Долина горных духов [Игорь Федорович Рогов] (fb2) читать онлайн

Игорь Рогов Долина горных духов Повесть Рассказ

Долина горных духов Повесть

I

Высокие белые облака плыли над Москвой, обнажая в разрывах яркое солнце и голубое небо. Свет и тени чередой набегали на крыши громадного города. Мутные ручьи струились по обочинам булыжных мостовых. Хлюпало на тротуарах, капало с крыш. Пришла весна...

— Пожалуйста, Алексей Петрович вас ждет, — приветливо сказала секретарша.

Владимир Иванович Морозов оторвал взгляд от окна, встал и через приемную прошел в кабинет директора Института редких элементов. Навстречу ему из-за большого письменного стола поднялся академик Успенский. Его худое удлиненное лицо показалось Морозову строгим.

— Здравствуйте! Рад с вами встретиться. Прошу садиться, — произнес Успенский, крепко пожимая руку.

Морозов сел в удобное кожаное кресло. Сколько таких кресел, затертых до дыр, ободранных, повидал он за годы гражданской войны.

— Простите, что вы кончали? — осведомился Успенский, пытливо глядя на него через очки.

— Петербургский политехнический институт, — ответил Морозов.

— Давно?

— Перед самой войной.

— А у кого слушали курс?

Морозов назвал. Все это были достойные люди, уважаемые ученые. Успенский удовлетворенно кивнул головой.

— В экспедициях участвовали? — продолжал он расспрашивать.

— Да, работал в поисковых партиях на Урале и в Западной Сибири.

— Воевали? — поинтересовался академик.

— Почти шесть лет, — подтвердил Морозов. — Ушел на мировую, а вернулся с гражданской.

Из скромности он не добавил — красным командиром.

— Шесть лет, — задумчиво произнес Успенский, поглаживая бороду. И энергично пристукнул кулаком. — Но ничего, догоним!

Он поднялся из-за стола.

— Мне рекомендовали вас как молодого энтузиаста — искателя руд. — Он остановился перед собеседником. — Вижу, что вы не так уж молоды, как я думал, но это, право же, не помеха. Скажите, вы когда-нибудь видели радий?

— Нет, не довелось, — развел руками Морозов.

— Ну-с, пойдемте, — пригласил ученый.

Высокий, слегка сутулый, он стремительно шагал по коридорам, быстро спускался с лестниц, так что Морозов и сопровождавший их представитель финансовых органов с трудом поспевали за стариком. Морозов подумал, что Успенский остановится на первом этаже, но тот решительно двинулся вниз, в подвал.

Металлическая решетчатая дверь преградила им вход. Успенский открыл ее, и они очутились в тускло освещенном коридоре. В конце его виднелась глухая железная дверь. Загремели замки, и ученый приглашающе распахнул дверь в небольшую камеру с толстыми бетонными стенами. Прежде чем дверь за ними захлопнулась, Морозов успел разглядеть сейф, стоящий у стены.

В полной темноте бежали секунды. И вдруг Морозов увидел несколько светящихся на разном уровне полосок, словно зависших в пустоте. Странным неземным светом светились они...

Вспыхнуло электричество, и видение исчезло. На полках раскрытого сейфа в свинцовых коробочках с откинутыми крышками лежали маленькие стеклянные трубки, запаянные с концов. Успенский осторожно извлек из футляра одну такую трубочку.

— Это хлористый радий, — пояснил он, пересыпая в трубке белые иголочки кристаллов. — В таком виде радий обычно извлекают из руд. А это металлический радий, — продолжал ученый, показывая другую трубочку с блестящими серебристыми крупинками. — Получают его путем электролиза, пропуская через расплавленную соль радия электрический ток.

Морозов бережно принял трубочку, чтобы получше рассмотреть редкостный элемент.

— Между прочим, один грамм радия стоит до двухсот тысяч рублей золотом, — заметил сопровождающий.

Морозов сделал шутливое движение, словно собираясь сунуть трубочку в карман.

— Осторожней, — улыбнулся Успенский, — вспомните Анри Беккереля. Он вот так же однажды сунул трубочку с солью радия в жилетный карман, а потом на груди у него образовалась язва как от ожога.

Когда они вернулись в кабинет, ученый подвел своего собеседника к одному из стеклянных шкафов с минералами.

— В этом шкафу хранятся образцы радиевых руд, — сказал Успенский, попеременно доставая их с полки. — Вот эта, похожая на смолу, — знаменитая руда из Яхимова в Чехословакии. До войны она была единственным в мире источником получения радия. Но за последние годы открыты новые крупные месторождения. Вот, например, образец радиевой руды из Бельгийского Конго, а этот минерал добыт в районе Большого Медвежьего озера в Канаде... А сейчас, — передал он Морозову один из образцов, — вы держите радиевую руду из штата Колорадо в Северной Америке.

Морозов повертел в руках увесистый кусок руды, на землистой поверхности которой желтели частые яркие точки.

— А теперь, — предложил ученый, — сравните руду, которая у вас в руках, вот с этим минералом...

И он протянул Морозову кусок известняка, усыпанный мелкими ярко-желтыми крапинками. Никакой разницы между двумя кусками Владимир Иванович не заметил.

— Ну-с, вот мы и подошли с вами к делу, — улыбнулся Успенский. — Это образец отечественной радиевой руды, привезенной из Средней Азии, точнее из Южной Ферганы, и условно названный ферганитом.

Он подошел к большой, во всю стену, карте и указкой очертил район предполагаемого залегания руды.

— К сожалению, — признался Успенский, — это почти все, что мы пока знаем о месторождении.

Он задумался, рассеянно поглядывая на карту. Морозов терпеливо ждал.

— Итак, — оживился Успенский, — начало этой истории относится к концу прошлого века, когда Среднеазиатская железная дорога прошла через Ферганскую область и там появились предприимчивые люди, занимавшиеся поисками полезных ископаемых. Один из них, топограф Стрешнев, и нашел — говорят, с помощью местных жителей — месторождение ферганита. И даже сделал заявку в Туркестанское окружное горное управление. Сам Стрешнев определить точный состав найденных минералов не мог, поэтому приехал в Петербург и вручил часть образцов профессору Горного института Бергману, который и определил в них богатое содержание радия.

На заседании Петербургского минералогического общества в середине 1913 года Бергман сообщал: «До сих пор радиевые соединения встречались в России как величайшая редкость... Минералы, доставленные Стрешневым, в научном и практическом отношении представляют большой интерес как богатая радиевая руда, если только само месторождение имеет хоть мало-мальски значительные размеры».

Между тем Стрешнев, получив результаты анализов, начал действовать. В Ташкенте он познакомился с горным инженером Смирновым и предложил тому основать общество по добыче редких металлов.

Одновременно Стрешнев попытался привлечь к изучению туркестанского радиевого сырья иностранных ученых. По имеющимся сведениям, повышенный интерес к ферганской руде проявили определенные круги в Германии. Вполне возможно, что русский радий в конце концов попал бы в иностранные руки, как это раньше не раз случалось с нашим национальным достоянием. Но... началась мировая война, и все дело заглохло.

— И вот теперь, — продолжал Успенский, — нам предстоит заново открыть это месторождение и использовать его богатства на благо народа. К сожалению, как я уже говорил, нам мало что удалось узнать. Главный герой этой истории во время войны был призван на военную службу, впоследствии активно участвовал в белом движении и, по достоверным сведениям, погиб в двадцатом году при отступлении Врангеля из Крыма. Бумаги Стрешнева, по всей вероятности, тоже не сохранились. Годом раньше в Петрограде от тифа умер профессор Бергман...

— Совершенно неожиданно, — встрепенулся ученый, — нам удалось разыскать инженера Смирнова! Он теперь живет в Фергане и работает в управлении местных нефтяных промыслов. Мы тотчас послали ему запрос, но его ответ, увы, оказался неутешительным. Действительно, писал он, незадолго до войны к нему обратился некий Стрешнев с предложением организовать совместное предприятие по добыче редких металлов. Однако, ознакомившись с результатами анализов, он, Смирнов, отказался, потому что не нашел выгодным разрабатывать месторождение на тогдашней колониальной окраине России. Кроме того, он не был уверен, что добытое сырье потребуется внутри страны, а помогать Германии, традиционному врагу России, Смирнов не хотел.

— Патриот, — неопределенно заметил Морозов.

— Все это похоже на правду, — пожал плечами Успенский. — Что же касается главного вопроса — расположения месторождения, то Смирнов ответил, что оно ему осталось неизвестным, потому что Стрешнев, человек осторожный и недоверчивый, соглашался его раскрыть только после формального заключения договора. Во всяком случае, сообщает Смирнов, это должна быть зона Ферганского и Алайского хребтов, прилегающих к Ферганской котловине.

Морозов повел глазами по карте и чуть заметно качнул головой.

— Да, весьма неопределенно, — согласился с ним ученый. — Но на основании косвенных сведений нам все же удалось ограничить район поисков отрогами Алайского хребта.

— А как же заявка? — спросил Морозов. — Вы говорили, что Стрешнев подал заявку в окружное горное управление.

— Разумеется, мы прежде всего обратились в архив окружного горного управления, — кивнул Успенский. — Но, представьте, заявки там не оказалось, она исчезла. Нет, вы не подумайте, пропали или, вернее, были украдены многие материалы архива: и заявки, и сведения о произведенных разведках полезных ископаемых, и планы отводов под разработку месторождений. Как полагают, все они были похищены во время национализации горной промышленности в Туркестане.

— Понятно, — сказал Морозов.

— Да, — согласился Успенский. Он помолчал. — Не скрою, прежде чем вас пригласить, я навел некоторые справки. И все, с кем я беседовал, отзывались о вас как о способном геологе и дельном человеке. Вот я от имени Академии наук и предлагаю вам отправиться во главе поисковой партии в Среднюю Азию и найти там месторождение ферганита. Более детально район поисков мы с вами определим на заседании Ученого совета института.

С минуту Морозов молчал.

— Ваше предложение я считаю очень интересным, просто заманчивым, — признался он наконец. — Но для его выполнения нужны специальные знания, которыми я, боюсь, не обладаю. Ведь я почти не занимался поисками радиоактивных элементов.

— Конечно, придется учиться, — подтвердил Успенский. — И не вам только — всем нам: громадная территория России едва только затронута исследованиями радиоактивных элементов. И здесь нам особенно нужен приток молодых сил — за ними будущее данной проблемы. Я убежден, — голос его звучал вдохновенно, — что в явлениях радиоактивности перед нами откроются источники энергии, в миллионы раз превышающие все рисовавшееся когда-либо воображению людей в этой области.

II

Две груженые пролетки неторопливо катили по Мясницкой в сторону Каланчевской площади. В первой сидели Морозов и молодой физик-радиолог Вера Зарубина, во второй ехал студент-выпускник Горного института Дмитрий Крутов.

Все эти дни у них были заполнены поисками и закупкой походного снаряжения: палаток, спальных мешков, седел, вьючных сум, кастрюль и чайников, записных книжек — словом, всего, что могло потребоваться в экспедиции.

Владимир Иванович по опыту знал, что большинство вещей, которые сравнительно легко можно достать в городе, потом, в горах или тайге, не найдешь и не купишь. И он старался особенно тщательно продумать весь список снаряжения, чтобы ничего не упустить. Каждый вечер Морозов просматривал внушительный перечень, вычеркивая уже выполненные пункты, а порой добавляя и новые.

Одновременно приходилось заботиться и о том, чтобы приобрести необходимые для экспедиции научные приборы и проверить их в лаборатории. И при всем этом следовало поторапливаться: в Средней Азии уже начинался полевой сезон.

Все эти дни Владимир Иванович присматривался к своим молодым товарищам по экспедиции. Крутов, коренастый и плотный, настоящий крепыш, с первых же дней показал себя деятельным и предприимчивым человеком. Тонкая и стройная Вера Зарубина тоже проявила себя толковым помощником и знающим специалистом.

Владимир Иванович достал блокнот и в последний раз перед дорогой стал бегло его перелистывать. Любопытная Вера, между тем, забавляясь, читала вывески:

— Оптовый склад кавказских и туркестанских вин товарищества «Мелани» ...Булочная треста «Освобожденный труд» ...Меха и шелка. Циндель и Габай... Артель «Интенсивник»... Вот странно, Владимир Иванович, вывеска на вывеске, а торговля какая-то... бивуачная. Обратите внимание: редкий магазин принадлежит одному владельцу. Смотрите, в одном окне выставка головных уборов, а в соседнем, видите, расположилась кондитерская. Или вот: обувной магазин, но здесь же чинят портфели и дамские сумки.

— Не верят нэпманы в свою прочность, потому и живут как на бивуаке, — отозвался Владимир Иванович. — Вера Сергеевна, у вас всё в порядке?

Вера весело хлопнула перчаткой по футляру электроскопа, стоящего у нее в ногах.

— Всё, Владимир Иванович...

Пролетки выехали на площадь и остановились перед Казанским вокзалом. Путешественникам пришлось самим как следует нагрузиться да еще взять трех носильщиков. Так, целым караваном, они вошли в просторный зал ожидания вокзала.

Посадка должна была скоро начаться, и шумная толпа пассажиров уже теснилась у дверей, ведущих на перрон. Следовало, не мешкая, принять решение, и Владимир Иванович подозвал Крутова.

— Дима, — сказал он, — сейчас ты оставишь нам свой багаж и проберешься к дверям. Как только объявят посадку, первым врывайся в наш вагон и занимай удобные места. Потом опустишь окно и мы передадим тебе вещи. Давай...

Дима с готовностью кивнул головой, сложил багаж и с ходу ввинтился в толпу. Его голова мелькала все ближе к дверям, сопровождаемая, как рябью на воде, колыханием толпы.

Началась посадка. Морозов подождал, пока схлынет поток пассажиров, и они спокойно вышли на перрон. Шум и сутолока теперь царили у дверей вагонов. Владимир Иванович поискал глазами и увидел, что Дима уже машет рукой из открытого окна. Тогда он выстроил свое воинство в шеренгу, и они быстро переправили в вагон весь багаж.

— Порядок, товарищ начальник! — по-военному козырнул молодой носильщик, принимая деньги. — Организация у вас, однако...

В вагоне, куда Владимир Иванович и Вера теперь проникли без особого труда, возились и разбирались с вещами пассажиры. Дима занял две верхние и одну нижнюю полку и решительно отваживал желающих покуситься на их места. Геологи тоже разложили свой багаж — так, чтобы самые ценные вещи были в наибольшей сохранности, и присели в ожидании отхода поезда.

Владимир Иванович осмотрелся, определяя, кого судьба послала им в попутчики. Напротив, на нижней полке, ехал старик узбек. Невысокий, с тонким смуглым лицом и маленькими точеными кистями рук, он сидел на коврике, небрежно опершись локтем на ковровую подушку. Очки и серебряная бородка придавали ему ученый вид.

На боковой полке вверху расположился молодой узбек в небогатой, но опрятной одежде. Очевидно, он сопровождал старика.

А нижнюю боковую полку заняла пожилая женщина, гладко причесанная и в темном платье с белым воротничком. Судя по стопкам учебников, перевязанных бечевками, это была учительница.

Минут через пятнадцать после того, как поезд отошел от перрона и все насмотрелись в окно на уходящую столицу, Владимир Иванович сказал своим помощникам:

— В пути по ночам нам надо будет установить дежурства. Предлагаю дежурить по четыре часа. Сейчас семь часов. Итак, с семи до одиннадцати ваш черед, Вера Сергеевна, с одиннадцати до трех твоя очередь, Дмитрий, а с трех дежурить буду я. Договорились?

...Владимир Иванович проснулся мгновенно от того, что Дима тронул его за плечо.

— Все в порядке, происшествий не было, народ спит, за окном — Россия, — скороговоркой доложил он, передавая Владимиру Ивановичу его карманные часы. — Пост сдан...

— Пост принят, — улыбнулся Владимир Иванович. — Ложись спать.

Он привычно проверил время и положил часы на столик. Двумя отметинами — следами ранений в плечо и в голову — оставила о себе память гражданская война. Да еще двумя наградами — именным маузером и дарственными часами. Маузером Владимир Иванович почти не пользовался, обходился на фронте наганом, зато серебряную «Омегу» весьма ценил за точность хода и надежность в работе.

Владимир Иванович накинул на плечи кожаную куртку, достал из полевой сумки книжку и начал читать. Это была книга известного английского ученого Фредерика Содди «Радий и его разгадка». «Люди, — читал Владимир Иванович, — которые смогут подчинить себе силы радиоактивного распада, не будут вынуждены в поте лица своего добывать хлеб свой. Они смогут переделать пустыни, растопить обледенелые полюса, сделать весь мир веселым райским садом».

Веселым райским садом... Владимир Иванович вздохнул и задумчиво глянул в темное окно. Перед его глазами встали картины Москвы, какой он застал ее после шести лет войны. Вылинявшие и выцветшие стены домов с грязными полосами подтеков. Железные трубы «буржуек», торчащие из окон, и над каждой трубой на стене — черное пятно сажи. Многие дома зияют провалами окон, потому что и рамы, и полы, и даже потолки в них пошли на топку для «буржуек». Заколоченные витрины с выбитыми стеклами. А над ними, над крышами домов, словно в насмешку, громадные буквы уцелевшей рекламы какого-нибудь табака Месаксуди или шоколада Жоржа Бормана. Ветер вздымает пыль с неприбранных улиц, закручивает вихрем обрывки бумаг, мусор, лузгу от подсолнухов...

Да, до веселого райского сада, пожалуй, далековато. Но строительство новой России уже началось, и они будут счастливы, если своими поисками помогут хоть на шаг приблизить наступление будущей светлой жизни.

«В крошечном куске радия, — продолжал он читать, — нет ничего, что напоминало бы громадные масштабы и размеры Вселенной, а между тем он выделяет энергию в такой пропорции, в какой ее не выделяет ни солнце, ни одна из звезд».

Владимир Иванович сначала не понял, почему строчки начали расплываться. Он с недоумением огляделся и увидел, что догорает свеча в жестяном фонаре, висящем над проходом. Новую свечу проводник, конечно, не даст.

Владимир Иванович порылся в сумке и достал пробирку с составом, испускающим слабый зеленоватый свет. С некоторым трудом, но можно было разобрать написанные в книге слова. И в этот момент Морозов заметил, что старик напротив лежит с открытыми глазами и пристально смотрит на загадочный свет.

— Не спите? — поинтересовался Владимир Иванович.

— В мои годы мало спят, — охотно ответил старик.

— Это так называемый светящийся состав постоянного действия, — сказал Владимир Иванович. — Химический препарат, активизированный радием. Может светиться десятки лет. И совершенно не опасный. Хотите взглянуть?

Старик с любопытством взял светящуюся трубку, подержал ее на ладони и бережно положил на столик.

— Вы о радии что-нибудь слышали? — спросил Владимир Иванович.

— Радий? Нет, — покачал головой старик.

— А такой камень, может, когда-нибудь видели?

Старик внимательно осмотрел образец ферганита и вновь отрицательно покачал головой.

— Вы ученые, инженеры? — осведомился он.

— Мы геологи, — пояснил Владимир Иванович. — Путешествуем, ищем камни, словом, полезные ископаемые.

Он старался найти верный тон с этим старым и, по-видимому, умным человеком.

— Путешествие — благочестивое деяние, — одобрительно отозвался старик. — Прикованный к своему углу невежда никогда не станет истинным мужем.

Однако продолжить разговор им не удалось. В проходе показались три фигуры, пробиравшиеся по вагону. Передний, в солдатской шинели, остановился, привлеченный странным светом.

— Ты смотри, — сказал он, — вот так фонарь...

Он шагнул между полками, нагнулся и не без опаски схватил светящуюся трубку.

— Холодная, — с удивлением отметил он. — А это что? Да это же мои пропавшие часы!

Он бросил трубку и протянул руку за часами, лежащими на столике. В то же мгновение Морозов коротким толчком отбросил его руку в сторону.

— Ты что, мужик? — отшатнулся тот.

Рука его скользнула за отворот шинели. Владимир Иванович одним движением сбросил с плеч куртку, готовый к отражению удара.

— Филин! — предупреждающе окликнули сзади.

Незнакомец отпрянул назад и оглянулся.

— Смотри-ка, сколько людей не спит, — протянул он. — Ладно, борода, еще свидимся...

И он нырнул в проход.

Владимир Иванович поднялся и спокойно потянулся.

— Спи, Дима, — сказал он Крутову, который приподнялся на полке.

Насторожился на своей полке и молодой их попутчик. Старик, в свою очередь, сказал ему несколько слов по-узбекски, и он улегся снова и закрыл глаза. Старик тоже откинулся на подушку и опустил веки. Владимир Иванович заглянул в лицо Веры — она безмятежно спала. Он накинул на плечи куртку и снова раскрыл книгу.

После дежурства Владимир Иванович проснулся поздно утром. Он хотел было спуститься с полки, но разговор внизу заставил его прислушаться.

— Мы, руководители мусульман, зовем людей к добру, и коммунисты зовут людей к добру. Разница лишь в том, что мы — люди верующие, а коммунисты — атеисты, — степенно, словно поучая, говорил старик на довольно правильном русском языке.

— Значит, вы и Ленина признаете и Октябрьскую революцию? — с недоверием в голосе спросил Дима.

— Ленин — великий человек, а Октябрьская революция не противоречит правилам, установленным кораном, и заветам Мухаммеда, — невозмутимо ответил старик.

Внизу помолчали, как видно, обескураженные. Морозов усмехнулся и сделал движение, чтобы опуститься вниз, но здесь в разговор вступила учительница.

— А женщины? — сказала она горячо. — Господи, насмотрелась я на этих бедных женщин. Шагу без разрешения мужа сделать не могут. А выйдут на улицу, так обязательно с закрытым лицом. Верите, даже в школу к нам приходят в парандже.

— В коране о парандже ничего не сказано, почтенная, — холодно возразил старик. — Пророк, правда, повелел закрыть лица от соблазна, но только своим женам. И я намерен призвать духовенство выступить за снятие паранджи с женщин.

— Чудеса... — растерянно сказала учительница.

Владимир Иванович воспользовался паузой и спрыгнул вниз.

— Октябрьская революция осуществлена по законам классовой борьбы и с соблюдением заветов Маркса и Энгельса, — весело заметил он, натягивая сапоги. — А теперь, может, прервем беседу и позавтракаем? Как, Вера Сергеевна?

— Все готово, Владимир Иванович, — отозвалась Вера. — Ждали только вас, чтобы чай заварить.

— Ну, я сейчас, — сказал Владимир Иванович, принимая протянутое полотенце.

Он прошел в конец вагона. Туалет, вопреки обыкновению, оказался свободным. Владимир Иванович скинул рубаху, умылся по пояс, брызгая водой на мокрый затоптанный пол. Причесываясь, глянул на себя в тусклое зеркало. Увидел лицо — самое что ни на есть русское: широкий лоб, голубые глаза, прямой и довольно широкий нос, светло-каштановые волосы, редеющие со лба. Давно, еще в первое свое «поле», отпустил усы и бороду, да так с тех пор и носил...

Ручка туалета нетерпеливо задергалась. Владимир Иванович щелкнул задвижкой и, увидев бабу с двумя детишками, вышел в коридор. Застегнув рубашку и подпоясавшись солдатским ремнем, остановился у открытого окна.

Гулко стуча, поезд шел по мосту через одну из полноводных русских рек. Стояла пора большого разлива, и весь левый берег реки был затоплен. Прямо из воды высились стволы деревьев, а над рощей резво метались стайки беспечных птиц.

III

С ранней весны через занесенные снегом горные перевалы идут в Советский Туркестан кофейнолицые кашгарцы. Доходят до границы скупой на заработки родины, разламывают на куски отстукавшие сотни верст посохи, кипятят на них в последний раз кок-чай и спускаются на равнины Средней Азии, где хлопковые плантации, как воду, впитывают пришельцев...

В тот день, как обычно, на советский пограничный пост подходили пришельцы из Западного Китая. Кто мог, предъявлял документы от местных властей, кто не мог — показывал руки, коричневые, загрубевшие руки крестьян с негнущимися пальцами. И поэтому пограничникам небольшого поста у входа в Ферганскую долину приходилось, в основном, полагаться на свой опыт, наблюдательность и чутье.

Сегодня с утра они уже задержали пять человек, которые оказались мелкими контрабандистами. И никто поначалу не обратил внимания на худого, средних лет уйгура, что вместе с небольшой группой крестьян пришел на пограничный пост. Как водится, он был без документов, почти не говорил по-русски, а на своем языке бесстрастно, как об обыденном, сообщил, что дома жизнь плохая, земли своей мало, заработки скудные, а семья большая.

Он был совершенно такой, как все, — усталый, немногословный и терпеливый. И все же в его поведении чувствовалось скрытое напряжение и беспокойство, которое в конце концов не ускользнуло от внимания пограничников. Уйгура обыскали, но ничего не нашли и отвели на внешний двор. Когда там собралось человек пятьдесят, их в сопровождении двух конных пограничников повели вниз, в долину.

К вечеру они добрались до большого селения, где для путников была устроена чайхана. С этой минуты они все были свободны и, переночевав, каждый пошел своим путем. На рассвете исчез из селения и уйгур. Вместе с ним увязался невысокий круглолицый узбек, тоже ночевавший в чайхане. Он хорошо знал дорогу, а к тому же оказался общительным человеком и в пути развлекал своего молчаливого спутника.

А через несколько дней, под вечер, на станции Горчаково из вагона поезда Андижан-Ташкент вышел худощавый пожилой мужчина с аскетическим лицом, одетый в светлый полотняный костюм, с чемоданчиком в руке. Козырек белой фуражки затенял его запавшие глаза.

Поторговавшись в паре с другим пассажиром, назвавшимся бухгалтером из облводхоза, он сел в извозчичью пролетку. Бухгалтер предложил папироску и пошутил насчет командировочных, которых кажется много, когда выписываешь другим, и едва хватает на папиросы, когда едешь сам. Мужчина от папиросы отказался, но разговор поддержал, благо до Ферганы было почти восемь верст.

Скоро перешли на модную тему — о растратах. Говорил, собственно, один бухгалтер, рассказывая разные истории из жизни растратчиков. А мужчина помалкивал, откинувшись на сиденье и полуприкрыв глаза. И открыл их, лишь когда извозчик, указав кнутовищем, громко произнес:

— Фергана!

...Голубое безоблачное небо раскинулось над Ферганой. Лучи утреннего солнца заливали плоские крыши домов, дробились в фигурной кладке казенных построек, тонули среди густой зелени садов. Длинные тени лежали на улицах, политых с утра из арыков.

Владимир Иванович, Вера и новый участник экспедиции Рустам Вахидов шли по широкому тротуару прямой и длинной улицы.

В Ташкенте их любезно принял сам ректор университета. Он оказался старым москвичом и давним знакомым академика Успенского.

— Получил письмо от Алексея Петровича и рад вам помочь, — сказал он. — Мы с удовольствием покажем вам все материалы о Южной Фергане, которыми сами располагаем, подскажем, какой лучше выбрать маршрут, подберем хорошего помощника из местных товарищей. Словом, постараемся оказать всяческое содействие...

Эти два дня, проведенные в Ташкенте, оказались весьма полезными. Ректор, сам географ и участник нескольких экспедиций по Средней Азии, дал немало ценных советов, а главное, помог уточнить маршрут предстоящих поисков. Сошлись на том, что надо будет высадиться на станции Федченко, не доезжая Андижана, и двигаться на юго-восток, в северные отроги Алайского хребта, где отмечено немало известняковых массивов. Дальнейший путь в горах подскажет обстановка на месте.

Из Ташкента выехали вчетвером. Рустам Вахидов, молодой узбек, в прошлом году окончил рабфак и стал студентом горно-геологического отделения университета. За короткое время Владимир Иванович успел убедиться, что Рустам добросовестно и с большим рвением выполняет свои новые обязанности.

Уроженец Ферганы, он уверенно вел их по названному в управлении адресу к дому инженера Смирнова.

Они свернули с радиальной улицы на боковую и вскоре остановились перед одноэтажным кирпичным домом под железной крышей. На калитке виднелась табличка: «Осторожно, злая собака!» Владимир Иванович постучал в калитку, и тотчас за оградой раздался и стал быстро приближаться гулкий собачий лай. Через несколько мгновений пес уже царапал когтями ворота.

Потом послышались шаги, прозвучала негромкая команда, и лай оборвался. Скрипнул засов, калитка отворилась, и на пороге появился хозяин дома — немолодой среднего роста мужчина с коротко стриженной седеющей головой. Окинув взглядом всю компанию, он выжидательно посмотрел на Морозова.

— Здравствуйте, Виктор Григорьевич! — поздоровался Морозов. — Мы геологи, из московской научной экспедиции. Были у вас в управлении, но там сказали, что вы дома, пишете отчет о работе нефтяных промыслов. Хотелось бы с вами побеседовать...

— Милости прошу, — отозвался Смирнов. — Минутку, я только посажу на цепь этого зверя. У нас, знаете, случается — пошаливают...

И хотя Смирнов был в домашнем пиджачке, накинутом на плечи, и в сандалиях на босу ногу, Владимир Иванович без труда признал в нем старого, дореволюционного специалиста. Во всяком случае, к его прямой фигуре и четким движениям гораздо лучше подошли бы форменная фуражка и тужурка горного инженера.

— Прошу вас, располагайтесь, — с привычной любезностью говорил он спустя несколько минут, усаживая гостей за стол под виноградником. — Признаться, давно я не видывал гостей из столицы. Так что у вас за экспедиция, если не секрет, и каков будет предмет нашей беседы?

Он разлил чай в пиалы, отхлебнул сам, закурил папиросу и приготовился слушать.

Владимир Иванович коротко представил своих спутников. Все эти минуты он старался угадать характер хозяина дома и, решив, что Смирнов, должно быть, человек дела, начал без обиняков:

— Секрета нет. Мы собираемся искать радий. Конкретно — месторождение радия, открытое до войны топографом Стрешневым. И очень надеемся на вашу помощь...

Смирнов пыхнул струей дыма, сказал задумчиво:

— Так. Значит, собираетесь искать. Любопытно. А я, по правде сказать, думал, что академик Успенский запрашивал о месторождении просто из научной любознательности.

— Стране очень нужен радий, — сказал Владимир Иванович.

— Стране нужен радий? — переспросил Смирнов. — Даже очень нужен? А зачем, позвольте вас спросить?

— Я думал, вам это известно, — заметил Владимир Иванович. — Радий используется в медицине, в военной технике, в химии, в последнее время — в машиностроении. Сфера его применения постоянно растет. Но прежде всего он нужен науке, в частности для изучения строения атомного ядра...

— Крупнейшие физики мира полагают, что радий даст нам ключ к использованию внутриатомной энергии, — вступила в разговор Вера. — А после опытов Резерфорда эта проблема уже может считаться в принципе разрешимой...

— Атомная энергия? — усмехнулся Смирнов. — Мечты, мечты... Нет-с, госп... простите — товарищи, давайте лучше вернемся на грешную землю. Ну, предположим, найдете вы месторождение радия. И что вы с ним будете делать? Сдадите в концессию? Станете продавать руду за границу?

— Нет, — твердо сказал Владимир Иванович, — это исключено. Радий нужен Советской России, русской науке...

— Допустим, — глянул на него Смирнов. — А вам знакома технология переработки радиевых руд?

— Мне? Нет, — признался Владимир Иванович.

— А я знакомился, когда Стрешнев предложил мне организовать совместное общество, — сказал Смирнов. — Я, знаете ли, прожил жизнь при господстве частной собственности, и привык считать деньги. Так вот, технология радиевых руд принадлежит к числу труднейших вопросов прикладной химии и доступна лишь странам с развитой наукой и техникой — Германии, Англии, Америке... России? Старой России — сомнительно, ну, а нынче... Должен признаться, что одна из причин, почему я не вошел в сделку со Стрешневым, заключалась в отсутствии такого прозаического предмета, как соляная кислота. Для первичной переработки руды потребовались бы сотни, возможно, тысячи пудов соляной кислоты, которую пришлось бы привозить из Петербурга или даже из Риги. Ближе она нигде, увы, не производилась. Да что там кислота, здесь, на краю света, даже кетмени и лопаты были привозные.

— Не на краю света, — не сдержался Рустам. — У света нет края...

Владимир Иванович успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Я уверен, — возразил он, — что нашим ученым по плечу любые задачи, которые решают на Западе.

— Хотелось бы, хотелось бы верить, — отозвался Смирнов. — Ну, допустим, ценой бог знает каких усилий получите вы свой грамм радия и спасете сотню-другую больных. А в это время тысячи других людей погибнут от нужды, болезней, диких условий жизни. Да вы оглянитесь вокруг — отсталость, безработица, беспризорные дети на улицах. Разве этим, «самарским», что бежали сюда от голода, нужен ваш радий? Или издольщикам-чайрикерам^[1]? Стране нужны железо, уголь, нефть. Ну, золото, серебро, чтобы купить товары за границей. Вот что надо искать геологам. А радий оставьте Америке. Пусть себе тратит на него деньги, она богатая...

— Нет, не оставим, — спокойно отозвался Морозов. — Стране нужны железо, уголь, нефть... Но и радий. Стране нужны все элементы. И для социалистического строительства, и для научных исследований. Науку нельзя остановить.

— И не надо, — подтвердил Смирнов. — Но у науки, у общества, я полагаю, есть главные, неотложные задачи, а есть проблемы второстепенные, менее существенные. Железо, уголь, нефть нужны сейчас, немедленно, иначе вы не только социализма не построите, а с простой разрухой не справитесь. А радий может подождать до лучших времен. И эта ваша атомная энергия, если и будет когда получена, то, уверен, не в нашем веке.

— Поживем — увидим, — улыбнулся Владимир Иванович. — Так уж случилось, что нам нынче приходится разом решать все задачи — и ближние, и дальние. Исторически случилось, поскольку старая Россия их не решала. Иначе мы не только социализма не построим, но даже из отсталости не выберемся.

— Ну, смотрите, смотрите, — развел руками Смирнов, — Вам виднее. Нынче все стали грамотные. Ищите, коли денег не жалко. Как угодно...

— Виктор Григорьевич, — мягко напомнил Морозов, — но мы надеемся на вашу помощь...

— К сожалению, ничем не могу помочь, — откликнулся Смирнов. — Все, что мне было известно, я сообщил академику Успенскому. Надеюсь, он вас познакомил с моим письмом.

— Виктор Григорьевич, — повторил Морозов, — но, может быть, ваши личные соображения. Предположение, мнение...

— Пустыми соображениями не занимаюсь, — пожал плечами Смирнов. — А предположение одно: скорее всего — район Алайского хребта.

— Виктор Григорьевич, — снова сказал Морозов, — нам ведь известно, что месторождение радия существует. И рано или поздно мы его все равно найдем...

— Желаю успеха, — сухо отозвался Смирнов.

На улице все некоторое время молчали.

— А мне он понравился, прямой... — сказала Вера, ни к кому не обращаясь.

— Главное, что он нам не помог, — покачал головой Владимир Иванович. — Возможно, говорил правду. Но, может, и скрывает что-то. Кажется, он не простой человек, этот старый туркестанец.

Рустам ничего не сказал. Но в душе он был с Верой не согласен. Во всяком случае, этот русский инженер не только не сумел, но и не захотел помочь экспедиции.

— Ну что ж, — заключил Владимир Иванович, — обойдемся и без чужой помощи. Надо ехать дальше. Сегодня с дневным поездом и отправимся.

Он корил себя в душе за то, что не сумел завоевать доверия старого инженера. Чувствовал, что Смирнов должен знать больше, чем говорит.

— Владимир Иванович, — попросил Рустам, — у меня просьба есть — один день подождать.

— В чем дело, что случилось, Рустам? — озабоченно спросил Морозов.

— Ты что-нибудь знаешь про Смирнова? — навострила уши Вера.

— Нет, не Смирнов, — пояснил Рустам. — Завтра будет народный суд. Моя сестра Айша хочет получить развод по советскому закону...

IV

Петр Реутов по кличке Филин проснулся от толчка в бок:

— Э, мужик, Кувасай!

Он открыл глаза, быстро огляделся, нащупав револьвер под шинелью, и поднялся с места. Все было в порядке, и, переступая через ноги тесно сидящих людей, он двинулся к выходу. За ним потянулись его дружки, бывшие жандармы Шкабардня и Дудура.

Уже давно, с тех пор как из юного служащего Русско-Азиатского банка в Коканде Петра Реутова он превратился в налетчика Филина, он привык смотреть на чужое добро как на свою возможную добычу. И сейчас, протискиваясь по вагону, он машинально ощупывал глазами мешки и корзины пассажиров. Но, по правде сказать, вряд ли что-нибудь стоящее могло быть у рабочего люда, ехавшего в пригородном поезде Фергана — Кызылкия.

Реутов вышел в тамбур, спустился на ступеньки и первым спрыгнул на насыпь, не дожидаясь остановки поезда. Все трое были в бегах, и без нужды не стоило показываться на станции.

А через час Филин и его друзья сидели в чайхане над арыком на окраине кишлака. Напротив, через дорогу, виднелись ворота скупочного пункта Ферганского хлопкоочистительного завода, где с недавних пор помощником приемщика хлопка работал младший брат Реутова. Вот его они и ждали в чайхане, наблюдая за воротами.

