Политолог из ток-шоу [Максим Касмалинский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Максим Касмалинский Политолог из ток-шоу


1.

Наблюдаем: Боб. Сорок один год парнишке, он лысеющий и сугубо сутулый. Боб стоит у окна и смотрит на улицу в щель между шторами. На нем пестрый халат, слегка порванный по шву на плече и кигуруми-тапки с рогами. В его комнате въевшийся беспорядок с типичными подростковыми чертами: носки вразброс по полу, футболки наброшены на открытую створку шкафа, на столе набух творческий ворох бумаг и фантиков. Постель не убрана, а сам уже в интернете.

Боб выходит из комнаты, спускается по крутой деревянной лестнице на первый этаж, через гулкую гостиную попадает в кухню. Там под нос себе бурчит: или скверно поет, или рэп. Наливает кофе в кружку с трогательным рисунком козленка, направляется обратно в свою комнату.

Ставит кружку на стол, упирает руки в бока и вращает головой. Потом, затянув потуже пояс на халате, делает пару наклонов. Сделал ритуал гимнастики – успокоился. Сейчас будет жене звонить.


– Привет, Лора. Как спалось? Что нового?

– Доброе утро, дорогой. Все нормально, ничего нового. Работа.

– Видела вчера эфир?

– Ой, да! Ты там самый лучший был. Хотя этот волосатик на енота похожий тоже ниче. Но ты тоже ниче. Даже лучше.

– Я кофеек пью, решил позвонить.

– Ну правильно, я и так и знала. Думаю, сейчас позвонит.

– Я и позвонил. Какие планы?

– Какие там планы! День сурка. Работа, бизнес.

– Понятно…. Ну че? Давай?

– Давай. Удачного дня.

– И тебе.


Высокие отношения – киноцитата.


Боб у ноутбука, смотрит в монитор, шевелит мышкой, листает новости, ни на какой теме надолго не задерживаясь, кроме прогноза погоды. Хотя именно здесь-то и изучать нечего – весь сентябрь тепло и сухо. А между тем, вчера футбол убойный был, но объект наблюдения к спорту равнодушен.

Вызов по скайпу. На экране мужчина в костюме, в очках, рожа похожа на «Судзуки Эскудо». В какие-нибудь более-менее средние века сказали бы: «Его высокий лоб свидетельствовал о недюжинном уме, твердость характера отразилась в тяжелой челюсти, будто вытесанной из дуба, широко расставленные глаза проникали в самую глубину души собеседника, повергая его в необъяснимый священный трепет, подобный тому как…». А нам зачем так умничать? Двадцать первый век, проще надо быть.


– Здравствуйте, шеф, – Боб говорит будто шутя, но ощущаются нотки подобострастия.

– Приветствую, – шеф вещает небрежно-повелительно – Нужно высказывание. На тему: акции компании «Би эС Ка» в ближайшем будущем упадут. Ты слышал за такую контору? А?

– Э-э, смутно.

– Не важно. Короче, акции упадут.

– Когда?

– От тебя зависит. От вас всех. А ты предскажи – со дня на день. И туману побольше.

– Но я несколько иной специализации.

– И опять-таки не важно. Ты сделай не как экономический прогноз, а как-бы к политике привяжи. Можно даже не акцентировано про «Би эС К», а впроброс.

– Сделаю, – покорно произносит Боб.


И ведь сделает! Притом, про компанию эту, про акции до сегодняшнего утра и не слышал. Вот такой объект Боб…. Кстати!

Поздновато, но лучше поздно, чем нигде:


Э п и г р а ф.

Спецслужбы всего мира тратят на слежку за своими

и чужими гражданами примерно в $150 млрд в год.

Но есть и обратная сторона медали. Дело в том, что

последние 30 лет интернет-сервисы и приложения

взламывались хакерами огромное количество раз.

Используя многочисленные камеры наблюдения,

бытовую технику, не говоря уже о смартфонах и

компьютерах слежку за нами способны осуществлять

не только спецслужбы (что объяснимо),

а любая группа грамотных в IT-сфере людей,

преследуя, например, хулиганские цели.

Е. Черемнев

Президент и основатель Рolink.Tech


От так! Грамотные в этой сфере люди, смотрим мы на вас с каждого экранчика, слушаем из каждого чайника, и нет у вас секретов. Технические подробности сложны, излишни, малоинтересны, но мир стал прозрачен, антиутопия сбылась. Люди же, опасаясь выйти за рамки иллюзорных традиционных представлений, не принимают, не понимают и не хотят признать, что реальность необратимо изменилась, и наш век – это век слежки всех за всеми, время непрерывного надувательства всех всеми. Разве что продвинутые в техническом плане оказываются в более привилегированном положении. Сегодня начитанные люди много говорят о нарушении монополии государства на насилие, но это тема – день вчерашний. А монополия на прослушку? На слежку? Вот где актуальная проблема.

К слову, Боб и заинтересовал нашу веселую хакерскую компанию, когда в одной телевизионной передаче говорил о тоталитаризме Метавселенной, стирании границ между публичным и приватным, цифровой опасности.

Что с ним делать пока непонятно, понаблюдаем.


А он принижен и спешит отыграться – самому выступить в роли начальника. Звонит по скайпу Эндерс С. Т.

– Здравствуйте, шеф, – теперь эти слова адресованы Бобу. На экране аристократическое, слегка восточное лицо с ямочкой на подбородке и резкими бровями.

– Привет, привет! Как дела? – Боб сложил руки замком, крутит большими пальцами друг о друга, этот жест в его личной моторике выражает глубокомыслие.

– Штатно. Тема закрыта, заказчик доволен. Раненых нет.

– Когда возвращаешься, Сергей?

– Незамедлительно вернусь, если ты меня поманишь шелестом купюр.

– Может быть.

– На «может быть» – вернусь на днях. Все, извини, некогда, – отключился, слегка оскорбительно отключился.


Боб открыл «вордовский» документ, поводил курсором по чистому листу. Потом походил по комнате; глядя в зеркало, проговорил пару риторических вопросов в манере стендап-комика. Затем с самым решительным видом сел за компьютер. Потер руки, значит, настроился работать.

Прежде всего, прочитал сегодняшний текст аналитика такого-то. Там отсылка к инсайдерской информации из компании «Би эС. Ка» о серьезных финансовых трудностях. Далее известный эксперт проанализировал состояние рынка ценных бумаг и однозначно предсказал падение «Би эС. Ка» уже в этом месяце.

Шеф серьезно взялся, да серьезно, пропел Боб.

Он кое-что скопировал из найденных двух мнений, затем открыл свой личный документ с немудреным названием «Цитаты». Переставлял куски текста, до тех пор, пока не понравилось. Потом Боб впал в недолгое оцепенение, несколько минут смотрел в стену, а когда включился, моментально набрал несколько абзацев о том, что в правительстве страны обсуждается необходимость применения мер социальной поддержки семидесяти тысячам бывшим работникам «Би эС Ка», которые окажутся в сложной жизненной ситуацией в связи с банкротством компании. Боб даже позабавился, вставив «достоверные» сведения, что один особо ненавидимый Бобом депутат (был у них конфликт в телеэфире) категорически возражает против оказания какой-либо помощи согражданам.

Перечитал. Разместил.


Переодевшись в мягкий спортивный костюм, взяв в руки палки для ходьбы, Боб вышел из особняка, решительный как чемпион по биатлону. Некоторое время озирался, потом обогнул дом и зашагал выпавшим уже из моды скандинавским стилем.

Размахивая палками, Боб марширует тропинкой, вьющейся в пыли, потом аллейкой осыпающейся ежегодной грустью, мимо территории прилегающей к психоневрологическому заведению, проще говоря дурдому, где содержатся граждане разной степени идиотии, которые, видимо, так ужаснулись внешнего мира, что отгородились от него высоким забором из двухметровых прутьев заостренных сверху, как казацкие пики. В прошлом дурятник наряду с текстильной фабрикой был градообразующим предприятием поселка, пока зажиточный народ не прочухал, что здесь удачное дачное место. С тех пор градостроительный план поселка пополняется особняками, коттеджами, виллами, занимающими пространство не занятое слившимися с природой деревянными бараками и словно вывороченными из земли хрущевками. Но дурдом, то есть интернат функционирует, контингент здесь спокойный, как говорится, настоящих буйных мало.

Боб, как краб, переступая, цокает вдоль забора, дальше надо будет повернуть влево и идти вдоль печальной бетонной стены непонятного назначения сначала с одной стороны, потом точно так же вдоль другой.

В скверике интерната из-за плоско остриженных кустов тяжкими верижными движениями выбирается человек. Мужчина без возраста, судя по всему пациент. Примечательно, что выцветшая больничная одежда – нечто среднее между робой зэка и самурайским кимоно – сидит на нем несколько элегантно; глаза – осколки темного бутылочного стекла, и совсем не как у психов. Еще волосы черные, какие древние писатели называли «иссиня». Вообще серьезный дядечка, в руке – камень. Что дальше?..

………….

…………….


….Боб пошел в сторону дома обычной походкой, не скандинавской, палки, при этом, положив на плечо

Интернет-ссылка: В 1997 году фирма Exel Oyj изготовила и выпустила на рынок первые палки для ходьбы[8]. Термин «Nordic Walking» создан и стал известен благодаря маркетингу Exel Oyj в 1999 году. В конце 1997 года газета организовала первые курсы ходьбы с палками в разных частях Финляндии. В проект вложено 50 000 марок, все места заняты. К концу 1998 обучено около 2000 преподавателей-наставников, начинается бум, перехлестнувшийся в другие страны.

На чем только не делают деньги!


Тем не менее, ежедневный круг он заложил, подошел к своему безликому дому с противоположной стороны. Открыл входную дверь, палки бросил в угол. В гостиной остановился у этажерки с безвкусными безделушками. Пристально посмотрел в глаза фарфоровой лягушке. Взял статуэтку, повертел, будто первый раз ее видит, забрал с собой.

Как много бессмысленных действий совершают люди! Суета сует с низким КПД. Если смотреть со стороны, – а мы вольные хакеры этим занимаемся часто, – то большая часть жизни любого человека представляется стремлением как можно быстрее растратить запас отведенных природой сил. Учили нас не суетиться такие разумы, как Лао-Цзы, Христос и Эпикур, а все без толку.

Боб принес лягушку в свою комнату, поселил ее среди бумаг на столе.

Звонок от жены. Лепечет:

– Нет, ты честное слово вчера был лучший. Но тут некоторые не очень комментарии про рубашку. Случайно прочитала.

– А что с рубашкой?

– С рубашкой нормально. Комментарии про рубашку плохие. То есть, ты эту гадкую рубашку даже не надевай больше. У тебя синяя – отличная сорочка.

– А если и синюю криво оценят?

– Будем искать, подбирать что-то…

– Лор, я – известный аналитик! Ведущий в своей области эксперт. Важно то, что я говорю, как говорю, победа в полемике. А рубашка – пустяки.

– Ты всё-таки попробуй синюю.

– Хорошо.

– Ну, пока.

– Пока.


Слушаем, веселимся.

Боб все-таки надел синюю рубашку. И брюки даже с пиджаком. Со скучным портфелем спустился в гараж, сел в автомобиль.

В город поехал. Около сотки километров. Дорога местами живописная, можно бы ее живенько описать. Но мы люди современные, фанатами словесности вовсе не являемся. Людям мегаполисов лишние метафоры – только трата времени, так что дорога она и есть дорога, чего тут.

По приезду следующие несколько часов Боб проведет в телестудии с телезвездами в телеэфире и пусть за ним наблюдают, соответственно, телезрители, кои до сих пор, к нашему искреннему недоумению, представляют собой самую многочисленную разновидность Хомо Сапиенсов.

Перерыв в наблюдении.


Интернет-ссылка: «Зачем же напоказ выставлять бедность нашей жизни и наше грустное несовершенство, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства? Что ж делать, если такого свойства сочинитель, и так уже заболел он собственным несовершенством, чтобы изображать ему бедность нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из самых отдаленных закоулков государства!».

Н.В. Гоголь,

сто девяносто лет назад.


А могла бы здесь быть реклама шампуня. Но это так, к слову.


Прошло время, и можно взглянуть на нашего героя.

Отрывок телеэфира: Боб. Холеный и уверенный, в студии ток-шоу свой абсолютно, закинул ногу на ногу, поучительным тоном изрекает:

– Определенно ясно, что школьное воспитание детей и подростков, безусловно, важно, но и родителям нельзя отклоняться от этой своей обязанности…


Его перебивает другой гость программы, молодой мужчина в очках:

– К-к-акое школьное воспитание? Характер ребенка формируется к пяти-шести годам, никто уже не переделает его! Тогда!! Школьное воспитание предполагает привитие детям определенной модели поведения, позволяющей комфортно существовать в обществе…


Взревела бабенка в первом ряду:

– Только интернат или пансион! Только!! Или военное училище!


Очкарик:

– … значит, по-вашему, школа должна заниматься подготовкой конформистов? За-ачем!? Пусть школа дает образование, базовые знания, а функцию воспитания уж давайте исключим!


Боб:

– Например, я воспитываю сына…


Закудахтал косоглазый с толстой шеей:

– А вашему сыну – пятнадцать лет! Кого вы воспитываете? Мужика?! Не поздно?


Бабенка в первом ряду:

– И правильно! Я своего сына контролировала до двадцати трех! Пока жене не передала с рук на руки…


Очень спокойный ведущий:

– А вы знаете, что у деспотичных матерей часто сыновья становятся серийными убийцами и сексуальными маньяками? Это любой учебник криминологии…. В лучшем случае наркоман или алкоголик, склонный к суициду.


Боб:

– Можно я закончу? Мы с сыном находимся в доверительных отношениях, но сохраняем, конечно, определенную дистанцию…


Злой в галстуке:

– Значит наркоман! Или торгуе! Или чем-то еще запрещенным торгует!


Боб: (набивает в поисковике смартфона «оскорбили сына что делать»)

– Знаешь, что я тебе?..


Аплодисменты.

Бывший, очень секретный офицер:

– Можно я, да? Вы все это сюсюкание оставьте гуманистам, да? Гуманистам- гармонистам (смех). Стране нужны солдаты, поэтому дисциплина, да? (аплодисменты). Поэтому, контроль и диктат! И патриотическое воспитание. Везде патриотическое воспитание! В детском саду, в школе, в институте, э-э.. (голос из зала: на работе). Э-э… А вы зря смеетесь! Зря смеетесь, да? Между прочим, недавно мы в одном офисе крупной компании проводили патриотическую акцию, да? Мы показывали, между прочим, фильм об испытаниях нашего нового танка. И что? А то! Уровень патриотизма вырос на двадцать два пункта!


Слово взял почетный гость – старенький актер до сих пор очень популярный и любимый:

– Позвольте? (зал умолк, актер говорит тихо, проникновенно) Я много исполнял ролей солдат, генералов. Офицеров-разведчиков… И да, я верю в великую силу искусства, но в случае любви к родине…. Ни искусство, ни школа не дадут любви к родине, которую модно называть патриотизмом. Или это разные явления, разные эмоции? Я думал одно и то же (зал загудел, что, мол, одно и то же). Воспитать, значит внушить. А как внушить?.. Это, понимаете, когда тебе года четыре, и ты летом у бабушки в деревне гостил. Пошел купаться в трусиках и в крапиву залез, ожалился… и стоишь на обрывчике и смотришь вниз, а там, в речушке! Налим… И ты: ух! Или зимой… играл на стройке с друзьями. И ты прыгнул в снег с третьего этажа, а лучший друг – нет. И вот ты в сугробе по самую грудёнку и смотришь вверх, а там звездное небо…. И вдруг понимаешь: небо это – твое. И звезды – твои. А весной ты играл на детской площадке во дворе, и мячик упрыгал в кусты. Ты пошел в эти кусты, мячик поднял, и… Всё! А это сирень и запах, это твой запах, твоего двора. Такие вещи… их много… у каждого свои. Но это, то зернышко в безгрешной еще душе, из которого и вырастает любовь к родине. А если такое зернышко не попало, то ни родители, ни школа, ни танки не привьют патриотизм. Не воспитают.


Ведущий:

– Я с вами в чем-то соглашусь. Но с маленьким уточнением: патриотизм с танками гораздо убедительнее, чем без них. Так. Наше время истекло. Подытожим. Воспитание детей – очень тонкое дело. Как внедрить патриотизм накрепко и навсегда? Самое лучшее, на мой взгляд, личный пример. Покажите своим детям пример истинного, жертвенного патриотизма. А школа уже отшлифует. Но в этой передаче мы ставим не точку, а запятую и обязательно к этой теме вернемся в одной из следующих передач. До встречи через неделю.


Люди встают, расходятся. Боб стоит, пытаясь незаметным жестом отлепить брюки от вспотевшей задницы. К нему подошла молоденькая сотрудница студии

– Подпишите акт… И здесь. Извините, я хотела спросить. Сейчас речь шла о воспитании детей, – а у меня ребенок маленький – и всё время героизм и жертвенность. А как из него обычного человека-то сделать? Ну не один же патриотизм. Просто вы говорили, что сына воспитываете, ….

– Я-то? – Боб внимательно смотрит на девушку. – Да, я говорил…

Он невежливо разворачивается и стремительно идет к выходу. Стремглав.


Боб едет за рулем, сам себе бормочет: «Контроль и диктат, диктат и контроль…». Пробки, солнце печет, по радио – хрень. Переключает волну, слышит себя – вчерашнюю запись, где Боб рассуждает об увеличении лимита легионеров в российской премьер-лиге и стратегии современного футбола, где он ловко выдавал от своего имени суждения Пепа Гвардиолы. Послушал. Видимо остался довольным.


Кое-как по пробкам доехал; высунув язык, медленно ставил машину в гараж. Водит наш объект неважно.

Зашел в дом, поднялся по лестнице, и стоит у двери в комнату сына. Нерешительно тянется к ручке. Стучит ладонью себе по ляжке, тихо выдыхает: «Да нет». Разворачивается, уходит, громко произносит: «Не может быть…».

Или может? Возвращается, заходит в комнату.

Комната сына: Шкаф, кровать, стол. На стене постер неизвестного рок-музыканта, на другой стене – известного, все с автографами. Еще на стене… Хотя один матерый драматург сказал, что если в пьесе на стене не висит ружье, то стену эту в тексте и описывать не надо, ее как бы и нет.

Боб обходит комнату по часовой стрелке, зачем-то кулаком простукивает стену ритмом из «Deep Purple». Шепчет: «Более точно скажу после вскрытия». Открывает шкаф, быстро ощупывает висящую одежду. Морщится недовольно. Закрывает шкаф, подходит к столу. Уголки рта падают вниз, он видит книгу. Новый Завет. Берет, листает.

Бумажная книга у подростка – явление не частое в наши дни, а оттого подозрительное.


Через некоторое время Боб сидит у себя перед монитором. Он одет в рубашку с галстуком и тесные трусы. В руке под столом шоколадная конфета. Босые ноги шлепают по полу. На экране – очередная студия, Боб дает экспертное заключение.

– Очевидно ясно, что ужесточение налогового режима приведет к увеличению бюджетных поступлений. А это в свою очередь будет способствовать выполнению государством своих социальных обязательств. Это – пенсии, зарплаты…. Дороги! А в части прогрессивного налогообложения….

– Извините! Я вас перебью, простите – перебивает его приторно интеллигентный ведущий. – Мы в данном эфире говорим не о самих платежах, не о принципах налоговой системы (сварливый голос из студии: «Азбучные истины нам тут рассказывает!»). Мы говорим о реакции общественности на этот законопроект. Вопрос, может ли гражданское общество каким-либо образом повлиять на принятие властных решений.

– Знаете, – тянет Боб. – По моему убеждению, гражданское общество это прежде всего ответственность. Демократия – скажу азбучную истину – не только права, но и обязанности. И всё это у нас есть! А происходящий в социальных сетях этот шум создается в большей степени некоторыми не вполне сознательными лицами, пытающимися создать себе на теме повышения налогов некоторый политический капитал. И не только политический! В наше время капиталом становится уже и медийность, узнаваемость. Так и этот известный герой пошумит, засветится, создаст себе образ. А потом поедет по регионам платные лекции давать. А общество – я уверен – относится к мерам, принимаемым государством разумно и адекватно, осознавая ту ответственность, которую несет государство. А государство тоже… оно осознает.

– То есть вы считаете, что никакой проблемы нет? – ведущий, еле обозначает вопросительную интонацию.

– Если считать проблемой наличие недовольных, то… Но недовольные всегда будут. Вы представить себе не можете сколько было недовольных переходом от мануфактурного производства к фабричному. И что? Один мой знакомый крайне недоволен существованием светофоров. Понавтыкали, говорит, везде. Так что, недовольные всегда есть, но собака лает, а караван идет (голос из зала: «Это шестьдесят процентов против, и собаки мы?!»).

– Это было мнение нашего постоянного эксперта, – высоким голосом начал ведущий.

Боб отключает связь, с предвкушением удовольствия на лице разворачивает конфету.


Пытаясь максимально полно проиллюстрировать деятельность наблюдаемого объекта, для придания данному отчету некоего литературного флера, остановимся и на частной жизни политолога из телешоу. Конечно, проникнуть в мысли героя и понять какие чувства он испытывает к членам семьи невозможно, но из разговоров и манеры общения пытливый наблюдатель способен сделать определенные выводы.


Боб читал в интернете о борьбе с облысением, когда в коридоре послышались шаги. Он слабо крикнул, позвав сына.

На пороге появился парнишка лет пятнадцати светловолосый, симпатичный, на лице звонкое здоровье. Красочно одет в красное и синее, в руке рюкзак на вид тяжелый. Даже слишком тяжелый.

– Привет, Артур.

– Привет, пап.

– Вернулся?

– Глупо отрицать.

– Ясно, ясно. Как в школе?

– Нормально.

– М-м. Ты наркоман?

– Нет.

– Ясно, ясно, – помолчали. – Слушай, я тут случайно к тебе зашел…

– Как это?! – Артур вздернул брови. – У нас вообще-то уговор.

– Не знаю, так получилось, – Боб мнется, ему неудобно. – Накрутили меня, вроде, наркоман или еще что-то такое запрещенное. Я сам не свой зашел, чтобы убедится, что наркотики не валяются у тебя по всем углам. Бывает же родительское беспокойство, ты же должен понимать. В смысле, теоретически понимать. А раз не наркоман, то и вопросов нет. И уговор в силе, я больше ни ногой.

– Хорошо, – Артур повернулся, намереваясь уйти.

– Погоди, – остановил его Боб. – Еще вопрос. Я там книгу видел у тебя на столе. Этот самый первый трикстерский роман…. Ты увлекаешься или как, или серьезно? Я понимаю, личное, но хотя бы лаконично.

Артур зашел в комнату, поставил ранец, откашлялся.

– Отрывок из. Цитирую, – произнес для вступления и с выражением начал читать. – В позапрошлую субботу я с благодарностью принял предложение Алексея Эдгаровича провести предстоящие несколько дней в его загородном доме, не имевшем адреса, но носящим собственное имя, романтичное название, напоминающее о чувствах, мечтах и тайнах, совсем не современное, а подходящее более викторианской Англии. Мой личный интерес в этом визите составляла младшая дочь полковника Ирина – кроткая девушка с легкими плечами и изумительно красивыми изумрудными глазами. Также в том доме гостил восьмилетний внук полковника Родион, который непринужденно включил меня в свой зыбкий выдуманный мир, обозначив, видимо, как шулера и прощелыгу, или даже шпиона-нелегала; иногда он почти по-взрослому посматривал на меня с тем выражением, которое могло читаться как «Натворил же ты дел! Шуму-то!». Отец Алексея Эдгаровича – известный и востребованный некогда художник, на каком-то повороте потерявший свой талант, смирившийся с этим, но не перекрасившийся, не перековавшийся. «Деда Эдя», так называл его Родион, любивший деда эгоистичной любовью, похожей на отношение всадника к лошади, а Эдгар Петрович внимал выкрикам и фразочкам внука, время от времени доставая блокнот и записывая детскую болтовню. В ответ на мою заинтересованность Эдгар Петрович сказал: «В пору душевного смятения во всем мы ищем знаки. Искать ответы в речах ребенка – известно издревле. А можно их найти в дожде, стучащем по окну или в стучащем по сосне красноголовом дятле. Бутылочные этикетки и те годятся. А уж когда совсем невмоготу, я возьму…. С болью и волнением я беру в руки как взведенную бомбу, как хищный цветок, усыпанный шипами, как неведомую дикую ядозубую тварь, чей даже взгляд смертоносен, я беру эту книгу». Он положил книгу на стол. Это было Евангелие.

– И что? – спросил Боб после паузы.

– И всё, – Артур взял ранец пошел к двери, проворчав на ходу. – Пойду. Наркотики по углам разбросаю. Сожру что-нибудь запрещенное.

– Ты когда-нибудь нормально будешь говорить?! – крикнул Боб ему вслед. – Кто отец, кто сын не понять.


2.

На следующее утро Боб сделал дежурный звонок супруге и пожаловался на сына:

– Не уважает.

– Это переходный возраст у него. Мне тоже с ним тяжеловато последнее время разговаривать.

– Ты все-таки мать. Тут он еще в рамках.

– Знаешь, мы тоже не всегда время находили…. Он повзрослеет.

Мать на экране выглядит едва старше сына. Секрет ее юности в мастерстве хирургов. Каждому подзаборному хирургу известен этот секрет.

– Как ты там?

– Почти собрался, поеду скоро на эфир. Что-то там в Латинской Америке произошло. Даже еще не в курсе.

– А вообще про Латинскую Америку что-нибудь знаешь?

– Самба-а, – воскликнул Боб, так начиналась популярная когда-то песня. – Самба, Рио-да-Жанейро. Рабыня Изаура! Пабло Эскобар с мешком кокаина. Собственно, и всё.

– Тебе и этого хватит для любых выводов, – ободряющим тоном сказала Лора.

– Да почему? Я почитаю сейчас еще. Википедию.


В обычное время Боб проворно собрался на пробежку. На крыльце подышал глубоко ароматным бабьим летом с примесью осеннего тумана, включил на телефоне музыкальную радиостанцию, подключил наушники и покатился.

Боб шел мимо ограды психоинтерната. Он ничего не замечал, а вчерашний псих уже возле забора. Он стоит по колено в кислом тумане…

………………………..

………………………..

……..когда Боб прибыл на телевидение, в гостевой комнате уже собрались его коллеги, участники политических ток-шоу.

Здесь был Полковник – политик патриотичного склада, его словарный запас во многом составляла речь Муссолини в Падуе; либерал Желтков – председатель политической партии, скромная известность которой навевала мысль о ее секретности; Дровосек – политконсультант, проигравший все выборы, которые консультировал, фанат Ивана Грозного, Геббельса и действующего Президента, иудей; Анна Петровна – полагает себя современным символом Родина-Мать, тщательно продуманные жесты, три лозунга; Скептик – загадочный тип, никогда не орет в эфире, а только ехидно улыбается, поэтому его редко приглашают; Журналист – действительно настоящий журналист, тоже редкий гость; истеричный Сенатор – есть гипотеза, что его не пускают в здание СовФеда и он прижился тут на телевидение, ночует где-нибудь в уголочке, а с утра опять в бой; Енот – политолог, специалист по США, его экспертные суждения представляют собой пересказ статей из Нью-Йорк Таймс и Вашингтон Пост; Кротиков – подонок.

Сегодня Боб пошел на шоу, которое ведет положительная пара ведущих, не то, что вчерашний носорог, а приличные люди: женщина похожая на голодную лисицу и мужчина – по виду плутоватый подкаблучник. Все шло по плану вроде: народ готовится к эфиру, эксперты входят в роль специалистов по «латиносам», парочку невзрачных депутатов привезли для весомости, а за пять минут до эфира забегает девушка, говорит, отставить Венесуэлу, тема передачи резко меняется. В Новосибирске нескольких геев, возвращавшихся со своего парада, избили какие-то казаки-велосипедисты. Подробностей никто не знает, но на полтора часа тему надо развивать и мусолить. А там может, станет известно, что произошло на самом деле.

Пришлось развивать и мусолить.

Камера, мотор. Один из депутатов сразу напомнил, что гей-пропаганда у нас запрещена.

Журналист высказался в том плане, что я вас не перебивал, но в данном случае гей-парад, очевидно, был согласован.

Кротиков заявил, что на самом деле это недосмотр местных – я вас не перебивал – властей, и не оправдывая никого, но надо детально разбираться и выводы делать преждевременно, я вас не перебивал.

Полковник предложил переселить все меньшинства на Шикотан, чтобы потом впарить японцам Курилы вместе с геями и лесбиянками. Шутка.

Желтков рассудил, что деяния участников гей-парада были, конечно, законны, хотя и незаконны, а казаки-велосипедисты действовали в нарушение всех имеющихся, хотя все имеющиеся и не запрещают, в общем во всем должен разбираться суд, а проблема в том, что у нас нет независимого суда, был бы независимый суд были бы все довольны.

Анна Петровна, сокрушенно качая головой с невообразимой прической, посетовала, что эти друг с другом, а женщины остаются одинокими. Как так?

– Это всё американцы! – вопил Сенатор. – Оттуда идет вся зараза! Всё зло! Они навязывают нам этих голубых! Этих наркоманов! Этих футболистов! У них первая цель – развалить Россию. И Госдеп не жалеет….

– Давайте во всем Госдеп обвиним, – презрительно сказал Скептик. – Дороги, дураки, драки во всем Госдеп виноват.

– А чтобы развалить Россию Госдеп и не на такое пойдет! – гнул свою линию Сенатор. – Дестабилизация! Вот что им надо. И свой Голливуд везде пихают! И я так думаю, к дорогам нашим тоже руку приложили! Такие дороги… В либеральные девяностые годы были хреновые дороги, а сейчас – отличные! Но тут без Госдепа не обошлось! И эта пятая колонна! Купил их Госдеп, чтобы развалить нашу страну как Союз. И оппозицию, партии их купил! Чтобы развалить!

– Уж Госдеп не бедная контора, проще двух министров купить, да трех губернаторов, – проговорил Скептик.

– Давайте вернемся к теме! – хором призвали ведущие.

– А казаки – молодцы, – вынес вердикт Дровосек. – Казаки всегда стояли на страже интересов нашей родины. Защищали границы. Были образцом нравственности и верности традициям. И в данном случае, увидев этих, с позволения сказать….

– Действительно, отчего мы их жертвами считаем? – задумался один из депутатов. – Они агрессоры. Это серьезная агрессивная пропаганда однополых отношений. А что нет такой пропаганды? Если что-то считается модным, то и….

– Но ведь пять процентов всех! Около пяти процентов имеют эту особенность, – воскликнул Журналист.

– Нет таких особенностей, – отрезал один из депутатов. – Это следствие пропаганды, разврата, утраты ценностей. В советское время не было никаких голубых.

– Да были! – крикнул Журналист.

– Н-не было, – твердо сказал один из депутатов.

– Последнее время, да что там! Уже длительное время эти ценности продвигаются, – посетовала Анна Петровна. – Пусть это не явная пропаганда, но она есть. Атака на христианство, на Россию продолжается. И даже выставление представителей меньшинств в хорошем свете, даже в нейтральном ключе – уже угроза. А как отражается гей-пропаганда на детях!

– Они хотят, чтобы все люди стали голубыми, – догадался Полковник.

– Не в этом дело, – удалось наконец-то вклинится Бобу. – Есть, конечно, какая-то пропаганда, но никого не интересует, кто и как с кем спит. Фрезеровщик в красных труселях! Этот никого не интересует. Рекламируется такой образ жизни, чтобы мужчины вели себя женоподобно. Ходили на различные процедуры, в парикмахерские, салоны, маникюр. Чтобы рубашечки покупали, духи и так далее. Пластическая хирургия. Много чего. То есть те услуги, которые еще лет тридцать назад потреблялись эксклюзивно женщинами, теперь потребляются и мужчинами. А уж меньшинства они или нет – это вопрос двадцать пятый. Это не гей-пропаганда, а пропаганда определенного образа жизни. Так что, всё, как всегда, из-за бизнеса, из-за бабок.

– Из-за бабок, из-за бабок, – услышал знакомую фразу Сенатор. – У американцев все только из-за бабок. Но Россия не сдается! И Госдеп, и меньшинства, и либерал-фашисты могут отправляться куда подальше, им ничего не светит.

– Боже, вот кретин, – вполголоса произнес Скептик. Ведущий объявил перерыв.


После передачи Боб направился перекусить, ему предстояло еще участие в вечернем шоу.

В кафешке сидел за одним столиком с Полковником, тот вне эфира утратил пафосную экспрессивность, был отстранен и меланхоличен, пил еле заваренный чай.

– Иван Федорович, – сказал Боб. – А вы знаете, что в Древнем Риме однополые связи были в порядке вещей. При этом империю построили, не самую худшую. И в Древней Греции это было обыденно, про Александра Македонского уже и не говорю, тоже исключительные завоевания.

– Надсмехаетесь? – грустно проговорил Полковник. – Подприкалываете? Ну не люблю я их! Не лежит душа. И потом, я же не кричу на всю Ивановскую, что не люблю педиков. Спросили – отвечаю. Толерантность… А если твой сын завтра придет и объявит тебе, что голубой, – Боб нахмурился. – Мужика приведет, скажет – мой жених. Ты это нормально встретишь? Даже не внешне, а внутренним чувством, нормально? Притворяться мы все мастера, это да. Но я зачастую и честный бываю. Вам смешно, вы смеетесь, а я может и искренний сторонник имперскости. Так и говорю. Честно. Да, я хочу жить в мощной военной державе, и чтобы остальные страны нас боялись. И это нормальное желание. Я помню девяносто четвертый год, когда войска из Германии выводили. И я плакал. И не я один.

– Далеко вы перескочили, Иван Федорович от геев к войскам в Германии.

– Я имею в виду, что говорю то, что думаю, безо всякого там. Многие ратуют за сильную страну, так, на самом деле, им насрать. А мне нет, не насрать! И я только аплодирую, когда мы кого-то бомбим или наоборот сбиваем. Я – за. А почему считается, что это как-то неправильно? Великая держава обязана проводить военные операции. А народ обязан эти операции поддерживать. А как? Если завтра наши танки пойдут на Киев, Варшаву, Берлин, это прекрасно! Я военный человек был. И я патриот, наверное. И честно говорю, что хочу, чтобы была мощь. Хочу жить в империи. Сильной, могучей, покорившей и покоряющей народы и пространства. Это нормальное желание. Вы посмеиваетесь, пальцами крутите тут, у виска. Вы – современные. А такие как я – прошлый век. Да, прошлый, и позапрошлый, и позапозапрошлый, и всегда. Сила, устрашение, мощь – это абсолютные вечные величины. Держава, империя – вечная ценность. Наши люди это чувствуют на уровне инстинктов. Когда человек в сорокаградусный мороз выбегает в уличный сортир, присаживается над окаменевшим дерьмом, его согревает ощущение того, что он принадлежит великой державе.

– У вас, я думаю, сортир не уличный, – сказал Боб. – И горячая вода круглый год.

– Да! Сейчас – да. Но были и сортиры, и бараки, и в палатках месяцами жили. А как же! И с такусенькой маленькой печуркой на громадное помещение и сто человек. Было. Морозы и жара была, пустыня была. Уж чего-чего, а мытарств в моей солдатской жизни хватало. Мы понимали – страна послала. Страна послала, значит, твой долг все претерпеть. Отсюда моя политическая позиция. Столько сил вложили в страну, не может она быть слабой, не имеет права.

Полковник захлопал себя по карманам, в одном из них нашел сигареты, извинился и ушел, Боб достал айфон, прочитал сообщение от Сергей Эндерс: «Смотрю ваши дебаты. Навеяло: «бывает, что мужчина двоеженец. А в гей-среде – двоежопец».

Боб сдержанно хохотнул, набрал вызов сына.

– Привет, Артур.

– Привет, пап.

– Где ты?

– В средней общеобразовательной.

– Понятно, понятно… Слушай, а ты не гей?

– Нет. А надо? Я – пас.

– Понятно. Бабушке позвони, ей приятно будет.

– Звоню регулярно.

– Ну, пока.


Потом Боб пил кофе с одним из депутатов, тот жаловался:

– Не знаю, что делать. Уже все придумано и предложено. Голову сломал, если честно, и советники молчат, помощники не помогают. Иной раз думаю, зачем нужна эта бюрократическая прокладка? Секретари, помощники депутата, советники – толку нет от них, а расплодились как крысы…. Приходится все самому. На износ! Не знаю, что делать. Чувствую в себе потенциал, работать готов! Могу любое министерство взять, могу любую область. Кроме Свердловской – там меня знают. В корпорацию могу. Надо лишь, чтоб назначили, а чтоб назначили надо, чтоб заметили. И приходится то на телевидение, то еще куда. Мне бы предложение громкое озвучить, но…. Флягин, сука, предложил ввести для папы титул отец Отечества. Титул, конечно, никто не введет, но Флягина заметили. Козлина! Конечно, с любым титулом…. Надо только взяться, и навести здесь конституционный бардак, а потом в этой мути выловить подходящий вариант. Кто-то пошумит, но через какое-то время все наладится.

– Только такие варианты? – спросил Боб. – Других нет?

– В смысле?.. Выборы?! Ты про это? Ху-ху-ху! Выборы, смена режима… Режим что? Способ, методика. Я как канцелярская фигура тебе говорю, что режим испокон веков один: я начальник, ты – дурак, и кнутом по прянику. В последнее время помягче, кнут в большей степени психологический. Любое современное государство основано на манипуляции, такое время. Ты же лучше меня это знаешь, как пропагандист на аутсорсинге, – депутат ехидно причмокнул. – Демократии нет, и не бывает! Только на Западе замена первого лица не влияет на работу аппарата, а у нас чиновничество – в широком смысле, включая военных, ментов и так далее – это государство в государстве. Почти секта. Государственный аппарат живет своей жизнью, постоянно реформируясь, перекидывая полномочия туда-сюда, процентов семьдесят деятельности аппарата направлены внутрь этого госаппарата, всё там происходит по болезни Паркинсона. И главный в аппарате….

…………


– …Предложи звание генералиссимуса ему присвоить, – посоветовал Боб. – Есть в этом, что-то такое. Знакомое.


Разумеется, общение объекта с различными лицами было обширней и субстантивней. Звучали планы и любопытные факты. Кроме того, нам доступны все сведения, хранящиеся в гаджетах, принадлежащих многим влиятельным людям. И можно было все это обнародовать, но, во-первых, так не интересно, а во-вторых, нет задачи сбора компромата. Это просто дневник наблюдений.

К тому же, был один итальянский философ с медицинской фамилией, так он сказал, что задача хорошего текста не сообщить что-либо, а заставить что-либо обдумать.


Тем временем Боб переписывался с супругой. «Наш сын не нарк и не гей», – написал он.

Ок, ответила жена. Потом еще смайлик прислала.

…………………


…перед вечерним эфиром уважаемые политологи подбухнули. Ожидали в гримерке.

– Я, короче, про доктрину Монро скажу, – застолбил Кротиков. – Я скажу!

– Ты будешь у-о-очень умно выглядеть!

– Моя тема тогда четвертый флот США, – сказал Боб, просматривая информацию в сети. – Только мало тут. Воссоздан в восьмом году, два универсальных десантных корабля, эскадра эсминцев.

– А я тогда обосру четвертый флот, – заявил улыбчивый Кобылкин, специалист по международным конфликтам, пришедший во внешнюю политику из «Битвы экстрасенсов». – Скажу надо наши подлодки направить, и пиндосы смоются сразу. И мы великая держава с самыми крутыми солдатами.

– По вам и не скажешь, что в Йельском университете стажировались, – заметил Журналист, Кобылкин пожал плечами, продолжая пыхтеть нечто воинственное.

– Если ты опять будешь базарить, что «Джонсон думает» или «Байден хочет», я сразу в лоб в прямом эфире крикну: «Откуда ты знаешь, чего он думает?», – говорил Скептик переминающемуся с ноги на ногу Еноту. – Глупо же выглядит. И вообще много тебя. Или ты на место ведущего прицелился?

– Я еще два года назад зрителем сидел в предпоследнем ряду. Хлопал и смеялся по команде. А теперь – политолог из телека, и даже в магазине узнают, спрашивают, что с ценами будет. Так что, карьера…


На передачу явился бесноватый партийный лидер в окружении своей ублюдочной этерии охранников-однопартийцев. Выспренне державшийся режиссер ток-шоу с тонкими губами и обаятельным кадыком призывал артистов к активности и агрессивности.

Почему-то ярыми пропагандистами у нас считаются ведущие шоу, и никто не вспоминает о режиссерах и сценаристах. И не вспоминают настоящих политтехнологов, купленных за изрядные деньги, которые и предложили прокладывать политический курс в атмосфере алармизма и неестественной ненависти. А настоящие политологи-аналитики сидят в потайном месте, получают информацию из пятисот источников, изучают, обсуждают, выдвигают два десятка вариантов развития той или иной ситуации. Если попадают – звездочка на погоны. Конечно, такие кадры в телестудии никогда не появятся, да и не надо зрителю сложных мыслей, вот кричит Дровосек, мол, мы щас всех завоюем, – обывателю нравится. А другого обывателя корежит. Значит, шоу вызывает реакцию, не оставляет равнодушным, значит, хорошая работа. Все хотят зарабатывать.


– Брошу я это дело, – не в первый раз говорил Журналист. – Сяду, книгу напишу.

– Надо говорить «присяду», – сказал Сенатор.

– Ну, вам виднее.

– А известно ли вам, господа курфюрсты и маркграфы, что на окраинах королевства свирепствует отвратительный прожиточный минимум? – кривлялся Кротиков. – Чернь недовольна,

– И что теперь? – подыграли ему. – Какие шаги предпримет королевская гавань?

– Что делать?

– Запретить сметану!

– Блестящая идея!

– Извините, опоздала, – появилась в помещении Анна Петровна. – О чем разговор?

– Будут запрещать сметану.

– Я люблю сметану, – обиженно сказала Анна Петровна.

– Любите запрещенную сметану, – предложили ей. – Как сыры и все прочее.

– Так сметана – не сыр, – сказала Анна Петровна.

– В этом еще надо разобраться! – нахмурился Сенатор.


В это время всех позвали в студию, Анна Петровна осталась сидеть, ее еще надо припудрить. Забежал Желтков, волосы дыбом, очки запотели.

– А вы что, Анна Петровна?

– Я продолжаю любить сметану.

– Да? Достойно…


Потом все собрались в студии, встали в круг, и…. Началась такая пошлость! Такое смотреть вредно для печени.

Лучше несколько слов из Сети про одного из действующих лиц.


Интернет-ссылка: Либералу Желткову приснился сон про разделение властей и независимый суд. Словно сидит он зале суда, на стене надпись «Независимый суд», под надписью за массивным столом заседает Особое совещание. Тройка: Понтий Пилат, Великий инквизитор Торквемада и судья Дредд в исполнении Сильвестра Сталлоне.        

  Заводят российского министра экономики. Тот грустно кандалами позвякивает, типа раскаялся, а сам глазенками туда-сюда зыркает, вроде как на что-то надеется.

-Буэнос – диас, – ласково произносит Великий инквизитор и добавляет глумливо. – Хотя какой он для тебя буэнос!


           Понтий Пилат покивал согласно, мол, ни фига не буэнос. 


– Как же так? – сокрушается Торквемада. – А как же это: «Я мзду не беру, мне за державу обидно»? А как же экономика?

– А я что? Меня подставили. Я как все, – мямлит министр.

– До каквсех мы тоже доберемся. Ну что, обвинения ясны. Какой приговор будем выносить? Предлагаю в расход. 

– Это да, – говорит прокуратор Иудеи. – В расход, конечно. Но я умываю руки. Прошуданный факт занести в протокол.

А судья Дредд в исполнении Сильвестра Сталлоне взял министра за шиворот и потащил на площадь приговор в исполнение приводить. В дверях обернулся, подмигнул Желткову и говорит: «Айлбибек»

«Это ж не твои слова, это Шварценнегера», – только и успел подумать Желтков, как вдруг оказался на месте подсудимого. 

– Желтков! Вам приговор понятен? – спрашивает Великий инквизитор

– Какой приговор?! А в чём, собственно… Я требую адвоката!! – закричал Желтков.


– Никак невозможно, – сказал Торвемада. – Они отменены. Вполне может быть, что адвокат с судьей вместе в институте учился, а у нас суд независимый. Ты же сам этого хотел.

– Мечтал, – вставил Пилат.

– Вот и дохотелся.

– Домечтался.

– Независимый суд ему подавай.  Сам жулик проб ставить некуда, а всё туда же. Еще из телевизора врёт.

П…дит! – поддерживал Понтий Пилат

– В расход?

– Я даже рук умывать не буду…         


Тяжело дыша Желтков проснулся, подскочил на кровати. Рядом раскидав по подушке шикарные волосы, мирно спала красавица- жена. «Приснится же!», – подумал Желтков, а так как было уже утро, он начал собираться на работу в американское посольство.          

У дверей посольства Желтков поднес к сканеру руку, куда был вшит электронный чип, и прошел внутрь.    Американцы уже давно вшивают всем электронные чипы. Это помогает транснациональным корпорациям установить контроль за человечеством. Ну, по официальной версии. На самом-то деле напроизводили всякой электронной фигни, которую девать некуда, и давай её вшивать себе кто куда. Баловство одно.

         Новый представитель Госдепа США представился как Джексон.    «Ага, щас! Так я и поверил, – подумал Желтков. – Джексон он. Сам, поди, Джонсон какой-нибудь. Или Смит, прости, Господи».

– Господин Желтков, вы понимаете, что наша задача состоит в борьбе за свободу слова в России, – с умным видом говорит американец. – Поэтому мы предлагаем вам включиться в борьбу за возвращение в русский язык буквы «ять».


– Простите, – не понял Желтков.

Американец нарисовал на бумаге твердый знак и пояснил: «Й-ать».

– Это я понимаю, но не понимаю…

– На выборы пойдете как избирательный блок с таким названием. Это будет выглядеть так, – американец показал Желткову надпись «БлЪ». – Блок «ять». 

– Да кто же проголосует?

– Все, кто против цензуры. Миллионы человек пишут в сети, тысячи пишут в газетах и книгах. И это «блъ» им необходимо. И вообще название броское, многим родное. Наши специалисты посчитали, что партия с таким названием получает порядка пятнадцати процентов голосов.

– Круто, ять!

– Йес.

 – Если бы еще выборы были честными…

       Через месяц в России впервые прошли честные выборы. В соответствие с волей народа участники демократической оппозиции вяло плелись по дороге, некоторые сворачивали на урановые рудники, но в основном все шли в определенном четко обозначенном направлении. А что делать? Честное голосование.

 Либерал Желтков проснулся.


3.


Боб нерешительно проснулся. Некоторое время лежал, потягивался. После ночного эфира он домой вернулся поздно и к тому же в плохом настроении.


Вчера во время перерыва на рекламу ведущий сделал ему замечание:

– Вы недостаточно ярко чморите Америку.

Боб оскорбился и, дождавшись пока ведущий отойдет, насмешливо проговорил ему в спину, ориентируясь на молоденькую гримершу с гибкой шеей:

– Что это за слово такое «чморите». Родственник твой? Сосед твой Рудольфо Чморите? Тоже мне властитель дум! Король телеэкрана! В Интернете таких королей как грязи. Да?

– Не знаю, – вежливо улыбнулась девушка, критично оглядывая напудренную рожицу Боба. – Интернет, это конечно… Но я слышала, что тему победы Интернета над телевидением, запустили сами телевизионщики. Чтобы не работать. Но в любой момент они могут включиться и делать качественное телевидение. Тогда и зритель вернется.

– Будем надеяться, что это произойдет не скоро, – вздохнул Боб.


В следующей части шоу он яростно чморил Америку:

– Сколько войн развязали американцы?! Сколько?! Большую часть всех конфликтов! Разумеется, и всем понятно, что следующая цель – Россия! Мы обязаны вооружаться!

– Однозначно! – рычал один из депутатов. – Нефть, газ, золото!..

– Ресурсы! Они целятся на наши ресурсы. Вы, – Боб театрально вскинул палец в направлении дежурного американца, стоящего в студии на самом позорном месте. – Вы готовите войну! Войска у наших границ!

– НАТО не против России, – сказал американец с акцентом, которого, кстати говоря, вне телесъемки у него нет.

– В Эстонии и Румынии! Возле Петербурга! Против кого? Против Ирана? Ха-ха-ха, – вращая глазами, театрально рассмеялся Дровосек.

– Мы перекинем к Эстонии наших доблестных бойцов, – заявил Сенатор. – Горы солдат будут.

– Объясните, зачем воевать? Незачем, – пытался оправдаться американец. – Война идет за какую-то выгоду. Где здесь выгода? Давайте представим, что Россия победила, какую выгоду она получает?


Все на некоторое время замешкались, потом нашелся ведущий:


– Многополярный мир. Суверенитет, – провозгласил он. – Чтобы нас слушали!

– То есть, вас не слушают? Что ж вы восемь лет всем голову морочите?

– И слушают!!! И еще услышат! Услышите нас, если не одумаетесь!! – прокричал ведущий, сделав знак Кротикову, чтобы тот брал слово.

Кротиков три минуты грозил Америке страшными карами и предрекал гибель проекту Эстонии, которая и не Эстония вовсе, а Эстляндия – историческая часть исторической России.

– Вот нам не нравится, что войска в Эстонии, – рассуждал Желтков, – но Эстония член НАТО. Вопрос стоит в том, почему Эстония и другие страны Восточной Европы вступили в этот альянс. Это было не одномоментное решение. Процесс вступления занимает несколько лет. К странам-кандидатам предъявляются определенные требования. Обязательно, чтобы граждане были согласны с вступлением в военный блок, потом парламент голосует. Я это говорю к тому, что у России были все возможности не допустить вступления той же Эстонии в альянс. Там есть русское население, там есть общественное мнение, борьба партий. Во внешней политике действуют и уговорами, и угрозами, где-то и подкупом. Вполне возможно было затратить какое-то количество сил и средств и не допустить расширения военного блока. И не дорого бы обошлось.

– Не больше тринадцатой зарплаты главы «Газпрома», – вставил Скептик.

– Да. А на деле получается, что Кремль совершенно спокойно смотрел на то, как страны восточной Европы вступают в альянс, а когда все вступили, тогда уже Кремль начал выражать свое недовольство, кричать об угрозе. А почему бы раньше….

– Раньше либералы все продали! – прозвучала от кого-то стандартная фраза.

– Вы еще Ельцина вспомните, – сказал Желтков. – НАТО расширялось в двухтысячные. Факт остается фактом. И замечу, я не поклонник СССР, но вовремя холодной войны Финляндия не вошла, хотя по всей логике и должна была. И это успех советской внешней политики. Франция вышла из альянса. Надо отдать должное, но у советской власти были ясные цели, они к ним шли. А Кремль провозглашает одно, а делает другое. И возникает к нашему министерству иностранных дел один милюковский вопрос….

– Франция не вышла из НАТО, – перебил ведущий, ему что-то подсказали в наушник. – Франция приостановила участие в военных структурах блока, оставаясь в политических структурах, а на сегодняшний день уже вернулась и в военную часть. А к слову сказать, вы ведь были депутатом Госдумы?

– Был два созыва, – кивнул Желтков.

– А во время срока своих полномочий вы задавали вопросы министрам?

– Конечно….

– То есть вы были депутатом, тихо себе отсидели десять лет за неплохую зарплату, между прочим. И вы никакими внешнеполитическими вопросами не занимались.

– Нет, я задавал…

– Как и внутриполитическими! Таковы наши либералы!! – ведущий словно воспарил в своем величии. – И они смеют еще что-то нам говорить! Да рылом не вышли! Рылом своим! Что?! А почему вы сейчас не депутат? Ах, да, вас не выбрали. Вы баллотировались и сколько набрали в своем округе? Два с половиной процента! Есть вопросы? Вопросов нет. Народ не обманешь.

Ведущий победно улыбался. В этот момент он был прекрасен, будто сошел с картины «Масоны изобретают мельдоний».


– Хилари Клинтон заявляла, что несправедливо, когда богатства Сибири принадлежат одной стране, – вспомнил Боб. – Что это, если не прямая угроза России?

– Да-да, заявляла, – подтвердил Дровосек.

– И что? – крикнул американец.

– Вон куда вы метите, на что рот свой поганый подняли! – Сенатор уже сипел, голосовые связки не выдерживают такого графика работы.

– Опасность для Сибири заключается совсем с другого фланга, – попытался сказать Желтков.

– С какого это, позвольте спросить?! – издевательски закричал бесподобный ведущий. – Эти дешевые намеки на дружественный Китай не пройдут. Россия знает своих врагов, милосердно их терпит. Пока. Единственное в чем можно быть стопроцентно уверенным – Россия никогда не отдаст Сибирь.

– Отдать, не отдаст, но продать… – проакцентил американец. Студия ухнула с присвистом и улюлюканьем. – Если Россия не в состоянии будет управлять своей территорией, не лучше ли продать?

– Ничего Россия не отдаст. Ресурсы Сибири принадлежат России.

– Самое херовое, что может случиться, – прошептал Скептик в сторону Боба. – Если кому-то в голову придет, что ресурсы Сибири могут принадлежать Сибири.


– Наши национальные интересы, наши национальные интересы, – камлал Кротиков, – Наши танки и наши ракеты! Раздавим всех!


Свет в студии несколько померк, прозвучала команда режиссера «Стоп».

– Сбиваемся с темы! – гулко прозвучало над студией. – Возвращаемся назад. Эстляндия была частью империи и является частью исторической России. С этого места поехали. Агрессивнее!


И так несколько раз. Поэтому эфир кончился поздно, Боб вернулся домой и сразу уснул. Он даже до сих пор не включил телефон, что для него нехарактерно.


Сейчас зевает, включает телефон. Читает сообщение Сергея Эндерса: «Скажи, что эти эстонцы совершенно безобразным образом ввели в Таллинне бесплатный проезд в общественном транспорте. Это просто плевок в лицо соседней нефтяной державы».


Когда умытый, выбритый Боб спустился на кухню, то застал за столом сына. Артур мрачно резал бутерброды, кивнул отцу, пододвинул ему тарелку.

Обменялись формальными фразами.

Сидели за столом, Боб смотрел на сына с нежным превосходством, а Артур кидал в рот сухой паек так, как это делают только в молодости, когда желудок не дает о себе знать, а слово «гастрит» ассоциируется со слесарным инструментом или страной где-то в Африке.

Взъерошенный Артур в разговор вступать не стремился, отделывался рублеными репликами, и производил впечатление взрослого занятого человека. А Боб пытался наладить контакт, но это получалось неважно.

Закончился импровизированный завтрак совсем скверно.

– Я сегодня на эфир не иду.., – начал Боб, и здесь должно было прозвучать какое-то предложение о совместном времяпровождении. Это было бы логично для нестарого отца и юного сына, отношения которых несколько прохладны в последнее время, потому что если эти отношения перерастут из иерархических в товарищеские, то выигрывают оба, в противном случае отдаление будет расти, пока не приведет к окончательному разрыву, о котором, скорее всего, через много лет пожалеют оба. Но об этом Артур еще не мог догадываться.

– Аллилуйя, – воскликнул он. – На одного пропагандиста будет меньше.

– Так ты относишься к моей работе? Ну-ну. Вырастешь – поймешь, – сказал Боб.

