Мой неожиданный сиамский брат [Анатолий Анатольевич Логинов] (fb2) читать онлайн

Судьба и крысиный хвостик

Предисловие

Рассматривая происходящие в мире события глазами человека того поколения, видишь, что СССР одним своим существованием выполнял очень важную роль. Даже не учитывая попытки построить общество, основанное на иных, чем во всем остальном мире принципах. Само наличие конкурирующего проекта заставляло оба варианта устройства человеческого общества поддерживать себя «в тонусе», бороться с загниванием элиты и вредными для выживания и конкуренции тенденциями в развитии. Не стало реальной конкуренции — общество стало загнивать и прогресс затормозился.

Судьба и крысиный хвостик

— Утро туманное, утро седое… Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые… — Виктор любил напевать что-нибудь себе под нос. И пел он обычно с желанием, с чувством и, что самое главное, ему это нравилось. Да и голос у Виктора Ивановича Трофимова был довольно хороший — крепкий тенор, хотя и не «поставленный профессионально». Несмотря на солидный возраст в сорок пять лет, чувствовал он себя неплохо. Сказывалась хорошая привычка делать по утрам зарядку, пробежки по парку, гантели, контрастный душ и любимая банька с парной (правда, по понедельникам — так уж сложилось). Был Виктор женат, проживал в столице нашей Родины, детей не имел. Зато имел хорошую профессию инженера-конструктора авиационных двигателей и любимую работу. Поэтому и работал самоотверженно. Правда иногда, по настроению, наш герой впадал в «моральную неустойчивость»: выпивал, погуливал «налево» от жены (которую, однако, очень любил и уважал).

В это летнее утро две тысячи девятого года все для Викторина (так звали его самые близкие друзья) складывалось обыденно. Как обычно у проходной стоял начальник караула Рыбаков, крепко сбитый, тертый жизнью, седой подполковник Советской Армии в отставке. «Афганец», ушедший со службы по здоровью из-за обострения полученных в «ограниченном контингенте» ранений, он не раз «нарушал порядок» вместе с Трофимовым, заливая водочкой разговоры «за жизнь и политику» на кухне его однокомнатной квартиры. Полученной им, кстати, от Министерства Обороны после какой-то «спецкомандировки», о которой Антон Павлович молчал даже в состоянии глубокого алкогольного опьянения.

— А, Палыч, привет! Как здоровье? — поздоровался Викторин.

— Да ниче, нормально. Пока, слава Богу, служим, — весело ответил Антон и добавил. — Виктор Иваныч, по центральной аллее не ходи, там перекрыли, опять асфальт штопают. Лучше иди в обход мимо сорок первого цеха.

Идти в обход было весьма неудобно. Территория завода огромная, гектары и гектары застроенных площадей, а в обход расстояние, как между тремя остановками автобуса пешком. Но что поделаешь, такова «се ля ви». Пришлось, слегка ускорившись, пойти в обход по аллее влево, мимо старинного здания сорок первого цеха. В котором находилась, кроме всякого разного, испытательная лаборатория газотурбинных двигателей.

Как раз сегодня должен был состояться очередной запуск турбины и заведующий лабораторией Петр Михайлович Шебеко готовил пусковой стенд к работе. Однако четкой работе Петра Михайловича мешало то обстоятельство, что вчера был день рождения его дражайшей супруги Елены Максимовны. Шебеко поправил сползающие на кончик носа очки, пот мешал, голова — как кол вогнали в лоб. «Ну, какая работа, к черту. А все друг сердечный Колька Коненков. «Выпьем за здоровье Елены Максимовны», потом «за неувядающую красоту», «за замечательную хозяйку дома», потом — за прекрасную жену и мать прекрасных детей и много еще за что, теперь уж и не вспомню. Вот ведь свинство какое. Надо же было так нарезаться. Даже не помню, когда такое было в последний раз. Кажется только на свадьбе старшего сына? Эх-х-х…»

— Петр Михайлович, здравствуйте. Вы чего такой сегодня смурной? Не заболели? — в комнату вошла Зоя, молодая, недавно окончившая институт лаборантка.

— Да так, что-то нездоровится. Простыл, наверное. Ты вот что Зоя, сходи к начальнику отдела Носовскому. Пусть подойдет через пятнадцать минут. Будем запускать.

— А позвонить нельзя? — идти куда — то Зое не хотелось совершенно.

— Иди Зоя, иди, куда тебе говорят.

Девушка, недовольно фыркнув, ушла.

— Ну, наконец-то. Голова-то как болит.

Михалыч подошел к большому металлическому шкафу, открыл дверцу и достал стеклянную литровую бутыль с надписью «Технический спирт. Строго! Для выполнения регламентных работ!».

«Ну вот, сегодня регламентные работы и настали», — подумал Михалыч, наливая себе в стакан чистой, как слез влаги, примерно на четверть объема. Оглянувшись на дверь, он быстро выпил и выдохнул. Задержав ненадолго вдох, он подождал, пока спирт провалится до места, и закусил бутербродом с сырокопченой колбаской.

— Эх, кхм…, ух! — в желудке заполыхало, теплая волна пробежала по телу, мягко ударила в голову.

— Ах ты, моя хорошая, ну иди к папочке, — внезапно лицо Шебеко расплылось в умильной улыбке. Он присел на корточки.

— Ну, иди сюда, Мусечка, девочка моя — к нему вразвалочку подбежала серая крыска, самая обычная «коренная» обитательница московских и других подвалов. Присев на задние лапы, передними аккуратно взяла угощение и стала есть.

Муся была любимицей Шебеко. Когда у Михалыча наступали такие же тяжелые дни как сегодня, Муся была верной соратницей в борьбе с «зеленым змием». Ей в персональную банку из-под «Килек в томате» завлаб щедрой рукой капал пять-десять граммулек «его», и давал кусочек чего-нибудь вкусного. Приходила «собутыльница» регулярно во время в завтрака и обеда, можно было часы сверять, как по сигналу точного времени. И хотя крыса по определению животное бессловесное и живущее инстинктами, эта вела себя очень разумно — никогда не гадила и ничего не перегрызла, ни проводка. И других крыс в лаборатории не водилось. Поев, крыса (на регулярном питании она набрала солидную величину и вес) стала умываться, наводить чистоту.

— Капитан, капитан улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля… — тонус у Михалыча по мере улучшения самочувствия стал повышаться. — Ну-с, приступим…

Завлаб начал щелкать тумблерами выключателей многочисленных пускателей и автоматов установки. Один за другим загорались индикаторы, на мониторе компьютера возник график возрастания рабочей нагрузки. Турбина оживала, слегка завибрировал пол лаборатории…

Викторин шел мимо кирпичных стен цеха. В голове уже появились мысли о текущих делах, прикидки, что сделать и когда. Он шёл, иногда посматривая наверх. Приходилось быть осторожным, ибо вороны облюбовали верхние ветви деревьев, что росли по краю аллеи. Результат их проживания можно было разглядеть на дороге. Имелся и у Виктора печальный опыт попадания под «кассетную воронью бомбу», потом отмывал пиджак полдня. Радовало, что не было видно сегодня стаи бродячих собак, обычно тусующихся у проходной. В последнее время они размножились и стаями по пять-шесть голов бродили по территории, иногда атакуя проходящих мимо работников. «Наверное, к приезду второго «гаранта» собак истребили», — решил Викторин.

— Капитан, капитан, улыбнитесь… — Михалыч сидел за монитором и одним пальцем правой руки нажимал на клавиши, в другой руке дымилась сигарета. жить было, в общем и целом хорошо. Предварительная работа была выполнена, осталось только дождаться выравнивания параметров пуска и запустить турбину. Настроение теперь было рабочее.

Дверь лаборатории распахнулась, и в проеме двери сначала образовался зеленый шар живота, упакованного в халат, потом и сам его хозяин, Носовский Борис Моисеевич. Пройти в дверной проем лаборатории он мог только боком, ибо при весьма среднем росте имел вес под полтораста килограмм. Носовский по своей привычке все время перекусывать чем — нибудь вкусненьким, опять ел. В одной руке он держал пирожок с капустой и яйцом, в другой — графики испытаний, близоруко держа их у кончика носа. Правая нога Бориса Моисеевича уверенно и безжалостно наступила на кончик хвоста не ожидавшей такого коварства Муськи. Взрыв светошумовой гранаты произвел бы меньший разрушительный эффект, чем взбешенная крыса. Она прыгнула на огромный живот Носовского и безжалостно вонзила зубы в податливую, беззащитную плоть.

— Твою оперу!!!

Перед лицом оторопевшего Михалыча мелькнула серая тень. В лаборатории творился хаос: визг Муськи, крики жертвы… Вопль начальника отдела мог поспорить с воем сирены воздушной тревоги. И тут случилось самое неприятное. Борис Моисеевич завалился со всего маху на стол, всем лицом впечатавшись в клавиатуру.

Стенды озарилась синим свечением. Вой турбины сотряс стены, моментально заложило уши. Муська в ужасе улизнула под шкаф, Михалыч выронил сигарету. И по закону подлости — прямо за шиворот несчастной жертве мстительного грызуна. В этот трагический момент турбина взвыла как-то по-особенному, обиженно-громко.

Викторин внезапно остановился, увидев странную радугу над цехом…

«Ну, теперь буду счастливым», — усмехнувшись, подумал Викторин.

Сине-зеленая молния ударила из турбины. Зеленый свет вспыхнул перед его глазами, и тьма поглотила сознание…

Мы выходим на рассвете

— Никакого обзора, ползешь, словно таракан по комнате в ожидании удара тапком, — проворчал себе под нос старший лейтенант[1] Антон Рыбаков, командир второй роты семьсот восемьдесят третьего разведывательного батальона двести первой мотострелковой дивизии. Колонна шла очень неприятным местом, представляющим собой узкое, метров двадцать — тридцать шириной, извилистое ущелье длиной километров в десять, окруженное высокими, словно упирающимися прямо в висящие над ними тучи, горами. По ущелью текла небольшая горная река шириной где-то в полтора метра, неглубокая, но с обрывистым правым берегом. Мерзкое место, давящее на душу. Особенно если знаешь, что здешние места — настоящее гнездовье душманских банд.

Поднятый на рассвете по тревоге батальон «на броне» добрался до ущелья и сейчас совершал марш в пешем порядке. Где-то впереди, на плато в конце ущелья, в кишлаке Шаеста, «духи» окружили второй батальон сто сорок девятого полка и теперь разведчики всей своей «огромной» силой в сотню «штыков» при поддержке батареи «Подносов», должны были выручить пехоту, ударив по душманам с тыла. Ни само задание, ни порядок, в котором двигался батальон, энтузиазма у Антона не вызывали. Он хорошо помнил, что общая численность действующих в этом районе банд оценивалась в разведсводках больше чем в четырнадцать тысяч. И если они выделили для этого боя хотя бы десятую часть своих, им хватит сил и для блокировки батальона, и для боя с разведчиками. К тому же комбат «по приказу командования» и для «ускорения движения по ущелью» приказал не выделять боковое охранение.

«Ладно, хоть первую роту в головную заставу выделил, всех двадцать человек. Вон впереди метрах в ста телепаются. Толку от такого охранения, как от козла молока. Зато движемся быстро, — зло подумал Антон, в очередной раз осматривая горы слева и справа от ущелья, и ничего не обнаружив. — Горы, как горы. «Зеленка» почти до вершин. Спрячь там полк — и хрен что увидишь», — споткнувшись, он чуть не налетел на впереди идущего бойца и выругался. Увешанный снаряжением, с ПКМ на плече, крепкий и высокий, ростом почти под два метра, туляк ефрейтор Сергеев, обернувшись на ходу, спросил.

— Товарищ старший лейтенант, вы чего?

— Да так, Леня, споткнулся.

— А-а, а я думал, вы из-за чабана расстраиваетесь.

— Какого чабана? — удивился Антон.

— Грят, на первую роту вышел, а потом его в штаб провели. Вы как раз с сержантом Бердыевом отвлеклись, не видели. Он, грят, предупредил, что нас здесь ждут.

— Ерунда, ефрейтор. Майор Кадыров такое сообщение без внимания не оставит. Так что не дрейфь и внимательней смотри по сторонам…

Первая рота скрылась за очередным поворотом, а по колонне со стороны штаба передали приказ: «Подготовится к привалу».

— Наконец-то, — довольно громко прокомментировал команду Сергеев. — А то у меня уже ноги гудят.

Но отдохнуть ему было не суждено. Из-за поворота, за которым скрылась первая рота, донеслась пулеметная и автоматная стрельба и практически в ту же минуту ожили соседние склоны. Духи открыли по колонне плотный огонь с левой стороны с гор по ходу движения. В безумной попытке спастись, часть бойцов, не слушая команд, бросилась в гору, превратившись в обычные мишени на простреливаемом сверху донизу скальном подъеме. Они попадали под жалящие насмерть пули, падали, катились вниз, орошая камни своей кровью. Еще часть бросилась по тропе назад, стремясь любой ценой вырваться из ставшего смертельной ловушкой ущелья. Но пробиться к идущим в хвосте колонны штабу, минометчикам и разведывательно-десантной роте под огнем душманов не удалось никому. Одна из первых же пуль попала в ефрейтора Сергеева. На глазах у остолбеневшего от неожиданности Рыбакова голова пулеметчика словно взорвалась. Выронив пулемет из безвольно расслабившихся рук, тело ефрейтора свалилось прямо у ног лейтенанта, заливая запыленные сапоги чем-то красным, похожим на разлившийся вишневый компот. Еще не вполне осознавая, что произошло, Рыбаков инстинктивно попытался отстранится. Тут же споткнулся обо что-то не видимое. И упал, обдирая выставленные вперед руки.

Вокруг царил ад. Пули гудели над головой, словно стая разъяренных шмелей. С глухим, навсегда запомнившимся Антону, чавканьем они впивались в лежащие рядом тела солдат его взвода. Несколько томительно-долгих мгновений лейтенант пытался разобраться в происходящем. Инстинкт толкал его назад, к ручью, в попытке спрятаться за береговой кромкой. Но лежащий неподалеку пулемет заставил принять другое решение. Непрерывно ожидая, что одна из пуль сейчас пропадет в него, Антон все же пополз вперед. Протянул левую руку, ухватив пулемет за приклад. Потянул его из-за тела Сергеева. Что-то словно куснуло руку, но боли он не чувствовал. Было не до того. Поправил ленту, стараясь не сильно высовываться из-за лежащего тела. Развернул пулемет. Пока разворачивал, успел отметить, что кто-то из уцелевших огрызается автоматным огнем. Чуть приподнялся. Тяжелый пулемет забился в его руках. С радостью он заметил, как некоторые едва различимые на фоне зеленки огоньки тут же пропали. И осы над головой примолкли. Пользуясь передышкой, он громко, надрывая глотку, крикнул.

— К ручью! Там мостик, под него!

Где-то за поворотом громко рванули гранаты. Первая рота принимала свой последний бой. Только намного позже он узнал, что первой разведывательной роты действительно нет. Они все погибли, остался только один живой тяжелораненый солдат, Антон потом так и забыл уточнить, кто конкретно.

Но сейчас ему надо было срочно менять место. Что лейтенант и сделал, отползая по мелким, противно острым камням, режущим ладони и рвущим «полевку», словно ножом. Отполз, пристроился у какой-то незначительной ямки. Опять развернул пулемет, который тащил за собой. Выпустил, матерясь себе под нос, остаток ленты. Душманы снова на секунду притихли, но тут же на его огневую точку обрушился огневой шквал. Что-то дернуло его за спину, потом словно огромный шмель больно укусил левое, не прикрытое пулеметом, плечо. В глазах потемнело от резкой боли. Он откатился чуть в сторону. И тут же темнота затянула все. Глаза закрылись, как ему показалось, на секунду. А когда он их открыл, было по-прежнему темно. Но не настолько, как вначале. Он чуть приподнял голову, пытаясь сориентироваться. Сразу снова уронил ее, едва не закричав от охватившей все тело боли. Где-то рядом резко и гулко стукнул выстрел из винтовки. «Бур», — промелькнула в затуманенной голове мысль. Осторожно, стараясь не привлекать внимания, а заодно не растревожить раны, он ощупал все вокруг себя. Пулемета не было, а автомат, который висел на ремне за спиной, почему-то лежал рядом. Он тихонько подтянул автомат к себе. Похолодел, слушая металлический лязг, с которым двигалась по камням оружие. Но судьба хранила его. Никто не появился рядом. Не раздалось ни чужих голосов, ни выстрела в упор. Похоже, «духи» не задержались внизу, а пройдясь по ущелью, добили раненых и ушли наверх. Или их отвлекло что-то.

Антон аккуратно перевернулся на спину. Переждал новый приступ боли и, пользуясь скудным светом звезд, кое-как обмотал бинтами из индивидуального пакета левую руку и плечо. Похоже, его задело еще где-то на спине, но кровотечения он не чувствовал. Да и перевязаться самому в таком месте, не поднимаясь, было на грани фантастики.

«Если к утру не появятся наши, — чувствуя озноб во всем теле, подумал он, — помру. Просто от потери крови. — Мысли путались, причудливо перескакивая с одного на другое. — А ведь здесь почти настоящее средневековье. Даже год, замполит упоминал, тысяча триста какой-то. И как может средневековье побеждать современность? Это неправильно, так не должно быть. Если средневековье победит здесь, то значит и социализм может проиграть?» Мысли промелькнули и исчезли, словно растворившись в подступающей боли. Глаза вновь закрывались, черная пелена понемногу затягивала его куда-то вглубь. И тут, словно избавление от тяжелых мыслей, небо начало светлеть. Антон неловко повернулся. Опять навалилась темнота…

Очнулся он от тряски и грохота над головой. Носилки с несколькими ранеными стояли внутри вертолета Ми-8, турбины которого выли, переходя на взлетный режим. Очень хотелось пить и одновременно почему-то в туалет по-маленькому. Но при этом ощущалась такая слабость, что даже рот открыть сил не хватало. Он приоткрыл глаза, увидел чье-то склонившееся над ним лицо и снова потерял сознание.

[1]В действительности ротой командовал старший лейтенант Сергей Мигунов. Авторский произвол.

Initium[Начало]

Initium[1]

Дорога плавно ложилась под колеса. «Серебристая тень» набирала скорость, уверенно наматывая километры Минского шоссе. В салоне «Роллс-Ройса» слышалось лишь чуть более громкое, чем обычно гудение мотора. Руки привычно держали руль. Он всегда любил автомобили и скорость. Запах салона, тепло и уют машины создавали беззаботно-приятное настроение. И только чувство все нарастающей скорости волновало кровь, адреналин возбуждал, как женщина. «…Все пройдет, как с белых яблонь дым, увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым… Шалишь, не уйдешь! — он придавил педаль. — Нет, надо признать — еще есть у нас порох в пороховницах. Пока еще руки крепко держат руль машины». Он надавил педаль газа до предела и элегантно увел лимузин влево. На скорости обошел мчащийся впереди автомобиль сопровождения. Обгоняя, успел заметить в окнах салона обеспокоенные лица охраны. Улыбнулся им, проскакивая вперед.

«Нет, ребятки, «старая гвардия» еще поучит вас молодых, как надо рулить. — Он был доволен и даже, пожалуй, счастлив в это мгновение. — Хорошо… и никто не надоедает всякими делами и проблемами. Не пристают, не дергают разными опостылевшими вопросами. — Ему уже давно все надоело. Он уже несколько лет чувствовал, что бесконечно устал. Хотелось отдохнуть и забыться. Но даже дома ему не давали покоя… — Доченька. Как он радовался ее рождению, — сердце кольнуло, старческая слеза застила правый глаз. Теперь, когда ее видел при встрече, он понимал — дочь приехала не просто так. Тоже, как и всем окружающим, ей от него что-то срочно потребовалось. — Мужики ее эти надоели. Один другого хуже, не пойми что. И много выпивать стала, куда Юра смотрит? А сын… тоже ведь непутевый, пьет не меньше. А ведь добрый, хороший парень… Столько надежд с ним связывал. Хотя конечно есть и моя вина, мало уделял им внимания. Вот и вырастил «цветы жизни». — Эх…, - в огорчении он ударил рукой об руль. — А ведь всю свою жизнь все делал для партии, для народа, для страны, для победы. Надо же и здесь нет покоя, мысли эти проклятые лезут в голову!» Он увидел стремительно приближающийся поворот. Притормозив, повернул резко, как умел и любил, с визгом тормозов вправо. День заканчивался. Солнце уже приближалось к закату, отбрасывая длинные тени на землю. Наверно из-за этих теней он и не заметил МАЗ, огромной скалой вдруг возникший перед капотом машины. В последний момент охранник, сидящий справа, рывком рванул руль влево, уводя машину из-под фронтального столкновения. Страшный удар сотряс воздух. Лобовое стекло рассыпалось, под двигателем разрасталась лужа. Над капотом парило. Испуганный водитель МАЗа вырулил на обочину и остановился, пытаясь рассмотреть в зеркало заднего обзора, что происходит.

Сидящий за рулем легкового автомобиля пожилой, с крупной седой головой, человек уронил голову на руль, потеряв сознание. Чёрный ЗИЛ-117 охраны, спешащий следом, резко затормозил, развернулся поперек, перегородив дорогу. Быстро захлопали двери. Четверо охранников рванули к разбившейся машине. Бледный, краше в гроб кладут, полковник Медведев первый подбежал к «Роллс-Ройсу», рванул дверь водителя. Увидел «деда» без сознания, завалившегося на руль. Осторожно, взяв двумя руками, прислонил голову старика к подголовнику. Левая бровь была рассечена, показалась кровь. Лицо выглядело безжизненно бледным, дыхание не прослушивалось.

— Ну! Жив!?…

Яркий свет ослепил. Он наполнял всю душу какой-то блаженной невесомость и легкостью. Странное, неведомое доселе состояние охватило сознание Викторина. «Что со мною?! — подумал он. Оглянувшись вокруг, увидел, что необыкновенный, невиданный прежде свет объял его. Викторин чувствовал себя спокойно и хорошо. Свет манил к себе и звал. И он не мог сопротивляться этому зову, и полетел навстречу. Настораживало, пожалуй, лишь необычное ощущение отсутствия тела. Но было так хорошо. Его охватило состояние счастья и покоя. — Так вот оно как происходит, — подумалось Викторину. — Слава Богу — я на Небе. А то я все же опасался, не хотелось попасть к «рогатому», — подумал инженер. — О..! Наконец встречусь с отцом, который неожиданно умер два года назад».

В душе зародилось чувство огромного, абсолютного счастья. Трофимов радостно рассмеялся.

Однако напротив себя инженер увидел не отца, а невысокого, коренастого человека, почему-то смутно знакомого. Это был пожилой, лет восьмидесяти старик, явно довольно красивый в молодости, с лицом, на котором выделялись густые черные брови. Он стоял, удивленно осматривался вокруг.

— Да это что же такое… я умер что ли? — неожиданно спросил старик, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Разве непонятно? — ответил Трофимов. — Теперь все. Мы на небе, а дальше, если память не изменяет, будет Суд Божий. «Нет, где я его видел?» — подумал он.

— Так все же есть бог! — воскликнул старик. — Говорила мне мама, надо было все же ее слушать…а вот товарищ Суслов и другие товарищи, все же не правы. Жаль что теперь, — огорченно замолчал незнакомец, но после нескольких секунд молчания продолжил. — Не подскажешь теперь товарищам. А ведь надо бы подправить курс партии. Да, о чем это я? Мне теперь это ни к чему. Хотя много сил потрачено ради партии и народа. И народ это ценил. Вот маршала Советского Союза мне дали, три звезды Героя — ценят Генерального Секретаря.

Инженер мысленно ударил себя по лбу. «Узнал! Это ж Брежнев Леонид Ильич!»

— А может бога и нет. Ни ангелов, ни райских ворот не видно, — из чувства противоречия, присущего большинству российских интеллигентов, заметил Викторин и тут же, стремясь сгладить неловкость, продолжил. — Вот не ожидал что на том свете с Вами, Леонид Ильич, познакомимся. Меня зовут Виктор Иванович Трофимов, по профессии — инженер-конструктор, погиб сегодня по непонятной мне причине. Ну а про Вас, я все знаю. Вы умерли во сне десятого ноября 1982 года, от тромба. Ну и как Вам здесь?

— Ну, Виктор, я, в общем, чувствую себя хорошо, даже отлично, как в молодости, а легко-то как… И не болит ничего. Витя, подожди. Что ты говоришь? Умер в восемьдесят втором году? Я же попал в аварию сегодня, пятнадцатого сентября восьмидесятого года. И я не путаю, голова как часы работает. Это ты что-то перепутал, наверное.

— Да нет, Леонид Ильич, не путаю. Придется вам кратко рассказать, что было после вашей смерти.

Рассказ, несмотря на старания рассказчика, получился длинным, но время «на том свете», похоже, течет по-другому. Если там вообще время есть… Виктор рассказывал и рассказывал. Про «гонки на лафетах», когдана смех всему миру один за другим умирали престарелые генсеки. Про молодого Генерального, объявившего Гласность, Ускорение и Модернизацию. А потом и Перестройку, завершившуюся в итоге Перестрелкой и развалом страны. Про поднявшие голову национализм и бандитизм. О сдаче всех международных позиций и союзников… Про коммунистов, в одночасье перекрасившихся в капиталистов и рвущих на части общенародную собственность. Об убитых и умерших от голода простых людях, «невписавших в рынок»… После окончания рассказа Ильич, потрясенный, долго молчал, потом, побагровев лицом, высказался. — Прое…ли страну сраные гэбисты и ставропольские комбайнеры! — и выдал дополнительно такое многоэтажное, живописное описание всех основных фигурантов недавней истории России, что Викторин впал в изумление. — Это что же? — Продолжал разгневанный Брежнев. — Мы, коммунисты, кровь проливали, войну выиграли. Голод терпели, разруху. Страну отстроили. Ночей не спали, не доедали, крепили щит Родины, достигли паритета с Америкой. Я столько лет работал, на бабу заскочить было некогда. Мало мне челюсть фашисты в войну разбили, все здоровье угробил — спать не мог. Просился два раза на пенсию, товарищи не пустили. «Вы наше Знамя партии, не можем без Вас. Больше отдыхайте». Так меня эти… уверяли! Остался ради страны. По воле партии и народа. А этот ставропольский секретарь, колхоза бы ему не доверил, все по ветру развеял, вместе со свердловским алкашом. Ну, я им покажу кузькину мать!

В этот, несомненно, прекрасный и вдохновенный момент гнева генсека, что-то будто ухватило Викторина за ноги и рвануло вниз. Сознание постепенно выныривало из глубины беспамятства. Второе пробуждение было гораздо хуже первого. Внутри все болело, ныло и страдало.

«Что со мной? Тело будто отлежал — все иголками колет, ватное, как не свое. Никак не могу понять, что со мною и где я. Неужели опять на земле? — только не это!» — неожиданно появившиеся звуки пробили тишину вокруг.

— Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? — Викторин открыл глаза.

«Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? — Меня же Викторин зовут? — И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос. — Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят Я — Леонид Ильич и тело это мое. Так что, Витя, меня слушай»

«Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся?» — изумился Трофимов.

«Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!»

«Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,» — инженер пошевелил рукой, вызвав радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:

— Жив!… Жив Леонид Ильич!

Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. «Деда» действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно «человечным» человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого «персонала» он был свой, любимый всеми — «наш дед». Это потом пришедшие к власти «великие перестройщики» и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры «мусором, быдлом», а для самых «неиспорченных и продвинутых демократов» — электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренне верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно. Правда, не всегда зная о том, как эти простые люди живут, и вполне веря поступающим докладам о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей».

За окнами царило буйство осени — золото-бордовая палитра красок, «прекрасная пора — очей очарованье». Машина «скорой», в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с «высокопоставленным пациентом» находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова — молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зелеными глазами. Тридцати трех лет, высокого роста женщина со стройной фигурой, которой могла позавидовать и Афродита.

Все это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств — незримый, скрытный ото всех, диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:

«Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени. Зови меня, пожалуйста, Викторин. Витя я для чужих, для близких — Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?

— Виктория Петровна.

— Во, как в кино — были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя «шеф»?

— А что, шеф… пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь — ответил генсек.

— Договорились. Шеф, я тут у тебя в организме осмотрелся. Ну, ты себя и запустил. Что печень, что почки, сосуды, сердце и остальное еле работает. Как ты жив-то еще? Так дело не пойдет. Я, между прочим, совсем еще молодым к тебе «на хозяйство» попал. Мне только сорок пять исполнилось. Так что мне бы еще жить и жить, к тому же и наслаждаться этой жизнью по полной программе хочется.

— Да, сорок пять, вот я помню, была у меня на фронте одна медсестра… ух, мы с ней, — начал вспоминать Брежнев.

— Шеф, давай о бабах вспоминать потом, сейчас речь идет о жизни. Я пожить еще хочу. Представь, я же всего лишился. Был молодым, в меру красивым, меня девушки любили, а теперь? Давай договоримся. Теперь шеф, извини, никаких излишеств в смысле выпивки, еды и разной химии. Зарядочка, прогулки на свежем воздухе, да и культурный уровень подтянем: книги, театр, кино, вин… э-э-э… зоопарк. Этим путем фундамент новой жизни создадим. Ты фильм «Звездные врата» смотрел? Хотя, что это я? Откуда ты мог, это после тебя показывали. А вспомнил я его потому, что там инопланетяне подселяют в человека такого разумного червя-паразита. И такой червь заботится о хозяине, лечит его, защищает в опасности, ну и «рулит» хозяином немного, … иногда. Так и у нас, дорогой Леонид Ильич, примерно та же ситуация. Я конечно не такой червяк, а всего лишь призрак. Но я вроде могу изменять состояние твоего организма в сторону оздоровления. Видно все же не зря так вышло, что я моложе оказался. Не знаю, как это получается, но процесс пошел — вот уже вижу, что сосудики получше становятся. Так что шеф, давай жить мирно, уважая интересы друг друга. Если Бог даст, может, еще лет десять проживем, а не два, как в истории. Хочешь?

— А что, Викторин, давай попробуем, чем чёрт не шутит. Кому же не хочется подольше прожить. Да еще и здоровым… Хотя теперь насчет этого чёрта… того, надо поосторожнее. Бог ведь существует, получается. Теперь молитву, какую читать надо будет, с патриархом опять же посоветоваться…

— «Иной мир» точно есть. А вот насчет Бога и ангелов, все же гложут меня сомнения. Мы же с тобой никого не видели. Так что о том, кто там существует, а кто нет, судить не можем, — отозвался Викторин. — Подумаем потом, в общем. Эй, а нас, похоже, кто-то зовет…»

Очнувшийся Ильич открыл глаза, рядом наклонилась медсестра, поправляя повязку на голове. Юное, в конопушках, лицо, курносый носик, длинные ресницы и завораживающие изумрудные глаза оказались совсем близко. Рыжие, чем-то сладко пахнущие локоны волос касались лица генсека. Он посмотрел еще ниже, на глубокий вырез белого халатика — открылись два очаровательных холма и ложбина упругой груди. Процесс оздоровления организма «шефа» действительно пошел. Причем, при виде открывшихся взгляду прелестей юного работника медицинской сферы, организм перешел в новое, «боевое» состояние быстрее взлетающей в космос ракеты. Как у героя одной известной книги, у Ильича, неожиданно для него, бешено застучал пульс в самых необычных местах. Давно такого с ним не было. Правая рука генсека инстинктивно легла на обнаженное колено медсестры: — Как тебя зовут? — слегка севшим от неожиданного волнения голосом спросил он.

— Юля, — ответила медсестра Брежневу, покраснев как мак.

— А я, Юля, мужчина, — внезапно резким движением вплотную придвинувшись к ней, сказал Брежнев

Примечания:

[1]Начало, лат.

Если раны — небольшой…

Антон сидел в курилке, подставив лицо ласковому утреннему солнышко и дышал свежим, не пахнущим вездесущей больницей, воздухом. И вспоминал, тем более, что с другими развлечениями в госпитали обстояло, как в советской торговле с копченой колбасой — дефицит, однако…

Окончательно очнулся он уже в приемном покое госпиталя. До того несколько раз Антон раскрывал глаза, в попытке понять что происходит, но видел лишь чьи-то лица и чувствовал, что все вокруг трясется, гремит и снова проваливался в бессознательную темноту. Теперь его привел в себя холод и громкий разговор рядом. Он осторожно повернул голову. На холодном бетонном полу, с редко сохранившейся, керамической плиткой, не заморачиваясь, в будничной спешке был установлен десяток брезентовых носилок с лежачими тяжело раненными солдатами. Кое-кто тоже очнулся, некоторые стонали в беспамятстве. Наклонившиеся над соседними носилками люди в белых халатах громко обменивались какими-то непонятными терминами. Приподнявшись, один из белохалатников заметил смотревшего на него Рыбакова и громко позвал сестру.

Потом были болезненные процедуры, затем — коридор. Широкий коридор госпиталя, являлся транспортной артерией, сообщённых с ним других отделений, операционных, перевязочных и столовой, заканчивался в палатах. Госпитальная палата для рядовых — огромное помещение, некогда, как рассказывали, служившее раньше королевскими конюшнями офицерской гвардии местного короля, было плотно заставлено установленными в три ряда железными двухъярусными кроватями, с узкими проходами, стоящим на входе столом, дежурной медсестры и аккуратно сложенными в углу, сопутствующими медицинскими атрибутами — капельницами, утками, суднами и прочим медицинским инвентарем. Первый ярус коек был законно закреплён за тяжело раненными — ампутантами, незрячими, раненными в брюшную область, позвоночника, головного мозга и прочими… Было много воинов с двойной ампутацией нижних конечностей, лишившихся одновременно верхней и нижней, одновременно двух верхних с полной потерей зрения. Много всего было…

Офицерам было легче, несколько их палат не были столь плотно забиты ранеными. Но и в них встречались тяжелораненые, получившие осколочные или пулевые ранения в область позвоночника. Физические боли, при таких случаях, относили их в разряд исключительных. Даже самое сильное обезболивающее при таких ранениях часто совсем не действовало. Не в силах выдержать адскую боль, такие «тяжёлые» не оглядываясь на воинское звание, возраст, стыд и упрек, ночами напролёт орали, наводя ужас на окружающих. Помогало перенести это, лишь то, что их было немного. Но Рыбаков понимал, что война только начинается и сколько таких боев, как у них, будет потом, никто сейчас не может предсказать. Как и сколько будет таких несчастных, никто не скажет тоже. Настроение от этого падало и спасало только наступление завтрака, обеда или ужина.

Ему, как сравнительно легко раненому, довольно быстро разрешили вставать с койки и посещать столовую самостоятельно. «В столовой уютно. Гороховый суп, гречневая каша с бараниной, горячий компот… Хлеб белый, крупно нарезанный. Официантки и среди них — кареглазая, улыбчивая украинка Маша. «Чудо наше ласковое!» — отзываются о ней офицеры и врачи» — вздохнул, вспоминая, Рыбаков. Антону она нравилась, но какая-то непонятная робость мешала с ней заговорить. Он завернул рукав и посмотрел на часы. До обеда оставалось еще полчаса, которые надо чем-то занять.

— Антон! Рыбаков! — донесся откуда-то из-за спины крик.

Антон повернулся и увидел идущего к нему старшего лейтенанта из третьей роты.

— Серега, привет! — поздоровались. Было приятно видеть сослуживца, живого и здорового.

— Ты как? — спросили они одновременно и засмеялись.

— Садись, рассказывай, — предложил Антон. — Как в части? И… что с Кадыровым?

— С Кадыровым? — старлей нахмурился. — А что с Кадыровым… доказал, что получил приказ сверху, поэтому и не было бокового охранения. Говорят, будет замкомбата у нас же теперь. — Тарнавский махнул рукой. — Лучше ты про себя расскажи.

— А я что? — закашлявшись, развел руками Антон. — Сам видишь, болею. Три попадания, но все легкие… Говорят, продержат до Нового Года минимум, осложнение какое-то из-за того, что на камнях ночь провалялся. Ты лучше про себя и бой расскажи…

— Рассказывать-то особо нечего. Шли за вами, сразу после штаба. После начала обстрела пуля стукнула по каске, контузило. Приняли вначале даже за убитого. Но как видишь — цел и даже здоров. Бой шел на трех участках. Связи не было. Батальонная радиостанция была разбита, начальник радиостанции Кузнецов отстреливался из пулемета и, сам понимаешь, в итоге погиб. На его теле, кстати, были следы разрывных пуль. Осталась радиостанция только у меня, ну та, тяжелая, которая перевозилась на ишаке и во время боя была далеко от нас. Стали окапываться и строить укрытия из камней. Ситуация была очень сложной, огонь очень сильный и плотный, но команды нами выполнялись четко. Вошли в связь со штабом дивизии. Оттуда обругали нас, как могли, грозились наказать, так как сеанс связи прошел открытым текстом. Времени шифровать не было. Нам просто не поверили. Бой длился уже больше часа. К обеду боеприпасы были на исходе, собирали их у убитых…

— Потери большие? — перебил Антон.

— Тридцать семь у нас и двенадцать у минометчиков, — скривился Сергей. — Капитан Жуков погиб, Витя Сериков, Володя Буров, старшина Дворский тоже, начальник радиостанции Кузнецов… С первой, говорят, вообще один узбек уцелел. Спрятался среди трупов, всю ночь лежал, пока духи вокруг бродили. Раненых, с. и, добивали…

— Б…, - выругался Антон. — А наши что?

— Прислали к вечеру пару вертушек. Их из пулеметов сбили. Только под утро пехоту подбросили на вертолетах же, из хозяйства Арутюняна. А духи к тому времени уже отошли…

Оба несколько минут помолчали. Потом Сергей, увидев выходящих из госпиталя бойцов, поднялся и начал прощаться.

— Бывай, Серега, — поднявшись, ответно попрощался Антон. И добавил. — А за наших эти скоты мне еще ответят.

— Нам, Антон, нам, — поправил его Тарнаев. — За все отомстим, друг.

— Точно, — еще раз пожав руку соратнику, ответил Антон.

Проводив взглядом сослуживца, Рыбаков еще раз посмотрел на часы и, приободрившись, направился к столовой. До обеда оставалось ровно десять минут. А жизнь в госпитале, как известно, так и течет — от завтрака до обеда, а потом до ужина и- спать. С болючими уколами и таблетками в промежутке. Получив которые после обеда, Рыбаков просидел еще некоторое время в процедурной. После чего зашел в библиотеку и взял почитать только что переведенную и изданную книгу о вьетнамской войне «Кавалер Ордена Почета» (Автор знает, что ее издали в 1981 г. Небольшой анахронизм).

С этой книгой он и завалился на койку в своей палате, решив потратить немного времени на культурные развлечения. Неожиданно приключения американского солдата, стреляющего в собственных подонков вместо вьетнамских партизан, увлекли Рыбакова. Настолько, что он едва не пропустил ужин. Написано было реалистично и явно на основе собственного опыта, слишком часто встречались много говорящие для воевавшего мелочи.

Вечером, умываясь, Антон неожиданно подумал: «А мы тоже влезли в свой «Вьетнам» и теперь будем воевать десять лет. Или нет?»

Лубянка. Вы ночи полные огня

В этот вечер он слушал «В настроении», романтическую и нежную, успокаивающую душу мелодию любимого Глена Миллера. Он расслабился, закрыл глаза. Так лучше думалось. Он много лет собирал коллекцию пластинок. Музыка Глена всегда помогала, как хороший старинный друг, с ним всегда лучше работалось. Но сегодня было плохое настроение — «ныла» правая почка. После весенней поездки в Афганистан, где он подхватил «азиатский грипп», болезнь не давала ни минуты покоя. И не смотря на все усилия врачей, она прогрессировала. Конечно, он не подавал вида, как устал от этой рези в пояснице. Но только со стороны кажется, что Андропов — Железный Феликс, болезнь подтачивала здоровье… Он произнес вслух только что родившиеся строчки:

— Да, все мы смертны, хоть не по нутру

Мне эта истина, страшнее нету.

Но в час положенный и я умру

И память обо мне сотрет седая Лета…

По стеклу противно и надоедливо билась муха. Это действовало на нервы и раздражало. Хозяин кабинета взял с большого дубового стола свежую газету. Свернул «орудие убийства» и, крадучись, подобрался к мухе. — Бах! — Муха размазалась по стеклу.

— Долеталась, шпионка, — настроение неожиданно поднялось.

«Ну, помирать мне рановато, есть у меня еще в жизни дела», — подумал Юрий Владимирович первоначально не поверил, что Брежнев взял с собой в больницу молоденькую медсестру со скорой и поселил ее в соседней палате. Но потом пришлось поверить. Чуть позже позвонил по этому же поводу Евгений Чазов. Ильич послал всех на три буквы со всеми предостережениями и опасениями за здоровье.

«Неужели повторяется история, как с первой медсестрой Коровяковой? Тогда сразу не хватило духу ее убрать, слишком увлекся ею старик. Но можно понять мужика, последняя, «лебединая» песня. Сестра закормила Лёню снотворными. — вспомнил Андропов. — Когда спохватились, было поздно, он пристрастился к ним. Но та история давно закончилась, даже от тяги к снотворному понемногу излечили. — Поразила и взбудоражила всех даже не новая медсестра, Ильич был известный ценитель прекрасной половины. Удивило другое. Разительные перемены в самом Генеральном Секретаре. Пробыв в больнице два дня, Брежнев, прихватив фаворитку, уехал в Завидово. — Опять звонил Евгений Иванович, состояние здоровья Генерального гораздо лучше, чем до аварии. А самое невероятное было в том, что оно продолжало улучшаться. Уже сейчас Брежнев выглядел, как пять…семь лет назад. А еще Иванов,которого он внезапно туда же пригласил. Что за…?»

Подумав, глава КГБ поехал в Завидово — 6, чтобы увидеть все своими глазами.

Кортеж с Андроповым подъехал к «охотничьему домику» Генерального Секретаря к четырем часам вечера. Уже темнело. Из окна машины Андропов увидел неожиданную картину. Перед двухэтажным домом генсека, веселилась компания. На лужайке полыхал костерок, на мангале жарились шашлыки. Над ними, обмахиваясь от дыма, колдовал комендант Завидово Сторонов. Во главе большого деревянного стола, в окружении охраны сидел веселый и довольный, как объевшийся сметаной кот, Брежнев. Одной рукой он обнимал за талию сидящую у него на коленях рыжеволосую валькирию, в другой держал фишки домино. Эхо по окрестностям разносило в ночь смех, шутки, прибаутки и все комментарии игроков. Колокольчиком звенел голосок раскрасневшейся избранницы Ильича. — Рыба! — вздрогнул стол, подпрыгнули фишки от могучего удара Брежнева. Он притянул к себе девушку и поцеловал в малиновую щеку.

Увиденная картина настолько впечатлила главного гебиста, что он даже растерялся. Да и что тут скажешь? После секундного замешательства Андропов подошел к компании. Строго посмотрел на Медведева — зама Рябенко по охране Ильича. Полковник сидел какой-то ошарашенный, но довольный и на начальственный взгляд отреагировал наплевательски.

«Дед», хитро прищурившись, повел знаменитыми бровями, нетерпеливо махнул рукой Андропову — садись мол. Юрий Владимирович только открыл рот, но тут уж пришлось сесть. Брежнев, улыбаясь, пошутил.

— Слушайте все анекдот. Жена вернулась из командировки и орет с порога: «Что, паразит, опять баб водил?» Муж в ответ: «Ну, не баб, а всего-то одну. Ты ведь сама сказала перед отъездом: «Только попробуй!»

Грохнул дружный взрыв смеха. Брежнев, довольный эффектом, локтем подталкивал свою раскрасневшуюся пассию и радостно повторял.

— Только попробуй, только попробуй одну. Вот мы и попробуем. Нет вершин, которые не взяли бы коммунисты. — И опять поцеловал медсестру.

Андропов ни как не мог придти в себя от увиденного. Только восемь дней назад он встречался с Брежневым — это был быстро дряхлеющий, плохо выглядевший и говоривший старик. Совсем недавно в личной беседе Чазов говорил, что дни Генерального Секретаря сочтены. Год, максимум два. А здесь? Таким Брежнева он помнил в году в семидесятом.

«Да, прав профессор, это все очень необычно и непонятно. Подмена? Нет, по всем данным это — Брежнев. Найти двойника, чтобы никто не заметил и не почувствовал подмены? Такое невозможно в принципе. Да и был он все время на глазах охраны. Но изучить феномен необходимо самым подробным образом, привлечь лучших спецов, с сохранением абсолютной секретности, понятное дело. И где же Борис? Неужели уехал?»

Тем временем генсек поднялся.

— Вы тут ребята побудьте, шашлыки пожарьте, разрешаю по сто пятьдесят коньячку, кто хочет. — И взглянув на раскрасневшуюся избранницу, добавил — Ты тоже, рыжик, останься. — Обратившись к Андропову, сказал, снова улыбнувшись.

— А вас, Штирлиц, я попрошу…пройти со мной в кабинет. Идем, Юрий Владимирович, есть разговор.

И улыбнувшись оставшейся компании, погрозил пальцем.

— Не хулиганьте, а то соседи милицию вызовут.

Настроение у Брежнева — Викторина было отличное. Счастье не просто жизни, а здоровой жизни, было непередаваемо и сравнимо, пожалуй, лишь с чувствами смертельно больного человека, внезапно ставшего здоровым. Брежнев почти все время шутил, улыбался, много и хорошо говорил, рассказывая всевозможные истории. Особенно после того, как обнаружил исчезновение дефектов речи. Его настроение передавалось окружающим. Охрана, секретари, егеря, повара — все улыбались, словно внутренним светом озарило их лица. И даже всегда серьезный и невозмутимый личный адъютант и телохранитель Ильича полковник Медведев Владимир Тимофеевич мечтательно улыбался. Совсем недавно для всех было понятно, что скорая смерть генсека не за горами. Каждый из охраны хотел только одного, чтобы это случилось не в его смену. Теперь все изменилось. Но помимо этих внешних чисто эмоциональных проявлений, все свободное время Брежнев проводил во внутренних диалогах с Викторином, заставляя того вспоминать все услышанное, увиденное и прочитанное о деятелях этого времени. В особой спецэкспедиции ЦК Брежнев заказал книги различной тематики, чем вызвал там целый переполох. А в личном дневнике, который вел с войны, он писал теперь не только о своем весе, что делал, и кому звонил, но и о прочитанных новых книгах. Для окружающих это стало еще одним потрясением — вид «деда» с книгой.

Андропов и Брежнев поднялись на третий этаж в кабинет-библиотеку. Здесь в этой небольшой комнате находился стол, маленький диван, кресло и книги, альбомы с фотографиями. Правда, в основном здесь были книги подарочные — к юбилею. В прежней жизни Ильич не любил читать, все больше на слух улавливал. Обычно просил почитать что-нибудь секретарей и помощников. Глава КГБ знал об этом и поэтому весьма удивился, увидев два десятка различных по тематике книг, сложенных стопками на столе.

Генсек с удовольствием наблюдал за тем, какое впечатление произвело изменение обстановки кабинета на Андропова. Ильич сел в кресло, спиной к окну, Юрий Владимирович расположился на диванчике. Брежнев спросил неожиданно «в лоб».

— Юрий Владимирович, скажите, вы еврей? — «дед» пристально и пытливо посмотрел на гостя, только озорная искра блеснула в глазах. Еще вчера «сиамский близнец» подбил брата Леню на этот провокационный вопрос. В свое время Викторин читал различного толка газеты, где всесильного главу КГБ называли по-разному и мнения о нем были диаметрально противоположные. Одни считали его скрытым агентом мирового сионизма и масонским прихвостнем, осуществившим коварный план развала СССР и конечно, ну куда же без этого, людоедский план по геноциду православного русского народа. Другие журнальчики и газетки со всей хасидской непримиримостью, с не меньшим энтузиазмом призывали на голову бывшего главы КГБ проклятия и «плевали ему в след», как главному гонителю. Ну, право слово, палач и уничтожитель, ничуть не меньше чем бесноватый немецкий фюрер, их многострадального, всеми гонимого, непоседливого, избранного Богом Яхве народа. А хотелось узнать правду. Причем не только Викторину, но его симбионту, ценившему своего председателя КГБ, тоже.

— Леонид Ильич — Андропов побледнел лицом — Я всегда, каждое мгновение своей жизни был предан делу коммунистической партии и советскому народу. Всю свою жизнь, не жалея здоровья и сил, выполнял все задания партии, неустанно вел борьбу с врагами нашей страны и партии, и…

— Постой, Юра, ты мне прямо ответь — ты еврей или нет? — с нажимом спросил генсек.

После паузы Андропов ответил.

— … Наверное, еврей. Дед у меня по матери был Карл Францевич Флекенштейн. Но как я говорил, я предан партии и советскому народу.

Брежнев встал, подошел к «сыну еврейского народа» и пристально глядя в глаза, сказал.

— Ладно, ладно, Юра. Ты такой еврей, что дай Бог всем русским такими быть. Я, только хотел уточнить — раз ты не еврей, то зачем пытаешься торговаться с капиталистами? Они же тебя обдурят, жиды пархатые, — увидев искреннее недоумение на лице председателя КГБ, Ильич широко улыбнулся и продолжил. — Я, например, считаю себя украинцем. Ну какая разница, какая национальность. Мы все советские люди. Хотя есть среди нас такие товарищи, которые нам совсем не товарищи. Но, пока хватит об этом. Хочу с тобой поговорить о том, что со мной произошло во время аварии. Да ты и сам, наверное, хотел поговорить. Сейчас, только еще Бориньку позову, — словно не замечая полыхнувшего интереса в глазах Андропова, добавил Генсек. — А то он тоже не все слышал.

Разговор продолжался почти до полуночи, прерываясь лишь небольшими перерывами на чай. Шашлык так и был забыт. Когда генсек замолчал, Андропов тихо и потрясенно заметил.

— Если бы кто другой рассказал, не поверил бы. Ну, что теперь будем делать, товарищи?

— Это вопрос не простой. — Брежнев, тяжело вздохнул, — Ну Юра, если бы я знал ответ… — Генсек, помолчав, спросил сам. — Юра, ты лучше, чем кто — либо другой знаешь, что в партии и стране. Скажи честно, после того что ты услышал, неужели это всё — правда?

— К сожалению…, - Андропов словно поперхнулся, кашлянул, посмотрел на сидящего сбоку, как тень, Иванова, но продолжил. — Все правильно. Мы практически не знаем общество, в котором живем. Коррупция, формализм, круговая порука в партии и государственном аппарате. Трудности в экономике, особенно в сельском хозяйстве… Страна неэффективно расходует ресурсы, многое транжирим без пользы. Не используем, слабо внедряем достижения науки, пока только Военно-Промышленный Комплекс выдерживает конкуренцию с Западом. Система планирования очень инертна и неповоротлива. Дисциплина во многих отраслях ниже всякой критики. Идеологическая работа ведется только для галочки. Наши пропагандисты сами отвращают народ от учения Маркса и Ленина. Среди комсомольских руководителей практически нет искренно верящих в идеалы коммунизма людей, только желание сделать партийную карьеру, подняться вверх по партийной лестнице. Среди простой молодежи распространяются чуждые идеалы и неверие в социализм. Мы проигрываем в идеологической борьбе. И, как теперь знаем, проиграем, если не изменим ход событий…

— Дорогой ты мой человек — растроганно, со слезой в голосе сказал генсек. — Вижу, сердцем переживаешь за страну. Да, не ошибся я, поставив тебя на КГБ. Что могу от себя, как Генеральный Секретарь, сказать? Учитывайте, история партии и учение Маркса — Ленина позволяет найти выход из любой ситуации. Ибо оно верно. — Брежнев приподнял указательный палец, желая подчеркнуть сказанное. — Опираясь на него, творчески его развивая, мы должны и найдем выход из любого положения…, - он на мгновение замолчал, внимательно рассматривая собеседников. — И еще, Юра, Борис, не забудьте о предателях и грабителях Родины. Помните, при Иосифе Виссарионовиче — от неожиданности председатель КГБ даже вздрогнул. Зато Иванов никак не реагировал, словно заранее зная, что сейчас будет произнесено, — был прекрасный лозунг, выдвинутый нашим пролетарским писателем Максимом Горьким, — председатель КГБ едва заметно кивнул, словно онемев от неожиданности. Еще бы, лозунг «великого гуманиста»: «Если враг не сдается, его уничтожают», он помнил хорошо. Как и такой взгляд, не раз виденный у фронтовиков и партизан — словно сквозь прицел.

Одобрительно улыбнувшись, Генсек медленно и неторопливо назвал восемь фамилий — директора одного НИИ, нескольких государственных и партийных деятелей. Нет, кто бы что ни говорил, Леонид Ильич добреньким не был. Добрым, отзывчивым — да, но не добреньким всепрощающим толстовцем.

— Новый год скоро, — загадочно добавил он, явно указывая срок исполнения его невысказанного пожелания. И тут же его взгляд стал обычным, словно внутри повернули рубильник и он заговорил обычным, спокойным тоном.

— Главная цель всех будущих изменений, это улучшение жизни людей. Советского народа. В конечном итоге, всего мирового рабочего класса. А по реформам могу сказать. Было стране еще тяжелее после гражданской войны. Партия большевиков, Ленин нашли выход — не побоялись, провели НЭП. При товарище Сталине, а при товарище Сталине — дважды, с упором, повторил генеральный, — разрешали артели, почти частное предпринимательство. И экономические меры поощрения. Вот, Юра, надо учиться у Партии и учиться у истории Партии. Мы не должны повторить ошибок, надо делать правильные выводы и не бояться нового, хорошего, прогрессивного. А насчет дисциплины думаю так. Народ всегда за порядок и дисциплину, законность. Он сразу чувствует порядок в стране или нет. И обман, лицемерие тоже. Дисциплиной и наведением порядка надо заняться в первую очередь. Сверху донизу. Это первоочередная задача. По партийной линии я тебя, если что, Юра, прикрою. Но надо конечно потихоньку старую гвардию из Политбюро и ЦК на покой. Если такого болтуна как «меченый», поставили во главе партии, то значит все. Приехали — пора на пенсию. Начинай готовить материалы по личным делам. Да у тебя, наверное, все имеется? Надо молодых, но преданных делу коммунизма и Родине, без гнили, без лицемерия и корысти людей выдвигать. Постараюсь вспомнить с Трофимовым, кто из коммунистов достойно себя вел при «дерьмократах». Таких выдвигать будем. Пока скажу сразу: Байбаков из Госплана, Примаков из Института востоковедения, Лигачев из Томска, Романов из Ленинградского обкома…

Леонид Ильич помолчал, двигая бровями в задумчивости.

— Давай решим так. Посвятим в дело, назовем так — инициативную группу. Не более пяти — семи человек. Во-первых, ты, Борис, еще один человек от тебя, согласую с моим… — он опять подвигал бровями.

— Симбионтом, Леонид Ильич, — подсказал Андропов, и, заметив недоуменный взгляд, пояснил, — это организмы, которые живут вместе и сотрудничают. Например, кишечные бактерии…

— Нет, — отрезал Брежнев, — ты из Трофимова микроба не делай… пусть будет «подшефным». А название «Симбионт» всем материалам по нашему делу присвоим. Пусть гадают. Про посвященных я подумал — от тебя еще один, от армии пока Ивашутин, от партии Машеров. Остальных подберем позже…

Андропов, слегка, почти незаметно поморщившись, ибо обоих названных генсеком недолюбливал, спросил.

— Извините, Леонид Ильич, а МВД?

— Пока никого, — глядя на заметно обрадовавшегося Андропова, Брежнев не удержался и усмехнулся. С министром внутренних дел Щелоковым Андропов враждовал серьезно и эти слова явно пришлись ему по душе.

— Тогда от меня — Крючков.

— Хорошо. Присылай завтра его, обсудим по комитетским персонально, кого вспомню. И развернутую справочку по Афганистану приготовь, — он пошевелил бровями. — Есть мнение, что эта война — один из важнейших факторов в случившемся.

— Вас понял, — Андропов кивнул. Помолчал, явно волнуясь, опустил глаза. Голос, и так тихий, стал еле слышен. — Леонид Ильич простите, что вмешиваюсь в вашу личную жизнь… Но вызывает у врачей и товарищей по Политбюро ваша новая близкая знакомая… медсестра. Не будет ли выпавшая на ваш еще не окрепший после аварии организм чрезмерная нагрузка…опасна.

Тут Брежнев откинулся на спинку кресла и поначалу тихо, потом все сильнее захохотал. Смеялся долго и заразительно, до слез, раскачиваясь в кресле. Его поддержал и генерал Иванов. Сам глава КГБ поначалу удивленно смотрел на судорожно покатывающегося от смеха Ильича. Потом расслабился и стал тихонько хихикать. А уж дальше и почти в полный голос смеяться. Ну и впрямь заразительно смеялся генсек.

— Значит, опасаются товарищи…чрезмерная нагрузка значит.. — Брежнев вытер платком глаза, слегка успокоившись, выпил чаю. Потом какой — то погрустневший обратился к собеседнику.

— Вот что Юра. На самом деле опасаться нечего, нет ни каких нагрузок… Мне уже не сорок, и даже не шестьдесят. Так только… хочется почувствовать себя мужиком…А Юля хорошая девушка, понимает меня старика, жалеет… Хотя, Юра, я чувствую себя с каждым днем все лучше. — Ильич замолчал, потом встрепенулся, заулыбался. — Хочешь, оставайся, вместе завтра на охоту пойдем кабана завалим.

— Леонид Ильич спасибо за предложение, но вы же знаете…врачи не разрешают — не дай Бог простужусь.

— Ну да, да…эх все мы были когда — то рысаками. — Ильич устало встал, тяжело, по-стариковски, пошел к двери.

— Все, я устал, уже поздно. До свидания, Юра. До свидания, Боря.

Андропов и Иванов распрощались и уехали в Москву, где их ждала практически бессонная ночь. Как в старые, почти забытые времена, о которых сегодня дважды напомнил товарищ Брежнев.

К нам на утренний рассол…

К нам на утренний рассол…[1]

Утро началось с водных процедур и бассейна. Ильич плавал минут сорок, нырял, фыркая от удовольствия, от неожиданно вернувшегося ощущения помолодевшего, полного сил и энергии тела. Потом была пробежка по парку, на которую генсек потратил еще полчаса. Закончил утреннюю зарядку контрастным душем. После легкого завтрака, не задерживаясь, Леонид Ильич взялся за работу.

Викторин испытывал чувство глубокого удовлетворения.

«Повезло мне, что Леня — генсек, да и большой любитель женщин. А окажись какая-нибудь пьянь или старушка замшелая … Тогда бы взвыл от такого попадания. Смотри, как старается. И даже подталкивать не надо. Главное, чтобы не слишком отвлекался на женские чары и не тратил на них все свое время. Дел у нас хватает — Родина ждет. Будем трудится на ее благо и подталкивать на это сиамского братика… Сибарит он все же, а не трудоголик, увы… Хотя от трудоголика я бы тоже взвыл, наверное. Одна работа и ничего кроме работы, причем не моей любимой…»

В десять часов приехал генерал Крючков. Невысокого роста, коренастый, с большой лысой головой, со слегка крючковатым носом на лице, украшением которого служили лишь умные внимательные глаза, из-за больших очков похожий на филина, начальник Первого Главного Управления КГБ (разведки) Викторину внешне не понравился сразу. Но Андропов ему доверял, да и сам Викторин помнил только, что, став преемником Юрия Владимировича на посту председателя КГБ, Крючков ничем себя не замарал. Разве что отсутствием инициативы, этакий, если подумать, Берия при Сталине, способный хорошо выполнять поставленную задачу, но растерявшийся при полной самостоятельности. Так что оставалось только думать, что Брежнев и Андропов лучше разбираются в своих подчиненных. Хотя Брежнев, честно говоря, хотел бы вместо Крючкова видеть другого человека, но и он не стал спорить с главой КГБ.

Генеральный и начальник разведки поднялись в библиотеку. Крючков сел на то же место, где сидел вчера его шеф, Ильич сел рядом и протянул лист бумаги.

— Владимир Александрович, вот фамилии людей из вашего ведомства и ГРУ, а также и кое-кто из гражданских. Это те, про кого я помню точно. Кто же знал, что всех «предателей» из органов надо помнить? В газетах и на телевидении говорилось все больше про олигархов и популярных певцов. А в то время, простите, про КГБ и разведку, я книжек почти и не читал, не увлекался, — Викторин развел руками и, улыбнувшись, продолжил.

— Но про этих помню очень хорошо. Они в свое время «прогремели». Про них много писали газеты, показывали передачи по телевидению. Если есть вопросы, задавайте…

Начальник ПГУ смотрел список и, видимо был потрясен, брови полумесяцем взлетели вверх от удивления.

— Леонид Ильич, что — и генерал Калугин? Полковник Гордиевский? Это же наши лучшие люди. Калугин наш самый молодой и перспективный генерал. Хотя в последнее время, что-то у него в работе не ладится…Н-да… Теперь многое становится понятным…

— Так, вот один из ваших комитетчиков, кто — сейчас уже не помню, писал, что Калугина завербовали еще в бытность пребывания его на стажировке в Колумбийском университете США. Помню, что где-то в пятьдесят восьмом — пятьдесят девятом годах. А Гордиевский вообще сволочь — перебежит в Англию, через пять лет, в восемьдесят пятом году. Завербован был МИ-6, в то время, когда работал в Торгпредстве в Финляндии. Его взяла шведская полиция на проститутке в бордели. Захотелось парню «сладенького», запретного. Вот и сгонял по-тихому из Финляндии в Швецию, развлечься. Там его англичане и подцепили на крючок… Вот еще один инженер… Толкачев, очень ценный кадр для ЦРУ. Они даже после того как, мы его взяли, добытые им документы пять лет переводили с русского. И главное, что характерно, сам предал. Скатился в рот ЦРУ, как колобок. Деньги, пачки сотенных купюр резиночками перетягивал. Такой аккуратный, бережливый, — Генсек едва сдержался, чтоб не выругаться матом. — Даже в библиотеке технической подменил учетную карточку, чтобы ни заметили, сколько читает. Американцы ему эту карточку специально в Лэнгли изготовляли, берегли эту гадину. Которая нам столько навредила, что целой его жизни не хватит для расплаты… Ну, в общем, повторюсь, что вспомнил — здесь все. Может потом, кого еще вспомню. Если удастся, конечно.

Крючков, убрал список в портфель, встал.

— Леонид Ильич нет слов, Ждем, если кого-то или что-то вспомните потом. Вы простите, что я так… просто потрясен. Тут каждое слово, каждая крупица информации на вес золота. Но как-то не верится…

— Ничего, ничего я понимаю, сам был в растерянности, — Ильич встал, прощаясь. — Давай, генерал, не теряй времени, бери в «ежовые» рукавицы этих гадов. Используй их на полную катушку.

Собеседники крепко пожали руки.

— Спасибо Вам, Леонид Ильич, — и вдруг, озорно подмигнув, генерал продолжил шепотом. — Родина «подшефного» не забудет.

