Жерло душ [Тимур Джафарович Агаев] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Тимур Агаев Жерло душ
Первая глава
О жизни Лана. Его любви к Анне. А также об отце.
I
О том, кто такой Алин, и кто есть его сын – Лан.
Жил Алин, хорошего ума мужик, Работал пред дорогой, полною машин, Поставил лавку там свою, где чинит сапоги Да обувь, доброты народи.
И был у Алина сын – Лан, Хороший малый рос; Умел он много, много знал, И думал – вот как подрастет, Тоже, за отцовским в след, Чинить будь сапоги.
И знал Алин, однажды Придет их сын, да скажет: Папа, мать, жениться мне Скоро совсем, вовек!
И знал Алин, настанет день, Времен момент разломный, И переломный к семьи его, Дедушкой станет Алин.
И молодость уйдет в воспоминанья, И лишь улыбка сыновья, да внуков, Запомнится из молодости той. И ты скажи, что век мне впереди, А я скажу – я пожил, уж прости…
Но не время горевать. Сейчас Сын дома, жены нет, да в колледже учась, Он редко пропадал по вечерам, Что странно – баб любил Алин.
И Алин не знал, что сын его любил; Чувство сердце его поработил, И пленила его девушка такая — Анна.
Рита бледною всегда была девчонкой, Всегда тихоня, и бледна, И даже радости та девочка не знала; Не то, что ее сестра! Сестру Настюшкой звали, Настей, Была та и весела, и радостна, красна, И как картиной мог бы любоваться, Но Лан, как знаток в таких, То сразу знал – надоест картина, Уж лучше ту, что выберет душа.
Царица жарких южных стран, Богиня красоты, и нежить ты Людских сердец нечистых: Царя великий ты обман, И правда старого музея, где Ходят толпы, комендант.
С сердца ясного уйди! За что же ты его пленила? Из ненависти лютой, злости, Или туманную любви? Скажи! Иль проклятой навеки Будешь, и жалко мне, и ты, Забыв былого благородства — Богиня красоты!
И правда, Анна та Ведь для него была Настоящею царицей и богиней! Но только вот безответное было письмо, В один конец – и это яма и земля.
Но помимо любви Лан и ненавистью полон; Есть враг, и он жесток. Чудный день бытья моего, Словно миг злости суетливой — Сегодня есть, а завтра нет; Это день – на загадку мой ответ.
И может ведь сначала показаться, Что в свете дня – этот день будет всегда; Но жизнь жестка, и вскоре вечер наступит, Обитель снов, и прихода новых дней…
II
О признании Лана в любви к Анне.
Ах, прекрасная заря! Когда свет ее на горизонте озарится, В небе Солнце засияет; птица, Зальет все в цвета рябины спелой, Окрасит кисточкой умелой!
Я вас люблю; Еще пусть дождь, быть может, Не закончился. Любить мне еще негоже, И град мне бьет, льется густая ночь, И не прогонит с полей пастух оттуда прочь, Так не прогоняй и ты – пойми, и помни, Любовь – есть шанс для каждого из нас.
Таким прекрасным словом Лан В любви Анне признался. И что сказать – та отказала, Сказав, что пусть тот ее простит, Но сердце ее ему не принадлежит. И даже после дружбы долгой, Разговоров и бесед, Доверия родного, И общих бед…
Дорога жизни так чревата — Попутных душ тропа; С кем пройдешь ты километры, Где соберется огоньков толпа.
С кем-то будешь ты, Держась за руку, дорогу проходить, А кто-то, притворившись на минуту, Бросит смерти стыть.
И люди разные бывают, Дорогу ты прошел, И память их все угасает, А чести, брошенной им в тлении, Забудешь, память смертна.
Я знаю – эгоисты эгоизм лишь травят; Но это не позыв мой эго — Это человеческий мой нрав. И не суди – судить судьею надо, — На листе снова новая черта.
III
Как Лан подарил Анне букет черных роз, а себе – шанс.
Дом Анны. Робкий стук об дверь Был слышен ей; Пройдя порог, открыв им дверь, Увидела она цветы — Букетик черных роз.
