видела! Так почему же ваша тетя не может вести себя так же милосердно? Что дает ей право выносить миссис Гибсон «моральный» приговор? Почему она заставляет несчастную женщину в недельный срок искать себе новое пристанище да еще грозит ей судебным приставом?!

Произнося эту тираду, мисс Поллок буквально задыхалась от гнева. Эрнест невольно восхищался тем, как прелестно в эти минуты ее возбужденное лицо. В первые встречи она показалась ему девицей довольно — таки невзрачной, покорно существующей в тени собственного деда. Но сейчас на щеках ее пылал румянец, а голос звенел от праведного гнева.

Помолчав немного, он тихо промолвил:

— «И тот, кто обидит малых сих…»

С неожиданной сердечностью священник прервал его:

— Я узнал от Элис, что вы один из тех несчастных, которые из — за войны утратили веру в Господа, но должен заметить, что и мне в данную минуту пришли на ум именно эти слова! Отношение вашей тети к происходящему родственно тем ветхозаветным пристрастиям, которые Господь заменил впоследствии проповедью любви и всепрощения. И с тех пор мы не считаем правильным, что грехи отцов должны пасть и на детей их и что дети — то и должны страдать больше всех.

«Боже мой, да разве эта война — не следствие того, что грехи отцов пали на детей, превратив их в пушечное мясо?» — с горечью подумал Эрнест.

Однако он подавил желание высказать это вслух и, помолчав, промолвил:

— Боюсь, мое влияние на тетю Аглаю не слишком велико, но я тем не менее постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

— Спасибо вам! — искренне поблагодарила его Элис, снова наклоняясь вперед и накрывая своей тонкой рукой его руку. — Спасибо большое! Хотите еще чаю? И расскажите же наконец, что вы хотели обсудить с нами?

— Ну, видите ли… — Эрнест довольно неуклюже изложил свои соображения и заметил, что старый священник допил чай и с задумчивым видом протирает очки краешком салфетки.

— Да — да, — промолвил он, — в деревне действительно очень серьезно относятся к празднику украшения колодцев. И я, по правде сказать, не вижу в том большого зла, хотя в основе этого действа и лежит чисто языческая традиция. Но, впрочем, и празднование Рождества и Нового года — тоже традиция языческая, приуроченная к римским сатурналиям.

— Неужели украшение колодцев — такой древний обряд?

— О да! И некогда весьма широко распространенный, хотя Уэлсток, пожалуй, остался единственным местом в западных краях, где он еще сохраняется. Точнее, до сих пор сохранялся. Наибольшее число сторонников этого культа ныне проживает в Дербишире; там обряд украшения колодцев отправляют жители нескольких деревень. Естественно, природа данного действа существенно изменилась. Исходно этот праздник представлял собой обряд жертвоприношения — и, честно говоря, человеческого жертвоприношения! — главному божеству вод. Римляне знали ее как Сабеллию, однако это было искажением гораздо более древнего ее имени. Эта богиня считалась также воплощением весны и ассоциировалась, как того и следовало ожидать, с плодородием растений и животных. В том числе… хм… и такого животного, как человек…

— Но вы все же не видите препятствий для того, чтобы местные жители продолжали отправлять этот обряд? — Эрнест не сумел скрыть своего удивления.

— Ну, во — первых, в нынешние времена он в достаточной степени обезврежен, если можно так выразиться, — с тонкой улыбкой ответил священник. — И почти наверняка деревенские жители понятия не имеют, что некогда с этой красивой церемонией было связано поклонение языческой богине. Я, во всяком случае, никогда не слышал, чтобы они упоминали ее имя. Хотя они по — прежнему называют ее «Она», но местоимения в местном диалекте имеют до некоторой степени взаимозаменимый характер; по — моему, в самом худшем случае они ассоциируют ее с Пресвятой Девой Марией. Это, разумеется, отдает этакой мариолатрией[19], чего я как священнослужитель одобрить, разумеется, не могу, но в этом по крайней мере нет никаких языческих ассоциаций.

— А мне это представляется даже довольно забавным, — заметила Элис. — Помню, еще девочкой я вместе с другими ходила от одного колодца или источника к другому… И картины, которые делал мистер Фабер, казались мне исполненными такого глубокого смысла! А ведь эти мозаичные изображения собирали из всяких кусочков, обломков, веточек, лепестков… Дедушка! — Она повернулась к старику. — По — моему, у мистера Пика прекрасная идея! Давай и мы с тобой вмешаемся и настоим на том, чтобы в этом году возобновили праздник украшения колодцев!

— Что до меня, то я полностью в вашем распоряжении! — с энтузиазмом воскликнул Эрнест. — И вы, я надеюсь, простите мне, если я скажу, что моя тетя, несмотря на всю ее внешнюю набожность, никак не может служить — в моих глазах по крайней мере…

— Примером человека, истинно верующего, так? — мягко закончил за него священник. — Увы, мой дорогой, и я больше уже не могу воспринимать ее как истинную дочь Церкви. На мой взгляд, простые крестьяне с их безыскусным стремлением устроить праздник в честь чуда воды, которая необходима для нашей жизни даже больше хлеба насущного, обладают куда большей верой, чем леди Пик способна поместить в своей душе. Если, конечно, — прибавил он, словно упрекая себя в недостаточном милосердии, — милостивый наш Господь не даст ей сил увидеть бревно в собственном глазу… В общем, мистер Пик, вы меня совершенно убедили! — И старик раскрытой ладонью так шлепнул по столу, что чашки зазвенели, и тут же озорно подмигнул Эрнесту. — Мы с вами заключим сделку, хорошо? И оба бросим вызов леди Пик! Я объявлю, что с этого года возобновляется праздник украшения колодцев, а вы сделаете все возможное, чтобы спасти семейство Гибсонов от принудительного выселения.

«И это будет очень нелегко…» — мелькнуло у Эрнеста в голове, однако он уже с готовностью протягивал викарию руку.

— Решено, падре! Такая игра стоит свеч!

После чая Элис предложила проводить его до калитки. Он уже хотел было сказать, что в этом нет никакой необходимости, когда вдруг понял, что ей хочется поговорить с ним о чем — то еще, но так, чтобы не слышал дед.

И когда она объяснила ему, в чем дело, он был просто потрясен.

Они, собственно, уже готовились проститься, когда она вдруг схватила его за руку.

— Мистер Пик… или, может быть, я могу называть вас просто Эрнест? А вы можете звать меня Элис… впрочем, вы уже знаете мое имя.

— Пожалуйста, называйте меня так, как вам нравится, — смущенно пробормотал он.

— Хорошо, Эрнест. Значит, вы заступитесь за миссис Гибсон? Ведь то, что с ней случилось… так понятно! Это могло случиться во время войны с любой женщиной! Даже, например… — Она остановилась и, выпрямившись как тростинка, посмотрела ему прямо в глаза. — Например, со мной!

— Вы хотите сказать…

— Да. Я была любовницей Джеральда. И сейчас я сама отвечу вам на тот вопрос, который вы хотите задать: нет, я не чувствую себя падшей женщиной! Ни чуточки! И я очень рада, что помогла ему стать настоящим мужчиной, прежде чем его жизнь так внезапно оборвалась… Я, кажется, вас шокирую? Прошу прощения, коли так.

Эрнест смотрел на нее, словно впервые. На лице ее он читал пренебрежение и отвагу. Он заметил, как мучительно стиснуты ее пальцы, и вспомнил, как дрожал ее голос, когда она признавалась в своем «падении». И неожиданно для себя услышал собственный голос:

— Что вы, Элис! Вы ничуть меня не шокировали, правда! И честное слово, я уверен в одном: вашему Джеральду здорово повезло в жизни!

— Спасибо вам, — шепнула она, рывком приблизилась к нему, быстро поцеловала в щеку и бросилась к дому.

— Погодите! — крикнул Эрнест.

— Нет, сейчас не могу!

— Но я забыл предупредить своего приятеля Тинклера… Пожалуйста, передайте ему, что я вернулся в замок!

— Конечно передам! До свидания!

Эрнест шел домой, и в душе у него бушевала целая буря чувств. Но самым сильным из полученных впечатлений было то, что ему удалось (да еще в доме священника!) встретить женщину, которая обладала куда большим мужеством, чем иной мужчина.

Собрав всю свою волю в кулак, он заставил себя быть вежливым с теткой; за обедом он непринужденно болтал с ней — во всяком случае, пока в столовой находилась прислуга — о своем визите к священнику (что несколько смягчило леди Аглаю), о красоте местных пейзажей и о своем неопределенном пока желании написать несколько картин. Он, правда, не смог удержаться от довольно абстрактных замечаний по поводу плачевного состояния сельских общин, но успешно избежал прямых намеков на семейство Гибсонов и на теткин отказ одолжить газонокосилку деревенской крикетной команде. И лишь когда в гостиную был подан кофе и они остались с тетей наедине, он решился затронуть первую из тем.

Самым спокойным и благоразумным тоном он заметил, что, как ему показалось, и старый священник, и особенно мисс Поллок весьма обеспокоены судьбой несчастной миссис Гибсон и ее малолетних детей.

Однако при упоминании этой фамилии лицо леди Пик стало твердым и холодным, как мрамор.

— Очень буду признательна, дорогой, если вы никогда впредь не станете затрагивать эту тему. Упомянутая вами женщина — страшная грешница, и ее необходимо наказать!

— Но тетя! Ведь дети же не виноваты…

— Молчите, сэр! Обязанностью знатных и авторитетных лиц является забота о соблюдении их подопечными всех христианских ценностей. Именно этим я и занимаюсь!

