Вельвет [Андрей Сергеевич Терехов] (fb2) читать онлайн

Андрей Терехов Вельвет

Плюшевый медведь плелся по крутобокой улице, высоко подняв ворот плаща и натянув фетровую шляпу на уши. Хрустел снег, завывал ветер. Внизу, в долине реки, вырастали над трубами медоперерабатывающего завода белые султаны пара, а за ними алел рассвет – торжеством, доминантой красного цвета.

Войдя в здание бывшего гастронома, медведь тяжело, устало поднялся на четвёртый этаж. От лифта вело множество стрелочек-указателей, из которых читалась лишь одна – с поблекшей надписью «Михайлов и партнеры». Та же надпись украшала дверь в тёмный, без окон, кабинет, похожий на горную пещеру. Там сипели трубы, пахло столетней пылью, и лампочка под потолком мигала, будто ее пробил нервный тик.

Поежившись, медведь надел вместо ботинок тапочки и разжег печку-буржуйку, дым которой уходил прямо в вентиляционную шахту.

Кроме этой горячей во всех отношениях синьорины, в помещении обитали: уродливый стол, колченогий стул, скрипучее кресло. Стенной шкаф в форме идеального квадрата, бутылка коньяка, синий телефон. А теперь, как вы поняли, и угрюмый плюшевый медведь, сантиметров пятьдесят ростом.

Был он не первой молодости и не первой свежести: шерсть его свалялась, голубые когда-то глаза пришлось заменить на чёрные. Романтизм оброс цинизмом, а любовь к приключениям – первичным дерматозом.

Медведь поставил чайник, сел в кресло и, уютно вытянув лапы к печи, с хрустом развернул утренний номер «Плюшедарского телеграфа». Первая же страница орала жирным заголовком «ПРОФСОЮЗНАЯ СТАЧКА». С черно-белой фотографии смотрел очень важный заяц: велюровый, прилизанный, в широкоплечем костюме, с пышными усами, с настоящими очками, которые увеличивали бусины глаз до размеров канализационных люков.

«Авторитарный стиль управления гражданина Зубова привёл к очередным выступлениям профсоюзов. Несмотря на угрозу остановки конвейера, Зубов продолжил увольнения среди зачинщиков, тем самым сократив штат Центрального медоперерабатывающего комбината им. Ферзева ещё на 70 зверей. Безработица, охватившая Плюшедар с началом мирового финансового кризиса, похоже, продолжает расти ужасающими темпами, и многие встретят праздник если не под мостом, то явно без изысканных угощений».

Медведь не мог не согласиться со статьей. Приближался Новый год, но волшебства не чувствовалось. Последние клиенты так и не расплатились, заказов не появлялось уже недели две, и он исхудал – даже обычное для порядочного зверя пузико еле проглядывало. На съемную квартиру у реки больше не хватало, и приходилось спать здесь, на раскладушке, которая вынималась из стенного шкафа, будто морковка из шляпы фокусника.

Медведь посмотрел на бутылку, она – на него. Они выпили. На душе потеплело, сделалось как-то душевнее, праздничнее.

Заблеял синий телефон. Медведь скептически воззрился на него и неохотно поднял трубку.

– Детективное агентство «Михайлов и партнеры».

– Алексей Альбертович Зубов.

– Простите, мы очень заняты. Перезвоните позже.

Михалыч кинул трубку обратно на рожки, достал из ящика стола освежитель и пшикнул в рот, чтобы прибить запах выпивки.

Не прошло и секунды, как телефон зазвонил вновь. Медведь мысленно посчитал до пяти и лишь тогда ответил:

– Детективное агентство «Михайлов и…

– Плачу по двойной ставке, – злобно перебил его Зубов. На этот раз Михалыч не кобенился.

***

Через сорок минут медведь шёл по территории завода, густо освещенной солнцем. Темнели груды кирпичей от разобранных баррикад протестующих, мрачно глядели деревянные постройки с выбитыми окнами. Из цеха в цех спешили плюшевые, велюровые, замшевые звери в одинаковых джинсовых комбинезонах; гудело, ревело, бурлило; воздух наполнял сладкий запах меда.

– Вы опоздали, – напомнил Зубов и указал за стальную цистерну, в которой что-то оглушительно булькало. Медведь не стал объяснять, что его «ГАЗ» долго не хотел заводиться, и молча прошествовал в строение с надписью «Администрация», украшенное бумажными снежинками.

В кабинете Зубова царил гигантский стол из древесины грецкого ореха. На столе – золотая ручка, воткнутая в именную подставку, будто томагавк. В углу сверкала елка с новыми игрушками, за окном открывался вид на лес, припорошенный снегом. Было много-много стекла, натуральной кожи и блестящих поверхностей. Комната, где чувствуешь себя ничтожеством.

– Ваши партнёры придут? – поинтересовался заяц.

– Их застрелили. Пару лет назад.

– Понятно.

Больше Зубов никак это не прокомментировал: уселся за грецкий орех, пригладил набриолиненные уши. Не дождавшись приглашения, Михалыч бухнулся напротив и положил шляпу на колени.

Зубов молчал. Медведь решил, что никуда не спешит, скрестил нижние лапы, потом поменял их местами. Потом поменял ещё раз – это было весело.

– Мою жену преследуют, – веско сказал Зубов, вытащил из сейфа пачку и шлёпнул на стол.

Это оказались письма: печатные буквы вырезали из газеты и наклеили на мелованную бумагу.

ТЫ УМРЕШЬ

ДА ПРОСЫПЕТСЯ НАПОЛНИТЕЛЬ

ТИК-ТАК, ТИК-ТАК

Все в таком духе. Ругательства, угрозы, фотографии с мест аварий и убийств.

Бумага выглядело дорого, тяжело, но буквы и фотокарточки держались плохо, будто клей выдохся.

– Есть идеи, кто? – спросил Михалыч.

– Это ваша забота. – Зубов эффектно уронил на стол пачку денег, затем вытащил из неё две сизых банкноты. На Михалыча меланхолично уставился отпечатанный енот в полосатом костюме, бессменный председатель исполкома народных депутатов.

– Это задаток и то, что получите в конце.

Говорил Зубов так, будто знал лучше остальных, как и что нужно делать. Или будто ему перо вставили в задницу.

– Не люблю искать чёрную иглу в чёрной комнате, – ответил Михалыч и положил письма на стол.

В кабинете стало столь тихо, что слышался посвист отопительной системы.

Зубов повел плечами, приосанился.

– Я уже сказал: мою жену преследуют. Уже несколько месяцев.

– Это говорите вы.

Глаза зайца сердито блеснули за очками. Он снова пригладил уши, достал из кармана сигару и откусил кончик.

– Курите?

– Пью.

– Это чувствуется.

– Не досыпаю.

– Это тоже чувствуется. – Они снова помолчали, пока Зубов картинно раскуривал сигару и смотрел в окно. Воняло жжеными подушками. – До того, как я встретил Анжелу… мою жену, я часто просматривал раздел брачных объявлений в «Телеграфе». Была… Была одна…

Пауза затянулась дольше приличия, и Михалыч понял, что продолжения не будет. Он поднял бровь.

– Как зовут? Где живет?

– София. Н-не знаю. – На морде Зубова проступило брезгливое отношение. – Когда мы разъехались, она перебралась куда-то в Подкову. Засыпала меня письмами оттуда.

– У неё есть повод писать такое? – Михалыч постучал лапой по угрозам.

Зубов смерил его холодным взглядом.

– Вы забываетесь.