— Водки бы выпить, — сказал Шкабардня, болтая чай в пиале. — Что я, водохлеб, что ли?

— Обожди, выпьем, — посулил Реутов, — надо сначала Павла найти. А к чаю привыкай, чего выделяться-то среди людей?

Самого его, как обычно днем и без дела, тянуло в дремоту, и чтобы развлечься, он стал прикидывать, кого из дехкан, что выезжали из ворот на своих скрипучих арбах, можно было бы ограбить. Все они сейчас получали аванс под свои посевы, так что возвращались не пустыми. Но только не за тем он сюда приехал, не за тем...

Вдруг он увидел брата, выходящего из ворот.

— Эй, Семен, — позвал он проворного Дудуру, — давай догони. Вон идет в ковровой тюбетейке, на меня похож. Скажи — от брата, узнай, где живет. Скажи — мы в беге, вечером придем. Спроси — из Центророзыска не приходили?

Дудура обернулся в минуту.

— Нет, не приходили, — сообщил он. — Живет один здесь рядом, в мазанке. Говорит, ждет.

...Керосиновая лампа с прикрученным фитилем бросала тусклый свет на давно не беленные стены мазанки. Петр и Павел сидели на табуретках за грубо сколоченным столом. Рядом на кошме храпели пьяные Шкабардня и Дудура. Водка, купленная Павлом в лавке, кончилась, и теперь пили самогон.

Петр оторвал от пачки квитанций две полоски, сунул их, как фитили, в стаканы с самогоном, подождал, пока они пропитаются сивушным маслом, и выбросил. Братья выпили. Павел захрустел редиской. Петр, косясь на окно, завешанное мешковиной, вполголоса запел:

Он оборвал песню, закурил.

— Ну сколько можно? — сказал он, взглянув на брата. — Еще год, другой, а там все равно либо повяжут надолго, либо пулю в лоб закатят.

Павел молча смотрел на брата.

— Ну, могу сменить фамилию, достать документы, уехать куда-нибудь... в Арзамас, — продолжал Петр. — А дальше что? Счетоводом на шестьдесят рублей? Гнуть спину в ихней конторе, перекидывать косточки на счетах? Да в гробу я видал такую жизнь!

— А что делать? — спросил Павел. — Я тоже не хочу здесь торчать.

Он презрительно сплюнул на глинобитный пол.

— Подожди, — заметил Петр.

Он неслышно подошел к двери, осторожно откинул крючок и, выхватив из-под пиджака наган, рывком выскочил во двор. Но на заброшенном дворе было тихо и пусто.

— Обычно ночью нас и хватают, — пояснил он, вернувшись в комнату. — Еще выпьем по малой?

Павел поморщился и отрицательно покачал головой.

— Ну, ладно, — отодвинул стакан Петр. — Слушай, надо брать хороший куш и уходить.

— Куда? — поднял на него глаза Павел.

— За границу, — твердо сказал Петр. — Здесь нам не жить.

— А там? — кивнул за спину Павел. — Там без денег тоже не жизнь.

— Так я и говорю: сначала надо взять хороший куш! — ударил кулаком по столу Петр.

— Где? — насторожился Павел.

— Ну, об этом потом поговорим, — ответил Петр. — Главное, пойми: у нас нет другого выхода... А теперь давай спать.

— А ты? — спросил Павел, переваливаясь на железную койку.

— Я же Филин, по ночам не сплю, — усмехнулся Петр. — Сейчас чайник поставлю, чаю попью. Подумаю. На рассвете мы уйдем. Тогда, поутру, и о деле потолкуем...

V

Вместительный зал городского суда тесно заполнен народом. В основном, это рабочие, батраки, беднота. Но пришли и богатеи — баи, торговцы. Видны и белые чалмы духовенства. Редкий, необычный случай: жена-мусульманка подала на развод. И обратилась она не к казию^[2], а в советский суд. Впрочем, к казию она и не смогла бы обратиться: по шариату жена не вправе расторгнуть брак по своему желанию. Разве что муж окажется вероотступником.

Но здесь муж — добрый мусульманин и почтенный человек, на голову которого, по воле аллаха, свалилось такое скандальное дело. Да к тому же оказывается, что не одно, а целых два. Старая жена, с которой этот уважаемый человек развелся, теперь хочет потребовать через суд свою долю имущества. Нехорошие, тревожные дела. Если так пойдет и дальше, то скоро нож, как говорится, дойдет до кости...

Богатый караванщик Сагды Ирназаров, крепкий шестидесятилетний старик с седой бородой и коричневым морщинистым лицом, смотрел в зал пренебрежительно и вызывающе. Сжимая в руках камчу, он раздраженно говорил:

— Я полноправный игасы — хозяин в своем доме. Что хочу, то и делаю. Сама она ушла из дома, бросила меня, а теперь требует, чтобы я отдал ей свое имущество. Почему я должен это делать? Нет у меня ее вещей!

Все смотрят на старую жену караванщика Кимья-биби. Из-под паранджи слышатся глухие сдержанные звуки. Лица не видно сквозь сетку чачвана, в воздухе мелькают только почерневшие жилистые руки.

— Что, что она говорит? — взволнованно шепчет Вера.

Они с Рустамом сидят в первом ряду, рядом с его сестрой.

Рустам на ходу переводит:

— Он старый, но падкий до молоденьких,прогнал меня из своего дома. Сам он — караванщик, разъезжает на верблюдах по всей области, возит товары и в Коканд, и в Ош, и в Андижан. Я тридцать лет была его женой, вела хозяйство, управлялась по дому. Пока у меня были силы и молодость, он меня кормил и содержал. А вот сейчас исполнилось мне сорок лет, и старик взбесился...

— Неужели ее десяти лет выдали замуж? — ужасается Вера. — Это же совсем ребенок...

— Даже девяти отдавали, — замечает Рустам. — Такой закон был, сам пророк разрешил. Я потом вам все расскажу...

Он спохватывается и снова начинает переводить:

— «Кет, иски ит! Прочь, старая собака!» — кричит он на весь двор и ругается. Под конец прогнал меня на улицу в одной парандже, а сам женился на молодой. Прошу обеспечить меня, мою старость...

Молчанием, а затем одобрительным гулом встречает зал решение суда: иск разведенной жены Ирназарова Кимья-биби удовлетворить полностью. Имущество, нажитое совместным трудом за тридцать лет, разделить поровну между супругами.

Обескураженный караванщик растерянно смотрит на суд, тоскливо трет вспотевший лоб. Тяжело вздыхает. А впереди его ждет еще более неприятное дело.

Айша лишь недавно сняла паранджу и стесняется смотреть в зал, на публику. Но голос ее звучит отчетливо и звонко.

— Это старый, злой и придирчивый человек. Он не дает мне жить, ругается, грозит избиениями. Не хочу губить свою молодость, жить со стариком. Прошу дать мне развод.

Слова молодой женщины ошеломляюще действуют на караванщика. Вере даже становится его жалко.

— Правда, какой позор для старика, — говорит она.

Рустам, уловив в ее тоне сочувствие, удивленно на нее посмотрел.

— Ах, Верахон, Верахон, — покачал он головой, — не знаете вы жизни наших женщин. У нас даже рождение девочки считалось несчастьем...

В защиту молодой женщины выступают свидетели, соседи старика.

— Идет он по улице молча, нахмурив седые брови, — рассказывает один. — Молодежь завидит возле своего двора — весь задрожит, сожмет кулаки. «Кет, собачья порода!» — кричит.

— Жадный, — поясняет другой сосед, — не хочет, чтобы люди грелись на солнце, свободно дышали воздухом. Все ему мешают, все для него плохие, только он один хороший. Он хотел бы, чтобы ему все кланялись и оказывали почет. А кому это охота?

Караванщик чувствует, что дело принимает скверный оборот, что против него все — старая и молодая жены, соседи, народный суд. Медленно, точно проповедуя, он начинает говорить, что молодую жену научили злые люди, что она испорченная, воровка...

И вот новое решение суда: неравный брак Ирназарова и Айши считать расторгнутым.

Старый караванщик точно окаменелый стоит среди публики, теребит свою седую бороду, злобно смотрит вслед уходящим из зала членам суда.

К Рустаму и Айше подошли его знакомые, соседи, стали поздравлять. Айша не знала, куда ей деться от взглядов обступивших их мужчин. Тогда Вера взяла ее под руку и отвела к окну.

— Поедем с нами, в экспедицию, — предложила она.

— Нет, я не могу, — смутилась Айша.

— Что же ты будешь делать? — спросила Вера. — Сидеть дома?

— Нет, работать, — оживилась Айша. — Комсомол помог нам устроить женскую артель. Будем шить...

Вслед за мужчинами они пошли к выходу. Владимир Иванович и Дима, которые сидели поодаль, чтобы не смущать молодую женщину, ждали их на улице. Смех в толпе привлек их внимание.

— Чего они смеются? — спросил Дима подошедшего Рустама.

— Они говорят, — невольно улыбнулся Рустам, — что караванщик все равно обманет старую жену. Так, говорят, как один человек делил имущество со своей женой: мне, говорит, кастрюль, тебе — мастрюль, мне — казан, тебе — мазан...

— А, здравствуйте, добрый день! — поздоровался Владимир Иванович с невысоким просто одетым стариком. — Изучаете новую жизнь?

— Здравствуйте, мир вам! — спокойно ответил старик. И в свою очередь не без лукавства спросил: — А вы ищете здесь радий?

— Откуда вы его знаете? — спросил у Димы Рустам. — Это же мулла Закиров, известный ученый...

— В поезде познакомились, — ответил тот, — вместе ехали из Москвы.

— Сестра нашего молодого сотрудника сегодня разводилась со своим мужем, — улыбнулся Владимир Иванович вопросу старика. — А как уважаемый мулла находит решение суда?

— Я считаю его правильным и законным, — негромко, но веско ответил старик. — Никто не вправе заставить жить с собой другого человека без его согласия. Но лучше решать такие дела миром, без посторонних...

— Согласен с вашим мнением, — развел руками Владимир Иванович.

И они доброжелательно раскланялись.

— А он что за ученый, каких наук? — спросил по дороге Дима.

— Он... этот — улемист, — подыскал слово Рустам. — Ну, в общем, мусульманский ученый...

— А, я так и знал, — разочарованно заметил Дима. — Какая же это наука — религия, это же опиум для народа...

VI

К инженеру Смирнову вечером пришел гость. Смирнов не любил большого пустого дома, который он купил у Афины Мавриди, вдовы бывшего фабриканта, и жил обычно в пристройке.

Революция и гражданская война оставили одиноким старого инженера. Сын погиб, жена умерла, а дочь вместе с мужем, бывшим чиновником канцелярии Туркестанского генерал-губернатора, жила в эмиграции. Года два назад взял Смирнов, как сказали бы раньше, экономку — пожилую хозяйственную женщину, но это была, конечно, не семья. И сама Марья Павловна стеснялась гостей и, накрыв на стол, обычно уходила хлопотать по хозяйству.

Вот и сейчас она оставила хозяина и гостя одних. Лев Станиславович Шиманский, инженер и сослуживец, любезно расспрашивал Смирнова о его инспекционной поездке по нефтяным промыслам.

Виктор Григорьевич никогда не был близок с Шиманским и даже не испытывал к нему особой приязни. Но всё же оба они были инженерами еще в старые, дореволюционные времена, людьми одного круга, и Смирнов невольно выделял его среди новых «командиров производства».

— Оборудование на промыслах, конечно, изношенное и устаревшее, — рассказывал он. — Да что там, сами знаете — желонкой нефть черпают.

— Как говорится, в час по чайной ложке, — улыбнулся Шиманский.

— Нет, не говорите, — возразил Смирнов. — Во всяком случае, довоенный уровень добычи нефти промыслы уже превзошли. И что удивительно, нефтяники работают прямо-таки с воодушевлением. Казалось бы, что им: была частная собственность, стала государственная.

— Да, энтузиазм, — поддакнул Шиманский.

— Там, знаете, басмачи случаются, — продолжал Смирнов, — так они, представьте, создали рабочую дружину для защиты, как выражаются, народного добра.

— Новые хозяева, — иронически заметил Шиманский. И, помолчав, осведомился: —А скажите, Виктор Григорьевич, какого вы мнения о будущем промыслов? Ну, скажем, Чимион?

— Будущем? — переспросил Смирнов. — Что вы имеете в виду? Не перейдут ли они снова в руки «Товарищества братьев Нобель»?

— Ну что вы, что вы? — засмеялся Шиманский. — Мы с вами лояльные граждане нового общества. Хотя, впрочем, если вы подразумеваете не реставрацию, так сказать, старого строя, а сдачу промыслов в концессию, то почему бы и нет? Западные специалисты, передовая техника... Культура, наконец. Да вы, кажется, сами были такого же мнения.

— Я своего мнения не скрывал, — заметил Смирнов.

— Вот видите, — сказал Шиманский. — Однако теперь это дело прошлое. И я, Виктор Григорьевич, имел в виду нечто другое: будущее промыслов с точки зрения запасов нефти. Знаете ли, есть мнение, что те же промыслы Чимион истощаются и их следует закрыть как нерентабельные.

— Вот как? — поднял брови Смирнов. — И чье же это мнение?

— Ну, скажем так — специалистов, — уклончиво ответил Шиманский.

— Бог с вами, пусть так, — не стал допытываться Смирнов. — Однако я этого не нахожу. Там, конечно, большие трудности: и устаревшее оборудование, и отсутствие запасных частей, и нехватка квалифицированных рабочих... Все это я в отчете указал. Но закрыть промыслы!...

— Вернее сказать — законсервировать, — уточнил Шиманский.

— Это несколько другое дело, — пожал плечами Смирнов. — И тем не менее, я лично не вижу оснований. И данные разведочного бурения, насколько мне известно, не подтверждают мнения ваших специалистов.

— Кто из нас не ошибается, уважаемый коллега, — с улыбкой протянул Шиманский. — Я ведь только так, в частном порядке.

— Да и я не для протокола, — буркнул Смирнов.

— А хорошо у вас здесь, Виктор Григорьевич, — переменил разговор Шиманский. — Тишина, покой... А у нас, в доме специалистов, сами знаете, один граммофон заводит, другой на гитаре бренчит, к третьему гости пришли... Кстати, вы, говорят, недавно столичных гостей принимали. Ученые?

— Действительно, приходили, — подтвердил Смирнов. — Геологи из московской научной экспедиции.

— Скажите, как далеко забрались, — удивился Шиманский. — И что же они собираются искать в наших краях: нефть, уголь? Или, может быть, золото?

— Не угадаете, — усмехнулся Смирнов. — Радий.

— Вы шутите? — не поверил Шиманский. — Откуда у нас здесь возьмется радий? И для чего он им нужен?

— И все же они собираются искать радий, — пожал плечами Смирнов.

— Не смею сомневаться, — развел руками Шиманский. — Однако же у них должны быть основания для поисков?

— Основания есть, — не очень охотно ответил Смирнов. — По их сведениям, до войны возле Ферганы было открыто месторождение радия, и теперь они хотят его заново найти.

— Да, да, да, — припомнил Лев Станиславович, — я что-то слышал об этой истории. Но, по правде сказать, считал все эти слухи блефом, игрой темных дельцов... Но почему они к вам обратились, Виктор Григорьевич? Или коллега знает, где лежит радий?

— Они в самом деле так думали, — сказал Смирнов. — Но мне пришлось их разочаровать.

— Но если месторождение было открыто, — осенило Шиманского, — значит, на него была и заявка. Так чего же проще — взять и проверить архив окружного горного управления.

— Действительно, — согласился Смирнов. — Но разве коллега не слышал, что архив исчез еще несколько лет назад?

— Верно, верно, — махнул рукой Шиманский, — совсем, простите, вылетело из головы. Я полагаю, власти дорого бы дали, чтобы снова найти архив.

— Ну, он, наверное, уже давно за границей, — уверенно заявил Смирнов.

— Вы так думаете? — заметил Шиманский.

— А вы? — в свою очередь спросил Смирнов.

— Я думаю... — сказал Шиманский. — Простите, коллега...

Он встал и подошел к двери, словно собираясь выйти во двор, однако лишь огляделся и снова вернулся к столу.

— Есть мнение... — начал он.

— Опять мнение? — перебил его Смирнов.

— Опять мнение, — сказал Шиманский, — что архив горного управления находится здесь.

И он постучал пальцем по столу.

— Где это здесь? — в недоумении огляделся Смирнов. — В Фергане?

— Нет, здесь, — снова постучал пальцем Лев Станиславович.

— Вы хотите сказать, у меня? — сдвинул брови Смирнов.

— Так, — подтвердил Шиманский.

— Вы, кажется, бредите, дорогой Лев Станиславович? — усмехнулся Смирнов.

— Нет, — покачал головой Шиманский. — Имею сведения.

— Даже так? — весело поразился Смирнов. — Ну, и что же это за сведения?

— Я не могу вам сейчас всего сказать, — спокойно ответил Шиманский, — но назову только одну фамилию — Цуханов.

— Знавал я в Ташкенте Цуханова из окружного горного управления, — невозмутимо согласился Смирнов. — Ну и что же?

— Так вот, он жив, — продолжал Шиманский, — и готов письменно подтвердить, что помогал вам в изъятии ценных бумаг из архива.

— Так где же он? Надеюсь, вы привели его с собой?! — воскликнул Смирнов, делая вид, что заглядывает за спину собеседника. — Но имейте в виду, что я не боюсь призраков.

— Я знаю, Виктор Григорьевич, — улыбнулся Шиманский, — что вы считаете Цуханова расстрелянным. Однако расстрел ему сначала заменили десятью годами тюремного заключения, а потом, по амнистии, он и вовсе был освобожден. Как видите, Советская власть — гуманная власть...

— Вижу, вижу, — спокойно отозвался Смирнов. — И даже готов поверить, что этот Цуханов бежал за границу и сидит сейчас где-нибудь в Харбине. Ну и бог с ним, мне-то какое дело?

— Виктор Григорьевич, — укоризненно молвил Шиманский, — если власти узнают, что вы похитили важные бумаги из архива горного управления, а Цуханов, я повторяю, готов это письменно подтвердить, то вам, как вы сами понимаете, не избежать больших неприятностей. Скорее всего, ареста.

— Ну, и вы пришли меня шантажировать? — холодно заключил Смирнов. — Что же вы не обратились к этим самым властям?

— Что вы, коллега, как можно? — возразил Шиманский. — Я хотел только помочь, предостеречь. Конечно, все мы служим новому строю, но Чимион, в конце концов, не Баку. Одним мелким промыслом больше, одним меньше... Поверьте, Виктор Григорьевич, для мировой революции это не имеет никакого значения.

— Всё? — нетерпеливо спросил Смирнов.

— Почти, — улыбнулся Шиманский. — И не сердитесь, пожалуйста, коллега, мы ничего, кроме добра, вам не хотим. Вот если бы хоть краем глаза познакомиться с архивными материалами. Как говорится, для общего развития.

— Ясно, — сказал Смирнов. — А теперь послушайте, что я скажу. Никаких бумаг из архива бывшего окружного горного управления у меня не было и нет. Вашего шантажа и угроз я не боюсь, более того — презираю. Со своей стороны предупреждаю вас, инженер Шиманский, что если вы вздумаете обратиться с лживым доносом куда-нибудь в ГПУ, то я слово в слово перескажу там весь наш разговор. Кроме того, я попрошу их заинтересоваться некоторыми другими фактами, в частности, на том же промысле Чимион. А теперь извольте покинуть мой дом...

VII

Джумабай страдал от собственных пороков. Вчера вечером в задней комнате базарной чайханы он проиграл в кости все свои скудные сбережения. И вынужден был всю ночь прислуживать играющим в надежде разжиться с чужого выигрыша хоть несколькими рублями.

Как водится, к утру остался один счастливчик, обыгравший всех. Заворачивая деньги в поясной платок, он наскоро рассовал в протянутые ладони мятые рубли. На долю Джумабая досталось два рубля да пригоршня мелочи. И вот теперь он сидел в чайхане, пил чай с лепешкой и вздыхал, вспоминая проигранные денежки. Потом беспечно тряхнул головой — э, без надежды лишь шайтан живет! — и стал следить за ранним базаром.

Группа русских «инджирниров» вскоре привлекла его внимание. По тому, как они провожали глазами верховых и бросали взгляды на арбы и брички, Джумабай догадался, что приезжие скорее всего ищут лошадей. Ныряя в толпе, он догнал русских.

— Здравствуй, начальник! — остановил он старшего, с бородой. — Тебе нужно лошадей? Я знаю... Самые лучшие лошади в уезде!

Владимир Иванович с первого взгляда определил, что этот невысокий круглолицый человек, выросший перед ним как чертик из табакерки, должно быть, порядочный плут. Но в то же время его смышленый взгляд понравился Морозову.

— Да, нам нужны лошади — верховые и вьючные, — сказал он.

— Все будет, начальник, — с готовностью поклонился Джумабай.

Пока шли по пыльной улочке поселка, Рустам по-узбекски поговорил с провожатым и вполголоса доложил Морозову, что они идут к одному из первых баев в округе Исмаил-беку, который держит лошадей и верблюдов, и что провожатого зовут Джумабай, он андижанский, но в кишлаке у него есть дальние родственники.

— У вас что здесь, все баи и беки? — с улыбкой заметил Владимир Иванович.

Джумабай при этих словах надул щеки, выставил живот и, хлопнув по нему дважды, юмористически заметил в свой адрес:

— Большой бай...

На стук из калитки вышел работник, перекинулся несколькими словами с Джумабаем и впустил их в усадьбу. На хозяйственном дворе, куда они попали, стояло и лежало с полдюжины верблюдов. Появился и сам хозяин, молчаливый, с суровым лицом.

Вывели первую лошадь — стройного тонконогого ахалтекинца, светло-рыжего, как его родные пески. Владимир Иванович знал толк в лошадях и невольно залюбовался конем. Порывистый Дима не удержался от восклицания, и даже Джумабай в восхищении поцокал языком.

— Великолепный конь, — признался Владимир Иванович. — Но нам нужны лошади не для скачек, а для работы в предгорьях — простые, надежные, выносливые...

Хозяин знал русский язык, но тем не менее Джумабай тут же перевел слова Морозова. Исмаил-бек бесстрастно кивнул головой и отдал распоряжение работнику.

Владимир Иванович отобрал четверых лошадей, для каждого участника экспедиции, и еще пятую — для рабочего, которого предстояло нанять. Когда перешли к вьючным лошадям, Джумабай подскочил к Морозову.

— Не надо лошадь, возьми верблюд, начальник, — убедительно заговорил он. — Один верблюд лучше, чем две лошади. Паровоз! Есть-пить не просит: янтак-колючку ест, соленую воду пьет. И дешевле будет, начальник...

Совет Владимиру Ивановичу показался разумным, однако он с сомнением посмотрел на верблюдов.

— Да не умеем мы с ними обращаться, — пожал он плечами.

— Я умею, начальник! — воскликнул Джумабай. — Я все умею, возьми меня рабочим. Хочешь, буду и проводником? Топограф Карасев знаешь? С ним ходил в горы... — И он широко повел рукой, показывая, куда ходил в горы с неведомым топографом Карасевым.

— Посмотрим, — неопределенно заметил Владимир Иванович. — Ну-ка, покажи для начала, как ты умеешь обращаться с верблюдом.

Джумабай быстро обежал животных, уверенно выбрал одного из них. Выкрикнул нечто вроде заклинания, и верблюд послушно поднялся сначала на задние ноги, а потом во весь рост. Джумабай прошелся по двору, и громадное животное сделало вслед за ним несколько шагов.

— Вот, — со скромным достоинством сказал Джумабай.

...Отряд тронулся в путь в полдень того же дня. Дорога началась с узких улиц большого кишлака Кува. Покачиваясь в такт шагов своей смирной лошади, Вера нараспев читала из Фирдоуси:

Резкий скрипящий звук, похожий на звук пилы, заставил ее умолкнуть.

— Господи, что это? — спросила она в изумлении.

— Это ишак кричит, Верахон, — любезно пояснил Рустам.

А Джумабай, трусивший впереди каравана на пузатой лошадке, ухмыльнувшись, заметил:

— Тупой нож ухо режет.

За это время он успел всем понравиться. Когда Морозов спросил, есть ли у него какое-нибудь образование, он бойко ответил: есть, среднее. А на удивленный вопрос — какое такое среднее, простодушно пояснил: ни хорошо грамотный, ни плохо — средне.

— По-русски это называется: писать — пишу, а читать в лавочку ношу, — улыбнулся Владимир Иванович.

Джумабай быстро и умело навьючил верблюда, а когда увидел, что Вера собирается сесть на лошадь, то подскочил к ней и ловко подсадил в седло.

— Живо при, мадам! — воскликнул он и галантно повел руками.

— Как ты сказал? — засмеялась она. — Кто тебя научил этим словам?

— Быстрой вам езды, мадам, — «перевел» свои слова Джумабай и добавил: — Топограф Карасев научил...

— А подсаживать дам в седло он тоже тебя научил? — спросила Вера.

— Нет, я сам, — хитро прищурился тот.

— Да ты прямо галантный кавалер, — рассмеялась Вера.

Сейчас она с любопытством глазела по сторонам. Интересного, впрочем, было мало: вдоль улиц тянулись сплошные глинобитные заборы. Лишь изредка однообразие дувалов нарушали то мечеть в окружении стройных тополей, то чайхана под громадным раскидистым карагачом.

На окраине кишлака Джумабай остановился и оглянулся на Морозова. А когда тот подъехал, показал рукой на развалины мазанок.

— Басмачи, — пояснил он причины разрушений. — Могут спрятаться и стрелять.

Владимир Иванович еще в Ташкенте узнал, что басмачество в Фергане, почти уничтоженное как движение, все еще держится за счет мелких шаек. И весной оживает, обычно за счет вторжения басмачей из-за границы.

Конечно, сомнительно, чтобы мелкая шайка решилась устроить засаду на окраине крупного селения, но все же с возможностью опасности нельзя было не считаться. Владимир Иванович быстро окинул взглядом местность, убедился, что развалин не миновать, и тут же принял решение. По опыту гражданской войны он хорошо знал тактику бандитских засад.

— Джумабай и вы, Вера, поедете первыми, — распорядился он. — Бандиты обычно пропускают головных всадников, чтобы не обнаружить себя раньше времени. Однако на всякий случай держитесь так, чтобы вас заслонял верблюд. Двигайтесь быстро, но без спешки и остановитесь возле тех деревьев, — указал он рукой на группу старых шелковиц метрах в трехстах от кишлака. — Потом, по одному, двинемся мы — Рустам, Дима и я. Изготовить оружие к бою...

В отряде было два карабина и — у самого Морозова — револьвер. Дима и Рустам взяли оружие на изготовку, а Владимир Иванович расстегнул кобуру.

Джумабай и Вера, держа лошадей рядом с мерно шагающим верблюдом, двигались по пустынной дороге, огибая развалины. Стояла настороженная тишина. И уже когда всадники проехали полпути до спасительных деревьев, вдруг грянул винтовочный выстрел...

VIII

Представитель «Товарищества кавказских и туркестанских вин «Мелани» Мустафа Азизов и инженер Шиманский беседовали в задней комнате винной лавки. Комната служила конторой, и Азизов, худой узколицый мужчина, разговаривая, не забывал о делах. Вот и сейчас, углядев в окно непорядок, он неожиданно выбежал во двор, где находился склад и шла мелкооптовая торговля.

— Как разгружаешь, как разгружаешь, глупая твоя башка?! — закричал он. — Это тебе что — кегли?! Нашел себе игрушку!

Шиманский, прерванный на полуслове, не без удивления наблюдал за этой вспышкой гнева, которая показалась ему наигранной.

— Не думаю, чтобы здешние туземцы знали, что такое кегли, — заметил он с улыбкой, когда Азизов вернулся.

Азизов не успел ответить: во внутреннюю дверь просунулась стриженая голова подростка, который помогал отцу торговать в лавке.

— Мустафа Азизович, — сказал он, — отец говорит — кахетинское кончается...

— Хорошо, возьмите бочку на складе, — распорядился Азизов.

— Может быть, мы в другое время поговорим? — нерешительно заметил Шиманский. — Или в другом месте?

— Зачем? — возразил Азизов. — Не надо таиться, и вас никто не заподозрит.

Шиманский пожал плечами.

— Значит, — спокойно продолжал Азизов, — инженер Смирнов отрицает, что он выкрал ценные бумаги из архива окружного горного управления, а на угрозу выдать его в свою очередь ответил угрозой.

— Так, — подтвердил Шиманский. — А этот Цуханов не мог ошибиться?

— Нет, — бросил Азизов. — Далее, инженер Смирнов знает или догадывается о случаях вредительства на промыслах, но до сих пор не донес властям?

— Так, — снова подтвердил Шиманский. — Не донес, но может донести.

— Сомневаюсь, — возразил Азизов. — Он теперь знает, что, если вас арестуют, на него самого немедленно поступит донос в ГПУ. Так что вы де́ржите друг друга за руки.

— О матерь божия, — развел руками Шиманский. — Хорошенькое положение.

— А если он не донес раньше, — продолжал рассуждать Азизов, — то значит, что он, по крайней мере, не друг Советской власти.

— Боюсь, что и не враг, — сказал Шиманский. — Как это говорят, нейтрал...

— Вот и надо позаботиться, чтобы он перешел на нашу сторону, — хлопнул ладонью по столу Азизов. — Смирнова пока не трогайте и ведите себя так, словно ничего не случилось... Идите через двор, попрощаемся на крыльце.

Шиманский поднялся, подхватив с пола небольшой плоский бочонок с вином. Азизов поспешил вперед и, разыгрывая радушного хозяина, проводил гостя до ворот.

Азизов жил в глубине двора в небольшом домике и при желании мог выходить либо через ворота на улицу, либо через заднюю дверь в переулок. Уже стемнело, когда, закрыв ставни и заперев дверь, он спустился с крылечка и зашагал по переулку. Луна, покровительница правоверных, еще не взошла, и он шел, мягко постукивая тростью и внимательно вглядываясь в зыбкие тени у заборов. И вряд ли кто признал бы теперь в этом солидном торговце того самого уйгура, который еще недавно ждал своей участи на советском пограничном посту. А через полчаса он сидел на айване в состоятельном доме. Керосиновая лампа на резном столбе освещала стеганые одеяла и ковровые подушки, высвечивала из темноты молодые побеги винограда. Повернувшись к свету, Азизов негромко читал: «Бытие всех народов, благосостояние стран, благополучие всех людей в мире зависят от земледелия.

Вот почему Советское государство, стремясь к улучшению жизни населения, благоустройству страны и развитию народного хозяйства, должно провести земельную реформу, дабы каждый мог приложить к земле свой личный труд.

Земли, пустующие или оставленные их владельцами, а равно излишки земли, находящиеся у отдельных лиц, подлежат изъятию и передаче тем гражданам, которые пожелают обрабатывать их своим личным трудом, уплачивая все налоги и повинности Советскому государству.

Это, с точки зрения шариата, признается вполне допустимым и справедливым.

Мулла Ибрагим Закиров».

Мулла Закиров, который внимательно слушал свое обращение к верующим, словно проверяя, как оно звучит, слегка кивнул головой. Все правильно...

Азизов сложил бумагу, сунул ее в карман и сухо заметил:

— Почтенные люди не поблагодарят вас за этот ривоят.

— Почтенным людям следует понять, — прикрыл веки старик, — что это неизбежно. Советская власть уже приняла декрет о земельно-водной реформе и начала проводить его в жизнь. И надо не враждовать с властью, а сотрудничать.

— Ваш уважаемый брат за границей придерживается иного мнения, — возразил Азизов.

— Мой уважаемый брат заблуждается, — невозмутимо ответил старик.

— Но ваш уважаемый брат мог бы вам напомнить, — продолжал Азизов, — что вы также призывали к покорности белому царю и его наместнику в Туркестане.

— Такова была воля аллаха, — привычно ответил старик.

— Значит, всякая власть от бога? — неприязненно усмехнулся Азизов.

Старик не счел нужным ответить, и Азизов отступил. Приходилось считаться с влиянием, которое оказывал на верующих этот человек.

— Я вас понимаю, — сказал Азизов, — вы хотите приспособиться, выжить. Но как, спрашивается, приспособиться к власти, которая хочет уничтожить частную собственность? Сегодня она, по ее словам, отбирает излишки земли и скота, а завтра, если ее не остановить, заберет всю землю до последнего танапа и весь скот до последнего быка. Разве мусульмане не вправе защищать свое добро от грабителей?

— Это слова не мудрости, а отчаяния, — покачал головой старик. — Разве у почтенных людей есть сила, чтобы защищать свое добро?

— Между прочим, это касается и вакуфов, — напомнил Азизов. — Церковные земли ведь тоже подлежат национализации. Или духовенству не жаль расставаться со своими богатствами?

— Они не принадлежали духовенству, а только находились в его временном распоряжении, — ответил старик. — Коран же гласит, что все люди равны перед аллахом и что все собранные людьми богатства должны быть потрачены на благо человека.

Теперь промолчал Азизов. Продолжать разговор в таком духе не имело смысла.

— Я сообщу почтенным людям ваши слова, — сказал он после молчания. — Ваш уважаемый брат просит разрешения использовать киргизов, которые пасут в горах ваши отары.

— Зачем мой уважаемый брат хочет использовать киргизов? — насторожился старик.

— Он собирается перегнать часть своих овец за границу, — пояснил Азизов. — Вот его талисман. — И он передал старику крупную вишневого цвета бусинку от четок.

— Это опасно, — с сомнением заметил старик, рассматривая арабскую вязь на боках бусинки.

— Жизнь на чужбине дорога́, — вставил Азизов, — а ваш брат не хочет бедствовать.

— Хорошо, я дам указание, — согласился старик. — Кто поедет в горы?

— Два надежных джигита, сыновья караванщика Ирназарова, — сказал Азизов. — Зовут их Хасан и Хусейн.

IX

Вера порывисто оглянулась и машинально натянула поводья, остановив лошадь. И осталась без прикрытия, потому что верблюд продолжал безучастно шагать по дороге. Джумабай отчаянно замахал ей рукой, и Вера, спохватившись, тронула лошадь. К счастью, больше никто не стрелял.

Они спешились за деревьями и стали ждать, настороженно поглядывая на развалины. Вскоре позади показался всадник. Он быстро проскакал по дороге и присоединился к Вере и Джумабаю. Это был Дима.

— Испугались? — весело спросил он, спрыгнув с лошади.

— Кто стрелял? — нетерпеливо перебила его Вера.

— Я стрелял, — признался Дима.

Оказывается, ему почудилось в развалинах подозрительное движение, и он для острастки послал туда пулю.

— Может, это была кошка или собака? — предположила Вера.

— Кто их знает, — пожал плечами Дима.

— Так бы и убил, — покачала головой Вера.

А Джумабай, как бы про себя, заметил:

— Суетливый джигит подобен козе...

Через несколько минут весь маленький отряд был в сборе и двинулся дальше в путь. За кишлаком пошли хлопковые поля, обсаженные тутовником вдоль арыков. Вскоре поля прекратились, и путешественники оказались среди голой местности, усыпанной галькой и щебнем. Это была самая настоящая пустыня.

— Вода есть — жизнь, воды нет — пустыня, — сказал Рустам Вере.

Дорога медленно стала подниматься на небольшой обнаженный увал.

— Адыры, — заметил Рустам, показывая на безотрадные холмы.

Стали попадаться и солончаки.

— Шайтан плакал, — ввязался в разговор Джумабай, тыча камчой в серые пятна соли. — Душа праведного человека не поймал и плакал. Тьфу, тьфу, тьфу!..

С одной из гряд перед всадниками открылся удивительный вид. Далеко впереди расстилался новый оазис, чья темная зелень порождала иллюзию моря. А за оазисом на горизонте блестели вечные снега Алая.

После двух часов пути стали встречаться тополя, которые вскоре двумя шеренгами выстроились вдоль дороги. Так в тени высоких тополей, чьи кроны сходились над головой, путешественники вступили на улицы большого кишлака Мархамат.

— Начальник! — позвал Джумабай Морозова. — Здесь ошхана, начальник. Надо кушать, отдыхать.

Владимир Иванович согласно кивнул головой, и спустя несколько минут они уже сидели в придорожной ошхане. Джумабай сам договорился с хозяином и теперь, довольный, восседал на супе^[3].

Сначала, как положено, пили чай из пиал, закусывая сушеным урюком. Потом мальчик, сын хозяина, принес самсу. Затем подали чучвару. А когда уже все насытились, появился большой ляган плова, такого аппетитного, что просто нельзя было не отведать.

Потом снова пили чай, а Джумабай доедал остатки плова. Его толстые губы лоснились от бараньего жира.

— Эй, Джумабай, болды, болды! — с улыбкой заметил Рустам. — Полному желудку кошмары снятся.

— Э, зачем хватит? — отмахнулся Джумабай. И подмигнул. — Бесплатное вино и казий пьет.