«Господи, да какой смысл говорить с ней? — в отчаянии думал Эрнест. — Ну что ж, я по крайней мере попытался это сделать».

— Хорошо, тетя, я все понял, — сказал он, снова взяв себя в руки. — А теперь прошу вас извинить меня: мне еще нужно кое — что сделать.

— Сделать?

— Да, сделать. — И Эрнест решительно отставил в сторону пустую чашку. — Я сегодня узнал массу интересных вещей, и, в частности, мне рассказали о замечательной церемонии украшения колодцев. В этом году ритуал решено возобновить, и я вызвался подготовить для него несколько эскизов. — Он поднялся и, слегка кивнув тетке, направился было прочь.

— Никаких картин ты писать для этого не будешь! — прогремел ему вслед теткин голос. — Это же чистейшее язычество!

— Вы так думаете, тетя? — Эрнесту казалось, что сердце у него вот — вот выпрыгнет из груди, но голос его не дрогнул. — А вот наш священник придерживается иного мнения. Вообще — то он считает, что этот обряд с течением лет был практически полностью христианизирован. А сюжеты тех картин, которые я собираюсь писать, основаны исключительно на библейских мотивах. Всего хорошего, тетя, желаю вам приятно провести вечер. Впрочем, вряд ли мы успеем еще увидеться перед сном, так что заодно и спокойной ночи.

И Эрнест поспешно вышел за дверь, чтобы не становиться свидетелем нового взрыва бешенства со стороны леди Аглаи.

Но поднявшись к себе и достав из папки первый чистый лист бумаги, он вдруг обнаружил, что мысли его столь же пусты и чисты, как этот лист. Он представил себе, каково сейчас несчастной миссис Гибсон — сидит себе одна в своем домишке, стоящем на отшибе, а вокруг, наверное, плачут дети, и ни она, ни они не знают, будет ли через неделю у них крыша над головой… Эрнест по — прежнему сидел без движения, держа в вялых пальцах карандаш и погрузившись в глубокую задумчивость, когда к нему вошел Тинклер. Верный слуга собирался перетряхнуть и перестелить хозяину постель, выложить на подушку пижаму и приготовить очередную порцию валериановой настойки. Подойдя к окну, чтобы задернуть шторы, Тинклер сочувственно спросил:

— Не хватает вдохновения, сэр?

Сердито отшвырнув карандаш, Эрнест поднялся и стал мерить шагами комнату.

— Вот именно! — пробурчал он. — Сперва всяких идей было вроде бы полно. Например, можно было изобразить сцены из жизни восточных уголков Империи на основе притчи о трех волхвах. Когда я жил в Индии, родители однажды привели меня в церковь — это было в Гоа, а гоанцы утверждают, что были обращены в христианство самим апостолом Фомой… А еще я видел христианскую службу в Сингапуре и в Гонконге. Я, правда, был тогда совсем ребенком, но хорошо помню всякие интересные подробности. Но это все — таки… ну… не то, что ли! — И он бессильно рухнул в кресло. — Вот вы, Тинклер, куда больше меня общались с местными жителями. Может, у вас какие — нибудь идеи есть?

Несколько мгновений Тинклер колебался. Потом сказал:

— Надеюсь, это не слишком самонадеянно с моей стороны, сэр…

— Прекратите немедленно, Тинклер! Переходите к делу!

— Хорошо, сэр. Вам не кажется, что в Новом Завете есть и куда более подходящие к данной ситуации истории? Например, «О женщине, взятой в прелюбодеянии»[20]?

Несколько минут Эрнест сидел, точно громом пораженный. Затем щелкнул пальцами и вскричал:

— Конечно! И о Марии Магдалине… и о той женщине, что встретила Иисуса у колодца! Вы попали в самую точку, Тинклер! Посмотрите, нет ли на столике у кровати Библии? Есть? Передайте мне ее, пожалуйста. Спасибо, дорогой мой.

Исполнив его просьбу, Тинклер спросил:

— Что — нибудь еще, сэр?

— Хм?.. Да… нет… не сегодня. Вы можете ложиться спать.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

И Тинклер исчез, так и позабыв задернуть шторы, хотя подобная забывчивость была ему совершенно не свойственна.

Когда часы на церкви пробили половину двенадцатого, вокруг Эрнеста валялось уже по крайней мере штук десять набросков. Поскольку он пока не видел ни обещанных фотографий, ни самих произведений мистера Фабера, то и не был уверен, насколько приемлемыми окажутся его собственные идеи, но в глубине души был убежден: они подойдут, они будут поняты! Тем более что на заднем плане каждой из будущих картин он придумал поместить некую высокую даму с гордо поднятой головой, явно напоминавшую его тетку. Сперва он хотел изобразить ее лицо достаточно четко и сделать его как можно более похожим. Но, вспомнив, как сложно лепить из глины столь мелкие детали, решил, что лучше будет обозначить ее присутствие всем знакомой горделивой позой и тем, что она, как всегда, повернулась спиной к чужому несчастью и ко всем, нуждающимся в ее помощи. Ведь именно это и было здесь самым главным!

Зевая и потягиваясь, Эрнест собрал рисунки, отложил их в сторону и встал, собираясь задернуть шторы. Но, взглянув в окно, он так и застыл на середине комнаты.

За деревьями, что окаймляли левую половину сада, разливалось красное зарево.

Сперва он решил, что пожар ему просто померещился. Но потом, присвистнув, воскликнул:

— Господи, да там же дом горит!.. Тинклер! Тинклер! — И одной рукой схватив со спинки стула свою легкую куртку, он стал другой рукой яростно дергать за шнурок звонка.

Своего ординарца он встретил на лестничной площадке — Тинклер был в одной ночной рубашке, заспанный, и ничего не понимал. Эрнест принялся торопливо объяснять ему:

— Поскорее одевайтесь да разбудите кучера и скажите, чтоб поднял на ноги всех, кого сможет! В Уэлстоке ведь, кажется, есть пожарная машина, да?

— Нет, сэр. По — моему, пожарников приходится вызывать из соседней деревни.

— В таком случае скажите людям, чтобы захватили с собой ведра и лестницы. Да, пожалуй, стоит разбудить и доктора Касла: там, возможно, есть пострадавшие.

— А где пожар — то, сэр? — спросил сонный Тинклер.

— Вон там! Да вы и сами увидите. Все, я побежал к священнику: нужно позвонить в колокол… В чем дело, Тинклер?

— Но с этой стороны замка есть только один дом, сэр. Это дом миссис Гибсон.

— Отчего это вы подняли такой адский шум? — послышался суровый глас леди Пик, высунувшейся в приоткрытую дверь спальни.

— Пожар, тетя! Дом горит, и Тинклер говорит, что это дом Гибсонов!

Он не мог видеть, какое у тетки сейчас лицо, но вполне мог себе это представить, услышав, как она с торжеством сказала:

— Так! Значит, это кара Господня!

— Что?! — Не справившись с гневом, Эрнест бросился к двери в ее спальню, но Тинклер успел схватить его за руку.

— Нужно подать сигнал тревоги, сэр… Церковный колокол! Это очень важно!

— Да — да, вы правы! Остальное может подождать. Но недолго… Ох, недолго ей ждать!

И разъяренный Эрнест кубарем скатился по лестнице, выбежал в ясную весеннюю ночь и помчался через сад к дому священника. Здесь уже чувствовался удушливый запах гари и слышались отдаленные крики.

Эрнест долго кричал и стучался в дубовую дверь, пока наконец не разбудил какую — то женщину средних лет, настроенную весьма решительно и с кочергой в руках. Должно быть, это и была та самая миссис Кейл, о которой ему говорил Тинклер.

Распоряжения Эрнест отдавал так четко, словно опять поднимал своих солдат в атаку: сперва вы сделаете это, потом то, потом придете туда — то, ибо там понадобится ваша помощь. Потом он бросился в сторону пожарища, с трудом продираясь сквозь колючие кусты и подлесок и старательно срезая путь. И уже на бегу услышал, как с колокольни донесся неровный звон колокола.

Пожар, по всей видимости, начался в неисправном камине — дым в основном валил именно оттуда. Впрочем, теперь уже вовсю пылала и тростниковая крыша. Возле дома, заплаканные и перепуганные, стояли трое кое — как одетых детишек. Но где же их мать?.. Наконец Эрнест увидел и ее — за распахнутой дверью горящего дома; она во что бы то ни стало старалась спасти хоть что — то из своих жалких пожитков и в эту минуту как раз бросилась к двери с целой охапкой всякого барахла, кашляя и задыхаясь от дыма и гари. Слезы ручьем текли из ее покрасневших глаз. И на ней не было ничего, кроме грязной ночной рубашки.

Эрнест бросился к ней, закричал, что в дом ей ходить нельзя, что сейчас рухнет крыша, но она, казалось, не слышала и снова ринулась в горящее помещение. Ему пришлось силой вытащить ее наружу, хотя она всячески сопротивлялась, пытаясь высвободиться и горестно причитая.

— Я поднял тревогу! — кричал он ей. — Помощь близка! Позаботьтесь лучше о детях!

И в ту же минуту у него за спиной послышался треск веток: кто — то первым поспешил им на подмогу. Эрнест обернулся, до слез благодарный тому, кого в темноте принял за юношу, и крикнул:

— Поищите где — нибудь лестницу! Придется передавать ведра с водой по цепочке, пока не приедет пожарная машина! А кстати, где здесь можно набрать воды? Элис?.. Это вы?