– Кроме писем, что-то было?

– Некто, – Зубов выдержал театральную паузу, – дал объявление, что моя жена ищет легких отношений. И указал наш домашний адрес. Месяц назад за ней шёл какой-то… зверь. Вчера наш подвал пытались поджечь.

Михалыч повертел в лапах шляпу.

– Что милиция?

– Милиция не может выдать своим оклады за прошлый год, не то что…

– Думаю, мне стоит поговорить с вашей супругой.

– Все вопросы, которые вы хотите задать ей, вы можете задать мне, – твердо, уставившись Михалычу в глаза, прочеканил Зубов.

– И все же…

– Она беременна. Черт побери! Я нанимаю вас, чтобы ее больше не беспокоили, а не чтобы…

Директор шлепнул лапой о стол, и бумаги разлетелись в стороны. Воздух в кабинете угрожающе застыл.

– Ну, вы берётесь? – спросил нетерпеливо Зубов, соскребая с усов частицу сигары.

Михалыч повертел в лапах шляпу, надел на уши. Подумав о Новом годе в офисе, он пригласил две лежавшие отдельно банкноты к себе в карман. Они не возражали.

***

Подкова находилась к северу от реки. Это был изогнутый полукольцом многоквартирный дом, построенный еще Высоким народом: с горгульями, с пилонами, с потолками под три метра и гигантскими дверьми, до ручек которых приходилось тянуться на цыпочках. Смотрелась Подкова внушительно – как любой кусок камня размером с гору, – но последние лет двадцать жили здесь звери… скажем так, далеко от вершин успеха. Улица выглядела соответствующе: стены, исписанные мелом; заброшенные трамвайные пути; сгоревший склад. Немного солнца в замерзших лужах.

Вызнав у управляющего номер квартиры, медведь пошел к скрипучему лифту, такому огромному, что туда мог бы залезть жираф. Лифтер – седой осел с грустными глазами – все время курил и кашлял, едва не выхаркивая наполнитель на пол. Михалыч старался не дышать.

– Шестнадцатый! – прохрипел осел и скрючился от очередного приступа внутренней копоти. Михалыч не удержался и бросил ему:

– Курить – набивку чернить.

Лифтёр без сил махнул копытом и поехал дальше.

Газовые лампы слабо освещали ряд дверей и вздыбленный ковер, похожий на спину мамонта. За стеной помурлыкивало радио.

Михалыч прошелся туда-сюда, пока не набрел на дверь с номером «1043». Встал на цыпочки и постучал. Подождал и постучал еще раз. Послышались тихие шаги, хрюкнул замок, и осунувшаяся кошечка уставилась на Михалыча пустыми зелеными глазами.

– Чего вам?

У Михалыча сладко сжалось сердце. На минуту или две он забыл о цели визита и рассматривал хозяйку: низенькую, из черного вельвета, в голубом свитере и серых брюках. На голове у нее белело пятнышко, похожее на елочный шар, ужасно милое.

– Ку-ку? – спросила кошечка.

Мизалыч собрался с мыслями и представился.

– Медведь в квадрате? – Она фыркнула. – Смотрю, ваши родители были оригиналами. Отчество хотя бы не Медведевич?

Пару минут они играли в гляделки, наконец, кошечка неохотно отошла и взмахом лапки пригласила его внутрь.

В квартире царил полумрак – высоченный потолок терялся в темноте, шторы были задернуты, и только на столе горела лампа с зеленым абажуром. В ее свете виднелась пачка дорогой мелованной бумаги и пачка выпусков «Телеграфа».

Кошечка красиво присела на подоконник и закурила.

– Будете? – спросила она, протягивая исцарапанный портсигар.

– Мех берегу.

– Плохо получается.

Жилище выглядело не ахти. В углу корчилась от старости кровать, на журнальном столике воняла чашка с горой окурков. Повсюду валялись платья, кофточки. У окна замерли два чемодана – но не так, как обычно замирают они перед дорогой, а так, будто потерпели кораблекрушение. Где-то была открыта форточка, и выл сквозняк.

– Догадываешься, почему я здесь? – спросил Михалыч. Стула он не нашел и, сняв шляпу, присел на расползающуюся пачку бумаги.

Кошечка затянулась, качнула головой. Дым от сигареты танцевал в темном воздухе что-то восточное.

– Ты преследуешь Зубова с супругой?

– Он женился на авокадо, – хрипло сказала Софи.

– Ты что, расистка?

– Она овощ. Он – заяц. Кто у них родится? Баклажан с ушами?

– Послушай, киска…

– Софи, – сказала она и раздраженно дернула хвостом.

Михалыч хмыкнул, потом хмыкнул еще раз, не сдержавшись, и наклонился вперёд.

– Софи, ты молода. У тебя все впереди. Не трать свое время на прошлое.

– Считаете себя умудренным жизнью?

Михалыч вывернул шляпу туда-сюда.

– Скорее, потрепанным.

– С чего вы решили, что я их преследую?

– Ты знаешь, что она авокадо. Ты переживаешь не лучшие времена, судя по… – Михалыч обвел лапой комнату, а потом постучал по своему импровизированному стулу. – У тебя пачка бумаги, которая тебе явно не по карману. На такой же писали угрозы.

– Я подрабатываю в «Телеграфе». Мне этой бумагой выдают зарплату. Именно поэтому она мне и не по карману.

– Софи…

– Если у вас швы разошлись, и синтипон вылезает наружу, это не значит, что надо остальных учить жизни.

– Софи! – Михалыч повысил голос, теряя терпение. – Мне не обязательно доводить дело до конца, если ты обещаешь больше не преследовать Зубова с супругой. Мы с моей совестью, так сказать, можем прийти к соглашению и закончить расследование на этом визите. Деньги за заказ поделим. Выпьем по чашечке меда…

Кошечка в последний раз затянулась и метко кинула окурок в чашку. Рассыпался сноп искр, освещая нацарапанную прямо на столешнице заячью морду и воткнутый в нее нож.

– Идите вы, Михайлов, к черту со своей совестью.

***

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из Подковы, сел в свой «ГАЗ» и стал ждать. Ледяные сиденья морозили спину сквозь плащ и мех, уши дрожали от холода даже под шляпой.

– Один поросёнок пошёл на войну, второй поросёнок – в церковь. Третий взял в лапы совок и метлу и что-то куда-то…

Вельветовая кошечка выскочила из дома в коричневых сапогах и залежалом пальто угольно-черного цвета. Она прищурилась на яркое солнце, нагнула голову, прячась от ветра, и решительно пошла по трамвайным путям.

– Плохой поросёнок, – устало сказал Михалыч себе под нос. – Очень плохой.

Он выждал, пока Софи дойдет до перекрёстка, завёл «ГАЗ» и, фыркая выхлопными, поехал следом. На повороте медведь огляделся: кошачья фигурка прошла к общественной остановке у «Импортпродторга», украшенного новогодним хламом по самую крышу. Теперь Софи ходила туда-сюда, нахохлившись и сунув лапки под мышки – видимо, чтобы согреться.

Михалыч притормозил на противоположной стороне улицы и полюбовался кошечкой. Минут пять спустя он поймал себя на этом и отвернулся. Минут через десять из-за гребня холма звякнуло, и показался ярко-желтый трамвай с цифрой «7». Софи села в него, а Михалыч снял с ручника… мотор посипел и затих.

Шерсть у медведя встала дыбом. Он мысленно посчитал до десяти и повторил трюк со сцеплением и газом.

Проклятый автомобиль не заводился.