Крючков уехал, оставив Викторина наедине с его соседом и размышлениями о том, почему в запомнившейся ему истории КГБ ничего не сделал для борьбы даже с явными предателями. Потеряло инициативу и послушно шло в фарватере курса партийного руководства? Или все же был заговор среди чекистов, о котором писали некоторые авторы. Викторин вспомнил даже одну статейку в газете «Аргументы и факты», в которой о наличии плана КГБ по смене строя писалось очень убедительно. Вроде как в высших кругах «чекистов» решили, что другого пути реформирования Союза нет. Потом он поделился с Леонидом Ильичом своими размышлениями, а заодно и опасениями из-за наличия довольно большого круга осведомленных о нем. Поспорили. Причем Брежнев приводил такие аргументы и говорил о таких фактах, которые Викторин просто не знал и не мог знать. В его время об этом молчали, как рыбы об лед и говорливые политики и говорливые журналисты… Постепенно Викторин успокоился и отправился отдыхать, сообщив «брату», что готов прийти на помощь в любой момент. В остальное время до следующей аудиенции Брежнев много читал, много звонил. Обзвонил, как уже давно было заведено, два десятка наиболее авторитетных секретарей обкомов. Поговорил с Машеровым, вызвал его для разговора в Москву. Петр Миронович, явно удивленный столь неожиданным приглашением, упросил Брежнева немного подождать, ссылаясь на неотложные дела в ЦК Компартии Белоруссии. Договорились встретиться чуть позднее, перед Пленумом ЦК.

Надо заметить, что уже давно было решено переместить Машерова на ближайшем Пленуме на место Косыгина. Ходили слухи, что Ильич неодобрительно относится к этому решению, ревнуя к популярности Петра Мироновича, как возможного преемника и кандидата на пост Генерального Секретаря ЦК. Но в действительности против перемещения его в Москву генсек отнюдь не возражал, поскольку не видел в нем соперника. Да и слухи о спланированном против Машерова покушении можно считать только слухами. Слишком много неожиданной импровизации в решениях Петра Мироновича в тот злосчастный день, которые просто не могли быть заранее просчитаны никем.

Немного позднее приехал начальник Главного Разведывательного Управления. Ему Леонид Ильич, уже имея опыт разговора с Андроповым, рассказал обо всем еще быстрее. Тем более, что генерал Петр Иванович Ивашутин был отличным аналитиком, к тому же имел великолепную память. Конечно, ему трудно было сразу поверить в реальность такой фантастики, но когда Викторин припомнил несколько рассказанных ему Рыбаковым в «той» жизни случаев из действий ГРУ за рубежом, генерал вынужден был признать, что «сказка стала былью». Поговорили весьма плодотворно, кроме предателей, начальник ГРУ получил также сведения о возможных действиях США и НАТО в ближайшее время. Потом Викторин взял управление в свои руки и почти час отвечал на вопросы Петра Ивановича.

После сдвинувшегося по времени из-за неожиданно долгого разговора с Ивашутиным, позднего обеда Ильич отправился на охоту. День продолжился удачно, генсек был счастлив. Тем более что и охота закончилась удачно, Брежнев лично подстрелил пару кабанчиков.

Вечером идиллия проживания в охотничьем домике «Завидово» была нарушена. На территорию охотничьего хозяйства, благополучно преодолев все посты охраны, въехала «чайка». Леонид Ильич, в этот момент благодушно отдыхал, расположившись на веранде дома с Юлечкой Чубарсовой и всей компанией товарищей по охоте. Громким контрабасом звучал густой, сильный голос Брежнева. Он был занят любимым после охоты делом — распределением, что Бог послал. А Высшие Силы сегодня не поскупились на охотничьи трофеи. Обе кабаньи туши щетинистой горой лежали друг на друге. Егеря разделывали туши кабанов на четыре части, передки и задки. Пальцем шеф указывал то на одну часть туши, то на другую.

— Вот этот передок Косте Черненке — старый друг лучше новых двух… Этот передок Громыке, давно главному дипломату ничего не посылал. Это не правильно. Надо поддержать товарища. Андрею в Америку к Рейгану ехать скоро, пускай подкрепится… Вот этот задок Грише Романову в Ленинград фельдегерской связью пошлите. Пускай почувствует, что помнит о нем Генеральный секретарь. Перспективный кадр партии — пусть порадуется. Смотрите, чтобы не пропала кабанятина. Слышишь, Рябенко?

— Да, Леонид Ильич, сделаем, — ответил начальник охраны.

— Ну а этот задок…. его Горбачеву пошлите. Пусть порадуется, побалуется мясцом… своего «сородича»… А этот задок Диме Устинову, министру обороны. Надо поддержать товарища, у него сейчас проблем много. Один Афганистан чего стоит… Вот этот передок…

Тут процесс распределения был прерван самым бесцеремонным образом. Из «чайки» выбежала лет сорока пяти, дородная, в теле женщина. И сразу с криком: — Папа! — бросилась к остолбеневшему Ильичу.

«Ну, шеф, держись», — заехидничал Викторин, прикидывая, не скрыться ли на время куда-нибудь подальше.

Приблизившись к папе, дочка остановилась и удивленным голосом спросила.

— Папа ты ли это? Ты такой помолодевший… Да просто красавец. Где мешки под глазами?.. Где живот?

— Ну, Галю… дочка. Сама видишь. Стараюсь быть в форме…. Физкультура, медицинские процедуры. Результат, как говорится, на лице…

«Ильич, где бы ты был, если бы не сиамский брат Витя. Скромнее надо быть, скромнее», — продолжал чревовещать Трофимов. А «первая принцесса СССР» продолжала рассматривать, тормошить, столь разительно изменившегося отца. Продолжалась эта идиллия недолго, минут пять. Неожиданно радостные воркования дочки прекратились. Она замолчала, пристально вглядываясь, куда- то за спину Ильичу. Почувствовав недоброе и догадываясь, куда та смотрит и на кого, папа попятился, стараясь закрыть Гале обзор. На веранде наступила томительная тишина.

— Так значит это, правда! — закричала дочка, и разгневанной фурией бросилась к «избраннице сердца» папы.

Разыгравшаяся яростная битва всем хорошо запомнилась. Дочка генсека, имея более тяжелую весовую категорию, поначалу одерживала вверх. Но Юля была моложе и в обиду себя не дала. Две женщины громко визжа, таскали друг друга за шевелюры. Слова и угрозы которыми они обменивались, от души и со вкусом, относились к тем, что обычно встречаются в идее надписей на заборах. Причем молодая соперница, явно побеждала в боевой схватке. Старшая же одерживала верх в словесной дуэли, как ни как — опыт приходит с годами.

«Ильич, спасай женщин, а то покалечат друг друга», — первым пришел, в себя Викторин. Генсек очнулся от столбняка.

— А ну прекратить! Смирно! Не то прикажу обеих в бассейн забросить, — прокричал Ильич. — Медведев! Собоченков, что смотрите? Разнимите! Держите их! — тут же рявкнул на застывших телохранителей Ильич. Охранники быстро соорудили живой шлагбаум, встав между враждующими сторонами. В драке неожиданно возникла пауза.

Женщины смотрели с ненавистью друг на друга, тяжело дышали, но уже не дрались. Они, конечно, понесли некоторый ущерб, но на готовность к новому столкновению это не повлияло. Волосы у обоих выглядели как у огородных пугал. Помада размазаны по лицам, как боевая раскраска индейцев. У Юли на левой щеке красовалась глубокая царапина. У «принцессы», Галины Брежневой, под правым глазом наливался ультрамарином синяк.

— Все… брэк, расходимся. Расходимся, я сказал!. Галя, иди в свою комнату, приведи себя в порядок. Юленька, подымись к себе. Я сейчас приду, — Ильич устало пошел за дочерью. Дальнейшие перипетии семейных отношений остались вне знания Трофимова. Викторин решил отдохнуть и немного подремать, не подслушивая семейных тайн своего симбионта. Потом, ночью перед сном, Ильич кратко поведал о дальнейших событиях.

— Юленька будет жить в Москве, я позвоню управделами Совмина Смиртюкову. Пусть выделит квартиру и машину с водителем. А Гальку отправил к мужу, пусть Юра утешает. Но пришлось пообещать, что уеду послезавтра в Заречье, к жене. Виктория Петровна плачет… Нельзя ее обижать. Я супругу очень уважаю. Вот такие, друг ситный, дела, — проговорил тихо, и устало генсек. Было видно, что утомился, как выжатый лимон, Ильич. Все-таки возраст, не тридцать лет.

Викторину стало жаль «брата». За эти дни Тимофеев сдружился, прирос к вынужденной «второй половине». Брежнев, конечно, был не ангел. Он был политиком и этим все сказано. Политика же, как известно, дело грязное и чистых, как ангелы, политиков не бывает.

Но Ильич, в отличие от политиков «новой демократической» волны не был равнодушен к судьбам и жизни остальных, простых людей. Именно поэтому Леонид Ильич Викторину нравился. Как нравился и Советский Союз и социализм, при всех его недостатках. Все было, и плохое тоже было. Но почему же многим, в том числе и Викторину, жившим в те годы, так упорно кажется, что вместе с грязной водой выплеснули и ребёнка? Всё могло произойти иначе, если бы не череда ошибок и случайностей. Викторин считал, что этот строй и эта страна имеют право на жизнь. Распад страны уж точно не был предопределён историей, наверняка существовали иные варианты. Именно поэтому он стремился сделать все, чтобы история изменилась. Нужны лишь вовремя сделанные точечные реформы. Он вспомнил, как Рыбаков рассказывал ему о выкладках ГРУ по возможному предотвращению развала СССР. Планировалось арестовать всего тысячу человек[2] — и все, Союз бы сохранился. Конечно не тот и не такой, как в начале восьмидесятых. Но в этом не было бы ничего необычного, и страна и сам строй непрерывно менялись в течение всей своей истории. СССР двадцатых и СССР конца тридцатых отличались больше, чем Российская империя в восемьсот шестьдесят первом и она же в пресловутом тысяча девятьсот тринадцатом. Даже в хрущевский и брежневский периоды истории страна резко поменялась, при этом сохранив главное — спокойную и, в целом, счастливую жизнь для подавляющей массы населения. А если же навести порядок в том же сельском хозяйстве, разобраться с не введенными в строй мощностями заводов и фабрик, провести удачные реформы, смягчить, а потом и вообще устранить фактически появившееся неравенство в положении различных республик и народов, вызвавших вспышку национализма в начале девяностых, ускорить внедрение новинок научно-технического прогресса… В общем, надежды Викторина имели под собой твердую почву.

Примечания:

[1] Л. Филатов «Про Федота-стрельца, удалого молодца»: «К нам на утренний рассол прибыл а К нам на утренний рассол Прибыл аглицкий посол, А у нас в дому закуски — Полгорбушки да мосол»

[2] Цифры озвучены на форуме «В вихре времен» одним компетентным представителем силовых ведомств

Три ступеньки … вниз

Назавтра на дачу опять приехали советники Генсека. Подготовка к Пленуму продолжалась. Во время обсуждения экономических вопросов с помощниками Брежнева Викторин изволил проснуться и спросить про нашу передовую, лучшую в мире социалистическую торговлю. Голиков привел данные о достижениях и успехах «доблестной» советской торговли. Тут Трофимов не выдержал и выдал все, что помнил о тех, то есть точнее — о сегодняшних временах. Виктор Иванович хорошо запомнил очереди в магазинах, презрительное хамство продавцов и полупустые прилавки. Возможность что-то достать только через знакомых, по блату. А тут опять звучит: «…имеются отдельные недостатки».

«Леня ты меня послушай, а не этих долдонов. Я тебе правду говорю. Им-то что? Тоже в спецлавочках отовариваются. Бери чего твоей душе угодно, чем не жизнь. Тут тебе будут кадить фимиам за успехи в торговле. А простые труженики? Кстати, если разобраться, на стражу их интересов ты поставлен или нет? Да? А раз так, то слушай. Вся торговля советская это сплошное укрывательство продуктов, распределение их между собой и нужными людьми. Главное же для советской торговли занятие — это создание дефицита. Заметь, Леня, умышленного дефицита. А людей довели до того, что и сосискам и колбасе с добавками туалетной бумаги рады. При царе Николае Втором, (кого вы свергли, чтобы людям вроде лучше жилось) о таком колбасно — сосисочном искусстве и не слыхивали. Да и вообще Генеральный секретарь нашей партии, тебе не мешало бы время от времени ходить по простым магазинам. Куда обычные люди ходят. Ты-то шеф… как считаешь — партия для народа или народ для партии? А то странно получается — вы все для себя, «несгибаемых ленинцев» и «слуг народа» давно коммунизм построили — ешь, пей, что хочу. Шьют вам индивидуально. Все по первому требованию доставят в лучшем виде — хочешь из Парижа, надо из Лондона. Пользуетесь плодами «загнивающего Запада» по полной программе.

— Ты говори, да не заговаривайся, — загорелся праведным гневом «шеф».

— Ах, так! Не нравится! Правда глаза колет? Так я могу тебе доказать, что не только ты этому телу хозяин. Что-то я смотрю, ты в последнее время все по утрам на своего «дружка» любуешься… Все смотришь. Думаешь, не понимаю? Это ведь, кстати, я тебя до нужной величины и готовности к труду и обороне подтягиваю. Знаю, готовишься. Вон у зеркала вчера крутился, морщины разглядывал. Все смотришь и любуешься, что седины стало меньше… Ну, ну… Вот будет у тебя сегодня с медсестрой твоей фиаско. Приструню твой норов. Полежишь в палате больничной, кашки манной поешь. И будет у тебя не сказка к лесу передом, а наоборот — к лесу задом.

Ильич сразу утих, взволновано затрепетал.

— Ну, прости, брат, погорячился, это же шутка была… Викторин, я тебе верю. Да и сам все понимаю. Ну, хочешь, давай… Поедем пораньше завтра. Заедем в какой-нибудь магазин, все равно на Политбюро ехать.

— Вот это другое дело, а то взялся за партию горло рвать, — обрадовался Викторин

— А знаешь, Витя… все забываю тебя спросить… Ты в партии нашей состоишь?.. Нет? Или…»

Продовольственный магазин номер пятьдесят четыре, который звали в народе «Три ступеньки» располагался на пересечении улицы Мытной и Хавской. Это был обычный магазин, каких много в городе-герое Москве. Но для рыжего, худого, повидавшего всякого в жизни кота Василия, этот магазин был дом родной, в котором после долгих мытарств и скитаний он наконец прижился. Надо признать, правда, не без помощи сторожа магазина, в прошлом сержанта НКВД Сучкова Ивана Трофимовича. Бывший сержант и кот были два друга — не разлей вода. Ветеран «органов» благополучно дожил до семидесяти лет. Внешность он самую заурядную для пенсионера — вытянутое, худое, сморщенное как печеное яблоко лицо, тонкие губы, длинный с горбинкой нос, лысина, висящие, как у запорожского казака, седые усы. На лице, казалось, навеки застыло выражение: «Ну что же вы, люди такие, гады. За что ж так?» Несколько портили его образ оттопыривающиеся лопухами большие уши. Но соломенная шляпа «а ля Хрущев», которую обычно носил Сучков, скрывала этот недостаток.

Трофимыч обрел в лице кота Василия самого чуткого и внимательного слушателя, которому он мог поверять все свои проблемы и обиды.

Обычно дед обитал в своей крохотной комнатке рядом с магазинным подвалом. В каптерке сторожа стояли топчан, тумбочка и висело антикварное радио типа «тарелка» еще довоенных времен. Одну из изрядно загаженных мухами стен украшал старый пожелтевший портрет «Генералиссимуса Сталина», смотревшего на окружающее с таинственной улыбкой сфинкса. А на столе, обычно и неизменно, стояла открытая полупустая бутылка популярного дешевого портвейна «Агдам». Другая, полная, была припрятана у старого клетчатого, продавленного топчана под столом. Кроме того, на столе присутствовали — граненый стакан, штопор, треснутая тарелка с порезанной кусками вареной колбасой и сухой коркой ржаного хлеба, нож, двузубая алюминиевая вилка. Кот Василий, свернувшись калачиком, лежал на топчане. И в это утро, как всегда, Сучков изливал ему свою душу.

— Обидно, ну честное слово, обидно. Ну, за что?… Чо было так орать?… Ни за што же… А потом. Я ж ей честно признался, что да…. разбил. Случайно, ненароком же, — сторож посмотрел под стол на еще не открытую бутылку «Агдама», и налил в граненый стакан буро-гранатовую жидкость. Выпил, занюхал коркой ржаного хлеба, и продолжил.

— Разбил я две бутылки портвейна. А она?… Воруешь, воруешь! Еще раз, и уволю! А сама! Не ворует?… Я всю войну с врагами народа бился. Я, может, фашистами контуженый…

Ветеран органов с чувством ударил по столу. Жалобно звякнула посуда, при этом недопитый стакан опрокинулся и портвейн залил стол.

— Мне ползадницы бомбой оторвало! — кричал сержант. Это была чистая правда. Во время войны, в суровую годину одна тысяча девятьсот сорок первого года эшелон сержанта Сучкова, в котором перевозились «зэка» Минской тюрьмы НКВД, попал под бомбежку. В результате «филейная» часть седалища Сучкова уменьшилась на полкило. А потом Иван Трофимович всю войну прослужил «вертухаем» на Колыме, охраняя врагов народа. Но свой долг перед Родиной, несмотря на ранение, сержант исполнял честно и добросовестно. Поэтому и был отмечен медалями: НКВД «За отличную стрельбу» и «За победу над Германией».

Подняв стакан и, огорченно крякнув, Сучков еще раз налил его до краев. Вдохнув воздуха и выпив его в три могучимх глотка, ветеран ожесточенно плюнул в сторону двери и продолжил свой гневный обличительный монолог.

— А сама она! Не ворует!? Да был бы жив Лаврентий Палыч, разве бы он такое допустил, что бы эта… шл…,- тут сторож опасливо посмотрел на дверь. И гневно, даже отчаянно, погрозил костистым кулачком воображаемой хозяйке магазина.

Василий слушал эти страдания друга, как всегда — молча, иногда почесывая за ухом, зевая во весь рот и выгибая спину. Он постоянно был чуток и терпелив, особенно когда старик чесал ему за ухом. Вдруг розовый с черным пятнышком нос кота учуял удивительный по сладости аромат. Запах шел из подсобки мясника, куда рыжий друг и направился, оставив деда Трофимыча наедине с бутылкой. В этот утро мясник Шота решил позавтракать яичницей с ветчиной. Порезав ее на столе, он пошел за яйцами, оставив ветчину без присмотра. Запах от нежной, с розовым жирком, подкопченной датской ветчины был так притягателен, что Василий решился. Кот молниеносно вскочил на стол и рванул с желанной добычей. Он не стал тянуть, мало ли что там случится, быстро умял свининку и, довольный, пошел к себе на топчан. Да, жизнь его кошачья, в общем-то, удалась. А в проходе остался ждать своего часа хрящик, все, что осталось от ветчинки, послужившей трапезой для котика. И все было бы хорошо для тружеников советской торговли. Вот только сегодня был не их день.

Мара Аркадьевна Лозинская, директор магазина, женщина-«мечта поэта» со стройной фигурой и с черными, как греческие маслины глазами, внешне очень походила на популярную актрису Быстрицкую. А характером, при всей своей жесткости в управлении магазином и трудящимся в нем коллективом, была, как она сама считала, истинным ангелом во плоти. Только сегодня с утра она была не в настроении. Как-то все сразу навалилось. Неожиданно, на два дня раньше срока начались месячные. А еще Аркаша, единственный сын, вырос оболтусом.

«Сколько сил и денег стоило, протащить его в институт торговли и отмазать его от армии. Не хочет учиться, как другие. Все ему бы в кабаках родительские деньги транжирить, да с шалавами разными гулять. А пора бы за ум браться — уже двадцать пять исполнилось. Вон вчера, на своей "Волге» стукнул новую «шестерку». Был пьян вдрызг, хорошо хоть не покалечился. Голова прям кругом идет. Хорошо, что дядя родной, Моисей Львович, помог. Он-то давно в торговле, связи огромные, поговорил с кем-то из генералов на Петровке. Но все равно пришлось и к своим «кураторам» из ОБХСС обращаться. Даже вспоминать не хочется. Как представлю похотливую, с двойным подбородком, жирную, физиономию подполковника Подьячева… У-у-у… сволочь-то, свинья. Глазки маленькие. Лысина его… Руки опять распускать будет, пальцы толстые, ладони горячие, потные. Воняет потом, как от старого козла. Вот козел и есть. Нет, ну почему так не везет? Пусть бы просто взял деньги и отвали, нет — «Марочка, розочка моей души, принцесса моего сердца»… Тварь ментовская!»

Мара открыла дверцу бара. Из большой пузатой бутылки налила полную рюмку ароматного напитка. Махом выпила… Горячая волна согрела душу. Перестали дрожать пальцы. — «Да, умеют французы делать коньяк — «Наполеон» это эликсир души, не нашей сивухе чета». — Лозинская подошла к трельяжу поправила прическу, макияж.

«Ну, ни чего не в первый раз, переживем. Машина…Машину новую сейчас, скоро не получится взять — только недавно купили. Опять теперь давать «бабки» для автосервиса. Начальник сервиса Казбек Муратович заказал красной икры. Хорошо, что начало месяца — все есть», — Мара Аркадьевна открыла дверь кабинета и крикнула в темноту коридора.

— Клавка! Тащи банку икры, ту, что я вчера отложила!

Клава Толстомырдина была женщиной почти бальзаковского возраста, лет пятидесяти, с крупной, приземистой фигурой, с полным грубоватым лицом и большой родинкой над левой бровью. Нос слегка картошкой, ярко накрашенные губы, маленькие карие глазки, крашенные, черного цвета, накрученные спиралью волосы. Конечно, была она не красавица, но судьба все же не обделила ее «счастьем». В этом году Клава, после ушедшего на повышение в главк прежнего товароведа Акимыча, стала товароведом данного магазина. Это было не дешево, и не одна она хотела занять это доходное место, но… Кольцо с бриллиантом в полтора карата и десять тысяч рублей, произвели благоприятное впечатление на Лозинскую, склонив чашу весов в пользу Клавы. «Счастье» сразу сказалась на ее внешнем виде и бюджете. На пальцах с золотыми перстнями, теперь красовались не рубины, так раньше любимые ею, а изумруды и бриллианты. Конечно не такие как на «хозяйке» — Лозинской, но тоже не маленькие. Услышав приказ начальницы, товаровед взяла трехлитровую банку икры и поспешила на зов. Клава спешила, но мысли ее все о работе: «А предупредила я Люську, что бы не разбавляла с утра сметану, а то вчера уже разбавили?»

И как положено по закону подлости, она наступила на оставленный Васькой хрящик.

Обычного гражданина страны советов картина разбившейся банки икры повергла бы в шок. Но не работника «нашей» торговли. И не такое видали. Толстомырдина сидела на полу вся икре, пытаясь выковырять толстым, как сарделька, пальцем икруиз правого уха. Но ее больше огорчала не разбитая банка, а испорченная прическа. Теперь придется договариваться с мастером салона, опять ждать очередь, делать завивку, укладку.

— Самка собаки косорукая, Клавка, скотина слепая. Твою икру заберу, — сказала Мара Аркадьевна, увидев случившееся. Несмотря на Клавину катастрофу, магазин «Три ступеньки» продолжал жить своей обычной жизнью. На прилавках лежал все тот же ассортимент продуктов первой необходимости: соль, спички, макароны, болгарские консервы. На длинных, полупустых прилавках стояли «египетские пирамиды» консервных банок сгущенного молока, морской капусты, килек в томате. Да, еще в этом магазине продавалось мясо первого сорта с костями по 2 рубля за килограмм, колбаса ливерная по 50 копеек, и зельц из «говядины» по рубль десять, а так же «краковская» колбаса по 3 рубля 30 копеек, и сосиски молочные по 2 рубля 50 копеек. В молочном отделе стояли треугольные, бумажные, вечно подтекающие пакеты молока по 16 и 25 копеек, жиденькая сметана, яйца по 90 копеек. А продавцы продолжали, как и каждый день, «делать свой маленький гешефт», обвешивая и обсчитывая, толпившихся в очередях и скандаливших покупателей. Советская бумажная промышленность работала хорошо, с перевыполнением плана, поэтому у продавцов продовольственных магазинов всегда была серая, толщиной «типа картон», оберточная бумага. Которая была чрезвычайно любима продавцами мясомолочных, сыро-колбасных, и других развесных отделов. Эта бумага уходила тоннами. В результате жизнь работников торговли окрашивалась из золотого в изумрудно-бриллиантовый цвет, а слух услаждался хрустом крупных купюр. И процесс этот шел по нарастающей. Запросы советских работников торговли, как и всех советских людей, что не раз отмечалось на партийных Пленумах, все повышались. Поэтому процесс обсчета, обвеса у продавца происходил на уровне подсознания, автоматически. Вот и сейчас Люся — продавец колбасного отдела, работала как всегда. Козырева была на хорошем счету в магазине. Ее не раз награждали почетной грамотой и выносили благодарность. Люся была опытной работницей и «ударницей социалистического труда». Работу свою любила и выполняла быстро, на автомате. Алгоритм ее работы был привычен: колбаса, бумага, вес, это… на ум пошло, чек, сдача, следующий. Поэтому когда пожилой покупатель купил у нее ливерной колбасы, она не обратила на него особого внимания, отметив только, что покупатель носит синей берет и черные импортные очки, а также импортный темно-синий плащ.

— Я попрошу Вас перевесить и пересчитать вес моей колбасы, — сказал гражданин в берете.

«Ну вот, опять скандалист попался, — решила она, хотя голос и густые брови покупателя показались Люсе смутно знакомыми. — Ну что им надо, старым пердунам? Получил и радуйся, отойди, не мешай работать. Теперь время на него терять. Работать не дают».

— Что ты мне нервы трепишь, а? Не пошел бы ты куда подальше, старый хрен! Работать не даешь, очиредь задерживашь, — со всей силы, привычно пролаяла комсомолка Люся. Человек побагровел лицом. Резко снял очки. Как из-под земли рядом с ним появились двое в штатском. Вот тут-то «Ударнице торговли» резко поплохело. Она, наконец, узнала, кто стоит перед ней.

— Где директор!? — рявкнул разозленный Брежнев.

К нему подскочил одетый в потертый серый, с зелеными заплатками на локтях пиджак, в мятых коричневых брюках и стоптанных ботинках сторож магазина. В одной руке он крепко держал кота Василия, в другой недоеденный кусок «любительской» колбасы. Усы и волосы Сучкова, от осознания важности момента встали дыбом, шляпа съехала на сторону.

— Дорогой Леонид Ильич, спасибо Вам за мир, — сказал сторож, вытягиваясь по военному, и хлюпая носом. Кот, не понимая, что происходит, таращил желтые глаза и неожиданно истошно заорал. Потом вцепился всеми лапами в рукав старого пиджака сторожа. Иван Трофимович, не обращая внимания на вопли и впившие в руку когти полосатого друга, продолжил.

— Спасибо вам, дорогой Леонид Ильич, от всех ветеранов, что живем без войны, пензию платят… хорооошую, почти на все хватает, — по восторженному лицу старика текли слезы умиления.

— Где директор, я спрашиваю!? — прервал старика разгневанный генсек.

Василий от страха разорвал Трофимычу правый рукав и, вырвавшись, рванул куда-то за прилавок.

— Вон там, направо, за рыбным отделом, — сторож ткнул недоеденной колбасой в сторону директорского кабинета.

«Сдал, иуда чекисткая», — подумала, обмирая, Люся. Очередь настороженно и недобро молчала.

— Я сигнализировал органам об этой воровской банде! Но все сигналы остались без ответа, — скороговоркой проговорил сторож. Грозно сдвинув брови, Ильич молча поспешил в указанном направлении. В этот самый момент «хозяйка» магазина и Клава, ничего не замечая, продолжали заниматься любимым делом, а именно «ругались за красную икру». И замолчали только тогда, когда обнаружили, что вокруг непривычно тихо. Обычный звуковой фон магазина словно растворился в вакууме. Генеральный секретарь посмотрел на стены и пол, заляпанные красной икрой, на Лозинскую и товароведа. Провел пальцем по стене, зацепил икры. Попробовал на вкус.

— Да, настоящая икра, свежая, хорошая, — Брежнев помолчал. Потом резко сунул остолбеневшей от страха директорше под нос круг бледно-зеленой ливерной колбасы.

— Ты директор!? На, ешь. Не хочешь? Сами значит, икру ногами топчете, а людей говном кормите! Генерал Рябенко! Позвони куда следует, хоть Щелокову. Пусть разберутся, накажут виновных. Поехали, — приказал Ильич.

Поговорим, брат

Правительственный Зил-114 подъезжал к Боровицкой башне Московского кремля, а Брежнев все никак не мог успокоиться. Викторин все бил и бил по больному:

«Что я тебе говорил, все торгаши заворовались. Пока ты от снотворного тащился, у тебя в стране мафия покруче сицилийской появилась. Теперь поверил? А то привыкли видеть народ из окон персональной «чайки». А как этот народ — «строитель коммунизма» живет, что ест и пьет, вы забыли и думать. Расплодили торговую мафию. Торговцы, сам теперь увидел Леня, икрой стенки сортиров красят. А у народа спецмагазинчиков нет, к которым вы все прикреплены. Ты, когда каждое утро икру черную лопаешь, не вспоминаешь о народе. Как в поэме Филатова? И с выражением продекламировал:

— Утром мажу бутерброд — сразу мысль: «А как народ?» И икра не лезет в горло и компот не льется в рот.

Брежнев не выдержал: «Викторин, ты не прав. Думаю я о народе. Но и меня обманывали. Никто мне не докладывал, что все так плохо. Не надо насчет черной икры. Ты же знаешь, по утрам я ем творог, каши, редко кусочек сыру. Но этой торговой мафии я хребет сломаю! Иначе, зачем мы, коммунисты, революцию затевали! Зачем тогда столько жертв, крови, потерь народных! Чтобы опять захребетники народную кровь пили? Нет! Куда смотрит министр внутренних дел Щелоков? Где его ОБХСС (Отдел по борьбе с хищением социалистической собственности)?

— Вот это ты правильно, шеф, сказал «его» это, а не государства и твоей партии, ОБХСС».

Генеральный обиженно засопел, но промолчал.

Этот незримый и бесшумный для сопровождающих диалог между Ильичем и Викторином закончился перед дверью рабочего кабинета в Кремле.

К удивлению многих присутствующих, в приемной, кроме большинства членов, находился Председатель Госплана Байбаков и кандидат в члены Политбюро, один из молодых и считающихся перспективными кадров, со Ставрополья. Обычно кандидаты в члены Политбюро в заседаниях не участвовали, если только вопрос не был связан с родом их деятельности. На этот раз в предварительно доведенном списке вопросов сельского хозяйства не было.

Раздраженный, злой, энергичный и помолодевший даже внешне Брежнев вошел в «ореховый» кабинет. На ходу велел секретарю Галине подать тарелку и нож. Принесенную тарелку поставил на большой дубовый стол, и положил на нее многострадальную ливерную колбасу. Сел на свое привычное место во главе. Вошли члены Политбюро, стали рассаживаться согласно неформальным рангам. Черненко Константин Устинович, лучший друг Брежнева, начальник Общего отдела ЦК КПСС тяжело, сипло и натужно дыша, сел рядом слева. Это был опытный и почти всемогущий партийный аппаратчик. Настороженно посмотрел на Генерального. В последнее время он не узнавал своего старого друга.

«Очень уж другим стал Леня. Так помолодел и изменился. И как такое случилось, никто не знает. Болтают разное. Вроде бы его какой-то китаец лечит иглоукалыванием, платиновыми иглами. А китайца откуда-то из скрытого Тибетского монастыря привезли. И монастырь этот открыли еще со времен Иосифа, но скрывали. Хотя чего скрывали?… Тут, если там такие кудесники, китайцы бы кислород сразу перекрыли и все…. в свои цепкие ручки…Гутарят еще про шамана из глухой алтайской тайги. Окуривает, травами, женьшенем Леню. Все же, как — то не верится, врут больше… Да изменился Леня, какая…походка….плечи, голову держит…а взгляд. Прям мороз по коже. Раньше все дела передавал в его Черненко верные, видит бог, правда — преданные руки. Теперь хочет все сам. Сам во все вникает. Но ведь Ильич таким никогда и не был. Все же прав скорее всего Суслов, здесь без главного чекиста не обошлось, то-то он зачастил в Завидово. Очень может быть, что в каких-то закрытых институтах создали лекарство от старости. Тогда все становится понятным…»

Черненко осторожно посмотрел на Андропова.

«Ишь сидит, валун валуном и не смотрит на генсека. А чего смотреть? Насмотрелся уже…. бумажки перекладывает. На каждого папочка, с такими вот листочками заведена. Да и сам вроде то же оживился что ли, вон румянец, глаза блестят — волк прости Господи, чисто волк…Тут, кровь из носа, но надо достать это молодильное лекарство, ну а тогда… — Черненко испугался собственных мыслей, осознав, какие открываются перспективы.

Брежнев окинул взглядом товарищей по партии — все настороженно выжидали. Смотрели во все глаза, как на неведомую зверюшку. В «воздухе» явно накапливалось напряженное ожидание.

«Все не так, как раньше. До аварии заходил на Политбюро, как на посиделки к себе на терраску — чайку попить. Все други-товарищи. Разве, что ноги не целовали. А теперь, как-то… я и они, только Юра так сочувствующе, понимающе посмотрел», — Брежнев расправил плечи и как в молодости, как в войну бросаясь под пули, начал.

— Здравствуйте товарищи, как работалось без меня? Я немного приболел, не аккуратно покатался. Не соскучились?

Со всех сторон раздался дружный хор старческих голосов:

— Дорогой Леонид Ильич, да как же мы без вас? Ждали ваших мудрых указаний. Вся работа без вас не идет. Нужна хозяйская рука. Ваше политическое чутье истинного верного ленинца…. выдающего политического деятеля современности…. Главного маршала страны.

Брежнев чуть заметно поморщился.

«Все по — прежнему…. тот же хор славословий. Просто стая, пока не знает, что делать…Не успели договориться…Ну и хорошо. Это даже лучше».

— Вам надо больше беречь себя Леонид Ильич, больше отдыхать, вы так важны для партии и страны… — перебил его размышления знакомый голос.

Брежнев посмотрел на говорившего.

— Значит, кто-то жаждет, что бы я больше отдыхал и меньше работал? Без меня все сможете решить так, что ли? А я вот сегодня проехал по Москве… посмотрел, прошелся по магазинам. Вижу, товарищ Гришин заволновался. Ну, ну…думаю, назрел вопрос поговорить, о жизни простых людей, о членах партии. В дополнение к основной повестке дня. Галина, дайте мне колбаску, что я принес.

Черненко посмотрел на сидящего слева Брежнева. У того подергивалось лицо, красное, злое…

— «Как тогда на президиуме ЦК в октябре 1963 года, когда снимали Никиту», — вспомнил Константин Устинович. Брежнев, взяв нож, сосредоточено кружочками нарезал на тарелке колбасу. Все с удивлением, молча, смотрели на это действо. Все, но не Андропов. Тот сидел спокойно и смотрел перед собой, словно сфинкс. Весь собранный, сосредоточенный. Только непонятно и таинственно поблескивали стекла очков, на одутловатом, с желтизной, похудевшем за последнее время лице. Сегодня на Политбюро предстояло принять ряд неожиданных и решающих для будущего страны решений. Главный чекист окинул взглядом ряды вершителей судеб страны, и усмехнулся про себя, предвкушая их потрясение. При взгляде на потрясенное, явно болезненное лицо Суслова неожиданно всплыли написанные в больнице строки:

«Лежу в больнице. Весь измучен.

Минутой каждой дорожа,

Да! — Понимаешь вещи лучше,

Коль задом сядешь на ежа».

Он еще раз мысленно усмехнулся, продолжая внешне держать маску. Пожалуй, впереди его коллег ждал не просто еж, а целый их выводок. Брежнев тем временем продолжал разделывать колбасу, нарезая аккуратными кружочками. Викторин вздрогнул, вспомнив ее «вкус, знакомый с детства». Ильич тем временем закончил и посмотрел на сидящих за столом. Члены Политбюро были почти все: Устинов, Андропов, Тихонов, Суслов, Пельше, Черненко, Гришин. Кого не было на совещании, так это Председателя Совета Министров Косыгина. Андрей Николаевич с инфарктом, как впоследствии выяснилось, смертельным, находился в больнице. Для всех присутствующих отсутствие премьера уже было не временным явлением, а фактом ожидаемой вскоре отставки.

Генсек подозвал секретаря Дорошеву и что-то прошептал ей. Через минуту в комнату принесли еще тарелки. Секретарь расставила нарезанную колбасу. Только перед Андроповым и министром обороны Устиновым, стол остался пуст.

— Что товарищи удивлены? Может кто-то хочет, что спросить? Нет? Ну, а я скажу. По пути в Кремль зашел сегодня в один продуктовый магазин, где советские труженики покупают хлеб насущный. И вот решил попробовать, что они едят. Вот и купил колбаски покушать. А вы ешьте товарищи, угощайтесь, пока я говорить буду, не стесняйтесь. Что вы морщитесь товарищ Гришин? Не нравится? — «Хозяин Москвы» словно черепаха, втянув непропорционально большую голову в плечи, бледный, подавляя рвотный рефлекс, глотал. Видно было, что отвыкло начальство от такой закуски. Гришин, с трудом проглотив кусок, стал негромко оправдываться.

— Леонид Ильич, моей вины в плохом качестве колбасных изделий нет. Мои обращения к главе правительства игнорировались. Андрей Николаевич в курсе, что Москва обеспечена только на 85 процентов своими мясомолочными изделиям. Остальное закупается по импорту. Но в этом году в связи с болезнью главы правительства, возникли трудности. Москва не получила необходимых объемов мяса.

— Ну что, теперь если заболел Косыгин сложить крылья и помирать? — Брежнев недовольно усмехнулся. — А я заболею, так вообще весь Союз сляжет, да? Не надо перекладывать свои недоработки на чужую голову. А позовите-ка сюда товарища Байбакова. Что он нам скажет?

Едва Байбаков вошел, Брежнев обрушился на него с неожиданным вопросом.

— Как у нас с выполнением поставок по мясу и молоку?

— Товарищ Генеральный секретарь, полагаю, в этом году опять план поставок мясомолочной продукции будет провален. Поэтому необходимо изыскивать дополнительные инвалютные ресурсы. К тому же цена на нефть начинает снижаться. Необходимо, что-то менять в планах, корректировать со странами СЭВ наше участие по фонду помощи дружественным странам. Необходимо сократить валютную помощь дружественным странам Африки. Валюты не хватает.

— Хорошо. Подождите пока в приемной. А где наше мясо и молоко? — Ильич окинул взглядом товарищей. Ну, верил он в социализм. Верил, а потому не понимал, как и почему, колхозы не могут обеспечить город, рабочий класс мясом и молоком?

— А вы товарищ Горбачев, что так позеленели? Не вздумайте мне изгадить пол. Это вы так «подымаете» сельское хозяйство, что у продовольственной отрасли нет мяса, и на мясокомбинатах вынуждены делать колбасу из туалетной бумаги. Я смотрю товарищи, что-то вы без аппетита кушаете, — и иронически улыбнувшись, продолжил. — А я ведь двадцать минут отстоял за этим, с позволения сказать, колбасным изделием. И простые люди, рядовые коммунисты это едят, — Брежнев начал заводиться. «Леня, правильно! Дай им!» — подначил генсека Викторин. — Представляете, что наши люди думают, кушая вот это г…? Что думают о нас с вами, Советской власти? Буду говорить прямо по партийному. Думаю, они считают, что мы зажравшиеся, старые, бессовестные козлы. Вот как они думают. Кто-то со мной не согласен? Товарищ Гришин, не морщитесь. Именно старые козлы. Но мы ладно, других изберут, а вот что они думают о советской власти? О нашей компартии? Как Вы думаете, товарищ Суслов?

Тот побледнел как покойник, руки тряслись, попытался было встать, но ноги его не держали.

— Сидите, сидите, товарищ Суслов, — махнул рукой Ильич. — Вижу, вы под впечатлением. Никак колбаска повлияла? Ну а вы, Михаил Сергеич, что скажете? — генсек пристально уставился на того, как будто дырку хотел прожечь. Ставрополец вскочил, закачался, побледнел, почти теряя сознание. Изо рта вырывались непонятные звуки.

— Во…ке…пр. остите.

— Садитесь.

Получив разрешение, Горбачев без сил рухнул в кресло. Никто не знал и не ожидал, что будет такая неожиданная встряска и такая выволочка. Никто просто не верил в такого Брежнева…

— Конечно, мы все отвечаем за состояние дел в стране. Но партия поставила отдельных, — шеф иронически усмехнулся, посмотрел на «меченного». Тот сидел побледневший, правая щека дергалась тиком, на лысине, с большим родимым пятном, блестели бисерины пота. «Ставропольский комбайнер» такого явно не ожидал. — Поставила… «ответственных» товарищей на высокие посты в партии и правительстве, что бы люди могли жить лучше. Хорошо питаться, одеваться, пользоваться всеми преимуществами социализма. Так, товарищ Суслов? — Михаил Андреевич уже немного отошел от столь неожиданного начало Политбюро. Опытный боец-идеолог умел на ходу схватывать мысль руководства. И уже понял на кого направлено острие удара всемогущего Генерального секретаря, тем более, что это был не его протеже, а нелюбимого им Андропова.

— Да, Леонид Ильич, Вы совершенно и абсолютно правы. Именно социализм создал такое народное хозяйство, которое в полной мере используя превосходство плановой экономики, обеспечивает людям достойную и счастливую жизнь. — Михаил Андреевич вытер платком вспотевшее лицо, строго глянув на окружающих, поправил очки, руки уже не тряслись. Он теперь понял — Брежневу нужна не «шкура» Секретаря ЦК по идеологии. А другая — с пятном на голове. Волна щенячьей, как в детстве, радости накрыла идеолога. С воодушевлением Суслов продолжил. — Это явная идеологическая диверсия. Надо разобраться, кто виновен в подрыве авторитета партии и советского правительства. Несомненно, отрасль сельского хозяйства является наиважнейшей. И это в период, когда страна, компартия при мудром, выдающемся, личном, не побоюсь этого слова, гениальном руководстве Генерального секретаря нашей партии, совершает великие дела в строительстве общества развитого социализма. Страна трудится и побеждает, несмотря на все трудности этого созидания. Поэтому вдвойне, нет, в тысячу раз безответственно, на таком направлении, как сельское хозяйство допускать такие грубые ошибки и просчеты. Конечно, товарищи, мы тоже виноваты — поставили на такое направление слишком молодого товарища. Видимо, не хватило у него опыта или способностей. Надо поставить на эту работу более опытного, облеченного доверием Бюро товарища. Также, думаю, правоохранительным органам необходимо заняться вопросом дисциплины и законности в торговле. Хотя, мне не понятно, почему сам Генеральный секретарь вынужден следить за всем. И сам обходить каждый магазин. Для чего нам тогда МВД и КГБ? Мы тратим огромные деньги на их содержание, а где отдача? Может, товарищи не справляются с возложенными на них партией обязанностями?

«Да, Суслов ловок, как на Андропова стрелки перевел, надо его тормознуть. Слышь! Леня, не молчи», — встрял Викторин. Шеф встал.

— Тут, товарищи, дело не в КГБ или МВД, а в работе правительства. Необходимо лучшее планирование, возможно, изменить какие-то структуры в правительстве, увеличить ответственность, контроль. Надо усилить министерства и правительство в целом, отвечающие за снабжение людей продуктами питания. Товарищ Косыгин в связи с тяжелой болезнью больше не может исполнять свои обязанности. Предлагаю на место Председателя Правительства товарища Байбакова Николая Константиновича. Он возглавляет сейчас Госплан, заместитель председателя правительства, многие его хорошо его знают. Пригласите товарища Байбакова, — через минуту в зал вновь вошел несколько удивленный и взволнованный руководитель Госплана, не понимающий, что происходит, и почему его гоняют туда-сюда.

— Товарищ Байбаков опытный работник, — продолжил с нажимом Брежнев, — талантливый организатор, хороший руководитель и молодой, что тоже немаловажно. Работы будет много, нужны свежие силы, новые подходы к решению стоящих перед правительством задач. Я думаю эта кандидатура самая лучшая. Есть возражения, товарищи? Нет? Тогда голосуем. — Все подняли руки. — За… Ну вот и хорошо, что у нас, товарищи, единство. Поздравляю вас, товарищ Байбаков, с должностью Председателя Совета Министров, — Генеральный крепко пожал руку изумленному столь неожиданным избранием новому Премьеру.

— Совсем забыл, есть еще кадровый вопрос. Надо, думаю, избрать товарища Примакова из Академии наук в состав ЦК. Примаков опытный востоковед и специалист по Ближнему Востоку, арабским странам. Сейчас этому региону будет уделяться особое внимание. Такой квалифицированный специалист необходим в ЦК. Предлагаю также ввести в состав Политбюро кандидатом секретаря Томского Обкома Лигачева Егора Кузьмича. Он проявил себя с хорошей стороны. Думаю поставить его на сельское хозяйство. Будем усиливать это направление. А товарища Горбачева, — уроженец Ставрополья сидел бледный, с позеленевшими губами, левая рука беспорядочно что-то шарила на столе. Теперь уже бывший секретарь ЦК похоже впал в прострацию, куда-то сразу испарился лоск и щеголеватый вид. «Как бы инсульт не хватил, — подумал Трофимов, — но … сам виноват». Он вспомнил 1991 год, улыбающегося, сияющего в блестящем, от кутюр костюме, Горбачева и торжествующего, носорогоподобного канцлера Гельмута Коля. Оба были счастливы. Горбачев позировал как кинозвезда перед фото и кинокамерами журналистов, словно светился от своего положения.

«С Канцлером все ясно — объединил немцев. А Горбачев? Что так старающегося всем понравиться и балдеющего от самого себя. Ему чему радоваться было? Он за «тридцать серебряников», за понюшку табаку продал и сдал всех и вся. И свой народ, и свою страну, и армию. Продал и предал весь соцлагерь с миллионами простых коммунистов. И при этом, похоже, искренно был убежден, что делает правильно. Поистине, если Бог хочет наказать, Он лишает разума. Убрать «комбайнера» необходимо, чтобы сохранить Великую страну, и ее народ. Что бы ни развеялись по ветру великие достижения, а несметные богатства не были цинично, нагло разворованы. Нельзя допустить, чтобы, как в той истории страна превратилась в рай для воров — олигархов. Существ выдающихся своей бессовестностью. А большинство народа, утратив все, за что были пролито море крови и, что досталось ценной неимоверных страданий и потерь, стало нищим, постепенно деградируя и вырождаясь. Страна же превратилась в сырьевой придаток развивающегося мира с перспективой быть постепенно поглощенной, более успешными и становящимся с каждым часом все сильнее соседей. Горька судьба такой страны…»

— А товарища Горбачева предлагаю снять с должности Секретаря ЦК и вывести из состава ЦК, как не справившегося со своими обязанностями… на ближайшем же Пленуме ЦК. О дальнейшей судьбе и месте работы решит, думаю, после голосования в ЦК, секретариат. Кто за? Единогласно. Значит, включаем вопрос в повестку следующего заседания, — Ильич, уничтожал карьеру великого «перестройщика» с беспощадностью танка. А заодно тихо, почти не заметно продвигал нужных людей.

«Ну, Лёнь, могём. Просто высший пилотаж», — Викторин был в восхищении. — Погоди, это только начало», — внутренне усмехнулся Леонид Ильич. Дождавшись, когда выйдут Байбаков и совершенно раздавленный Горбачев, Генсек, как ни в чем не бывало, продолжил.

— По повестке дня, товарищи. Думаю, по сравнению с решенным нами вопросом, то, что внесено в повестку, можно решить в рабочем порядке, лицами, ответственными за выполнение. За что я и предлагаю проголосовать, — дождавшись единогласной поддержки, он предложил закрыть заседание.

Так, «в рабочем порядке», была решена судьба операций «Симбионт», «Матрица» и «Отражение» и без обсуждения принято предложение Андропова о выделении управления «П» Второго Главного управления КГБ в самостоятельное управление — линию работы по защите экономики страны[1].

Вечером Брежнев заехал на партийный актив Московского Городского Комитета партии — «давал жару» Гришину.

Эхо этого разговора почувствовали во всей Москве. Все высшее руководство торговлей было снято и заменено. Начались кадровые перестановки и в нижних звеньях. Гришин получил партийное взыскание, говорили, что ему осталось сидеть на своей должности не более месяца. Простые люди с удивлением стали понимать, что происходит необычное дело. Вдруг в стране начали наводить порядок.

— Нагнал, нагнал Ильич страха иудейска, — довольно прошамкал Прокофий Силыч Меженинов, ветеран войны и труда, сидя среди знакомых и друзей. Неспешно дымившие мужики согласно закивали.

— Слышь, Силыч, — крикнул Валерка Цимбалюк из третьего подъезда, токарь с «Серпа и Молота», отвлекшись от доминошной партии, — у нас в столовке заведующая сама за раскладкой продуктов наблюдала — кто-то слух пустил, будто бы Леонид Ильич пробу снимать приедет, — он жизнерадостно заржал, его поддержали коллеги..

— А все начальство на ушах стояло, пока генеральный с горкома не вернулся, — добавил чуть погодя, зычным басом кузнец Илья Мохов, — вот где комедия была…

— А чо правда, говорят, мужики, — понизив голос, таинственно заговорил смуглый, подвижный и похожий на цыгана таксист Максим Лиман, — к Брежневу какой-то то ли шаман, то ли целитель приехал. Потому как совсем по-другому выглядеть стал Ильич — помолодел, говорит хорошо. Кажется, этого кудесника КГБ нашло… где-то в Хакасии.

— Да ну, ерунда все это, — махнул рукой недавний сверхсрочник Пашка Скворцов, — станут всякой шаманщиной «комитетчики» заниматься — скорее всего, врача хорошего нашли.

— Может и нашли, — загорячился Максим, — вот только где этот врач раньше был? А?

— Ну, будет, будет вам, — урезонил спор Силыч, — неважно кто и что. Главное, Ильич-то вспомнил, кто он есть, — поднял он сухонький палец.

— И кто же он есть? — едко поинтересовался всегдашний оппонент Меженинова — Макар Кузьмич Ферапонтов, тоже заслуженный ветеран.

— Как кто, — деланно удивился Прокофий, — наш, народный Генсек… Сам из рабочих, техникум и институты закончил, работал…, служил. Потом опять работал, воевал… Кто из нынешних, кто во власти сидит — может так о себе сказать?

— Так и мы такие же, — не остался в долгу Кузьмич, — и все равно здесь сидим…

— А тебе плохо, что ли? — подколол Силыч, — пенсион идет, перед школьниками речи толкаешь, как Чапай — он захихикал, его заклятый друг побагровел, но усилием воли сдержался, не желая превращать словесную баталию в банальную склоку. Народ вокруг внимательно слушал, и, перемигиваясь, сдержанно кхекал в кулаки.

— Опять же, по праздникам поздравления пачками шлют — и от распределителя кое-чего подкидывают. А на пенсию ты кем ушел, не припомнишь?

— Припомню, припомню, — желчно отозвался Ферапонтов, — зам. главного инженера. И что?

— Вот видишь, — неожиданно посерьезнел Меженинов, — ты зам, а я начальник цеха… мало ли нам Родина дала? Если бы сейчас царизм был — мы с тобой в землекопах были, в лучшем случае. Так и у Леонида Ильича все то — же самое — разница лишь в том, что он сам во власть пошел, и ношу тяжкую на себя взвалил. Сколько у нас с тобой в подчинении народу было — и каждый со своим вывертом или закидоном, и чего-то от тебя все время хотят или требуют. Причем постоянно — а д…, разъ… с заср… тож хватало. А если таких персонажей — не цех, не завод — а цельная страна?

Все присутствующие примолкли, обдумывая слова старика, и пытаясь представить — как же страной управлять, если с собственной жинкой или детишками не сразу сладишь?

Примечания

[1]В нашей истории — 15 октября 1982 г. по предложению секретаря ЦК Ю. В. Андропова Политбюро ЦК КПСС приняло решение о выделении управления «П» Второго Главного управления КГБ в самостоятельное управление — линию работы по защите экономики страны. (Ранее, с 1967 г., эту задачу решали 9, 11-й и 19 отделы ВГУ, а с сентября 1980-го — Управление «П» в составе Второго Главного управления КГБ СССР.) Одной из предпосылок этого явилось получение советской разведкой информации о планах США по развязыванию «экономической войны» против СССР

Что ни день — то снова поиск, снова бой

Кабинет начальника ГРУ в доме на Хорошевском шоссе мало чем отличался от сотен и тысяч кабинетов руководителей всех рангов по всему Союзу. Скромно обставленное удобной, но неброской мебелью, помещение с висящей на стене картой выделялось, пожалуй, только стоящим на столе телефоном правительственной связи и специальной конструкцией окон, заметной при тщательном осмотре. Защита от прослушивания, пусть окна смотрят не на улицу. Практически никто посторонний не мог бы не только записать дрожание стекол во время совещаний в кабинете, но даже и увидеть само окно. Ну, и конечно армейская униформа на четверке сидящих за столом сразу поясняла, что все не так просто, как кажется. Идущее в кабинете совещание даже по форме отличалось от обычных советских «говорилен», напоминающих выполнение какого-то ритуала. Скорее шел неформальный обмен мнениями, невзирая на ранги.

— А что с Кармалем[1]? Он может быть против…

— Не наш вопрос. Это забота комитетчиков. Сменят сами на подходящую фигуру. Считайте, что никаких препятствий любым нашим предложениям не будет, — усмехнулся Ивашутин. — Может быть убрать «пешаварскую семерку» или Зия-уль-Хака не разрешат, без особого разрешения.

— Тогда… Предлагаю так. Сформируем еще два — три отряда из состава пятнадцатой и двадцать второй бригад. Еще один отряд можно развернуть прямо на месте. Используем добровольцев-сверхсрочников из числа участников боевых действий, с опытом и соответствующей специализацией. Организуем переподготовку, развернем… И сразу перекроем всю приграничную территорию. Но… без вертолетов и спецтехники это невозможно, товарищ генерал. Причем техники, переданной не просто в усиление, а в подчинение…

— Будут. И вертолеты, и другая техника. Лично Дед обещал, что все необходимое получим. Причем даже некоторые экспериментальные образцы. Помните, в Туле интересную тему открывали с бесшумными винтовками для спецназа? Получим опытно-производственные партии для испытаний прямо на поле боя. Не просто несколько штук, а достаточное количество для оснащения снайперов в двух отрядах, как минимум. И еще получим помощь от соратников по Варашавскому договору. Примерно в один-два отряда спецов численностью, если не больше. Переговоры уже ведутся.

— Поляки, немцы? Венгры? Чехословаки? — заинтересованно спросил второй из присутствующих на совещании, тоже носящий генеральские погоны.

— Всех привлекаем, кто согласится. Боевое слаживание, проверка в реальных боевых действиях, отработка новых тактических приемов… Кто из союзников откажется — тот откажется, но партия и правительство это возьмут на контроль. Пока, предварительно, немцы и поляки согласны

— Значит, по составу сил пока ясности нет. Будем учитывать только свои…

— Смущает меня, Петр Иванович, во всех этих мерах одно предложение. О платной проводке конвоев. Это мы частникам-торговцам помогать будем, да еще и зарабатывать на этом? И солдаты будут денежку получать? Как-то не по-советски получается, — опять вступил в разговор генерал.

— А когда товар пойдет в смешанном караване, вместе с оружием, и наши бойцы его пиз… хм, присваивать начнут, после уничтожения душманов? Да еще при этом недовольство местных жителей вызывать будем из-за отсутствия товаров, пропавших в караване? Торговцы обязательно расскажут, кто им помешал эти товары получить.

— В таком разрезе… не подумал, Петр Иванович.

— Ничего, Анатолий Григорьевич. Я тоже не подумал, зато Леонид Ильич подсказал. Мы, говорит, помогаем людям со средневековым мышлением, которое сразу не переделать. Поэтому должны учитывать реалии этой страны. Кстати, проработайте вопрос участия спецназа в качестве дальнего охранения таких торговых караванов.

— Стоит, как мне кажется, предусмотреть и возможность охраны участвующих в этих караванах купцов и их лавок. Уверен, душманы будут стараться отомстить всем, кто с нами сотрудничает.

— Использовать их как приманку для банд? Проработайте вопрос… Думаю, может получится, — Ивашутин захлопнул блокнот, давая понять, что все вопросы рассмотрены. — Хорошо. На этом совещание закончим, товарищи. Завтра, к двадцати ноль ноль жду ваших докладов с расчетом необходимых сил и средств для реализации всего, что мы продумали. Все свободны.

Трое собрались, и, поднявшись, направились к двери.

— А вас, Иван Михайлович, я попрошу остаться, — неожиданно, словно только сейчас вспомнив что-то важное, попросил Ивашутин. Шедший последним полковник неторопливо развернулся и, повинуясь молчаливому жесту генерала, снова присел за стол. На этот раз подвинув стул как можно ближе к столу начальника.

Официально полковник числился начальником службы связи штаб-квартиры ГРУ и его участие в этом совещании легендировалось необходимостью налаживания отдельной, независимой и постоянной линии связи со штабом войск и отрядами спецназа в «стране А» (Афганистане). Но те, кому положено, знали, что этот молодой полковник, при всем его невзрачном виде, может в одиночку уделать пару хваленых зеленых беретов (имелся реальный опыт времен недавней вьетнамской войны). И сейчас, кроме официальной должности, возглавляет еще и нигде в документах незарегистрированную систему ликвидаторов ГРУ «Тень». Предназначенную для негласного уничтожения в случае чрезвычайной ситуации и, особенно, в предвоенный период, ключевых должностных лиц в руководстве вероятного противника. Замаскированное под несчастный случай или банальный сердечный приступ, убийство часто было необходимо, чтобы его не связывали с действиями разведки и, следовательно, не меняли заранее заготовленные планы и не разыскивали наших людей в стане врага. Надо признать, Петр Иванович первоначально очень не хотел привлекать этих людей, внедрявшихся за границей годами, ничем не привлекавших внимание местных властей. Тратить такой редкий и практически невосполнимый ресурс на какие-то сиюминутные нужды, на удаление с арены политических клоунов, ему казалось кощунством. Однако Брежнев и его «сиамский брат» сумели уговорить начальника Главного Разведывательного Управления,

— Докладывайте, — приказал Ивашутин.

Полковник не стал доставать никаких бумаг из положенной им на стол папки, а начал рассказывать по памяти, которая у него была не хуже, чем у его начальника.

— Объект А. Сенатор США. Много пьет, употребляет кокаин. Имеет беспорядочные половые связи, в том числе со своими официальными работницами. Согласно непроверенной информации, имеет прямое отношение к негласному выделению средств на контрреволюционную деятельность в стране А. Предварительное мнение — необходимо использовать агента «Черемуха». Подводку провести силами самого агента. Возможный диагноз — передозировка наркотиков. На реализацию задания потребуется не менее месяца после поступления приказа.

Петр Иванович молча кивнул.

— Объект Б. Советник по государственной безопасности президента. Возглавляет также Институт по вопросам коммунизма. В шестидесятых годах являлся советникам в администрациях Кеннеди и Джонсона, занимал жесткую линию по отношению к Советскому Союзу… По имеющимся сведениям — активный сторонник втягивания СССР в войну в Афганистане и оказания поддержки афганским контрреволюционным силам. По происхождению — поляк, женат, проживает в… Предварительное решение — автомобильная катастрофа. Второй вариант — искусственный инфаркт.

Полковник невозмутимо продолжал зачитывать предложения по действиям против второго фигуранта. Но при всей внешней невозмутимости, во взгляде его читалось недоумение — неужели власти Союза решили перейти к таким неоднозначным методам в мирное время.

— Хорошо, товарищ полковник, — начальник ГРУ ответил официальным тоном, намекая, что разговоры закончены. — Нам поступил приказ на начало реализации планов по объектам А и Б. Выписку из решения вышестоящей инстанции вы получите лично от меня через два дня. После ее поступления реализация планов должна быть завершена не позднее указанных вами сроков. Все ясно?

— Так точно! — полковник встал, но тут же опустился обратно, повинуясь движению руки начальника.

— Сидите, сидите. Доложите еще, какие еще спецсредства необходимо разработать для вашей службы. Получено добро на дополнительное финансирование таких разработок. Поэтому не будем терять время и подумаем вместе, что ам нужно…

Наши геополитические «партнеры» — соперники еще не знали, что СССР решил играть по их правилам. Они привыкли, что безнаказанно нарушать общепринятые нормы международного права, убивать своих оппонентов и свергать неугодные правительства имеют право только они. Но Викторин отлично помнил рассказы его собеседника-собутыльника Рыбакова о попытках покушения на Фиделя Кастро, о внезапных и непонятных смертях министров обороны Организации Варшавского Договора, о поставках афганским бандам самого совершенного оружия. Помнил он и более поздние факты — об иностранных наемниках в Чечне, о случаях загадочной гибели в смутное время после распада СССР русских ученых, работающих на оборонную промышленность. Помнил и виденную им обложку так и не прочитанной книги о «победе» США в Афганской войне с названием «Война Чарли Уилсона». Помнил и ничего не собирался прощать, ибо не верил, что библейское правило «если тебя ударили по правой щеке, подставь левую» действует в реальной жизни. Так же, как не верил в это его «сиамский брат», прошедший войну и хорошо помнивший нравы «европейских цивилизаторов». Теперь Советский Союз собирался дать адекватный ответ, начав столь популярную в будущем «гибридную войну» против ее зачинщиков. Одним из передовых отрядов этой войны и должны были стать отряды спецназа и разведчики ГРУ. Причем никакие вопросы: «А нас-то за что?» получивших информацию из будущего людей не остановят. «А ля гер, ком а ля гер» или как говорил недавно упомянутый Генеральным Секретарем товарищ Иосиф Виссарионович Сталин: «Немцы хотели истребительной войны? Они ее получат». И в первую очередь планировалось показать империалистам, где зимуют раки, в Афганистане…

В Афганистане же лежащему в госпитале Антону было скучно. Раны зажили, кашель и насморк, донимавшие его в первое время вместе с постоянным желанием сбегать в туалет, почти исчезли. Глотать таблетки и принимать процедуры надоело хуже горькой редьки, но выписывать его никто не хотел. Положено с таким диагнозом полежать еще месяца два — вот и лежи, несмотря на всю кажущуюся бессмысленность. Медицине виднее. А скука — это твое личное дело. И неважно, что кинофильмы крутят всего два раза в неделю, причем большинство — уже по второму и третьему разу. Неважно, что смотреть по телевизору нечего, а в библиотеке очередь на более-менее интересные книги расписана на недели вперед. Лежи и лечись.

Немного спасали от скуки беседы с соседями, особенно с разговорчивым артиллеристом Валерой. Тот, если судить по его словам, до поступления в училище объездил почти весь Союз. Да и после выпуска ухитрился сменить уже несколько частей, так как подчиненным был очень ершистым и инициативным, как говорится, «в каждой бочке затычка». Поэтому начальники старались сплавить его куда подальше. Так он оказался в Афганистане, на должности секретаря комсомольской организации батальона.