Он доел весь плов, со вкусом обсосал кости, осушил большой чайник чая и лишь после этого поднялся с места, не забыв завернуть остатки лепешек в поясной платок. Его узкие глазки жмурились в сытой истоме. Владимир Иванович попросил Рустама присматривать за ним, чтобы Джумабай, чего доброго, не заснул в пути и не свалился с лошади.

За кишлаком вновь пошли поля и сады. Дехкане на полях провожали глазами кавалькаду всадников. Джумабай перекликнулся с одним из них и пояснил спутникам:

— Хлопок окучивают.

Но вот дорога разошлась с арыком и повернула в горы. Теперь она стала теснее и петляла среди холмов.

— Станция будет, — указал вверх по дороге Джумабай. — Там надо ночевать.

— Какая станция? — не понял Владимир Иванович.

— Санитарная станция, — пояснил Рустам. — Она должна быть здесь, в горах.

— Это здорово, — одобрил Владимир Иванович. — Значит, там лечат местное население?

— Нет, — покачал головой Рустам, — это старая станция, для русских. Там при царе лечили военных, больных малярией.

— Да, старая станция, — подтвердил Джумабай. — Никого нет. Окна-двери тоже нет. Хорошее место...

Дорога вывела путешественников на перевал. Местность снова изменилась. С перевала открылся вид на долину реки Араван, покрытую абрикосовыми садами. Вместо узбекских кишлаков с садами, обнесенными дувалами, виднелись отдельные скопления киргизских домиков, стоящих открыто, без ограды.

Владимир Иванович с профессиональным интересом рассматривал напластования горных пород, местами обнажившихся на склонах холмов. Встречались и обнажения мрачных, черных скал, которые свидетельствовали о том, что некогда здесь происходили излияния вулканической лавы.

Дорога спустилась к горной реке. По шаткому мостику всадники переправились на противоположный берег. Путь их лежал на обширное плато, на окраине которого высился скалистый гребень, круто обрывавшийся к реке.

Перед путешественниками расстилался зеленый ковер трав, на котором краснели маки и желтели тюльпаны.

— Как красиво! — восхитилась Вера.

Рустам свернул коня с тропы и вскоре догнал отряд, прижимая к груди охапку цветов.

— Только они не пахнут, — сказал он виновато, передавая их Вере.

— Спасибо, чудесные цветы! — отозвалась она.

Она бросила поводья и стала на ходу составлять букет.

Вечерело, когда небольшой отряд подъехал к бывшей санитарной станции, расположившейся у подножия гребня. Три европейских домика, некогда белые, а теперь потемневшие и обшарпанные, зияли пустыми проемами окон и дверей.

Знакомая за годы войны картина, подумал Владимир Иванович. Все, что можно было снять или выломать, сняли и унесли. Что нельзя — побили и поломали. Вон, даже котлы в летней кухне вывернули. Впрочем, их, наверное, прежде всего утащили...

— Ну что ж, — сказал он бодро, — славное место. Для экспедиции главное — три вещи: вода, дрова, трава. Все это здесь есть. Значит, живем...

Место и в самом деле было удобным. Рядом с домиками протекал ручей, а за ними раскинулся заброшенный сад. От подножия гребня открывался просторный вид и на плато, и на долину реки, начинавшую погружаться в сумерки. С гор дул прохладный ветерок.

— Там — мерзость запустения, — заявила Вера, успевшая облазить домики. — Но зато я прочла стихи на стенах. Вот, переписала:

— Ну, это так себе, — оценила она. — А вот лучше:

— Все мило, — повторила Вера, раскинув руки. И сцепила пальцы на затылке. — И зачем только люди воюют?

— Правда, зачем? — отозвался Владимир Иванович, который с улыбкой слушал Веру. — Мы, например, сейчас будем заниматься самыми мирными делами — чай кипятить, кашу варить. Джумабай, помоги Вере Сергеевне!

Вечером, когда после ужина все сидели вокруг костра, Владимир Иванович поднял свою кружку с чаем.

— Ну, за первую ночевку в «поле», — сказал он не без торжественности. — Завтра открываем полевой сезон. Как говорил великий Ломоносов, «минералы и руды сами на двор не придут, требуют глаз и рук для своего прииска». За удачные поиски!

X

Марал Исаич Духовный признавал Советскую власть и большевиков. Он только хотел, чтобы новая власть не мешала ему разбогатеть. Ну, пусть не так, как покойный миллионер Аристотель Мавридис, но чтобы жить по меньшей мере в довольстве и почете.

Марал Исаич очень хотел выбиться в люди, да все никак не удавалось. Коммерческими талантами, что ли, его судьба обделила? А как он только ни старался. Вот взялся, например, выпускать искусственные кокосовые пуговицы, но не прошло и полгода, как пришлось давать в газете жалкое объявление: «За отъездом продам на полн. ходу куст. произ. искусст. кокос. пуговиц. Сбыт обеспечен, раб. легкая, даже для подростка».

Попытался он было торговать вином, но где же ему было конкурировать с «Мелани», да и Советская власть прямо-таки давила налогами. От огорчения и чтобы излить душу, пристрастился Марал Исаич писать письма в газету. И сейчас, макая перо в жидкие чернила, он быстро писал в школьной тетрадке:

«Нижеизложенное прошу поместить в вашей уважаемой газете полностью, потому что это говорится в интересах существующего порядка и власти.

Революционный переворот, — торопился высказаться Марал Исаич, — провалил мощное российское самодержавие и капитализм, и кучка смельчаков, большевиков-коммунистов, взяла в свои руки судьбы страны, ныне Союзной Сов. Соц. Республики.

Стремясь устранить позорную разную жизнь и устроить ровную достойную жизнь, и вот, для передышки, с одной стороны, и для восстановления народного хозяйства, с другой, создали новую экономическую политику, по которой и дали свободу частному капиталу. И по этой свободе появились разные частные предприниматели, которые доныне продолжаются.

Во всяком деле задачи, лозунги, проблемы тогда решаются удачно, когда эти задачи, лозунги, проблемы ведутся, урегулируются разумно и справедливо. А если эти разумности и справедливость отсутствуют, то все эти вопросы будут хромать».

Марал Исаич сделал паузу и приступил к сути дела:

«Ферганский финансовый отдел по примеру прежних лет наложил на лавочников и торговцев разные налоги, как-то: уравнительные, подоходные и какую-то совокупность доходов. В виду высокомерности налогов, платильщики подали жалобу, которая рассматривалась в областном финансовом отделе. В числе таковых подал жалобу и я. Через несколько дней после этого прихожу узнавать результаты своей жалобы. И не возмутительно ли! Налоговый отдел совместно с председателем налоговой комиссии заявляет, что в жалобе отказано.

Спрашиваю основание в отказе. Но, как налоговый отдел лицо с очками, то он без всяких стеснений и с позорным жестом заявляет: «Мы вам не верим, чтобы вы прислали все счета».

Эти жалкие элементы слышали, что частного торговца нужно жать, а не в состоянии понимать, что раз государство нуждается в частном капитале, то такое несправедливое и несознательное действие является вредным, а не полезным для государства. Центр СССР и руководители отлично понимают, что в конце концов этот скопленный частный капитал никуда не денется, а останется в собственности народной кассы.

Но, оказывается, участвующий в областной налоговой комиссии помощник инспектора с целью держит такую тактику для возбуждения народного мнения. Он ведь бывший офицер и, вероятно, у него является иллюзия к прошлому...»

Долго писал Марал Исаич. Он очнулся, только когда кончилась тетрадка. Марал Исаич перечитал написанное и остался доволен своей декларацией. Теперь надо было отправляться по делам. Марал Исаич подтянул штаны до самой груди, подпоясал толстовку шелковым шнурком, свернул тетрадь в трубочку, подхватил палку для защиты от собак и вышел из дому.

Он снова горел с торговыми начинаниями и поэтому несколько дней назад обратился к «Мелани» с просьбой о помощи и покровительстве, обещая взамен торговать вином только этого товарищества. Новый представитель товарищества Азизов обещал подумать, и вот теперь Марал Исаич шел к нему за ответом. А тетрадку он захватил с дипломатической целью: показать, как он, Марал Исаич, печется о нуждах частной торговли.

Азизов, занятый своими делами, едва кивнул ему головой. Такое начало не предвещало ничего хорошего, и оробевший Марал Исаич скромно присел на стул напротив двери. Но неудачно, потому что Азизов, громко перекликавшийся с грузчиками во дворе, каждый раз должен был смотреть как бы сквозь Марала Исаича, что выводило торговца из себя. Маралу Исаичу бы подвинуться в сторону, но он словно окостенел, пока зашедший со склада приказчик не бросил ему довольно бесцеремонно:

— Позвольте!

Марал Исаич подхватил стул под сиденье и, приподнявшись, переместился вместе с ним к столу. Но и теперь Азизов не спешил обратить на него внимание. Тогда Марал Исаич выбрал момент и торопливо протянул ему свою тетрадку.

— Вот, написал в газету.

— Это что, — вскинул голову Азизов, — на нас жалуетесь?

— Никак нет, — оторопел Марал Исаич. — Вообще... На утеснение торговли.

Азизов с тем же недовольным видом выдернул у него тетрадку и начал читать.

— Это что, — спустя минуту ткнул он пальцем в тетрадку, — историческая часть?

— Преамбуло, — с готовностью уточнил Марал Исаич.

Азизов глянул на него, но ничего не сказал и продолжал читать.

— Не напечатают, — отрезал он, бросая тетрадку на стол.

— Должны, — тихо, но твердо молвил Марал Исаич. — Здесь строки вопиют.

— А я говорю: не напечатают! — повысил голос Азизов. — Мало ли кому вздумается написать в газету. Торговать надо уметь, любезный. Торговать, а не обманывать.

— То есть как? — вскинулся Марал Исаич.

— А вот так, — осадил его Азизов. — Мы проверили вина, которыми вы торгуете. Это черт знает что! Ваши кахетинское, рислинг, шуварганы даже близко не лежали с настоящими винами. Это просто пойло, уксус, а не вино. Дешево хотите разбогатеть, почтенный. Нет, мы не можем доверить вам торговать своими винами. Так что никакого кредита... — И он снова уткнулся в счета.

— Что же мне делать? — упавшим голосом пробормотал Марал Исаич.

Это был конец, разорение. Он уже видел в газете унизительное объявление о публичной распродаже своего имущества.

— Лавку, пожалуй, мы можем у вас выкупить, — великодушно предложил Азизов. — Ну, а вам — идти и честно трудиться.

— Работать по найму? — с негодованием выпрямился Марал Исаич.

— Как хотите, — пожал плечами Азизов, — никто вас не неволит.

— Оставьте меня в лавке хоть сидельцем, — попросил Марал Исаич. — Я же вас не обокру...

Марал Исаич хотел сказать «не обокраду», но голос у него прервался.

— Нет, нет, нет, — неумолимо ответил Азизов. — О торговле вы лучше забудьте.

— Куда же мне идти? — уныло спросил Марал Исаич. — На биржу труда?

— Может, у вас найдется местечко, Лев Станиславович? — осведомился Азизов.

Шиманский, который зашел во время разговора и от нечего делать листал тетрадку Марала Исаича, пожалплечами:

— Какое же у нас может быть место, Мустафа Азизович? В управлении вакансий нет, а на промыслы пан лавочник сам не пойдет.

— Я мог бы заниматься развозной торговлей, — с надеждой предложил Марал Исаич.

— Он опять о торговле, — шумно вздохнул Азизов.

— А что, гражданин любит ездить? — заинтересовался Шиманский.

— Я готов, — подтянулся Марал Исаич.

— Лев Станиславович, если у вас есть возможность, устройте человека, — в свою очередь попросил Азизов. — Но только, пожалуйста, без купли-продажи.

— Послушайте, — сказал Шиманский, — я сейчас перелистал ваше сочинение, и мне оно очень понравилось. С большим чувством написано. Видно, что вы владеете пером. И слог, и красноречие... А кроме того, вы образованный человек. Так почему бы вам не понести знания в народ?

— Простите, не уяснил субъективного интереса относительно направления вашей агитации, — признался польщенный Марал Исаич.

— Это значит, — пояснил Шиманский, — что вам надо стать лектором по линии Наркомпроса. У меня есть знакомый в наробразе, который может вас устроить. Правда, лекции придется читать преимущественно в сельской местности.

— Это хорошо, — оживился Азизов. — Мы могли бы попутно давать уважаемому лектору небольшие коммерческие поручения. Разумеется, на комиссионных началах...

— Чтобы признаться, я согласен, — с достоинством произнес Марал Исаич. — Мне всегда было антисимпатичным глубокое невежество масс.

— Вот и несите, так сказать, светоч, — напутствовал его Шиманский. В глазах его прыгали лукавые искорки. — Зайдите завтра... — он назвал адрес, и они обменялись рукопожатием.

XI

— Удивительно, — сказала Вера, — как река смогла пробить себе такое глубокое ущелье? Ведь на дно его даже в полдень не проникают солнечные лучи.

— Да, пожалуй, больше трехсот метров будет глубина, — отозвался Дима.

Все эти дни они исследовали окрестности вокруг санитарной станции и каждый вечер приносили домой рюкзаки, полные камней и минералов. А сегодня днем впервые прошли по узкому ущелью реки Араван, поразившему их своим мрачным величием. Казалось чрезвычайно заманчивым изучить стены этого ущелья, которые представляли собой замечательный естественный разрез всей гряды. Однако крутые скалистые склоны выглядели почти неприступными.

Впрочем, Дима, который как зачарованный смотрел на ущелье, вызвался было взобраться по его обрывистой стене, но Владимир Иванович воспротивился этой затее.

— Нет, — заявил он, — здесь опасность выше разумного риска, и без специальной подготовки и снаряжения лучше не пытаться...

Тем не менее мысли всех невольно возвращались к ущелью, и когда Вера вечером, после ужина, завела об этом разговор, ее оживленно поддержали.

— Ну что ж, попробуем представить, — сказал Владимир Иванович. Он посмотрел на своих товарищей, которые при свете костра помогали ему разбирать образцы. — В давние геологические времена вся эта местность, очевидно, представляла собой ровное плато, в состав которого входили известняки нашего гребня. Плато было слабо наклонено к северу, так что воды, спускавшиеся с южных гор, текли в меридиональном направлении. Между тем плато, в связи с процессами горообразования, медленно поднималось, и воды врезались в него все глубже и глубже. Так постепенно «пропиливалась» долина реки Араван. Ну а впоследствии, когда воды реки проработали себе достаточно глубокое ложе, начался интенсивный размыв бортов долины, особенно в тех местах, где она сложена из более мягких пород. Таким образом обнажился известковый гребень, зажатый с севера и юга легко размываемыми сланцами.

Наглядная картина, нарисованная Морозовым, произвела на всех впечатление, но в особенности на Рустама.

— Я тоже хочу все знать, как вы, Владимир Иванович, — сказал он.

— Ну, я не знаю и сотой доли того, что известно науке, — улыбнулся Владимир Иванович. — Но разбираться в геологических явлениях, конечно, необходимо.

— Владимир Иванович, а как вы стали геологом? — спросила Вера.

— Очень просто — мальчишкой заинтересовался щебнем на железнодорожном полотне, — отозвался он. — Я принес домой горсть камней, и отец, путейский инженер, стал показывать мне каждый минерал: листочки слюды, прозрачные кристаллы кварца, кубики полевого шпата. С этого урока минералогии и началось мое увлечение камнями, а потом, естественно, и геологией...

Недалекий жалобный плач заставил всех на мгновение примолкнуть.

— Господи, — с болезненной гримасой сказала Вера, — никак не могу привыкнуть, что это шакалы. Все кажется, что это ребеночек плачет, просит о помощи...

С шакалами и произошла под утро забавная история. На рассвете Джумабай, который не любил спать в палатке, а предпочитал ночевать у догорающего костра, вдруг разбудил всех своими криками и проклятиями. Когда Морозов первым выскочил из палатки и подбежал к потухшему костру, он увидел Джумабая с сапогами в руках. Как рассказал сконфуженный Джумабай, он проснулся от легкого шороха у своих ног, приподнялся и увидел, как две небольшие тени метнулись в темноту. Мгновенно сообразив, в чем дело, он с воплями бросился вдогонку, и испуганные шакалы бросили украденные было сапоги.

— Какой нахальный чикалка^[4], — бормотал Джумабай, ощупывая голенища, — совсем людей не боится.

После этого происшествия спать уже не ложились, а решили пораньше выйти в путь.

В этот день Владимир Иванович и Вера решили обследовать часть плато, изрезанную глубокими оврагами, впадающими в речную долину, Рустаму поручили собрать образцы пород у подножия гребня, а Дима вызвался сходить на разведку вверх по ущелью. И только Джумабай, который занимался хозяйством отряда, остался в лагере.

И вот, выбираясь из одного такого оврага, Владимир Иванович и Вера вдруг увидели Джумабая верхом на лошади. В поводу он вел серого коня начальника экспедиции. Очевидно, случилось нечто необычное, и оба поспешили ему навстречу. А когда приблизились, Джумабай озабоченно крикнул:

— Начальник, Дима скала полез! Вот, письмо оставил...

— Я так и знал, — побледнел Владимир Иванович, прочитав записку.

Он решил, что они с Джумабаем сейчас же двинутся в ущелье, а Вера пусть возвращается домой. Ведя коней в поводу, они осторожно спустились вниз по размытому склону оврага, затем по его дну выбрались в долину реки и вдоль берега поскакали к ущелью. По дороге Джумабай рассказал, что перед обедом стал прибирать в палатках и нашел записку...

Каньон надвинулся на всадников крутыми сумрачными склонами. Каменистая тропа тянулась по уступам метрах в пятидесяти над ревущей водой, а выше ее на сотни метров громоздились скалы. Всадники шагом ехали по тропе, внимательно оглядывая стенки ущелья, особенно там, где появлялась хоть малейшая возможность взобраться наверх. Так добрались они почти до середины каньона, когда Морозов, едущий первым, увидел сначала один, а затем и другой ботинки Димы.

Они спешились. Владимир Иванович остался на месте, а Джумабая послал вперед, чтобы он прошел еще метров сто и вернулся. Склон здесь был наиболее пологим из всех мест, что они проехали, и, вероятно, Дима заранее наметил его для подъема на гребень.

Ощупывая глазами каждую трещину в скале и каждый кустик в расселинах, Владимир Иванович добрался взглядом до более крутого и открытого участка, но не обнаружил никаких следов пребывания там человека. За этим участком склон снова становился более пологим и постепенно скрывался из глаз.

Вернулся Джумабай. В одной руке он держал геологический молоток, а в другой нес брезентовую сумку, куда Дима обычно складывал свое полевое снаряжение: горный компас, записную книжку, зубило и мешочки для образцов. Все это было на месте, только у компаса разбилось стекло и погнулась ось под магнитной стрелкой.

Теперь можно было мысленно восстановить маршрут Диминого восхождения. Очевидно, он взбирался на скалы, постепенно сдвигаясь вверх по ущелью. Сначала в трудном месте сбросил вниз башмаки, потом тяжелый молоток и, наконец, перед отвесным участком, и брезентовую сумку. А дальше Дима либо преодолел этот участок и выбрался на более пологое место, либо сорвался и упал в бурные воды реки.

Высказав эти соображения Джумабаю, потрясенный Владимир Иванович заявил, что теперь сам попробует взобраться на скалы. Он понимал, что затея его неразумна и что скорее всего он уже не встретит Диму на этих склонах. Однако Морозов просто не мог вернуться в лагерь, не предприняв последней попытки спасти товарища.

Опоясавшись веревкой, он осторожно стал подниматься вверх по склону, повторяя предполагаемый путь Димы. С большим трудом он преодолел первые сто метров до того места, где склон становился крутым и голым. Владимир Иванович попробовал все же продвинуться дальше, но вскоре цепляться стало не за что, и он ясно осознал, что если будет упорствовать, то непременно сорвется в пропасть. И тогда он спустился к Джумабаю.

Делать нечего, надо было возвращаться в лагерь. Выбравшись из ущелья, Владимир Иванович и Джумабай спустились на несколько километров вниз по реке, в надежде найти хотя бы тело Димы, быть может, застрявшее между камней или выброшенное на берег. Но ничего не обнаружили и, подавленные, повернули домой.

Вера, увидев их одних, разрыдалась и убежала в палатку.

До глубокой ночи они сидели у костра, тихо переговаривались и вспоминали Диму, которого успели полюбить.

XII

Инженер Смирнов неожиданно получил письмо от дочери. Вечером нашел в почтовом ящике вместе с газетами. И хотя письмо было явно подметным, без почтовых штемпелей, он не сомневался, что оно от Елены и написано ее рукой.

Она писала, что после Маньчжурии и скитаний по разным странам они с мужем перебрались во Францию и осели в Париже. Впрочем, «осели» не то слово, потому что в Париже они тоже чужие и их ничто с этим городом не связывает. Только пусть он, пожалуйста, не вспоминает Париж своей молодости, потому что с тех пор все изменилось: и люди, и сам город. Теперь он полон автомобилей, а место богатых русских заняли богатые американцы.

Он приезжал в Париж состоятельным человеком, и за его франки его встречали с парадного входа поклонами и улыбками. А они попали в Париж с черного хода, где рассыпана угольная крошка и валяются капустные листья. Он даже не представляет, как беспощадны французские буржуа к беднякам, да еще и эмигрантам.

Серж перепробовал разные занятия, был даже шофером такси, но таких, как он, господ офицеров, в Париже тысячи, и они отбивают друг у друга кусок хлеба. Серж говорит, что если бы был помоложе и один, то пошел бы в Иностранный легион.

Дети растут ни русскими, ни французами, и она боится, что они вырастут просто сыновьями бедняков, детьми из предместья.

Тяжело жить на чужбине, но и в России, говорят, не легче. О России здесь ходят бог знает какие слухи, и газеты пишут всякие ужасы. Притом же Серж так много послужил белому движению, что большевики его, конечно, не простят. Он шутит, что скорее предпочтет Кайенну, чем Сибирь...

Это было сумбурное и отчаянное письмо человека, который получил возможность выговориться без стеснения. В конце она просила о помощи и писала, что если отец может помочь, то пусть это сделает через известных ему добрых друзей.

С тяжелым чувством прочитал инженер это письмо. Дочь и внуки, которых он почти не знал, в сущности, было все, что оставалось для него дорогого на земле. И он хотел помочь дочери, тем более, что часть своего состояния ему все же удалось сберечь. Сразу после Февральской революции он начал понемногу ликвидировать свои дела и на всякий случай скупать золото и драгоценности, так что Октябрь и национализация не застали его врасплох.

Не составляло большого труда превратить долю этих сокровищ в валюту, однако передать деньги можно было только через «добрых друзей». А Смирнова возмущала и коробила сама мысль, что тем самым он добровольно попадет в приготовленную для него ловушку.

Он прекрасно понимал, что вся эта история с письмом подстроена и что если он откликнется на отчаянный призыв дочери, то от него, без сомнения, потребуют плату за услугу. И вряд ли удастся отделаться разовой платой. На этот путь только стоит ступить...

Больше всего Смирнов хотел, чтобы его оставили в покое. Прожить остаток жизни вместе с дочерью и внуками, чтобы родная рука закрыла ему глаза, — вот, пожалуй, и все, что желал теперь старый инженер. К новой власти он готов был относиться лояльно, ну а в возвращение старого строя просто не верил.

Правда, оставалась слабая надежда на перерождение самой Советской власти. Слухи о концессиях, об иностранном капитале, возникшие с началом новой экономической политики, взбудоражили было старого инженера. Вот когда пригодились бы материалы из архива, которые, как полагал сам Смирнов, он спас от гибели. Однако ни с концессиями, ни с арендой горнопромышленных предприятий ничего не вышло, и он с сожалением отказался от надежды вновь открыть собственное дело.

Он думал, что смирился и успокоился. Однако, когда к нему пришли из экспедиции и попросили помочь, чувство собственника, чувство владельца вспыхнуло в нем с новой силой. Ведь соглашение со Стрешневым на самом деле было подписано, и только война помешала начать разработку месторождения. И хотя Смирнов в душе чувствовал, что все эти бумаги лично ему вряд ли пригодятся, расстаться с ними он не нашел сил.

И уж менее всего он хотел, чтобы материалы из архива попали в руки Шиманского и тех, кто за ним стоял. Эти господа безнадежно проиграли Россию еще в семнадцатом году, а банкротов старый инженер презирал.

И все же именно с этой компанией ему надо было вести дела, и, как человек действия, Смирнов на следующий же вечер отправился к Шиманскому. Лев Станиславович принял его с неизменной любезностью и пригласил гостя посидеть в духане. Они заняли отдельный столик в углу. Заказав шашлык и красное вино, Шиманский доверительно наклонился к собеседнику:

— Виктор Григорьевич, я весь внимание...

— Я получил письмо, — сказал Смирнов, не глядя на Шиманского, — в котором меня просят обратиться к так называемым добрым друзьям. Но прежде я хотел бы вас спросить: знаете ли вы, о чем это письмо и кем оно написано?

— Но, Виктор Григорьевич, — изумился Шиманский, — я, право, не читаю чужих писем.

— Тогда как же я узнаю, — невозмутимо продолжал Смирнов, — что именно вы — мой добрый друг?

— Ах, вот оно что, — засмеялся Шиманский, — вы меня проверяете. Да, да, да... Ну, хорошо, скажем так: письмо из Парижа от вашей дочери. Больше я ничего не знаю...

— В самом деле? — иронически покосился Смирнов.

— Клянусь девой Марией! — воздел глаза к потолку Шиманский.

— Добро, — согласился Смирнов. — В своем письме дочь просит меня о помощи. Что, положение эмиграции действительно такое тяжелое?

— Если верить нашей прессе... — улыбнулся Шиманский.

— Ладно, оставим, — сказал Смирнов. — Итак, я могу собрать некоторую сумму в валюте, а вы, то есть добрые друзья, беретесь передать эти деньги дочери?

— Так, — подтвердил Шиманский.

— Я, разумеется, не спрашиваю, как вы это сделаете, — продолжал Смирнов, — это меня не касается. Но две вещи я хотел бы знать заранее. Первое, какие гарантии я могу получить, что эти деньги действительно попадут в руки дочери?

— Мое честное слово, — невозмутимо ответил Шиманский.

— И это все? — поднял брови Смирнов. — Понятно, гарантий вы не даете. Ну что ж, глупо было бы с моей стороны требовать от вас расписку. Риск есть риск...

— Да вы не сомневайтесь, Виктор Григорьевич, — сказал Шиманский, — деньги ваши дочь получит раньше, чем вы думаете.

— Мне остается только поверить, — пожал плечами Смирнов. — Ну, допустим. Теперь второе: какую плату вы намерены с меня потребовать за эту услугу?

— Никакой, — ответил Шиманский.

— Простите, не понял? — отозвался Смирнов.

— Никакой, — безмятежно повторил Шиманский.

— Может быть, вы скажете, что помогать ближним — это наш христианский долг? — усмехнулся Смирнов. — Я вам не поверю.

— Не имею, что сказать, — развел руками Шиманский.

— Дело ваше, — заключил Смирнов, — я не намерен с вами торговаться. Тогда послушайте мои условия. Я уже стар, хочу оставить службу и поселиться на покое. Если вы поможете мне уговорить дочь вернуться в Россию, я готов передать вам интересующие вас материалы. Прошу вас так и сообщить...

— Слово в слово, — пообещал Шиманский. — С позволения коллеги, шашлык стынет. Духанщик божится, что из молодого барашка...

XIII

— Дима пришел! Дима вернулся!

Этот возглас Джумабая взбудоражил на рассвете весь лагерь. Голый по пояс и босиком, в ссадинах и запекшейся крови, Дима в изнеможении опустился возле потухшего костра. Джумабай усадил его на кошму, накинул на плечи свой халат. А через полчаса, обмывшись, переодевшись и утолив первый голод, Дима оживленно рассказывал:

— Сам не знаю, как я уцелел. Примерно на трети пути я попал в безвыходное положение. Передо мной простиралась почти отвесная стена, и я не видел возможности ни подняться наверх, ни спуститься вниз. Честное слово, оставалось только прыгнуть в пропасть: сил цепляться за выступы скалы у меня уже не оставалось. А она словно подталкивала меня: прыгай, лети...

И все же я решил не сдаваться. И полез наверх. Как мне удалось преодолеть этот участок, я просто не помню... Наконец я выбрался на более пологое место и только тогда почувствовал, как у меня дрожат руки и ноги. Пришлось долго отдыхать, прежде чем удалось прийти в себя. К счастью, таких отвесных скал больше не попадалось, и через несколько часов я все-таки взобрался на вершину.

Дух захватывало, когда я смотрел вниз. Даже не верилось, что я смог взобраться по этим кручам. Однако мне предстояло еще возвращаться кружным путем в лагерь, а это, поверьте, оказалось не легче, чем подниматься на скалы. Я шел весь вечер и всю ночь, и это была просто пытка — ступать в темноте по острым камням босыми ногами. В общем, никогда в жизни не стану в одиночку затевать такие восхождения. Я виноват, но вы уж простите: горы меня и так хорошенько проучили... Да, — вспомнил Дима, — когда я уже спускался вниз, я видел трех всадников. Двое из них были вооруженные мужчины, а третий, кажется, женщина. Я обрадовался и хотел им крикнуть, но они скрылись за скалой. Похоже, держали путь на юг, в сторону гор, и, если бы не женщина, я бы поручился, что это басмачи. Так что не знаю, может, мне и повезло, что я не успел их окликнуть...

— Ничего, — философски заметил Джумабай, — с коротким языком жизнь длиннее.

— Да, еще, — продолжал Дима. — По пути мне все же удалось раздобыть несколько образцов пород, в том числе и эти окаменелые ракушки. Я их извлек из пласта известняка.

И он протянул товарищам горсть мелких обломков, которые тут же с интересом разобрали.

— Находка действительно ценная, — подтвердил Владимир Иванович, внимательно рассматривая ракушку. — Теперь мы сможем ее препарировать и установить точный возраст пород, слагающих гребень. Но приблизительно можно сказать, что эта ракушка — типичный представитель древнего моря, раскинувшегося здесь в каменноугольный период. Иными словами, этому почтенному образцу должно быть не менее шестидесяти миллионов лет...

Через день утром отряд покинул санитарную станцию. Ни в одном из собранных образцов приборы не нашли даже следов радиоактивности, не удалось ее обнаружить и в воздухе, так что участники экспедиции без особого сожаления оставили эти места. Накануне вечером, обсуждая предстоящий маршрут, решили, что надо подняться вверх по реке в соседнюю долину и продолжить изучение местности по другую сторону хребта.

Знакомой уже тропой, пробитой в скалах, отряд двигался по ущелью. Стояла тишина, только внизу глухо ревела река. На перекатах она бурлила, как в котле, и поверхность реки была покрыта клочьями белой пены.

Владимир Иванович вначале беспокоился за верблюда, но животное так же равнодушно шагало с грузом по каменистой тропе, как раньше — по солончакам и траве, и он еще раз убедился в правильном выборе Джумабая. Верблюд действительно стоил двух, а то и трех лошадей.

Часа через полтора утомительного пути скалы, наконец, раздвинулись и тропа, словно с облегчением, нырнула к реке. Узкая речная долина постепенно становилась все шире, переходя в зеленые холмы. Джумабай, как обычно труси́вший впереди на своей лошадке, повернул в сторону видневшейся между холмами небольшой рощи, где находилось небольшое киргизское селение.

Первыми навстречу отряду выбежали собаки, на их лай высыпали дети, появились женщины. Не обращая на них внимания, Джумабай уверенно направил свою лошадь к самой большой сакле, расположенной в абрикосовом саду. Здесь жил элликбаши — старшина селения. Хозяин, пожилой киргиз, оказался дома и встретил гостей со степенным радушием. Лошадей расседлали, верблюда развьючили и отвели пастись, а гостей усадили на кошмы на возвышении перед саклей.

Вера, успевшая заглянуть в среднюю из трех дверей, сообщила, что такие же кошмы да ситцевые одеяла составляют все убранство комнаты. В углублениях стен стоит посуда, а на самих стенах висят халаты, старые ружья и сабли.

— Интересно, как в музее, — сообщила она.

Гостям принесли в кувшинах айран, в деревянных мисках каймак, лепешки, которые тут же разломили и разложили на чистых полотенцах. Ухаживали за ними молодые женщины, скуластые и краснощекие, в халатах, увешанных серебряными украшениями. Они были совсем не пугливы и с любопытством поглядывали на незнакомцев. И Джумабай, якобы помогая, уже затесался в их компанию, получая время от времени не слишком любезные тычки от киргизских дам за чересчур вольное обращение.

Подали чай, и к хозяину дома, который в знак уважения вышел к гостям в шелковом халате, присоединилось несколько стариков. Началась беседа, неторопливые расспросы о том, кто такие незнакомцы, куда направляются и что собираются делать в горах? Роль переводчика с важным видом выполнял Джумабай, а Рустам внимательно следил за ним, чтобы он, чего доброго, не заврался.

Во время беседы Владимир Иванович достал образец ферганита и спросил у киргизов, не видали ли они такого или подобного ему камня в горах? Минерал пошел по рукам, сопровождаемый пояснениями Джумабая. Рустам вдруг насторожился и, послушав минуты две, сердито вмешался в разговор.

— Э, э, э! — остановил он Джумабая, повышая тон на каждом междометии.

— В чем дело? — спросил Владимир Иванович.

— Сказки рассказывает, — сердито ответил Рустам. И пояснил, подбирая слова: — Говорит, что это волшебный камень, находится он в глубоких пещерах высоко в горах, а найти его можно по лучам света, которые в этом месте выходят из-под земли. Кто носит такой камень на шее, тот непобедим в бою. А если его укусит змея или скорпион, то стоит только приложить к этому месту камень — и сразу все пройдет. А если иметь такой камень и знать одно слово, то можно сделаться невидимым...

— Ну и ну, — покачал головой Владимир Иванович, невольно улыбаясь. — Джумабай, перестань выдумывать небылицы.

— Э, начальник, кто знает твой радий? — весело откликнулся Джумабай. — Ты говоришь про чудеса, и я говорю про чудеса...

Между тем минерал снова вернулся к хозяину дома. С почтением возвращая его Морозову, он сказал, что нет, такого камня они не встречали, хотя всю жизнь прожили в горах. Это, должно быть, очень редкий камень. А если им нужны пещеры, то здесь они есть, только все это маленькие пещеры, пустые. Но он знает одну глубокую пещеру, куда не спускался еще ни один человек. И если русские решатся в нее проникнуть, то он может их проводить.

XIV

— «Позавчера вечером на скупочный пункт Узхлопкома в кишлаке Кувасай совершено дерзкое нападение. Убиты все его сотрудники: заведующий пунктом Танташев, кассир Лейн, счетовод Гринберг, приемщик хлопка Булгаков, милиционер Исмаилов и охранник завода Шамсутдинов. Случайно уцелел лишь помощник приемщика Реутов, выезжавший по делам в Фергану. По предварительным данным, грабители взяли из кассы свыше 50 тысяч рублей. Тела тружеников, павших на своем посту, привезены в Фергану. Среди населения ходят слухи, что нападение совершено басмаческой шайкой Курбана-Али, спустившейся с гор. Прибывшие в кишлак старший инспектор Центророзыска т. Базаров и инспектор т. Егупов ведут расследование».

Азизов замолчал и стал бегло просматривать другие сообщения в газете. А собравшиеся в конторе заговорили, зашумели. Начались домыслы, предположения, догадки. Каким образом удалось застать всех врасплох, куда смотрели охранник и милиционер, откуда бандиты узнали, что в кассе есть деньги? Стали вспоминать другие случаи громких налетов, приводить примеры чудесного спасения людей. Каждому хотелось рассказать свою историю. Наконец Азизов, которому надоела болтовня, выпроводил всех из комнаты.

Остался лишь Марал Исаич. Он теперь служил «по ведомству Наркомпроса», как он всем заявлял, и был доволен, что имеет хотя и маленькое, но твердое содержание. Сейчас он собирался в первую поездку по кишлакам с лекцией о происхождении человека и был весьма озабочен своей просветительской миссией. А к Азизову зашел в надежде, что, может, выпадет ему какое-нибудь торговое поручение, а вместе с ним и комиссионные.

— Значит, едете? — спросил Азизов.

— Еду, — подтвердил Марал Исаич. И, кашлянув, добавил: — По линии культурного обслуживания трудящихся масс.

— А не боитесь? — поинтересовался Азизов, окинув взглядом тщедушную фигуру Марала Исаича.

— В двадцатом году я служил красным милиционером на собственной лошади, — гордо заявил Марал Исаич.

— Ну, тогда другое дело, — согласился Азизов. — Будете в кишлаках, везде узнавайте про виноградники. Нас интересует всё: размеры виноградников, молодые или старые посадки, сорта, средняя урожайность и виды на урожай в нынешнем сезоне, цены на местах, наличие вредителей. Словом, всё... Кроме того, будут поручения к нашим торговым партнерам. В кишлаке Кува найдете Исмаил-бека...