Михалыч посидел в салоне, раздраженно слушая, как замшевый отрок-крокодил предлагает у универмага «отдраить обувь до блеска новогодней мишуры». Потом вылез и под завывания ветра добежал до ближайшей телефонной будки.

Измочаленная телефонная книга, как ей и следовало, лежала на полочке под аппаратом. Михалыч полистал заскорузлые страницы до буквы «З».

Зубов обнаружился на сорок первой странице: телефон – 77-43, адрес – Обводная улица, 12.

Медведь постучал лапой по странице и позвонил. Ему не ответили. Он снова побарабанил по странице, набрал завод и, выслушав ледяное молчание Зубова, предупредил о возможном визите Софи.

– Черт вас дери! У меня рабочие взяли в осаду офис, а вы… Я вас зачем нанял?

Михалыч не придумал ответа, закрыл телефонную книгу и вызвал милицию.

***

Зубовы жили на выезде из города – в районе «генеральских» дач, где рядком стояли дома с ажурными балкончиками, ажурными крылечками, витражными окнами в мансардах и красной черепицей, выложенной одна к другой, как чешуя тропической рыбы. Все дома были похожи, и только у двенадцатого – Зубовского – мигала красно-синим милицейская «Победа».

– На той заправке сообщили, что с Зубовой говорила некая кошка, – неохотно пояснил нейлоновый лось в темно-синей форме, когда Михалыч обрисовал ситуацию. Копыто милиционер держал на табельном «Макарове», будто в любой момент могло начаться вооруженное ограбление.

– Сейчас дома никого, – добавил лось. – Вы уверены насчёт опасности?

Михалыч и сам не знал. Он огляделся. Солнце скрылось за облаками, мела поземка. Заснеженная лужайка перед домом Зубова смотрелась так, будто летом на ней спали голышом. Казалось, скверна финансового кризиса не коснулась этих «дач». И все же гараж стоял открытый настежь, а ни одной машины внутри не виднелось.

Медведь прошёл внутрь, огляделся.

– Давайте-ка без самодеятельности, гражданин! – крикнул лось.

– Можешь и дальше собирать снег на плечи. Или можешь присоединиться.

К стенам жалась плетёная мебель, в «мужском» углу висели новенькие, как из витрины, инструменты. Михалыч готов был поклясться, что ими никогда не пользовались.

Милиционер-лось наконец пересилил себя, и вместе они прошли в дом, где попахивало гарью, спустились в подвал.

Все здесь говорило о недавнем пожаре: мебель стояла чёрная, обугленная, стены и трубы покрывала жирная копоть. Кроме лестницы, сюда вело окошко с зубьями выбитого стекла. Михалыч прошёлся туда-сюда, ища следы гари в форме латинской «V». Годы работы в Комитете безопасности Плюшедара научили, что в основании этой буквы обычно находился источник пожара. В Зубовском доме виновником оказался ящик под вентиляционной трубой: старый, растрескавшийся, с осколками стекла и бурыми пятнами на крышке.

Больше смотреть внизу было не на что, и медведь с лосем поднялись наверх.

Они обошли кухню, похожую на королевскую трапезную, направились в гостиную, и там плюшевое сердце Михалыча замерло: в правом от газового камина углу стояла новогодняя елка. Блестели золотые игрушки в стиле Высокого народа – треугольники, жезлы, подсвечники, жаровни, – сверкала мишура, пахло хвоей и мандаринами. Последний раз Михалыч видел такую красотку лет десять назад, еще когда был женат и мозолил лапы в Комитете безопасности.

Он снял с ветки увесистый мандарин и сел в кресло. Милиционер выпучил глаза, что-то сказал. Медведь раздраженно махнул лапой и счистил кожуру, и от цитрусового аромата на душе сделалось уютно, немного печально.

– Думай, сохатый, – сказал он милиционеру и закинул в рот кисло-сладкие дольки. – Включай свои опилки.

Милиционер ничего не придумал, и, попросив у него карту, Михалыч изучил округу. Единственная Обводная улица проходила сквозь «генеральские» дачи, пока не упиралась в речной берег. С другой стороны она втягивалась в трассу А46, ведущую прочь из города. На перекрестке находилась и местная заправка с красной неоновой вывеской «БЕНЗИИИИН!», которая, судя по наклону букв, куда-то очень-очень спешила.

– Если ее увезли, то по этому шоссе, – указал на А46 Михалыч и постучал лапой по бумаге. – Проедемся?

Лось неохотно пустил его на пассажирское место, и «Победа» потарахтела мимо украшенных к Новому году домов: чиновничьих, директорских, генеральских. Михалыча пробирала кислая зависть, раздражающе шипела рация, скрипела подвеска. К счастью, вскоре они выехали на шоссе, и по сторонам потянулся сосновый лес, укрытый шапками снега. Потом автострада свернула к заливу, обогнула скалистый берег и стала взбираться в гору.

– Справа, – указал Михалыч на дерево, которое обнимал роскошный «ЗИЛ». Глянцево-чёрный корпус изогнулся, вспух и шёл бурым дымом. Дверцы покачивались на ветру.

Лось свернул к обочине, они с Михалычем отстегнулись и поспешили к машине Зубовой: милиционер со стороны водителя, Михалыч – с пассажирской. За рулем обнаружилось беременное авокадо в шубе: глаза закрыты, замшевый бок распорот, и выглядывают клочья синтипонового наполнителя.

– Она ж-жива? – дрожащим голосом спросил лось, и его едва не скрутило.

Михалыч пощупал бок Зубовой.

– Тепленькая. Гони за «Скорой».

Сгибаясь от приступов дурноты, лось побежал к «Победе». Михалыч погладил авокадо по голове и осмотрелся. Судя по приборной панели, бензобак почти опустел; на пассажирском сиденье лежали пряди вельветовой кошачьей шерсти и сыпучий наполнитель. Михалыч подобрал их, потер в лапах и, закрыв глаза, понюхал.

Вкусно пахло дешевой пудрой и дешевыми сигаретами, и представилась Софи – с пустым взглядом, с пятнышком-игрушкой между ушей, красиво застывшая в полумраке с дымящейся сигаретой.

Михалыч вздохнул. Он почувствовал небывалую усталость, почувствовал всем своим плюшевым телом, будто годы жизни, ошибок и неудач вдруг обрели плоть, вес, надавили ему на спину и плечи. Вспомнился дом бывшей жены, уютный сад у окна, поющая кастрюлька на печке.

Вспомнился развод.

Один раз Михалыч уже потерял и работу, и брак из-за преступницы. Не надо повторять прошлых ошибок.

Не надо.

Медведь сел на корточки и изучил снег: удача ждала его через пару метров – оттиск женских сапог вёл в лесную чащу. Глубокие, широкие ямки. Такие, будто зверь, который их оставил, шёл с грузом.

Каким?

Михалыч пошел по следу, пересек сосновый бор и уткнулся в морской берег. Из песка выглядывали камни с белой наледью; волны облизывали полупрозрачный припай. Над горизонтом плыла серая туча, и только у самой воды угадывалась полоска чистого неба – лазурно-синяя, как весной.

Либо Софи уплыла, что сомнительно для кошки, либо уходила вброд от возможной погони. Либо…

Михалыч слепил снежок и с досадой швырнул в сторону горизонта. Море вздохнуло в ответ: холодом, свежестью, сыростью.

– Паршивая ситуация, согласен.

Медведь вернулся к машине и снова потрогал тёплый бок Зубовой. Ее веки, длинные, как спицы зонта, дрогнули, глаза из черного пластика шевельнулись.