— Поэтому и попал в госпиталь — кому же ездить по всевозможным делам, как не ему? Ну, есть еще начхим, но тот званием повыше и посему обычно в штабе дежурит. А очередная простейшая на первый вид поездка для сопровождения в ремонт пушки со сломавшимся накатником обернулась засадой. Простой, незатейливой засадой от местных абреков, они же «душманы» или «борцы за свободу». Короче, племя, недовольное тем, что ему центральные власти прислали «партийную пятерку», восстало. на которые они традиционно плевали, платя небольшую, чисто символическую дань, восстало. Перебили эту «пятерку», состоящую кстати, из таджиков с севера и устроили засаду на дороге. В которую и попало примерно полтора десятка машин, охраняемых всего одним бэтээром. БТР был старенький, из мобилизационных запасов САВО, и ему хватило всего-то трех попаданий из обычного «бура» бронебойными пулями, чтобы вспыхнуть на радость душманов ярким бензиновым пламенем, — все это артиллерист рассказывал уже несколько раз, так что Антон запомнил каждое слово почти неизменной, как эпос древних греков, повести.

— Да, а деваться из колонны естественно некуда, — поэтому пришлось лейтенанту вместе с расчетом быстренько придумывать, что делать. Придумали. С помощью лома и какой-то матери развернули стодвадцатидвухмиллиметровую пушку в боевое положение прямо на дороге. Из дежурной укладки в кузове тягача вытащили пару фугасных патронов. И жахнули по стрелявшим со склонов духам. Им этих двух наглядных аргументов весом по двадцать пять кило вполне хватило.

Только вот и Валеру задело — один из последних выстрелов душманов, случайное попадание в плечо, пока он пытался корректировать огонь.

Очередной раз прослушав рассказ артиллериста очередному новичку, только что заселившемуся в палату, Рыбаков уже подумывал заставить себя подремать часок. Как вдруг в палату заглянул дневальный и сообщил, что его ждут на проходной. Удивленный Антон быстро добрался к проходной. Там его ждал незнакомый майор кавказской наружности. Не представившись, только уточнив фамилию, майор предъявил дневальному разрешение на выход Рыбакова из госпиталя и попросил лейтенанта переодеться в привезенную им повседневную афганскую форму. Одевался Антон в караулке, проделав это моментально. Предстоящая поездка радовала неожиданным приключением в череде скучных дней, несмотря на неизвестность. Форма была новенькой, слегка пахла складом.

Майор удовлетворенно кивнул и наконец соизволил назваться. — Михеев Михаил Махмудович. Вас, товарищ лейтенант, ждут вштабе, — умолчав, почему за ним прислали целого майора и зачем он так срочно понадобился кому-то в штабе. Поразила его также персональная машина с шофером. «Что-то не к добру, — подумал Антон. — Такое внимание от начальства просто так не заканчивается».

А вот кабинет удивил. Чувствовалось, что обитатели его в этих стенах времени проводят мало. Слишком нежилым и запущенным выглядело помещение. Портрет Устинова вообще выглядел так, словно его специально выдерживали в грязи.

Как ни странно, главным оказался именно майор, а ждущий их в кабинете капитан был кем-то вроде помощника. Пока он по просьбе майора сходил, заказалчаю, Антон и успел внимательно осмотреться. Но даже полученные при разведподготовке навыки не помогли определиться с профориентацией хозяев кабинета. Не складывалась картина, никак. Если это контрразведка или прокуратора, то почему такой запущенный кабинет? Если КГБ — почему в штабе армии, а не у себя?

А потом начался очень долгий и еще больше все запутавший разговор. Оба его собеседника, наконец представившись спецназовцами, долго и путано расспрашивали его о жизни, учебе и войне. При этом у Антона осталось странное впечатление, что его собеседников интересуют его знакомства в партийно-правительственных кругах. И что оба очень разочарованы, узнав о полном отсутствии таковых.

— Ладненько, товарищ старший лейтенант. Это все была прелюдия, — иронично улыбнулся майор. — А теперь будет «людия». Проанализировав опыт боевых действий в Афганистане, борьбы с басмачами, зарубежный опыт противодействия массовым партизанским действиям, «наверху» пришли к выводу что наиболее эффективными в этих случаях будут войска специального назначения. Принято решение увеличить их количество, в том числе за счет имеющих местный опыт бойцов и офицеров. Вы — один из офицеров, которые подходят для службы в разворачиваемом отряде спецназа. Согласитесь?

— Надо подумать, — дипломатично ответил Рыбаков.

— Кроме всего прочего — денежное довольствие на ступень выше занимаемой должности, — заметил капитан.

— Да я не о том, — напрягся Антон. — Справлюсь ли?

— Справитесь, — улыбнулся майор. — Гарантирую. В таком деле выжили, а это многого стоит. Да и ваши характеристики с предыдущих мест службы… И наконец — вы же коммунист?

— Так точно, товарищ майор, — сделал попытку встать лейтенант.

— Сидите, сидите, — махнул рукой майор. — Партия считает, что спецназ в вас нуждается…

— В таком случае я согласен, — поспешил согласиться Антон.

— Вот и хорошо. Сейчас вы дадите подписку и вернетесь в госпиталь. А по выписке — получите направление в нашу часть, — закончил разговор майор. — Лечитесь качественно. Договорились?

Антон продолжал лечение, а в это время в «ограниченном контингенте советских войск» происходили грандиозные перемены.

Начали прибывать первые контингенты — две роты из состава сорокового парашютного батальона ННА ГДР, батальон польской Поморской воздушно-десантной дивизии, рота польского спецназа «Гром», рота чехословацких парашютистов из двадцать второго полка, две роты болгарских горнострелковых войск и рота болгарских же парашютистов. Кроме союзников, в состав ОКСВ перевели и два отряда советского спецназа, разворачиваемые в бригады. Одновременно начали вывод из страны части мотострелковых и артиллерийских полков. Спецназу передали в непосредственное подчинение вертолетные отряды, причем вместо старых вариантов Ми-8 на их вооружение поступали новые, с более мощными двигателями, вооружением и частичным бронированием.

Менялся и состав авиационных частей, предназначенных в первую очередь для поддержки именно действий спецназа. Вместо эскадрилий, вооруженных истребителями МиГ-21 начали прибывать части на МиГ-23. Истребительно-бомбардировочную авиацию усилили, переведя в Шинданд еще одну эскадрилью Су-17, а в Канадагар и Кабул — полк на новейших истребителях-бомбардировщиках МиГ-27М. Усилили и разведывательную авиацию. Вместо устаревших МиГ-21Р появились Су-17Р, а с территории СССР на разведку летали Як-28Р и Су-24Р. Кроме того, в Мары на аэродромы Мары — 1 и -2 перевели эскадрильи дальних бомбардировщиков Ту-22М2 и Ту-16. По итогам опытных боевых действий штурмовиков Су-25, еще до окончания официальных испытаний самолета, на авиабазе в Ситал-Чае началось развертывание 80-го отдельного штурмового полка, который сразу готовился к боевому применению в условиях гористой местности. Планировалось, что к февралю — марту восемьдесят первого первая эскадрилья штурмовиков будет готова к боевым действиям. Близость к заводу Тбилиси упрощала решение проблем с доводкой машины и внесением необходимых изменений в конструкцию по опыту эксплуатации. Одновременно подготовка к производству Су-25, с учетом низкой производственной дисциплины и плохого качества изготовления самолетов в Тбилиси, началась в Улан-Уде, на заводе, выпускавшем до того самолеты МиГ-27…

[1]Бабрак Кармаль — афганский политический деятель, Генеральный секретарь ЦК НДПА, Председатель Революционного совета (глава государства) Афганистана (1979–1986), Председатель Совета министров (1979–1981). «Пешаварская семерка» — союз предводителей афганских душманов в 1979–1989 г.г. Генерал Зия-уль-Хак — пакистанский военный и политический деятель. Президент Пакистана (1978–1988).

Ветер перемен

После сенсационного заседания Политбюро тревожная волна самых черных предчувствий и ожиданий накрыла ЦК и аппарат правительства. Надо признать, эти предчувствия опытных «аппаратных крыс» не обманули. Дальнейшие изменение последовали незамедлительно. Наверху снимали и меняли многих. Стало понятно, что происходит какой-то неожиданный и внезапный поворот в сложившемся к этому времени положении в кадровой политике, в партии и во всей стране.

Первым делом Ильич предложил сформировать на Старой площади новую структуру, что-то вроде Особого Экономического Отдела и придать ему чрезвычайные полномочия. Надо признать, что экономическая ситуация в стране к этому времени сложилась так, что необходимость в чрезвычайных мерах стала очевидной всем, имеющим возможность оценить истинное положение дел. На должность главы отдела Брежнев неожиданно предложил Николая Ивановича Рыжкова, бывшего руководителя крупного машиностроительного завода на Урале. Сейчас Рыжков работал в Госплане. «Сиамский брат» Генсека Тимофеев помнил, как в годы перестройки, премьер Рыжков боролся с возникшим хаосом в экономике, оставаясь одним из немногих политиков и управленцев, кто искренно переживал за благополучие и жизнь простых людей. Брежневу был нужен человек, хорошо знающий реальное положение вещей в экономике, имеющий практический опыт руководства и решения сложных задач производства, знающий о проблемах сам, а не по марксистко-ленинским экономическим теориям. На следующий день Генеральный вызвал Рыжкова к себе. И сразу без прелюдий, в лоб, предложил возглавить Особый отдел. Возглавить не просто так, а в ранге секретаря ЦК. Во время беседы в кабинете вместе с генсеком присутствовал и новый премьер Байбаков. Поэтому Ильич не стал долго говорить, кивнул на премьера: — Ну, решение о вашем назначении уже мною подписано, — усмехнулся, пристально посмотрел в глаза уральца. — Политбюро тоже согласно. Как говорится в одном известном фильме — «согласие родственников невесты тоже получено». Приступайте к работе. Товарищ Байбаков вам поможет. Работайте…

Кроме экономики, Генсек обратил особое внимание на идеологическую работу. А точнее — на имитацию бурной деятельности в этой сфере вместо реальной работы. Был снят с должности и отправлен на пенсию бывший комсомольский вожак, а ныне руководитель отдела пропаганды Евгений Михайлович Тяжельников. Брежнев прямо сказал Суслову, что в ведомстве идеологии образовалось тухлое болото. Пропаганда светлых идей марксизма-ленинизма давно покрылась ржавчиной и затянулась паутиной показухи. Только пустозвонов и карьеристов плодят, а о живой, настоящей, работе там уже и не помнят. Услышав такое Михаил Андреевич от удивления чуть не сел мимо стула. Но понял намек сразу — сменил Тяжельникова на более работоспособного Стукалина. Но и эти перемены Леонида Ильича не удовлетворили, и он окончательно решил при первой возможности заменить Суслова.

По инициативе Брежнева на следующем заседании Политбюро было принято постановление «О контрразведывательном обеспечении МВД СССР, его органов и внутренних войск». Для многих это решение стало неприятной неожиданностью. Между Министерством Внутренних Дел и Комитетом Государственной Безопасности уже давно велась нешуточная борьба за влияние на Генсека. До этого времени выигрывало МВД. Министр внутренних дел, генерал армии Щелоков был дружен с Леонидом Ильичом и, до появления «близнеца», все попытки КГБ взять под контроль МВД кончались ни чем. Теперь же постановление стало явным сигналом — маятник качнулся в сторону Андропова. Над Щелоковым стали сгущаться тучи. Ильич действительно искренно считал министра ВД своим другом и когда «близнец» стал уговаривать убрать с поста Щелокова, очень бился за старого друга. Но как говорят следователи, под давлением улик, предъявленных «подшефным», даже стал возмущаться:

— «Это как же понимать? Я его считал за честного коммуниста, партийца верного. Честного человека по настоящему исполняющего свой долг офицера. Такой пост ему доверил. Что бы преступников, воров всяких ловил. Наше советское общество от негодяев и пережитков капитализма защищал. А сам по уши в воровстве, как это… Витя, говоришь повяз в коррупции? Точно? Ты уверен?

Викторин ответил: — Да, Ильич, как это не прискорбно. Именно так. Например, немцы, а конкретно фирма «Мерседес» к Московской Олимпиаде подарила нашей милиции три легковых машины, а еще одну подарила фирма БМВ. Думали, понравятся советской милиции машинки, на всю милицию можно заказ получить. Да тут облом — машины понравились Щелокову. Так глава МВД провернул комбинацию, как говорят в наше время — «приватизировал» их. Одну себе, другую сыну. Третий «мерс» дочурке, ну и жинку не забыл, подарив ей БМВ. А на квартире его, когда в моей истории, ты уж извини Лень, генсеком Андропов стал, конфисковали более сотни картин. Причем картин известных художников — Сарьян, Куинджи, Саврасов, и антиквариата на сотни тысяч рублей. Общая сумма наворованного, если память мне не изменяет, достигла более полумиллиона рублей. И это только то, что нашли и о чем сообщали. А ведь нашли не все. И дачи он отгрохал какие? А вроде не положено? Более подробно в деталях всего наворованного не помню. Но думаю, не ошибусь. У Юрия Владимировича материалы на Щелокова есть, при желании хватит не на одну высшую меру. Хотя надо признать, поначалу Щелоков много хорошего для милиции сделал. Но это пока был жив и руководил штабом МВД генерал Крылов Сергей Михайлович. Вот кто был бы прекрасным министром МВД — все самое лучшее, передовое, хотел иметь. Научный подход, настоящий анализ ситуации, перспективы, развитие событий. Двигал это в МВД он. И действительно честный, бескорыстный человек был. Но надоел министру, стал неудобен. Все доставал работой. А хотелось начальству уже отдохновения от «трудов праведных». Сняли Крылова. Загнали в академию МВД, и там добили, довели — застрелился человек. И в этом деле твой зятек Чурбанов активно поучаствовал. Вот, кстати. О письме Щелокова 1970 года помнишь, ну то самое, где он предлагал «не публично казнить врагов, а душить их в своих объятиях…». Это по поводу Солженицина, помнишь, просил за него. Вот какой добренький и умный министр. Ему бы своим делом заниматься — преступность, с каждым годом растет. Статистика умышленно занижается, а у нас «в Багдаде все спокойно — спите граждане Багдада».

Ильич, аж крякнул от возмущения: — А вот я ему верил. А он вона как? Надо поговорить с Андроповым. С этим перерожденцем Щелоковым партии не по пути. Будем менять и примерно накажем».

Но пока Ильич решил сильно не торопиться менять министра. Поспешишь, людей насмешишь. Осмотреться надо, однако, на кого менять?

На другой день Ильич разговаривал со Щелоковым. После этой беседы выяснилось, что большинство обвинений в адрес министра отпали. Даже вопрос с машинами, одну из которых, как оказалось, Щелоков передарил Брежневу, выяснился. Подаренные и принятые с разрешения правительства машины, которыми, как оказалось, Николай Анисимович и члены его семьи и не пользовались, были переданы в гараж при Правительстве.

Брежнев, узнав об этом, заметил: «Ну, вот видишь Витя, не такой человек Щелоков. Я его с Днепропетровска знаю, ветеран войны, как и я. Пусть еще поработает. За одного битого двух не битых дают. Посмотрим, как себя проявит. Твои журналисты в будущем тоже могут ошибаться!»

Викторин разочаровано молчал. Признаваться в том, что ошибся, ему не хотелось. К тому же он напряженно пытался вспомнить другие факты коррупции в милиции. Читал же, причем не раз. Но пока ничего нового не вспоминалось…

При всей скоротечности и, вроде бы, незаметности событий на олимпе власти отголоски пенной волной самых противоречивых слухов накатили до простых, озабоченных своей нелегкой жизнью обывателей. По мере того, как подстегнутый лично Брежневым министр внутренних дел Щелоков натравил своих ОБХСС[1]ников на «доблестных тружеников» советской торговли и цеховиков, создав даже специальную антикоррупционную группу во главе с Виленом Апакидзе. КГБ тоже не осталось в стороне и сезон охоты на торговую мафию открылся. Был арестован директор Елисеевского магазина Соколов, его фамилию вспомнил «сиамский брат». После Соколова арестовали многих видных чиновников из управления торговли Мосгорисполкома, директора гастронома номер два на Смоленской площади Нониева.

Полки магазинов стали все полнее заполняться прежде дефицитными продуктами и товарами. А после ряда громких арестов в министерстве торговли в народе стали ходить анекдоты о проснувшимся Брежневе. Вроде как спал, спал Леня, а потом проснулся: «Здравствуй…опа, Новый год». Ну, теперь, за дело взялся, порядок начал наводить, торгашей стал трясти, а то заворовались совсем…

Стал культивироваться среди маленькой и немогучей кучки советской трудовой интеллигенции слух, что коммунисты Брежнева подменили на брата младшего. Брат этот, воспитанный русским патриотом, скрывался до поры до времени тайными соратниками Иосифа Виссарионовича в таежных сибирских заимках. А вот когда совсем плох стал Генсек, они и подменили Брежнева. В широких же слоях советской интеллигенции дело дальше невнятного хихиканья и тихого шепота на кухне не шло. Интеллигенция настороженно, как суслик в поле, выжидала и осматривалась. Ну и совсем избранные слои, той самой передовой советской творческой интеллигенции: поэты-песенники, режиссеры-кудесники кинематографа, и другие псалмопевцы социализма пришли к неутешительному выводу — уж если Брежнев стал вдруг помолодевшим, то надо готовиться к худшему. Проклятые антисемиты. Наверняка уж что-что, а здесь, точно без них, не обошлось…

Простые труженики города и села, особенно в России, в целом положительно отнеслись к появившимся изменениям в своей жизни. Главным образом выразившемся в ассортименте продукции в магазинах. Радовало, например, частое появление на прилавках магазинов, пусть не всегда и не везде, сырокопченой колбасы, не говоря уже о вареной, нормального мяса, даже без костей, нескольких сортов сыра и, к удивлению покупателей, сосисок. Стали появятся и другие мясомолочные изделия, причем иногда и столь экзотические, как йогурты, глазированные сырки, импортные консервы, банки красной и черной икры и многое другое. Это очень сильно улучшило настроение советских тружеников, не избалованных советской торговлей. Тем более, что кроме родных советских товаров, на прилавках в добавление к уже привычным болгарским и венгерским, все чаще появлялись немецкие, румынские, словацкие и даже египетские и сирийские фрукты и овощи, свежие и консервированные.

В репортажах иностранных корреспондентов в зависимости от ориентации политической, естественно, а не той, о которой обычно вспоминают, стали публиковаться хвалебные или ругательные статьи.

Спецкоры дружественных печатных изданий соцстран с восторгом описывали появившееся изобилие в советских магазинах. Разнообразие продуктов, промышленных товаров, и конечно полную поддержку всем передовым авангардом человечества столь положительных изменений. Констатировалось, что, хотя до сих пор и присутствует некоторый дефицит, но трудности благополучно преодолеваются. Теперь советский труженик стал гораздо меньше тратить времени на приобретение столь необходимых ему различных продуктов и вещей. Весьма поучителен, писали журналисты ГДР, Польши, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Монголии, Вьетнама, и Кубы опыт борьбы советских правоохранительных органов с ворами и взяточниками. Арест более трех тысяч человек за последнюю неделю, показал, как организовано и нацелено точно можно, нанести удар по пережиткам капитализма. Социалистические страны, не только на словах поддержали «старшего брата». В СССР выехали представительные делегации силовых ведомств соцстран, перенимать передовой опыт. Особенно почему-то заинтересовались полученными результатами в социалистической Румынии

«Загнивающий Запад» ответил гигантской радио, телевизионной и газетно-журнальной волной репортажей и редакционных статей о страшных репрессивных мерах, обрушившихся на всех без исключения простых тружеников торговли и наиболее прогрессивных борцов за права человека. Писали, что Брежнев, наконец-то показал свое истинное лицо, явив миру беспощадный сталинский волчий оскал коммунистической репрессивной системы. Громогласно в умы встревоженных обывателей вдалбливалось, что в СССР начался новый, Сталинско-Брежневский, 1937 год, уничтожающий ростки свободы, с такой любовью, рожденные и выпестованные в диссидентской литературе, «выдающимися борцами за свободу слова, гласность, и демократию». Сейчас, вынужденные бежать от страшного коммунистического режима, эти борцы живут многочисленной диаспорой за границей. И, конечно, самому страшному репрессивному удару подверглись бедные, абсолютно невиновные, представители избранного Б-гом народа. В настоящее время в тоталитарном Советском Союзе, их буквально каждый день безнаказанно отстреливают на улицах. Авторы статей в «свободных» изданиях, типа «TheNew YorkTimes», «The Washington Post», «Le Figaro», «The Financial Times», «Spigel», и других, не стеснялись в выражениях: «…вакханалия насилия и бесчеловечной жестокости, стали обычным делом для жителей столицы СССР. В Москве толпы сотрудников КГБ и вооруженных до зубов милиционеров врываются, в частные квартиры. И арестовывают всех без разбора. Сразу сажают в вагоны — «теплушки» и увозят в жуткую Сибирь, Магадан — ГУЛаг». Различные западные голоса, начиная от пресловутого «Голоса Америки», до Би — Би — Си, «Немецкой волны», «Свободной Европы», и многих других, всех и не пересчитаешь, с особенным энтузиазмом, не жалея сил вещали на весь мир о «зверствах советского режима»: «… как сообщают известные и видные борцы с тоталитаризмом в СССР, члены «хельсинской группы», и академик Андрей Сахаров, была незаконно арестована под надуманным предлогом Мара Лозинская, которая активно сотрудничала, и содействовала благородной деятельности «хельсинской группы». Репрессиям подверглись все члены ее семьи. Сына Лозинской, по прямой указке из КГБ, исключили из института и насильно забрали в штрафной батальон Красной армии, так называемый стройбат. Как известно, в эти батальоны, являющиеся армейским аналогом ГУЛага, собирают всех, кого власти считают нелояльными по отношению к существующему строю. Им даже не доверяют оружия…»

В западной прессе все сильнее вопрос, почему лидеры западных «демократий» не дадут достойный ответ, на столь дерзкое попрание прав и свобод человека. В Советский Союз, для ознакомления с ситуацией, поспешили делегации из ООН, Международного Валютного Фонда, Ватикана, Европейского Экономического Сообщества и других международных организаций. И что удивительно — всех их коммунисты спокойно впустили в страну и даже без всяких препон выпустили! Но что еще более удивительно, многие из участников этих поездок подтвердили, что действительно арестованы всего лишь преступники и что никаких незаконных репрессий в Советском Союзе они не увидели. В результате вместо борьбы с советским тоталитаризмом развернулась борьба за признание тех или иных деятелей прокоммунситическими пропагандистами или даже русскими шпионами.

А в СССР все сильнее и сильнее дул ветер перемен…

[1]ОБХСС — отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности в составе системы органов внутренних дел СССР (милиции) по борьбе с хищениями социалистической собственности в организациях и учреждениях

Медвежуть

Северный холодный колючий и навязчивый ветер дул сильно. И нес с собой запах чего-то непередаваемого, необычного и совершенного. Для одних людей это был запах зимы, с которым были связаны радостные ожидания катания на коньках, дальних лыжных походов. Кто-то готовил снасть для зимней рыбалки, заботливо собирая красненького мотыля или чего погорячее, в смысле заветную фляжечку с горячительным напитком. Другие любители более активных видов отдыха точили коньки, обновляли обмотку клюшек. Клич «Шайбу! Шайбу!» уже звучал в их сердце и волновал кровь. Хоккей… как красива и всепоглощающа эта игра. Достаточно буквально небольшого пятачка залитого льдом и вот уже слышны веселые крики детворы, стуки клюшек хоккеистов. По всей советской России и Союзу есть мало мест, где не знали и не играли в хоккей. Поистине это великая игра. Даже в жарких республиках Средней Азии играли в хоккей, но на траве.

Да, прекрасен запах холодного зимнего ветра для простого советского труженика. И не беда, если где-то еще не было электричества или не показывал телевизор. Советский человек любил зиму, как неотъемлемую часть своего бытия. Конечно, летом жить легче, зато зимой — веселее. Купишь мороженого, неторопливо слизывая холоднющее лакомство, пройдешься по улице, на которой минус двадцать. И сразу становиться теплее внутри, потому что мороженное — оно теплее. А чтобы уж совсем не замерзнуть, надеваешь на ноги валенки, а на голову меховую шапку, закутываешься в тулуп, дубленку или ватник и идешь себе спокойно по делам…

Но существовала в советском обществе одна группа или, лучше сказать, порода, подвид людей, существование которых, как ни прискорбно говорить, отравляло все страны, народы и континенты. Увы, советское общество не миновала сия чаша, хотя и могла бы миновать. В смысле, значит, заслужили его на своей земле. Это многочисленное племя чиновников-бюрократов. Для советских бюрократов зимний ветер ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года навевал тревожные ожидания. Сердце учащенно билось, и где-то екало в правом боку. К тому же пропал аппетит и желание посещать столь желанные сердцу рестораны, и устраивать шумные и веселые посиделки в санаториях закрытого типа. За прошедший месяц многие решения родного и, в общем своего, советского правительства оказались до безобразия жестокими и непонятными.

«Наш дорогой Леонид Ильич», словно одержимый злыми джинами, с упорством осла (ну действительно, по-другому не скажешь, и где спрашивается его совесть, так доставать «бедных»?) стал сокращать численность чиновников. Утешало чиновничье племя только то, что их, как и самых древних насекомых — тараканов истребить было невозможно. И чиновники, как и эти вездесущие насекомые, выживали во все времена. И при царях-батюшках, то бишь Рюриках, а потом и Романовых. И при отце народов жили всегда не плохо. Правда, не надо лукавить, при Иосифе «Грозном» полегло тараканьего племени не мало. Только вроде прижился, нашел кормушку, вдруг приходят ночью с малиновыми петлицами в шинелях, сажают в черный "воронок" и поминай, как звали. Где-нибудь на Колыме лес валит былой ловкий чиновник. Перешел, видать, кому-то дорожку, вот и «стукнули», куда надо. Но ничего, минуло и это. Пригрело солнышко и тараканчик, глядь, опять лапками, да длинными усищами шевелит — вот он, какой я — бойся меня. Можно вспомнить и неугомонного Никитку — кукурузника. Тоже не приведи Господи был правитель. Не было при нем покоя «древнему» племени, все обидеть норовил. То сокращает, то укрупняет, то разукрупняет. Ну не давал, паразит, возможности напитать ненасытное тараканье брюшко. Тут уж не до "крошек с барского" стола компартии. Но и здесь не оставил подземный хозяин своё племя — убрал Никитку. Пусть теперь сам на котлетках посидит за семь копеек штука. Все перетерпели, настали наконец добрые, сытные времена. Пришел вроде бы свой (бывший партийный функционер как-никак) плоть от плоти чиновничьей, генсекушка — наш Леонид Ильич. И, если бы можно было, то есть не так жалко золотишко, отлили бы Лене памятник, все честь по чести. Но вот теперь племя вездесущее одолевало сожаление, может стоило отлить? И пронесло бы, в смысле так и сидел бы Генеральный секретарь у себя в Кремле, вешал бы на грудь, хоть ежегодно, очередной орден или медаль. Носи, дорогой ты наш Верховный главнокомандующий, не жалко. Только нас не трогай и не беспокой. Так нет — опять грозовые тучи сгущаются над головой. Нет, не радовал зимний ветер — воздух больно холодный, вреден для тараканов такой воздух.

Действительно, после Пленума ЦК, в Викторина словно бес вселился — буквально запилил генсека. Все вспоминал саблю золотую с каменьями, поднесенную чекистами, ковер от Рашидова и другие подарки. Ильич держался долго, но, в конце концов, и у него терпение лопнуло. Таким дерганным Брежнева не видели давно. Но видимо всякому овощу свое время, как и всякой вещи под небом. Что-то сломалось в Ильиче. На следующее утро приказал все свои подарки свезти в музей Революции или в музей Вооруженных сил, включая особенно любимый и лелеемый военный мундир, со всеми килограммами орденов и медалей. Оставил у себя лишь те награды, что получил в войну.

— Знаешь Витя, а ты прав. Ну глупо, по детски получилось. Всё, как дитя малое, медали и ордена на грудь вешал — тешил свое самолюбие. Как будто свои военные ордена не заслужил и кровь не проливал. Ну а самую главную награду я уже получил — живой. А сколько не вернулось с войны домой?

С утра следующего дня, после часовой разминки в бассейне и легкого завтрака, Ильич, к ужасу начальника охраны, приказал ехать в Москву. Цель поездки — завод «Красный пролетарий».

«Ильич, пора уж тебе быть попроще, — зудел Викторин, — ну пообщайся с народом. Хватит по кремлевским кабинетам таскаться. Дело это хоть и хорошее, но толку от этого много не будет, если «снизу», от простого труженика поддержки нет. Рабочий человек сразу видит и на своем хребте чувствует, для кого и ради чего власть реформы затевает. Давай, Лень, хватит спать, пора дело исполнять.

— Надо мне действительно, Вить, к народу поближе. Я ведь в молодости сам у верстака слесарного стоял и что такое мозоли на руках знаю. Рабочий человек это становой хребет нашей партии, а я генеральный секретарь, — нахмурив брови, добавил решительно, с твердым сердцем — тут спать некогда, пора дело делать».

И уехал в Москву. На заводе, всё же успели предупредить местное начальство, готовили встречу. И торжественное собрание, богатый стол, и плакаты с многочисленными высказываниями генсека, типа «Экономика должна быть экономной». И, конечно, множество портретов. В общем, все как обычно. Необычно было другое, сам Брежнев, увидев приготовленную встречу, махнул рукой и, проигнорировав приготовления, пошел в цеха. И тут генеральный секретарь открылся с совершенно неожиданной стороны. Брежнев был человек компанейский и вникал во многие вещи. Мог и пошутить, и поговорить с простым рабочим.

Шлифовщик пятого разряда Комаров Михаил Иванович проработал на заводе почти всю свою жизнь, исключая то трудное послевоенное время, когда молодого деревенского паренька призвали служить в армию. Пришлось даже повоевать в Львовской области, с фашистскими бандитами — бандеровцами. С тех пор как отморозил ноги, лежа на снегу в засаде, болели они, особенно в старости. Поэтому обедал старый рабочий, не отходя от рабочего места, прямо тут же за своим верстачком. Ну конечно для настроения принял и стаканчик «беленькой». Это что бы время быстрее шло, да и веселей работалось. И узнав о митинге, встречать кого-то из начальства не пошел. Чего он там не видел и не слышал за свою жизнь. Поэтому он, подойдя к верстачку, по случаю пропускал ещё стаканчик. Настроение становилось бодрее. Станок плоскошлифовальный тихо, разбрызгивая веер искр туда — сюда, работал. Станок, конечно, уже видавший виды — импортный «АРТЕР», американский, тридцать шестого года выпуска. Работал исправно, хотя и ремонтировался не раз. И когда вдруг, перед его работающим станком сгрудилась толпа, то поначалу не очень-то и смутился. Видали разных гостей и проверяющих на заводе. И собирался шлифовщик выпить было, но неожиданно перед ним возник «наш дорогой Ильич». Из полуоткрытого шкафчика за спиной рабочего было видна стоявшая на полке чекушка. На газетке рядом была разложена нехитрая снедь — несколько кружков колбасы, четверть черного хлеба и половина луковицы. Брежнев понимающе подмигнул работяге.

— Ну что, закусываем? — Стоявший за спиной генсека директор завода спал с лица. Дружно побледнели начальник цеха и парторг завода. За спиной, как в улье, встревожено зашептали. Ильич сначала нахмурил брови: «Смотри Викторин, распустились совсем, выпивают прямо на рабочем месте. И где соблюдение техники безопасности, где качество работы? Ну, я им дам!

— Леня, только не вздумай орать на рабочего. Сам в своем рабочем кабинете не позволял себе рюмку? А? То-то. Ну, а пьют не от хорошей жизни. Ты посмотри, на каком оборудовании человек работает. Где уж тут качество работы. А начальников до ж… И все требуют — давай. Вот он допинг и принимает. Хотя, конечно, так и спиваются люди. И куда руководство местное смотрит? Вот их и взгреешь».

Ильич подошел вразвалочку к шлифовщику. Посмотрел на рабочего, нюхнул воздух. В нос шибануло густое «амбрэ». Рабочий взволновано перекладывал инструмент, руки слегка подрагивали. Генсек обернулся к стоявшей за спиной толпе.

— Тааак… здесь всё ясно. А где мастер участка?

Мастер участка Котов в свое время был лучшим рабочим. Но тяжелый труд и неурядицы в семье сильно напрягали. Способ выхода из семейного кризиса после развода был прост — пропустил стаканчик и легче. И все чаще стал Котов прямо на рабочем месте прикладываться к бутылочке. А сегодня, как обычно с утра, он уже заглядывал в свой шкафчик — поправлял здоровье. И когда на его участке появилось высокое начальство, предпочел скрыться в инструментальной… Ильич нахмурил брови. Перед ним происходило перемещение начальствующих лиц, но никто не выходил.

— Так, мастера нет. Где начальник цеха? — Из толпы вышел высокий, под два метра роста, с почти казацким чубом и повисшими усами, но бледный как смерть, начальник цеха Борисенко. Был он нрава веселого, силы не мерянной и прошел все ступеньки карьерного роста от станочника до начальника цеха. Сейчас он ждал только худшего.

— Ну, подойдите, товарищ начальник, поближе. Мы поговорим пока с Вашим подчиненным, а вы послушаете.

Участникам войны всегда есть о чем поговорить. Поговорили хорошо, спокойно, Брежнев слушал все внимательно. Потом Ильич, уже собираясь уходить, спросил, что мол, Иваныч тебе надо? Как у золотой рыбки можешь попросить.

Шлифовщик указательным пальцем с черным обломанным ногтем постучал по бутылке. Та жалобно прозвенела — Дзинь, дзи- инь…

— Вот, Леонид Ильич, смотри. Водочка-то дорогая стала, особенно и не разгуляешься. А пожелать…так это… главное, что бы был мир. Не допустить войны проклятой. Вот это я и желаю, — ухмыльнулся Комаров

— Посмотрим, чем могу помочь — Брежнев, поманил пальцем начальника цеха. — Рабочего отправить домой, пусть отдыхает. Но строго не наказывать, предупредить, лишить премии. А ты сам, голубь, становись к станку. Не можешь заставить соблюдать порядок, работай за него сам. — Генсек засмеялся и пошел.

Но скоро появилась в магазинах новая водка по 3 рубля 12 копеек. Прозвали ее в народе «Брежневка».

Поговорив с рабочим, Ильич в окружении обеспокоенных руководителей предприятия прошёл, минуя банкетный зал, в кабинет директора. Было о чём поговорить. Тут уж Брежнев отыгрался на чиновничьей братии по полной программе за все те слова, что говорил ему Викторин. На совещании кроме чиновников завода присутствовало всё руководство горкома и новый премьер Байбаков. Генсек, заглядывая в записку и не стесняясь «татарских выражений», охарактеризовал положение в нашей тяжёлой промышленности.

— Начальников дохрена, а порядка нет. Станки до сих пор тридцатых годов выпуска. Это рабочим надо сказать спасибо, что они ещё работают. А вы, какого хрена смотрите? Почему не внедряются активно станки с ЧПУ? Все новые станки должны выпускаться только с ЧПУ. Мне тут вот стало известно — Ильич глянул в записку — на западе давно используются гибкие системы производства. Вы про это не знаете? Пока мы все в ж… не оказались, гибкие системы надо срочно внедрять и у нас. И прекратить практику строительства заводов-гигантов. Это уже к Вам, товарищ Байбаков. Лучше иметь семь небольших заводов, чем один гигант. И что мне Вам объяснять? Вы какого… тут сидите? Кого возглавляете? Что делаете? Тут ночей не спишь, голову ломаешь, как быть, а над вами не каплет, как я погляжу. Товарищ Байбаков, занимайтесь делом! Снимайте любого чиновника, а то много их тут развелось — сокращайте вдвое, не меньше. Хватит штаны просиживать! При Сталине за такое вы бы уже давно лес валили!…

После этого памятного выступления генсека министерства и ведомства залихорадило. Слухи, один другого страшнее, ходили по кабинетам и коридорам, заставляя вздрагивать и исподтишка крестится даже неверующих. Но одновременно, имея перед глазами такую перспективу, многие начали действительно работать, а не имитировать бурную деятельность. Страна почувствовала крепкую хозяйскую руку Ильича. И, как водится, Брежнев пошёл по проторенному пути, проложенному ещё великим «другом физкультурников». Сталинский пример закручивания гаек был понятен и близок всему народу. И всё чаще стали встречаться на дорогах грузовики и автобусы, на которых, за лобовым стеклом уже стояли две фотографии. К Сталину добавился Брежнев.

Родное ведомство Андропова не зря получило подарки от генсека. Повышение статуса КГБ почувствовали на себе все слои населения. Теперь и на улицах, и в магазинах, и в кинотеатрах, да вообще в любом общественном месте могли подойти двое в штатском и спросить прямым текстом. — А что Вы здесь делаете в рабочее время, гражданин (или гражданка)?

Улицы городов в рабочие часы стали пустеть на глазах, как при просмотре незабвенного и неповторимого Штирлица. На заводах карающая рука органов также стала наводить порядок. Начались тяжёлые, трезвые, безпохмельные времена. Ни тебе «здоровье поправить», ни выпить, ни закусить на рабочем месте. Статья трудового кодекса о пьянстве заиграла новыми красками — нарушителей ударили рублём по карману. В семьях с пьющими мужьями облегчённо вздохнули жёны. «Слава тебе, Господи! Спасибо генеральному секретарю».

На предприятиях усиливался контроль и учёт всего: материалов, комплектующих и готовых изделий. КГБ и ОБХСС совало нос абсолютно во всё. Могли остановить любую машину, с любым грузом и задать вопрос. — Куда это дровишки, вестимо? — И не волнует их, чья это машина, и какие номера. Документики проверяют, в накладных роются, души бумажные. Левую продукцию ищут. А ведь находят и часто… и тогда усталый следователь с добрыми глазами начинаете спрашивать, как в популярной передаче «Что? Где? Когда?», добавляя иногда четвертый вопрос: «Сколько?». И по итогам разговора — из директора завода превращался уважаемый прежде Некий Некиевич в работника на отдаленных от привычного комфорта северных регионах.

Жуть! И только воет за окном северный ветер…

Курить и пить — здоровью вредить

Детективы Стивен Карелла и Бертран Боск подъехали к месту происшествия одними из последних, причем у выбирающих из автомобиля полицейских сложилось впечатление, что перед ними сюда успел приехать весь личный состав 87-го участка. Стоящие вокруг небольшого домика мотеля автомашины составляли вполне реальную преграду для проникновения посторонних, пожалуй не не менее эффективную, чем стоящие рядом с ними полицейские.

— Черт возьми, Джо, — Карелла от неожиданности чуть не выронил папку, в которой обычно носил записи с места преступления. Он предпочитал сразу занести свои впечатления на бумагу, не доверяя новомодным диктофонам и фото- и кинокамерам. — Что такое произошло? Убийство Кеннеди?

— Не шути, Эд, — сплюнул Боск. — Кажется, пришили действительно важную шишку, — показал он на озабоченного лейтенанта Питера Барнса, о чем-то переговаривающегося с сержантом Мэриуззером.

— Ага, вот и наши «гении»! — заметив детективов, лейтенант бросил разговор с сержантом и устремился к их машине, на ходу делая странные знаки правой рукой. — А капитана не видели?

— Нет, он же собирался на уикэнд уехать, — разочаровал Барнса Карелла.

— Черт побери! — только и выругался лейтенант. — Ладно, эксперты уже заканчивают. Так что можете приступать к осмотру места происшествия и прочим допросам.

— А кого хоть убили-то? — с самым невинным видом осведомился Боск.

— Кого, кого. Кого надо… — явно проглотил рвущееся наружу ругательство Барнс. — На убийство не похоже.

— Не понял? — удивился Карелла. — А в чем проблема?

— Конгрессмен, — сдавленно прошептал лейтенант, словно кто-то мог его подслушать в этом бедламе.

— Кто? — изумился Боск. — В нашей дыре — конгрессмен? Вы не… шутите?

— Если бы это была шутка, — лейтенант выглядел, как игрок «Декатур Коммонз», неожиданно увидавший судью, выдавшего ему «аут». — Это даже не факт. Это самая реальная реальность.

— Вот черт! — осознал наконец, что из этого следует, Карелла. — Сейчас начнется такая срань…

— Вот именно, — подтвердил лейтенант, отходя к оцеплению и взмахом руки отправляя их к домику. — Уже, считай, начинается.

Запах внутри домика стоял… будь здоров. Резко и удушливо пахло виски. На полу валялись осколки бутылок, поблескивающие в свете лампы.

— Тут побили как минимум дюжины бутылок, — дыша через раз, заметил Карелла. Он любил изредка посидеть с приятелями, попивая виски, но терпеть не мог, когда на него дышат перегаром. А в комнате воняло, словно от выдоха полусотни алкоголиков сразу.

На полу, изогнувшись в предсмертной судороге, лежал полуголый здоровяк, ростом больше шести с половиной футов. Лицо, искаженное гримасой, в жизни наверняка выглядело намного красивей и, Карелла готов был поставить доллар против цента, наверняка нравилось женщинам. Он пригляделся к лежащему. И выругался так, что ко всему привычный Боск покачал головой.

— Это же Уилсон! — Карелла снова грязно выругался.

— Уверен? — Боск стараясь не слишком следить, что было трудно из-за растекшейся по полу липкой смеси, образовавшейся из смеси лежащей на затоптанном полу грязи и виски.

— Точно он, я недавно журнал читал, там его фото неплохое было, — подтвердил Карелла. — Так что лейтенант прав, черт побери. Вони будет больше, чем сейчас в комнате.

— Погоди, поговорим позже, — Боск, конечно не столь любил политику, как Карелла, но о скандально известном конгрессмене тоже кое-что знал. — Он наверняка был не один. — Наклонившись над трупом, Берт внимательно осмотрел лицо. — А вот и кровь из носа, — показал он издали Стиву на хорошо видимую кровавую дорожку, застывшую на лице трупа.

— Передозировка кокаина? — Стив Карелла всегда легко понимал напарника — Ага, вот и возможные следы свидетеля — он указал на выглядывающий из-под перевернутого стола кончик чего-то, напоминающего кружевами женский платок.

— Вероятнее всего, — отходя по своим собственным следам, ответил Боск. — Эй, мы осмотрели, — крикнул он в дверь.

— Мы тоже, — заметил заглянувший в дверь эксперт Питер Крониг. — Можно забирать тело? И улики?

— Давайте, — скомандовал Стив, выходя и с удовольствием вдыхая свежий воздух.

— Отойдем, — предложил Карелле Боск.

— Отойдем, — согласился Стив, наблюдая, как из домика выносят накрытые простыней носилки.

— Слушай, расскажи про Уилсона подробнее? Я политикой не особо интересуюсь, как ты знаешь, — попросил Боск, доставая папку и что-то записывая при свете фонаря.

— А чего тут особо рассказывать? — скривился Карелла. — Чарли Уилсон, конгрессмен США от второго избирательного округа — штата Техас, отставной офицер флота. Его офис в Конгрессе укомплектован длинноногими моделями, которые известны как «Ангелы Чарли». Выпивка, наркотики, женщины — он просто притягивал к себе неприятности. Задерживался по обвинению в автомобильной аварии, обвинение снято.

— Сексуальные скандалы, изнасилованияя? — деловито осведомился Боск. Карелла промолчал. — Очень удивительно, как Чарли Уилсон смог избираться в библейском поясе, с его-то страстью к женщинами, выпивке и наркотикам. Может что-то из его прежних «дел»?

— Не слышал, — покачал головой Стив. — Вполне возможны. Но, по-моему, ты зря стараешься. Все равно это дело у нас заберут федералы. Могу поставить цент против сотни долларов.

— Вы, как всегда правы, детектив Карелла, — раздавшийся из-за спины мягкий, вкрадчивый баритон заставил Берта поморщиться.

— Детектив Боск, прошу вас сдать все ваши заметки, — продолжил тот же голос.

— А я еще ничего не успел записать, — с улыбкой показывая пустые страницы блокнота агенту ФБР Дейлу Куперу, ответил Боск… Расследование действительно передали ФБР, которое его довольно быстро прикрыло. До детективов дошли слухи, что федеральные агенты долго разыскивали по всей стране некую Лару Крофт, но так и не нашли, хотя официально ничего об этом не сообщалось. Попытки самостоятельного расследования, проведенного в свободное время Боском, тоже результатов не дали. Дело списали в архив.

В некрологе, опубликованном всеми газетами Штатов, официально сообщалось, что конгрессмен Уилсон умер от сердечного приступа. Ненужная правда так и осталась неизвестной большинству «самого информированного и свободного народа в мире»…

Несколькими днями позже посол СССР в Канаде неторопливо, едва заметно прихрамывая, прошелся по кабинету, еще раз обошел стол и, взяв в руки бумагу, медленно, вникая каждое слово, перечитал его второй раз. И тут же с выражением злобы на лице отбросил. Эта бумага жгла ему руки почти в буквальном смысле этого слова.

«А все шлотак хорошо. Маразматик у власти, полный развал управления, а потом пришли бы мы. Все было продумано. После XX съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы часто обсуждали проблемы демократизации страны и общества. Избрали простой, как кувалда, действенный метод пропаганды «идей» позднего Ленина, — посол нервно потер рука об руку. Этот невысокого роста сутулый и лысый, но бодрый пожилой человек, с лицом злого тролля из скандинавских сказок, был одним из оборотней, засевших во власти, которую они ненавидели. И не только власть — этот человек ненавидел все, начиная от собственного народа и заканчивая строем и государством. Он подошел к окну и несколько минут задумчиво смотрел в окно, пытаясь понять, где и в чем они ошибались. — Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработали великолепный план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и нравственным социализмом — по революционаризму вообще. Советский тоталитарный режим можно разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. Но не реформами в пользу этого строя!»

Принятые же на пленуме документы, как ему сразу стало понятно, должны были привести именно к реформам, укрепляющим строй.

«Одна эта идея — реорганизация КПСС с упразднением национальных компартий. Это же полный провал работы с национальными кадрами. Нашей работы… местные национальные кадры становятся под контроль независимых от них партийных органов. И ведь наверняка пройдет — это же вместо четырнадцати национальных ЦК вводится двадцать один Окружной Комитет. Считай, с теми же полномочиями. Из них — одиннадцать в РСФСР. Черт, да эти русопяты за такую карьеру поддержат Генерального всеми четырьмя конечностями. Основными пострадавшими станут компартии прибалтийской тройки, Закавказья, а также, частично, Средней Азии и Украины… Первых задавят, у вторых и третьих рыльце в пушку, а на Украине… Пожалуй тоже довольны будут. Три должности вместо одной, а Щербицкого заберут в Москву. И кто же подсказал нашему Лене такой хитрый ход, а? Плюс борьба с торговой мафией. Улучшение снабжения… да эти холопы от одного появления мяса в магазинах готовы будут всех недовольных нынешним ЦК порвать на клочки. И что делать? Кто же стоит за кулисами, кто? Кого бы следовало устранить? Андропов? Пока все данные на него показывают, очень уж усилилось влияние гебни. Тогда и сведения об улучшении здоровья Бровастого, — его аж передернуло от скрытой ненависти, — могут быть истинными, мало ли у гебистов закрытых институтов. Придумали какой-нибудь набор лечебных процедур и препаратов и подлечили Леню. А пока он не совсем развалился — Андропов к власти и прорвется…»

Он отошел от стола и уставился в окно, за которым постепенно угасал очередной день. День, проведенный вдали от решающих дел, по сути, в ссылке. Канада страна, конечно, неплохая, не захолустье вроде доставшейся бывшему телевизионщику Месяцеву Австралия или, того хуже, Монголия. Но все равно было обидно и досадно. В Москве такие перемены, а он здесь с Трюдо разговоры ведет. Посол зло усмехнулся, вспомнив, как этот наивный канадский левак поделился с ним данными, присланными послом Канады из Москвы.

«Что там было-то? — напряг он память. — Вспомнил! — память у посла действительно была неплохая, особенно на любую «несправедливость» в отношении него. — Итак, что они там писали… Мы мало информированы по поводу новых назначений в правительстве и Политбюро. Известно, что новым министром иностранных дел назначен бывший первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов. Романов не имеет опыта дипломатической работы, характеризуется как решительный политик, и сторонник жесткого курса. В Политбюро были введены несколько партийных функционеров. Подтверждается информация о том, что Брежнев вновь взял все властные функции на себя. Прослеживается тенденция в желании Брежнева провести сокращение бюрократического аппарата, и реформирование системы управления. Также новые назначения, возможно, предполагают наличие внутренних противоречий внутри советского руководства. Подтверждается информация о кардинальном изменении психофизического здоровья Брежнева. Он, несомненно, помолодел. По оценкам экспертов Генеральный секретарь выглядит как десять, пятнадцать лет назад. В связи с этим нами предприняты меры для получения информации о лекарственном препарате (препаратах), который принимает Брежнев, — он еще раз зло усмехнулся. — Если это Андропов, то хрен что эти канадские разнюхают. А вот свои могут что-то и знать. Запросить, что ли, разрешения на поездку в Москву? Представиться же новому министру иностранных дел надо, со своими поговорить. Да смерть Джермена какая-то загадочная, узнать получше, что произошло на самом деле…»

Неожиданно в дверь постучали.

— Войдите, — удивленным тоном разрешил он. — «Просил же не беспокоить. Или опять что-то произошло?»

Неожиданно для него в дверях появился «советник по культуре», он же резидент КГБ.

— Что случилось? — еще больше удивился посол.

Вошедший аккуратно закрыл дверь, после чего быстро достал из кармана что-то вроде толстой авторучки.

— Именем Союза Советских Социалистических республик, вы приговорены… — успел еще услышать посол сквозь возникший в ушах шум…

Очнулся он в странной комнате, не напоминающей больничную палату, зато удивительно похожую на камеру. Присмотревшись, он вдруг понял, что находится в подвале посольства. Во всяком случае, кирпичная кладка стен напоминала уже увиденную им во время единственной экскурсии по всему зданию. Александр Николаевич попытался подняться и только теперь понял, что он привязан к кровати.

— Очнулись? — услышал он знакомый голос «советника по культуре» — Очень хорошо. Говорить будем?

— Что? Какое вы имеете право меня здесь держать? Отпустите меня…, - попытался надаваить посол, одновременно пытаясь вспомнить что-то, связанное с советником. И похолодел, когда в его памяти всплыла сцена в кабинете. — Как..? — прошептал он.

— Вспомнили, — удовлетворенно кивнул советник. — Да, все правильно. Вы арестованы и закрытым решением Верховного Суда объявлены вне закона. Могу также сказать вам, что под пентоталом вы рассказали многое. Но все эти сведения нуждаются в проверке. Поэтому мы вынуждены будем вас допросить с применением особых методов…

— Пытать будете, палачи гебисткие? Бейте, ломайте, — прошептал бывший посол. — Не скажу ни слова…

— Ну, зачем же ломать, — неожиданно ласково улыбнулся кагэбешник. — Технический прогресс позволяет спрашивать более эстетично. Мы же с вами совсем недавно фильм про гусара смотрели. Так там очень хорошая машинка показана. Нам же еще проще — телефонные аппараты полевого типа на складе посольства лежат. Непонятно правда, зачем. Но для нас — просто приятная находка. Мы вас не больно спрашивать будем. Всего-то присоединим провода… А может без этого расскажете? У нас уже в принципе все есть… Подумайте, Александр Яковлевич.

— Не скажу, сволочи гебисткие! — не выдержал и заорал бывший посол. — Всех вас стрелять надо! Прав был Исаевич — бомбу на вас, выжигать каленым железом…

— Ничего, ничего, покричите, — снова усмехнулся «советник» — Все равно никто не услышит. А телефончик-то у нас наготове. Сеня, ты готов? Помоги товарищу…

Через неделю газете «Правда» напечатан некролог, о смерти, по причине инфаркта миокарда, верного ленинца, посла СССР в Канаде Александра Николаевича Яковлева, подписанный новым министром иностранных дел и группой товарищей из Политбюро. Ни Брежнева, ни Суслова, ни Черненко среди подписавших не было. Что вызвало некий ажиотаж среди любителей конспирологии и кремленологов. Позднее популярный уже писатель Кленси написал роман о сбежавшем в свободный мир после СССР, рассказавшем президенту США и его советникам о тайных планах Кремля по завоеванию мир а и установлению в нем коммунистической диктатуры. Но благородный до рыцарственности президент в эти показания не поверил, хотя и приказал укрыть бывшего посла от убийц из Кей-Джи-Би. Русский экс-посол узнав об этом, предсказал, что США проиграют Холодную войну с такими руководителями. И, сменив имя, а также, с помощью пластической операции — внешний вид, скрытно уехал в Новую Зеландию. Где его все таки нашли агенты всевидящей и всемогущей русской спецслужбы. Но прикомандированная к нему агентесса ЦРУ Фанни Лейтер сумела защитить русского. Естественно, в процессе совместной борьбы с русскими убийцами между ними вспыхнула любовь. Разрушив русские интриги, они вступили в брак и вернулись в США — единственную страну в мире, где агенты Кей-Джи-Би не могут свободно убивать своих врагов…

Но если не считать этой книги и нескольких скандальных статей о конгрессмене — и о Уилсоне и о Яковлеве забыли все, и друзья и враги.

Польский синдром и иракский гешефт

Коммунистическая партия Советского Союза, ее ленинский Центральный комитет, трудящиеся города и деревни, весь многонациональный советский народ в едином трудовом порыве готовились встретить XXVI съезд Коммунистической партии и Новый, 1981-й год. Энтузиазм трудящихся подкреплялся происходящими на глазах переменами к лучшему. Партийные же деятели с большим энтузиазмом готовились к реформам, сулящим многим из них повышения и награды. Казалось, что основные проблемы внутри страны практически решены, или, в крайнем случае, могут подождать до их решения на съезде, и можно переключить основные усилия на внешнюю политику. Тем более что и в мире, и в странах социалистической системы накопились сложные проблемы.

Одним из труднейших вопросов внешней политики стал к концу года польский. Польская драма, которая могла «привести страну к братоубийственной гражданской войне, под корень подсечь её позиции в мирном сообществе, превратить Польшу во всеевропейского нищего, в международного попрошайку», готовилась давно — задолго до того, как она начала разворачиваться на открытой сцене польской общественной жизни. И к 1980 году стала ясно видна всем заинтересованным лицам. Этот год часто называли «самым веселым годом в польской истории», а саму Польшу иногда называли даже «самым веселым бараком в социалистическом лагере». Еще в августе Политбюро ЦК приняло постановление «К вопросу о положении в Польской Народной Республике». Была образована секретная комиссия ЦК во главе с Михаилом Сусловым, В её задачи входили наблюдение за ситуацией в Польше ситуации и выработка предложений о мерах со стороны СССР «как гаранта нерушимости социалистического лагеря» по сохранению ее в организации Варшавского договора. Первый секретарь ЦК Польской объединённой рабочей партии Эдвард Герек, находившийся на посту с конца семидесятого года и много сделавший для создания нынешней ситуации, 5 сентября был заменён, по предложению Москвы, генералом Войцехом Ярузельским. Но и генералу не удалось восстановить порядок. Профсоюз, а фактически антикоммунистическая партия, «Солидарность» приобретал все больший авторитет, по мере падения последнего у ПОРП.Поэтому первым вопросом очередного заседания Политбюро должен был быть польский. Руководители СССР пытались разобраться с тремя вопросами: «Как же случилось, что Польша была ввергнута в пучину столь разрушительных бедствий? Почему контрреволюционным силам удалось повести за собой часть — и довольно значительную — польских трудящихся, в том числе и рабочего класса, на разрушение того, что создавалось в течение десятилетий их собственными руками? И что же делать с ситуацией в Польше?». Вводить войска, по примеру Чехословакии и Афганистана, не хотел никто. Тем более, что поляки отличались самым высоким уровнем национализма среди стран социалистического содружества. А их войска были намного боеспособнее той же чехословацкой армии и вполне могли вступить в бои с советскими войсками. Как заметил однажды сам Брежнев:

— Нам сейчас только войны с поляками и не хватает.

Вот только предложить какую-нибудь эквивалентную замену вводу войск пока никто не мог. А ситуация обострялась…

Вчера Брежнев все-таки вырвался с работы, сразу после очередного совещания в Кремле. Махнув рукой на все. И он ни на мгновенье не пожалел об этом. Охране велел передать, чтобы не звонили и не соединяли ни с кем. Только если война начнется, не иначе. В дороге Леонид Ильич просмотрел привезенный ему реферат о сложившейся ситуации. После чего отвлекся на «личную медсестру». Наконец, после бурных «медицинских процедур» они успокоились и смогли погрузиться в объятия Морфея. Но генсек тут же внезапно проснулся, от того, что Викторин в голове условно говоря, скакал от нетерпения:

«- Что случилось, а? Спать не даешь, словно пожар начался.

— Вспомнил кое-что. В Польше ведь самый закоперщик — Лех, который Валенса! Убрать его и еще парочку-другую, причем тихо и дальше с этой польской замятней Ярузельский сам справится.

— Ты не слишком разошелся, подшефный? — невыспавшийся Леонид Ильич был в плохом настроении и явно хотел только снова спокойно заснуть. — Всех подряд убивать…

— Очнись, Ильич! — симбионт настойчиво пытался достучаться до своего собеседника. — «Кабачок 13 стульев» смотреть хочешь?

— Конечно. Нравится мне эта передача. И что?

— А то, что после введения военного положения какие могут быть шутки о Польше? Закроют «кабачок» и все…

— Вот вечно ты, Викторин, не вовремя вылазишь. То про Машерова в четыре часа утра вспомнил, то сейчас про Польшу в…, - проворчал Брежнев, — включая ночник, — два часа ночи. Не мог еще до утра подождать? Ладно, запишу для памяти… и давай все-таки поспим».

Наутро Леонид Ильич был не в самом лучшем настроении и непрерывно ворчал по любому поводу. А прочитав записанное ночью, разозлился окончательно.

«- Викторин, ты что, совсем не обратил внимание на то, что я вчера читал?

— А ты вчера еще и читал, шеф? Неужели ЭТО теперь так называется? — съехидничал Виктор.

— Дурак ты, подшефный, — обиделся Ильич. — В машине я читал, не смотрел? А девочка… ну да, приятно мужиком себя почувствовать. Но еще один слой ты так и не уловил, Викторин. Вчера после совещания, что Юра сказал, забыл?

— Что в партии ищут главного инициатора всей этой заварушки и большинство считает, что виноват Андропов? Ну и что?

— Нет, ты все-таки умный, умный, а дурак, Викторин. Все видят, что мне не до политики — я очередной медсестрой занят. Значит — что? Значит, против меня интриговать не будут. Наоборот, будут мне «открывать глаза». Понял?

— Понять понял, — опять пошутил Виктор. — «Работаем под прикрытием». Только ведь с Польшей тоже решать надо.

— А устранением там уже ничего не добьешься, Витя, — ответил Брежнев. — Надо что-то другое придумывать.

— А если… — Викторин вдохновенно начал импровизировать…»

Пока шел этот разговор близких друзей. Лицо медсестрички становилось все более испуганным. Брежнев же был в ступоре, ну так ей казалось.

— Это инсульт…Что теперь со мной будет? Мамочка моя. Леня, что с тобой? Не молчи! — Юля стала укладывать Брежнева на пол, при этом засовывала свой халат ему под голову. Потом в чем мать родила, бросилась открывать дверь. Там за дверью находились два охранника. От волнения дрожали руки, к тому же они стали потными скользили. Замок никак не поддавался. По щекам Юли текли слезы, зубы стучали.

Два охранника, находящиеся за дверью, услышав плач и крики медсестры, поняли, что- то с «дедом». Медведев, недолго думая, решил выбить дверь. В следующую минуту массивная, крепкая на вид дверь пала под дружным ударом могучих плеч телохранителей генерального секретаря.

— Что с Дедом, где он? — рявкнул Медведев. Зареванная трясущаяся Юля побежала на кухню. Скорости, с какой рванули за ней охранники позавидовал бы и Карл Льюис с Беном Джонсоном. Пробегая мимо Юлечки, Володя отметил про себя: «А губа у Деда не дура».

В то время пока у Юлии, и сотрудников девятки сердце трепетало от страха за Генерального секретаря, диалог между «сиамскими родственниками» продолжался. Ильич старательно искал в предложениях Викторина слабые места, а последний отбивался, опираясь на прочитанные книги и фильмы о разведчиках, рассказы Рыбакова и собственный здравый смысл.

В это время вбежали в комнату охранники, и Медведев увидел, что Брежнев лежит в одних трениках на холодном кафельном полу с халатом под головой, и не шевелится. А Юля лежала в коридоре, поскользнувшись на испанском кафеле. Слезы лились прямо ручьем на упругую девичью грудь…

— Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич! Звони в скорую, — приказал Медведев напарнику. Сам опустился на колени проверить сердце. В горячке не осознав, что слышит стук и решив, что не бьется. «Будем делать искусственное дыхание, рот в рот», — и прильнул со всем рвением губами ко рту Генерального секретаря. Несмотря на всю увлеченность спором, Викторин забеспокоился первым.

«- Шеф, кончай базар. Включай ориентацию, глянь, что вокруг делается».

— У-у… ой… Юля, ну что ты так крепко целуешь? А ж губам больно! — очнулся Брежнев.

Полковник Медведев радостно заулыбался.

— Как вы, Леонид Ильич? Что с вами? Где болит?

— Да все со мною в порядке, задремал вот чуток. А вы все всполошились. — Брежнев рукавом вытирал губы и плевался на пол. На кухню буквально влетел другой телохранитель.

— Все, скорую вызвал. Как «Дед»?

— Дед вам, молодым, еще сто очков фору даст, — недовольно ответил Ильич.

— А где Юля? Юленька, ты где, рыбка моя? — Брежнев встревоженный, вскочил. Тут все услышали всхлипы и причитания в коридоре. Пожилой Ромео бросился к ней.

— Леонид Ильич, я коленку ушибла-а-а, — протянула дрожащие тонкие пальцы к избраннику. — И вот, два ногтя сломала. у-у-у-у, — плакала на плече Брежнева Юля.

«Посмотри Викторин, до чего ты девушку довел, — упрекнул Викторина Брежнев. — А все поляки. — неожиданно переключился он. — Что будем делать? — успокаивая ревущую медсестру, которая поспешно натягивала на себя поданный халат, мысленно спросил генсек своего «сиамского брата». — А чего расстраиваться? Ну, упала, ноготь сломала. Купи ей кольцо с брюликом. Как поется в одной песне «лучшие друзья девушек — это бриллианты». На море свози…Думаю, у тебя зарплаты хватит… А лучше поехали, а то на заседание опоздаем. Она и без нас успокоится».