Он не знает о том, что ни в коем случае нельзя говорить сыну-подростку «вырастешь – поймешь», ведь сын уже всё понимает, как ему кажется, он имеет свое мнение по поводу занятий родителей, и он презирает эти занятия – пустые и мелочные.

– Я знаю, что для молодежи модно быть в некой оппозиции. Радикализм, максимализм. Жизнь сложнее.

– Ага! Призываете бомбить ракетами. Вечно возбуждаете, блин, агрессию. У кого еще радикализм? – Артур резко поднялся, провел рукой по зубчатым волосам. – К чему вы толкаете? И чем все кончится? Цитирую. Отрывок из. «Гай глядел ему через руку. В этом альбоме не было никаких ужасов, просто пейзажи разных мест, удивительной красоты и четкости цветные фотографии – синие бухты, окаймленные пышной зеленью, ослепительной белизны города над морем, водопад в горном ущелье, какая-то великолепная автострада и поток разноцветных автомобилей на ней, и какие-то древние замки, и снежные вершины над облаками, и кто-то весело мчится по снежному склону горы на лыжах, и смеющиеся девушки играют в морском прибое. Где это все теперь, говорил Максим. Куда вы все это девали, проклятые дети проклятых отцов? Разгромили, изгадили, разменяли на железо». И так далее.


Артур ушел, а Боб, конечно же, незамедлительно связался с супругой, чтобы пожаловаться.

– Совершенное отрицание. Мне иногда кажется – он меня ненавидит.

– Я с ним поговорю, – щебетала Лора. – Объясню. Работа, деньги. Он поймет, он умный, начитанный мальчик.

– Чересчур умный и начитанный. Я его даже боюсь…


Боб работал в Сети, а именно – клеймил «серебряковщину». В будущем какой-нибудь рафинированный филолог по фамилии, например, Вдаль, Юрий Вдаль составит новый толковый словарь, где будет дефиниция дана: «Серебряковщина – критика страны происхождения лицом, пребывающем в стране проживания. Послужила основанием для принятия скандального закона «О принудительном лишении гражданства лиц в связи с утратой доверия и конфискации их движимого и недвижимого имущества во внесудебном порядке».

А у Боба неплохо получалось, текст дышал остервенением. Например, такой перл: «… поливающий грязью свою родину, будь то страна, область, город, может ли вообще считаться человеком?!».

Звучит несколько настораживающе, учитывая, что в России кроме Москвы остальное – глухая провинция плюс пара кварталов Петербурга. И большинство жителей глухой провинции свои маленькие грязные города любовно называют жопой мира. Не будет ли здесь поливания грязью?

Когда мы благочестивые хакеры на примере Боба разоблачим этих мнимых аналитиков, экспертов-пустышек, они тоже, скорее всего, свалят из страны и будут в беспомощности швыряться грязью. А мы можем многое рассказать и главное – показать. Вот опубликую скоро этот дневник наблюдений, поржем.

Политологи! Профессионалы! Боб является заместителем директора Академии универсальной социологии и даже деканом, в телеке в титрах так и указывают, и визитные карточки соответственные имеет. Знатная академия!..


…………………………….


В узком переулке с одностороннем движением стоит двухэтажное здание старой застройки, над простой металлической дверью табличка «Академия универсальной социологии «АУС».

В два клика пробиваем адрес. А в адресе зарегистрировано общество с ограниченной ответственностью «АУС» с уставным капиталом в десять тысяч и кодами ОКВЭД весьма далекими от сферы образования. Такая эрзатц-академия.

Боб тянет дверь на тугой пружине, проскальзывает внутрь. Пузатый охранник почтительно здоровается. В холле табличка с указателями: конференц-зал налево, администрация направо. Боб направляется направо, оказывается в просторной комнате. Здесь сидят сотрудники фирмы АУС, а в миру – работники академии.

Прямо за столом – Вероника. Симпатичная худышка с костлявыми глазами, влюбленная в медийность Боба. Следом сидит Паша Корабельников, морщинистый, лопоухий, лет двадцати с небольшим, он был инъекционным наркоманом, теперь не колется, марихуану берет у киргизов – эстет. Напротив – белобрысый Влад, пытка ипотекой оставила на его лице вечное выражение настороженной боязливости. А над Владом возвышается безупречный Эндерс, который поучает:

– Ты кофе пьешь не так! Ты пей как лучший кофе в мире, как ты о нем мечтал всю жизнь. Таким нехитрым упражнением просто воздействуешь на организм и он, сука, станет непроизвольно вырабатывать в надпочечниках дофамины. Это! научно доказано, книжки почитай. Дофамины – это такие гормоны… О, – увидел Боба. – Барин приехали – с. Сейчас будут раздавать…по заслугам.

– Вы, Сергей, меня сообщениями закидали с мудрыми советами. Думаю, пора вам осваивать самому телевидение. Пойдете на днях, выступите.

– То есть именно моей! жидовской морды там не хватает?

– Не льстите себе, герр Эндерс, насчет морды, – Боб подошел к Веронике, та слегка порозовела, попыталась выпятить плоскую грудь. – Добрый день, Вероника Сергеевна. Как там у нас? Учебный год будет?

– Пока сорок человек всего. Но до октября время есть, – она при разговоре склоняет голову слегка в бок как воробушек. – Там еще многие звонили, но им дорого.

– Крохоборы, – от кулера с водой проворчал Эндерс.

– Еще я подготовила двадцать писем пригласительных, у Натальи Владимировны на подписи. Еще мы подняли списки региональных выборов, и проигравшим кандидатам будем направлять именные приглашения на обучение.

– Это долго, – скривился Боб.

– Зато на лекции вас многие хотят. Список у Натальи Владимировны. Но там придется поездить.

– Поездим. За их деньги можем поездить, – Боб подошел к Паше. У того над столом висят красочные благодарственные письма самим Пашей сочиненные и якобы направленные в «АУС» от разных крутых ребят. В четырнадцатом году Пашу задержали бдительные почтальоны при попытке направить кое-куда телеграмму содержания: «таймыр наш тчк ненцы». Случайно Боб оказался рядом, ему приглянулся парнишка. Боб решил, что если человек интересуется политикой, то надо дать ему возможность ее нюхнуть. А к увлечению гонять по вене Боб был толерантен.

– Что там на просторах интернета? – спросил Боб. – Новые вбросы?

– Двигаю, значит, следующее, – Паша облизнул губы и с выражением зачитал. – Известен такой исторический факт. В пятьсот тридцатом году до нашей эры войско персидского царя по имени Кир Великий совершило завоевательный поход на север. Известно, что персы были разбиты отрядом массагетов. Но официальная история всегда замалчивала кто такие массагеты, называя из отдельным кочевым народом. Так вот. Массагеты, иначе называемые московиты – это ни что иное, как отряды пограничной стражи Великой империи Арийской Руси. Обязанностью московитов-массагетов было первыми встречать врага Руской арийской вечной империи. Тысячу лет именно такой принцип охраны границы просуществовал, пока по приказу великого князя Великой Арийской Руси Юрия Великого приграничные разъезды были заменены стационарными блок-постами и земляными валами. А отрядам московитов-массагетов в благодарность за тысячелетнюю службу были дарованы земли в самом центре империи, сегодня здесь располагается Москва, – Паша прокашлялся, прочищая горло. – Там все такое бла-бла-бла. Еще московиты-массагеты разбили всеевропейское войско Александра Македонского, это был первый поход коллективного запада против Арийской Руси, и там еще все такое.

– Бредятина! – восхитился Боб. – Над стилем поработайте и публикуйте. А что с русофобией? – обратился к Владу.

– Руссишен швайн, – весело объявил Влад. – Это придумали не немцы. Грязнухами, лапотниками и свиньями называли сибирские старожилы столыпинских переселенцев из областей центральной России.

– Не чересчур? – нахмурился Боб. – Как-то, даже обидно.

– Это Сергей Теодорович предложил. И газета есть. Томский губернский вестник столетней давности.

– Откуда Сергей Теодорович знает?

– Я его выписывал, – сообщил Эндерс, ловко бросая в мусорное ведро смятый пластиковый стаканчик.

Влад откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что предоставляет начальству время разобраться между собой, а он что? Он что скажут, то и сделает. Год назад он набросал неряшливый текст, где нецензурными словами и выражениями описал существующую международную обстановку и дал блестящий прогноз о дальнейшем развитии событий, притом закончил статью крылатым выражением: скучно жить на белом свете, господа. В городе, где прозябал тогда Влад, у Боба были свои интересы, следовательно, свои люди, они заметили этот блог, который мало кто замечал, и сбросили текст Бобу. Боб оценил, так Влад оказался в АУСе.

– Не знаю. Не уверен, – размышляя, сказал Боб. – Заказ на раздор. На расшатывание исторических представлений. А тут дело сепаратизмом пахнет. Его нам не заказывали. Я пока подумаю. Да, подумаю, – повернулся к Эндерсу. – Что ж, пойдемте, Сергей Теодорович. Посовещаемся.

Энедерс одернул белые манжеты (до чего похож на агента Купера из первого Твин Пикс!), пропустил Боба вперед, где к комнате прилепился небольшой коридорчик, прямо ведущий к двери, именуемой «Директор». По бокам еще два входа с идентичными табличками «заместитель Директора». На стенах висят на уровне глаз фотографии Боба с сильными мира сего. Фоторяд регулярно обновляется, по мере ротации этих сильных.

Прошли к директору, дородной женщине с крупными чертами лица, она – инертная феминистка и ортодоксальная мать-одиночка – приходилась Бобу двоюродной сестрой.

– Наташ, ты расскажи, зачем менты приходили, – сказал Боб, когда они втроем расселись за столом, слишком большим для кабинета.

– Показали запрос. Запрос нормальный, юрист наш смотрела, сказала, что все законно. Вежливо попросили еще показать документацию последнего учебного года. Естественно, ничего не объяснили. Сказали, в интересах следствия. – Наталья Владимировна докладывала Бобу, как истинному хозяину предприятия. – Визитку оставил. Капитан… этот. – Она стала перебирать бумаги на столе.

– Не нравится мне это, – вполголоса сказал Боб.

– Да перестань! – протянул Эндерс. – Первый что ли раз?

– Ты понимаешь, последнее время чувство какое-то странное. Дурочек еще этот.

– Какой дурочек? Председатель унылого телеканала?

– Да нет… капитан Петенев, – прочитал Боб визитку, поданную ему сестрой. – По экономическим.

– Это плохо, – сделал вывод Эндерс.

– Да уж. А как они вообще вели себя? Какие требования? Что именно смотрели?

– Предлагаю рвать до канадской границы, – предложил Эндерс. – Через Северный полюс.

– Юморист.

– Сергей! В самом деле, – укоризненно сказала Наталья Владимировна. – Вдруг и правда дело серьезное. Так-то можно и мошенничество найти, если такой целью задаться.

– Да какое там! Легкие мошшенские шалости.

– Я свяжусь с одним человеком, – сказал Боб. – Мгм. Свяжусь, он поможет. Давайте к текучке.


Потом около получаса они обсуждали текущие дела: план работы, финансы, отчетность. Пару раз вызвали бухгалтершу, дергали Веронику. Рутина.


После совещания Боб и Эндерс стояли в коридорчике.

– Куда? К тебе, ко мне?

– Давай к тебе, – указал Боб на одну из дверей. – У тебя хата обжитая.


И даже в этом коридорчике длиной едва ли четыре метра приторочена к потолку камера наблюдения. Она ухмылялась красным диодом, показывая: я всё вижу…


Кабинет Эндерса совсем маленький, над креслом хозяина – знаменитая фотография с площади Тяньаньмэнь.

– Неизвестный бунтарь? – Боб кивнул на фотографию.

– Че Гевара слишком моден. Снял я его, – Сергей уселся в свое кресло, склонился над столом, вперился в Боба. – Как? Темы! Темы есть?!

– Есть одна. Сейчас расскажу. Может по кофейку?

– Не-ет, – изогнул бровь Эндерс.

– Жук ты. Тема есть, тема жирная. Интересная и очень далекая от моральных требований пролетариата. Все как ты любишь. Значит так. Некий высокопоставленный крендель с условной фамилией скажем…

– Комрадоров, – подсказал Эндерс.

– Комрадоров очень любит Родину. И деньги. Гейропу он любит чуть больше Родины. Почти как деньги. И в этой треклятой Гейропе помимо мигрантов и педиков существует маленькая проблема захоронения отходов. Я не скажу, что это прям те самые радиоактивные остатки, которые после всех этих АЭС, но…. Короче, есть одна контора в Европе, которая занимается захоронением всяких вредных штук. Все законно, сертифицировано и так далее. Честно говоря, я не знаю, как они там это дело утилизируют. В Антарктиду, в космос, но дело в том, что это им безумно дорого. Там еще международные договоры это дело очень строго регламентируют, – Боб покашлял. – Международные договоры этим европейцам запрещают вывозить, а надо утилизировать. За бабло. И вот они ходят, жалуются всем: дорого, дорого. А мимо идет, понимаешь, Компрадоров. Так, говорит, ребята, а чего собрались? А чего плачем? Узнав суть проблемы, Компрадоров говорит: ё-моё! Я-то думал, что-то серьезное. А у вас пустяки. Это дело мы решим на раз-два. Сказано-сделано. Берет Компрадоров у этой фирмы мешок с их дерьмом, взваливает на плечо и тащит в город Тургород, откуда он, собственно, родом.

– Патриотично, – заметил Эндерс

– И не бесплатно! В общем, хоронят они это дело – с соблюдением всех мер предосторожности, по европейской технологии – хоронят в глухой тайге. Вокруг, естественно, ничего и не души. Ближайший город – а это Тургород – находится в хрен знает сколько верст. То есть вроде все шито-крыто. Но каким-то образом в Тургороде начали задавать вопросы. Надо сказать, что никакой заразы, никакой радиации, которая в лесу есть, в самом городе нет. Но информация просочилась, может кто-то что-то видел. Не знаю. Поползли слухи о том, что лежит в тайге безумно ядовитая дрянь. Есть в городе очень авторитетный человек по фамилии Стрельников. Хозяин города, можно сказать. Он башляет за проведение исследований, чтобы разобраться, что к чему. Это становится известно Компрадорову, Компрадоров тянет за административный рычаг, Стрельникова устраняют. Там уголовное дело завели, прессовали. Короче, выбыл из игры Стрельников, лег на дно. Но народ все равно волнуется, народу до всего есть дело. Сейчас там энтузиасты чуть ли не со счётчиками Гейгера по тайге лазят, ищут. Шумят. Пишут письма, создают инициативные группы, в общем бузят. А друзья Компрадорова по высшим сферам знать ничего не должны, потому как он свою выгоду от той фирмы получил и не поделился. А народ в Тургороде волнуется. Наша задача предельно проста: все это дело успокоить, сформировать лояльность. Мысли есть?

– М-м, падение метеорита, отсюда и радиация. Но надо на месте осмотреться.

– Ну и выезжай. А я попозже подтянусь вместе с человеком… Компрадорова. Ребят возьми.

– Я Вероничку возьму. Вер! – заорал Эндерс. – Ве-ер!!

Прибежала Вероника. Остановилась в дверях в вопросительной позе. По ее мнению, соблазнительной

– Вероника Сергеевна! А сделайте нам кофейку. И тогда! Я все прощу.

– Хорошо, Сергей Теодорович, – и вышмыгнула.

Боб делано равнодушно потянулся. Телефон проверил. И небрежно так:

– Что уже наказал сотрудницу?

Сергей улыбнулся:

– Что, гражданин начальник, жаба душит?

– Нисколько. Так…, так ты в телек точно не хочешь? Первый канал я не обещаю, но где-то могу договориться. Там место за мной держат.

– Ни в жисть! – помотал головой Эндерс. – Я же человек трохи начитанный, ты знаешь. Вся эта пропаганда, программирование… есть о том специальная литература, ибо наука. Но наука под тип географии – прикладная, эмпирическая. А то, что вы там на телевидении изображаете это теория. Упрощенная теория, до уровня плинтуса упрощенная. Берете многократным повторением.

– Ты не прав, – слегка оскорбился Боб. – Бывают вполне себе нормальные дебаты.

– Дебаты? Говорят, в споре рождается истина. А в этих дебатах истина гибнет. Доказываю на примере песни, а из песни слов не выкинешь, посему пардон за мой французский, – Эндерс щелкнул пальцами и с серьезным видом заговорил. – Берем тезис. Любит наш народ всякое говно, сказала правящая партия. Любит наш народ всякое говно, поэтому победа и космос, завили коммунисты. Любит наш народ всякое говно, а надо не всякое, блеют либералы. Любит наш народ всякое говно, и не надо тут блажить из-за океана, отрезали чиновники. Любит наш народ всякое говно истори-ически, протянула творческая интеллигенция. Любит ваш народ всякое говно, отмахнулся бизнес. Любит наш народ всякое говно, но почему, задумались ученые. Любит наш народ всякое говно, а у них индейцев истребили, возмутились патриоты. И так далее. – Эндерс слегка улыбнулся. – И все восприняли за истину, и любят это самое. Или не любят, но это не важно. Факт в том, что явление вошло в жизнь, но, как это и бывает, от многократного повторения первоначальный смысл слова «говно» совершенно потерялся.

– А слово «народ»? Не утратило смысл?

– Отчасти утратило… А никто не знает, что такое народ! – воскликнул Сергей. – Особенно те, кто о нем со знанием дела рассуждает. Началось с богоплута уважаемого Достоевского, который размышлял о народе, сделал ряд обобщений. Это и стало основой для единой теории о русском народе, который, по мнению адептов учения, является уникальнейшим явлением антропосферы с неповторимыми свойствами. Далее, в основу учения была положена максима «Каждый кулик свое болото», и различного рода идеологи постулировали особость русского народа, выводя ее то из истории, то опираясь на социологию, то создавая собственное, как Данилевский, не помню имя-отчество. Эти замечательные мыслители мыслят, а народ не при делах, народ в стороне. Кого они там изучали? От фонаря придумали себе необъяснимость русской души – бездна! Пустота какая-то. Зачем? Да и было это уж очень, очень давно. Сегодня тоже: сидит такой философ, – Эндерс показал под стол, где, по его мнению, сидит такой философ. – Говорит, мол, нашему народу присуще то да сё, а сам всю жизнь прожил в элитном доме, элитно жрал, так как происходил из элитной семьи. И тоже рассуждает о народе на основании литературы позапрошлого века. Что такие деятели знают-то?! Он же элита – вся эта советская знать и постсоветская блоть – он такой раз случайно был в провинции и руку пожал местному жителю, теперь до сих пор хвалится, какой он демократический, с народом на короткой ноге. Или на руке! Нету этой похабной достоевщины уже нигде, ни соборности, ни православности, ничего нету. Это я тебе как немец-азиат говорю, а со стороны виднее.

– Брось ты, Сергей, определенно ясно, что национальные черты присущие только конкретному этносу существуют. И ты – немец, остаешься немцем, хоть и родился в Казахстане тридцать пять лет назад, а теперь живешь в России. Русский, собственно, остается русским, он не европеец.

– Да! Конечно! Но принадлежность человека к этносу – это же вопрос воспитания в юном возрасте и больше ничего, – Сергей замолчал, потому что Вероника принесла кофе, сделала неуловимый книксен и удалилась. – И поведенческие стереотипы, которые свойственны тому народу, другому народу, проявляются только в своей среде. Индивидуально национальности нет, так как на уровне одного человека в отрыве от среды, от общества специфических национальных черт ты найдешь крайне мало. Если человек этого не будет подчеркивать, немец, например, пунктуальность, англичанин – чопорность. А может английская чопорность черта не национальная, а социальная. Сегодня, кстати, социальные различия гораздо глубже, чем национальные. А в средние века идентичность определялась религией, сословием и как-то обходились без национального вопроса. И в будущем обойдутся! Хватит кучковаться по нациям! И…– Эндерс осекся, кофе отпил. – А теперь я сам себя оспорю. Национальность проявляется и на отдельном человеке. Внимание! Могу раскрыть интересующую всех тайну, почему нет российских футболистов мирового уровня? Ответ. Потому что европеец, аргентинец попадает в топ-клуб и понимает, что тут, с момента заключения контракта начинается самая работа. Русский, попадая в топ-клуб, считает задачу выполненной и расслабляется. Там, где у европейца старт, у русского – финиш. Разница – различное целеполагание.

– Есть в твоих словах рациональное зерно, – отпивая кофе, согласился Боб. – То, что национальность определяется средой, я отчасти соглашусь. Но есть же гены, зов крови. И насчет целеполагания. Как тогда русские большинство войн выиграли?

– В том и дело. Нормальные люди воюют и думают про мир, для них конец войны – начало новой жизни. А русский хоп-хоп победили, всё! Задача выполнена, идем дальше спать тридцать лет и три года. Я не говорю, что это уничижающая черта. Я указываю на отличия. Отличия есть и в этом мы с тобой согласны. Просто национальность – это дело настолько второстепенное, что где-то предпоследнее.

– Стой! – прервал Боб, глядя в телефон. Он выглядел озабоченным, даже испуганным. – Сообщение пришло. Пишут: за вами следят. У вашего офиса автомобиль… госномер… Абонент не определяется. Что это а?

Эндерс тоже напрягся, еще сильнее обозначились скулы. Позы не изменил, но сразу видно – подобрался. Осторожно отодвинул кофейную чашку на край стола, обвел глазами кабинет.

– Надо камеры посмотреть, – поднялся Боб. – Или от девчонок со второго этажа.

– Зачем?

– Убедиться.

Эндерс поднялся, усадил Боба обратно. Покрутился в кабинете, как породистый пес в конуре, он загорелся азартом.

– Подожди, отец родной. Суетиться не надо, не на поминках. Выдохни. Абонент не определяется – это еще ничего не значит. Определим, – сказал Эндерс.


Умнейший, но наивный Эндерс. Не для того мы такие сообщения шлем, чтобы спалиться, русских хакеров даже американцы не смогли определить, а то были грустные хакеры, государственные. Вольных хакеров тем более не найти.


– Что делать? – растерянно спросил Боб.

– А ничего! Нас вынуждают к действию, но мы не знаем друг это или враг. Поэтому лучше всего нам пока замереть и подумать.

– Нам?

– Конечно, нам. Любимого шефа в обиду не дам. Но удостовериться стоит. – Эндерс открыл дверь в коридор, крикнул. – Паш! Корабел! Зайди… Слушай, Паш, сходи за сигаретами. И жалом там поводи на предмет этой тачилы. На телефоне, вот номер…. Запомнил? Есть слух, что возле офиса припаркована. А мы с тобой, отец, – предложил он Бобу, когда Паша убежал. – Покумекаем. Посчитаем варианты. Люблю считать варианты.

Боб провел ладонью по лицу, собрался.

– Действительно, что-то я заволновался. Извини. Нервы последнее время. А какие варианты? Менты.

– Если менты! то вопрос – будут принимать или следят.

– Собирались бы принять, что мешает это сделать внутри? Скорее нет.

– А если не менты, то кто?

– Кто следит – вопрос первый, второй: кто предупреждает.

– Личное? Отметаем. – Эндерс щелкнул пальцами. – Рабочие моменты?

– Плюс бесконечность, – вздохнул Боб.

– Публичные дела?

– Лекции? Телек? Хм, – Боб пожал плечами. – Учебный план? Светская болтовня?

– А на ваших телевизионных батллах ты никого там ненароком? Может за твоей башкой из Киева приехали?

– Телек… ну люди серьезные на телепередачи не поведутся. На украинскую тематику я практически не выступаю.

– Кстати, почему? Самый рейтинг, мне кажется, – заинтересовался Эндерс.

– Ты уже спрашивал. Из-за… многих причин, – Боб уже который раз сбросил звонок на телефоне. – Достали!

– Тогда только маньяк.

– А кто тогда предупреждает? – не понял иронии Боб.

– Мама маньяка, например. Маньяк-конкурент. Нет, – вздохнул Сергей. – Никаких вариантов мы не просчитаем. Мало исходных данных.


Боб отбросил на стол телефон, который он до этого вертел в руке, стал глядеть в одну точку.

В стандартные звуки офиса примешивался скрип пола на втором этаже. Кто-то прошел по коридору в кабинет Натальи Владимировны, после начальственного взвизга Натальи Владимировны этот кто-то пробежал по коридору в обратную сторону.


Эндерс включил на компьютере фортепьянную музыку.

– Хорошо окна выходят во двор, – сказал он. – И первый этаж. Можно в экстренных случаях отходить огородами.

– Ты знаешь, – задумчиво произнес Боб. – С сыном у меня.… И не сказать, что проблемы. Теряю. Или уже потерял. И ведь не могу сказать, что я плохой отец. Нормальный. Несмотря на работу, всегда старался время ему уделять. Аттракционы, стадионы, футбол – все было. Фаст-фуд. Какие-то покупки надо – пожалуйста, сынок. По учебе помочь – тоже пожалуйста. Другое дело, что никогда ему не надо было по учебе. И не потому, что умный, хотя не без этого. Знаешь, еще в начальной школе им задали рисунок. Лорка говорит: а папа сейчас нарисует. Я рисую что-то, уже не помню, что. Не суть. Мы с Ларисой даем Артуру этот лист альбомный – на, сынок, неси в школу, получай оценку, папа нарисовал. А он говорит – как-то еще смешно так говорит, – давай, папа, свой дневник, чтобы оценку… Серьезно абсолютно. А потом у него эта суперпамять открылась: раз прочитает и помнит наизусть. У нас в поселке только простая средняя школа, тогда мы его собрались переводить в городскую гимназию для одаренных. Представляешь, уперся, нет и всё. Буду ходить в эту школу, в свою. Такой он. Нет! Я же чувствовал всегда – любит он меня. Лариску тоже. Ну, дети они же не могут лицемерить. Или любил. Теперь уже и не знаю. Лоре по барабану вообще. А я терзаюсь. Не то, чтобы терзаюсь! Все же понятно, парню скоро шестнадцать, возраст сложный. Я бы понял, если он был бы скрытный, как я подростком был скрытный. Так наоборот! Полнейшая откровенность. Я его спрашиваю: где был? Пиво пили с пацанами, водку запивали. Я же должен отругать! Я должен уличить и отругать. А если уличать не приходится? Я говорю: как ты смеешь? А он улыбается – рано или поздно это должно произойти, говорит. Так и получилось, что я к нему приспособился. Позавчера спрашиваю: ты наркоман. Нет! И смотрит на меня. А я уверен, что был бы он наркоман, сказал бы, да. И так же смотрел бы. Сегодня тоже. Заявляет. Вы там в своих передачах призываете к войне, глаза б мои не видели! И цитату! И смотрит! Полное пренебрежение. Ко мне, моей этой работе рожей светить. Отрицание. Неприятие. Честное.

– А это хорошо! – сказал Сергей. – Неприятие! Это правильно. Во-первых, нравственно, потому что именно так и должно относиться к милитаризму. Во-вторых, это говорит о том, что ему ты небезразличен. Считая твои занятия неправильными и недостойными, он их и отрицает. Не тебя. Ему за тебя больно и обидно. В-третьих, значит все-таки смотрит он на тебя по телеку. С негодованием, но смотрит. Шеф! Ты – большой манипулятор. Ты же тысячи людей заставлял делать так, как тебе хочется. Мы же целые края и области заставляли голосовать, как нужно. Уж кому-кому, а тебе разобраться с шестнадцатилетним чуваком, хоть и с феноменальной памятью, но! не вопрос. Совершенно, не вопрос.

Боб хотел что-то сказать, но тут в кабинет, крадучись, просочился Паша Корабел.


– Есть такая тачка, – радостно выдохнул он. – От входа выше по движению стоит припаркованная. Левое крыло помято. Номера грязью замызганы, но я аккуратненько высмотрел. В салоне сидит мужик. Выглядит как трахнутый Бэрримор.

– Понятно. Молодец, – кивнул Эндерс. – Что-то еще?

– Так сигареты! Вот, – Корабел положил пачку на стол.

Эндерс посмотрел на пачку, потом на парня.

– Скот ты, Паша, – хныкнул Эндерс. – Я же восемь суток как бросил. Ладно, иди.

Паша вышел, но тут же вернулся.

– Сергей Теодорович! Если что, то…– он зафиксировал кулак на уровне плеча.

– А как же, – усмехнулся Эндерс. – Наш знак четырех до скончания века!


Боб опять нервно вертел телефон.


– Что нам это дает? Я и так знал, что есть эта машина.

– Но теперь мы знаем где конкретно, – Эндерс поднял палец вверх. – И знаем, что не менты. По крайней мере не наружка. Возможно, просто опер на задании. Автобуса спецназа Паша тоже не обнаружил, следовательно, штурмовать нас не собираются, задерживать тоже. А значит, на осадное положение переходить мы не будем.

– Да какое осадное положение!

– Ты, отец, нас недооцениваешь. При необходимости мы можем и обороняться. Итак, у нас есть на хвосте по меньшей мере один автомобиль…

– На хвосте? – проговорил Боб. – На хвосте. Ничего себе…

– Ты о чем?

– Случай был утром…

…………………..

– … открой окно, дотянись, будь добр, – попросил Эндерс. – Закурю, что уж теперь. А все из-за Пашки! Видит Тенгри, я не виноват. Удостовериться затем, что если не менты, тогда применяем силовые методы, берем пленника, допрашиваем, снимаем вопросы.

– Я против.

– Тогда… да! Давно забытый вкус, – Сергей выдохнул дым. – Тогда ты выезжаешь, он за тобой, а я за ним и… Против? Ну давай мы его здесь блокируем, а ты уходишь. Кому звонишь?

– Договариваюсь с важным человеком.

Эндерс принялся разочарованно пускать дым в сторону открытого окна. Он-то хотел, чтобы движение, игра, охота – в общем, жизнь; а выбран самый скучный вариант – просить о помощи.


А нам уже понятен психологический профиль объекта. Тут тревожность, инфантилизм, тщеславие, приспособленчество. Сына любит. Деньги любит. Вроде, умный. В сложных ситуациях предпочитает обращаться к покровителям. Не имеет в жизни явной цели. Это, может быть, и плохо, но у кого сейчас имеется такая цель, чтоб жизнь положить за нее? Нашего времени герой – это лучше жить, да слаще жрать (киноцитата). Может это и правильно. Павка Корчагин с новым айфоном? Вряд ли.


4.


Наблюдаем. Боб сидит в ресторане за столиком, ковыряет вилкой в рыбе, преданно смотрит на сидящего напротив пузатого мужчинку со срамными усами, который двумя пальцами держит у уха айфон.

– …он рядом со мной сидит, – говорит усатик. – Понял. Передам. Извиняй за беспокойство Петр Петрович. Хорошо. Отбой.

Упаковав телефон во внутренний карман мужчинка неторопливо берет со стола коньячный бокал с соответствующим напитком, смотрит на свет через стекло, погружает в бокал свою позорно украшенную верхнюю губу.

– Да не томите, Сергей Алексеевич, – жалобно говорит Боб.

– Значит так, твою контору взяли в оборот по приказу генерала Шустрова Петра Петровича. За вами, значит, косяк. Но я договорился, – Сергей Алексеевич пишет что-то на салфетке (гангстер театральный, ох уж эти жесты!). Отдает салфетку Бобу. – Сумма. Адрес. Ну и извинения принесешь.

– За что извинения?! В чем косяк-то?!

……………..

– … ты не знаешь? Пару недель назад с твоего компьютера кто-то завел этот… Блог что ли, значит? Дзен какой-то. Или как там? И пишет там актриса кукольного театра драмы какая-то Жанна Бальзамова, что я возмущена, пишет, что у них под Курском молодой кинорежиссер Пельменев снимает, значит, фильм, – пузатик пересказал содержание якобы фильма, где бойцы Красной армии изображались просто-напросто людьми. – Конечно, в этом блоге в комментариях сразу буря негодования. Кто такой режиссер Пельменев, почему очерняет? Куда смотрит Министерство культуры? Договорились, что фильм запретить, а режиссера гнать из страны. И когда там участников набралось под тысячу, пишет Жанна Бальзамова, что фильма такого нет, а вы здесь собрались такие ханжи и зануды, общайтесь друг с другом, всячески их, значит, высмеивает.

– Эндерс.Убью, – шипит Боб.

– Еще пишет, что такая реакция людей представляет собой базар старых бабок, но есть и еще вариант, что подобное внимание к мелочам, свойственно сидящим на зоне, там любой пустяк может быть западло. Этих старух выстебали жестко. И всё бы ничего, но среди этих бабок была и жена генерала Шустрова. Она ему пожаловалась, а тот велел разобраться. Вышли на твою академию, где и компьютер этот, стали изучать. И это хорошо, что у нас законность восторжествовала! Лет десять назад Петр Петрович дал бы указание отмудохать вас всех до полусмерти. А теперь, значит, интеллигентно наехали на бизнес. Ну разговор наш ты слышал. Придется ему занести, как раз завтра приемный день. Лучше после обеда, ближе к вечеру. Суммой-то располагаешь?

– А? Да. Спасибо. Сергей Алексеевич.

– Значит, что значит. Там еще писали, что по поводу Жанны Бальзамовой читайте Дюма. Я не понял только, причем здесь эти мушкетеры. Петр Петрович тоже не понял.

– Да…. Кто его знает, – вздохнул Боб.

– А у меня же тоже проблема, —сказал Сергей Алексеевич, словно удивляясь этому факту.

И завел путаный рассказ о том, как он хотел попасть в политсовет одной партии, а они, значит, его совсем без уважения приняли, запросили денег, как у последнего генерал-губернатора. Вот падлы, подумал Сергей Алексеевич, распечатал, значит, заначку и повез тому, кому сказали. Заходит, значит, в гостиничный номер.

В кресле у журнального столика сидит представительный отутюженный мужчина в очках. Возле окна стоит юноша с наметившейся плешью на макушке, одетый в розовую распашонку и обтягивающие светлые брючки. Потом так:


– Присаживайтесь, – предложил деловой мужчина, указав в кресло напротив.

«Шутки шутим? – подумал Сергей Алексеевич, – нас не проведешь».

– Добрый день, Альберт Борисович, – обратился он к юноше и отрекомендовался. – Сергей Алексеевич.

– Угадал. Молодец, – похлопал юноша в ладоши. – А этот ваш конкурент Щукин минут десять с Ромой беседовал. Пока мы сами не раскололись.

– Вы просто на дядю похожи, – сказал Сергей Алексеевич.

– Ромочка, освободи местечко, – томно приказал юноша. – Итак, Алексей Сергеевич. Скажу вам прямо. Есть заказ на обновление кадров. Н-да. То есть, планируется несколько усилить состав политсовета. Чтобы было не скучно. Это понятно?

– Э-э, да, но…

– Есть мысли привлечь пару футболистов из «Спартака», возможно пару балерин или фигуристок. Поэтому при формировании новой команды будем учитывать индивидуальные показатели каждого. Вы у нас депутат, – Альберт Борисович водил пальцем по бумаге. А как вы депутатите? Процент посещаемости – нормальный, почти пятнадцать. Голосование – тоже неплохо. Хотя, это что? По поправкам в бюджет воздержался. Воздержался?!

– Да это не я, – обиженно сказал Сергей Алексеевич. – Это Флягин сосед нажал не туда.

– Но мы-то не знаем Флягин, не Флягин. Публичность. Так. Первый канал – шесть эфиров, Второй– два.

– Это я там еще Америку назвал мировым злом, – ввернул Сергей Алексеевич.

– Хорошо, хорошо. О! Передача с Андреем Малаховым. Туда-то вас, зачем понесло? Тема передачи: девочка – фу! – забеременела от родного отчима. Еще раз фу! Местная пресса… А это что?! Депутат против открытия гей-клуба. Вы что против?

– Кто я?! Нет, конечно! Я только за! – Сергей Сергеевич стремительно покрывался испариной. – Я и сам тоже…бывает… если что. Обеими руками за!!

– Ну, зачем же руками? – интимно произнес Альберт Борисович.

Тут Сергей Алексеевич, старый аппаратчик непозволительно покраснел, а Альберт Борисович дальше свое:

– Я вижу, что коэффициент полезности у вас приемлемый и при других условиях проблем бы не было. Но новые правила. Поэтому я вас спрашиваю: что вы предлагаете сделать для города? Для страны?

–Э-э, а что надо?

– Предложения какие-нибудь. Законопроекты.

– Подскажите, – попросил Сергей Сергеевич. – Какие предложения?

– А я и сама не знаю, – сказал Альберт Борисович. – Креатив нужен. Наше дело – это шоу-бизнес, а законотворчество – ваше дело. Вы же несколько сроков депутатом отыграли, должны же чему-то научиться.

– Хоть намекните, – умоляюще промямлил Сергей Сергеевич.

– Сами, Алексей Сергеевич, сами. Ваш конкурент Щукин тоже хочет в Политсовет, и средствами располагает для этого. И программы у вас одинаковые: зарплату поднять, цены снизить, дороги отремонтировать. Один в один. Видели такое шоу «Один в один»? Наша работа. Ром, подтверди, а то он не верит.

– Я верю…

– Да по фиг! У вас со Щукиным программы одинаковые, а кого брать? Я хотел сказать: за кого народу голосовать? Даже агитация. Смотрите: за вас агитирует группа «Лесоповал», Щукин планирует группу «Бутырка». А избиратель хочет, чтобы вас на лесоповал, а Щукина в Бутырку. Или наоборот.

– Что же делать?

– Думать, Сергей Алексеевич, думать. Предложения. Законопроекты. В интересах страны. Что еще можно запретить? Во втором округе кандидат предлагает запретить на приусадебных участках яблони выше метр семидесяти. И финансовый расчет есть и обоснование хорошее – борьба с преступностью.

«Да, яблони запретить, это круто, – уныло подумал Сергей Сергеевич. – Такое не переплюнешь. Действительно, креатив».

– Так что, жду ваши предложения, – Альберт Борисович встал, давая понять, что аудиенция окончена. – Держите мою визитку. Мой прямой телефон. У Щукина такая же. Думайте, Алесей Сергеевич.


И теперь Сергей Алексеевич пребывает в расстроенных чувствах, так как за восемнадцать депутатских сроков он этих законопроектов в глаза не видывал. Что делать? Уснул?

– Нет, – Боб все это время смотрел на огромный аквариум за спиной собеседника. – Говорите надо запретить?

– Так я тебе битый час…

– Жилетка.

– Что!?

– На официанте жилетка, – произнес Боб. – И рыба. Рыбалка, жилетка, запретить. М? По аналогии с ремнем безопасности.


Есть! Есть в верхах сообразительные люди! Недаром они – элита управления! Люди с умом острым, как меч и космическим кругозором, хватающие на лету, молниеносно принимающие решения. И Сергей Алексеевич, претендующий на теплое место один из них. Он прищурился, шмыгнул носом и рванул из кармана телефон, как копы в фильмах выхватывают из подмышки пистолет. Набрал номер, ему ответили.

– Алло! Альберт Борисович! Это Сергей Алексеевич, был у вас по поводу Политсовета. Да он самый, Алексей Сергеевич, который. Да! Есть предложение. Всем, кто едет на рыбалку обязательно одевать спасательные жилеты. Да! Для их же собственной безопасности. Как автомобильные ремни! Да! И неважно с лодки или с берега. Только в жилете. А на жилет – сертификация, – неожиданно для самого себя, по вдохновению развил идею Сергей Алексеевич. – Кто без жилета – штраф. Жилет без сертификата – штраф. Сколько рыбаков по стране? Под это дело можно целую госструктуру создать. Да! Спасибо! Да… Альберт Борисович! Очень, – он положил трубку, осклабился. – Ну, брат, выручил, ну голова. Конечно, рыбаки! На поверхности же лежало. Экие мы с тобой мастера, такую идею…. Давай коньячку…


Только через полтора часа Боб вышел из ресторана с видом могильщика после работы. Над смрадной городской суетой висел вечерний купол бабьего лета, расписанный косыми пунктирами птиц, но это было в параллельном мире, не имеющего ничего общего с нижним асфальтовым царством, где люди пропалённые делами и раскаленные машины на приколе смотрят устало только лишь вниз.


Пробираясь по парковке, Боб нажал на трубке вызов.

– Алло, слышь, Калиостро, ты же рядом. Я прав?

– Прав, – голос Эндерса за спиной звучит ясней, чем в телефоне. – А наш преследователь покрутился, постоял и удалился.

– Я говорил, что не надо ехать за мной.

Залезли в машину, Эндерс достал пачку сигарет, но не закурил, Боб барабанил пальцами по рулю, потом словно нехотя протянул соседу ресторанную салфетку.

– Какая красивая цифирь! – восхитился Сергей. – И что-то мне подсказывает, что цифирь скорее грустная.

– Развлекаешься? Вы взрослый человек, Жанна Бальзамова, а занимаетесь дешевыми провокациями. Жену генерала до слез довели.

– Вон оно как, – Эндерс убрал салфетку в карман. – А не слишком велика неустойка за слезу генерала? Генералы обнаглели.

– Генералы обмельчали, – с неприязнью сказал Боб. – Сергей Алексеевич этот тоже. Задолбал да невозможности. Жрет самый дорогой коньяк и мне говорит: «Как поет Расторгуев, «Россия без нас обойдется, но мы без нее не могём обойтись», ха-ха-ха, понимаешь, о чем я? Понял да? Ха-ха-ха». Мудень. Хорошо – помог.

– Я заплачу в таком раскладе.

– Мне потом отдашь, все равно идти извиняться. Жанна Бальзамова, хех!

– Ненавижу ханжество! – буркнул Эндерс. – У них шаг в сторону – кощунство. Веселое слово – святотатство.

– Старая нация держится за свои фетиши, как дряхлая бабка за платье из юности. У немцев не так?

– Пес их знает этих немцев! Я жил в Германии в русской среде. И то! При первых признаках совершеннолетия вернулся. Родители, конечно, в шок.

– А почему вернулся? Ты так и не рассказывал.

– Так до дому, батьку, до дому! – усмехнулся Сергей. – Есть такая легенда, что мамелюкскому султану Египта, бывшему рабу-кыпчкаку, который находился на пике богатства и могущества, принесли пучок сухого ковыля, и султан бросил царство, войско, гарем и рванул до дому в Половецкую степь. Вот и я… пока, правда, не доехал. Сейчас бабла поднакоплю, да на родину. Дом поставлю, женюсь на хохлушке.

– Никуда ты не поедешь.

– Я хотя бы об этом мечтаю! – возразил Сергей. – Степь сниться. А тут…

– Здесь далеко не степь. Здесь арктическая пустыня. Ничего, – сказал Боб, тряхнув головой. – Ничего, разберемся. Тебя куда подвезти?

– В Тургород. Не по пути? Тогда я сам. Пока.

– Пока, – они обменялись рукопожатием, Эндерс вышел, а Боб еще некоторое время смотрел через лобовое стекло на краешек неба, синеющего между серыми высотными домами.


Боб долго открывал входную дверь домой, проходя по гостиной…

…………….

… изучал в интернете славную биографию генерала Шустрова, когда на первом этаже раздался дробный звон, который бывает, когда лупят ложкой по кастрюле. И голос Артура, вопивший «сюда, сюда!».

Боб выскочил в коридорчик. С мансарды по винтовой лесенке скатилась испуганная Лора в розовой пижаме. Они устремились на первый этаж.

Посреди обеденной зоны стоял Артур, производивший дикий грохот, подкрепляемый собственным криком.

– Добрый вечер, мама с папой, – поприветствовал он ошеломленных родителей. – Сразу попрошу: без ругани!

– Арти, что случилось?! – озабоченная до нельзя выдохнула Лора.

– Присаживайтесь, – он сделал приглашающий жест к столу.


Посредине ярко освещенного стола развалилось большое блюдо, в котором, пересыпаясь и дымя, поблескивал морковно-слезящийся рис, рядом – три пиалы для чая.

– Я решил, что у нас сегодня семейный ужин. Это плов, – объяснил Артур вытянувшимся лицам с округлившимися глазами. – Пап, садись.

– Ну что ж, – Боб неловко занял место за столом. – А зачем такая… воздушная тревога?

Артур развел руками:

– Как иначе вас от компьютеров оторвать? Мам, – Лора присела с краю, готовая в любой миг вскочить.

– Ты снимать будешь? Я тогда бы переоделась и накрасилась. Некрасиво получится.

Артур поправил блюдо с пловом, стал разливать по пиалам чай.

– Не буду я ничего снимать. Просто предлагаю поесть. Данное кушанье приготовлено лично мной. Да как! По классическому узбекскому рецепту. Мало того! Приготовлено на живом огне в настоящем казане. Сюда я, правда, уже в пластике дотащил. Но…. Даже дымком тянет. Вы понюхайте!

– Похоже, – согласился Боб. – Тянет.

– А! Это конкурс какой-то, – высказала догадку Лора. – Конкурс, да?

Артур сел приподнял высоко пиалу, отхлебнул, поставил.


– Вы попробуйте, – попросил.

Лора все озиралась в поисках съемочной группы или иного подвоха. Боб тоже имел замороченный вид.


– Это вкусно, – уговаривал Артур.

– Я такое жирное вообще-то… – нерешительно сказала Лора. – Если только ложечку.

– В идеале плов едят руками. Но для дам можно сделать исключение, – Артур передал матери ложку.

Она черпнула несколько рисинок, отправила в рот, пожевала передними зубами.

– Очень вкусно. – согласилась. – Что дальше?

– Ничего. Посидим.

– А-а, – протянула Лора, многозначительно улыбнулась, якобы распознав всю фишку, и откинулась на спинку, скрестив руки на груди.

– Руками говоришь, – Боб с сомнением смотрел на гору риса. – Можно и руками. Ничего сложного. Руками.

– Смотри, пап. Вот так, – Артур показал. Боб неуклюже повторил, отправив в рот щепоть плова. – Как?

Боб, работая челюстями, мимикой показал, что ничего.

– Самое главное, что на огне, – отметил Артур. – Есть тут неподалеку одно безлюдное местечко, я вас туда обязательно свожу. Там можно огонь разводить, и никто ничего не скажет. Там на костре и приготовлен этот шедевр. Ну, для меня – шедевр. При том, что казан…. Это такой большой котелок, – объяснил в сторону матери.

– А его мыли? Котелок.

– Обязательно. А поскольку я профан в кулинарии, был у меня шеф-повар узбек Саша, но он не Саша понятно. Там имя – не выговоришь.

– С узбеком переписываешься? Это же в Азии, да?

– Ты, Ларис, отстала от жизни, – сказал Боб. – Тайный узбек всюду, он не только в Азии. – Он потянул еще одну горсть плова, рука сбилась с курса, жирный рис просыпался на грудь.

– Тут практика нужна.

– Практика чего? – раздраженно произнес Боб. – Практика есть руками?

Артур пожал плечами.

– Традиция такая.

Боб закипел необъяснимой злостью.

– А почему я должен следовать таким традициям?! Современные люди, и вдруг есть руками. Зачем? – Боб закатил глаза. – Есть прогресс нормальный, необратимый, а находятся кадры, которые хотят этот прогресс куда-то обратить. Навязать традиции, обряды. Для чего люди вообще с деревьев слезли? Ешь бананы – традиция. Но ведь слезли! И начали развиваться, в том числе в методах пожрать. Сначала плоскими камнями или ракушками черпали, потом догадались до деревянных ложек. Это же кто-то сидел! Он изобретал!! Чтобы взять это чертово полено, разрубить на четыре части, взять одну часть и вытесывать из нее ложку. Ночами сидел человек и вытесывал каменным скребком ложку. Годами ее доводили до оптимальной формы. Веками! Это подвижники были, они жизнь положили за ложки! Их жгли на кострах, они не бросили ложки! Все на алтарь будущих поколений, – Боб шлепал ладонью по столу. – А дальше искусство изобретателя дошло и до металлических ложек – алюминиевых и серебряных. И все для того, чтобы в двадцать первом веке образованный человек, кандидат наук ел руками. Так решил узбек Саша! Саша – авторитет, а отец им – фраер с косичками. Отец у них агрессор, милитарист, он желает в пепел обратить планету. А мирный узбек варит плов, и он, конечно, нам милее! Он нам ближе! По духу, по образу жизни, а где образ жизни немного отличается, так мы подстроимся! Мы возьмем те традиции и выбросим ложку. Нашу русскую деревянную ложку, расписанную под хохлому, мы бросим. А нам не надо! Зачем? Можно и руками. Зачем нам этот борщ, если есть плов? Плов всему голова! – Боб резко поднялся, двинув стол от себя. – Плов всему голова! А мы – нет, мы не нужны. Идите в жопу, поколение! У нас свои теперь забавы. А что? Была и Римская империя без римлян. Две! Две империи было без римлян, опыт есть! Россия без русских тоже неплохо. Только придется есть руками!!!

– Глуши уже истерику, – крикнул Артур.

– Арти, – позвала Лора, она беспокойно растирала руки от локтей до плеч.

– Артур Борисович я! Какие арти, – огрызнулся сын.

– О-о! – Боб вскинул руки. – Вспомнил, что Борисович! И на том спасибо сынок. От всей гнилой души спасибо, – Боб поклонился, стукнув лбом о стол. – А то все чурался. Все ему было неприятно. Куда вы мир ведете, плевался он. Сволочи вы! А мы нет. Я хороший. Я, мол, к этому всему отношения не имею, а деньги отцовы я возьму не побрезгую. Если ему платят за мерзкие дела, то меня это не касается. Нормально! Очень все правильно! А ты! Ты, сынок, выбрал себе стезю? Как ты будешь в этом мире пробиваться, расскажи. Кем ты станешь?


– Ветеринаром, – спокойно сказал Артур.

Спокойно сказал, как о само собой разумеющимся. И как-то сразу всем стало понятно, что это не оговорка «на отвали», а действительность, такой жизненный план у этого красивого юноши из лакированной семьи.

Лора продолжала растирать предплечья, а выдохшийся Боб присел, придвинул к себе стол и обессилено сложил на него руки.

– Арт… Артур, – жалко прошептала Лора. – Ты же еще подумаешь? – не дождавшись ответа, она вдруг схватила в кулачек риса со стола и размазала по губам.

Артур хладнокровно молчал.

– Понятно, – Боб врезался ногтями себе в щеку. – Это, действительно, стоящая профессия. Давно такое решение? – Артур покрутил кистью руки, что означало не так давно, но и не вчера. – Что ж. Ясно. А я дурак разные знакомства поддерживаю среди профессуры. Но раз не надо – проще, – Боб покашлял. – С другой стороны, ну а что? Это же благородно – лечить животных. Благородных животных можно лечить, – Боб обращался теперь к жене. – Это же тигры, львы, орлы…. Это и любопытно! А в мире людей что интересного? Гнилуха одна. А тут и перспективы могут быть блестящие. Я слышал, есть европейского уровня ветеринары, они только и переезжают из Лондона в Париж через Рим. Консультации дают за приличные деньги. Лекции читают в престижных университетах.

– Я тоже слышала, – расцвела Лора. – Это целая наука. И спокойней, чем эта биржевая суета: там купить, здесь продать, а клиент все равно не доволен…. Зверь и не предаст никогда, не то, что люди. Животные они надежные, искать их не надо, они тебе не будут сбрасывать – «я за рулем не могу говорить». Фауна – прекрасна, что говорить? Если этим глубоко заниматься, то это и не ветеринар….

– Зоология, да, – подсказал Боб. – Важнейшая часть биологии. А биология – дело престижное. Видел я в гостинице биологический симпозиум, так там и пресса, и журналисты, и телевидение. Ярко. Так что молодец, Артур. Куда будем поступать? Давай уже заранее прикидывать, биологический? Я справки наведу, найдем нужных людей. Какой ВУЗ?

Артур отпил остывшего чая, повозил пиалу по поверхности стола.

– Дело в том, что я поступать не слишком тороплюсь. После школы планирую поработать, жизнь посмотреть. А там, возможно, армия.


Боб ударил лбом в столешницу, потом судорожно хихикая начал биться в нее. Окончив представление, сказал сдавленным голосом:

– Ты меня сегодня доконать хочешь? До инфаркта довести?! Лор, поговори сама, я больше не могу, – встал, ушел, тотчас вернулся. – Какая армия, Артур. Да даже в мирное время это дело люмпенов, а сейчас тревожно.

– Не без твоих скромных заслуг, не так ли? – прищурился Артур.

– А я что? Я не военачальник. Ну, хорошо! Да в определенных настроениях я отчасти виноват. Но дело-то не в этом, – он положил Артуру руку на плечо. – Ты талантливый ребенок. То есть, талантливый человек. С твоей памятью, с твоей логикой можешь много достичь. Понимаешь, время такое, что нужно цепляться за каждую возможность, нужно карабкаться, опрокидывая всех, кто мешает. Надо грызть и выгрызать! Иначе никак. Жизнь такова, что не может человек себе позволить жить, как ему хочется!

– А почему, собственно?

– Потому. Это очевидно ясно. Каждый должен…

– Слово «должен» неразрывно со словом «обещал», в противном случае оно не имеет смысла, – Артур аккуратно снял с себя руку отца, поднялся. – Спасибо за теплый семейный ужин. Я к себе, – у лестницы он обернулся. – Плов не выбрасывайте. Он кому-нибудь будет нужнее.


Гора риса, пустые чашки – они не понадобились, растерянные родители. Боб с красным лицом ладошкой трет левый глаз, на щеке его следы ногтей. Это были настоящие эмоции, которых он не испытывал в постановочных скандалах на телешоу, и эти эмоции его опустошили. Лора в розовой пижаме смята и валяется в углу, как старый глянцевый журнал.

Боб берет ложку, садится на место Артура и ест плов, он ест как машина – не меняя позы, однотипными движениями. Рисинки раскатываются по столу, падают на пол, морковные лепестки отлетают в стену, прилипают к щекам. Боб запускает ложку в самую середину, разрывая, разрушая первозданное блюдо, обсасывает с наслаждением кусочки мяса, закидывает рис в рот, не донося ложки, а каждый четвертый черпачок он с шумом втягивает губами, и жует, жует, жует. Кадык гуляет как поршень, взгляд перед собой, раз – ложка ко рту, два – ложка в плов, оборот, и снова раз. Попадающиеся кости он складывает перед собой, мелкие косточки сплевывает, жир загустевает в уголках рта, а он все жует, жует.


5.


На следующий день оскалилась осень. Небо повернулось хмурой стороной, заросшей водянистой оболочкой, скользким студнем нависающей над землей, в которую влипли уже мертвые павшие листья. Серая сеть, казалось, наброшена на поселок, где по линиям электропередач постукивал неторопливый ветер.

В такую погоду выходить из дома не хочется, а надо ехать взятку давать.


Боб неохотно собирался. Позвонил жене.

«Доброе утро», – «Привет», – «Как дела», – «Нормально», – «А ты не знаешь где зонтик мой?», – «Нет».

Она имеет право на обиду, вчера он ей сказал о том, что негодная мать прозевала сына, иди, занимайся своими сделками-фьючерсами. Там, в виртуальном мире ты – бизнесвумен, а по жизни – курица курицей.


Боб спустился вниз, спугнув домохозяйку – курносую тетку поразительно широкобедрую, – главным условием сотрудничества с которой было не попадаться хозяевам на глаза.

– Извините, Борис Олегович, я уже ухожу.

– А вам не попадался черный зонтик, Олеся…м….

– Викторовна. Здесь в шкафу.

– Спасибо.