– «Скорая» едет, – успокоил Михалыч. – Лучше не двигайтесь.

– Где… где?..

Голос Зубовой звучал сладко, как засахаренный мёд, и по спине Михалыча побежали мурашки. Он подумал, что овощи не так уж плохи, если посмотреть ближе.

– Ушла. Софи вас похитила?

– Я… я только… – прошептала Зубова. – А она…

Глаза ее закрылись, и больше поговорить не удалось – до приезда «Скорой» Зубова так и не приходила в себя.

Михалыч дождался приезда врачей и милиции, а потом поехал в офис – вскипятил чайник и поужинал стаканчиком-другим горячего коньяка. Потом послушал новости о стычках на заводе, попререкался с владельцем здания насчёт просроченной арендной платы. Уже под вечер Михалыч, немного навеселе, добрался до Четвёртой градской больницы. Подходя к палате Зубовой, медведь услышал голос ее мужа:

– Ты беременна! Ты не на прогулке… черт тебя побери! Какого черта ты вообще брала машину?

– Но дорогой, – свои сахарным голосом отвечала Анжела, – я только заправилась и съездила в магазин, и…

– Ты не ездишь без меня в магазин. Это понятно?

– Да, дорогой, но…

– А теперь дай врачу осмотреть себя.

– Может… может, все же дождемся нашего?

– Какого черта ты меня позоришь? – ледяным тоном, от которого у Михалыча по загривку пробежал озноб, спросил Зубов. – Ты дашь врачу осмотреть себя и ребенка, и больше мы не будем это…

В этот момент Михалыч постучался.

– Можно?

Не успел он шагнуть в палату, как Зубов кинулся ему навстречу и вытолкал в коридор.

– Не смей приближаться к моей жене!

Михалыч не стал уточнять, что без него Зубова здесь бы не лежала, и проговорил спокойно:

– Она – единственный свидетель.

Зубов отер плюшевые усы, поправил костюм, пригладил набриолиненные уши.

– Милиция нашла следы лап моей бывшей в машине. Ее наполнитель и вельвет в машине. Она объявлена в розыск.

Михалыч подождал продолжения.

– Задаток вы получили, – Зубов повернулся к палате и добавил: – Возвращайтесь обратно в свою берлогу и проспитесь. От вас несёт.

***

Солнце выглянуло из-за горизонта и желто-красным подсвечивало верхние этажи домов. Михалыч сидел в кафе с неоново-розовой вывеской «Рондо» и лениво вертел в лапах две зубовские банкноты. Что ж, подобное случалось не раз. Будет и дальше – такая профессия. Винить некого. Жаловаться некому. В конце концов, профсоюза частных шпиков ещё никто не придумал.

– Газета и… – плюшевая официантка-белочка положила на столик «Телеграф», калорийную булочку с изюмом, поставила дымящуюся пиалу с мёдом. – Что-нибудь ещё?

– Чтобы мерзавцы получали по заслугам, а хорошие люди – второй шанс.

Официантка растерянно уставилась на него, и Михалыч покачал головой.

– Стариковское брюзжание.

– Вы не похожи на старика.

– А на кого похож?

– На одинокого плюшевого медведя.

Они печально помолчали, потом он печально посмотрел, как она шла на кухню, качая своим шикарным, будто у кинозвезды, хвостом.

Интересная дамочка, решил Михалыч. Весьма интересная.

И не про него.

В кафе ввалились замшевый единорог и обезьяна. Парочка села в углу, под лентой мишуры, и зачирикала, будто два полоумных воробья. Михалыча замутило. Он достал фляжку и добавил в мёд немного коньяка. Подумал и добавил ещё, пододвинул к себе газету.

На первой странице красовалась надменная морда Зубова, стиснутая меж групп протестующих. Михалыч чокнулся с его прилизанными ушами, приятно подождал и отпил мёда, откусил от булки.

На душе потеплело, мысли вернулись в палату Зубовой. Что-то в больнице Михалычу очень не понравилось, и дело было не в деньгах ее супруга. В том, как Зубов говорил с женой?

Медведь снова покачал головой, повторил схему «мед-коньяк-булка» и развернул газету.

Морда Зубова оказалась и внутри – но на этот раз речь шла не о заводе и не о профсоюзах зверей.

О Софи.

«На фоне продолжающихся волнений в Центральном медоперерабатывающем комбинате им. Ферзева выплыла ещё одна неприятная история с главой предприятия, гражданином Зубовым. Как сообщил наш источник в Комитете безопасности Плюшедара, Зубова и его жену в настоящее время преследует бывшая невеста директора. Долгое время милиция не имела законных оснований для ее ареста, но после попытки похищения Анжелы Зубовой, находящейся на третьем месяце беременности, дело сдвинулось с мертвой точки. В настоящее время бывшая невеста Зубова, София Белова, объявлена в розыск. Учитывая их общее имущество с Зубовым, архив судебных дел скоро пополнит ещё очередной десяточек томов о «недостойном владельце».

Михалыч нахмурился и перечитал последнюю фразу. Ему показалось, что он раньше слышал это выражение. Но где? При каких обстоятельствах?

Ещё один глоток горячего мёда подогрел сомнения Михалыча до предела.

– «Недостойный владелец», – повторил он, бросил на стол Зубовскую банкноту и пошел к выходу.

– Эй, молодняк! – крикнул Михалыч единорогу и обезьяне, и те недоуменно воззрились на него. – Через пару лет вы разведётесь и будете друг друга ненавидеть. Не благодарите!

Он вышел и, щурясь от солнца, направился к телефонной будке у светофора. Там медведь отыскал в адресной книге редакцию «Плюшедарского телеграфа». Пару бесед и монет спустя его соединили с автором заметки о Софи.

– «Недостойный владелец»? – повторил журналист, громко жуя что-то. – Вы что, на необитаемом острове живете? Робинзон, хо-хо?

– В офисе.

– И как там?

– Стены. Крыша.

В трубке помолчали, пожевали. У Михалыча заурчало в животе.

– Это относительно новый термин, – сказал журналист. – Появился после судебного процесса братьев Коробко. Слышали?

– Слышал, кого-то посадили. Кажется?..

– Не совсем. Суть в том… суд принял решение… – журналист помычал, собираясь с мыслями, – если имеется имущественный спор, он решается не в пользу нарушившего закон.

– В самом деле?

– Честное слово. Будешь лапочкой – будешь на коне. Теперь весь город это знает. И я это знаю. И вы это знаете. Пользуйтесь с моим благословением.

– Может, вы знаете и что именно делят Зубов с Беловой?

– Угадайте с трёх раз.

– Сейчас-сейчас. Я так обожаю загадки.

– Да бросьте, хо-хо! Ну это же легче легкого.

Михалыч задумался и посмотрел из телефонной будки на соседнюю ночлежку.

– Квартира?.. Дом?..

– В яблочко.

– В «генеральских» дачах?

– Да вы схватываете на лету, хо-хо! Куплен в общую собственность с Беловой, когда они жили вместе. Ещё загадку хотите?

– Ну?

– Кто заплатил большую часть суммы?

Михалыч почесал лапой затылок и тяжело вздохнул.

– Ага, – согласился журналист и смачно отхлебнул чего-то. – На ее месте я бы тоже задал этой семейке.

***

Когда в четыре утра Михалыч приехал к Подкове, вход сторожила милицейская «Победа». Выла метель, кружились снежные вихри. В салоне «Победы» дремал двухцветный (зелено-фиолетовый) осьминог, обняв руль всеми восемью плюшевыми щупальцами.