...На следующее утро наркомпросовский фургон, запряженный резвой лошадкой, катил по улицам Ферганы. На облучке сидел демобилизованный красноармеец Сидоров, он же киномеханик, а Марал Исаич, в панаме, натянутой до ушей, и с брезентовым портфелем под мышкой, бодро шагал рядом по тротуару.

В конюшне им было попытались сунуть в оглобли верблюда, но Марал Исаич поднял крик, что ни в коем случае не возьмет мерзкое животное. На них махнули рукой и даже позволили выбрать самую справную лошадь. И теперь Марал Исаич с удовольствием поглядывал и на сытую лошадку, и на фургон, выкрашенный свежей краской, как если бы они, вместе с Сидоровым, были его собственностью.

Когда кончились выложенные кирпичом тротуары и вдоль дороги потянулись пригородные сады, Марал Исаич решил наконец трудную для себя задачу: сесть ли ему вперед, к красноармейцу Сидорову, или назад, в раскрытые дверцы фургона. Как начальнику ему подобало бы ехать одному, но Марал Исаич все же выбрал общество и, заперев фургон, влез на облучок. Сидоров предложил ему закурить махорки, Марал Исаич, в свою очередь, протянул папироску собственной набивки — и завязался дорожный разговор...

Вечером они остановились возле чайханы в небольшом кишлаке, чьим просвещением Марал Исаич пренебрег, мирно переночевали в фургоне, а утром двинулись дальше в дорогу. Но теперь они уже ехали не одни, а в компании. Утром, когда пили чай, к ним подсел долговязый мужчина, смахивающий на татарина, и, расспросив, кто они и куда направляются, предложил вместе держать путь. Он сказал, что он и двое его товарищей — заготовители из центра, впервые в этих краях и им понадобятся совет и помощь сведущего человека. Само собой, доброе дело без награды не останется, и они готовы взять на свой счет все дорожные издержки.

При слове заготовители Марал Исаич оживился и пожелал узнать, что, собственно, собираются заготавливать товарищи из центра. Собеседник в свой черед осведомился, а с чем Маралу Исаичу приходилось иметь дело, и когда узнал, что он имеет отношение к крупным сделкам с виноградом, то обрадованно признался, что их тоже интересует виноград, но только сушеный.

Потом он представил двух своих спутников, людей на вид степенных и молчаливых, и сказал, что зовут их всех Иванов, Петров и Сидоров. Но когда Марал Исаич удивленно заметил, что теперь у них двое Сидоровых, он, рассмеявшись, поправился: не Сидоров, а Сергеев. Иванов, Петров и Сергеев.

Вещей у дорожных товарищей Марала Исаича оказалось немного, к тому же один из них, чтобы не обременять лошадь, постоянно шел пешком, так что лошадка продолжала путь с прежней скоростью. И в тот же день добрались до Кувы. В кишлаке Марал Исаич, прихватив брезентовый портфель, первым делом направился в Совет, где договорился о вечерней лекции. А когда вернулся к фургону, стоящему на базарной площади, обнаружил, что его спутников уже четверо. Четвертым оказался младший брат Иванова, только что прибывший из Москвы.

— Ничего, папаша, — похлопал его по плечу Иванов-старший, — если тяжело будет, мы тебе новую лошадку купим. А пока идем отдохнем в чайхане...

Красноармеец Сидоров, которому вынесли еду из чайханы, остался при лошади, а остальные расположились на помосте под навесом. Иванов-старший на угощение не скупился. Нашлась и водка. Впрочем, Марал Исаич, которого вечером ждала лекция, почти не пил. За чаем, когда все закурили, Иванов-старший со значительным видом наклонился к Маралу Исаичу.

— Слушай, папаша, — сказал он вполголоса, — стране нужна валюта. Золото, понимаешь? За золото американцы дадут нам станки и машины. Индустриализация, понимаешь? Так вот, но между нами, у нас есть задание — скупать золото у населения. Ты восточных людей лучше знаешь — помоги нам, папаша. Цену дадим хорошую. Да и сам в обиде не останешься...

Марал Исаич, слушая собеседника, понимающе кивал головой. Ну конечно, он с готовностью поможет перевести страну с отсталой колеи на передовые индустриальные рельсы. Он сейчас идет к Исмаил-беку, здешнему богатею, и там постарается все узнать.

Марал Исаич ушел озабоченный. Он вернулся только на закате и, разбудив дремавшего в фургоне Иванова-старшего, таинственно сообщил, что сам Исмаил-бек золотом не торгует, но свел его с одним стариком, бывшим ростовщиком, который за хорошую цену согласится продать три дюжины царских золотых монет. Старик этот уже приехал на ишаке и ждет его в чайхане.

Сделка состоялась здесь же, в комнатушке чайханщика. Перебрав все монеты и убедившись, что они настоящие, Иванов-старший, не торгуясь, выложил деньги. А кожаный кисет с золотом перекочевал в его вместительную полевую сумку.

— С удачной вас сделкой, — поздравил его Марал Исаич, скромно принимая заслуженные комиссионные.

Довольный, помахивая срезанным прутом, шел он вечером на лекцию о происхождении человека. На краю базарной площади, перед двумя ивами над арыком, где Сидоров уже натянул полотно, толпился празднично одетый народ. Все уже прослышали про кино и с нетерпением ждали редкостного зрелища — живых картинок на белом куске материи.

XV

Отряд остановился перед склоном горы, заросшим у подножия жестким кустарником. Старшина селения спешился и осторожно двинулся вдоль склона. Вслед за ним слезли с коней и участники экспедиции. Пройдя метров пятьдесят, старик замер и призывно помахал камчой.

Через минуту все стояли перед провалом в земле шириной в полтора-два метра. Он находился среди кустарника и был совершенно незаметен со стороны. За отверстием в земле начинался вертикальный колодец, очертания которого терялись в темноте. Вниз полетел камень. По далекому стуку можно было судить, что пещера имеет значительную глубину.

Дима вызвался тотчас спуститься в пещеру по веревке, но Владимир Иванович сказал, что в пещеру полезет он сам, а затем, если все будет нормально, спустится Рустам.

У входа в пещеру забили железный костыль с проушиной, сквозь которую продели веревку. Владимир Иванович обвязался веревкой, закрепив ее на груди альпинистским узлом, взял в руку лампу и начал спуск. Оставшиеся наверху сначала спускали его неровно, рывками, но скоро приноровились, и дело пошло на лад.

Ход становился все более крутым, почти отвесным, и Владимир Иванович вскоре почувствовал, что начинает срываться, несмотря на все попытки удержаться за стену. А ход между тем стал резко расширяться, превратившись в подземную полость, в которой Владимир Иванович и повис. Пришлось спускаться на весу, ощущая под ногами лишь темную пустоту. И неизвестно было, чем кончается этот подземный мешок: может быть, внизу дно, а может, вертикальный колодец. К счастью, когда, по предположению Морозова, веревка должна была кончиться, лампа осветила под ногами каменную осыпь.

Опустившись на слегка покатое дно пещеры, Владимир Иванович огляделся, но нигде свет лампы не достигал стен. Он отвязался и подергал веревку, которая тут же исчезла из глаз. А Владимир Иванович стал ждать Рустама.

Он заметил, как далеко вверху закрылось тенью входное отверстие. Тень исчезла, и через долгие минуты высоко в темноте возник трепетный огонек. Огонек медленно опускался, превращаясь в пламя и принимая очертания лампы. До дна оставалось метров десять, как вдруг раздался сдавленный крик и лампа стремительно полетела вниз.

Владимир Иванович бросился вперед и в последний момент успел схватить Рустама, повалившись вместе с ним на камни. Когда оба поднялись, Владимир Иванович первым делом осветил Рустама, который, к счастью, отделался легкими ушибами. Порывисто поблагодарив Морозова, он рассказал, что, очевидно, неправильно завязал узел, который под его тяжестью постепенно стал развязываться. Сам он заметил это, лишь когда веревка начала скользить у него под мышками. Инстинктивно он схватился одной рукой за веревку, но не вытерпел боли от трения, разжал пальцы и полетел вниз.

— Ну, хорошо, что все обошлось, — заключил Владимир Иванович. — Пора приступать к делу.

Они осторожно двинулись вниз по осыпи, переступая через камни и старательно вглядываясь перед собою в освещенное пространство. Светильник Рустама разбился при падении, и теперь приходилось довольствоваться одной лампой. Впрочем, у Владимира Ивановича была в запасе свеча. Шагов через десять они остановились.

— Нет, — решил Владимир Иванович, — это, очевидно, продольная ось пещеры. Нам надо свернуть вбок и добраться до ближайшей стены.

Они свернули направо и, действительно, шагов через пятьдесят подошли к стене пещеры. Взорам их открылась поразительная картина. Словно собранные в громадные букеты, камни излучали фантастический каскад красок.

— Что это?! — воскликнул пораженный Рустам.

— Это? — переспросил Владимир Иванович, поднимая лампу повыше. — Это мраморный оникс. Какие замечательные краски! Особенно рубиновые и янтарные. Да здесь спрятаны целые сокровища!

Он поднял с пола обломок оникса теплого янтарного цвета. В лучах фонаря он светился внутренним светом, переливаясь причудливыми узорами.

— А что из него можно делать? — спросил практичный Рустам.

— Из оникса? — отозвался Владимир Иванович. — Ювелирные изделия, сувениры... Прекрасный поделочный камень!

Они стали подниматься вдоль стены, шаг за шагом изучая ее поверхность и отбивая образцы. Почти всюду стенки пещеры были покрыты ониксом, но даже следов радиевой руды, к своему сожалению, они не обнаружили.

Постепенно они обогнули пещеру, и снова начали спускаться вниз по слабо наклоненному полу. В нижней части пещера заметно сужалась, пока наконец не перешла в расселину, перед которой они остановились. Владимиру Ивановичу, показалось, что он чувствует слабое дуновение воздуха. Он зажег свечу, и пламя ее действительно заколебалось.

— Здесь есть тяга, — заметил Морозов, — а значит, эта расселина связана с поверхностью. Я думаю, надо ее исследовать...

Не прошли и десяти шагов, как расселина превратилась в подземный ход с нависшим над головой сводом. Ход то расширялся так, что можно было раздвинуть локти, то сужался до того, что приходилось поворачиваться чуть ли не боком. В одном из таких мест Владимир Иванович заметил косые следы ударов о камень. Значит, здесь были люди и отнюдь не в доисторические времена. Судя по бороздам, били остроконечным металлическим орудием, возможно, киркой на укороченной рукоятке.

Теперь он быстрей пошел вперед, уверенный, что подземный ход выходит на поверхность. И верно, за одним из изгибов они увидели впереди дневной свет. Владимир Иванович погасил лампу и ускорил шаги. Перед самым выходом он обратил внимание на плоский предмет, лежащий поперек дороги. Владимир Иванович поднял его и ударом о стенку стряхнул с предмета пыль. Это оказалась старая ржавая сабля с обломанным клинком. Раздвинув ею ветки кустарника, загораживающие вход, Владимир Иванович первым выбрался на поверхность.

Они стояли на склоне глубокого заросшего оврага, по дну которого протекал ручей. По всем приметам, даже в сильные ливни вода не достигала входа в пещеру. Однако опасность, как отметил Морозов, грозила с другой стороны. С края оврага, прямо над входом, нависал громадный валун, и достаточно, вероятно, небольшой подвижки грунта, например, даже слабого землетрясения, чтобы он закрыл отверстие на склоне оврага. Поделившись этими соображениями с Рустамом, Владимир Иванович протянул ему обломок сабли.

— Об этом входе в пещеру знают или, во всяком случае, знали люди, — сказал он. — И саблю они, очевидно, не бросили, а намеренно положили у входа. Может быть, чтобы отпугивать злых духов?

— Нет, не духов, а змей, — пояснил Рустам. — Змея боится железа и никогда над ним не проползет.

— А, ну тогда надо положить на место, — заметил Владимир Иванович.

Они выбрались из оврага и огляделись. На холме метрах в трехстах они увидели пасущихся коней и стали подниматься по склону.

— Вот все удивятся, когда мы появимся, — засмеялся Рустам. — Давайте тихо подойдем...

Внезапное появление перед товарищами двух исследователей пещеры в самом деле вызвало смятение. Старшина селения пробормотал: «Вай, вай...» — и попятился, Дима вскочил с места, а Вера широко раскрыла глаза, Джумабай сразу не нашел слов, и лишь когда Владимир Иванович рассказал, как они разыскали новый выход из пещеры, удивленно заметил:

— Э, пошел сорняки полоть, а сам женился на хозяйской дочке...

XVI

В Куву повадились ездить «урусы» с разными чудны́ми штуками, вроде большого фонаря, от которого на белом полотне появляется картина. Первый раз они приехали еще в прошлом году. Показывали большие картины и объясняли дехканам, как надо опрыскивать виноградники. Дехкане попробовали — вышло хорошо. С тех пор, как только на улице появлялась арба с фонарем, не только взрослые, но и дети надевали новые халаты — готовились к «тамаше».

Так было и на этот раз. Приехала крытая арба. Первым ее увидел Азизбай и побежал прямехонько в чайхану — рассказывать.

Вечером на краю базарной площади, между двумя ивами, натянули урусы полотно. Перед ивами на кошмах, на берданах чинно ждали чудесного зрелища дехкане. Азизбай чувствовал себя героем: он раньше всех увидел арбу. Сидя впереди всех, он кивал головой знакомым, говорил, поворачиваясь к соседям:

— Наверное, об урюке будут говорить. Или о баранах...

Темнело. Вечер стлал на кишлак густые фиолетовые тени. По дворам, красные в синих сумерках, пылали костры. На крышах суетливо бегали женщины, прилаживаясь хоть издали посмотреть на картинки. Черноглазая детвора обступила фонарь и с благоговением наблюдала за таинственными действиями человека в гимнастерке, вертевшего разные ручки, отчего сноп света ложился то на полотно, то на стену соседней кибитки.

Наконец все было готово. У полотна с прутом в руках появился тощий урус. Из фонаря ударил на полотно сноп света, а потом появилась картина. Лекция началась.

— Дехкане! — сказал урус по-узбекски. — Вы знаете, откуда взялись вы, откуда взялись все люди на земле?

Дехкане молчали. Сулейман, их мулла, говорил им не раз, что людей сотворил «худо», то есть бог, но они хотели услышать и мнение уруса.

— Вы думаете, что вас сотворил худо? — продолжал урус. — Но это неправда. Сейчас я покажу вам, кем вы были раньше. Не вы сами, конечно, а деды дедов ваших предков...

На полотне вырос громадный волосатый маймун — обезьяна с длинными руками и оскаленными зубами.

— Э-э-э! — пронеслось в толпе.

— Дело говори! — крикнул Азизбай.

— Я говорю дело, — ответил урус.

— Врешь ты, — отозвался Азизбай. — Это твой дед был маймун, а мой нет.

— И твой, и мой, и всех людей... — начал было урус, но Азизбай не дал ему договорить.

Он выскочил вперед и замахал руками.

— Мой дед не маймун. Мой дед — мюрид ишана Кучкара. Я помню деда. На нем не было волос.

И, выхватив из рук уруса прут, Азизбай с размаху ткнул им в полотно, в живот маймуна. Толпа заволновалась. Закричали женщины с крыш.

Рослый урус, стоявший у фонаря, погасил свет. Стало темно. Из темноты слышались возбужденные голоса Азизбая и тощего уруса. А рослый, заслонив собою фонарь, показывал внушительный кулак мулле Сулейману, который с камнем в руке подбирался к аппарату.

— Только сунься, я тебе дам.

Дело уладил Икрам-ходжа, председатель Совета. Он унял Азизбая, прогнал муллу, а потом почтительно сказал тощему урусу:

— Ой, уртак! Иди, пожалуйста, домой! К нам приходи рассказывать, как баранов лечить, виноград лечить. Откуда произошел человек — не говори, не любим мы такой разговор... А сейчас уезжай домой. Вон твоя лошадь, твоя арба. Уезжай, пожалуйста...

Той же ночью «урусы» покинули кишлак.

Небо было еще темным, но восток уже начинал бледнеть, и звезды потеряли свою яркость. Скоро рассвет, а перед рассветом спится особенно крепко. Спал в фургоне боящийся ночных гадов Марал Исаич. Спал на попоне возле фургона красноармеец Сидоров. Спали вокруг тлеющего костра «заготовители», подложив под головы вещевые мешки.

Не спал только Петр Реутов. Приподняв голову, он настороженно вслушивался в предрассветную тишину. С некоторого момента ему начали чудиться неясные, приглушенные звуки, словно к костру осторожно подбирались люди. Он чутко поворачивал голову на каждый шорох, и вскоре ему стало казаться, что их окружают со всех сторон.

Стряхнув тягостное оцепенение, Петр толкнул спящего брата и, когда Павел открыл глаза, знаком показал ему, что надо отползать от костра. Подхватив полевую сумку, он первым проворно пополз в темноту.

Рука его наткнулась на плоский камень, который дернулся в сторону и замер. Приблизив лицо,Петр увидел, что это черепаха. Он неслышно выругался и оглянулся назад. Костер тускло светил своими угольями, и темнота вокруг него словно замерла в тревожном ожидании.

Петр вскочил и, пригибаясь к земле, бросился прочь. Внезапно перед ним вырос темный силуэт. Петр метнулся в сторону, но в то же мгновение чья-то тень мелькнула у него в ногах. Падая, он понял, что это человек, вывернулся на спину и выстрелил. Он успел подняться и еще раз выстрелить перед собой, как его сзади снова сбили с ног, навалились, прижали к земле...

Марал Исаич сидел на козлах фургона и старался лишь держать вожжи, не погоняя лошадь. Рядом с ним расположился пожилой рябой басмач с винтовкой на коленях, так что ствол его почти упирался пленнику в бок. Марал Исаич не решался отодвинуться и только ежился на своем месте. Басмач, казалось, дремал, но, когда Марал Исаич вскинул было руку, чтобы поправить панаму, он поднял голову и смерил пленника тяжелым взглядом.

Впереди, понемногу отдаляясь, двигалась группа всадников — девять басмачей и среди них на свободных лошадях, со связанными руками, Петр с братом и Шкабардня с Дудурой. Для Сидорова свободной лошади не нашлось, и его, оглушенного и связанного, просто бросили в фургон.

Он очнулся от тряски и некоторое время приходил в себя. Потом попробовал освободиться от пут. В фургоне было темно, но Сидоров хорошо знал, где что лежит. Ему удалось добраться до саперной лопатки, которую он всегда возил с собой, и после терпеливых усилий перерезать веревки.

С той же лопаткой в руке он подобрался к дверям фургона. Басмачи не нашли замка и поэтому вставили в пробой оструганную щепку. Сидоров надавил на дверцы — они подались. Он тряхнул их сильным рывком, и дверцы распахнулись. Одним прыжком Сидоров выскочил на дорогу. Однако рядом никого не оказалось. Тогда он выглянул из-за фургона и метрах в двухстах впереди увидел всадников. Можно было попробовать бежать, но Сидоров был человек бывалый и понимал, что если заметят, то пешему от конных не уйти, а тем более — от пули. Выглядывая из-за фургона, он заметил с левой стороны острый локоть Марала Исаича, а с правой — полу халата басмача.

Осторожно подобравшись справа, Сидоров приладился и изо всех сил огрел басмача острием лопатки по голове. Тот молча повалился набок, так что Сидоров успел подхватить у него из рук карабин. Быстро обыскав лежащего бандита, он достал еще две запасные обоймы и кривой кинжал. Теперь было чем отбиваться от басмачей.

Между тем Марал Исаич с испугу остановил лошадь. Сидоров вскочил на козлы, выхватил у него вожжи, развернул фургон и пустил лошадь вскачь. Грохот уносящейся повозки привлек внимание басмачей. Пятеро из них бросились в погоню. Однако гнались они не слишком решительно: быть может, берегли коней на случай встречи с красноармейцами. А когда Сидоров через крышу фургона выстрелил в них пару раз из карабина, то и вовсе начали отставать. Только версты через три, когда враги скрылись из виду, перевел бывший красноармеец усталую лошадь в шаг. Закуривая и затягиваясь дымом, он расслабленно заметил:

— Ну, товарищ, от лютой смерти мы спаслись. Ведь они бы за нашу пропаганду и агитацию в мелкий табак нас искрошили...

XVII

— Овринг^[5]! — послышался предупреждающий возглас Джумабая.

Владимир Иванович, как обычно, замыкавший отряд, отпустил поводья, предоставив лошади полную свободу. Здесь, на горной тропе, оставалось только довериться умному животному. Все равно ведь нельзя было ни слезть с коня, ни повернуть назад.

Поиски на склонах и в мелких пещерах по другую сторону известнякового хребта снова не дали никаких результатов. Ничего утешительного не принесли и показания приборов. Радиоактивность местности в речной долине была ничтожной, и Вера, которая обслуживала приборы, сообщила об этом с виноватым видом.

Надо было продолжать путь. За вечерним чаем, обсуждая ближайший маршрут, решили подняться дальше вверх по реке и исследовать ее истоки. Киргизы, живущие в селении, подтвердили, что пройти вдоль реки можно, но предупредили, что на пути встречаются овринги.

Выступили рано утром. Вскоре скрылись из виду плоские крыши поселка. Стояло начало лета, трава еще не выгорела, и в ней деловито шуршали черепахи. Впереди высились горы главного Алайского хребта, чьи снеговые вершины казались выше, чем были на самом деле.

Путешественники незаметно спустились с зеленых холмов в речную долину, которая постепенно превратилась в ущелье. Густые заросли боярышника, шиповника, диких яблонь и груш привольно разрослись по ущелью, представляя собой труднодоступную чащу. Тропа то поднималась по карнизам, извиваясь змеей, то опускалась в глубину ущелья, обдавая всадников запахом сырости и плесени.

Две громадные скалы нависли над берегами реки. Несколько связанных длинных бревен с настилом из хвороста представляли весьма ненадежный мост не более аршина шириной. Внизу с ревом бурлила вода, заглушая голоса.

Джумабай, не слезая с коня, переправился на другой берег, а потом спешился и провел вьючную лошадь, которую киргизы дали взамен верблюда, оставленного в поселке. Все последовали его примеру.

Выбирая естественные карнизы и террасы, тропа переходила то на один, то на другой берег реки, так что за две версты пути Владимир Иванович насчитал почти дюжину узких и жидких мостов. Под конец путешественники стали переходить их, подобно горцам, не слезая с коней, и это оказалось хорошей тренировкой перед оврингом.

И вот начался овринг. Там, где карниз обрывался, в трещины отвесной стены горцы вбили бревна длиной в полтора-два аршина. Поперек этого подвижного и шатающегося основания наложили жерди, а сверху набросали хворост и камыш.

Опустив голову и насторожив уши, ступила лошадь на зыбкий мост. Тонкие бревна, вставленные в расселины скалы, подались под тяжестью коня со всадником и заскрипели, как живые. Осторожно ступая по скользкой подстилке, которая гнулась под ногами, лошадь шаг за шагом преодолевала овринг.

Владимир Иванович старался сидеть неподвижно и в то же время спокойно, чтобы ничем не мешать лошади. Но в душе он тревожился за своих молодых товарищей, особенно за Веру, чья спина двигалась у него перед глазами. Хуже всего, что в случае беды он никак не смог бы им помочь. Впрочем, Вера, кажется, держалась молодцом.

Вдруг лошадь задрожала и боязливо остановилась перед зияющей дырой. Настил здесь провалился в бездну, и голые жерди торчали, словно кости скелета. Нервно храпя, животное переступило дыру, ставя копыта на скрещение жердей с балками. Владимир Иванович перевел дух.

Наконец, через десяток шагов лошадь стукнула копытом о камень. Снова начинался неширокий карниз, который теперь представлялся чуть ли не доро́гой. И очередной шаткий мостик на пути всадники преодолели без всякой опаски, а Дима — так даже плюнул в бурлящую воду.

На каменистой площадке за мостом Владимир Иванович велел остановиться и отдохнуть. Он знал, что после преодоленной опасности люди невольно становятся самоуверенными, и предостерег от беспечности. В сущности, все равно, заметил он, с десяти ли метров сорваться в реку или со ста.

— Когда вода выше головы, какая разница — на одно копье или на десять, — подтвердил Джумабай.

Вера, которая первой призналась, что она отчаянно струсила, когда под копытами лошади дрогнул настил и заходили бревна овринга, теперь расспрашивала всех о том, что они сами чувствовали. Все охотно признались в пережитых страхах, и только Джумабай, ухмыльнувшись, ответил, что он ничего не боялся.

— Как, неужели тебе не было страшно? — не поверила Вера.

— Нет, — безмятежно повторил Джумабай.

— Но ведь ты мог сорваться и упасть в пропасть, — продолжала допытываться Вера.

— Это не страшно, — с улыбкой заметил Джумабай. — Ведь душа моя будет жить вечно. Только тело разобьется и освободит душу, которая улетит к престолу аллаха.

Эта проповедь восточного фатализма поразила Веру.

— Ты это серьезно говоришь? — усомнилась она. — И ты правда во все это веришь? Но ведь ты даже не молишься своему аллаху.

— Э, разве Верахон не знает, что коран не требует от путешественника обязательных молитв в пути? — возразил Джумабай.

— Да не верьте вы ему, Вера Сергеевна, — с досадой вмешался Рустам, — он вам что хотите наговорит. Правоверный нашелся...

— А ты не учи своего дедушку кашлять, — добродушно отозвался Джумабай.

Вскоре караван двинулся в дальнейший путь по левому берегу реки, незаметно поднимаясь все выше в горы. Высота вроде бы не чувствовалась, но дышать все же приходилось чаще, чем обычно.

Новая теснина выросла перед путешественниками. Тропа вдоль широкой осыпи в очередной раз спустилась к реке и оборвалась перед разрушенным мостом. Озадаченные участники экспедиции столпились у переправы.

Собственно, разрушенной оказалась лишь середина моста, очевидно, снесенная водой во время последнего ливня в горах. А может, это сделали басмачи.

Путешественники огляделись. Владимир Иванович заметил, что в скалах высоко над осыпью лепится арча. Добраться до самих деревьев не было никакой возможности, но на склоне был разбросан бурелом. Вот его-то и решили собрать и снести к реке.

Раскинувшись цепью, путешественники медленно двинулись вверх по склону. А через час у моста уже громоздилась целая куча бурелома. Из этой кучи удалось отобрать лишь несколько тонких и кривых стволов, перекрывавших провал, так что строить мостик Владимиру Ивановичу пришлось по всем правилам инженерного искусства.

Когда переправа была готова, Джумабай вызвался первым перейти на другую сторону, заявив, что если он по воле аллаха пройдет, то пройдут и все остальные, а если провалится, то уж провалится. Но Владимир Иванович возразил, что аллах на небе, а в экспедиции его наместник он, Морозов, и поэтому ему идти первым.

Балансируя, он перешел шаткий мостик и закрепил на его конце веревку, держась за которую все без труда перебрались на противоположный берег. Вьюки перетащили по мосту волоком, так что через полчаса люди и вещи оказались на правом берегу реки.

Теперь предстояло, пожалуй, самое трудное — переправить через реку лошадей. О том, чтобы пустить их одних вплавь, нечего было и думать: поток несся с громадной силой и неминуемо разбил бы животных о камни. И Владимир Иванович решил применить способ, который, как он слышал, использовали на горных речках для переправы коней.

К шее одной из лошадей привязали длинную веревку, а другой се конец, перекинув через реку, закрепили вокруг устоя моста. Затем Дима, который оставался на противоположном берегу, загнал лошадь в воду. Течение немедленно подхватило ее и отнесло на всю длину веревки, которая натянулась как струна. Наступил критический момент. Казалось, веревка вот-вот лопнет. Но, к счастью, она выдержала, и умное животное само выкарабкалось на берег. Таким образом переправили на левый берег и остальных лошадей.

Усталые, но вместе с тем возбужденные и счастливые, что все обошлось благополучно, тронулись снова в путь. И, словно в награду за все испытания, ущелье вскоре расступилось и впереди показался зеленый луг, ярко освещенный солнцем.

XVIII

— Та-ак, — протянул Курбан-Али, окинув взглядом стоящих перед ним «заготовителей».

Шкабардня и Дудура вытянули руки по швам, словно в былые времена перед начальством, Павел Реутов опустил голову, и только Петр встретил жесткий взгляд курбаши.

— Ты главный, — бросил ему Курбан-Али, — говори...

— А что говорить? — нехотя отозвался Петр. — Напали на скупочный пункт, служащих убили, деньги забрали...

Он кивнул головой на пачки денег и золотые монеты, лежащие на ковре перед курбаши.

— Значит, вы убийцы и грабители? — брезгливо сказал Курбан-Али.

Петр дернулся. Он ненавидел и боялся этого человека с бритой головой и обветренным лицом. Но в то же время чувствовал, что если их не прикончили на месте, то, значит, они нужны басмачам. Можно было предположить, что курбаши захочет взять их в свою банду.

— Мы делаем одно дело, хозяин, — возразил он. — Мы тоже ненавидим Советскую власть и убиваем ее слуг...

— Молчи, кафир! — оборвал его Курбан-Али. — Мы, воины ислама, ведем с большевиками священную войну, а вы, шакалы, лишь для себя ищете добычу.

Петр примолк. Он понимал, что спорить с курбаши было бы опасно.

— Увести, — приказал Курбан-Али. И кивнул Петру: — А ты останься...

По знаку курбаши Петр присел на ковер, скрестив ноги. Он напряженно ждал, что потребует от них главарь, и заранее был согласен на все, лишь бы спасти свою шкуру.

— Ты знаешь, что такое... ра-дий? — огорошил его Курбан-Али неожиданным вопросом.

Впрочем, Петр растерялся лишь на мгновение. О радии он имел смутное представление, но тут же решил, что лучше врать, чем признаваться в невежестве.

— Это такое вещество, — бойко ответил он.

— Какое вещество? — нетерпеливо спросил Курбан-Али. — Железо, камень, глина?

— Когда ищут, то как камень, — уверенно сказал Петр. — А потом как железо...

— Значит, его выплавляют? — уточнил Курбан-Али.

— Конечно, — подтвердил Петр.

— А зачем оно нужно? — испытующе глянул на него Курбан-Али.

— О, это очень дорогое вещество, — заявил Петр, — гораздо дороже золота. Вылечивает от всех болезней...

— Всех, всех? — недоверчиво переспросил Курбан-Али.

— Всех, — кивнул головой Петр.

Курбаши помолчал, соображая.

— Вот и мне говорили, — произнес он в раздумье. И вдруг оживился: — А зачем надо всех спасать? Разве не должны умирать от болезней те, кому по воле аллаха не суждено поправиться? Как смеют люди вмешиваться в дела всевышнего?

Петр не нашелся, что возразить, и почел за благо промолчать.

— Сейчас в горах, — продолжал Курбан-Али, — русские ищут этот самый радий. Может быть, он действительно существует. Но я думаю, что на самом деле они ищут золото. Вот ты и должен будешь попасть в их караван и все узнать...

В юрту внесли чай. Петр мельком глянул на женщину, закрытую до глаз платком, подумав, что курбаши, видать, здесь неплохо устроился. Когда женщина вышла, курбаши сам разлил чай.

— Мне нужно будет их убить? — с готовностью спросил Петр.

Он подумал, что самое главное — это вырваться на свободу, а там он сам решит, как быть и что делать.

— Э, не лезь в мечеть впереди имама, — отмахнулся Курбан-Али. — Мне надо, чтобы ты пошел с русскими до того места, которое они ищут, и узнал, что там находится. Потом я сам решу, кто их будет убивать. Брат твой и ваши деньги пока останутся в лагере. Не знаю, что тебе дороже, но если ты убежишь, то я распорю твоему брату живот и набью его этими деньгами.

Петр постарался скрыть свое разочарование. Он подумал, что курбаши, сволочь, поразительно хорошо обо всем осведомлен.

— Я постараюсь сделать все, что ты прикажешь, хозяин, — сказал он. — Но это будет нелегко. Русские инженеры не всех берут в свой караван. Зачем я им нужен? Поэтому надо подумать, как туда попасть.

— Хм, дело говоришь, — одобрительно отозвался Курбан-Али. — Ну, подумай. Мы тоже будем думать. Ступай, внутри лагеря ты свободен.

Оставшись один, он придвинул к себе золотые монеты и стал неторопливо складывать их в кожаный кисет. Золото... Если урусы ищут золото, то оно по праву принадлежит ему, хозяину гор. И он постарается первым захватить месторождение. Конечно, придется делиться и с этими, из Ферганы, и с теми, за границей. Но они будут получать золото из его, Курбана-Али, рук, и он заставит их за это платить. Для начала пусть признают его главным над всеми воинами ислама. Ну а чтобы не узнали власти в долине, весь караван урусов должен будет исчезнуть.

А если они на самом деле ищут этот радий? Кто знает, как с ним надо обращаться? Э, тогда придется захватить живым одного из этих инженеров. Пусть научит добывать свой радий. Инглизы будут дорого платить за средство, исцеляющее от всех болезней...

Прервав размышления Курбана-Али, в юрту вошел писарь Джурабек в сопровождении человека в запыленной одежде. Это был помощник курбаши Махмуд-палван^[6], месяц назад посланный в Афганистан за оружием и людьми.

— Слава аллаху, живой! — поднялся Курбан-Али.

Они обнялись. Через несколько минут Махмуд-палван рассказывал за едой, что из-за кордона он захватил с собой двадцать джигитов и караван оружия, но потерял почти половину людей, когда в кишлаке Янгикурган на них внезапно напал конный отряд милиции. Пришлось бросить и большую часть оружия.

— Они мне за это заплатят, — мрачно посулил Курбан-Али. И спросил: — А что за джигитов ты привел? Вызвались добровольно?

— Добровольно, — усмехнулся Махмуд-палван. — Но все же пришлось посулить каждому пятьдесят рупий в месяц. Трудно стало поднимать людей на борьбу с неверными.

И в письме от дяди, которое получил Курбан-Али, слышались жалобы на трудности жизни.

«Сегодня получил от тебя письмо и пятьсот рупий, — писал дядя. — До этого я был в удрученном состоянии. Не могу забыть того ужаса, когда мы переходили Амударью почти голыми, потерявшими всё. А твое письмо и деньги меня чрезвычайно обрадовали. Ведь здесь приходится за все платить, кроме одной воды. Мой сын, а твой брат, учится в узбекском училище в Кабуле и ничего, кроме одной смены платья, не имеет. Я тебя очень прошу, не забывай нас, поддерживай...»

Деньги, все просят денег... А где он на всех наберется? Не может же он раздать им последнее добро. Нет, уж если доведется, то он никак не желает переходить голым через Амударью. А платить, в самом деле, нужно за все, скоро, наверное, придется и за каждый выстрел в неверных. Какие же это повстанцы-мухаммеданы, воины ислама? Паршивые наемники, а не джигиты. Все просят, всем дай... Значит, надо снова обирать дехкан, возбуждать против себя ненависть населения. Впрочем, к нему неожиданно сами приплыли деньги захваченных урусов...

— Пиши, — бросил он Джурабеку. — «Вчера из вашего кишлака Янгикурган враги сделали нападение на наше войско. Семерых превратили в великомучеников и взяли в добычу девять лошадей. Доводится вам немедленно собрать с жителей кишлака девять лошадей и три тысячи таньга. А если кто из дехкан вздумает уклониться от исполнения своего мусульманского долга, того ждет строжайшее наказание...»

XIX

Темной, ненастной ночью при попытке перейти границу был задержан нарушитель. При обыске у него нашли документы на имя Никитина, пистолет, шифр и пять тысяч рублей советских денег.

На допросах в Фергане Никитин назвался Цухановым, во всем признался и согласился сотрудничать с ГПУ. Он рассказал, что после гражданской войны бежал в Иран, был завербован в Мешхеде английской разведкой и после обучения направлен через границу для связи с подпольной вредительской организацией, действующей в горной промышленности Узбекистана.

Цуханова привезли в Коканд и поселили в условленном месте. Три дня пролежала записка в тайнике в городском сквере, пока ее не извлек оттуда неизвестный мужчина, в тот же вечер уехавший в Фергану. За ним установили наблюдение и выяснили, что это инженер Шиманский из управления нефтяных промыслов.

Он был известен своими связями с винным торговцем Азизовым. А за Азизовым следили с тех пор, как он появился в Фергане...

Областной отдел ГПУ находился в том же помещении, где раньше располагалась ЧК. И Смирнов, которому однажды уже довелось побывать в этом здании, с любопытством оглядел приемную. Помнится, у окна раньше высился кипятильный куб, и сотрудники, как на вокзале, бегали к нему с чайниками. А теперь вместо куба стоял бачок с питьевой водой и кружкой на цепочке. Смирнов невольно усмехнулся этой мере предосторожности.

— Гражданин Смирнов? — спросил дежурный, возвращая повестку. — Третья дверь по коридору направо...

На третьей двери по коридору направо висела табличка: «т. Подольский». Смирнов постучал, приоткрыл дверь и, услышав: «Подождите, пожалуйста!» — присел на скамейку. Как на прием к врачу, подумал он. Ну что ж, он пришел точно, как было указано в повестке. А там как хотят. Когда надо будет — позовут.