По всем жестам Боба, по всем позам видно, что ему ничего не хочется, и он оттягивает момент выхода из дома.

В столовой не осталось и следа от вчерашнего плова. Боб налил уже вторую с утра чашку кофе. Любимая кружка осталась стоять перед ноутбуком, куда один за другим летят сообщения. Боб их не видит.


Наверное, в это время на город Тургород надвигается энергичный вихрь в виде бригады Сереги Эндерса. Пройдет незначительный отрезок времени, и мысли тургородцев счастливо потекут в правильную сторону.

Может быть, сейчас генерал Шустров готовится к приему подношений, а капитан Петенев приник щекой к генеральскому лампасу в надежде, что ему под стол тоже перепадет случайная долька. Президент Америки, как следует, навредив России, пишет в твиттер по-английски, готовясь ко сну.

Криштиану Роналду зашнуровывает бутсы перед тренировкой и думает на португальском о том, какая сволочь этот Месси.

Вождь мирового пролетариата сквозь сомкнутые веки наблюдает из мавзолея развитие капитализма в России. Сверяет сегодняшний день со своей знаменитой книгой – сходится. Впору второй том сочинять.

Карл Маркс записал в дневнике: «Главный недостаток всего предшествующего материализма заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». Гениальный человек! Кто еще столь изощренно выразит простую мысль, что Феербах – чмо.

А Пушкин Александр Сергеевич получил очередную анонимку об измене жены. «Пишут, пишут», – ворчит Пушкин, сжигая письмо над канделябром – Изменяет и изменяет. От нее не убудет, как говорится. А мне надо «Онегин 2» срочно писать. Шутка ли, строчка по рублю». Покормил мопсов и давай пером скрипеть.

Лермонтов написал «На смерть поэта», думает: «Ну, щас как прославлюсь». А Пушкин-то жив-живёхонек. Лермонтов обиделся страшно и уехал на Кавказ, где вскоре виртуозно спился. Каждый понедельник приходит к сослуживцу:

«– Мартынов, братан. Грохни меня что ли.

–Ага, разбежался, – вежливо отвечает Мартынов.

– Дай тогда рупь на опохмел…»


А молодому графу Толстому пришла повестка из военкомата, явиться на оборону Севастополя. А оно мне надо? подумал Лев Николаевич. Я, думает, гений, я предвижу, что «Крымшаш». И свалил в Ясную поляну от армии косить.

Тютчев написал свое самое известное стихотворение: «Умом Россию понял я


своим аршином всё измерил Та-та тата, тата свинья, А я так ждал, надеялся и верил».  Его привлекли за оскорбление чувств верующих и реальный срок впаяли. Поехал на каторгу вместо Достоевского.

Достоевский обрадовался: неужели попёрло? пойду в рулетку сыграю. Сыграл- выиграл.

Девятнадцатый век… В стране готовятся отмечать семидесятипятилетие Великой Победы. Со всех деревень собирают полумертвых ветеранов Бородино и свозят в столицу. В скором времени каждый из них будет обеспечен личной коровой. Это закреплено в майских указах Государя-императора Александра Второго. Его, кстати, не убили. А дело было так.

Собрались народовольцы на хате у Верки Засулич и давай решать кто бомбу в царя кидать будет: «Давай ты», – «Нет, давай ты», – «А чё я?», – «А я чё?». Решили нанять киллера. А денег-то нет! Хотели у Достоевского занять, ему как раз попёрло, а тот только бородой отмахнулся. Отстаньте, говорит, со своей Россией. Бесы вы, говорит. Я про вас роман напишу на тыщу страниц, во век не отмоетесь, щас вот только разок на красное поставлю. Сыграл-выиграл.

Русско-турецкой войны так и не случилось. Турки на Балканах режут греков свирепо, а наш Горчаков взял, да и выразил обеспокоенность. Турки стали сербов резать, Горчаков выразил озабоченность. Турки уже сербов дорезали, за болгар принялись, тогда Горчаков хитро так прищурился, пальцами похрустел и на им! Ноту протеста! Пусть знают. Еще и экипаж свой развернул под Царским Селом. Самолетов тогда не было, как еще премьер-министрам разворачиваться?

  А вот Александр третий так и был алкаш-алкашом (тут ничего не изменилось). Бывало, бродит пьяный по дворцу и гундосит: – Дорогие россияне, понимаешь. Россияне, понимаешь. А Победоносцев ходит за ним, ходит и всё записывает. Царь говорит: «Ты что тут ходишь, записываешь, козья морда!». А Победоносцев мудро так ему: «Пригодится, Ваше Величество. Чует мое сердце, пригодится».

Графу Толстому Льву Николаичу было в ту пору уже двести пятьдесят лет, а он всё от армии косил в Ясной поляне, всех девок крепостных перепортил (крепостное право так и не отменили, потому что это есть наши исконные традиционные ценности. Сами крестьяне по всей стране митинговали в поддержку крепостного права). В общем, насчет девок граф был тот еще… Ему даже известный гламурный венеролог Чехов так и писал: «Вы, граф, не Лев. Вы конь какой-то». А поскольку Толстой – зеркало русской революции, то и революция не случилась. А началось всё с того, что приехал в Ясную поляну некий барон Эрнст. «Ваше сиятельство, -говорит, – тема есть. Бабло нормальное».

А они что придумали.

Сгоняют в поле крепостных, рассаживают их на лавки, так полукругом, а в центре всего безобразия стоит Толстой. И приглашают известного противника режима Плеханова и какого-нибудь сторонника, неважно какого, Витте например. Толстой говорит Плеханову, типа, ну рассказывайте. Тот, допустим, говорит: «Наша партия выступает за предоставление всем политических и гражданских свобод, избирательного права…». Тут Толстой делает знак, и все крепостные как заорут: «У-у-у! Фу-у!! Предатели!!! Пятая колонна». Потом Витте выступает: «Россия – Великая держава». Толстой опять знак делает, и зрители аплодируют и кричат: «Мо-ло-дец, мо-ло-дец!!». Поорут минут десять, только успокоятся, а Витте опять: «Россия – великая держава», и опять десять минут аплодисменты. Сергей Юльевич как котяра жмурится, в овациях купается, а Плеханов сидит оплеванный, приходится ему деньги платить за участие в дебатах, а то пошел бы он? Потом встает на трибуне Даниил Хармс говорит: «У меня вопрос к уважаемому эксперту».

–Да, пожалуйста, – говорит Боб.

– А может, хватит залипать? Пора на пробежку, погода прояснилась.


Боб трет глаза, оглядывается. Он сидит перед чашкой остывшего кофе.

Бодро вскочил, быстро переоделся, проворно двинул на пробежку.


Он шел скандинавской ходьбой, палые листья липли на палки, палки оставляли на земле следы в виде маленьких разрезов, которые на глазах медленно затягивались. Подходя к территории дурдома,..

………………………


… Лора сидит перед огромным монитором, на котором извиваются зеленые графики. Она поворачивается к Бобу, тот в один прыжок падает перед ней на одно колено, протягивает цветы.

– Лор, я вчера был груб, – целует ей руку. – Прости.

Поднимается, обнимает ее за талию, проводит губами по светлым волосам, целует в шею. Лора упирается ладонями в грудь Боба, но потом ее руки падают.

– Борис… – она приоткрывает рот. – Борь, подожди.

Он продолжает ее целовать, кулак с зажатыми цветами гуляет по ее спине. Целует в губы, астры падают на пол.


Ждем убойную эротику, запасаемся попкорном. Люди! В столь интимные моменты выключайте технику, закрывайте окна, прячьтесь под одеяло, и то не будет гарантии, что за вашими любовными играми не наблюдают скучающие у компа ребята, находящиеся в любой точке мира. Всегда есть вероятность, что ваш романтический секс зафиксирован, смонтирован в ролик, который под броским названием висит в Интернете. Оглашены альковные тайны, нет никаких секретов! Подлая прелесть современности.


Комната Лоры – ни намека на уют. Не комната – пространство. Пусто, запущено, скошенные мансардные потолки, полумрак. Лишь рабочее место – стол уголком, два монитора – представляет собой нечто живое.

Боб, переступая, влечет Ларису к низкой двуспальной кровати, закинутой бордовым ворсистым пледом.

– Подожди, Бо-ря, – она освобождается. – Я сейчас.

Лора скрывается за дверью туалета, Боб стоит посреди обширного помещения, которое более всего похоже на офис убыточной торговой фирмы. Он подбирает с пола цветы, кладет на стол, потом переложил их на подоконник.

У окна стоит раскладная сушилка, на которой развешены шмотки. Боб потрогал, рассмотрел одну кофточку, еще что-то, многие вещи он видит впервые. Уперся рукой в стену, голову склонил.


– Ларис, ты извини, пожалуйста! Срочно надо уехать. Только что позвонили, – врет Боб жене, когда та вернулась. – Очень срочно! Извини еще раз за вчера и за сегодня.

Боб сбегает, осторожно закрыв дверь за собой. Лора садится за стол, окольцовывает голову тяжелыми наушниками. Астры лежат у окна.


Наблюдаем. Гаражные ворота бесшумно поднялись. Боб сидит за рулем, читает в телефоне сообщение с анонимного номера. «Генерал сегодня будет арестован, ехать к нему нельзя».


Мое сообщение, это я так играю с объектом. Что он сделает?

А ведь, пожалуй, верит. Может и сомневается, но выезжать, явно не спешит. Размышляет. Вчера доброжелатель уведомил о слежке, сегодня опять предупреждает, есть о чем подумать. Тем более, сегодня аресты генералов – дело заурядное. У них проводят обыски, их судят, все это публика видит. Им выносят приговоры, публика рада. Но никто не видел приговоренных за решеткой. Коррупционеры отбывают срок, освобождаются отдохнувшие, загорелые. С новыми зубами, пересаженными волосами и никто не похудел. Ни разу не подозрительно.


Боб не двигается с места. Это понятно. Если генерал под колпаком, есть возможность загреметь вместе с ним – дача взятки тоже наказуема.

Поможем развеять сомнения. Лови сообщение с номера сына: «Я после школы сейчас в зоопарке».

Что ты будешь делать? Вернешься к жене? Пойдешь в зоопарк мириться с сыном или помчишься в город по делам?

Боб прочитал, вылез из машины. Молодец. Глядишь, и сохраним это подобие семьи.


Есть в поселке неухоженный парк – крошка дорожек между скрипучими деревьями, остов карусели, россыпь окурков у разбитых скамеек, пустой постамент. Жилая зона методично выедает территорию парка, границы сужаются, дома вырастают со всех сторон. Но как бы ни хотелось местной администрации распродать землю, зеленая зона в населенном пункте обязана присутствовать, хоть и в усеченном размере.

Несколько лет назад один не связанный с криминальным миром предприниматель арендовал часть парка для убыточной затеи – зоопарка. И получилось на первых порах. За небольшую с сущности плату посетители могли посмотреть на разных животных от морских свинок до амурского тигра. Зоопарк стал излюбленным развлечением для детей поселка, посетителей хватало. Следом расшевелился и весь парк: обновились лавочки, окультурились газоны, появились продавцы мороженого и сладкой ваты.

Владелец зоопарка смотрел и радовался, говорил, что скоро привезет слона. Его посадили, конечно. Не слона – бизнесмена. Нельзя же было допустить, чтобы несвязанный с криминальным миром бизнесмен спустил часть своих денег на мартышек и волков.

Теперь зоопарк захирел, из персонала остался один сторож, он же уборщик, он же И. О. директора. Редких дорогих животных разобрали другие зоопарки, но остались не столь замечательные, неприметные зверьки, оказавшиеся никому не нужными. По ночам в парке слышалось жалобное кряхтение и глухое грустное уханье, создающие вкупе с лунным светом достоверную атмосферу дикого леса.


Боб перешагнул трос, на котором болталась грязная табличка с надписью «закрыто», сморщил нос от характерного запаха, пошел по дорожке среди полураздетых тополей и елей в строгих мундирах. Целый ряд пустых клеток, только в последней шевелит ушами седой кролик. Далее вольер, в котором жмутся друг к другу обычные кучерявые овцы. Чуть поодаль давят решетку каторжные плечи бурого медведя, рядом снаружи в траве свернулась змеей стая свободных собак, не обративших на Боба внимания. И опять пустые клетки.

Боб повернул к поляне, на которой сразу заметил стоящего Артура в его яркой красно-синей одежде. Кроме него здесь сидел на раскладном брезентовом стуле парень в камуфляже лет двадцати пяти, пересыпающий длинной палкой холодную золу в глубоком костровище. Еще пожилой потрёпанный азиат, сидевший на чурбачке. Артур что-то говорил, азиат с ним не соглашался, крутил головой. Парень первым увидел приближающегося Боба, сделал знак рукой.

– Добрый день, – поздоровался Боб.

Артур насторожился, азиат кивнул, парень бросил равнодушное «здрась».


Тут Боб выбрал, наверное, единственно верную линию поведения.

– Саша, правильно? – обратился он к азиату. – Пришел поблагодарить за вчерашний плов. Артур угощал. Это, честно говорю, фантастика. Спасибо! Счел своим долгом выразить признательность.

Саша заулыбался, поднялся с чурки.

– Та он сам, все сам, – протянул Бобу руку. – Так чуть подсхказал, чуть помогх.

– Папа мой, Борис Олегович, – представил Артур. – А это Егор.

Парень бросил Бобу свою руку по широкой амплитуде, сказав: «Егор».

– Пап, ты как здесь?

– Ну-у… я же говорю, поблагодарить. Познакомиться.

Егор протянул Бобу свой раскладной стул, и тому ничего не оставалось, как присесть. Если кого и напрягало присутствие Боб, то только Артура, а другие двое ничуть не впечатлились, не просили автографы или совместного фото и пустили к своему очагу, как пустили бы любого другого. Егор с пыльным лицом своими бесшумными кошачьими повадками производил впечатление лихого охотника на отдыхе, Саша напоминал спившегося Будду.

– Смотрю, у вас тут и медведь есть, – сказал Боб глупую формальность. – И даже баран смотрю есть. Наверное, непросто их прокормить теперь? – обратился он к Саше.

– А мы им говорим, что они великие, – сыронизировал Артур.

Егор хмыкнул, Саша укоризненно почмокал и ответил, обращаясь к Бобу.

– Когда хозяина закрыли – совсем беда. Если б не ребята, не знаю, чтоб я делал. Однако открыл клетки, отпустил бы зверей.

– Давай еще по закону жанра скажи, что нельзя выпускать, их воля убьет, – сказал Артур.

– А пойдем, Артурка, за водой сходим, – позвал Егор. – Чайку подмутим.

– Если для меня, то спасибо, я уже ухожу, – заворочался Боб.

– Посиди, пап. Я тебе свою кружку дам.


Они ушли, шурша листвой, Боб остался наедине с узбеком.

– Тихо у вас, – опять сказал банальность Боб. – Хорошо. Парк. Осень.

– Если не хочешь говорить – молчи, – предложил Саша. – Хочешь спросить про сына – спроси.

– Ну, хочу. Чем вы тут занимаетесь? Ухаживаете за оставшимися животными, я так понимаю. И Артур с вами.

Узбек помолчал с минуту, а когда заговорил, он тщательно подбирал слова.

– Артур пришел, предложил помочь. Зачем? В его возрасте своя мудрость. Через него еще несколько ребят, как раньше говорили, шефство взяли. Но Артур – он другой. Мы – обычные, как в пустыне эгоизма. Мы зверей жалеем, но не так, а ему – совсем. Фауна, да? Правильно. Артур может пойти в Африке ходить, в океан с акулами нырять, фауна его не обидит. Я не знаю, как это получается. Сова. Был у нас. Чтобы с человеком дружил сова, я такого не видел. Мы немного суетимся здесь, как раньше говорили, на общественных началах. А кто? Несколько школьников – дети, я приезжий, чурка, как раньше говорили. Егор – приезжий, еще вчера тайга. Но мы не так, все равно на расстоянии. Артуру – важнее всех. Позиция, да? Это надо быть отбитым бунтарем, чтобы в наше время птичку пожалеть.


Узбек, кряхтя, пересел к косторовищу и принялся сооружать в нем из щепок маленький шалаш. Старый камуфляж, смуглое лицо, из-под шапочки струится седина. Чистые руки. Он работает в зверинце – это грязная работа, а руки, как у пианиста. Боб тоже подошел к очагу, одёрнув брюки, присел на корточки, подбросил в золу несколько веточек.

– А сам ты, Саша, тоже любишь зверей, правда?

Узбек чиркнул спичкой, осторожно дунул на угли, подняв чешуйчатый туман золы, затрепыхался огневеющий колосок.


– Сейчас. Сейчас – да. Раньше -нет. У меня там история. Своя. – Саша подкладывал огоньку новые щепки. – Я тогда еще гражданство не получил, «гастером» был. Строили. Отделка. Бригадой работали у Дерюгина, которого убили. Нас что-то там больше десяти человек и собака Тапка. Откуда взялась? Прибилась. Все бегала по между ногами. Так и кто бывает, пнет. Я тоже бывает. Но и едой делились с Тапкой. Какая там у нас таких еда? Ты бы не стал. Спали мы там же в доме, а Тапка снаружи. Охраняет. Что-то два месяца уже работали. Там надо дом и еще дом здесь же. Для гостей. От Дерюгина человек приезжает – матерится. С деньгами тоже непонятно. Работаем себе. Деваться некуда. Стоял на участке ЗИЛ, груженный гравием. Этот от Дерюгина орет – разгружай. Напугал! Это же самосвал. Рычаг, шшых. Разгрузил. Куда ты, ругается он, к самой стене. Какая разница? Потом этот гравий тачкой возили. Иногда ведрами. А когда кучу разобрали… – Саша вздохнул. – Там и лежала наша Тапка. Вот так на боку и к животу четыре щенка. Черненьких. Еще пятый щенок в стороне, его не сразу убило, он еще ползал, видно, под гравием. Пока не задохнулся. И тут мне сделалось так хуево, так хуево…


Огонь в костре уж окреп, и Саша пересел подальше, достал из мятой пачки кривую сигарету.

В это время вернулись Артур и Егор. Ловко наладили над огнем треногу, подвесили на нее котелок.

Егор со словами: «Ну, в ожидании чая» вручил Бобу белый пластиковый стакан, вынул из-за пазухи плоскую бутылку с дешевым коньяком.

Одному богу ведомо, каких усилий стоило Бобу согласиться на этот фуршет. Он! Политолог из телевизора, запросто общающийся с влиятельными сильными фигурами, должностными лицами и хозяевами должностных лиц! А тут какие-то невнятные бродяги, убирающие дерьмо за медведем. Но… сын его с ними. Вот какая штука.

Они с Егором выпили, заели шоколадкой. Потом еще.


Артур спрашивал отца: «Так как ты меня нашел?».

Боб говорил: «Ты же мне сам написал».


Егор травил бесконечную охотничью байку, по числу участников мало уступающую «Играм Вестеросса». Узбек курил одну за другой.


Артур сказал, что ничего не писал, Боб порылся в телефоне, не нашел.

Странно?


Разлили чай по кружкам. Идиллия.

– Артур, ты бы так и сказал, чем занимаешься, – добродушно говорил Боб. – Я же не против. Хорошо тут у вас. Возьмете меня к себе в зоопарк? Я, глядишь, пригожусь. Мы в ответе за тех, кого приручили. Как там?

– Отрывок из, – сказал Артур. – Узнать можно только те вещи, которые приручишь. У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня! М-мм. Это лис говорит, а дальше Маленький принц. А что для этого надо делать? Надо запастись терпеньем, ответил Лис. Сперва сядь вон там, на траву, я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе… Назавтра Маленький принц вновь пришел на то же место. Лучше приходи всегда в один и тот же час, попросил Лис. Вот, например, если ты будешь приходить в четыре часа, я уже с трех часов почувствую себя счастливым. И чем ближе к назначенному часу, тем счастливее. В четыре часа я уже начну волноваться и тревожиться. Я узнаю цену счастью… Так Маленький принц приручил Лиса.

– Как, а?! – с гордостью за сына воскликнул Боб.

– Да мы знаем, – сказал узбек.

– Борис Олегович, еслиф мы уже с вами познакомились, у меня была бы к вам одна очень личная просьба, – Егор разлил остатки коньяка.

– Пожалуйста. В пределах разумного. Сам понимаешь, ты для меня герой пока загадочный.

– Ну да. Персонаж не раскрытый, мотивация не ясна. Сюжет не выстроен, мир не прописан.

– Конфликта характеров у нас нет, так что валяй. Ты наедине хотел поговорить?

– Ну да. Да нет. Не обязательно, – Егор мялся. Ему на помощь пришел Артур:

– У Егора есть рассказ, он хочет его опубликовать.

– Не у меня, моего друга рассказ, – затараторил Егор, сделавшись несколько комнатным. – Нам важно, чтоб прозвучал…. То есть, ни о каком тщеславии или деньгах…. Еще бы лучше, чтоб от известного имени этот рассказ прошел.

– Интернет, – предположил Боб.

Егор вздохнул, Артур взглянул на Боба, как на слабоумного, притом не первый раз.

– Папа, помоги, пожалуйста, Егору. Это действительно важно.

Боб выудил из кармана визитную карточку, протянул ее Егору.

– Телефон, здесь рабочая, внизу личная почта, на нее присылай, посмотрим, что можно сделать. Если тема актуальная, если проза небездарная, отчего ж не напечатать. Есть у нас свои люди. Можем и раскрутить тебя как писателя… друга твоего. Кое-что можем в этой жизни.


Боб вскоре попрощался, Артур обещал быть позднее. О сообщении, пришедшем Бобу на телефон, более не вспоминали.

Саша предложил Бобу заходить в любое время запросто. Егор вызвался проводить Боба через парк и до переулка, а то «трутся тут какие-то… хер их знает». При этом выйдя за ворота, Егор, торопливо попрощался и трусцой направился к супермаркету.


Боб пришел домой и сразу поднялся в комнату супруги.

Запасаемся попкорном?


По истечении двух часов должен заметить, что там и смотреть было не на что. Ролик сохраняю в папку «Чепуха».

А Боб среди ночи позорно прокрался к себе.


6.


Утром Бобу пришлось выдавливать из себя в Сеть текст по поводу смертипрославленного человека, обойденного вниманием Википедии.

Боб был в затруднении, хорошо, что уже начали скорбеть другие.


Интернет:

– Оглушающий ужас мы сегодня испытали, когда пришла новость о том, что скончался корифей московской и российской журналистики Борис Абрамович Кандалупский. Ему было сто четыре года. Мы с коллегами просто впали в ступор от неожиданности.

– Мэтр, просто мэтр! Бесконечно жаль. Такая потеря!

– С ощущением пронзающего шока от невосполнимой утраты мы скорбим по этому величайшему человеку и журналисту. Он начинал еще в «Московских ведомостях», был лично знаком с Булгаковым. А умер в бедности и в старости.

– Зубр, просто зубр. Человек с большой буквы. Что теперь будет?


На основании информации из Сети Боб быстренько набросал свой слезный пост, не мог же он промолчать, не принято.


Публичное выражение скорби! Это становится отдельным жанром, ожидаем – скоро будут проводиться конкурсы некрологов. Некролог станет главным направлением литературы, уйдут на задний план романы и повести, рассказы и пьесы, останется искусство скорбеть. Все медийные лица нетерпеливо ждут, когда же стихийное бедствие унесет жизни тысяч человек, ну хотя бы сотни, ну пожалуйста, пожар, катастрофа. Нет? Пусть хотя бы скончается мало-мальски известный человек. Мы готовы выразить весь свой траурный восторг перед этой невосполнимой потерей. Слово «скорбь» когда-то имело смысл переживания от утраты, скорбь замешана на жалости и саможалости. «На кого ж ты нас покинул!», – воют бабы над гробами, это скорбь. А стандартные посты в соцсетях, бездушные колонки в газетах, показные стенания в телеэфире – ужас, пошлость и позор.


Так или иначе, Боб погоревал виртуально по неизвестному Б.А. Кандалупскому, после чего напихал конфет в боковой карман спортивной кофты, на кухне взял в холодильнике крепкое зеленое яблоко и апельсин, вышел на пробежку, растерев подошвой по крыльцу нанесенную листву.


В сквере интерната знакомый пациент меланхолично скреб граблями по земле…

………………….


…в коридорах телецентра Боб кивал нередким знакомым, с кем-то перебрасывался парой слов и шел дальше важный как петух (в птичьем смысле этого слова).

Вдруг на полном ходу он смущенно зажался и сквозанул в боковой коридор, где споткнулся о щелочную улыбку Журналиста.

– Привет. Ты от кого бежишь?

– Там, – Боб показал назад. – Не хочу встречаться.

Журналист выглянул в боковой коридор. Причиной испуга Боба оказался высокий седой старик в красном шейном платке с тростью в руке.

– Что за английский баронет? – спросил Журналист.

– Профессор мой, Грач Михаил Михайлович. Глянь, ушел? Обещал мне при встрече костылем голову проломить, – пожаловался Боб.

– Хорош профессор! – одобрил Журналист. – Уходит. Так что он тебе обещал? – спросил Журналист, когда они вместе пошли по освободившемуся коридору.

– Посиделки наши не одобряет. Интеллигент…. Так и что у нас сегодня в плане лож-жжь или чуш-щшь?

– Сегодня – бомба, – с сарказмом сказал Журналист. – Некий престарелый фермер в захолустье Эльзаса написал в блоге текст, в котором оскорбил необъятную. Будем разбирать.

– Мельчаем, – заметил Боб.

– Как говорит мой тесть, если в телевизоре болтают о пустяках, это хорошо. А уж если днем – о войне и ракетах, а вечером объявился любовник Ярмольника, тогда – кранты! Большая гадость произошла, и скорее всего, очередной миллиард сперли.

– Тесть – мудр.

– А то! – засмеялся Журналист. – Бывший партработник с великим опытом по засиранию людям мозгов. Рассказывает: надо дать советскому нашему быдлу политинформацию. Приехал на завод, читаю рабочим марксизм-ленинизм и противостояние с Западом. Час, другой, актовый зал уже в трансе. И на третий час декламации марксизма сам начинаешь в это верить!

– Наш человек!

– Ну да. Я сегодня, между прочим, буду изгоем. Так что разрешаю меня даже пропнуть. По старой дружбе.

– Приплатят? – с интересом осведомился Боб.

– Нет. Я по идейным. Перехожу на либеральный ресурс. Бабки те же, а работы меньше в разы.


В гримерке к Бобу подошел политик и писатель (сейчас все писатели – киноцитата), а также философ Николай Тазиков

– Борис Олегыч, дай совет! Заканчиваю книгу, а не могу понять про что. Как лучше: англосаксы убрали Берию, на которого была вся надежда, или же Маленков – герой, а Хрущов – предатель. Как считаешь?

– Насколько я понимаю в литературе, – сказал Боб. – Можно хоть анекдоты писать, хоть автобиографию, лишь бы в названии было имя Сталина. Секретная трубка Сталина, например. Стоп! А как ты вообще книгу написал без главной темы.

– Да я пока пятьсот страниц только про англосаксов…


По гримерке блуждал насупленный Дровосек.

– Кто-нибудь читал эту самую статью?

Кто-то пожал плечами, кто-то развел руками, кто-то не обратил внимания, только Скептик вяло поднял руку:

– Ну я.

– Так! И что там?

– Называние «Существует ли Россия?».

– ??

– А дальше я не читал.


Что-то твердое опустилось Бобу на плечо, он обернулся. Трость профессора Грача.

– Здравствуйте, Михал Михалыч, – лепетнул Боб.

– Рассказывайте, Борис, – профессор убрал трость. – Что? Как? Куда идти, где пудриться?

– Вы на эфир? – удивился Боб.

– После всего этого давайте с вами сядем, поговорим, – предложил профессор и, не дождавшись ответа, отошел.


Девушка-ассистент пихала Еноту сложенный листик розовой бумаги.

– Вы перед выступлением скажете: как поет рэпер Оксимирон и эти строчки.

– Несерьезно это, – отказывался Енот.

– Даже наши знатоки из «Что? Где? Когда?» так делают, – успокоила его девушка. – Как поет Оксимирон и эти слова запомните, пожалуйста.

– Он не поет, насколько мне известно. Он читает рэп. Ах! Настоящий рэп можно слушать только в Штатах…


И снова студия, те же знакомые люди, все те же портреты на фоне.

Для начала, как водится, почтили память Кандалупского.


– А я ведь знал Бориса Абрамовича, – скорбно делал бровки домиком писатель Тазиков. – Это было в конце восьмидесятых. Я тогда задумал свой первый знаменитый роман об Афганистане и англосаксах. И в редакции газеты «Морские выси» встретил Бориса Абрамовича. Я спросил его: «Борис Абрамович! Пишу бестселлер на афганскую тему, но сомневаюсь, стоит ли?». И тогда он молча посмотрел на меня и ничего не сказал, но во взгляде его ясно читалось: «Пиши, Николай! Если дан тебе такой талант – пиши. И ничего не бойся». Падет империя, как будто бы говорил мне он, но воспрянет и воссияет в своем величественном блеске, а для этого нам и нужна она – единственная правда. И ушел тогда Борис Абрамович, а я еще более утвердился в своих намерениях. Великий человек… в коричневом пиджаке… пьяненький…


– Спасибо! А сегодня, – объявил ведущий. – смотрите вечернее шоу, в котором примет участие внебрачный праправнук Бориса Кандалупского! Не пропустите! Только на нашем канале!..


– Кто такой этот Кандалупский? – шепотом спросил Боб у сидящего рядом Скептика.


– Не знаю, но я сегодня в Фейсбуке столько слез по нему пролил, что он мне теперь как родной…


– … внимание на экран, – объявил ведущий.


– Очередной всплеск русофобии в Евросоюзе, так можно охарактеризовать выход в свет гнусного пасквиля с иезуитским заголовком «Существует ли Россия?» – читал монотонный женский голос на фоне карты Европы, снимков Эйфелевой башни, круассанов и концлагерей времен второй мировой.


– А ведь журналюги тоже эту статью не читали, – наклонился к Бобу Скептик, – Обрати внимание – одни лозунги, а по содержанию – ноль.


Бессодержательный сюжет закончился, ведущий предоставил слово экспертам.


– А я уже ничему не удивляюсь. – начал Боб. – Все в порядке вещей. Могу сказать одно, – Тут он быстро воспроизвел все то, что только что услышал с экрана.


– Это унизительно! Это уже переходит все рамки, – рубанул Скептик и воспроизвел слова с экрана в обратном порядке.


– А я ведь думаю – это не просто статья в Евросоюзе вышла, – вкрадчиво проскрипел Дровосек. – Это однозначная подготовка к покушению на целостность Российской Федерации, а может даже на политический режим Российской Федерации. Смотрите, звенья одной цепи: вчера эта статья, четыре дня назад – тоже статья и на той неделе встреча бизнесменов в Лондоне!

– Да-а! – ошеломленно протянул ведущий. – А я, признаться, не сопоставил.

– Во-о! – обрадовался Дровосек. – Поэтому! Нельзя уже это оставлять без внимания! Необходимо срочно что-то делать с этой русофобией…. Хотя тут уже ничего не сделаешь!

– А давайте Варшаву разбомбим, – крикнул Журналист. – И поляки нас полюбят!

– А давайте! – задорно поддержал ведущий. – А вы что скажете?

– Что я скажу? Русофобия нагнетается с гнетущей силой, – Тазиков еще не отошел от скорби. – Но, действительно, это не ново. За всю тысячелетнюю историю России Запад всегда строил планы ее захватить, разделить и ограбить. Это генетическая русофобия! И теперь она на новом витке! А фальсификация истории приняла просто невиданный размах…

– А вы… – забрал слово ведущий, – Историк, профессор Грач, друзья! (жидкие аплодисменты) Михаил Михайлович, вы согласны?

– Ни с единым словом, – сказал профессор. Зал насторожился.

– Даже с фактами фальсификации истории?

– Единственная фальсификация истории – это ее замалчивание. Все остальное – интерпретации. Более того, существуют только интерпретации. Только.

– Интересно, – согласился ведущий и передал слово Кротикову.

– Мы должны реагировать! Почему молчит наша дипломатия? А фальсификация истории есть! Она на Западе происходит! Где заявления нашего МИДа?!

– А в самом деле почему молчит наша дипломатия? – модерировал ведущий. – Вы что думаете? – обратился он к Журналисту.

– Все что я думаю о нашей дипломатии – это как в старом анекдоте: «Боже мой! Как перед доном Педро неудобно».


Ведущий сокрушенно покачал головой и передал слово Сенатору.

– Вся русофобия – это предсмертные судороги Европы! Кончилась Европа! Посмотрите, какая там бездуховность! Какой разврат! Однополые браки, феминизм, демократия, сатанисты меняют пол! У нас тут есть сторонники западного пути. Так вот, никогда! Россия этого не примет, у нас это не пройдет. А Запад сдохнет! И Россия никогда, испокон веков этих западных ценностей не брала и не возьмет! А Европе – конец! А у нас такого не будет!


Интернет- ссылка:

У нас такого не будет.

«Истинно говорю, царя подменили! – шептал ночью жене стрелец Федька Топотков. – Аглицкие бароны свово послали барона заместо царя православного. Ты подумай, бороду бреет и бояр заставляет. Одюваются аки бабы в чулки и парики! Аще дым пускает со рта, как змий! Табак называется… Велено всем яво курить. Ништо! Устоит святая Русь! У нас тако не пройдет, табак ихний!


***

На вечере у баронессы Ругер престарелый граф Шереметьев тряс бумажкой и возмущенно возглашал:

– Объясните мне, господа! Что это? Написано сто рублей!!! Это?!! сто рублей!? нет, увольте! я этого не понимаю. Бумажные деньги. Я господа, полагаю, эти бумажные деньги придуманы шведскими магнатами и – уж не знаю какими способами – введены в России. В России! Тут может быть только одна цель! Этим путем шведские круги желают подорвать богатство России. Ослабить, а потом отнять земли, завоеванные Великим Петром! Бумажные деньги – никогда такого не будет в России!


***


На балу по случаю Нового 1810 года за партией в белот князь Куракин рассказывал присутствующим:


-Да будет вам известно, господа, уже с завтрашнего дня начинает действовать законосовещательный совет. Да-с. Под председательством графа Сперанского. Угадайте, кто подал идею сего Совета. Да-с, он. Сперанский. А вы знаете, что в проекте этого выскочки введение Конституции? Представляете? Полное разрушение скреп нашей самодержавной империи. Сперанский, однако ж, якобинец. Да-с, сначала удар по скрепам, по традициям, конституции вводят, а потом глядишь уже и царю голову вжжик, как во Франции. Именно из Франции тянется след деятельности Михал Михалыча. Цель – ослабить Российскую империю… Но я думаю, господа, никогда мы этих европейских конституций не примем. Россия не такая.


***

– Да ребята! Видали мы Париж! Проехались. Нагнули Наполеонтия, – рассказывал есаул Шалгин вернувшийся в свою деревню на Дону. – Ну что сказать… Красиво в Европе! Улочки, замки разные, девки. Девки больно худые, а так, конечно. Во! Самое смешное, они там замуж выходят, а без попов! Да я точно знаю! Парень с девкой сговорятся и идут себе в… в ре… в ратушу. Там их и женит этот… бер… бром… бургомистра. И бургомистра поженил и все идите, живите. Так что помрут они там все. Так жениться, без церквы – детей не будет, а там все и помрут. У нас бы на Руси такое не прошло.



***


На следующий день после празднования 300-летия дома Романовых Гришка Распутин говорил царице:

– Энто я, мама, не разумею. Что за трахтор? Энто в ихних европах удумали и нам суют. В ихних европах, знамо, анчихристово царство. Да рази нашему мужику нужон энтот трахтор? А хто ево знаит, куды он поедет… А можа прямо на дворец, штоб папу жизни лишить. А с им и Рассею-матушку. Они ж тока супротив Рассеи. И трахтор тоже. Видал я – жуть! Грохот, дымища… Будто анчихрист сам едет. Нет уж, нам здеся энтот трахтор не нужон! И, мама, я те прямо скажу – трахтор не дает навозу…».


И так всегда. У нас этого не будет, не будет. Не будет! А потом…


Сатирик Задорнов в восьмидесятых ездил в Америку, а по приезду рассказывал про изобилие продуктов в американских супермаркетах. Но более его поразили улыбающиеся вежливые кассирши. Изобилие продуктов еще достижимо – говорил сатирик, – но вот улыбающаяся продавщица в России, это невозможно! Не та культура, не тот менталитет.

А ты гляди! Научились.


Можно почитать материалы съездов КПСС, как они там глумятся над тем фактом, что капиталистические фирмы на Западе переводят зарплату работников прямо на банковский счет. Эта буржуазная уловка разоблачается как ужесточение эксплуатации трудящегося люда, как нечто из ряда вон! Делегаты съездов КПСС уверенны, что рабочий класс раскусит вскоре эту аферу и… Теперь и у нас у всех банковские карты. А банкирами стали те самые делегаты КПСС и их дети.


Вопрос: а что такого появилось на Западе, что Россия бы не переняла, хотя и с некоторым опозданием? Манчестер Юнайтед не предлагать.

***


– … между востоком и западом? – переспросил профессор Грач, насмешливо глядя на ведущего. – Это просто шарада тщедушной русской философии девятнадцатого века. Если символически рассматривать, то исторический выбор России с момента ее зачатия – выбор между Мамаем и Тохтамышем… А не буду расшифровывать. Пусть зритель сам поразмышляет, если захочет… Формационный подход к изучению истории мы отодвинули, цивилизационный подход тоже достаточно необъективен…. Да все же учились в школе! Вспомните. Весь исторический процесс представлен как последовательность правителей. Такая методика хороша в монархическом обществе…. Чересчур централизованно, все знают, чем Анна Иоанновна с Бироном занимались в столице, а, например, то, что Оренбург был основан в это время, Челябинск, где-то голод, где-то мор. Мы не распространяем исторический процесс на всю территорию, отказываем в этом академически, хотя история России и есть, по сути, история непрерывного территориального устройства, и история перманентно меняющейся этнической системы… Кто спорит?.. Конечно, столица важнее, но тогда скажите, почему мы не уделяем внимания столицам татарских ханов? Для четырнадцатого века это было… Да перестаньте кричать! Всем ясно, что такие народы как русские, башкиры, якуты и многие другие впервые соединились в Монгольской империи. Правда, русского народа в современном понимании тогда еще не было… Ничего обидного…. На территории нынешней Российской Федерации первичная государственность появилось задолго до славян и варягов. При том без участия упомянутых славян и варягов… Я не говорю «государство»! В этом и есть ошибка. Мы пытаемся применять современный понятийный аппарат к общественным отношениям многовековой давности…. А нации – мой студент сказал хорошо – нации придумал Робеспьер в интересах революции. Антинаучно применять термин нация к средневековью. Это как раз пример того, как применяются современные понятия к историческому процессу. А это не дает объективной картины, а дает интерпретацию. К тому же побуждения и логика, которые историческая наука приписывает средневековым царям, вождям, королям – современные и притянуты за уши. Нам не понять мотивации человека религиозного сознания… У нас? Религия может и есть, а религиозного сознания нет. Массового точно нет. Вы рассматриваете свои поступки с точки зрения ответственности за них на Страшном суде? Я думаю, нет. А если завтра руководитель выступит и скажет, что ему явился Николай Угодник и повелел… я не знаю… город сжечь, что все зааплодируют и начнут поджигать? Поэтому он и не скажет никогда такого…


– А че это не скажет?! – заверещал вдруг Журналист. – Он может! Человек в пеликана нарядился и по-ле-тел!..

Ведущий изловчился и схватил Журналиста за шиворот, зал загудел, режиссер подавал команды жестами. Журналист отпихнул ведущего и отвесил леща ближайшему зрителю-статисту. Подскочили два дюжих хлопца из службы охраны и принялись скручивать Журналиста, который извивался в экстазе и исступленно выкрикивал «Слава героям» так, будто именно для этого сладкого момента ему приходилось пять лет изображать истеричную преданность и безусловную лояльность, но теперь маски сброшены, и он наслаждается своей подлинностью.

Полковник незаметно встал со своего места и, не отводя глаз от телефона в руке, аккуратно наступил Журналисту на яйца.


– Говорят, к вам проверка на фирму нагрянула, – сказал Скептик. – Помощь не нужна? Совет? Злорадство?

– Я разобрался, – зевнул Боб. – Но все равно, спасибо.


Журналиста удалили из студии, ведущий неубедительно извинился, профессор продолжил речь.

– Что касается статьи, вернее ее названия «Существует ли Россия?», то, как я понял, автор задает этот вопрос с некой горечью, но не как упрек или пощечину, и уж тем более нет тут никакой фобии. Автор статьи – пожилой уже человек. В молодости он тесно общался с представителями русской эмиграции первой волны и был очарован этой Россией, которую они вывезли и сохранили на чужбине, то есть речь, конечно, о культуре. Когда русская эмиграция в меру своих скромных сил воссоздала во Франции своеобразную атмосферу, где чай с вареньем, палисадник, чтение вслух, разговоры о величайшем, и многое другое, чему не дашь определение, потому как это будет внешне обыденный атрибут сам по себе не имеющий смысла, но за которым человеку посвященному виден родной и трогательный смысл. Эти эмигрантские островки по всему миру – а не архипелаг Гулаг – и есть настоящая Россия известная по Толстому и Чехову, многим другим, Бунину и Куприну. Именно об этой России вопрос и однозначный ответ – та Россия более не существует, островки запустились, обезлюдели, погибли. Вот и все. Автор пишет, что вновь возникшая Россия к той России, которая ему нравилась, не имеет отношения. Абсолютная банальность, тут обсуждать нечего.

– Это кто вновь возникшая?! – заорали в голос Сенатор с Дровосеком. – Россия тысячу лет! Да кто он такой?! Мы эту Францию спасли?!

– Ну, конечно, – развеселился профессор. – Да, Россия была в составе Советского Союза, но отождествлять Россию и СССР…. Хорошо, пусть РСФСР была ведущей республикой, пусть даже на девяносто процентов. Вы полетите на самолете собранным на девяносто процентов?.. Российская империя, СССР, федерация… Смотрите, современная Австрия – не Австро-Венгрия, не Австрийская империя, и уж тем более не Священная Римская… Что? Естественно, преемственность… головастик становится лягушкой, озеро – болотом, дерево – углем….


Режиссер уже несколько минут прохаживался за кадром с крайне недовольным видом. Он прочертил пальцем в воздухе круг, и ведущий прервал профессора, объявив рекламу. Режиссер попросил актеров сосредоточится на русофобии.


После эфира, уединившись в тихом месте, Боб и профессор Грач вели сыпучую беседу. Боб с легкой издёвкой в голосе говорил профессору:

– Как вам, Михал Михалыч в столь непристойных рядах пропагандистов? Обещали мне суровые кары за пятиминутки ненависти, а сами!

– Меня очень попросили, – не слишком оправдываясь, ответил Грач. – И потом я ничего такого не говорил.

– А ничего и не надо. То, что артикулируется, пропаганда – первый слой, это для малообразованных масс, – объяснял Боб, это доставляло ему удовольствие. – Со смыслом слов многие и не согласятся, но! Вторым скрытым слоем идет формирование образа речи, а значит и образа мысли. Это на подсознание. Закладывается ригоризм, непримиримость. Вы ж должны понимать!

– Разделяй и властвуй? – профессор снял очки, протер их, положил в футляр. – Полагаете, Борис, я выступил на стороне темных сил? Вечное противоборство добра и зла, света и тьмы, жизни и…

– Смерти, – машинально сказал Боб.

– Да нет. Смерть – часть жизни. Финиш, так сказать. Антонимы здесь – жизнь и безжизненность. Некая скульптура, статуя, она изначально мертва, безжизненна, но прекрасна. Эта безжизненность для многих привлекательна, как и привлекательна тьма вместо света. Кончита, ждавшая графа Рязанова десятки лет была ли живой? Так и страна наша находится в состоянии омертвелости. Россия приняла гордую позу отстраненного траура, надменной мертвенности, всеми помыслами в прошлом, не видя будущего, отбросив надежды. Это крайне опасное состояние. И как нам вывести Россию из ступора? Сильными эмоциями. В этом контексте, создание негативной атмосферы, безусловно, дело благое. Ненависть – ярчайшее чувство, и она растопит, расшевелит нас, и Россия выйдет из омертвелости сегодняшней живой и обновленной. Поэтому ваша деятельность, Борис, и то, в чем я сегодня принимал участие на первый поверхностный взгляд является гнусностью, но в перспективе имеет благородные, живительные ориентиры. Цель оправдывает средства, и, если это нужно для блага народа…. Да! Именно так! Именно так слабовольные интеллигенты вроде меня всегда оправдывали собственную трусость и подлость.

– Михал Михалыч! – Боб хлопнул себя обоими ладонями по щекам. – А я, главное, повелся. А вы… вы в своем репертуаре. С вами ухо держи востро. Но ваши принципы…

– А я свои принципы поставил на паузу. Кроме того… Мы, Борис, давно знакомы и можем обойтись без вступлений и зондирования почв. Если ваше предложение еще в силе, то я согласен поучаствовать в работе вашей, Борис, липовой академии.

Боб с довольным видом улыбнулся, нарочито медленно поправил узел галстука, стряхнул пылинку с рукава.

– У нас учебный план уже сверстан. Но я подумаю, что можно сделать. И потом, наш бюджет довольно ограничен.

– Разумеется, – кивнул профессор. – Но дело не столько в финансовой составляющей. Существо вопроса в том… А расскажите в двух словах о вашей академии – как правильно? – универсальной социологии. Вы же уже далеко ушли от той замечательной организации, которая награждала всех желающих этим, м-м… орденом Святого Ахрика.

– Да, – Боб покивал с усмешкой, что-то вспоминая. – Были времена. Теперь мы учебное заведение, у нас проходят обучение в рамках повышения квалификации уже состоявшиеся люди. В большинстве своем так или иначе связанные с государственной службой или бизнесом. Слушатели – преимущественно из регионов. Преподается краткий курс социологии, политологии, риторики и…

– Это информация с вашего сайта, – прервал профессор. – Я хотел, пользуясь нашим давним знакомством, приобщится к другой стороне деятельности. Общественной стороне. О многом наслышан, но хотелось бы из первых уст. Пропаганда, общественное мнение. Склонение к решениям.

– Склонение к решениям? – Боб задумался. Ему хотелось, конечно хотелось рассказать профессору о своей работе, выставить себя в выгодном свете, но он также понимал опасность излишней откровенности – Общественное мнение… Это как раз то, о чем не очень хотелось бы… В двух словах, мы работаем по заказу тех или иных структур или влиятельных частных лиц. На широком уровне – мы участвуем в формировании общей атмосферы, которую вы назвали «разделяй и властвуй». Но тут мы не первая скрипка. Далеко не первая. А локально, по четким заказам можем делать все, что угодно. Раньше много работы было на региональных выборах. Фильм видели, как на теплоходе они плыли? Что-то похожее. Сейчас, ставятся задачи больше по созданию настроений. Например, нужно проложить нефтепровод по сакральным местам. Условно говоря, первого января все живущие рядом – против. Первого мая – уже сами разбирают свои святыни, требуют газопровод. Так это делается.

– А при условии неограниченных финансов, вы можете сделать так, чтобы на Дальнем Востоке отказались от праворульных машин. И вдобавок стали заниматься… стали выращивать кукурузу массово?

– Да это возможно. При широком доступе к СМИ, хоть ананасы.

– А если вдруг вы сами, Борис, станете объектом манипуляции?

– Это вряд ли, – усмехнулся Боб. – Я в теме. Тут же простая технология – непредвиденные события, информационный фон, нарушающий логические связи. Утрата критического мышления. Как следствие, расщепление сознания, метания. Проблемы, бедствия, а потом – чудесное объяснение и выход. Объект вцепляется в этот выход и ведется, куда потребуется. Меня этим не взять.


– А скажите, – профессор сделал безразличный вид, какой делают такие люди, задавая самый важный вопрос. – Исторические спекуляции, которые происходят это…

…………………


…Вечером разговор об истории продолжился.

– История для историков! – выкрикнул Артур, бросая рюкзак в угол гостиной.

Боб стоял возле лестницы на второй этаж, смотрел в смартфон, а правой рукой пытался засунуть фантик от конфеты между досок ступеней.

– Химия для химиков, – выдал Артур еще один лозунг и резюмировал. – Школа – дерьмо.

– А кто в твои годы думал иначе? – мягко сказал Боб. – Потом только с возрастом мозги на место встают.

Артур прошел в кухню, там хлобыстнула дверца холодильника. Артур вернулся в гостиную с открытой бутылкой воды в руке.

– А задача школы, по ходу, – буркнул он. – Чтобы мозги на место не встали никогда.

– Если бы не школа, имел бы ты представление, что такое мозги? – Боб убрал телефон подошел к сыну, забрал у того бутылку, глотнул.

– Я? Я бы имел! – уверенно сказал Артур. – А только нужно ли для этого сидеть в уродской позе шесть раз по сорок пять минут? Гуманитарные дисциплины вообще… Литература – хотя бы интересно. Красиво. Но история! Кому это надо? Какие-то римляне и мясники, Карл Красивый и Карл Безобразный, совершенно гнилые князьки, толстогрудые немки и разные Ленины. На престолах своих матерых. Это была цитата из.

– Интеллигентный человек должен…

– Должен, только если обещал.

– Хорошо. Интеллигентному человеку пристало иметь определенный кругозор. В том числе знать историю своей страны. Ты вынуждаешь меня говорить элементарные вещи. Без знания прошлого нет будущего.

– Да ну! – Артур подобрал ранец с пола. – А кто пробовал? Экспериментально не доказано. И думается, что пользы никакой и нет от сохранения истории. Сохраняя национальную гордость, сохраняются и национальные обиды. А там – национальные претензии и межнациональная вражда.

– У меня коллега по работе, тебе бы с ним поговорить. Тоже нестандартный взгляд имеет на национальный вопрос.

– И нестандартные взгляды! А история предлагает стандартные. Стереотипные. Типа, нам издревле присуща такая-та фигня. Нам издревле принадлежит такая-то земля. И ля-ля-ля. Думаю, знание истории не приближает нас к дивному миру полудня!

– Ты двойку получил? Ишь разошелся! Предлагаешь всех манкуртами сделать. Обдолбанными, трахающимися манкуртами, – Боб разозлился.

– Мне та книжка, где манкурты, не зашла. Но отречься от чего-то не всегда плохо. Можно иногда и рвать эту связь времен, как кандалы, и вырываться, – Артур начал медленно подниматься по лестнице, громко топая. – Но тут. Надо. Подумать. Нам. Надо. Ломать. Ощущение обреченности этой вечной, которая издревле. Дефицит достоинства. Перебор покорности. Это. Рвать.

И уже скрывшись на втором этаже ,Артур крикнул:

– В конце концов, начинать новую жизнь с понедельника, что в этом плохого?! На эту тему мы и поругались с историчкой…


Прослушав этот разговор, можно сделать вывод, что паренек во многом прав и неоспоримое преимущество получит тот народ, который возникнет на ровном месте, и не будет строить свою идентичность на деяниях прошлых поколений, а скажет: начинаем свою историю с этого числа, с сегодняшнего дня. И не этническая близость, не язык, не идеология станут фундаментом нового сообщества, а только будущее и профессионализм станут основой новой нации. Даже и не нации! Национальность и гражданство создают принадлежность индивида, но в еще большей степени закрепляют его ограниченность. Нужен новый проект, который удовлетворит стремление людей к солидарности. Не нация, не племя, не страна.

Виртуальное государство! Государство без территории. Страна хакеров и геймеров. Метавселенная! Когда мы, живущие в виртуальной своей стране, объединимся, сделаем себе паспорта и обратимся в ООН за признанием, пусть попробуют отказать! Обрушим все биржи, взорвем все ракеты. А кто против? Ты против?! Прощайся с Интернетом и банковским счетом. Еще и медицинскую карту твою опубликуем! Что? Уже не против? То-то же.

…………………


7.


В номере «люкс» гостиницы «Тургород» обои в углах прихвачены скотчем, бордовые шторы выгибают гардину, обрамляя окно, за которым видны габаритные сосны и недострой в форме гигантской челюсти.

Боб на правах хозяина занимает удобное место в кресле в углу, напротив расположился референт – холеный силуэт с головой болонки. Эндерс расхаживает взад-вперед, рассказывая план действий. Боб в пальцах крутит телефон, референт своим смартфоном прикрывает жирно блестящее пятно на пиджаке.


– … учитывая низкую внушаемость местного материала, такая схема представляется оптимальной, – закончил Сергей, потирая правую руку, на которой видны сбитые в кровь костяшки…

– Мне, в целом, нравится, – одобрил референт. – Думаю, выбрана правильная точка приложения сил. Воинственность, плюс гордость, должно сработать. А запасной вариант прорабатывали? Резерв, так сказать.

– Запасной вариант не потребуется, – сказал Боб. – Очевидно ясно, есть у нас определенные резервные ходы, но без вашей санкции ничего применяться не будет.

Гость согласился, со всей силы нахмурившись, Эндерс за спиной референта его передразнил, состроил гримасу самовлюбленного дебила.

– По поводу контакта с местными властями, – обозначил Боб.

– На ваше усмотрение, – разрешил референт. – Предпочтительнее, чтобы эти контакты были сведены к минимуму. Мэр Тургорода был поставлен Стрельниковым, сейчас, когда Стрельников в бегах, мэр, конечно, сориентировался, но доверять до конца… сами понимаете. Главный вопрос: сколько вам потребуется времени?

– Нельзя заранее сказать определенно, это…

– От недели, – четко сказал Эндерс.

– Расплывчато, – посетовал референт.

– Зависит от многих факторов, – объяснил Боб. – Если тема могильника и радиации, сохраняется в информационной повестке на первом месте, то мы отработаем быстрее. Но при появлении других инфоповодов будет сложнее. Некоторое время назад мы организовывали протесты на Дальнем Востоке. Так вышло, что под футбольный чемпионат. Как людей раскачать, если все только и обсуждают прошедший матч и ждут будущего? Пришлось сдвигаться.

– Когда начинаете?

– Уже начали, – сообщил Эндерс. – Машины заказаны, люди заряжены.

– Мгм… воинственность плюс гордость… самомнение маргиналов. Буду наблюдать с интересом. Тогда… – референт развел руки, показывая, что разговор завершен. – Ко мне вопросы? Тогда откланиваюсь. Всего доброго. Вам удачи.

– Вам тоже, – Эндерс потряс хлипкую клешню референта. – И не кладите изотоп плутония в брючные карманы.

– Смешной у вас сотрудник, – сказал референт Бобу и вышел из номера.


– Ну что ты вечно… – подосадовал Боб. – Помолчать никак не можешь?

– Да пошел он! Гонит тут.

– Тебе-то что?

– Меня просто бесит, когда какой-нибудь холуй помойный… Особенно, когда он в чем-то прав, – Эндерс плюхнулся в кресло, которое покинул референт, взял со столика бутылку минеральной воды, попил из горлышка.

– Что с рукой?

– Я же и говорю! Позавчера зашел в местный салон связи. Бродит вокруг стеллажей твой народ. Один – по всему виду шофер, парочка – ну эти ладно. Еще интеллигентный хорек и два студента. Что получается? Пять мужиков. За стойкой девочка-менеджер улыбается еле-еле, потому что стоит там такой наглый жирный тип и такой: э, слюшай, подай то, подай, слюшай, эту, э! Бюлками шевелить нада, э! Такое ощущение, что он ее целенаправленно доводит. Охреневший запредельно, падла, еще и в красных этих… кедах таких. Козлина такой! Кто бы его осадил? Нет.