— Юлечка, хочешь, на море поедем? Поплаваем вместе, позагораем. Отдохнем…

— Ленечка, у меня нового купальника нет. А куда поедем? В Сочи или в Ялту? Сейчас там холодно — не сезон. Может в Болгарию на Золотые пески? Мне знакомая рассказывала, какие там пляжи. Просто восторг, — рыдания сразу прекратились, горе было забыто.

— Вот с заседания вернусь и подумаем, — решил Леонид Ильич, делая охране знак собираться.

Все присутствующие на Политбюро заметили, что сегодня «наш дорогой Леонид Ильич» был непривычно возбужден для его нового состояния и резок в решениях. Но его хитрый, прямо таки иезуитский план пришелся по душе даже обиженному за снятие с поста министра иностранных дел Громыко. После Польши обсудили ирано-иракскую войну и возобновление поставок боевой техники Саддаму. Громыко опять резко выступил против, но решающим стало слово Машерова, заявившего:

— Саддам конечно сукин сын, но он за технику платит и против нас воевать не собирается. С коммунистами своими борется… ну, с этим еще разобраться надо. Какие там у него коммунисты, а то Китае, мы знаем, тоже коммунисты… А эти муллы из Ирана нас уже назвали «малым сатаной». Так что, полагаю, надо Ирак поддержать. Пусть платит за оружие и мы ему все продадим. Любой каприз — за его деньги. Пусть воюет.

— Цену на нефть поддерживает, — добавил негромко Громыко. С явно осуждающей интонацией. Но все сделали вид, что не расслышали.

— Что наш «арабский друг» просит конкретно? — решил уточнить Брежнев с подачи Викторина.

Оказалось, что недавано ввязавшийся в войну с Ираном иракский диктатор хотел всего и побольше. От стрелкового оружия, которое иракцы производили и сами, но которого не хватало, до танков, самолетов и ракет. Разгорелся спор, стоит ли давать иракцам относительно современное оружие или им хватит и обычных экспортных образцов. В пылу спора о поляках все, кроме составлявшего протокол секретаря и Брежнева, как-то незаметно забыли.

Но вот получившие кокретные указания, где и что делать и что искать грушники и кагэбисты ничего не забыли…

Войцех Ярузельский, при всем его хорошем отношении к русским, в душе все же оставался истинным поляком, потомком шляхтичей и выпускником школы, в которой всем заправляли католические монахи. Поэтому сейчас новый первый секретарь ПОРП и премьер-министр Польши пребывал отнюдь не в лучшем настроении. Русские действовали непривычно нагло. Их посол разговаривал с Войцехом, словно пахан на зоне с шестерками. Не просил, а просто указывал, что делать. При этом откровенно поддерживал «партийный бетон», как называли в Польше сталинистские, консервативные силы в руководстве партии. К этому добавились еще и действия русской разведки, причем непонятно какой — раньше так не действовали ни ГРУ, ни КГБ. Нагло устроили прямо во время Рождества автомобильную катастрофу нескольким церковным деятелям. А заодно подбросили компрометирующие материалы, что они, оказывается, ехали из католического приюта, где, вместо поздравлений с праздником, занимались непотребными делами с детьми-сиротами. Разразился большой скандал, многие сначала не поверили, но когда на него наложилось разоблачение вожака «Солидарности»…

«Я, нижеподписавшийся Лех Валенса, сын Болеслава и Феликсы, 1943 года рождения, обязуюсь сохранять в тайне содержание моих бесед с сотрудниками служб безопасности. Также обязуюсь сотрудничать со службой безопасности в деле выявления и борьбы с врагами Польской Народной Республики. Информацию я буду передавать в письменной форме. Факт сотрудничества со службой безопасности обязуюсь хранить в тайне и не раскрывать даже семье. Передаваемую информацию я буду подписывать псевдонимом Болек» — Ярузельский запомнил слово в слово прочитанную им лично расписку «агитатора, горлопана и главаря». От кого русские получили эти данные, установить так и не удалось. Но органы безопасности пришлось чистить, причем чистить под присмотром «кураторов» из КГБ, нового министра внутренних дел Мирослава Милевского и представителя «партийного бетона» Мечислава Мочара — бывшего министра внутренних дел, человека КГБ и сторонника решительного подавления оппозиции.

С другой стороны, неожиданные разоблачения привели к резкому падению популярности «профсоюза». Одно дело, когда рабочие под руководством простого электрика из Гданьска совершают революцию против ужасной тоталитарной системы, за «социализм с человеческим лицом». Это очень символично, духоподъемно и призывает к борьбе. Другое дело, когда оказывается, что все это движение используют для непонятных интриг или желающие просто свергнуть нынешнее правительство, или вообще иностранные шпионы из гебни. Такая ситуация обычных людей не вдохновляет. А всякие деятели из КОС-КОР, Державной лиги и Клуба католической интеллигенции притихли после арестов части руководителей и опубликования в печати доказательств получения этими организациями иностранной помощи. Как выяснилось на борьбу с социализмом в Польше шли большие средства, только по официальным каналам было перечислено свыше 90 тыс. фунтов стерлингов.

Потом русские напечатали у себя, а за ними перепечатали и многие газеты мира, отрывки из плана «Полония», одним из создателей и вдохновителей которого оказался покойный антикоммунистический американский политик Бжезинский. Стало ясно, почему вдруг повысились цены, зачем пришлось неожиданно и срочно выплачивать большую часть кредита с помощью СССР (о чем русские тоже объявили на весь мир), почему с такой охотой полякам давали деньги даже банки, обычно не желающие иметь дело с «коммунистическими режимами». Страна оглушено затихла, пытаясь осознать, что произошло, и куда ее тянули прежние власти и бунтари.

Такая ситуация, конечно, Войцеху нравилась, поскольку устраняла возможность прямого военного вмешательства стран ОВД, по примеру Чехословакии. Но методы, но все усиливающееся влияние русских, полное повторение пятидесятых с подчинением поляков русским, вплоть до прямого управления его совсем не устраивали. С другой стороны, всего тысяча арестованных и две тысячи эмигрантов из антисоциалистических организаций и сотня из госбезопасности — не такая уж и большая цена за спокойствие в стране. Не дай Бог, на его место придет Грабский или Ольшовский. Эти, не моргнув глазом, введут военное положение и прольют реки крови, заставив поляков стрелять друг в друга. А вот этого Ярузельский хотел не допустить любой ценой. Черт с ним, пусть посол тайно командует ему. Он посмотрит, что выполнять и как. В конце концов, Польша — суверенная страна…

Звонок раздался внезапно. Войцех, внутренне напрягшись в ожидании очередной неприятности, поднял трубку.

— Слушаю, — по голосу он узнал нового министра внутренних дел. — «Помяни черта, он и появится» — мелькнула мысль.

— Докладываю, — судя по интонации, новости у пана Мирослава были действительно не из приятных. — Сбежал Яцек Куронь. Из четырех наблюдавших за ним офицеров безопасности трое убиты, точнее — отравлены. Один исчез, очевидно сбежал с поднадзорным.

— Понятно. Проведите тщательное расследование. Предварительный доклад жду от вас завтра, в шестнадцать ноль ноль, — голос главы Польши не дрогнул, хотя внутри все кипело. — «Пся крев, русские оказались правы — в самой Службе Безопасности полно предателей!» — Всех посаженных под домашний арест перевести на тюремное содержание.

— Так есть, — по-военному кратко ответил Милевский и положил трубку…

Жить — хорошо, а хорошо жить еще лучше

Как известно, третий закон Ньютона действует не только в физике, но и в повседневной жизни, а уж тем более — в политике…

Санаторий Управделами ЦК КПСС давно не видел такого наплыва высокопоставленных партийных деятелей, причем не в самое лучшее время, можно даже сказать в «мертвый сезон». Начиная от сотрудников аппарата ЦК и центральных комитетов национальных компартий, до бывшего министра иностранных дел, сейчас ставшего всего лишь членом ЦК и Политбюро товарища Громыко и заканчивая даже редко посещавшим санатории «главным идеологом страны» Сусловым. Которые сейчас и прогуливались по заснеженным тропинкам в саду. Снег крупными хлопьями падал на землю, напомнив Суслову, как он начал свою карьеру. «Скрипели новые лапти, подошвы «горели» от усталости. Он шел, словно по раскаленной сковородке, но ничего. Он упрямо наклонял голову навстречу зимней поземке. Поправил старый отцовский шарф, влажные ворсинки лезли в рот, ледяная корка застыла на кромке шарфа, мороз крепчал. Но ничего… ноги переставлял почти автоматически. Впереди в клубах белого, с мороза пара показался город Сызрань. Невольно идти стало легче. Скорее, скорее в тепло. Он шел пешком из своего родного Шаховского, имея за душой только маленький узелок с вещами и справку от комитета бедноты. Шел учиться марксизму-ленинизму. В узелке с вещами лежал потрепанный, с прожженной обложкой томик бородатого Маркса «Капитал». Он зачитывал его, при тусклом, свете керосинки «до дыр». — Суслов улыбнулся, вспоминая. — «Жаль, молодость прошла так быстро. Вот будто вчера, на вокзале в Сызрани он пил горячий, ароматный, обжигающий чай. И не было потом за всю его жизнь вкуснее обычного с хрустящей корочкой, белого с пылу-жару калача. А вот сейчас даже пройти пешком в лес, по грибы — уже проблема. Да в восемнадцать лет…. можно было совершить и не такое. И момент важный, здесь торопиться нельзя». Он искоса посмотрел на идущего рядом Громыко.

— Товарищ Громыко (Суслов вообще всех товарищей по партии, кроме Брежнева, называл по фамилии), - кашлянув, начал Михаил Андреевич. — Холодно, здесь… может быть, пройдем в здание?

— Михаил Андреевич, — улыбнулся бывший министр иностранных дел, — мы быстро все обсудим. Не общий же кризис капитализма обсуждать собираемся.

— … М-м-м, да. Полагаю, замерзнуть мы не должны, — пожевав губами, согласился Суслов. — Вы обратили внимание, как изменилось поведение Генерального Секретаря нашей Партии? Нет?

— Мне кажется, это трудно не заметить. И отнюдь не в лучшую сторону, — резко ответил Громыко, не поддержав излишне неторопливый стиль беседы, навязываемый Сусловым. Который вообще не любил торопиться, все делал основательно и не спеша.

«Любой свой шаг «главный идеолог партии» тщательно продумывает, взвешивает и так, и этак…А по-другому разве удержишься на «Олимпе власти» более тридцати лет? Недаром «Хозяин» — товарищ Сталин, прочил его в наследники. Хотя кто мог знать наверняка, о чем думал «Хозяин»? — промелькнули в голове Андрея Андреевича, наблюдавшего за реакцией собеседника на свое резкое заявление. Суслов насторожено огляделся вокруг, чуть дрожащей рукой поправил очки. Посильнее захлопнул на себе толстое пальто с каракулевым воротником. Зябко повел плечом.

— Вы, пожалуй, правы, товарищ Громыко. Мало того, что товарищ Брежнев несколько… — он опять пожевал губами, — нарушает моральный кодекс коммуниста. Есть сведения, что Леонид Ильич затребовал себе некоторые книги. Не подарочные экземпляры, там к юбилею товарищей. А книг по истории Соловьева, Ключевского, по экономики некоего экономиста — эмигранта Леонова. Фантастов этих… э-э, Стругацких… Стихи Есенина.

Громыко резко остановился.

— Ну, Леня всегда стихи любил и сочинял даже, в молодости… Ну а книги, мало ли…он к Пленуму готовится. Ну, и любитель Леня, …этого дела. Седина в голову, а черт в ребро, как говорится.

— Товарищ Громыко, вы сами-то себе верите? Не стоит вести себя, как на переговорах с империалистами… Думаю, не ошибусь, если скажу. Брежнев за свою жизнь до этого прочитал три книги: Устав КПСС, билет члена ВЛКСМ и члена Партии. И потом…, — Суслов опять подозрительно осмотрелся вокруг. — И потом… Он заказал «Капитал» Карла Маркса и «Экономические проблемы социализма» Сталина…

— Кого? — удивился Громыко. — А это-то ему зачем? Уж не собирается ли…

— Это — идеология, товарищ Громыко, — наставительно поднял палец Суслов. — А покушение на идеологию… И вот здесь надо внимательно, разобраться, что стоит за этим «Капиталом» и… Вы, товарищ Громыко, как верный ленинец, поддерживаете принцип партии — о коллективном руководстве? — он кашлянул, зябко передернул плечами и продолжил, не дожидаясь ответа. — И вообще, это неожиданное омоложение и эти новшества в стиле «кукурузника». Упразднить национальные компартии… Да кто ему это придумал?

— Андропов, — с неожиданно прорезавшейся в голосе злостью ответил бывший министр иностранных дел. — Таблетку в его лабораториях придумали, а все остальное, в этом институте, в котором недавно руководитель в автокатастрофе погиб, — Громыко сделал вид, что вспоминает название исследовательского учреждения. А сам тем временем вспоминал заседание Политбюро, на котором его отстранили от реальной власти. И никто его не поддержал — ни Андропов, ни Устинов. Раньше буквально в рот заглядывали, любое слово ловили и подкрепляли своими аргументами… А теперь вместо него Романов. Да кто он такой, это выскочка? Андрей Андреевич вспоминал, что Григорий Васильевич был несколько ошарашен столь стремительным изменением своей карьеры. После заседания, когда все стали расходиться Громыко задержался и слышал как Ильич, заметив несколько озадаченный и даже недовольный вид Романова, поспешил утешить нового министра:

— Григорий, мы тебе доверили такой ответственный пост. А ты такой кислый. Ленинград не волнуйся, не оставим. Это наш символ и знамя революции. И членом бюро ты остаёшься…

— Вы думаете, товарищ Громыко? — Суслов ответил неторопливо, опять старчески пожевав губами. — Может быть, вполне может быть. Но мы с вами, как два ветерана нашей партии, члены Политбюро обмениваться мнениями о той или иной ситуации в партии. Это реальный социализм, наша ответственная работа. А генеральный секретарь наш так сказать передовой представитель в руководстве страны. Временный представитель…. пока обречен нашим доверием, ну или пока здоровье позволяет. Вы, товарищ Громыко, понимаете, что это разговор сугубо конфиденциальный. О нашем разговоре ни кто не должен знать. Это и в ваших интересах тоже…. Да… И надо решать этот вопрос со всеми заинтересованными товарищами… до Съезда решать.

Громыко молча кивнул и тут же резко повернул к главному зданию санатория.

— Пойдемте, товарищ Суслов. Пора, а то замерзнем, — он подмигнул собеседнику, теперь уже весело улыбаясь.

Два интригана поняли друг друга. Но ни один из них не обратил внимания на окно чердака, в котором торчало что-то вроде недавно появившейся «тарелки» — антенны приема сигналов со спутника…

За океаном к действиям «старого-нового» главы советского государство тоже присматривались, причем, пожалуй, даже более внимательно, чем внутри страны.

До инаугурации оставался почти месяц и поэтому новоизбранный президент жил в отеле «Хилтон», занимая президентский пентхаус. Ну, ему, бывшему актеру, к отелям было не привыкать, а будучи губернатором, он останавливался в не менее роскошных номерах. Так что окружающая обстановка его нисколько не волновала. В отличие от принесенных ему новостей.

— Резко помолодел? — завистливо переспросил он. — Не может быть.

— Это точные данные. Подтверждены всеми возможными источниками. Ходят слухи, что он даже завел себе любовницу, которую посещает не реже двух раз в неделю, — невозмутимо продолжил докладчик.

— Любовница, это конечно хорошо… — протянул еще один из присутствующих, внешне напоминающий ковбоя с ранчо, говоривший с заметным техасским акцентом. — Пусть он и помолодел… Наши фармацевты, конечно, за такое средство миллионы отдадут. Но нам то с этого какой профит?

— Нам? — переспросил докладчик. — Увы, сэр, компрометировать его этими данными мы не сможем. И любовницей тоже. Но вот то, что он делает кроме своих интимных похождений, очень настораживает, сэр.

— Вот, вот, давайте поконкретней, — усмехнулся ковбой.

— Во-первых, наводится порядок в сфере торговли. Как вы знаете, сэр, по делам о коррупции арестовано более десяти тысяч человек, несколько десятков расстреляно. Проводятся расследования также в отношении «теневых дельцов». Это вроде наших бутлегеров времен ревущих двадцатых, сэр, — пояснил докладчик президенту. — У красных весьма неэффективная система государственного производства, как вы знаете. И эти «теневики» спекулируют на неудовлетворенном спросе. Производят пользующиеся спросом товары на государственном оборудовании во внерабочее время и продают. Естественно, вокруг них образовалась криминальная прослойка, как у нас вокруг производителей и покупателей спиртного в двадцатые. Но и это еще не все. Серьезные изменения ожидаются в их партии. На планируемом в феврале съезде должны быть приняты изменения в структуре партии…

— Подождите, Майкл, — новоизбранный президент остановил докладчика. — Какое отношение изменения в структуре имеют к обсуждаемым вопросам? Ну, введут они у себя лишние должности, посадят очередных партийных чиновников на новые места…

— Ронни, ты не прав, — остановил бывшего артиста третий собеседник, до этого молча делавший пометки на лежащем листе бумаги. — У «комми» партия — это в сущности параллельная государственной система управления, причем даже более важная, чем последняя. Так как именно партийные органы решают, кого ставить на государственные должности и справились ли кандидаты с поставленными задачами или нет. И они дублируют и контролируют любые органы власти.

— Дикая система, — пожал плечами новый президент. — Как она может работать?

— Работает как-то, — ответил ему тем же жестом собеседник, давний советник бывшего актера в области внешней политики. — Продолжайте, Майкл.

— Собственно, они фактически упраздняют национальные компартии и тем самым ставят под тотальный контроль национальные республики, которые раньше были во многом независимы от центра.

— Как наши штаты? — поразился Рейган.

— Менее, сэр, но ваша аналогия примерно подходит. Раньше собственные ЦК и собственные партии позволяли республикам самостоятельно решать внутренние вопросы и даже способствовали росту национализма. Чему мы помогали в меру своих возможностей, — улыбнулся докладчик. — Теперь же новые партийные органы будут больше зависеть от Москвы, чем от местных руководителей типа Рашидова или Кунаева. Это секретари национальных компартий, сэр, — пояснил Майкл. — К тому же в новые партийные органы выдвигаться будут не по национальным, а по «идейным» качествам.

— То есть к коммунистической диктатуре добавиться еще и националистическая? — встрепенулся «техасец».

— Не совсем так, сэр. Но вашу мысль можно использовать для пропагандистских целей, сэр, — откликнулся «Майкл».

— Используйте. Вообще, мое мнение, что эта… «империя зла», — зло сощурился новоизбранный президент, — не имеет права существовать. Необходимо усилить давление на красных по всем направлениям, от идеологических до военных. Раз у них столь неэффективная экономика, то гонка вооружений разнесет ее в клочья.

— Вы правы, сэр. По нашим оценкам уже сейчас Советы тратят на военные расходы от сорока до пятидесяти процентов бюджета.

— А надо чтобы тратили до семидесяти, — усмехнулся президент. — Запиши, Эдвин. Это будет одним из приоритетов нашей будущей внешней политики, — тут он вспомнил о чем-то. — Кстати, о внешней политике… Как у нас с Ираном?

— Заложники будут освобождены сразу после инаугурации, сэр. Но наши «контрагенты» хотели бы продолжения поставок и после этого.

— Только по «черным схемам» — вмешался третий — И официально ни президент, ни кто из его кабинета об этом знать не должны. Чисто частная инициатива… Подберите подходящие кандидатуры. А деньги за поставки направьте на оплату внешних операций, которые никак не может одобрить конгресс.

— Хорошо, сэр, — Майкл никаких записей не делал, полагаясь на свою память. — Будет выполнено…

В начале декабря Указом Президиума Верховного Совета СССР кроме первого января выходными были объявлены также 31 декабря и 2 января каждого года. Поэтому сегодня, тридцатого декабря, в конце рабочей смены, когда новое начальство магазина «Три ступеньки» отправилось по домам, в каптерке Сучкова перед праздничным столом собралась компания. Трое: сам хозяин — сторож магазина Сучков Иван Трофимыч, грузчик Гавриила Иванович Лебедь, ну а третьим, естественно, рыжий друг — кот Василий. Грузчик Гаврила, при плотном телосложении, лицом очень походил на известного актера Буркова. Тот же взгляд, как у спившегося интеллигента и красные большие губы.

Заметно было, что в жилище Ивана Трофимыча произошли грандиозные перемены. На стене рядом с портретом генералиссимуса Сталина висела новая фотография. В аккуратной деревянной рамочке под стеклом висел портрет Генерального секретаря в мундире со всеми орденами и регалиями. Сучков ежедневно по несколько раз на дню надраивал стекло на фото. И портрет Брежнева, казалось, лучился светом, так блестело надраенное стекло. Кроме того, в каптерке появилось два новых стула из директорского кабинета. Как только бывшую директрису Лозинскую уволили, сторож не растерялся и обзавелся мебелью. Хоть клок с «паршивой овцы». В углу на тумбочке появился телевизор «Рубин 102». Старенький, черно-белый аппарат, работал исправно, правда бледновато показывал. Телевизором ветеран разжился тоже после смены руководства магазина. Телевизор списали, но выбросить вещь сторож не дал, в жизни, в смысле ему, телевизор ещё послужит.

Да и на столе теперь наблюдалось кулинарное произведение, не уступающее лучшим натюрмортам фламандской школы. Тут были и баночка золотистых шпрот и, в окружении колечек лука, царица закусок- селедочка. Лежала и столь любимая сторожем сырокопченая колбаса, и ароматная ветчина, и курица с румяной хрустящей корочкой. Присутствовал и король русского застолья — дымящийся, рассыпчатый картофель. Стояло и нашпигованное чесноком, густо посыпанное перцем сало, присутствовали и соленые огурчики. В центре стола гордо, Шуховской башней, возвышалась новая водка — «Брежневка». Рядом присоседилась, в синей пиале взятой у мясника Шоты, содержимое баночки красной икры. А на большой тарелке с золотистой каемочкой, лежали истекающие жиром, толсто порезанные куски балыка. Запах от него был просто умопомрачительный. Сидевший за столом Лебедь сглотнул подступившую слюну. В животе радостно «включился подсос», есть захотелось много и сразу. Кот Василий, уже давно наплевав на условности, ел под столом кусок ветчины и урчал от удовольствия. Худые, с выступающими ребрами бока проглота восторженно вздымались. Ну может же быть праздник и у кота?

Сучков сидел за столом в своем обычном пиджаке, но он был отстиран, отутюжен, заплаты на локтях обновлены. Хозяин сиял, будто новенький пятак. Иван Трофимыч встал, гордо взглянул на надраенную, как у кота яйца, медаль на пиджаке. С торжеством во взоре окинул стол, сглотнув слюну. Взял слегка дрожащей рукой стакан с водкой. В другой руке держал вилку, с нанизанным куском сала. Старик волновался, столь обильный и богатый стол, обязывал сказать особенную, торжественную речь.

Увидев, что хозяин взял стакан, грузчик поспешно наполнил свой и в нетерпении, ожидая, когда можно будет выпить и закусить, уставился в рот Сучкову. Ветеран выдержал паузу.

— Проводим сегодня старый год и встретим завтра новый. И выпьем…, — он наморщил лоб, высоко подняв стакан, выдохнул. — За нашу победу. За партию и за нашего…, - тут рука ветерана дрогнула, голос завибрировал, а по щеке потекла скупая мужская слеза. Сучков уронил вилку, полез в карман, достал не первой свежести носовой платок, с силой протер глаза, — за нашего генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева. Пусть живет долго.

Зазвенели, столкнувшись, стаканы. Друзья дружно опрокинули внутрь их содержимое. Закусили. Помолчали. Потом наполнили по второй. Теперь уже говорил гость. Выпили за хозяина стола. Лебедь безжалостно выломал из тушки курицы ногу, и, уже жуя, начал:

— Трофимыч, ну расскажи, чего тебе в комитете ветеранов сказали?

Эту историю, о том, как ходил ветеран органов в комитет ветеранов знал весь магазин. И все слышали эту историю не по одному разу. Но, надо же сделать приятное хозяину. У сторожа радостно блеснули глаза.

— Я не рассказывал? Ну да так и быть — повторю. Встретили, как полагается. И цветы вручили. И вот — обвел широким жестом стол — продуктовый набор дали,бесплатно, как ветерану войны. А главное. — Ветеран полез во внутренний карман пиджака. Достав большой конверт, разгладил, бережно достал лист. Голос опять дрогнул. — Главное — письмо. Сам генеральный секретарь ЦК КПСС лично меня поздравил! — Иван в очередной раз, взволнованно, сквозь слезы, зачитал текст поздравления. А действительно, приятно было ветерану. И уважение проявили, и заботу. Такие письма и заказы получили все ветераны войны. Это дело держал на контроле сам Брежнев.

— И пензию увеличили! — Ветеран поднял палец к верху. — С первого января на тридцать два рублика.

Грузчик тем временем, пробуя то одно, то другое, насыщался. Выпили и по третьей.

Кот Василий, окончательно обнаглев, залез на диван и уже норовил стырить кусок балыка, прямо на глазах у «собутыльников». Получив слегка по носу, обиженно мяукнув и завертев головой, кот зашел с другой стороны. Запрыгнул на подоконник и, прячась за банку с красными гвоздиками, лапой утянул кусок курицы. Вокруг одиноко горевшей на длинном двужильном проводе лампочки, как пират в море, кружила осоловевшая от запахов муха. Она стала «четвертой» на вечеринке близких друзей. Ну и назойливая попалась. Все норовила сесть то на стол, то на голову ветерана НКВД. Удача пока сопутствовала ей. Сучков нетерпеливо отмахнулся вилкой от приставучего «пирата». Жирная капля с куска селедки упала прямо на грудь. По пиджаку расплылось блестящее пятно. Ветеран расстроено засопел. Лебедь указал вилкой на портрет генсека на стене. С усилием сглотнул, собрался.

— Да…, но…, поздравление это, конечно, хорошо… но… круто взялся Брежнев. Я вон вчера побежал в соседний магазин, чешскую обувь выбросили. — И, задрав ногу, продемонстрировал красивый ботинок сорок пятого размера, с толстой подошвой, — остановили двое из органов. Прямо подступили на улице и «пожалуйста, ваши документы, куда идем?». Хорошо не далеко от магазина дело было. Отпустили, но записали. Вот это как понимать?

Сучков положил вилку, вытер тыльной стороной ладони губы. Грозно шевельнул бровями, строго взглянул на гостя.

— А ты, Гаврила, что такое круто не знаешь. Настоящего порядка и не нюхал. Вот при Иосифе Виссарионовиче, царство ему Небесное, был порядок. Всякую шушеру бандитскую прямо на месте преступления к высшей мере, в расход пускали. А сейчас? И правильно останавливают, а то только по магазинам и шляются, интеллигенция, мать её. Работать никто не хочет. Ты, Гаврила, чего не понимаешь, не рассуждай. Может только сейчас и почувствовали все мы, что значит порядок в государстве. Сколько всяких начальников — пустобрехов, что с места на место бумажки перекладывали, уволили? — Ветеран постучал себя по загривку. — Пусть теперь узнают, каково оно, своим потом и кровью хлеб зарабатывать. — И, как на икону, перекрестился на два портрета. — Слава богу, сподобил Господь увидеть, как опять в стране порядок наводят. Дай Боже Брежневу доброго здоровья!

Неугомонная муха, выписывая зигзаги, спикировала на стол. Но удача явно отвернулась от нее. Меткое желтое око уловило в полете мухи попытку покушения на куриное крылышко, что сиротливо лежало у края блюда. Тут горячее сердце Василия не выдержало. Что ни говори, а хищник есть хищник. С яростным воплем кот бросился на коварного врага. «Пират» погиб, не успев понять за что, но и роскошный стол подвергся почти полному разрушению. Василий дал стрекача под диван. Сучков и Лебедь долго кричали и плевались. Однако твердая рука ветерана успела подхватить и спасти бутылку. Порядок был наведен быстро, да и к общей радости водочка уцелела. Друзья выпили еще по одной.

В подсобке зазвучала в два голоса песня.

— «Реве та стогне Днипр широкий»

Самое важное из искусств

Николай Николаевич Месяцев, бывший член партии, бывший посол СССР в Австралии, бывший председатель Гостелерадио Союза, а ныне простой беспартийный старший научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам, готовился к поездке на работу, когда раздался продолжительный телефонный звонок. Николай Николаевич чертыхнулся про себя, но в конце концов не выдержал и взял трубку.

— Алло?

— Товарищ Месяцев? — тон голоса неведомого собеседника был подчеркнуто нейтрален. Словно говорил какой-нибудь робот из фантастических произведений, а не человек.

— Да, это я. С кем имею честь…

— Это говорят из секретариата ЦК. С вами хочет встретиться товарищ Брежнев. Автомобиль выехал, на работу мы сообщим, — пожалуй, такую манеру вести разговор Николай мог бы счесть и хамской, но вот само содержание… Его пробила неожиданная и внезапная дрожь. С чего это он вдруг понадобился так экстренно, да еще самому Леониду Ильичу?

— Я вас понял. Но…

— Партбилет вам возвращен решением Комитета Партконтроля вчерашним числом, — перебив Месяцева, так же холодно проинформировал голос. — Получите на проходной.

Автомобиль действительно ждал у подъезда дома и, чудеса иногда случаются, новенький партийный билет с его фотографией, явно взятой из личного дела, лежал в проходной Боровицких ворот.

— Входи, Коля, — вид Брежнева вызвал у вошедшего в кабинет Николая ступор. Это был не Брежнев. Вернее это был Брежнев, но не тот, которого он видел перед роковой ссылкой в Австралию. Тогда перед ним сидел… нет, восседал монументальный, величественный начальник, снизошедший к побежденному, и лениво цедящий слова. А сейчас… Этот Брежнев напоминал самого себя в пятидесятые — молодого, открытого, искреннего. Генсек помолодел даже внешне. Глаза лучились какой-то непонятной внутренней усмешкой. Месяцев неожиданно вспомнил ходившие в институте

— Неплохо выглядишь, Коля, неплохо. И это хорошо, — дожидаясь, пока Месяцев усядется, а секретарь расставит принесенное печенье и чашки с чаем, Брежнев откровенно изучал своего собеседника. Изучал, словно увидев впервые. — Ты же знаешь мое отношение к тебе, — улыбнулся Ильич. — Оно всегда было добрым. Но тогда сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это действительно было не мое личное решение, а мнение Политбюро… Я думал что ты просто поедешь года на два, а там мы тебя вернем обратно; поэтому и дал тебе мой личный код для шифротелеграмм. Почему ты им не воспользовался в критических обстоятельствах?

— Кхм, — кашлянул Месяцев. — Я телеграфировал, но ответа не получил…

— Понятно, — Брежнев подвигал бровями, взял ручку, что-то пометил в блокноте. — Разберемся. Действительно разберемся, ты не думай, — заметив недоверчивый взгляд Николая, искренне подтвердил он и пристально посмотрел глаза в глаза. Месяцев вдруг почувствовал, как из глубины карих глаз генсека, на него смотрит некто другой. От этого ощущения побежали мурашки по спине, и на голове зашевелились волосы. Почти животный ужас овладел Николаем. Он практически не понимал, что говорит ему Брежнев. Сквозь привычную телесную оболочку, из немыслимой глубины, к разуму прикасалась другая воля, и другая сущность. Месяцев с трудом подавил в себе желание закрыть глаза, лицо, лишь бы не видеть этот взгляд, и не слышать голос. Он взял себя в руки и остался сидеть, стараясь успокоиться.

— … вот эту контору мы и хотим тебе поручить. Потому что как правильно нас учил товарищ Ленин, из всех искусств для нас важнейшим является кино. Ты, как, Коля, согласен?

— Извините, Леонид Ильич, не понял, — ответил Месяцев. И опять увидел тот же непонятный взгляд Генсека. Который тут же сменился обычным, слегка озабоченным.

— Ты не болеешь часом? — озабоченно спросил Брежнев.

— Нет, нет, что вы. Просто неожиданно все это. Никак не соберусь…

— А-а. Тогда понятно. А я уж испугался. Смотрю, ты весь как-то напрягся и побледнел. Но ничего, ты главное не стесняйся. Мы тебе время на подлечивание дадим, и условия создадим. Обязательно мой прямой номер телефона получишь. Главное, что мы от тебя ждем — постараться повторить твои достижения шестидесятых, но на новом уровне. Нам надо много телевизионных и радиопередач, много новых фильмов. Но при этом нам нужны хорошие и увлекательные передачи, нам нужны отличные и интересные фильмы. А ты, кстати, что это ко мне на «вы»? Мы же с тобой старые друзья, так что переходи-ка на «ты». И так ты мне не сказал главное — согласен?

— Конечно, Леонид Ильич, согласен, — выдавил Месяцев.

— Ну, вот и хорошо, — усмехнулся Брежнев. — Как говорится, жених согласен, родители невесты тоже, осталось уговорить невесту. Но смотри, Коля. Задача у тебя очень и очень важная. Необходимо сделать наше телевидение и радио лучшими в мире. Как ты думаешь, что должно делать телерадиовещание?

— Задача телевидения и радио, по моему глубокому убеждению, — ответил Николай, — состоит в служении человеку труда, раскрытию его нравственной красоты, устремленности к возвышенной цели; в том, чтобы быть с ним — человеком — в постоянной взаимосвязи, а через него — со всем народом: его социальными слоями, этносами, поколениями…

— Это ты хорошо сказал. Только учти — не стоит это делать прямолинейно, как в шестидесятые. Народ сейчас иной, простая пропаганда им воспринимается в штыки. А у нас, понимаешь, привыкли агитки снимать и халтурить. Так что думай и думай, как все это изменить… Твоя задача — создать такие передачи и фильмы, которые ненавязчиво будут проводить эти мысли в массы. Не лозунгами, не прямолинейными агитационными фильмами в стиле «Большой семьи»[1]. Хотя, наверное, и такие нужны. Но в первую очередь фильмы должны быть захватывающими, интересными своей интригой, а не простым пересказом технологии литья стали и отбрасывания шлака. И еще… — генсек опять подвигал бровями. — Маловато у нас интересных фильмов о войне и военных. Даже про Великую Отечественную снимают плакаты. А уж про нынешнюю армию… А для молодой аудитории надо побольше фильмов о военных приключениях и интересной фантастики. Например, такой — генсек, хитро улыбнувшись, протянул будущему начальнику Гостелекинорадио стопку отпечатанных листов. — Мне тут, понимаешь, один товарищ рассказал увиденный за границей фильм. И мы с ним подумали, что если его переделать под наши реалии, то вполне можно и у нас снять. И название такое интересное — «Назад в будущее» и смысл в том, что каждый из нас, и все мы вместе творим свое будущее. Прикинь, кого можно будет взять из сценаристов и как это все переделать, чтобы интересно смотреть было и для наших зрителей подходило. Чтобы не хуже, чем «Семнадцать мгновений…» получилось. Ты же этот фильм смотрел? — Николай кивнул. — Во-от! По информации Гостелерадио только во время первого показа картину посмотрели более двухсот миллионов зрителей. Фильм настолько захватил наших людей, что во время её трансляции улицы городов пустели — все внимание жителей в это время было приковано к телевизионным экранам. Во время показа коммунальные службы фиксировали уменьшение потребления воды и электричества. Более того, мне тут Николай, ну Щелоков, — счел нужным уточнить Брежнев, — официально докладывал, что было отмечено значительное снижение уровня преступности по всей стране. Даже воры, жулики и бандиты с огромным интересом наблюдали, как Штирлиц выпутывается из коварных сетей врагов и как изящно обводит вокруг пальца начальника тайной полиции Мюллера, — воодушевление Леонида Ильича казалось искренним, но что-то мешало Месяцеву поверить в его полную искренность. Мешали, похоже, воспоминания о том, как с той же самой должности, на которую возвращают сейчас. Сняли, невзирая на все успехи, о которых сейчас вдруг вспомнили. Он неожиданно припомнил, как тогда Шелепина, считавшегося главой группы молодежи в ЦК и реальным претендентом на пост генерального секретаря, тот же Брежнев и сего соратники отодвинули на второстепенные роли. А его, Николая, считая сторонником Шелепина, отправили послом в далекую и никому не нужную Австралию. А потом его сняли и с поста посла в Австралии, а заодно выгнали из партии после гибели в автомобильной аварии нетрезвого молодого сотрудника посольской резидентуры КГБ Михаила Цуканова[2]. При полном невмешательстве этого же Брежнева.

«Может быть, стоило отказаться?» — подумал Месяцев. Но неожиданно уловил изучающе- острый взгляд Брежнева и тут же отбросил эту мысль.

— Так, — вдруг прервал свой рассказ Брежнев. — Смотрю ты, Коля, мне не веришь. И обижаешься за прежнее. Давай-ка вот что… Сейчас выпьем чаю, передохнем от дел. Перекусим, а потом еще поговорим.

Вызвал звонком помощника и попросил принести чаю и бутербродов.

— Или ты будешь кофе? Попробуй нашего салями, обязательно, — предложил Брежнев Месяцева. Со вкусом выпил чашку чая, закусив нессколькими бутербродами. Месяцев несколько смущенно последовал его примеру, но потом неожиданно для себя самого почувствовал аппетит.

— Ты, Коля кушай, не стесняйся, — с явным удовольствием наблюдая, как гость угощается бутербродами, поощрил его Брежнев. А пока он выполнял наказ генсека, Брежнев зубочисткой начал ковырять в зубах, в процессе очистки, с интересом рассматривая добытое.

«Ну, Ильич запустил хозяйство, тут цельный мясокомбинат можно открыть, ну, в крайнем случае — цех. А воняет-то как…, - развеселился Викторин.

— Тебе, Витюша, легко смеяться. А мне, между прочим, челюсть в Отечественную войну на Малой земле поранило. Сколько лет мучаюсь. Да, кстати, это ранение я получил, защищая и такого паразита как ты. Здоровья не жалел, за ценой не стоял, смерти в глаза глядел. Наши врачи и немецкие мне челюсть делали, но все равно, уже как мама родила не вышло. Вот все время и шлепаю челюстью, а всякие оппортунисты и буржуазные подпевалы надсмехаются. Пошел ты на…. И говорить с тобой не буду буржуйский подпевала. — ответил обиженный на злую шутку над «зубной проблемой» Брежнев.

— Ну, прости, Ильич, я не прав, извини честное слово. Я тебе компенсирую моральные издержки.

— Чего?

— Займусь усиленным восстановлением сосудистой системы, и других особенно нужных тебе, ну ты понимаешь, мест организма. Мир?

— Ну, если восстановишь. Посмотрим на твое поведение.

— Восстановлю, не сомневайся, — успокоил его Виторин. Потом, вспомнив, о чем разговаривал его «шеф» с гостем, он вспомнил некоторые идеи из будущего телевещания, ставшие популярными в конце восьмидесятых. И р ассказал о них Леониду Ильичу.

— Немлохо, неплохо. Вот и предложу эти идеи Николаше», — согласился Брежнев.

Разговор продолжался еще несколько часов, после чего машина отвезла Николая Николаевича домой, к заждавшейся супруге.

Еще через несколько дней у Гостелерадио СССР появился новый начальник. А потом начались неторопливые и незаметные вначале перемены.

Сначала телевидение неожиданно начало работать в невиданное ранее время, с шести часов утра. Одновременно с исполнением гимна СССР по радио включалась запись оркестра по телевизору. Викторин, вспоминая обычную программу передач восьмидесятых, представлял, как сильно пришлось напрячься Гостелерадио с содержанием передач. Но Месяцев достойно справился с этой сложнейшей задачей. Утром два часа шло представление с названием «Доброе утро, страна». Начавшись, как простое повторение вечерних новостей с вставками музыкальных номеров, оно постепенно превращалась в современную двухчасовую увлекательно-развлекательную передачу с новостями вперемешку с музыкальными номерами, шуточными заставками, отрывками концертных выступлений, мультфильмов и живых персонажей в коротких интервью. Особую популярность приобрели именно эти интервью, представлявшие собой бытовые сценки, снятые в самых разных условиях по всей стране. Оказалось, что необычайно почетно сказать: «Привет, страна!» — прямо от какого-нибудь станка или из-за руля выходящего в рейс автомобиля или самолета. Выполни план, предложи реально работающее рацпредложение — и сможешь сам поздравить с экрана родственников и знакомых за отпущенные на это одну-две минуты. Заканчивалась передача обязательным показом комплекса утренней гимнастики, выполняемого кем-нибудь из знаменитых спортсменов. Днем, в обычные дни, явно для пенсионеров и домохозяек, кроме повтора вечерних фильмов, в ход пошли театральные постановки, причем всякие «Гамлеты» и «Джульетты», «Веселые вдовы» и прочие оперетты Кальмана получались на советской сцене удивительно недурно. В девятнадцать — девятнадцать тридцать начинался фильм. Причем часто шли не приевшиеся производственные картины, а что-нибудь новое и интересное. Начиная от детектива «Следствие ведут Знатоки», новейшего сериала «Государственная граница» до фантастического кино «Туманность Андромеды» или нового, только что снятого многосерийного фантастического фильма по популярной книге знаменитых фантастов братьев Стругацких «Обитаемый остров». Приключения космонавта Максима Каммерера на планете, пережившей ядерную войну, неожиданно понравились даже Леониду Ильичу. Во внутреннем диалоге с Викторином Брежнев заметил, что это — настоящий коммунист в подполье во время Гражданской войны. А его соратников — «выродков» из Сопротивления назвал эсерами, готовыми на громкие теракты ради своего понимания справедливости и ничего не понимающих в законах развития общества. Единственное, что раскритиковал Брежнев — слишком короткие серии. Пришлось Месяцеву объяснять Генеральному, что иначе коллектив просто не успевает выпустить следующую серию к требуемой дате. Популярности «Семнадцати мгновений» «Остров» так и не достиг, но пользовался заслуженным успехом.

Кроме фильмов, большой популярностью продолжали пользоваться передачи «Международная панорама», «Что? Где? Когда?», «Клуб кинопутешествий». В дни школьных каникул утром, перед повтором вечернего взрослого фильма, и около пяти часов вечера шли фильмы для школьников, в том числе очень популярный польский сериал «Четыре танкиста и собака», «Приключения неуловимых», сказки народов мира, сборники мультфильмов. Ну, и конечно каждую субботу Леонид Ильич с нетерпением ждал восьми часов вечера, чтобы посмотреть свой любимый телевизионный театр миниатюр — «Кабачок «Тринадцать стульев». Впрочем, в этом Генсек был не одинок. Передача пользовалась таких успехом, что участвовавших в ней артистов обычно вспоминали именно под фамилиями персонажей, а не под настоящими именами.

Второй канал телевидения, появившийся во многих районах, днем обычно показывал научно-популярные и спортивные передачи, а вечером — передачи местного телевидения.

Третий канал был чисто спортивным, но пока он охватывал только европейскую часть страны и то не полностью. Планировалось, что за пару лет три канала будут транслироваться на всей территории страны, а местные телецентры появятся в каждой республике, включая автономные и даже в областях, в первую очередь, в РСФСР.

На радио изменений было меньше, но кроме обычных радиостанций, появилась музыкальная молодежная радиостанция, передающая легкую музыку двадцать четыре часа в сутки. При этом, кроме советских вокально-инструментальных ансамблей, она транслировала и зарубежные мелодии. Причем в сопровождении легких шутливых комментариев, дающих «идеологически правильные» объяснения текстов песен. Поскольку они отличались от обычных скучных дидактически-назидательных передач, молодежь охотно слушала эту радиостанцию, называвшуюся просто и незатейливо «Музыка». Слушала и незаметно для себя впитывала правильную точку зрения.

[1]Советский фильм, 1952 г.

[2]Сын Г.Э. Цуканова, влиятельного помощника Л.И. Брежнева

Бульдоги в горах и пустынях

Бульдоги в горах и пустынях[1]

Задыхаясь, с хрипением втягивая обжигающий разряженный воздух измученными легкими, почти ничего не видя сквозь заливающий глаза едкий пот, Рыбаков с наслаждением уловил команду привал. Свалился на чахлую траву, сбросил горячую, несмотря на отнюдь не летнюю погоду, изнутри каску. Расстегнул замки бронежилета. Бежавшим вместе с ним прапорщикам и срочникам было явно легче, они перешучивались пусть и срывающимися от усталости голосами, кое-кто даже закурил. А Рыбакову хотелось только лежать, смотреть в чужое, непривычно багровеющее небо и ни о чем не думать. Совсем стало бы хорошо, если бы можно было глотнуть воды, какой угодно, пусть даже из болота. Но воды не было. И не будет до самого обеда. Закалка, товарищи… и тренировка, куда же без нее.

От стрельбища донесся треск стрельбы из автоматов. Коротко пророкотал АГС.

— Ну и как тебе, старшой? — К Рыбакову подсел капитан Мальцев, назначенный недавно командиром группы спецназовец из-под Минска. — Готов к труду и обороне?

— Привыкаю понемногу. Восстанавливаюсь…

— Вот-вот! Быстрей привыкай. Надоело мне за всех работать, — нравоучительным тоном произнес группник. И тут же встал. — Отдохнули? Вперед, вертолеты ждут!

«Трех, а позднее пятикилометровый кросс для разминки, по полчаса завтрак и ужин, час на обед, а там — разнообразные занятия: изучение материальной части со стрельбой, преодоление полосы препятствий, с каждым днем за все меньшее контрольное время… Боевая подготовка в составе боевой двойки и тройки, а потом и группы, либо изучение или практические занятия по вождению легковушки, грузовика, мотоцикла, бронетранспортера, боевой машины пехоты, занятия по рукопашному бою, ужин, а там либо отдых и отбой, либо все то же самое в ночном варианте. А еще — принципы организации засад на различной местности и, соответственно, признаки по которым можно обнаружить вражескую засаду. Установка минно-взрывных заграждений. Кроме того, в специально освобожденных старых домиках, в том числе одном европейского типа, отрабатывались передвижения в здании при его зачистке, прохождение и досмотр комнат и углов. И так каждый день, без выходных, по двенадцать часов в сутки минимально. Гоняли их так, словно завтра их бригаде предстояло в одиночку противостоять всем армиям НАТО.

Зато кормили бойцов разнообразно и до отвала, по специально разработанным высококалорийным рационам, всякие фрукты грудами лежали на подносах в столовой. А в магазинчике военторга при части свободно и недорого продавались дефицитные магнитофоны, приемники и даже водка. Впрочем, пить особо никто и не пил — не до того…»

Оторваться от воспоминаний, помогающих перенести нагрузки во время бега к посадочной площадке, помог рев вертолетных двигателей.

Несколько Ми-8 стояли наготове, запустив моторы и раскручивая винты.

— На посадку! Быстро, быстро, развиздяи! — стараясь перекричать рев турбин, командовал Мальцев.

Загрузились даже быстрее норматива, на взгляд Антона. Рев турбин в салоне был почти не слышен, но что его усиление можно было различить даже здесь. Вертолеты словно прыгнули в синее небо и растворились в нем.

Обогнув несколько гор, вертолеты появились над каким-то склоном, поднимая снежную пыль. В десантных отсеках замигали красные лампочки, подавая сигнал на высадку. Вертолеты не стали даже зависать. Они просто снизились до предельно малой высоты и уменьшили скорость. Сдвинулись боковые двери и спецназовцы один за другим стали выпрыгивать на каменистый заснеженный склон. Земля тяжело ударила по подошвам ботинок, но Рыбаков устоял на ногах. Рядом с ним приземлялись остальные «пассажиры» его вертолета. Кто-то не удержался на ногах и несколько раз кувыркнулся в снегу, поднимая вверх снего-пылевую завесу. Впрочем, он тут же вскочил и, слегка прихрамывая, помчался вперед, догонять уже свернувшихся вколонну по одному сослуживцев.

Первым шел Семен, по кличке Тула, сапер. Он шагал осторожно, внимательно рассматривая перед собой слегка заснеженную поверхность. Конечно, на такой устроить минно-взрывное трудновато, но… чем черт не шутит… За ним, отстав на пару шагов, шел пулеметчик Степан, по кличке Жабо. Кличка эта пошла не от того зеленого и прыгучего животного, и уж тем более не от названия фигурного средневекового воротника, а от сокращенной фамилии знаменитого в свое время силача, двукратного Олимпийского чемпиона, штангиста Жаботинского. Степан по фигуре знаменитому спортсмену уступал, а вот насчет силы Антон спорить с кем-нибудь бы зарекся. Ибо пулемет ПКМ и несколько лент к нему Степа нес легко, словно играючи. За пулеметчиком шел сам Антон, а за ним, ощетинившись во все стороны стволами автоматов — остальные.

Внезапно Тула поднял руку, падая, и все, включая Рыбакова, без слов бросились на землю. Все немедленно открыли огонь, обстреливая валуны одиночным, но скорым огнем. Никто не дожидался, пока начнут рваться взрывпакеты, пока в них выстрелят. Все знают, где может скрываться засада и готовы поразить его первым. Пулеметчик добавляет в общую мелодию свою ноту, выпалив длинную и несколько коротких очередей. «Засада», едва успев открыть «огонь», уничтожена.

— Прекратить огонь! Оружие на предохранитель!

«Все. Учебный бой закончен и теперь их ждет разбор на месте, дорога домой и окончательное подведение итогов после позднего обеда, ну или раннего ужина. А там чистка оружия, личное время и подготовка к завтрашнему учебному дню».

— Старших лейтенантов Рыбакова и …, капитанов…, к майору Бергу! — донеслась до него команда.

«Что-то новенькое. Неужели… боевые? — промелькнула мысль. Антон забросил автомат за спину и бегом поспешил к стоящей неподалеку группе офицеров полевой афганской форме, впереди которой стоял майор в советском камуфляже «Березка», несколько неуместном среди заснеженных скал.

— Товарищ майор, старший лейтенант Рыбаков по вашему приказанию прибыл! — доложил Антон.

— Вольно, товарищ старший лейтенант. Познакомьтесь, — майор показал на стоящего рядом офицера в афганской форме, белокурого, с правильными европейскими чертами лица, почему ассоциировавшимися с кинофильмами о войне.

— Старший лейтенант Рыбаков, — представился Антон, протягивая руку.

— Рад познакомиться. Оберлейтенант Хубе, — крепко пожимая руку, ответил незнакомец по-русски с небольшим, едва заметным акцентом.

— Ваш отряд будет действовать в одном районе с отрядом товарища Хубе. Поэтому начиная с завтрашнего дня отрабатываете взаимодействие в течение трех суток и приступаете к выполнению боевых задач, — уточнил майор.

А потом началась боевая работа.

Бригада спецназа, в которой теперь служил Рыбаков, должна была пересечь движение нелегальных караванов в районе пустыни Регистан и немного севернее ее. С северной частью зоны ответственности вопрос решался довольно просто — это была обжитая местность, в которой проходили основные караванные пути. Поэтому «духи» обычно, без всяких изысков, перевозили оружие и боеприпасы на автомобилях «Симург» по проселочным дорогам. Такие машины везли по дорогам до двух тонн груза и всего лишь несколько грузовичков могли удовлетворить потребности целой банды на месяц, а то и более.

Однако это позволяло довольно легко обнаружить караван с вертолетов и уничтожить его ударом с воздуха, или высаженной на его пути засадой. Тем более, что теперь для легальных караванов организовывалась охрана мотострелками «на броне», при необходимости — даже с контролем пути вертолетами.

Однако оружие по-прежнему поступало к разрозненным, но еще боеспособным бандам душманов. И наркотики все также уходили в Пакистан, где превращались в валюту, необходимую для закупки новых партий оружия и боеприпасов. И неизвестно, как бы повернулось дело, если бы в один прекрасный день комбат Мальцев не привез в отряд некую бородатую личность. С закатанными рукавами рубашки и буйной растительностью на лице, гость производил сильное впечатление. Перевязанный красным платком, как пират, он и походил на одного из грабителей морей.

— Знакомься. Это Маланг, — Мальцев представил Рыбакову бородача. — Прекрасно знает пустыню.

Имя афганца несколько напрягло Антона, поскольку лидером ИПА в провинции был мулла Маланг. Но, как выяснилось при знакомстве, это был заместитель вождя одного из племен белуджей и к своему печально известному тезке отношения не имел. Поздоровались, причем приезжий не только пожал руку по-русски, но и сказал: «Здравствуйте» почти без акцента. Правда, почти сразу выяснилось, что это практически весь его русскоязычный словарь, если не считать четырех слов относящихся к купле-продаже, поэтому Рыбаков вызвал Тулу, который кроме саперного дела, как оказалось, отлично знал фарси. А Маланг на фарси говорил, и неплохо. Антон же фарси не знал, а его пуштунский словарь был богаче, чем у афганца русский, лишь на несколько прикладных военных терминов.

— А причем здесь пустыня? — поинтересовался Рыбаков у Мальцева, но ответил Маланг, прослышавший перевод Тулы.

— Теперь «духи» боятся возить оружие по привычным маршрутам. Поскольку «шурави» в пустыне почти не работают, а если и работают, то днем и с вертолетов, «духи» решили по ночам перебрасывать оружие и боеприпасы, которые доставляли в какой-либо приграничный афганский кишлак на машинах из Пакистана. В кишлаке караван перегружали на верблюдов, и ночами переправляли через пустыню, выходя в районе кишлаков в нескольких десятках километрах от южных окраин Кандагара и его зеленки, — перевел его слова сапер.

— Понятно, спасибо.

— Маланг готов указать ключевые точки, где можно перехватить караван, — продолжил переводить Семен.

— Это очень хорошо. Проводите товарища Маланга в столовую, угостите с дороги, а мы пока поговорим, — резюмировал Мальцев. Импровизированное совещание закончилось быстро. Сошлись на том, что, как только у Маланга появляется интересная информация о движении каравана с оружием и боеприпасами, он приходит к Мальцеву. А затем они вместе приезжают в отряд, где Маланг остается и готовится с группой спецназа на выход в качестве проводника. Но для начала решили отработать без проводника, просто для проверки достоверности данных. Мальцев попросил Маланга дать в ближайшее время наводку на караван, а Антон организует выход группы.

На этом и разошлись.

Первые данные поступили через два дня. Поскольку все было согласовано заранее, на подготовку к выходу ушло меньше двух часов. На боевые уходила вся группа — шестнадцать человек. Боевиков ожидалось в три, а то и в четыре раза больше, но никого не смущало. Уже был опыт, спецназ порой воевал и при раскладе «один против десятерых». Первую подгруппу вел сам Рыбаков, вторую — прапорщик Игорь Шимский, его заместитель. С собой взяли сухпай на сутки — весьма скромно, даже рискованно, учитывая, что сидеть в засаде надо было до появления каравана, а сколько его придется ждать, никто сказать не мог. Но предпочли взять больше патронов, руководствуясь вбитым при обучении правилом: «Патронов бывает смертельно мало, очень мало и мало — но больше просто не унесешь». Учитывая, что высадка с вертолетов планировалась в километрах двадцати от места засады, рюкзаки набили до последней возможности. Хотя пару дней можно и вообще поголодать, в пустыне большей проблемой была не еда, а вода. Поэтому воды с собой взяли на все время выхода, используя все фляги и несколько трофейных бурдюков.

На посадочной площадке их уже поджидали два вертолета, транспортно-боевые Ми-8, получившие в бригаде прозвище «верная восьмерка» из-за номера модели истандартной нагрузки в 8 человек, которую вертолетчики ограничивали из-за гористой местности. Взлетели немедленно, на полпути к ним присоединились два увешанных оружием «по самые брови» «крокодила», они же, по слухам — «адская колесница», Ми-24. Боевые вертолеты шли впереди и чуть выше, готовые в любой момент обрушить лавину огня на землю. Но в этом полете пострелять им не пришлось — пустыня была как и положено пустыне — пустынна, хотя Антона не оставляло чувство, что за ними внимательно наблюдают откуда-то снизу.

Высадились в намеченном районе так же без происшествий. И пошли, стремясь к вечеру достичь указанной агентом точки. Ходьба по пустыне, несмотря на все тренировки и подготовку, оказалось отнюдь не легкой. Надо признаться, что несколько раз Рыбакова посещали нехорошие мысли, что они никогда не дойдут до цели. А если и дойдут — ничего не смогут сделать из-за опустошающей усталости. Но дошли и даже сумели замаскироваться, укрывшись под заранее приготовленными накидками. Лежать под ними на раскаленной за день земле, обливаясь потом, было не менее мучительно, чем идти. И долго, как честно признавался себе Антон, они бы не выдержали, особенно с учетом того, что ночью здесь резко холодало. Но особо ждать не пришлось, примерно через полчаса после того, как они залегли на выбранном участке едва заметной, но несомненно набитой караванами тропы, на горизонте что-то двинулось. Через некоторое время стало ясно, что это не галлюцинации. Действительно, к месту засады приближался караван…

«Духи» шли, совершенно не опасаясь засады и даже вертолетов, которые редко появлялись в этом районе. Неторопливо двигались верблюды, столь же неторопливо шагали рядом вооруженные «калашами» и «бурами» погонщики и охранники. Но головной дозор все-таки имелся. Пятеро пеших душманов, все вооруженные автоматами, шли метрах в пятидесяти впереди основного каравана, держа оружие наперевес. Но и дозорные чувствовали себя в безопасности и не осматривались по сторонам. Просто шли, картинно изображая готовность к бою, видимо для начальства.

Как и было оговорено, Антон выстрелил первым. Выстрелил, когда дозор оказался как раз напротив замыкающей засаду пары из Жабо и Тулы. Цепочка огоньков, заметных в подступающей темноте, расцвела на земле прямо напротив каравана. Каждый из спецназовцев сделал по два, а некоторые и по три точных прицельных выстрела, прежде чем душманы опомнились и попытались залечь за тушами убитых верблюдов, открыв ответный огонь.

Первым же выстрелом Рыбаков снял самого важного из «духов», шедшего в центре колонны. Затем еще одного, который пытался командовать, что-то крича растерянно мечущимся под огнем афганцам. Затем он дернул переводчик вниз и дал заранее оговоренный сигнал, выпустив одной длинной очередью десятка два патронов. И на этом бой фактически закончился — Жабо открыл огонь из ПК, короткими очередями подавляя любые попытки открыть ответный огонь. Недостреленных пулеметным огнем духов добили остальные спецы, даже не меняя огневых. Прошло несколько минут, и над пустыней воцарилась тишина, прерываемая только стонами недобитых душманов и криком одного из верблюдов, которого заставил замолчать еще одной очередью Жаботинский. Контроль проводили в уже наступившей темноте, с помощью трех ПНВ, имевшихся в группе. Потом развели несколько костров, обозначив площадку, и стали ждать прилета вертолетов…

Отработали неплохо, захватили почти полсотни китайских и «египетских» автоматов, шесть пулеметов и даже одну китайскую копию семидесятипятимиллиметрового безоткатного орудия. Ну и боеприпасы, конечно. Последние, за исключением снарядов к безоткатке, взорвали на месте, использовав опыт Тулы и привезенную вертолетчиками взрывчатку. Получившийся фейерверк наблюдали, уже улетая с места, в иллюминаторы «восьмерок».

Этот выход оказался самым успешным из всех. Еще один успешный выход провела группа немецких товарищей. В указанном месте группа высадилась с вертолетов и успешно отработала, «забив» на месте небольшой караван.

Но, наследив однажды, спецназ волей-неволей повысил бдительность «духов» в пустыне. Теперь высадка группы с вертолета фиксировалась наблюдателями. Это только непосвященному кажется, что пустыня пустынна и безжизненна. На самом деле она полна живет своей насыщенной жизнью, причем не только насекомых и пресмыкающихся. В пустыне у душманов тоже были свои глаза и уши. Поэтому еще несколько выходов прошли впустую. И пришлось срочно придумывать, как выйти из создавшегося положения. А подсказал решение опять Маланг, вновь приехавший в отряд вместе с Мальцевым…

[1] Вроде бы парафраз или аллюзия. А может фанфик? Короче — что получилось…

Как мы ходили на парад и на съезд

С утра Брежнев находился в веселом, приподнятом настроении, шутил и смеялся. Собираясь на парад в честь дня Советской Армии, он оделся в специально подготовленную парадную форму, на кителе которой блестели все полученные им фронтовые награды. Причем вечером должно было состояться открытие съезда, и Ильич планировал быть на нем именно в этой форме.

Звонко печатая шаг, стройными квадратами проходили войска московского гарнизона. Грохотала, лязгая железом, военная техника. Гул далеко разносился в окрестностях Кремля. Парад на Красной площади, в «ознаменование сорокалетия начала Великой Отечественной войны и побед Советской Армии». И конечно в этот праздничный день, на трибуне мавзолея находились руководители страны. В центре, перед микрофонами, в неожиданной для наблюдателей шинели с маршальскими погонами и каракулевой папахе, стоял вальяжный, веселый Брежнев.

«Непобедимая и легендарная в боях познавшая радость побед…» — над Красной площадью грозно и торжественно, как напоминание всем, звучала мелодия строевой песни. Все радовало глаз: и искрящиеся золотом ордена и медали, и белоснежные перчатки, и алый кумач знамен. Калейдоскоп погон, кокард, черных надраенных сапог. Как единый механизм, несокрушимая сила. И лица — румяные сосредоточенные, серьезные: «знай наших, мы самые лучшие, мы самые, самые…». Лица победителей, которым есть, что защищать — великую страну Советский Союз.

Ильич вглядывался в лица проходящих мимо солдат и офицеров. Сердце невольно начинало биться в такт печатающих шаг военных. Из глаза, блестя, змейкой, скользнула слеза. Брежнев хрюкнул носом. «Проглотил» ком в горле, дрогнула рука отдающая честь. Это была армия его страны, его армия. Сейчас он был как мальчишка счастлив, и не стеснялся слез. Он чувствовал себя единым целым с этой Великой Армией, плоть от плоти народной. Это было мгновение абсолютного единения народа, армии и человека — Леонида Брежнева. Это чувство родства, и близости навсегда теперь останется в душе и сердце Генсека, до самого последнего мгновения жизни. И ради этих парней в шинелях, ради своего народа Брежнев готов был пойти на все. Этот народ должен жить и должен жить счастливо и мирно.

Справа от генсека стоял Андропов, рядом с которым расположились несколько человек из нового состава ЦК. В основном военные и из госбезопасности, в том числе Алиев. Устинов стоял с этой же стороны, но почти на самом краю. А слева от Брежнева стояла остальная часть партийной и государственной верхушки. Мелькали среди привычных лиц и новые. Премьер Байбаков и новые секретари ЦК Лигачев, Машеров, молодой министр иностранных дел Романов. Все товарищи были одеты в одинакового покроя пальто и бобровые шапки. Викторин, глядя на эту форму одежды, сразу вспомнил произведение Войновича «Шапка». «Да, правда, подражание и местничество на лицо, как у бояр в Думе. Ведь те бороды рвали за свое место, главное быть ближе к Царскому престолу. Ну а эти, «бояре» пусть бород и не имеют, и не рвут, но за место под солнцем схватка идет беспощадная. Не хуже, чем в Боярской Думе».