Букет черных острых роз, Ужалив, будто пчел гордых весь улей, Прямо в сердце, место моих грез, Жизни, опрометчивых болей.
Букет по розе разложу, И тут же, разгоревшись, Сброшу черную петлю, Прямо в пламени кинжал.
Лепестки летят по ветру, Кончик пламени их догоняет. И больше нет его – сгорело, Растаяло в объятиях огня.
И слезы, знаю, Слезы костер потушат этот, Боль вознеся, и силою своею Букет цветов в сердце возродив.
Люди твердо верят — Нет доброты на свете; И даже добрый мальчик, Обманывает их.
Но это ведь бред, Улыбкою веселой, скажу, Что искренность людей бывает, И даже в свете Луны Хороший человек увидит красоту.
Да – слишком много зла; Обманом режет душу; Но не меньше и добра — Увидеть надо лишь, смотреть…
И написала та письмо: «Ты приходи, мой Лан, мой друг, Сегодня в полночь к парку подходи, Там буду ждать…»
IV
О раздумьях Лана.
Когда душа в теле затеяла вальс, Когда замирает в жилах кровь, Когда вновь сердце беспрерывно стучит, Когда кто-то ласково снова говорит…
И почему уплывают, Все мечты умирают, Время ползет, остается Лишь память, ты и она, Пусть и не вечно рождаются, Все-таки те же самые лица Мы видим все день за днем.
Грустная улыбка, грустная улыбка, Почему подходишь ты мне? Грустная улыбка, грустная улыбка, Помоги горечь скрыть себе…
***
Почему именно ты? Не так уж и красива вовсе, Других девок не умней; Так почему мое же сердце Из всех людей Тянет именно к тебе?
И уже томив себя мученьем, Не веря в жизни шанс, и неба божество, Тогда Лан душу рвал, Да в душе тихонько умирал; Но тут он получил письмо. Веющее на сердце приглашенье, И пусть было уже черно, Налилось искренностью красною оно.
Видеть мир лишь только за окном; Будто тюрьма, безжалостный закон, И надеюсь, что сожгут потом, Страданий наполненный роман.
А за окном льет дождь Вперемешку со снегом; И уйдут чужие прочь, Скоро разгорится ночь.
Слишком много запятых в моем тексте, Обрывистое послание — Улыбнусь, когда станет легче; Бессмысленное моление.
Собрался и ушел из дому, Скоро полночь, скоро ждать Будет меня она, Анна, Любимая, в парке на скамье.
Я знаю: злы вы будете После того, как рассказал вам тайну. Тайну, что сердце мое хранило месяцами, Тайну, что с дрожащими руками Писал я на листе с оглядкой — Проверял, нет ли вблизи души живой.
Я ведь увидел вас, заметил В трамвае ехали мы вместе, Ты прижимала к себе сумку, Я подошел, сказал малютку — Не желаете ли помощи принять; Ты согласилась, мы поехали там вместе, Я прижимал сумку к себе твою, И представлял уже, как руки касаются Твоих; какая ерунда!
Нет, ошибкой было это, И лучше б не прошло то лето, И лучше я не лез с признаньем, Испортил миг, испортил вас; И с дуру скажете вы мне — Напрасно думаешь ты так. Но я ведь знаю, что не просто Вы меня сюда позвали, пренебрежно Мне в письме сказав о том, Что я лишь друг вам, да наставник…
Обидело. Когда ты мило представляешь, Как человека в плаче утешаешь, Как руки его к своим все прижимаешь, И говоришь: «Люблю тебя, люблю…»
Боюсь: в моих словах Увидит ваш прекрасный взгляд, Что я оскорбил вас, да принизил, Да будет так! Только скажите – буду ль унижать Я человека, ради которого Бросил душу я страдать?
Тебе бы знать, как страшно — Любить, да нелюбимым быть, Да кто утешит? И кому Я нужен во всем том белом свете, Что рано по утру машет мне рукой?