– Долго вы ее так будете ловить, – сказал Михалыч осьминогу. Тот помычал в ответ, не просыпаясь, и пустил слюнку. Медведь не стал продолжать увлекательный разговор и похрустел по сугробам к двустворчатым дверям «Подковы».

Внутри здания оказалось темно и засасывающе тихо. Михалыч мягко, едва касаясь старого ковра, прошёл мимо храпящего консьержа к лестнице и направился наверх.

Это было ошибкой.

Поскольку лестницы строил Высокий народ, на каждую ступеньку приходилось карабкаться, как на гору. К третьему этажу сбилось дыхание, к пятому – плюшевое сердце едва не выпрыгивало из груди. К четырнадцатому у Михалыча сводило нижние лапы. Минут пять медведь приходил в себя после подъема и лишь потом двинулся к квартире Софи.

На стук никто не отозвался.

Михалыч встал на цыпочки, осмотрел замок и вытащил связку ключей-отмычек.

– Первый поросёнок пошёл в бар, второй поросёнок остался дома. Третий поросёнок в покер играл. Четвёртый сторожил второго…

Запор щёлкнул, и дверь с легким скрипом отворилась в темноту квартиры.

Михалыч убрал связку в карман и включил фонарик. Круг света лизнул стол, задёрнутую штору, пробежал по кровати. Нижние лапы потянули медведя вперёд, за порог. Ноздрей коснулся застоялый запах табака и чего-то милого, сладкого, кошачьего.

Движение слева – затылок взорвался болью. Свет фонарика потускнел, пол бросился навстречу. Перед глазами полетели синие птички, и в их облаке возникла Софи: элегантная, нарядная, с аккуратно причесанной шерсткой на ушах и мордочке.

– А ну лежать! – прошипели сзади.

Михалыч с трудом вынырнул из грез и с ещё большим трудом сообразил, что почти отправился в нокаут.

– С-Софи? Ну и ударчик.

– Молчать! – прошипели снова.

– Софи, я, кажется… я п-пытаюсь тебе помочь?..

Сзади помолчали, затем Михалыча дёрнули и перевернули на спину. В свете фонарика возвышался кот: вельветовый, трехцветный, с прической плохиша и повязкой «Профсоюзы – дадим отпор казнокрадам!». В правой его лапе угрожающе покачивался чемодан Софи. Самой кошечки – ни элегантной ее версии, ни обычной, прокуренной – нигде не виднелось.

– Кто ты и с чего тебе помогать моей сестре?

Михалыч сопоставил два и два, затем коротко все пересказал – со звонка Зубова до разговора с журналюгой. Птички продолжали остервенело летать перед глазами, голова раскалывалась.

– Так что моя интуиция стала говорить мне «Эй, да здесь что-то не так», и вот ты огреваешь меня… чемоданом?..

– Короче говоря, шпик.

– Ну, как сказать?.. – Михалыч недобро посмотрел на птичек, и те наконец полетели прочь. – Предпочитаю считать себя пограничником, который следит за балансом закона и преступности.

– Почем мне знать, что сейчас ты не работаешь на Зубова?

– Почем мне знать, что ты ее брат? Зачем вообще Зубову посылать меня сюда?

– Не знаю. – Уши кота повернулись к двери, будто он что-то услышал в коридоре. – Может, за доказательством, что «недостойный владелец» – он сам?

– Ты о чем? – удивился Михалыч.

– Дерьмовый ты шпик, если спрашиваешь.

– Твоя сестра живет в трущобах. Получает зарплату бумагой. Похитила и ранила беременную. Если думаешь, что, оскорбляя и колотя меня мебелью, ты ей помогаешь… – ну, вперёд. Я давно не ходил на косметический массаж.

Кот долго молчал, затем поставил чемодан на пол и открыл. На грудь Михалычу шлёпнулось что-то бумажное.

– Почитай на досуге. Шпик.

***

«Мне казалось, это нормально. Юная кошечка и опытный заяц – конечно, он лучше знает, как быть. То есть, сейчас я так не думаю, но тогда выглядело… он будто так сильно любил меня… ну какой зверь не мечтает, чтобы его ТАК любили? Ну только это не любовь, это что-то… что-то…»

Михалыч закрыл дневник Софи и потёр уставшие глаза. Правый немного болтался на петельке, и Михалыч пообещал себе при первой же возможности сходить к окулисту, а заодно к ортопеду и таксидермисту, и к тому специалисту по питанию…

И выспаться.

Была ночь. Или утро? Михалыч потерял счёт времени. Живот поскуливал от голода, но зубовские деньги закончились. На дне бутылки янтарем блестела тоненькая-тоненькая лужица коньяка – ни туда, ни сюда. Печка потухла, чайник больше не пел. Из углов надвигалась темнота. С косяков входной двери свисали культи оградительной пломбы с надписью «опечатано до возмещения уплаты».

Медведь скорчил пломбе рожу и вновь посмотрел на тетрадь, на отпечаток кошачьей лапки в углу обложки. Сердце сжалось от бессилия. Это был уже четвёртый дневник, который брат Софи передал Михалычу. Она писала красивым секретарским почерком, жестким карандашом, что оставлял в бумаге борозды навроде гравировки. Страницы пахли дешевой пудрой и чем-то еще, неуловимым, приятным, воскрешающим в памяти усталые зеленые глаза и белое пятнышко, похожее на елочную игрушку.

Из записей получалось, что Зубов познакомился с Софи года четыре назад – через раздел брачных объявлений. Она работала по семьдесят часов в неделю где-то в торговле, он значился замом какого-то зама на медоперерабатывающем комбинате. «Внимательный, заботливый, уверенный в себе» – уже на втором свидании Зубов предложил ей лапу и сердце. Софи согласилась, ей это казалось сказкой, но дальше… дальше пошла суровая реальность.

«Естественно, я отдала почти все свои сбережения, чтобы мы купили наш дом. Наш общий дом…

И теперь он почему-то говорит, что я его позорю своей работой. И как одеваться, чтобы я его не позорила. И куда ходить, и что говорить – когда мы встречаемся с его «директорами». Опять же – чтобы я его не опозорила».

С самого начала Зубов критиковал встречи Софи с ее друзьями и родными – под разными, часто надуманными предлогами. Забирал Софи с посиделок, провожал от дома до работы и обратно. Лишь в универмаге ей удавалось побыть одной, но потом стало ещё хуже.

«Вот он и уговорил меня уйти из «Меркурия». Он долго твердил, что работать там недостойно его жены, и я наконец согласилась, хотя искренне не понимаю, что тут плохого. Не руководство заводом, конечно, но зато деньги приносит.

Теперь целыми днями я сижу дома и, кажется, должна включить свои детородные функции на полную. Прямо он так, конечно, не говорит, но намекает достаточно.

Что-то в этом удушающее…»

Чувствуя свою власть, Зубов вскоре забрал у Софи все деньги и ввёл четкий расход средств, будто в заводской бухгалтерии. Если Софи не слушалась, он ее допрашивал, как провинившуюся секретаршу; если ошибка повторялась – отнимал машину и запирал дома. Еще через пару месяцев кошечка поняла, что Зубов наблюдает за каждым ее шагом. Его чёрный «ЗИЛ», похожий на металлического ворона, следовал за ней всюду, куда она бы не пошла; в телефоне звучали посторонние звуки, как если бы разговоры подслушивали.