Да, это действительно была Элис — в брюках, старом свитере и грубых башмаках на толстой подошве. На фронте он часто встречал женщин в брюках или бриджах, но с тех пор, пожалуй, ни одной не видел в мужской одежде и уж никак не ожидал увидеть в провинциальном Уэлстоке даму в подобном костюме. Эрнест даже немного растерялся и не сразу избавился от растерянности, когда появились и другие помощники. Освещенные сумрачным заревом пожара, люди сбегались со всех сторон, таща ведра и бесценные лестницы.

— Я позабочусь о ней и о детях, — сказала Элис. — Уведу к нам, успокою. А вы постарайтесь все как следует организовать здесь. Там, за домом, есть насос.

Ее хладнокровие отрезвило Эрнеста; скачущие галопом мысли несколько успокоились. Он стал быстро и четко отдавать приказания. К тому времени, как пожарная машина загрохотала наконец по разбитой дороге, ведущей к дому Гибсонов, они успели настолько пропитать водой уцелевшую часть тростниковой крыши, что она так и не загорелась, а юный кучер Роджер, несмотря на густые клубы дыма и пара, первым забрался на крышу и принялся оттуда гасить пылающие ставни.

Поняв, что пожарные уже подключили брандспойт, Эрнест наконец очнулся и понял, что глаза его полны слез. Отчасти это было, конечно, вызвано едким дымом, но в основном его потрясла та трагедия, которая постигла и без того несчастную невинную семью.

— Теперь уже можно пойти и немного передохнуть, — послышался рядом с ним чей — то тихий голос. — Господи, вы и так просто чудо сотворили! Без вас тут все уже давным — давно бы сгорело.

Он поднял затуманенный взор и увидел перед собой Элис. И заметил, что не только он, но и все прочие добровольные помощники смотрят на нее. На некоторых лицах было написано явное неодобрение: «Внучка священника? В брюках? Ужасно!»

Он прямо — таки слышал, как эти слова произносит тетя Аглая. Вдруг ему вспомнились слова Тинклера насчет странного блеска в глазах леди Пик… А где, кстати сказать, сам Тинклер? Впрочем, вон он, разговаривает со Стоддардами.

— Я больше не желаю жить под одной крышей с этой особой! — вырвалось вдруг у Эрнеста. — Знаете, что она сказала, когда я сообщил ей, что горит дом миссис Гибсон? Она сказала, что «это кара Господня»!

— Вам вовсе не обязательно возвращаться домой, — тихо ответила Элис. — Во всяком случае, сегодня. Я могу устроить вас в одной из наших гостевых комнат. И приготовить вам ванну. Вам она очень понадобится.

И тут Эрнест впервые заметил, что с головы до ног покрыт копотью и сажей.

И измучен до изнеможения.

— Хорошо, — пробормотал он. — Спасибо. Только скажите Тинклеру, ладно?

Странно, но в течение тех нескольких часов, что еще оставались до утра, он впервые за несколько лет спал совершенно спокойно и его не мучили те ужасные сны.

Было уже совершенно светло, когда он, открыв глаза, обнаружил, что лежит на узкой кровати в небольшой комнатке под самой крышей и на нем — о, Господи! — абсолютно ничего нет. Он стал мучительно вспоминать. Элис, извинившись за то, что ей не хочется беспокоить деда, который уже снова лег, и искать у него в шкафу чистую ночную рубашку, подала ему огромное полотенце и предложила просто завернуться в него, когда он выйдет из ванной. Видимо, он так и поступил…

Но, пока он спал, кто — то все же неслышно прокрался в его комнату: на стуле, выстиранные и аккуратно сложенные,лежали его брюки и рубашка, а под стулом поджидали вычищенные сапоги.

«Да благословит тебя Господь, Тинклер!» — благодарно подумал Эрнест и почувствовал, что буквально умирает от голода.

Он быстро встал, оделся, привел себя в порядок и пошел вниз, с трудом угадывая нужное направление в переплетении коридоров, переходов и лестниц старинного дома. Впрочем, довольно скоро ему удалось добраться до прихожей, где он и столкнулся со старым священником.

— Доброе утро, молодой человек! Насколько я понял из рассказа Элис, вы вчера отменно потрудились!

Эрнест, страшно смутившись, пожал плечами:

— Просто я, видимо, оказался единственным, кто в столь поздний час еще не спал. И пожар я заметил чисто случайно.

— Будучи священником, — тихо возразил ему мистер Поллок, — я обычно стараюсь не прибегать к таким понятиям, как «чистая случайность»… Между прочим, семейство Гибсонов — как вам, должно быть, приятно будет узнать — сегодня уже пребывает в добром здравии и рассудке; за ними присматривает миссис Кейл. Но о них мы поговорим позже. А сейчас, пожалуй, вам неплохо бы и позавтракать?

— Сейчас приготовлю! — раздался веселый голос Элис, и она тут же появилась в одном из дверных проемов.

Выглядела она на удивление свежей, особенно если учесть сегодняшнюю бессонную ночь. На ней было коричневое платье, такое же простое, как и предыдущее, серенькое, и Эрнест никак не мог понять, как это он — пусть на мгновение — мог принять ее за юношу, даже если она и была в брюках.

— Вам совершенно не стоит беспокоиться, — запротестовал он. — Тинклер прекрасно может…

— Тинклер пошел за вашими вещами, — сказал мистер Поллок.

Эрнест уставился на него непонимающим взглядом, и священник пояснил:

— Надеюсь, вас не огорчило это известие, мистер Пик? Но… вы, по — моему, выразили решительное нежелание возвращаться в дом вашей тети?

— Я… Ну, да, в общем, я, кажется, так и сказал.

— По всей видимости, ваша неприязнь носила взаимный характер, ибо первое, что мне принесли сегодня утром, это записку от ее милости, где говорилось примерно следующее: если я по — прежнему вынашиваю планы возобновить «языческий ритуал украшения колодцев», то она сообщит об этом епископу и потребует для меня соответствующего наказания; она полагает также, что я впутываю в это дело и вас, тогда как ваша душа и без того уже пребывает в опасности, ибо ей грозит проклятие Господне, а участие в отправлении языческих обрядов ставит крест на ее последней надежде спасти вашу душу. К счастью, — и священник весело улыбнулся, — мне случайно известно, что наш епископ такой же большой любитель старины, как и я сам. А кроме того, я давно уже предупредил его о своих намерениях «возродить этот языческий обряд». И, честно говоря, очень надеюсь, что в данной ситуации он будет на моей стороне.

— Вы должны простить нас, Эрнест, — вмешалась Элис, — за то, что мы взяли на себя смелость по — своему перестроить вашу жизнь. Хотя бы на время. Мы, правда, посоветовались с мистером Тинклером, и, надо сказать, наши мнения полностью совпали. Мы полагаем, что для вас сейчас самое лучшее — спокойно сосредоточиться на эскизах для будущих мозаичных картин и пожить пока здесь, а не в замке. Вы ведь не будете слишком сильно возражать, правда?

— Да разве я возражаю?! — вырвалось у Эрнеста. — Господи! Я бы все на свете отдал, лишь бы навсегда покинуть это… логово Медузы Горгоны! У меня просто слов не хватает, чтобы выразить, как я вам благодарен!..

— А сегодня утром, — промолвил священник, — у многих в Уэлстоке не хватало слов, чтобы выразить свою благодарность вам, друг мой. Элис, дорогая, ты, кажется, обещала накормить мистера Пика завтраком?

— Конечно! Сейчас! Идемте со мной, Эрнест!

Перемены, произошедшие в жизни Эрнеста с той ночи, были столь огромны, что во все это ему верилось с трудом. Около полудня к нему явилась целая делегация деревенских депутатов — иными словами их и назвать было нельзя, уж больно решительно и официально они были настроены, — под предводительством Гирама Стоддарда (который прежде всего извинился за своего брата, который по причине чрезвычайной занятости не смог присутствовать), Генри Эймса, со вчерашнего дня наконец — то ставшего полноправным членом деревенской общины, и Гаффера Тэттона, неустанно повторявшего, что если бы его заставили остаться в такой день дома, то это было бы куда хуже самого жестокого приступа ревматизма. Похоже, Гаффер приходился Гибсонам каким — то дальним родственником.

«А может, — подумал Эрнест, пожав плечами, — они все тут родственники?»

«Депутаты» передали ему кучу благодарностей от жителей деревни, и каждый произнес по торжественному «спичу», что было довольно нелепо, поскольку у священника в гостиной было всего восемь человек, считая самих гостей. Но все выступавшие явно испытывали к нему самые добрые чувства, так что он изо всех сил постарался показать, что в высшей степени гордится столь высокой оценкой своих скромных усилий, и быстренько перевел разговор на более интересную для него тему. Тинклер принес готовые наброски, и Эрнест, вытаскивая рисунки из папки, неуверенно продемонстрировал их собравшимся.

— Я, конечно, еще не видел фотографий, сделанных вашим братом, мистер Стоддард, — сказал он, — но, может быть, и кое — что из этого нам пригодится? Вы и сами видите, — он вспомнил и сознательно повторил замечание, сделанное Тинклером, — что эти рисунки в некотором смысле отражают недавние события, имевшие место в Уэлстоке…

Однако они поначалу никакой связи с «недавними событиями» не улавливали. И вдруг Гаффер Тэттон, стукнув палкой об пол, воскликнул:

— Прямо в точку, сэр! И ведь мы в Ее честь украшаем источники, верно? Она должна быть довольна. Тем более что на всех ваших рисунках изображены дамы, так, сэр?

Эрнест уже собрался как бы между прочим — и уж не слишком ли легкомысленно? — пояснить, что слово «дама» вряд ли годится для такой личности, как Мария Магдалина, но вдруг понял, что в данной ситуации это прозвучало бы неестественно. Лица у всех были сурово — серьезны, и они качали головами в знак согласия со словами Гаффера Тэттона.