Он огляделся. На всех дверях виднелись канцелярские таблички, а раньше, помнится, обходились простыми бумажками. И вместо разнокалиберных стульев теперь стояли аккуратные скамейки. На скамейках кое-где сидели люди, что придавало помещению дополнительное сходство с поликлиникой, если бы не решетка в окне в конце коридора.

На дворе стоял жаркий летний день, а здесь, за толстыми стенами старой казенной постройки, было тихо и прохладно. Однако старый инженер не верил мирному облику этого учреждения и постарался подготовиться к предстоящему разговору. Он догадывался, что речь пойдет о недавней аварии на буровой.

В восточной части промыслов Санто одна из разведочных скважин дала нефть, но сама буровая при этом чуть не сгорела от внезапно вспыхнувшего пожара. Спасти новое заграничное оборудование удалось лишь благодаря самоотверженности рабочих.

Комиссия, в которой участвовал Смирнов, пришла к выводу, что причиной пожара послужил взрыв газа, а сам газ вспыхнул, по всей вероятности, от случайной искры. Это было весьма правдоподобно, однако один из членов комиссии, молодой инженер, не согласился с таким мнением, предположив вредительство.

По правде сказать, сам Смирнов вовсе не был так уж уверен, что пожар начался от случайной искры, но согласиться с молодым инженером значило вызвать новое расследование, которое могло бы зайти бог знает как далеко. А главное, значило показать свою нелояльность к Шиманскому и всей его компании, с которыми теперь были связаны жизненные планы старого инженера.

У него в кармане как раз лежало новое письмо от дочери, которое он нашел в почтовом ящике вместе с повесткой. Елена писала, что деньги она получила и они им очень помогли, потому что Серж уже был просто в отчаянии. Далее она писала, что после всех скитаний на чужбине она не желала бы ничего лучшего, чем жить на родине рядом с отцом, но что она не может бросить мужа, который страшится возвращаться в Россию. Сейчас в эмигрантских кругах ходят упорные слухи, что скоро будет объявлена широкая амнистия бывшим участникам белого движения, и тогда, она надеется, можно будет вернуться на родину. А пока Серж наводит справки...

Серж... Смирнов помнил его довольно пустым молодым человеком и, по совести говоря, хотел бы, чтобы он провалился ко всем чертям. Он даже пожалел, что послал дочери денег: быть может, этот Серж в отчаянии застрелился бы или сломал себе голову в какой-нибудь авантюре...

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился пожилой узбек, в котором Смирнов узнал мастера Раджабова с промыслов Санто. Вслед за ним в дверях появился, очевидно, сам Подольский, лысеющий мужчина с молодыми глазами. Он дружески попрощался с Раджабовым и кивнул головой Смирнову, приглашая в кабинет.

— Виктор Григорьевич, пожалуйста, прошу...

— Простите, мы разве знакомы? — спросил Смирнов, входя в кабинет.

— Нет, — улыбнулся Подольский, — но мне о вас рассказывали товарищи на промыслах. Садитесь, пожалуйста. Если ку́рите — кури́те.

Он прошел за стол, склонив голову, убрал в ящик папку с бумагами. Смирнов тем временем бегло огляделся. Непохоже было, чтобы собирались вести протокол, а значит, его вызвали не на допрос.

— А меня зовут Василий Степанович, — продолжал Подольский. — Я ведь, знаете, сам с Чимиона, еще при Нобелях начинал учеником слесаря. Потом был и бригадиром, и председателем промыслового комитета. Вы вот позже пришли, а сколько раз в первые годы после революции на нас нападали враги. Помню, Курширмат в одном из налетов захватил пятнадцать наших товарищей и всех их замучил. Но и тогда никто не покинул вышек.

— А здесь вы давно работаете? — спросил Смирнов, чтобы поддержать разговор.

— С двадцать первого года, — ответил Подольский. — Но по старой памяти слежу за промыслами, встречаюсь с нефтяниками. Вот Турсун Раджабов. В моей бригаде начинал, «шайтан-машины» боялся, а сейчас на Санто мастер по добыче нефти. Так свободный труд поднимает людей.

— Ну как же, знаю, — отозвался Смирнов. — Я и то, признаться, поражаюсь, как быстро на промыслах превысили довоенный уровень добычи нефти.

— А ведь по винтику, по гаечке собирали оборудование, — подхватил Подольский. — Да и сейчас трудно. Вот жалуются товарищи, что срывают им поставки котельного железа, канатов, ремней, труб для бурения скважин и ремонта нефтепровода.

— Да, да, действительно скверно, — согласился Смирнов. — Я думаю, что нам надо налаживать централизованное снабжение всех промыслов в стране.

— Дельная мысль, — одобрительно заметил Подольский. — Ну, а с нынешним снабжением, как по-вашему, нет ли здесь злого умысла?

«Начинается», — подумал Смирнов.

— Вы знаете, я лично вопросами снабжения не занимаюсь, — сказал он. — Но, по правде сказать, при нынешних трудностях и нехватках не надо никакого злого умысла, чтобы сорвать поставки.

— Уходите от ответа, Виктор Григорьевич, — покачал головой Подольский.

— Нет, просто стараюсь быть объективным, — возразил Смирнов. — Вот вам простой пример: в Самарканде, в ЦИКе, издали циркуляр. Пять дней он идет по области, трое суток путешествует из области в уезд. Там его размножают и через трое суток он прибывает в район. Из района в волость он приходит опять же спустя трое суток и столько же времени идет из волости в кишлак. Итого: семнадцать суток! Так кто же здесь виноват?

— Понятно, — сказал Подольский. — Надо строить дороги, развивать автомобильное движение, прокладывать телеграф и телефон...

— Совершенно верно, — подтвердил Смирнов.

— Полностью с вами согласен, — развел руками Подольский. — И об организации централизованного снабжения, и о развитии транспорта и связи. И все это будет, Виктор Григорьевич, не сомневайтесь. Но давайте все же вернемся к нашему случаю.

— Так этот случай как раз и является следствием нашей общей отсталости, — не сдавался Смирнов.

— Только ли? — усомнился Подольский.

Старый инженер лишь пожал плечами.

— Ну, хорошо, а пожар на буровой? — спросил Подольский.

— Вам, наверное, известно заключение комиссии? — ответил Смирнов.

— Прочитал, — заметил Подольский, раскрывая папку. — Значит, стихия?

— В таких случаях говорят: «форс-мажор», обстоятельство, которое нельзя было предотвратить, — сказал Смирнов.

— И надо же, чтобы этот «форс-мажор» случился именно с заграничным оборудованием, — тряхнул головой Подольский. — Вы инженер и лучше меня знаете все преимущества вращательного бурения перед ударным. Если бы буровая сгорела, когда б мы добрались до этой нефти?

— Ну, с нашими старыми станками не до глубокого бурения, — отозвался Смирнов.

— Вот видите, — отметил Подольский. — Значит, задержка была бы не менее, чем на год. А кроме того, убытки — ведь мы за эти станки золотом платим. Между прочим, есть сведения, что до революции на этой площади уже производилась разведка и одна из скважин тоже дала нефть.

— Впервые слышу, — пробормотал Смирнов.

— Да, но все документы между тем пропали, — бросил на него взгляд Подольский. — Об этом вы, наверное, слышали?

— Вы имеете в виду архив окружного горного управления? — уточнил Смирнов. — Ну, об этом все знают...

— А о том, что новые трубы заметно снизили пропускную способность нефтепровода, тоже всем известно? — спросил Подольский.

— Простите, не понял, — признался Смирнов. — Насколько я знаю, нефтепровод прокладывали еще в начале века.

— Это так, — подтвердил Подольский. — Но ремонтировали его после революции. Вот на этих-то участках и установили трубы меньшего, чем требовалось, диаметра.

— Наверное, не было нужных труб? — предположил Смирнов. — Хотя для вас это, впрочем, не оправдание

— А для вас? — посмотрел на него Подольский. — Я вас спрашиваю как специалиста?

— Конечно, это безобразие, — признался Смирнов. — Но ведь с нами, специалистами, далеко не всегда считаются. Мы ведь теперь спецы, буржуазный элемент. А один молодой товарищ мне недавно сказал, что законы механики тоже должны подчиняться революции.

— Так и сказал? — рассмеялся Подольский. — Вообще-то это было бы замечательно. Но, к сожалению, у механики свои законы. Однако у классовой борьбы, Виктор Григорьевич, тоже есть свои законы. Вот сами посмотрите: все отдельные случаи вроде бы вызваны разными причинами, а вместе они дают целостную картину этой самой классовой борьбы. Конкретно, вредительства.

— Не знаю, — упрямо сказал Смирнов. — Раньше братья Нобели добывали здесь из нефти керосин, а бензин, простите, выливали на землю. Но никто не обвинял их во вредительстве, потому что все понимали — нет спроса...

— Тяжелый вы человек, Виктор Григорьевич, — вздохнул Подольский.

— Нет, — ответил Смирнов, — я просто, видимо, слишком стар, чтобы понимать законы классовой борьбы. Не забыть бы хоть законы механики. Впрочем, если вы хотите меня допрашивать — допрашивайте...

— Нет, — остановил его Подольский, — я вас пригласил не для допроса. Просто хотел познакомиться, побеседовать. Я понимаю, что вам хотелось бы остаться в стороне от борьбы, но, поверьте, никому это не удастся. Не то время, Виктор Григорьевич. Я даже думаю, что наши враги, наверное, уже пытались склонить вас на свою сторону. Ничего удивительного: вы много знаете, у вас громадный опыт, и вообще вы человек заметный на промыслах.

— Однако это странно, — пожал плечами Смирнов.

— Да вы не обижайтесь, Виктор Григорьевич, — дружески произнес Подольский. — Просто я хотел сказать, что вас все равно не оставят в покое. Так что выбирайте... Но могу вас заверить, что власть мы взяли, как говорил товарищ Ленин, всерьез и надолго и Россия есть и будет Советская...

— Я, кажется, не отделяю своей судьбы от России, — заметил Смирнов.

— Верю, — поднялся из-за стола Подольский. — Но тогда тем более вам надо решить для себя, в своей душе — готовы ли вы бороться за новую Россию. Подумайте, Виктор Григорьевич. Подумайте и приходите...

XX

Широкая зеленая долина, окруженная снеговыми вершинами, лежала перед отрядом. Вдали виднелись два десятка юрт, и усталые путешественники направили к ним свой путь. Молодой узбек, спускавшийся со склона на тонконогом жеребце, нерешительно остановился, завидев незнакомых всадников. Джумабай помахал ему рукой, закричал высоким тонким голосом, и юноша подъехал к отряду. Убедившись, что перед ним не басмачи, он обрадовался встрече с незнакомыми людьми.

Показав на долину, расстилающуюся перед всадниками, парень пояснил, что он и его товарищи — чабаны из большого селения, лежащего далеко внизу, в абрикосовых садах, и что сюда они недавно перебрались на летнее кочевье. Узнав, что путешественники проникли в долину по ущелью вдоль реки, он сообщил, что они обычно пользуются другой дорогой, через перевал, где можно пройти вместе с отарами.

Примерно за версту до кочевья молодой узбек покинул отряд, чтобы предупредить своих односельчан. Впрочем, в ауле, как видно, уже заметили приближение всадников и готовились к встрече.

— День прошел и грехам конец, — с удовлетворением отметил Джумабай, спешиваясь у самой богатой юрты.

Гостей встретил седой старик в шелковом халате, пожавший каждому руку обеими руками. Путешественников усадили на расстеленные кошмы, а лошадей развьючили и увели за юрты.

Когда перед каждым сидящим постелили чистое полотенце и начали подавать айран и чай, к гостям приблизились еще несколько аксакалов. Впереди шел невысокий красивый старик, в котором Владимир Иванович с удивлением узнал муллу Закирова.

— Поистине, гора с горой не сходятся... — развел он руками, вставая. — Мир вам, отец!

— Пусть и над вами будет мир вместе с благословением аллаха, — радушно ответил старик, опускаясь на подстеленный коврик.

— Вот уж не ожидал встретить вас в горах, — покачал головой Владимир Иванович.

— Я ишан этого племени и два раза в год навещаю своих мюридов, — важно ответил старик.

— Ишан — это духовный наставник, а мюриды — его ученики, — шепнул Морозову Рустам.

Началась неторопливая беседа, во время которой Владимир Иванович снова пустил по рукам заветный камень. Одному из пожилых узбеков образец ферганита показался знакомым, и он долго его вертел, пристально разглядывая. Наконец он заговорил, показывая рукой на верхнюю часть долины.

Мулла Закиров перевел его слова. Речь шла о древних горных выработках, находившихся в большой белой скале, где среди шлака и черепков глиняной посуды узбек как будто бы видел такой камень. Расспросив его подробнее, Владимир Иванович пришел к выводу, что в древних разработках скорее всего добывали ртутные руды, а никак не радий, но все же следовало осмотреть их своими глазами, а если окажется, что месторождение имеет промышленное значение, то и нанести его на карту. Молодой Стране Советов нужны все руды и минералы.

Расспрашивая узбека и переводя его слова, почтенный мулла показал, что он знает толк в камнях, и Владимир Иванович невольно удивился, какой глубокой стариной повеяло от его знаний. Так, когда Морозов предположил, что руда эта — киноварь или красная сера, старик с легкой улыбкой процитировал:

— «Я видел, — сообщает в своем трактате «Собрание сведений для познания драгоценностей» аль-Беруни, — у одного из мореплавателей кусок вещества величиной с кулак, красный с черными оттенками. Когда его раскололи, тонкие куски его оказались слабо прозрачными. Он разогревал серебряный дирхем, клал на него кусочек этого вещества, и оно просверливало дирхем, проходя насквозь до другой стороны. Он рассказывал, что это вещество привозят из Китая в Басру и что оно называется красной серой, а покупают его золотых дел мастера...»

— Беруни... это же средневековье, — заметил Владимир Иванович. — Сколько же столетий с тех пор пролетело?

— Когда проживешь жизнь и оглянешься назад, то все пережитое кажется недавно случившимся, — покачал головой старик.

Он скоро ушел в свою юрту, провожаемый уважаемыми людьми кочевья. С его уходом угощение началось словно бы заново. Джумабай, уплетавший за троих, таинственно сообщил Владимиру Ивановичу, что в их честь зарезали барана и скоро будут шурпа и жареное мясо.

В руках у хозяина появился турсук — кожаный мешок с кумысом, вместимостью почти с ведро. Начался обряд пития из одной большой чашки. Сначала эту чашку, касу, осушил старший племени, затем ее передали Морозову как начальнику отряда, и так она пошла по кругу.

Веселье нарастало, послышалось треньканье струны. Но в это время Джумабай, первым добравшийся до жирной баранины, пал наконец жертвой своего обжорства. Он принялся вдруг стонать, а затем кататься по кошме, держась за живот. Испуганные чабаны уставились на больного, не понимая причины его припадка и считая его чуть ли не при смерти.

Но Владимир Иванович догадался о болезни своего проводника и, не мешкая, послал Диму за походной аптечкой. Добрая доза опия прекратила боли в желудке буквально в несколько минут, и Джумабай как ни в чем не бывало снова сел на кошме.

Это произвело ошеломляющее впечатление на жителей аула, и по кругу пронеслось: «Табиб, табиб^[7]!» Владимир Иванович и не подозревал, что завтра ему в самом деле придется выступать в роли доктора.

А Джумабай, который после опия почувствовал сонливость, пошатываясь, отправился спать, провожаемый сочувственными взглядами сидящих. Когда после тоя^[8] участники экспедиции подошли поздним вечером к своей юрте, на пороге их встретил богатырский храп проводника.

И никто из них, конечно, не заметил, как часом ранее из юрты, в которой расположился мулла Закиров, выскользнули две тени, пробрались за кочевье, вскочили на оседланных коней и скрылись в темноте. Это были братья Хасан и Хусейн.

А с утра к русскому «табибу» потянулись больные, начиная с женщин с грудными младенцами на руках, которых Морозов отправлял к Вере, и кончая глубокими стариками. Молва, очевидно, уже разнесла весть о приезжем докторе, потому что стали появляться и верховые из соседних кочевий.

Прием занял все утро. Владимир Иванович, приобретший за годы войны некоторые познания в медицине, впрочем, лечил своих пациентов не мудрствуя лукаво. Раны и язвы смазывал йодом, всякие накожные заболевания — марганцевокислым калием, который Джумабай тут же разводил в родниковой воде. Использовал Владимир Иванович и хинин, и глауберову соль, стараясь, однако, не слишком опустошить наличный запас медикаментов.

В эти часы ему изрядно надоел один молодой бездельник, сын богатого хозяина. Еще с вечера, как заметил Владимир Иванович, он все время старался быть возле гостей. И сегодня с утра он вертелся у юрты путешественников, интересовался, чем занимаются участники экспедиции, бесцеремонно хватал и рассматривал вещи и приставал с назойливыми расспросами.

Владимир Иванович несколько раз пытался отослать его с поручениями, но он постоянно находил себе замену, посылая вместо себя своих младших братьев.

— Джумабай, спроси, пожалуйста, сколько у него братьев? — заинтересовался наконец Владимир Иванович.

— Восемь, — с удовольствием сообщил Джумабай, улыбаясь до ушей. — Один убежал — другой прибежал...

Владимир Иванович понял, что так просто от молодца не отделаешься, и прикрикнул на него, что если он болен, то пусть становится в очередь. Юноша охотно встал, а когда подошел его черед, шутовски ткнул себя в живот.

Владимир Иванович понимающе кивнул головой и размешал ему хорошую порцию глауберовой соли, в которую Джумабай от себя еще добавил добрую дозу. Он же и проследил, чтобы юный бездельник выпил весь раствор до капли. Эффект лечения сказался быстро: толстощекий молодец надолго исчез за юртами, провожаемый назидательными словами Джумабая:

— Небитый не понимает, когда ему велят перестать.

В соседней юрте Вера, прошедшая курсы сестер милосердия, принимала женщин и детей.

Вернулась она удрученная.

— Среди детей распространены чесотка, экзема, конъюнктивит, желудочно-кишечные заболевания — и это лишь при беглом осмотре, — сообщила она. — Господи, какая, посмотришь, благодать: синее небо, горы, цветущие долины — и столько болезней! Женщины рассказывают, что в кишлак к ним иногда приезжает арба, как я понимаю, передвижная консультация, ну а сюда еще не скоро доберутся...

Она задумалась.

— Среди подростков примерно такая же картина, — отозвался Владимир Иванович. — Кроме того, подозреваю легочные заболевания.

— Слушайте, — предложила Вера, — давайте останемся здесь еще на два-три дня. Поможем хотя бы детям.

— Нет, я не согласен, — стукнул себя кулаком по колену Дима. — Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Наше дело — искать радий. Мы не врачи и не сможем оказать настоящую помощь.

— Спасибо вам, Верахон, — вступил в разговор Рустам. — Мне тоже, когда я вижу наших людей, хочется сразу всем помочь. Чтобы все они жили хорошо, были здоровыми, образованными, счастливыми. Но я с тобой, Дима, тоже согласен — нам надо найти радий...

— Ну вот, все высказались, — улыбнулся Владимир Иванович. — И я думаю, что вы все правы, друзья. Конечно, наше дело — искать радий, тем более что лето в горах короткое. Но также верно, что никто из нас не может пройти мимо чужой беды. Спасибо и от меня, Вера Сергеевна. Давайте сделаем так: вы сегодня оставайтесь в ауле и примите всех женщин и детей, а мы тем временем исследуем древние разработки...

XXI

«С курорта прибыл благополучно. Устроился в старой квартире. Номер изменен: вместо одного сорок три. Валий», — прочитал Азизов записку. Это значило, что Цуханов благополучно перешел границу и прибыл в Коканд. А совокупность цифр означала, что агент работает «без контроля ГПУ».

Хорошо бы его снова использовать в горной промышленности. В Шорсу, например, сейчас идет интенсивная разведка, и есть надежда, что там будет получена нефть. «Надежда», — усмехнулся Азизов. Ведь на тех промыслах у них, к сожалению, никого нет. Инженер Цуханов как раз бы подошел. Но это рискованно. В крае, наверное, не забыли о его прежней антисоветской деятельности, и он может быстро оказаться в поле зрения ГПУ.

О ГПУ Азизов помнил постоянно. И с некоторых пор стал испытывать смутную тревогу. Словно бы за ним следили. И сейчас, подумав о ГПУ, он тотчас вспомнил о Смирнове. Надо было решать, что с ним делать. Раньше Азизов надеялся, что Смирнова удастся в конце концов завербовать. Но его внезапный визит в ГПУ спутал все расчеты.

Азизов читал заключение комиссии и остался им доволен. В этой истории вроде бы все было чисто. Но вряд ли так думают в ГПУ. Не такое это учреждение. И Смирнов, который уверял, что речь шла только о пожаре на буровой, наверняка о многом умалчивал.

Азизов это чувствовал. Он вообще не доверял старому инженеру, который и так уже слишком долго колебался. Положим, что он еще не начал давать показания, ведь ему самому есть что скрывать. Но беда в том, что ГПУ теперь не оставит его в покое. Если уж там взялись за человека, то они заставят его сделать решающий шаг. Старик ищет покоя, он может попытаться купить его ценой раскаяния. И вообще эти русские интеллигенты слишком неравнодушны к таким словам, как «патриотизм», «долг», «совесть»...

Азизов встал и заходил по комнате. Нет, следует самим подтолкнуть инженера, разумеется, в их сторону, сделать последнюю попытку. А если старик проявит строптивость, его надо будет убрать, не дожидаясь, пока он явится с повинной...

Он остановился перед Шиманским, который, пользуясь случаем, пробовал новое вино.

— Назначьте Цуханову встречу в Фергане, ну, скажем, в казино. И дайте ему первое задание: пусть посетит дом инженера Смирнова.

— Посетит, и что? — спросил Шиманский.

— Ничего, — сказал Азизов, — посетит, и все. Никаких угроз. Просто пусть Смирнов увидит своего старого знакомого живым и здоровым. А мы посмотрим, как он себя потом поведет. И поможем, если будет нужда.

— Слушаюсь, — ответил Шиманский. — А у меня есть новость. Только не знаю: хорошая или плохая...

— Ну? — выжидательно спросил Азизов.

— Сегодня ночью арестовали Афину Мавриди.

— Так, — протянул Азизов. — Добрались... Ну, к нам это отношения не имеет, мы честные торговцы. А вот инженер Смирнов, если я не ошибаюсь, был с нею связан. С ней и ее покойным мужем.

— Точно так, — подтвердил Шиманский. — Темные валютные операции.

— Вот именно, — поднял палец Азизов. — И в связи с этим у меня появилась одна идея...

На следующее утро, перед работой, Лев Станиславович постучался в калитку знакомого дома. Смирнов вышел хмурый. Он уже прослышал об арестеАфины Мавриди и провел довольно-таки неприятную ночь. Афина унаследовала все дела покойного мужа, в том числе и его подпольную торговлю валютой. И могла рассказать и об их сделках со Смирновым. А там, в ГПУ, дай только кончик нити.

Поэтому старый инженер еще с вечера собрал все ценности, какие были в доме, и рано утром отправил их с Марьей Павловной в Кызылкию, где жил ее старший брат, бывший конторщик с угольных копей. Но все равно Смирнов чувствовал себя неспокойно. И все чаще ему приходила мысль пойти к Подольскому и добровольно во всем покаяться.

Лев Станиславович словно прочитал на лице старого инженера все его тайные тревоги и сомнения.

— Ах, как неприятно — сочувственно сказал Шиманский, когда они обменялись первыми фразами об аресте Афины Мавриди. — Такая почтенная женщина. Говорят, при обыске у нее нашли два килограмма золота в слитках, шесть килограммов серебра, бриллианты и другие драгоценности. — Вы знаете, а вчера вечером забрали Прагера и Кляйна...

— А это что за люди? — спросил Смирнов.

— Это подставные люди, через которых Мавриди продавала золото на «черном рынке», — пояснил Шиманский. — Оба австрийские граждане, но им, конечно, не избежать уголовного суда.

— Вы, как всегда, хорошо осведомлены о чужих делах, — пожал плечами Смирнов.

— Да, — сказал Шиманский, не обращая внимания на иронию, — мы имеем возможность повлиять на Афину Мавриди.

— Простите, как это понять? — остановился Смирнов.

— Мы — ваши друзья, — взял его за локоть Шиманский, — и можем постараться, чтобы в показаниях Мавриди не фигурировало ваше имя. Разоблачений, конечно, не избежать, и само́й нашей даме грозит не менее пяти лет со строгой изоляцией. Но ведь вы у нее были не главный клиент...

— Буду вам весьма благодарен, — пробормотал Смирнов.

— Но на эти дни вам лучше будет покинуть город, — озабоченно заметил Шиманский.

— Вы предлагаете мне скрыться? — возмутился Смирнов.

— Пожалуйста, тише, Виктор Григорьевич, — попросил Шиманский. — Ради бога, мы не предлагаем вам бежать. Скажитесь больным или возьмите на неделю отпуск за свой счет, а сами отправляйтесь куда-нибудь в горы... охотиться на кекликов^[9]. Только, чтобы мы знали ваше место и могли вас заранее известить, в случае, ну, возможных неприятностей. А там уж вы сами решите...

— Что же, пожалуй, это мысль, — без особой охоты согласился Смирнов. — Я мог бы съездить, скажем, в Кызылкию.

— Ну и прекрасно, — сказал Шиманский. — Возвращайтесь домой, пусть Марья Павловна соберет ваш чемоданчик. А я вас подожду на улице.

Когда Смирнов, оставив записку Марье Павловне, которая должна была вернуться с вечерним поездом, пришел на перекресток, где они условились встретиться, Шиманский стоял у крытого фургона, украшенного просветительскими лозунгами.

— Пока вы ходили, — сказал Шиманский, — я подумал, что вам не следует ехать поездом в Кызылкию. Кстати, что мне сказать на службе?

— Ну, скажите, что ночью у меня разыгрался артрит и я уехал в Ташкент к профессору Рудневу, — ответил Смирнов.

— В Ташкент? Очень хорошо, — кивнул головой Шиманский. — Ну вот, смотрю: поднимается медленно в гору наркомпросовский фургон. Спрашиваю, не в сторону ли Кызылкии? Говорят, в сторону. Словом, вот хозяин фургона Марал Исаич Духовный, он направляется в тамошние края сеять разумное, доброе, вечное и берет вас пассажиром за скромное вознаграждение.

— Очень рад, — сказал подошедший Марал Исаич. — Лошадка у нас молодая, резвая. Да вы садитесь в кузов, там, правда, темновато, но покойно.

— Да, так где вас искать? — сказал Шиманский.

— Спросите конторщика Барышникова, там его все знают, — ответил Смирнов. — Феодосий Павлович Барышников...

XXII

— Смотрите, смотрите, — закричал Дима, поднимая фонарь, — сколько здесь киновари!

Все столпились в нише, разглядывая ярко-красные кристаллы киновари — соединения ртути с серой.

— Непонятно только, — продолжал он, — зачем древние рудокопы бросили такой богатый забой?

— Наверное, на них напали враги, — предположил Рустам. — В наших краях было много завоевателей.

— Пожалуй, — согласился Владимир Иванович, — ведь горняков здесь легко можно было замуровать или задушить дымом.

Впечатлительный Рустам невольно оглянулся, представив себя замурованным в этом подземном лабиринте.

Белую скалу — светлый известняковый отрог, перегораживающий долину, путешественники увидели издалека, но только через десяток километров они приблизились к его подножию.

На зеленом склоне притулилась бревенчатая хижина — летовка. Всадники спешились возле летовки. Джумабай остался с конями, которых он пустил пастись, а остальные стали медленно подниматься в гору. Вскоре их фигуры слились с ее светло-серым фоном.

Через полчаса утомительного подъема, когда путники стали подходить к зарослям можжевельника, Владимир Иванович первым увидел кусок грубо обожженной черепицы. Не было сомнения, что они приблизились к месту выплавки руды. Но первым обнаружил древний рудник Дима, который, как обычно, оказался самым проворным.

— Нашел кусок киновари, а выше вижу отверстия штолен! — закричал он.

Владимир Иванович и Рустам устремились к счастливцу, который с гордостью показал им известняк с кристаллами ртутной руды. Вместе они подошли к входам в подземные выработки.

Это были узкие овальные отверстия с насечками на стенах, как если бы их выдалбливали с помощью клиньев или зубил. Вскоре пришлось зажечь фонари. Подземные выработки представляли целую сеть ходов, камер, колодцев, уходящую в глубь горы. Местами сохранились выложенные из камня ступени. Часто попадались ниши и слепые углубления со следами ударов. В одной из таких ниш и замер Дима, пораженный обилием руды.

— Идемте, — сказал Владимир Иванович. — Мы здесь пробыли больше часа и убедились, что месторождение действительно заслуживает внимания.

— Неужели больше часа? — удивился Рустам.

— Да, — ответил Владимир Иванович. — Время под землей обманчиво.

Выбрались на дневной свет и стали спускаться вниз, внимательно поглядывая по сторонам в поисках интересных находок. И снова самым удачливым оказался Дима, обнаруживший большой глиняный кувшин, похожий по форме на бочонок. Затем отличился Рустам, нашедший целую груду поломанных гончарных труб.

А когда они вернулись к летовке, Джумабай извлек из-за пазухи небольшой конический сосуд, украшенный изящной резьбой.

— Где ты взял? — удивился Владимир Иванович, любуясь красивой вещью. — Это же древний сосуд для хранения ртути.

— Нашел, — скромно ответил Джумабай.

— Ну, ты, видно, тоже время зря не терял, — заметил Владимир Иванович.

— Владимир Иванович, — вспомнил Рустам, — а мулла говорил нам, что разогретая киноварь проходит сквозь серебряный дирхем. Это правда?

— Нет, конечно, — покачал головой Владимир Иванович. — Дело в том, что при нагревании киновари высвобождается чистая ртуть. Соединяясь с серебром, она дает амальгаму, которая вроде бы и прожигает дирхем. Если будет возможность, мы это проверим.

— Жалко бросать, — вздохнул Рустам, показывая на древние орудия металлургического производства.

— Ничего, — утешил его Владимир Иванович, — мы нанесем это место на карту, и, может быть, на следующий год ты приведешь сюда новую экспедицию.

Солнце клонилось к закату и по траве двигались длинные тени от всадников, когда отряд возвращался в аул. Вдали уже показались юрты кочевья, как вдруг из-за холма в версте от путешественников выскочил всадник и помчался в их сторону.

— Спокойно, — сказал Владимир Иванович Диме, который рванулся было навстречу.

Прошло, наверное, около минуты, и на вершине холма показались еще пять всадников. Стреляя на ходу, они устремились вдогонку.

Владимир Иванович сразу определил, что скачущий — неважный наездник, а догоняющие — скверные стрелки. Чтобы лучше прицелиться, они невольно сдерживали коней, и расстояние между беглецом и преследователями почти не сокращалось. Но тем не менее пора было вмешаться: беглец, кажется, уже растерял стремена, да и шальная пуля могла настичь его или коня.

— За мной! — крикнул Владимир Иванович.

Заметив, что неизвестные всадники поскакали им навстречу, басмачи стали заворачивать лошадей. Дима выстрелил на скаку, и звук выстрела окончательно охладил пыл преследователей. Разделившись на две группы, басмачи начали уходить, огибая холм.

А в это время беглец, который продолжал скакать во всю прыть, выронил поводья и схватился за луку. Седло съехало набок, и он полетел в траву. Владимир Иванович хотел остановиться перед упавшим, но Рустам вырвался вперед и помчался за двумя басмачами.

— Назад! — крикнул Морозов, однако Рустам продолжал погоню, стреляя на ходу.

Владимир Иванович с трудом нагнал его и остановил коня.

— В бою надо слушаться приказов! — голос его звучал сурово. — А вдруг там засада?

— Это Хасан и Хусейн! — крикнул Рустам с горящими глазами. — Сыновья старика Ирназарова. Я узнал их, в басмачи сбежали, сволочи!

Владимир Иванович сразу вспомнил суд, старого караванщика и его юную жену Айшу.

— Не догнать, — оценил он обстановку. — Ну-ка, дай карабин.

Он повел стволом, прицеливаясь, и выстрелил. У всадника, скачущего сзади, слетела с головы мохнатая баранья шапка.

— Вот так выстрел! — воскликнул Рустам. — Как в тире!

— Это им на память, — засмеялся Владимир Иванович.

Они повернули коней и вместе с Димой, который, не удержавшись, помчался за товарищами, подъехали к упавшему. Он лежал без движения, и над ним хлопотал Джумабай.

Владимир Иванович соскочил с коня, быстро осмотрел беглеца и, не найдя переломов, смочил ему лицо водой из фляги. Петр Реутов медленно открыл глаза и несколько секунд вглядывался в склонившееся над ним лицо.

— Вот и свиделись, борода, — пробормотал он и снова потерял сознание.

XXIII

— Пусть войдут, — сказал Курбан-Али.

Хасан и Хусейн вошли в юрту.

— Садитесь.

Братья сели, одинаковым движением откинув полы халатов.

— Почему без шапки? — спросил у Хусейна курбаши.

— Сбили выстрелом, когда мы уходили от погони, — ответил за брата Хасан.

— Да, на палец ниже — и твоя голова превратилась бы в детскую погремушку, — усмехнулся Курбан-Али, заметив багровую царапину на бритой голове Хусейна. — Джурабек, дай джигиту новую шапку!

Джурабек достал шапку, снятую бог знает с какой головы.

— А теперь рассказывайте, — приказал курбаши. — Почему так поздно?

— Опоздал юный джигит, который должен был оповестить нас о выступлении отряда. Он говорит, что русский начальник опоил его горьким лекарством и он полдня просидел на корточках за юртами, — доложил Хасан.

— Хорош джигит, — дернул щекой Курбан-Али. — Ну?

— Мы чуть не пропустили караван, — продолжал Хасан. — Но потом получилось все так, как было задумано. Мы дали этому русскому уйти от нас шагов на триста, а затем бросились в погоню. Мы стреляли, не целясь, но, клянусь аллахом, мне хотелось бы достать пулей этого кафира.

— Мне тоже, — хрипло сказал Хусейн.

— Представляю, — заметил Курбан-Али. — Говори...

— Урусы бросились нам навстречу, и мы повернули коней и ускакали, — закончил Хасан.

— Хорошо, — сказал Курбан-Али, — теперь судьба этого русского в его собственных руках. Вы видели старика?

— Да, — ответил Хасан.

— И что сказал почтенный мулла? — спросил курбаши.

— Он сказал, — доложил Хасан, — что согласен встретиться завтра после второй молитвы у летовки возле трех родников...

— Так, — протянул Курбан-Али. — Вы все выполнили. Я доволен. Идите...

Когда братья вышли, Джурабек подсел к своему курбаши.

— Ну что, мирза, — спросил Курбан-Али, — все пишешь, все считаешь?

— Что будем делать с этими двумя урусами? — озабоченно спросил Джурабек.

— Давай сделаем из них чучела и будем стрелять как по мишеням, — предложил Курбан-Али.

Он был в хорошем настроении и шутил.

— У нас каждый человек на счету, — не принял шутливого тона Джурабек, — а они, говорят, бывшие жандармы, служили белому царю.

— Ладно, веди их сюда, — поморщился Курбан-Али.

Через несколько минут Шкабардня и Дудура стояли в юрте.

— Я оставил вам жизнь не для того, чтобы вы валялись на кошме и набивали себе брюхо, — сурово сказал курбаши. И, помолчав, спросил: — Хотите участвовать в священной войне против большевиков?

— Так точно! — слаженно ответили жандармы.

— Прежде чем стать воинами ислама, вам надо принять нашу религию. Согласны? — снова спросил Курбан-Али.

— Согласны, — не задумываясь ответили оба жандарма.

— Садитесь, — указал им на ковер курбаши. — Джурабек, позови там людей. Я казий. Скажите мне при свидетелях исповедание веры: «Нет божества, кроме аллаха, и Мухаммед — посланник аллаха». Ну?

— Нет божества, кроме аллаха... — вразнобой произнесли жандармы.

— Всё, вы мусульмане, — торжественно изрек Курбан-Али. — Поздравляю с переходом в истинную веру. Я даю вам имена Абдурахим и Абдурахман. Вот вам от меня в подарок по золотому. Основы ислама вам раскроет наш мулла Джурабек...

На рассвете Курбан-Али в сопровождении Джурабека и десятка всадников покинул лагерь басмачей и направился к трем родникам. В полдень, после второй молитвы, которой курбаши пренебрег, они подъехали к заброшенной летовке. Вскоре показался и мулла Закиров с тремя молодыми мюридами.

Из почтения Курбан-Али поддержал стремя, пока старик не слез с коня. В тени расстелили походный ковер, и по знаку курбаши его люди разошлись в разные стороны. Мюриды тоже отошли к своим лошадям.

После приветствий и расспросов о здоровье Курбан-Али приступил к делу. Прежде всего его интересовала судьба басмаческого движения в крае. С невозмутимым видом старик пересказал ему от своего имени последнюю статью в газете командующего Туркестанским фронтом. Статья называлась «Басмачество у последней грани», и Курбан-Али невольно мрачнел, слушая имена убитых и пленных курбаши. Сам Ибрагим-бек еще уцелел, но вынужден был скрываться в горах.