Едва прошли коробки парадных расчетов и на площадь выехали первые танки, Ильич наклонился в Андропову.

— Ну что, Юра? Узнал? Точно Суслов и Громыко начнут на съезде? А Устинов что?

— Пока точных данных нет. Открыто выступить против линии Партии они побаиваются. Но отдельные выступления и попытки забаллотировать решения будут. Но это не важно. Главное не как голосуют, а как мы сосчитаем, — усмехнулся председатель КГБ. — Очень уж некоторым не нравятся наши нововведения. Особенно в некоторых национальных партиях… диссиденты партийные. Даже у меня в аппарате, особенно в республиках, чувствуется… брожение.

— У тебя? — взволновался Брежнев. — Это совсем нехорошо… Может, тебе помощь какая нужна? Усилить кадрами, или партийно-комсомольский призыв организовать?

— Решаем пока сами, Леонид Ильич, спасибо. Полагаю, что ротация кадров вместе с переаттестацией помогут справиться с этой бедой. Почистим ряды от двурушников и националистически настроенных элементов и все будет нормально.

— Уверен, да? — с сомнением в голосе протянул генсек. — Смотри, Юра. Ты у нас главный защитник от внутренних врагов. Главная линия обороны, как выяснилось, все же не армия. Воевать с нами боятся, а вот разложить изнутри хотят. И если ты не справишься, ждет нас то же нехорошее будущее.

— Справимся, обязательно справимся, — решительно ответил председатель КГБ.

— Смотри, — генсек повернулся к площади, на которую как раз выезжали тягачи, тянущие гигантские туши ракет. На это раз впервые по Красной площади везли ракеты Р36М УТТХ в транспортно-пусковых контейнерах. На трибуне иностранных гостей третий раз за время прохождения техники началось нездоровое оживление. Первый раз ажиотаж вызвали танки Т-80, проехавшие впереди колонны бронетехники, второй раз иностранцев поразили новые многоствольные установки на тяжелых шасси под названием «Смерч», ну а третий раз — эти усовершенствованные или новые межконтинентальные ракеты. Причем, судя по виду явно тяжелые, что могло свидетельствовать об отказе СССР соблюдать никем не ратифицированный, но негласно соблюдавшийся до этого момента договор ОСВ-2.

— Смотрите, Леонид Ильич, как иностранцы заволновались, — заметил Машеров. — Не ожидали такого.

— Ничего. Мы их сейчас еще раз удивим, — усмехнувшись, ответил Брежнев. — Самолеты они не ждут.

Наконец, наземная техника прошла. Но вместо привычных колонн ликующих демонстрантов на площади на несколько мгновений воцарилась пустота, заставив еще больше взволноваться трибуну с иностранными гостями. Но их недоумение длилось недолго. В небе над площадью появились невиданные ранее двухкилевые, двухмоторные, обтекаемых форм истребители, заставив иностранных гостей защелкать затворами фотоаппаратов. Самолеты, словно давая рассмотреть себя получше, летели сравнительно неторопливо, иногда выпуская из сопел клубы густого черного дыма. Вслед за дюжиной новейших «ястребков» пролетели вызвавшие уже меньшее оживление давно известные легкие самолеты-истребители с изменяемой стреловидностью крыла. Потом, вызвав новое оживление среди инсторанцев, пролетело несколько стратегических винтовых бомбардировщиков с подвешенными под ними ракетами. За ними прошла тройка транспортных самолетов. За ними — вертолеты разных типов, включая впервые показанные на параде боевые. А последними над площадью пронеслись, словно молния, несколько тяжелых двухкилевых машин. Тех самых советских сверхскоростных перехватчиков МиГ-25, секреты которых выдал перебежчик Беленко в 1976 году. О чем одновременно вспомнили оба «сиамских брата», решив позднее напомнить Андропову об этом предателе. Нечего ему по США рассекать, пора бы и конфеток поесть, как некоторым националистам, или в автомобильную аварию попасть…

И только после пролета авиации на площадь вышли празднично одетые, ликующие демонстранты.

После парада состоялся прием и праздничный обед вГеоргиевском зале Кремля. Во время обеда к генсеку пробился американский посол и с лицемерной, типично штатовской улыбкой, спросил о новой супер-ракете, показанной на параде. Брежнев таинственно улыбнулся, потом серьезно взглянул на американца.

— А что вы там думаете, за океаном? Вас не достанем? Все военными базами СССР окружаете. Вмешиваетесь в наши внутренние дела. Это вы, Запад, объявили нам холодную войну. Мы лишь отвечаем. Причем в рамках договоренностей, в отличие от вас, — у посла от неожиданной отповеди отвисла челюсть. Ильич, улыбнувшись, продолжил: — Вы первые начали гонку вооружений, приходиться принимать контрмеры. — Брежнев хитро прищурился, и быстро найдя в толпе военных, указал на них. — Вот попросили сделать для них хорошую ракету, чтобы могла поразить множество целей сразу и не боялась вашей противоракетной обороны. Вот мы и помогли, усовершенствовали и модернизировали одну из наших тяжелых межконтинентальных баллистических ракет. Одной такой хватит, что бы три ваших штата превратить в пустыню. Или четыре штата? Хотя это и не важно. Одним больше штатом, одним меньше. Сокращение штатов называется, слышали, наверное.

Подошедший Епишев и Куликов громко рассмеялись. Посол, не ожидавший такого афронта, молча покинул зал. За ним потянулись послы других западных стран, кроме демонстративно оставшегося до конца приема француза.

После торжества шеф, уехал в хорошем расположении духа на открытие очередного, двадцать шестого съезда КПСС. Того, который должен был легитимизировать происходящие в стране перемены…

Выходя на трибуну съезда, Леонид Ильич почувствовал, как к нему возвращается хорошее настроение, потерянное вчера вечером во время тяжелого разговора с женой и дочерью. Пришлось даже немного поругаться, но в обмен на практически полное возвращение в семью дочка обещала бросить пить. Может действительно, все изменится к лучшему? Да и прикрытие теперь не очень нужно, так что у девочки можно и пореже бывать…

Он отвлекся от размышлений, заметив, что аплодисменты начали стихать и открыл папку с докладом. Улыбнулся, представив реакцию некоторых товарищей на отдельные места текста и начал.

— Товарищи!…Оценивая пройденный путь можно твердо сказать: двадцать пятый съезд верно определил основные тенденции и направления… Сегодня совершенно очевидно: Советский Союз и его сторонники являются теперь более, чем когда-либо, главной опорой мира на Земле… Касаясь международной политики КПСС отмечу… — несколько минут он описывал дружбу между странами социалистического лагеря, трудности и просчеты на их пути, особенно возрастающие трудности в Польше, — …возникла угроза основам социалистического государства. Но мы не бросаем в беде своих друзей и союзников; социалистическую Польшу, братскую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим! — Дальше он перешел к непростой ситуации с Китаем, упомянул китайско-вьетнамскую войну, и рассказал, при молчании зала, о войне в Афганистане.

— Что касается советского воинского контингента, то он оказывает помощь борющемуся против контрреволюции афганскому народу. В едином строю с советскими войсками стоят и солдаты ряда стран ОВД… Мы потеряли в этом году тысячу воинов-интернационалистов, погибших в боях с засланными из-за границы контрреволюционными бандами… Мы поддерживаем правительство народно-демократической партии. Но мы готовы в любой момент вывести эти войска по согласованию с законным афганским правительством. Для этого должна быть полностью прекращена поддержка контрреволюционных формирований и засылка в Афганистан банд. Это должно быть закреплено договоренностями…, - Леонид Ильич сделал паузу и быстро осмотрел притихший зал. Да, мало кто ожидал столь откровенного описания реальной обстановки в «стране А». Продолжив более спокойным описанием ирано-иракской войны, взаимоотношения с мировым коммунистическим движением, он, наконец, перешел ко второму «огнеопасному вопросу» — отношениям с капиталистическими странами. Рассказ о начавшемся кризисе капитализма и усилении агрессивной политики США, отказа американцев от переговоров по ограничению вооружений, он перешел к обстановке в Европе:

— Говоря о европейских делах, нельзя обойти молчанием и тот факт, что появились новые серьезные опасности для мира в Европе. Речь идет, прежде всего, о решении НАТО разместить в Западной Европе новые американские ракетно-ядерные средства. Это решение преподносится как ответ на мнимый советский вызов в лице ракет средней дальности, именуемых на Западе СС-20, по нашей классификации — РСД-10. Несмотря на то, что данные ракеты всего лишь заменяют устаревшие ракетные системы СС-4 и СС-5, причем один вводимый комплекс заменяет два-четыре старых, его преподносят как угрозу Европе. Учитывая сложившиеся соотношение сил, Советский Союз объявляет, что выводит эти комплексы за Урал полностью. И не будет размещать их в европейской части страны, если страны НАТО откажутся от размещения новых американских ракет. Одновременно мы объявляем о расформировании части ракетных полков, вооруженных ракетами СС-4 и СС-5, оставив на вооружении всего 140 пусковых установок таких ракет, что меньше наличия ракет средней дальности у Великобритании и Франции (162 единицы) — Брежнев, продолжая читать текст, вспомнил, как встретил Устинов эти предложения. Обычно незаметно сидевший на заседаниях чуть в стороне, Устинов вскочил и еле слышно произнес.

— Леонид Ильич это недопустимо. Армейское руководство и генштаб считают эту инициативу необдуманной и противоречащей интересам обороноспособности Советского союза. С таким вашим решением я категорически не согласен. И прошу вас в присутствии других членов Политбюро снять этот вопрос. Мы и так уже в достаточной степени пошли на значительные уступки в договоре по ОСВ. Тут и так голову ломаешь, как американские военные базы «прикрыть», флот их, с каждым годом наглеет все больше. Самолеты натовские летают вдоль границ каждый день. Подводные лодки в нашу экономическую зону, как к себе в огород на пикник ходят. А мы уберем ракеты… Да это такое, такое — просто нет слов. Мы просто с голой ж… против их ракет в Европе останемся. — По наклону головы и выражению лица министра было ясно, от своих слов не отступится. Или как бык на корриде умрет, но бодаться будет до последнего вздоха

«Говорил я тебе, шеф, не пойдет на разоружение Устинов, — подначил изнутри Викторин — Теперь что? Ну, какое разоружение. Видишь, флот НАТО наглеет. Самолеты всю границу прощупали. А подлодки американские, что делают? Действительно прав Дима. И не уговаривай меня…»

— А куда я вас спрашиваю, в таком случае смотрит наш флот? Где наша авиация? Почему не докладываете, о таком критическом положении? Хотите, что бы как в сорок первом году случилось!? — Толстое грубое лицо Брежнева пошло красными пятнами, речь ухудшилась. Глаза яростно блестели из-под грозно сдвинутых кустистых бровей. Викторин еле успевал регулировать сердечное давление подшефного организма. «Пламенный мотор» Ильича шел вразнос.

— Тут голову ломаешь, как народ накормить, армию вооружить, за весь соцлагерь бороться приходиться. Но думаю, надежные товарищи поддержат. А тут? Сам не вникнешь в дело, все полный бардак. Все здоровье последнее угробишь с вами. Кто докладывал о паритете? Не вы? Значит врали? Или нет? А раз нет — то так и сделаем, как предлагают товарищи. Кто за? — Решение прошло большинством всего в два голоса. Но в протоколе, естественно, записано было о единогласном одобрении. Но Брежнев всех недовольных запомнил и уверил братца, что со всеми разберется.

— Мы готовы договорится об ограничении развертывания новых подводных лодок типа «Огайо» в США и аналогичных подводных стратегических крейсеров типа «Акула» в СССР… Таким образом новые мирные инициативы объединяет одна единая цель, одно наше общее стремление — сделать все возможное, чтобы вывести народы из-под угрозы ядерной войны, сохранить мир на Земле, — он переждал продолжительные аплодисменты и неожиданно добавил, — Но если нам навяжут такую войну мы будем сражаться в ней до конца, до полного уничтожения агрессора, так как сражались наши соратники в Брестской крепости, под Сталинградом и в поверженном Берлине. Мы всегда помним слова песни: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Пусть об этом помнят и все те, кто надеется отсидеться от последствий своей авантюристической политики за океаном и в противоатомных убежищах. Не получится, господа!

Спустя несколько мгновений потрясенной тишины раздались еще более оглушительные и продолжительные аплодисменты.

Леонид Ильич тоже поаплодировал, отпил из стакана «Боржоми», и продолжил:

— Вступая в семидесятые годы, партия всесторонне проанализировала состояние народного хозяйства и определила главные пути решения социально-экономических проблем развитого социализма. Все это означает, товарищи, что многогранная и целеустремленная работа партии, всех тружеников села и связанных с ним отраслей, — работа, направленная на подъем сельского хозяйства, приносит ощутимые результаты… И сегодня, оглядываясь на прошедшие годы, мы с полным основанием можем сказать: гигантская проделана работа. Сильнее, богаче, краше стала наша великая Родина!…Отдавая должное поистине историческим свершениям советского народа, Центральный Комитет КПСС отчетливо видит: и трудности, недостатки, нерешенные проблемы… В народное хозяйство вовлечены поистине огромные ресурсы…Экономика должна быть экономной!… Условия, в которых народное хозяйство будет развиваться в восьмидесятые годы, делают еще более настоятельным ускорение научно-технического прогресса… Нужно, товарищи, проявить максимум настойчивости, максимум инициативы и гибкости, использовать все резервы и возможности, чтобы не только выполнить, но и существенно перевыполнить намеченные планы. При этом огромное значение имеет инициатива на местах, новые методы организации управления и труда, такие как бригадный подряд, опробованный еще в шестидесятые годы метод товарища Худенко. В настоящее время в ряде колхозов и совхозов, а также на ряде предприятий проводится эксперимент по практическому внедрению этого метода… Теперь товарищи, я хотел бы остановится на делах нашей партии — авангарда советского народа. … численность КПСС увеличилась на 1,8 миллиона человек. Почти три четверти вступивших в КПСС за эти годы — члены ленинского комсомола.…В партию приходят лучшие, передовые представители народа. Однако порой в ряды КПСС попадают случайные, недостойные люди…. Не могу не упомянуть и вопросы внутрипартийной жизни и совершенствования структуры партии… Около десяти миллионов человек выступили в прениях. Участники собраний, конференций и съездов требовательно оценивали деятельность выборных партийных органов. Они подвергали критике упущения и недостатки… В результате появились идеи по совершенствованию внутрипартийной структуры, упразднению пережитков начального строительства социализма в виде отдельных национальных партий, входящих в КПСС… Условия, в которых все мы живем и работаем, за последнее время значительно изменились. Иным стал советский человек. Обогатились его знания, повысилась эрудиция, значительно выросли духовные запросы. В то же время расширился и арсенал средств, находящихся в распоряжении наших идеологических работников. Надежный канал повседневной информации — издаваемые в нашей стране 380 миллионов экземпляров газет и журналов…Большое значение имеет телевидение… Советские люди с уверенностью смотрят в завтрашний день… Честь и слава Коммунистической партии… Да здравствует коммунизм!

Присутствующие в зале встретили заключительные слова бурной, долго не смолкающей овацией. Все встали. Под сводами Дворца съездов раздались возгласы: «Слава ленинскому Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза!»

Доклад прошел «на отлично». В море слов не все смогли вычленить то самое главное, что меняло курс огромной страны. А из тех, кто понял, многие были согласны с необходимостью перемен.

Сценарий и последствия

Леонид Ильич сидел и внимательно слушал, как Байбаков спорят с Машеровым по поводу нескольких предприятий.

— Эти точно надо относить ко второй категории, — уверял Николай Константинович.

— Неужели? И зачем нам столько титана? Кастрюли и тарелки делать? Или лопаты? Не жирно будет? Так куда мы его будем девать? Продавать?

— А почему бы и не продать?

Спор грозился затянуться и оба спорщика уже поглядывали на Генсека. Но тот помалкивал, вспоминая, как при обсуждении доклада двадцать шестому съезду получил чувствительную плюху от Байбакова и приглашенных им экономистов. «Леонид Ильич, вы нас извините, но разговоры о том, что малые предприятия эффективней не соответствуют реальности. В действительности все строго наоборот. Чем крупнее предприятие, тем меньше накладные расходы. Да и предложенные вами гибкие линии проще устанавливать именно на таких заводах. За рубежом, а именно в Азии, так и поступают». Тогда Брежневу пришлось признать свою ошибку публично, и сейчас он не хотел второй раз попасть в ту же ситуацию. Поэтому, когда оба спорщика, утомившись, дружно апеллировали к его авторитету, он лишь предложил дополнительно проработать вопрос, потому что доводы обоих сторон, на его взгляд, одинаково взвешены.

— Без привлечения специалистов это вопрос мы решить не сможем и поэтому не будем. Создайте комиссию, в течение недели проработайте аргументированный ответ. Договорились? — Ильич улыбнулся, глядя на недовольных таким соломоновым решением собеседников.

— В принципе, я считаю, что основные вопросы мы проработали, так что к следующему пленуму ЦК жду готового решения. И не забудьте — по ЭВМ и микроэлектронике тоже.

— Хорошо, Леонид Ильич, — согласился Байбаков, вставая и собирая бумаги со стола. — Сделаем. И предложения по введению в плановые показатели снижения себестоимости и корректировку цен не забудем.

Попрощавшись, Николай Константинович вышел, а Брежнев вызвал помощника и попросил принести в кабинет чай и бутерброды.

— Подкрепимся, Петя, да и наших гостей угостим, — предложил он Машерову, глядя, как в кабинет заходят Андропов, Цвигун, Примаков и Ивашутин.

«И помолчи сейчас, тут вопросы по Афганистану надо обсудить», — предложил Брежнев ехидно подначивающему его Викторину.

. Пододвинул к себе папку и надел очки.

— Ну что, товарищи, продумали наши действия по Афганистану? Кто будет докладывать?

— Разрешите мне, — «бросился на амбразуру» Евгений Максимович.

— О, вам как специалисту и карты в руки, — пошутил Брежнев. — Слушаем вас.

— Для рассмотрения проблемы были привлечены эксперты …, - Примаков говорил неторопливо, с академическим интонациями, словно читая лекцию для студентов. Тем более, что вы воды были несколько неожиданные и неоднозначные. Тщательно исследовавшие сложившуюся ситуацию эксперты, в том числе военные, предлагали очень неожиданный набор мер. Признавалось, что необходимо публично (с донесением до всех слоев населения Афганистана, а в первую очередь — до революционеров) признать, что традиции (в том числе ислам) в жизни афганцев играют бОльшую роль, чем они играли в жизни Российской Империи до революции. Поэтому революция образца Великой Октябрьской, следствием которой стал СССР, не может быть примером для Афганистана. Просто нет необходимых предпосылок. Вследствие чего руководство СССР считает вредным попытки сразу же из феодализма Афганистана пытаться прыгать в социализм, так как это — большая кровь. Народы Афганистана не желают так сразу отказываться от своих традиций. Значит, и СССР не будет настаивать на этом. СССР нужно, чтобы его сосед развивался, а не сваливался в братоубийственную гражданскую войну. СССР на период формирования здорового, уравновешенного правительства Афганистана берет на себя функцию арбитра и защитника с единственной целью — недопущение большой крови. Для этого нужно пойти на переговоры с племенами и вменяемыми оппозиционными силами. И провести еще экономическое связывание местного правящего слоя. — Смысл в том, что никто не режет курицу, несущую золотые яйца. Можно наладить торговлю советскими товарами в Афганистане. Можно организовать совместные предприятия. К примеру — Ахмад Шах Масуд контролирует Пандшер. Там богатые залежи минеральных ресурсов — изумруды и т. д. Предложить ему поставить разработку недр на промышленные рельсы. Наладка, обучение — наше. Залежи, продажа готовой продукции — его. Прибыль делим пополам. Получается, что лояльным к нам афганцам будет, что терять лично от вражды с Союзом и центральным правительством. Но ни в коем случае нельзя оказывать бесплатную помощь, ибо это не в местных традициях. Честное партнерство себя оправдает. Ну и обязательно — показательное разорение или даже уничтожение клана, нарушившего договорные отношения. Такие ведь обязательно найдутся. Вот и пригодятся для наглядного примера того, как не стоит делать. Как только сформируется правительство и жизнь наладится — миссия СССР будет завершена и миротворческий контингент будет выведен, что уже было озвучено на двадцать шестом съезде.

Предлагались и конкретные меры, в том числе дипломатическое и военное давление на Пакистан (как своими силами, так и через усиление армии Индии) с целью прекращения поддержки контрреволюционных банд. Продолжение реорганизации сороковой армии путем ввода специально подготовленных частей для действий в горах, спецназа и усиления авиационного компонента, в первую очередь вертолетных и штурмовых авиационных полков. При этом численность личного состава армии сокращалась, а часть войск вообще выводилась из Афганистана.

— В случае необходимости провести мероприятия по установлению в Пакистане дружественного Советскому Союзу режима. Не отказываясь от прямого вооруженного вмешательствами силами союзных афганской и индийской армий, — продолжил Примаков, покосившись на Ивашутина.

— Вы не слишком разошлись, — нахмурился было Брежнев. Его поддержал Машеров, не ожидавший такого откровенно агрессивного доклада.

— Нет, Леонид Ильич, все в соответствии с данными, полученными по линии операции «Симбиот». Мероприятия необходимые, иначе мы рискуем получить дополнительное обострение обстановки в Средней Азии, — успокоил их Андропов. — Кроме мер, касающихся непосредственно Афганистана, нами запланированы и мероприятия по уменьшению поддержки контрреволюционеров со стороны США и стран Персидского Залива. Для первых мы подготовили ряд мероприятий в Латинской Америке, а вот о мероприятиях на Ближнем Востоке, я думаю, лучше доложит товарищ Ивашутин.

— Есть, — генерал хотел подняться, но остался сидеть, подчиняясь жесту Генсека.

— Согласно последним директивам нами, совместно с органами госбезопасности, разработан и осуществляется план «Буря в пустыне». В результате должна быть максимально нарушена добыча нефти в регионе Персидского залива и ее поставки. Мы уделили внимание почти всем странам, находящимся в этом регионе: Ираку, Ирану, Катару и Объединенным эмиратам. Но особенно — Саудовской Аравии, как основному производителю и главному союзнику американцев. На данном этапе основные усилия прилагаются для превращения конфликта между Ираком и Ираном в полномасштабную войну во всем регионе. Но здесь все складывается по плану даже без особых наших усилий … Если же говорить о Саудовской Аравии, то ситуация на данный момент такова. Несколько наших групп спецназа ГРУ, под видом паломников и наемных рабочих из Пакистана, Сирии и Палестины уже находятся на территории Аравии. Минируют наиболее важные объекты. В частности, на территории наиболее крупных нефтяных месторождений: Гавар, Сафания Надж, Берри, Зулуф, Шайбах, Абгейг. — Ивашутин водил указкой по расстеленной им на столе карте, и говорил, тщательно выговаривая названия. Брежнев наклонился над картой. — И кроме того спецназ ВМФ произвел минирование нефтяных терминалов: Джидда, Джубейль, Рас аль-Хафджи, Рас Танур, Янбу, Зулуф.

Генсек откинулся на спинку кресла, подумал и спросил:

— А не слишком мы рискуем людьми?

— Леонид Ильич, в группах очень подготовленные профессионалы. И в основном восточной национальности, хорошо владеющие арабским, от местных не отличить. Кроме того, мы постоянно контролируем ситуацию со спутников. Минируем основные нефтепроводы, и уточняем другие цели. В частности, есть мнение, что необходимо уничтожить крупные центры опреснения воды и водохранилище. Это создаст дополнительную напряженность в Аравии. Нам помогают также товарищи из коммунистической партии Аравии. Но мы их используем в основном на идеологическом фронте. Кроме того, КГБ был организован побег духовного лидера радикальной исламской оппозиции Мухаммеда аль-Кахтани. Так называемого «махди» — исламского мессии. Теперь к нему сбегаются сторонники. Сейчас он укрывается в Северном Йемене на границе с Аравией. Махди уже провозгласил, что Мекка и Медина должны иметь статус экстерриториальности. Иран поддержал эту идею. Аятолла Хоменеи призвал всех шиитов услышать этот призыв махди, заявив: «Его устами говорит Всевышний». Саудиты, в ответ запретили иранцам посещать эти города. Махди требует вывода американских баз из «святой земли». Королевской семье саудитов пришлось казнить многих его сторонников и пойти на ужесточение порядка. Везде на ответственные посты назначены родственники короля. Но недовольство все равно есть. Мухаммед имеет поддержку среди духовенства, а это важный фактор. Есть сторонники и среди простых людей и интеллигенции. Часты случаи перехода военных к «махди». Кроме того, сам король Саудовской Аравии Халед человек нерешительный, изнеженный и избалованный. Еще год назад сторонники Мухаммеда, пытались устроить мятеж. Даже захватили Мекку и Медину, святые города мусульман. Но, брат короля, эмир Фахд, решительно применил силу. Военные подавили мятеж. Мы постарались это учесть. Неделю назад Фахд погиб в Монако в автомобильной катастрофе. — Ивашутин неожиданно улыбнулся, ткнул пальцем в пролив. — Здесь, в Хафджи, была нефтяная платформа японцев, но что-то с ней произошло, теперь только волны морские знают. Там действовал наш спецназ «Дельфин». Специально послали дизельную подводную лодку «Варшавянка». Аккуратно провели минирование. Эффект был впечатляющий.

Брежнев снял очки, с силой сжал переносицу. Лицо было сосредоточенное и усталое. Осмотрел присутствующих и заметил негромко.

— На войне, как на войне. Мы только защищаемся. Думаете, они нас пожалеют?…

«Синее море, только море за кормой…» — звучала в репродукторах внутренней трансляции корабля новая, недавно появившаяся песня. Приписанное к Северному Морскому Пароходству, судно носило гордое имя «Туман». Для тех, кто не слишком интересовался историей, это название ничего не говорило. А моряки, особенно с Севера, уважительно кивали, читая название и порт приписки — Архангельск. Про подвиг бывшего рыболовного траулера, переоборудованного в сторожевой корабль и отважно сражавшегося сразу с тремя немецко-фашистскими эсминцами, помнили многие. Хотя иногда и удивлялись, что сухогрузный пароход с таким названием и такой припиской почему-то используется как банальный трамп в столь отдаленном от своего порта районе, как Индийский и Тихий Океан. Но удивлялись не сильно, мало ли какие соображения у начальства, возможно получаемая за такие рейсы инвалюта, которой так не хватает СССР, вполне окупает столь экзотические рейсы. Время от времени, надо признать, в некоторых газетах региона, преимущественно почему-то тех, что обычно относят к «желтой прессе», появлялись статьи о том, что этот советский пароход не зря коптит небо в столь отдаленных от своего порта приписки водах. Всякому же информированному человеку ясно, что занимается его экипаж, состоящий из агентов Кей-Джи-Би — разведкой и распространением коммунистической пропаганды, а не перевозкой грузов. Впрочем, в истинность этих статей не верили даже авторы. А «серьезные люди» из государственных контор — тем более. Особенно учитывая отсутствие у них привычки не только проверять сведения из таких источников, но и читать «желтые» газетки.

Но в данном случае, похоже, правы были именно журналисты. Было, было нечто загадочное на этом судне. Начиная с четверки молодых людей, состоявших в экипаже сверх обычной численности, несколько необычных отношений капитана и помполита и заканчивая не совсем обычной каптеркой, расположенной рядом с основными танками горючего. Были на этом кораблике секреты, были. Но оберегаемые столь тщательно, что ни одна посторонняя пара глаз их пока не засекла. Так что внешне все оставалось вполне обыденно — торговый пароходик, перевозящий по морю разннообразные товары.

Вот и сейчас «Туман» шел по Персидскому заливу с грузом, загруженным в Индии. Грузом, который с нетерпением ждали в воюющем Ираке. А может и не очень ждали, потому что пароход шел не самым быстрым экономичным ходом. А потом вообще задрейфовал, сообщив в пароходство о неисправности в силовой установке и вывесив соответствующие сигнальные флаги.

Пока в машинном отделении механики, вспоминая различные сочные, пусть и совсем неприличные выражения, разбирали что-то в механизмах, в небольшом, но уютном помещении «второй каптерки» собралась вся четверка молодых, помполит и корабельный врач. Быстренько осмотрев четверку, как стало заметно после того, как они разделись — крепких, явно тренированных молодцов, доктор повернулся к начальнику — Допускаю, — ставя подпись в протянутом ему «помполитом» журнале, произнес он.

— Отлично. Иваныч, ждем через два часа, — оскалился, изображая улыбку, «помполит». Дождавшись, пока доктор покинет «каптерку», он строго посмотрел на невольно подтянувшихся подчиненных. — Слушай приказ…

Через четверть часа наблюдатель, если бы таковой оказался в море неподалеку от «Тумана», мог бы увидеть как внезапно в борту, в паре метров ниже ватерлинии, открылся продолговатый люк. Из него выскользнули, таща за собой что-то вроде длинных сигар, двое в характерном снаряжении: обтянутые гидрокостюмами тела, двойные баллоны, выгнутые гофрированные шланги, широкие ласты. Над пловцами не поднималось ни единого пузырька отработанного воздуха — аппараты замкнутого цикла, удобнейшее приспособление для тех, кто хочет остаться незамеченным в глубинах моря. Вслед за первой парой из люка вынырнула вторая. На этот раз они вытащили за собой что-то вроде большого контейнера обтекаемой формы. Повозившись пару минут с контейнером и, похоже, добившись нужного результата пары аквалангистов ухватились за «сигары», оказавшиеся чем-то вроде подводных мотоциклов и, буксируя за собой контйнер, помчались куда-то в сторону от продолжавшего дрейфовать корабля.

Примерно через три четверти часа бешеной подводной гонки они вдруг остановили моторы своих транспортных «торпед». По инерции проплыв еще с десяток метров, пловцы наконец повисли в воде, словно потеряв цель своего путешествия. Но затем, оставив одного охранять парящие в синевато-прозрачной глубине сигары транспортеров, трое подводных пловцов двинулись дальше, волоча за собой контейнер.

Плывший первым напрягся, когда впереди стала заметна металлическая конструкция, что-то вроде большого металлического острова, стоящего на нескольких опорных столбах. Между ними вниз, теряясь в глубинной полутьме, уходила толстая труба, словно гигантский хвост, упирающийся в самое дно. Двое, буксирующие контейнер, замерли, повинуясь жесту первого пловца, который старательно водил головой, осматриваясь. Вокруг неподвижно висящих в воде акванавтов тотчас же собрались стайки любопытной рыбьей мелочи, прыскавшей в сторону даже при ленивом движении ласт, удерживающем пловцов на месте.

Неожиданно из сине-зеленой полумглы к висящим в воде пловцам устремились характерные темные силуэты.

То же снаряжение, такие же повадки. Казалось, навстречу мчатся двойники аквалангистов, причем вдвое увеличенном количестве. Блеснувшие в руках полоски металла и явно агрессивные намерения шестерки встречающих, казалось, должны были смутить пришельцев. Но не тут-то было. Кроме рыбок, в панике рванувших во все стороны от места предстоящей схватки, больше никто не испугался.

Первый из приплывших пловцов извернулся плавным движением. Неожиданно висящий сбоку непонятный предмет оказался в его руках. Черное, слегка похожее на автомат Калашникова, но необычным магазином, оружие задергалось в ритме коротких очередей. Вокруг ствола и в районе затвора тысячами пузырьков забурлила вода. Не ожидавшие ничего подобного атакующие резко останавливались, словно на наткнувшись на невидимую стенку. Подводный бой жестокий и происходящий практически в тишине, закончился неожиданно быстро. Расползающиеся бурые облачка, нелепое дерганье черных силуэтов, в конвульсиях уходивших на дно… и быстрые действия пришельцев. Пара, буксировавшая контейнер, резко ускорилась и, проскользнув к центральной трубе, поднялась куда-то выше и некоторое время занималась чем-то весьма трудоемким. Оставшийся один первый пловец продолжал осматривать окрестности, патрулируя по кругу с автоматом наизготовку. Наконец пара закончила свою работу и тройка пловцов, сделав прощальный круг, удалилась курсом на юг…

Еще через полтора часа на «Тумане» убрали сигнал о неисправности машин. Судно начало набирать ход, когда над ним промчалась четверка самолетов с красно-бело-черными кругами на крыльях и такой же расцветки прямоугольным знаком на хвосте. Они прошли низко, словно стараясь задеть мачты пароходика, оглушив ревом двигателей собравшихся на палубе зевак, резко развернулись и ушли куда-то в сторону севера.

— Ничего себе, — выдохнул один из матросов. — Иранские, что ли? Не. На наши МиГи не похожи, точно.

— Не наши, — подтвердил второй. — Иракские, французского производства «Миражи» Ф.1.

— И откуда ты все знаешь? — поразился первый.

— Так надо не только книжки братьев Вайнеров и инструкции по обслуживанию легковых машин читать, — усмехнулся его собеседник.

По приходу же в Умм-Каср моряки узнали, что война резко обострилась после нескольких налетов иракской авиации и разрушения некоторых нефтяных платформ Ирана. Закономерно, что цены на нефть при таких новостях начали повышаться…

«Синее море, только море за кормой…» — опять звучала в репродукторах внутренней трансляции песня…

В тихом омуте

Андрей Андреевич Громыко с омерзением смотрел на, ковыляющего рядом человека. «Что же за люди то такие пошли — мразь на мрази. И такие вот работают в самом центре, где должна создаваться партийная идеология. Чистыми, так сказать руками. О времена, о нравы!»

Понятно, что сразу после съезда партийный аппарат затаился. В конце концов, Генеральный Секретарь не сменился, был избран практически старый состав Политбюро, противостоять этому было как то… не с руки, если учесть, сколько людей в этом участвовало. Утвердили же предложения по реформам на съезде. Да и возможности роста после реформ появились у многих. Расформировали ЦК компартий союзных республик, зато вместо них создали региональные комитеты. Которых оказалось элементарно больше и, значит, шанс на карьерный рост появился у куда большего количества людей, сидевших в партийных аппаратах. Но потом, неожиданно выяснилось, что карьера идет не у всех, а интересы республик теперь защищать не так просто, как раньше. Не пойдешь в ЦК той же КПУ и не попросишь, чтобы при «распределении фондов» учли интересы именно твоей Полтавской области. А ЦК в свою очередь попросит кого надо в Москве… и всем хорошо, кроме русских, у которых своей партии и своего республиканского ЦК нет. А теперь все в одинаковом положении, более того — региональных комитетов у русских больше, и в новом Политбюро представителей Российской федерации тоже стало больше. Да и сам Брежнев менялся непредсказуемо, словно забыв все предыдущие негласные договоренности. Да, ввели вместо первых секретарей ЦК должности президентов республик. Которые, если подумать, ничего не значили, всего лишь дублируя посты председателей Верховного Совета. Тем более, что все серьезные вопросы все равно решались при участи Политбюро и прочих партийных органов. Так что многие из бывших глав республик были несколько обижены…

Поэтому, как только до всех стали доходить нехорошие последствия принятых решений, аппарат начал потихоньку консолидироваться, подыскивая единомышленников. А оружия для борьбы с новыми идеями Генсека у региональных партийных элит было достаточно — пока… По крайней мере они в этом были уверены.

Потратив два месяца на согласование позиций по здравницам, санаториям да через верных людей — представители партийно-национальной элит уяснили, что существуют две группировки, интересы которых разошлись сразу по окончании съезда. Одна — сам Генсек и верные ему люди, включая руководство КГБ и большую часть его аппарата, большая часть военных руководителей, аппаратчики, получившие реальные преференции. Вторая группировка — группировка Громыко — Черненко — Устинова, оттесненная от своих постов и стремящаяся к реваншу. Ведущим в этой связке был все же Громыко, «мистер «Нет», почти бессменный министр иностранных дел СССР, человек иезуитской хитрости. К ней примкнули и разгромленные остатки консерваторов — сусловцев и прочих. Примкнули, чтобы не быть окончательно оттесненными от власти.

Первую встречу для определения позиций сторон — назначили в санатории, принадлежавшему Управлению делами ЦК КПСС, по странному стечению обстоятельств, том же самом, в котором до съезда Громыко договаривался с Сусловым. В этот санаторий снова лег на обследование член ЦК КПСС Громыко, и в то же время в санатории оказался Петр Александрович Родионов, заместитель директора Института Марксизма-Ленинизма, Директор института был недавно арестован за измену Родине, «исполняющего обязанности» назначили со стороны, причем из кадров Госбезопасности, и Родионов был этим сильно недоволен.

Поэтому сегодня Громыко вышел из процедурного кабинета, где дышал кислородом на какой-то немецкой машине и, кашляя после процедуры, прошел коридором к другому кабинету, где у академика был назначен массаж. Дверь была на замке. Прислушавшись, Громыко понял, в чем дело.

— Ходок старый… — выругался он, стуча в дверь условным стуком. За дверью раздалась какая-то возня, потом, минуты через три дверь открылась. Внешне все было уже совершенно пристойно. Девица, одетая в очень короткий медицинский халатик, длиной короче, чем обычный, заканчивала массировать лежащего мужчину, укрытого по пояс покрывалом.

— Заходи, Андрей Андреевич… Я тут… кхе-кхе… задержался немного. Сейчас оденусь.

«Совсем страх потеряли, — подумал Громыко. Что в обычных институтах вся профессура спала со студентками и аспирантками, было давно известно. Девушкам защититься без этого было практически невозможно. — Но такие люди — и в Институте Марксизма-Ленинизма… Моральное разложение, тем более в таком ответственным месте. По правилам — сразу клади партбилет на стол и пошел отсюда. Подбросить, что ли в Политбюро идейку, что в ИМЛ не все благополучно… тем более — сейчас. А то совсем страх потеряли…»

Академик медленно оделся, подмигнул Громыко и предложил пройтись.

— Заходите еще, Петр Александрович, — с намеком сказала медсестра.

— Обязательно зайду, кисонька. Обязательно…, - ответил Родионов.

Дверь закрылась.

И они не торопясь пошли по коридору.

— С ума сошел? — наконец спросил Громыко.

— Да ты что, Андрей Андреевич, дело-то житейское…

— Ты цитатой Ленина прикройся, — грубо оборвал его Громыко, — Из цитатника Ленина, который твои девятый год готовят, и все никак закончить не могут.

Родионов[1] промолчал. Аморалка — такое дело, за которое и соратники могут приложить по полной программе. Особенно в настоящее, трудное для всех время.

— Ну не злись, Андрей Андреевич. Бес попутал.

— Мне то что… — внезапно успокоился Громыко — тебе перед товарищами по партии отвечать, не мне…

— Товарищи партии… да-а, — протянул собеседник. — Ты мне лучше скажи конкретно, товарищ Громыко, как член партии члену партии — вот что у нас сейчас в партии и стране происходит, а?

Легкомысленная интонация и непристойные намеки не соответствовали серьезности обсуждаемого вопроса. Громыко застал еще те времена, когда за такие разговоры, да что там — за намеки на них можно было получить «десять лет без права переписки», поэтому посмотрел на Родионова так, что тот невольно поежился.

— Ну и что в ней такое происходит? Ну-ка, поясни, чего я не знаю…

— А то ты не знаешь. Генерального секретаря словно подменили…, заслуженные кадры шельмуют. Республиканские партии разгоняют… Новый тридцать седьмой готовят?

— Охренел? — уже не сдержался бывший министр иностранных дел, непроизвольно оглядываясь, и снова посмотрел на замдиректора. Да так, что тот испугался уже по-настоящему.

— Да ты чего, Андрей Андреевич… — заканючил Родионов. — Я же преданный делу партии человек…. Понимаю, как дела делаются… Но и ты пойми — нельзя так с партией. Полный отказ от ленинской политики партийного строительства, дискриминация национальностей. Так и до отмены союзных республик дойдет. Волюнтаризм. Кончится, как у Хрущева. Или ты так не думаешь?

— А еще кто так думает? — надавил на собеседника Громыко.

— Многие, — попытался уклониться Родионов, но не выдержав пронзительного взгляда «мистера Нет», ответил. — Например, Кунаев, еще — Кравчук и Титаренко с Украины, Багиров и Везиров из Азербайджана, Демирчан, Арутюнян…

— Понятно, — неожиданно оскалился в подобии улыбки Громыко. — Сколачиваете оппозицию?

— Какая оппозиция, Андрей Александрович, вы что…, - совсем перепугался Родионов. — Просто собирались единомышленники, обсудить происходящие события в порядке партийной демократии…

— Ладно, ладно, не тушуйся, — подбодрил его Громыко. — Не вы одни волюнтаризм и нарушение партийных норм разглядели. Значит так… — и он начал инструктировать своего будущего союзника, где, как и когда собрать сторонников. Одновременно думая: — «Соратники, вашу мать так… Плечом к плечу… Противно, но придется терпеть эту мразь… пока. Но погодите, сволочи. Вот возьмем власть, я вам все прегрешения припомню. Вот тогда увидите, что такое настоящий тридцать седьмой, самки собаки…» — в тоже время в глубине души понимая, что ничего он им не сделает. Потому что придя к власти, все равно надо на кого-то опираться. И придется терпеть эту слизь рядом с собой.

— Все понял? — грозно посмотрев на Петра сверху вниз, закончил инструктаж Громыко.

— Да, Андрей Андреевич, — подобострастно закивал Родионов.

«Еще на колени упади, сволочь, — брезгливо подумал Громыко. — Нет, с такими кадрами каши не сваришь. Ладно, лишь бы до нужных людей весточку донес, а там…» — Через два месяца Он в Узбекистан решил отправиться. К этому все планы и привязываем. Ясно? Ну, бывай…

Пожав холодную и потную руку внешне совершенно впавшего в прострацию академика, Громыко развернулся и пошагал к себе в номер.

«Собака сталинская! Ничего, поможешь нам сокрушить брежневскую клику и сам в отвал пойдешь. Это тебе не с буржуями разговоры разговаривать и кофе пить… Надо будет еще с Патиашвили о тебе посоветоваться. Он из молодых, да ранних, что-нибудь придумает…» — теперь, когда его никто не видел, академик резко изменился и теперь уже не выглядел ни униженным, ни оскорбленным. Теперь это был уверенный в себе, властный мужчина, в полном, как любит говорить Карлсон из детской книги, расцвете сил. А заодно — и амбиций. Не какой-то там простой ученый, заслуживший свое положение вылизыванием начальству и написанными полезными книгами, а бывший второй секретарь в Грузии и бывший главный редактор журнала «Агитатор». Пусть в Грузии был всего лишь четыре года, но знакомства остались. Да и на посту редактора кое-какие связи приобрел. Поэтому в новой структуре власти надеялся на большее, чем захудалый пост ничего не решающего начальника института, пусть даже такого, как ИМЛ…

А в это время в Узбекистане Рашидов, бывший первый секретарь ЦК, а с этого года, после очередной реорганизации, по просьбе самого Леонида Ильича сменивший этот, уже не существующий пост на вновь введенный пост президента республики, встречал очередного гостя из Москвы. Сам Шараф Рашидович не был так уж близок к Брежневу, но умело пользовался его слабостями и предпочтениями. У прежнего, так сказать, Брежнева была слабость к наградам и подаркам. Причем не из-за особой жадности или скопидомства. Леониду Ильичу был приятен сам факт внимания. Рашидов умел этим пользоваться. Подарки хозяину страны и его приближенным дарили во всех республиках. Но никто не умел делать подарки лучше Шарафа Рашидова, который знал вкусы и пристрастия московских начальников. Приезжая в столицу, Рашидов устраивал роскошные обеды в представительстве республики и своей резиденции, приглашая на них нужных людей, которые потом ему отвечали благодарностью. Тем более, что бывший секретарь, а ныне президент, знал, что пока Узбекистан дает стране хлопок, ему многое простится. Только вот хлопка получалось меньше, чем планировалось. А хотелось показать себя с лучшей стороны, поэтому все занимались приписками. Рашидов же закрывал на это глаза… Теперь же, неожиданные изменения в поведении Леонида Ильича заставляли президента Узбекистана волноваться. Он даже не полетел в Москву. Как это обычно делал, решив пересидеть непонятные времена у себя в республике.

Но, похоже, пересидеть не удалось. Сначала позвонил Брежнев:

— Шараф Рашидович, три миллиона тонн хлопка точно будет?

— Будет, Леонид Ильич, — заверил Рашидов Генсека.

— Это хорошо, Шараф. Заеду через пару месяцев, покажешь как там у тебя жизнь…

Неожиданно после этого звонка к нему зачастили гости. Сначала из кавказских республик, потом из самой Москвы. С различными намеками, которые Рашидов «не совсем понимал». Вот и сегодня ждали члена редколлегии газеты «Правда» Валерия Болдина, известного своими хорошими связами в аппарате ЦК. Все знали, что бывший член ЦК Горбачев планировал взять его помощником секретаря. Но в связи с пертурбациями последнего времени Болдин пока оставался на прежней своей должности начальника сельскохозяйственного отдела редакции. У Рашидова была интересная особенность, располагавшая к нему людей самых различных рангов и званий. Глава Узбекистана частенько встречал приезжавших в республику высоких гостей лично, в том числе министров, хотя по протоколу не обязан был этого делать. Таким образом, человек, который был рангом нижеРашидова, чувствовал себя при этом немного неловко и уже не мог отказать никакой его просьбе. Но чтобы Шараф Рашидович лично встречал журналиста, даже и члена редколлегии столь представительного органа печати — никто припомнить не мог. Поэтому заволновались уже не только в аппарате президента, но и на местах и джае в региональных комитетах. Тем более, что недавно на место старого главы КГБ в республику назначили протеже самого Андропова — полковника Нордена. Новый начальник привез с собой несколько сотен «варягов» из России, а множество местных кадров уехало по обмену должностями в другие республики. И теперь никто не мог быть уверен, что за ними не следят и их разговоры не прослушивают.

Встречали московского гостя прямо у трапа. Кроме Рашидова, среди встречающих был только секретарь регионального комитета партии и представитель министерства сельского хозяйства Узбекской ССР. Встречали Болдина прямо у трапа.

— Товарищи, у нас гость из ленинской «Правды», — торжественно объявил после обмена рукопожатиями Рашидов, повернувшись к остальным встречающим. Все зааплодировали, словно на митинге.

— Товарищ Рашидов, Шараф Рашидович, я простой представитель советской печати, — смутился даже самоуверенный Болдин.

— Не простой, дорогой Валерий Иванович, — усмехнулся Рашидов, — представитель самой важной в нашей стране газеты. К тому же из столицы нашей Родины и информированный о самых последних событиях, о которых мы тут, в провинции, не знаем, — незаметно для окружающих подмигнул президент.

— Преувеличиваете, уважаемый Товарищ Рашидов, — Болдин уже успокоился. Похоже, «хитрый узбек» все-таки кое-что знает и на что-то решился. Так что разговор тет-а-тет должен состояться.

Действительно, после обеда в спецбуфете Приавтельства и короткого разговора о сельском хозяйстве, Рашидов предложил Болдину отдохнуть в гостинице, где для него уже приготовили номер. Отвезти же туда он собирался лично, на своем персональном автомобиле. По дороге почему-то свернули на окраину города и остановились в поле.

— Посмотрите, дорогой Валерий Иванович, как красив закат у нас в Узбекистане, — предложив выйти из машины и немного подышать свежим воздухом, Рашидов отвел московского гостя на несколько шагов в сторону от машины. И развернувшись лицом к полю, сделал вид, что любуется закатом.

— Красиво, Шараф Рашидович, — согласился Болдин. — Вот только небо… тревожно-красного цвета.

— Красный — цвет нашего знамени, — улыбнулся Рашидов.

— Вы абсолютно правы, товарищ Рашидов. Именно красное знамя, знамя коммунизма и ленинизма — наше, — согласился Болдин. — Вот только некоторые… товарищи… в Центре… отступают от ленинских норм и тем самым позорят наше знамя. Прикрываются при этом якобы ленинскими же цитатами о творческом развитии теории. А сами… хотят получить неограниченную единоличную власть вместо ленинского коллектинвого руководства. И в этой борьбе… они готовы пойти на любые меры. Например, расследовать деал о якобы имеющихся фактах приписок и взяток… — намек Рашидов понял, но ничем своего отношения к словам Болдина не проявил, продолжая невозмутимо смотреть на быстро темнеющий горизонт. Потом развернулся к Болдину и глядя ему в глаза, сказал.

— Знаете, Валерий Иванович, был у нас один хороший сотрудник, служил хорошо, честно, а потом попался на взятке. Чтобы проверить человека, нужно назначить его на ответственную должность. Только это поможет проявить его настоящие качества. Понимаете?

— Вы совершенно правы, товарищ Рашидов, — осгласился Болдин, мучительно размышляя, как понимать смысл слов главы Узбекистана.

— Ночь на дворе, заметил Рашидов. — Пора намотдохнуть, товарищ Болдин.

И больше не сказал ни слова до самой гостиницы. Порощался, надо признать, очень тепло, даже по-дружески. Но Болдин уже понял, что их Рашидов не поддержит. Хотя и против не выступит. Так что побывав на следующий день в Министерстве Сельского Хозяйства, он поспешно улетел назад, в Москву…

Сразу после того, как Болдин улетел, Рашидов лично позвонил в Москву. И пригласил в Узбекистан министра радиотехнической промышленности Петра Плешакова, чтобы развивать в республике высокие технологии. И его Шараф Рашидович лично встречал у трапа самолета. Потом он долго общался с министром, рассказывал об успехах и возможностях республики, о планах по постройке трех заводов — в Ташкенте, Фергане и Самарканде, где работали бы профессиональные технические кадры. После этого разговора была дана команда на строительство первого такого комплекса, причем вместе с заводом строился и городок для рабочих…

Примечания:

[1] В нашей реальности — доктор исторических наук, работал в отделе пропаганды ЦК, а затем — главным редактором журнала ЦК КПСС «Агитатор». С 1964 года по 1971 работал вторым секретарем ЦК Компартии Грузии. Избирался кандидатом в члены ЦК КПСС. Был депутатом Верховного Совета СССР двух созывов.

Красиво жить не запретишь

Сегодня «Фюрера» — рыжего хомяка, с большим коричневым воротником и белой полосой на груди, ждало неожиданное счастье. Поздняя любовь нежным ветерком касалось его чуткого носа. Судьба была к нему милостива. Оказавшись уже в зрелом возрасте в специальной лаборатории КГБ, он не попал под нож дотошного исследователя, а жил в клетке и неплохо жил. Здесь очень хорошо кормили, и только иногда довольно пренеприятно кололи в загривок…

Конечно, будь он человеком, вероломство прежних хозяев возмутило бы его до глубины души. Продать лучшего друга семьи за три рубля! Ну да бог им судья, а хомяку было все равно, особенно сегодня…

Сегодня у «Фюрера», в миру называвшегося «Сенькой», было особенно хорошее настроение. После завтрака хомяку опять сделали инъекцию. Обычно наевшись, он спал в опилках, свернувшись калачиком. Сейчас вместо отдыха «Фюрер» начал возбужденно нарезать по клетке круги. Рядом, в соседней клетке, обнаружилась соседка, весьма легкомысленная особа белого цвета — хомячиха «Лаура». «Фюрер» чесал за ухом, чистил бока, старательно крошечными лапками умывал мордочку, усы при этом торчали, как у гусара. Именно из-за усов «Сенька» лишился своего имени и обрел другое, столь историческое. Через час у «Фюрера» радостно забилось сердце. В клетку запустили «Лауру». Ну не даром говорят старый конь борозды не портит, хомяк сразу приступил к делу. Да и «Лаура» была не против. И «Сенька» не разочаровал. Все были довольны. Даже вечно недовольный всем доктор наук Смолетов. Был он уже далеко не молод, лет пятидесяти. Постоянно ходил с кислой миной на лице, заросшем трехдневной щетиной, и взлохмаченной головой, повторяя всем и каждому свое любимое присловье: «Мне это не нравится!».

Вот только если бы не «железный занавес» и необходимость хранить военные секреты, Владимир Львович стал бы реальным кандидатом на Нобелевскую премию, даже несмотря на свой внешний вид и характер. Но имя его осталось широко известным лишь в узких кругах советских специалистов — биохимиков. Доктор с большим интересом смотрел, как пыхтел на хомячихе «Фюрер». Одновременно попивая маленькими глотками отпивал из фарфоровой чашки кофе. Потом доктор взял большую, уже слегка потрепанную тетрадь. Шариковой ручкой почесал кончик носа, хмыкнул. Еще раз глянул на резвившуюся парочку.

— Да, дружок, ты прямо помолодел…, - Владимир хмыкнул, в голову пришла мысль: «Одним Создатель дал такой потенциал, а кто-то только по большим праздникам…Впрочем, каждому свое. А ведь хомяку в нашем исчислении уже под семьдесят, уже хоронить пора. Вдруг радостная волна прошла по телу: — «Неужели получилось?» — Смолетов стал быстро перелистывать страницы тетради: — «Надо позвонить профессору Преображенскому». - судорожно снял трубку телефона, чуть дрожащими пальцами набрал на диске номер телефона:

— Николай Аркадьевич, кажется получилось!..

Брежнев стремительно вошел в приемную на ходу дал указание секретарю.

— Как прибудет Андропов, проводите сразу ко мне.

— Юрий Владимирович уже звонил и через несколько минут будет, — секретарь стоял по стойке «смирно».

— Хорошо, и еще принесите два чая с лимоном, — дав указание, Генсек прошел в кабинет.

Через пять минут в кабинет Брежнева прошел Андропов. За прошедшие с последней встречи дни Юрий Владимирович похудел, лицо еще более пожелтело. Глаза лихорадочно блестели. Вслед за ним вошел секретарь принес два стакана чая в ажурных серебряных подстаканниках. Пока Ильич размешивал ложкой сахар в стакане с чаем, Андропов достал из портфеля документы, положил перед Брежневым и наклонившись к столу, проговорил негромко, почти прошептал:

— Леонид Ильич, есть успехи в разработке лекарства. Весьма, как говорят наши специалисты, впечатляет. Способствует омолаживанию организма. Но надо еще провести серию испытаний. Где-то через год, минимум — через восемь месяцев, будет готов реальный препарат.

Брежнев заулыбался, прищурил глаза, став похожим на «друга монгольских степей». Ухватил собеседника за рукав, негромко слышно проговорил в ответ.

— Юра, испытаем на старой гвардии, — у Андропова от удивления брови поднялись почти до линии волос. — Я шучу, шучу, — усмехнулся Леонид Ильич. — А то замучаюсь на похоронах водку пить. Да и товарищи нужные вроде подобрались.

— К сожалению, Леонид Ильич, среди наших товарищей оказались такие товарищи, которые нам совсем не товарищи, — с деланной печалью в голосе доложил Андропов. — Почитайте, это стенограмма аудиозаписи беседы Суслова и Черненко. Они встречались на Кадашевской набережной позавчера.

Ильич неторопливо надел очки. Внимательно прочитал стенограмму.

— Да, мне про эту встречу, Костя рассказал уже, но спасибо за бдительность. Оперативно твои ребята сработали, спасибо, — генсек закусил долькой лимона, лицо перекосилось. Ильич стал похож на бульдога, но с китайским разрезом глаз. Выпил чаю. Указательным пальцем постучал по стопке документов. — И что ты, Юра, думаешь по поводу этого дела? — Ильич внимательно, словно прицеливаясь как на охоте, уставился на главу Комитета.

Андропов не торопился с ответом, доставая новые документы из папки.

— Леонид Ильич, на первый взгляд ничего особенного, встретились два товарища. Произошел, в общем, откровенный разговор. Ну, обеспокоен товарищ Суслов новыми веяниями в партии и стране. Поделился своим беспокойством с товарищем по партии, — и тихий голос и какой-то льдисто-непроницаемый взгляд завораживали. Притягивали внимание, как удав притягивает, кролика и не хочешь, а услышишь. — Но если взглянуть с другой стороны, — поблескивая стеклышками очков, продолжил Андропов, — в свете вот этих разговоров, — он подал новую бумажку Брежневу, — картина вырисовывается совсем другая.

И застыл в ожидании, пока генсек читал новую стенограмму.

— И Громыко? — удивился Брежнев, прочитав бумажки. — А ведь мы его даже в Политбюро оставили, несмотря на снятие с должности… А он, смотри-ка ты, на мое место нацелился… Нехорошо. Надеюсь, ты всех этих «нетоварищей» под контролем держишь?

— Обязательно, Леонид Ильич, — обиженно ответил Андропов. — Бдительно и непрерывно. Спецгруппа работает. Тем более что теперь, из-за реорганизации им специально встречаться приходиться. Региональные то комитеты прямо на Москву завязаны, а телефонам и письмам они не доверяют. Но это еще не все, — огорченно добавил Юрий Владимирович. — К сожалению, нами обнаружены факты противодействия с той стороны, которую мы слабо учитывали в наших планах: «цеховики» и «воры в законе». Они почувствовали, что реформы в экономике и законодательстве угрожают их существованию. И собираются противодействовать. К сожалению, Николай Анисимович[1] и его подчиненные не могут в полной мере противодействовать этой угрозе.

— Опять ты на Колю пытаешься все недостатки и недоработки спихнуть, — нахмурился Брежнев.

— Нет, Леонид Ильич, вы меня неправильно поняли, — ответил Андропов. — Я не про то, что он не справляется, я про то, что сил у него не хватит. Так и «Синий туман» можем провалить… А его надо проводить и срочно.

— Ну, а мы сделаем просто. Привлечем, кроме специальных отрядов милиции твоих орлов из «Альфы» и грушников, — нашел выход из положения Брежнев. — Послезавтра соберем совещание по вопросу… вопросу…

— «Контроль соблюдения конституционных прав граждан и законов правоохранительными органами и силовыми министерствами» — предложил Андропов.

— Вот, хорошо придумал, — согласился Брежнев. — А для полного антуража еще и Сашу[2] привлечем. Как лицо заинтересованное. Сейчас бумагу оформим — и вперед.

— Хорошо, Леонид Ильич, — Андропов склонился над бумагами, «заскрипел» пером.

Брежнев встал, прошелся по кабинету, потянулся. Начал балагурить.

— Ой, болят мои кости, болят. Юра вот хочу прийти к вам в гости на Лубянку на днях. Примешь?

— Конечно, Леонид Ильич. Это будет событие большой политической важности и поднимет еще больше значение и престиж Комитета госбезопасности.

Андропов счастливо и радостно улыбался. Да для кого работа тяжелая обязанность, а для кого часть души, и, причем, большая.

— Камеру потеплей, для меня приготовил? — пошутил Брежнев, улыбнувшись.

— А как же Леонид Ильич, в подвале, самую глубокую — там бомбежек не слышно, — Андропов лучился весельем.

Оба товарища по партии очень любили фильм «Семнадцать мгновений весны» и хорошо понимали друг друга. Ильич, отсмеявшись, глянул на часы:

— Посмеялись и за дело. Давай, Юра, организовывай «Туман»… и туману побольше напусти…

Совещание прошло в том же рабочем кабинете Брежнева, без протокола. Все присутствующие хранили потом загадочное молчание, а отданные после совещания приказы шли «под двумя нулями»[3]. Показательно, что начавшиеся по всей стране «учения» специальных оперативных рот милиции, совпавшие с «учениями» спецназа КГБ и ГРУ, никого особо не взволновали. Тем более, что учения чекистов и разведчиков объяснялись обострением обстановки в Афганистане.

Вано Гургенидзе, старший официант ресторана «Иверия» чувствовал себя не слишком уютно, несмотря на малочисленность гостей. Просто потому что знал, какие люди собрались сейчас в зале закрытого «на спецобслуживание» ресторана. Нет, каких-либо скандалов или драк Вано не ждал. «Воры в законе», конечно, не в ладах с уголовным кодексом, но при личной встрече силовые разборки устраивать не будут, как и хамить «халдеям». Но все равно, томило опытного официанта какое-то неявное предчувствие чего-то нехорошего. Он даже прошел на кухню и посмотрел на работу поваров, пока шеф-повар не рассердился и не отправил его в зал, заметив, что лишних людей ему здесь не надо.

Да, человек, знакомый с уголовной средой, был бы поражен, увидев, какие авторитеты криминального мира Союза собрались в закрытом зале этого ресторана: Вячеслав Иваньков — Япончик, Дед Хасан, Васька Бриллиант, Сво Раф, Алимжан Тохтахунов — Тайваньчик, Амиран и Отари Квантришвили, Анзор Кикалишвили…

Хотя был апрель месяц — самое, пожалуй, прекрасное время в Тбилиси, красоты грузинской столицы нисколько не интересовали собравшихся в зале ресторана. Как, впрочем, и вкус приготовленных со всей тщательностью блюд. Как понял Вано, они больше были заняты предстоящим разговором. Как раз тогда, когда старший официант заглянул в зал, слово взял вор в законе Джаба Иоселиани[4], по личной инициативе которого и была созвана сходка.

— Друзья, — сказал Джаба, — мы должны признать, что настали новые времена. И политические деятели, и «цеховики» любят говорить, что нет сильной политики без сильной экономики. Эту мысль подтверждает пример мощных государств Америки и Европы. Заметно это и у нас, в Советском Союзе. Хотим мы или не хотим, но должны принимать участие в политических процессах, которые явно идут не в ту сторону… А еще точнее — мы, независимо от нашей воли, уже участвуем в политических процессах. Хотя бы наш брат Отарик…

Кто-то из присутствующих, Вано не успел заметить, кто довольно громко высказался на тему «взломщика мохнатых сейфов»[5], которому «базарить не по чину». Но это высказывание сразу же утонуло в громких выкриках грузин.

— А ну, тихо! — бас Япончика легко перекрыл шум в зале. — Базарь дальше, Джаба.

— Вот я и говорю, — продолжил Иоселиани. — Времена изменились… — что оратор говорил дальше, Вано не расслышал, его вызвали на кухню. Взяв поднос с закусками, он вернулся в зал. Никто из споривших воров не обращал внимания на суетящегося вокруг стола «халдея». Джаба просил всех высказать свои соображения, из-за чего в зале разгорелся жестокий спор. Джаба, Отари и другие грузины очень хотели, чтобы было принято решение о сращении с властью и использовании купленных чиновников для усиления влияния «воровского сообщества». Особенно резко выступил против этого Вася Бриллиант:

— Да стоит нам только высунуться, наши головенки сразу почикают! Вы что, «переели рыбного супа» или получили разжижение мозгов?… — грязно ругаясь, он пытался донести до присутствующих мысль, что пратийная и управленческая номенклатура и госструктуры ни за что не потерпят покушения на их право управлять страной. — Гебня только и ждет команды, чтобы нами заняться, как «цеховиками» и прочими фрайерами, типа торговцев, решившими, что с государством можно играть в азартные игры…

— Сядь и не мельтеши, — негромко перебил разошедшегося Васю Япончик. — Послушай Джабу…

— А государство и так готово нас придавить, не так ли, Отарик?

— Правду говоришь, дорогой, — Отари неторопливо поднялся из-за стола — Есть у меня друг… там, — он поднял палец вверх, — он говорил, что готовятся нехорошие изменения в кодексах… типа статья за организацию преступного сообщества и ужесточение наказаний за рецидивизм.