— Ну что ж, сэр, к концу недели мы вырежем рисунки на досках, — сказал Тирам. — И глину замесим. Вот только не могли бы вы сказать, какие краски вам будут нужны, чтобы можно было заранее отправить детей собирать подходящие цветы, камешки и прочую мелочь?

— Честно говоря, над этим я пока не думал, — признался Эрнест, — но в целом…

И он еще минут пятнадцать с упоением объяснял, какие цвета хотел бы видеть на всех композициях.

Только когда они все ушли, он вдруг заметил одну весьма существенную деталь, странным образом встревожившую его.

Центральная фигура на всех трех эскизах удивительно походила — так, во всяком случае, казалось ему — на Элис Поллок!

Как это сказал Гаффер Тэттон насчет того, что Она, конечно же, будет довольна?.. Но у него — то самого, оказывается, была на уме совсем другая «она»!

И снова его охватили привычные сомнения. На этот раз, впрочем, он довольно быстро отогнал их, сохранив убежденность в том, что в данный момент, по крайней мере, делает нечто нужное и полезное для других.

— Вам, возможно, приятно будет услышать, — сказал ему за ланчем священник несколько дней спустя, — что выселить Гибсонов из дома будет, видимо, не так просто, как полагает леди Пик.

Эрнест, старавшийся как можно реже вспоминать о своей тетке и как можно больше думать об украшении колодцев, вдруг словно очнулся.

— Начальник пожарной службы, присутствовавший на пожаре, подал рапорт, копию которого я прочел нынче утром, — продолжал мистер Поллок. — Там сказано, что камин в коттедже давным — давно не ремонтировался, хотя подобный ремонт не входит в обязанности арендатора и починкой его обязан заниматься землевладелец. Правда, большая часть имущества Гибсонов безнадежно погибла, но один из моих племянников — он солиситор[21] — сообщил мне, какие открываются возможности, если должным образом подать прошение о финансовой компенсации…

— Вы хотите сказать, что Гибсоны могли бы отсудить какую — то компенсацию у моей тетки? — Эрнест не верил своим ушам.

Семейство Гибсонов пока что разместилось в конюшне священника, и это было вполне терпимо в теплую погоду, однако же проживание в конюшне, безусловно, могло быть только временным.

— По — моему, легче выжать кровь из камня! — вздохнула Элис. — Но попробовать стоит.

— А вот я как раз хотел спросить, — воскликнул Эрнест, — простите, что из другой оперы: какова была реакция епископа на ее жалобу?

Мистер Поллок хитро прищурился, подмигнул, и взгляд его вновь стал спокойным.

— Боюсь показаться тщеславным, дорогой друг, — неторопливо начал он, — но я, думается, знаю тех, кто поставлен надо мною, несколько лучше, чем ее милость. И кроме того, мои знания принципов церковной доктрины, похоже, также более глубоки… Между прочим, епископ даже спросил, как это я допустил, чтобы такая интересная старинная традиция столь долго пребывала в забвении…

— О да, «Она будет довольна!» — прошептал Эрнест.

— Простите?

— Нет, ничего… ничего особенного. Я просто процитировал слова одного из деревенских жителей. Одного из тех, с кем советовался насчет украшения колодцев. Между прочим, я совсем не уверен, что эти люди совсем позабыли о главной языческой богине вод… Но эту тему мы могли бы обсудить и в другой раз. А теперь прошу вас, напомните мне, в какой день у нас Вознесение, а в какой — праздник Святой Троицы. Вернувшись в Уэлсток, я совершенно утратил счет времени.

— Вознесение будет в следующий четверг, — подсказала Элис.

— Правда? Тогда мне лучше поторопить их!

— Не нужно, — сказал священник.

— Простите, но…

— Я сказал, не нужно. — Старик улыбнулся. — Для них слишком многое связано с этим праздником, и они относятся к выполнению всех заданий с должной ответственностью. Так что все будет готово точно в срок, это я вам обещаю.

В тот же вечер, гуляя с Элис после обеда по саду, Эрнест впервые осмелился поцеловать ее. А в воскресенье пришел в церковь на службу и сел рядом с девушкой, испытывая неизъяснимое удовольствие от тех гневных взглядов, которые бросала на него тетка и на которые он не обращал ни малейшего внимания.

Однако же Эрнест успел заметить злобный огонек, блеснувший в глазах леди Пик, и спина у него похолодела от ужасных предчувствий.

Источники, привлекшие внимание первых здешних поселенцев, правильнее было бы, пожалуй, назвать родниками.

Первый из них в настоящее время, впрочем, вполне мог называться «колодцем», поскольку был окружен каменной стеной и накрыт железной крышей, хотя и насквозь проржавевшей; вот только у этого «колодца» не было ни ворота, ни ведра на цепи.

Второй колодец разочаровал его еще больше: вода из этого источника поступала по трубе к колонке на центральной площади Уэлстока и, также по трубам, в некоторые отдельные дома. Лишь дома, стоявшие совсем на отшибе — вроде дома Гибсонов, — не имели в достатке холодной воды.

Что же касается третьего колодца, некогда снабжавшего водой ближайшую к замку часть деревни, то от него и вовсе не осталось никаких следов, кроме выложенного плитами мостика, который был когда — то через него перекинут и от которого начиналась дорога к церкви.

Были и еще два колодца — на территории самого замка и возле дома священника, — но ими, разумеется, жители деревни никогда не пользовались. Да и украшать их на Троицу никто не решался.

Опираясь на палку и невольно подражая своему хромому провожатому, Гафферу Тэттону (которого, если честно, Эрнест порой почти не понимал), он решился заметить:

— Трудно даже представить себе, что когда — то здесь был колодец, правда?

— Ага! Да только тут он! — сразу оживился Гаффер. — И пожалуйста, сэр, не подходите слишком близко! Помнится, в прошлый — то раз крышка на нем была прочная… Да только теперь там небось плесени полно и травы всякой… — Гаффер ткнул в основание колодца своей палкой. — Самый глубокий из всех был! Когда — то мы его здорово прочистили и стенки черепицей выложили.

— Черепицей?

— Сейчас ее, конечно, не видать, но там она, точно. Я сам ее класть помогал. Я тогда еще совсем мальчишкой был. Видел, как мастера ее кладут. Мне — то всего несколько штук положить доверили, ага. Зато раствор был крепкий! Самый лучший! Наш мистер Говард этот колодец — то строил. А все ж таки верно, что в природе ничто не вечно… Не вечно, стало быть, да? И хоть мы тут в прошлые годы не раз то одно, то другое подправляли… Но Ей — то все равно, Она в наших заботах не особо нуждается.

Очень осторожно Эрнест осведомился:

— А Она — это кто?

— Да всякое говорят, сэр… Это очень старые сказки. Мы их зимой у очага рассказываем. А в такой прекрасный денек, как нынче, к чему всякую ерунду слушать… Мне вот что интересно, сэр: как вам показалось, правильно они ваши рисунки изменили, чтоб удобнее было на досках вырезать?

— Я думаю, правильно. И вообще у вас в деревне куда больше талантливых людей, чем вы сами готовы в этом признаться, — честно ответил Эрнест. — По — моему, я вам и не нужен был вовсе. Вы бы и сами могли что — то не хуже меня придумать.

— Ах, сэр! — Гаффер Тэттон остановился, тяжело опершись о палку, и посмотрел своему спутнику прямо в глаза. — Вот тут — то вы и ошибаетесь. Вы уж меня простите, но именно вы нам и были нужны!

И прежде чем Эрнест догадался, что имеет в виду этот старик, Гаффер уже вытащил из кармана свои старые часы.

— Эх, зря тратим время, сэр! Она — то людей ждать не станет, всем это известно.

— Минутку! — воскликнул Эрнест. — Когда вы сказали «Она», вы имели в виду…

— Я вам ничего больше не скажу, сэр, — проворчал старик. — Есть такие, кто верит, а есть и те, кто не верит. Но если бы вы прожили в Уэлстоке столько же, сколько я…

— Мне это вовсе не обязательно, — сказал Эрнест.

Теперь уже удивился Гаффер.

— Я правильно вас понял, сэр? — растерянно спросил он.

— Надеюсь, что да. — Эрнест отступил на пару шагов назад и посмотрел на четкий черный силуэт замка на фоне ярких небес. — Она может быть доброй, но Она может быть и жестокой, верно, Гаффер?

Старик совсем растерялся. Но вскоре, впрочем, взял себя в руки и отыскал нужные слова.

— Я знал! — выкрикнул он. — Нельзя было нарисовать такие рисунки, если…

— Что? Что «если»? Продолжайте же! — нетерпеливо потребовал Эрнест.

— Эх, да не мне вам объяснять, сэр! Вы и так все знаете, а остальное только вы сами должны найти и понять. Как и все мы. Только вот что я вам скажу, сэр: вы напали на верный след! А теперь прощайте. Доброго вам дня!

— Как ты думаешь, что он имел в виду? — приставал Эрнест к Элис вечером после обеда.

— А что, если он имел в виду природу? — предположила она.

— Возможно, хотя…

— Персонифицированную природу, разумеется. Ты намекнул, что не веришь дедушке, когда тот утверждал, что все здешние жители совершенно позабыли об истоках обряда украшения колодцев.

— Да, ты, пожалуй, права, — согласился он. — Люди ведь всегда называют природу матерью. Мать — природа, так? Но, несмотря на это…

— Ну?..

Он глубоко вздохнул.

— Живя здесь, а не в замке и отлично помня все, что сказала и сделала моя тетка, я все же никак не могу поверить в то, что Она может быть и жестокой.