Загнанной в горы называлась и банда Курбана-Али. И это была правда. Даже здесь, в горной долине, он не чувствовал себя спокойно, хотя по молчаливому уговору со стариком он не грабил это племя, а оно не преследовало его людей.

— Значит, эти люди из Ферганы меня обманывают, когда уверяют, что мы накануне большого восстания в крае? — спросил курбаши.

— Эти люди сами хотят обмануться, — ответил старик.

— Неужели аллах нас покинул? — сказал Курбан-Али.

— Аллах давно вас покинул, — молвил старик, — а теперь отвернулся и народ.

— Народ! — запальчиво произнес курбаши. — Народ пойдет туда, куда его поведут.

— Нет, — покачал головой старик, — теперь уже не пойдет.

— Что же мне делать? — прямо спросил Курбан-Али.

Старик ждал этого вопроса. Не отвечая, он смотрел на человека, который еще при царе за убийства и грабежи был приговорен к четырнадцати годам каторги и который по шариату давно заслуживал казни за свои преступления. Что мог сказать этому законченному преступнику он, старый мулла Закиров, который всю жизнь выступал против насилия и который всякий раз мирился с ним, когда оно совершалось.

— Попробуй начать новую жизнь, — сказал он тихо.

— Новую жизнь? — протянул Курбан-Али. — Это значит, сложить оружие и сдаться на милость победителя? Чтобы большевики схватили меня и расстреляли, а женщины и дети плевали мне, мертвому, в лицо? Нет уж, лучше погибнуть в бою...

«Ну так погибни», — хотел сказать старик. Но вместо этого бесстрастно заметил:

— Аллах велик и все ведет к предназначенному...

XXIV

Петр Реутов закрыл глаза и сделал вид, что потерял сознание. Он был ошеломлен этой встречей и сразу понял, что бородатый человек, склонившийся над ним, его тоже узнал. Надо было снова врать и изворачиваться, наскоро придумав новую историю. И чтобы выиграть время, он в изнеможении опустил веки.

Впрочем, голова действительно кружилась и болела от падения, и ему приходилось делать усилия, чтобы сосредоточиться. На некоторое время его оставили в покое, а потом он снова почувствовал на своем лице освежающие струйки воды.

Петр со стоном открыл глаза и попросил пить. Владимир Иванович напоил его из фляги и спросил, может ли он подняться.

— Попробую, — отозвался Петр.

Морщась и кряхтя, он встал и сделал несколько шагов.

— Мы должны отвезти вас в аул, — сказал ему Владимир Иванович. — Здесь недалеко, километров пять. Мы поедем тихо, постарайтесь удержаться в седле.

Они тронулись. По дороге Петра не тревожили расспросами, лишь Морозов спросил, кто он и как его зовут. И Петр кратко ответил, что он заготовитель и что зовут его Андрей Родионов. В пути на них с братом Павлом напали басмачи. Брата убили на месте, а его оставили в живых...

На заходе солнца они добрались до кочевья. Петра отвели в юрту, накормили и напоили чаем. И когда в юрте собрались все участники экспедиции, он уже успел сплести связный рассказ о том, как басмачи обратили его в воина ислама и как он все искал случая сбежать. И вот наконец этот случай представился, когда курбаши послал их следить за экспедицией. Самое страшное было, когда он гнал коня, еще не веря своему освобождению, а мимо свистели пули и каждая секунда могла стать последней в его жизни.

Петр оглядел собравшихся и по их молчанию понял, что его слова произвели впечатление. Потом начались вопросы. Он без запинки рассказал, как они с братом скитались по стране, пока судьба не занесла их в Фергану. Здесь им удалось устроиться разъездными агентами в Узбеккредсельсоюз. И вот первая же поездка в горы кончилась тем, что они нарвались на басмачей. Брата на его глазах зарубили саблей, а он успел крикнуть, что отец у них татарин и что они тоже мусульмане...

Владимир Иванович ему верил и не верил. Он хорошо помнил выражение лица Родионова той ночью в вагоне. Но с другой стороны, за годы революции и гражданской войны Владимир Иванович узнал столько удивительных судеб, был свидетелем стольких неожиданных историй, что многому в жизни перестал удивляться.

Он только спросил, почему басмачи так интересуются экспедицией. Петр с готовностью пояснил, что, по мнению басмачей, русские в горах ищут золото.

После этого Владимир Иванович поднялся и решительно сказал:

— Хватит, товарищи, человеку надо отдохнуть, А вы, — обратился он к Петру, — если почувствуете себя завтра хуже, не пугайтесь. Ушибы от падения обычно дают о себе знать на следующий день.

Утром Владимир Иванович подошел к Петру. Справившись о здоровье, он сказал:

— Мы не можем здесь долго оставаться. Не позднее чем завтра утром нам надо выступать. Что вы собираетесь делать дальше, Родионов?

— Сам не знаю, — сказал Петр, пожав плечами. — Там, внизу, меня никто теперь не ждет, и я никому не нужен. А в ауле я просто боюсь оставаться. Тот юноша, что оповестил басмачей о вашем пути, мне кажется, был из этого кочевья. И если басмачи меня снова схватят, придумают хорошую казнь.

— Вы могли бы узнать этого юношу? — спросил Владимир Иванович.

— Конечно, — ответил Петр.

— Мы можем взять вас с собой, — в раздумье произнес Владимир Иванович. — Но нам, геологам, нужен работник. Я не спрашиваю, знаете ли вы минералы, умеете ли навьючивать лошадей и приходилось ли вам ходить по фирну. Всему этому можно научиться. Но нам надо знать, здоровы ли вы и хватит ли у вас сил участвовать в экспедиции?

— Я здоров, — уверенно ответил Петр, — на отсутствие сил не жалуюсь и еще помню время, когда красноармейцем проходил по пятьдесят верст в сутки.

— Хорошо, — сказал Владимир Иванович, — я посоветуюсь с товарищами.

Встретив Джумабая, он попросил его привести толстощекого малого, которого они угощали глауберовой солью.

— Э, — сделал жест Джумабай, — он еще вчера вечером исчез из аула.

— Понятно, — сказал Владимир Иванович, — упустили молодца.

— Ничего, найдется, — невозмутимо заметил Джумабай. — Не тот догонит, кто бежит, а кому суждено.

Этот день участники экспедиции посвятили устройству дел, накопившихся за последнее время. Владимир Иванович приводил в порядок свои путевые записи, Дима с Рустамом занялись тщательным определением и классификацией собранных минералов, Джумабай хлопотал над снаряжением, а Вера после приема больных стала брать пробы воздуха в окрестностях кочевья, сопровождаемая целой кучей юных помощников.

На закате она пошла стирать белье на речку и увидела Джумабая, задумчиво сидящего на камне.

— О чем задумался, Джумабай? — спросила Вера, присаживаясь рядом.

— О чем? — переспросил он. — Думаю вот: вода течет, коза кричит, ребенок плачет, а дни идут...

— Ну что ты, Джумабай, — возразила Вера, удивленная его настроением, — ты же у нас совсем не старый.

— Не старый? — он посмотрел на горы. — Царя помню, старую жизнь помню...

— Ну, и как вы здесь жили при царе? — поинтересовалась Вера.

— Как жили? Один раз саранча прилетела. Начальник уезда велел создать куриные отряды. Собрали с каждого человека по курице. Куры ели саранчу, заведующие отрядами ели кур...

— А потом? — спросила Вера.

— Потом саранча съела посевы и улетела...

Он поднялся, помахал Вере рукой и пошел разыскивать Владимира Ивановича.

— Начальник, — попросил он, — отпусти в Куву. Племянник женится. Свадьба будет, той будет. Немного денег давай...

— Жаль мне тебя отпускать, Джумабай, — вздохнул Владимир Иванович. — А вернешься?

— Слово даю, начальник, — приложил руки к сердцу Джумабай.

— Ну, что делать, поезжай, — согласился Владимир Иванович. — Мы пойдем к Кичик-Алаю. Найдешь?

— Найду. Куда добежит заяц, туда доскачет и лягушка, — ухмыльнулся Джумабай.

Владимир Иванович целый день не видел муллы Закирова, который, как говорили, уехал в соседнее кочевье. Вернулся он перед заходом солнца, и вечером Морозов зашел к нему в юрту попрощаться. Старик предложил ему чаю, и они разговорились. Владимира Ивановича интересовали взгляды старика, который, несомненно, был влиятельным человеком в этих краях. Речь зашла о нравственных основах жизни. Старик не скрывал, что в годы смут и потрясений он надеется лишь на сдерживающую силу религии.

— Без религии, — привычно говорил он, — без веры в бога, без веры в загробную жизнь, то есть без веры в то, что мы должны будем отвечать перед богом за свои поступки в этой жизни, люди непрестанно дрались бы друг с другом и мир превратился бы в настоящее волчье царство.

— Ленин говорил, — возразил Владимир Иванович, — что для нас нравственно то, что служит делу коммунизма. Вы, по вашим словам, признаете Ленина и большевиков, которые призывают к строительству социализма в нашей стране. А как вы относитесь к самой идее социализма?

— В Москве я беседовал с имамом соборной мечети муллой Мустафиным, — ответил старик, — и мы согласились, что могли бы посвятить наши души осуществлению исламского социализма. Здесь, на Востоке, следует соединить ислам с социализмом. Этот социализм представлял бы собой гармоническое сочетание интересов общества так, чтобы процветание большинства было достигнуто без лишений и тяжких испытаний меньшинства населения.

— То есть тех же угнетателей и эксплуататоров, — уточнил Владимир Иванович. — Но разве басмачество не явилось их ответом на ваш призыв к гармонии интересов?

— Я всегда осуждал басмачество, — покачал головой старик.

— Все это так, — сказал Владимир Иванович. — Но рано или поздно вам все же придется сделать решающий выбор.

И, извините меня, отец, но ислам никогда не примирится с социализмом. Мы, коммунисты, знаем, что любая религия служит угнетателям. Я вижу, что вы искренне верующий человек, и таких немало. Мне неловко говорить вам очевидные вещи, но басмачи идут против нас под знаменем газзавата^[10], белые убивали рабочих и крестьян с именем Христа на устах. Таково назначение любой религии — защищать богатых от бедных, учить народ покорности. Разве можно совместить это с идеями всеобщего социалистического равенства?

— В исламе все мусульмане равны — и богатые, и бедные...

— Вот именно. И если богатый мусульманин позовет своего бедного единоверца идти войной против таких же бедняков, но другой веры, то что обязан сделать истинный правоверный?

— Обязан идти, — тихо согласился старик.

— Во имя ислама, но против своего класса, — заключил Владимир Иванович.

Со слов вездесущего Джумабая он знал, что в этих горных долинах узбеки пасут отары овец и табуны лошадей, принадлежащие старику. Но сюда придет земельно-водная реформа, и тогда сама жизнь покажет, согласится ли старый мулла поступиться своими богатствами ради процветания парода. И хотя внешне он жил бедно, почти аскетом, Владимир Иванович в этом весьма сомневался. Он встал и начал прощаться. Поднялся и старик.

— Куда теперь ваш путь? — поинтересовался он.

— Думаем пройти через перевал Агарт в долину Кичик-Алая, — отозвался Владимир Иванович.

— Хорошо, — сказал старик, — через перевал я вам дам надежного проводника. А в долине найдите табиба Саида Ахмеда. Он, как считают чабаны, колдун, и даже знается с иблисом, по-вашему, дьяволом. Но вас, людей знающих и видевших свет, пусть это не тревожит. Надеюсь, он сможет вам быть полезным.

— Спасибо, до свиданья, — еще раз простился Владимир Иванович. — Счастливого вам обратного пути!

— Пусть будет гладок и спокоен и ваш путь и да благословит вас аллах в дальнейшей жизни! — напутствовал его старик.

XXV

Смирнов ходил по комнате, а Барышников, попивая чай, рассказывал об очередном дне ревизии кооператива горняков, куда его привлекли по просьбе рабочих.

— Сегодня занимались этими злосчастными денежными чеками, — говорил он. — Видите ли, Виктор Григорьевич, наш покойный топливный трест случалось по три-четыре месяца не выплачивал рабочим жалованья, в результате чего их покупательская способность, как говорится, падала до нуля. Но поскольку пить-есть людям было необходимо, на божий свет вместо денег выплывали «чеки». Чеки эти даже на территории копей не везде принимали. На базаре, например, их расценивали в два раза ниже номинала. A в кооперативе их брали, ну, туда они хлынули рекой...

Смирнов его слушал и не слушал. Все эти дни инженер находился в состоянии неуверенности и тревоги. Он не привык вверять свою судьбу в руки чужих людей, которым к тому же не доверял, и сейчас раскаивался, что послушался Шиманского, который со своей братией мог натворить за его спиной любых пакостей. Право же, легче было бы получить новую повестку из ГПУ, чем так вот сидеть и терзаться от неизвестности. И старый инженер решил, что если и сегодня не будет никаких известий, то завтра с утренним поездом он уедет в Фергану. Утвердившись в этом решении, Смирнов повеселел.

— Значит, опять вредительство? — спросил он.

Прерванный на полуслове, Барышников с удивлением глянул на Смирнова.

— Да нет, Виктор Григорьевич, — сказал он, — просто бесхозяйственность. Какие порядки царили в этом тресте, говорит такой пример...

Во входную дверь постучали. Снова прерванный на полуслове, Барышников рассмеялся с досады и вышел из комнаты. Вернулся он вместе с Шиманским. Лев Станиславович был в кожаной куртке и кожаной фуражке, словно только что вылез из аэроплана.

— Здравствуйте, Виктор Григорьевич! — тряхнул он руку Смирнову. — Скучаете, заждались? Не мог раньше — дела, дела, дела. Спасибо, в управлении дали автомобиль. А у вас здесь тишина. Лето для копей — мертвый сезон. Кому нужен ваш уголек? А топливный трест-то лопнул, Феодосий Павлович? И поделом, поделом.

Шиманский весело сыпал словами, одновременно выгружая из портфеля свертки и бутылки.

— Феодосий Павлович, — продолжал он, — где это все у вас можно порезать, разложить? Ситный, надеюсь, найдется? И руки бы помыть с дороги...

Когда стол был накрыт, Шиманский разлил водку в старинные серебряные стопки.

— Ну, — заметил он с улыбкой, — бездельник тот, кто с нами не пьет!

Все выпили. Закусив, Барышников с сожалением поднялся.

— Куда вы, Феодосий Павлович? — встрепенулся Шиманский.

— Увы, надо идти, — вздохнул Барышников, — общее собрание пайщиков кооператива. Надеюсь, через часок-полтора вернусь.

— А, ревизия, — засмеялся Шиманский, — слышали, слышали. Ну, возвращайтесь скорее, будем ждать вас, Феодосий Павлович.

Шиманский постоял у окна, провожая глазами хозяина дома, и вернулся к столу.

— Так что же вам сказать, Виктор Григорьевич... — произнес он озабоченным тоном. — Положение осложняется. Боюсь, что Мавриди на грани признания. Она уже выдала многих своих клиентов — Ципикова, Михайлова, Прихожана, Хаперского... Вот-вот может прозвучать и ваше имя. Стараемся ее удержать, но трудно, трудно...

Смирнов хмуро молчал, вращая стопку на столе.

— Да, — спохватился Шиманский, — вам письмецо от уважаемой Марьи Павловны.

Смирнов разорвал заклеенный конвертик и начал читать. Письмо почти все было о домашних делах. Но в конце Марья Павловна писала, что два дня назад в калитку постучался незнакомый человек, назвался Цухановым и спросил Виктора Григорьевича. Она сказала, что он в Ташкенте, и спросила, что передать, когда он вернется. Но человек сказал — ничего, потому что он сам зайдет...

— Марья Павловна пишет, что ко мне заходил Цуханов, — Смирнов раздраженно бросил письмо на стол. — Это ваша работа?

— Ну, Виктор Григорьевич, — развел руками Шиманский, — вы просто мнительный человек. Да и он хорош. Представляете, только вернулся, а уже вчера вечером заявился ко мне, как будто мы с ним старые друзья. Никакой, простите, гжечности^[11], ведь мы с ним раньше едва кланялись.

Где, спрашивает, ваш коллега герр Смирнофф? Он, говорит, хотя и прикидывается русским, а все равно немец черствый, как арестантский сухарь. Я, говорит, теперь честный советский гражданин и хочу видеть моего старого знакомого.

— Значит, честный советский гражданин? — спросил Смирнов.

— Так он говорит, — развел руками Шиманский. — И я бы посоветовал принять его, когда он к вам пожалует.

— Я подумаю, — сказал Смирнов после некоторой заминки.

— Подумайте, подумайте, — охотно согласился Шиманский. — Договориться, знаете, всегда лучше, чем ссориться. Зачем вам лишние неприятности? А мы уж постараемся удержать от признания несчастную Мавриди. Да и этого визитера, я думаю, можно уберечь от необдуманных поступков...

— Договорились, — согласился Смирнов.

— Вот и замечательно, — хлопнул в ладони Шиманский. Он достал карманные часы. — Я, наверное, уже не дождусь хозяина, привет ему от меня и поклон. Надеюсь, в ближайший день-другой все решится, так что, если не будет других известий, через три дня возвращайтесь в город. С вашего разрешения, я исчезаю. Салют и до видзения.

Смирнов нетерпеливо проводил его до двери. Вернувшись в дом, инженер быстро заходил по комнате, кипя от негодования. Кажется, из него хотят сделать марионетку. И этот вертлявый тип в самом деле думает, что все будет так, как он здесь болтал. «Всегда лучше договориться...» — мысленно передразнил он Шиманского. Ах ты... — он поискал нужное слово — сволочь, быдло, мелкий пакостник... Они будут шантажировать его, а он станет безропотно выполнять их повеления! Быть у них на побегушках! Нет, господа, ошибаетесь. Без меня вы все решили, без меня... А я... Вы просили подумать — вот я и подумал...

— Виктор Григорьевич, что случилось? — в дверях стоял удивленный Барышников.

— Что? — переспросил Смирнов. — Да нет, ничего. Слушай, Феодосий Павлович, как там мои бумаги?

— Лежат, что с ними станется? — ответил Барышников. — Хотите посмотреть?

— Да, пожалуйста, — попросил Смирнов.

Они прошли на кухню. Барышников, откинув половик, поднял люк в подпол. Взяв зажженный фонарь, Смирнов по деревянной лесенке спустился в погреб. Здесь, среди разной утвари, стоял сундук, закрытый на два висячих замка. Отперев их и откинув крышку, Смирнов стал осматривать аккуратно уложенные папки с казенными грифами и номерами. Отобрав с полдюжины пухлых папок и проверив их содержимое, он снова запер сундук и поднялся на кухню.

— Ну как, в порядке? — спросил Барышников.

Он много лет служил у Смирнова, и когда тот вскоре после революции попросил сохранить некоторые его бумаги, Барышников охотно согласился. Потом, когда он уже работал на угольных копях, бумаг прибавилось, и они завели в погребе сундук. Барышников никогда не интересовался содержанием этих бумаг, считая их личным архивом инженера.

— В порядке, — удовлетворенно ответил Смирнов.

Минут через десять Смирнов вышел из дома с чемоданчиком в руке. На поезд он уже опоздал и, чтобы не ждать до утра, решил поискать бричку или повозку. Первое, что он увидел на площади перед конторой, был наркомпросовский фургон, возвращавшийся из странствий по кишлакам. Самого Марала Исаича Смирнов нашел в столовой.

— Да я уж и плакатик на дверях клуба повесил, — нерешительно сказал Марал Исаич, выслушав просьбу инженера.

— Марал Исаич, дорогой... — проникновенно попросил Смирнов. — Плата за срочность двойная.

Услышав о двойной плате, Марал Исаич сдался.

— Сейчас, только сниму свой анонс, — заторопился он, — да сбегаю к Сидорову в больничку, чтобы завтра приехал поездом.

— А что с ним, с Сидоровым? — спросил Смирнов, думая о своем.

— Малярия, — важно пояснил Марал Исаич, — как считали в темном прошлом — ядовитые испарения болот.

Марал Исаич обернулся в несколько минут, и вскоре фургон уже катил по дороге на Фергану. Подложив под голову чемоданчик, Смирнов смотрел на убегающую назад дорогу и думал о том, что ждет его впереди, в той жизни, которая теперь начиналась. Но как бы то ни было, он решился и чувствовал облегчение. Сегодня вечером он придет к Подольскому, поставит чемоданчик на стол и скажет: «Я решил. Прошу записать мои показания».

В светлых сумерках долгого летнего дня фургон въехал в город. Марал Исаич остановил лошадь и подошел к фургону.

— Какое будет направление? — спросил он. — Домой?

— Нет, нет, — поднял голову Смирнов, — в ГПУ.

— Слушаюсь, — оробел Марал Исаич.

Стуча колесами, фургон подъехал к деревянному мосту через мелкий сай^[12] Марал Исаич помахал кнутом, собираясь подстегнуть уставшую лошадку. Но в это время раздался громкий треск, сопровождаемый оглушительными, словно выстрелы, хлопками, и из боковой улицы вырвался легковой автомобиль. Испуганная лошадь, недавно взятая из кишлака, присела на задние ноги, а автомобиль, воя клаксоном и требуя дороги, мчался прямо на фургон. Взбрыкивая задними ногами, лошадь в ужасе рванулась вперед и понеслась на мост. Марала Исаича словно ветром сдуло с облучка. В последнее мгновение лошадь, выворачивая передок, шарахнулась в сторону от перил. Но фургон уже занесло, и он, ломая ограждения, рухнул вниз, увлекая за собой коня...

XXVI

Владимир Иванович открыл глаза и посмотрел на часы. Было два часа ночи. Встающая из-за гор молодая луна освещала ровным светом пустынную ледниковую долину. Владимир Иванович решительно выбрался из спального мешка и начал будить товарищей. Все нехотя стали подниматься.

Между тем уже вернувшийся Джумабай и проводник собрали сучья и развели костер. Скоро закипела вода, и все стали греться чаем, обсуждая предстоящий переход. А он обещал быть трудным.

Отряду предстояло перейти покрытый снегом хребет высотой свыше четырех тысяч метров и выйти на его южный склон. Проводник сказал, что днем снег становится рыхлым и липким, и поэтому надо добраться до снеговой линии рано утром. Для этого участники экспедиции и устроили ночевку среди камней, у нижнего конца морены.

На исходе был третий час ночи, когда отряд выступил в путь по крутой каменистой дороге. Киргизские лошади, которых геологи взяли в кочевье, медленно шли в поводу. На этой высоте уже чувствовалась нехватка воздуха и приходилось часто делать остановки.

Все мельче становились перелески арчи, сползавшие со склонов горы, и наконец они исчезли, сменившись мелким кустарником. Потом пропал и кустарник, и караван очутился в царстве камня, льда и безмолвия.

Вскоре дорогу путникам перегородили ледяные струи реки. Переход через нее оказался нелегким испытанием. Ноги скользили на камнях, покрытых тонкой корочкой льда. Лошади тоже скользили, а две даже упали в воду вместе с вьюками.

Красноватый шар солнца застал путешественников бредущими по крутой каменистой осыпи навстречу перевалу. Начинался самый напряженный участок пути.

Сначала все шло хорошо. Проваливаясь в неглубокий снег, лошади находили под ним опору и уверенно взбирались вверх по склону. Но вскоре пошел сплошной лед. В несколько минут караван пришел в полное расстройство. Стало ясно, что до самого перевала теперь придется рубить ступени во льду. Перед этой тяжелой работой путники устроили небольшой привал, усевшись на вьюках, снятых с лошадей.

— И почему это сокровища всегда бывают за горами, за долами? — вздохнула Вера.

— В сказках, — уточнил Дима.

— Нет, и в жизни тоже, — убежденно возразила Вера.

— Наверное, мы просто оцениваем вещи по затраченному на них труду, — предположил Владимир Иванович. — Тем, что не требует никаких усилий, мы и не дорожим.

— А любовь? — спросила Вера.

— А разве любовь не требует душевных усилий? — в свою очередь спросил Владимир Иванович.

Вера не ответила.

— Надо идти, — напомнил в это время проводник.

— Не хочется вставать, — простодушно призналась Вера.

Вмешался Рустам.

— Однажды молодой Тимур, — сказал он, — сидел в степи и смотрел, как муравей пробовал взобраться на высокий камень. Трудно было муравью, несколько раз он падал с вышины, но, несмотря ни на что, все же влез на верхушку камня... И подумал тогда Тимур: «Неужели я хуже муравья?»

— Вот именно: неужели мы хуже Тимура? — засмеялся Владимир Иванович. — Пора...

Началась утомительная прокладка ступеней. Под энергичными ударами кирок лед разбивался, и его осколки летели в лицо. Хорошо, что Владимир Иванович раздал всем темные очки, иначе легко можно было повредить глаза.

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда, по мнению проводника, дорога была готова. Взяв под уздцы свою лошадь, он осторожно повел ее на перевал. Вслед за ним потянулись с лошадьми остальные. Казалось, все шло удачно.

Но вдруг с Петром Реутовым, идущим последним, случилась беда. Еще на пути к перевалу он почувствовал себя плохо, шагал неуверенно и вот теперь поскользнулся. Чтобы удержаться, он схватил лошадь за шею и в следующее мгновение вместе с лошадью понесся вниз по ледяному склону. Все замерли, с ужасом наблюдая, как человек и лошадь мчатся к громадной трещине, зияющей в конце склона. Гибель казалась неминуемой. Но неожиданно движение их замедлилось, и они остановились в каких-нибудь пяти шагах от трещины. Видно было, как человек без сил лежал на снегу.

После мгновений тишины все вдруг заговорили, закричали. Потом, оставив Веру на перевале, стали осторожно спускаться вниз, чтобы помочь попавшему в беду. Внизу выяснилось, что спасителем оказался снег, лежавший в конце склона. Он уже подтаял под лучами солнца и, налипнув комьями на скользящих человеке и животном, остановил их движение.

Петр сидел на снегу бледный, мучимый тошнотой, и его чуть ли не на руках пришлось нести на перевал. Он стонал сквозь зубы и мысленно проклинал все на свете. К счастью, больше никто горной болезнью не заболел.

А с перевала открывалась великолепная картина. Глубоко под ногами путешественников лежала цветущая долина, сверкая всеми красками лета. Взглянув в последний раз на северный склон, серебрившийся на фоне синего неба, путники стали спускаться в долину.

Спускаться было тоже нелегко, потому что приходилось все время сдерживать шаги. И когда караван достиг наконец зелени альпийских лугов, решили сделать привал.

Здесь проводник стал прощаться, объяснив, что дальше дорогу найти легко: надо только спуститься к реке и затем идти по ее течению. Вспомнив совет почтенного муллы, Владимир Иванович спросил, не знает ли он, как найти в долине лекаря Саида Ахмеда. Проводник неодобрительно покачал головой и начал быстро говорить по-киргизски. Рустам перевел его слова:

— Он говорит, что хотя этот старик и называет себя врачевателем, но на самом деле он колдун, кудесник, и учили его ремеслу не индусские жрецы, как он уверяет, а нечистая сила. Каждую ночь он прибегает к помощи иблиса. Как только наступает полночь, он собирает своих джиннов, которые прилетают к нему в обличье птиц. Тогда начинаются танцы. Синий огонь вырывается из-под земли, гром гремит, земля трясется. А в саклях сами собой отворяются двери, и сазы и бубны начинают играть танец иблиса. Он говорит, что не советует нам иметь дело с этим человеком.

— Понятно, — усмехнулся Владимир Иванович, — иблис, конечно, это серьезно. Туг, брат, серой пахнет...

Было уже около трех часов дня, когда отряд спустился к реке. Все устали за двенадцать часов трудного пути и решили пораньше остановиться на ночлег. Для этого недалеко от реки выбрали подножие сопки, поросшее мелким кустарником.

Пока развьючивали лошадей, разбивали палатки и готовили обед, неугомонная Вера проверяла радиоактивность воздуха вблизи лагеря.

Вдруг она громко вскрикнула и стала озираться, словно увидела опасность. «Змея! — закричала она встревоженным спутникам. — Кажется, она укусила лошадь!»

Змеи в горах попадались часто, но всегда спешили уползать от людей, и на них почти перестали обращать внимание. Однако на этот раз испуг Веры оказался не напрасным. Лошадь, несущая приборы, прихрамывая, вернулась в лагерь. Левая нога ее выше копыта стала быстро опухать. Никто не знал, что нужно делать, и оставалось лишь надеяться на здоровье лошади.

На заходе солнца Вера спустилась к реке, чтобы постирать белье. Она только прополоскала его и уложила в таз, чтобы нести в лагерь, как увидела всадника: он неторопливо ехал вдоль берега, намереваясь, очевидно, переправиться на другую сторону.

Вера присела на камень, поджидая всадника, и, когда он подъехал, увидела, что это старик с белой бородой и худым морщинистым лицом. Он был стар, но не дряхл и спину держал прямо.

— Кто вы? — спросил он, когда они поздоровались.

— Мы геологи, экспедиция из Москвы. Вон наш лагерь... — сказала Вера.

— Вижу, — заметил старик, довольно сносно говоривший по-русски. — Я вас найду.

Он тронул было лошадь, но Вера его остановила.

— Дедушка, — она указала на пучки привянувших трав, торчащие из его хурджума, —может, вы вылечите нашу лошадь?

— А что с ней? — спросил он.

— Ее укусила змея, — пояснила Вера.

Старик молча повернул коня и направился к лагерю. Поздоровавшись со всеми, он подъехал к понуро стоящей лошади и слез с седла. Потом достал из переметной сумы коран в ветхом кожаном переплете, раскрыл его наугад и начал быстро читать, невнятно произнося слова. Прочитав страницу, он закрыл книгу и бережно положил ее на прежнее место.

Затем извлек из сумы пузырек с зеленоватой жидкостью и сунул себе за пазуху. Все молча наблюдали за действиями старика. А он, подойдя к лошади, стал тщательно исследовать ее ногу. Найдя около копыта небольшую сочившуюся ранку, старик достал пузырек, слегка смочил жидкостью тряпицу и приложил к ноге животного. Лошадь вздрогнула, как от неприятного прикосновения, но затем успокоилась.

— Теперь надо подождать полчаса, и все пройдет, — сказал старик, садясь на коня.

— Дедушка, как же вас зовут? — спросила Вера.

— Я Саид Ахмед-эфенди, — ответил он. — Отдыхайте с миром, я сам вас найду. А сейчас мне надо ехать.

И он рысью пустил свою лошадь к реке.

— Ну что ж, для человека, знакомого с иблисом, он появился и исчез достаточно таинственно, — отметил Владимир Иванович.

— А он и вправду вылечил нам лошадь! — крикнула Вера.

Заинтересованные, все подошли к лошади. И действительно, почти на глазах опухоль стала спадать и вскоре бесследно исчезла. Лошадь перестала хромать.

XXVII

Поздно вечером в дом Барышникова требовательно постучали.

— Кто там? — недоумевая, подошел хозяин к входной двери.

— От Марьи Павловны известие, — ответили за дверью.

— Господи, что с ней случилось? — встревожился Феодосий Павлович.

Он открыл дверь, и тотчас в грудь ему уперся ствол револьвера.

— Спокойно, папаша, — предупредил мужчина в кепке с длинным козырьком.

На глаза Барышникова живо набросили черную косынку, потом усадили и привязали к стулу. Когда все было готово, к двум налетчикам присоединился третий. Он жестом указал, что можно начинать.

— Будешь сидеть тихо и отвечать на вопросы — останешься жить, — сказал мужчина в кепке, стоя возле Барышникова. — Где хранятся бумаги инженера Смирнова?

— В подполе на кухне, — глухо ответил Феодосий Павлович, — это его личный архив.

— В чем он находится? — спросил мужчина.

— В сундуке, — сказал Барышников.

— Где ключи? — спросил мужчина.

— У меня нет, — признался Феодосий Павлович. — Ключи у хозяина.

— Хорошо, теперь сиди и молчи, — сказал мужчина в кепке.

Третий налетчик взял у него связку отмычек, прошел на кухню и быстро спустился в подпол, светя электрическим фонариком.

Он присел возле сундука, подобрал отмычки к замкам и откинул крышку. Но в это время наверху послышались шум, возня и короткие восклицания.

Налетчик замер, погасив фонарик. Он услышал шаги, и через мгновение его позвал спокойный голос:

— Выходите, Лев Станиславович!

Покушение на Смирнова под видом несчастного случая заставило поторопиться с разоблачением преступников. И когда Шиманский со своими подручными снова отправился в Кызылкию, в доме Барышникова была устроена засада. В ту же ночь были произведены аресты. Лишь Мустафа Азизов исчез. Вернее, турецкий полковник, ныне на английской службе, Али Риза...

А утром по дороге на Куву ехала арба на саженных колесах, влекомая неказистой на вид, но справной в деле лошаденкой. На арбе сидел пожилой человек с задубевшим морщинистым лицом, в потертом халате и грязноватой чалме, концом которой он время от времени вытирал свои красноватые слезящиеся глаза. На арбе лежали четыре мешка с ячменем, полупустой мешок с дорожными припасами да сноп клевера.

Было прохладно, потом стало жарко. Арбу обгоняли более резвые повозки и брички, а порой и свой брат арбакеш пускался рысью, лишь бы не плестись в хвосте у мерно шагавшей лошаденки. Пыль висела над дорогой, пекло полуденное солнце, но ни человек, ни лошадь словно не замечали неудобств. Человек тонким голосом напевал песенки, протягивая один звук шагов на пятьдесят, а лошадь, поматывая головой, тащила арбу с таким видом, словно готова была идти хоть на край света.

Под вечер он остановился в придорожной чайхане, напоил и накормил свою лошаденку и сам напился чаю, закусывая черствой лепешкой. Он был беден, и даже мальчишки, разносившие чайники, посматривали на него снисходительно.

Так путник добрался до Кувы. Здесь он, пересчитав деньги, впервые поел плова в базарной чайхане и долго пил чай, пока чайханщик не зажег на столбе керосиновую лампу.

Потом путник сел в арбу и окунулся в темные улицы кишлака. Вскоре он остановился перед усадьбой Исмаил-бека, постучал в ворота, переговорил через калитку с работником и исчез за высоким глинобитным забором. Это и был Мустафа Азизов.

XXVIII

— Нашел, нашел! Идите сюда, нашел! — неистово кричал Рустам.

Эту мрачную сопку на правом берегу реки, которая высилась среди песчаников и сланцев, подобно египетской пирамиде, участники экспедиции приметили еще со вчерашнего вечера. И как только рассвело, наскоро позавтракав, начали взбираться на ее скалистую вершину.

Дело в том, что вчера приборы впервые показали повышенную ионизацию воздуха, и взоры всех, естественно, обратились на недалекую сопку. Шли, как обычно, растянувшись цепочкой, и Петр шагал вместе со всеми, вооружившись геологическим молотком. За последние дни он прослушал целый курс лекций и получил практические уроки минералогии.

Участники экспедиции осматривали каждый камушек, простукивали каждый обломок скалы. А скала, сложенная из черных кремнистых сланцев, оказалась необычной твердости.

Прошло более часа сосредоточенных поисков, когда раздался громкий крик Рустама. Все бросились к счастливцу. Сидя на корточках возле небольшой ниши, он старательно выбивал в скале кусочек породы. Удары сыпались градом, высекая искры и выбивая острые осколки. Когда все собрались, Рустам приостановил работу и пригладил камень. И участники экспедиции увидели на его матовой поверхности мелкие, как зернышки проса, ярко-желтые крупинки. С большим трудом при помощи зубила отбили образец минерала и отправили с Верой вниз для проверки на радиоактивность.

А так как всем не терпелось узнать результаты анализа, то договорились, что в случае удачи в лагере разожгут дымный костер.

Вскоре удалось обнаружить еще несколько минералов с желтыми вкраплениями. Наконец все собрались на вершине сопки. По рукам пошел бинокль, в который стали разглядывать, что делает Вера в лагере. Минута тянулась за минутой, и всем казалось, что она занимается любыми посторонними делами, но только не проверкой минерала.

Но вот Вера вроде зашевелилась, готовясь подать условный сигнал. Однако делала она это так медленно, что Дима, не выдержав, начал отчаянно размахивать руками.

Владимир Иванович вскинул бинокль. Дружное «ура» было ответом на его сообщение, что костер загорелся. А вскоре он задымил так, что стало видно простым глазом. В тот же день Владимир Иванович созвал «ученый совет». Он сказал, что радиоактивных минералов на поверхности сопки встречается весьма мало и сами по себе они имеют лишь научное, а не практическое значение. Для того чтобы определить истинное значение черной горы, надо заглянуть в ее недра. А для этого, учитывая необычную крепость породы, нужен динамит, еще хотя бы дюжины две патронов. Значит, необходимо ехать в город. Однако Джумабай ему говорил, что здесь, в предгорьях, есть небольшой рудник, где добывают серу, и там, наверное, можно будет достать динамит.

На следующее утро Владимир Иванович покинул лагерь, рассчитывая обернуться в три дня. За это время участники экспедиции должны были составить геологическую карту месторождения, исследовать все склоны сопки и найти, если она есть, выход жилы с радиевыми минералами. Так, чтобы к возвращению из поездки можно было наметить точки, где следовало закладывать горные выработки.