Но ваша взята – я отступлю, скажите, И уйду, но только знать вам надо, Что если вы кидаете меня по глупости своею, То плата будет велика. Я не хочу, чтоб было вам так больно, Как и мне…
И вижу я ее…
Но не пойму, как бороться С этой напастью, жуткою болезнью, Но каждый раз, когда Вижу твое милое лицо, шелковые волосы, Сердце бьется чуть сильней.
Ты одела шубу, будто живем в Новосибирске И сейчас зима, но весенний день этот Шепчет нам с тобою на ушко, Что далеко тут не сибирские снега. Живем мы в Питере, тут пусть и жутко, Всегда пасмурно, но все же да — Мы живем, и нам все равно тут же, Ведь падают не сибирские снега.
V
О свидании Лана и Анны в полнолуние.
Но не пойму, как бороться С этой напастью, жуткою болезнью, Но каждый раз, когда Вижу твое милое лицо, шелковые волосы, Сердце бьется чуть сильней.
Почему именно ты? Не так уж и красива вовсе, Других девок не умней; Так почему мое же сердце Из всех людей Тянет именно к тебе?
Нет, разорван в этих муках, И утомленный сердца желаньем, Без пристального переживания, Я должен холодно, без чувств, Вести с тобою диалог.
С цепью на шее, привязью любовной, Ходили Лан да Анна под Луной, И думал только Лан влюбленный, Как бы прекрасного с тобой Момента растянуть, да и в полжизни, Да Бог с ним – в жизнь! И здесь нас погрузит в вечный сон, Тут мы и умрем…
Скажете мне – что слишком Мало были с вами мы знакомы, Чтобы в объятиях теплых, Говорить по душам; Чтобы твои волосы блестящие, Я гладил снова по утру.
Но ответьте вы мне — Как же? Как же Связано оно? И почему же От времени зависеть Та любовь должна?
Люди приходят и уходят; Сегодня месяц, завтра – год, И может быть для вас невзгод Такой ужасный, Так было быть — Я подожду…
И в парке проходя, Золотом глаза те озарились; Увидел клумбу он с тюльпанами, Красивым, золотым цветком, Что так и веял в сей любовью.
Сад, а там золотые тюльпаны, Будто волосы твои извиваются, Будто утренний парк и фонтаны, Волны реки уплывают все.
Я подарю тебе толстенький свитер, И вместе мы в нем утонем; Я выпью стакан лимонада, Посмотрим с тобою кино.
И пусть не кажется тебе Этот намек; И пусть бывает злой — Но вовсе не жесток.
Сад, а там золотые тюльпаны, Будто глаза твои оклемаются, И руки, дрожащие от ознобу, Согрею в тепле и уюте.
Знай – и залечит все раны; Любовь, доброта и искренность, И закроют туманы; Ссоры, горе и страх,
Странный намек — Золотые тюльпаны; И не буду жесток — Слез не покажут фонтаны.
И как бы небеса не молит, Анна все же говорит: – Прости, был сей вечер славный, Но мне пора идти, Да и полночь подошла К своему концу… Ушла.
***
Самый острый шрам на теле; Сижу перед окном, Все думаю я о тебе, Как бы не перевернуть вверх дном.
Душа пробудит человека, Любовь наполнит добротой, И будем под белоснежною Луною Кружиться мы с тобой.
И знаешь, я совсем не против, Не дай все заново начать, И шрам буду хранить с собою, Под деревом, где будем танцевать…
И в поцелуе нежном, Застанешь, вот бывало — Шрам буду хранить…
Вторая глава
О том, как Анна раскрылась в любви к Лану.
I
О Шире и его жизни, деле, мировоззрении, характере.
И был еще друг – Шир, Стихи и прозу он любил, И даже в армии служил, Часовым там был.
Сторожил часовой, сторожил гордо, Ночь разлагая туман на куски, И горожане спать спокойно могли, Пока сторожит часовой.
И гуси спали в болоте спокойно, И небо сгущало туман, И рад часовой был, пылко и гордо, Что горожанин его спит.