— Ты ведь говоришь не о своей тетке, верно? — спросила Элис.

— Нет, не о ней.

— Однако же и она являет собой некий аспект женского начала…

— Я не могу воспринимать ее подобным образом!

— Ну а как же тогда быть с Кали?.. С Кали Дурга?

Застигнутый врасплох, он спросил:

— А ты откуда знаешь о Кали?

— Из дедушкиных книг, разумеется. Ты вырос в Индии, в таких местах, где я никогда не бывала и, по всей вероятности, никогда не буду. Но ведь это совсем не секрет, что я хотела бы побольше знать о тебе. Вот я и начала копаться в книгах. У деда полно всяких старинных книг, посвященных миссионерской деятельности в других странах… Скажи, ты когда — нибудь присутствовал на обряде в честь богини Кали?

— Нет, и скорее рад этому!

— А я думаю, мне это было бы очень интересно… Если, конечно, за происходящим наблюдать издали… Но ты согласен со мной? В том отношении, что миллионы людей в Индии гораздо ближе к первобытной культуре, чем мы, — во всяком случае, мы так считаем, — и они отлично понимают, что природа может быть и жестокой, и доброй.

— Да, конечно. Но если ты думаешь об украшении колодцев…

— Каждый седьмой год во время этого праздника совершалось человеческое жертвоприношение. Так дедушка сказал. А в этом году мистер Эймс жертвует свинью. Ты когда — нибудь слышал, как визжит свинья, когда ее режут? Ох, не надо было мне так говорить!.. Я все время забываю, потому что ты такой милый… Ты ведь и сам не раз слышал, как кричат люди, умирая… Слышал ведь?

— А это. — Во рту у Эрнеста вдруг пересохло; он словно оказался вдруг перед лицом неожиданного соперника. — Об этом тебе Джеральд рассказывал?

— Ему же нужно было с кем — то поделиться.

— Да. Да, конечно. — Эрнст облизнул пересохшие губы.

— А ты разве никогда никому об этом не говорил? Тинклеру, например?

— Тинклеру ничего не нужно было рассказывать: мы с ним вместе через все это прошли.

«Тот огонек в глазах тети Аглаи… — подумал он вдруг. — Точно так же горели глаза и у того генерала! И Тинклер тоже узнал этот блеск в глазах…»

— Тогда, может, стоило рассказать об этом врачу?

— Врачи, которые лечили меня, не были на фронте. Возможно, они многое могли бы себе вообразить, но такого они никогда не видели.

— Но ведь врачи тоже часто видят, как умирают люди. И это порой бывает так ужасно! Во время катастроф на железной дороге… или в охваченных пожаром домах… Но еще хуже, когда они умирают в результате неправильно сделанной врачом операции…

— Несчастный случай предотвратить нельзя. А войну люди развязывают по собственной воле!

— Да, конечно… Ты прав. Но неужели у тебя в жизни не было такого человека, которому ты мог бы рассказать все, абсолютно все?

Он покачал головой.

— А я? — Она взяла его за руку и потащила к скамье: он совершенно не сопротивлялся. — Я знаю, по — твоему, только Индия — такая вечная страна, где ничто никогда не меняется, но поверь, в Англии тоже очень много вещей, оставшихся неизменными с незапамятных времен; причем их гораздо больше, чем современные англичане хотят признать. Под маской «добрых традиций» и «старинных обычаев» продолжают существовать самые настоящие предрассудки и суеверия, отголоски древних верований. Да разве и самое главное таинство христианской веры не является по сути своей человеческим жертвоприношением? А если это так, то таинство Причастия, по — моему, весьма сильно связано с символическим каннибализмом!

— Что, интересно, сказал бы твой дед, если б…

— Если б услышал, что я говорю? Он бы обвинил меня в плагиате.

— Ты хочешь сказать, что это он научил тебя?..

— Мой дед обладает очень широким кругозором. Разве ты этого еще не заметил? Как ты думаешь, почему я с юных лет запросто обхожусь без «присмотра» какой — нибудь пожилой дамы?

На лице Эрнеста был прямо — таки написан тот мучительный вопрос, который он не осмеливался произнести вслух.

— Я могу читать твои мысли по глазам! — усмехнулась Элис. — Ты хочешь спросить, было ли ему известно о наших отношениях с Джеральдом? Не знаю. Никогда его не спрашивала. И никогда не спрошу. Скорее всего, он догадывался, но ни в малой степени не изменил своего отношения ко мне, а когда пришло страшное известие… — Голос у нее дрогнул. — Он вел себя просто замечательно! Неужели ты ревнуешь меня к Джеральду?

— Нет. И порой сам этому удивляюсь. Не могу я ревновать тебя к нему! Мало того, мне бы хотелось с ним познакомиться. Я думаю, мы стали бы друзьями.

— Я тоже так думаю. — Элис стиснула его руку. — А теперь расскажи мне то, чего до сих пор не мог рассказать никому другому.

— Я попробую, — прошептал он. — Попробую…

И все разом хлынуло наружу, как гной из прорвавшегося нарыва: пережитые и крепко сидящие в памяти ужасы, и ужасы воображаемые, возникающие на границе между бодрствованием и сном. И то, каково было понимать, что ты вынужден подчиняться приказам безумца и никак не можешь избежать исполнения этих приказов. И то, каково было задыхаться от собственной блевотины во время газовой атаки и видеть своих умирающих товарищей в вонючей жиже на дне окопа; пожимать человеку руку, понимая, что вы, должно быть, в последний раз обмениваетесь рукопожатием, ибо различия между вами не столь уж существенны: либо ты, либо он на закате будет уже мертв. И то, каково это — взять на мушку вражеского снайпера, устроившегося на верхушке дерева или на колокольне, прицелиться в него хладнокровно, словно в кролика на лесной полянке, и не думать о том, что ты стрелял в такого же человека, как ты сам, пока не исчезнут из вида его беспомощно молотящие воздух руки…

И этот бесконечный вой и грохот артиллерийских снарядов, и торопливые пулеметные очереди, и весь этот адский шум боя, заставлявший умолкнуть даже певчих птиц, которые покидают созданную руками человека безжизненную пустыню…

Элис сидела очень тихо. Лицо ее в неясном свете было очень бледным и каким — то невыразительным. Но руки Эрнеста она ни разу не выпустила, хотя он в волнении болезненно мял и ломал ее пальцы. Когда он наконец умолк, слезы так и бежали у него по щекам.

Но очищение все же пришло. А она, прижимая его к себе и поцелуями осушая его слезы, сказала:

— Знаешь, однажды в замке, еще в семнадцатом году, я познакомилась с женщиной из Лондона. И она хвасталась перед всеми гостями, что тоже «работает на фронт». «Работа» ее заключалась в том, что она на улицах раздавала белые перья мужчинам, на которых не было военной формы. Я помню, как мечтала похитить эту особу и послать ее на фронт вместе с одной из бригад добровольцев!

Эрнест вдруг совершенно невпопад сказал:

— Я люблю тебя.

— Да, я знаю, — спокойно ответила она. — И я очень этому рада!

— Ты… знала?

— Ах, дорогой мой! — Она наконец выпустила его руку и со смехом откинулась на спинку скамьи. — Вот этого ты как раз скрывать так и не научился! Слуги всю последнюю неделю только об этом и говорили. Да и в деревне тоже, по — моему… Твоя тетка, насколько я знаю, совершенно всем этим шокирована. Впрочем, после ее беседы с глазу на глаз с епископом…

— Постой, ради бога! У меня уже и так голова кругом…

Элис тут же раскаялась:

— Ох, прости! Мне бы, конечно, следовало оставить тебя в покое: ведь это же так страшно — вывернуть свою душу наизнанку! Но… — Она вскочила, собираясь уходить. — Пусть сегодня ночью все дурные сны приснятся мне — ведь я не была там, хотя и мечтала об этом, чтобы хоть как — то помочь!

И она исчезла — так внезапно, словно была живым воплощением… Ее!

«Боже мой, теперь мне понятно, кто эта «Она», о которой говорил Гаффер Тэттон!» — мысленно воскликнул Эрнест.

И эта мысль явилась, точно эхо тех вод, что журчат в земных глубинах под холмом, и тех слов, что запомнились ему с детства: «И воды подземные…»

А еще он вдруг вспомнил богиню Кали, увешанную гирляндами из человеческих черепов, и не сумел сдержать дрожь.

— Ну, мистер Эрнест, — спросил его Гирам Стоддард, — нравится вам то, что мы сделали по вашим рисункам? Правильно у нас получилось или не совсем?

На трех больших панно идеи Эрнеста были воплощены весьма своеобразно — это было нечто вроде мозаики, втиснутой в мягкую глину, причем «мозаика» была исключительно природного происхождения: цветы, косточки плодов, шишки, перья и т. п.

С одной стороны, ему тут же захотелось признаться Гираму, что это не совсем то, что он рассчитывал увидеть, однако же вторая и, видимо, более мудрая половина его души безоговорочно одобрила работу деревенских умельцев.

Как изобретательно в каждом отдельном случае они уловили тайный подтекст, заключенный в сюжете, и взаимосвязь центрального персонажа с остальными! Вот здесь, например, старшая женщина весьма выразительно, полуобернувшись, с презрением отталкивает женщину в центре, явно считая ее грешницей, достойной справедливого наказания!