«В какой-то момент – кажется, это было мартовское утро… он сказал мне приготовить ужин для вечерней встречи с директорами городских предприятий. У меня был приступ пуховой лихорадки, я долго лежала в постели, не в силах подняться и включить плиту… время шло, часы неумолимо приближались к приходу гостей, и я представляла, что будет, если я опять его «опозорю» – в лучшем случае очередной допрос, в худшем…

Часы пробили пять вечера, шесть… зажглись вечерние фонари… я все лежала и глядела в поток, и только минут за десять до его прихода я вдруг поднялась, накинула первую попавшуюся одежду и вышла из дома… я шла дворами, лесом, берегом реки – там, где он искал бы меня в последнюю очередь».

Сперва Софи обосновалась у брата, затем устроилась в «Телеграф» и сняла небольшую квартирку в Подкове. Все это время Зубов твердил друзьям и коллегам, что сам выгнал Софи, а теперь она мольбами, угрозами и любовными письмами пытается вернуться обратно. Потом угрозы посыпались градом, потом Софи подожгла подвал своего бывшего дома, а теперь едва не похитила Анжелу.

Или нет?

Казалось, правда и ложь в какой-то момент слились в этой истории в одну мутную бурлящую реку, выбраться из которой уже было невозможно.

– Один поросёнок сел в тюрьму, другой поросёнок повесился…

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из офиса, из здания и направился к мусорке во дворах. Оказалось, что наступил день. С крыш капало, в лужах талой воды блестели стеклышки льда. Иногда выглядывало тусклое солнце, и Михалычу вспоминалась далекая весна: синее небо, теплый ветерок в окне, и бывшая жена – еще не сварливая дрянь.

Медведь покопался в мусорном баке и обнаружил пакет с плесневелым хлебом.

– Ты – то, что ты ешь, – напомнил он себе, зажал нос и принялась грызть твёрдую, как бетон, корочку.

В животе урчало. Живот возмущался, живот протестовал, живот требовал коньяка и калорийных булочек с изюмом, но мысли витали вокруг записей Софи.

Можно ли верить дневникам обиженной кошки? Пускай, и хорошенькой.

Можно ли верить обиженному зайцу?

Если кто и знал ответ, то один-единственный… овощ.

***

Из Четвертой градской Анжелу забрали – о чем Михалычу сообщил замшевый врач-бегемот. Он стоял у поста медсестры и подписывал бумаги с таким видом, будто это были фотокарточки для фанаток. Светилась гирляндой маленькая елочка, на стойке рядом блестел медицинский степлер.

– Муж увез ее домой сегодня утром, – добавил бегемот. – Там и ищите.

Михалыч снял шляпу и помахал на себя, как веером. За окнами тучи быстро мчались по небу от сильного ветра, но в больнице царила жара – топили от души, до вспотевших лап и ручейков пота под шерсткой. Резко пахло медицинским наполнителем, повсюду висели бумажные звёзды и снежинки. Медсестричка-коровка в палате напротив ставила клеевую капельницу нейлоновому жирафу. В процедурной хирург-кабан зашивал пьяного лиса, и тот напевал: «Ещё стежок, родная! Ещё стежок!».

– Вы ее все-таки осмотрели? – спросил Михалыч, собравшись с мыслями.

– Смеётесь?

– Как-никак, вы ее лечащий врач.

Бегемот убрал бумаги под мышку и склонил голову набок.

– Да ну? Что ещё расскажете?

– Я хочу понять: заметили вы что-то или нет?

– Тогда спросите того пердуна, которого она называет своим врачом. Потому что меня она к себе не подпустила.

Михалыч без особых усилий изобразил непонимание. Бегемот закатил глаза, и они пару раз повторили эту пантомиму, пока врач не прошептал под нос что-то похожее на ругательство.

– Сморогдин. Кажется, такая фамилия. Голубь с каким-то сыпучим наполнителем. Семейный врач. Шуршит децибел на двадцать при каждом движении.

Фамилия была Михалычу незнакомой. Он записал ее в блокнот, старательно выводя печатные буквы, и просяще посмотрел на врача.

– Ну хоть что-нибудь осмотрели? Заметили? Да-да? Нет-нет?

Бегемот засопел, махнул бумагами и пошёл прочь, забыв на стойке медицинский степлер.

– Да я же пытаюсь ей помочь! – без особой надежды крикнул Михалыч и, пока никто не видел, уронил степлер к себе в карман.

– Ушибы наполнителя, – бросил врач, не оборачиваясь. – Получены неделю или две назад. Похоже на домашнее насилие.

***

Омерзительно-розовое здание, где вел прием Сморогдин, находилось по соседству с Госбанком и Первым художественным электротеатром. Типичная местечко, в котором двери открывает фотоэлемент, а обычный зверь чувствует себя лишним на празднике жизни.

На первом этаже располагался ресторан, и играло что-то новогоднее; со второго по четвертый тянулись офисы известных юристов, психологов, предпринимателей и других общественных паразитов.

Михалыч поднялся на третий этаж и прошел по тихим коридорам. Его ждала серая дверь с электронным замком и металлическими буквами.

СМОРОГДИН В.В.

ДМН.

ПН-ВТ

Был вторник, но на стук никто не ответил. Соседи по этажу заявили, что видели Сморогдина за последние полгода пару раз да и то лишь с зайцем и авокадо.

Михалыч побродил туда-сюда, постучал снова. Подождал еще, а потом яростно потер лапы друг об друга.

– Один поросёнок разжег костёр, второй запустил атомную станцию. Третий плотину купил на реке, а четвёртый…

Медведь коснулся замка и содрогнулся от статического разряда. Голубая молния забегала между лапой и дверью, пошел дымок, где-то щелкнуло.

– Тоже мне, прогресс.

Приемная врача оказалась крохотной, как тюремный карцер, но занятно обставленной: ярко-красная мебель, полированный столик с пачкой прошлогодних журналов, бюст уродливой обезьяны в медицинской шапке. Пахло натуральной кожей, пылью. Полы застилал двухцветный линолеум, серебристо-зеленый, на котором можно было играть в шахматы. Казалось, владельцы очень хотели произвести впечатление, но плохо понимали, как это сделать и где найти деньги.

В барочном зеркале обнаружился медведь с вставшей дыбом шерстью, как и следовало после удара током. Михалыч причесался, потом вытряхнул мусорную корзину: в ней нашёлся только порванный договор на оплату медицинских услуг, подписанный Зубовым. Несколько строк в договоре подчеркнули. Приглядевшись, Михалыч обнаружил в подчёркнутых предложениях пару орфографических и пару грамматических ошибок и живо представил высокомерную заячью морду, владелец которой отказывается заверять документы, пока все запятые не будут расставлены по местам.

Больше ничего интересного в кабинете не виднелось, в том числе и обычных примет врачебного приема: стетоскопа, запаха хлорки, медицинского наполнителя, застиранного белого халата.

Если тут и осматривали пациентов, то как-то поверхностно, на отвали.

Михалыч посидел в истерически-красном кресле, полистал журнал, поднял тяжелённый бюст и обнаружил под ним отверстие с микрофоном.

– Здрасьте.

Вернув обезьяну на место, Михалыч еще раз обошел кабинет. Посмотрел в окно. За стеклом беззвучно ехала молочная цистерна, а на подоконнике лежал угол книжной страницы: с окончаниями нескольких строк и куском библиотечного штампа. На месте номера страницы чернел знак, вроде подсвечника на три свечи.

***

Уже час Михалыч изучал в библиотеке «Большой академический словарь», но, кроме головной боли, тот ничего не приносил. Не помогла и «Энциклопедия всего на свете», и поиск в картотеке, и разговор с седым, как плесень, библиотекарем-орангутангом.