Действительно, земляк Квантришвили, Анзор Иосифович Кикалишвили-Аксентьев был одним из самых известных и матерых «крестных отцов» советского преступного мира. Родившийся в 1948 году Анзор окончил Московский институт физкультуры, работал в пионерских лагерях, организовывал спортивные и другие массовые мероприятия. Как активного комсомольца его назначили заведующим отделом райкома комсомола Гагаринского района Москвы, затем перевели в Московский горком комсомола, где он являлся одним из ответственных за подготовку к Олимпиаде. Окончив Дипломатическую академию МИД России, он стал руководителем аспирантуры этой академии. Но на самом деле это был лишь видимый, внешний слой жизни Анзора Кикалишвили. Основным был другой, истинный, который целиком находился в мире криминала. Впечатляющему красавцу, блестящему великосветскому хлыщу, ценителю молоденьких девушек и гурману, ему никогда не доведется узнать вкус тюремной баланды, да, наверное, он и слова такого не знал. И не узнает, так как раз сегодня его легко уколол зонтиком прохожий. Отчего через полчаса сердце никогда и ничем серьезно не болевшего активиста-комсомольца вдруг резко остановилось. «Сгорел на работе», — вынесли вердикт непосвященные в подоплеку сослуживцы.

Операция «Синий туман» началась по всему Союзу почти одновременно, о чем не знал и никогда не узнали ни сидящие в ресторане преступники, ни простой официант Вано. Который вернулся к раздаче за следующим подносом… и неожиданно получил струю чего-то резко пахнущего в лицо. Отчего быстро отключился и свалился на пол, успев лишь заметить мелькнувшую человеческую фигуру. Или не совсем человеческую? Что-то черное, блестящее вместо головы, черный, отливающее блеском тело…

Подобные же фигуры в черных блестящих шлемах-сферах почти одновременно ворвались в зал ресторана из нескольких дверей. И даже успели кое-кого из остолбеневших «заседателей» свалить на пол и, выкручивая руки, нацепить наручники. Но в этот момент раздался выстрел. Кто стрелял, следствие потом установить так и не смогло, поскольку после начавшейся перестрелки в здании еще и разгорелся пожар. Прибывшие с опозданием пожарные успели только спасти обслуживающий персонал, да предотвратить распространение огня на соседние здания.

А что там случилось внутри, для большинства населения оставалось загадкой довольно долго. По крайней мере до тех пор, пока кому-то из диссидентствующих радиолюбителей не удалось поймать передачу радио «Свобода». Прерываемая визгом глушилок, забивающих отдельные слова и предложения, передача как раз описывала уничтожение руками «гэбистких убийц» мирного собрания оппозиционеров, «несогласных с тоталитарным сталинистским режимом Брежнева».

Примечания:

[1] Николай Анисимович Щелоков, министр внутренних дел

[2] Александр Михайлович Рекунков — после смерти в феврале 1981 года генерального прокурора СССР Руденко, заступил на эту должность

[3] Два нуля перед номером приказа обозначают гриф «Совершенно секретно»

[4] Вор в законе, доктор филологических наук, советник Эдуарда Шеварднадзе — такова краткая биография Джабы Иоселиани…

[5] Отари Квантришвили сидел за изнасилование и строго «по воровским понятиям» не мог быть вором в законе

Работа для спецназа

Настроение Антона можно было описать одним словом — паршивое. С утра, еще до получения приказа на выход, как только стало ясно, что Григоренко все-таки настоял на реализации полученных из его источников сведений.

Несмотря на плохие предчувствия, профессионализм бойцов Антона снова оказался на высоте. Ночью, высадившись с вертолетов и скрытно пройдя через территорию, на которой «духи» выставили наблюдателей, группа спецназа незамеченной подошла к месту засады — небольшому кишлаку в горах. Обогнув кишлак, часть группы ушла на горку, чтобы прикрыть отход основной группы и заняла позицию в заброшенном загоне для скота. Основная группа из восемнадцати человек заняла позиции по бокам дороги. План казался неплохим: бесшумно снять «духовские» дозоры, огнем из всего оружия уничтожить основные силы душманов, а затем уйти под прикрытием огня засадной группы наверх.

Идущих первыми в дозоре двоих «духов» «сняли» выстрелами из бесшумных автоматов. Тела духов затащили в канаву. Но едва успели их убрать, как появились еще двое. Когда расстреливали из бесшумных АКМСБ следующую пару, один из «духов» успел сорвать с плеча автомат и дать очередь. В кишлаке поднялся переполох. В считанные секунды ночь ощетинилась яркими вспышками выстрелов. Еще не зная точного расположения разведчиков, «духи» били из оружия наугад, на звук только что прогремевшей очереди.

Из-за дувалов кишлака выкатилась черная масса стреляющих во все стороны душманов, орущих: «Аллах Акбар!». Ответный огонь спецназовцев был страшен. В этой мясорубке невозможно было прицелиться. Спецназовцы просто водили автоматами по беснующемуся в двух десятках метрах людскому месиву, стреляя длинными очередями до полного опустошения магазина. Прямо внутри этой толпы звонко рванули несколько гранат Ф-1, поднимая пыль и какие-то ошметки. Через несколько минут атака «духов» захлебнулась. Оставшиеся в живых душманы, изредка постреливая, разбегались и прятались за дувалами и в домах кишалака. Но и спецназовцам пришлось спешно бежать к ближайшему домику, неся на плечах раненых и убитых. О том, чтобы удержать противника такой численности на прежнем месте засады не могло быть и речи.

«С домом нам повезло. — успел оценить подарок судьбы Рыбаков. Забив двух духов, прятавшихся за дувалом, бойцы выбили дверь и заняли двор и дом, стоящий на небольшом пригорке, что позволяло контролировать огнем все подступы к участку. Стены дома были леплены из кирпичей, обожженных в самодельной печи. Но, в отличие от нищих строений, крыша — не из тростника, а из ржавого железа, плоская. И этажей в доме два. — Очень богатый человек жил. Во дворе колодец с самодельным воротом, часть двора застелена ковром — для людей, ковер во дворе символизирует особенное богатство дома. Во дворе стоит земляная печь, в которой видимо готовят пищу. Другая часть двора отведена для животных. Двери деревянные, но внутри дома дверей нет, вместо них завеси из разукрашенной ткани, дверь только одна между женской и мужской половиной. Полы земляные, но тоже застелены коврами до последнего сантиметра, что также свидетельствует о богатстве. Нормальные стекла, правда, без рам, в бедных домах и таких нет…»

Где-то неподалеку громко треснул выстрел «бура». Пуля с громким треском впилась в в стенку над головой Антона, засыпав его глиняной крошкой и пылью, запорошив глаза. Пока он протирал глаза, по обнаружившему себя стрелку отработал пулемет сержанта Горячева. «Дух» сразу заткнулся, убитый или просто решивший не искушать судьбу. Антон, закончив чистить глаза, осмотрелся еще раз, словно надеясь обнаружить какие-то зримые изменения. И закономерно увидел тоже, что и до этого — внутренности дома, в котором засели спецназовцы и двор. Все по старому, лишь повсюду, на коврах, заборе, полу пятна и лужи. Кровь, в свете солнца почти черная, и трупы, оставшиеся после последней атаки.

«А начиналось все так хорошо, несмотря на мои предчувствия… Вообще отряду повезло с «прикрепленным». Маланг, как белудж[1], оказался тем самым классическим «врагом моего врага» из пословицы и немало помог своими советами. После нескольких успешных перехватов за местом расположения отряда и за прилетающими и улетающими вертолетами явно установили слежку. Поэтому некоторое время все выходы заканчивались безрезультатно. Зато потом… Маланг предложил переодеваться в местные национальные одежды и… ловить верблюдов. Мы по своей европейской неосведомленности наивно полагали, что в пустыне диких верблюдов нет, что все они чья-то собственность. Но Маланг рассказал, что для того, чтобы перегнать караван, местные просто ловили верблюдов. Перегнав караван, «басмачи» верблюдов опять отпускали, а при надобности — снова ловили. Так, оказывается, меньше мороки с их содержанием. Но ничего не мешало и нам повторить этот опыт, за исключением отсутствия опыта. Но Маланг не отказался помочь и научить хитростям ловли диких горбоносцев, и правильному ношению национальной одежды. И… удалось. Пару караванов мы так «забили». И сделали бы больше, но тут заболел «Петрович» — командир. И приехало на его место это штабное чмо… А что — место «хлебное», можно карьерный рост заработать, не слишком опасное, после наших зачисток. Все бы ничего, но старые связи с ХАД и агентурой он порвал. И «ложные караваны» запретил, сволочь… А по его новым связям полный абзац и получается…, - несколько выстрелов и крики прервали воспоминания Антона. — Так…, похоже опять началось».

Действительно, загремели выстрелы, на стены обрушился град пуль. Ответный огонь ослаб, уцелевшие спецназовцы выжидали за прикрытием. Посчитав, что «шурави» подавлены и уже не смогут дать отпор, бандиты с криками «Аллах акбар» поднялись в атаку. И даже пробежали несколько десятков метров. Под огнем. Стреляли спецназовцы метко, куда лучше «духов». Даже очередями и даже из пулеметов. А потом в небе прогрохотало и среди атакующих встала сплошная стена разрывов. Близко от двора и дома. Так близко, что несколько недолетевших НУРСов взорвались в нескольких метрах от обороняющихся. Антон невольно вжался в пол, когда над головой просвистел осколок.

Тройка Су-25, натужно ревя моторами и грохоча пушечными выстрелами, пронеслась над селением и скрылась в небе. Вслед ей, откуда-то из-за холма потянулась строчка трассеров.

«Крупнокалиберный, мать его… и ничем не достать. Рискованные парни эти пилотяги, — Рыбаков снова вжался в ковер, переживая обстрел вновь ожившей безоткатки. На этот раз душманы стреляли более метко, снаряды рванули в соседней комнатушке. — Боря! Рация! — мысли промелькнули и исчезли. Душманы снова поднялись, и стало не до переживаний. Автомат несколько раз выстрелил и заклинил, словно издеваясь над потугами стрелка. — Черт! Заело!»

— Тарщстаршлейнант! Держите! — откуда сбоку появился боец и сунул в руки автомат, для чего-то схватив выроненный Антоном заклинивший. Рыбаков добил магазин по атакующим «духам». Крики смолкли, душманы залегли и даже прекратили огонь. Похоже, даже фанатикам не понравилось бежать под ливнем пуль навстречу неминуемой смерти. Боец, оказавшийся сержантом Андреем Горячевым, пристроился у соседнего пролома с автоматом.

— Где взял? — пользуясь затишьем, крикнул ему Антон.

— Дык ваш же, тарщстаршлейнант! Тушенку открыл и смазал! — откликнулся Андрей и тут же выстрелил по мелькнувшему внизу силуэту.

— Молодец! — крикнул Антон и тоже открыл огонь, стараясь достать перебегающих вдоль дувалов душманов, похоже вновь накапливающихся для атаки. «А если нет рации — то и вызвать подмогу не удастся…», — мелькнула непрошенная мысль. Но снова стало не до размышлений. Возобновила огонь безоткатка. Гранатометчики старались достать спецназовцев, стреляя из своих стареньких М9 осколочными гранатами в проломы стен и дувалов. Шел четвертый час боя… потом наступил пятый…

Андрей, стрелявший, как и Антон, по атакующим, внезапно громко вскрикнул и его автомат замолчал. Антон, услышав в грохоте боя крик, дернулся и, по-видимому, это спасло ему жизнь. В противоположную стену, как раз напротив его головы, ударила пуля. Очевидно, стрелял снайпер, причем неплохо подготовленный, сумевший быстро сделать два выстрела по двум целям. Неожиданно Антон понял, что уже не слышно выстрелов и единственного оставшегося целым пулемета.

«Похоже, все, боец, — обреченно подумал Рыбаков, — отвоевались. Еще пара атак максимум…»

И тут громыхнуло уже где-то в тылу «духов». Потом еще раз и еще. Пронеслась, набирая высоту, четверка МиГ-27. а вслед за затихающим ревом их моторов резко и звонко ударило танковое орудие. Подошедшие к кишлаку танкисты и мотострелки начали зачистку… А пока Антон, преодолевая накатившуюся усталость, выставил в пробоину в стене ракетницу и выстрелил, обозначив на всякий случай свое место. Кто их знает, эту мазуту вместе с махрой — еще стрельнут…

Позднее Рыбаков узнал, что и группа поддержки неплохо повоевала, засев в заброшенной кошаре, в четырехстах метрах выше. Но ничем не могла помочь своим товарищам, так как подойти по открытой местности они не могли (только бы зря раскрылись). Но зато вступили в бой в самый нужный момент. В начале одной из атак к «духам» подъехала «барбухайка» с подкреплением. Причем остановилась чуть ниже затаившихся спецназовцев. И они не растерялись. Лавина огня накрыла машину — и подкрепление перестало существовать. Причем в разгаре боя никто из «духов» так и не понял, откуда стреляют.

В общем, тот самый начальник — «штабное чмо» получил полную возможность оттянуться на командирах групп по полной программе. А они ему — ответить, благо звания не сильно отличаются. Разговор шел на том самом армейском сленге, когда матом не ругаются, а просто разговаривают. Но должжность у Григоренко была повыше, поэтому ничем хорошим для Антона и его товарищей спор, да еще на столь повышенных тонах, закончится не мог. Вот только разговор неожиданно прервал прибежавший из штаба посыльный, сообщивший, что командира вызывают на узел связи. И что звонок пришел с Кабула, из штаба ОКСВ.

Вернулся командир не скоро, причем вид имел несколько обалделый. Объявил. Что на сегодня все свободны, а остальное доведет завтра. Чем привел подчиненных в полное недоумение. Пришлось вечером ловить дежурного по связи и узнавать, что за такой звонок был. Серега Кирсанов сильно не супротивился, все же допрашивали его не буржуины, да и сам он — не Мальчиш-Кибальчиш. Оказалось, что начальство вдруг приказало отобрать лучшие группы, численностью в роту, причем названы были персонально Рыбаков и его товарищи, и отправить ее в Кабул. Взамен же обещали прислать новую роту, недавно прибывшую из Чирчика. Вот только командиру теперь придется с новичками поработать. Потому что подготовка подготовкой, а боевого опыта и знания местности у них нет. И, значит, результаты будут хуже, а потери — больше. Отчего командиру прибавиться не только работы, но присылаемых сверху дынь. Которые отнюдь не фрукты с овощами и совершенно невкусные…

Для чего их вызывают, так и осталось неизвестным. Но главное они все же узнали — убыть приказано с оружием и даже с полным боекомплектом, так что ничего хорошего никто предположить не мог. Похоже, их собирались использовать в какой-то важной и секретной операции. Вот только в какой и где? Конечно, что их не бросят в бой без подготовки, уверены были все. Эффективность спецназа во многом объяснялась степенью свободы командиров подразделений при планировании боевых операций. В мотострелковых и десантных частях боевые действия планировались в штабе, решение принималось командиром части и утверждалось в штабе армии. Затем оно пересылалось в ту же часть, и подразделения начинали действовать согласно его пунктам. Поэтому очень часто с момента поступления разведывательной информации до выхода подразделений на операцию проходило столько времени, что обстановка менялась полностью. В спецназе почти все решения принимались командиром роты или батальона на основании разведданных. Командир батальона утверждал решение командира роты на боевую операцию, и ближайшей ночью группы уходили охотиться за караванами. Были случаи, когда командиры выводили людей на операцию и без предварительных. Опытные командиры групп, воевавшие в Афганистане по второму году, настолько подробно знали некоторые районы своей зоны ответственности, что во время операции спокойно обходились без карты. Но это здесь, где они успели изучить местность и все ее тропы, колодцы и кишлаки не хуже коренных жителей. А как будет на новом месте?

Впрочем, особо волноваться никто не стал, уже привыкнув, что на войне бывает по-всякому. Да и устали все полсе боя и разговоров на повышенных тонах с начальством. Так что отложтили все переживания на утро и отправились спать. А утром неожиданно нагрянуло целых три Ми-26. Огромные «летающие коровы», каждая их которых могла перевезти на борту целую роту спецназа, привезли и забрали все группы вместе с оружием и боеприпасами одним рейсом. Впрочем последних скупой Григоренко выделил строго по штату, не больше. «Вам все равно пополнят в Кабуле, а мне воевать», — оправдывался он перед пытавшимися «выбить» дополнительные боеприпасы группниками. Которые, конечно, понимали, что летят не прямо в бой, но полученный в боях опыт спецназа не забывали. А он укладывался в простую и чеканную формулу, которую знал каждый спецназовец, от рядового до старшего офицера: «Патронов бывает очень мало, просто мало, и мало, но больше просто не поднять[2]». Вот только Григоренко сражался за каждый выданный цинк словно настоящий украинский прапорщик — старшина роты или начальник склада. Зато не стал возражать против того, чтобы бойцы Рыбакова и Думенко забрали все трофейные пистолеты и четыре трофейных «бура» вместе с патронами. Винтовки эти захватили месяц назад в одном из схронов душманов и на всех четырех стояли прекрасные американские оптические прицелы «Леупольд». Учитывая, что пристреляны они были хорошо и на каждую имелось по две сотни патронов, снайперы с удовольствием использовали их на выходах вместо штатных СВД. А поскольку они нигде не числились, то и возможная потеря особо не пугала. Как и пистолетов, которые охотно использовали бойцы, как оружие последнего шанса. Так что кто выиграл в этом соревновании жадности и наглости, можно было поспорить.

Вертолеты быстро и довольно комфортно перевезли всех прямо на аэродром Кабула. Там же, как оказалось их уже ждали. «Вертушки» подрулили прямо к стоящему наготове Ил-76. Причем стоявшему на самом краю аэродрома и практически невидимому ни из города, ни с основного здания аэропорта. Встретил их лично заместитель командующего сороковой армии по войскам спецназа полковник Колесников. Приказал быстро перегрузить людей, оружие и боеприпасы на транспортный самолет и передал назначенному командовать сводной ротой майору Кроту запечатанный конверт с приказом вскрыть его в воздухе. Как только последний ящик и последний боец заняли место внутри самолета, экипаж сразу начал запускать двигатели.

— Не нравится мне эта спешка! — прокричал Рыбаков своему соседу, старлею Думенко. Тот успел только кивнуть. И начал поудобнее устраиваться на откидной скамейке забитого людьми и снаряжениями борта, когда Крот, встав у люка герметичного отсека, жестом приказал офицерам собраться к нему…

Примечания:

[1] Белуджи — довольно воинственное племя, проживающее как в Афганистане, так и в Пакистане и Иране. Территория, которую они считают своей, находится на стыке этих трех государств. Уже не одну сотню лет белуджи безуспешно борются за создание независимого Белуджистана. Поэтому они в равной степени ненавидят как афганцев, так и пакистанцев и иранцев

[2] Борис Громов, писатель

Восток — дело тонкое

Викторин хорошо помнил знаменитое «Узбекское дело», столь прогремевшее во время Андропова. Помнил и итог этого расследования для Рашидова — тот застрелился[1]. Ильич узнав подробности, долго ходил по кабинету, был расстроен и огорчен. Потом, внезапно остановившись, решительно махнул рукой: «Если человек себе пулю в лоб пустил, то…смелый мужик. Какая сила воли! Это не пустышка. Это личность. Надо с ним лично поговорить. Он, конечно, натворил дел, но я его знаю давно. Он верный ленинец, коммунист. Вот пусть сам и разгребает. Пусть все до копейки вернет! А мы, партия, посмотрим, как справится. А нет! Так уберем». Потом было несколько разговоров с Андроповым. Юрий Владимирович отговаривал от поездки, но в итоге согласился с аргументами Брежнева. Тем более, что на Рашидове были завязаны некоторые внешнеполитические дела Союза в Азии и Африки. Да и Кастро дружил с секретарем ЦК Компартии Узбекистана. Поэтому решили попробовать не выносить сор из избы, чтобы не пострадала репутация СССР. Поэтому даже Плешакову за обещание постройки в республике новых заводов досталось от Брежнева не сильно. Единственное, что сделали — слегка сократили финансирование и сдвинули сроки строительства первого из них. Остальные стройки отодвинули на будущее, в расчете потом вообще закрыть. Так как негласно всеми, посвященными в тайну сиамского брата уже было решено, что новые высокотехнологические комбинаты будут строиться только в российских и белорусских районах…

В иллюминаторах под крылом заходящего на посадку самолета открылась завораживающая картина прекрасного зеленого Ташкента. Город словно открывал свои объятия, чтобы принять дорогого гостя.

Когда Ту-154 совершил посадку в аэропорту Ташкента, к встрече высокого гостя все уже было готово. Несмотря на ранний час — шесть утра — на бетонном поле аэродрома толпилась разношерстная толпа встречающих. Присутствовали и руководители республики, одетые в одинаковые костюмы темного цвета, и организованные «представители народа», и охрана, оцепившая цепочкой место встречи.

Первыми из правительственного самолета быстро и незаметно вышли охранники, а у трапа встал заместитель начальника охраны Медведев. Осмотревшись и переговорив с местными чекистами, он дал отмашку на выход. Брежнев, только подойдя к двери, сразу зажмурился от яркого солнца, стал похож на китайца из анекдота. В результате генсек почти оступился на лестнице. Хорошо, что генерал Рябыкин подхватил под локоть, но на то он и начальник охраны…

Перед трапом уже была расстелена красная ковровая дорожка. На которой, весь сияющий от счастья и с обожанием на лице, стоял глава Узбекистана Рашидов. Рядом теснились, выстроившись по ранжиру и по должности, чиновники и партийные функционеры. Хотя все дежурно и слащаво улыбались, в умах чиновничьего люда главенствовал один вопрос: «Зачем столь внезапно приехал генсек?» Жизненный опыт учил, что ничего хорошего от внезапных таких посещений ждать не приходится. Но Восток дело тонкое, здесь видели разное и всякое и пережили и не такое. Так что морально были готовы ко всему.

Как только Брежнев ступил с трапа на землю, откуда-то сбоку появилась стайка молодых девушек. Одетые в цветные: красные, зеленые, розовые национальные одежды. Они окружили его и засыпали цветами. Ильич был ошарашен яркостью цветов и буйством красок. Нежные голоса дев звучали как ручейки, а столь прекрасных красивых лиц он не видел давно. Азиатский разрез глаз придавал этим юным девушкам еще большую привлекательность. Несколько опьянев от всех этих красок, голосов, лиц, запахов, и близости к юным девушкам Ильич даже не осознал, что уже обнимается и целуется с Рашидовым. Хотя перед выходом из самолета хотел держать себя с ним холодно и строго. Только оказавшись в машине, Ильич пришел в себя.

«Викторин съехидничал: — Да Леня это, какие же розы вырастают под южным небом? Просто нет слов. Рахат лукум понимаешь, — хотя и он тоже поддался очарованию знойных красоток Востока.

— И не говори брат, прямо мурашки по коже, — Брежнев был в восторге.

— Однако, Леня, ты смотри, какой хитрый лис Рашидов. Вот совсем голову задурил. Тут по делу вроде летели. Отвешивать «гостинцев», а вишь как сюжет развернулся. Давай Ильич сосредотачивайся. Надо говорить с этой узбекской бандой серьезно. А то слышишь, Рашидов соловьем заливается — восхваляет…»

В салоне правительственного ЗИЛа вместе с генсеком ехал и «хозяин» Узбекской ССР. Пока генсек несколько расслабленно смотрел в окно, Шараф Рашидович продолжал привычной скороговоркой перечислять трудовые успехи республики. Наконец Брежнев «включился» в беседу.

— Шараф, это я все уже не раз слышал. Повысили, собрали, внедряем, строим, повышаем. Ты скажи, сколько хлопка соберете в этом году?

Глава Узбекистана посерьезнел лицом, в карих глазах застыло настороженное выжидание.

— Леонид Ильич, как и обещали, не меньше трех миллионов тон соберем. Приложим все усилия. Партийная организация и комсомол мобилизуют всех, чтобы выполнить задание ЦК нашей партии. Сами знаете, дорогой Леонид Ильич, как по-особому…по-особому наш народ относится к заданиям партии. Любую задачу выполним. Все сделаем, что бы Вас ни подвести.

Брежнев, довольно кивал, на лице расплылась улыбка.

— Да это вы, товарищи, хорошо, правильно делаете. Директивы партии и все плановые задания, особенно в этой пятилетке, необходимо выполнить. — Ильич выделил голосом. — Это особая пятилетка. И я на тебя, Шараф, надеюсь!

«Викторин не выдержал: — Твою дивизию! Опять ты Леня уши развесил. Забыл про записку Андропова! Да и я тебе, чугунная ты башка, рассказывал. Липа все эти тонны хлопка, воровство кругом. Очнись, генсек твою ять! — теребил он братца».

Брежнев неожиданно побагровел, странно взглянул на собеседника. Правая бровь черной, лохматой гусеницей задралась вверх, являя высшую степень удивления и настороженности, Рашидов с удивлением следил за быстро меняющимся настроением генсека.

— А вот скажи мне, Шараф, это точно, — ты столькохлопка соберешь?

— Конечно, Леонид Ильич сделаем все возможное. Не подведем Вас.

— Ну, ну. Увидим. Не забывай Шараф, мы тебе верим, — Брежнев до самого конца поездки, больше не задавал вопросов. Рашидов продолжал Рашидов продолжал развлекать высокого гостя, рассказывая притчи и анекдоты. Шараф Рашидович был хорошим собеседником и рассказчиком. Недаром написал несколько книг, сочинял стихи.

За окнами стремительно менялся пейзаж, мелькали высокие зеленые чинары. Новостройки сменяли одноэтажные глиняные дома с плоской крышей. Неповторимый восточный колорит чувствовался во всем. Вдоль дороги стояла сплошная линия людей. Они держали в руках портреты помолодевшего Брежнева. А точнее старые, еще конца шестидесятых. Специально ночью накануне прилета Генерального секретаря местные художники пририсовывали награды на старых портретах.

— Леонид Ильич может, сначала отдохнете, а потом поедем в Дом Правительства? — Рашидов весь лучился вниманием и заботой. — Митинг можем и завтра провести, товарищи поймут.

— А что нас ждут на митинге?

— Да, Леонид Ильич, ждут перед зданием ЦК… то есть Правительства. Но народ поймет, если митинг будет завтра. Вас надо беречь. Вы наше знамя, наш великий друг узбекского народа! — Брежнев скромно потупил взор, даже несколько засмущался, настолько ему было приятно слушать. Однако словно встрепенувшись, он замотал головой.

— Нет, товарищ Рашидов. Народ на таком солнцепеке стоит. Наверное, ни свет, ни заря на ногах. Меня народ хочет выслушать. Мы, коммунисты, не должны о себе думать. Нас партия на высокие посты поставила служить народу. Мы слуги советского народа, в том числе и узбекского. Я обязательно выступлю. — Брежнев поспешно полез в карман пиджака, достал заготовленную речь. Пока летели, ее писал помощник Трапезников. Ильич, нахмурив брови, шевеля губами, стал читать. Очень хотел произвести впечатление. В последнее время очень ревностно относился к мнению о себе. Читал все центральные газеты и журналы. Очень болезненно стал реагировать на анекдоты о себе.

«Викторин не мог понять, с чем это связанно. Возможно «братец» стал задумываться, какой след оставит в истории. А может в связи с большей активностью, и повышением жизненного тонуса возросли амбиции? Викторин все же не промолчал и прокомментировал речь подопечного.

— Оно, конечно, слуги. Ну-ка сдвинь корону набок, чтобы не висла на ушах, падишах моего сердца…»

Генсек на секунду отвлекся, раздраженно сплюнул, чем очень удивил сидящего рядом Рашидова. Через минут десять кортеж черных правительственных машин остановился на площади Революции перед огромным памятником Ленину. Этот напоминавший мавзолей, мраморный постамент по величине и по высоте был немногим меньше Московского собрата. Все уже ждали Брежнева. Его встретил гром оваций, цветы охапками бросали под ноги, кругом раздавался восторженный, приветственный рев толпы:

— Брежнев! Брежнев! Брежнев!

Генсек, расправив плечи, молодо, быстро «взлетел» по ступенькам на трибуну. Ильич был взволнован, так его давно уже нигде не встречали. Даже слезы заблестели в глазах, при первых словах дрожал голос. Было приятно ощущать восторг народа. И не важно, что собравшиеся на митинг были согнаны парторгами, комсоргами и где-то милицией. Ильич об этом не задумывался. А и, правда, хорошо иногда обманываться, побыть в этаком иллюзорном мире. Брежнев зачитал обычную речь. Правда, менее хвалебную, чем обычно — имя Рашидова было упомянуто только один раз. Это отметили все, кому было надо. Отметил это и сам Шараф Рашидович. Но продолжал улыбаться и восторженно кричать и аплодировать. Через двадцать минут митинг закончился и дорогой гость отбыл в личную резиденцию Первого секретаря, а ныне — президента Узбекистана. Перед отъездом Рашидов успел сделать несколько распоряжений. Вскоре Брежнев оказался на территории личных владений всесильного хозяина республики. И было на что посмотреть. Здесь и аккуратные подстриженные кустики, и фонтаны с павлинами, и китайские цветные рыбки в водоемах. Сам дом украшали лучшие художники и строители республики.

Ильич проследовал в свою роскошную комнату, где один только старинный ручной работы ковер, по которому он ходил, стоил сотни тысяч долларов. Правда, такие нюансы Ильич не знал, хотя, глядя, на старинную мебель и чайный сервис смутно вспоминал, что вроде дочка Галя нечто подобное приобретала. Правда где, он не узнавал, но точно помнил, что это все очень и очень дорогое.

Через час Рашидов и Брежнев встретились в столовой. Перед трапезой хозяин вручил гостю подарок — роскошный расшитый золотом парчовый халат. Ильич щупал ткань, разглядывал замысловатые узоры, что вышивали нежные женские руки в далекой дружественной Сирии. Брежнев довольный похлопал Рашидова по спине.

— Спасибо, Шараф. Хороший подарок. Но вот, что скажут товарищи, когда увидят у меня такой халат? Не слишком ли?

— Они скажут великому руководителю великой страны и одежда должна быть прекрасной, что бы подчеркивать его величие, — Рашидов приложив по восточному обычаю, руки к сердцу склонился в полупоклоне. Потом, хитро улыбнувшись, хлопнул в ладони.

— Леонид Ильич давайте откушаем, как говорится, чем Бог послал.

Роскошный стол, что был накрыт в саду, не поддавался описанию. Здесь были все традиционные блюда восточной кухни: плов, шурпа, лагман, шашлыки, рыбные блюда, и многоразличные закуски, салаты. И конечно стояли огромные «батареи» бутылок спиртных напитков разных марок. Брежнев, окинув взглядом стол, почувствовал, как в животе призывно заурчало. Пока рассаживались за стол, как-то незаметно вокруг появились юные официантки, в белых блузках и коротких черных юбках. Их точеные фигурки производили ошеломляющее впечатление. На голове знойных красавиц красовались тюбетейки. Брежнев удивленно смотрел на юных гурий. За ним незаметно наблюдал хозяин, отмечая состояние генсека: — "Все идет хорошо, как и задумано. Теперь осталось только выполнить «вечернюю программу» и, даст Аллах, все будет благополучно…»

«Трофимов решил дернуть шефа: — Ильич ты очувствуйся маленько. Хватит на баб смотреть. Ты вроде женат, если не забыл. Во- вторых я тебе не раб, что бы обеспечивать твои сексуальные потребности непрерывно. Это тоже нелегкое дело. И, в-третьих, ты для чего старый хрен сюда приехал? Заканчивай есть плов. Так, молодец, теперь вытирай руки об халат, не стесняйся здесь так принято, а то обидишь хозяина. И давай начинай разговор. А то я вижу, и не думаешь говорить». Подшефный тяжело вздохнул, с сожалением отодвинул в сторону блюдо с пловом. Старательно вытер жирные пальцы об халат.

— Смотри, Шараф, как я тебя уважаю. Как у вас положено по обычаю руки об халат вытираю. — Брежнев наивным взглядом смотрел на сидящего напротив хозяина дома. Рашидов прижал руку к сердцу, опять поклонился.

— Это честь для меня.

— Пойдем, Шараф, куда-нибудь, что бы нас никто посторонний не услышал. Побеседуем, Брежнев встал, погладил себя по животу. — Спасибо за обед все очень вкусно. Но очень много. По-моему переел.

Они прошлись по саду и сели за маленьким резным столиком в беседке. Туда быстро принесли холодную минеральную воду и мороженное. Брежнев, отпив из запотевшего стакана воды, задумчиво посмотрел на Рашидова.

— Шараф, мы друг друга знаем уже почти двадцать лет. Ядумал, что все про тебя знаю и доверял тебе. Верил, как товарищу по партии, как ветерану войны. И всегда приводил твою работу в пример. Поэтому и партия оценила твою работу, не зря две звезды Героя Труда тебе вручили. Это большая награда. А при реформе партии, как ты заметил, твоя республика единственная, в котолрой региональные комитеты фактически по границам республики, как при старой организации, остались, — Рашидов хотел ответить, но Ильич остановил его жестом руки. — Нет, Шараф, ты сначала дослушай. Я буду говорить не очень приятные вещи. Но только потому, что люблю тебя, поэтому сейчас с тобой разговариваю, вот так по-товарищески, как друг. Шараф я привез с собой документы, мне подготовили их в комитете. Там пишут про тебя ужасные вещи. Но не только они сообщили мне о них. Есть еще данные, но сейчас неважно откуда.

Рашидов резко вскочил, красивое, круглое лицо перекосилось. Когда заговорил, волнуясь, изо рта полетели слюни.

— Леонид Ильич, это клевета и происки моих врагов. Клянусь…

— Помолчи, я не закончил, — Брежнев сделал большой глоток минералик. Вытер рот ладонью. — Ты воровал, Шараф. Занимался приписками. Разве столько хлопка собиралось в республике, сколько вы писали в отчетах? Вы обманывали партию, страну, народ. Украдены миллиарды рублей. Коррупция везде, все берут и дают взятки. Везде семейственность и клановость. И ты все знал и способствовал этому. А еще жулье это покрываешь, как самый главный мафиозия. Что мне теперь с тобой делать, Шараф? Конечно, и мы в ЦК тоже не снимаем с себя часть вины. Надо было реально смотреть на проблемы экономики. Меня просветили немного. Мы пытались все делать за счет количества, а надо уменьшать потери, и улучшать качество. Надо внимательно посмотреть, сколько действительно нужно хлопка и как он используется. Знаю, знаю, что скажешь, что из года в год требовали — давай хлопок! И ты давал. Но когда понял, что не сможешь дать больше стал давать на бумаге — занялся приписками. Шараф, надо было поговорить честно со мною. А теперь, когда украдены деньги, и столько людей повязано в этом воровстве, ситуация хреновая, — Брежнев встал, подошел к собеседнику положил руки на плечи, посмотрел в глаза. — Я знаю, что, несмотря на все эти безобразия, ты, Шараф, человек с понятием о чести. Поэтому предлагаю тебе самому решить эту проблему, — Рашидов с белым, как простыня, лицом ожидал решения своей участи. Брежнев уже понимал, все, что ему докладывал Андропов и говорил Викторин, правда и что он зря не верил своему «сиамскому брату». Увиденный в глазах Рашидова страх разоблачени смыл последние сомнения. — Твои люди воровали, вот ты у них все наворованное отберешь. И вернешь государству. Все золото, что закопано в молочных бидонах, все чемоданы. До последней золотой монеты или рубля. Слышишь? До копейки! А кого укажем, посадишь. Но лучше если сам пересажаешь жуликов. Будет хотя бы аргумент для твоей защиты. Начальников МВД и КГБ в республике сменим. Заместителем твоим поставим другого человека. Секретари реинальных комитетов будут от нас присматривать за тобой. И не вздумай им вредить или мешать! И с воим людям запрети!

Глава Узбекистана не сразу понял, что его не снимают, а оставляют на месте. Лицо стало розоветь. От нахлынувших эмоций ослабли ноги и ему пришлось сесть, и мысленно возблагодарить Аллаха за милость. Брежнев тоже сел. Пока «мафиозия» приходил в себя, Ильич выбирал, какое мороженное ему съесть — ананасовое или персиковое? Остановился на персиковом. Прикончив, примерно половину порции Брежнев решил продолжить диалог.

— Шараф, ты должен сделать еще кое-что, — Брежнев медленно улыбнулся. — Должен же я тебя наказать. Ты знаешь, что наркотики уже появились в стране. Как влезли в Афганистан, эту дрянь повезли оттуда. В наших Азиатских республиках есть наркомафия. Дожили. Но теперь ты Шараф будешь бороться с нею. Делай, что хочешь, но эту мафию уничтожь. Наркотиков в СССР быть не должно. А ты все здесь знаешь, — Брежнев неожиданно озорно подмигнул собеседнику. — И всех знаешь. И тебя уважают, слушают. Это теперь твоя проблема. И еще. Знаю, читал, что всякие торговцы, подпольные цеховики, спекулянты живут под твоим крылом и не тужат. Вижу, что молчишь. Хорошо, что не врешь и не оправдываешься. Это явление — цеховики — надо понять. Мы их сажаем, а они все равно появляются. Видимо бороться надо по-другому. Надо разрешить в Узбекистане некоторую свободу торговли. Новый НЭП что ли, назвать? Не знаю. Кооперативное движение развивать надо.

Рашидов удивленно смотрел на генсека. Тот говорил нечто совершенно непредставимое. Это было как остановка Луны или Солнце, взошедшее в середине ночи

«И это говорит старый эпикуреец Леня? Да даже я это не смог бы сказать вслух. Нет, что-то невероятное слышат мои уши», - Рашидов от мыслей и речей вспотел. Слишком крамольные и неожиданные вещи говорил генсек.

— Да, товарищ президент Узбекистана, дайте людям возможность заработать. Пусть открывают свою кафе, или что там у вас? Чайхану, маленькую мастерскую, булочную. Пусть обрабатывают землю. Чуть не забыл — выделите крестьянам до гектара земли, больше думаю пока рано. Надо посмотреть, что получится. Кто хочет из колхозников и вообще желающие, пусть обрабатывают землю. Выращивают овощи, дыни, арбузы, виноград — у вас много чего растет, только поливай. Главное честно работать самим, без эксплуатации труженика. Простых людей: крестьян, рабочий класс надо защитить. Для того мы, коммунисты, всю Октябрьскую революцию и совершили!

Рашидов растрепанный, потрясенный всем услышанным взволнованно заговорил, но от волнения на родном языке. Потом спохватился, обнял Брежнева, по щекам потекли слезы.

— Рахмат, рахмат, Леонид Ильич. Спасибо! Умру, но все сделаю. Хлебом, детьми клянусь.

— Ну, хватит меня тискать, я не баба. Смотри здоровый, как медведь — помнешь. А мне здоровье еще пригодится. И еще одно, — Брежнев подал собеседнику стакан воды. — На выпей, успокойся. Вот тут мы с товарищами посовещались. Все-таки Узбекистан страна мусульманская. И что мы вас учим, агитируем? Все равно плетью обуха не перешибешь. Да и бесполезно с жизненным укладом бороться. Вот царь то мудрее был. Не лез в дела веры. Лишь бы все в государстве было спокойно. А мы все пытаемся вас, мусульман, перевоспитать. Результат — нулевой.

Рашидов, не удержавшись, еле слышно в начале, но все громче к концу, прочитал 109 суру Корана:

Бисмиляхи-р-рахмани-р-рахим.

Куль йяа аййyхаль кяафируун:

Ляа а’бyдy мяа та’бyдyн

Валяа антyм аабидyна ма а’бyд

Валяа ана аабидyм маа абадтyм

Валяа антyм аабидyна ма а’бyд

Лякyм дийнyкyм валийя дийн.[2]

Брежнев удивленно хмыкнул. Потом плотоядно глянув на мороженое, продолжил.

— Выводы нас партия и марксизм с ленинизмом учит делать правильные. Если нельзя уничтожить, надо возглавить. Тем более, что религия, что христианская, что ваша, во многом с социализмом согласна. И всяким темным людям проще будет… Вот теперь ты, Шараф, переговоришь с всякими вашими главными попами…

— Муллами. — Шараф Рашидович сидел молчаливый, словно ударенный мешком по голове.

— Тебе лучше знать. Надо дать послабление. Пусть восстанавливают мечети. Но новых строить не надо. Пока. А то, как бы ни обнаглели. И всякие школы мусульманские разрешай открыть.

— Медресе, — опять подсказал Рашидов. Ильич, соглашаясь, кивнул.

— Медресе много открыть тоже лишнее будет. Пусть пару-тройку построят. А то неучей ставить мулами начнут. Чему они научат, только Аллах знает.

Неожиданно у беседки появился человек. В сером пиджаке, лицом не примечателен. Даже и национальность, какая-то неопределенная.

— Товарищ Генеральный секретарь, звонят из Москвы. Вас срочно просит к телефону товарищ Андропов…

Примечания:

[1] Так помнит эти события Викторин

[2] Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Скажи: — О вы, неверные! Не поклоняюсь я тому, чему поклоняетесь вы, а вы не поклоняетесь тому, чему поклоняюсь я. Ведь не стану я поклоняться тому, чему поклоняетесь вы, а вы не станете поклоняться тому, чему поклоняюсь я. Вам — вера ваша, мне же — моя!

ГопЧеКа

ГопЧеКа[1]

Самолет со спецназовцами приземлился, к большому удивлению пассажиров, на аэродроме города Ленинск, известного во всем мире как Байконур. Почему там — не мог сказать никто. Но после появления новостей о визите Генерального секретаря ЦК КПСС в Узбекистан горячие головы решили, что их выдвинули для прикрытия этого мероприятия. На что скептики резонно замечали, что прикрывать, находясь за сотни километров от возможного объекта, довольно сложно. Только Рыбакову было не до споров. Из-за потерь в последнем бою его группа сократилась практически вдвое, почему хитрый Григоренко и подсунул ему бойцов из других групп. Так что вместо отдыха и споров пришлось заниматься сколачиванием группы и интенсивными тренировками. Помогло то, что поселили их в палатках, неподалеку от аэродрома. А местные сразу показали территорию отчуждения, на которой можно было заниматься чем угодно, в том числе и занятиям, включающим даже стрельбы. Заодно кстати, проверили и пристреляли трофейные «буры», что оказалось самой легкой из всех работ. Но скучать группе Рыбакова точно не приходилось. А потом из Москвы пришли неожиданные известия…

Брежнев медленно положил трубку телефона правительственной связи на аппарат.

«Викторин молчал, словно придавленный полученными известиями.

— Ну что, подшефный? Понял, почему я так хотел из Москвы уехать, — ехидно спросил братца генсек. — Кот с помойки, мыши в пляс. ГопЧека придумали. Сволочи! — и, вспомнив боевую молодость, Леонид Ильич мысленно повторил услышанный на новороссийском плацдарме матросский загиб, сложный и совершенно непечатный. За исключением предлогов, естественно.

— Не матерись так, шеф, и не расстраивайся, — прорезался наконец в голове голос «сиамского брата». — Прорвемся!

— Конечно прорвемся, Викторин, — успокоился генсек, которого, надо признать, молчание братца напугало больше, чем новости из Москвы. Привык он к этому внутреннему голосу, ехидному и часто настроенному антисоветски, но очень полезному и и по-человечески удобному. Да и воспринимавшемуся как неотъемлемая часть самого себя, настоящее «второе Я». — Сначала, пожалуй, переговорю с министром обороны. А то как бы ни наворотили военные дел».

Брежнев снова поднял трубку:

— Соедините меня с с министром обороны…

В кабинете председателя КГБ в Ясенево экстренное совещание было в разгаре. А к самому зданию прибывали и через некоторое время уезжали в разных направлениях огромные «Уралы» и бронетранспортеры, загруженные бойцам различных подразделений госбезопасности. Андропов, стоя у развернутой на длинном дубовом столе карте Москвы и области, давал указания. Время от времени, кто-то входил или выходил из кабинета. В кабинете находились многие начальники управлений КГБ, командир дивизии Дзержинского, руководители подразделений и специальных частей. Сам Андропов внешне словно помолодел: глаза блестят, даже цвет лица изменился — порозовел, и голос звучал, хотя тихо, но твердо и уверенно.

— Товарищи, хочу поставить вас в известность, что я только, что говорил с Леонидом Ильичем. Он бодр и здоров. Узнав о случившимся…э-э…происшествии, он мужественно, как настоящий коммунист перенес этот удар. Да товарищи, это удар наших врагов по партии и стране. И в этом есть наша вина. Но Генеральный секретарь не стал искать виновных. А посоветовал нам действовать решительно и умело.

— Правильно, так и надо, — поддержали своего руководителя подчиненные.

— Евгений Иванович[2] все линии связи взяты под полный контроль? — уточнил Андропов у Калгина — Докладывайте мне сразу по экстренным случаям.

— Юрий Иванович[3], сколько ваших человек отправлено к зданию ЦК?

— Сто пятьдесят бойцов. Они уже прибыли, связь установлена. Разворачиваются и блокируют подходы. Ждем подкрепления от «дзержинцев»…

— А в Кремль?

— Семьдесят. Тоже уже на месте.

Андропов, как заправский дирижер, взмахнул рукой с карандашом в сторону своего заместителя — Чебрикова.

— Виктор Михайлович, что с Кремлевским полком?

Чебриков, широкоплечий, коренастый, с большими залысинами на голове, и в очках, больше походил на профессора, чем на генерала КГБ. Он встал и ровным, тихим голосом доложил.

— Юрий Владимирович, полк поднят по тревоге. Все на местах, все контролируется. С командиром полка поддерживается постоянная связь.

— Хорошо. Надо предупредить коменданта Кремля, что бы все было готово к приему прибывающих членов Политбюро. И передайте, пусть, на всякий случай, подготовят Спецобъект и Метро-2, - Андропов «поднял карандашом» генерала Алидина, начальника Московского управления КГБ.

— Виктор Иванович, что у Вас?

— Согласно приказу, все сотрудники прибыли на рабочие места. По тревоге подняты также все части пожарной охраны. На свои места согласно штатному расписанию прибыли сотрудники первых отделов предприятий города и области. К зданиям телецентра в Останкино и к Шаболовке прибыли сотрудники районных отделов. Связь с ними устанавливается. Ждем подкреплений от дзержинцев.

— А к Центральном телеграфу, районным телефонным узлам связи, аэропортам?

— Люди уже отправлены, ждем доклада, связь с руководителями подразделений поддерживается постоянно. По докладу, к аэропорту Шереметьево прибыл батальон из дивизии Дзержинского.

Андропов посмотрел на командующего дивизией генерал-лейтенанта Наливалкина.

— Так точно, товарищ генерал армии, прибыл, — по-военному четко доложил он. — Четвертый и второй мотострелковые полки, усиленные танковым батальоном и артдивизионом, двигаются в сторону Нарофоминского района с задачей блокады частей Алабинского гарнизона. Первый мотострелковый полк и отдельный учебный батальон взводами, ротами и батальонами выдвигаются на усиление частей КГБ в Москве и на аэродромах. Пятый полк подходит передовыми частями к зданию ЦК, занятому военизированным формированием неизвестной пока численности. Устанавливается связь с бойцами товарища Дроздова.

Глава КГБ коротко кивнул, нашел глазами генерала армии Цинева и спросил.

— Семен Кузьмич, какое положение в частях Московского гарнизона? — Цинев, глава военной контрразведки, как начальник Третьего управления, невысокого роста бритоголовый, похожий на Котовского мужичок, ответил, чуть волнуясь и слегка наклонив голову.

— Во всех воинских частях министерства обороны сотрудники особых отделов прибывают в свои части. По прибытию сразу осуществляется контроль над положением в ведомственных частях и немедленно докладывают в центр. Пока достоверно известно положение в семидесяти процентах частей и подразделений…

К Андропову подошел секретарь, что-то тихо прошептал на ухо. Юрий Владимирович, извинившись, вышел в соседний кабинет и взял трубку телефона. Звонил недавно занявший пост министра обороны маршал Соколов. Удостоенный за успешные действия управляемых им войск в Афганистане звания Героя Советского Союза, он сменил ушедшего на должность заместителя Председателя Совета Министров СССР Устинова.

Сергей Леонидович, прибыв в министерство обороны, сразу спустился на семь этажей вниз, в подземный командный пункт. Все подчиненные были подняты по тревоге. Поэтому внизу его уже ждали, в том числе начальник Генштаба Огарков и ГРУ Ивашутин. Подчиненные, уже получившие втык от них, метались, как кролики в загоне. Министр дополнительно погонял гвсех в хвост и гриву. Посовещавшись с Огарковым и Ивашутиным, приказав: — Срочно собрать коллегию министерства обороны, а части Московского округа поднять по тревоге — министр решил позвонить главному чекисту. Пока соединяли, трое военноначальников обсудили сложившееся положение, разглядывая расстеленную на столе бумажную карту с нанесенными условными обозначениями. Которую предусмотрительно принес адъютант, вместе с коньяком и блюдцем с мелко порезанным лимоном. Появились на столе и остро заточенные карандаши — маршал любил чертить на карте по старинке, так ему было привычнее. А в глубине души ему казалось, что так ближе к образу знаменитых предшественников, наподобие Малиновского, Жукова и Рокоссовского. А на большом экране огромного «Аристона» высвечивалась карта Москвы и Подмосковья, а на ней — расположение всех частей и подразделений округа. Огоньков частей, поднятых по тревоге, становилось все больше. Еще на одной карте, уже СССР и ближайших стран, отмечались поднятые по тревоге дивизии и корпуса Ракетных войск, ПВО, эскадры флота, воздушные, танковые и общевойсковые армии.

Когда адъютант сообщил, что глава КГБ на связи, министр уже успел позвонить командиру Кантемировской дивизии. А заодно для поднятия тонуса и «дернуть» стопку коньяка КВ.

Маршал был настроен решительно: «Проморгали заговор именно чекисты. Обделались, всезнайки! Слишком большую власть взяли в последнее время, да не по Сеньке шапка. Ну, я сейчас этих гебнюков…» — Сколов, как всякий военный недолюбливавший спецслужбы, от предчувствия удовольствия даже крякнул.

В трубке после нескольких шорохов и щелчков, раздался тихий, почти безжизненный, голос Андропова.

— Здравствуйте Николай Васильевич, я так понимаю, что вы уже…э… в курсе событий? Нам необходимо согласовать наши действия. Пока не прибыл из Узбекистана Леонид Ильич, мне придется взять на себя общее управление … ситуацией. Необходимо единство руководства, это аксиома управленческих решений, не так ли? Все должно быть под единым контролем. Единоначалие прежде всего…

Соколов даже не смог сразу ответить, настолько его удивил своей наглостью главный чекист. Маршал не привык к таким разговорным загибам. Однако бытсро собрался: «Врешь, не возьмешь, мы тоже не пальцем деланные»

Министр, воинственно пристукнув по столу кулаком, и набычившись, ответил:

— Доброй ночи, товарищ Андропов. Вы и Ваше ведомство уже доконтролировались! Хватит командовать! Сейчас вы, чекисты, не лезьте. Тут уже не ваше дело. Я сам с Леонидом Ильичем разговаривал. И он меня просил раздавить этих выродков и старых идиотов.

— Это ваши старые идиоты — члены ЦК, а из военных — сплошные генералы и маршалы из вашей инспекторской группы и выдвиженцы вашего министерства. Поэтому о том, кто доконтролировался, мы еще поговорим. И разговор будет конкретный, — зло, но по-прежнему негромко ответил Андропов. Соколов скрипнул зубами, в руке хрустнул карандаш. Маршал, прижимая одной рукой трубку, другой сделал знак адъютанту — полковнику: «Налей еще». Тот наполнил рюмку. Выпив на вздохе, маршал замотал головой, а потом и пошел в ответную атаку.

— Вы мне тут своими гэбистскими приемчиками не грозите. Про…ли ситуацию, так нечего ответственность на других перекладывать. Я, как министр, отвечаю за оборону страны. А инспектора — это довесок, за которым следить я не поставлен. На это контрразведка есть, которая, напомню, вам и подчиняется. Вот с себя и спрашивайте. Я, между прочим, уже знаю, где эти…ну…как их?.. О! Контрреволюционеры… засели, пока вы тут ищете, как свою ж…у прикрыть и на армию вину спихнуть. Мои ребята из ГРУ уже выяснили, где и сколько врагов находится, — В голосе маршала слышалось неподдельное торжество, голос вибрировал от распиравшей гордости (когда еще удастся так Андропова «умыть»).

— Знаете, кто такой вооруженный до зубов на Старой площади засел? Нет? Тут надо за холку министерство внутренних дел трясти. Вы у Щелокова поинтересуйтесь, спросите…, - Сколов озорно, по-молодецки, присвистнул в трубку и подмигнул улыбающемуся адъютанту. — Поспрошайте, что у него на Свободном проспекте находится и куда целый батальон внутренних войск делся, — в это время Андропов, сделав страшное лицо, ударил карандашом по графину с водой, в кабинете все замерли. — Так вот, там особый полк МВД дислоцируется. Оттуда эти вооруженные субчики на Старую площадь и проскочили. Там же и тревогу объявили, ждут, наверное, дополнительного сигнала. Но теперь им все — пи…ц. Я двинул туда четыреста четвертый полк таманцев. А на Алабино — Кантемировскую дивизию. Так что заодно и врагов из Таманской дивизии прищучим… И к министерству внутренних дел тоже батальон отправил — надо людей Щелокова изолировать, чтобы ни рыпались. И еще — своих особистов предупредите, что бы особенно не мешались, а то попадут под горячую руку. Мои ребята получили приказ подавить любое сопротивление. Если конечно, они будут сопротивляться. Так что пока берем всех в осаду, а к вечеру, если не сдадутся, я аще и спецназ ГРУ из ветеранов афгана подтяну. Понятно?..

— Сергей Леонидович, необходимо согласовать наши действия, — сдался Андропов — Я прикажу послать к вам и в дивизии наших людей. А в Кантемировскую дивизию спецподразделение из дивизии Дзержинсокго. Необходимо арестовать руководство заговором. Вы понимаете, как это важно? Или вы против их ареста? — министр, отнеожиданности даже выплюнул кусок лимона, враз стал трезветь: «Ах, ты гребанный во все дыры туз! Ишь, как лиса Андропов разворачивает… Тут и Леонид Ильич не спасет…»

— Да, этих козлов надо арестовать, шлите ваших спецов, я предупрежу своих, — тут же ответил он. — И, кстати, в Чкаловск и в аэропорт Шереметьево мною вызваны полки ВДВ и спецназовцы. Необходимо защитить товарища Генерального Секретаря вне зависимости от того, где приземлиться его самолет.

— Мы выдвигаем два мотострелковых полка, артдивизион и танковый батальон дивизии Дзержинского к Алабину, — вспомнил Андропов, — для предотвращения прорыва… э… алабинцев к Москве.

— Что? Бл..! Вы охренели? — выругался маршал. — Против танков Т-64 и БМП — ваши «менты» на бронетранспортерах и легких ПТ-76? Да они при мало-мальски грамотных действиях раздавят ваши полки и, как ни в чем не бывало, пойдут дальше! Ладно, — он успокоился и, проанализировав ситуацию, принял решение. — Выдвину к ним танковый батальон и артиллерию с противотанкистами из четыреста четвертого полка, с Мосрентгена. Встретятся по дороге и займут оборону вместе…

— Согласен, — ответил Андропов и, вздохнув, добавил. — Надеюсь, до настоящего боя не дойдет…

— Будем надеяться, — согласился Соколов…

Пока самолет Генерального Секретаря возвращался в Москву в сопровождении целой эскадрильи истребителей, жители столицы с удивлением и недоумением разглядывали появившиеся с утра на улицах бронетранспортеры и пикеты вооруженных до зубов солдат. Жители столицы Советского Союза, непривычные к таким зрелищам, собирались группами, рассматривая и тут же обсуждая увиденное. И неохотно расходились, после неоднократного предупреждения милиционеров, вызываемых теми же солдатами. Получившими четкие и недвусмысленные инструкции от офицеров — не вступать в разговоры с населением.

Дополнительное недоумение вызывали сообщения об идущих внезапных учениях войск и гражданской обороны, и связанном с этим нерабочем дне в городе Москве. Кроме этого, любопытство горожан подпитывалось ограничениями в движении общественного транспорта. Причем метро было закрыто полностью, а большинство работников подземки также отправилось на отдых. Слухи носились по городу ураганом, неизвестными путями прорываясь в Подмосковье и даже в иностранные посольства. Слухи ходили самые разнообразные, от одновременной внезапной смерти Брежнева и Андропова, до военного переворота и даже до возможного «в ближайшие часы» начала ядерной войны с обменом ракетными ударами между США и Советским Союзом. Диссонансом к этим слухом звучали передаваемые по радио лирические песни и показываемые по телевизору круглый день фильмы. Сидящие по домам москвичи с удивлением смотрели сначала сразу несколько серий подряд польских «Четырех танкистов», потом все серии «Семнадцати мгновений…». Но и эти, любимые всем советским народом телефильмы не могли отвлечь жителей от поиска ответов на вопрос «что происходит». Причем попытки прослушать «забугорные новости», из которых многие в то время привыкли черпать альтернативную точку зрения, заканчивались безрезультатно. «Глушилки» работали на полной мощности, забивая ревом все волны, на которых передавали разнообразные «голоса Америк и Европ» и «Радио Свободы»…

Самолет с генсеком на борту приземлился все же не в Шереметьеве, а в Чкаловске. Причем пред ним на посадку зашел Ил-76, высадивший практически роту до зубов вооруженного спецназа в специфической афганской униформе. Вместе с ротой охраны аэродрома они перекрыли весь внешний периметр аэродрома. Сразу после приземления кортеж генерального, охраняемый несколькими БТРами армии и спецназа КГБ, отправился в Кремль. Одновременно афганский спецназ отправили на усиление осадивших Старую площадь войск…

Примечания

[1] Одно из прозвищ ГКЧП (государственного комитета по чрезвычайному положению) — самопровозглашенного органа власти в СССР, существовавшего с 18 по 21 августа 1991 года

[2]Евгений Иванович Калгин, начальник 12 го управления КГБ, контроль связи и прослушка переговоров

[3]Юрий Иванович Дроздов — начальник управления «С», генерал-майор КГБ. Руководитель подразделений спецназа КГБ «Зенит «, «Каскад»

Если кто-то кое-где у нас порой…

[1]

Несмотря на то, что большинство сотрудников «самого высокого здания в мире» уже разошлись по домам, даже учитывая ненормированный рабочий день, в некоторых кабинетах еще работали. Особенно в кабинетах следственного управления. В том числе и в кабинете, в котором располагались три следователя с простыми русскими фамилиями Значков, Толстой и Кивинов. Понятно, что при таких фамилиях их, даже несмотря на некоторую нелюбовь госбезопасности к милиции, не могли не прозвать так же, как групп из знаменитого многосерийного фильма, ЗнаТоКи. Тем более, что следователи были опытные и не раз участвовали в расследованиях серьезных дел…

Майор Андрей Толстой устало вздохнул, потер глаза и покосился на сидящего за соседним столом майора Кивинова. Они делили этот кабинет уже давно, неплохо друг к другу относились и даже дружили семьями. Но сегодня Олег Андрея раздражал. Хотя в глубине души Толстой понимал, что сегодня его раздражал бы любой человек, попавший навстречу. Конечно, он, как следователь из КГБ, сталкивался со многими темными сторонами изнанки советской жизни. Приходилось ему участвовал в расследовании дел шпионов, перебежчиков на Запад, антисоветчиков, пары крупных цеховиков[2] и нескольких коррумпированных номенклатурщиков. Да, после реформы партии, после замены национальных компартий на региональные комитеты, таких дел стало намного больше, чем раньше. Но все равно, у Толстого сохранялось ощущение, что все это, как в песне из популярного фильма: «Если кто-то, кое-где у нас порой честно жить не хочет…». То есть, каждый случай он старался рассматривать как отдельный факт. На самом же деле, как оказалось такими «отдельными фактами» была опутана практически вся страна…

Так что теперь Толстой даже завидовал Кивинову, который занимался делом одного из военных инспекторов, который фактически командовал неудачным «походом на Москву» поднятых по тревоге таманцев. С военными вообще было намного проще. Как понял из того, что доводили на общих инструктажах Андрей, у армейцев реально знало о подоплеке происходящего всего четыре человека. Из которых двое состояли в группе генеральных инспекторов министерства обороны, один служил в министерстве, а четвертым — лично бывший министр. Остальные… может и догадывались, что за странные «неожиданные учения с боевой стрельбой» начались… а вот только догадки к делу не подошьешь. Приказы же у инспекторов были вполне реальные, полученные служившим в министерстве заговорщиком, на самых настоящих бланках и с положенными подписями. Так что остальные армейцы всего лишь выполняли приказы. И дело у Олега было самое простое — потому что никто из армейских ничего не отрицал и не скрывал.

А вот то что, неожиданно для Андрея, всплывало из-за слов в протоколах допросов незадачливых заговорщиков… Это была Система, Сеть, Спрут, щупальца которого оплетали целые районы и тянулись все выше и выше, доходя порой до самой Москвы. В нее входили и работники торговли, и теневики, от цеховиков до спекулянтов, и директора заводов, милиционеры и сотрудники прокуратуры, чиновники и партийные работники… Все они «трудились» в одной связке, производя и торгуя «дефицитом» и покупая на эти преступные деньги покровительство властей и партийных работников. Причем подробности этих всех дел всплывали совершенно случайно при допросах и сами допрашиваемые относились к этому, как к скучной и повседневной обыденности. Ну, получал директор фабрики восемьдесят тысяч за то, что принимал по документам хлопка больше на треть, чем в реальности. Так ему из этих денег надо было и своих инженеров с технологами оплатить, местному партийному начальству дать (причем желательно не деньгами, а каким-нибудь дефицитом), да еще и с министерством поделиться. И план выполнить, само собой. А что изготовленные изделия из-за нарушения технологии будут не совсем качественные… никто и не заметит, включая даже покупателя. Наш человек привычный, ему и такой некачественный товар в радость… Зато у всех заинтересованных лиц появляются поощрения за перевыполненные планы и к тому же дополнительные деньги, большие и никому не подотчетные. Но больше всего Андрея изумляло, что рассказав, например, о таком мошенничестве и воровстве, допрашиваемый сразу же, без какого-либо сомнения или колебания, переходил на цитаты из классиков марксизма ленинизма. И почти с пеной у рта доказывал, что Брежнев и его сторонники на самом деле антисоветчики и буржуазные перерожденцы, которые ведут страну к капитализму и сдаче всех завоеваний социализма. Причем, если бы Толстой не слышал раньше признаний в сговоре с цеховиком и получении от него взяток, об преступных, по сути уголовных делах и договоренностях с той же милицией, о «свальном грехе» с комсомолками в специально построенной для этого бане, то поверил бы что перед ним настоящий коммунист, несгибаемый борец за дело марксизма-ленинизма. Один раз Андрей не выдержал и спросил у одного из допрашиваемых, не видит ли он ничего странного в такой разнице слов и дел. На что подследственный, снисходительно смотря на Толстого, заявил: «Вы просто не понимаете, это — другое». И замолчал, отказавшись отвечать на остальные вопросы. Впрочем, того, что он уже наговорил, вполне хватило на оформление уголовного дела. Которое Андрей сейчас кропотливо оформлял, старательно обходя все возможные указания на заговор и прочие политические моменты. Такое требование им довели на самом первом инструктаже — по возможности, оформлять все дела как чисто уголовные…

В кабинет буквально ворвался расстроенный майор Значков.