Если честно, он заметил, что исполнители его замысла кое — где что — то прибавили, а что — то убрали, но теперь это казалось ему исключительно осмысленным. Он вдруг понял, что подсознательная ненависть к тетке привела к тому, что в каждом его наброске образ леди Аглаи невольно доминировал над остальными. Но теперь, рассматривая выставленные перед ним мозаики, Эрнест заметил, что на первом панно деревенские искусники оставили хозяйку усадьбы в центре, то есть практически без изменения; на втором они несколько уменьшили ее фигуру и как бы отодвинули ее дальше от центра, а на третьем, который предназначался для перекрестка у Старого родника, отвели ей местечко в самом уголке и рядом с ней не поместили никого…

«Возможно, это достаточно примитивный прием, — думал он, — однако многие из лучших художников Франции, да и Англии тоже, в последнее время все активнее прибегают не только к примитивизму, но и к приемам откровенно дикарского, доисторического искусства. Возможно, из — за того, что мы, так называемые цивилизованные страны, доказали свою способность на куда большее варварство! Да, здешние мастера правы! И те изменения, которые они внесли в мои эскизы, совершенно справедливы».

Примерно так он сказал и тем, кто с волнением ожидал его приговора. Деревенские художники заулыбались и, с облегчением вздохнув, отправились устанавливать мозаичные панно в назначенных местах, чтобы подготовить все к завтрашней церемонии. И тут Эрнесту пришло в голову, что стоило бы в последний раз взглянуть и на некоторые другие фигуры, изображенные на картинах.

Слегка напуганные тем, что он вдруг вернул их назад, крестьяне подошли к нему и молча ожидали окончательного приговора.

Однако и теперь Эрнест их работой остался доволен; то, чего он опасался, на картинах отсутствовало. Сходство центральных женских фигур с леди Аглаей и Элис, и без того весьма приблизительное, было существенно искажено из — за использования уже упоминавшихся подручных материалов. На какое — то мгновение, правда, ему показалось, что он придал слишком много собственных черт второй центральной фигуре, изображавшей Иисуса…

— Да не переживайте вы так, сэр! — попытался успокоить его Гаффер Тэттон, явившийся по первому зову и теперь стоявший рядом, постукивая своей палкой. — Вы же и сами все понимаете.

И, не дожидаясь каких — то слов от Эрнеста, Гаффер отошел от него, а деревенские обрадованно потащили панно к колодцам. За ними потянулась веселая ватага детей, возглавляемая школьной учительницей мисс Хикс, которая решила воспользоваться представившейся возможностью и провести урок истории на свежем воздухе.

В ту ночь Эрнест долго не мог уснуть, как если бы ему назавтра предстояло некое представление с одним действующим лицом, в котором именно он должен был исполнить главную роль. Примерно те же чувства испытывал он мальчишкой в Индии, наглядевшись на восхитительные изображения божеств, обмазанных маслом «гхи» и украшенных листьями и лепестками цветов перед очередным индуистским празднеством.

Почему он раньше не заметил схожести этих действ и этих переживаний? Возможно, былые чувства и переживания скрыл от него железный занавес войны? Но сегодня он всюду вокруг себя ощущал как бы странную пульсацию, точно некая первобытная сила поднималась из подземных глубин на поверхность…

«И воды подземные…»

Проснувшись в темноте и со страхом ощущая, что старый и прочный дом священника раскачивается, точно Ноев ковчег в бурном море, Эрнест нашарил на столике у кровати спички. В замке имелся электрогенератор, но домик священника, как и встарь, освещался свечами и керосиновыми лампами. Когда слабый огонек разогнал тьму, Эрнест тихо и удивленно воскликнул: «Элис!», ибо она как раз закрывала за собой дверь.

В легкой ночной рубашке, босиком она в несколько прыжков пересекла пространство от двери до кровати. Она явно отлично знала, какая из досок пола может скрипнуть у нее под ногой, и старательно этого избегала.

— Я вообще — то не собиралась приходить к тебе, — промолвила она задумчиво, словно сама себе удивляясь. — Во всяком случае, пока что. Во всяком случае, не раньше завтрашнего дня — когда все будет уже позади… Но я ничего не могла с собой поделать! Разве ты не чувствуешь, Эрнест, как что — то меняется вокруг нас?

Спичка, догорев, обожгла ему пальцы. Легким движением Элис помешала ему зажечь еще одну и заставила положить коробок на столик. Он промахнулся и услышал, как загремели спички, упав на пол. И еще что — то упало на пол с легким шорохом, и Элис оказалась с ним рядом в постели, а ее руки и ноги переплелись с его руками и ногами…

— Нет, ты скажи, ты чувствуешь это движение, эти перемены? — снова настойчиво спросила она.

— Да! Мне кажется, будто меняется весь мир!

— Может быть. Но меняется он не к худшему! Во всяком случае, сейчас не к худшему… О, мой любимый, вернувшийся из ада! Добро пожаловать снова домой!

Руки Элис расстегивали его пижаму, и через несколько мгновений все вдруг исчезло — остались только вкус и аромат любви, ощущение ее силы и приносимой ею радости.

— А если… — сказал он позднее в темноту.

Сразу же поняв, о чем он, она прервала его:

— Ну и что? Надеюсь, ты собираешься на мне жениться?

— Конечно. Но даже и в этом случае…

Она велела ему молчать, прижав к его губам палец.

— Запомни, дорогой: в этой части света все еще властвуют старые законы. Разве кто — нибудь из знакомых тебе здешних жителей порицал, например, миссис Гибсон?

— Только моя тетя.

— А тебе кто — нибудь рассказывал, через сколько месяцев после свадьбы миссис Гибсон родила своего первенца?

— Э — э — э… нет!

— Мальчик, видимо, был зачат в конце 1907 года. Они не справляли свадьбу, пока мистер Гибсон не получил повестку, хотя давным — давно были помолвлены. Второй ребенок родился после того, как Гибсон побывал в отпуске. А насчет третьего ты знаешь. И люди считают это совершенно естественным. Да, ты прав, кто — то может и дурно подумать о нас с тобой. Только не я. И не они.

— Ну а я-то никогда не смогу плохо о тебе подумать! Никогда! — И он скрепил свое обещание страстным поцелуем.

— Даже если я сейчас украдкой уберусь прочь?

— Элис, дорогая…

— Нельзя же, чтобы меня обнаружили здесь утром слуги! Вне зависимости от того, насколько терпим мой дедушка. Нет, ты уж меня, пожалуйста, отпусти. — И она выскользнула из постели, быстро накинув свой пеньюар. — У нас впереди целая жизнь, милый, давай же не будем попусту торопить события.

— Ты права, — вздохнул он. — Жаль, что у меня нет и половины твоего здравомыслия!

— А мне жаль, что у меня нет и половины того самообладания, какое ты проявил тогда на пожаре! Между прочим, будь у нас все это, мы с тобой могли бы составить отличную пожарную команду! — И она наклонилась, чтобы на прощание поцеловать его в лоб. — Господи, что это!

Откуда — то издалека до них донесся чей — то вопль — слабый, но какой — то жутко пронзительный, точно плач проклятой души.

Эрнест тут же сел в постели и принялся размышлять вслух:

— Больше всего, пожалуй, похоже на визг заколотой свиньи… Мистер Эймс предлагал свою свинью… Но неужели традиция предписывает приносить ее в жертву среди ночи?

— Я ничего подобного никогда не слышала! Однако этот вопль наверняка перебудил половину округи! Мне нужно немедленно уходить!

И Элис убежала.

В первые несколько минут Эрнест решил ни в коем случае не обращать на этот шум внимания. Он снова улегся в постель и стал вспоминать те лучшие в мире доказательства любви, которые только что получил. Но его сладкие грезы вскоре были прерваны шумом внизу. Теперь явно не спал уже весь дом. После того как он проявил себя в ночь пожара настоящим героем, отлеживаться теперь было просто негоже. Он торопливо одевался, когда в дверь постучал Тинклер.

— Уже иду! — покорно откликнулся Эрнест.

Спустившись в прихожую, он обнаружил там Элис — опять в брюках и грубом свитере, но все же неописуемо прекрасную.

«Как она прекрасна! — мысленно восторгался Эрнест. — И не только внешне: самое прекрасное в этой девушке — это ее душа… Нет, она была девушкой. А теперь она настоящая женщина!»

И сделал из этого неожиданный вывод: интересно, кто — нибудь еще это заметил?

Похоже, заметили все.

На этот раз всем распоряжался не он, а Элис. И у нее это получалось просто отлично! Она успокоила миссис Кейл и послала ее передать деду, что тот может спокойно продолжать спать. Она отыскала фонарь, зажгла его и двинулась во главе всей процессии к Старому роднику у перекрестка, где накануне как раз укрепили третье панно и где уже собирались жители деревни, тоже вооруженные фонарями. Среди них был и Гаффер Тэттон. Старик был полностью и вполне аккуратно одет, и Элис, заметив удивление Эрнеста, шепнула ему:

— Гаффер живет в доме напротив. Совершенно один. Честно говоря, я не думаю, что он так уж часто снимает одежду.

Эрнест не выдержал и улыбнулся. Что ж, это многое объясняло!

Но он — то с чего чувствует себя таким счастливым? Да еще так отважно держит за руку свою подругу, не обращая внимания на остальных жителей деревни? Да, с ним явно происходило нечто непонятное, он словно оказался во власти некой могучей силы, совершенно недоступной его пониманию. И при этом он, точно ребенок, глаз не сводил с Элис, ожидая ее указаний.

Но она никаких указаний ему не давала, да и никто другой тоже. Наконец они достигли подножия холма и увидели то, на что во все глаза смотрели те, кто успел прийти сюда раньше. Панно у колодца осталось нетронутым. Однако прямо перед ним, в том самом месте, о котором Эрнесту рассказывал Гаффер Тэттон, где трава росла прямо на перепревшей листве, скопившейся на тонком слое черепицы, некогда обрамлявшей колодец, зияла огромная черная дыра.