– Ну и? – улыбнулся Боб

– Чего: ну и? – Эндерс лизнул запекшуюся ссадину на правых казанках, поверх руки блеснул глазами. –Вечно все за вас приходится делать.

– Тевтонец, где твоя сдержанность? Глупо на ровном месте проблемы создавать. Где сам-то кости бросил?

– Сняли трешку, тут недалеко. Заходи на огонек.

– Может позже. Сейчас не время, я на виду. Чувствую себя поп-звездой! – засмеялся Боб. – Утром заселялся, девка на ресепшене автограф попросила.

– Провинция, – значительно сказал Сергей. – Тут ценность телеобраза взлетает многократно. За отсутствием событий каждый пустяк раздувается. В моих родных краях есть обелиск в том месте, где тюкнулся на землю первый выживший баба-космонавт Валентина Терешкова. Так и Тургород преисполнен комплексов.

– А сам город? – поинтересовался Боб. – Что из себя представляет?

– Серый город на триста с лишнем тысяч горожан, плюс приезжие, пара предприятий и бюджетная сфера, избыток торговых центров. В кустах возле мэрии можно срать, бухать, или трахаться никто не заметит. А заметит – не удивится.

– Образно.

– Я готовился. Самое главное! Здесь на улице – не поверишь – Ленина в доме нумер сорок, в шестой квартире живет и получает пенсию Иванов Иван Иванович, девятьсот лохматого года рождения. Это – полнюанса. А в соседнем переулке обитает не менее легендарный Василий Пупкин. Работает в автосервисе, посещает магазин женского нижнего белья. Самое примечательное: он – Васильевич. Вася Пупкин вечен в поколениях, – Сергей усмехнулся. – Это, чтобы ты понимал заурядность Тургорода, его ликующую стереотипность. До последнего времени в Тургороде заправлял Игорь Иванович Стрельников – бизнесмен, меценат, депутат. Вследствие своего любопытства к деятельности нашего заказчика, Стрельников объявлен в федеральный розыск. Шьют ему помимо экономических грехов еще и организацию заказных убийств. Как это бывает, валялась по сейфам секретная папка, пока не потребовалось человека за ноздри зацепить. Вообще, Стрельникова здесь если не любят, то ценят. Правда, много сделал. Есть такая штука: в мэрии города проводятся открытые планерки. То есть в актовом зале мэрии садятся в президиум мэр со своими заместителями, на задний ряд садится Стрельников со своими, а в зале – граждане. Любой может зайти и высказать проблему: там воды нет, там ее, напротив, до хрена и затопило. Мэр сразу дает поручение проблему решить. А там, где мэрия не тянет, вступает фирма «Турком». Это стрельниковская. Нагляднее всего отношения города и «Туркома» иллюстрирует здешняя набережная. К слову сказать, набережная без берегов – добротный абсурд. Мне нравится! Водоема нет, а набережная сооружена вокруг искусственного котлована, оставшегося от стройки советских времен, – Эндерс вздохнул. – Плохой город, когда речки нет. Хоть бы озеро… здесь красивый Эстебан не утонет, не всплывет. Кстати, хоть и нет реки, но есть прослойка горожан, которые профессионально страдают от паводка, – Сергей звонко щелкнул пальцами. – Грунтовые воды поднимаются, ребята страдают, получают матпомощь раз в год. Частный сектор – процентов тридцать от города.

– Федеральные деньги выделяются на набережные, на пособия – заметил Боб, набивая в поисковике «Эстебан, красивый, всплыл». – Нам с тобой их считать, что ли?

– Я бы считал и возмущался, если бы платил налоги. А раз нет…. Здешняя набережная вымощена плиткой, которую дома в ванной кладут. Тоненькая такая, не помню, как правильно называется. Это дело каждый год размывается, крошится, то есть каждый год ремонт. А параллельно этой набережной идет другая. Это качественно, по всем стандартам сделанная пешеходная зона, которая построена благодаря «Туркому» и лично И.И. Стрельникову, о чем говорит соответствующая табличка. Таких табличек – сделано за счет Стрельникова – я за три дня двенадцать насчитал. Так что снимаю шляпу перед этим челом. А в целом Тургород – уютный город, уютные люди не озлобленные. Единственный фиксируемый раскол в обществе – раскол между пешеходами и автомобилистами. Но автомобилей не так много.


Боб вразвалку подошел к окну, провел пальцем по стеклу.


– Что для нас плохо, – продолжал Эндерс. – Пробок нет.

– Что плохого?

– Ну как? Транспортный стресс, рваные мысли, управляемость. А без пробок – спокойствие, логика, здравомыслие.

– Здравомыслие… Лицо города мне понятно. Сто лет одиночества, Маркес, да? С прессой работали?

– Ты выступаешь на местном ТВ. Формат обсуждается. Когда им намек сделали, что говорящая голова с федерального канала может засветиться на их кнопке, там радости было!.. Есть местные новостные сайты, работаем. Что еще? Музеи, библиотеки – при смерти. Народ тусуются в торговых центрах. Как и везде, в принципе. Церковь! Посещаемое место. Их тут три основных. Я подошел к одному попу, говорю, зачитай, братан, такую информацию на проповеди – так он меня послал. Я ему денег – он меня еще дальше послал. Такой искренний поклонник древнеиудейских сказок. Сам, поди, педофил.

– Что ты опять… – недовольно сказал Боб.

– Ты сам атеист!

– Я… я мордой торгую на первом канале, следовательно, официально православный, – Боб развернул шоколадную конфету.

– Эту вашу тактику, – Эндерс полез в карман. – Я не понимаю совершенно. Архаизмы, патриархи, апостолы. Ре-бя-та! Двадцать первый век. Скоро людей клонировать будут, и цифровое бессмертие на подходе, а эти ходят, свечки ставят. Голову людям забили своей религией.

– Ты завидуешь масштабам.

– Точно, – Эндерс сунул в рот сигарету. – В средние века мы бы с тобой служили миссионерами…. Алло, – Сергей ответил в телефон. – Где? Принял, буду. Все, я полетел, встреча с вояками. Если что, на трубе.

Когда Эндерс ушел, Боб сделал несколько деловых звонков, распаковал ноутбук, долго устанавливал его на столе и все равно остался недоволен.


Боб листал новостные сайты, когда в дверь постучали. Он осторожно приоткрыл дверь, увидел дешевый галстук на не свежей рубашке, даже по виду зловонной. Задрав голову, Боб обнаружил юное лицо обладателя рубашки и галстука, на лице крупными буквами надпись «чиновник». Чиновник представился как специалист по связям мэрии Тургорода (ну надо же!) Пимаров Дима, то есть Дмитрий Николаевич. Боб распахнул дверь и предложил сэру Дмитрию Николаевичу войти и отведать прекрасного шотландского виски. Однако Пимаров, отказался, сообщив, что находится на работе, которая в данный момент заключается в том, чтобы пригласить уважаемого Бориса Олеговича к мэру Тургорода Леониду Константиновичу, который с нетерпением ожидает сей встречи в своем кабинете на втором этаже. Боб заявил, что поскольку он прибыл в город несколько часов назад, ему необходимо привести себя в порядок, и он готов посетить кабинет на втором этаже через полтора часа, нет-нет, сопровождать не надо, пересечь площадь Боб пока еще способен самостоятельно.

Собственно, никакой необходимости приводить себя в порядок у Боба не было, отсрочку встречи он взял из вредности, поэтому следующий час он читал информацию в Сети о действующем мэре Тургорода. Выяснилось, что действующий он такой же, как предыдущий, они похожи даже внешне – кругленькие, лысенькие, уютные, как сказал бы Эндерс. Лучшее, что умеют такого рода мелкопоместные хозяева – встречать гостей из области, или проверяющих из столицы. Вот тут они профессионалы, они умеют ублажать, сделают охоту, любую рыбалку, баню с девками, баню без девок, шашлык после бани, полеты с парашютом, спуск в пещеру, сплав по реке, подъем в горы, любая музыка, любые танцы. Они умеют. Они знают правила игры и проценты дележки, еще умеют пить водку и рассказывать анекдоты, что и служит мотором их карьеры.

Так что чего-либо нетипичного от мэра Тургорода ждать не приходилась.


Ясным северным днем Боб шагал через центральную городскую площадь по направлению к зданию мэрии.

Немногие прохожие не оставили появление Боба без внимания. Его исподтишка и в упор рассматривали, обсуждали: «Да это не он! Откель ему взяться?», – «Он! Светка говорила – сегодня утром заселился», – «Светка откуда знат?», – «Еешняя тетка в гостинице работат».

Молодая женщина, раскрыв рот от удивления, не отрывая взгляда от Боба, наехала на него детской коляской, из которой высунулся ребенок в чепчике, тоже открывший рот от удивления. Женщина извинилась, Боб извинился. Потом услышал за спиной: «Знаешь, с кем я щас общалась?!».

Вокруг непременного памятника Ленину катались на роликах подростки. Они подпрыгивали, вертелись, падали и матерились как экипаж строительных носилок.

В галерее портретов «Гордость Тургорода» Боб увидел своего заказчика Компрадорова, рядом фотография длинного носа с подписью «Тухловидов Семен Сигизмундович», далее – митрополит Онуфрий, следом – шваль: инженеры, спортсмены, врачи.

У крыльца мэрии торопливо курили старик со старухой, груженые кирпичами бумаг. «А, и этот здесь», – проворчал старик при виде Боба.

Охранник на вахте был предупрежден. «Леонид Константиныч ждет. А вы же тот самый украинский политолог? А можно с вами сфотографироваться?».

По коридорам шелестело: «Вот он, вот он». В приемной секретарша сказала «мы вас смотрим» и лично отворила перед Бобом дверь.


Мэр вышел навстречу, сияя радушием.

– Категорически вас приветствую на тургородской земле, Борис Олегович!

– Леонид Константинович!

После церемонии знакомства мэр забрался на свое место под державным портретом, который был раз в сорок больше почтовой марки, а Боб устроился сбоку у приставного стола-отростка. Присмотрелись.Посюсюкали.


– … и неожиданное приглашение…

– Что вы, Борис Олегович, мне как доложили…. кстати, я надеюсь не отвлекаю от важных дел? Я не мог не встретить такого гостя, предложить все возможное содействие. Только скажите в чем?

– Благодарю, Леонид Константинович, но совершенно нет нужды отвлекать вас от городских забот, – тут секретарша принесла поднос с чаем, мэр отдал ей полуметровую стопку поздравительных открыток.

– Подписал, – сказал мэр секретарше и снова к Бобу. – И все же не часто у нас бывают такие визитеры, поэтому если не требуется содействие в работе, мэрия берет на себя обязательство организовать отдых. В самом лучшем… Вас сколько человек?

– Я, собственно, один, – пожал плечами Боб.

– Да? А мне говорили другое. Наверное, напутали.

– Наверное.

Мэр поболтал чайной ложечкой в чашке, крякнул.

– Не умею я этих подковерных игр. Борис Олегович! Я человек простой! Ты пойми, мне нужно знать, зачем ты здесь. Меня никто не предупреждал. Если выборы-перевыборы, вы скажите прямо, я уйду тихо. Слава Богу, пенсию выслужил. Так что, давай прямо. Зачем вы приехали?

– Мониторинг, – сказал Боб. – Обычный бихевиористский мониторинг.

– А, – мэр не понял, но виду не подал. – И что?

– Соберу статистику, выступлю на вашем телевидении. Как-то так. Встреча со студентами в лесном институте. Непритязательные, в общем, мероприятия.

Мэр согласно помычал, поигрался кожей головы.

– И все? Мероприятия… Борис Олегович! А тогда в рамках мониторинга. Встретесь с коллективом мэрии, а? Буквально минут пятнадцать. А мы проведем как повышение квалификации. У нас в плане мероприятий – повышение квалификации, план надо исполнять, квалификацию эту, мать ее, повышать. Борис Олегович? Договорчик оформим, золотых гор не обещаю, но уж всяко больше МРОТа.

– А я чем могу повысить и без того, хм, безупречную квалификацию служащих? – удивился Боб. – Даже не представляю.

– Просто расскажешь, как всегда. Неважно что. Основы политики, поручения президента.

– Ну, если по верхам, по касательной, то я, пожалуй, могу. Когда?

– Да прям сейчас, – потер руки мэр. – Чего тянуть? Соберем коллектив.

– Без подготовки?!

– Борис Олегович! Это в рамках повышения квалификации. Вы ежедневно одно и то же проговариваете на вашем телевидении. То же самое! Мария Владимировна! – позвал в селектор. – Соберите сотрудников в актовом зале. Минут через двадцать. Всех! Чего тянуть, Борис Олегович. Давай к консенсусу. Сам понимаешь – план мероприятий. Это если в плане мост построить, тогда этот пункт можно подвинуть. А обучение сотрудников можно и выполнить. Приедет проверка, а я им нате! Сам Борис Олегович нам квалификацию повышал. Так что идите в задницу со своим мостом.

Без стука, как к себе домой зашла секретарша, сунула мэру ворох открыток.

– Поздравления с днем лесной промышленности, – сказала она, собирая чайные чашки. – Леонид Константинович, если будет открытая планерка, то может объявление дать?

– Что? – брезгливо присвистнул мэр. – Я русским языком сказал! Не будет больше открытых планерок! Никаких объявлений не надо. Один новый русский придумал! Повадились нахлебники! Ходят, просят. Я их отучу! Идите, Мария Владимировна, идите. Было у нас раньше мероприятие, Борис Олегович, прием граждан. Все не отвыкнут. А это, – мэр потряс разноцветными открытками. – Традиция. Все типографии бы разорились, кабы не традиция слать открытки. Перед Новым годом до трех тысяч открыток подписываю собственноручно. И получаю не меньше, я их в бане жгу. Да… Борис Олегович! Уж не откажи! В баньку! Банька новая у меня на фазенде, жаркая.

– Может быть, может быть, – Боб не согласился и не отказался. – А господина Стрельникова вы поздравили с днем лесной промышленности?

– Так он в Зеландии. С концами. Хы-хы.

– А я краем уха слышал, что не все так однозначно.

– Где слышал? – напрягся мэр.

– Уже и не помню. Может, это и не про Стрельникова было. Распространилась в последнее время такая аномалия: бизнесмен теряет бизнес, сидит в СИЗО, а потом вдруг раз! Обвинения все сняты, бизнес восстановлен. Просто полтергейст какой-то.

– Да, бывает, – согласился мэр. – Сложное время. Непонятное. Мария Владимировна, – крикнул в селектор. – Анонсируйте открытую планерку на… – полистал настольный календарь. – На послезавтра. И наших уведомите, особенно Матвиенку. Чтоб трезвый был. Эх, Борис Олегович!.. Рано вы приехали, надо бы в октябре. У нас в это время тухловидовский фестиваль.

– Какой фестиваль?

– Музыкальный. В честь композитора Тухловидова. Большое мероприятие. С фейерверком.

– Что вы говорите? – скучно восхитился Боб.

– Песенный конкурс, наши ребята поют. Каждый год артисты из Москвы, на теперь пригласили группу э-э-э, шэ-шэ… Шлеф, что ли… очень известная. Костюмированный праздник, выставка кошек, что там еще? Пробег ретроавтомобилей. В том году мы улицу назвали именем уроженца нашего города композитора Тухловидова.


Интернет-ссылка: Тухловидов Семен Сигизмундович, 1920-1980, родился в поезде дальнего следования между железнодорожных станций «Тургородская» и «Сероямская». В возрасте двух месяцев родители перевезли его из Москвы в Петроград, где Тухловидов и провел всю свою жизнь, за исключением времени блокады, когда он был эвакуирован в Ташкент. Тухловидов работал вторым композитором в ленинградском ТЮЗе, являлся автором песенки червячка. В декабре 1971 года аккомпанировал Леониду Утесову.


– Культура дело важное, Борис Олегович, я так считаю, – говорил мэр. – Досуг горожан мы обеспечиваем. Фестиваль тухловидовский, день города, Новый год, а как его отменишь? Денег на культуру выделяют недостаточно, я думаю, потому что… недостаточно. Зато природа у нас!


Мэр похвалился тургородской природой, неким особым духом Тургорода, городской набережной, а Боб выдал свой стандартный тезис, что провинция – это и есть настоящая Россия и также стандартно доверительно восхитился девушками Тургорода, одними из самых красивых и, главное, естественных, в Москве-то они все искусственные.


Любое высказывание, унижающее столицу нашей Родины, действует на провинциалов эйфорически. Хотите похвалить деревню или город, поляну или площадь? Не нужно цветистых комплиментов. Достаточно простого: «Хорошо у вас. Не то, что в Москве этой». Вас примут с распростертыми объятьями.


Секретарь сообщила о том, что все собрались. Леонид Константинович и Боб направились в актовый зал. Шли в коридоре, по красно-зеленой ковровой дорожке. Дорожки хватало на двоих, поэтому специалист Пимаров Дима, приклеившийся к правому рукаву мэра, шлепал по полосатому линолеуму. Он с виноватой интонацией втолковывал мэру, что надо ехать в гортоп, и Дима уже практически поехал в гортоп, как и планировалось, а тут еще письмо из Минстроя оказывается, лежит, и письмо это – контрольное, а на контрольное письмо должен быть ответ, который Дима Пимаров написал, почти написал, вы подпишете завтра? Мэр, не обращая внимания на своего сотрудника, настраивал Боба: «Минут десять-пятнадцать поговорите, на вопросы ответьте». Боб попросил запретить любую съемку во время предстоящей встречи. Пимаров выскочил вперед и схватился за ручку двери в актовый зал, пропуская мэра вперед. Леонид Константинович радушным жестом пропустил вперед Боба, а тот повторил этот жест в адрес мэра. Специалист Дима, пользуясь сумбуром галантности, притворил дверь снаружи и сбежал с лекции.

В актовом зале мэрии стоял галдеж, сотрудников было человек около тридцати. При появлении Боба, ведомого мэром, послышались смешки.

«Маленький какой», – разочарованный женский голос.

Мэр невнятно рыкнул, залез за длинную трибуну, навевающую воспоминания о ранних съездах ВКПб. Зал замолчал, Леонид Константинович оглядел свою стаю, и, делая ей великое одолжение, представил известного политолога, который в представлении не нуждается. Боб поклонился, кто-то крикнул: «А вы Билана видели?», крутнулся по залу сдержанный смех.

Боб доброжелательно ответил, что видел Билана. И не такое еще видел! Однако, собрались по другому поводу. Есть насущная необходимость обрисовать некоторые федеральные тренды. К ним относится всемерная поддержка местного самоуправления, поддержка малого и среднего бизнеса, поддержка тех, кто нуждается в поддержке, поддержка тех, кто поддерживает. Боб видел, что в первых рядах прилежно записывают, поэтому старался говорить медленнее. Про борьбу с коррупцией он говорил с особым удовольствием, зрители на этой теме склонили головы. На словах о росте благосостояния граждан в зале появились кривые улыбки. Боб напомнил о необходимости комплексного развития территории, кривые улыбки переродились в зевоту. Тогда Боб заметил, что эти действия закреплены поручениями президента, и зевота схлопнулась в прикушенные губы.

Нужно отслеживать рост платы за коммунальные услуги! Нужно отмечать нарушения в работе городского транспорта! Нужно наблюдать экологические преступления! Особенно в сфере обращения с отходами. Это все относится к поручениям Президента! Также предусмотрена необходимость заботы о благоприятной городской среде. Переселение граждан из ветхого и аварийного жилья. Вопрос правомерности выдачи разрешений на строительство. Капитальный ремонт жилого фонда тоже… нужно делать. То, да се. Семь минут прошло. Пятое, десятое. И все прочее тому подобное. Это все в рамках поручений Президента Российской Федерации.

Боб вытер лоб,

Мэр исподлобья оглядел коллектив и рявкнул:

– Ну вот, млять!! А я вам что говорил?!


Боб предложил задавать вопросы. Предложил, глядя на рельефную блондинку, обтянутую легкой тканью. Мэр сказал, что вопросов нет и быть не может, все понятно, всем работать.

Зрители стали расходится, мэр взял Боба под руку и, кивнув на блондинку, пояснил, что это Светлана Михайловна из бухгалтерии. Тургородский эвфемизм словам «моя женщина». Если мэр или какой-нибудь другой начальник таким собственническим тоном говорит: «Светлана Михайловна из бухгалтерии», здесь не имеется иного толкования, кроме того, что это моя Светлана, это моя бухгалтерия, если интересует, договаривайтесь со мной, и может быть, но вряд ли. Могу предложить Татьяну из общего отдела.


У выхода из зала к мэру опять приклеился Пимаров, в руках у него была бумага с бланком, в левом углу которой была красным маркером выведена буква «К». Это и есть то контрольное письмо, сообщил Дима, а в гортоп он позвонил, они сначала трубку не брали, но он дозвонился, хотя Петрова не застал, придется завтра перезвонить, а контрольное письмо нужно перенаправить в дорхоз, при этом написав в Минстрой, что письмо ушло в дорхоз, и попросить снять поручение с контроля, можно им копию сопроводительной предоставить, сопроводительную напишу на днях и хочу у вас подписать, потому что у Матвиенки подписать никак невозможно, он уже пятый день ничего не подписывает, и тогда нужно торопиться, работы много, завтра еще в гортоп звонить…


Дима отлип только возле приемной. Боб с мэром вернулись в мэрский кабинет.

– Мария Владимировна, можно нас пока не тревожить.

– Хорошо, Леонид Константинович.

– Борис Олегович, от лица города благодарю за политинформацию.

Боб уперся локтями в полированную столешницу; локти, скользя, разъехались.

– Следуя вашим пожеланиям, я старался лаконично. В духе минимализма. Кстати, какой на сегодня минимальный размер оплаты труда?

Мэр неопределенно поиграл пальцами.

– Какой-то есть. Этот размер не про нас с вами. А ваш договор будет тысяч на …дцать. бухгалтерия уже готовит.

– Очевидно, понадобятся реквизиты моего счета? – предположил Боб.

– У нас есть. Что удивляетесь? Вы в гостинице расплачивались, да и минералку покупали.

– М-м…вы удивительно централизованно руководите городом.

– Есть где учиться. Как вы это говорите, треньд.

– Должен заметить, что я просил не снимать, не фотографировать, а, между тем, ваша секретарша…

– Ой, ну это я попросил. Одну карточку на память. Мне лично. В рамку и на камин. Коньячку, Борис Олегович, – заговорщицки предложил мэр.

– Я еще хотел сегодня поработать, – неуверенно отказался Боб.

– А-а, понял-понял, значит водочки. Исключительная у нас водочка на кедровых орешках. Мой зам Матвиенко только ее и пьет. Попрошу в комнату отдыха


Дверь в комнату отдыха была замаскирована под шкаф-стенку, в самой комнате – ковры, аквариум без рыбок, удобные даже на вид кресла у журнального столика, на котором лежал карабин «Сайга».

– Это я охочусь, – пояснил Леонид Константинович, убирая оружие за штору. – На лосиков.

Он достал из маленького холодильника початую бутылку водки, блюдо с бутербродами, тарелочку с фисташками, блюдце с оливками. Вместе с пузатенькими стопками выставил это все на столик. Подумав секунду, убрал фисташки, но достал пакет яблочного сока. Добавил на стол высокие бокалы.

– Соленых рыжиков не желаете? – вспомнил вдруг мэр. – А то я сейчас велю – принесут.

– Очевидно, Матвиенко, – улыбнулся Боб.

– Я смотрю, вы освоились уже у нас. Одно слово – политолог.

Выпили. Боб укусил бутерброд с рыбой. Мэр машинально занюхал рукавом.

– Вот так и живем, Борис Олегович, – сказал он. – Так и живем.

– Да, – согласился Боб. – Это да.

– Это да, – не стал возражать Леонид Константинович.

Выпили по второй.

– А ведь самое неприятное, что никакой благодарности, – сказал мэр. – Я имею в виду от жителей. Работаешь-работаешь, а в их глазах все равно будешь жуликом и бездельником. Я хоть улицы заасфальтирую собственноручно, хоть международный аэропорт построю и сто тыщ туристов привлеку, скажут – нагрел руки ворюга.

– Сто тысяч не знаю, но туристический потенциал у города определенно есть, – со знанием дела сказал Боб.

– Да какой там! Кому мы нужны? Леса у нас густые, да рыбалка с охотой. Но это…

– Знаете, я немного разбираюсь, – Боб прикоснулся к бутылке, мэр понял, стал разливать. – Индустрия туризма не что иное, как пузырь. Вся мировая экономика – пузырь, но сейчас не об этом. Туристы едут туда, куда им говорят. Им говорят – ехать в теплые края к морю. Мода, тренд, как ни назови. Но это управляемый процесс. Ввести моду на туризм в северные леса не такое уж и трудное дело. В мировых масштабах, конечно, невозможно, тут слишком серьезные силы задействованы, но в локальном – можно. У нас как? Если человек не побывал на море, он какой-то не такой, не был за границей – неудачник. Такое мнение не само сформировалось, оно заложено, это выгодно. Тоже мне мечта – в Турцию съездить. В Америке восемьдесят процентов никогда не выезжало за границу. В европейских городах отказываются от личных автомобилей. И никто не чувствует себя ущербным. Другие критерии для оценки успешности. А наш человек чуть финансово на ноги встал – надо машину в кредит, надо в Тайланд съездить. Зачем? Так принято. И, очевидно ясно, что….О чем я? Понимаете моду на такой туризм, который может предложить Тургород, сформировать вполне возможно. Заплатить паре артистов и певцов, чтобы они здесь отдыхали и об этом везде говорили. Кинуть слух про лечебный эффект здешнего воздуха. Закрытый санаторий в лесу и очень дорогой, только для избранных. Много чего. Можно работать.

– Так-то оно так, – вздохнул Леонид Константинович. – Да только… назревает у нас некоторая мерехлюндия. Прикопали в лесу вредные для здоровья вещества. Федеральные власти прикопали. Вредное захоронение или склад, не знаю. Но народ беспокоится. Волнуется народ.

– А это, Леонид Константинович… Вы сюда для того и поставлены, чтобы народ безмолвствовал.

– Поставлен, да. А народ ворчит все равно. А я покажу… – мэр поднялся, выпил, вышел. А когда вернулся через полминуты, был в его руках ноутбук. – У нас тоже есть своя оппозиция. Блогер Северный. Популярный. Вся администрация смотрит.


Мэр нашел нужный ролик, включил воспроизведение. Молодой парень по накатанной мимике блогера со стандартными эффектами, со знакомой видеоблогерской интонацией бросался риторическими вопросами. Видеоряд включал в себя кадры городских улиц, стены осыпающиеся, вечнозеленые лужи. Потом в кадре появился лесной пейзаж с раскидистой свалкой, сияющей всеми цветами пластика.

Куда смотрит наше дражайшее руководство, вопрошал Северный, делая страшные глаза над жидкой русой бородой. Но это еще цветочки, говорил блогер расшторивая брови к выбритым вискам. Остается актуальной информация о размещении вблизи города могильника радиоактивных отходов! Сведения не подтверждены официально, но десятки волонтеров прочесывают лес в поисках места экологического преступления, и по обнаружении оного кто-то будет вынужден ответить на вопросы общественности. Большинство государств подписало экологическую базельскую конвенцию, регламентирующую перевозку и захоронение вредных отходов. Но нам же на международное право плевать!

В этом месте Леонид Константинович в полгубы сплюнул.

А Северный между делом выпалил кусочек статистики по онкологическим заболеваниям и, не делая вступлений, перешел к другой теме – строительству очередного торгового центра в исторической части города, в связи с которым планируется снос дореволюционной постройки дома купца Полустроганова. Блогер призвал тургородцев выйти на улицы с акцией протеста и не допустить вандального произвола. Далее пошла речь об уголовном деле в отношении Игоря Стрельникова, и мэр выключил ноутбук.


– Тут он чушь порет, – сказал Леонид Константинович. – Уголовное дело обсуждать, тут хоть немного понимать надо. Сроки, процедуры, основания – это только юристам разбираться.

Боб безоговорочно согласился, хотя сам наряду со многими коллегами пару месяцев назад публично делал безапелляционно дилетантские суждения об уголовно-процессуальном производстве. Даже Эндерс сделал ему внушение: «Уже и мне бродяге кулундинскому известно, что оперативники дел не возбуждают, это – следователи, совсем другие демоны. Ты бы, отец родной, хоть сериал бы посмотрел ментовский, а то глупо выглядишь».


– Или эта стройка, – продолжал Леонид Константинович. – Да, торговых центров у нас избыток. Да, старый город нужно сохранять, а не сносить. А рабочие места нужны? Нужны. А чего тогда вы, – он обратился к монитору. – После института идете работать продавцами? Что-то в производство никто не стремиться. А доходная часть бюджета? Как наполнять, если не через муниципальное имущество? Они митинг хотят…. насмотрелись как в больших городах делают. Это гражданская активность? Да никак! Это как раз пассивность – раз в пять лет помитинговать. Пассивность! – мэр вскинул палец вверх. – А ты возьми да удели городу хотя бы один день в полгода. Вникни! Нет никого. Когда общественные слушания по генеральному плану города – по закону положено – надо было проводить, пришел кто? Силком тащили. В плане прописан объект капитального строительства. Не хотите стройки – идите к своим депутатам гордумы, пусть они не утверждают такой план. Пошел кто? Да никто и не интересовался, а документы, между тем, в открытом доступе. Аукцион, извещение в газете: такой-то участок, разрешенный вид использования – строительство объекта. Все могли увидеть, а никто не увидел. А теперь, когда фундамент сделали, они протестуют, митинг хотят. Че попало!!

– Значит, такие ваши люди, – Боб прикрыл рукой стопку, показывая, что пить не будет, мэр плеснул себе.

– Когда мы сорок лет назад боролись за гласность, – вспомнил мэр. – Мы же думали, что это позволит людям включиться в процесс управления. Чтобы общество участвовало в разработке решений. А обществу, как вы и говорите, Тайланд, машина – предел мечтаний. А бедные либералы плачут: гражданское общество, гражданское общество, государство ущемляет. Да государство, – а я же тоже государство – государство только радо будет, – я буду рад, – если бы общество взяло на себя часть функций. Часть забот. А никак! Той зимой снежно было, и на Тухловидовской занесло, там дом девятиэтажный и проезд со двора к проспекту занесло. Каждый день звонили: очистите проулок! Писем в мэрию штук пять коллективных пришло. Слушайте, ну в «девятке» наверняка живет человек пятьдесят мужиков. Возьмите лопаты, очистите двор и проулок, там шестьдесят метров. Нет! Будут писать письма в мэрию, а ездить в объезд. Километров восемь объезда сделаю, но чистить от снега свой двор, свой город не буду. Гражданское общество.

– Нет у нас еще самосознания, – заметил Боб. – Пора мне, Леонид Константиныч.

– Подожжи. Я же что? Я, когда мэром стал, во многом случайно, я думал – сейчас сделаю для города… Себя уже и обеспечил, чего мне жить осталось? Детей в люди вывел. Силы есть еще – сделаю. Так что вышло? Делаем скамейки – их тут же раскурочивают. Кусты вырезали, газон по всему центру – туда сразу машины ставят. Бассейн! Сделал! Самолично выбил. Денег до хренищща! Думаю, будут детишек водить. А там что? Откупают бассейн, бухают там, блюют в эту же воду. Да что там! Сделали в центре статую такую вроде символ города – козел. Тур винторогий. И что?

– Разнесли.

– Точно! Я тогда думаю, да пошли вы все, дорогие земляки…

– Вас можно понять, – Боб поднялся. – Мне, действительно, пора.

– Они говорят, мы живем бедно. А должны жить достойно. Должны! Понимаешь? А с какой радости? Чем вы, тургородцы-россияне заслужили жить богато? Или мы двадцать лет всей страной у станка?..

– Леонид Константинович! – Боб насильно всунул свою руку в руку мэра. – Всего доброго. И еще. Скажите, я правильно понимаю, что сухостой – это засохшее дерево, которое можно срубать? – мэр тяжело кивнул. – А ветровал?.. Понял, спасибо.


На выходе из комнаты в проеме между дверей Боб обернулся. Мэр расслабленно сидел в кресле и любовно гладил приклад карабина.


Тургородская площадь была усеяна зеваками, которые раболепными взглядами встретили выходящего из мэрии Боба. Его непрерывно фотографировали на протяжении всего минутного пути до гостиницы.

Я так и деньги зарабатывать могу, пошутил Боб, забирая ключи на ресепшене. У нас такие гости бывают редко, печально сказала девушка, стоящая у стойки в охотничей стойке. А вы женаты, прицелилась она. Местами, ответил Боб.

В номере он принял душ, голый сел к компьютеру и набросал глубокомысленный текст об индокитайском векторе российской внешней политики.

Увидев в ленте новостей заголовок «Бибиков едет в Тамбов», Боб принялся за аналитическую статью, где доказывал, что назначение Бибикова в Тамбовскую область свидетельствует об усилении силового блока в высших эшелонах власти. По завершении статьи Бобу понадобились дополнительные сведения, и тут выяснилось, что новость состояла в переходе полузащитника Бибикова в футбольный клуб «Тамбов». Статью пришлось отложить.

Потом Боб надел рубашку с галстуком, дождался связи по скайпу с телевизионной студией и вывалил аудитории все свои познания о сухостое и ветровале, не преминув заметить, что все проблемы деревообрабатывающей отрасли начались с принятием последней редакции Лесного кодекса, которую коварством и обманом протащили темные либеральные силы.

На реплику из телестудии о том, что Лесной кодекс был принят как раз после победы светлых патриотических сил над клятыми либералами, Боб без тени смущения совершенно по хлестаковски возразил, что наш Лесной кодекс – хороший, но есть и другой Лесной кодекс, либеральный. Вот тот – плохой.

Много наговорили на этой передаче, наплели до такой степени, что даже не отличающееся щепетильностью телевизионное начальство сняло эту запись с эфира.

Действительно, бывает совсем за гранью, когда генетически гуманитарные горожане, не обремененные какой-либо профессией, рассуждают о развитии народного хозяйства. Где-то в архивах телевидения сохранено особенно потешное интервью, где дикий единоросс парламентского стойла рассуждал о сельском хозяйстве. Звучали перлы: «Пшеницу надо сажать только в землю!» или «Лучшие отечественные комбайны хоть и немецкие, но бензину требуют».


Вечером Бобу позвонил Паша Корабел и спросил все ли в силе. В силе, ответил Боб, дал команду – врываемся!


8.


На следующий день, около одиннадцати часов утра в одну из парикмахерских в центре Тургорода вошел красивый черноволосый мужчина в форме ракетных войск с погонами майора. Три места в зале были заняты женщинами средних лет, вокруг которых вились молодые парикмахерши, соревнуясь в сооружении монументальных причесок. Офицер решительно подошел к четвертому незанятому креслу, уселся и отчеканил:

– Необходимо укоротить! Время ограничено.

Клиентки парикмахерской вытянули носы из своих химических завивок. Ракетчик адресовал им всем сразу короткий офицерский кивок. Из подсобки выпорхнула рябая девица, достающая из кармана фартука ножницы и расческу. Мужчина обаятельно улыбнулся и уже тоном ниже попросил:

– На полсантиметра укоротите. Только быстро, пока мои межконтинентальные гаубицы на подъезде.

Парикмахерша замотала вокруг шеи майора покрывало, пригладила ему прическу.

– Вам и так очень хорошо, – сказала она, слегка покраснев.

– Благодарю, мадам. Однако ж мой женераль большой фанат устава, а по уставу я – совершенный вахлак. Кстати, Сергей.

– Светлана. И мадемуазель.

– Очень приятно, – еще более обаятельно осклабился Эндерс.


Следующие полчаса Эндерс командирским голосом руководил процессом стрижки, невзначай вставляя в речь ремарки о том, что его сверхсекретная ракетная часть переброшена под Тургород и замаскирована в лесу, в связи с чем офицеры – все сплошь благородные холостяки – тоскуют без женского внимания, и не только там подстричься или пообедать домашним бульоном, но так хочется какого-то необременительного тепла, какого-то недолгого домашнего очага, а то ведь и денежное довольствие, весьма не малое потратить не на кого. А так бы хотелось… да вы и сами понимаете. А эти слухи, что охрана ядерных ракет может сказаться на силе мужской – вранье, распускаемое тыловыми штабными крысами и «космонавтами» Росгвардии, не иначе из зависти. У вас отличный салон, прекрасный сервис, буду рекомендовать вашу парикмахерскую товарищам. Правда, выход в город у нас затруднен, потому что объект серьезный, а генерал – старый убежденный импотент, который и притащил в тургородские леса боевую ракетную часть с единственной целью – самому слинять от молодой жены.

Минимально подстриженный Эндерс откланялся, пообещав вернуться непр -ременно. До!.. свидания. С ним тепло попрощались все работницы и клиентки салона.


Провожаемый жеманным взглядом рябой девицы, которой вдруг понадобилось протереть снаружи витрину парикмахерской, Сергей подошел к автобусной остановке, именуемой «Дом Советов». Изучая висевшее на столбе расписание автобусов, он закурил, чем побеспокоил дремлющую в ожидании транспорта компанию из обычных бабулек и нестарых старух.

– … запрещено в общественном месте!

– У-у, а еще военный!

– Мужчина! Здесь нельзя курить!

– Им запретили, а они туда же!..

– Штраф надо выписать и начальству написать.

– У меня внук такой же. Не дождусь, когда его посадят!?


Эндерс сделал чеканный шаг вперед, глубоко затянулся и выстрелил дымом в пеструю компанию.

– Молчать! – приказал он, и гомон сразу стих. – Это еще в чем дело? Что мне за разговорчики?! Дым вам помешал? Курево вам не нравится? Когда мы на подводной лодке, под полярными льдами несем боевую стражу по защите рубежей, где закурить нельзя, иначе – прощай, Австралия, мы думали, что уж на сухопутной вахте немного расслабится и покурить, а вы!! Что вам не нравится?! А вы забыли, что наши деды с самокруткой в зубах Берлин брали?! Это ничего не значит теперь?! Запрещено? Либерализм разводите? Ельцина захотели? Не выйдет!! В город введена военная часть, посему действует воинский устав! А кому не нравится,… Может ввести комендантский час? Чтобы мне без всяких!!

Эндерс четко развернулся и пошел по проспекту навстречу движению, смущенные старухи виновато поджали губы.

– И правильно, – сказала наконец одна. – И не надо. У меня внук тоже… в стройбате служил.


***

В это время в начале проспекта вовсю ворочался, пыхтел, рычал сельскохозяйственный базар. Рынок не вмещался в рамах легальной площади под куполообразной с круглым окном по центру крышей, больше подходившей астрономической обсерватории; торговля выкипала на тротуары в виде лавочек, лотков, расстеленных газет, где предлагалось множество товаров от пустых трехлитровых банок до автомобильных запчастей. И – разнообразие табличек: от «Пленка, краска, поликарбонат» до «рыба, сало, мясо, карбонад». Уличная торговля спиралью огибала крытый рынок, заполоняя даже ступеньки у входа под крышу, а там, внутри оплывали изобилием жирные прилавки, у которых толклись покупатели, продавцы виртуозно жонглировали весами и гирьками, по периметру базара возвышалось пять глыбообразных мужиков в красных футболках с окровавленными топорами.

Пашка Корабел стоял у прилавка с копченым салом, ноздри его вибрировали. Сделав знак хозяйке продукта «отрезать вот посюда», Паша вынул из нагрудного кармана плоскую трубку с мертвым экраном и громко в нее заговорил. Ясно, что слова предназначались продавщице.

– Але, Сиплый, я сала взял. Да, бухаем. Да мы ненадолго с тобой прощаемся. Военком сказал, служить я буду недалеко от города. В ракетной части…. Раньше не было, теперь есть. Войска стратегического назначения. Тут километров тридцать, в лесу. Так что можно смело в самоволку гонять, каво там тридцать километров.


Потом Паша с интересом рассматривал свиную тушу и при этом орал в телефон:

– Да! Теть Марин! Да! Слышно плохо. Нет! На флот не пошел. Предложили в ракетные! В ракетные войска! Я согласился, потому что рядом. Чтоб не ехать, говорю! Возле дома служить буду! Недалёко! Все пока! – убрал телефон, встретился взглядом с пожилым мясником. – Теть Марина эта – дура, конечно…

Мясник понимающе покивал.


Четыре метра вдоль вяленой рыбы Пашка преодолел за шесть минут, докладывая в телефон только что придуманному Петру Тереньевичу:

– …медкомиссию прошел. Тесты сдал. У меня по геометрии с географией всегда нормально было. Буду боеголовки на запад наводить… Понятно, что уже наведены. Ну и я там поднаведу, чтоб наверняка. У них вообще-то такое правило, чтобы местных в эту часть не призывать (проходящая женщина с курицей подмышкой остановилась и стала прислушиваться). Там очень важный военный объект. У нас в городе никто и не знает, что такое под боком. А мне же неохота ехать хрен знает куда. Батя поехал в эту дивизию и договорился, там служить буду. Как? Два ящика водки ихнему подполковнику (женщина с курицей вздула щеки, дескать, само собой, что надо подполковнику водки выкатить, так и решаются вопросы всегда). Все нормально, Петр Терентьич…


Сделав, таким образом, круг по рынку, Паша вышел на улицу, где, расставились чуть ли не на проезжей части усталые граждане с ведрами грибов.

– Хорошие грузди! – похвалил он товар у наименее мрачной тетки. – Почем? А где собирали? Это я к тому, что если возле ракетной части собирали, то не возьму. Мало ли, радиация. Да понятно, что и всегда! Так эти солдаты недавно там окопались. Ну как где? Вон там… Понятно, что никто не знает, это ж секретно. Я, если че, вернусь, куплю. Похожу еще, поприцениваюсь.

Тетка восприняла информацию и тут же начала ею делится с соратниками-грибниками. Она ссылалась на вон того парня в джинсовке, который ходит и приценивается, тем более солидный шмат копченого сала в руке парня свидетельствует о его исключительной добропорядочности.


***

В скромной пятиэтажке на Черемушках на третьем этаже располагалась просторная квартира, сдающаяся в аренду. Одно время тут жили начинающие проститутки, но, когда бизнес их достаточно окреп, они съехали в место получше. Теперь там оборудована временная штаб-квартира АУСа. В самой большой комнате жужжат три светящихся компьютера, за которыми следит Влад. Между делом, он пьет чай из полуведерной кружки и просматривает Инстаграм своей любимой девушки. Но основным его занятиям было написание комментариев к новостям, появляющимся на тургородских сайтах.

На официальном сайте администрации в новости о продолжающимся ремонте дорог Влад под ником «Озабоченный» написал, что хрень заключается в том, что по отремонтированной трассе за каким-то хреном хреначит военная техника, которая разбивает дорожное покрытие к хренам собачим. Тут же на сайте ответил сам себе под ником «Беспечный», что тоже видел за городом военный тягач, транспортирующий какую-то здоровую бандуру, не иначе усовершенствованную ракету Тополь-М, только этот тягач ехал по проселочной дороге и асфальта не касался. От имени «Аноним» Влад напечатал несколько строк о том, что даже если и разрушают ракетовозцами наши дороги, то значит так надо. Но мэрии города надо бы думать и подстраиваться со своим ремонтом ко времени перевозки военной техники.

На желтом сайте реклам и сплетен Влад отметился комментарием под информацией о скидках в салоне эстетической хирургии «Доктор Борменаталь». Влад написал, что Борменталь по книге – все же ассистент, то есть он на подхвате, а не самостоятельный врач. К тому же Преображенский с Борметалем занимались крайне сомнительными опытами, связанными с собачьими мозгами и обезьяньими яичниками. Неудачное название салона! И вообще Тургород – дыра, где не то, что утяжку лица делать опасно, но даже и зубы лечить негде. Интересно, а в ту больницу, которая открывается для обслуживания недавно передислоцированной военной части будут пускать гражданских?

Подумав, Влад заменил в тексте слова «передислоцированной военной части» на «приехавших ракетчиков». Потом в скобках написал: ракетчики – это не теннисисты.

Сделал еще штук шесть аналогичных вбросов, Влад заметил, что тема ракетной части под Тургородом начала разворачиваться в местном сегменте Сети, и обсуждение, хоть и без ажиотажа, но набирает обороты. Влад сходил на кухню и сделал себе огромный сэндвич, вобравший в себя образцы каждого продукта, которыми хозяйственный Корабел набил раритетный холодильник, урчащий в тональности тувинского горлового пения.

Лайкнув очередную страничку из ущербно-вещевой жизни девки своей, перекусив, Влад открыл на компьютере квартирный телефонный справочник Тургорода и, поставив перед собой винтовой зеленый телефон, начал обзвон.

Он представлялся сотрудником социологической службы и предлагал ответить на ряд вопросов. В пяти случаях из десяти он получал вежливый отказ, в одном из двадцати – невежливый. Чаще всего, услышав слово «социологический», абонент на том конце провода начинал задавать вопросы о надбавках к пенсии. Но большинство номеров не отвечало или уже не существовало, что наглядно свидетельствовало о закате эпохи стационарных телефонов. А ведь где-то на складах еще стоят коробки с проводными аппаратами, которые оказались невостребованными, и их великое множество. Можно их, конечно, реализовывать в офисы, но все же частные домовладения остаются серьезнейшим сегментом ранка, и он не охвачен. Тут нужна идея наподобие схемы с приставками для цифрового телевидения. Например, можно принять закон, что электроснабжение квартир, где нет проводной телефонной связи, будет предоставляться в размере не более ста киловатт в месяц. Тут волей-неволей россияне и вернуться к стационарным телефонам. По тысяче за установку, по тысяче за аппарат, по соточке ежемесячный платеж. Это ж какие бабки! Влад связался с Эндерсом и изложил эту грандиозную идею. А ты зверюга, Владик, засмеялся Эндерс, за полет мысли – хвалю, но про свое мероприятие не забывай.

Влад вернулся к обзвону.

Тем, кто согласился участвовать в опросе, он задавал следующие вопросы.

Поддерживаете ли вы политику Президента и Правительства?

Как вы оцениваете увеличение военной мощи Российской Федерации?

а) положительно

б) полностью поддерживаю

в) согласен

3. Считаете ли вы необходимым защиту от внешнего врага таких важных пунктов как Тургород и Йошкар-Ола?


Работа была скучной для Влада, и он параллельно принялся за написание законопроекта об ограничении подачи электроэнергии в многоквартирные дома, не оборудованные проводной связью. Периодически лайкал подругу.


***


А майор Эндерс в это время шел по улице со свернутой газетой в руке. Он остановился у здания красного кирпича и прочитал вывеску, которая гласила, что здесь находится торгово-оптовая компания, занимающаяся перевозками и страхованием. Содержание вывески вызвало на красивом лице Сергея легкое презрение. Постукивая газетой себя по бедру он решительно вошел в офис.

Внутри контора представляла собой открытое пространство размером с хоккейную коробку, с несколькими рядами рабочих мест, занятыми офисным планктоном.

– Я могу вам чем-то помочь? – улыбнулась Сергею ближайшая девушка в белой блузке.

Эндерс пристально посмотрел ей в глаза, выдержал неприличную паузу, направил указательный палец в юное декольте и веско сказал:

– Чуть попозже.

Эндерс шагал по помещению, глядя сквозь клерков, не реагируя на обращенную к нему офисную вежливость. Остановился у напряженно листающего бумаги очкарика. Сергей слегка постучал кулаком по компьютеру, очкарик испуганно поднял лицо. Эндерсу взирал поверх погона сверху вниз:

– Служил?

– Нет-нет, – замотал головой очкарик.

Эндерс недовольно кашлянул:

– Нда… – и пошел дальше.

Дойдя до самого дальнего угла, остановился и прогудел:

– Эт-то что за дрянь?!

– Принтер – отозвались ему.

– Вижу, что принтер… Убрать!!


Сергей тщательно обследовал огромное окно. Он смотрел в него на улицу и прямо, и под острым углом снизу, и по диагонали сбоку, и приставив к глазу газету как подзорную трубу. Все присутствующие наблюдали за ним с недоумением.

Открылись стеклянные двери, ведущие в глубину офиса, и в помещении появился краснолицый мужчина, который подошел к Эндерсу:

– Товарищ майор, чем обязаны? Я старший менеджер Алексей.

Эндерс, увидев старшего менеджера, страшно обрадовался:

– О, ты как раз и подойдешь, пойдем, – он подхватил Алексея под руку и повел к противоположной стене, на ходу объясняя:

– Ты такой же кумплекции как и товарищ генерал Пилипченко! А ну-к встань сюдой. А я отстрельну.

Эндерс слегка отошел и одним глазом «отстреливал» как выглядит ошеломленный менеджер на фоне стены.

– Нормально! – одобрил Сергей. – Ну-к руку подыми. Нормально. Здесь и повесим.

– Что повесим. Вы объясните наконец…

– Карту округа повесим, что ж еще, – Эндерс подошел к менеджеру и фамильярно похлопал его по мягкому животу. Менеджеру похоже понравилось. – Комендатура здесь будет, Алексей, комендатура. Или штаб.

Алексей, не зная как реагировать, мямлил:

– Но это же офис нашей компании…

– А это, сынок, – Эндерс поправил узел галстука на менеджере. – Не тебе решать.


За спиной Эндерса в некотором отдалении уже с минуту стоял пожилой дядька в форме охранника. Он, сложив руки на груди, покачивался с пятки на носок. Когда Эндерс, потрепав по щеке старшего менеджера, повернулся, охранник его окликнул:

– Слышь, майор. А ты шо без головного убора?

Эндерс вопрос проигнорировал, всем своим видом показывая, что какой-то охранник представляет для него гораздо меньше интереса, чем даже пресловутое пустое место. А охранник вразвалочку подошел к Сергею и с видом сыщика произнес:

– И значок этот не по уставу… брюки с кителем не родные… ты кто, хлопец?

Эндерс не спеша достал пачку жевательной резинки, закинул в рот две подушечки.

– Ракетные войска… откуда ты взялся? – рассуждал охранник. – и туфли штатские. А где ты обучался, если ракетные?

Эндерс пошел к выходу, поманив охранника за собой.

Охранник нехотя последовал за ним, бросив в адрес менеджера:

– Разберё -омся, Алексей Юрьевич.


Вышли в холл, встали друг против друга, они были чем-то неуловимо похожи – чернявые с азиатчинкой, стройные, в форме, уверенность и наглость.

– Благодарю за бдительность, – отчеканил Эндерс.

– И шо? – охранник не спешил принять благодарность.

Эндерс вынул удостоверение, раскрыл перед охранником.

– Капитан Борисов. Особый отдел.

– Ффыу-у, – скривился охранник, и удостоверение читать не стал.

– А с формой – накладка, потому что второпях.

– Да понятно… у вас всю дорогу второпях. Шо, правда, штаб будет? Плохое место.

– Я уже понял, что плохое, но поручено отработать…

– Отработать, рапорт написать, знаю я вашего брата.


Расстались вполне дружелюбно. На улице Эндерс скорее завернул за угол и принялся неистово ржать. Он смеялся, сгибаясь пополам, и редкие прохожие, увидев его, невольно улыбались.


***


Влад проводил уже сто пятый разговор в формате соцопроса, когда проскрипела вхожная дверь.

– И звонок не работает, – проворчал Эндерс, проходя мимо Влада в квартиру. – Как дела?

– Работаю.

– Корабел не объявлялся? – крикнул Эндерс из боковой комнаты

– Был. Сала принес, потом опять ушуршал.

– Сало – это тема! Давай пожрем.


Перекусывали в зале на полу, застелив ее газетой.

– Смотри, – Эндерс поднял кусок хлеба и показал на газетное объявление. – Квартиры сдают. Можно прозвонить, поснимать от имени военнослужащего с семьей.

– Можно и съездить.

– Не, в форме больше не светимся. Я сегодня нарвался,… – Сергей в комическом ключе рассказал о случае с охранником. Влад хохотал. – А если бы тот охранник еще бы и левую ксиву вычислил, то был бы шухер.

– Вряд ли, – не согласился Влад. – Пашка такие корочки делает, что только специалист спалит. Слушайте, Сергей Теодорыч, а может в школы закидуху сделать? Учителя друг с другом плотно общаются, это самое громкое сарафанное радио будет. Бумагу замутить от имени генерала, типа, готовы ли вы принять на учебу детей из воинской части.

– Бумагу не стоит, следов не оставляем. Прозвонить можно.

– У меня от телефона уже ухи плавятся.

– А кому? Мне что ли на трубе висеть? У меня сегодня к тому же встреча.

– Опять? Простовата она для вас, Сергей Теодорыч.

Эндерс достал из тарелки с салатом ложку, аккуратно облизал и попытался ударить ей Влада по лбу, но тот ловко откатился по полу за диван.

– Мамка не учила не подглядывать?

– Сергей Теодорыч! – Влад сел на корточки. – Вы сами сказали, что пойдете в цетровой ресторан. Мы решили подключиться к камерам, посмотреть. В интересах вашей безопасности.

– А потом?

– Что потом? Все, – Влад гусиным шагом подполз к импровизированному столу, взял дольку помидора. – Пробили вашу даму, – но это Корабел, не я! – что студентка, что из села приехала, в салоне связи работает. Роскошная женщина! А Паха говорит – простовата для босса. А мне что? Подумаешь, деревенская.

– Дурни! – вздохнул Сергей. – Я сам из деревни. Давай, убирай тут все.


***

Тем временем Паша Корабел стоял в том месте Тургорода, гдесобственно город резко переходит в частный сектор. По левую руку от него высился квартал многоэтажных домов, их стены были свежими и гладкими, стеклопакеты жалюзно жмурились, а во дворе были видны припаркованные автомобили. Слева на Пашку, распахнув деревянные ставни, глазела избушка с мшистой прической и печной прокопченной трубой на затылке. Между песчаных тропинок лежали такие же хатки со ставнями, крылечками, забором-штакетником, бельем во дворе среди грядок капусты. Прямо перед Корабелом были металлические гаражи разного цвета, разной высоты и было невозможно определить к какой части города они относятся. Здесь росла полынь, пробившая гравийную дорожку, один из гаражей имел на боковой стене навечно въевшуюся надпись «Цой жив». На земле под этой надписью, приподняв кусок шифера, Паша нашел пакетик с веществом растительного происхождения.

Некоторое время назад, возвращаясь на «базу», Корабел увидел нарисованный на асфальте замысловатый ребус. Такие ребусы он разгадывал на раз. Связался с барыгой, заказал, заплатил, узнал о закладке, которую и вынул сейчас.

Паша припрятал пакетик в носок, подбросил монетку в два евро, и, следуя жребию, пошел к деревянным домам. Напился воды у ближайшей колонки, послушал кудахтанье куриц, полюбовался сидящей у забора на лавке древней старухой, которая с усилием дышала, и это ей давалось тяжело, в ее дыхании как будто сквозил последний отголосок гибельных смерчей двадцатого века. А вообще, это место Тургорода могло быть точно таким же и в девятнадцатом веке. Хотя в девятнадцатом здесь жили богаче.