Мужества дружный уголок: Люди сами выбирают героев; Те, кто курят, и те, кому плевать, Или те, кому не чуждо воевать, За жизни простых людей… Твоих друзей…
Люди сами выбирают героев; Те, кто бьют, и те, кому плевать, Или те, кому не чуждо девушек защищать, Да тех, кто слабее них… Жизнь за других…
Люди сами выбирают героев; Те, кто пьют, и те, кому плевать, Или те, кому не чуждо из проруби собак спасать, Тех, кто хромая, старался выживать…
Люди сами выбирают героев; Те, кому не лень всю стену Грязным почерком изрисовать, Иль те, кто будет в этих Совесть пробуждать…
Это наши герои, и таких, пожалуй, нужно знать…
Герой!
В товариществе был знаток: Товарищ тот, кто остановит, Глупым думам не воздать; Товарищ тот, кто и осудит, Когда нужно поругать; Товарищ тот, кто горою Стоять будет за справедливость; Товарищ – странная картина, Вроде за тебя и не всегда, Но зато всегда за правду, И за то ты благодарен.
Велик товарищ!
Коммунист!
II О ненависти Лана, буллинге, драках.
Быть пацифистом, значит Когда удары твои слышат лишь собаки, Что крики твои издаешь лишь внутри, И пусть расскажут, что это ничего не значит.
Быть пацифистом, когда в глухом поле, Забытом многими, ты режешь пшеницу, Сожженную, выброшенную, пустую, Но все равно режешь – а вдруг…
Быть пацифистом, значит Когда удары твои слышат лишь собаки, Когда злишься, но ударишь Лишь в одиночку себя…
***
Сверканьем льда, живности снега, Белым пламенем крутя, Белою вороною сделать хотя, Стая падальщиков летят.
Зачем? Зачем все эти муки И раздумья злые? То ли от зловещей скуки, Иль проблем в жизни роковых?
Но все же – слаб тот человек, Что проблем своих теченье, Предрекая боли изреченье, Награждают страданий век.
Отравлен злобой человек! И страх несется под Луною, Под зловещей белизною, И муки наградят обиду, Даруют счастье и покой.
Надеюсь, надеждою томим, Судьбою, знаю, он неумолим.
Странная она – эта ненависть. Берет свои корни В безмерной любви. И становишься, будто нечисть, Защищая любовь свою ли?
И странно – но иногда так бывает, Труднее признаться уж в ненависти; Любовь – стука проще, Признался, сказал и ушел.
А ненависть ненавистью всегда Тебе обернется, Никто тебе в ней не откажет; «Ну же, будь мужиком» — Старый дедушка с улицы скажет.
И странно спелось Счастье со злостью, И с ненавистью лютой любовь.
И, когда перед слепотой любовной, Ты солжешь себе так — Я крут и в драке, ссоре, Разборках, всегда невпопад; Отвечать придется Перед жизнью этой, Доказать, и не прогнется Мой стальной кулак. И рад в эти моменты ты, Что раньше было трудно — Характер зол, тверд и душой; Пес гончий, нету слова.
И сердце бьется, Руки в пляс, Трясутся ноги, и Ненависть и жалость, сливаясь, Не дадут погибнуть мне.
И годы тренировок Дадут о себе знать; И пусть и было трудно, Сейчас хочется плясать!
Застывает небо, льется скорбная вода, Стою перед ним вечно, бьется сердце, солнца луч Умрет передо мною старая надежда, Бывший цветок оцарапает глаза…
Сцепимся, и снова упадем, И зачем? В чем смысл, ты скажи? И оба вынуждены ненавидеть, в нем Себя, прости, не видим; мы вдвоем…
Убийцы. Кровью нашей Будут лакомиться травы, муравьи, А мы будем лежать, над нами птицы Петь, зловещие ноты небесам воздать…
Зачем? Зачем все это? Кто возгласил, рукою прекрасного поэта, Сказал – слаб тот, кто не упал В пожарах ненависти стонать....
III
О том, как Шир с Ланом встретились. О том, как Шир на революцию народ созвал.
Увидел некогда Сталин Батончик из зерен В магазине нашем, Да и спросит удивленно: – Что? В стране уж голод? Или хлеба дефицит? Почему же люди зерна Сплющенные, вместо хлеба Та едят? Продавщица, недолго думав, Позвонила в дурку. – Нет у нас тут дефицита, Просто мы придурки!