И возле этого провала валялся деревянный молоток.

Начиная догадываться, что здесь произошло, Эрнест тихо спросил:

— Неужели это?..

— Да, видимо, так, сэр. — Гирам Стоддард вышел из толпы в круг света, отбрасываемого фонарями. — Нас всех молодой Роджер поднял… Вот он. Ну, молодой человек, теперь ты достаточно взрослый, так что рассказывай сам.

И юного кучера леди Пик вытолкнули из толпы вперед.

— Видите ли, сэр, — начал, запинаясь, Роджер, — как вы из замка — то ушли, ее милость стала вести себя все страньше и страньше… И раз мы слышим — встает она среди ночи!.. Меня — то Мэй разбудила, ее горничная, сэр, она спит в соседней с ее милостью комнате… И Мэй сказала, что хозяйка встала и ушла куда — то. И все ругалась себе под нос, все что — то бормотала… — Роджер с шумом сглотнул. — А еще Мэй сказала — вы уж простите меня, сэр! — будто ее милость совсем рассудка лишилась!

— А дальше что было?

Эрнест и сам хотел задать этот вопрос. Но Элис его опередила. И спросила очень спокойно, абсолютно не думая о том, какое впечатление на собравшихся может произвести ее мужской наряд.

— Ну… — Роджер беспокойно переминался с ноги на ногу. — Вы ведь знаете, сэр: в замке возле гонга, которым на обед созывают, всегда деревянный молоток висел… А потом этот молоток исчез. И я так и не смог придумать, кто еще, кроме ее милости, мог бы его взять…

Эрнест наклонился, поднял молоток и сказал, разглядывая его:

— Да, это он. И, по всей видимости, моя тетка взяла молоток и пошла к колодцу, чтобы разбить эту картину, верно?

По толпе пролетел вздох облегчения. А Гаффер Тэттон был настолько доволен, что даже кое — кого подтолкнул под ребра.

— Похоже на то, — каким — то странно напряженным голосом проговорила Элис. — Только она не знала, какая ветхая у колодца крышка… И будучи женщиной толстой и тяжелой…

— Ах!.. — вырвалось у Гаффера Тэттона. — Уж в этом — то смысле она двоих стоит! Это точно!

Остальные старательно прятали глаза, но даже Эрнест догадался об истинном смысле слов Гаффера. А через некоторое время Гирам Стоддард как бы подвел итог:

— Так что никто ничего поделать не мог!

Его слова вызвали гул всеобщего одобрения. Эрнест задумчиво переводил взгляд с одного лица на другое. Он понимал: именно на это они и надеялись; точнее, надеялись, что так вполне может случиться. И не имело смысла сейчас говорить, что если б они, услышав ее вопль, прибежали сюда чуть раньше, то, возможно, спасли бы ей жизнь. А с другой стороны — да с какой стати им ее спасать? Будь он на их месте, тоже вряд ли поспешил бы…

И снова он ощутил близкое присутствие неведомой и могучей силы — прямо тут, у себя под ногами. Только сейчас, в эти быстротечные глухие ночные часы, он отчетливо слышал, как глубоко под землей мчится бурный поток…

«К сожалению, уже не такой чистый, как прежде», — подумал он.

— Принесите крючья и веревки, — сдавленным голосом велел он людям. — Надо вытащить ее оттуда. А те, кто всегда берет воду из этого колодца, пусть лучше пока воздержатся.

— Мы уже подумали об этом, сэр, — сказал Гирам. — Те, к кому в дом отсюда проложены трубы, на всю ночь оставят краны открытыми.

— Чтобы все ее следы смыло! — сказал Гаффер Тэттон, улыбнулся беззубым ртом и заковылял через дорогу к своему дому.

— Вы намерены продолжать праздник? — спросил Эрнест священника за ранним завтраком; глаза у Эрнеста были красные.

— Разумеется.

— А вам не кажется, что при сложившихся обстоятельствах это не совсем уместно?

— Дорогой мистер Пик… А может быть, я могу называть вас просто Эрнест? Особенно если учесть ту степень нежных чувств, которые вы испытываете к моей внучке?

«О, старый мудрый филин! — подумал Эрнест. — И ведь он, пожалуй, выглядит чрезвычайно довольным!»

— Да, конечно, — машинально ответил он.

— Ну что ж, мой дорогой Эрнест: вы ведь, если честно, и сами не думаете, что это было бы так уж неуместно, не правда ли?

— Если честно — да!

— В таком случае мы будем продолжать праздник. И, между прочим, — мистер Поллок вытащил из кармашка часы, которые были очень похожи на часы Гаффера Тэттона, — нам уже пора.

Эрнесту показалось, что буквально все жители деревни высыпали на улицу, чтобы принять участие в праздничном шествии, хотя этот день и считался рабочим. Процессию возглавил священник, а рядом с ним шел юный Роджер, нагруженный кропильницей, полной святой воды, и пучком трав, изображавшим кропило. С помощью этого кропила мистер Поллок обрызгивал святой водой панно у каждого колодца, прежде чем произнести слова благословения, после чего церковный хор затягивал подходящий псалом. За священником, его помощником и хором тянулись деревенские жители, выстроившиеся по старшинству; в самом хвосте шли дети под строгим присмотром мисс Хикс. Лишь двое детей — мальчик и девочка — шли впереди всех и несли в руках пышные букеты зеленых веток.

Слушая пение псалма — сперва тихое, но постепенно становившееся все громче, — Эрнест вдруг подумал, что, с тех пор как он сюда вернулся, он ни разу не видел столько улыбок одновременно.

Когда мистер Поллок благословлял второй колодец, Эрнест почувствовал, что кто — то застенчиво потянул его за свободную руку (в другой руке он сжимал руку Элис). Опустив глаза, он увидел перед собой женщину с измученным, покрытым морщинами лицом и раньше времени поседевшими волосами. То была миссис Гибсон.

— Нам с малышами давно уж пора было поблагодарить вас, мистер Пик, — прошептала она. — Но теперь всей нашей деревне надо сказать вам спасибо за то, что вы вернули людям такой хороший старый обычай! Да благословит вас Господь, мистер Эрнест!

И она исчезла в толпе.

Но, поискав ее взглядом, Эрнест вдруг перехватил взгляд Гаффера Тэттона; старик прямо — таки сиял от удовольствия и тайного торжества, словно хотел воскликнуть: «Ну, а что я вам говорил, сэр?!»

Наконец процессия приблизилась к перекрестку у Старого родника. После событий нынешней ночи ожидание чего — то необычного прямо — таки висело в воздухе, хотя обряд благословения Старого родника проходил с теми же молитвами, с теми же цитатами из Библии, в которых утверждалось, что вода — это жизнь. Но явно люди ожидали чего — то большего, и оно внезапно случилось.

Прервав подготовленную заранее речь, старый священник оглядел собравшихся и вдруг сказал:

— Друзья мои! Надеюсь, после стольких тяжких лет, пережитых нами вместе, я могу вас так называть?

Люди снова заулыбались — широко и благодарно.

— Среди нас есть люди, которые считают неправильным или даже злонамеренным сохранение той традиции, которую мы возродили сегодня. К счастью, я не из их числа!

«Мы тоже!» — был молчаливый ответ толпы, а священник продолжал:

— Все мы знаем: то, что нам дана жизнь, что мы появились на свет, что нам дан разум, что мы можем научиться прославлять нашего Создателя, — все это настоящее чудо!

Горячие слова священника вызвали аплодисменты, но братья Стоддард погасили этот первый всплеск эмоций, и мистер Поллок снова заговорил:

— Разве не должны мы быть благодарны за пищу, которую едим, и за воду, которую пьем? И за то, что наши земли дают богатый урожай? И за то, что здоров наш скот, а наше имущество в целости и сохранности? И за то, конечно, что нам дано оставить после себя детей, и эти дети последуют по нашим стопам, когда мы неизбежно будем призваны в царство праведных… На этом празднике сегодня мы открыто говорим, что все мы, люди, в долгу перед Создателем, и особо отмечаем великий дар воды. Этот дар обязывает нас всегда помнить, что он — лишь один из многих даров Всевышнего, главным из которых является любовь. Да благословит вас всех Господь!

И старый священник повернулся лицом к тому панно, в создание которого Эрнест и другие деревенские мастера вложили столько старания и труда, и громко произнес соответствующую данному торжественному событию молитву. И многие из присутствующих молились с ним вместе.

Но Гаффера Тэттона среди молящихся не было. Сгорбившись, побуждаемый, видимо, причинами чисто физиологического характера — старческой слабостью в виде переполненного мочевого пузыря, — старик спешил к дому. Но не успел священник завершить благословляющее действо, как Гаффер снова выскочил на крыльцо и что было сил заорал:

— Клянусь, она сладкая!

Все головы разом повернулись к нему.

— Вода сладкая! — продолжал орать Гаффер Тэттон. — И ничем дурным даже не отдает! Я пил эту воду всю жизнь, и, несмотря на вчерашнее, Она снова сделала ее чистой и сладкой!

— Он хочет сказать… — прошептала Элис Эрнесту в самоеухо, но он остановил ее.

— Я все понял. По словам Гаффера, для этой воды не имеет значения, какой ужасной была при жизни моя тетка и сколько времени ее тело пролежало в колодце: вода не испортилась! Когда мы поженимся, любовь моя… кстати, ты не будешь возражать, если мы сделаем это дважды?

— Но разве это возможно? — Элис отстранилась от него, внимательно глядя ему в лицо широко раскрытыми серыми глазами.