На руднике, куда он благополучно добрался, ему и в самом деле удалось раздобыть немного динамита. Он сложил патроны, завернутые в непромокаемую ткань, в седельные сумки и, не мешкая, отправился в обратный путь. Следовало поторапливаться. В горах наступила жара, и вода в речках стала подниматься. А в половодье горные речки имели обыкновение сносить мосты...

Вскоре Владимир Иванович нагнал одинокого всадника. Они поздоровались и, выяснив, что до реки им по пути, поехали вместе. Спутник Владимира Ивановича, опрятно одетый уйгур средних лет, сказался учителем из города Оша, направляющимся к родственникам в дальний аул. Он хотел бы летом открыть в ауле курсы ликбеза, но этому сильно препятствует арабский алфавит, который давно пора, как пишут газеты, заменить латинским.

Владимир Иванович в свою очередь рассказал, что он геолог и что их экспедиция ищет месторождение радия в Алайских горах. Учитель слышал о радии, но мало и путанно, и хотел бы узнать о нем от сведущего человека.

В общем, незнакомец оказался любознательным человеком, и долгая дорога до реки прошла в интересной беседе. Увы, река ночью снесла мост, построенный, как водится, в самом узком месте. До следующего моста, проложенного выше по течению, было не менее тридцати верст, и перспектива потерять день, а то и два на объезд в горах никак не устраивала Владимира Ивановича.

— Что вы собираетесь делать? — сочувственно спросил спутник.

— Найти брод и переправиться через реку, — сказал Владимир Иванович.

Путники неторопливо двинулись вдоль берега, высматривая переправу. Когда они поровнялись с кишлаком на другом берегу реки, внимание Владимира Ивановича привлек показавшийся там всадник. Морозову показалось, что это Джумабай. Он внимательно всматривался в подъезжавших, а потом поскакал вперед и остановился возле чайханы, призывно махая рукой. Очевидно, в том месте и был брод.

И действительно, когда спутники поровнялись с чайханой, то увидели нагромождение камней, уходящее под воду. Владимир Иванович попрощался с учителем и решительно направил коня в реку.

Киргизский конь, привычный к переправам, уверенно двинулся по подводной гряде, все глубже погружаясь в воду. Владимир Иванович глянул вниз и только хотел отвести взгляд, чтобы не закружилась голова, как увидел перед глазами фонтанчик воды.

Морозов стремительно оглянулся: слишком много он повидал таких зловещих всплесков, чтобы ошибиться. Неожиданный поворот головы спас ему жизнь — вторая пуля лишь обожгла шею. Азизов, стоя на берегу, спокойно расстреливал его из револьвера.

До третьего выстрела у Владимира Ивановича оставались доли секунды. Спасение было только в том, чтобы нырнуть, — и он мгновенно это сделал. Пуля задела коня, он рванулся, сорвался с подводного гребня и тотчас был сброшен в реку.

Владимир Иванович почувствовал, как повод вырвало у него из рук, вынырнул и увидел, что лошадь, отнесенная течением, уже плывет в стороне.

И человека и коня стремительно несло вниз по течению мимо кишлака. На секунду Владимиру Ивановичу удалось опереться на каменную глыбу и выпрямиться во весь рост, прежде чем поток подхватил его снова. Но в это мгновение он успел увидеть, что Джумабай бешено мчится на коне по берегу, стремясь обогнать плывущего и броситься в реку.

Владимир Иванович, не сопротивляясь, плыл в холодной массе воды, которая то прижимала его мощными струями к самому дну, то снова выносила на поверхность. Он понимал, что если Джумабай не успеет ему помочь, то река быстро измотает его силы. И первая же теснина обернется для него гибелью.

Он попытался еще раз остановиться и, изловчившись, снова уперся ногами в скользкий валун. Несколько секунд, захлебываясь и сопротивляясь напору воды, он все же удержался на месте. И этих мгновений хватило Джумабаю, чтобы наконец обогнать пловца и прямо верхом на лошади броситься ему наперерез в реку.

Теперь их вместе несло по течению, то сближая, то отбрасывая в водовороты на глубоких местах. Но Джумабай не сдавался. Теперь он переменил тактику. Перестав бороться с рекой, он дождался, когда их снова начало сближать, и в последний момент соскользнул с лошади. Ухватившись одной рукой за гриву, Джумабай изо всех сил рванулся к Владимиру Ивановичу, и они успели схватить друг друга за руки.

Однако и теперь их положение было чрезвычайно опасным. Река неумолимо несла всех троих к гудящему перекату. Спасла всех лошадь, которая, борясь за свою жизнь, с дикой энергией выплыла на берег.

Владимир Иванович несколько минут без сил пролежал на берегу. Потом с трудом поднялся, чувствуя дрожь в ногах и боль во всем теле. Борьба с рекой не прошла даром и для Джумабая, который в изнеможении сидел на прибрежном валуне. А метрах в ста стояла и лошадь Владимира Ивановича со сбившимся под брюхо седлом.

XXIX

— «Судебный исполнитель Ташкентского областного суда Кацапов Антон, на основании 304 статьи ГПК, назначает публичные продажи...» — забавляясь, громко читал Дима старую газету, прихваченную Морозовым на руднике. — «Мужской портной Е. В. Губницкий, берлинский закройщик-академик, принимает заказы мужского платья и выполняет их художественно...»

Все с улыбкой слушали Диму, и в то же время каждый невольно вспоминал и свою прошлую жизнь, и большой город, где сейчас, после работы, люди собираются в парк, в театр, кино.

— Слушайте, слушайте! — оживился Дима. — «Безусловный боевик «Багдадский вор». Волшебная фильма в одиннадцати частях. Играет чародей экрана Дуглас Фербэнкс. У рояля И. Спивак...». Э, черт, и в Москве не успел посмотреть, и здесь пропущу. А мировая, говорят, фильма...

— Ничего, успеешь, — утешил его Владимир Иванович, — теперь целый год не сойдет с экрана.

Дима, начавший читать с последней страницы, развернул газету и стал просматривать внутренние полосы.

— А вот и про Фергану заметка, — сказал он. — «Город никак не может привыкнуть к все более развивающемуся автомобильному движению. Дикие кишлачные лошади в паническом страхе мчат арбы на телеграфные столбы, ломают их вдребезги, столбы трещат...»

Он замолчал, читая про себя, и вдруг воскликнул:

— Эх ты, инженер Смирнов погиб!

И он вслух прочитал всю заметку.

Это неожиданное известие заставило всех примолкнуть. И хотя они видели Смирнова всего один раз и встреча эта была не из самых приятных, каждый невольно подумал о трагической судьбе старого инженера.

— Да, трудно пришлось в наше время старой интеллигенции, — задумчиво сказал Владимир Иванович. — Не все нашли свой путь в революцию. Но мне все же кажется, что Смирнов был на этом пути. Жаль человека...

— И мне жаль, — заявила Вера. — Хороший был человек. Только немного потерянный...

В тот вечер, когда Владимир Иванович и Джумабай вернулись после приключения на реке в лагерь, был разработан план работы на сопке. И сегодня утром все участники экспедиции начали расчищать ее южный склон, где было найдено больше всего минералов. К полудню были просверлены шпуры, в которые заложили по два динамитных патрона, а вскоре раздались и первые взрывы. Однако порода оказалась пустой.

После обеда были произведены новые взрывы, но они, как и предыдущие, не принесли ничего утешительного. Общее разочарование выразил Джумабай. Окинув взглядом кучи взорванной и переворошенной земли, он со вздохом заметил:

— Бежали на запах шашлыка, а оказалось — осла клеймят...

Однако путешественники не теряли надежды на успех. Владимир Иванович и Дима совершили поход дальше на юг и установили, что отдельные выходы черной кремнистой породы тянутся прерывистой полосой до самой горной гряды. Поэтому следует продолжить поиски в этом направлении вплоть до перевала, а если понадобится, то и за горным хребтом...

— Дедушка едет, — нарушила молчание Вера.

К лагерю, четко выделяясь на фоне заката, приближался всадник. Со дня первого знакомства они больше не встречали старика, и вот, очевидно, он решил сам их навестить. Поздоровавшись, Саид Ахмед слез с коня и, отказавшись от еды, взял предложенную ему кружку чаю.

— Все эти дни, — начал он после молчания, — я шел за вами следом. По следам легко можно узнать, хорошие люди их оставили или дурные. Скажу, что вы мне понравились, и птицы и звери вас не боялись. Но сегодня вы испугали взрывами всю долину. Зачем вы нарушаете покой гор, что ищете в чужом для вас краю? Золото? Но золота здесь нет, и напрасно вы будете бросать в небо землю и камни.

— Мы хотим попросить у вас прощения за эти вынужденные взрывы, отец, — сказал Владимир Иванович. — Но мы ищем не золото.

— А что еще могут искать в горах люди из города? — спросил старик.

— Отец, — продолжал Владимир Иванович, — вы любите тихие долины и чистые речки, синее небо и зелень трав. Поверьте, мы тоже все это любим. Но посмотрите вокруг, разве счастлив народ в этом краю? Бедность, болезни, темнота... Здесь одни всегда работали, а другие богатели. Сейчас в горы пришла новая власть. Она хочет, чтобы народ избавился от нужды и болезней, чтобы он зажил счастливой жизнью. Но для этого на помощь силе людей должна прийти сила природы. Вот мы и ищем такие камни, такую руду, которая дала бы людям света и тепла в тысячи раз больше, чем дрова или уголь. Минерал этот называется радий. И если вы встречали в своей жизни такой камень, то помогите нам его найти.

И Владимир Иванович протянул старику образец ферганита.

— И этот невзрачный камень может обогреть людей и осветить им жизнь? — недоверчиво спросил старик.

— Не судите по виду, уголь ведь черный и пачкает руки, — улыбнулся Владимир Иванович.

— Хотел бы я вам поверить, — задумчиво сказал старик. — Я встречал в своей жизни людей, которые искали сокровища в земле, но никто из них ничего не сулил народу, а лишь для себя хотел богатства. Вы здесь первые, кто ищет пользу людям. Хорошо, проведу вас в одну долину, где я встречал такие камни. Может быть, вы найдете там свой радий...

— А где находится эта долина? — спросил Владимир Иванович.

— Там, — указал старик за горную гряду.

— Ну что ж, это совпадает с направлением наших поисков, — с удовлетворением заметил Владимир Иванович. — Будем надеяться, что мы на правильном пути...

Тропинка, извиваясь между холмов, медленно поднималась все выше в горы. Предгорье здесь было сильно изрезано, поэтому участникам экспедиции приходилось то подниматься на гребни холмов, то спускаться на дно глубоких оврагов, где журчала родниковая вода и на склонах зеленели рощицы тополей и карагачей.

Было тихо и глухо, и совсем не чувствовалось присутствия людей. Горные куропатки, кеклики, стаями поднимались чуть ли не из-под копыт лошадей и вприпрыжку разбегались по склонам холмов. Лишь древний заброшенный мазар, мелькнувший в одном из оврагов, напомнил, что и здесь ступала нога человека.

Постепенно тропинка повернула на юго-запад, в сторону седловины горной гряды. Вдруг лошадь Владимира Ивановича испуганно шарахнулась в сторону, а сам он от неожиданности чуть не вылетел из седла.

— Смотрите, смотрите! — закричала Вера.

Громадная красивая кошка, перескочившая тропу под самым носом у лошади, большими прыжками взбиралась по склону холма. Дима машинально схватился за карабин, но Вера остановила его руку.

— Какой красавец! — в восхищении провожала она глазами барса, пока он не скрылся среди зарослей.

Она подъехала к Саид Ахмеду, ведущему караван.

— Дедушка, — спросила Вера, — а тигры здесь водятся?

— Тигры? Нет, — покачал головой старик. — Правда, был один джульбарс^[13], но это старая история.

— Расскажите, пожалуйста, — попросила Вера.

— Когда аллах сотворил всех зверей, — начал старик, улыбнувшись, — он послал одного джульбарса в эти горы на страх и в наказание людям. Много бед наделал джульбарс. Тогда стали молить люди аллаха, и послал им милостивый и милосердный лису. «Владыка здешних мест, — говорит лиса джульбарсу, — я твоя слуга, прикажи — и я буду доставлять добычу к твоему столу». И стала лиса ловить и таскать джульбарсу всякую дичь: зайцев, куропаток, фазанов, серн. Но однажды прибежала она, испуганная и без добычи. «Повелитель! — воскликнула лиса. — Новый джульбарс появился в здешних местах». Повела его лиса на берег реки, где в тихой заводи отражались солнце и облака. «Смотри, повелитель, где притаился твой соперник», — указала она на воду. Увидел джульбарс свое отражение в воде, кинулся на соперника со скалы, но не рассчитал прыжка и попал в стремительное течение. Унесла его река и разбила о камни...

Между тем быстро, как бывает в горах, стали собираться тучи, загремели отдаленные раскаты грома.

— Это шайтан на нас сердится, — зашептал Джумабай Петру, кивая на старика. — Эх, надо было, когда поднимались в горы, подношение ему сделать — чурек^[14] положить на видном месте.

Гроза приближалась, и вот уже над головами путешественников засверкали молнии и оглушительно загремел гром. При каждой вспышке молнии испуганные, ослепленные лошади разом садились на задние ноги. Сопровождаемый шквалистым ветром, хлынул проливной дождь. Но путешественники уже укрылись в заброшенной киргизской летовке, по счастью встретившейся на пути. Гроза скоро умчалась вниз, в долину, но ливень превратил тропинку в сплошной поток грязи, блестевший свинцовым отблеском, и пришлось еще ждать не менее часа, прежде чем по ней можно было двигаться.

Эта вынужденная задержка стоила того, что караван уже в сумерках поднялся на перевал. Быстро стемнело. Дул резкий холодный ветер, светила полная луна.

Старик, указывая на лежащую внизу долину, сказал:

— Это место называется Долиной горных духов. Там много веков назад произошла битва, в которой погибли сотни воинов Искандера Двурогого. И с тех пор тени убитых «македони» бродят по ночам в долине, устрашая путников.

Он поднял руки и торжественно заговорил:

— Солнце мертвых! Ты, которое освещаешь путь добрых и злых. Будь благосклонно к моему молению... Пусть твои серебряные лучи ласкают сон храбрых. Пусть будет крепок их сон и стук копыт наших коней не потревожит их покоя. Великий Хазрат Искандер, прикажи своим воинам дать нам дорогу. О Хазрат! О аллах! О солнце мертвых!

Все в полном молчании слушали слова древнего заклинания...

XXX

Эту большую известковую гору, выделявшуюся своими размерами среди голых холмов и нагромождения скал, путешественники заметили издалека. Местность здесь представляла суровую картину. Изрезанная сухими оврагами, она была почти лишена растительности и являла собой каменистую пустыню.

Второй день экспедиция работала в долине, и радиоактивность воздуха неуклонно повышалась по мере того, как путешественники постепенно приближались к горе.

В верховьях одного из оврагов Владимир Иванович обратил внимание своих товарищей на интересное явление. Среди черных глинистых сланцев виднелись вертикальные выбеленные зоны. Когда путешественники подъехали ближе, то заметили, что выбеливание сопровождалось образованием самородной серы и различных натечных минералов.

— Очевидно, — заключил Владимир Иванович, — эти выбеленные участки свидетельствуют о деятельности ныне угасших гейзеров или горячих источников.

По пути к горе участники экспедиции открыли несколько десятков таких вертикальных трубок, расположенных вдоль определенной линии. Значит, в далекие времена в долине действовала целая система горячих источников.

— Давайте назовем это место Долиной угасших гейзеров, — предложила Вера.

— Правильно, к черту всех духов, — поддержал ее Дима.

По мере приближения к горе нетерпение молодых участников экспедиции все возрастало, и они готовы были пустить лошадей вскачь. И когда они наконец достигли подножия горы, Дима, соскочив с лошади и бросив поводья, первым устремился на ее склон. Однако Владимир Иванович его остановил.

— Теперь, когда мы пришли к горе, — сказал он, — она от нас никуда не уйдет. Надо сначала разбить лагерь, а потом организовать планомерные поиски.

Саид Ахмед, который с утра сопровождал их в поисках, одобрительно кивнул головой. А когда лагерь был готов, посоветовал:

— Возьмите с собой веревки и свечи.

Он повел группу за собой, пробираясь между камней и обломков скал. Перед небольшой осыпью он остановился и, указывая на темное отверстие, наполовину засыпанное мелкими камнями, сказал:

— Вот вход, который ведет в глубину горы. Желаю вам удачи.

Участники экспедиции быстро разобрали завал, и Владимир Иванович первый шагнул в пещеру. За время путешествия им пришлось исследовать немало пещер. Эта пещера была явно карстового происхождения. Следовало ожидать узких извилистых ходов, наклонных коридоров, неожиданных провалов и, глубоко под землей, обширных пустых полостей.

Владимир Иванович медленно пробирался вперед, внимательно осматривая стены и не забывая глядеть под ноги, чтобы ненароком не провалиться в какой-нибудь колодец. Раза два ему попались естественные уступы, с которых пришлось спрыгивать. Как обычно во время осмотра пещер, Владимир Иванович считал шаги. И вот, когда он прошел около двухсот шагов, или почти полтораста метров, он заметил, что стенки хода начинают расширяться.

Через несколько шагов он оказался в подземной камере, от которой, как он заметил, вели уже два хода. Один из них служил продолжением начального хода, а другой, сбоку, круто уходил вниз. Значит, для дальнейших исследований нужны были веревки, и здесь, в камере, можно было устроить промежуточный лагерь.

Владимир Иванович поднял фонарь, чтобы осмотреться, и замер. На серых стенах камеры сверкали россыпи желтых точек. Возле Владимира Ивановича собрались остальные участники экспедиции и, пораженные, молча смотрели на стены.

— Неужели нашли? — шепотом спросила Вера.

— Да, друзья, нашли, — взволнованно сказал Владимир Иванович. — Нет сомнения, что это ферганит и что месторождение обещает быть богатым.

Он даже хотел сказать — очень богатым, но сдержался по привычке бывалых геологов, предпочитающих скорее преуменьшить запасы, чем их преувеличить.

Весь этот день они провели под землей и успели исследовать лишь небольшую часть пещеры, уходящей далеко в глубь горы. Но везде, даже на стенках узких ходов, они находили следы радия. И первые же анализы образцов, сделанные Верой, показали их высокую радиоактивность.

— Как же образовалось это месторождение? — спросил Рустам.

— В самом упрощенном виде, я думаю, так, — ответил Владимир Иванович. — В давно прошедшие времена в районе нашей горы также действовали горячие источники. Поднимаясь с больших глубин, вода несла с собой растворенный радий, который мог содержаться как в вулканических, так и в осадочных породах. Проникая между пластами известняка и по трещинам в пещеры, минерализованная вода заполняла их доверху, извиваясь через устья, а минералы осаждались на стенках. Так продолжалось много веков, пока, вероятно, минеральные источники не угасли. И вот теперь перед нами предстало месторождение радия...

Когда они на закате возвращались в лагерь, Джумабай, который тоже побывал в пещере, остановил отставшего Морозова.

— Скажите, это именно то месторождение, которое вы искали? — спросил он на хорошем русском языке.

— Да, без сомнения, — подтвердил Владимир Иванович.

— Теперь я могу вам открыться, — продолжал Джумабай, — я сотрудник ГПУ Ибрагим Алимов.

— Догадываюсь, — признался Владимир Иванович.

— Да? — спросил Алимов. — Интересно, почему?..

— Ну, в основном это косвенные признаки, — пояснил Владимир Иванович. — Вот, например, у вас на голове шрам. Когда Вера однажды спросила, откуда он у вас, вы сказали, что вас задели кетменем в драке за воду. А ведь это след сабельного удара.

— Точно, — кивнул Алимов.

— Или взять случай с вашим обжорством тогда, в ауле. Помните, я вам дал опий, и у вас прошли боли в животе? — напомнил Владимир Иванович.

— Конечно, помню, — улыбнулся Алимов.

— Так вот, я вам не давал опия, — закончил Владимир Иванович.

— Правда? — рассмеялся Алимов. — Вот здорово...

— Вы все разыграли так естественно, — улыбнулся Владимир Иванович, — что я даже подумал, а не сыграл ли безобидный экстракт белладонны психологический эффект опия? Это бывает...

— Вы проницательный человек, — покачал головой Алимов.

— Я только не знал, — продолжал Владимир Иванович, — зачем вы все это делаете, и поэтому не мог до конца решить — друг вы нам или враг. Но когда вы мне спасли жизнь, я окончательно понял, что друг.

— Хорошо, — сказал Алимов, — теперь послушайте меня, Владимир Иванович.

— Я слушаю, — отозвался Морозов.

— Прежде всего, этот Андрей Родионов, — преступник и лазутчик басмачей. Настоящая его фамилия Реутов, Петр Реутов...

Владимир Иванович нахмурил брови. Он хотел сказать, что с самого начала не доверял этому человеку, но промолчал.

— В тот самый вечер, — продолжал Алимов, — когда я ушел «спать» от вашего «опия», я пробрался к юрте муллы Закирова и слышал его разговор с двумя посланцами басмачей.

— Я был о нем лучшего мнения, — с огорчением заметил Владимир Иванович.

— Да, — сказал Алимов, — старик сначала не соглашался, а потом, когда джигиты заверили его от имени курбаши, что с экспедицией ничего не случится, обещал не вмешиваться. И вот сейчас, после открытия месторождения, этот Реутов должен бежать.

— Зачем басмачам месторождение радия? — пожал плечами Владимир Иванович.

— Ну, у них, как вам известно, есть хозяева на Западе, — пояснил Алимов. — А, кроме того, сами-то они уверены, что вы ищете золото...

— Понятно, — согласился Владимир Иванович. — Но что же дальше?

— Я получил задание проникнуть в банду басмачей, — сказал Алимов. — Теперь, когда вы нашли месторождение, они начнут действовать. Поэтому я должен бежать вместе с Реутовым.

— Это большой риск, — посмотрел на него Владимир Иванович.

— Конечно, — подтвердил Алимов. — Но у каждого из нас своя работа и свой профессиональный риск.

— Я понимаю, — сказал Владимир Иванович, — это война. Итак, вы хотите бежать и у вас есть план...

— Да, — кивнул головой Алимов, — и план этот простой. Вечером вы разоблачите Реутова и скажете, что завтра отправите его в город. Всю ночь по очереди мы будем его охранять в палатке, а под утро, когда настанет мой черед, мы с ним убежим...

На рассвете путешественники услышали стук копыт и полуодетые выбежали из палаток. Дима, первым пришедший в себя, схватился за карабин, но он оказался без патронов. И спутанные лошади паслись в стороне. Все были удручены и встревожены. Только Вера не хотела верить, что Джумабай стал плохим человеком.

XXXI

Курбан-Али и Мустафа Азизов спорили в юрте. Азизов, с тех пор как появился среди басмачей, требовал активных действий, а курбаши и слышать не хотел ни о каких лихих набегах.

— Я думал к середине лета довести свой отряд до ста сабель, — сказал он. — А где они — даже восьмидесяти не наберется. Да и что такое сто сабель?

И он пренебрежительно махнул рукой.

— Ты разуверился и пал духом, — старался доказать ему Азизов. — Пойми же, если ты и дальше будешь скрываться в горах, то от тебя отвернутся последние джигиты. Чтобы привлечь на свою сторону народ, надо действовать, надо показать свою силу.

— Э, какую силу, что ты говоришь? — с досадой возразил Курбан-Али. — Народ от нас давно отвернулся, и в глазах людей я вижу только ненависть и страх. Вы что там, в Фергане, думали, что я слепой и поверю вашим сказкам о скором восстании?

— Ну, хорошо, — стоял на своем Азизов, — но, если ты будешь бездействовать и топтаться на месте, тебя скоро найдут и уничтожат. В движении, в активности твое спасение.

— Я знаю, — согласился Курбан-Али, — и как только получу известие, которого жду, так сразу же двинусь. Мое спасение там...

И он кивнул головой на юг.

— За границей? — переспросил Азизов. — Хочешь бежать?

— А что? — вызывающе ответил курбаши. — Я воюю с большевиками уже много лет, а другие все это время отсиживаются в соседних странах. Где твои англичане со своими танками и самолетами? Впрочем, если хочешь, можешь оставаться. Я посмотрю, какой ты лихой джигит.

— Ладно, успокойся, — примирительно сказал Азизов. — Но если ты хочешь бежать, то тем более надо использовать твоих джигитов. Поверь, за границей они никому не нужны и будут только обременять землю. Так пусть лучше здесь падут в бою и станут мучениками ислама.

— Не беспокойся, — усмехнулся Курбан-Али, — и так станут. Если до границы не представится случай, я направлю их всех на пограничную заставу. Не люблю переправляться через реки под пулями врага.

— Ну, ты достойный предводитель своих воинов, — покачал головой Азизов.

В это время Джурабек доложил о прибытии в лагерь Петра Реутова. Петр вошел в юрту вместе с Джумабаем.

— А это кто? — посмотрел на Джумабая курбаши.

Петр коротко рассказал, как его схватили и как ему удалось бежать с помощью этого рабочего из экспедиции.

— Неужели мулла проговорился? — процедил Курбан-Али. — Паршивый старик...

Джумабай заробел от немигающего взгляда курбаши и суетливо затоптался на месте. А Курбан-Али вдруг вскочил и приставил кинжал к его горлу.

— Говори, кто тебя сюда послал? — крикнул он.

Насмерть перепуганный Джумабай завопил и повалился ему в ноги.

— Ладно, иди, — толкнул его курбаши. — Оружие себе добудешь в бою...

Он молча выслушал рассказ Петра о приключениях экспедиции и о том, как они нашли наконец месторождение радия.

— Ты точно знаешь, что это радий, а не золото? — разочарованно спросил курбаши.

Петр сказал, что точно, и в подтверждение протянул ему образец ферганита.

— Хорошо, ты выполнил задание, — сказал Курбан-Али. — Пока тебя не было, я по просьбе наших друзей послал двух твоих джигитов в Фергану, но там их арестовали вместе с одним инженером. Не думаю, что они скоро вернутся, поэтому все деньги теперь принадлежат тебе и брату. Это твоя награда. Но что ты думаешь делать?

— Бежать за границу, — не задумываясь ответил Петр.

— Ну что ж, твое дело, — заметил Курбан-Али. — Но прежде ты поможешь моим воинам найти эту экспедицию. После этого будешь свободен. Иди и собирайся снова в дорогу...

Джумабай довольно скоро освоился в лагере: все облазил, осмотрел, рассказал кучу небылиц умирающим от скуки джигитам и сам их выспросил обо всех делах, так что его круглая улыбающаяся физиономия скоро примелькалась и перестала обращать на себя внимание.

Не обращала на него внимания и молодая женщина, изредка проходящая по лагерю. По закону гор, она не носила паранджи, а лишь закрывала лицо до глаз, всегда опущенных под взглядами басмачей. И она даже не повернула головы, когда Джумабай сбросил у очага, где она готовила для курбаши обед, кучу сушняка, собранного на берегу реки. Как водится, на новенького постарались спихнуть всю тяжелую работу, и ему пришлось попотеть, поднимаясь с ношей по крутой тропинке в лагерь.

Джумабай присел, развязывая узел на веревке, и женщина невольно вздрогнула, вдруг услышав его слова:

— Айша, я друг Рустама. Не оглядывайся и слушай...

О том, что его сестра находится в руках басмачей, Рустам узнал случайно от Петра Реутова. Рассказывая о своих злоключениях среди бандитов, тот вспомнил о молодой женщине, которую якобы подарил курбаши один богатый старик, и что похитили и привезли ее к басмачам его сыновья Хасан и Хусейн.

— Как зовут эту женщину? — взволнованно спросил Рустам.

— По-моему, Айша, — припомнил Петр.

Это известие ошеломило участников экспедиции, и все сочувствовали Рустаму.

В тот день, подавая обед и чай, Айша чаще обычного заходила в юрту курбаши. И когда после обеда, пыхтя и отдуваясь, Джумабай притащил здоровенный бурдюк с водой, чтобы вскипятить и отмыть казан после жирной баранины, Айша кратко рассказала ему все, что ей удалось услышать.

Известия были тревожные. Под вечер из лагеря должны были выступить двадцать басмачей во главе с Махмуд-палваном, чтобы найти и уничтожить экспедицию.

— Но их не будут ждать, — добавила Айша, — завтра мы все уходим.

— Тебе надо бежать, — твердо сказал Джумабай. — Ты можешь выходить из лагеря?

— Нет, — ответила Айша. — Только на речку, и то под охраной джигита.

— Хорошо, на закате приходи на речку, — сказал Джумабай.

До заката он натаскал в лагерь много воды. И никто не обратил внимания, какие мехи он носил на реку. Между тем ему удалось стащить две телячьи шкуры, служащие гупсарами^[15].

Пристроившись на берегу за большим валуном, Джумабай принялся терпеливо надувать их через трубочки. Шкуры постепенно начали выпрямляться, исчезли складки, появились округлости. И вот наконец два больших кожаных пузыря были готовы. Связав их в самодельный плотик, Джумабай поспешил в лагерь.

На закате Айша с бельем пошла на реку в сопровождении вооруженного басмача. Подождав с четверть часа, Джумабай прокрался вслед за ними на берег реки.

Удобно устроившись на камне, басмач сидел на высоком берегу и наблюдал, как женщина внизу стирает белье. Джумабай неслышно подошел к джигиту и тронул его за плечо. Басмач испуганно вскочил, и в то же мгновение Джумабай сбросил его с обрыва.

Потом проворно спустился к реке, схватил женщину за руку и вместе с ней побежал к большому камню. Он в двух словах растолковал Айше, куда и как ей надо бежать, когда она переправится через реку, сбросил гупсары в воду, усадил на них женщину, сунул ей в руки дощечку, чтобы грести, и оттолкнул зыбкий плотик от берега. Он запрыгал по воде, быстро удаляясь вниз по течению.

А Джумабай, не мешкая, подбежал к басмачу, схватил его за ноги, отволок к реке и тоже сбросил в воду. Вслед за телом полетела в реку и винтовка.

Обнаружили исчезновение Айши не скоро, после того как уехал Махмуд-палван со своими джигитами. Бросились на берег, но никого не нашли: ни женщины, ни джигита, словно бы ангел смерти Азраил унес их на своих крыльях.

Погоня, посланная в обе стороны по берегу реки, вечером вернулась с пустыми руками. Курбан-Али пришел в ярость, ругался, грозился, но потом успокоился и махнул рукой. Все равно эту женщину, к которой он, по правде сказать, привязался, пришлось бы пристрелить при переходе через Амударью.

XXXII

— Самым благородным небесным камнем из-за его приятности и сладостности почитается на Востоке бирюза, — сказал Саид Ахмед, поворачивая в руках нежно-голубой камень. — Говорят, бирюза — кости тех людей, которые умерли от любви.

Они с Верой сидели в тени палатки, и старик рассказывал ей о свойствах камней, о том, как они защищают человека от порчи, приносят ему счастье, здоровье, богатство, влияют на его судьбу.

— Интересно, кто был тот юноша или девушка, чьи кости превратились в этот чудесный камень, — задумчиво сказала Вера, принимая в ладони бирюзу. — А бирюза тоже имеет целебные свойства?

— А как же, — ответил старик, — она укрепляет сердце и предохраняет от удара молнии.

— А сердолик? — спросила Вера, выбирая оранжевый, просвечивающий на солнце камень.

— Прогоняет злых духов и предупреждает козни врагов. Он успокаивает душу и приносит пользу людям, страдающим кровотечениями.

— А лазурит? — продолжала расспрашивать Вера, показывая ярко-синий минерал.

— Этот камень облегчает дыхание, укрепляет зрение, исцеляет от падучей болезни.

— А аметист? — добралась Вера до фиолетового камня.

— Предотвращает болезни желудка... Не помню уж я всех свойств камней, — покачал головой старик. — Старый стал, дочка.

— Ну какой вы старый, дедушка, вы совсем молодой, — возразила Вера. — И на коне сидите, как юноша.

Старик между тем завязал камни в узелок и положил его Вере на колени.

— Прими от меня в подарок, дочка, — сказал он.

— Что вы, дедушка, разве можно? — испугалась Вера.

— Ничего, — заметил старик, — будешь вспоминать обо мне в России.

— Я и так буду вспоминать вас, дедушка, — сказала Вера, протягивая ему узелок.

— Возьми, возьми, — приложил руку к сердцу старик. — Старших надо слушать, дочка. А теперь я поеду.

— Оставайтесь, дедушка, — горячо попросила Вера. — Скоро наши придут.

— Нет, дочка, устаю я от людей, — признался расчувствовавшийся старик. — Вот с тобой мне легко.

Он сел на коня.

— Завтра приедете? — спросила Вера. — А то ведь скоро расстаемся.

— Приеду, — пообещал старик.

Вера из-под руки смотрела, как он не спеша поднимается на невысокий холм. Где-то там, за холмами, говорил он, у него есть старая хижина, в которой он и жил, пока экспедиция оставалась в долине. По правде сказать, он мало интересовался делами экспедиции и приезжал лишь к Вере, которая после исчезновения Джумабая вела все хозяйство в лагере. Он помогал ей, и они часами беседовали обо всем, что приходило им в голову. Время от времени старик исчезал на день-другой и привозил в отряд лепешки, баранину, кумыс...

Проводив старика, Вера стала посматривать в сторону известняковой горы, поджидая на обед Владимира Ивановича, Диму и Рустама. Увидев их выходящими из пещеры, она захлопотала вокруг казана.

Случайно она оглянулась и увидела старика, торопливо едущего к лагерю. Недоумевая, Вера поглядывала то на участников экспедиции, то на старика. Он был уже близко.

— Басмачи, — тревожно сказал Саид Ахмед, быстро слезая с коня. — Где твои товарищи?

— Идут, — кивнула Вера в сторону горы.

— Быстрей надо, — нетерпеливо бросил старик. — Где у вас оружие?

Вера молча показала на палатку. Через несколько секунд Саид Ахмед вынырнул из нее с карабином в руках. Он поднял его над головой и выстрелил в воздух. Участники экспедиции прибавили шаг, а потом побежали к лагерю.

Прошло несколько томительных минут, и на гребень холма вылетели десятка два всадников. Рассыпавшись по склону, они с жутковатым воем понеслись прямо на лагерь. Вера как завороженная смотрела, кто первым успеет к палаткам. Старик подошел к ней и встал рядом, словно собираясь закрыть ее от басмачей.

Первым к лагерю успел Дима. Выхватив из рук старика карабин, он начал стрелять по всадникам. Через несколько секунд открыл огонь Рустам. Когда он быстро расстрелял обойму, Владимир Иванович взял у него карабин, перезарядил и хладнокровно свалил с седла скачущего впереди басмача. Тем временем попал и Дима: басмач выронил винтовку и завалился набок.

Владимир Иванович передал оружие Рустаму, поджег фитиль в динамитном патроне и, выждав несколько секунд, швырнул его под ноги лошадям. Взрыв разметал группу скачущих впереди всадников.

И бандиты не выдержали: осадили лошадей, спешились и залегли за камнями.Просвистели первые ответные пули.

— Ложись! — приказал Владимир Иванович.

Старик замешкался и вдруг, схватившись за грудь, стал оседать на землю. Вера подхватила его и уложила возле палатки. Не обращая внимания на пули, она достала аптечку и перевязала старика. Он слабо стонал с закрытыми глазами.

Между тем положение осажденных становилось все более серьезным. Прячась за камнями и не переставая стрелять, басмачи с трех сторон подползали к лагерю. Владимир Иванович заметил, что ими руководит здоровенный детина с маузером в руке. Владимир Иванович начал следить за ним, но тот ловко прятался за естественными укрытиями.

Когда до палаток оставалось метров пятьдесят, детина поднял басмачей в атаку. И тут же получил пулю, однако Владимир Иванович поторопился и попал, видимо, лишь в плечо. Бандит пошатнулся, но продолжал бежать, увлекая за собой басмачей. Владимир Иванович быстро вернул карабин Рустаму, а сам выхватил наган, готовый к последней схватке.

И в это время из-за ближнего холма показались новые всадники.

— Наши! — радостно закричал Дима, разглядевший на всадниках красноармейскую форму.

Среди басмачей произошло замешательство. А взвод, развернувшись для атаки, сверкая саблями, помчался на врага. Бандиты заметались, иные бросали оружие и поднимали вверх руки, другие пытались поймать своих разбежавшихся лошадей.

— Не стрелять, — предупредил Владимир Иванович.

Красные кавалеристы приближались. И вдруг от рассыпавшихся басмачей отделились двое верховых и поскакали навстречу красноармейцам.

— Товарищи! Наши! Не стреляйте, мы свои! — кричали они.

Это были Петр и Павел Реутовы, которые во время боя старались держаться подальше от пуль. Кавалеристы, введенные в заблуждение, пропустили их и спохватились, лишь когда братья, проскочив на полном скаку цепь, стали уходить в горы. Послышались запоздалые выстрелы.