Почувствовав, что его мутит от голода и чтения, Михалыч встал из-за стола и прошёлся промеж книжных полок. За окном мел снег, и деревья гнулись от невидимого и неслышного ветра едва не до земли. По улице спешили редкие прохожие, высоко подняв воротники и прикрывшись зонтами; за библиотечными столами тихонько шуршали посетители: два пожилых енота, велюровый барсук и худенький студент-слон.

Гуляя так, Михалыч забрел в отдел, посвященный Высокому народу. В углу стояла карликовая сосна, украшенная к Новому году вместо елки. Со всех сторон смотрели книжные призраки ушедшей цивилизации.

М… Н… О… П… Р… С…

Михалыч, к своему удивлению, увидел знак-подсвечник – на соседней полке снизу, у левой стенки шкафа. Он вытащил увесистый том и осмотрел.

БЕЛОЯНОВА В.М., МАРТЫНОВ А.К., СЫРОВ С.А.

ОБРЯДЫ И ТРАДИЦИИ ВЫСОКОГО НАРОДА, ПЕРЕШЕДШИЕ В СОВРЕМЕННОСТЬ В 2-Х ТОМАХ. ТОМ 1.

Медведь полистал страницы, желтые, со сладким запахом небытия, и вскоре нашел место, откуда выдрали кусок из Сморогдиновского кабинета.

… обереги Высокого народа. Некоторые из них дошли до наших дней в тех или иных элементах рождественской службы, но куда больше сохранилось в обычном быту. Дабы увидеть их, достаточно взглянуть на любуюновогоднюю елку: большинство игрушек либо до сих пор производятся по лекалам Высокого народа, либо и вовсе перешли в прямое наследство, как наши с вами имена и фамилии. Наиболее значительные коллекции сохранились у потомков торговых династий: Геллер, Карисаловы, Зубовы, Нехорошевы, Тропинины. Большинство владельцев и не подозревает об их истинной ценности».

Михалыч бегло зашелестел страницами. Раздел книги назывался «Наследие ценой в миллионы»; на странице оглавления шел перечень зверей, которые брали книгу.

Он несколько раз проглядел фамилии и почувствовал, что уши его поднимаются от удивления. Уже через час он штудировал в Комитете безопасности картотеку фотографий и фотороботов самых разыскиваемых преступников. Через два часа медведь добрался до «генеральских» дач, заправился в «БЕНЗИИИИН!» и доехал сначала до ближайшего продуктового, а потом – по А24 – до места, где нашел с милиционером Анжелу Зубову. Как Михалыч и думал, бензобак опустел лишь на пятую часть.

***

Зубова сидела в своей гостиной, в кресле у газового камина. На полке рядом лежала сумочка, горела свеча. За ними висело огромное, как транспарант, зеркало; над зеркалом – серебристая мишура. В углу комнаты щеголяла золочеными игрушками и живыми мандаринами сказочная елка. Все это блестело, сверкало и манило так, что Михалыча подташнивало.

– Это не вредно для ребенка? – поинтересовался Михалыч и постучал шляпой по колену. Диван под ним жалобно скрипнул.

Зубова подняла левую лапу и задумчиво подвигала стакан по журнальному столику. В стакане колыхнулось что-то золотистое, вкусное на вид. Зубова встретила гостя в черном боа и красном платье. В правой лапе дымилась сигарета в белом мундштуке, таком длинном, что его можно было метать вместо копья. В черных глазах томилась скука. Трещали поленья, пахло женской косметикой и едва заметно – недавним пожаром.

– Пусть это будет наш секрет, – сказал Зубова своим медовым голосом.

Михалыч посмотрел ей в глаза. Несмотря на овощное происхождение, проступало в Зубовой что-то хищное, из-за чего выдерживать ее скучающий, томный взгляд стоило немалых усилий.

– Понимаете, почему я здесь?

– Не очень. Муж вам заплатил. Разве нет?

Она оставила в покое стакан и теперь, как ребеночек, водила пальцем по столику. Михалыч помахал на себя шляпой, прочистил горло.

– Иногда дело в другом, Анжела Сергеевна, – заметил медведь. – Скажем, мне важнее прийти в согласие со своей совестью… Скажем, увидеть некий баланс хороших и плохих событий.

Зубова затянулась сигаретой и кивнула.

– Так вот, мне не нравится баланс в истории с Софи.

– Милиция ее ищет.

– Разве?

– Разве нет? За мое похищение.

Михалыч повертел в лапах шляпу. Посмотрел на Зубову.

– Ну, в том и проблема.

– Что-то я вас не понимаю.

– Милиция верно определила преступление, но неверно поставила стрелочку между преступником и пострадавшим.

Скука в бусинах Зубовой сменилась веселым удивлением.

– По-вашему, я сама себе аварию устроила?

– На заправке видели, как вы заправлялись перед «похищением». Когда мы вас нашли, бензобак вашей машины был почти пуст. Что-то я плохо представляю, чтобы Софи искатала с вами весь бак по А24, а потом вернулась по трассе, перестроилась на соседнюю полосу и врезалась в дерево. Думаю, я выбил Софи из колеи своим визитом, и она поехала к вам, чтобы разобраться с этими лживыми обвинениями. Ну, а вы… вы воспользовались ситуацией.

Зубова улыбнулась и постучала пальчиком по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел в стакан.

– Экий вы выдумщик.

Они помолчали. Михалыч накинул шляпу на лапу и покрутил.

– А следы? А шерсть? – весело спросила Зубова.

– Ну, вы явно ее чем-то огрели. Потом порезали. В самом конце порезали себя. Это несложно, если ваш противник считает птичек. Со следами… мне сразу показалось, что они слишком глубокие. Вес? Нести ей было нечего. А вот, если следы оставляли вы, вам нужно было бы пройти по своим же следам обратно.

– Вам не кажется, что устранять так сложно бывшую любовницу мужа – чересчур?

– Вот это интересный вопрос. – Медведь встал и прошелся по комнате туда-сюда, потянул с елки золотой треугольник. – Признаюсь, сперва я грешил на вашего мужа. Все-таки эта история с совместным имуществом, «недостойным владельцем», характер его… впрочем вы наверняка и сами поняли, что за характер. – Михалыч подкинул треугольник. – На своей шкуре, так сказать. В общем я думал-думал, а потом нашел в одной книжице список читателей.

Михалыч посмотрел в черные бусины Зубовой, но она и бровью не повела. Только скука в глазах чуть подернулась рябью.

– Мне продолжать? – спросил медведь.

Зубова плотоядно улыбнулась.

– Что вы, конечно. Вы так занятно говорите.

– Вы с вашим недодоктором в одной и той же книге. В списке читателей. В книге, в том числе, о наследии Высокого народа. А еще вы оба в списках розыска четырех городов. За подделку зарплатных ведомостей, за подделку адвокатских лицензий, медицинских документов и черт еще знает чего.

Зубова подняла лапку и медленно-медленно погладила левую бровь.

– Исправьте меня, если ошибаюсь. – предложил Михалыч, – Думаю, поначалу вы хотели развести Зубова на фальшивую беременность. Ну знаете, медицинские счета, анализы, исследования. Потом был бы выкидыш или еще что-то в этом роде. Потом вы бы развелись и уехали в другой город, как вы обычно и делаете со своим подельником. Но тут неожиданно всплыла история Зубова и Софи, и елочные игрушки стоимостью в несколько миллионов.