***
И встретились однажды в час Лан и Шир; влюбленный и вояка, Тот, кому сердце принадлежит, И тот, кому не страшно жизнь отдать. И много общего – любовью оба скованы, Один только к человеку, другой к народу и земле…
– Пойдем, мой друг, — Мне Шир гордо говорит. — Пойдем, и знай, Узнаешь много о стране; О многом стоит вещать мне Сегодня ночью, в баре, Ждут меня мои.
И я пошел. Там Шир Сидит, и молча Смотрит на людей. И встал, и как заговорит, Как заговорит!
Он говорит:
Освободительным маршем прошли По Царской Руси большевики, Приставили головы к стенам Царских блатных офицеров, А самого царя поставили Пред могучим народом на одно колено!
Зацокали конские копытца, И вознеслись крики большевика, Освободительным маршем идет Народ, за друг друга горою стоя.
И лишь слышится крик, И доносится слово: «Революция!», Стерты о землю подковы.
Освободительным маршем прошли По Царской Руси большевики!
Ты здравствуй царь! Не ждал нас, молодой? Но теперь послушай повнимательней, «Друг» мой, Слышишь голодный вой? А кто в вое здесь главный король?
Ты царь, лучше уходи, Нам ты место уступи, Создадут и без тебя Сытый край, народов рай, И назовут – СССР!
И началась Великая Отечественная Война…
Германия та, горда и сильна, Решилась сил собрать в войска, И на Союз Советский нападая, Думала, что флаг победный На сей-то раз станет держать она.
И тут нагрянула война, Великая Отечественная, И тут нагрянули войска Прямо на СССР.
На своем пути ей, Не жалко было ни женщин, ни детей, И строились все ГУЛАГи да тюрьмы, А честь, вместе с человечным нравом, Все сильнее окутывались жутким, Кровавым облаком, туманом.
Фашист все шел, да и мечтая, Песни пел, бокал опустошая, Вновь и вновь тот говорил — Вот скоро и ее захватим мы!
Только поздно слишком понял он, Что землю чужую сжигая, Обрекал себя потом На виселицу с краю.
Только поздно слишком понял он, Что дух советский, овладевая, Творит немыслимое, и В поля сожженные бросая, Молит – дальше ты иди!
И снова марш, и снова то ружье, Теперь, мать-родина, иду в Европу я еще, Воин армии страны своей великой, Спасая тех людей от тирании лихой.
Ты, тиран, поплатишься ведь скоро, За все те мученья, и людей невзгоды, За то ,что так нагло отобрал Мирное небо, счастье и опору.
Но лишь за одно можно поблагодарить, Что знаем мы теперь, война — Бессмысленная чушь, и враг людей всегда, И есть теперь нам то, Чего лучше не забыть уж никогда…
Но ведь и мы не ангелы…
Да, не ангелы, но все же, Сделанного уже не обратить. Делали грех и невзгоды, Можете за это пить.
Наша история скверна, Ужасна, страшна и ужасна. Ставили головы своих К стенам напрасно.
Добрых, честных, искренних, К сожалению чувство власти убивает. А если ты не из таких, то и тебя убьют, Просто не с такой спешкой. Все же бывает…
Да, не ангелы, но все же, Сделанного уже не обратить. Делали грех и невзгоды, Можете за это пить.
Страшно. Страшно жить, когда знаешь, Что в любую секунду все может измениться, Что в любую секунду ты можешь стать врагом, Хоть твое сердце давно пленено и чисто, Про тебя могут сказать какую небылицу.
Страшно. Страшно жить, когда знаешь, Что писатель этой истории страшной – садист, И не жалует ни народы, ни честь, ни отвагу, Ставит к стене еще одну бедолагу.
Все не начнется с новой строчки, если люди Не осознают наконец-то когда-то Что они свободны могут быть лишь тогда, Когда забудут, что такое война.