Петр мельком увидел, что брат, скачущий рядом, выронил поводья и бессильно хватается за гриву лошади. Он не замедлил бега своего коня, а когда через некоторое время оглянулся, то увидел далеко позади брата, лежавшего на земле.

Петр стиснул зубы и продолжал скакать, хотя его давно уже никто не преследовал. Он гнался за своей последней надеждой, за своими деньгами, сознавая, что никогда их уже не получит. И чувствовал сейчас себя таким одиноким в этом враждебном ему мире...

А в лагере умирал старик. Все это время Вера не отходила от него, и, открывая глаза, старик каждый раз встречал ее полный участия взгляд.

— Дедушка, а у тебя есть дети, родные? — спросила Вера.

— Были, — ответил старик слабеющим голосом, — жена была, дети... Все погибли, в одну ночь... Землетрясение... И я ухожу...

Вера заплакала. Подошли Владимир Иванович, Дима, Рустам, командир взвода с несколькими бойцами, постояли с непокрытыми головами.

Похоронили старика в долине, в каменистой земле. И поскольку погиб он в бою с врагами, погребли его по новой вере — советской. На могиле выложили пятиконечную звезду и дали прощальный залп из винтовок.

 XXXIII

Прерывистой колонной, ведя лошадей в поводу, поднимались басмачи на горный перевал. Высота достигала почти четырех тысяч метров, и люди шли медленно, сберегая силы. Во главе колонны двигались Азизов и Курбан-Али.

— Один пулемет — и можно задержать целое войско, — задумчиво сказал Курбан-Али, указывая камчой на перевал.

— Надо выслать дозор, — озабоченно заметил Азизов.

— Лучше сами поднимемся, — предложил Курбан-Али.

Оставив лошадей на попечение джигитов, они налегке стали подниматься по горной тропе.

— А ты хорошо ходишь, — одобрительно сказал Курбан-Али, видя, что сухощавый Азизов не отстает от него ни на шаг.

— Иди, иди, — подтолкнул его Азизов.

Курбан-Али ускорил шаг, и минут через десять, запыхавшись, они достигли перевала. Предводитель басмачей глянул вниз и тотчас отпрянул за камень. Мгновением позже рядом с ним стоял Азизов.

То, что они увидели, их поразило. С противоположной стороны, прямо им навстречу, поднимался конный отряд красноармейцев. Впереди шел дозор, а чуть подальше двигалась основная колонна, численностью не меньше эскадрона. Минут через пятнадцать головной дозор выйдет на перевальную точку и обнаружит басмачей.

Надо было немедленно принимать решение. Собственно, оно напрашивалось само собой: попытаться первыми овладеть перевалом. Ну а дальше что? Курбан-Али, несмотря на брошенную совсем недавно фразу, ни секунды не верил, что полсотни его джигитов, даже захватив перевал, смогут выдержать натиск целого эскадрона Красной Армии. Разгром представлялся неминуемым.

Значит, бежать надо сейчас, пока в запасе есть еще четверть часа, оставив джигитов на волю аллаха. Скорее всего, они столкнутся с красными на перевале и успеют дать им хотя бы короткий бой. А больше от них и не требовалось.

— Вниз, — решительно бросил курбаши.

Они быстро спустились к отряду и, взяв своих коней, стали пропускать мимо себя джигитов, торопя их и подбадривая. Пропустив последнего басмача, они постояли, как бы поджидая отставших. Потом, переглянувшись, заспешили вниз, стараясь поскорее скрыться за камнями.

Джумабай первый заподозрил неладное, когда главари басмачей торопливо спустились с перевала. Бросив свою лошадь, он решительно двинулся вперед, обгоняя колонну.

— Куда? — схватил его за халат Джурабек, идущий во главе банды.

— Приказ, — коротко бросил Джумабай.

Усталый Джурабек не стал спорить. А Джумабай, достигнув вершины, юркнул за камень и осторожно заглянул вниз. То, что он увидел, поразило его не меньше, чем до этого Курбана-Али и Азизова. Головной дозор уже приближался к вершине, но Джумабай прикинул, что басмачи все же быстрее выйдут на перевал. Значит, надо было задержать банду до того, как подойдут передовые бойцы эскадрона.

Джумабай стремительно бросился вниз и вскинул руки навстречу колонне:

— Джигиты! — закричал он. — Оглянитесь назад и посмотрите, где ваши главари. Они бросили вас и трусливо сбежали. Но они бегут навстречу своей гибели, потому что внизу, в долине, их ждут красные бойцы!

В колонне произошло движение. Басмачи остановились и начали озираться, но лишь идущие в хвосте могли разглядеть двух удаляющихся всадников. Эта весть пронеслась по колонне, вызвав еще большую растерянность.

— Перевал тоже захвачен эскадроном Красной Армии! — продолжал Джумабай. — Вы окружены и единственное спасение для вас — это сложить оружие.

— Врешь, собака! — крикнул Джурабек, выхватывая револьвер.

Он понял, что Курбан-Али его предал, и в отчаянии был готов стрелять направо и налево.

— Советская власть милостива к тем, кто добровольно... — повысил голос Джумабай и осекся: пуля попала ему в плечо. Джумабай зажал рану рукой и упрямо закончил: — ...кто добровольно сдается в плен!

Джурабек хотел выстрелить снова, но подоспевшие джигиты выбили у него из рук револьвер...

А Курбан-Али и Азизов, спускаясь в долину, тщетно ждали, когда наверху вспыхнет перестрелка. Донесся лишь одиночный выстрел, и снова наступила тишина.

— Сдались без боя, — зло бросил курбаши.

Азизов только оглянулся и ничего не сказал.

— Смотри! — вдруг крикнул он. — Красные!

И Курбан-Али увидел, как внизу из-за скалы стали появляться всадники. Беглецы действительно оказались окруженными, и единственное спасение состояло в том, чтобы свернуть на боковую тропу, которая начиналась метрах в двадцати у них над головой. Она лепилась по скалам и уходила бог знает куда, быть может, просто обрывалась в горах. Но другого выхода не было.

— Аллах акбар... — пробормотал Курбан-Али, когда его конь первым ступил на узкую тропу. Без сомнения, красные их заметили, и теперь начиналась погоня.

XXXIV

Вера и Рустам шагом ехали по склону холма, спускаясь в речную долину. Они удалились довольно далеко от лагеря, и Вера крутила головой, стараясь вспомнить знакомые места в долине, где они были в начале лета.

— Вон там за рекой, — показала она, — по-моему, должно быть киргизское селение, где мы останавливались на ночлег. А там — пещера с ониксом, которую вы обследовали с Владимиром Ивановичем. Помнишь, вы нашли другой выход и всех нас напугали.

— Помню, — улыбаясь, ответил Рустам.

Они помолчали.

— Скоро осень, — вздохнул Рустам, — и вы уезжаете.

— Я буду писать тебе, Рустам, — тронула его за руку Вера. — А на следующее лето ты приедешь в Москву, и я покажу тебе нашу столицу.

— Вы правда будете мне писать, Вера Сергеевна? — спросил Рустам.

— Конечно, — тряхнула головой Вера, отбрасывая назад волосы.

— Вы даже фруктов не поели как следует, — сказал огорченно Рустам. — У нас сейчас в Фергане такой виноград, персики, инжир! А дыни...

— Не дразни меня, Рустамчик, — засмеялась Вера.

— О, я вам нарву орехов, Вера Сергеевна, — оживился Рустам. — Вон, видите, большое дерево — это старая орешина. Орехи, правда, еще не совсем созрели, но всё равно вкусные.

Он слез с лошади и начал взбираться на довольно крутой холм, где на вершине росла раскидистая орешина. Вера тоже слезла с лошади и подвела обоих коней к воде. Перед ней расстилалась долина, освещенная косыми лучами солнца, клонящегося к закату. Вера сидела на камушке, смотрела вдаль, и ей было немного грустно.

Внимание ее привлекли два всадника, появившиеся из-за холмов. Они быстро спускались в долину, торопясь, видимо, до захода солнца переправиться через реку. Она встала и приветливо помахала им рукой. Всадники, чуть повернув коней, направились прямо в ее сторону.

Не помня себя, слетел Рустам с орешины и торопливо стал спускаться с холма. Он видел, что приближающиеся к Вере всадники вооружены, и проклинал себя за то, что оставил ее одну.

— Скачите, Вера, скачите! — что было сил закричал он.

Но Вера продолжала доверчиво смотреть на незнакомцев, которые были уже близко. Не доезжая шагов десяти, они попридержали коней и направили их в обмелевшую реку.

Курбан-Али повернулся в седле и поднял маузер.

— Закрой глаза, — грубо крикнул он.

Вера изумленно смотрела на басмача.

Курбан-Али выстрелил. Вера вздрогнула и начала оседать, цепляясь руками за камень. Задыхаясь, Рустам подбежал к Вере, приподнял ее бессильно поникшую голову, потом метнулся к лошади, сорвал с седла карабин и стал посылать пулю за пулей вслед удаляющимся всадникам. Расстреляв всю обойму, он отшвырнул карабин в сторону и в отчаянии упал на землю рядом с Верой...

Минут пять Курбан-Али и Азизов скакали в полном молчании. Неожиданно курбаши передернуло, и он яростно хлестнул своего коня.

— Ты что? — удивленно взглянул на него Азизов.

— А, не хотел я ее убивать... — вырвалось у курбаши.

Азизов равнодушно пожал плечами: нашел, мол, о чем думать. Все эти дни они с трудом уходили от преследования и чувствовали себя вконец затравленными. И только то, что Курбан-Али прекрасно знал этот край, спасало их пока от гибели или плена.

Однако им никак не удавалось оторваться от погони настолько, чтобы затеряться в горах. Вот и сейчас, отобрав у киргизов на летовке свежих лошадей, они выигрывали лишь час-другой времени.

— Куда мы скачем? — в недоумении спросил Азизов, когда они в очередной раз спустились к реке.

— Узнаешь, — коротко ответил Курбан-Али.

Они переправились через реку, и здесь курбаши повел себя очень странно, если не безумно. Сняв с лошади хурджум, он камчой загнал ее в воду, а потом выстрелил ей в голову. Лошадь завалилась набок, река подхватила умирающее животное и понесла прочь.

— Что ты делаешь?! — закричал Азизов, сам невольно хватаясь за револьвер.

— Слушай, — быстро сказал Курбан-Али, — нам надо оторваться от этой проклятой погони, иначе мы пропали. Здесь, недалеко, есть пещера, вход в которую знаю я один. Мне еще при царе приходилось там отсиживаться. А лошади только указали бы место, где нас надо искать...

— Так бы сразу и сказал, — заметил Азизов, загоняя и свою лошадь в воду...

А через час они уже пробирались вдоль глубокого оврага, заросшего кустарником. Курбан-Али безошибочно нашел вход в пещеру. Беглецы наполнили фляги водой из ручья, в последний раз оглянулись на свет и один за другим нырнули в темное отверстие. Утомленные бессонными ночами, они крепко заснули.

Проснувшись, Курбан-Али взглянул на светлое отверстие высоко над головой и понял, что, вероятно, уже давно наступило утро. Посовещавшись, они решили для верности просидеть в пещере еще сутки и уйти на рассвете. Дальнейший план был ясен: достать лошадей и двигаться к границе.

Время тянулось медленно. Позавтракав лепешкой и горстью сушеных абрикосов, они снова задремали. Наконец Курбан-Али, которому надоело валяться, пошел проверить выход из пещеры.

Он зажег огарок свечи, чтобы быстрее найти расселину, и вдруг с тревожным чувством заметил, что воздух в подземном ходе стоит неподвижно и не колеблет пламя. И сколько бы он ни шел, дневного света впереди не было видно.

То, что Курбан-Али с ужасом предчувствовал, сбылось: вход в пещеру был завален. Приблизив свечу, он увидел, что это громадная глыба, которую не пробьешь даже из пушки. Он тупо смотрел на несокрушимый камень, а губы его шептали слова отчаяния.

...Это был конец, и они сразу словно бы обессилели. Сначала пробовали ругаться и, наверное, перестреляли бы друг друга, если бы каждый не боялся остаться один в этом каменном мешке.

Потом замолчали. Говорить было не о чем. У них не было часов, и они быстро потеряли счет времени. Кончилась вода.

Очнувшись от оцепенения, Азизов услышал в темноте заунывное пение.

— Замолчи, — процедил он сквозь зубы.

В ответ послышалось бормотание, а затем пение продолжилось. Азизов понял, что курбаши сходит с ума, но у него не было сил даже ужаснуться этому известию.

И он подумал, что, очевидно, сам сходит с ума, когда неожиданно увидел огонек, который медленно спускался к ним из вышины.

Огонек оказался лампой, привязанной к веревке. Азизов торопливо отвязал лампу и только хотел обвязаться веревкой, как перед ним выросла фигура курбаши.

— Куда? — зашептал он, хватая Азизова за руки. — За тобой спустился Азраил, и ты хочешь вознестись на небо к престолу аллаха? А я должен остаться здесь, в этой каменной могиле, и даже Накир и Мункар не желают меня видеть...

— Какие Накир и Мункар, что ты плетешь? — крикнул Азизов. — Сейчас меня вытащат наверх, а потом за тобой спустят веревку.

Он попытался оттолкнуть курбаши, но тот неожиданно повалил его на землю и начал душить. Азизову с трудом удалось освободиться и отпрянуть в темноту. Через несколько секунд он увидел курбаши, который снова появился в свете фонаря, и выстрелил. Курбан-Али молча повалился лицом на камни.

Азизов подбежал к веревке в страхе, что она может исчезнуть, быстро обвязался и нетерпеливо подергал. С облегчением он почувствовал, как веревка натянулась и оторвала его от земли. Ясно, что его выследили красные, но какое это теперь имеет значение...

XXXV

Маралу Исаичу, как всегда, не везло. На его голову свалилось новое несчастье. Об этом он и писал сейчас в советский народный суд.

«Жена моя, Екатерина Епифановна Купызина, сожительствуя со мною в добром согласии почти десять лет, неизвестно по какой причине из моего дома ушла, оставив меня не при чем.

В настоящее время она проживает с регистратором исполкома Ванюковым на любовном положении, бессовестно ведет себя по отношению к моей нравственной антипатии, чем марает мою субъектацию как человека, состоящего на службе по линии культурного обслуживания трудящихся масс.

При сем присовокупляю, что я жил с ней не как какой-нибудь зверь, никаких тиранств с моей стороны не приносил, а всегда обходился в хороших качествах, что могут показать соседи, проживающие в нашем жилтовариществе.

Обращался я к ней с просьбой снова войти в мой дом для отправления известных супружеских прилегаций. На отказ ее просил начальника милиции и председателя женотдела помочь мне по этой субординации, но они, по своей неспособности, ничего не сделали.

Поэтому я имею честь просить вас, товарищ судья, войти в мое положение, вызвать к суду мою жену Екатерину Купызину, а также указанных на особом листке свидетелей, и присудить по разбору дела в мою пользу давать ей мне удовлетворение по медицинскому закону, на какой предмет прошу выдать мне исполнительный лист. Судебные и за ведение дела издержки прошу взыскать с регистратора Ванюкова как явного виновника вышеупомянутой тревоги. Лектор по ведомству наркомпроса М. И. Духовный».

На перроне станции Горчаково в ожидании поезда Андижан — Ташкент стояли Владимир Иванович, Дима, Рустам, Айша, их родственники и знакомые.

Вскоре подошел поезд, и участники экспедиции погрузились в вагон.

— Не придет, — с сожалением сказал Дима, выглядывая из тамбура после третьего звонка.

Но он ошибся. На перроне показалась знакомая фигура с рукой на перевязи.

— Джумабай! — радостно крикнул Дима. — Скорей сюда!

Широко улыбаясь, тот замахал в ответ здоровой рукой.

Поезд в этот момент тронулся.

— Ты жив, здоров?! — кричали участники экспедиции. — До свиданья!

— Никто не боится на тот свет опоздать! — громко прокричал прежний Джумабай. — До новой встречи в горах!..

В дороге Рассказ

Шофер остановил машину перед вокзалом и откинулся на сиденье, безучастно глядя в ветровое стекло. Он не обернулся, даже когда ему через плечо подали деньги. «Тоже из породы разочарованных», — подумал Владимир, вылезая из такси и подавая руку жене. Носильщик, не спрашивая, подхватил их легкие чемоданы и скорым шагом побежал через вокзал.

И получилось глупо, когда он поставил их прямо на середине перрона. Владимир хотел было, чтобы носильщик отнес их куда-нибудь к ограде, под цветочные вазы, но жена уже присела на чемодан, бросив сумочку на колени. «Ну и черт с ним», — решил он, расплачиваясь.

Однако стоять так было тоскливо.

— Схожу за сигаретами, — сказал он.

Ирина молча кивнула. Он пересек пустой вокзал, вышел на площадь и, купив сигареты, стал бродить от киоска к киоску, безразлично разглядывая все, что предлагал пассажирам южный приморский город. А у павильона «Союзпечати» стоял так долго, что продавец решил вступить с ним в разговор. В конце концов в руках у Владимира оказалась целая пачка свернутых в трубку журналов.

В баре, на другой стороне площади, как всегда шумно толпился народ.

— По-вашему, это вино? — доказывал суетливый толстяк в абхазской шляпе и вышитой украинской рубашке. — Вот я вас сведу к дяде Сандро. Торгует под большим секретом, ему горцы вино в запечатанных кувшинах привозят.

— Был я у вашего Сандро, — недовольно отозвался густой бас. — Не вино, а керосин. А закуска — моченая капуста да фасоль с перцем. По мне лучшая рыба—колбаса, лучшее вино — столичная.

Владимиру внезапно стало противно. Он постоял у стойки, изучая разнокалиберные бутылки. Выпить рюмку коньяку — бесполезно, несколько — захочется говорить, а не с кем да и незачем. Он круто повернулся и пошел на вокзал.

Ирина уже сидела на скамейке, листая чей-то журнал. На чемоданах, поставленных рядом, лежали цветы. «Это она умеет, — подумал он, подходя, — уж это-то она умеет». И снова подивился ее умению возбуждать в людях желание служить ей, как будто она делает им приятное.

— Купил сигареты?

Она относилась к ним, как к лакомству: могла не курить несколько дней, а потом сразу выкурить две-три сигареты.

— Не здесь, после, — сказала Ирина, когда он протянул ей пачку.

Посадка уже началась. Пассажиры садились хотя и шумно, но без спешки и суеты. И степенный проводник, взяв у Владимира из рук один чемодан, неторопливо проводил их в пустое купе.

— Здесь вам будет удобно, — промолвил он.

Владимир вышел на перрон и стоял у вагона до самого отхода поезда, а потом еще долго в коридоре у окна. Когда он вернулся, в купе все уже было приготовлено. Чемоданы лежали в багажнике, постели заправлены. На столике стояло все, что могло потребоваться в дороге. А Ирина, успевшая умыться и переодеться, полулежала на постели и читала томик стихов.

Он тоже умылся, но переодеваться не стал.

— Пойдешь ужинать? — спросил он.

— Нет, спасибо, я выпью здесь чаю, — сказала Ирина.

Вагон-ресторан был уже заполнен: пассажиры провожали отпуск, солнце, море. Сначала Владимиру неловко было сидеть с тремя захмелевшими говорливыми соседями, но потом столик освободился и его уже никто надолго не занимал. Владимир пересел к окну, пил вино и смотрел на вечернее небо и море. Когда поезд остановился, шум прибоя доносился в окно.

Постепенно им овладело ровное, пассивное состояние. Но это была не сосредоточенность и даже не задумчивость, а скорее апатия, наступившая после раздражения последних дней. И мысли в голову приходили чужие, книжные. «Дым, дым...», — думал он, глядя в окно.

Было уже поздно. За столиками оставалось лишь несколько человек. Официантки, убирая, громко разговаривали между собой, не стесняясь оставшихся. По вагонам, мимо затихающего, но привычно настороженного мира, он прошел к себе. Ирина лежала с закрытыми глазами, натянув простыню до подбородка. Но не спала, он это чувствовал. Может быть, ждала его, ночного разговора наедине в этом синеватом зыбком полумраке.

«В такие вот часы мужчины говорят слишком много и слишком откровенно, а потом забывают, но женщины помнят», — подумал Владимир. Он снял пиджак, туфли и, как чужой, полез переодеваться наверх. Раздевшись, привычно натянул дорожный костюм. Он терпеть не мог неряшливый, полуодетый вагонный мир: обвислая линялая майка, кайма трусов, вздернутая из-под пижамы, несвежий лифчик в отворотах халата. Его мутило от всех этих, как будто воском натертых, пяток, торчащих из-под простынь, когда случалось проходить через общие вагоны.

Однажды он заметил ей, как, в сущности, быстро и охотно распускаются люди, стоит только ослабить внешние скрепы. Ирина промолчала. И не потому, что соглашалась или не соглашалась, — она просто этого не видела, ей это было не интересно. Она вообще многое умела не замечать, если ее это не занимало.

Он повернулся набок. Сквозь полуоткрытую верхнюю створку окна ничего не было видно. Ночь была еще южная, темная, как нефть. В городе он никогда не обращал внимания на луну, а сейчас очень хотел, чтобы она взошла. Тогда можно будет смотреть в окно.

— Дай мне сигарету, — громко сказала Ирина.

Он помедлил, потом свесился вниз, протянул ей сигареты и спички и, дожидаясь, когда она их вернет, смотрел, как Ирина прикуривает, по-женски чиркая спичкой от себя. В полутьме ее зеленоватые глаза казались выпуклыми и блестящими.

Он тоже закурил. «Когда двое ночью в пустой комнате лежат и курят, им очень трудно не разговаривать, — подумал он. — Водка сближает людей, пока пьешь. Сигарета тоже сближает... И молчание сближает, но только... если двое чувствуют одинаково».

Поезд замедлил ход и остановился. Наступила тишина, которая бывает только в дороге, ночью, где-нибудь на глухом разъезде: приглушенный разговор за стенкой, чьи-то торопливые шаги по гравию, да вдалеке сонный лай собаки. «Хотя бы сел кто-нибудь», — с тоской подумал он. Хотелось в этой ночной тишине думать, решать, но была одна едкая горечь.

Мимо с грохотом, сплошной светящейся полосой промелькнул встречный состав, и тотчас тронулся их поезд. Когда он набрал скорость, Владимир удобно лег на спину, закрыл глаза. «К черту, к черту...» — повторил он про себя. Но еще долго лежал с открытыми глазами, ворочался, переворачивая нагретую, пахшую мылом подушку...

Он проснулся с раздраженным чувством плохо выспавшегося человека, которому день к тому же не сулит ничего радостного. Было позднее утро, и за окном уже тянулась степь. Кажется, собирался дождь. По каплям влаги на стекле чувствовалось, что в природе заметно похолодало.

Внизу громко разговаривали: ночью в их купе сели пассажиры. Это была немолодая пара. Он, лысый, морщинистый, с ушами, поросшими пухом, и тонкими сухими губами, в стандартной полосатой пижаме, казался типичным бухгалтером на отдыхе. Она, из тех женщин, что начинают полнеть на второй день замужества, остроносая, с жидкими косами, уложенными вокруг головы, была в необъятном домашнем халате. Ирина, стройная, загорелая, свежая, удобно сидела напротив них на прибранной постели.

— А я своего отучила, — говорила женщина в халате. — Молодыми еще были, я ему так и сказала: табаком весь пропах — на постель не пущу. Сначала брухался, а потом привык. Один портсигар еще с военной службы остался, лезвия теперь в нем держит. А то еще молодежь, девчонки эти курить стали. В Сочах с отцом видели: порточки узкие, сама рыжая, глаза бесстыжие за черными стеклами прячет, — и с папироской. Я Серафиму тогда же говорю: ну, если девки в мужских штанах ходить стали — дело будет...

— С заграничной личности списано, — отозвался мужчина.

Владимир повернулся на постели, взглянул на жену. Она слушала с легкой улыбкой, полуоткрыв глаза.

— Проснулись, молодой человек? — сказала женщина в халате. — А жена сидит одинешенька. Мы уже и чаю отпили, и самовар, верно, простыл у проводника.

Владимир молча посмотрел на нее и стал спускаться вниз.

— Что же вы, и доброго утра жене не скажете? — не унималась женщина.

— День уже, пятнадцать минут двенадцатого, — заметил мужчина.

Владимир пробормотал приветствие и, взяв протянутое полотенце, вышел из купе. Когда он вернулся, ему уже была приготовлена встреча. Мужчина, изгнанный на край постели, читал газету с видом человека, не ведающего скуки. Женщина доставала из дорожной сумки и разворачивала пакеты и свертки, а Ирина с улыбкой следила за ее хлопотами.

— Садитесь завтракать, мы вам у окна место освободили, — сказала женщина, пересаживаясь на постель к Ирине.

Есть не хотелось, но отказываться не приходилось, тем более, что на него смотрели с ожиданием. Чего доброго, женщина замучила бы его расспросами. «Вот уж доброта некстати», — подумал Владимир. Впрочем, женщина явно старалась не для него, а для Ирины, на которую уже смотрела с преданным умилением. Владимир съел бутерброд, выпил стакан чаю — и внезапно улыбнулся.

Эта улыбка, заставившая Ирину быстро и тревожно взглянуть на него, отразила неожиданно родившееся состояние внутренней свободы.

— Кушайте еще, — предложила ничего не заметившая женщина.

— Нет, спасибо, — ответил он и с любопытством взглянул на нее, отчего женщина вдруг смутилась и запахнула отвернувшуюся полу халата. А потом, впервые за эти дни, он прямо и свободно посмотрел на жену.

— Дай мне, пожалуйста, сигареты, — сказал он и взял только тогда, когда Ирина протянула их через весь столик. Потом встал и вышел в коридор, легонько отстранив газету у читающего мужчины.

Он еще не знал, что будет, когда пройдет азарт, и наступит ли спокойствие осознанного решения, но чувствовал, что новое состояние крепнет в нем, и радовался этому. Он неторопливо и собранно пропускал мимо себя мужчин, четко и вежливо — проходивших женщин, отчего некоторые взглядывали на него с любопытством.

Потом энергичным щелчком пустил сигарету по ветру и вернулся в купе. Здесь рассматривали сувениры, которые пожилые супруги везли с курорта домой. Женщина взглянула на него мельком, но с неудовольствием. Мужчина тоже посмотрел холодновато.

— Посмотри, какая прелесть, — весело сказала Ирина, протягивая ему картонные шлепанцы, усыпанные ракушками.

Но он не принял игры и, облокотившись на полки, задумчиво разглядывал шлепанцы, пока Ирина не поставила их на столик. Потом перевел взгляд на свою полку.

— Почивать собираетесь? — осведомился мужчина.

— Что еще им делать: ни горя, ни забот... — быстро отозвалась женщина. Она напряженно следила за последней сценой, и было видно, что она уже ненавидит Владимира, но не знает, как это выразить. Владимир мельком посмотрел ей в переносицу, собрал разбросанные внизу журналы и — «с вашего разрешения!» — энергичным движением подтянулся на верхнюю полку.

Он лежал и листал журналы, потом стал решать кроссворды, мысленно представляя, как через час пойдет в вагон-ресторан и будет долго сидеть наедине со своим новым настроением и мыслями.

Внизу примолкли. Наверное, Ирина задремала, потому что женщина осторожно пересела к себе и осталась так сидеть с закрытыми глазами, сложив руки на груди. Мужчина придвинулся ближе к окну и смотрел в него так, что, казалось, это занятие его никогда не утомит.

Время тянулось медленно. На равнине чаще стали попадаться рощи и перелески. Однажды за окном вагона даже побежал настоящий лес, но вскоре оборвался, как будто испугавшись. Наконец Владимир решил, что лежать с него достаточно. Он взглянул вниз. Ирина лежала на боку, ладонь под щекой — не то спала, не то дремала. Владимир собрался с той преувеличенной осторожностью, когда человек хочет дать понять, будто он уверен, что другие спят. Женщина, приоткрыв глаза, молча следила за ним. Он отодвинул уже дверь, когда Ирина окликнула его:

— Подожди меня.

Она откинула простыню, на мгновение обнажив загорелые, полнеющие выше колен, ноги. Легко поднялась и, стоя к нему спиной, распахнула халатик. Владимир вышел, за ним мужчина, задвинув за собою дверь. Они встали у окна.

— Вы не по торговой части работаете? — вежливо осведомился Владимир.

— Ветеринар, — строго ответил мужчина. Казалось, он сейчас добавит: «Сударь...» — Пылесосами работают, а по углам пыль и в пепельницах окурки — должно, с прошлого рейса, — заметил он, неодобрительно покосившись на проводника.

Они замолчали. Из купе вышла Ирина. Светлое легкое платье, под цвет его — туфли. Губы чуть тронуты помадой. Больше ни косметики, ни украшений. Гладкая теплая кожа в вырезе платья казалась слегка маслянистой.

В ресторане они быстро нашли места. Мужчина, сидевший за пустым столиком, но всем говоривший, что занято, тотчас уступил им одну половину.

Они сели. Владимир посмотрел на жену. Вот она сидит, сцепив тонкие пальцы. Прямые, коротко подстриженные каштановые волосы, желто-зеленые, меняющиеся от света русалочьи глаза, по-девичьи тонкие, с заметными ключицами плечи... Чего-то в ней не хватает.

— Сигарету? — предложил он.

— Да, дорогой, — быстро сказала она.

Закурила, затянулась, суживая глаза, обнажая мелкие белые зубы. «Вот теперь все закончено», — подумал Владимир.

— Ты смотришь на меня, словно изучаешь, — заметила она.

— Ты права, — ответил он.

— И что же ты чувствуешь?

— Любопытство... Говорят, всякое открытие начинается с любопытства.

— Я рада. Ты несколько дней молчал.

— Несколько дней? Скорее — несколько лет.

— Несколько лет, — легко вздохнула она. — А ведь у нас есть прошлое, есть что вспомнить. Мы, кажется, с тобой неплохо жили.

— Неплохо: один целует, другой щеку подставляет.

— У нас было не так. Вспомни.

— Ну еще бы, — возразил он.

Она погасила сигарету и отвернулась к окну. «Это она тоже умеет: не слушать то, что ей не хочется слышать», — подумал он.

Он спокойно сидел за столом, и молчание не казалось ему тягостным. Если хочет, пусть сама заговорит.

— Еще одна ночь — и Москва. Кажется, уже и дождь идет, — сказала она.

Он промолчал. Как часто и как много не слушала она за их совместную жизнь. И здесь уж ничего не поделаешь: она принимала только такой мир, в котором могла представить себя, где для нее находилось место. Может быть, поэтому она и не любила отвлеченных разговоров, ведь они никак не касались ее лично.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Я думаю о том, что ты сказала про Москву и про дождь, заранее представив тебя на вокзале в красивом плаще и с хорошеньким зонтиком. И еще я подумал о том, что ты представила, как приятно тебе будет увидеть себя в Москве, среди улиц, машин и огней, загорелой южанкой и как прохожие будут с удовольствием на тебя оглядываться.

— Глупый, — серьезно сказала она. — Я подумала о дожде потому, что за окном идет дождь.

Когда они после обеда вернулись в купе, мужчина спал на верхней полке поверх аккуратно заправленной постели, и казалось, он так, не ворочаясь, может проспать целую вечность. Женщина снова дремала. Но, едва они вошли, она тут же открыла глаза и села на постели.

— Какая вы хорошенькая, — восхищенно сказала она, как будто впервые увидела Ирину.

Владимир вышел, чтобы жена могла снова переодеться. Он прошел по вагону. В одном из открытых купе четверо сосредоточенно играли в карты. По их помятым лицам и пустым бутылкам на столике было видно, что сидят они так, наверное, с вечера. Владимир остановился у выхода и некоторое время наблюдал за игрой. На него мельком подняли глаза и больше не обращали внимания.

На постели, небрежно сдвинутая, лежала книга. «Записки следователя». «Как раз то, что нужно», — решил он и спросил разрешение почитать. Один из играющих отчужденно посмотрел на него и молча кивнул головой.

В купе, куда он вернулся, тоже забавлялись картами. Женщина в халате, расставив локти на столике, сосредоточенно разбрасывала карты в каком-то замысловатом порядке. Ирина, сидя на постели и обхватив руками колени, следила за ней. Женщина проводила его долгим взглядом, подождала, пока он укладывался наверху, и только потом стала что-то негромко говорить Ирине.

«Суженый-ряженый. Все принцев хотят себе нагадать. А интересно, в какой масти я числюсь?» — мельком подумал он, принимаясь за книгу и с удовольствием чувствуя, что ее наверняка хватит до вечера. А там и последняя ночь.

За окном уже вечерело. После праздничного южного неба низкие дождевые облака казались особенно неприветливыми. Он не любил это время, когда день переходит в сумерки. Хотелось, чтобы скорее наступил настоящий вечер, зажглись огни.

А у Ирины, наоборот, это были любимые часы. «Когда я сижу в сумерках одна, — говорила она часто, — то мне всегда кажется, что вот сейчас придет кто-нибудь хороший или случится что-нибудь интересное». И правда, нередко в это время приходили знакомые или раздавался телефонный звонок: звали в гости. А бывало и так: поднимешь трубку, а там никто не отвечает. Это тоже было.

Старался не обращать внимания. Если любит — значит, любит, а если нет, то все равно не удержишь никакими силами. Смешно? Ну, а как иначе? И кто виноват, что у тебя красивая жена?

«Я, милый, такая собственница», — говорила она. Это о нем, чтобы у него не было других женщин. А о себе? С одним может быть хорошо, а с другим еще лучше...

Он спрыгнул с полки и вышел из купе. В коридоре уже зажгли свет. Высокий и широкий мужчина в галифе и сапогах, но в дорожной штатской куртке стоял у окна, загородив его почти целиком. Когда Владимир закурил, он тоже достал литой серебряный портсигар, постучал папиросой о крышку.

— Решил не курить, да вот увидел товарища по несчастью, — промолвил он общительно.

Голос у мужчины был грубоватый, но приятный.

— А я думал, что военные решительны не только в словах, но и в поступках, — пошутил Владимир.

Мужчина посмотрел на него с едва заметной усмешкой.

— Справедливо, как всякое общее суждение, — сказал он, — но в жизни бывают и необдуманные поступки.

Владимир хотел ответить, но в это время дверь купе отодвинулась и в коридор вышла Ирина. Мужчина посмотрел на нее и выбросил папиросу в окно.

— Простите, — сказал он и ушел к себе в купе.

Ирина подошла к окну и положила руку Владимиру на плечо.

— С тобой что-то случилось, — сказала она мягко.

Он слегка отодвинулся и ничего не ответил.

Лицо ее казалось грустным.

— О чем же ты все-таки думаешь? — спросила она.

— Я не думаю, я решил, — ответил он.

— Один, без меня?

— А какая разница? Я решил для себя.

— Это жестоко... — сказала она после некоторого молчания.

— Не вижу другого выхода! — и сам удивился, как сухо звучал его голос.

— Но я совсем не хочу с тобой расставаться, — казалось, что-то в ней дрогнуло.

— Очень может быть. Наверное, ты даже любишь меня. И тем не менее, это ничего не значит.

Она поколебалась, прежде чем сказать тихо:

— А если бы у нас был ребенок? Мне кажется, я уже созрела для ребенка.

— Это уже ничего не изменит.

— Да, — сказала она.

Они замолчали...

Ранним утром поезд подходил к Москве. Самые нетерпеливые пассажиры с чемоданами и сумками уже стояли в проходах, мешая проводникам. Как обычно в эти минуты, все были молчаливы, громко и возбужденно разговаривали только дети.

Владимир кончил перекладывать вещи, защелкнул замки своего чемодана, взял его в руки. За окном поплыл перрон, встречающие, носильщики, мороженщицы, тележки.

— Вот и все. Прощай, — сказал он.

— Прощай, дорогой, — безразлично ответила она.

Примечания

1

Издольщики-чайрикеры — в Средней Азии батраки, наемные работники, получающие в качестве платы за работу часть собранного ими урожая.

(обратно)

2

Казий — мусульманский судья, выносящий решения в соответствии с мусульманским правом — шариатом.

(обратно)

3

Супа – расположенное во дворе дома прямоугольное возвышение, сделанное из глины. На супе сидят или лежат.

(обратно)

4

Чикалка (чекалка) — среднеазиатский шакал.

(обратно)

5

Овринг — висячий мостик на отвесных скалах, сплетенный из ветвей кустарников или устроенный из деревянных жердей.

(обратно)

6

Палван — силач, богатырь.

(обратно)

7

Лекарь.

(обратно)

8

Той — праздник, здесь — торжественная встреча гостей.

(обратно)

9

Кеклик — горная куропатка.

(обратно)

10

Священная война во имя ислама против неверных.

(обратно)

11

Вежливости, деликатности (польск.)

(обратно)

12

Сай — в Средней Азии овраг, по дну которого протекает ручей.

(обратно)

13

Название тигра в Средней Азии.

(обратно)

14

Чурек — лепешка.

(обратно)

15

Гупсар — в Средней Азии баранья или телячья шкура, которую надувают воздухом и используют для переправы через реки.

(обратно)

Оглавление

Игорь Рогов Долина горных духов Повесть Рассказ

  Долина горных духов Повесть

  В дороге Рассказ

*** Примечания ***