— Один раз мы это сделаем для меня, мужчины, во имя Отца и Сына. А во второй раз — для тебя. Во имя… в Ее честь, Элис! Как ты к этому отнесешься?

— Но Ее имени не знает никто!

— Это не так уж и важно, не правда ли? Мы ведь знаем, что Она существует, верно?

Элис, немного подумав, уверенно кивнула:

— Да, я давно это знала. Как и Гаффер Тэттон. Вот только удивительно, как это ты так быстро все узнал и понял… Но, честно говоря, я ужасно этому рада, мой дорогой! Мы будем жить в замке?

— В основном да. Во всяком случае, мне бы этого хотелось. К тому же я ведь единственный наследник. Но на медовый месяц я хочу непременно увезти тебя в Индию. Хотя и не могу обещать, что тебе удастся присутствовать на церемонии поклонения богине Кали.

Улыбаясь, она сжала его руку.

— По — моему, я видела более чем достаточно злобных воплощений женской сущности… — Она спохватилась и умолкла. А потом воскликнула: — Боже мой, Эрнест, это же просто ужасно! Она еще и остыть не успела, а мы с тобой уже обсуждаем, как проведем медовый месяц… Тогда как нам бы следовало обсуждать ее похороны!

— Извините, мистер Эрнест!

Они обернулись и увидели рядом с собой братьев Стоддард.

— Мы вас не задержим и сейчас уходим, да только сперва все ж хотелось поздравить вас обоих и вот что сказать: мы очень надеемся, что вы будете счастливы!

«Господи, и как только они узнали?» — мелькнула у Эрнеста в голове мысль.

Но тут он вспомнил, что ему говорила Элис насчет разговоров в людской и по всей деревне, и с огромным облегчением во весь рот улыбнулся.

— Огромное вам спасибо! Сегодня ведь у нас вечером пир? Вот там и встретимся!

А позднее, уже после того, как пожертвованная мистером Эймсом свинья была разделана, зажарена и съедена гостями, когда свою долю жаркого получили и все те, кому пришлось остаться дома, в том числе и миссис Гибсон с детьми, — уже после всего этого в темноте спальни Эрнест сказал Элис:

— А знаешь, по — моему, во второй свадьбе особой необходимости и нет.

— Вот как? — прошептала она, щекоча его шею теплыми губами.

— Ведь Ей — то известно, что мы уже женаты, верно?

— Угу — м — м-м… Именно поэтому я и удивилась, когда ты заговорил о второй свадьбе… А может, мы еще разок, а?..

— О да! Да!

И уже поздней ночью, перед тем как они впервые уснули в объятиях друг друга, предварительно решив не беспокоиться насчет возможных сплетен и обиды со стороны мистера Поллока или Тинклера, Эрнест вдруг задумчиво произнес:

— А все — таки это забавно!

— Что именно?

— До чего же тесна связь между тем, что видишь в далекой Индии, и тем, что вдруг обнаруживаешь у себя дома!

— Но что же здесь странного? — Элис приподнялась на локте, и простыня соскользнула с ее прелестной груди; лицо Элис смутно белело в неясном свете, лившемся из окна. — Разве с наукой не то же самое?

— В каком смысле?

— Нельзя ожидать, чтобы наука в целом остановила свое развитие только потому, что очередное открытие сделано в той стране, а не в этой, верно ведь?

— Да, разумеется.

— Ну вот, — Элис снова улеглась поудобнее, — и с религией так же… В конце концов, все мы люди.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, — твердо сказала Элис, — что кто бы Она ни была — та, которая стережет колодцы и родники Уэлстока и таким чудесным образом соединила нас с тобой, — это всего лишь еще одно воплощение того, кем являемся мы все: ты, я и остальные люди. И то же самое в Индии. Да и во всех тех бесчисленных странах и мирах, которые мы видим лишь в наших снах и мечтах. И вот в этих — то последних я, с разрешения Всевышнего, и предлагаю сейчас побывать. Спокойной ночи, милый!

Эрнест еще некоторое время лежал без сна, обдумывая ее слова, и наконец спросил:

— А как ты думаешь, примут ли нас местные жители — с такими — то воззрениями?

— Конечно. Пока мы вместе с ними будем почитать Хозяйку вод, — послышался сонный голос Элис, — им совершенно не о чем беспокоиться. Да и с какой стати!..

«А действительно, с какой стати им беспокоиться?» — решил Эрнест, и сомнения его тут же улеглись.

Новый хозяин Уэлстока, удовлетворенно вздохнув, уснул рядом со своей молодой женой.

Скачать книги

Скачивать книги популярных «крупноплодных» серий одним архивом или раздельно Вы можете на этих страницах:


sites.google.com/view/proekt-mbk


proekt-mbk.nethouse.ru


«Proekt-MBK» — группа энтузиастов, занимающаяся сбором, классификацией и вычиткой самых «нашумевших» в интернете литературных серий, циклов и т. д.. Результаты этой работы будут публиковаться для общего доступа на указанных выше страницах.


Серия «Мои большие книги».

Скачать новинки: boosty.to/mbk



Примечания

1

Кеч — небольшое двухмачтовое судно.

(обратно)

2

гроссмейстер — глава религиозно-рыцарского ордена в средние века

(обратно)

3

В данном случае — от англ. «Hole — in — head» — «дырка в голове». — Здесь и далее — примечания переводчика.

(обратно)

4

«Joseph — Иосиф — Святой Иосиф — Holy Joe» — так переиначивает Мирза имя Холинхеда.

(обратно)

5

От англ. «urchin» — «пацан, беспризорник, сорванец».

(обратно)

6

Фамилия произведена от англ. «thorough» — «основательный, дотошный».

(обратно)

7

Мирза переиначивает фамилию Рошмана так, чтобы та звучала как «Рош Хашана».

(обратно)

8

Так Мирза произносит фамилию доктора Радж: «Dr — rudge».

(обратно)

9

Фамилия секретарши — «Laxham», что при прознесении может пониматься как омофон «lacks'em» («их не хватает»).

(обратно)

10

Свершившийся факт (франц.)

(обратно)

11

Свершившийся эмбрион (франц.)

(обратно)

12

Персонаж самого знаменитого одноименного романа (1908) немецкого писателя Якоба Вассерманна (1873–1934), написанного по следам подлинного загадочного события, когда в 1828 году на улицах Нюрнберга неожиданно появился молодой человек, не умевший ни ходить, ни разговаривать.

(обратно)

13

Намек на классическую работу Фрейда «Введение в психоанализ».

(обратно)

14

Британский медицинский бюллетень.

(обратно)

15

Fiddler (англ.) — уличный скрипач.

(обратно)

16

Город на Средиземноморском побережье Франции, где находился нудистский центр и пляж.

(обратно)

17

Надеюсь, до этого не дойдет (франц.)

(обратно)

18

Инфлуэнца (итал.) — грипп. (Прим. ред.)

(обратно)

19

Мариолатрия — культ Девы Марии. (Прим. ред.)

(обратно)

20

Евангелие от Иоанна, 8, 4–11; здесь Иисус говорит знаменитые слова: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». (Прим. перев.)

(обратно)

21

В Англии — поверенный по делам, стряпчий или же прокурор. (Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

  • МЕЖГАЛАКТИЧЕСКАЯ ИМПЕРИЯ (сборник)
  •   Престол Эсконела
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  •     Глава 10
  •     Глава 11
  •     Глава 12
  •     Глава 13
  •     Глава 14
  •     Глава 15
  •     Глава 16
  •     Глава 17
  •     Глава 18
  •     Глава 19
  •     Глава 20
  •     Глава 21
  •     Глава 22
  •     Глава 23
  •     Глава 24
  •   Человек из Великой Тьмы
  •     Пролог
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •   Распутница с Аргуса
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  • ПЛАНЕТА В ПОДАРОК
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • НЕБЕСНОЕ СВЯТИЛИЩЕ
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • РАБОТОРГОВЦЫ КОСМОСА
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • БЕСЧИСЛЕННЫЕ ВРЕМЕНА
  •   Часть I МАСКА ИЗ ПРОШЛОГО
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  •   Часть II ЧТО НЕ НАПИСАНО В СКРИЖАЛЯХ
  •     Глава 10
  •     Глава 11
  •     Глава 12
  •     Глава 13
  •     Глава 14
  •     Глава 15
  •     Глава 16
  •     Глава 17
  •     Глава 18
  •   Часть III И ПРОБИЛ ЧАС
  •     Глава 19
  •     Глава 20
  •     Глава 21
  •     Глава 22
  •     Глава 23
  •     Глава 24
  •     Глава 25
  •     Глава 26
  •     Глава 27
  •     Глава 28
  • ЭРА ЧУДЕС
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  • ЗВЕЗДНОЕ УБЕЖИЩЕ
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • ЧУДОВИЩЕ ИЗ АТЛАНТИКИ
  •   Часть I ТАЙНА
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  •     Глава 10
  •   Часть II УЖАС
  •     Глава 11
  •     Глава 12
  •     Глава 13
  •     Глава 14
  •     Глава 15
  •     Глава 16
  •     Глава 17
  •     Глава 18
  •     Глава 19
  •     Глава 20
  • КВАДРАТЫ ШАХМАТНОГО ГОРОДА
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Послесловие автора
  • ПОСТАНОВКИ ВРЕМЕНИ
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  • ЗЫБУЧИЙ ПЕСОК
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  • РОЖДЕННЫЙ ПОД ВЛАСТЬЮ МАРСА
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  • ЗАГЛЯНУТЬ ВПЕРЕД (повесть)
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  • ВРЕМЯ УКРАШАТЬ КОЛОДЦЫ (повесть)
  • Скачать книги
  • *** Примечания ***