Пашка встал в тени растущего посреди дороги сорного клена, вынул смартфон и написал барыге, что принял, что надо еще, что надо на днях в восемь раз больше – пацаны в казарме тоже хочут. И было б норм, оставить в лесу, чтоб из казармы забрать без палева. Барыга написал, что по лесам ходить он не любитель, и не знает, где там казарма, а где? Пашка ответил, что дольше будет объяснять, в городе, так в городе. Ок.


***

Эндерс объяснял Владу суть фотографий, сделанных космическим аппаратом «Вояджер-один», когда в комнату ввалился веселый Корабел.

– Как ты вошел? – удивился Влад. – Оба комплекта у меня.

Пашка небрежно махнул рукой, как бы говоря, что такие двери ему не преграда.

– Что у нас еще на сегодня? – спросил он у Эндерса.

– У меня свидание. И если будет кто-то подсекать за столь интимными моментами, наживет в моем лице весьма опасного недоброжелателя. А у вас? Спроси у шефа, может он озадачит.

– Пфу- ф, у шефа, – Пашка упал на диван. – Я понимаю так, что вы у нас шеф, Теодорыч. А Олегыч – он так. Ни о чем. Сидит сейчас, наверное, фуфел свой толкает в Интернете про натовские сапоги и военную мощь. Бла-бла-бла, бла-бла-бла, че он нам? Ни идеи, ни стратегии… только темы притаскивает. Так вы уже и без него бы справились, Теодорыч. А я бы вам помогал.

– Ты давай не очень, – предупредил Эндерс. – У нас за такие слова двумя конями пополам разрывают.

– Это в Дюссельдорфе? – хихикнул Паша.

– Это в Карокаруме. Я же рассказывал, что у меня бабушка – Чагатаева. Знаешь, что это значит? Значит я в шестнадцатом боковом колене потомок чингизидов. Так что велю своему беклярбеку тебя наказать.

– А чего я сказал?!

– Не за сказал, а за то, что дунул.

– Павел правильно говорит, – негромко сказал Влад. – Не по форме, а по сути. Борис Олегович только заказы приносит и светится в ящике. Скоро этим чучелам из ящика придется исчезать, наговорили они выше крыши. Так или иначе, Борис Олегович уйдет в тень, мы уйдем на дно. А у меня ипотека.

– Ничего-о… не пропадем, – Паша забросил ноги на спинку дивана. – Можно рекламу делать, можно в шоу-бизнес… кара-кара-кара, карокорум -мб, – пропел он с блаженной улыбкой.

– Парни, давайте так договоримся – сказал Эндерс, немного поразмыслив. – Хоть это ничего и не значит, и никого ни к чему не обяжет, но давайте, чтобы в случае падения котировок нашей фирмы или в случае возникновения более выгодного варианта по жизни, человек встает, прощается, уходит. Без кидалова и двурушничества. А я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы в случае проблем ни тебя, ни тебя, ни Вероничку нашу не зацепило.

– Это само собой, Теодорыч!

– Не вопрос, – сказал Влад. – Это не обсуждается. Но другое дело, что…

– Что Олегыч нас первый кинет! – крикнул Пашка.

– На его совести будет, – сказал Эндерс.

– Да какая там совесть?!

– Я не о том, – Влад стал расхаживать по комнате, обдумывая свои слова и произнося их медленно и отчетливо. – Когда мы троллим в интернете, тут все понятно. Когда противоречия заносим – ясно, чтобы народ расшатать. Мелочи! Но основное дело наше – разводка, – Влад шмыгнул носом. – Обман, блин, который можно называть технологией, пропагандой, программированием, суть не меняется. И этой деятельностью мы многих задеваем. Влезаем в сферу интересов влиятельных лиц. Учеба в нашей академии, например. Многие получают наши дипломы и понимают – профанация. А кто-то… Мужика из Ханты-Мансийска помните? Он так серьезно к этому относился, учил, сдавал, гордился дипломом. И тут – представьте – сообщают ему, что диплом – туфта и липа. А он деньги заплатил, диплом корешам показал, хвастался. Оскорбится. А в Ханты-Мансийске мужики конкретные, и решит он отомстить. Или закон о транспортных субсидиях в Краснодаре помните? Когда мы еще сломанные грузовики расставляли, автобус подожгли и депутаты приняли наш закон. Но ведь кому-то закон поперек горла. А кто виноват? Заказчики высоко сидят, а исполнители – мы то есть – вот они. Или теперешнее дело. Допустим, поверили люди в ракетную часть, в то, что в лесу – своя радиация, хорошая. Ситуация урегулирована, все спокойно. Но полигон-то вредный никуда не денется. Протечет там что-нибудь, люди болеть начнут. То есть, не выйдет ли так, что сейчас можно устранить беду, но мы ее маскируем, а потом будет уже поздно устранять? И тут вспоминают о тех ребятах из конторы «АУС», которые эту кашу варили. Я это к тому, что занимаемся мы такими кривым темами, что нельзя исключать и силовых воздействий на нас. А против лома…. То есть, хочу сказать, что если будет опасность моей жизни, здоровью, опасность родным, девушке моей, то я – извините – скорее всего, вас кину. Да. Сразу говорю, что, если мне утюг на грудь поставят – предам. Пусть и с тяжелой душой, но,… – Влад хлопнул в ладоши и вышел из комнаты.

– Зато честно, – после недолгого молчания сказал Эндерс.

– Да бросьте, Теодорыч, – протянул Паша. – Я таких знаю. Если на берегу предупреждает, что ссыкло, то потом его хрен переломишь. Хоть им пальцы крути мясорубкой – упрется, не сдвинешь. Владик такой. Так что… А вот Олегыч! Там только мизер отклонения от плана, он – в ступор. Я ничего не знаю, не рассказывайте мне, – Пашка изобразил Боба. – Все-все-все, ничего знать не хочу! Я в домике. Я звоню человеку. Па-ма-ги-те! Уйё!

– Борямба человек своеобразный, – согласился Эндерс. – Но не будем за глаза.

– Да я и в глаза могу…

– Верю, Пашка. Верю. Лучше скажи, ты в своем измененном сознании как видишь нашу работу. Как обман? Или как науку?

Пашка вяло подпрыгнул, сел на спинку дивана, уперев ноги в подушечку.

– Я это вижу, как создание реальности, – с загоревшимся взором сказал он. – Никто не знает точно… Вы же и говорили, что реальность – штука туманная. А мы создаем восприятие. И тут попробуй, угадай что главнее. Ты знаешь? – спросил он Влада, который вернулся и вращал руками, стряхивая с них теплые брызги. – Это вопрос о бытие, философский… как это?

– Онтологический, – подсказал Влад.

– Во! И разные ли это штуки: реальность или та фигня, которую воспринимают как реальность? Говнофильм «Матрица» не упоминаем! Вспомним тему с киселевским заводом. Завод этот строить он не собирался, помнишь, Влад? На Урале было. Мы же всем внушили, что завод будет построен. Красиво сделали! Вы, Теодорыч, ас! Это бесспорно. Но! Народ в городе поверил, эти компаньоны поверили, Киселев землю продал, бабки получил… да не важно! Народ воспринял как реальность, что будет завод. И народ начал себя так вести, как будто будет завод. Все действия их исходили из наличия завода. Которого не было. И не должно было быть! Но люди воспринимали как реальность будущий завод и своими действиями создали все идеальные условия в городе для завода. И недавно я узнал, что пришел туда инвестор и построил завод. Не такой как Киселев наврал, а круче. Реальность потребовала иллюзии, а иллюзия породила реальность. И мы это создавали. Мы – боги. Круто!

– Но в самом начале было вранье, – заметил Влад.

– Вначале был корыстный интерес Киселева, – отрезал Пашка. – Ну и что? Америку открыли тоже из корыстных интересов, чтобы золотишка добыть. И, кстати, открыли ее как Индию и долго считали Индией. Опять же иллюзия создала реальность.

– Ну да, пришел такой к Колумбу средневековый Пашка Корабел и продал ему карту морского пути в Индию, а тот дурачок и поплыл.

– Хватит размышлений на сегодня, – сказал Эндерс. – Давайте по завтрашнему дню пройдемся: кто, куда и где?

– А вы как видите, Сергей Теодорович, обман или полезная иллюзия?

– Теодорыч везде видит науку, – Паша сполз с дивана на пол. – Социальное программирование как часть политического процесса. Да?

Эндерс дотянулся со своего кресла и открыл окно. В комнату потянуло солнечной осенней свежестью. Он размял сигарету, повертел ее и бросил на подоконник.

– А я не сторонник социального. Люблю больше точечную работу. Чтобы, например…– он замолчал, будто что-то вспоминая. – Чтобы сказка. Например, живет человек полжизни своей или больше и уже думает о вечном, и вдруг с ним происходит чудо. Происходит нежданное, необычное, то, что возвращает его к жизни, когда еще неделю назад он ничего не хотел, и вдруг планы, вдруг надежды. И тогда не столь важно, обманом или нет такое достигается. Сказка сочинилась, воплотилась. Если ты приложил к этому руку, то ощущение творца – ты прав, Пафнутий – круто. И делать сказки я мечтал с детства, но не такие подлые, как делаю сейчас. Мой далекий датский предок меня бы не одобрил. Знаете его? Ганс Христиан. Он же Ханс Кристиан. Сказочник, в общем.


9.


Совсем не сказочное случилось в городе событие на следующий день. В летописи Тургорода эта дата будет отмечена как день рождения автомобильных пробок. Этого явления Тургород успешно избегал до последнего, и вот вам нате, началось. Причиной затора была колонна армейских грузовиков, по-хозяйски вставшая на центральном проспекте. Первый автомобиль в этом ряду раззявил капот, под которым, как зубочистка во рту, торчал худенький солдатик. Последний, седьмой в колонне ГАЗ-66 хоть и имел табличку «Люди» на задней части брезентового тента, но был абсолютно пустой, если не считать спящего на руле сержанта. Военная колонна стояла елочкой, и объехать ее не было никакой возможности. В кабине одного из грузовиков небритый прапорщик смеялся в телефон:

– Тут уже возмущенные автомобилисты показывают нервы, угу, крайне убедительно бибикают… я могу и до ночи тут стоять, но время-деньги… минут десять? Лады. Постоим еще, Степанов, – обратился прапорщик к шоферу, тот с аппетитом хрустел зеленым яблоком.

Прапорщик смотрел на дорогу, на дома, на каменную гору вдалеке, покрытую пушистым кустарником. Тургород, Тургород, вздохнул прапорщик, уехал я отсюда тридцать лет назад и первый раз вернулся. Корявый городок, но родину не выбирают. А это моя родина. Здесь все не по уму. Все через пень-колоду, а, ты гляди, живут и уживаются. Друг другу глотки режут крайне редко – не в каждом поколении. А что поделаешь, народ суровый, потомки лесорубов и вольных хлебопашцев. Здесь люди поселились при царе Горохе, из леса ставили дома, били зверя, пни выкорчевали, распахали землю. Был хуторок, потом деревня, как появилась церковь, стала Турица селом. Вековой уклад, хозяйство. В революцию пару местных купцов придушили, но ничего не изменилось от этого. Жизнь деревенская – самовары, валенки. До Бога высоко, до царя далеко. Это они так думали. Но вдруг решение – построить лесокомбинат. И директива эта явно не от того, кто высоко, потому что вперед комбината возникла тюрьма: к еловым иголкам колючая проволока, а поперек звериных троп легла железная дорога. Вокруг резных крестьянских изб возникли серые бараки. Подурнело село. И вражда зародилась глухая и мрачная. Не то, чтобы война, но и соседства доброго тут тоже не было. Как две планеты, старожилы и поселенцы, сообщались по касательной. Как сдвоенный мыльный пузырь. Эти отношения передавались по наследству, так очень часто и бывает. А сошлись эти два мира только на почве отторжения третьего пузыря, который составили еще более свежие переселенцы, появившиеся здесь на волне комсомольского энтузиазма, когда открылась мебельная фабрика. Новые одинаковые дома легли, как лопасти огромного винта, на месте бывших пастбищ, огородов и покосов, преградили лучшие тропинки в лес, а зверь лесной, потомственно привычный к стуку топора, не вынес грохота моторов и ушел на север. Вывод: стало хуже. Кто виноват? А почему в большой стране нужно строить дома такой кучей? Сегодня смотри – внахлест деревни пришли бараки, потом хрущевки, а теперь сюда же точечно тулятся высотные дома с подземными парковками и цокольными офисами, но и деревня внизу осталась. Не могут обитатели столь разного жилья друг с другом гармонично жить. Как разъехаться на узком пути кобыле, тянущей телегу с навозом и спортивной машине, ведомой дутой блондинкой? Высотка затеняет картофельное поле, картошка не растет, но в той высотке не поспишь по воскресеньям, потому как утром в хозяйствах частных замычат коровы и заблеют овцы. Высотка отомстит громкой музыкой ночью и гарью выхлопного газа. Разве можно жить рядом, когда даже запахи враждебны. И что делать? Смена поколений не поможет. Крестьянин в кирзачах, рабочий в татуировках, учитель с портфелем, бизнесмен с портмоне может им разбежаться, как разделяется мыльный пузырь? Разъехаться? Или снести этот город до основания и построить новый, где будет всем место, и все будут счастливы? Так это уже было. Есть соблазн поддержать современность, дорогу – молодым, технический прогресс. Беда в том, что все самое современное неизбежно становится неприятно устаревшим и – кто знает? – возможно, новая жизнь Тургорода будет построена на выращивании одуванчиков, и те, кто будет после, потребуют убрать автомобили – плохо пахнут, мобильную связь отключить – вредные волны, высокие дома снести – ну кто в наше время живет на этаже? Тогда может лучше молодых выпихивать отсюда, а самим доживать по традициям, кондово… посконно?..


– Поедем, товарищ прапорщик?

– Поехали, Степанов. Кричи, чтоб трогались.


Автомобильная колонна, не спеша, двинулась по проспекту, и, раздражая окружающих, солидно проследовала к выезду из города. Прапорщик через стекло нежно осматривал улицы своего детства, а в одном месте серьезно сказал:

– Смотри, Степанов, вон в том сарае худой Сабир с козой совокуплялся.

Степанов промолчал, он был на том сроке службы, когда уже ни чему не удивляются, и ничем не интересуются кроме обратного счетчика, тяжко отматывающего долгие дни до дембеля.


Военная колонна выползла из города, как гусеница из травы, и мимо дуэта отвернувшихся гаишников двинулась по трассе, резко прочерченной в скудном пейзаже.

По ходу движения машины перестроились, теперь прапорщик ехал в головном автомобиле, он смотрел с грустью на облепивший дорогу хвойный лес и изредка приказывал Степанову ценить и уважать красоту природы.

Километров через тридцать колонна свернула с трассы и углубилась в лес. Лесная дорога представляла собой две слабо различимые колеи, между которыми уверенно стройнилась уже окрепшая поросль, согнувшаяся под напором бамперов, хлестанувшая по днищу каждому грузовику и тут же выпрямившаяся во весь свой неуступчивый рост.

Вскоре показалась поляна, на которой стояла желтая «Волга» с шашечками. Грузовик с прапорщиком остановился возле такси, остальные тоже заглушили моторы. Таксист в «Волге» поднял боковое стекло, а из кустов появился Сергей Эндерс, помахивающий полутораметровым прутом. Прапорщик тяжело вылез из кабины, к нему подошел Эндерс, как шпагой пронзая воздух прутом, на конце которого был прикреплен тугой ролик из пятитысячных купюр.

Прапорщик снял деньги, взвесил на руке.

– Как договаривались, – сказал Сергей. – А там, – он плавно взмахнул прутом, показав на багажник «Волги». – Чтоб не скучно, выпить-закусить.

– Степанов! Доставай, – прапорщик после недолгих сомнений, не пересчитывая убрал деньги в карман.

– Все нормально? – спросил Эндерс.

Степанов доставал из багажника пакеты, за ним наблюдали остальные солдаты, они ходили по поляне, переговаривались, потягивались, закуривали.

– В наилучшем виде, я те скажу, – сказал прапорщик, вожделенно косясь на Степанова, вслушиваясь в приятный бутылочный звон. – Обратно как договаривались?

– Ну да. От пяти до полседьмого. Народ с работы потянется… – Эндерс бросил прут на землю. – Вас в части не хватятся?

– Не-е, – зевнул прапорщик.

– Мало ли. Вдруг Родину защищать.

– А че с ней?

– С ней? – Эндерс не мог с ходу сформулировать, что с Родиной не так. Слишком много было не так. – Нормально. Здесь нормально, а южные рубежи? Например, граница с Казахстаном как проходной двор. На сто километров два погранца. Тащи, чего хочешь. Ладно, что героин, он кому-то полезный, а если взрывчатка?

– Это отсюда далеко, не наш вопрос. Границы пусть защищают… – прапорщик запнулся, не сумев придумать кто, по его мнению, должен защищать границы. – При чем здесь Казахстан? Это же юг! А здесь, надо заметить, не юг.

Эндерс полностью удовлетворился ответом.

– Тогда я поехал, – он протянул прапорщику руку.

– На связи.

Сергей прыгнул в «Волгу», и она медленно двинулась в лес в направлении трассы, а прапорщик все-таки достал полученные деньги и тщательно пересчитал.


***

Примерно в это время Паша Корабел прохаживался по площади то ли Кирова, то ли Калинина, представляющей не площадь в классическом понимании, а скорей корявый перекресток. Здесь, вдоль огромной растянутой ткани с нарисованными окнами, укрывающей дряблую стену краеведческого музея, стояли цветочницы – десятка два дебелых женщин, одетых во всепогодное тряпье. Примечательно, что с первого взгляда угадывалась существующая среди них тонкая иерархия: элитой были, несомненно, надменные обладательницы пластиковых вазонов с темно-красными оранжерейными розами; средний класс предлагал хризантемы и еще какие-то букеты, составленные из не пойми чего, но это не пойми что было явно тепличного происхождения; самые наглые тетки продавали непритязательные стебли, сорванные с огородной клумбы – это суровый плебс среди цветочниц.

Пашка выбирал, приценивался, перешучивался с продавщицами, не забывая делать прозрачные намеки на свою причастность к недавно появившейся под Тургородом военной части, а цветы он покупал якобы для жены командиры, прибывающей сегодня вечерним поездом. Жена командира была с его слов бабой простой и ей бы хватило и связки ромашек, но сам командир – мужчина с претензиями и не может себе позволить простецкую встречу, а хочет непременно кусочек пафоса внести. А он, Пашка, в этих цветах ва-аще ниче не понимает, может че посоветуйте там…

Итогом пашкиной закупки стало то, что цветочницы остались в полной уверенности, что распутная жена командира дает всем служащим ракетной части, не исключая отличников боевой подготовки – и правильно делает, имея такого козла мужа. Часть продавщиц мужа пожалели. Существование ракетной части под сомнение даже не ставилось.

А Пашка прошагав от площади то ли Кирова, то ли Конева два квартала, вручил купленный букет первой встречной девушке, похоже сбежавшей с урока физкультуры.


На углу длинного шестиподъездного дома скромно желтела надпись «Пивко», под ней темнела лестница в подвал, откуда медвежьей поступью поднимались два опохмеленных, одухотворенных, в связи с этим мужичка.

– Хорошо, – говорил один.

– Получше, – подтвердил второй.

Они окончательно вышли из подвала, встали лицом друг к другу.

– Хорошо, – начал было первый.

– Слышь! – прервал второй, более дальновидный. – А может, ну его! А!?

Первый резко кивнул до хруста в шее, и они плечо к плечу отправились обратно в пивную.

Пашка шел вдоль дома, читая вывески. Первый этаж был как обычно отдан под аренду. Здесь один за другим шли надписи: «Пивбар», «Вобла», «Бочковое», «Живое пиво», «Ерш», «С рыбкой», «Из кеги». Последним офисом была аптека.

Первый этаж следующего дома был разнообразнее: «Пиво, рыба», «Рюмочная», «Хмельное», «Всегда! Свежее пиво», «Пивчанский», «Тургородское крафтовое».

О! Остановился Пашка и зашел в дверь, где лили пиво тургородское.

За прилавком (а это барной стойкой не назвать) стояла пухлая хозяйка разливухи в малиновом фартуке, она облокотилась локтем на белую поверхность, свесив лицо над копченой селедкой, и безнадежно смотрела на сидящего в углу единственного клиента, имеющего густую курчавость во всю голову, шкиперскую бородку и пушкинские бакенбарды.

– Доброе утро! – поздоровался Пашка от входа.

– День уж, – отозвалась барменша, не меняя позы.

– Ага, – Пашка подошел к прилавку. – Мне бы вашего местного. Кружку.

– В кружки не наливаем, – протянула барменша. – В пластиковую бутылку. И стаканчик поллитровый пять рублей.

– Давайте, – Паша полез в карман за деньгами. Продавщица достала из-под прилавка пластиковую полторашку и прикрепила ее под позолоченный кран.

– Эй! Мне меньше надо было! – крикнул Пашка.

– Я поставила уже, – властно сказала барменша и, действительно, повернула кран. Раздалось шипение, и пышная пена поползла по пластиковым стенкам полторашки. – Меньше тары нет. Что к пиву будете брать? Рыба, чипсы, орешки, сухарики.

– Не надо ничего.

– Сто сорок пиво, пять бутылка и пять рублей за стакан, – барменша поставила перед Пашкой пластиковый стакан, перед этим со злобой отодрав его из плотной стопки аналогичной тары. Она начала стучать по кнопкам огромного калькулятора.

– Сто пятьдесят, – подсказал Пашка.

– Мгм, – иронично прогудела барменша, а потом сверилась с ответом и сообщила. – Сто пятьдесят. Чек нужен?

– Нет, – Пашка расплатился и в ожидании пива стал осматриваться в полумраке забегаловки. Невольно встретился взглядом с бородатым посетителем в углу.

– Нету футбола, братуха! – вскидывая бакенбарды заголосил тот. – Просрали футбол!!

Это был единственный в Тургороде футбольный фанат Миша Раппопорт. Ему было далеко за сорок, но он выглядел непринужденно молодо, растительность на лице скрывала морщины, тонкий хвостик небогатых волос от макушки до виска тоже не старил.

Пашка принял приглашение и сел за столик к этой колоритной личности.

– Разве это футбол?! – возмущалась колоритная личность. – Ни хера не футбол! Это – говно.

Пашке нечего было возразить. Пашка попытался рассказать об армейской части в лесу, но собеседник принял информацию в несколько ином смысле.

– Армейцы?! Я против ЦСКА ни че не имею! Фернандес – красавец. Но, бля, скажи почему такой стране нельзя найти одиннадцать чуваков, который этот мячик будут вертеть как… как я… ты понял. Как Раппопорт вертит дырки! А армейцы – пойдет. Кони – норм. Главное, что не Зенит. Зенит – вот пидорасы. Газпром народное достояние, суки. Вся страна против Зенита болеет, как этому Дзюбе не икается?!

Пашка заметил, что в Питере таки болеют за Зенит.

– Питер. У нас не Питер, – бакенбарды тоскливо повисли. – И даже не Уфа. А по численности Тургород – почти Ванкувер. А ни хоккея, ни футбола… Была команда- «Турица». Как мы болели! Я там самый главный болел. Группа поддержки была. Раз во второй дивизион выходили. Коля Мухамбаев ездил в Уфу на просмотр. А развалили все! Футбол похерили, Раппопорта убили. Бабы – бляди. Будем бухать, а кули остается?

Через какое-то время Паше прискучил этот разговор, допив стакан пива, он пошел в туалет, куда можно было втиснуться только боком, а после туалета не вернулся к столику, а вышел на улицу.


Продолжая рейд по городу, Корабел посетил еще пару злачных мест, вступая в контакт с местными жителями, и рассеивая среди них нужную информацию. Потом просто бесцельно прошелся по центральной аллее, с удовольствием шурша рыхлым покровом опавшей листвы, которую почему-то никто не выметал. У редакции «Тургородского вестника» они неожиданно встретились с Эндерсом.

– А ниче так здешнее пиво, – сказал Пашка. Они стояли под полуголым тополем, в сторонке от путей, проложенных прохожими.

– Порошковое – скривился Эндерс. – Ты думаешь, здесь хмель растет? Мне, в общем, не понравилось. Ты чем занят?

– По плану. А сейчас на стройку пойду устраиваться. А вы, Теодорыч?

– В редакции был, дал в газету статью к юбилею дедушки. За деньги, конечно, на правах рекламы. Дедушка воевал на «катюше», в мирное время служил ракетчиком. Ду-ше-щипательнейший текст. Для нужной атмосферы пригодится.

– Да, «катюшами»-то мы ваш вермахт тогда вжжжеу-вжеу-быщ! – Пашка изобразил, как стреляют «катюши».

– Я, если ты забыл, урожденный сибиряк. И у нас там своя версия есть.

– Ага, читали: ясноглазые, в белых полушубках, с льняным чубчиком, – вспомнил Пашка. – А еще такое: у Колчака не служил в контрразведке, Теодорыч? Взгляд у тебя проницательный.

Эндерс похлопал Пашку по плечу.

– Читаешь, молодец. Я обещал, что сделаю из тебя интеллигентного человека. Кстати! сегодня наш дорогой шеф дает лекцию для студентов. Историко-филологическую с политическим подтекстом. Сходи для массовости.

– Там Владик пойдет. Он уже весь город обзвонил и интернет всполошил. Пусть с Олегычем… А я уж лучше на базе посижу. Чего я там не слышал? – Пашка ссутулился, изображая Боба, принял напыщенный вид и коверкая голос передразнил. – Очевидно ясно, что в год юбилея Владимира Владимировича Набокова хочется говорить только о Владимире м-м Владимировиче… Путине. Процветание державы, м-м-м, бананы-кокосы, м-м-м, керосиновый рай.

Эндерс сдержано хохотнул.

– Ты все-таки, Корабел, будь уважительней. Борька нам хлебушка дает.

– Что думаю, то и пою, – сказал Паша. – Я человек честный.

– Честность и прямолинейность, Пафнутий, это два разных качества. Несдержанность – третье.

– Ну вы же знаете, как я уважаю Бориса Олегыча! Его телевизионный образ мне навсегда заполнил душу. А как говорит хорошо!

– Говорит хорошо, – Эндерс, кажется, задумался о чем-то своем.

В это время на противоположной стороне улицы, где золотилась куполами компактная церквушка, раздался одинокий удар колокола. Еще один одиночный, а потом заструился колокольный перезвон.

– Зао эрпэцэ собирает своих вкладчиков, – брезгливо сморщился Сергей.

– Во, Теодорыч, вас корежит, – покачал головой Корабел. – Да-аа… Это бесы у вас в судорогах бьются.

– Ты! – Эндерс смерил Пашку взглядом. – Тоже мне. Апостол херов.

– Скучна биография атеиста, – с сожалением сказал Корабел. – Ой, скучна-а…

– Из тебя-то христианин какой?

– Плохой. Но! Я живой? – Пашка прищелкнул языком. – Во-от! То-то ж. За это и спасибо, – он стал лицом к церквушке и торжественно перекрестился.

Эндерс осмотрел Пашку как удивительного идиота. Артистично осмотрел, показушно. Но Корабел не смутился, а после троекратного крестного знамения еще и поклонился в направлении храма. Колокола все звонили, и кажется – даже обычный городской гул на это время кто-то убавил.

– Вы же знаете, как я к вам отношусь, Сергей Теодорович! Как я уважаю и ваше и всемирное научное мировоззрение. А вы, уважайте наше мировоззрение, – Пашка говорил, слегка дурачась, но видно было, что его эта тема брала за живое.

– Вам и так сплошное уважение, куда ни плюнь везде церковь. Или действующая, или строится. Поперек горла!

– Ага! Я последних два года в ночь на Пасху в храм войти не мог – не протиснутся. Так что пусть строится. Да если бы! – воскликнул Корабел. – Если бы ваши воинственные атеисты предлагали строить вместо храмов институты! Заводы, лаборатории. Я бы только за. Так они же предлагают вместо храмов – магазины…


Когда они расстались, Эндерс легко пошагал к остановке, а Пашка завернул с проспекта во дворы, где с легкостью нашел укромный закуток, что всегда ищут напившиеся пива пацаны.


***

Временный забор вокруг стройки был сооружен из разного цвета деревянных дверей. Кое-где забор подпирался пирамидками из битого кирпича. На одной из дверей пришпилена табличка с указанием заказчика, подрядчика, даты окончания строительства объекта, а сам объект самонадеянно именовался как благоустроенный жилой дом с мансардным этажом. По ту сторону забора со звуком зубной боли работала лебедка, с внешней стороны сидел на перевернутом ведре грязный парень, который лазил в айфоне. Его рука была покрыта смысловой татуировкой, что и заметил подошедший Пашка Корабел.

– Есть огонь, земеля? – развязано бросил Пашка. И тут же спохватился, хлопая себя по карманам. – У, мля! По ходу курево выронил! Слышь, угости сигаретой. Ты здесь работаешь?

– Ну, – парень дал Пашке сигарету дешевой марки, что не вязалось с дорогим гаджетом.

– А че к вам устроится можно как-нить? А то без работы…– Пашка присел на корточки.

– Я не решаю, – строитель оторвался от айфона. – Можно, поди. Со старшим потрещи.

– Хозяйский? – Пашка кивнул на татуированную руку. – Где освобождался? Не на двойке?

– На девятке.

– Это красная че ль?

– Не, там, Коля Рубец.

– Ага, – Пашка кивнул. – Слышал. А ты че два-два-восемь?

– Сто шестьдесят первая вторая, – проворчал парень. – И еще там… это, – он потряс айфоном, показывая, что из-за таких приблуд ему и пришлось присесть.

– А тут у вас как? Платят? Кто рулит.

– Я недавно. А вон идут, у них спроси.

С территории стройки на перекур вышли три строителя в касках – толстый, жилистый и старый. Одного возраста, они были чем-то неуловимо похожи. Они подошли в ту же тень, где сидел Пашка, расположились на стопках кирпича и, перекашливаясь закурили. Пашка сообщил в доверительных выражениях, что ищет работу, что ищет после того, как уволили с предыдущей стройки, которая – внимание! – находится в лесу, туда гражданских не очень-то берут, но у Пашки была своя лапа, его взяли, а потом приехал генерал и всех гражданских выгнал, потому что нельзя. Теперь он ищет, где бы заработать. А сам – не местный. А вы местные? Платят?

Не самым литературным языком толстый сообщил, что они местные, что платят и неплохо. На это жилистый, используя обсценную лексику, возразил, что, по его мнению, им недоплачивают. Старый равнодушно бросил пару фраз отборной брани в адрес начальства. Толстый самыми черными словами отругал губернатора, мэра и какое-то управление. Старый в ненормативных терминах охарактеризовал качество стройматериалов. Парень с айфоном попытался выступить со своей непристойной тирадой, однако его осадил жилистый, припечатав в самых непечатных выражениях всех обладателей дорогих телефонов, которые берутся в кредит, а потом кредит отрабатывается известную гору времени, в то время как крыша в доме матери течет. С острым сквернословием мужики согласились с жилистым. Тогда парень с айфоном оттаскал матом все и всех – крышу матери, город Тургород, участкового Терещенко; о себе он заявил, что будет не хуже других и с телефоном не хуже других, если надо работать на кредит – будет пахать, а нет – отметет, подрежет; такая жизнь, вам не понять!

Возникла я пауза.

– Айда работать, – примирительно сказал толстый. – Скоро худой Сабир приедет, всем пиздячек опять надает.

Все ушли, а жилистый не поспешил, сидел, со швырканьем дотягивая сигаретку.

– Что вы, бляха, за люди? – вздохнул он. – В наше время тоже было… магнитофон двухкассетный. Телеки японские… бегали за этим тоже. Но чтобы купить кассетник вместо шифера, когда крыша течет, такого не было. Крыша дырявая, а они туда спутниковую антенну ставят, вместо новой кровли. Как новый вид телефона появился – побежали! Кредит-мудит, потом полгода мясо не жрать. На следующий год другой, бляха, вид телефона появился – все по новой.

– Время такое, – сумничал Пашка. – Потребительское. Общество потребления.

Рабочий затушил сигарету о подошву.

– Мудреные слова ты знаешь, чужеземец, – усмехнулся он. – Прямо как Жан Бодрийяр, – бросил окурок, поднялся. – Если нужна работа, то ближе к вечеру подъедет азер на «Лексусе». К нему подойди.

Жилистый ушел за забор, Пашка пошел вдоль забора. Работа ему была, понятно, не нужна.


***

Вечером Тургород снова встал в пробке, снова по той же причине – медленно ползущая колонна армейских грузовиков. В одной из машин невменяемо пьяный прапорщик порывался выйти из кабины и прижаться к малой родине своей богатырски облеванной грудью. Однако, старший сержант Степанов крепко держал левое ухо прапора, периодически его выворачивая сколько хватало сил. Небольшие армейские радости старшего сержанта Степанова этим не ограничивались – в его кармане лежала существенная часть денег, полученных прапорщиком от Эндерса. К тому же до дембеля осталось на один день меньше.

А в это время в поточной аудитории тургородского института студентам был представлен известный политолог, эксперт, всем нам хорошо знакомый…

Боб с легкой улыбкой легко поклонился, студенты дружно его сфотографировали, на чем у половины аудитории интерес к эксперту был исчерпан. Молодежь не смотрит телевизор, молодежь не интересуется политикой, а уж в провинции – тем более. Может какой-то столичный хипстер и ходит по Арбату, ощущая гнет авторитарного режима, а в глуши как его ощутишь? Зайдет человек в тургородский лес за грибами и возмутится: нет, блин, свободных выборов! Одни сыроежки в лесу! Вот была бы у нас демократия, сейчас бы грузди собирал.

Так что тургородским студентам Боб был мало занятен, но в аудитории присутствовали и преподаватели, а это – люди возрастные, клиенты телепередач и поклонники телегероев. Державший вступительную речь проректор вообще был похож на отмытого Вассермана.

– Мы провели анкетирование, – говорил проректор. – Которое, надеюсь, поможет вам, Борис Олегович в ваших исследованиях. Но с удовольствием хотим вас послушать, потому что… и не забывая всю актуальность… на историко-филологическую тематику. Может вы захотите поделиться вашим мнением, скажем, о зарубежной литературе. Не секрет, например, антироссийский дискурс всей американской прозы. В частности, «Унесенные ветром»… и Марка Твена роман «Том Сойер», который содержит столь изощренную русофобию, что ее практически невозможно обнаружить.

– Это в рабочем порядке, – предложил Боб. – В рамках ответа на вопросы, если такие появятся.

– Появятся, – уверенно сказал проректор, бросив пристальный взгляд в аудиторию.

– Тогда… можно начинать? Спасибо, – Боб встал за трибуну. – Прежде всего, хотелось бы поблагодарить вас за то, что приняли участие в опросе. Эти анкеты, – Боб показал стопку бумаг. – Будут использованы в социологических исследованиях, проводимой нашей академией. Социология и политология – это то, чем я активно занимаюсь в настоящее время. Но, как верно заметил Мопассан Иванович, – кивок на проректора. – По первому образованию я филолог, специалист по американской литературе. И что интересно! В знаковых произведениях американской литературы образ России намеренно не раскрывается. Такое намеренное умолчание! О чем это говорит?

Боб мерно рассказывал, не претендуя на внимание публики. Публика не претендовала на яркую лекцию. Из всей раскидистой переписки, ведущейся в это время из здания института, к Бобу относились лишь немногие реплики.

Dek2001: Политолог из телека речь толкает. Надо посидеть послушать. Задержусь, пожрать оставьте.

Fanni: Страшненький, но умный.

Zyb0990: Политолог лексически бесподобен, но образ его довольно-таки блядский.

Dek2001: Они там в телеке все такие.

Nores00: У меня матушка ихние передачи смотрит. Говорит этот – самый безвредный.

Madein: В кои-то веки в нашей дыре такой известный человек. И говорит правильные вещи, врагов России мы должны знать! Если душа народа в его литературе, то и пиндосскую литературу нужно представлять.

Welda: Если он меня в москву заберет, я ему дам сколько, когда и где можна.


После американской литературы Боб перешел к американской политике. На эту тему ему рассказывалось проще – все слова, термины, эпитеты от многократного повторения к губам приросли и произносились уже машинально.

Zyb0990: У таких типов дети в Гарварде учатся и дом в Майами, а он втирает тут, что Америка враг.

Nores00: Встать бы и спросить, ты че, олень, несешь? Я бы спросил, да диплом нужен.


Мало чем отличаясь от остальных студентов, в аудитории затесался Влад, он зависал в инсте своей девушки.

На почту Боба в это время пришло письмо от Егора – приятеля Артура по зоопарку. К письму приложен рассказ среднего литературного качества. Сейчас лучше и не пишут. Незачем. Например, есть культовый писатель Олег Тараканов, имя его раскручено. Он может способ варки макарон издать, а люди будут думать: в чем тут глубокий смысл? А какой-нибудь известный критик (тоже на контракте у издательства) заявит: для того, чтобы понять таракановский «Способ варки…» нужно иметь глубокие познания в области непальской мифологии, а поскольку таких познаний никто не имеет, верьте мне на слово: Тараканов – гений. Всё! Жизнь Тараканова – смутна и непонятна, его творчество – непонятно и модно, его книжки пишет компьютерная программа. Не Бог весть, какая сложная. Такую программу и старшеклассник напишет.

Боб свои лекции писал сам. Вернее, у него была одна лекция, которую он корректировал и читал как новую перед разной публикой. А еще в процессе чтения лекции он точно чувствовал хронометраж, его можно было прервать на любом слове, и он с точностью до секундного десятка сказал бы, сколько времени прошло от начала речи. Так и в этот раз он спокойно, не сверяясь с часами, уложился в отведенные сорок минут, после чего предложил задавать вопросы. Предложил с отчетливой надеждой, что вопросов не будет.

В первом ряду подняла руку инертная девушка с блеклым лицом, «рыбья кровь» судя по внешности.

– У меня такой вопрос, – тихо сказала она. – По поводу семьи, патриотизма и прочих традиций. Эрих Фромм считал такие явления, вытекающими из непреодоленного Эдипова комплекса…, – она вкрутила в свой двухминутный вопрос и Фромма, и Фрейда, и какого-то типа с именем на «Ю», то есть это был не вопрос выступающему, а поза перед присутствующими преподами.

– Это интересное мнение, – ответил Боб также аморфно. – Мнение авторитетных ученых всегда интересно, но стоит ли его безоговорочно принимать на веру? Очевидно ясно, что на ту или иную сущность в философской мысли имеются различные суждения, зачастую противоположные по смыслу. Думается, что, прежде чем делать окончательные выводы, нужно изучить все имеющиеся аспекты. Анализ может быть окончательным, но и пренебрегать новыми данными нельзя.

Следующий вопрос прилетел из средних рядов.

– А как вы думаете, – белесый парень с танцующей головой. – Герои О. Генри, жулики, Джеф Питерс и Энди Такер, если бы жили сегодня в России, чем бы занимались?

– Ха! Интересный вопрос, – одобрил Боб. – Очень интересный. Вы намекаете, что сегодняшняя Россия и Америка О. Генри… Да, есть сходство, определенно есть. Был такой персонаж, как «калиф над подземкой», если я правильно помню, я знаю таких людей. А Питерс и Такер…

– Они госдолжности продавали, – крикнул с места белобрысый.

– Олигархами они бы стали, – прозвучало сзади.

– Блогерами, – предположил кто-то.

Боб облокотился локтями на трибуну.

– Блогерами – это интересно, – сказал он. – Наверняка, благородные жулики не обошли бы вниманием Интернет. Также очень популярны сегодня экстрасенсы, астрологи, нумерологи…

– Политологи, – предложил кто-то наглый.

– В Интернете, – не обратил внимания Боб. – Есть где разгуляться, Питерсу и Такеру, но есть такое соображение. Смотрите, во время золотой лихорадки более всего преуспели не золотодобытчики, а скупщики, торговцы, владельцы салунов. Я не скажу, что блогеры – золотодобытчики. Что-то другое они добывают, не золото. Это не новаторство давно. Дело в том, что сословие блогеров стало многочисленным, распространенным, это такие цифровые мещане. Буржуа, подданные Фейсбука. Это как раз те персонажи, которых и разводили Джеф Питерс и Энди Такер. Хитроумную аферу с блогерами они бы придумали. Но олигархами я этих персонажей не вижу. Политиками – возможно, хотя здесь также, как и с блогерами. Питерс и Такер скорее разводили бы современных российских политиков. Интересный вопрос, тут есть над чем подумать.

Боб нашел взглядом Влада, тот скалился во весь рот, на уровне груди поднял руки с большими пальцами вверх.

– А Джордж Мартин? – заголосил кто-то. Боб замотал головой, ища источник голоса. Проректор, листающий бумаги за крайним столом, громко сказал: «Руки! Руки поднимаем!».

– В «Игре престолов», – за поднятой рукой привстал неопрятный юноша с заячьей губой. – Белые ходоки – это русские?

– Я так не думаю, – сказал Боб. – Я весьма поверхностно знаком с этой сагой, поэтому малокомпетентен. Учитывая, что Мартина вдохновляла война Алой и Белой розы в Англии, сомневаюсь, что там есть отсылка на русских и Россию того времени.

– А похоже, – прозвучал трескучий басок. – Главного мертвеца убили, и всем привет. Наша тема…

Прошуршали смешки. Проректор привстал и строго сказал в аудиторию:

– Сергей Александрович! Вы хотели высказаться или у вас вопрос?

– Можно и вопрос, – над столами вырос широкоплечий смугляк в костюме, судя по всему человек популярный, потому что присутствующие студенты разом заинтересовано повернулись в его сторону.

– Аспирант наш, – кислым тоном сказал Бобу проректор.

– Я бы спросил следующее, – спокойно проговорил аспирант Сергей Александрович. – Есть известная книга замечательного Збигнева Бжезинского. Вам безусловно знакомая, – Боб кивнул. – Книга не новая, и в ней автор, анализируя международную обстановку, делает попытку заглянуть в будущее, при этом прогнозирует шаги некоторых субъектов мировой политики, в том числе Российской Федерации. При этом он указывает какие ходы России для Америки выгодны, какие нежелательны…


………………………


… следующий вопрос задавала полная противоположность предыдущей студентке – встала рыжая хабалка с верхним вызывающим вырезом. Она вышла в проход между рядами, демонстрируя и нижний вызывающий вырез.

– В нашем районе есть военная ракетная часть, – сказала она.

Влад, глядя на Боба, развелруками, без слов говоря, мол, я не понадобился.

– Ракеты с ядерным зарядом, – звонко говорила рыжая. – Бывает, что ракеты запускают. А как летают ракеты сейчас мы хорошо знаем. Падают они!

Теперь проректор вжал голову в плечи, а преподаватели за своим столом покачнулись.

– Это представляет опасность для города и области. Если власть не может безопасно эксплуатировать такие вещи, нужно отказываться от них. Это что, мы в ожидании своего Чернобыля получается?

– Вы знаете, я не специалист, – сказал Боб. – Но обвинять режим в том, что ракеты падают, думаю, не стоит. С таким же успехом можно сказать, что участившиеся аварии говорят о вырождении русской интеллигенции. Да. Именно техническая интеллигенция разрабатывает и испытывает новые виды техники. А можно сказать, что виновата интеллигенция в сфере образования, которая не в состоянии подготовить специалистов. Аварии, неполадки – вещи неизбежные. Что теперь? Допустим, вам надо развести в лесу костер. Вы достаете спичку из коробка, а она ломается. Ну давайте рассуждать о кризисе спичечной промышленности, о режиме и правительстве. Можно декларировать, что спички – пережиток и нужно переходить на зажигалки. Только за время этих разговоров вы замерзнете без костра. Поэтому, сломалась спичка – достань другую. А теория – потом, отдельно. Аварии не должны вести к отказу от технологий. Что касается размещения ракетных войск в вашем районе или в любом другом, то население об этом не спрашивают и это, считаю, правильно. У армии есть задача – обеспечить обороноспособность страны. Они ее выполняют. И наши территории никто еще не захватывает именно потому, что есть армия, есть ракеты. Пока армия охраняет рубежи России, нам с вами ничего не грозит! Россия – ядерная держава, это свершившийся факт…


Боб поговорил еще пару минут на тему вооруженных сил, незаметно делая проректору условные знаки.

На паузе проректор завершил встречу, благодаря Боба, бросая ненавистные взгляды на рыжую.

Влад выскользнул из аудитории в числе первых, Боб долго разговаривал с преподавательским составом, а аспирант Сергей Александрович рассказывал собравшимся вокруг него студентам что-то занимательное и, судя по вспышкам дурацкого смеха, чрезвычайно забавное.


Вернувшись в гостиничный номер, Боб заказал ужин, позвонил сыну, тот не ответил, потом просмотрел почту, где висело письмо от Егора.


10.


Здравствуйте, Борис Олегович, как договаривались, выслал рассказ.

Это Егор, мы с вами познакомились в парке, когда вы искали Артура.

Очень прошу дать ответ в любом случае.


рассказ

Без шансов


К полудню едем мы обратно, в унылый свой поселок отдаленный. На заднем сиденье – Витька и Лёха в одинаковых ватниках, рулит еще один Лёха, чтобы не путать называемый нами Лёнькой. Я на пассажирском сиденье сижу, передо мной – рыбка из капельницы, шрам на лобовом, Сергий Радонежский осуждающе смотрит, Пресвятая Дева Мария сокрушается: «Что же вы творите?!». Совесть острым коготком скребется изнутри, глушу ее табачным дымом.

Смотрю назад: Витёк в размышления впал. Он интроверт на грани аутизма – это я так шучу. Особенность Витька в том, что он периодически отключается от внешнего мира, ныряет в себя, как ловец жемчуга шарит на дне подсознания. Иногда находит, бывает неглупо. А чтобы показать глубину и сложность своей мысли, Витёк достает из внутреннего кармана обсыпанные табаком тонкие очки, протирает их и веско произносит: «Да-а уж». Рядом с ним – Лёха, тоже дружище. Человек хороший, штаны всегда зашиты. Правда, без двух пальцев на правой руке, но за двадцать пять лет нещадной эксплуатации организма всего два пальца потерять – это успех. Так он говорит.

Со мной рядом Лёнчик рулит, пыхтит, но без слов; «пятерка» фырчит, грязные брызги разбрасывает. Дорога сегодня как брикет масла – с виду вроде крепко, а надави – мажется.

Именно по поводу дороги Лёнчик и ругается. Но не этот повод, так другой. Его главная черта характера – недовольство. Он всегда ныл, сколько его помню, вот и теперь ворчит – все не как у людей, жижа эта, как и не в Сибири живём, ноябрь месяц, а погода весенняя, а я соглашаюсь – у меня, говорю, даже коты под окном в недоумении.

Лёнчик мечтает – щас приедем, похаваем. Мамка пельменей налепила полфляги, а тут мороз перестал. Надо сжирать… Литрушку раздавим.

Я усмехаюсь пренебрежительно – чего там литрушка, а он такой – всё-таки… И потом, всё относительно. Что такое триста грамм, например? Пива, водки – кропаль. А помните, в детстве? Году в двухтысячном к нам завезли эту… колу в жестянках ноль тридцать три? Так я неделю баночку тянул.


Некоторое время едем молча навстречу тучам. Я слежу за водителем, но он губы поджал и придал лицу выражение поразительной непогрешимости.

Прикол – объявляет Витек. Вынырнул, значит. Излагает прикол – китайский доктор, мужской пластический хирург по имени «Длинь Ше».

Мы с Лёнчиком усмехаемся, через некоторое время Лёха – а-а, понял. Мужской хирург, чтоб подлиньше.

А откуда они вообще взялись, пластические хирурги? – озадачился вдруг Лёха, я тут же, в общем-то, считая себя самым умным, отвечаю – думаю, изначально они были необходимы. Мало ли люди калечились. Война, пожары. А следом какой-то жавер додумался это поставить на коммерческую основу. И, как они и действуют в таких случаях: реклама, мода, телевизор, и побежали бабы носы уменьшать и сиськи увеличивать.

«Сиськи» – матерок! – радостно орет Лёнчик, я отмазываюсь – это нормальное слово.

– Матерок!.. – Литературное!.. – «Сука» тоже литературная. А мне пришлось… – Ладно, – я сдался.

Блин! Ещё десять отжиманий. Итого за сегодня, шестьдесят.

Это мы так боимся с собственным сквернословием, система штрафов. Мне – отжиматься, а Лёнчику, например, учить сонет Шекспира. Кому что сложнее. Это надо видеть, как эта ортодоксально деревенская ряха делает трагический вид и произносит: «Зову я смерть, мне видеть невтерпёж…».


Можно высоковольтную линию перебить, свалить несколько опор – это Витек опять подал голос. На наше – «???», отвечает – чтобы какое-то время в районе ни телека, ни интернета. Людям делать нечего, а мы им будем книжки раздавать. Добрые. Газеты со смыслом: эй, пробудитесь!

Один уже добудился, – угрюмо говорит Лёха, а я – откуда у нас газеты?

Сами напишем, распечатаем – предположил Витька, а Лёха в сторону эдак зло – один уже дописался.

Лёнчик, успевая проглатывать маты. – А больничка? А школа? Да ты сам дома чаю захочешь, будешь костер разводить? Идея, б..! Й-ерунда! Это… Это надо не электричество рвать, а валить мобильные и телевышки. Притом, наглухо, чтоб наши починить не смогли. Притом в такое время, когда через перевал не проехать, и чтоб оттуда не проехали. Тут надо всё-таки обдумать всё. А хотя… спутниковые тарелки-то… Забыл? Не получится.

Витёк согласился – не додумал тут. Это я что-то… вспомнилось про «высоковольтку».

Сидящий рядом с ним Лёха обернулся к Витьку и с деланым подозрением всматриваясь ему в лицо – Витюня! А что это тебе вдруг вспомнилось про опоры? А до этого про «длиньше». Насколько нам известно, уж кому-кому, а у тебя… Случилось чего?


– Вспомнилось так. За счастье… – За что?.. – Да так. Было дело… – Расскажи.


И Витёк рассказал за счастье – Я ещё «щеглом» был, когда пошел в район «высоковольтки» по грибы. Даже не столько за грибами, сколько по лесу побродить в одного. Всё путём: фуфайка, сапоги, сетка от комара. Хожу, брожу, спотыкаюсь, продираюсь. Думаю обо всём, иногда гриб срезаю. Долго шарился, обо всём передумал. И тут выхожу к обрыву, а с обрыва там равнина… ну вы знаете. Долина ровная, гладкая, и трава почему-то не зеленая, а цвета… вот, сигаретного дыма. И речка наша сверкает по равнине как кардиограмма – стук, стук и вжжж, дальше по прямой. Стою на косогоре у корня сосны, а следующая сосна – уже только верхушка перед глазами. Я в сумерках, в паутине многолетней, а впереди!.. Дальше солнце, долина и одинокое ветвистое дерево, на котором качелька самодельная, и она качается очень-очень медленно. Туда-сюда, туда-сюда. Такая светлота и качели. Вроде ни о чём, а чую: счастье. Я тогда прямо в мох сел и заревел. плакал, плакал… Вот… А потом домой пошел.

Н-да, странное счастье. Я думал, про баб – ворчит Лёха, тогда я ему предлагаю – расскажи ты про счастье и баб.

Лёха, начиная рассказ, закурил – счастье и бабы. От баб скорее несчастья. Н-нда. Бывают, конечно, и приятные моменты, но чтоб, прям, счастье. Не знаю. С Юлькой мы, когда дружили, это близко к счастью, наверное. Тогда говорили, не дружили. Ходили. Помнишь, раньше: с кем ходишь? С этой хожу. Н-да. Долго мы уже к тому моменту дружили. Провожаю ее опять, значит, – Лёха говорил небрежно, но всё больше увлекался. – По зиме дело было. Снег такой, знаешь, хлопьями. Возле Юлькиного дома, в ограде там фонарь. Тёть Рита не вырубала пока Юлька, значит, не зайдет. И в фонаре снег этот, такой вальяжный, как барин добрый. Почему как барин? А, не важно. Стоим мы возле ее дома, уже нагулялись по всей округе. А тогда у всех были куртки бесформенные, только у Юли моей – пальто. Очертания фигуры просматривались. Талия. Я варежки снял и за талию ее обнимаю. Рукам холодно, но, как бы, к телу ближе. Щечки у Юльки красные, тугие. Почему тугие? Ощущение такое, что твердые, тугие. Я ж ее тогда путём и не касался. Стоим, обнимаемся. Она смотрит на меня снизу вверх, и конопушки эти на носике… А на лбу прыщики, она их чёлкой зачесывает. Стоим, обнявшись, и пошатываемся немного, потому что холодновато все равно. Я смотрю на нее, и тут огромная снежинка, вихрясь, как шмель на ромашку, ей приземляется на кончик носа, сюда вот. А я, не думая, не прикидывая ничего, сам от себя не ожидал, и этого шмеля ей с носика губами так шшик… снимаю. Голову сразу в жар, как в бане, даже волосы закипели. Н-да. А Юлька смотрит на меня хитрой кошечкой и говорит так: «И это всё?». Я: «Му-хрю»; чего сказать? Она меня тогда за шею притягивает и в губы, значит. Тут у меня в глазах ка-ак светанёт! Я как-то на солнце в бинокль глянул, типа того. А она мне потом на ухо такая: «Я тебя лю…». Лю! И домой забежала. Лю! И пошел я домой, а мы тогда еще в старой избушке – помнишь? – жили. Иду – не поверишь! – подпрыгиваю. По пути из-за забора собака: р-р-р! Я её в ответ: р-р-р! За другим забором тоже псина заорала: вау-вау-вау! Я ей: вау-вау! Потом бежать давай, потом остановился, давай этих шмелей ротом ловить. Н-да. Хорошо, что ночь, народу нет. До дому прибежал, в калитку не пошел – полез через сарайку! Зачем? Не знаю. В снегу весь, ё-моё! Зашел в избу. Там вонь такая кислая! Глаза слезятся. Печка погасла, холодно. Спать прилег, еще тулупом сверху накрылся. Рядом дед на койке стонет в отключке, за стенкой мамку кто-то наяривает, а я – счастливый! Н-да. Только засыпаю, и мысль: стоп! Как же спать-то? Тут такое! Ё-моё! Я на диване сажусь, рот распялил, будто ору и руками ещё машу беззвучно. Всю так и вскакивал, так и не заснул…А больше я про счастье ничего не знаю.

Всё-таки. А чё ещё надо? – ворчит Лёнчик и после паузы мне говорит. – Объясни нам, умник, чё это за счастье?

На такие общие вопросы общие ответы у меня заранее заготовлены – мне чтобы чувствовать себя счастливым нужно жить сегодняшним днем и чтобы не было сомнений, а также плюс двенадцать, солнечно и сухо. Лёнчик уточняет – как это, чтобы без сомнений, я своё – главное, говорю, не сомневаться в себе, в людях. Самое глупое – сомневаться в будущем. Быть уверенным, что всё происходящее – это всё так и надо. Денег нет – ну и ладно, будут. Мамка заболела – хорошо, что вовремя спохватились, вылечили. Свои проблемы – решай, тренируй смелость. Свои неприятности – заслужил, терпи. Не иметь сомнений в справедливости мироустройства.

А-а! Всё понятно! Это тебе шаман твой в уши надул.

Я говорю – Ну да, Тахон. Мудрый, между прочим, человек. Если человек.