Самая страшная тайна, Самый страшный секрет командира о том, Чтобы никогда, и ни при каких обстоятельствах, Не услышал он снова из людских уст об одном: «Здравия желаю, товарищ командир!», И потом Не ушел бы солдат далеко и навеки, Снова и снова, день за днем…
Ради чего идут солдаты В поле, море воевать? Да чтобы были дети рады, И семья была жива. Да, будут горевать, конечно, Ведь война – страх всех ужасов земных, Но если не пойдут солдаты, Горя будет больше их.
Издали снова слышен лай собачий, И снова рядом бродит гул, и снова Дверь звенит беспрерывным стуком чьим, И снова будет диалог наш долгий.
– Здравствуй солдат! Жить будешь, Не помрешь? Здоров же, да? Ну так иди. Иди скорей вперед!
Кто виноват? Проклятье иль судьба? И почему тот вой все не умолкает? Явно то, что гудит там, с коридора, И стук, и гул, и звон, и скрип, И даже лай – лишь человеческие мольбы.
Феодалы и рабы — Было дело, были люди, Одни ловили в плен других, Кормили черствым хлебом их…
Феодалы, на тронах золотых, На головах трупов оголенных, Шутов гоняли, что пели песни, Для господин своих.
Шуты, рабы, все остальные, Трудились на потеху им, И умирали в одночастье, Давая лопаты рабам новым.
И что, так продолжалось До тех пор, пока не сделал Раб с шутом шутейский спор — Кто больше ума наберет.
И поумнели в раз рабы, Вилы взяли, и Господ своих с земель их Быстренько прогнали.
Теперь земля бывшим рабам принадлежит, Живут там те, и снова за работу, Но теперь знать будут те, что Лучше уж мелкие заботы, Чем в рабстве быть у феодала злого.
Раньше история была — В каменном веке когда, — Человек умнее стал, Камень с деревом смешал, Начало изобретательности сей людской дал!
А после на бумаге Пишет он картин, Да книг немало начертил, И ноты тот изо всех сил сложил, И песню, мелодию прекрасную тот получил.
Смотрите, как прекрасна, История та. Так почему ж в учебниках не так Красивая она? И почему там пишут Только про воины и кровь? И складывается впечатление такое, Что только кровью и мечом Историю можно писать лишь…
Да, часто не был в Москве россиянин, Зато часто тот был в сибирской тайге, На черном море ходил он, И купался в Енисее-реке.
Ладно, не был в Москве россиянин, Или был, но только лишь раз, Ведь большая она, та Россия, И вся она – для вас, для нас.
И березы запах, и тьма ночей, И наши караваны Вдоль речки Енисей. Лучшие прикрасы; на свете нет Картины ласковей для глаз.
Самая большая утопия то, Когда ты не сидишь кошмаров более, Когда счастливо мечтаешь о том, Что будет завтра вечером.
Самая большая утопия то, Когда ты ничего не делая, Думаешь, авось все прокатит, И все катит, катит и катит.
Самая большая утопия то, Когда мечтая о любви, Ты завтра просыпаешься с нею В обнимку, целуя румяные щеки.
Самая большая утопия то, Когда в стране мир и порядок, Когда в мире нет нищеты, и то, Когда все чиновники абсолютно чисты.
В общем, утопий бывает много, И возможно какая-то из них твоя, Выбирай, посмотри ты, может Твое счастье и не утопия вовсе…
IV
Про революцию.
Маска дурака; И не погаснет любви костер никогда, И не начнется новой жизни строка, Пусть и говорят – маска дурака…
Маска дурака; И снова заплывем обещаниями, Да и нарушим их по незнанию, Да и скажешь мне – маска дурака…
Маска дурака; Проблем много, сил нет у меня, И я знаю – умру без тебя, Моя родимая и одна Маска дурака…
***
Красота русских городов порой завораживает — Тут гремит магистраль, тут поют птицы, А иногда бывает, над обломками спиться Горожанам родных своих земель.
Красота русских городов порой удивляет — В Красноярске Биг-Бен, в Калининграде Парк Юность, В Москве и Кремль Московский бывает.