Авокадо со стуком опустило мундштук в стакан и взяло с каминной полки сумочку, достало зеркальце. Михалыч остановился у окна и поглядел на дорогу, по которой медленно катил чей-то «ЗИС».

– Грех был не воспользоваться его же враньем и начать изображать преследование. Сначала письма, потом угрозы… потом пожар.

– А, и дом тоже я подожгла? – спросила с таким искренним удивлением Зубова, что Михалыч на секунду засомневался в своих выводах.

– Мне показалось странным, что место возгорания было четко на ящике под вентиляционной решеткой.

– Она здесь жила.

– Положим. Но залезть через подвальное окно она могла с трудом – она бы порезалась об осколки в раме, на осколках был бы вельвет… наполнитель. Что-то. Кинуть зажженную смесь на ящик? Слишком сложно. А вот спуститься по лестнице из дома… кому-то, кто живет в доме, было бы очень легко.

Он посмотрел на Зубову и кивнул: в ее лапе блестел двухзарядный дамский пистолет.

– Ну, вот. Как я и говорил.

– Вы говорите слишком много.

Михалыч кивнул и плюхнулся на диван.

– Думаю, вас соблазнил случай с «недостойным» владельцем. Сначала вы подставляете Софи и с Зубовым забираете ее часть дома. Потом разводитесь с Зубовым и даете суду свидетельства его поведения: ваши синяки, магнитофонные записи – вроде той, что в кабинете вашего подельника. Думаю, и тут найдется пара микрофонов. Получаете дом и обереги Высокого народа. Выигрышный план.

– Спасибо, – дамский пистолет кивнул. – Вам-то что нужно, птица-говорун?

Михалыч вывернул шляпу туда-сюда, похлопал ею по нижней лапе.

– Из того, что я нашел – вы с Сморогдиновым, уж не знаю настоящую фамилию, не убийцы. Мошенники, но не более того. Значит, Софи вы где-то держите до отъезда. Скажите, где, пока не поздно. Как я понимаю, она ранена.

По улице прогудела машина, и елочка сверкнула золотом в отсвете фар. Наступила тишина. Через окно в комнату стекала темнота, поленья глухо трещали, пыхали дымом, и тень Зубовой ползла по стене.

Михалыч вертел в лапах треугольник Высокого народа и с ознобом думал, что Новый год совсем близко – в каких-то часах.

– Вы… как вы там сказали? – Зубова потерла лоб. – Вы не туда поставили стрелочку. Если вы чего-то не нашли, не значит, что этого не было. Значит, все хорошо спрятали.

Михалыч открыл рот, подумал.

– Послушайте, Анжела Сергеевна. Делайте с Зубовым все, что хотели. Думаю, он это заслужил. Потом уезжайте. Я найду способ, как не дать встретиться Софи и милиции.

– Что, и доли не попросите?

– Мерзавец получит по заслугам. Вы – обереги Высоких, дом. Софи – шанс.

– А вы?

– Баланс хорошего и плохого. Мне хватит.

Секунды две она смотрела на него, затем покачала головой.

– Дело не в деньгах. Дело в том, что я могу и хочу.

От ее тона Михалычу сделалось страшно, он хотел ответить, остановить, но дуло дамского пистолета вспыхнуло огнем – правый бок дернуло, обожгло. По комнате полетели опалённый мех и пуховой наполнитель.

– М-метко, – тяжело сказал Михалыч, выронил золотой треугольник и попытался нащупать в кармане плаща свой «ТТ».

«БАМ!» – ещё один выстрел прорвал ему правую лапу.

В голове загудело, перед глазами заметались синие птички. Медведь встал, теряя на ходу наполнитель, и неуверенно шагнул вперед. Зубова подняла пистолет выше, целясь Михалычу в голову.

– Последнее слово? – сахарным голосом спросила она.

– Д-два…

– Что?

– В в-вашей пукалке д-два патрона.

Зубова растерялась, Михалыч левой лапой выхватил ее пистолет и швырнул в камин. Секунду или две медведь постоял над ней, собираясь с мыслями, затем молча пошел к двери.

Две черных бусины глаз с ненавистью смотрели ему вслед.

***

Михалыч открыл бардачок и достал медицинский степлер. Стиснув зубы, с щелчком скрепил раненый бок, затем правую лапу. Сознание куда-то поплыло от боли, птички заметались пуще прежнего, и Михалыч успел только упереться головой в клаксон, чтобы резкий звук вернул его в реальность.

Только бы не ошибся.

Только бы не ошибся.

Следующие несколько часов Михалыч, полупроваливаясь в небытие, гнал свой «ГАЗ» по А24. За окнами машины темнели бескрайние заснеженные поля, окантованные полосками леса; за облаками плыла луна – то появлялась, то пропадала.

Временами Михалыч смотрел на бензобак – по идее, чтобы добраться до точки, куда Зубова отвезла Софи, требовалось потратить половину топлива.

Оставалось надеяться, что преступница не сворачивала.

22 галлона из 48.

25 галлонов.

26…

Медведь уже отчаялся, когда на склоне лесистой горы вырос нежилой дом, похожий на грустное привидение. Подъехав к гравийной дорожке, Михалыч вылез из машины и, сжимая «ТТ», побрел наверх. Ветер разогнал тучи, и в свете луны здание казалось особенно жутковатым: выбитые окна, гнилые сосновые доски, следы пожара в деревянном гараже. Кто бы здесь ни жил, кончил хозяин даже не на кладбище.

С левой стороны выглянула пристройка: котельная или прачечная с ржавой, покосившейся трубой и дверью, которая открывалась на роликах.

Михалыч по наитию направился туда и со скрежетом потянул дверь вбок. Вгляделся в полумрак. Откуда-то из дыр потолка лился серебристый свет и очерчивал неуютное, грязное помещение с лопнувшим котлом. В углу, прикованная цепью к креплению, лежала вельветовая кошечка с рваной раной между ушами – там, где когда-то у нее белело пятно в форме елочного шара.

От звука шагов она вздрогнула и открыла мутные зеленые глаза. Что-то тяжелое, давившее последние дни, отлегло, отпустило Михалыча и вырвалось из него судорожным вздохом.

– К-кто?.. – сипло спросила Софи. – Ч-что вы хотите?..

– Помыться. – Михалыч прицелился и выстрелил в цепь. Софи тихо вскрикнула. – Почистить шерсть. Купить новую шляпу. К врачу сходить. Чтобы мерзавцы, будь он неладны, получали по заслугам, а хорошие звери – второй шанс.

Медведь откинул обрывок цепи, подхватил кошечку под лапы и попытался поднять. Охнув от боли, он тут же упал на колени. Посыпался наполнитель и скобы степлера – они не выдержали напряжения. Перед глазами все потемнело, и сильнее прежнего заметались синие птички.

– П-позвать тебя куда-нибудь на чашечку молока с медом, – прошептал сквозь дурноту Михалыч и снова попытался поднять Софи. – Господи, ну почему же это так сложно?

Кошечка уперлась лапками в пол и помогла ему, оттолкнулась. Они кое-как встали, перевели дух и поплелись наружу, вместе, поддерживая друг друга.

– Гречишный, – хрипло сказала Софи, и Михалычу показалось, что хоровод птичек перед глазами завертелся капельку веселее, праздничнее.

Луна освещала их путь.

Отзывы

Если вам понравилось это произведение, оставьте, пожалуйста, отзыв на странице книги в Литрес: https://www.litres.ru/andrey-sergeevich-terehov-12885089/velvet/

Оглавление

Отзывы