Это не про счастье. Это про гармонию – заключил Витек, а Лёнчик не доволен – не, насчет завтрашнего дня я соглашусь. О! А чё не согласится, когда Христос об этом же говорил? Так что тут – да. А как быть если ты уже чего-то сделал крайне х-х… Не сказал, не сказал!.. Плохое сделал и тебе либо людей стыдно, либо перед собой совестно. Как тут без сомнений? Ведь всё время себя грызешь: надо было не так! Надо было вот так! Маешься.

– Зря. Не надо маятся!.. – Только не надо говорить, что прошлое не изменишь и нечего переживать!.. – И не скажу. Тут надо просто понимать, что все прошлые поступки совершены, в принципе, другим человеком. То есть, человек – это не постоянная. Это – переменная. На каждом участке имеет разное значение. Это Тахон видит, говорит, что аура меняется, и он может и не узнать, к примеру, меня сегодня. Я уже по-другому в его зрении выгляжу. Не знаю про ауру, но ведь, действительно, в человеке столько всяких процессов происходит на клеточном уровне. Организм постоянно умирает и восстанавливается, Кровь бежит по- разному, нервные окончания работают так или иначе. Потом, подсознание – это вообще неизучено. Вчера у тебя один пласт подсознания сверху, завтра – другой. Так что, Тахон, наверное, где-то и правильно говорит, любит, правда, туману напустить, так это… работа такая… А смысл в том, что «Я сегодняшний» может и не поступил бы как «Я вчерашний», но «Я вчерашний» поступил единственно возможным образом, в силу своих душевных, физических, психических свойств, которые были вчера, и которые уже изменились и больше не повторятся. Это как трава, которая растет только вверх. Она, правда, корнем тоже растет, но это же, типа, афоризм. Как- то так.

Но ведь «Я вчерашний» и «Я сегодняшний» всё равно один и тот же человек – Ленчик спорит.

Я отвечаю, что человек один и тот же только потому, что он себя так воспринимает. И другие люди его так воспринимают. А природа видит человека в движении, потому что она сама есть вечное движение и изменение. Например, семечка, росточек, кустик и дерево для нас разные штуки, а на деле это одно живое существо. Год назад ты был семечка, а сегодня – травинка. Короче, я в смысл еще не въехал. Хочешь, давай сгоняем к Тахону, сам спроси.

Если уж на то пошло, то природа смотрит на тебя, – говорит Лёнчик. – И видит миллиард живых клеток, множество организмов. А также глистов и лобковых вшей периодически, поэтому надо к людям всегда на «вы». Так что ли? Пурга какая-то. Ты бы с этими шаманами, чабанами, всё-таки поменьше бы общался. Странный народ! Угорщина кочевая. То нет их, то глядь, целая деревня ихняя стоит. Потом опять пропали! Что? Где? Как!? Ничего не понятно. Я думаю, может они из другого времени выскакивают?

– Ага, из бронзового века… – А чё? Бывает. Я раз забухал, так выскочил в будущем. Три дня из жизни!.. – Так ты-то, Лёнчик, что за счастье думаешь? – Ничего не думаю. У меня будничное, повседневное счастье. Одна секунда, но каждый день. Я ж уже полтора года засыпаю ровно в полночь. Даже если раньше срублюсь – без пяти полночь просыпаюсь. Перебираю прошедший день. Родители живые, все на месте. Я – живой. Тоже на месте. Вы, трое придурков, нормально? Отлично. Всё! Кончился еще один счастливый день. И я засыпаю тоже очень счастливый.


Слышна только судорожная работа двигателя, все задумались о чем-то.

А себе еще одну зарубку сделал. Счастье – это когда есть друзья, притом, когда твои друзья и твои соратники и единомышленники, те же люди. Други мои. Как-то так.

Молчание затянулось, рассказываю черный юмор – смеются: Витек – беззвучно, будто ёжик принюхивается; Лёха – визгливо, как старую калитку треплет на ветру; Лёнчик басом хохочет художественно, неестественно.


Въехали в лес. В отличие от оттепельной трассы в перелеске зима зимой, только снегу маловато пока, а так – приятно смотреть: всё беленько, свежо, смиренно.

– А все-таки красиво у нас!.. – Ага, не то, что в там. Природа!..

Может, споем? – говорю я.


– А что?.. – Можно военное… – Надоело уже военное… – А новых песен и не пишут. Теперь пишут только треки, – слово «треки» Лёнчик произносит с презрением.


Давайте сами придумаем песню – предлагаю я, и Лёнчик не против – а что? Давай. «Треки» эти сочиняют тоже, я смотрю, не шибко таланты.


Но написать песню мы не успели, приехали.

Дядя Ваня то ли во дворе дожидался, но только мы подъехали, высоченные ворота начали медленно распахиваться, как мост в рыцарском замке из фильмов.

– Ну? Как? – суетился дядь Ваня, поочередно вглядываясь в наши рожи, – Пап, всё нормально… – Точно? Ну, я там всё приготовил. Картошка в мешках. Целлофан в рулоне на полке. Клавк! А, Клавк! Вернулись.

Лёнкина мамка выглянула из дома – Слава Богу! Ой, что говорю! Грех. (Она мелкими движениями двоеперстно наложила на себя три четверти крестного знамени) Надо пельмени ставить. У меня кастрюля есть большущая. Прям, для такого случая. Большущая кастрюля, бочка просто.

Лёнчик хлопнул дверью «пятерки», по- хозяйски прошел по двору к уличному погребу, исчез за дверью. Лёха прикуривал, видно было, что нервничает. Я тоже немного нервничал и курил. Витёк невозмутимо напяливал верхонки. Лёнчик помахал из погреба: «тащите».

Мы достаем из багажника куль из мешковины, волочим в погреб. Тяжело, даже втроем. Не столько тяжело, сколько неудобно: обхватываешь – соскальзывает, а за веревку браться – руки режет. Еще и скользко.

– Внимательно осмотрели? Не получится как в тот раз?.. – Внимательно…

Спускаем вчетвером куль в погреб.

Ступеньки высокие, проход узкий. В погребе – яма.


– Он, лежа, не войдет. Сидя прикопаем?.. – Значит, сидя!.. – Как-то не правильно. Не по-христиански… – Он и есть кореец… – Китаец… – Да? А какая разница?


Утрамбовали мертвеца в яму, Леха говорит – Извиняй, значит, «маде ин чина»! Не мы к тебе пришли, – и горсть земли мерзлой бросил.

Засыпали землей, сверху – перца от души, чтоб никто не унюхал. Тут уже Витёк начал подавать мешки с картошкой. Тридцать мешков – не шутка, правда, в мешке по три ведра, но всё равно тяжко. И кто теперь скажет, что картошка здесь не с сентября?

Нет тела – нет дела. А будет дело, так нас не пришьешь. А даже если, то обыск здесь никто не санкционирует. ХитрО, хитрО. Век живи, век учись. Совершенствуемся.


***


Потом в бане сполоснулись, и к столу. По полстакана за трофейного чужака. Дядь Ваня окосел сразу, принялся изливать свою злость и негодование, каковых и без него у нас было с избытком. Он ругался страшными словами, при этом поминутно обращаясь к Силам Небесным, что у нас территория как две Бельгии, какой был раньше леспромхоз! Что нас бросили сволочи, продали!

Совсем старый стал дядя Ваня, подрубленный. Это понятно.

Когда несколько лет назад предприимчивые чужаки принялись оперативно скупать земли в двух районах, лежащих к югу от Тохарского перевала, а потом непостижимым образом граница стремительно поползла на север, первым, кто забил тревогу, был старший сын дяди Вани, брат Лёнчика – Стас.

Он и нас подбил на активную деятельность. Письма в Москву, обращения к депутатам на всех насестах ни к чему не привели. Казалось бы, есть Интернет, уж можно, что угодно обнародовать, тем более важнейшую государственную проблему, но и тут нас ждало разочарование. Страна была увлечена разводами в шоу-бизнесе, спортивными достижениями и поражениями, политикой в США, в которой вдруг начали разбираться все поголовно. Никому не было дела до нас и нашей земли.

Тогда Стас распустил Организацию (так мы, шутя, себя называли), отстранился от активных дел. Ну, в самом деле, сказал он, что нам больше всех надо? Есть официальный ответ, сказал он, что территориальных претензий нет, что бла-бла-бла и всё в рамках международных договоренностей.

Как выяснилось позже, Стас просто не хотел нас втягивать, считая младшего брата и его друзей «щеглами» и «салагами».


Стас решил действовать самостоятельно. Среди русскоязычного населения он никаких союзников, естественно, не нашел и попытался наладить связь с местным коренным народом – рудиментарными скифами и подбить их на борьбу с хоть и мирной, но настойчивой экспансией. Но для этих кочевников сам факт существования каких-либо государственных границ представлялся какой-то несерьезной детской игрой. Там совсем другое мировоззрение – мудрая древняя сибирская культура. В их песнях такая вечность! В их истории вчера только царствовал хан Чингис – весьма бестолковый, одно беспокойство.

Тогда Стас пошел ва-банк – это уже позже стало известно – он встретился с лидером чужаков на нашей территории и заявил ему от лица несуществующей Организации, что мы не потерпим, и мы примем меры, нас много и мы вооружены.

Чужак покивал, «продзинькал» что-то успокоительное.


Через пару дней в наш район высадился десант следственного комитета. Стаса приняли возле лесопилки на работе. Я видел, но думаю: а что они сделают? Главное, я и не понял, что это по поводу его борьбы с чужаками. Может, думаю, Стас зверя добыл, который в ихней Красной книге числится, может в райцентре погулял, да статью нагулял.

Вменили ему угрозу убийством и разжигание чего-то там (это тот чужак настучал).

В общем, когда Стаса забрали за перевалы, на Большую землю, мы с парнями немного напряглись. Решили, что если нас по этой теме будут тягать, то уйдем в тайгу. Вечно искать не будут. А в лесах мы можем хоть полвека пересидеть, староверам не привыкать.

Через некоторое время пришло известие, что Стас совершил самоубийство в следственном изоляторе. Лёнчик в это до сих пор не верит. Считает, убили. А я думаю: неволя способна до крайности довести – попавший в капкан волчонок себе отгрызает лапу.


Так или иначе, но ситуация не изменилась, и схема чужаков продолжает работать: откупается участок земли, изживается с этого участка местное население, завозятся тоннами суетливые рабочие, а потом хоп! Пограничный пункт. Причем двусторонний, с табличками на русском языке.

Где сегодня проходит граница, мы и не знаем.

Дядя Матвей Селиверстов охотился в тайге – застрелили. Нарушитель. Так это он первый только был…

Не знаю, кто так сливает территорию – местные власти, пограничники или действительно так решили на правительственном уровне, не знаю.

Я не понимаю, как этим россиянам всё безразлично?! Такая земля уходит по-тихому! Такая земля! Может, потому что земля богатая, но суровая, так, что эти богатства не так-то просто взять? К тому же, лень.

А чужаки лезут, просачиваются.

Я против них ничего не имею, но пусть живут на своем месте. Наши «пра-пра» еще до Ермака пришли в Сибирь. Мы здесь сами как-нибудь…

Нам многие говорили, что простым нормальным людям без разницы столица будет в Пекине или столица в Москве – одно непроходимое расстояние. Но мы решили, что своё не отдадим. Образно говоря, где волки ходят, рептилиям не место.

И вот на маленьком клочке земли защищаемся с Божьей помощью от экспансии. «Сколько у нас ножей? – Четыре! – А сколь карабинов?! – Четыре!!». Разберемся.


За полтора года охоты мы разобрались во всех нюансах. Простых чужаков травить нет смысла – их тьма. Бить надо по вожакам-землевладельцам.

Но была проблема. Первые три забоя вышли в пустую. На месте мертвой головы дракона, немедленно вырастает другая. Вывод – голова должна быть не мертвой, а как бы пропавшей.

Например, начинают чужаки кедр валить, приезжают наши лихие лесничие: где хозяин. А никто не знает, где хозяин, может уехал. Рубку пр-рекратить! Приедет хозяин, пусть зайдет в контору, а там посмотрим. Лесники – народ мрачный и опасный, браконьеры-монополисты. С ними спорить себе дороже. Всё! Работы не ведутся, трудовые резервы бездействуют, начинают маленькими группами смываться к себе на юг.


Только через полгода ихняя администрация может начать процесс признания пропавшего чужака безвестно отсутствующим, чтобы назначить правопреемника. Вывод – тело бывшего землевладельца должно найтись. Для этого и припрятаны туши чужаков, один – на малиновой заимке, второй – за тринадцатой просекой, и последний вон – в погребе. Потом, пятое-десятое, уголовное дело, это еще полгода. Хоть что-то, какая-то отсрочка. Лёха по этому поводу говорит свое «Нда», Витек соглашается «Да уж». А что еще делать?


Если отчекрыживать нашу землю чужакам будет категорически невыгодно и опасно для жизни, то отступятся они, не полезут.


Может быть такое?.. – Практически, без шансов…

Но есть большая вероятность сгинуть. Ну, так и что ж?


Может, споем?.., – Что, например?.. – Можно военное…, – А сами напишем?.. – Напишем, конечно! Только свою и для своих грустную песню…


Литр водяры, тазик пельменей, нольпяшка под огурцы, чекушка на посошок. Пора и до дому, выспаться надо. Тётя Клава сказала, провожая – хорошие вы ребятишки. Довели вас, прости. Господи! Что делается-то, что делается?».

На перекрестке простился с Лёхой и Витькой.

Лёха с надеждой – А может догонимся?.. – Не, неохота…

Бреду по деревне, скольжу – дорожку льдом опять затянуло. Опять к холодам. Небо цвета спелой сливы готово снова сыпнуть крупы, которая завтра растает.

Вот коттедж, где живет Михайлов-жулик. Его усадьбу мы называем «Михайловский замок». Здесь глава сельсовета устроился, тоже жулик. А это Чупиных развалюха, окна открыты, двери настежь – тараканов вымораживают.

Это – Шарик, по-моему, вон тот – Кузя, к этой колонке в детстве Витёк губами примёрз, тут, на углу я с Ленкой целовался, вот и мой дом.

Мой поселок, моя земля. Это и есть то, за что можно убить и умереть. Люблю. Свою землю люблю, без гордости, а по-бабьи, больше жалости здесь.


Жаль, да. Жалостно.

Вон, мать моя едва за сорок, а уже старуха, сидит, вяжет. На печке в ведре тает снег.

– Привет, мам. – Привет. Пил? – Немножко. В Петровке были, сорок верст. Всё потаяло, представляешь? Дорога- дрянь. – Муки бы купить, я последнюю изэтовала. – Завтра купим, у меня появилось малёха денег. – Говорят, границу будут опять переэтовать в нашу сторону. – Может ещё передумают. Как Таня? – Посыпохивает. Не буди, умаялась, поди.

Да я только гляну.

Нет, не спит. – Привет! Как вы тут без батьки? – Плё-охо. Ськуцаем.

Глажу живот.

– Где ты был? – Да тут надо было, с пацанами. – Страшно мне. -А чего тебе страшно? Всё хорошо. Скоро у нас будет парень. Назовём Джекичаном.

Улыбается.

Таня-таня, китаянка моя, таинственная. Всё будет ладно.

– А если…-

– Да никому мы не нужны.


Конец


Боб проглядел присланный текст, набросал ответ автору: «Здравствуйте, Егор. Ознакомившись с вашим текстом, готов высказать некоторые соображения. Во-первых, построение рассказа на контрасте, когда после разговора о счастье герои прячут труп, видится довольно интересным. Во-вторых, нельзя не отметить своеобразный литературный слог.

Однако, рекомендовать издательствам к печати «Без шансов» я не возьмусь без существенной корректировки текста.

Идея прятать тела умерщвленных врагов – интересна, но недостаточно проработана. Для понимания этого нужны знания уголовного и гражданского законодательства, которых у читателя нет.

Также рассуждения о любви к родной земле я бы рекомендовал исключить. Это не вызывает интереса.

Не вызовет интереса и борьба за свою землю, тайгу, лес, было бы уместно, чтобы герои воевали за, например, золотой прииск или еще что-то материально осязаемое. Без выгоды для героев их мотивация остается неясной.

Поэтому, для издания книги я бы посоветовал расширить объем произведения хотя бы до 25 тысяч слов, устранить недостатки, и больше треша, больше триллера. Перестрелки в тайге, заложники, продажные менты и честные чекисты, добавить любовную линию. То есть имеются все возможности написания по данной теме остросюжетной повести.

После всех исправлений у меня будет возможность рекомендовать книгу к изданию, поручившись за ее рекламу».


Егор ответил моментально: «Спасибо. Понял».


11.

На следующий день Боб, отключив телефон, спал до обеда в гостиничном номере. Эндерс на базе закрылся в комнате и что-то писал в ноутбуке, без жалости прокуривая съемную квартиру. Пашка Корабел отправился к каким-то загадочным своим пацанам, а Влад по рекомендации Боба связался с популярным тургородским блогером «Северным».

– Привет. Я Влад, – представился по скайпу.

– Привет.

– Я представляю Фронт борьбы за демократию. Слышал? Мы проводим массовые акции протеста в крупных городах.

– Было что-то такое, – блогер почесал бородку.

– Прошла информация, что в вашем городе появилась военная часть, в которой, по некоторым данным, происходит утечка отравляющих веществ.

– Было что-то такое, – зевнул блогер.

– Общественность не должна остаться в стороне! – с жаром сказал Влад. – Мы должны привлечь внимание людей и правозащитников. Подтянуть международные организации, природоохранные сообщества. Во избежание заражения местности чем раньше мы будем бить тревогу, тем лучше. Я уверен, что ты уже это делаешь. Мы видели, как ты организовывал митинги в защиту старинных построек. Ну а здесь дело гораздо актуальнее! А для массовости акции мы бы хотели принять участие и выехать с активистами в Тургород. Только согласовать дату.

– Только столичной стекловаты нам и не хватало, – сказал блогер. – Спасибо за внимание, ни че не скажу, но не надо этого.

– Почему?! Протест! Широко освещенная акция. Тебе это хайп. Просмотры, подписчики со всей страны.

– А я не за хайп. И подписчики мне пох. Я не по этой теме ваще.

– Но загрязнение!

– Мы сами разберемся, – отрезал блогер. – Акции, митинги, чтобы потом начальника полиции сняли. Нам ваши схемы нах. Тем более, начальник ГОВД мой родной дядя. Из «макарова» давал стрелять. Шашлыки жарит вкусно. Нет. Пока не нужно митингов. Если найдем что-то в лесах: ракеты или полигон или еще че, тогда и будем решать че делать. Короче, наши проблемы.

– Не знаю, – стушевался Влад. – Странно слышать. К региональной проблеме хотелось подключить общероссийское движение, а ты против. У нас и информационный ресурс и человеческий.

– Ресурс, блин, – усмехнулся блогер. – Это вашего фронта командир на пятнашку присел? Ума – палата, че. С такими союзниками ну его нах. Так что извини, Влад, а мы пойдем другим путем.


Потом Влад опять сидел на местных форумах, подкидывал топливо в тему военной части.

– Как дела? – в комнату вошел Эндерс в спортивном костюме, с бутербродом в руке.

– Штатно. Правда, местный блогер отказался сотрудничать. Но тему ракет, я думаю, не отпустит. А так по городу уже махровый слух. Особенно после вчерашней автопропробки. Я еще пару реплик пустил, как ходил по лесу и меня солдаты чуть не подстрелили. Сергей Теодорович, я это все мог делать и из офиса. Это вы в поле работаете, а мне не было смысла ехать в такую даль.

– Я не понял, в чем претензия? Придумай себе ролевую игру, да и вперед. Вон, Корабел носится то к наркоманам, то к бизнесменам.

– А почему вы не женаты, Сергей Теодорович? – спросил вдруг Влад.

Эндерс дожевал, сел на диван, закинул ногу на ногу, задумался.

– Простите, если я… – извинился Влад.

– Да нет, ничего, – сказал Эндерс. – Нормально. Хочется ответить хорошей шуткой, а как-то в голову не приходит. А если серьезно – не знаю. Так сложилось. Такую карту раздал мне небесный крупье.

– Вы же не верите ни в Бога, ни в судьбу.

– Судьба, брат, штука неизученная. Судьба, возможно, что и есть.

– Человек сам хозяин своей судьбы, – тихо сказал Влад. – Разве нет?

– Человек делает биографию. А судьба, возможно, что и есть. Судьба и биография суть разные штуки. Вот смотри, – Сергей потянулся, похрустел суставами. – Есть такая судьба у икса – быть садистом и мучать людей. Биография же может быть как у маньяка, которого ловят менты, но также икс может быть и ментом, который пытает и мучает людей.

– Мрачно.

– Другой пример. Судьба игрека состоит в том, чтобы быть бабником. Судьбу определил избыток тестостерона и легкий свободный характер. Согласись, к такой судьбе бесконечное число биографий можно подогнать. Нет, неудачный пример, – отмел Эндерс. – Быть изобретателем судьба определена зету. В одном случае биографию можно представить как наука, кафедра и Нобелевская премия. А в другом – живет человек в маленьком городе, вроде Тургорода. Допустим, во времена доинтернетовские, это было не так давно. И зет изобретает то одно, то второе, третье. Но облом в том, что он опаздывает. Уже эти изобретения обнародованы. Он и опоздал то, может, всего на месяц, но все. Поезд ушел. Значимость его мыслительной работы не меньше, чем у другого, но незадача – чуть припаздывает. А тому, другому изобретателю – слава и почет. Но биографии будут разные. Хотя судьбы похожие. Даже образ жизни может быть похожий: и тот, и другой, с утра позавтракав, садятся за чертежи, и так из года в год.

– А может быть такая судьба, – предложил Влад. – Что человек станет приложением к механизму. В одной биографии – пулеметчик, в другой – интернетчик. Как я, – вздохнул он. – По пятнадцать часов за компом.

– И на самом деле мрачно! – рассмеялся Эндерс. – Но это ты еще не знаешь супругу нашего Бориски – вот где приложение к механизму. Она уже лет десять за компом. Как еще сына родили?

– Может, света не было, – предположил Влад. – Звонил он? Борис Олегович?

– Да-а, – ухмыльнулся Сергей. – И звонил, и писал, все жалуется: как тут люди живут? Кровать неудобная, ночью холодно, кормят кашей, да яичницей и в магазине нет таких продуктов, которые он привык употреблять. Депрессивный город, делать нечего, сходить некуда. Можно подумать он в Москве куда-то ходит.

– Город, в самом деле, депрессивный.

– Нормальный, – не согласился Эндерс. – Жить надо только в таких одноэтажных городах.

– Переехайте.

– Обязательно. Это в планах. Куплю себе на родине должность главы сельсовета, да как подниму деревню! Я посмотрел в свое время как оно в Европе устроено, все это можно вполне устроить и у себя. Для себя, для людей.

– Только система жрет таких энтузиастов.

– В моих краях энтузиасты гибнут в автокатастрофах. Так я буду на лошади ездить. На очень старой лошади, чтоб, не дай Бог, не понесла.


***

Ходит по Тургороду голый троллейбус, в силу одиночества не имеющий номера, реклама с боков закрашена синим, троллейбус от этого выглядит новым. Рога в проводах слегка шевелились, фары горели желто и пыльно, дверцы хлестали резиново жестко, по окнам размазана толпа пассажиров, на месте кондуктора – суровая дама в бордовом жилете.

Пашка проехал одну остановку, вслушиваясь в разговоры, которые кроме междометий содержали только фразу «Вы выходите?».

Вышел возле почты, мимо Сбербанка проследовал до полиции, завернул к Пенсионному фонду, тем закончил обход деловой части города. Здесь ничего не происходит, только осень.

Осень была полосатой. Из-за стремительно бегущих строем облаков, из-за участков голой земли, влажнеющих поперек сухого асфальта, из-за разновременно опадающих деревьев – ощущения лета и осени чередовались в строгом порядке.

Неприметная улица начиналась за кустами. Каток здесь не бывал никогда – галька, глина, битое стекло, обгоревший домик-пятистенок, на котором гуляют вороны. Старый диван распялил пружины на притоптанном дерьме, куда боком вросла дохлая кошка.

Пашка Корабел наступил в пальто, лежавшее на пути, из рукавов побежали мохнатые крысята. Шагнув к бревенчатой стене, из которой торчал обрывок оконной рамы, он ковырнул мокрую паклю. За стеной кто-то хрипнул и умер, от бревна отпала огромная мокрица.

С коробком в носке Пашка выскочил из неприметной улицы. Под зеленой крышей -вход в Сбербанк, здесь улыбаются белые блузки. Притаился за пихтами Пенсионный фонд, на углу прыщавый полицейский доедал мороженое.


***

– Разве это «цезарь»? – Боб брезгливо ковырнул вилкой салат. – Разве такая заправка должна быть? И курица сухая.

Они сидели с Эндерсом за столиком в маленьком и тихом ресторане. Кроме них здесь ужинала среднего возраста респектабельная пара и одинокий мужчина в дорогом костюме, разложивший на столе планшет.

– Читал последние новости, – Боб зацепил зубцами вилки краешек тарелки. – Генерал Шустров, который на нас наехал, пошел на повышение, что ставит под сомнение осведомленность нашего доброжелателя. И, возможно, проблемы у фирмы продолжатся. Хотя сестра написала, что все тихо. Как-то меня это напрягает.

– Меня в принципе напрягает присутствие рядом неизвестного доброжелателя, – сказал Эндерс, разливая водку по рюмкам.

– Это как раз объяснимо: мы в своей деятельности не могли не попасть в сферу внимания соответствующих служб. Все под колпаком ходим.

Эндерс поднял рюмку, Боб чокнулся с ним, отпил половину. Сам Эндерс глотнул до дна и не поморщился. Боб складывал белую салфетку – пополам, еще раз, еще раз, пока она не превратилась в тугой комок.

– Я думаю так, – Эндерс похрустел огурцом. – Кто бы там ни был, один в дурацком колпаке, другой без колпака, хрен с ними. А мы должны тему добить. Делаем несколько контрольных выстрелов в общественное мнение и уезжаем с чувством выполненного долга. И в бортовом журнале сделаем пометку: Борька и Серега опять всех обдурили. Как тебе?

– Согласен.

– Тогда, – Сергей наполнил рюмку и поднял. – Жива Россия ложью, большой и малой. Мы – малая. За это.

Боб допил свои полрюмки, вяло поковырялся в тарелке.

– Что гложет тебя, отец родной?

– Да с Артуром опять, – скривился Боб. – Я его другу кое-что обещал, а потом передумал. Да и не из-за этого, кому я вру?! Сын… Ну хотел бы он в дауншифтеры, мажоры, чтоб на пляже валяться на папины деньги, так я бы это понял. Не одобрил бы, но понял. А он… Я пытаюсь объяснить, как в этом мире нужно держаться, как карабкаться. А он говорит: кто ползет наверх, не идет вперед.

– Хорошо сказано, надо запомнить.

– Иди ты Сергей! У меня семье приходит, как ты говоришь, откровенный ездец.

– Ничего страшного, – с набитым ртом промычал Эндерс.

– Ведь все же для него. Работаешь, зарабатываешь, нужные связи заводишь. А ему не надо!

– Все мироеды и казнокрады так говорят: я для детей. Вон, кстати, один из них к нам ползет.


К столику по-хозяйски подошел тургородский мэр в расстегнутом светлом пиджаке.

– Категорически приветствую, Борис Олегович! – мэр медленно протянул руку ладонью вниз. – Перекусываете? Приятного.

– Здравствуйте, Леонид Константинович. Спасибо. Это мой… приятель. Сергей.

Позволив и Эндерсу приложится к руке, мэр оперся рукой на спинку стула, на котором сидел Боб, придирчиво осмотрел накрытый стол.

– А что же в общем зале? – пропел он. – Прошу в отдельный кабинет. Сделайте одолжение.

– Благодарю, Леонид Константинович, но…

– Не вынуждайте настаивать. Пройдем, отведаем, пригубим. Борис Олегович, идем!

Сергей Теодорович.

– В другой раз с удовольствием, – отказался Боб. – У нас разговор, и мы уже уходить собирались. Не сочтите за неуважение, но не сегодня.

– А когда вы нас покидаете?

– Послезавтра. А перед этим, конечно… если вы найдете время.

– Что ж. Как угодно. У вас мой телефон сохранился? Если нужно, я машину всегда пришлю. Еще раз приятного аппетита.


– Ишь ты! – Эндерс взглядом проводил мэрский загривок. – Думаешь, он случайно здесь?

– Нет, конечно. Донесли, – Боб потянулся к графину с водкой, но Эндерс перехватил, сказав: «Руку менять нельзя».

– Присматривает, справки навел. Все правильно. Я бы его посвятил в мероприятие, – сказал Боб. – Но, видишь, заказчик не согласился. А нам выступление этого бургомистра на нужную тему совсем бы не помешало. От устранения Стрельникова мэр, кажется, только выиграл. Да и Стрельникова этого переоценили. Я никаких его следов не обнаружил, кроме табличек «Турком».

– Если Стрельников знал про могильник, то и мэр знает.

– У него позиция: это черта города, здесь я отвечаю, лесные земли – не ко мне. Он вообще ментально где-то в восьмидесятых-девяностых. И речь у него соответственная, я подстраивался.

Официантка принесла тарелки с мясом, которое Боб осмотрел недоверчиво, а Эндерс сразу отхватил огромный кусок и бросил в рот.

– Впрочем, какая разница? Тургород уже уверен в существовании ракетной части. А если кто и не уверен, – Боб водил ножом вокруг эскалопа. – Уже без разницы. Цель была не убедить поголовно, а обезопасить заказчика. А местные жаловаться больше и не будут, даже если начнут помирать от радиации – виноваты будут ракетные части, а не малозаметный политик Компрадоров. Пару штрихов наносим и уезжаем, правильно. А дальше!? – Боб улыбнулся. – Дальше нам падает новая тема. Ты будешь в восторге. Не от темы, а от места. Недавно прошли выборы губернатора в далекой провинции.

– Я, кажется, догадываюсь!

– Точно. В одном провинциальном нищем регионе избрали губера-москвича.

– Никакой освободительной борьбы, – проворчал Эндерс. – Хоть бы позалупались для приличия.

– Там на выборах работали люди Кости Богуславского. Слышал про такого? Мастодонт нашей профессии. Автор мемов «мочить в сортире», «кто не скачет, то москаль», «партия жуликов и воров». Голова! Всю текущую повестку его ребята сочиняют. Масштабно работают.

– А еще подростковыми суицидами развлекаются. В научно-экспериментальных целях исключительно.

Сергей дернул угол губ резко вверх, что должно быть означало отвращение. Щелбаном щелкнул по скатерти.

– Ну это, – Боб вздохнул. – Их дела… А наши в следующем, один кадр хочет получить в регионе небольшую должность из тех, что не курирует Москва. Но он на должность не подходит. Но хочет. А деньги есть. Надо, чтобы новый губер его назначил. Как ты любишь, работа точечная, интересная, почти твоя родина, куда ты стремишься уже…

– Тс-с! – Сергей приложил вилку к губам, потом направил ее к входу в зал.

Боб обернулся. У барной стойки сгруппировалась компания из пяти человек, черные, шумные, в кожаных куртках. Один из них смотрел на Сергея и что-то объяснял своим.

– Помнишь, я рассказывал, как поцапался в сотовом салоне, – Эндерс бросил в рот кусочек мяса и кивнул. – Вон он.

– Он узнал тебя? – Боб засуетился, заерзал на стуле. – И что теперь. Не будут же они… можно в полицию! А тут же мэр сидит в випкомнате! Мы к нему под крыло и…

– Успокойся, а, – Эндерс разлил водку. – Папаша! Вибросте из головы этих глупостей, випивайте и закусывайте. – Он выпил, Боб нет. – Спокойно доедай и уходи. Я подожду, что будет. Ничего страшного.

Боб беспокойно ерзал на стуле. Сергей ел мясо, равнодушно поглядывая на компанию кавказцев, которые, видимо, еще не определились в своих дальнейших действиях.

Сергей достал из кармана айфон и по столу подтолкнул его к Бобу.

– Возьми с собой. На всякий случай.

– Серег, я же не могу тебя бросить, – почти жалобно сказал Боб. – Давай к мэру, к Леониду Константиновичу…. Попросим…

– Лично я, – Эндерс вытер губы салфеткой. – Не буду ни о чем просить, ни Леонида, ни, тем более, Константиновича. Выйдешь сейчас, возьмешь такси и к нам на базу. Можно без такси, тут идти минут десять. На всякий случай дождитесь меня там. На очень маловероятной случай интриги и наводки. Я думаю, случайность – эта встреча, город больно маленький.

– А может тебе через кухню и пожарный выход? – согнувшисьнад столом, прошептал Боб.

Энедрс кивнул, приподнял графинчик, оценивая количество оставшегося.

– А телефон?! – продолжал шептать Боб. – Как ты без телефона?

– Уверенно. Ты не поверишь, но есть еще люди, которые нормально себя чувствуют и без телефона. Ступайте, монсеньор, ступайте.

Боб встал, снял с трехногой длинной вешалки свое длинное пальто, долго впихивал руки в рукава. Уже одетый снова упал за столик.

– Нет. Я так не могу, – решительно составил локти вдоль тарелок. – Это получается не по… Не по…

– Борька! – сквозь зубы гукнул Эндерс. – А ну домой! У нас тут свои дела с соседскими пацанами, – и потом нормальным голосом. – В интересах дела, шеф, тебе лучше уйти, завтра на телевидение.

Боб легко поднялся, застегнул пальто и, уперев взгляд в точку у входной двери, крейсерским ходом двинулся к ней, искусно обогнув компанию кавказцев. При этом Боб насколько возможно сдвинул брови и вытянул губы, вряд ли в этом искаженном лице можно было узнать политолога из телешоу.

Боб вышел из харчевни, глубоко вдохнул. На парковке он заметил чиновника из мэрии Диму Пимарова, который издалека отвесил услужливый поклон. Рядом с Пимаровым, держа обе руки в карманах, стоял низкий квадратный мужчина, обликом напоминающий огромного пингвина. Пингвин также внимательно рассматривал Боба. Боб поднял воротник пальто и зашагал по улице. Через десяток метров он остановился, достал телефон и сверил маршрут. В обратном направлении идти не пришлось, он обогнул зачищенную дочерна клумбу, пересек сквер Великой победы, где на постаменте стоял легендарный Т-34, вокруг которого толпились красивые цыганские дети, потом перебежал через дорогу и как бы невзначай обернулся. Вроде проверить, нет ли хвоста. Да, как говорится, святая простота. Оборачиваться в поисках слежки, когда эта слежка в каждом кармане, в каждой витрине, во многих машинах и иногда на уличных фонарях – не глупо ли?


***

На квартире сидели втроем в одной комнате. Боб на диване читал с телефона свою почту, Влад за компьютером просматривал камеры наружного наблюдения в ресторане и близ него, но обнаружить Эндерса не сумел. (Тут нужно какое-никакое ремесло, а не просто мнить из себя). Пашка Корабел еще два часа назад, узнав суть ситуации, махнул рукой и сказав, что Теодорычу виднее, устроился на полу с пакетом семечек и смотрел по телевизору советский сериал.

– А мне не нравится Жеглов, – сказал Пашка, ни к кому не обращаясь. – Хоть бы баба у него была б. А то какой-то деревянный персонаж. Мусор. И своего испугавшегося друга закошмарил. Удостоверение!! – прорычал Пашка голосом Высоцкого.

– В советской парадигме трусость и предательство рассматривались равнозначно, – сказал Влад.

– Да дурь это. Я сказал! – в той же манере попробовал Пашка, но голос Высоцкого больше не получился. – Борис Олегыч! А когда мы будем просоветские настроения выключать?

– Ты считаешь пора? – бросил Боб, не отрываясь от телефона.

– Я считаю, да.

– Видишь ли, Павел, – нравоучительно произнес Боб. – Чтобы одни общественные настроения выключить, надо знать какие после этого включить. А по этому поводу нет единого мнения в тех сферах, с которыми мы, так или иначе, сотрудничаем.

– Я советских постов штук по сто в сеть кидаю. Ностальгирую по социализму, а сам, между прочим, ни дня в эсэсэре не жил. И не хотел бы, судя по всему.

– Советский подход неверен, – бесцветным голосом процедил Влад. – Отсутствие смелости – такое свойство… органическое, как можно упрекать? Или рассматривать как предательство? Нельзя. Человеку страх нормален. А если надо что-то тяжелое поднять, а человек не может, что упрекать за это?


– Так! – Боб резко поднялся с дивана, прервав разговоры про трусость. – Чтобы время зря не тратить. Выключи ящик. Так, проводим учения. Вводные такие… э-э, страна Бурундия, сырьевая экономика, свобода слова есть, иначе какая игра? Император Мумба. Выборный император. Пользуется популярностью за счет внешнеполитической деятельности – враждует с соседней Гобонией. Бедность в массах, безработица. Высокий уровень коррупции, воровство, трайбализм, культ африканского бога, много оружия осталось после советского военного присутствия в восьмидесятых. Вертикаль власти и…, скажем, высокий уровень национализма.

– Высокий это какой? – спросил Влад.

– Если Гитлера берем за сто, то здесь процентов шестьдесят-семьдесят. Итак, задача. В Бурундии под давлением международного сообщества проходят выборы, Мумба участвует, задача – составить конкуренцию. При этом Мумба выставляет спойлеров от нацменьшинств и прочих возможных конкурентов. Итак, год до выборов. Врываемся!

Пашка уже пересел с пола за стол.

– А мы с Владом в одной команде или спорим? Ну, для начала заявляемся как политическая сила. Если Мумба представляет тупо африканские ценности, то мы выступаем за цивилизацию и прогресс. На фоне бедности должно сработать. Выпускаем газеты, интернет, радио… листовки пока рано. Работаем на уличную активность, разоблачаем, как шикует элита за наш счет. Такой вброс: вместо одного императорского дворца можно было построить двадцать больниц или приютов.

– На фоне внешнего конфликта апеллировать к экономике бессмысленно, – сказал Влад. – Императорский дворец тоже не очень-то впечатлит. Уличные акции разгонит полиция, как везде их разгоняют.

– Разгоняют везде, но кое-где из этого и пользу извлекают. Потом всю эту жестокость преувеличить, чтобы народ возмутился. Конечно! Конечно, нам будут нужны жертвы режима, нужны будут политзаключенные, в идеале – казненные, конечно.

Влад встал, ушел на кухню.

– Мышление у меня сегодня стандартное, да? – недовольно сказал Корабел.

– Думай, работай, – приободрил Боб. – Я еще условие доброшу.

Влад вскоре принес горячий чайник и три разных кружки, составил на стол.

– Я бы в таких условиях не стал противопоставлять народ и элиту, – сказал он. – Если Мумба популярен, я бы выдвигал внешне лояльного соперника. Соперник скажет, что император наш герой, но пора ему на покой, он старый, уже мух не ловит. Паш, чай наливай, че все я? Мой кандидат заявит, что благодарен действующему императору, тот много сделал для Бурундии, но время изменилось, и пришла пора других решений. Мой кандидат бы выразил признательность всем этим министрам обороны или чего там? Иностранных дел. Сказал бы, что хотел бы их видеть в новом правительстве. Министры непременно подумают: а почему бы нет?

– Тогда и на коррупцию не будем наезжать, – подхватил Пашка. – Мы скажем, да было воровство, было и было. По всем делам амнистия! Прямо с момента избрания нового императора воровать прекращаем, а то, что раньше – фигня. И все губернаторы будут в обязательном порядке повышаться в должности до премьер-министра. И еще проводим исследования в крупных городах на предмет самой насущной проблемы. Где-то надо мост срочно строить, где-то воду чистить, а где-то и с преступностью бороться, тогда от имени своей партии проводим точечную агитацию в этих городах с обещанием решить вопрос.

– При этом нужно застолбить или сочную тему или социальный слой, – сказал Влад. – Что-нибудь демократическое. Охрана труда, например. Мы – партия по охране труда. И выдаем там крестьянам перчатки, шахтерам – респираторы, обещаем защищать продавщиц и официанток от домогательств. Тут за год можно прилично сторонников собрать. Год мало. Но за три-четыре! Треть электората по любому можно взять. Если хотеть.

– Был бы Интернет сто лет назад, я за три военных года и Сталину бы составил конкуренцию, – сказал Пашка. – За три-четыре года можно все повернуть. Но уличные протесты я бы оставил. Весело же.

– Ерунда! Император засылает в уличные протесты своих людей, и его люди вскоре становятся вождями протеста. Старо как мир!

– В профсоюзную партию охраны труда тоже можно закинуть своих людей, – обиделся Пашка.

– Тут власть будет по-любому настроения мониторить, – сказал Влад, глядя на Боба. – И никто не проскочит! Как только растет популярность наглых идей, будут сразу это дело приструнять, выдвинут вождя, который дискредитирует. Если вдруг коммунистические настроения – сделают партию, которая эти настроения возглавит и обрушит. Начал склоняться народ к демократии, нужно иметь при себе демократических лидеров, которые все обгадят. Верховные жрецы африканского бога иногда компрометируют свою церковь. Баланс! Когда идет канатоходец, он же покачивается туда-сюда, переносит тяжесть справа налево. Если это делать вовремя можно идти и идти по канату. Нет, все-таки умные люди правят… Бурундией!

– А Мумба царь – канатоходец? – поцокал Пашка.

– Нет, он – шест канатоходца.


Громко хлопнула входная дверь. Шаги по коридору. Корабел доволен, он уверен был, что с Эндерсом все в порядке. Вот только шаги, будто хромает. Ранен? Избит? Влад выглянул в коридор и там увидел нечто ужасное, его лицо будто свело судорогой.

В комнату ввалился Эндерс. Он был в дымину пьян. Стрелки на брюках смялись волной.

Эндерс вскинул руку и хрипло запел:

Воспоминанья только потревожь я,

Чего-то там! На помощь, караул!

Но бьют чеченов немцы из Поволжья,

А место битвы – город Бар-ррнаул.


Потом все смеялись, кроме Боба, который только сказал недовольно:

– Много сегодня Высоцкого, – и принялся вызывать такси.


12.

Похмелье! Как много в этом слове для сердца русского…. Даже если этот русский – полуказах с немецкой фамилией, лучше от этого не становится. Даже если в этом сердце процветает принцип У-Вэй и битломания. Всем с похмелья тяжело, но космополиту тяжелее, он страдает в международном градусе. Муль-ти-культурно! Как человек всех наций. Полиэтник. О! Полиэтник – хорошо, надо запомнить.


– Ну и дерните стопочку, Теодорыч. Зачем страдать?

– Принцип, Пафнутий, принцип. Не похмеляться, – Эндерс вздохнул. – До обеда, по крайней мере.

Пашка заматывал скотчем коробки, Эндерс сидел на диване лохматый и небритый.

Было решено, что Пашка и Влад выезжают завтра утром на автомобиле, увозят с собой компьютеры и вообще все вещи, а начальство уже налегке отправится в сторону столицы вечерним поездом. Боб сегодня должен выступить на тургородском телевидении, где еще раз прозвучит информация о ракетной части близ города, Владу также было придумано задание. Эндерс с Корабелом пока не были ни в чем не задействованы, но они, как люди инициативные, должны были сами придумать себе работу. А пока Пашка пытался выведать у Эндерса подробности вчерашнего загула, на что тот под большим секретом поведал о застольных традициях горских народов и о влиянии продуктов распада алкоголя на клетки головного мозга, подчеркнув, что связь между этими двумя концептуальными явлениями наукой полностью не исследована.

С улицы вернулся Влад и протянул Сергею свежий номер «Тургородского вестника». Газета была отвернута на нужной странице, где редакция сообщала, что один высокопоставленный источник, пожелавший остаться неизвестным, на вопрос о размещении на тургородщине военной части ответил, что не комментирует слухи. На соседней странице красовалась статья про ракетчика Ивана Шумилова, героя войны, кавалера орденов, которую к юбилею покойного дедушки сочинил любящий внук. Оформление самой статьи автора полностью удовлетворило, Эндерс уже собирался свернуть газету. Но Влад обратил его внимание на колонку ниже. А там, в нескольких резких строчках, озаглавленных «Мнение редакции», сообщалось, что в результате небольшого расследования установлено, что никакого Ивана Шумилова ни в Тургороде, ни в его округе, включая соседний Сероямск, никогда не проживало. Тогда к чему эта мистификация?

Редакция спросила, редакция же ответила, что, как известно, до недавнего времени наш город гордился небезызвестным И.И. Стрельниковым, который был для нас и ВИП, и ЛОМ, и Хранитель Севера. Однако, у этого в высшей степени добропорядочного человека случились сложности с законом, в связи с чем титул Хранителя Севера оказался вакантным. Теперь вдруг, руками, в том числе и нашего вестника, на ровном месте рисуется репутация некоего Шумилова-внука, который, беря пример с дедушки, никогда не проживал в нашем городе. Добавим к этому внезапный интерес к Тургороду московской политконсалдинговой фирмы. Приплюсуем недавнее заявление премьер-министра России о том, что необходимо сокращать экспорт леса за рубеж и наращивать собственную лесную переработку. Внимание, вопрос: а не происходит ли на наших глазах рейдерский захват нашего маленького, но в пику всем самодостаточного городка?

(ВИП – особо важная персона, ЛОМ – лидер общественного мнения, Хранитель Севера – каламбур)

Подпись: К. Малярийный.


– Интересно, – протянул Эндерс. – Очень интересно.

Пашка тоже взял газету, просмотрел статью, отбросил, проворчав: «Ага, не все ж глупее нас».

– Думаю, надо посетить сию редакцию, посмотреть, что за гнус, – сказал Эндерс. – Малярийный. Надо же!

– Зачем? – спросил Влад. – Ведь выводы он делает не те.

– А интересно! – Эндерс встал, пригладил волосы. – Ты, друг мой Влад, лучше давай морально настраивайся на свой бенефис. Пора и тебе врываться.

Пашка со смехом бросил Владу мягкий комок черного цвета с желтыми лентами.

– Парик может не надо? – сказал Влад без надежды в голосе.

– Парик этот – наш самый главный аккорд, – сказал Эндерс. – Это же такое несовместимое: русский северный город и ямайские дреды. Это цепляет! Местных должно возмутить. Вот нам полиэтникам по хрен! Мы можем и бананы с кумысом. А здесь будет весело.


***

Двухэтажное здание в красно-белой строительной шубе имело на крыше железные буквы «тургород», «вестник». Когда-то печатное слово ценилось, редакция занимала весь особняк. Но сегодня на здании много других зазывающих вывесок. И в коридоре на первом этаже двери носили имена продуктовых, ремонтных, инструментальных, спортивных, заточки ножей. Эндерс поднялся по стоптанной лестнице, здесь было два ООО и лишь на одной скромненькой дверце табличка «Тургородский вестник».

За дверью Эндерс встретил себя – увидел свое отражение в комнатном зеркале. А еще здесь был стол с закрытым ноутбуком и чайник на подоконнике. Своим видом в зеркале Сергей, судя по всему, остался доволен, но был удивлен отсутствием людей. Прошел дальше заглянул в следующую дверь. Там у раскрытого настежь окна вполоборота стояла широкоплечая блондинка, безуспешно щелкавшая зажигалкой.

Быстро пройдя через маленький кабинет, Сергей галантно зажег свою зажигалку, дав даме прикурить. Та затянулась и вопросительно смотрела на Сергея. Волосы ее были все-таки крашеные, стрижка каре, на щеке – насечка старого шрама, на шее – тонкая, с волосок цепочка, а кофта напоминала обрезанный снизу банный халат, где сохранился длинный пояс, стянутый двойным узлом. Возраст не определялся.

– Захожу в редакцию, никого нет, – бархатно улыбнулся Сергей.

– Я же здесь, – у блондинки низкий голос, но природный – не прокуренный.

– В прошлый раз здесь было оживленнее, – Сергей постучал зажигалкой по ногтю. – Мне бы хотелось увидеть ка малярийного.

– А мне бы хотелось увидеть вашего деда-героя, – она затушила сигарету, положив окурок рядом с пепельницей. – Марина Комарова. Она же Малярийный и много еще кто. И швец, и жнец в этом… – она хотела назвать нелицеприятный эпитет, но воздержалась. – В редакции. А коллектив редакции – на картошке.

– Какая прелесть! Ну тогда, – Эндерс вынул из кармана визитку и протянул Комаровой. – Сергей. Представляю Академию универсальной социологии, – пожали руки. Таким женщинам руки не целуют, только равноправное рукопожатие. – Прочитал ваш текст в сегодняшнем Вестнике, был впечатлен. Да что там говорить! Поражен! И хотел бы дать некоторые пояснения… может мы с вами где-нибудь по чашечке кофе?

Марина Комарова присмотрелась к лицу Сергея, и твердо сказала:

– Тут не по чашечке, а по рюмочке. А там посмотрим.


Сидели в кафе, имеющем на крыше убойный слоган «Кто охочий до еды, пусть пожалует сюды». Внутри заведение было оформлено в стиле таверны приморского города пиратских времен.

Пригубили алкоголя, и Марина вкратце рассказала свою жизнь, умело обходя вопросы Сергея, которые могли бы выдать ее возраст.

Родилась тут недалеко в таком же городке. Родители были людьми тихими, пришибленными, а дочь – оторва. Так бывает, и довольно часто. Намучились они с ней в детстве, но это было именно детство. А потом появился байк. И это был не мотоспорт, а это был отрыв! Как они гоняли по ночному городу бандой в двадцать машин! Как были проклинаемы за шум! Гоняли и за городом, там и встретила Марина этот лесовоз. Шрам оттуда. Охладела к мотоциклу, но привычка гнать, гнать, гнать уже была в крови. Вот и подалась в журналистику. Увидела на сайте объявление, что требуется в газету журналист. Набросала пару текстов, пришла в редакцию, ее и взяли без проблем. Без образования и без опыта, но там такая зарплата – слезы. А что пишут в таких газетах? А вы внимательно смотрите в календарь. У нас же постоянно то день медика, то день донора, день юриста, шофера. Об этом и писала в рабочем, так сказать, режиме. Но ведь мечталось о славе! О расследованиях. О громких интервью. Не с теми идиотами интервью, которые сами лезут интервьюироваться, а что-то действительно стоящее. Вроде как Юлиан Семенов разговор с деятелем Третьего Рейха. Марине тоже такого хотелось. А время шло и шло. Денег едва хватало. Недолго была замужем, там хоть отъелась маленько. Потом появился материал. Не интервью, но скрытая съемка. Появился в городе вербовщик. Как она к нему в доверие втерлась – профессиональная тайна. А там на записи сидит этот урод вербовщик, к нему приходит парень, рассказывает, что служил в ВДВ, а в мирной жизни ему не живется, хочет воевать. Этот урод объявляет условия: сколько денег, когда ехать, кто встретит, что придется делать. И напоследок: а за кого воевать желаешь? Парень, конечно, хмурится, говорит – за наших. Другой нанялся на противоположную сторону конфликта. Такая была, съемка, Марина думала – бомба! И куда с ней? Не в родную же газету. Разместила в Интернете. Думала, ну рванет, бомба же. И сорок два просмотра. И все! Сорок два – это… это… Школьник плюнет на три метра, снимет, разместит, и то будет больше просмотров. Марина сама с разных адресов раз двести заходила и смотрела свой материал – сорок два просмотра. По ходу кто-то решил ей просмотры не накручивать! Не иначе сам Марк Цукерберг распорядился. Вот так. Был еще один случай. Губернатор области вручил боевые награды – как бы запоздали награды – нескольким ребятам за выполнение боевой задачи на Северном Кавказе. У одного из них Марина отправилась брать интервью. Интервью перетекло в пьянку, пьянка перетекла… неважно. Но она, не забывая свою задачу, все допытывалась: Юр, Юр, ну расскажи. Что там? Дагестан да? В один момент Юра и не выдержал: не был я ни в каком Дагестане. Медаль? За аэропорт в этом самом. Вру? Я оттуда и в Сеть выкладывал, да только теперь это заблокировано. Телефоны у нас забрали. Но отправлял ММС-ку корешу, она сохранилась. Я у кореша скопировал. Высказался Юра, будто груз с плеч. А Марина – уши торчком. Был в зоне боевых действий, а это солдат-срочник! Ведь сколько споров идет о том были ли там российские регулярные войска. А тут такой материал. И куда с ним? Написала письмо во все возможные оппозиционные газеты, сайты, радио – давайте проведем журналистское расследование. Ваши средства и мое участие, и мы нароем. Ни ответа, ни привета. Наверное, им не надо, зачем напрягаться. Где она, журналистика? Были и еще попытки прорваться, но все не увенчались успехом. Но врагов в том городе Марина нажить успела. Поэтому, когда тетка умерла, оставив ей квартиру, Марина перебралась в Тургород. Устроилась в «Вестник». Верит ли она, что ей еще представится шанс? Почти нет. Но иногда… бывает выпьешь в одиночестве… А вдруг появится спрос на настоящую, профессиональную, хлесткую журналистику! Да и не только на журналистику – на профессионализм! Должно же когда-то кончиться это время. Время дилетантов.

Такую историю вытащил Эндерс из Марины. Впоследствии он признал, что она из него вытащила больше.


***

Около часу дня, когда офисные люди ходят на обед, на главной площади Тургорода появилось уникальная особь. Это был страдающий молодой человек в темных очках, в зауженных джинсах и тяжелых армейских ботинках. Поверх толстого свитера на нем была натянута желтая футболка, но самое примечательное в этом персонаже – прическа. Африканская прическа с дредами и разноцветными лентами. В руках он держал широкую картонку, на которой яркими буквами было выведено «PEAСE! РАКЕТНЫЕ ВОЙСКА ИЗ ГОРОДА ВОН!!!».

Горожане не оставались равнодушными.

– Вот ушлепок!

– Дебилоид! Тварь пиндосская.

– А я был в том армейском городке. Нормально эти ракетчики обустроились.

– Я нет…. Раппопорт не согласен. Прически у нас, конечно, похожие…

– Обрить его, и в армию! Там уму научат!

– Вот и мой внук такой же. Цельными днями все ходит и ходит без дела…

– Я б его уработал прям здесь, тока вон мусора. Я ж на условке…

– Я тоже пацифист, но тут чего протестовать. Ракеты нужны.

– Ты, Наташ, спрашивала, что такое пятая колонна…


К пикетчику подошли два молодых полицейских.

– Слышь, обезьяна! Тридцать секунд тебе.


Пикетчик медленно пошел через площадь в направлении гостиницы. Обогнув ее, оказался возле заброшенной стройки и тут на него сзади налетел Пашка Корабел.

Пашка со смехом сорвал с Влада парик, Влад сдернул футболку.

Пашка набросил на плечи Влада куртку и с азартом воскликнул:

– Шухер! Валим!

Они побежали и скрылись в ближайшем дворе. Никто их, разумеется, не преследовал.


***


Тургородское телевидение – это сорокаминутный блок, транслируемый на канале «Россия», сразу после вечернего выпуска новостей.

Сегодня ведущая представила гостя студии, которым был блистательный столичный Боб.

Ведущая была грустна, про нее ходили слухи, что она одна из любовниц пропавшего Стрельникова.

Как вам город? В чем состояла ваша работа у нас?