— Сидите? Оформляете? Молодцы! А у меня…, - он махнул рукой, — полный облом. Представляете? Умер Громыко, внезапно и непонятно отчего…

— Ничего себе, — поразился Кивинов. — Какие-то зацепки есть? Отравление?

— Никаких! — еще раз махнул рукой Значков. — Я попросил взять все под охрану и опечатать продукты…

— Ну, если подумать…, - протянул Толстой. — Прикрепленных[3] опросил?

— Я похож на идиота? — ответил вопросом на вопрос Значков. — Первым делом!

— Что-нибудь необычное было?

— В том-то и дело — ничего, ни-че-го. Обычные рабочие моменты. Книгу вот только прислали раритетную, от Хоннекера. Но ее, как говорят, он давно ждал, переписывался по ее поводу. Вот буквально сегодня фельдкурьер и привез…

— Ага… А про Си-5 ты не вспомнил? — заметил Кивинов.

— Да первым делом! Только вот если действительно Си-5, то уже следов не найдешь, там период распада три часа, — опять отмахнулся Значков. И тут же ошарашенно уставился на друзей. — То есть кто-то…

— Т-с-с, — приложил палец к губам Толстой. — Ты как оформлял поездку?

— Как обычно, — Значков смотрел с плохо скрываемым испугом. — То есть… — он нарисовал в воздухе круг.

— Ага. Точно. — дружно подтвердили его догадку о наличии крота в собственных стенах Толстой и Кивинов.

— Курьера ищи…, - добавил Кивинов и тут же усмехнулся собственным словам. Понятно, что теперь его уже точно не найдешь. А вот того, через кого прошла утечка, причем из центрального аппарата КГБ, найти еще можно.

— Я — в приемную начальника, — тут же сориентировался Значков.

— Правильно, — согласился Толстой. — А мы, пожалуй, быренько убираем дела и по домам… Так? — и изобразил «трех обезьянок», прикрыв руками уши, потом глаза и, наконец, рот.

— Заработались мы, пожалуй, — согласился Кивинов. — Пошли, Андрюха, по домам

Быстро собрав в сейфы дела, закрыв и опечатав их, три друга вышли из кабинета и разошлись в разные стороны…

Пока КГБ и Генпрокуратура СССР расследовали, что «что делалось» и «кто виноват», за границей тоже пытались понять, что же произошло на самом деле. Неожиданные новости из Москвы о непонятных «учениях» и еще более непонятные слухи, которые просочились в среду дипломатов, подняли настоящую бурю в Вашингтоне. СССР, даже несмотря на то, что он завяз в Афганистане, оставался грозным соперником. «Медведя в лесу»[4] откровенно боялись многие, даже несмотря на принимаемые администрацией нового президента меры по возвращению прежней мощи и роли Америки в мире. Особенно всех напугали слухи о начавшемся (или уже произошедшем) военном перевороте. Испугались даже в администрации, не говоря уже о Конгрессе и простых обывателях. При всей нелюбви и даже ненависти к существующей коммунистической власти все подсознательно понимали, что от нее ждать. А вот что могут натворить генералы, пришедшие к власти во второй сверхдержаве мира, не мог представить никто. И это откровенно пугало. Ломка сложившегося стратегического паритета только началась, как и реформа обычных вооруженных сил США. Поэтому министр обороны Каспар Уайнбергер пока еще сомневался в возможностях вооруженных сил противостоять советской военной машине «на равных». В результате в действующей администрации государственный секретарь (министр иностранных дел) был настроен куда более воинственно, чем министр обороны. Даже заявлял вслух: «Есть вещи поважнее, чем мир».

Хотя удивляться этому не стоило, так как госсекретарь Александр Хейг до 1979 года занимал пост главнокомандующего Европейского Командования армии США и Верховным Командующим силами НАТО. Сейчас он больше интересовался не положением в Советском Союзе, а начавшимся недавно англо-аргентинским военным конфликтом, пытаясь выступить в роли посредника.

Из-за этого на созванном на следующий день после происшествия в Москве и получения оттуда противоречивых сообщений заседании Совета Национальной Безопасности вместо него присутствовал его заместитель, Уильям Патрик Кларк-младший. Находившийся, надо заметить, в лучших отношениях с президентом, чем сам госсекретарь.

Собрались практически все. Ждали только самого президента, который задержался из-за беседы с супругой. Нэнси Рейган, как всегда, не отказалась от возможности высказать свои соображения мужу, который слушал их очень внимательно.

Наконец появился Рейган. Несмотря на возраст и перенесенные после недавнего покушения операции, он выглядел бодро. И даже весело, что резко контрастировало с угрюмо-настороженными лицами вице-президента Джорджа Буша, министра обороны Уайнбергера и директора центральной разведки (а заодно — по сложившемуся в то время порядку, главы ЦРУ) Уильяма Кейси.

— Приступим, джентльмены, — занимая место за столом, предложил президент. — Боже, благословиАмерику!

Вице-президент Буш громко прочел молитву, остальные склонили голову. Едва молитва закончилась, Буш посмотрел на Рейгана, дождался его кивка, и повторил:

— Начнем, джентльмены. Рассказывайте, Билл.

Кейси, который всегда предпочитал, чтобы его звали Биллом, благодарно кивнул Бушу:

— Сведения поступают пока самые противоречивые. Но одно можно утверждать точно — Брежнев по-прежнему у власти, по крайней мере, в Москве и России. Что происходит в «союзных республиках», мы точных сведений не имеем, за исключением Прибалтики. В трех прибалтийских республиках спокойно, никаких демонстраций. Но пограничная охрана и части внутренних войск, по нашим сведениям, приведены в боевую готовность на случай возможных провокаций. По непроверенным данным в Тбилиси, в Джорджии — беспорядки…

— Извините, Билл. Вы нам сначала расскажите, что конкретно произошло в Москве. Все эти их «республики» с новоназначенными вместо «секретарей» национальных коммунистических партий «президентами» без решения Москвы и пукнуть лишний раз побоятся, — перебил рассказ директора ЦРУ министр обороны, изобразив «тупого вояку».

— Пока известно только, что все происходящее в Москве весьма необычно и не имеет никаких аналогов, — задумчиво произнес Кейси. — Как только русские закончили эти так называемые «учения» и разрешили относительно свободный проезд по городу, несколько наших сотрудников провели рекогносцировку. Некоторые улицы перекрыты, причем не просто полицией, а вооруженными армейским оружием подразделениями. Скорее всего — военными из дивизии имени Джер-джин-ского. Это их пехотная дивизия, подчиненная КГБ и предназначенная для подавления восстаний, — пояснил директор недоуменно смотрящим на него членам СНБ. — Особенно подозрительно, что перекрыты площади, на которых расположены здания Центрального Комитета Партии и главный офис КГБ. Зафиксировано также усиленное наблюдение, причем не только за нашим посольством. Неожиданным является обнаружение усиленного наблюдения за посольствами сателлитов русских, включая даже полностью лояльных им восточных немцев… Во время поездки один из наших сотрудников рискнул позвонить сочувствующим нам людям… не агентам, всего лишь доброжелательно настроенным по отношению к Америке мягким диссидентам. Получил кучу недостоверной информации о попытке военного и партийного переворота, подавленной силами верных Брежневу частей армии и КГБ. Якобы были настоящие бои с применением тяжелого оружия, вплоть до пулеметов, зданиях Центрального Комитета и КГБ. А сейчас идут аресты всех, заподозренных в поддержке заговорщиков.

— А вот это похоже на правду, — заметил Буш. — С учетом увиденного вашими людьми на улицах…

— Возможно, Джордж, возможно, — согласился Кейси. — Но никаких подтверждений этих слухов у нас нет. Пока удалось точно установить только одно — Брежнев, улетевший на встречу с Рашидовым, вчера поспешно вернулся в Москву. И все…

— Полагаю, джентльмены, мы будем исходить из того, что данные слухи довольно правдиво отражают состояние дел, — улыбнулся Рейган. — Они хорошо укладываются в логику борьбы за власть среди коммунистов. Я полагаю, что борьба эта будет обостряться по мере того, как Брежнев начнет усиливать свое влияние. Помните, как они воевали друг с другом после смерти Сталина? Готов поставить цент против ста долларов, джентльмены, что сейчас повторится нечто подобное. Ибо помолодевший Брежнев с его реформаторским зудом будет мешать остальным старикам мирно почивать в своих креслах. Так что ждем очередного громкого дела и расстрела какого-нибудь английского или американского шпиона из состава их Комитета. А пока не будем напрасно волноваться и займемся своими делами, джентльмены. Каспар, расскажи нам о состоянии программ «Пискипер» и «Томагавк»…

Вопреки ожиданиям президента и его окружения никаких английских или американских шпионов в ЦК не оказалось. Да и показательных расстрелов так и не случилось. Хотя несколько человек, включая бывшего министра иностранных дел» скончались «после тяжелой непродолжительной болезни», а еще несколько было выведено из состава ЦК и отправлено на пенсию «в связи с состоянием здоровья». Слухи, полученные из разных источников, подтвердить так и не удалось, так как несколько завербованных разведкой шпионов просто перестали выходить на связь. А те, кто оставались — не имели доступа к соответствующим документам…

Кроме того, международная ситуация отвлекала от расследования пусть и интересных, но как бы уже не сильно актуальных вопросов внутренней жизни коммунистической сверхдержавы. А там продолжались суды над коррупционерами в торговле и промышленности, а также над организаторами преступных группировок. И никаких следов новых заговоров не просматривалось.

Между тем, посредничество Хейга в разгорающемся Фолклендским конфликте не удалось. Бои между аргентинскими и английскими армиями, флотами и авиацией за продуваемые всеми ветрами северные острова приобретали все больший размах. Кроме того, продолжалась ирано-иракская война. Одновременно разгорелся новый конфликт между Индией и Пакистаном, причем инициаторами его выступили индийцы. Которые неожиданно показали настолько высокий класс боевой подготовки, что ЦРУ пришлось бросить дополнительные силы на разгадывание этого кроссворда…

Так что неожиданные «учения» со стрельбой в центре Москвы скоро стали забываться всеми, кроме непосредственных участников и следователей. Одним из таких участников был и капитан спецназа Антон Рыбаков, участвовавший в штурме здания ЦК. После этого непродолжительного боя он и его соратники получили награды… и были разбросаны по разным отрядам и местностям. Сам Антон попал в Анголу, а некоторые из его знакомых — в Грузию и Карабах…

То, что ни Хоннекер, ни его окружение к смерти Громыко отношения не имели, выяснилось почти сразу же. Нашли того, кто отдавал приказ и даже установили его связь с французской разведкой. Завербовавшей тогда еще второго секретаря Ставропольского обкома во время поездки в Париж. Вот только фельдкурьера и сотрудника КГБ, «слившего» уцелевшим заговорщикам данные о предстоящем допросе Громыко, найти не удалось…

Примечания:

[1] Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет,

Значит с ними нам вести

незримый бой…

А. Горохов, Э. Лабковский, песня из кинофильма «Следствие ведут ЗнаТоКи»

[2] Так называли представителей теневой экономики, производящих дефицитные товары — от джинсов и рубашек, до дамских сумочек и т. п. Чаще всего производство осуществлялось на государственных предприятиях с использованием «левого» или «сэкономленного» сырья. Часто работники предприятий и не подозревали, что работают не на государственный план, а на цеховика.

[3] Телохранители от КГБ

[4] Из предвыборного ролика Р.Рейгана. В котором говорилось, что если в лесу живет сильный медведь, чтобы его не бояться, надо просто самим стать сильнее

Афроафриканские сказки

Грузовой отсек огромного, похожего на кита четырехдвигательного самолета Ил-76 внутри выглядел полупустым. Пара контейнеров и восемь пассажиров из частей спецназа составляли весь груз, заняв только часть похожего на ангар помещения. Все остальное пространство оставалось свободным. Хочешь — бегай или играй в минифутбол. Впрочем, пассажиры пока о таких развлечениях не думали. Они спокойно сидели на скамейках у бортов и раздумывали о превратностях судьбы, забросивших их в столь экзотическую командировку. А подумать было о чем. Мало того, что всех еще слегка мутило от прививок, которых им поставили больше, чем целому детскому саду. Проводивший инструктаж врач очень обрадовал описанием заболеваний, которые часто встречаются в Анголе. Лично Антон никогда не слышал о сонной болезни после укуса мухи це-це. Причем никаких средств защиты нет, и медицина пока бессильна. После укуса у пострадавшего человека болят мышцы, суставы, движения замедлены. Затем наступает анемия мозга. Это так называемая «сонная болезнь». А такие болезни, как малярия, холера, отсутствовавшие в Союзе, в Африке встречались повсеместно. Но, услышав, что в этой стране есть кобра, которая плюется ядом и довольно-таки далеко — на два три метра, Антон сначала подумал, что ослышался. Потом — что ему что-то расхотелось лететь в Африку. Он опять вспомнил, как врач с упоением описывал это кошмарное создание, плюющееся в ядом в глаза и невольно передернулся. Жаль, что отказываться уже поздно… Особенно сейчас, когда самолет улетел от Бельбека на семь с лишним сотен километров. Антон усмехнулся, представив, как он находит и включает стоп-кран синего цвета (ага, непременно синего, как эти «знатоки» из передачи «Что? Где? Когда?» уверяли) и прыгает с остановившегося в воздухе самолета прямо на катер… Потом посмотрел на соседей, подумал и достал из дипломата недавно купленную книгу фантастики «Дороги надежд». Книга оказалась интересной, так что полет для него прошел практически незаметно. Хотя одной неугомонной четверке все же спокойно не сиделось, и они все-таки сыграли в минифутбол. Вместо мячика использовали круглый резиновый шар, валявшийся около входа в кабину пилотов. Играли двое на двое до тех пор, пока не появился борттехник и не отобрал шар. Оказавшийся не резиновым, а натуральным каучуковым. Его техник для чего-то вез в Луанду. От пинков шарик потерял свою форму, а кроме того собрал с пола всю грязь. Отчего борттехник некоторое время ругался, но соратники Антона отругивались не менее активно. Проигравший словесный спор борттехник ушел к себе в кабину, демонстративно забрав шар и еще стоявшую рядом с контейнерами сумку. На которую, кстати, до того никто вообще не обращал внимания.

Наконец самолет начал снижаться. Выглянувший борттехник крикнул, чтобы все сели по местам и приготовились к посадке. Антон съежился, вцепившись руками в сиденье и ожидая крутого пике, по афганскому образцу. Но его приготовления и опасения оказались напрасными. Самолет зашел на посадку по мирному, выписав в небе коробочку и плавно спустившись к к полосе. Настолько плавно, что сам момент касания земли воспринимался, как легкий толчок. Сели и поехали, недолго и явно недалеко. Появившийся борттехник, ни слова не говоря, проскочил мимо пассажиров к люку. Распахнул его и влажный воздух Ангольской земли, несущий кроме океана, еще несколько неприятных запахов, ворвался в грузовой отсек самолета. Не дожидаясь, пока из кабины выйдет остальной экипаж, борттехник жестом предложил спецназовцам спускаться на землю. Они спустились по установленной техником лесенке на бетон аэродрома. И сразу ощутили особенности местного климата. Даже в легкой, песочного цвета афганке через пару минут все чувствовали себя забравшимися в парную в зимней шубе. Неприятно, но терпимо. Хотя одновременное воздействие влажности, жары и противно-отталкивающих запахов слегка угетало. Хорошо, что автобус уже ожидал их группу и быстро отвез к зданию аэропорта. Быстро заполнили таможенные декларации и практически без досмотра прошли в сопровождении ангольца, одетого в похожую на кубинскую форму оливкого цвета, через зал ожидания на выход. Здесь прибывшую группу уже ожидали — переводчик, автобус и два автомобиля. На одном из которых, грузовом, уже стояли оба контейнера.

Переводчик, переговорив с сопровождающим, вежливо предложил занимать места в автобусе, а Антону, как сташему команды — в джипе. Быстро расселись и поехали в городок военных советников. Столица Анголы поржала своими контрастами. Рядом с прекрасными особняками стояли жалкие хижины, кое-где прямо в переулках виднелись свалки. Хотя в целом Луанда выглядела довольно привлекательно. Видно, что португальцы жили с умом и умели работать. Прекрасные дома на побережье океана, красивые пальмы, корабли, забитые автомобилями удицы и солнце над самой головой — такой увидел Антон Луанду. Особенно красиво было в центре, где власти явно наблюдали за порядком. Хотя и там попадались странно выглядевшие бетонные конструкции, словно брошенные в самый разгар строительства. Переводчик, заметив интерес Антона, объяснил, что это действительно недостроенные здания, заложенные при португальцах. Достроить их не получается из-за отсутствия документации, увезенной колонизаторами при бегстве, и недостатка средств у республики, ведущей войну.

Городок военных советников представлял собой огороженный фигурным забором микрорайон из пары десятков небольших домиков — коттеджей, вытянувшихся в линию вдоль аллеи, засаженной деревьями. Как пояснил переводчик — манговыми. По периметру района ходил патруль, а у ворот стояли часовые. Причем все они были не советскими военными, а кубинцами. Впрочем, спецназовцев это не удивило, на инструктаже их предупредили о том, что охраняют советских граждан и советников именно кубинцы. И что официально ни один военнослужащий Советского Союза в боевых действиях не участвует, числясь просто советником при соответствующем командире.

Оформили прибытие быстро, без излишней бюрократии и волокиты. Сразу завели на склад, где все получили местную форму. Камуфлированная пятнистая униформа называлась «фапла» и была похожа на афганку, только из более качественной ткани. Что удивительно, необходимый размер нашелся даже на Геннадия Ковалева, с позывным Крокодил, в боевой обстановке сокращавшимся обычно до Крок, небольшого такого мужичка ростом под два с лишним метра и весом около полтора сотен килограмм. Выдали также оружие — пистолеты ПМ и обычные десантные автоматы АКМС. После чего отправили отдыхать в одном из свободных коттеджей, объявив, что встреча с главным военным советником состоится завтра.

На следующий день, сразу после завтрака, восьмерку спецназовцев пригласили к главному военному советнику генералу Курочкину. Он познакомился с каждым, расспросил, кто где служил, Очень обрадовался тому, что в группе трое «афганцев». Рассказал, что сам служил в Афганистане. Потом поговорили об СССР, причем о событиях в Москве старались не вспоминать. Затем Константин Яковлевич рассказал о стране, куда они прибыли и кратко, но емко, описал сложившуюся военную ситуацию. Объяснил, что пока (подчеркнув интонацией это слово) они будут участвовать в подготовке местного спецназа и пожелал успехов в работе. По окончании разговора генерал неожиданно сказал:

— Ребята, вы должны не просто выполнить все, что потребуется. Вы обязаны живыми и здоровыми вернуться домой. Помните: вас ждут ваши семьи, ваши родные.

Сразу у кабинета генерала их перехватил невысокий, полноватый, подвижный майор. Назвал действующий опознавательный пароль и пригласил Антона и его зама — капитана Маслова к себе в кабинет. В кабинете майор Егорушкин, оказавшийся тоже «афганцем», более подробно рассказал об ангольской армии, особенно о ее недостатках, таких, как слабость «политико-воспитательной работы» и «расширяющаяся пропасть» между солдатами и офицерами. «Хуже даже, чем у «зеленых[1]» в Афгане», — отметил майор. Пояснил, что в Анголе существовало определенное «разделение труда» между кубинскими и советскими военными. Кроме участия в боях, кубинцы занимались подготовкой ангольских частей, предназначенными для борьбы с «вооруженными формированиями», «бандитами» (то есть отрядами оппозиционных режиму организаций УНИТА и ФНЛА). Такими, как ангольские легкие пехотные бригады и отряды Организации народной обороны (ОДП). А советские советники — регулярными силами армии. Спецназа же у ангольцев фактически не было, в боях участвовал только кубинский спецназ. Поэтому, с учетом афганского опыта, кроме противопартизанских частей, решено было сформировать пару подразделений ангольского спецназа. Его подготовкой пока и должна заниматься группа Рыбакова.

— Но это не все, что вам предстоит сделать. Недавно наша разведка получила сведения, что часть считавших пропавшими без вести или погибшими во время прошлогодних боев наших советских советников жива. По крайней мере удалось точно установить, что прапорщик Пестрецов жив и находится в юаровской тюрьме. Ведутся переговоры о его освобождении, возможно — в обмен на кого-то из находящихся в плену наемников. Пока юаровцы отрицают наличие у них наших пленных, но согласились на «теоретические обсуждения возможностей обмена», — майор посмотрел на внимательно слушающих его офицеров и пояснил. — К сожалению, мы не имеем никаких точных данных ни о месте содержания, ни о количестве наших в плену. Про прапорщика удалось узнать буквально чудом. Так что никаких спецопераций по освобождению планировать невозможно. А вот поймать несколько юаровцев в хороших чинах, либо летчиков — есть теоретическая возможность. И в этих случаях будем привлекать именно вас. Ясно?

— Так точно, — ответил Антон. — А как со спецоборудованием?

— Один из прилетевших с вашим бортом контейнеров, — усмехнулся понимающе майор. — ПНВ, бесшумка, включая гранатометы, ошеломляющие гранаты[2]… Будет надобность — выдадим. Все ясно?

— Ясно, товарищ майор.

— Тогда готовьтесь — через два часа борт до спецшколы, «мишка»[3]…

Учить ангольцев школе оказалось … интересно. Невысокие, едва достающие макушкой до груди Ковалева, хрупкие на вид негры оказались весьма выносливыми, жилистыми и прыгучими. Так что в рукопашке сладить с ними было непросто. Относились они к вновь прибывшим учителям настороженно, часто отлынивали от заданий. По совету старшего советника при начальнике школы, полковника Гаврилюка, группа устроила показательные учения. Снятие часового, стрельбы из всех видов оружия, вождение автомобилей и в конце — бой в помещении. Кроме всего прочего, решили показать, как надо выбивать двери без помощи взрывчатки. И этот номер, ничем не выделявший стал в итоге причиной бешеной популярности русских специалистов…

Построенный для показательного выступления «дверной проем» поражал своей монументальностью. Непонятно, кто и как рассказывал аборигенам о том, что необходимо построить, но они явно поняли его по-своему. Имитация дверной коробки была выполнена из бетонных балок. Причем их не просто закопали в землю, а дополнительно укрепили растяжками из тонкого, но стального троса. Само же дверное, похоже, раньше стояло где-то в банковском хранилище. Одних защелок и задвижек Антон насчитал пять штук, плюс не менее трех врезных замков. И все это великолепие необходимо было вынести с первого раза, чтобы не потерять репутацию среди обучаемых.

— Что, Гена, справишься? — уточнил он еще раз у напарника. Ковалев ответил спокойно, подражая Папанову из фильма:

— Не волнуйся, шеф. Усе будет в порядке.

Антон промолчал, махнув рукой в сторону старта. Куда они побежали. Там их уже ждали два напарника Гены — Олег Пьяных и Юрий Крамарчук. Под сдержанный гул разговоров, доносящийся из строя курсантов, тройка спецназовцев рванула к «двери». Почти добежав до цели, двое напарников слегка обогнали Крокодила и резко затормозили. Гена, спуртом догнал соратников, оперся руками о плечи… И, оттолкнувшись на ходу от земли, подпрыгнув, буквально взлетел в воздух, согнув ноги. Используя инерцию и распрямив ноги в коленях, Крокодил нанес удар по дверному полотну. Гулко загрохотало… Замки, как ни странно, выдержали удар. Как и сама дверь, и бетонная коробка. Не выдержали крепления канатов. Да и балки оказались вкопаны в землю недостаточно глубоко. Отчего вся конструкция с грохотом, под восторженный вой зрителей, рухнула, поднимая пыль. Оторванные от креплений канаты, к счастью, упали точно вперед, не задев никого от тройки спецназовцев. Но увидеть это оказалось практически невозможно из-за затянувшей все пыли. Антон успел только от души сматериться, увидев, как из пылевого облака выскакивают невредимыми все трое «испытателей».

Немного позднее Антон узнал, что слухи о русских военных, пинками ломающих бетонные столбы и рвущих при этом стальные тросы, дошла даже до южноафриканцев. Вызвав у них изрядное беспокойство и разведывательный зуд у бурских армейцев. Однако, не обнаружив новых русских советников или боевых частей, они несколько успокоились. Тем более спокойно служила восьмерка наших «спецов», обучая аборигенов «маленьким хитростям больших белых воинов». Хотя некоторым хитростям, особенно выживанию в местных условиях, обучаемые могли и сами поучить инструкторов.

Про второе, или основное задание, пока никто не вспоминал. Казалось, что так будет до самого конца командировки. Но, как обычно в армии, все началось неожиданно и как всегда, через то место, через которое в авиации удаляют гланды[4]. Неожиданно Рыбакова и Маслова вызвали к начальнику школы. Там, в кабинете их уже ждал майор Егорушкин.

— Так, товарищи офицеры, срочно собираете своих парней, оружие в руки, и бегом грузитесь на «Аннушку». Инструктаж получите в полете. И в темпе, времени нет!

В самолет, двухмоторный Ан-26, стоящий на взлетке с уже запущенными двигателями, забирались через опущенную хвостовую аппарель. Внутри грузового отсека их с нетерпением ждал Егорушкин. Как оказалось, советские ПВОшники приготовили группе неожиданные подарки. Под городом Лубангу, который периодиечски бомбили южноафриканцы, они незаметно поставили несколько зенитно-ракетных комплексов «Печора». И сегодня, во время очередного налета, сбили два юаровских самолета. Летчики, по данным наблюдателей, катапультировались. И теперь необходимо был срочно их найти и захватить.

— Есть сведения, что в этот же район выброшены для их поисков группы юаровских спецназовцев. Так что будьте настороже, — закончил инструктаж майор. И тут же разочаровал Антона с друзьями, объяснив, что взял всего два бесшумных автомата и два ПНВ. На всю группу… Вроде как основной склад оказался закрыт, а надо было спешить. Естественно, ни Антон, ни его соратники ничего вслух начальнику не высказали. А то, о чем они подумали, не пропустила бы ни одна цензура в мире.

Долетели быстро, самолет приземлился, причем на этот раз заходил на посадку вполне по-афгански, прямо с первого разворота и по крутой траектории. Прямо у трапа их встречали три УАЗика в родной армейской зеленой окраске. Два, несколько побитые и явно прошедшие не одну тысячу километров и третий, поновее, возле которого стоял подполковник. Подполковник оказался советником начальника штаба местной ангольской пехотной бригады. Два УАЗика, те, что постарше, предназначались для спецназовцев, кроме того советник привез несколько карт и последние сведения о возможном районе поисков. В одном из УАЗиков, кстати, лежал пулемет, бельгийский МАГ, и патроны к нему. Рыбаков попросил усилисть вооружение группы пулеметом еще в полете и, как ни удивительно, его просьбу не просто передали, но и выполнили. Правда вместо штатного ПК дали явно трофейный пулемет.

— Ну что, поехали, — садясь в машину после короткого инструктажа майора Егорушкина, в котором печатными оказалась только половина слов, приказал Антон.

И они помчались. Точнее, поползли со скоростью километров сорок в час максимум. Некогда великолепное укатанное шоссе, проложенное португальцами по специально разработанной для Анголы технологии[5], сейчас превратилось разбитую бомбами, изъязвленную воронками, трещинами и разломами, покрытую непонятными горелыми пятнами дорогу. До района, с которго планировалось начинать пеший поиск, добрались только к ночи. Пока загнали в лес и замаскировали машины, оставив у них для охраны двоих бойцов с пулеметом, пока наладили прибор ночного видения, темнота настала такая, что идти пришлось очень осторожно. И это их спасло. Потому что они шли буквально на цыпочках, практически бесшумно. А вот идущие навстречу были не столь осторожны. Да и не ожидали, похоже, встретить здесь кого-нибудь, кроме своих. Так что хватило всего двух очередей из бесшумок, чтобы небольшая группа негров в непривычном камуфляже, вооруженных английскими винтовками, полегла на тропинке в полном составе. Но из-за этого происшествия и Антон с соратниками решили переждать до утра на месте. Выбрали небольшую поляну, выключили ПНВ и устроились на отдых. Вскочили сразу, как только начали орать птицы. И снова пошли вперед, осторожно и неторопливо. Раз уж даже ночью тут бродят вражеские патрули, то и днем на них можно наткнуться.

И снова наткнулись на патруль. Теперь уже из четверки белых профессионалов, открывших огонь одновременно с идущим первым Крокодилом. Гена, получивший несколько ранений, успел подстрелить из пулемета двоих, а еще двое попали под обстрел остальной группы. Перестрелка продолжалась не более пары минут, после чего у Антона на руках осталось еще чтерые трупа явных юаровцев и двое раненых, из которых один — тяжело. Пришлось быстро рубить носилки и и отправляться назад, к автомобилям. Причем прихватили с собой и трупы. Летчиков, группа так и не нашла. Одного из них, с подбитого «Миража» поймали кубинцы, а еще один, как выяснилось, сразу попал в плен к ангольцам. Спас его наш советник, не дав расстрелять. Но все равно они отдали его не сразу, поторговавшись некоторое время с аппартаом главного военного советника…

20 ноября 1982 года, после 15 месяцев плена, в аэропорту Луанды приземлились два самолёта с Пестрецовым, кубинцем Франсиско и гробами погибших советских граждан. Их обменяли на двух пленных лётчиков ВВС ЮАР, четверых погибших солдат южноафриканского спецназа (не зря тащили носилки Антон и товарищи) и двух американских наемников, осужденных в 1976 году.

Гена-Крокодил похоронен на кладбище в Севастополе, куда его тело доставили из Анголы самолетом. Антони остальные шестеро спецназовцев оставались в Анголе до следующего года, после чего вернулись продолжать службу в Союзе…

Примечания:

[1] Зелеными часто называли части армии Афганистана

[2] Оружие специального назначения — приборы ночного видения, автоматы и пистолеты с приспособлениями для бесшумной стрельбы и дозвуковыми патронами, бесшумный 30мм подствольный гранатомет типа БС-1, светошумовые гранаты

[3] Вертолет Ми-8, транспортно-десантный

[4] Авиатора спросили, какое самое страшное заболевание в ВВС. Он отвечает: — Гланды. — Все в изумлении, а авиатор поясняет: — У нас их через задний проход удаляют…

[5] По некоторым данным португальцы при строительстве дорог засыпали какой-то измельченной в крошку горной породой полотну будущей дороги и заливали ее водой. После чего полученную смесь утрамбовывали тяжелыми дорожными катками. Через некоторое время укатанная и спресованная смесь застывала, превращаясь в долговечное покрытие, намного более прочное, чем асфальт

Экономика должна быть

Экономика должна быть[1]

В пятницу, да еще после смены, оставаться на лекцию желающих было немного. Но интерес вызвала неожиданная и даже несколько непривычная тема. А на плакате, не нарисованным, как обычно, художником, а напечатанном в типографии и явно привезенным лектором с собой, каждый мог прочитать: «Реформы и перестройка экономики, как фактор улучшения жизни советских людей». Лучше жить хотелось всем и не меньше хотелось услышать, что и как для этого делает партия и правительство. А заодно узнать, когда же можно будет увидеть результаты этих реформ. Нет, кое-что народ уже видел — от наведения порядка в торговле до создания кооперативов. Но как всегда, людям казалось, что все улучшения происходят где-то далеко, медленно и не так, как им хотелось бы видеть. Интерес еще больше повысился, когда кто-то из работниц принес слух, что лектор невообразимо молод, волосат, «как хиппи» и к тому же одет в модный джинсовый костюм. Стало вообще интересно. Это что же за лектор такой, необычный? Подогретые любопытством, работники столпились у здания клуба заранее. И действительно успели рассмотреть молодого, студенческого вида парня в светло-синей «джинсе», на ходу о чем-то разговаривающим с парторогом завода. А потом всех пригласили в зал и парторг представил с интересом разглядывающего публику лектора, как Вениамина Петровича Лодыгина. Начало было не слишком интересным, скорее обычным описанием усилий партии и правительства по улучшению жизни советских людей.

— … В результате сейчас произведено разделение всех предприятий на три сектора. Первый, включающий, например, предприятия и цеха военного назначения, а также часть тяжелого машиностроения и производства электроники, условно называемый «плановодостаточным». Все эти производства строго ограничены планом. Для простоты понимания приведу такой пример — в стране строятся три гидроэлектростанции. Для них нужно к определенному сроку девять генераторных агрегатов. Именно к определенному сроку и такого качества, чтобы сразу после монтажа начали работать без поломок. Соответственно, никаких досрочных выполнений плана и рационализаторских предложений по ускорению выпуска таких машин за счет снижения качества отдельных деталей мы принять не можем. Только строгое выполнение плана точно в срок и с надлежащим качеством. Тоже самое — для военной продукции. Если, например нашей армии нужно тысяча танков к следующему году, то зачем нам перевыполнение плана и тысяча сто танков или тысяча, но раньше, когда для них нет ни личного состава, ни мест базирования? Пример понятен?

— Да. Ясно, Давай дальше! — раздались крики из зала.

— Продолжим. Вторая часть — это предприятия, чья продукция востребована и либо может быть положена на сохранение, либо использована даже при превышении плана. Так называемые «условноплановые». Их особенности заключаются либо в самом производственном процессе, например, зависящим от природных условий, либо от невозможности точного планирования в современных условиях. Самый простой пример — совхозы. Если они получат урожай больше запланированного к продаже государством — это лучше, чем меньше. Думаю, с этим все согласятся? — лектор улыбнулся залу. — Такие предприятия могут за счет своих внутренних резервов выпускать сверхплановую продукцию и даже находить ей сбыт самостоятельно. Например, совхозы — часть продадут Госрезерву, а часть реализуют на колхозных рынках. Но такие предприятия должны сами учитывать и опасности такого перевыполнения. И обязательно учитывать возможность сохранения качества продукции. А то появляются иногда такие рационализаторы…

— Пример привести можно? — раздался выкрик из зала.

— Могу, — лектор печально вздохнул. — На одном из предприятий обувной промышленности в одной из союзных республик перенастроили автомат по разделке кожи так, что вместо двух слоев, кожа разделялась на три слоя. В результате план перевыполняли… вот только выпущенная ими обувь носилась всего один или, максимум, два сезона, вызывая законные жалобы покупателей… Кроме того, к этой же категории относятся торговля. Которая, как вам должно быть известно, по решению партии и правительства, может быть только государственной. Потому что кооперативная торговля товарами, не производящимися самим кооперативом — это спекуляция. Просто потому, что они будут заниматься перепродажей чужих товаров.

— А третья?

— Третья — производственные кооперативы и малые государственные предприятия при совхозах, исполкомах и райкомах. Предназначенные, прежде всего, для производства потребительских товаров и обслуживания населения — эта сфера деятельности планированию поддается слабо. Например, никак невозможно спланировать, сколько телевизоров принесут в ремонт в определенный период времени. Эти предприятия работают обычно на полном хозрасчете. Отличие кооператива от малого предприятия в том, что последнее является обычным предприятием, но созданным и управляющимся местными органами власти или директором совхоза. А кооператив полностью самостоятелен и никому не подчинен, — заметив оживление в зале, лектор понимающе усмехнулся и продолжил. — Возьмем, например, кафе… Есть у вас кооперативные кафе?

— А как же, открыли, «Волга» называется… Буржуи недорезанные, — проинформировал тот же голос из зала.

— Хочу заметить, для товарища слушателя, что буржуев у нас в Советском Союзе нет уже с НЭПа. Кроме того, буржуй или правильнее — капиталист, это человек, который получает прибыль, вкладывая деньги в предприятие. В советском кооперативы все совершенно по другому. Во-первых, в кооперативе нет наемных рабочих, то есть все работающие — только члены кооператива. Во-вторых, зарплата в кооперативе полностью совпадает с государственной, то сеть директор кооператива получает столько же, сколько и на малом государственном предприятии. И работник, и уборщица… В-третьих все работники кооператива получают одинаковую долю из прибыли. То есть директор получает зарплату больше, чем уборщица, но выплату из прибыли — такую же. В-четвертых, все выплаты идут только работающим в кооперативе членам этого кооператива. Вышедший из кооператива человек не получает никаких выплат. Долю в кооперативе нельзя продать, обменять или оставить в наследство. То есть доля — не капитал и никакого отношения к буржуазии не имеет.

— А зачем тогда кооперативы? — спросил еще кто-то из первого ряда, в котором сидело несколько инженеров и кто-то из руководящих работников. — Сделали же малые предприятия при местных органах власти, и хватит. А кооперативы… дай капиталистам палец, они всю руку откусят.

— Малые предприятия, конечно, представляют альтернативу кооперативам, — согласился лектор. — Но, как все государственные структуры, работают по утвержденному плану. Запланировано им выпустить тысячу рабочих брюк, или джинсов, синего цвета — тысячу и выпустят. Причем строго по заданию. А в это время мода измениться и модными станут не синие, а черные джинсы, да еще, допустим с отворотами? Возможно, руководство примет во внимание этот вопрос и скорректирует план. А может и не скорректирует, решив, что все равно выпущенные брюки продадутся. А вот кооператив — он полностью самостоятелен и корректирует планы на ходу. Узнав о новом изменении моды, не будет работать «на вал», а сразу внесет изменения в производство и начнет выпускать именно черные… То есть таким путем руководство партии и правительство привлекло к решению проблемы дефицита товаров людей, которые согласны рискнуть и которым нравиться работать самим на себя. Понятно?

— Ясно! Понятно! Давай дальше, товарищ! Расскажи про сокращение военного бюджета — как это на нашей экономике отразиться и обороне тоже! Где такой костюмчик купили, товарищ лектор? — раздались выкрики из зала.

— Отвечу первым на самой простой последний вопрос, — улыбнулся лектор. — Костюмчик купил на Рижском рынке, в Москве, у кооператоров. Кооператив называется «Монтана Белл», его директор договорился с фирмой «Монтана» и они выпускают фирменные джинсы по лицензии и под контролем фирмы. Причем часть производимой продукции идет за границу. А теперь — про военный бюджет…

Такси проехало мимо Рижского вокзала, развернулось и через пару минут остановилось прямо напротив входа в рынок. Причем сзади уже сигналило следующее такси. Антон, торопливо расплатившись с водителем и не дожидаясь сдачи, быстро выскочил из машины. Осмотрелся, поулыбался вышедшим из здания навстречу девушкам и прошел в дверь. С ходу попав в изобилие выставки-продажи кооперативных товаров. На прилавках лежали грудами штаны, рубашки, наклейки, значки, зимние шапки и летние кепки, детское исподнее и взрослые купальники, майки с надписями на английском и руском языках, бижутерия, разнообразные игрушки, хрустящие трубочки с кремом… Все задорно переговариваются, иногда даже кричат, смеются, уговаривают друг друга. Забавно, весело, но почему-то напоминает африканские базары. Разве что здесь обстановка более цивилизованная. Впрочем, товара много, на вид вполне качественного. Все же такая ситуация явно лучше, чем дефицит…

Впрочем, сейчас Антона больше интересовало нечто другое. Отчего он целенаправленно разыскивал торговцев зимними куртками. Обнаружив такую торговую точку, рассматривал ассортимент и спрашивал:

— А «Белл» есть?

Первые двое продавцов ответили по-еврейски, вопросом на вопрос:

— А что такое «Белл»?

Только стоящий у третьего, самого роскошного прилавка с богатым ассортиментом мужских и женских курток на любой вкус, услужливый молодой человек оказался в курсе вопроса:

— А я как раз от этого кооператива и торгую. Что бы вы хотели приобрести?

— Да я собственно хотел бы Женю увидеть.

— Евгения Михайловича? — удивленно переспросил продавец. — А зачем он вам?

— Мы с ним вместе служили, — пояснил Антон.

— А, так вы тоже афганец, — понятливо кивнул парень. — То-то загар знакомый… Евгений Михайлович был здесь минут пятнадцать назад. Уехал в мастерскую за товаром и будет здесь примерно через час, — и доброжелательно улыбнувшись, добавил — В правом проходе, в конце — кафе «Солнышко». Советую подождать там, а я Евгению Михайловичу сообщу.

Антон успел поблагодарить парня, внимания которого неожиданно потребовало сразу трое покупателей. Но, как успел заметить за время поисков Рыбаков, такие ситуации на рынке не были необычными. Стоило остановиться у любого прилавка и несколько мгновений посмотреть на товар, как к этой точке обязательно, словно магнитом, начинало притягивать покупателей. Так что он решил не мешать молодому продавцу работать, и отправился немного погулять по базару, а потом заглянуть в кафе.

Интерьер кафе ему понравился. Сделанные «под старину» «кирпичные» стены, пол из красивых, похожих на полы в метро, плиток, причем чистейший и раскрашенный по голубое небо с несколькими облачками потолок. Столики и стулья, модерновые и изящные, напомнившие Антону что-то из шестидесятых годов. А контрастом к этой обстановке — официант, одетый как «половой в трактире» из фильма про дореволюционную Россию и разговаривающий с нарочитым простонародным акцентом и «словоерсами»[2]. Контраст срабатывал убойно, не желавший до того надолго задерживаться в кафе Рыбаков занял свободный столик и заказал пива. За заказанным Антоном пивом, оказавшимся разливным и очень неплохим на вкус свежим «Жигулевским», к которому полагались соленые крендельки и почищенная вяленная рыбка, время пролетело незаметно. Бывшего Женю, а теперь уже солидного Евгения Михайловича, Рыбаков заметил первым и, не поднимаясь со стула, помахал ему рукой. Только когда Евгений, прихрамывая, подошел поближе, Антон встал и сделал пару шагов навстречу.

— А я-то голову ломаю: кто это меня ищет? А это Антон Павлович собственной персоной! — Женя распростер руки как бы для объятия, и Рыбаков с удовольствием обнял старого боевого товарища.

— Проездом? Из «командировки»? С югов? Кого еще из наших видел? — засыпал его вопросами Евгений.

— В кадры вызвали, — предложив присесть, неторопливо ответил Антон. — А так да, из «командировки» недавно вернулся.

— Оттуда, «из-за ленточки»[3]? — уточнил Евгений.

— Нет, Жень, южнее. За экватор мотался.

— Понял, — кивнул Семецкий. Тот самый, все понимающий и выбиравшийся, по слухам, из самых безнадежных положений неунывающий прапорщик по прозвищу «Бессмертный», с которым Антон успел послужить в Афганистане целых полгода. Несколько безвыходных ситуаций, из которых он вышел живым, десяток «забитых» караванов, пара тяжелых ранений, после одного из которых его списали из армии. И вот он здесь, в Москве. Живой, здоровой и даже поправившийся.

— Процветаешь? — поинтересовался Рыбаков.

— Живу, Антон Павлович, — поправил его Женя. — Не прячусь, не ловчу, работаю и живу… Пока после крайнего ранения лежал в Бурденко, познакомился с девушкой. Она санитаркой работала, — он подозвал «полового» и заказал графинчик водки с разнообразными закусками. — И не вздумай отказываться, — повернулся он к Рыбакову. — Домой пригласить не могу, ремонт. Да и моя в командировке…, - он развел руками. — Поэтому посидим здесь. А хочешь, куда-нибудь еще сходим.

— Нормально, Жень. Здесь посидим, — согласился Антон.

— Ну так я о чем говорить начал-то…, - отпустив официанта, задумался Евгений, — короче, женился я и понял, что на пенсию и заработок Инны не проживешь. А тут как раз Закон о кооперации появился. Моя как раз по специальности закройщица и швея. Немного шила и раньше. А тут подруга как раз куртку модную зимнюю купила. Вот я и придумал. Собрались впятером, создали кооператив, я, как афганец, льготный кредит получил. Купили оборудование, материалы, арендовали помещение и начали шить. Знак фирменный придумали — «Белл», по девичьей фамилии жены. Государство с нас берет арендную плату, плату за воду, электричество и налог с прибыли. Из оставшейся части прибыли выплачиваем кредит и закупаем оборудование. А все что сталось сверх этого — делим в равных долях между работниками. И растем — начинали впятером, а сейчас нас уже больше полусотни. Вот такая у меня теперь жизнь. А ты как?

— Ну, у меня не так захватывающе, как у тебя. Из Афгана попал в Москву…, - тут к ним подошел официант и на некоторое время разговор сменился тостами: «За встречу», затем «За нас и наших близких» и третьим, в память тех кого нет…

Потом Евгений все же потребовал продолжения рассказа.

— Ну, из Афгана попал «на учения» в Москву, — скромно продолжил Антон.

— На Старой площади был? — понимающе ухмыльнувшись, заметил Евгений.

— Был, — не стал отказываться Рыбаков. — Поганое дело — в своих стрелять, — негромко добавил он с пьяной откровенностью. Посидели молча несколько минут, выпили еще одну рюмку, просто «на здоровье».

— А дальше-то что? — продолжал допытываться Семецкий.

— Дальше? Попал на самый дальний юг. Туда где слоны бегают и черные друг другу кишки выпускают. Учил наших друзей. Знаешь, честно скажу — если бы не прочитал в статье, сколько мы всего оттуда получаем по дешевым ценам… то таких друзей за шкирку, да в музей, — сердитым тоном заметил Антон. — Ленивые, наглые… Пытались бросать неисправную технику и требовать поставки новой. Вроде того, что вы богатенькие дурачки, вот и поставляйте нам все по первому нашему требованию. Но вроде наши их начали понемногу в меридиан вводить. Кубинцы еще неплохо в этом помогли…

— Понял, Антоха, понял, — согласился Женя. — А теперь куда?

— Пока не знаю, послезавтра на прием. А вчера встретил в гостинице Мальцева. Он и подсказал, как тебя найти.

— Мальцева часто встречаю, — улыбнулся Семецкий. — А еще кого видел?

И начались воспоминания. «Друзья вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». А огромная страна трудилась, училась, стояла на дежурстве и спала. И все это одновременно, потому что не всякая страна занимала шестую часть суши и имела на своей территории десять часовых поясов.

Примечания:

[1] «Экономика должна быть экономной» — лозунг, выдвинутый Л. И. Брежневым. В шутках последнее слово часто пропускали, меняя смысл фразы

[2] Название использовавшейся в 19 веке в русском языке выражения почтения ксобеседнику путем добавления частицы — СЪ (буквы С — традиционное название «слово» и Ъ — «ер») в конце некоторых слов.

[3] То есть из Афганистана.

На земле, в небесах и на море

Новый год мир встречал точно также, как и в воспоминаниях Викторина, под топот солдатских сапог и ботинок, под враждебную риторику политиков и с осознанием постоянной угрозы начала ядерной войны. Подшефному с большим трудом удалось убедить своего сиамского брата, что на самом деле Рейган блефует и боится начала настоящей ядерной войны не меньше, чем члены ЦК и жители СССР. А также в том, что американцы абсолютно уверены, что в руководстве Советского Союза не верит в возможность нападения США.

«- Подожди, подшефный. Это значит они блефуют и при этом уверены, что мы уверены в их блефе, но все равно испугаемся? Что-то я не пойму, о чем они думают…

— Они? Они не думают, они верят, что мы купимся на их блеф и угрозы. К тому же они надеются создать превосходство над нами, разместив ракеты в Европе.

— При этом они верят, что мы не поверим всерьез в эти угрозы и не примем меры? Они что — идиоты?

— Как говорил один артист разговорного жанра в мое время — они тупые…

— Не уверен, что он прав, но какая-то часть истины в его словах есть. Ладно, будем принимать меры. Учтем все, что ты нам рассказал…»

А по ту сторону океана все шло практически также, как и в варианте истории, о котором помнил Викторин. Даже с учетом фактора «помолодевшего Генсека», американцы не ожидали особых изменений в политике СССР и в настроениях его руководства. Сам президент Рейган в годы Второй мировой войны состоял на военной службе, занимаясь вопросами военной пропаганды то есть просто участвовал в съемках агитационных роликов и призывал жертвовать деньги на военные нужды. Бравый голливудский вояка находился в сытой и спокойной Америке, не испытавшей на себе военных ужасов, а наоборот, после Второй мировой войны превратившейся практически в главную политическую и экономическую державу мира. Советские же лидеры начала 1980-х на своей шкуре почувствовали, что такое война и каковы бывают ее последствия. Потому и отношение к американским играм не могло не быть чрезвычайно серьезным. И никакие воспоминания и уверения «попаданца» не могли это изменить. Они помнили, что единственной страной мира, которая применила ядерное оружие, причем против даже не войск, а гражданского населения, оставались США. Помнили и про планы ядерной войны, наподобие «Дропшота», и про статьи в журналах, со смаком описывающих разгром, оккупацию и расчленение Союза во время войны с НАТО. И готовились…

А американцы продолжали блефовать и давить.

Командир Сороковой истребительной дивизии ПВО, генерал-майор Корнуков был изрядно озадачен внезапно поступившей вводной.

Совсем недавно прошла вторая реорганизация противовоздушной обороны страны. Упраздненные несколько лет назад армии и корпуса ПВО вернули. Теперь его дивизия вновь подчинялась Одиннадцатой армии ПВО со штабом в Хабаровске. Откуда и прибыл в Сокол-Долинск представитель от командующего, генерала Дмитриева, с совершенно секретным пакетом. В котором оказалось несколько документов и приказ. Боевой, по сути. Как оказалось, начавшиеся в Тихом океане учения не просто имитация возможных боевых действий с Союзом. Американцы планировали провокации и попытки прощупать состояние нашей обороны, особенно противовоздушной, на Дальнем Востоке. Среди возможных целей таких провокационных налетов в приказе отмечался остров Зеленый. Ничем не примечательный островок неподалеку от Японии, на котором находилась пограничная застава[1], а весенне-летний сезон в небольшом поселке работали сборщики морской капусты. Причем в приказе недвусмысленно требовалось пресечь провокационный налет. Давалось даже разрешение на применение оружия. И как устно довел представитель штаба, майор Контровский, это не просто армейский приказ.

— Распоряжение пришло с самого верху, товарищ генерал. Даже не от наших в Москве, а прямо… оттуда, — ответил он на невысказанный вопрос Анатолия Михайловича. — Говорят Сам, — он провел руками возле бровей, делая всем понятный намек на генерального, а ныне еще и президента СССР, — сказал, получив данные разведки: «Раз уж мы Империя Зла, значит, поступим как положено». Вы же читали, недавно над Афганистаном пару пакистанских «Миражей» сбили. И все, как отрезало. Сейчас они даже к границе ближе, чем на десять километров не подлетают. А вас еще и звеном новейших самолетов усилят.

К выполнению приказа и плана мероприятий приступили в этот же день. За стоянкой первой эскадрильи собрали поставили четыре быстровозводимых палатки-ангара. А во время ночных полетов сорок первого истребительного полка четверка МиГ-23 на малой высоте перелетела с Итурупа на Сахалин. А вместо них прилетели новейшие, еще не виданные в войсках двухкилевые тяжелые машины, увешанные ракетами. Их и загнали в эти палатки, укрыв от всевидящего ока вражеских спутников. И начали ждать, имитируя обычные военные будни истребительного полка.

Четвертого апреля с двух ударных авианосцев «Мидуэй» и «Энтерпрайз», крейсировавших южнее японского острова Хоккайдо, взлетели шесть палубных штурмовиков А-7 «Корсар» 2. О чем немедленно доложил в штаб болтающийся неподалеку от района учений советский «траулер». По сигналу полк на Итурупе подняли без явного объявления тревоги, «распорядительным порядком». Подвесили ракеты и приготовились ждать команды на взлет. Но приказ так и не поступил. Зато резко внезапно, прямо из палаток, не опасаясь их сжечь, вылетело звено новичков. И на малой высоте умчалось прямо в море. А на земле пожарные команды заливали затлевшие палатки пеной…

Две тройки «Корсаров» шли на средней высоте, ничего не опасаясь. Никаких тревожных сигналов от висящего в воздухе «Хокая»[2] не поступало. Значит русские все проспали… Две тройки штурмовиков, быстро проскочив границу, оказались уже в нескольких милях от цели, когда с авианосца неожиданно пришла радиограмма, что с Итурупа красные подняли истребители. Которые резко ушли вниз и теперь «Соколиным глазом» не обнаруживаются. Впрочем, летчиков это не особо и испугало. Конечно, «Корсар» — штурмовик, но создан он на базе неплохого истребителя «Крусейдер» и вманевренности мало уступит самолетам, созданным для воздушного боя. Тем более, русским «Флоггерам», которых израильтяне бьют, как уток. То, что в Сирии воевали МиГ-23 старых моделей, а сорок первый полк получил новые, модели МЛ, они не знали. Как и не догадывались о том, что их атакуют отнюдь на МиГи… Перекинувшись несколькими фразами, командиры обеих звеньев решили продолжать выполнение задачи. Тем более, что под крыльями каждого из самолетов, кроме пары учебных авиабомб (которые планировалось сбросить в море) висело еще и по паре ракет «Сайдуиндер» последней модификации. Которые могли обстреливать воздушные цели с любого ракурса, что придавало американским пилотам уверенности. Напрасной уверенности, как выяснилось через несколько мгновений. Потому что зашедшие в атаку на малой высоте «Сухие», обнаружив летящие выше штурмовики своими теплопеленгаторами, внезапно выпустили четыре ракеты Р-27Т. Наводящиеся по тепловому лучу ракеты также не требовали включения локаторов атакующими истребителями. Поэтому американцы даже не поняли, что их атакуют. Но летающий радар все-таки смог выловить русские истребители в момент пуска. Но предупреждать своих было уже поздно. Пока радист медленно-медленно, слово за словом пробиваясь сквозь паутину тянущихся, словно резина, секунд, передавал предупреждения, стремительные, словно атакующие змеи, ракеты уже дорвались до своих целей. Почти до всех. Опытный и осторожный пилот лейтенант Эд Маттис, ветеран (дюжина боевых вылетов) войны во Вьетнаме, как только заработала рация, включил подвесной контейнер. Плюющийся тепловыми ловушками контейнер спас самолет от попадания, но не от поражения осколками взорвавшейся ракеты. Но «Корсар» — машина живучая и Маттис сумел уйти за линию границы на поврежденном самолете с захлебывающимся двигателем и там катапультироваться. Повезло еще одному пилоту, лейтенанту Рею Тернеру, мчащаяся на его самолет ракета вдруг потеряла цель и самопроизвольно переключилась на взрыв, уничтоживший соседний штурмовик… Из шести машин на палубы авианосцев вернулось всего три. Маттиса привез через полчаса спасательный вертолет. Два других летчика, как следовало из докладов, скорее всего, погибли. Но атаковать русских командовавший авианосной группой адмирал Фоли не решился. Обстановка резко изменилась и в воздухе уже висели все тридцать шесть истребителей сорок первого полка, а с Сахалина поднимались еще самолеты. Кроме того, к этому району приближались две дюжины тяжелых самолетов, судя по отметкам на экранах «Хокая» — «Бэкфайров», увешанных противокорабельными ракетами. А корабли охранения один а другим сообщали об обнаружении непонятных шумов, похожих на шум русских подводных лодок…

Вашингтон лихорадило. Что произошло, точно знали всего несколько человек в администрации президента, сенате, конгрессе и правительства. Официально объявили о нескольких несчастных случаях на учениях флота «Флетекс-83», крупнейших со времен Второй мировой войны учения на севере Тихого океана, в том числе у полуострова Камчатка. Но слухи ходили разные, от воздушного боя между обнаглевшими русскими, пытавшимися прорваться к авианосцам, до намеков на новый «казус Пауэрса»[3]. Только теперь, утверждали «знатоки», вместо У-2 русские «надрали зад» самоуверенным палубным пилотам на самолетах Ф-14. В таком подвешенном состоянии прошли всего два дня, после чего разразилась сенсация, закончившаяся снятием с должностей министра военно-морского флота Джона Лемана, командующего военно-морскими операциями — начальника штаба флота Джеймса Уоткинса, директора центральной разведки (он же — начальник ЦРУ) Уильяма Кейси и госсекретаря Александра Хейга и множества военных и дипломатических деятелей поменьше рангом. А все потому, что постоянный представитель Советского Союза при ООН Олег Александрович Трояновский потребовал созыва Совета Безопасности ООН, а перед этим созвал пресс-конференцию. На которой прозвучали сенсационные разоблачения «провокации американской военщины» с попыткой воздушного удара по советской территории. Причем в ходе пресс-конференции предъявил не только снимки уцелевших после попаданий русских ракет самолетов «Корсар» и погибших летчиков, но и вещественные доказательства. В виде частей ракет «Сайдуиндер» и обломков самолетов с ясно видимыми опознавательными знаками авиации ВМС США. Что сразу лишило смысла любые попытки американцев объявить предъявляемые русскими обвинения «коммунистической пропагандой». Отчего на заседании Совбеза ООН советских дипломатов поддержали не только Польша и Никарагуа, но и Заир, Зимбабве и даже Китай. Франция, Того и Пакистан воздержались. Пришлось США накладывать вето на резолюцию с осуждением их действий. Что заставило Рейгана рассердиться еще больше. Но, как известно, «добрым словом и пистолетом можно добиться больше, чем просто добрым словом». Вот только «пистолет» у США был пока не больше, чем у русских, из-за наличия стратегического паритета. Поэтому приходилось выкручиваться только «добрым словом». Выступая на заседании Сената Рейган почти слово в слово повторил абзац из своей предыдущей речи. Той самой, в которой он объявил СССР империей зла. Вот только теперь он вспоминал не об империи зла, а о мире и переговорах:

— Я собираюсь сделать все что смогу, дабы убедить их в наших мирных намерениях, напомнить им, что Запад отказался воспользоваться своей ядерной монополией в сороковые и пятидесятые годы ради территориальных приобретений, а теперь предлагает пятидесятипроцентное сокращение стратегических ракет и полное уничтожение ядерных ракет среднего радиуса наземного базирования. В то же время, они должны понять, что мы никогда не предадим нашу свободу и наши принципы. Но мы никогда не перестанем стремиться к подлинному миру…

Но Леонид Ильич и сидящий в его голове Викторин не доверяли речам бывшего киноактера. Потому что помнили, что именно Рейган полностью уничтожил политику и традиции разрядки, что заложило основу для окончательного крушения Советского Союза.

На даче в Завидово, куда генсек последнее время чаще ездил для того, чтобы в неформальной обстановке встретиться с кем-то из товарищей, чем для охоты. Вот и сегодня вместо того, чтобы делить подстреленного кабана, Леонид Ильич разговаривал с Юрием Владимировичем

— Ну что, Юра, военные сработали на отлично. Теперь на тебе задача, чтобы остальное, что вспомнил подшефный не произошло. Не спрашиваю, справишься или нет… — он замолчал, сдвинув брови. — Сам-то как себя чувствуешь?

— Немного лучше, этот австрийский врач неплохой метод лечения придумал. Да и таблеточки от НИИ помогают. Но… сами понимаете, — не огорченно, а скорее устало и безнадежно ответил уже смирившийся с судьбой Андропов.

— Понимаю, Юра, — ответил Брежнев. — Иногда даже жалею, что подшефный у меня, а не у тебя. Уставать я стал, Юра. Просто морально уставать. Столько всего… а больше всего… люди, которым верил, а они оказались хуже последних сволочей, — он встряхнулся всем телом, словно облитая водой собака. — Прости, Юра, что я тебя своими маленькими бедами гружу. Вон, даже подшефный ругаться начал. А ты уж продержись подольше, хорошо?

Андропов молча кивнул.

— Лады. А что там актеришка, сильно психует? — сменил тему генсек. — Не начнет войну?

— Нет, Леонид Ильич, не начнет. Орал, говорят, на своих сильно. Но в конце концов опомнился. От своих планов, задавить нас, все же не отказался. Так что ждем, когда он реально подпишет директиву о создании организации по СОИ.

— А что думаешь по учениям?

— Леонид Ильич, я считаю, что надо провести обязательно. Подтолкнуть актера дополнительно, иначе он так и будет раздумывать. Мы их в прошлом году не провели, а сейчас — стоит. Особенно на фоне предстоящих американских учений. «Шит-82», конечно, заставил их призадуматься, но «Эгида» должна на них здорово подействовать. И как холодный душ, чтобы в ближайшее время приутихли и как красная тряпка на быка, чтобы начали миллиарды на эту свою СОЮ тратить.

— Хорошо. Дам указания Соколовскому, — согласился Брежнев. — Но ты, Юра, держи ситуацию под контролем. Особенно с этим корейским самолетом. Очень неприятная может для нас история произойти, очень…

— Обязательно, Леонид Ильич. Все свободные силы на это бросили. Отслеживаем…

Несколькими днями спустя в штабе американского пятьсот первого артиллерийского отряда, база которого располагалась в западногерманском Киллианштедтене близ Франкфурта, раздался телефонный звонок. Снявшему трубку дежурному неизвестный, говоривший по-немецки, сообщил, что ему известно о только что доставленных на базу ядерных зарядах, и зачитал их точные номера. Похожие звонки были и раньше, но подобной осведомленности до весны этого года звонившие не показывали. Американцы объявили тревогу, на всякий случай вызвали взрывотехников и затребовали отряд морских пехотинцев из Штутгарта — еще годом ранее у одного из лидеров «Фракции Красной Армии»[4] были найдены планы воинских частей, где хранились ядерные заряды вооруженных сил США. Поиски звонившего, а также возможных виновников утечки серкетной информации ни к чему не привели.

Тем временем, вооруженные силы обоих противостоящих группировок, западной и восточной, не отклонялись от графика учений, намеченных на этот год. Седьмого июня начали десятидневные маневры «Океанское сафари-83» флотов стран НАТО в Атлантике. Одновременно Стратегическое Авиационное Командование США провело учения «Глобальный щит-83», включавшие в свой сценарий взлет по тревоге бомбардировщиков B-52 с крылатыми ракетами на борту. В ответ на это на территориях Литвы, Белоруссии и Польши прошли учения «Щит-83», на которых армия и авиация тренировала ответ на агрессию НАТО. Причем, как отметили западные разведки — без использования ядерного оружия

9 августа США начали авиационную переброску войск в Европу в ходе первого этапа учений «Осенняя кузница-83». Такие маневры проводились ежегодно. Но в 1983-м их масштаб достиг небывалого размаха. Только за первые полтора месяца военно-транспортная авиация США в режиме полного радиомолчания совершила сто восемьдесят три вылета, доставляя личный состав и технику. В том числе пять вылетов были выполнены для десантирования рейнджеров после межконтинентального перелета. Одновременно в европейских странах НАТО проводилась мобилизация, развертывались передовые группировки войск. Учения все больше походили на подготовку к началу внезапного нападения на страны Варшавского Договора.

И тут грянул впечатляющий ответ Советского Союза. В учениях, официально названных «Космос-83» участвовали Ракетные войска стратегического назначения, части Дальней авиации и подводные ракетоносцы.