Прости меня, я ухожу Любовь и жизни не сыскав, Быть может силу проявлю, Пусть и умираю без тебя; Теперь не верю в целом неба божество, Пойду! Молитв сказал уж много; Молю! Убью, пройду, но человека Не предам. Я душу не отдам! И гнить буду на твоем веку…
И знаю – у каждого любовь своя, Но без вас жизнь будет мне скучна, Я – яд в вашей судьбе, я знаю, И лучше и не жить мне.
Пленила сердце, но травлю Твою милую судьбу, Мне жаль, мы провели Весело мои дни последние сей жизни, Но стоит сегодня мне уйти; На революционный стан, Стране свою любовь отдам, И сердце мне прострелят пулей, И будем мы гореть в огне Новой страны, кой дал начало Мой труп, тело драное без души…
И как бы не хотелось мне Лежать с тобою, обнимать, Прижать руками милую к себе, И гладить волос твоих пучок, Я вынужден уйти… Прости!
Но молитвы не были услышаны… Опять… Я жив, да пули прошли мимо. Переговоры ведет наш юный Шир, Пусть говорит с вором и лжецом, Исполнят те его приказы, Мы победили. Враг сдался… Побежден!
Я, со сломанной душой, Что с жизнью давно уже простилась, Машу рукой, иду домой, В раздумьях; победою дивиться.
V
О признании Анны к любви к Лану.
Рубиновые слезы, Мечты, малиновые сны, И будто с неба снизошли Ответы на все мои вопросы.
Что будет после смерти, друг мой? Я не знаю. Гниль по рукам идет. А почему в отличии Мы от других зверей? Спроси у них, авось ответят.
И, будто маленькие дети, Люди начнут гадать, Желанья представлять, Да любо убивать.
Зачем же так жестоко Историю писать? Вы дайте лучше в тишине Мир этот изучать…
Какие-то люди всегда парят себе мозги, «Что же там?» – постоянно думают они, И даже понять не могут те, Что дело тут вовсе не в ключе…
Пока одни бьют, другие целуют, Пока одни душат, другие дарят, Пока одни гниют, другие цветут, И это факт – с фактами Спорить нельзя.
Чтобы понять человека, Достаточно лишь ему улыбнуться. Чтобы мир полюбить, Вполне хватит простой улыбки. Чтобы к смерти привыкнуть, Уберите страх, и искренне, С душой, Улыбнитесь тому человеку с косой…
Знаете, а ведь есть все же люди, Которых все мы знаем — Они на каждой брошюре, На каждой обложке журнала. И я им ничуть не завидую — Завидовать нужно только любви. Уж лучше со мной будет одна, Чем поклонников тысячи.
И когда наступит тот самый День роковой, Я заберу всю подаренную ее мне любовь Туда с собой, Но если вдруг скажут отдай — Не отдам, бросайте Прямиком в котел к чертям!
***
Ох Боже мой! Век мне нет помилованья! Предав Лана уходом, К смерти привела!
Не знала, что Лан жив она, Не знала; и мысли тусклые Пришли без стука в миг. Любит Анна Лана, любит, Но от переживания своего Та тогда и отказала; теперь молит, Чтобы жив тот был, чтоб уцелел, Помиловал его сей мир жестокий…
И даже тогда, под ласковой Луною Струсила она сказать ему; Сама себя бранила – как же так? Раз любишь, так скажи: «Люблю!» «Я не могу!»
И если Лан умрет, то Нет мне жизни — Так уж и быть, умру и я, Раз по вине моею Умерла его судьба…
Над телом буду плакать долго, Мать вспоминая, и прося, Руку холодной смерти робко В своих теплых руках держа…
И попивая грустно чай, Смотря в окно; на серые дома глядя, Решила выйти та навстречу к ним. Одела куртку и пошла…
И встретив Лана, здорового, живого, Та побежала, крепко обняла, Да и сказала, слезы подтирая, Милым, тихим голоском: – Люблю тебя, люблю.
КОНЕЦ.
Последние комментарии
7 часов 39 минут назад
23 часов 43 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад
3 дней 15 часов назад
3 дней 19 часов назад