Боб привычно разглагольствовал, не глядя в объектив камеры, а как бы отвечая милой девушке. Он зашел издалека – с телевидения, процитировав известное кино, что ничего не будет, только телевидение. Интернет он назвал естественным продолжением телевидения. Всем понятен Интернет, что это такое на бытовом уровне, а, допустим, Интернет в социальном аспекте? Много здесь можно чего сказать, однако главное состоит в том, что Интернет, как и телевидение, является инструментом стандартизации жизни и – может это и грубо звучит – стереотипизации человека. Да-да, именно так! Обратите внимание на речь людей. Ведь только что появившийся модный термин или новое жаргонное слово (хайп, зашквар) сразу же становится известно и понятно большинству населения страны и активно употребляется. А жесты (Боб сделал жест кавычек, показал на обеих руках большие пальцы) стали универсальными во всем мире. Тоже самое с мимикой, с движениями, с манерой одеваться, стилем поведения. Унификация. Знаете, при естественном ходе вещей пиццерии и суши-бары никогда бы не прижились, например, на Урале. Однако они там есть. Это и роль рекламы, безусловно, но главное, что это входит в стереотип. Или рэп-музыка! Не может она быть такой популярной! Русский рэп, появившись в девяностые годы, занял свою нишу, обрел определенное число поклонников. Но почему именно сегодня этот жанр стал таким широко востребованным? Интернет! Интернет, который мягко навязывает стереотипы. Ладно, вкусы – это мелочи. Но ведь под стереотип подводятся и жизненные идеалы, мечты человека. То есть, даже на уровне внутренних побуждений человека происходит тотальная унификация. И вот у нас постепенно появляются одни и те же поведенческие реакции и эмоции становятся стандартными.

А что произойдет дальше? А дальше национальная культура перестает воспроизводиться в социальных практиках. Культура замирает, а замерев, она представляет интерес только для исследователей. По поводу исследователей. По старым фильмам и книгам знаем, что существовала такая работа – собирать фольклор? То есть, в одной деревне существовали свои предания и напевы, а в соседней – совершенно другие сказки и частушки. Или городской фольклор! Раньше в каждом городе существовала своя версия песни «Фантом». Там, где летчик Ли Си Цын, помните? Даже манера обустраивать жилье в каждом городе была своя. И разные виды досуга тоже. А сейчас? Что в Калининграде, что в Находке – кинотеатры (одни и те же), рестораны (одни и те же), фитнесс. О Господи, фитнесс!! Зачем?.. Или мышление. Когда я учился в университете, у нас была компания из пяти человек. И когда мы разговаривали на политические, исторические, филологические, да какие угодно темы, у нас было пять мнений. Пять мнений, обоснованных личным опытом, опытом близких, прочитанными книгами, собственными умозаключениями, чем угодно. Пять мнений было, но мы могли с легкостью предположить еще пятнадцать других мнений по любому значимому вопросу. А сегодня я беседую с молодыми и не очень молодыми людьми, много беседую, что я вижу? Существует только два мнения. Только два! И притом не своих, но ощущаемых как свои. Это мнения, состоящие в том, что первые согласны с позицией одной тусовки, с ее лидерами, вторые бездумно присоединяются к другой тусовке. Все! Такое черно-белое мышление. Даже не мышление, а присоединение! Когда мыслить-то? Все это очень печально на самом деле. И теперь смотрим на ваш город. Тургород. А тут мы обнаруживаем, что современные тенденции не вполне затронули жителей. Не вполне еще здесь произошла унификация, не стал еще Тургород стандартным. Это жутко интересно.

Тут Боб вздохнул глубоко и сразу же их думающего интеллигентного человека превратился в политолога из телешоу.

А это значит, заговорил он голосом мрачного пророка, это значит, что международные монополистические компании и подчиненные им правительства государств приложат все силы, чтобы уничтожить Турогород. Стереть его с лица земли! Они не пожалеют никаких сил и средств для этого. Будьте бдительны! Гиммлер мечтал уничтожить Тургород! Всегда враждебные силы об этом мечтали, но Тургород выстоял! Ваш город снова в опасности!

Только что нормально говорил, и вот опять.


Выглядело это все довольно погано, и нас покоробило. И тогда мы хакеры-доброжелатели провернули одну штуку. С электронного адреса Боба на адрес одного уважаемого экономического издания пришло письмо, в котором автор доводил до сведения общественности, что высказанные им какое-то время назад соображения о возможном кризисе в компании «Би эС Ка» не соответствуют действительности и носят заказной характер. Дело в том, что холдинг небезызвестного господина Вдовина собирается приобрести «Би эС Ка», для чего и нужны распространяемые якобы инсайдерские сведения о кризисе в этой компании. Одним из спикеров информационной атаки выступил ваш покорный слуга, за что он и приносит свои глубочайшие извинения. В реальности никаких оснований для банкротства или падения курса акций «Би эС Ка» нет.

В уважаемом экономическом издании подохренели от такой малявы и принялись перезванивать фигуранту. Фигурант ответил и подтвердил подлинность, изложенной в письме информации и попросил осветить этот момент в вашем достойном СМИ, дабы развеять, дабы исправить.

Такой разговор соорудить не составило труда – образцов голоса объекта в широком доступе полно.

Понаблюдаем, как Боб будет разруливать с этим похожим на «Судзуки Эскудо» Вдовиным.


***

Вечером следующего дня Боб стоял у местного железнодорожного вокзала, чуть в стороне от главного крыльца. Нужный поезд уже на путях. С минуты на минуту должен Эндерс появиться, Пашка и Влад уехали утром на микроавтобусе, принадлежащем одной своей фирме.

Боб дал на дорожку указание:

– Вы пока начинайте думать. Есть тема поработать против интеграции с Белоруссией.

Пашка моментально отреагировал:

– Видели броневики сирийцев, ждем флаги поляков и скальпы белорусов!

– Перебор!

– Я нефтяник из Югры, – Пашка произнес голосом под Высоцкого. – И про Белоруссию могу сказать. Нам еще пять миллионов дармоедов не надобдны!

– Подумайте на эту тему. Только пока ничего не предпринимайте.


Потом Боб, предварительно позвонив, посетил мэра Тургорода, попрощался, выразил надежду на встречу в будущем.

– А я самолично смотрел, Борис Олегович, вчера вас по телевидению, – сказал мэр. – Все-таки как вы это за неполную неделю, а такое большое исследование провели! Я сам всегда подозревал, что Тургород – особенное место. Но вы все это с научной точки зрения подвели, все по полочкам разложили.


Да уж. Можно женщине в уши дуть, что она особенная, а потом ее трахать. Можно целой стране или маленькому городку. И ведь ни одна женщина не подумает про себя: никакая я не особенная – не лучше, не хуже других.


Боб смотрит на электронные часы над крыльцом вокзала и достает телефон.

Но звонить не потребовалось. Лихо подрулил автомобиль к вокзалу, высыпали из него люди, среди них был и Сергей. Остальные – кавказцы, похоже те, из кафе. Они жали руку Эндерсу, били его по плечу, все это напоминало прощание с близким родственником.

Наконец Сергей освободился, и они с Бобом прошли в здание вокзала. Подземным переходом вышли к поезду. Квелая проводница, полупустой вагон, купе. Там Эндерс бросил на стол полученные от провожающих пакеты, мешочки и сверточки, Боб написал сообщение: «Сел в поезд, выезжаю» и замер с телефоном, не зная кому это отправить.

– Вы сегодня, смотрю, не в духе, монсеньор.

– Да не то, что бы, – протянул Боб. – Тема закрыта и легко причем. Твой друг с плутонием в кармане очень доволен, так заказчику и доложил. Стало быть, деньги упадут…. Мне кажется, что вы бы справились и без меня, – неожиданно сказал Боб. – Зачем я ехал? Только помеха. Лишнее внимание привлекал. И так всегда.

Эндерс распаковывал подарки.

– Груши… О! Орехи! Орехи я люблю. В чем причина нытья? Что-то дома?

Боб снял куртку, сложил ее, потом развернул, стал проверять карманы.

– Вдовин сегодня звонил, – сообщил он. – Пообещал адские кары. Я ничего не понял, что случилось.

– Разберемся. Это все пустяки. А вот как мы арбуз порежем – вопрос.

– Удивительный ты парень, Серега. В каждой командировке у тебя какие-то друзья появляются, какие-то бабы.

– А! – Сергей улыбнулся. – У этих ребят есть продуктовая точка. Но расположена она на самом краю города и торговля, соответственно, не прет. Я предложил дать рекламу: Ворованный сыр. Распродажа. Быстро. К ним народ ка-ак повалил!


Поезд стучал себе монотонно, мотая кадры леса за окном. Боб сидел в телефоне, а Эндерс вприкуску с арахисом высасывал из пальца научную теорию. Все со школы знают эволюцию человека как вида. Эволюция общественного строя тоже более-менее проработана: первобытный строй, феодализм, капитализм… а, там еще рабовладельческий строй был. Но до сих пор не разработана теория эволюции самосознания человека. Это ж важно! Например, сначала было «Я – зверь». Здесь осознание себя только зарождается. «Я – раб», здесь не важно, что именно раб, может быть раб божий или раб природы или фараона. «Я – мы». Здесь понятно, индивид осознает себя членом корпорации – сословия ли, нации, цеха ремесленников. А сменяет это все современный индивидуализм «Я – это я». И вроде бы тут венец развития, но корячится следующая мутная стадия «Я – бренд». Тут человек уже не хочет быть именно собой, а хочет из себя представлять. Тут пресловутая самость человека выражается в фотках, постах, статусах с одной стороны, а с другой стороны выражается в потреблении этих брендов – в одежде там, в поездках, в мероприятиях определенных. Быть трудоустроенным в брендовую компанию. Появляется у индивида некая формула. Айфон плюс Гуччи плюс Сейшелы, разделить на возраст, умножить на банковскую карту, и так далее. Или спецовка, перегар, домино, сериал, и так далее. Итак, в современном информационном обществе самосознание человека выражается постулатом: «Я – есть бренд». И есть стойкое ощущение, что в данном случае эволюция свернула куда-то не туда. Должно было быть по-другому, а не бренд. Брендятина. Можно еще: весь мир-брендяк.


Поезд остановился на станции Сероямск и Сергей, уточнив у проводницы время стоянки, решил, что успеет выкурить сигаретку.

Боб находился в купе один, когда появились двое в полицейской форме. Один из них потребовал документы.

– А что такое, – зевнул Боб, доставая паспорт.

В этот момент в дверях купе появился мужчина похожий на пингвина. Тот самый! Он уже встречался, когда в Тургороде…

Резкий удар! Рука на излом! Щелк наручники, щелк. Боба повели из вагона.

Один из полицейских бросил на пол телефон Боба и топнул по нему тяжелым ботинком.


13.

Дальнейший ход событий восстановлен

со слов героя повествования при участии

воображения наблюдателя.


Темнота. Сознание вернулось мгновенно, как загорается свет от щелчка выключателя. Лампа…свет… электричество. Да, электричество, его ударили шокером. Сквозь тонкий свитер ударили в торс в район печени.

Боб помнил, как полицейские вытащили его из поезда на перрон и потащили чуть ли не волоком прочь. А дыхание перехвачено, потому что один из них отменно ударил Боба в живот, и позвать на помощь не было никакой возможности. Да и кого он хотел позвать? Кто бы помог? Нет, хотел. Сергей был где-то рядом, он бы все решил. Он всегда решает, он бы разобрался. А в голове зависла одна мысль: на каком основании, на каком основании.

Тут Боб подумал, что сейчас его доставят в отделение, где этой ночью дежурит седой полковник, умный и справедливый, как это бывает в советских старых фильмах. И все выяснится, полковник скажет по-свойски: извини, Борис Олегович, служба такая. И протянет паспорт. А Боб возьмет паспорт и грустно скажет: я все понимаю, жаль только поезд уже ушел. А полковник: ну эта проблема – не проблема. И своим подчиненным: эй орлы! Давайте доставляйте человека, раз уж не смогли отличить честного человека от вора-рецидивиста Копченого. И с включенными мигалками УАЗик догоняет поезд… Тут его выпрямили, и он еще увидел грудь полицейского, куртка была мятой и старой. И горячий разряд в живот. Разве нормальные полицейские бьют задержанных электрошокером? Так сразу?

Боб чувствовал, что руки его за спиной связаны, и, судя по тяжести в запястьях, связаны наручниками. Он закован. Он лежит на пляшущем полу. На полу автомобиля? Да, слышен шум движка. Лежит скрюченный. Попытался вытянуть ноги – уперся. В багажнике?

Спокойно! Спокойно! Это не задержание. Тогда что? Похищение с целью выкупа? Месть? Маньяки, которые приносят в жертву несуразных телезвезд? Это было… Это недавно было, они с Сергеем считали варианты. И он сказал: нам всего не просчитать, мало информации. Тогда за конторой следили менты от генерала Шустрова, который обиделся за жену, на стеб в Интернете обиделся. Ну и фирму захотел, не без этого. Сергей сказал: генералы оборзели. А Сергей? Эндерс так вовремя вышел из купе! Хотя почему вовремя? На остановке… Он не при чем. А зачем тем ментам похищать его здесь, под Тургородом? Незачем. Тогда это другое. Может, Эндерс решил таким образом избавится от меня? Скажет, сели в поезд вместе, сам сидел в вагоне-ресторане, вернулся – никого. Чепуха! Если бы Эндерс замыслил такое, он придумал бы красивую комбинацию в четыре хода. Нет. Что, блять, происходит?!!

Наглые менты, на кого руки подняли!! А почему обязательно менты? Просто отморозки в форме. Форму можно купить…

Приходить в себя пока рано, пусть думают, что он в отключке. Куда-то же они приедут. И тут надо выскочить, хватать телефон и звонить, бить тревогу. Ну да, со скованными руками только и звонить. Чепуха. Сейчас приедут, запрут в подвале и обозначат сумму выкупа. Ха! Я еще поторгуюсь! Вы, скажу, сами понимаете на кого… Так ведь понимают! Знают! Но тогда они понимают, что дело о похищении политолога с телешоу будет иметь широкую огласку и… этот… общественный резонанс. Тогда как они собираются скрываться? Совсем отморозки? Изморозь. Или не в выкупе дело? Ну да, какой там выкуп? Не бедный человек, но и не олигарх. Или для Тургорода любая сумма… Стоп!! Там же был этот тип! На пингвина похожий. Точно! Это же человек мэра! Мэрский человек. Хм. Тогда что? Леонид уважаемый Константинович дал поручение выкрасть московского гостя. Сидел один на даче, скучно стало. А приведите, говорит, этого политолога-эксперта, а то поговорить не с кем. И пристяжь ринулась исполнять… А какой смысл пожилому мэру устраивать похищение? Не для выкупа же. А может дело в этом проклятом могильнике? Тогда это не мэру надо, а министру. А в самом деле! Закопали ядерные отходы, и министр дает поручение зачистить всех, кто знает правду. Похоже? А может там и не отходы вовсе… Компактная атомная бомба. Ее завели, а в определенный момент она должна бахнуть. Бред. А почему Пингвин – обязательно человек мэра? Дима Пимаров – сотрудник мэрии, стоял у машины пока мэр ужинал. К Диме подошел прохожий и спросил сигарету. Я вышел, Пимаров поздоровался, а Пингвин просто смотрел. Внимательно. Зачем он так меня рассматривал? Да потому что я из телека!! Любопытно же, просто прохожий, просто увидел. А в поезде?! Он же был в поезде!

Затекшие ноги дают о себе знать, начал шевелится. Где я? Похоже на багажник микроавтобуса. А микроавтобус движется полевой дорогой, вон как кидает. Итак, что имеем? Мэр, министр, Пингвин, люди в форме. Эндерс? Еще же Вдовин угрожал!! Не понятно почему, но было. Вдовин?

Остановились. Хлопок дверцы. Второй. Открылся багажник. Схватили за ноги и перебросили их наружу.

– Не придуряйся. Вылазь.

За грудки схватили и рывок.

– Стой ровно!

Луна. Ярчайший лунный свет и сосны. Можно деревьев не видеть, по вкусу вдоха – лес. А луна огромная. Сколько раз видел полную луну. Разных размеров, яркости, но это был круг. А здесь видно – шар.

– Иди!

Грубо придерживаемый иду в свете фар. А сбоку поодаль виден еще один автомобиль, джип похоже. Скрежеток, можно руки опустить. Как же хорошо без наручников!!

– Копай!

Лопата. Хотел спросить, на каком основании и в чем дело. Потом спрошу, когда выкопаю что просят. Съежившийся мох покрыт желтой хвоей. Хвоя все-таки опадает! А в школе врали! Лопата попадает в суставчатый корень сосны, лежащий на земле. Надо правее. Затвором пистолета щелкает. Зачем? Я копаю.

Сколько фильмов есть с такой ситуацией? Всегда вопрос: а почему герою не бросится на похитителей с лопатой? Штыковая лопата сама по себе нормальное оружие. Тем более, терять нечего. Зачем копать? Зачем перед смертью спину срывать? А потому что страх. Страх… Само слово такое, как удар и дрожь. Говорят- парализующий. Нет, не такой уж парализующий. Просто хочется упасть на землю и завыть. Как раз луна. А еще нутром понимаешь, что страх этот пройдет. И все пройдет. Такое чувство, словно ожидаешь укол снотворного в глазное яблоко. Бр-р-р!

Позвонить бы Сергею Алексеевичу. А он бы позвонил всяким генералам. Как-нибудь бы разрулили. Есть надежда, есть. В мизинце ноги, в мочке уха. А вдруг! Сейчас нагрянет! Полиция, ФБР, Брюс Уилисс, третий белорусский фронт, инопланетяне, кто угодно. А самая главная надежда в том, что похитители (великолепные ребята, дай им Бог здоровья) сейчас скажут: все понял? – да я все понял – живи пока. И можно лечь в эту яму и уснуть.

Тяжко копать! И земля уже смерзшаяся, и корней полно. Хорошо, что в поезд сел не в костюме, а в джинсах – удобнее. Но подошва туфель недостаточно жесткая. Когда давишь ногой на лопату – больно ноге. Вот уже вширь нормально выкопал. Метра два и будет. Теперь надо вглубь. Вглубь тяжелее, но все для заказчика. Такая яма получится! Довольны будете. Это принцип работы нашей фирмы – лишь бы заказчик был доволен. Наша фирма занимается рытьем. Можно сказать, лидер на рынке рытья! Мы уже давно хотим переименоваться из ООО «АУС» в ООО «Землеройка». Хотели в «Крот», но название «Крот» дискредитировало себя в области вредных напитков.

– Хорош. Слышь!

А чего «хорош»?! Тут еще рыть и рыть! Тут еще работы!

– Да хватит, тебе говорят!

Забрал лопату и ушел. А как в яме без лопаты? Без лопаты холодно. Предупреждал мудрый Анджей, что будет холодно копать. Неурочные могилы по осколочной земле… Верните лопату, пожалуйста! Возвращается… Это не он. Другой. Взрослый. Лица не видно, он со стороны фар идет, но видно, что взрослый. Сейчас скажет: бросайте ваши игры, пойдем чай пить.

Остановился у ямы. Высокая зловещая тень.

– Моя фамилия – Стрельников.

Тихо-то как. Тишина в ночном лесу. Даже работающий двигатель не может нарушить эту тишину.

– Там, – Стрельников показал пальцем вперед. – Находится ракетная часть. Так? Или нет ракетной части, а есть отрава, которое твои друзья здесь захоронили?

Нет! Не произносите этого ужасного слова – захоронили.

– Я знаю про тебя, – Стрельников что-то бросил к яме. – Пей! Я все знаю.

Водка! Водка! Из горлышка вкусная водка.

– Ты думаешь, тебе дозволено так манипулировать? Можно людям в головы забираться? Где-то можно. Но не на моей земле! Понял?! И не моим людям. Мы здесь жили всегда своей головой и будем. Понял? С твоим министерским пидором тоже разберемся, дай срок. А с тобой достаточно. Морозов пока нет, твое счастье.

Уходит. Высокая тень удаляется в свете фар.

Дверцы хлоп-хлоп. Загудело. Уехали? Уехали…

Самое главное! Луна – это шар, на который хочется выть.


***

Мерцающее сознание рисовало причудливые картины, сквозь которые иногда доносился звук воды, падающей на тонкое железо, которое играло под ритмичным ветром. Среди этих картин Бобу больше всего нравился сюжет о том, как он бежит сквозь закружившуюся хмарь, секущую воздух холодными бритвами дождя, бежит по размокшей полевой дороге к маленькому домику на опушке. По обе стороны дороги растет высоченный камыш, который клонится, стелется, мешает бежать. А Боб, выпутывая ноги из цепких зарослей, рвется в тепло. И вот он, наконец, прибегает к домику, бросается в дверь и, скинув одежду, сразу же лезет на гудящую печку. Сворачивается клубочком под шершавым одеялом и засыпает, слушая, как вихрится снаружи непогода, и так становится ему спокойно! Иногда теплые ласковые руки поправляют ему одеяло и добрый голос тихо бормочет: «Бывают места иные, где тепло и сухо». А потом предлагает: «Чаю может, чай-он крепкий, с мятой, бессмертником». Боб отказывается, голос снова предлагает. Всего три раза.

Так бы и лежал на этой печке. Только одеяло колит ноги сквозь пододеяльник. И пахнет спиртом, а на губах металлическая горечь, но в остальном – сплошное счастье, и глаза открывать нет нужды. Ощущать себя живым – умопомрачительная штука! Даже сквозь сон.

Никогда бы не подумал раньше, насколько важно быть в тепле. Особенно когда где-то снаружи мира снова зазвенела жестянка в унисон с шумом дождя, который опять зашептал: «Бывают места иные и теплои сухо. Чаю может, чаю с мятой, чаю бессмертный».

Или это не дождь бормочет?


Была такая же дождливая погода, когда он возвращался домой со школы, где допоздна задержался на волейбольной секции. В четырнадцать лет носить с собой зонтик было не принято, как и шапку одевать при плюсовой температуре. А дождь был крепок. Голова начала побаливать, и он торопился, поэтому срезал расстояние где только можно, оказавшись, таким образом, в незнакомом дворе. Он шел быстрым шагом и только мельком взглянул в светящееся окно на первом этаже. Это была кухня, заполняемая паром, идущем от плиты, возле которой стояла женщина в халате с ложкой в руке. Она была одна, мешала в кастрюльке дымящееся варево и улыбалась сама себе. Он остановился и долго всматривался в чужую вечернюю жизнь. Женщина доставала из шкафа разные туески, бросала щепотки в кастрюлю, дула на ложку, пробовала. Наклонившись, регулировала газ, закрывала крышку, открывала. Когда женщина вышла из кухни, он переместился под следующее окно. Там в комнате стоял черноволосый мужчина средних лет, он был в майке и что-то говорил. Мужчина, кажется, шутливо кого-то в чем-то убеждал. Потом он сделал серьезное лицо и согнул руку, напрягая бицепс. А к нему подошла курчавая девушка потрогала мышцу и покачала головой. Потом они хохотали и обнимались. В следующем окне за столом перед тетрадками сидел мальчишка лет восьми, он облокотил голову на левую руку и смотрел прямо перед собой, губы его шевелились. Рука медленно сползла по щеке и палец школьника оказался глубоко в ноздре. Пусть учится. Очередное окно было наполовину занавешено, и ему пришлось искать удобный угол обзора. Там в креслах, стоящих рядом вплотную сидели перед телевизором старики. Бабушка вязала, а дед делал вид, что смотрит в экран, но на самом деле он засыпал, и очки его сползли на кончик носа.

Дождь раздирал макушку, вода стекала по лицу, он сжимал бровь и щеку, пытаясь стряхнуть холодные капли, но ничего не получалось. Он потянулся рукой. Вытер лицо.

Другая чужая рука сняла ему тряпку со лба.

– Очнулся что ль? – голос ломаный мужской и однозубая улыбка.

Сознание опять померкло.

Он щурился от фотовспышек и блеска собственной обуви, топчущей красную ковровую дорожку, обрамленную множеством респектабельных людей, которые все до единого были его поклонниками. Они тянули к нему руки, и он небрежно их касался, вышагивая с высоко поднятой головой к высокому мраморному крыльцу. Он завоевал свое право запрыгнуть на этот лихой пьедестал, к которому стремился всю карьеру. Среди верещавших фанатов он увидел Артура, который, как пастор, держал у застегнутой груди раскрытую книжицу. Я горжусь тобой, папа, сказал сын, я помолюсь за тебя. Навстречу шла супруга Лора, опустив голову в телефон, рядом – сестра Наталья. Привет, сказала жена, а сестра слащавилась сиропом – прибыль наша в этом году сверх ожиданий, будем выходить на международный уровень. На него прицельно направили софиты, стало больно глазам до самого затылка. На нижней ступеньке крыльца сидел сумасшедший Анджей. А тебе точно сюда, друг мой? – спросил он. Да, ответил Боб, только вот еще минутку посплю, он сел, потом лег и стал заворачиваться в красную дорожку. Она была плотной, очень колючей, а Боб завернулся настолько туго, что стало трудно дышать.

Тело проснулось, зудящее от света; он начал чесаться слабой рукой. Яркое солнце висело в голом окне, на стеклах которого расходились хиромантские трещины. Он лежал будто на плахе весь укутанный тряпьем. Работая плечами и ногами, Боб перешел в полусидящее положение и огляделся.

Это была вытянутая комната с единственным окном. У окна Боб увидел стол, заставленный посудой, среди которой преобладали бутылки и бутыльки. Сам он лежал на коротковатом топчане, упираясь левым плечом в прохладную стену с желтоватыми в ромбик обоями. Он приподнялся еще выше – стена, окно и стол, к столу приставлен стул со спинкой, левее – тяжелый на вид, цельный кухонный шкаф из нижней и верхних частей. В верхней части приоткрыта дверца, виден синий сверток. На правой стене обои были синеватого цвета, на стене висит черная кожаная куртка, упоительно древнего фасона, рядом массивный комод. Сзади Боба, напротив окна – деревянная дверь. Совершенно выбивающаяся из общей обстановки красивая люстра под потолком. Пол – деревянные доски, еле прикрытые небольшим ковриком. Опрятно, но катастрофически бедно. Ужасно! Так люди не живут. И еще: затхлый запах, запах нищеты.

Боб попытался выпутаться из одеяла. Вернее – нескольких одеял. Он обнаружил на себе черные с лампасами спортивные штаны и непонятного цвета футболку. Попытался сесть, и сразу закружилась голова. Выждав паузу, спустил дрожащую ногу на пол. Размякшее тело слушалось плохо, полнейшая слабость во всем. Почти во всем.

Усилия увенчались успехом – он с грохотом упал с кровати. В звучную дверь кто-то вошел, начал его поднимать.

– Ну, братан, зачем ты полез. Позвал бы.

Его опять положили и попытались укрыть.

– Мне… в туалет, – разряженным голосом попытался сказать Боб.

– Ну-у… тебе поссать? Я очень надеюсь.

Боб кивнул. Опять пропели дверные петли. Перед ним оказалось смрадное железное ведро со вмятым боком. Его посадили, ноги спустил он сам.

– Давай, ссы. Штаны снять?

Боб из последних сил замотал головой.

– Я… так… нет… туалет.

– До сортира я тебя не потащу. Да ссы ты! Стесняешься, что ль? Давай я отвернусь.

Отошел. Это был кряжистый мужичек с бурым лицом, черной порослью на голове, одетый в клетчатую байковую рубаху и камуфляжные штаны с клапанами карманов возле колен.

Боб понял, что в туалет не попасть, что оставалась делать? Это было неимоверно унизительно! И эта струя по ведру…. А следом – отвратно! – Боб не смог заправить в штаны, и мужик ему помог, оттянув резинку трико, потом ее со шлепком отпустив.

Мужик унес ведро, вернулся.

– Что, братан, тупой вопрос: где я?

– Где я? – голос свой-совсем чужой.

– Меня кличут Коля Тэтэ. Пистолет такой знаешь? А Тэтэ, потому что Тимофеев Тимофеич. Николай. А тебя как?

– Борис.

– Я тут пакетик лапши, – Тэтэ полез в шкаф, действительно достал оттуда пакет китайской лапши быстрого приготовления. – Тебе сейчас бульон надо.

Он достал из-под стола пластиковую бутылку, налил из нее воды в банку, в которую опустил спираль кипятильника. Вилку в розетку. Ждем. Я не знаю, братан, что тебя интересует: страна? Область? Мы с тобой в Тургороде. Ты, поди, так и подозревал? От души ты гуляешь, от души. Я ж тебя в лесу нашел, ты не тятя, не мама. Лежит такой. Рядом фунфырь фирменный. Заводской фунфырь. Ну, думаю, вот люди бухают! А чего ж тебя твои-то бросили в таком состоянии души. Ночами холодно уже, и дождь собирался. Я еще лоб потрогал… Я, ты не думай, по карманам ни-ни. Там мелочь была, но все тебе же и ушло на лечение. Так я трогаю, жмур, думаю. А ты наоборот горячий как уголь. Температура. Думаю, не бросать же. Не, ну если честно, хотел и бросить. Уходил уже почти что. А потом, что-то мысля: не по-божески это, накажет Бог. Забрал тебя. Это, видишь, я туда хорошо, что с тележкой пришел. Там в лесу стройка была, хрен ее знает, че за стройка. Там арматура осталась валяться, металл всякий, ну и так еще кой-чего. Я таскаю помаленьку, сдаю. Исть-то надо как-то. Ближе мне собирать нельзя. Ни металл, ни грибы, ни че. Участки там, все поделено-распилено. Договор кровью скреплен. Ну вот, братан, пошел я на дело с тележкой. Так что тебе повезло. Был бы без тележки, я б тебя не упер. Так и бросил бы. Вот видит Бог, бросил бы! Еще этот дождик по пути… вымокли мы с тобой как сволочи. Еле добрались. Я шмутки отдал Гальке постирать, так что надо будет ей поставить. Сам понимаешь, без бутылки такие дела… Она и так меня уже посылает, так я говорю, что не сам, а человек. Солидный человек, дорогую водяру пьет в лесу – развлекается так. А по карманам ни че не было! Да я и не шарил. Я только посмотрел, может чего полезное. Сказано: не укради. Я ж возле церкви бывает, Христа ради денежку прошу, не могу же я при этом по карманам. А металл он ничейный, его можно. Только далеко – херово. Ну и ты, братан, тоже не легкий, я тебе скажу. Весь день, считай, добирались. А че ты хочешь, тридцать почти что кэмэ. Я тебя по харе: где живешь? А ты в горячке, только стонешь, и то еле слыхать. А что оставалось? Вот к себе приволок… Мы ж люди, не звери. Еще думаю, а если помрет в моей берлоге, че тогда? Это ж хер объяснишься. Ну не закапывать же втихаря. Не по-людски получится. Давай тебя лечить. Скорая к нам не ездит, пришлось самому. Да и не взяли бы тебя в больницу без документов. Гальку просил, чтоб помогла, она говорит, идите на хер, бомжи. Ну, значит сам. Как я могу лечить? Спиртом и молитвой. Молитва – она большую силу имеет. Ну аспирин еще. Он не дорогой. А ты ни че не слыхал? А то было, что глаза открывал, когда я «Святый Боже» над тобой… Ты поисть-то смогешь? Или покормить?


Боб восстанавливал мельтешащие события: поезд, менты, могила в лесу, Стрельников. Пингвин из людей мэра. Три дня он провалялся в этом бомжатнике в забытьи. Но мужик! Если бы он его не вынес…. Хоть и бомжатник, но живой. Живой. И что делать? Телефона нет. Нет одежды, денег, документов, но главное – телефона. Как подать знак, попросить о помощи? На вопрос о телефоне, Тэтэ только улыбнулся желтым зубом. А куда идти? В полицию – нельзя. К мэру Леониду Константиновичу? Ну да. Давно лопатой не работал? Интересно, Сергей добрался? Что он сделал, когда Боб пропал? Самое лучшее – пока замереть. Подождать, когда силы вернутся. А там что-нибудь придумается.

Боб так и сказал Тэтэ: мне сейчас выходить не резон, давай я еще поживу у тебя до полного выздоровления, моя благодарность впоследствии будет грандиозна.

Конечно, братан, оклёмывайся, я ж вижу – солидный человек. Не выгонять же тебя теперь. Это тащить мужика в такую даль, чтобы потом выгонять? Не по-божески это.


Боб начал оклёмываться. На следующий день он уже ходил. По этому случаю был сопровожден Тимофеичем в туалет. Долго спускались со второго этажа по крутой деревянной лестнице, которая, казалось, разъезжается под ногами. Вышли на улицу, где Боб почувствовал на контрасте в какой душной вони он находился последние дни. Деревянный сортир был наклонен вперед, а прямо за ним начинался лес. Боб зашел в туалет боком, будто садился в спортивную машину. Но – странное дело – брезгливость его исчезла.

Боб начал осваиваться. Его временное пристанище находилось в бревенчатом доме на втором этаже. Здесь было восемь комнат и две общие кухни – на первом и на втором. В каждой комнате проживало по два-три человека, за исключением Тэтэ, который обитал один. Правда, теперь уже вдвоем. Туалет был на улице, по утрам к нему выстраивалась очередь, которая не выдерживала ожидания и через минуту разбегалась по кустам, коих, к счастью, вокруг было множество. Так же были сараи – длинное строение с дверями, на каждой из которых углем была нарисована цифра, соответствующая номеру квартиры.

Если выйти со двора, обойдя дом, то можно попасть на некое подобие улицы с похожими друг на друга двухэтажными развалюхами. Сейчас улица была засыпана ровным слоем опавшей листвы, на котором была протоптана тропинка, ведущая к ржавой водопроводной колонке. К колонке также нередко выстраивалась очередь. Это были пожившие люди, трясущиеся и грязные, их рты были сведены судорогой, каждое слово давалось с трудом, глаза их были глазами кукол. Подгорелые, тухлые, опустившиеся они машинально проживали день за днем, и не было от них никому радости, и их не радовало ни что, и солнце их не согревало, но они цеплялись за свое почти животное существование, толстыми ногтями, артритными руками цеплялись, набирали воды на колонке, собирали бутылки и жестянки, попрошайничали и воровали, покупали и варили муку, трахались и пили, засыпали. Просыпались не все.

На фоне этого контингента Тэтэ, Тимофеич Тимофеев выглядел эталоном интеллигентности и благочестия. В далекие годы он был военным, служил в восьмидесятых в западной группе войск и имел все перспективы прожить среднестатистическую нормальную жизнь. После развала Союза ему пришлось уйти из армии, но шансы на нормальную жизнь не только не пропали, а даже увеличились. Он женился, родил двух сыновей, успел побандитствовать, пробовал бизнесменить, в итоге осел в единственном тургородском охранном агентстве, имея к тому же определенный побочный заработок, благо при режиме сутки через трое времени для шкурных дел остается предостаточно.

А потом стало лень. Медленно, но верно, как гангрена, лень пожрала человека. Николай Тимофеевич исправно нес службу на складе, где высококлассно разгадывал сканворды, делая раз в час обход территории. Приходя домой, он отсыпался. Забросил халтуры, все чаще проводя время на диване перед телевизором. Кстати, Интернета он тоже был не чужд и одно время на компьютере старшего сына прилежно строчил комментарии на сайтах, где высказывал свое оригинальное видение по местным и общероссийским вопросам. Вяло занимаясь домашними делами, он нередко говорил себе: а что еще? Квартира есть, «Нива» стоит в гараже, зарплата идет, скоро пенсия. Пацанов выучить, а там они будут заботиться. Надо сказать, что и супруга Тимофеича разделяла его взгляды и периодически вздыхала: что уж там? Мы пожили. Детки в старости не бросят, да и Слава Богу. Было им в то время лет слегка за сорок.

Где царствует лень, там и скука – принцесса. Скучно было жить Тимофеичу, и иногда хотелось чего-то не понятно чего. Ярких впечатлений хотелось. А самое доступное средство? Правильно, Тимофеич начал пить. На самом деле своей жизнью прапорщика он уже был к этому достаточно подготовлен – умел уже и выпивать, и напиваться. Так что не было с ним этого стандартного пути алкоголика, когда сначала по праздникам, потом по выходным, потом перед ужином. Нет. Тимофеич забухал, как прыгнул, резко и влет. Нажрался с мужиками в гаражах, утром похмелился в гаражах, потом сидел в гараже и пил. Жена нашла его, устроила нудеж, получила в глаз и смылась. Жена его терпела около года. На работе сначала спрашивали: Николай Тимофеевич, что с вами? Может, что случилось? Может, чем помочь? А он: ну и увольняйте! Безо всяких просьб с его стороны ему давали второй шанс, еще одну попытку, последнее китайское предупреждение. В конце концов, выгнали. Сидел дома и пил. Жена еще тогда… была. Сейчас стыдно вспомнить перед женой стыдно, перед пацанами. Не мог не пить. Просто физически не мог.

Вот бывает, очнешься и думаешь: похмелится! Иначе голову развернет назад, иначе язык упадет в желудок. Пох-мелись! Пока не проснулись страхи, пока не ползет измена, пока не трясутся веки и губы, пока распахнутые егеря не гонят к суициду, похмелись! И на карачках на кухню и только бы было!!! Есть…. Попасть горлышком в губы, зубами зажать, влить… теперь удержать, отдышаться, разлепить глаза.

Чуть-чуть ожил, чую – дышу. Утро или вечер? В кармане лохмотья полтинника. Зеркало в прихожей, кто ты, панда? Зачем я вообще родился? Рычу, ругаюсь, плачу, долбанные шнурки! Ругаюсь примитивно, просто повторяю: «Сука, сука, сука». Ступеньки. Ступ – пень, ступ, пень. Аккуратно, лишь бы сердце не сблевнуть. В грудь подбородок, тротуарная плитка – тетрис под ноги, потом вдруг калейдоскопом сволакивает, увлекает внутрь. Щипаю себя за ляжку, боль отвлекает. Шаг, другой. Шаг, другой. Скорее всего, утро. Ну, или вечер, в крайнем случае. Главное, голову не поднимать, а то… Магазин. Где перила? Где перила, педрила? Вот тут бы в торговом зале прилечь. Денег безнадежно мало. Бутылка дешманского пива? Час жизни. Безнадежно мало. Боярка! Истинно российская рулетка. Левой рукой отрываю себе ухо, чтоб правая не тряслась, донесла до кассы; боль отвлекает. Как же сдачу взять? Надо взять. Подцепить монетки. Сука! Сука!! Сука!!! Еле как… Шаг, другой, тетрис, ступ, пень. Ключом в дверь? На глубоком вдохе, двумя руками. Щелк, щелк. Спрятался. А кто не спрятался, я не виноват. Линолеум на палубе волнуется в шторм. Отдышаться. Разбавил боярку в пивной кружке. Четок почти – нормально. Вдох из кислородного баллона на стокилометровой глубине. Кто откажется? Теперь можно жить. Поспать, а завтра завязать. Укрываешься липким узелком белья и зажимаешь уши. А за шторой, на балконе живёт зеленая лошадь, вон хвост видать. И отрубаешься, медленно падаешь в следующее утро. Или вечер. Или ночь. А потом все по новой.

И в таком коматозе несколько лет. С женой еще хорошо разъехались, что мне вот эта комната перепала. Все не на улице. На улице, братан, ничего впечатляющего. Был такой опыт. Я тебе скажу – начать жрать из помойки очень легко. То есть нелегко в первый раз, но когда уже брюхо липнет к позвоночнику, а ты видишь, как прохожий баклан бросает в мусорку кусок беляша… Он мясо выел, а тесто выбросил, мерзавец! Тут у тебя мозг не работает, только один инстинкт – пожрать. И ты хвать этот беляш! И бежать. Ты еще помнишь, что в городе тебя многие знают, что стыдно, что…. А потом все равно. Сейчас я меньше пью, надо еще как-то исть. Вот перебиваешься.

Пока по городу бродяжничал, нашел своих, узнал, что они даже фамилию сменили на женину. Пытался поговорить со всеми разом – нет контакта. Отдельно выкарауливал жену и сыновей – ничего. Видеть не хотят. Не то, чтобы ненавидят, а стал я для них никто, один из бомжей-алкашей. Все правильно. Кто виноват? Я сам и виноват. Хочется сказать, что виновата проклятая водка, но… че-то неохота мне так сказать. Кому надо мое самооправдание? Такие дела, братан, такие дела.


14.


Как только Боб поднялся на ноги, первым делом он открыл окно в комнате, чего не происходило очень долгое время. Ножом расковырял краску на шпингалетах и в щелях, бережно оттянул на себя створки, опасаясь, что стекло может осыпаться. Воздух в комнату входил неохотно, тогда он открыл настежь дверь и устроил сквозняк. Из груды ненужной ткани нащипал несколько тряпок и мыл, тер, чистил. Тэтэ только успевал ходить за водой. Мусора набралось три мешка – выставили пока в коридорчик.

Посмотреть на процесс уборки заявилась та самая соседка Галька. Трясла подглазными мешками, сказала пару жестких матов, принесла веник.

– Подметать вас полуебков не учили?

Боб вертел в руках веник, стершийся до половины.

– Скажите, Галина, у вас есть телефон?

– Кули ты мне выкаешь? – она достала из кармана халата маленькую кнопочную трубку. – Денег нет на нем. Звони еврейскими звонками. Как это? Вот те и как это. Закидуху делай… Ну такой же мудак, как Тэтэ! Делай гудок и сбрасывай, пусть перезванивают.

Боб набрал та трубе восьмерку. И тут он вдруг понял, что не знает на память ни одного номера. Он так хотел позвать на помощь, а оказалось, что…облом, сука! Хотя один телефон он помнил. Свой. Набрал. Абонент – не абонент. Ну здесь надежды было мало.

Когда Боб отдраил комнату и навел уют, – нашел на шкафу тюлевые занавески, постирал их в ведре с хозяйственным мылом и мокрые повесил на окно, – Тимофеич был несказанно удивлен.

– А ведь можно жить. А? Я тогда ворачиваюсь, – все это время, уступив гостю единственную лежанку, Тэтэ ночевал в креслице на общей кухне.

Неведомо откуда притащил он раскладушку и пару одеял. Устроил себе лежбище.

Ужинали за столом, макая картошку в соль, запивая густым чаем. Тимофеич глядел в окно, как в первый раз. А Боб был приятно уставшим и почему-то довольным, это чувство ему было вновь, он раньше никогда не выполнял физической работы своими руками.

– Нам бы еще телевизор у Симки отбить, – помечтал Тэтэ. – Вообще была бы лафа.


Симка, пятидесятилетний рябой хорек, отдавать телевизор отказался.

– Полторы тыщи возвращай, тогда забирай евошний ящик. С прошлого года должен, я еще прОценты не считал.

– Ты это… слышь, – Боб пытался подстроиться под здешний говор. – Я говорю, че отдам за Тимофеича, два косаря, но потом, а ты нам щас телек отдай. Как это… в натуре!

Симка пошмыгал носом.

– За пятихатку я тебе могу куртец достать. Тебе ж надо одёжу, – живя за стенкой, Симка был, конечно, в курсе, что у Боба проблемы с гардеробом.

– Мы подумаем, – пробурчал Боб.

Денег не было ни рубля, но самое скверное, что не было обуви, эти дни он ходил в старых пляжных сланцах. Ботинки Тимофеича ему не подходили по причине маленького размера, а Бобу хотелось выйти в город, хотя бы посмотреть, узнать новости. Да, новости. Если голод физический он худо-бедно удовлетворял из запасов Тэтэ картошкой и перловкой, то информационный голод мучил тем сильнее, чем дальше приходил в норму организм. Ничем серьезным Боб не заболел, а может его вылечил Тэтэ молитвой и спиртом, горячка была вызвана скорее всего нервным потрясением, которое постепенно сглаживалась более насущными проблемами.

Боб взял на себя обязательство приносить воды в общий умывальник. С ведром ходил на колонку, где иногда встречались незнакомые люди, которые не удивились и не насторожились появлением нового человека, видимо, новые люди периодически выпадали сюда, на окраину города, жизнь – есть жизнь. С полным ведром Боб возвращался к дому, поднимался на второй этаж и, встав на табуреточку, заливал воду в объемный бак над краном.

– Молодец, теперя мыться будем, – хвалил его Иван Сергеевич Береснев, ветеран и кавалер ордена Славы.

– Неполный, неполный, врать не буду, – шамкал Иван Сергеевич, он жил в своей комнате с самого рождения, сначала с родителями, потом всю жизнь с женой, ныне разбитой инсультом. – Бывает полный кавалер ордена, я – нет, не полный. Расскажу, ставь пузырек. А ведро со ссаками не вынесешь, сынок?

– Нет, – отказался Боб, и поганое ведро отправился выносить Тэтэ. Береснев получал пенсию, с ним надо было дружить.


– Почему Бересневу квартиру не дали? – спросил Боб у Тимофеича, когда вечером они лежали в комнате, давили на себе клопов и пялились со скуки в потолок.

– А чего бы вдруг? – лениво отозвался с раскладушки Тэтэ. – Это ж пиздеж, я так понимаю. Я ветеранов знал до хрена. Может сотни три видел ветеранов. Никому никогда квартиру не давали за здорово живешь.

– Много говорили об этом.

– Ты телевизор меньше смотри, – посоветовал Тэтэ. – Там тебе расскажут… Я, когда телек свой пропил, так даже лучше стало. Прям чувствую – умнею.

– Но ведь аварийные дома расселяют! Очевидно ясно. А этот расселить и снести надо было лет тридцать назад.

– Аварийные дома расселяют, только когда это выгодно, – поучительно сказал Тэтэ. – Земля нужна под застройку, например. Тогда снесут. Или живет в восьмиквартирнике последний ханыга, тогда они – власть эта – всей бандой прописываются в остальных квартирах. Причем прописываются со всей своей блядской родней. Человек по пятьдесят на комнату, а потом решают расселить, и уже каждый получает хату в новом доме. Власть делает только свою выгоду. Всегда.

– А ты, Тимофеич, оппозиция! Тебя надо в Москву отправить, митинговать, – с сарказмом сказал Боб. Но Тимофеич не понял иронии.

– Я б за революцию, если б толк был. А коль толку нету… Мы с тобой в глухомани живем, нам от революции ни жарко, ни холодно. Провинция мы, к тому же бедняки, к нам любая власть так и будет, кто бы там ни был… Для Путина мы – отродье, для Навального – шваль. Он еще есть этот Навальный? Я в той жизни читал эти расследования.

– Значит, провинция должна сама свою жизнь выстраивать. В чем проблема?

– Проблема, – Тимофеич поворочался со скрипом на раскладушке. – У меня напарник был, он раньше администрацию области охранял. Наслушался там. Так, говорит, замаялись наши чиновники в Москву ездить. Надо дорогу – в Москве решается, открывают лесопилку через Москву, закрывают лесопилку тоже через Москву. Была там плотина на водохранилище, наверное и сейчас есть. Так она начала протекать. Вот-вот прорвет и все затопит к херам. И надо ремонтировать срочно, а в Москве не разрешают. А самим нельзя – там, если что, штраф конский. Те в Москве говорят: мы вам денег на ремонт даем, а вы нам половину обратно. Наши говорят: какая на хер половина, сейчас плотину прорвет и поселок затопит! А те смеются: если поселок затопит, мы вам денег даем на восстановление, а вы нам половину обратно. Такая проблема. Это мне знающий человек рассказывал. Он там наслушался, охранников же за людей не считают – стоит и стоит какая-то херь. При нем спокойно все говорят.


На завтра Тимофеич вошел в комнату и протянул Бобу выгоревшее пальто с каракулевым воротником.

– Собирайся. Подмогнешь.

Они вышли из дома. Тэтэ катил свою тележку и выглядел куда приличней Боба, который был облачен в пальто и сланцы. Тимофеич ржал при каждом взгляде на спутника.

– Видел разных я бродяг, но такого!

– Куда идем, Тимофеич? – Боб от стыда прятал лицо в воротник. – В лес за металлом?

– Да нет. Гораздо ближе.

Но в лес они все равно попали. Прошли по тракторной колее километра полтора и оказались на асфальтированной трассе. Тут Тимофеич свернул и, громыхая тележкой, двинулся по обочине, Боб плелся за ним. Мимо в обе стороны пролетали легковые автомобили, приличные люди ехали по своим делам в город и из города, слушали музыку на магнитолах, обсуждали трудные задачи, листали айпады, звонили партнерам, и никому не было дела до двух бомжей с краю дороги. Если этим людям в машинах сказали бы, что этот нелепый ушлепок в пальто из шестидесятых на самом деле известный деятель, долгое время умело притворявшийся экспертом-политологом, никто бы не поверил. И Боб напрасно прятал рожу в воротник – никто его не узнает. А Тимофеича узнали: водитель лесовоза помахал рукой.

Через час они вышли из леса на поле. Серо-черная земля исчерчена параллельными бороздами, высокие в человеческий рост горы ботвы были расставлены диагональю, клочки сухой травы лениво катились движимые слабым ветром.

– Здесь картошку копали трактором. Трактором когда копают, всегда остается, – деловито сказал Тимофеич. – Вот тебе сетка, вот тебе ложка. И по борозде выбирай.

Сам Тэтэ подошел к куче ботвы и начал ее ворошить, перебирать, отрывать от стеблей редкие картофелины.

Боб присел на корточки, ноги зудели и мерзли. Но какой был здесь дивный ветер! Пахнущий травой, свежайший ветерок, омывающий лицо, небесный, очищающий, его хотелось залпом пить, хотелось есть этот воздух и наестся.

Боб ковырял землю ложкой, иногда находил картошку, в основном мелкую, но попадались и крупные клубни. Тогда он тихо радовался. Он приспособился ползти на коленях и обрабатывать сразу три борозды. Неизвестно по какой причине, но он решил, что должен набрать свой мешок как можно быстрее. А еще он вспомнил, что видел возле сараев бесхозную гнутую тяпку, только металлическую часть, без черенка. Надо тяпку прибрать, думал Боб, в следующий раз взять с собой. Много ли ложкой накопаешь? Ложкой мы лучше потом поедим. Исть-то надо.

Руки покрылись грязноватой коркой, носки под завязку набились землей, а Боб азартно рыл, волоча за собой уже тяжелый мешок. Набрали тележку картошки и еще две сетки в руках. Боб, глядя вдаль, озабоченно сказал, что надо бы с того края попробовать покопать, там много должно быть. С того края и тащить дальше, заметил Тэтэ. Ничего, смеялся Боб, это ничего.

Обратно шли дольше. Тимофеич запрягся в тележку, Боб с двумя сетками в руках гордо шел впереди, даже подбородок чуть-чуть задирал. А вслед проезжавшим легковушкам мысленно говорил: все-то вам легко и быстро, знали бы вы как она достается с трудом, еда.

Дома прибрали картошку, нагрели воды, стирали и мылись в тазике по очереди. Решили не ужинать. После стакана горького чая Боб упал на топчан и моментально уснул.


На следующий день Боб в общей кухне чистил картошку. Тэтэ сменял часть урожая на подсолнечное масло, лук и несколько помидоров, так что завтрак обещал быть царским. Прошаркал мимо старый Береснев, Боб рассмотрел его ноги и подумал, что в бересневскую обувь он бы влез. Надо попросить. И тэтэшную куртку одолжить, тогда можно будет выйти в центр. Прийти в гостиницу, девушка с ресепшена должна его помнить! Сказать, что ограбили и, как максимум, попросить денег взаймы. Как минимум, Интернет. Или, наоборот, главное – взять смартфон, через сайт связаться с конторой, пусть вытаскивают. Вопрос номер раз: а не сдаст ли девушка с ресепшена такого гостя хозяевам города? Что очень вероятно. Вопрос номер два: а можно ли доверять своей фирме? Роль Эндерса во всей этой истории пока не ясна. Жена… Лора есть в соцсетях, ей можно написать. Сын тоже вел страничку, но в последнее время забросил. Но на время переписки опять же встает вопрос номер раз. Значит, нужен Интернет, чей обладатель никак не связан ни с мэром, ни со Стрельниковым. Таких знакомых в Тургороде нет. А кому вообще можно доверять в свете последних событий? Неутешительный вывод: на данном этапе он может доверять только одному человеку – Тимофеичу Тимофееву, Тэтэ. Но он в данном случае бесполезен. Значит…нужны деньги. Это в первую очередь, но где их взять в сегодняшнем состоянии?

– Ты тока посмотри!!! – за плечом заорала Галька. Боб вздрогнул. – Слышь! Тэтэ-хуетэ! Иди сюда! Гляди, че твой апездол делает!

Прибежал Тимофеич. А Боб ничего не понимал, открыв рот, испуганно смотрел на Галину. Тэтэ взял из руки Боба нож, которым тот чистил картошку.

– Борька, ты чего ж творишь? – он показал на очищенную картофелину, приподнял из ведра ленту кожуры. Но Боб все так же таращил глаза в недоумении. – С такой очисткой нам ведро на раз поисть. Надо ж тоненько срезать.

– Кубиками хуярит! – возмущалась Галька.

Дошло. Толсто чистил. Косяк.

– Я последний раз картошку чистил еще студентом, – тихо сказал Боб.

– Тебе другие студенты ебало не разбили? – осведомилась Галька.

– Короче, братан, я не знаю, так нельзя, – сказал Тэтэ. – Короче, должен будешь. Согласен? Тогда похаваем, пойдем колымить. Бог даст найдем че-нить.


Они шли по частном сектору среди избушек и домиков, двориков и огородиков. Боб отказался одевать раритетное пальто, день был солнечный, можно и в свитере. За минувшие дни у него отросла жесткая борода, и он совершенно перестал волноваться по поводу своего сходства с неким телевизионным псевдополитическим деятелем.

Останавливались возле домов у калиток. Тэтэ вступал в переговоры с хозяевами: че работа есть? Недорого. Надо, смотрю, теплицу разбирать. Нет? Пойдем дальше. Нет, здесь жмотье живет. Туда… Эй, хозяин! Трубу на печке надо чистить? Рано? Ну я тогда через месяц… Нам, братан, хорошо бы к старикам наняться. Им самим тяжело и деньги у них водятся. Пенсия. Здравствуйте! Мир вашему дому. Не нужно ли забор поправить? С краю вроде провисает. Ну как не провисает, когда провисает. Давайте… все-все пошли, именно туда и уже идем. Злобная тетка! Наверное, несчастливая. О! Борька, есть джек-пот. Видишь, чурки привезли. Это нужно колоть. Иди, договаривайся. Че нет-то? Исть надо? Надо. Мне сегодня не везет, а тебе прифартит. Тут сосна и маленько, смотри, осины. Куба три… Короче, поколем за штуку, инструмент ихний. Начинай от полторахи и снижай. Не умею! А кто умеет? Тут, брат, ума великого не требуется.


Боб подошел к штакетнику, во дворе старушка в белом платке набирала совочком землю в пластиковые пивные стаканы.

– Добрый день, – поздоровался Боб. Хозяйка не отреагировала, – Здравствуйте, бабушка! – сказал он громче. Ноль реакции.

Он оглянулся на Тэтэ и беспомощно развел руками. Тимофеич сделал жест «Давай, договаривайся!».

Боб решительно шагнул в калитку.

– Бабуль! – рявкнул он, старуха чуть не распростерлась. – Здрасте! Вам дрова не нужно расколоть?

– Ой. Нужно, сынок, нужно.

– Ну… так давай! За две тыщи.

– Да Бог с тобой, сынок. У меня сосед поколет за восемьсот, – сказала старуха и отвернулась. Но Боб заметил ее живой и хитроватый взгляд.

– Сосед. У соседа своих дел вагон. А мы здесь и сейчас. Ладно, бабка! – Боб копировал кого-то, но кого именно он не смог бы сказать. – Полторы и твой инструмент.