Приказы на учения получили четыре атомные подводные лодки — ракетоносца. Две, дежурившие в позиционных районах и сопровождаемые американскими противолодочными атомаринами типа «Стерджен», применив имитаторы и скрывшись от гидролокаторов «вероятного противника» за слоем скачка, оторвались от сопровождающих. Еще одна, вообще не замеченная противником, беспрепятственно проследовала к назначенной ей точке и залегла в дрейф, дожидаясь условного сигнала. В это время части РВСН запустили по заранее указанным в Тихом океане и на полигоне в Камчатке районам две межконтинентальные ракеты шахтного базирования УР-100. А с борта одного из патрулировавших в Тихом океане подводного ракетоносца взлетела баллистическая ракета Р-29М. Все боеголовки ракет упали в заданном районе океана почти одновременно обеспечив наблюдателей, как своих, так и успевших прибыть западных наблюдателей эффектным зрелищем падающих с неба «огненных стрел». А вот по боеголовкам, запущенным в сторону Камчатки с полигона противоракетной обороны были запущены две противоракеты. В то же время истребитель спутников «Космос-1379» попытался перехватить мишень «Космос-1378», имитировавшую американский навигационный спутник. Пока шло сближение перехватчика и мишени, занявшее три часа, с Байконура стартовали навигационный спутник типа «Парус» («Космос-1380») и фоторазведывательный спутник типа «Зенит-6» («Космос-1381»). Последние два запуска западные разведки позднее интерпретировали как тренировку оперативной замены космических аппаратов, потерянных в ходе боевых действий. В

. Впечатление западных политиков оказалось настолько сильным, что планировавшиеся как продолжение учений «Осенняя мельница-83» учения стратегических сил «Опытный лучник» были просто отменены. А Рейган немедленно подписал директиву о создании «Организации стратегической оборонной инициативы»…

Но от провокаций никто из западных политиков, военных и разведчиков отказываться не хотел…

Поэтому тридцатого августа Нью-Йоркского аэропорта «Кеннеди» взлетел самолет рейса КАЛ 007 с 269[5] пассажирами на борту. Его вел опытнейший пилот, полковник резерва южнокорейских ВВС Чан Ден Ин, налетавший более десяти тысяч часов. Обычный рейс. Ничто не предвещало никаких неприятностей или даже трагедии. 31 августа в 2.30 местного времени самолет приземлился в Анкориджском аэропорту для дозаправки. И вот тут без объявления причин вылет задерживается на сорок минут, а в баки воздушного судна загрузили дополнительно четыре тонны горючего. За весь год в этом аэропорту произошли всего три случая, когда экипаж поднимал в воздух самолет с полными баками. Одновременно расположенные на Камчатки радары советских ПВО засекли в приграничной полосе полеты американских самолетов-разведчиков. А вблизи территориальных советских вод точно в это же время курсировали три корабля ВМС США. И спутник радиоразведки «Феррет» как-то неожиданно корректирует свой курс, чтобы оказаться над территорией Дальнего Востока точно во время пролета над ними рейса КАЛ 007. Вот только вылет задерживается еще на сорок минут… а потом и еще. Выяснилось, что в топливо из-за небрежности заправщиков попала вода. Поэтому пассажиров с извинениями и большими трудностями расселяют в гостиницах небольшого городка, не имеющих привычного для них уровня комфорта. Рейс откладывается почти на сутки. А утром неожиданно выясняется, что Чан Ден Ин не проснулся, умерев во сне от инфаркта. Рейс отменили и пассажиров за счет фирмы отправили в Корею на следующих двух самолетах той же авиакомпании. В газетах ничего не сообщалось об этом обычном, не заслуживающим внимания прессы, инциденте. Вот только ни местная полиция, ни ФБР никак не могут найти нескольких работников аэропорта…

Примечания:

[1] Войсковая часть 2255, 114-й Рущукский погранотряд

[2] Палубный самолет дальнего радиолокационного обнаружения E-2 Hawkeye (англ.) — «Соколиный глаз»

[3] Напомню, что Френсис Г. Пауэрс — летчик, совершавший на высотном самолете-разведчике У-2 полеты над советской территорией по заданию ЦРУ и сбитый в районе Свердловска 1 мая 1960 г. зенитными ракетами

[4] Террористическая левацкая группировка в ФРГ, действовавшая в 1968–1998 годах. Ответственна за совершение 34 убийств, а также покушений, налетов на банки, взрывов военных и гражданских учреждений

[5]

По глубочайшему убеждению всех сахалинцев, бывших свидетелями этой истории, на том боинге не было пассажиров. Паспорта были. Кроссовки, увязанные парами, были. А вот людей не было. И еще один нюанс.

Во времена Горбачева пару раз приезжали "родственники". Но как только въезд в страну стал практически свободным, как отрезало. И кроме тех двух посещений, ничего. Ну и в личных разговорах, о которых автору сообщили достоверные источники, водолазы, участвовавшие в подъеме черных ящиков, в один голос утверждали, что там никого не было.

Но я решил следовать официальной версии

Гренада моя

Антон приподнялся и выглянул в окно, чтобы посмотреть, кто там шумит. Оказалось, что это бригадир Серхио очередной раз воспитывает нерадивого работника. А в остальном на улице ничего не изменилось. Рыбаков покосился на молчащую рацию. И в эфире спокойно. Жара и солнце, день… нет, не чудесный, а обычный. И уже надоевший до чертиков. Конечно, тут не ангольские степи и джунгли, климат мягче и вроде бы курорт. Но все равно рано или поздно и курорт надоедает. А они здесь загорают, изображая кубинских строителей, уже три месяца. И чего ждут — непонятно.

Присев снова на свое место, Рыбаков не выдержал и запел… по-русски:

— Но песню иную о дальней земле

Возил мой приятель с собою в седле.

Он пел, озирая

Родные края:

«Гренада, Гренада, Гренада моя»…

«Нет, но какому чудаку пришло в голову, что американцы заинтересуются этим островком. Все достоинство которого — море и пляжи? Этакое Сочи на другом конце света. Ну, работают тут кубинские строители. Так это не повод нападать, тем более, что у власти тут совсем не коммунисты, а с нами и кубинцами они связались потому, что у нас можно по дешевке выцыганить оружие и кредиты. О чем даже в Москве прямо говорили. Да и арестовывают и расстреливают они тут друг друга без всякой помощи американцев, не хуже чем в Афгане…», — продолжая напевать песню, размышлял Антон, вспомнив о недавней попытке то ли переворота, то ли военного мятежа. В результате которого был расстрелян бывший премьер-министр и семеро его сторонников. Задумался он крепко. И даже не обернулся, когда в бунгало вошел Серхио.

— О чем поешь, амиго Антонио? — спросил бригадир строителей по-испански.

— Это песня времен революции[1], - объяснил Рыбаков. — Про молодого русского революционера, мечтавшего помочь революции в Испании, в провинции Гренада. Но погибшего в бою…

Помолчали. Кубинцы, как успел заметить Антон, к таким вещам относились без часто встречавшегося в Союзе безразличия и цинизма. Видимо потому, что их собственная революция произошла совсем недавно. Так что Серхио проникся и не стал делать замечание, что Антон пел по-русски. А это вообще-то можно было считать серьезным нарушениема, поскольку официально русских тут, на строительстве, не было…

Гренада привлекла особое внимание американцев с тех пор как четыре года назад к власти пришло свергнувшее диктатора Гейри левое правительство. Правительство, не только начавшее реформы, но и наладившее хорошие отношения с Кубой и СССР. Даже предназначенный для приема пассажирских самолетов с туристами аэропорт британский подрядчик (фирма «Плесси Эйрпортс») строил руками кубинских строителей. Из-за этого Рейган обвинил правительство Гренады в распространении «вируса марксизма», а строящийся аэропорт американские военные без всяких на то оснований назвали «кубинской военной базой, способной принимать стратегические бомбардировщики русских». Отношения между странами постепенно накалялись и премьер-министр Морис Бишоп решил наладить отношения с могущественным северным соседом. В июле он слетал в Вашингтон, где встретился с Уильямом Кларком, помощником президента США по национальной безопасности. Бишоп прозондировал возможности улучшения отношений с США и пообещал пересмотреть свои связи с Кубой. Эти действия премьера не понравилась членам правительства, настроенным леворадикально. Премьер был свергнут, а затем в ходе последовавшего контр переворота и боя — захвачен частями правительственных войск и расстрелян. Что дало американцам повод для вторжения.

Для захвата Гренады США выделили авианосец «Индепенденс», крейсер УРО «Ричмонд К. Тернер», эскадренные миноносцы УРО «Кунц», «Мусбрагер» и «Кэрон», и фрегат УРО «Клифтон Спраг». Амфибийная группа состояла из десантного вертолетоносца «Гуам» с батальоном морской пехоты на борту, десантно-вертолетных кораблей-доков «Трентон» и «Форт Спеллинг», танкодесантных кораблей «Бернстейбл Каунти» и «Мэнитовок№ На кораблях амфибийной группы находились около пяти с половиной тысяч десантников, имевших на вооружении тяжелое оружие — минометы, артиллерию, тридцать плавающих бронетранспортеров и пять танков М60А1 «Паттон». Воздушный десант состоял из двух батальонов «рейнджеров» семьдесят пятого пехотного полка и бригады восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии, всего больше трех тысяч человек. Военно-воздушные силы выделили, кроме шестидесяти транспортных самолетов, также эскадрилью тяжелых противопартизанских штурмовиков — «ганшипов» АС-130 и самолетов спецназначения МС-130, самолеты дальнего радиолокационного обнаружения «АВАКС» и восемь истребителей F-15.

Против всей этой армады гренадцы могли выставить не более полутора тысяч человек, сведенных в шесть батальонов и вооруженных в основном автоматами АКМ, пятью зенитными пушечными установками ЗУ-23, десятком бронетранспортеров БТР-60, двумя БРДМ-2 и восемью счетверенными крупнокалиберными пулеметами ЗПУ-4. Кубинские строители и инструктора официально вооружения не имели.

Такое превосходство сил позволяло запланировать на полный захват острова всего одни сутки. При этом за сутки до начала операции на остров должны были быть высажены на катерах «зодиак» три группы разведчиков-диверсантов из состава отборного морского спецназа — «морских котиков». Из и попытались высадить.

Одна группа, выбрасываясь на парашютах с самолета, потеряла катер, который запутался в стропах грузового парашюта и затонул. Четверо бойцов погибли.

Вторая группа наскочила риф, порвала надувные борта катера и с трудом вернулась на «Гуам».

Третья группа долго пыталась высадиться на берег в заболоченном месте. Сожгла весь бензин. Но они сумели вернуться, гребя веслами, и даже связаться с командованием. По приказу вице-адмирала Меткафа, руководившего операцией, эту группу «котиков» эвакуировали вертолетом.

В результате к началу вторжения ни одного разведчика на берег острова высадить так и не получилось. Поэтому у командования не оказалось никаких свежих данных о развертывании гренадских войск и положении на острове…

Антона и Серхио разбудил в пятом часу утра «Свин», радист из группы Рыбакова.

— Получено сообщение «Буря», компаньерос.

— Понял, — ответил Рыбаков и начал быстро собираться, доставая из тайника снаряжение.

Попрощался с Серхио, остававшимся со строителями, и вышел. Через пять минут четверка одетых в американский тропический камуфляж бойцов вошла в лес, и словно растворилось в нем…

Около пяти утра по местному времени самолет AC-130, вылетев на разведку, обнаружил, что взлетная полоса аэродрома заставлена строительной техникой. В результате пришлось срочно менять место и высоту сброса десантников-парашютистов, уже находившихся в воздухе и готовых к прыжкам. Однако зениток на холме, прикрывавших аэродром, американская разведка за три дня подготовки и разведывательных полетов, так и не заметила.

В это время в районе столицы начался дождь. Вертолеты с морской пехотой под его прикрытием беспрепятственно приземлились в двадцати километрах от города, в районе старого аэропорта у поселка Грентвилл. Внезапное появление высадившихся из вертолетов морпехов напугало развернутую в этом районе роту. Бойцы которой разбежались без боя. Морским пехотинцам достались как трофеи одна двадцатитрехмиллиметровая зенитка, два счетверённых крупнокалиберных пулемета и десятка три автоматов АКМ.

Начавшаяся одновременно высадка в районе местечка Пойнт-Селайн проходила намного сложнее. Пять MC-130 и один AC-130 вынуждено пролетели над островом по большому кругу, ожидая опаздывающие транспортные С-130 «Геркулес» и ганшипы. Когда же выстроившиеся колонной самолеты подлетели к Пойнт-Селайн, идущий первым АС-130 с командованием на борту попал, по докладам, под «жестокий огонь зенитных орудий». На самом деле огонь вели всего ЗУ-23 и два счетверённых крупнокалиберных пулемета. Командовавший высадкой полковник Хантер немедленно приказал всем AC-130 подавить зенитки. В возникшей суматохе один из «Геркулесов» начал высадку десанта. Сорок рейнджеров выпрыгнули из самолета на высоте двести пятьдесят метров прямо над позициями зенитчиков. В результате приземлились невредимыми считанные счастливчики, остальные были убиты или тяжело ранены. Теперь уже вся колонна транспортных и специальных самолетов, ожидая подавления ПВО артиллерией AC-130, кружила над аэродромом. Дождавшись, когда огонь устрашенных обстрелом гренадцев прекратился, рейнджеры начали высадку. Спасла десантников от расстрела в воздухе только малая численность защитников острова. Оборону в этой точке держали лишь расчеты зенитных орудий, всего тридцать человек.

Как только в штаб пришло сообщение, что рейнджеры высадились, первая группа штурмовиков A-7E «Корсар» II с авианосца «Индепенденс» получила приказ на нанесение удара по целям на острове. Но и тут не обошлось без накладок. Вместо штаба в укреплении «Форт Руперт» бомбы упали на психиатрическую лечебницу, из-за чего операция позднее получила свое неофициальное прозвище «Бомбежка психов». Одновременно штурмовики нанесли удар и по холму над аэродромом, подавив огонь зенитных установок гренадцев. При этом один из «Корсаров» был подбит и упал в лес. Пилоты остальных штурмовиков уверяли, что в него попала ракета из переносного зенитно-ракетного комплекса, что-то вроде «Стингера». Через два с лишним часа после высадки Пойнт-Селайн наконец-то пал. Все высаженные американские отряды нашли друг друга. Перед тем азартно постреляв по своим же и понесч серьезнвые потери в виде раненых и убитых. Причем в некоторых донесениям кроме рейнджеров в лесу мелькали и какие-то чужие бойцы, которые и создали всю эту неразбериху и №дружественный огонь». Казалось, что достигнут первый успех. Но сразу выяснилось, что посадить самолеты все равно было невозможно, так как вся территория аэропорта обстреливалось с холмов над аэропортом. Еще через полчаса подошедший из столицы на подмогу зенитчикам взвод гренадской пехоты, поддержанный бронетранспортерами, пытался отбить аэродром и пробиться к холмам. Прижав огнем рейнджеров, которых перед высадкой было около трехсот, но теперь стало меньше, сорок гренадцев и три БТР-60 отбросили их к лесу и постройкам на краю аэродрома. Американцы пытались подбить бронетранспортеры из гранатомётов, но ни разу не попали. Выручила «черные береты» только «кавалерия из-за холмов» — прилетевшие с «Гуама» вертолеты огневой поддержки AH-1 уничтожили два из трех БТР — 60 и обстреляли атакующих неуправляемыми ракетами. Однако бой продолжался еще час, пока гренадцы наконец не отступили. Еще через полтора часа прекратился обстрел аэродрома с холмов. Рейнджеры передали в штаб, что сопротивление противника подавлено. На самом деле расчеты зениток расстреляли все боеприпасы и к установкам и даже к автоматам и беспрепятственно ушли, потеряв за весь бой убитыми двух человек. От зенитного огня получили повреждения два «ганшипа» АС-130 и один самолет спецназначения MC-130E, не считая сбитого штурмовика. Стоит отметить, что все эти самолеты после возвращения на базу были списаны. Потери же рейнджеров позднее озвучивались в разных источниках различно, от тридцати до сотни человек убитыми и тяжело ранеными. Пилота штурмовика так и не нагли, записав в пропавшие без вести. Самое интересно, что в найденном позднее сбитом «Корсаре» обнаружили пропажу некоторых блоков. Но донесение об этом, на фоне не лучшего впечатления о проведенной операции, «положили под сукно».

Высадившись то же время, что и остальные части десанта, но на катерах «зодиак», взвод спецназа «морские котики» пробрался на окраину столицы и захватил радиостанцию «Свободная Гренада». Она не охранялась, а до начала рабочего дня в здании находились только четверо сотрудников дежурной ночной смены. Лейтенант гренадцев Прайм, получивший сообщение о нападении на радиостанцию, собрал свой взвод, насчитывавший двадцать солдат, прихватил с собой стоявший у казармы БРДМ и расчет миномета. Этими силами он предпринял контратаку на здание с двух улиц одновременно. «Котики» некоторое время отбивались. Потом взорвали передатчик и прорвались к побережью и эвакуировались на борт поджидающего их судна, отделавшись четырьмя ранеными…

Важнейшей задачей для десантирующихся войск считался захват тюрьмы «Ричмонд», в которой, по данным ЦРУ, содержались «политических заключенные». А среди них, якобы, и английский губернатор. Гренада, как бывшая английская колония, продолжала числиться в Британском содружестве, поэтому в ней имелся чисто номинальный губернатор, как в Австралии и Канаде. Для освобождения столь важной персоны решено было задействовать спецназ. Бойцы знаменитой, разрекламированной на весь мир Голливудом «Дельты», прибыли в Ричмонд-Хилл на вертолетах UH-60A «Черный Ястреб» в сопровождении боевых спецназовских вертолетов MH-6. Но, в отличие от морских пехотинцев, высадившихся у Гентвилла, спецназовцы пришли с опозданием из-за плохой погоды на целых сорок пять минут. В результате гренадцы подготовились к встрече. Метким зенитным огнем они сразу сбили один UH-60A и Хьюз MH-6. Высадка провалилась, десант, убитые и раненые эвакуированы вертолетами. К тому же выяснилось, что никаких заключенных в тюрьме не было. А губернатор проживал в своём особняке. Спасать его не требовалось. О чем он как раз в это время разговаривал по телефону с Лондоном. Но американцы, упорно, решили «спасти губернатора», несмотря ни на какие препоны. Как только из Лондона сообщили, что губернатор у себя в резиденции и ему ничего не угрожает, адмирал Меткалф отправил взвод «морских котиков» на его «спасение». «Котики» удачно подошли к дому губернатора, но дом находился в зоне обстрела с долговременных укрепленных точек гренадцев — «фортов» «Руперт» и «Фредерик». Как только первые два вертолета огневой поддержки AH-1 «Си Кобра» подлетели к дому губернатора, гренадцы обстреляли их из стоявших в укреплениях ЗПУ-4, ЗСУ-23 и БТР-60 БТР. «Кобры» пытались укрыться от огня за деревьями. Но один из них поднялся, чтобы выпустить ПТУР «Tоу», и сразу был сбит огнем двадцатитрехмиллиметровой зенитки. Экипаж выжил при падении, хотя пилот и был ранен. Тогда штурман-оператор капитан Сигал попытался извлечь пилота из обломков. Но погиб, подстреленный кем-то из гренадских автоматчиков. Пилот второй «Кобры» вызвал помощь. Прилетели «ганшип» AC-130H и спасательный CH-46E Си Найт». Прикрытые огнем «ганшипа» и второй «Кобры» спасатели с «Си Найта» вытащили раненого пилота. Когда «CH-46E» начал взлетать, вторая «Кобра» попала под одновременный интенсивный обстрел с нескольких сторон. Сбитый над заливом вертолет упал в море. Экипаж этого вертолета погиб. Тем временем бой вокруг дома губернатора продолжался. Массированные налеты штурмовиков с авианосцев и артиллерийский обстрел из стопятимиллиметровых гаубиц батареи, высаженной в захваченном аэропорту, по гренадским фортам, вынудили защитников острова ночью отступить. Некоторые источники потом утверждали, что гренадцы за время боя израсходовали все имеющиеся патроны и именно поэтому отошли. Причем отошли незаметно для американцев. В этом бою участвовали и все кубинские военные советники, во главе с полковником Педро Тортоло. После боя они отошли в советскую дипломатическую миссию, которая в это время готовилась к обороне.

Взявшая перерыв на ночь война с утра вновь проснулась. И загрохотала, для начала гусеницами танков и бронетранспортеров. Так как об отходе защитников фортов ни готовящиеся к атаке подразделения, ни американская разведка не знали, то адмирал Меткаф приказал бросить в атаку высадившийся прошлым вечером в бухте Морн-Руж, а затем и на берегу залива Блэк-Бей, амфибийный эшелон двадцать второго экспедиционного батальона морской пехоты. От воздушного удара пришлось отказаться — АС-130 и штурмовики бросать против неподавленной противовоздушной обороны, у которой имеются переносные зенитные коммплексы, посчитали опасным. Поэтому подтянули бронетехнику. Пять танков «Паттон» и семь бронетранспортеров LVTP-7 примерно четверть часа обстреливали никарагуанские укрепления, которые затем были «доблестно захвачены» атакующим при поддержке танков батальоном морских пехотинцев. Встретившись с «котиками» у дома губернатора, морские пехотинцы и спецназовцы наконец-то сумели «освободить» англичанина из «гренадского застенка». «Освобожденного» губернатора сразу же посадили под охрану, а фактически под домашний арест, под предлогом «возможного нападения гренадских террористов».

В то время, пока американцы разбирались с регулярными войсками гренадцев, забытые всеми кубинские рабочие, лишенные возможности заняться стройкой аэропорта, сорганизовались в несколько отрядов и разбрелись по острову. Один из отрядов отправился в столицу, еще один — присоединился к отступившим зенитчикам. Третий отряд, самый многочисленный, отправился к военному городку гренадской армии в Кальвинги.

Оборонявшийся взводом из тридцати человек, городок, в сущности, являлся основной военной базой гренадской армии. В нем имелись казармы на тысячу человек личного состава, военные склады и автопарк. В первый день атаковать его американцы не стали, но сам военный городок и окрестности обстреляли эсминцы. Стрельба велась по квадратам, очень неточно и никакого существенного ущерба городку не нанесла. Гренадцы, имевшие из тяжелого оружия лишь одну зенитку калибром двадцать три миллиметра, только рассредоточились и замаскировались. Пролетевший над городком разведчик позиции взвода не обнаружил. Американцы посчитали, что городок заброшен и в первый день отвлекать на него войска не стали. Однако к утру у командования сил вторжения появились сведения, что к городку движется «кубинский батальон». Поэтому для захвата позиции выделили роту разведчиков из восемьдесят второй воздушно-десантной и новые вертолеты UH-60A «Блэк Хок». Артиллерийскую поддержку осуществляли те же два эсминца, «Мусбрагер» и «Кэрон», которые вчера уже обстреливали этот район. После непродолжительного артиллерийского обстрела из стодвадцатисемимиллиметровок эсминцев, две колонны UH-60A в сопровождении разведывательно-боевого OH-58 вышли прямо на цель. Первый вертолёт сел без помех. Второй неожиданно обстреляли из зенитной пушки. Вертолет загорелся и пытаясь уклониться, зацепил летящий следом. Тот перевернулся и задел третий. Все три вертолета, разваливаясь на куски, рухнули на землю. Севший вертолет поспешно взлетел под огнем из автоматов. Получив сорок пять попаданий, этот «Черный ястреб», изрядно ощипанный, но не побежденный, все таки вернулся на «Гуам». Высадившееся из него отделение, оказавшись под огнем, залегло, потеряв сразу троих убитыми. Остальные вертолеты вынуждены были высадить десантников в стороне. За то время, что высадившиеся десантники пешком выдвигались к Кальинги, до обороняющегося взвода добрались кубинцы. Вопреки появившимся позже рассказам о «кубинским спецназе», это были обычные работники-строители. Но на Кубе обучение основам военного дела велось всерьез и со всеми, включая обычных рабочих. Поэтому они не растерялись, попав в разгар самого настоящего боя. Часть отправилась помогать гренадцам, а остальные, под руководством бригадира, в свое время отслужившего срочную службу сержантом в мотострелках, разобрали полуразрушенный снарядами вход на склад. Вооружились автоматами сами, забрали, сколько смогли унести боеприпасов. На складе обнаружились и пять гранатометов РПГ-2 с боеприпасами к ним и даже шесть ручных пулеметов РПД. Договорившись с командиром взвода гренадцев, кубинцы постепенно сменили взвод на позициях. Отбив атаку американских десантников, кубинцы незаметно покинули окопы и вместе со взводом гренадской армии ушли в сторону столицы. Не рискнувшие атаковать неподавленную оборону десантники вновь вызвали огневую поддержку. Так как эсминцы уже ушли, к ним направили два звена штурмовиков с «Индепенденса». Однако пилоты «Корсаров», опасаясь зенитного огня, не стали рисковать и нанесли удар со средней высоты, к тому же неправильно сориентировавшись. В результате под бомбовый «ковер» попали не столько оборонительные позиции, сколько окружающие их американские десантники. От «дружественного огня» атакующие потеряли шестнадцать человек ранеными и пятеро убитыми. К тому же деморализованные бомбежкой солдаты не сразу пошли в атаку. В результате смешанный кубино-гренадский отряд ушел без помех и спокойно добрался до окраин Сент-Джорджеса. Причем отряд появился как раз в тылу готовящихся к атаке на город американских морских пехотинцев. Стоящие у дороги и обстреливающие окраину города два бронетранспортера показались бывшему сержанту кубинской армии Мигелю Эспиносе отличными мишенями длятренировки гранатометчиков. Кроме гранатометчиков, неплохо смогли потренироваться и стрелки с пулеметчиками, расстреливая с тыла не ожидавших такого коварства морских пехотинцев. Впрочем, американцы показали, что «дубленые загривки» не зря считаются хорошими солдатами. Среагировали они быстро и оборонялись грамотно. Единственное, что оказалось для них неприятным сюрпризом — количество атакующих. Но все равно, прорыв в город стоил кубинско-гренадскому отряду больших потерь, достигших не меньше трех десятков убитых и почти восемь десятков раненых. Раненых удалось дотащить всех, а убитые так и остались лежать там, где их настигла смерть. Зато встретивший их лейтенант-гренадец очень обрадовался как подкреплению, так и принесенным ими боеприпасам. Которых у двух десятков защитников позиции оставалось только на один бой.

— Но даже ваша помощь не поможет удержать город. Мы, конечно будем сражаться до конца, — объяснил он Мигелю ситуацию, — но и с учетом вашей помощи сможем продержаться не более двух суток. Причем только в том случае, если американцы не бросят против нас свои тяжелые бомбардировщики или не начнут обстрел с моря. Ответить на это нам нечем…

— Дела плохи, компаньеро, — согласился Эспиноса. — Но когда я служил в армии, к нам в часть приезжали русские. И один из них сказал слова, которые навсегда запомнили все, кто их слышал: «Русские не сдаются. Они бьются до последнего или погибают. А мертвые навсегда сохраняют свою честь».

— Ну что ж, амиго, постараемся сохранить свою честь, — согласился лейтенант. — Вы, кубинцы, с русскими дружите давно и они вас в беде не оставят…

Оборона Сент-Джорджеса продолжалась.

А вечер этого дня принес американскому адмиралу еще один неожиданный сюрприз. Эсминец «Мусбрагер», пытавшийся приблизиться к берегу для обстрела Сент-Джожеса, неожиданно наскочил на мину. Она, как решила позднее комиссия, была старого, времен чуть ли не первой мировой войны немецкого образца. И сработала не совсем штатно. Но чтобы серьезно повредить корабль, ее хватило. Поэтому пришлось отправить его в ближайший союзный порт. И вызвать из метрополии эскадру тральщиков…

Четверка бойцов Антона скрытно выбралась на окраину Сент-Джорджеса. Причем двигались они в ровном темпе, используя тени от домов и буквально тенями растворившись во мраке. Ни один из охранявших столицу ночью патрулей гренадцев их не заметил. Не засекли их и американцы. Пробравшись в посольство, Рыбаков и его бойцы доложились резиденту, оставили принесенный груз. Пополнили боеприпасы и вновь исчезли в темноте, невидимые и неслышимые. Вот только отчего-то перестали выходить на связь несколько патрулей морских пехотинцев США. И взорвался один из пяти задействованных в операции танков. Похоже, наскочил на мину. Воспользовавшись суматохой, оборонявшиеся в столице гренадцы и кубинцы выскользнули из кольца окружения и отступили в лес. И исчезли…

Превосходство американцев в силе все же заставило большую часть гренадцев сдаться. Но только большинство участников свержения Бишопа просто исчезли с острова. Кроме них, еще примерно пятьсот кубинцев сумели эвакуироваться на оказавшийся рядом с берегом советский пароход «Феликс Дзержинский». С ними, как выяснилось позднее, с острова ушли и часть оборонявших столицу гренадских военных, а также политик Бернард Корд, его жена Филлис Корд, генерал Остин, лейтенант Бернард, участвовавшие в свержении и расстреле Мориса Бишопа.

На срочно собранном Совете Безопасности вторжение США осудили одиннадцать из двенадцати членов совета. Американцам пришлось наложить вето на резолюцию. Однако представители СССР, Франции и Швеции потребовали созыва Генеральной Ассамблеи ООН. На заседании ассамблеи ста восемью голосами против пяти[2], при примерно десятке воздержавшихся была принята резолюция, осуждавшая вторжение США на Гренаду и требовавшая немедленно прекратить вооруженную интервенцию в этой стране и вывести оттуда иностранные войска. Большую часть войск американцы вывели только к декабрю, после того как захватили в плен или уничтожили последние группы сопротивления. Но даже спустя два года на острове оставалось до двухсот пятидесяти американских пехотинцев и почти полсотни полицейских из стран Карибского бассейна…

Какое-либо участие в этих событиях советских военнослужащих никогда и никем не обсуждалось. А вот престиж армии и флота США вновь оказался изрядно подмочен.

«Более 8000 американских военных были награждены за эту высадку. Маленький остров. Игрушечная армия и кубинцы-строители намылили холку хваленым американским спецназовцам и десантникам. Намылили так, что в воспоминаниях одного бойца «Дельты», участвовавшего в высадке на аэродром написаны прямым текстом такие слова: «Они нас почти что «поимели». А мне кажется, что «почти что» — явно лишние слова… Просто поимели и все», — написал позднее в статье об этих событиях международный обозреватель Александр Ставер.

Примечания:

[1] Автор знает, когда появилось стихотворение Светлова. Но этого не помнит Рыбаков…

[2] В реальности — 108 «за» и 9, включая США — против

Космический штурм

Леонида Ильича, чтобы не говорили и не писали потом, всегда волновали успехи Союза в освоении космоса. И в шестидесятые, когда он курировал космические программы, и позднее. А проигрыш в лунной гонке американцам он переживал до сих пор. Когда же Вилорин под гипнозом припомнил некоторые факты о творившемся и творящемся в космической отрасли бардаке, то Андропову с большим трудом удалось отговорить Генсека от немедленных репрессий. Впрочем, кроме космоса была еще ситуация с электроникой и вычислительной техникой. В которой положение оказалось даже хуже, так как желание разработчиков упростить себе жизнь и слизать готовые схемы ЭВМ и программы к ним, обернулось катастрофическим отставанием Советского Союза от своих капиталистических соперников. Потом навалились всякие политические проблемы и на некоторое время тема космоса отошла на второй план. Летают пока, военные спутники запускают? Ну и пусть возятся на своей поляне. А в первую очередь взялись за самое запущенное — за электронику и программирование. И серьезно взялись. Оказалось, что «цельнотянутые» у «вероятного противника» программы и ЕС ЭВМ не столь хороши, как расписывали до того некоторые ученые. И что программы все равно приходится писать заново, а вечно занятые огромные ЕС в вычислительном центре сильно уступают «стоящим на столе» и готовым к немедленным индивидуальным расчетам PDP и «Спектрумам». А уж то, что целые НИИ по сути занимаются просто воровством идей, копируя устаревшие зарубежные микросхемы, опять подействовало на Леонида Ильича, как красная тряпка на быка. На Викторина, который не был все же посвящен в некоторые мелике подробности, тоже. Так что несколько академиков срочно ушли на пенсию, а число снятых директоров НИИ и заводов достигло несколько десятков. Показательно закрыли заводы в Ереване и Тбилиси, а их директоров, инженеров и технологов посадили на срок от пяти до десяти лет «за систематическое нарушение технологических процессов, разбазаривание народных средств и кражи драгоценных металлов». Приняли принципиальное решение — новые заводы микроэлектроники ставить только в некоторых республиках. Рашидову с большим трудом удалось отстоять один из трех городов-комбинатов электроники. Постепенно меняли, под видом «коррекции и уточнения» тарифную сетку. Заодно ввели усиленную, даже по сравнению с военной приемку готовой продукции, сначал на завода министерства электронной промышленности. Положение постепенно менялось…

Вот только после запуска американцами программ СОИ и «космического челнока» у военных появилось желание получить денежки на организацию нового театра боевых действий. Один за другим появлялись рапорта и доклады о том, что программа СОИ, являясь практически нереализуемой на нынешнем этапе развития науки и техники, на самом деле прикрывает реальные действия американцев по милитаризации космоса. Авторы этих грозных бумаг предлагали, а если вчитаться между строк, то — требовали, устроить вероятному противнику симметричный ответ. Даже Соколовский, уже посвященный в тайну «сиамского близнеца» с трудом противостоял нажиму лоббистов от «военного космоса». А военные хотели всего и сразу. Проект, получивший наименование «Буран» представлявший собой почти полный аналог американского «Спейс Шаттла», рассматривался как носитель бомб вооружения, космический орбитальный разведчик, транспортный корабль для полетов к орбитальной станции. Для вооружения «челнока» предлагались орбитальные боеголовки от ракет Р-36орб, которые планировалось снять после ратификации договора ОСВ-2. Такая боеголовка состояла из корпуса, приборного отсека с системой управления, тормозной двигательной установки и боевого блока с термоядерным зарядом. При запуске ракетой боеголовка выводилась на одну из орбит ожидания вокруг Земли и при начале бевых действий тормозилась собственным двигателем в расчетной точке траектории, попадая в цель с самых неожиданных направлений с высокой точностью. «Буран», по расчетам, мог вывести в космос до пятнадцати блоков за один рейс, заменив аналогичное число ракет Р-36орб. Кроме этого, разрабатывались и другие виды вооружений, в том числе специальные планирующие ядерные бомбы, выбрасываемые катапультой и управляемая ракета «Болид» с ядерной проникающей боеголовкой для поражения укрытых под землей центров управления. А при необходимости тот же «Буран» мог забросить на орбиту до десяти человек «космического спецназа» для решения каких-либо специфических военных задач, либо для смены экипажа орбитальной станции нового поколения. Станция, названная «Мир-2» совмещала в себе промышленную фабрику для производства уникальных материалов, стапель для строительства межпланетных кораблей, научную лабораторию и разведывательный космический спутник. Причем планы штатских немногим уступали по амбициозности планам коллег в погонах. В докладах приводились расчеты по выработке очень чистых полупроводников (за год — почти полтонны), монокристаллов кремния (полторы тонны с лишним), биологических кристаллов (полсотни килограмм), лекарственных биологических препаратов и тому подобное Постоянный экипаж станции должны были составлять от девяти до девятнадцати космонавтов, доставляемых на орбиту как кораблями «Союз», так и «Бураном». А тут еще Андропову и его аналитики и

И все это великолепие планов упиралось в одно, но очень большое препятствие — ракету. Разрабатываемая под руководством Глушко с семьдесят четвертого года ракета-носитель тяжелого класса 11К25 и ее слегка измененный увеличенный вариант 133ГК[1] все никак не могли воплотиться в металл…

Юрий Владимирович Андропов сегодня выглядел не самым лучшим образом. Даже новое лечение и дополнительные таблетки из секретных лабораторий не могли до конца победить одолевавшую его болезнь.

— Здравствуйте, Валентин Петрович, проходите и садитесь, — вежливо-зловещим тоном встретил он слегка побледневшего генерального конструктора НПО «Энергия» Глушко. Тот даже застыл на месте на несколько секунд, но справился с волнением и уже по-хозяйски разместился в кресле. Которое, однако, оказалось с подвохом и внезапно как бы сдулось под его весом. Провалившийся вниз, Глушко инстинктивно дернулся, но мгновенно понял, что просто так встать с такого хитрого кресла не удастся. И застыл, напряженно глядя на сидящего напротив и смотрящего на него сверху вниз главного чекиста страны.

— Неудобно? Уж извините, Валентин Петрович. Уже девятый год прошу заменить это старье на более удобное и целое, но хозотдел все тянет и тянет. Нет, говорят, никаких возможностей такое же найти, а остальные имеющиеся к интерьеру не подходят. И даже мне, как начальнику, никак не удается их заставить. У кого только учились? Не у вас ли…

— Н-не пойму вас, товарищ Андропов, — снова побледнев и начав понемногу потеть, ответил Глушко. — Я никогда ни с кем из органов…

— Даже когда на Сергея Павловича донос писали? Верю. Ни с кем не общались, просто сигнализировали, — перебил его ответ Андропов. Говорил он сочувственным тоном, в котором яда имелось побольше, чем у какой-либо эфы. — Видимо поэтому вы и приказали все имеющиеся экземпляры Н1 уничтожить и документацию на ракету тоже?

— Я… нет, что вы. Указания были… сверху. И никому я ничего не писал, — попытался откреститься Глушко.

— Знаете, Валентин Петрович, — также ласково продолжил Андропов, — я очень люблю почитать интересные произведения. Пьесы в том числе. Был такой великолепный драматург Евгений Шварц, написавший во время войны пьесу «Дракон». Ее недавно переиздали, советую прочитать. Море наслаждения. Есть там один диалог между рыцарем и бывшим его другом, ставшим слугой злого дракона. Ученик говорит: «Меня так учили». На что рыцарь ему отвечает: «Всех учили. Но зачем же ты оказался первым учеником…?» Опять не понимаете? — Андропов встал и прошелся вдоль стола, невольно заставляя Глушко пытаться приподняться и смотреть вслед. — Вы настолько увлеклись своими интригами против Королева, что не стали делать для его проекта столь необходимый керосин-кислородный двигатель. Который спроектировали для своей ракеты, но с опозданием уже на несколько лет… В результате интриг, ваших и остальных генеральных конструкторов было создано превратное отношение к проекту Королева, нанесен ущерб народному хозяйству и престижу страны. И вы еще смеете говорить, что ничего не понимаете? И при этом еще и тянете время со своими, столь необходимыми для нашей космонавтики проектами? Которые только и спасают вас от того, чтобы с вами вдумчиво поговорили мои подчиненные? И вы это не понимаете или не хотите понимать? Сколько прошло лет с начала работ? Где отдача? Профукали народные деньги и полагаете, что все это пройдет незамеченным? Что?… — Андропов остановился прямо напротив кресла, в котором сидел беззвучно разевающий рот Глушко. Не ожидавший ничего подобного Генеральный вспоминал недавние процессы и лихорадочно пытался найти хотя бы какие-нибудь оправдания.

— Молчите? И правильно делаете, — Юрий Владимирович теперь вообще напоминал упыря из сказок. — Если бы не доброта Леонида Ильича, сейчас с вами разговаривали бы совершенно по-другому. Это только наш президент может признать, что ошибки совершил и он тоже. Но я — не Леонид Ильич. И помню многое…

— Мы… наш коллектив… работаем. Через год обязательно… первая ракета. Но нагрузка… не готова, — ответил Глушко, подразумевая неготовность основной нагрузки для его ракетоносителя — космического челнока «Буран». И выглядел он сейчас немногим лучше Андропова.

— Нагрузку мы вам найдем, — «успокоил» его главчекист. — Значит, я так и отмечаю и докладываю Леониду Ильичу — через год 11К25 и 133ГК выйдут на орбиту…

— Нет, только 11К25, - осмелился заметить Глушко.

— Хорошо, — покладисто согласился Андропов. — Через год 11К25 и еще через год, максимум два — следующая. Договорились?

— Да, — выдавил из себя Глушко и закашлялся.

— Что-то вы нехорошо выглядите, Валентин Петрович. Может быть чаю? Или кофе? — участливо спросил Юрий Владимирович.

— Н-н-нет, спасибо, товарищ Андропов, — выдавил из себя Глушко. — Я… лучше пойду…

— Не можете терять время? Как я вас понимаю, Валентин Петрович. Самому постоянно его не хватает. Давайте, я вам помогу вылезти из этого старья…

Подействовали ли издевательства Андропова, или появление в КБ Леонида Ильича, заехавшего «узнать, как у нас дела с новой ракетой» или просто кое-кому надоело валять дурака на работе, что в свете новой тарифной сетки грозило резким падением категории, а значит и зарплаты… но за ракету-носитель взялись столь энергично, что к маю 1985 года она была уже готова. И Андропов даже успел полюбоваться ее стартом.

25 мая первая в СССР ракета-носитель сверхтяжелого класса вывела на орбиту спутник «Полюс» массой аж в восемьдесят тонн, «предназначенный для проведения геофизических экспериментов в интересах Министерства Обороны». Правда, запуск полной удачей назвать было нельзя, из-за ошибок в программе спутник «Полюс» вместо круговой орбиты оказался на орбите, ведущей к падению в Тихий океан. Что послужило толчком к дополнительному ужесточению требований к программистам и в тоже время — к очередному пересмотру тарифных сеток в разделе «программист».

Сообщение ТАСС вызвало ажиотаж в США и нездоровое оживление среди сторонников СОИ, которые до сих пор верили в возможность создания космической противоракетной обороны на новых физических принципах. Сенат и Конгресс США провели срочные заседания и выделили дополнительные миллиарды на исследования по этой программе. Тем более, что по просочившейся из Союза по линии разведки информации на самом деле советский спутник представлял собой испытательный макет лазерной орбитальной платформы с варварски ужасающим названием «Скиф». Устрашенные открывающейся перспективой, конгрессмены потребовали еще и специальных слушаний по программе в комиссии по вооружениям. На слушаниях «отец американской водородной бомбы» Эдвард Теллер заверил конгрессменов, что при условии дополнительного финансирования будут решены все проблемы с созданием боевых рентгеновских лазеров, которые и станут основной ударной силой СОИ. То, что при выводе в космос разрабатываемых рентгеновских лазеров, представляющих собой устройство, созданное вокруг атомной бомбы, автоматически происходит нарушение договора «о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой» и договора «о принципах исследования и использования космического пространства, включая Луну и другие небесные тела», никого не волновало. Ибо США имеют право на любые действия «во имя защиты свободы и демократии»…

Впрочем, космическую отрасль Союза разговоры и волнения в мутных водах американской политики практически не затронули. Набрав ускорение во время работы над проектом 11К25, получившего наконец название «Энергия», подчиненные Глушко начали работать над вторым, еще более мощным вариантом сверхтяжелого носителя — «Вулканом»11К27. Одновременно утвердили окончательный проект станции «Мир-2». При этом, естественно никто не забывал обычную рутину «повседневного» освоения космоса. Продолжались работы по усовершенствованию системы «Парус» и ее гражданского варианта «Циклон», запускались все новые спутники связи «Молния». Запуск базового блока станции «Мир» состоялся по плану, двадцатого февраля восемьдесят шестого. Использовалась ракета-носитель «Протон». Поступали предложения доставить станцию на орбиту новой ракетой «Энергия», но решили все же не рисковать. А «Энергия» взлетела опять в мае, снова с макетным спутником «Полюс», на этот раз под вторым номером. Спутник нормально отработал двигателем и вышел на круговую орбиту, вызвав новую волну обсуждений в США. У некоторых американских политиков даже появилась мысль отправить к этому «загадочному русскому спутнику» шаттл «Колумбия». Однако НАСА категорически отказалась выпускать его в космос до завершения расследования и устранения последствий состоявшейся в конце января катастрофы шаттла «Челленджер»[2]. Поэтому «Скиф-ДМ2», отлетал все положенное ему время и был затоплен в океане строго по плану. А пока Глушко и его подчиненные отрабатывали носители, к «Миру» отправились космонавты Кизим и Соловьев, составившие первый экипаж орбитальной станции. А в мае этого же года к станции «Мир» впервые пристыковался автоматический космический грузовик.

На следующий год, уже без участия ушедшего из жизни председателя КГБ, энергичные сотрудники «Энергии» запустили первый советский «космический челнок». Космолет «Буран» поднялся в свой первый полет без экипажа. Взлетев с Байконура «на хребте» «Энергии», космолет сделал два витка и приземлился на подготовленную там же посдаочную площадку. Приземлился в полностью автоматическом режиме, управляемый бортовым компьютером с момента взлнеат и до посадки. Это была сенсация. Впервые за время космических полетов многоразовый космический аппарат смог самостоятельно приземлиться. И это сделали советские конструкторы, инженеры и рабочие!

Казалось, все идет отлично, но выяснилось, что заложенное в первоначальных условиях многоразовое использование ракеты носителя практически невозможно. Так как в отличие от американцев, у которых ускорители приводнялись в океане, советская ракета и ее ускорители приземлялись в степях. Отчего повторное их использование оказалось проблематичным. Так что запуск «более дешевого одноразового космолета» оказался дороже, чем запуск одноразовых расходных ракет-носителей, выпускаемых на заводах большими сериями. Впрочем с похожими проблемами столкнулись и американцы. Но им некуда было деваться, ибо никакой альтернативы у них не было. А у Союза — была…

Что интересно, ситуация в космической отрасли, где путем жестких мер добились улушения качества выпущенных изделий, постепенно влияла и на работу всей промышленности Союза. А через нее — и остальных стран-союзников. Осуществлялось это путем введения государственной приемки продукции, систем перекрестного контроля качества на производстве и единых квалификационных экзаменов на разряд по специальности, причем с весьма существенными различиями между оплатой разных разрядов. Причем теперь любители работать спустя рукава, делая вид, что работают, получали действительно зарплату, которая точно соответствовала анекдоту про «делают вид, что платят». Зато нормально работающий станочник, инженер и мастер высокой квалификации получали столько, что им могли позавидовать даже традиционно неплохо получавшие офицеры Советской армии. А если учесть, что многочисленные кооперативы тоже предпочитали брать к себе хороших работников… то алкоголиком в Союзе стало жить очень неуютно. Оказалось, что такие меры действуют даже лучше, чем простое лишение премий и выговора. Да и жить стало просто интереснее, даже в тех местах, где кроме выпивки раньше было просто нечем заняться. Телевидение, клубы по интересам, спортивные городки в каждом поселке, автомобили, мотоциклы, радиолюбительские центры, игровые приставки к телевизору — и два выходных в неделю…

Примечание:

[1] 11К25 — условное обозначение ракеты «Энергия», получившей свое название только в 1987 году. 133ГК — ее более тяжелый вариант «Вулкан» с измененным положением полезной нагрузки. В отличие от «Энергии», в которой груз размещался в боковом положении, на «Вулкане» он стоял на привычном для ракет-носителей месте — под головным обтекателем. «Энергия» могла забросить в космос 105 т нагрузки, а «Вулкан» — от 170 до 200 т

[2] Произошла, как и в нашей реальности 28.01.86 года. Шаттл разрушился в результате взрыва внешнего топливного бака, погибло 7 членов экипажа. После этой катастрофы (в нашей реальности) программа была свернута на 32 месяца. Автор не видит никаких причин для изменения сроков перерыва в данной АИ

Будем жить!

Леонид Ильич неторопливо повернулся к сидящему у постели Машерову и негромко сказал:

— Никто не живет вечно. Так что, Петр бери власть полностью в свои руки и действуй, на меня не смотри. Мне теперь одна дорога — туда, — и он перевел взгляд вверх, на потолок. — Иди, Петр, иди. Все идите. Если что — аппарат посигналит, — Брежнев медленно и осторожно двигая головой, кивнул в сторону стойки с медицинской аппаратурой.

Из палаты вышли все, даже дежурная медсестра. Пусть Леонид Ильич уже год, как ушел со всех постов, но привычка видеть в нем самого главного в стране осталась. Поэтому никто, даже нынешний генеральный и президент Машеров не стали возражать больному.

Заболел Брежнев внезапно, почти сразу после ухода на пенсию в прошлом году. Сначала перестала помогать даже «магия» Викторина — изношенный организм уже ни в какую не поддавался его воздействиям. «Сиамский брат» пытался исправить положение, днем и ночью мотаясь по всему организму «шефа». И, кажется, перенапрягся сам. А в результате однажды утром просто не ответил на привычное уже ворчание своего симбиота. Отчего настроение Брежнева сразу упало. Когда же Викторин так и не отозвался в течение нескольких часов, Леониду Ильичу стало совсем нехорошо. Дежуривший на даче врач сейчас же предписал ему постельный режим и сделал пару уколов. Одновременно пошел доклад от охраны в секретариаты ЦК и президента. Машеров, отложив дела, прилетел проведать заболевшего соратника лично…

Выгнав всех из палаты, Леонид Ильич замер, прислушиваясь, не появится ли в голове знакомый голос. Одновременно и независимо от всего остального всплывали воспоминания…

В 1986 году ушел из жизни первый из «посвященных» — Андропов, его место занял Цинев. В стране и партии по-прежнему шли перемены, бурлили и интриговали недовольные, но команда «посвященных» и примкнувших к ним лиц крепко держала власть в руках.

В 1988 году в газете «Труд» вышла статья некоей Нины Андреевой с названием «Не могу поступиться принципами». В ней резко критиковались проводимые реформы, утверждалось, что вместо построения коммунизма в Союзе строиться капитализм, слегка замаскированный под социализм. Статья была набита ссылками на труды Маркса и Ленина. Пришлось отвечать самому Леониду Ильичу. В статье «Ультралевый коммунизм или коммунистическая религия» он использовал ту же тактику, что и Андреева, нашпиговав ее цитатами из тех же классиков, но с противоположным смыслом. Кроме критики предыдущей статьи Брежнев, подстегиваемый Викторином, прошелся вообще по практике превращения научного учения Маркса-Энгельса-Ленина в некую светскую религию, в которой надо всего лишь оперировать цитатами из трудов основоположников. Статья получилась неожиданная, одновременно и серьезная и с налетом юмора. Особенно поразила партийных бюрократов почти дословная цитата из Дюма, о споре «по поводу одного места у Блаженного Августина». Даже то, что заканчивалась статья призывом развивать учение марксизма на строго научной основе, не подменяя его схоластикой, обсуждалось меньше, чем неожиданное никем признание превращения учения в светскую религию. Но обсуждалось, дискуссии по статье прошли во всех партийных организациях и даже между гражданами. Причем накал споров оказался настолько высок, что иногда заканчивался драками. Именно после этой дискуссии и пришлось потрудиться и самому Брежневу, и даже его подшефному. В результате Викторин стал немного злее, чем раньше и уж точно перестал переживать из-за простых отставок в результате интриг. Как он выразился сам, вспомнив что-то из прочитанного: «Пуля многое меняет в голове, даже если попадает в задницу». А были и пуля (очередной «сумасшедший одиночка», выскочивший перед кортежем) и даже попытка не то, чтобы отравить, а просто сделать наркоманом. От такой печальной участи шефа спас подшефный симбиот. Только, похоже, такой опыт на пользу Викторину не пошел и если бесплотный дух не мог устать физически, морально он все же устал.

К сложной ситуации внутри страны добавились и международные неприятности. Не все страны СЭВ захотел мириться с необходимостью эквивалентного обмена ресурсов на товары. Больше всех возмущались поляки и, как не странно — болгары. Но первым быстро напомнили, что СССР перекупил их долги и теперь они должны валюту не каким-то абстрактным западным банкам, а вполне реальному советскому Внешэкономбанку. Руководство которого конечно коммунисты, но при этом — банкиры и упускать деньги не собираются. Вплоть до обращения в правительство с просьбой помочь выбить долги… Зато «братушки» оказались самыми упрямыми и даже пытались намекать на возможность выхода из СЭВ и Варшавского договора. Но тут зашевелились обрадованные этими новостями турки и болгары поневоле успокоились. Потому что Рейган и его преемник Буш, как показалось болгарам, скорее поддержали бы именно последних, а не каких-то перебежчиков из-под власти коммунистов.

Отношения США и НАТО все время балансировали на самой грани, но в Политбюро и Совмине Союза к этому относились намного спокойнее, чем раньше. Потому что разведка, как ГРУ, так и КГБ точно докладывала, что все это лишь попытка играть на нервах, а не реальные усилия развязать войну. К тому же СОИ оказалась теперь ловушкой не для СССР, а для США. Игра с известными нашей госбезопасности шпионами позволила создать впечатление у американцев, что русские добились каких-то научных успехов в разработке тех же рентгеновских и газодинамических лазеров. Отчего на финансирование работающих по программе СОИ лабораторий и фирм выделили в пять раз больше средств, чем планировалось. К тому же оказалось, что хваленая «рейганомика» не привела к тем результатам, на которые рассчитывали ее создатели. Никаких социальных и экономических проблем она не устранила, лишь на время заретушировав их. В результате 8 января 1988 года на нью-йоркской фондовой бирже было зарегистрировано третье в истории падение стоимости акций. Оно продолжалось в течение всей зимы и потери вкладчиков оценивались триллионами долларов. Лишь благодаря усилиям Федеральной резервной системы этот кризис удалось смягчить. Но с тех пор экономику США постоянно лихорадило и только новая политика администрации Буша позволила удержать ее от нового сваливания в кризис. По крайней мере до сегодняшнего, девяносто третьего года.

Война в Анголе, то затухая, то вновь разгораясь, продолжалась. Но уходить оттуда Советский Союз не собирался. Тем более, что в 1988 году у городка Квито-Кванавале произошла одна из решающих битв этой войны. Столкнувшие с ангольскими и кубинскими войсками части армии ЮАР потерпели сокрушительное поражение и откатились до самой Намибийской границы, вместе со своими вассалами из УНИТА. На севере кубинцы и ангольцы при поддержке советского спецназа полностью выбили за границы страны отряды ФНЛА. Так что Антон Рыбаков еще пару раз съездил в Африку погулять. Результатом одной из прогулок стала гибель главы УНИТА Савимби и всех его советников. В результате УНИТА распалась, партизанские действия на юге постепенно сошли на нет. А на севере случилось еще интереснее — в Заире начался военный переворот и ФНЛА в результате потеряла поддержку местного правительства. После чего ее отряды или разбежались, или были уничтожены правительственными войсками Заира.

Война между Ираком и Ираном продолжалась до начала 1989 года, когда под воздействием потери захваченных раньше территорий и опасения дальнейшего усиления иранской армии Ирак пошел на мир с признанием довоенных границ. Правда сейчас Саддам явно оправился от вызванного проигрышем войны и сворачиванием сотрудничества с СССР шока и нацелился на новую авантюру. Пока точных данных нет, но разведка докладывает о концентрации сил на границе с Кувейтом.

Американцы постарались обострить ситуацию и на Дальнем Востоке, что привело ко «второму Халхинголу» в 1991 году. «Номонганский инцидент», или вторжение китайской пехотной дивизии в Монголию закончился меньше чем за три дня. В результате воздушных боев, в которых отличились летчики единственного советского 120 истребительного полка на новейших Су-27, а также воздушно-ракетных ударов, китайцы потеряли около четырех сотен самолетов, две сотни танков и полторы дивизии пехоты. Как и в 1939 году, вытеснив китайцев за границу, советско-монгольские войска остановились и не стали наступать дальше. Но преподанный жесткий урок оказался весьма впечатляющим. Несмотря на морально-политическую поддержку США и НАТО, приведших свои войска в боевую готовность, китайцы пошли на мирные переговоры. Для ведения переговоров в Москву прилетели не только председатель КНР Ян Шанкунь, но сам Дэн Сяопин. Инцидент привел к отставке Ян Шанкуня и падению авторитета армии. Ходили слухи, что президент США Джордж Буш ругался как ковбой на ранчо и даже грозился заставить Дэна съесть его, Буша, шляпу. Или начать войну с коммунистами. Но слова своего не сдержал, получив предупреждение от президента Советского Союза во время разговора по «горячей линии», напомнившего «господину Бушу», что СССР недавно изменил ядерную доктрину и «может бахнуть в любой момент».

Словно в пику политическим треволнениям, космические исследования шли спокойно и планомерно. Эксплуатировались построенные в количестве целых трех штук «Бураны». Один из которых, надо заметить, стоял во время кризиса 1991 года на старте с загруженными в боевой отсек орбитальными ядерными боеголовками.

Удалось довести до ума «Вулкан», ставший основным тяжелым носителем Союза. С вводом его и запуска спутников на геостационарную орбиту. Геостационарные ретрансляторы мало того что решили проблему связи на всей территории страны (особенно мощный эффект был достигнут в малонаселенных районах — Сибирь, Север, Дальний Восток), но и приносили остро необходимую для модернизации промышленности валюту. Избыток ретрансляторов позволил сдавать их в аренду, а относительно небольшие цены и забрасываемые «Вулканом» в большом количестве спутники позволяли успешно конкурировать с США.

А в прошлом, 1992 году, отправилась первая советская экспедиция на Луну. В конце 1991 года, перед полетом с участием космонавтов, туда отправили исследовательские аппараты для глобального фотографирования Луны, составления уточнения карт. А потом снова загрохотали двигатели очередного «Вулкана» и в полет к спутнику отправились несколько удивительных вещей — лабораторно-жилой модуль, луноход и контейнеры с запасами жизнеобеспечения на полтора года. Которые и прилунились в конце концов в Море Спокойствия. А в январе следующего года в том же направлении полетел первый ЛЭК — лунный экспедиционный корабль, получивший название «Октябрь», с экипажем из космонавтов Александар Волкова, Тимура Аубакирова и Сергея Крикалева. Центральное Телевидение честно сообщило, что состоялась советская пилотируемая экспедиция на Луну. Ненавязчиво подчеркнули, что из соображений безопасности полета экспедиция была спланирована только после всестороннего изучения Луны автоматами и отработки всех ключевых технологий. Это подтвердили кадры с очередного «Лунохода», телекамеры которого давали уже значительно более качественную картинку. Вообще, советская пропаганда избегала прямой лжи. Так, умолчания. Разве от "Н-1" отказались (в том числе) не по соображениям безопасности? Есть такая буква. Потом — автоматами исследовали? Исследовали. Технологии отработали? Отработали. А обо всех тонкостях и завихрениях космической политики СССР рассказывать не обязательно. Кому надо — знают. Советские люди преисполнились гордости за то, что наконец-то и красный флаг стоит на спутнике Земли.

То, что вместо запланированной недели из-за некоторых неисправностей экипаж пробыл на луне всего сутки, осталось за кадром. Как и то, что расконсервировать жилой модуль не удалось. Зато установили флаг и покатались на «Луноходе». Получилось не так круто, как у американцев — скорость поменьше. Зато опробовали запитку скафандров от аппаратуры жизнеобеспечения на борту жилого модуля. Ну и взлетели, отстыковались и ушли к Земле штатно.

А теперь на отремонтированной лунной базе «Север» расположился уже третий экипаж, включающий космонавтов из ГДР и Франции…

Воспоминания Леонида Ильича прервал какой-то непонятный звук, похожий на тревожный зуммер. Он попытался открыть глаза и вдруг понял, что ни одна мышца тела его не слушается. Стало страшно, холодно и темно. Потом его необыкновенный, невиданный прежде свет объял его. Он наполнял душу Леонида Ильича какой-то блаженной невесомостью и легкостью. Странное, неведомое доселе состояние охватило сознание Брежнева. «Что со мною?! — успел подумать он, стремительно взлетая к источнику этого света. В душе зародилось чувство огромного, абсолютного счастья. Леонид Ильич радостно рассмеялся. И со смехом влетел в огромное, виденное ранее, во время первой встречи с Виктором Трофимовым помещение. И увидел стоящего в нем в ожидании Викторина.

— Ну, ты, шеф, и задержался, — проворчал Викторин.

— Давно ждешь? — удивился Леонид Ильич.

— Честно? — задумчиво ответил Викторин. — Если честно, не знаю. Тут время как-то не замечается. Но по тебе я уже соскучился. Расскажешь, что произошло, пока меня не было?

— Конечно, — согласился Брежнев. — Если успею.

— Успеешь, — успокоил его Трофимов. — Я ж тебе сказал, время здесь не имеет никакого значения.

Они развернулись к источнику света, который принял за время их разговора форму арки и двинулись вперед, разговаривая, словно старые приятели после долгой разлуки…

«Центральный комитет Коммунистической Партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что 10 ноября 1993 года в 8 часов 30 минут утра скоропостижно скончался бывший генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической Партии Советского Союза, Президент Советского Союза Леонид Ильич Брежнев. Имя Леонида Ильича Брежнева, верного продолжателя великого ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества…»

А жизнь продолжалась. Советский Союз прощался со своим почти бессмертным и бессменным руководителем. В США готовили войска для вторжения в Панаму, президент которой стал что-то слишком много себе позволять. Саддам Хуссейн, получив известия о смерти Брежнева и готовности США к вторжению в Панаму, приказал начать оккупацию Кувейта. В Японии произошло неожиданное землетрясение, а в Африке появилась новая страна — Зимбабве. С космодрома в Байконуре взлетел очередной «Вулкан», который вынес на околоземную орбиту марсианский исследовательский комплекс. На полигоне Сары-Шаган в СССР успешно отстреляли очередную модификацию ракеты противоракетной обороны, а на полигоне Невада в США провели очередной ядерный взрыв по программе создания рентгеновского лазера для СОИ. В ЮАР поймали еще одного руководителя негритянской организации Африканский Национальный Конгресс. В ГДР выпустили двухсоттысячный экземпляр удачно персональной настольной ЭВМ «Роботрон-9». А из войсковой части 79902 (833 истребительный авиационный полк, гарнизон Альтес-Лагерь) Группы Советских Войск в Германии, на Родину в отпуск вместе с семьей выехал старший лейтенант Логинов…

Перед тем, как объявить о смерти товарища Брежнева, Центральное Телевидение показало фильм «В бой идут одни старики». Тот самый, в котором идущий в огненный таран на подбитом самолете летчик Скворцов успевает передать товарищам: — Ребята! Будем жить!

Будем жить…

Россия, 2015–2022 г. г.

Nota bene

Опубликовано Telegram-каналом «Цокольный этаж», на котором есть книги. Ищущий да обрящет!

Понравилась книга?

Не забудьте наградить автора донатом. Копейка рубль бережет:

https://author.today/work/172499

Оглавление

Судьба и крысиный хвостик

Мы выходим на рассвете

Initium[Начало]

Если раны — небольшой…

Лубянка. Вы ночи полные огня

К нам на утренний рассол…

Три ступеньки … вниз

Поговорим, брат

Что ни день — то снова поиск, снова бой

Ветер перемен

Медвежуть

Курить и пить — здоровью вредить

Польский синдром и иракский гешефт

Жить — хорошо, а хорошо жить еще лучше

Самое важное из искусств

Бульдоги в горах и пустынях

Как мы ходили на парад и на съезд

Сценарий и последствия

В тихом омуте

Красиво жить не запретишь

Работа для спецназа

Восток — дело тонкое

ГопЧеКа

Если кто-то кое-где у нас порой…

Афроафриканские сказки

Экономика должна быть

На земле, в небесах и на море

Гренада моя

Космический штурм

Будем жить!

Nota bene