– Тыща двести и сложить, – предложила бабка. И добавила, – И бутылка самогону. Самогонка своя, не вонючая.


Стороны пришли к соглашению. Правда, Тимофеич, поворчал, что дескать прибирать дрова – это другое. Это должно оплачиваться отдельно. Но было видно, что самогонный бонус его впечатлил. Я так и знал, что ты фартовый, сказал он Бобу, который почувствовал себя искусным дипломатом. Но недолго был Боб на коне, выяснилась его профнепригодность к колке дров. Как ты вообще дожил до своих лет, говорил Тимофеич, ловко топором раскидывая чурку на мелкие поленья. Боб стоял с колуном перед стоящими друг на друге чурбанами. Он знал, что нужно опустить колун четко в середину, и тогда звонкие половинки разлетятся в стороны. Но не попадал, бил все время в край. Братан, тут даже сил не надо, учил Тэтэ, вот так, берешь, подкинул и колун сам. Оп! Следующую ставим. Оп! Сосна она легко колется.

Вышла со двора хозяйка.

– Ребятки, две осиновые чурочки оставьте. Нам с дедом сидеть. Только осиновые.

Она протянула Тимофеичу бутылку, заткнутую тряпочкой, Бобу – ломоть хлеба и разрезанную на пополам луковицу.

– От души, бабуля, – Тэтэ снял со штакетника примеченный раньше граненый стакан.

Боб сначала отказался, он никогда не пил самогон, а потом… Чего уж там?

Ну как, братан? Ты занюхай, занюхай. Во! А теперь закусывай. Как оно? Виски напоминает. Какие виски, обиделся за бабушку Тэтэ, это ж ты почуй, это ж на орешках!

Удивительно, но, выпив, Боб наловчился раскалывать чурки, словно глоток самогонки разбудил в нем крестьянские гены, накопленные за двести поколений, начиная от того момента, когда скитающиеся племена решили возделывать землю, селится в избушках, обогреваемых в зиму с помощью дров. Работа пошла. В бутылке убывало.

В сумерках складывали поленницу. Смотри, Борька, здесь по краям клади клеткой крест-накрест, чтобы не поехала, а в середке уже так. Боб набирал на левую руку высокую охапку поленьев и нес в дровяник, на полпути встречая Тимофеича, и шел обратно, встречая Тэтэ груженного дровами.

Боб услышал, как напарник, что-то напевал себе под нос. Трам-тирьярьем- трам- тирьярьем – трам-пам-пам. Это знакомое… это…

Раскудрявый, да клен зеленый, лист резной! Боб начал подпевать вполголоса. Здравствуй парень, мой хороший, мой родной. Сквозь одышку, сухими губами: клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резно-ой!

– Хорошая песня Смуглянка, – похвалила бабулька, расплачиваясь сотенными купюрами. – Молодцы, ребятки, спасибо вам.


Тимофеич разделил гонорар, получилось по шестьсот рублей. Еще две недели назад Боб платил примерно столько за крохотную чашечку кофе, а теперь с благоговением свернул купюры, бережно убрал в карман. Шестьсот рублей – это двадцать булок хлеба. А если не ленится и ходить прямо на пекарню, то больше. Чай купить рассыпухой и овсянку. Пачек пять взять сразу, она не дорогая.

– Слышь, братан, – сказал Тэтэ. – Мы тут затравились… Ты как? Продолжать будешь?

– В смысле? Водку гулять? Нет, мне хватит. И так с ног валит.

– Ух, – с облегчением сказал Тэтэ. – Тогда это… Возьми на сохранение. Две сотки оставлю на пропой, четыреста моих придержи.

– Давай, – Боб забрал деньги, но сказал недовольно. – Две сотки на пропой не до хера?

– Так это… надо проставится, я последние разы только на хвост падал. Чтобы по-людски… Слышь, я бухой могу и стребовать с тебя это бабло. Так ты мне не давай. Чего бы я не гнал, не отдавай. Лучше завтра в баню квасу возьмем на каменку лить. Ты как к бане?

Боб не знал, как он относится к бане, но звучало заманчиво. Особенно это: квас на каменку.

– У меня друг, он дьяконом работает, – говорил Тэтэ в темноте, они шли по улице, которая никогда не освещалась. – Я к нему в баню хожу. Раньше в общественную ходил, но там платить, и вообще не то. А в свою баньку! В деревянную, с веничком березовым. Я веников по лету наломал. В самый Иван Купала наломал, успел, позже-то уже нельзя. Навязали мы с ним веников! Штука в том, что он не любит, если я пьяный в баню прихожу.


Не дойдя до дома, Тимофеич свернул в переулок, где собирался разжиться дешевой паленой водкой.

Боб вернулся один, умывался на кухне, где тосковала соседка Галина.

– А второй мудень где? – поинтересовалась она.

– Отстал.

– Колымили? Нормально? Че делали?

– Дрова…

– О! Много?

– Да не… Куба три раскололи. Заебись, что сосна. С березой бы до сих пор возились.

– А… – Гальку подмывало спросить о заработке, но были некие неписанные законы, по которым спрашивать на прямую о деньгах было не принято. – Кому кололи?

– Бабке одной, – Боб нашел в волосах маленькую щепочку. – Тут не далеко.

– Тетя Таня помрет вот-вот, – сказала Галька. – Утащили бы вы ее до больницы. В тележке как-то может.

Тетей Таней она называла жену Береснева, которая, действительно, была плоха, и место ей было, конечно, в больнице. Но Иван Сергеевич был категорически против. «Если бабка моя помрет, – говорил он, – я лягу рядышком и все».


Вернулся Тимофеич и на кухне началось празднество, к которому присоединялись другие соседи, первым примчался одноногий с первого этажа. Пьяные посиделки с искусственным весельем, где в каждом тосте была тоска и в каждом жесте – безнадега и опостылевшие лица и заезженная, много раз перемотанная беседа. Отсутствие внутренней радости компенсировалось резкими криками, натянутым смехом. Алкогольная удаль – угрозы, трусливые драки. Казалось, все не по-настоящему, будто малые дети играют во взрослых. Бытовая пьянка – бесконечный предсмертный праздник.


Боб уже давно спал, очнулся от того, что Тэтэ тряс его за плечи.

– Борька, надо сотку. Быстро. – бормотал Тимофеич.

– Нет, отстань.

– Там это, менты, приехали, надо штраф платить, – Тимофеич продолжал трясти Боба, так что тот сел на кровати, клацнул выключателем у изголовья, включив свет.

– Тимофеич! Денег я тебе не дам! И об этом ты сам просил.

Тимофеич протрезвел, ухмыльнулся, начал расстегивать свою ворсистую рубашку.

– Правильно, братан. Это я тебя проверял. Что-то мне после бабкиной самогонки не лезет спирт бодяжный. Спать буду. Главное, я с получки народу проставился. Чтоб, по-людски.


Утром Боб, бешено торгуясь, купил у Симки старые кроссовки. На кухне нашел бечевку, которую использовал вместо шнурков. Тимофеич медитировал на раскладушке, Боб попросил позаимствовать куртку. Заглянув к Бересневым, сказал, что идет в город, предложил, может что купить? Лекарств? Иван Сергеевич отказался, учтиво поблагодарив.

Пустырями, узкими проулками, через лужи, сквозь собачий лай добирался Боб до центра города. Тургород был к нему безразличен, прохожие не замечали, подростки с листовками ему не совали рекламу – разве этот работяга купит ювелирку или шубу? Клевавшие по трещинам асфальта голуби нехотя посторонились, продолжая ритмично клевать. Исть-то надо, подумал Боб. Ему сделалось весело.

Проходя мимо института, где он недавно выступал, Бобу захотелось увидеть того бородатого проректора. Узнал бы он его? А почему вы в таком виде, спросил бы проректор. Исследую жизнь, ответил бы Боб. С самых низин. Я забыл сказать, Россия – ничем не выдающаяся страна. Чем мы отличаемся, так это нищетой. Не так! Отличаемся своим спокойным отношением к нищете. Бедный человек себя приемлет с каменным спокойствием, не пытаясь что-то изменить, а богатых не бесит наличие нищих. Я куплю себе туфли к фраку, буду петь по ночам псалом… Как там Тимофеич говорил? Жрать из помойки начать легко. Ну, до этого мы… Руки есть, здоровье есть… Заведу большую собаку, ничего, как-нибудь проживем. По идее, работая руками, человек должен с легкостью обеспечить себе достойное существование. Только почему-то физический труд несправедливо дешево стоит.

Боб посетил автовокзал, где выяснил, что межрегиональные перевозки осуществляются, как и в поездах, при наличии у пассажира документа, удостоверяющего личность. Вот этого не знал. И что теперь без паспорта только на такси? Это сколько надо дров переколоть?

Здесь же возле вокзала на стихийном базарчике Боб купил средство от клопов, одноразовую бритву, носки. Еще нужна была зубная щетка и белье.

Боб стоял возле прилавка рядом с высоким полупьяным парнем с пышными баками и, смущаясь, покупал дешевые семейные трусы.

– Во-во, – сказал парень. – Обосраться можно. Шесть-один! Рапопорт в шоке.

Шесть-один Боба не взволновало, но вдруг кольнул опять информационный голод. Тогда в стеклянном киоске он купил пару газет. Неслыханная роскошь, блин. А! Гулять, так гулять! Боб заплатил за пару пирожков с картошкой. Сел на лавочку возле входа в вокзал, откусил пирожок, развернул газету.

Официальная пресса. Президент, заявил, вручил и встретился. Правительство обсудило и постановило. В Государственной Думе есть депутаты. Что-то упало, где-то пробило, кто-то погибли, а в целом стабильно. Эксперт-политолог Енот написал статью о курдах. Курды, значит. От них он так же далек, как и от жидкости против клопов. Переиначил министерский пресс-релиз, перевел французскую газету, а выдает за свои мысли. Дешевка! И я такой же. Что тут еще? Украина, понятно. Можно не читать. Интервью министра социального развития. Где квартира деда Береснева? Дальше, радужные прогнозы и сногсшибательные перспективы, гороскоп и, да, действительно шесть-один. Вывод: как далеки российские газеты от бытия российского народа! А пирожки ни че так, вкусные.

Купил еще два пирожка для Тимофеича. А то не по-людски. И остается еще целых две сотни и мелочь. Мелочь раз, мелочь два, сорок. Ого! Двести сорок два рубля! Здорово.

Боб прошелся по проспекту, пересек площадь, поглядывая на крыльцо мэрии. Криво улыбнулся гостинице «Тургород». Нет, не дождетесь, я не засвечусь. Поживу на нелегальном положении. Все равно как-нибудь выберусь. А тогда и подумаю, что со всем этим делать, с этим Стрельниковым, с этим Леонидом… а как его? Кажется, Константиновичем. Это – потом. Сейчас, главное, не загадывать, не строить далеко идущих планов. Далеко идущих планов… так правильно говорить? Наверное, нет. Да и черт с ним! У меня сегодня баня. С веником и квасом.

Но как не зарекался не думать о будущем, к смартфонам все-таки приценился. Заходил в магазин на цыпочках, видок-то неважный, стыдно немного. Даже если самый дешевый смартфон, плюс абонентская плата… Если бы неделю каждый день дрова колоть, то можно. Но спина, спина. Болит, собака. Если идти и идти прямо, то терпимо, а как поворачивать – поясница рвется.

– Подождите! – его тронули за локоть. – Борис?

Боба окатило устрашающим и противным, словно ему сунули за пазуху горсть дождевых червей.

– Подождите, – говорила рыженькая девушка лет двадцати с небольшим. Она была смущена и нерешительна. – Вы Борис?

– Нет! То есть, да. То есть… а вы кто?

– Вы нашлись! Пойдемте со мной. Пойдемте-пойдемте.

Девушка обхватила его руку и повлекла за собой. А Боб, уже привыкший к тому, что он никем не узнан, впал в ступор и только представил, как эта рыжая подводит его к огромной машине, куда он безвольно садится, а там его поджидает кто-то кровожадный. Например, высокая зловещая тень. Еще Боб подумал, что копать могилу он больше не будет, а хрястнет лопатой ближайшего гада, и пустьубивают.

Машины не было никакой. Девушка свернула во двор, где четыре хрущёвки пялились окнами на безлюдную хоккейную коробку старого асфальта. Они зашли в подъезд, поднялись на второй этаж. Она прокручивала ключ в железной траурной двери, глядя на которую Боб подумал, что больше не выйдет из этой двери, что, наверное, все. Жалко в баню не сходил.

Рыжая, скинув обувь, убежала внутрь квартиры. Боб остановился в прихожей, прислонился плечом к стене. На вешалке он увидел черную мужскую куртку и попытался представить какой амбал ее мог бы носить.

– Вы, монсеньор Альдо Моро, пошто в дверях стоите? Проходите, раз пришли.

Эндерс улыбался левой стороной лица.

Боб опустился на коврик у двери, тихо скользя виском по стене.


15.

Когда поезд остановился в Сероямске, Сергей вышел на перрон покурить и за сигареткой еще раз обдумать теорию о развитии самосознания человека. Пришел к выводу, что максима «Я – бренд» является тупиком эволюции, потому как по логике вещей мы должны идти к осознанию себя как «Я – бог».

Уже он выбросил окурок, уже поставил ногу на ступеньку, но тут заметил у других дверей вагона какую-то суету. То ли природное любопытство сыграло, то ли интуиция, но Эндерс, засмолив еще одну сигарету, двинулся по перрону туда, к этой суете.

И что он увидел? Полицейские практически выносят из вагона какого-то жулика. К стыду своему Сергей не сразу сообразил, что это его друг и начальник, он даже мысленно одобрил слаженную работу стражей порядка. Но вагон-то купейный был почти пустой, и всех пассажиров Эндерс автоматически срисовал – никто из них по фактуре, по одежде на роль задержанного не подходил. Кроме… Сергей бросился вслед полицейским.

– Ребят, а чем дело, – спросил он одного носатого, который был хоть и одет в штатское, но манерой поведения раскрывался как начальник.

– Гражданин, вы не видите? Работает полиция, – официальным тоном сказал носатый.

– Просто попутчик мой. Если какие-то вопросы, я могу ответить, – Эндерс говорил на ходу, при этом он видел, как впереди согнутый пополам Боб перебирает ногами, успевая в шаг конвоирам.

Еще он заметил возле фонаря два темных автомобиля – микроавтобус и легковой. Боба подвели к микроавтобусу, один из полицейских открыл багажник. Тогда Эндерс, не раздумывая, не сделав еще никаких выводов, вонзил горящую сигарету носатому в шею и прыгнул туда, где бесчувственного Боба грузили в багажник. Но похитители были тоже людьми подготовленными и встретил Эндерс прямой удар в челюсть, отчего и лег. Но он тут же вскочил и достал противника ногой по колену. А в глазах уже все поплыло, и тут ему добавили сзади, после чего, видимо, шокером в шею лишили сознания.

Дальше были наручники, автомобиль, лесная дорога. Носатый сидел на переднем сиденье и говорил по телефону:

– … так что того скоро привезут. А со вторым, что делать? Но… да он… да он сам полез! Принял. – убрал телефон. – Велено: этого выкинуть. А? Просто выкинуть, наверное, будет ему сладко. А?

Водитель посмеялся, носатый посмеялся. Рядом сидящий мрачный тип сжал кулаки.

Автомобиль свернул в лес, где Сергея бросили на землю и сначала пинали ногами, потом носатый достал из багажника домкрат и бил домкратом. Сергей пытался уворачиваться, закрывать голову, но несколько ударов все же достигли цели. Потом потоптались на нем по очереди и уехали. Телефон, само собой, в труху.

Эндерс прикинул, что ехали они на восток, то есть в направлении Тургорода. Логично предположить, что и Боба увезли туда. Единственное, он не знал какое расстояние они проехали в машине. Так или иначе, Сергей, как только опомнился, сориентировавшись в лесу насколько это было возможно, пошел в направлении трассы. Он не ошибся и скоро вышел на дорогу, по которой и похромал на восток. Редкие автомобили, разумеется, не останавливались, так что не малый путь до Тургорода он проделал пешком. Хорошо, что в свете луны он вдруг узнал лесные места, где бывал, когда устраивал показательный проезд армейских машин. Тут он очень удачно срезал дорогу и к утру заполз в город.

Ввалился к Наталье грязный, битый, без зубов. Наташка – лисенок мой милый! – привела доктора, который оказал необходимую первую помощь. Заживет. Стал думать, что произошло? Где Борис? Естественно, в полицию не пошел. Естественно, связался с надежными людьми. Курбатов через двенадцать часов прибыл в город вместе со всем своим детективным агентством. Они, кстати, заняли ту же самую тихую квартиру, которую мы снимали с парнями. Курбатов своими тонкими методами узнал, что полиция официально никого не задерживала в Сероямске, пробил ментовки во всей округе, выяснил, что тебя или кого похожего никто не удерживает. Теперь они разыскивают тачку, на которой я недолго с таким комфортом путешествовал. Номер я успел запомнить, только нет такой тачилы. Вернее, есть, но это списанные «Жигули». Ну, еще сделали фоторобот носатого. Я же говорю, Курбатов всем агентством приехал. Тут тебе и фоторобот, и базы данных всех разведок, и группа захвата – нормальные такие ребята. Твоим я сообщил, что командировка затянулась, форс-мажор и связи нет. Лариска – хоть бы хны, а пацан твой вроде напрягся. Возле дома тоже люди дежурят, Пашка Корабел с ними. Он, кстати, наши вещи из поезда забрал, притом до того, как я ему отзвонился. Надо премию выдать парню. А я подумал о тебе так: хотели бы грохнуть – грохнули бы. Значит, в другом дело. Может выкуп, а может кто-то строит комбинацию, где нужен известный чувак. Да и в принципе врагов у нас хватает. Потом, ты про Вдовина упоминал. Вариантов много, информации мало. Исходя из того, что ты жив, сделали все возможное. Не все, но курбатовцы работают. А я, видишь, завис у сестер. Наталья и Татьяна – они погодки. Наташка работает в телефонном магазине, я рассказывал тебе про нее. Вот. И я ей дал наводку, чтоб она смотрела, не покажется ли кто-то похожий на тебя и на других точках менеджерьё попросила отслеживать. Я подумал, что, если босс бежит из плена, то первым делом бросится трубу покупать. Видишь, не ошибся, именно в тот салон ты и зашел. Чудеса.


Обменявшись историями своих злоключений, Боб и Сергей пришли к выводу, что оставаться в Тургороде смысла нет.

– Может, ты ванну примешь, отец? Неизвестно, где шлялся, еще чесотку натрясешь в этом гостеприимном доме. Да и с одеждой… Танюха! Можно тебя? А ну глянь профессиональным глазом.

Похожая на сестру, такая же бледно рыжая Танюха окинула взглядом фигуру Боба, поиграла в воздухе тонкими пальчиками и кивнула. Эндерс достал банковскую карточку.

– Не в службу, а в дружбу, Тань.

Татьяна ушла, Боб и Сергей остались наедине – Наталья еще раньше убежала обратно на работу.

– Не поверишь, я так рад тебе, дружище! – Эндерс крепко обнял Боба, отчего тот застеснялся и немного порозовел.

– Рожа у тебя, Серега! – только и сказал он.


А рожа и правда впечатляла! Ухо распухло, шишка в пол лба, от носа к глазам скатились черные круги, с правой стороны выбиты зубы, поэтому Сергей все время поворачивался к собеседнику левой щекой. Еще рука забинтована, пара ребер пополам и хромота, но это все пустяки, главное – живые.


Потом Боб отмокал в пенистой ванне, и вяло раздумывал о дальнейших действиях. Конечно, надо уезжать отсюда. Нет, можно написать в прокуратуру: так и так, меня похитили. Но это допросы, проверка на месте, придется остаться в городке. С другой стороны, а что? Отдохнуть. Эндерс со своей Натальей в одной комнате, а я с Татьяной в другой. Породнимся. Они симпатичные, сестры. А если серьезно, то никакого смысла оглашать события последних дней нет, на Стрельникове и так розыск за убийство, его статья за похищение никак не удручит. Тем более, он здесь хозяин и все менты им куплены на корню. Спросят, а почему вы решили, что вас похитил Игорь Иванович Стрельников? Ах, он сам так сказал… Силуэт в свете фар так представился? Ну-ну. А главное, придется показывать место, где он копал себе могилку, где нашел его Тэтэ, где радиоактивный полигон. Нужна такая огласка? Нет. Есть другой вариант. Нужно выйти на заказчика и изложить ему всю историю в нужном ракурсе, не забыв упомянуть, что разбойник Стрельников обещал разобраться и с ним, не взирая на высокую должность и министерские регалии. А под этим соусом попросить увеличить оплату за тургородскую тему, а также компенсировать моральный вред и упущенную выгоду. Министр, узнав, что его заклятый враг не убежал за границу, как все думают, а лег на дно в своих землях, предпримет все необходимые меры, вплоть до войсковой операции, чтобы себя обезопасить. В таком случае и месть состоится, и денежка будет приятно пылиться на банковском счете. Еще вопрос, какова роль мэра в этом деле? Он такой безвредный на вид и, в принципе, симпатичный человек. Да какая разница?!

С распаренным лицом Боб вылез из ванны, улив водой кафельный пол, намылил щеки, начал скоблить щетину. Вдоль зеркала расставлены бутылечки и тюбики, все парами. Из короткого как рапорт рассказа Эндерса Боб знал о сестрах то, что они переехали в город недавно, квартира эта съемная. Раньше Наталья и Татьяна жили в селе, где, продолжая педагогическую династию, работали учителями начальных классов. Когда школу оптимизировали, а проще говоря закрыли, отец и мать остались без работы с мизерной пенсией, сестры стали просто безработными. Тогда Татьяна отправилась в Тургород, а следом потянулась сестра, они с детства неразлучны. Учителя не нужны и здесь, поэтому устроились в торговлю: одна в сотовую связь, вторая ждала свое счастье в магазине мужской одежды. Наталья влюбилась в Эндерса как кошка, что не мудрено, хотя у нее и имелся сезонный жених, пропадающий семь месяцев в году на вахтовых работах. Главное, сестры никак не связаны с авторитетными людьми Тургорода. Да теперь уже не важно! Боб совершенно перестал бояться. Сергей рядом, еще неподалеку люди из детективного агентства Курбатова, с которым их фирма уже несколько раз сотрудничала. Можно расслабится.

Боб облачился в халат, вышел из ванной. Эндерс налил им по чашке растворимого кофе.

– Пока ваша милость плавала за буйки, – сказал Сергей. – Курбатовцы установили моего носатого и твоего Пингвина, что, как ты понимаешь, одна и та же морда. Это Полянский Владимир Аркадьевич, – прочитал он с телефона. – Не судим. Числится в мэрии завгаром.

– Кем?

– Гаражом командует. За ним сейчас смотрят, ждут наших указаний. Я предлагаю Пингвина аккуратно выкрасть и дипломатично, посредством домкрата, побеседовать.

Боб засомневался и высказал свое предложение о том, чтобы переложить бремя наказания тургородцев на заказчика данной темы, условно называемого Компрадоров.

– Может быть, может быть, – сказал Эндерс. – Тогда Пингвина брать нельзя, спугнем. На самом деле, если вдуматься, то Стрельников прав. Что ты возмущаешься? Сам посуди, на его земле нагадили, когда он начал разбираться, прессанули самого. Потом заявились лощеные технологи и объявили, что любит наш народ всякое говно. Думаю, наказание наше справедливо. Если бы на моей родине, такое вертели, я бы загрыз! Тебе сказали, что не дозволено людям в бошках настройки сбивать, так это правильно. Я думаю, что если бы тебя твой друг-алкаш не вытащил, то чуть позже люди Стрельникова приехали бы и отвезли твое бренное тело в город, надавав душевных поджопников. Убивать не собирались.

– Тогда можно и положительные моменты во всем этом найти, – с ноткой язвительности сказал Боб. – Ты провел время с любимой девушкой. Я совершил полезное путешествие в низшее сословие. И, думаю, деньги дополнительные получим…


В этот момент вернулась Татьяна. Она принесла несколько пакетов с одеждой для Боба.

– Как в телеке, – восхитилась Татьяна, когда Боб оделся.

– У Танюхи глаз-алмаз на размеры. Профессионально, – сказал Эндерс, аккуратно водружая на лицо темные очки. – Двигаем на базу.

– Пешком?

– Обижаете, отец родной, машина подана и ждет.


Во дворе стояла Тойота с московскими номерами. За рулем вертелся похожий на ящерицу паренек.

– Это Евгений, это Борис Олегович, – бросил Эндерс, сев на заднее сиденье. – Поехали.

И снова проспект. Боб подумал, что еще утром он шел здесь, имея за радость вечернюю баню, овсянку, двести рублей. Теперь все по-другому.

– Жень, останови у церкви, – попросил Эндерс. – Зайду, пожалуй.

В стройном ряду зданий, ровно стоящих по проспекту, православный храм из красного кирпича был словно повернут на несколько градусов. Боб знал, что вход в церковь должен быть на восход.

– Я силам небесным потусторонним в один момент пообещал зайти, – словно оправдываясь, сказал Эндерс. – А тенгрианского жертвенника тут на три тыщи верст в округе нету. Зайду свечку поставлю.

– Атеист! – издевательски произнес Боб. – Рационалист!

– Как выяснилось, атеизм прекрасно лечится. Домкратом по хребту. Ты не зайдешь? Ладно. Сам соображу как-нибудь.


У церковного крыльца две невзрачные старухи собирали милостыню. Боб вспомнил, что Тимофеич тоже занимался таким промыслом. Сейчас его здесь не видно – хорошо. Боб хотел все забыть поскорее.

– Евгений, добавьте радио.

Водитель непрерывно ворочается на сидении, барабанит пальцами по рулю, ведет себя как в нервном перенапряжении.

Ретро-музыка. Спи ночь в июле… Феличита… запели «Битлз».

Сергей вернулся, зло хлопнул дверцей.

– Я понимаю, по законам жанра должно быть так, – Эндерс достал сигарету, опустил стекло. – Поехали. Должно быть так. Бездуховный мизантроп попадает в переплет, представляющий опасность для жизни, здоровья и сексуальной неприкосновенности. После чего у него происходит переоценка ценностей, он из морального урода становится моральным красавцем, спасает котят, переводит старушек и тянется к вере и к богу. Ходит в церковь, исповедуется. Но жизнь – не книжка, не кино. Так что я заявляю, что в церкви не почувствовал ничего. Просто ни-че-го!

– Религиозность такое чувство, для не совсем обычных людей, – сказал Боб.

– Религиозность – это аллергия на устройство мира с его делением на жизнь и смерть. Она может проявиться у любого человека. – возразил Сергей. – Когда осознание жизни и смерти приходит, появляется религиозность. Не обязательно христианство, может быть буддизм с реинкарнацией. Или атеизм, что тоже религиозность по жесткости убеждений.

– Афоризмами так и сыпет, так и сыпет…

– Так что в обычной жизни место религии такое незначительное, что предпоследнее. Но, кстати, есть интересный момент. Я сейчас стою там в церкви. Алтарь, ворота, свечи горят, и я так сбоку пристроился. Бородач службу ведет, распевает на славянской мове. И тут ловлю себя на мысли! Что не в этой церкви, но в другой, где антураж такой же самый, то есть алтарь, ворота. И на этом месте, где я стою, когда-то давно стоял и слушал это же пение… например, Пушкин. На такой точно службе присутствовал Глинка. Чайковский. Понимаешь? Как и я стою, стоял в свое время Кутузов, Ломоносов. Церковная служба не менялась со времен раскола. Императрицы все, цари, писатели, бунтари, все ходили на эту церемонию, где я сейчас. Интересное, я тебе скажу, ощущение.

– В последнее время говорят о переводе церкви со славянского на русский язык.

– Это ваше внутрирусское дело. Но я, как полиэтник, – усмехнулся Эндерс. – Смотрю со стороны, поэтому не советовал бы. То есть, как профессионал, я поддерживаю, мы знаем, зачем изменение культурных кодов, и кому это нужно. Но, как человек, я бы не советовал. Есть в этих обрядах своя эстетика. Традиция. Мы в детстве чучело зимы сжигали, так себе традиция, но весело же! Или колядовать. Это вообще огонь! Наберешь в мешок всяких шанешек, конфет…

– Давай остановимся, конфет купим. Сладкого хочется.

– Жень, останови. И езжай, мы сейчас придем, тут сорок метров.


В магазине, набирая россыпью конфет, Боб поймал себя на том, что он машинально высматривает на полках самый дешевый хлеб, самую дешевую крупу, отметил нефасованный картофель, и масло со скидкой. Прилепилась модель поведения. Надо перестраиваться.

На квартире долго совещались с Курбатовым – отставным оперативником с проницательным взглядом, буравящим собеседника из-под седых бровей. Решили, что пара человек остается в городе и наблюдает за Пингвином, который теоретически может привести к Стрельникову, это может пригодиться. Остальные – сворачиваются. Ударная сила детективного агентства – трое спортивных качков, беспрерывно чистящих пистолеты – были разочарованы.

Потом Боб мелочно высчитывал, сколько их фирма должна заплатить детективам, на что Курбатов только недовольно пыхтел. Эндерс в это время вел активную переписку в телефоне и иногда вставлял:

– Не скупитесь, монсеньор, не скупитесь.

Вечером детективы группами покидали квартиру. Курбатов сказал, что не стоит им кавалькадой выезжать из города, лучше потом на трассе встретится. А чтобы точно не разминуться, он вручил Бобу телефон, где были сохранены номера Эндерса, его собственный и еще двоих сотрудников.

Боб и Сергей выдвигались на Тойоте с непоседливым Евгением.

– Жень, может тебе вокруг дома несколько кругов пробежать? А то, как ты сидя будешь столько времени? – издевался Эндерс.

– А я каждые сто километров выхожу и зарядку делаю.

– Тогда сувениров не берем, валим. На последнем перекрестке тормозим, берем пассажирку. Садись вперед, отец родной, я сзади буду разговоры разговаривать.


Боб был уверен, что с собой они забирают рыжую Наталью и приготовился высказать благодарность за то, что она его узнала, что вытащила, за всю оказанную помощь. И велико было его удивление, когда Эндерс помог забросить две сумки в багажник, затянутой в кожаные куртку и штаны возрастной женщине с крашеными волосами.

– Боря. Это Марина, – представил Сергей в автомобиле. – Марина, это дядя Боря. Если его хорошо попросить, он поможет в твоей будущей блистательной карьере.


Спрашивать вслух неудобно, Боб написал СМС-кой Сергею, – «Это кто?».

«Журналистка», – пришло в ответ. «Потом расскажу».

Ну и дурак, подумал Боб. Там такая Наталья! А это – рокер какой-то.

Только выехала машина из города, как Боб начал отчаянно зевать. А вскоре и уснул, сказался напряженный, наполненный событиями день.


С остановками на перекур и перекус, неслись они по трассе в родное Подмосковье. Бобу снился сон про сон. Ему казалось, что он сейчас проснется и окажется на твердой лежанке в комнате Тэтэ, тогда Боб вздрагивал, на мгновение просыпался, видел бардачок, дорогу, приборную панель и успокаивался.


Вот длительная поездка, ты пассажир. Сидишь, спишь, ничего не делаешь. Но почему-то устаешь. При этом зачастую пассажир в дороге выматывается больше, чем водитель.

А ведь наш поселок ничем особенно от центра Тургорода не отличается, подумал Боб. Но может и здесь на окраине гниют двухэтажные бараки, где нет воды и туалет на улице, где люди добывают хлеб и водку тяжкой убивающей работой, куда не ездит Скорая помощь, а больные зубы рвутся собственной рукой ошпаренными кипятком щипцами. Много ли мы знаем о жизни на окраинах?


Боб не хотел сразу домой. Он оттягивал этот момент по какой-то смутной внутренней причине. В поселке попросил остановиться возле парка. Извернувшись, попрощался с сонным Сергеем, хлопнул по плечу водителя Женю, вылез.

В главных воротах остановился, постоял под лучами осеннего солнца, и, сунув руки глубоко в карманы, пошел по дорожке к зоопарку.

Похудевший медведь ему вяло кивнул. Для порядка тявкнула собака. Клеток стало меньше, а которые остались – были пусты, только неизвестно каким образом загружены желтыми листьями.

На знакомой поляне в уже виденных позах сидели Егор и Саша узбек.

– Здрасте, – Здрасте, – Добрый день. А Артура нет?

Сегодня Артура не было. Боб присел на чурку, отметив перед этим, что она имеет трещину посередине, а значит при ударе легко расколется.

– А мы с Афанди философствуем, – сказал Егор.

– На предмет?..

– На предмет того, что зоопарк – последнее пепелище, где еще можно укрыться от больного внешнего мира. Звери и клетки оказались самым настоящим, что осталось. А значит совсем все плохо.

– Я подумал вот что, – проговорил Боб нерешительно. – Зоопарк он теперь на ком? Как юридическое лицо или… Хозяин сидит, как я понимаю?

– Плотно сидит, – сказал Егор. – Супруга рулит. Тем, что осталось, пытается рулить. Распродает, в основном.

– Ясно, ясно. Я просто подумал, если есть возможность что-то сохранить. Зверинец я имею в виду. Так какие-то деньги я, возможно, нашел бы.

– Это лучше с ней…

– А есть номер, есть, – Саша из-за пазухи достал комок бумажек, перебирая его, поднялся со стульчика и подошел к Бобу. Протянул согнутую пополам визитную карточку. – Но хозяйка наша шайтан-баба, варан без чувств.

– Я перепишу, – Боб начал забивать цифры в телефон. – Егор, ты не обижаешься на меня за рассказ? Я объективно.

Егор крутил спичечный коробок, выстукивая невеселый мотив.

– Нет, не обижаюсь.

– Если рассказ обработать…

– Чего его обрабатывать? Я в никакие фандорины не стремлюсь. То есть не я. Не в книжном успехе дело-то, а дело в том, чтобы внимание привлечь. А вам всем по фиг! Столица, центр. Своя отдельная страна. Вам надо герб поменять, чтобы всадник не закалывал змея, а такой герб, где Георгий Победоносец с драконом в обнимку. Так, еслиф по-честному.

Боб представил такой герб. Ему не понравилось.

– Та в обнимку еще ничего, – дребезжащим голосом сказал Саша. – В обнимку еще хорошо, кагхта не сожрет.

Боб вернул визитку узбеку и сказал Егору:

– Есть такой городок, называется Тургород. Там человек – Игорь Стрельников. Тоже охранитель земли родной. Ну, не важно. А с зоопарком я подумаю. Может долю выкупить или пожертвование целевое, не знаю пока.

– Чай поставим? – предложил Саша.

– Спасибо, пойду. Я думал Артур здесь.

– Пойду осла покормлю, – проворчал Егор, вставая.

– Ишака, – поправил узбек.

– А что я сделаю, еслиф твой ишак – осел?


Когда они шли по тропинке, Боб, повинуясь теплой душевной волне, сказал:

– Хороший ты парень, Егор. Я рад, что у Артура такой товарищ.

Егор задвигал плечами, стал мелко перебирать ногами.

– Этому-то я тоже рад. Борис Олегович, вы с Артуром… Он любит вас. Но вы ж понимаете, то, что вы базарите по телеку и вся эта ура-война, бомбы и ракеты… Мне, например, заходит, а ему не в жилу. Вундеркинд, воротит его. Он же гость из будущего.

– А тебе заходит? – уточнил Боб. – И вы дружите?

Егор удивился:

– А что такого? Я-то же никого воевать не тащу, просто еслиф что, готов пострелять. Не ссорится же из-за разных подходов. Это только у мудаков взгляды одинаковые. А люди-то разные. Один пацан в шесть лет по утрам в музыкальную школу пошел, другой – телят пасти. Взгляды всяко будут разные. Это в толпе все, как один, орут об одном. А мы: я не в толпе, Артур не в толпе, можем дружить. У нас звери, природа, в этом сходимся. Природу надо сохранить, без нее и смысла нет.

– Хороший ты парень, Егор, – повторил Боб. – Пока. Увидимся.

– Я скоро уеду, наверное. Домой. Ничего не выгорело…Уйду.

– Ну, приехали. А зачем я тогда зоопарк спасать собираюсь? Ты не выдумывай! Восстановишь зверинец, тогда и езжай.


Боб опять не пошел домой. Направился он к интернату, пребывая в полной уверенности, что увидит…

………….


… Боб не соскучился. Копая хвоистую почву в лесу, лежа в забытьи, работая с Тэтэ, он ни разу не подумал о доме. Сына вспоминал, жену – пару раз. Представляя свое возвращение, Боб видел офис, телестудию, любимый ресторан, но никогда – собственный дом. Значит это и не Дом с большой буквы. Не крепость моя, а продуваемый ветрами шалаш. Раньше никогда не замечал, насколько декоративно и бесхарактерно выглядит фасад, какая убого стандартная крыша и окна, в которые не хочется подглядывать.

И войдя в гостиную, не хочется оглядеться, принюхаться, привыкнуть. Трафаретная обстановка.

– С приездом, – голос Артура из кухни.

– Привет.

Сын подошел, пожали руки. Артур перевернул замок из рук, всмотрелся.

– Ух ты! Это от чтения лекций такие мозоли? И ногти…

– Пришлось поработать, сколько можно языком чесать.

– Уважуха!

– Я сейчас подумал, давай перестановку сделаем здесь, – предложил Боб. – А то слишком официально. Музей, а не жилье. Это зачем? – Боб сгреб с этажерки фарфоровые фигурки, сунул в карман. – Диван сюда надо, телек придется слегка повернуть. Сюда столик. Как думаешь?

– Я участвую.

– Сейчас я передохну с дороги, и начнем, – Боб стал подниматься по лестнице.


Зашел в комнату Ларисы, где все так же светились мониторы с разноцветными графиками и бегущими цифрами. Лора, судя по плеску воды, принимала душ, Боб постучался в дверь.

– Лор! Это я. Я вернулся.

Вода утихла.

– Что ты говоришь?

– Я вернулся, говорю.

Она приоткрыла дверь и Боб с неудовольствием увидел, что Лариса успела обвязаться халатом. Чего скрывать от мужа? Поцелуй – не вкусно. Не страстно.

– Как съездил? – ей не интересно.

– Нормально. Как вы тут?

– Ой! Сейчас работаю с Нью-Йорком, разница во времени, режим сбился напрочь. Иногда теряюсь, когда утро, когда день. Но зато выгорает неплохое. Слушай, а что за пальто на тебе? Какое-то оно молодежное. Тебе не идет.

Боб даже и не заметил, что не разделся. Отправился в свою комнату.

Сполоснулся, переоделся в домашнее, сел к компьютеру и…

И пошел вниз в гостиную. Две недели прожил без дел и Интернета, еще один день погоды не сделает.

Спустился и увидел, что небольшая перестановка уже совершена – Артур постарался.

– Как? – спросил сын.

– Уже по-людски, – одобрил Боб. – Всего несколько штрихов, а уже другое дело. Есть идея. Давай фильм какой-нибудь посмотрим. Пиццу закажем.

Предложил и сжался. Сейчас сын скажет: цитата из. Прочтет высокоумный текст и уйдет к себе.

– Давай, – ответил Артур просто. – Какой фильмец загрузим?

– Что-нибудь легкое, – улыбнулся отец. – А есть у нас чай рассыпной?

– Жасминовый.

– Жаль, жаль. Кстати говоря, тут у меня есть еще одна идея: там, где у нас за домом беседка построить баньку. Свою, деревянную. Как считаешь?

– Очевидно ясно, что давно пора.

– Значит, сделаем. В баню будем ходить. С березовым веником. Веники надо заготавливать на Ивана Купала, позже нельзя. А еще хорошо на каменку кваса плеснуть…


16.


Наблюдаем: Боб. Сообщество веселых хакеров продолжает свой репортаж о жизни шоу-политолога, мошенника и манипулятора, который ненадолго пропадал из поля зрения и вот вернулся под камеры и микрофоны.

Он стоит у стола в рабочем кабинете академии универсальной социологии, проще говоря ООО «АУС», где числится формально заместителем директора и деканом. В руке его бланк документа.

– Постановление о выемке, – пояснил капитан Петенев, слащавый полисмен в гражданском.. – А это отдельное поручение следователя, в соответствии с которым на проведение мероприятия уполномочена оперативно-розыскная часть при отделе внутренних дел. Руководитель вашей организации, как видите, ознакомлена с постановлением, о чем свидетельствует подпись, копия ей вручена. Но полагаю, не нарушу должностные инструкции, если предоставлю и вам для ознакомления данные процессуальные документы. Согласно имеющейся информации, вы, Борис Олегович, являетесь фактическим владельцем предприятия.

– Что ж, – прошипел раздосадованный Боб. – Шарьте, обыскивайте.

– Все в рамках закона, – довольно сказал Петенев, покачав головой, залитой гелем. – С вашего позволения мы займем конференц-зал. И я бы попросил дать понять вашим сотрудникам, чтобы не препятствовали оперативному мероприятию. Следственному действию, – поправился капитан.

В кабинет без стука вошел Пашка Корабел, искоса глянув на Петенева, он встал рядом с Бобом, которому отдал синюю пластиковую папку.

Петенев впился в Пашку цепким взглядом.

– Чем могу помочь, констебль? – очень вежливо спросил Корабел.

– А вы знаете, – обратился капитан к Бобу. – Что ваш сотрудник неоднократно был уличен в употреблении наркотиков?

– У всех свои приколы, – вздохнул Боб.

– Тобою, что ли, уличен? – огрызнулся Пашка.

– Мы еще поговорим, – пообещал Петенев.

– Всегда к вашим услугам, детектив. Всенепременно, – в последнее время в поведении Пашки проявляется явное влияние Эндерса.

– Папочку, будьте добры, – протянул руку Петенев.

Боб, на секунду замешкав, отдал. Петенев раскрыл папку пролистал верхние бумаги.

– Это что такое?! Какой зоопарк? Вы мне специально голову морочите?

Пашка щелкнул языком и отвернулся, а Боб преувеличенно серьезно пояснил:

– Наша академия всерьез озабочена существующими экологическими проблемами и в меру сил способствует сохранению и воспроизводству животного мира. Поэтому и был совершен этот транш в пользу зоопарка, находящегося в финансовом кризисе.

– Я буду в зале. Попрошу вас не отлучатся, на случай необходимости разъяснений, – сказал Петенев и обратился к Пашке, – Вас тоже попрошу. Не отлучатся.

Петенев вышел. Пашка спросил:

– Все правильно?

– Правильно, – кивнул Боб. – Пусть голову ломает по поводу зоопарка.


Обращаюсь к виртуальному сообществу! Что есть на капитана Петенева? Что за тип? Компромат? В чем его интерес наезда на «АУС»? Лишь бы не закрыли нашего объекта, а то вся игра сломается.


– Я Сергей Теодорычу сообщил за этот кипеш, – сказал тем временем Пашка. – Он вас просил перезвонить при возможности.

– Зачем больного человека нагружать? Пусть бы лечился.

– Ага! Он потом… – Пашка запнулся, подбирая нужное слово. – Рассердится. Сами знаете.

– Хорошо, я свяжусь с ним. Ты Веронику посади в актовый зал, пусть присутствует с ментами. И бухгалтершу.


Пашка ушел, а Боб принялся нервно расхаживать по кабинету от стола к стене, от стены к двери. Кабинет маленький, негде разгуляться. Набрал на телефоне один номер – вне зоны, набрал второй – не ответили.

Сел за стол. Поочередно выдвигал ящики в тумбочке, ничего противозаконного не нашел. Обнаружил старый ежедневник, прошуршал страницами, поразмыслив, вырвал несколько листов, порвал их на мелкие кусочки. Съедать не стал – бросил в пластиковую урну.

Поводил мышкой по столу, побегал курсор на мониторе. Потом подошел к двери, выглянул в коридор и закрылся на ключ. Вызвал Эндерса по скайпу.

Тот ответил сразу. Вывалилась на экран несимметричная физиономия, растворившая гематомы у глаз.

– Привет, Сергей. Как сам?

– Всё якши! Твое здоровье как?

– Прошел медосмотр в клинике. Все отлично, без чесотки. Ну ты уже знаешь, обыск у нас.

– Ничего страшного, я думаю. Пустяки.

– Не знаю. Сестра говорит, что намекала главному менту на деньги. А он ей намекнул на резонансное дело и свой карьерный рост.

– А твой большой человек?

– Звонки игнорирует. Все сразу навалилось, – вздохнул Боб. – И не понятно откуда ветер дует. Обыск. Еще текст этот от моего имени про «Би эС Ка»… Главное, пришло с моей почты и шлюхи-журналюги, что не характерно…

На мониторе позади Сергея появился мятый Курт Кобейн. Тотчас черная футболка, упала из вида, уступив место лицу журналистки Марины.

– Здрасте! – сказала она, ставя перед Сергеем блюдце.

– Здравствуйте, Марина, – неловко сказал Боб. – Я все помню про вас, но, честное слово, сейчас не до этого. Немного разгребусь…

– Я ничего… спасибо.

– Марин, мы поговорим? – Эндерс подождал, когда она уйдет. – Шлюхи-журналюги говоришь?

– Ну… я же не знал, что она там. В общем, они перезванивали мне на личный номер и там моим голосом им и подтвердили подлинность текста.

– С современными техническими возможностями любой голос монтируется. Это не проблема. Но то, что твоя труба была взломана и с нее разговоры велись говорит о более серьезных технических усилиях. Это проблемнее. А Вдовину ты пытался это объяснить?

– И слышать не хочет. Я вас понял, говорит, право следующего хода оставляю за собой.

– Тогда давай решать вопросы по мере их поступления. Адвокатам звонил?

– Леонид Гиршевич сказал, что обыск, то есть выемка такая процедура, где он не нужен. Сказал, копию протокола обязательно взять. На самом деле, говорит, сто пятьдесят девятая статья у нас рисуется в полный рост. Но, говорит, все развалит, всех отмажет.

– Гиршевич – матерый, – с уважением сказал Эндерс. – Ты, дружище, не паникуй. Все пустяки. На крайняк мы всегда можем бодро свалить. Ты – в лондонский смог, я – в алтайскую степь. Вероничка за всех пойдет паровозом.

– Главное, мы же планировали учебный год начинать. Шестьдесят человек, многие издалека, и деньги получены.

– Те хваткие ребята, которые желают иметь диплом академии – хрен пойми, что за академии – сами имеют рыло в пуху и не смутятся ментовской суетой вокруг конторы. А лекции паленой профессуры им не сильно и нужны, они съезжаются налаживать контакты. Объяви им: отрабатываем нетворкинг по месту жительства, и пусть они в гостинице общаются.

– Можно, можно. Лишь бы бабки возвращать не пришлось. Я еще и на зверинец потратился.

– Стояли звери около двери… На сына ты потратился, а не на зверушек. Так что не жалей. Ну так я тебе нужен? Значит, дома буду, – Эндерс сунул в губы сигарету. – На связи. И… держи в курсе.


Боб открыл дверь, заглянул в кабинет сестры. Она стояла возле сейфа, в котором до пояса исчез оперативник, только старая кобура торчала на форменных брюках. Решил не мешать, вышел из коридорчика в помещение парней. Влад выглядел подавленным (полиция в офисе, что будет?), Пашка расслаблено развалился в кресле (Теодорыч сказал – пустяки).

– Что ты, Влад, нос повесил? – с искусственным задором спросил Боб. – Все нормально. Работаем в обычном режиме. Что у тебя?

– Придумал общественного деятеля. Кардиохирург Константин Чапаев. Ведет страничку в соцсети на медицинские темы. Поликлиники, очереди. Или вот: у каждого из нас есть листочек полиса медицинского страхования. Мы знаем, что он нужен, чтобы обратится за врачебной помощью. А кто знает, что в случае затруднений нужно обращаться в страховую компанию, выдавшею полис? Сколько раз мы звонили в страховую организацию с требованием обеспечить скорейший прием того ли иного доктора? А между тем, по закону… и так далее.

– Чапаев – хорошо, это врезается. А мы разве работаем медицинскую тему?

– Раскрутим, как медика, а потом к политике привяжем. Будет у нас либеральный хирург. Или евразиец-патриот. Там посмотрим. Надо ему в блог хотя бы миллион просмотров, так что деньги нужны, Борис Олегович.

– Не сегодня, – сказал Боб. – А ты, товарищ Корабельников, чего такой счастливый.

– А я всегда счастливый. Только пессимист и настроение плохое.

– Смотри, отвезут на освидетельствование.

– У меня кроме вчерашней кружки пива никакого допинга в крови. Обломается мусорня бриолиненная.

Замолчали. Через помещение прошел надменный полицейский в форме, несущий стопку скоросшивателей.

– Детектив Еблампий Романов, – с презрением произнес Пашка. – Борис Олегович, а тема по Белоруссии? Мы ее мутим или как?

– Там заглохло. Похоже упустили тему. Но вы будьте наготове все равно.


Боб пошел вслед за полицейским, через холл попал в конференц-зал. Там на длинном столе были разложены документы, которые ловко тасовались из стопки в стопку руками капитана Петенева и его подручными. С краю стола примостилась Вероника, которая старательно строила серьезность на своем юном личике, занимаясь при этом важнейшим делом – подбором батарейки в пульт проектора.

– Пояснения не нужны? – спросил Боб.

– Нет, – не поднимая глаз отрезал Петенев.


Боб вернулся в свой кабинет, где в течении часа пытался звонить влиятельным людям. Безуспешно.


А между тем, ко мне стекались ручьи информации о капитане Петеневе, и вскоре они образовали приличную лужу, в которой можно легко утопить нашего доблестного капитана вместе с оперативно-следственной группой, членами семьи и домашними животными.

То есть, домашние животные не при чем. Счета ветеринарной клиники и чеки за собачий корм отбросим. А вот удивительный банковский счет престарелой мамаши, переписка с любовницей и юношеский эксбегиционизм представляют собой альтернативный портрет служителя закона, который он, наверняка, не стремится демонстрировать прокурору, жене и сослуживцам соответственно. Рыло в пуху у Петенева по самые эти.

Пишу объекту послание: у Вас могущественные враги. Но Вы находитесь под нашей защитой. Вскоре Вам будет сделано крайне выгодное предложение. В подтверждении серьезности намерений в отношении Вас даем разъяснения на электронную почту. А там вкратце резюме капитана Петенева. Тут важно, что «Вы» с большой буквы, это придает письму партикулярности.


Наблюдаем: Боб. Он экзальтирован, он без музыки танцует, взлягивает вокруг стола. Раза три перечитывал послание, морщился, кривлялся, жрал конфеты – поверил.

Минут пять настраивался, открыл дверцу шкафа, где с внутренней стороны крепилось зеркало в рост, и репетировал предстоящий убийственный спич.

Потом прибежал к дверям конференц-зала, сделал несколько вдохов, засунул голову внутрь.

– Товарищ капитан, можно вас?

– Нет, – не соизволил голову поднять товарищ капитан.

– Это важно. Очень.

Петенев с видом «как вы все достали» вышел в холл.

– Как продвигается? – суетливо спросил Боб.

– Изымаем финансовые документы. Что вы хотели?

– Да… это правильно. Финансовые документы, – Боб опять вдохнул и защебетал. – Финансовые документы требуют тщательного изучения. Особенно, если в них содержаться крупные суммы, цифры большие. Многозначные цифры с нулями. Есть один финансовый документ. Счет Лидии Карловны. Очень любопытный счет, заканчивается на триста сорок три. И цифры там любопытные. Я понимаю, сбережения, Лидия Карловна копила. Женщина достойная, двух сыновей вырастила, двух ментов. Старшего она зовет Алешей. Алеша, так Алеша. Это лучше, чем Лёлик. Что это такое – Лёлик? Ерунда какая-то, а не имя. Шлют сиськи взрослому мужчине, и Лёлик! А шлют буквально из соседнего квартала…

– Так! – сказал окаменевший капитан. – Сейчас мы…

– Есть еще одна история, – перебил торжествующий Боб. – Давняя история в Зеленограде. С плащом.

– Я. Всё понял, – с расстановкой сказал капитан. – Сейчас мы уходим на обед. По возвращении оформляем выемку тех бумаг, которые, – он показал да дверь. – Будут там лежать на столе. Разбираться будет следователь. Мер пресечения к вам применятся не будет. Ареста счетов и имущества не будет. Без должного оперативного сопровождения уголовное дело перспектив не имеет. Уголовное дело перспектив не имеет. Это все.

Он, видно, хотел сказать: это все, что я могу сделать. Но не сказал, сохраняет остатки функциональности.

– Договорились, – сказал Боб. – Полтора часа нам хватит.

– Мгм, – Петенев исчез за дверью.

Послышался командный голос, призывающий к приему пищи.

Боб быстрым шагом прошел к сестре, которой поручил собрать бухгалтеров и вместе с ними отобрать служебную документацию, которую без последствий можно сдать при обыске.

Только полицейские удалились, работа закипела, а Боб связался с Эндерсом и поведал ему, что объявился доброжелатель, который спас, можно сказать, от ментовского наезда и обещает скоро сделать выгодное предложение. Очевидно ясно, что доброжелатель – это, если не ФСБ, то другая могучая служба, потому что доступ к информации у них колоссально широкий.

– Не нравится мне это, – прошепелявил Эндерс. – Подозрительно. Что это за вербовка по СМС-кам?

– Не вербовка.

– А что?

– Проверка. Перед серьезным предложением контрагента проверяют на устойчивость, благонадежность, умение использовать ресурсы, принимать решения.

– Допустим, предложат тебе должность в администрации того-кого. Согласишься?

– Не знаю. Но лестно. Я как-то взбодрился неимоверно. Мы же с тобой так и хотели, новые горизонты, масштабность.

– Не верю я в это все. И ты не слишком обольщайся. И знаешь, что… давай по телефону больше важных разговоров не вести. И Корабелу поручи глушилку в офисе поставить.

– Расцвели цветы паранойи в предчувствии двух солнц, – сказал Боб. – Это была цитата из. Лечись, отдыхай. Пока.


Нашему воодушевленному объекту я сбросил задание, которое мы придумывали всем сообществом.

Сообщение: наше предложение Вам будет связано с публичной деятельностью. Для тестирования Вам необходимо произнести в прямом эфире кодовую фразу «…». О результатах тестирования Вам будет сообщено дополнительно. Ваши неприятности, связанные с г-ном Вдовиным мы уладим, как уладили сегодня с полицией. Напоминаем, вы под нашей защитой.

Прикольно? Объект был донельзя озадачен.

***

Политолог Боб. Несколько дней за ним не наблюдали – грабили банк в Гонконге. Сегодня вернулись к нашему фигуранту. Он стал еще грустнее, еще сутулее. И только когда телефон сигналит о сообщении, Боб вытягивает спину, изображая стойку смирно. Ждет связи с доброжелателем. Подождет, куда ему деваться? А нам гонконгский банк – не лишний.

Боб недавно участвовал в телешоу, где опять обсуждали Иосифа Сталина. Кого еще обсуждать в разгар двадцать первого века? Как там наш герой изъяснился? Старая нация в фетиш вцепилась, как бабка в свое платье из юности.


Итак, телешоу….

………………………..


17.

За утренним кофе Боб написал комментарий к эпатажной выходке одичалой светской львицы. Стая селебрити не перестает удивлять зоологов своими распутными играми.

Потом Боб снова набрал номер телевизионного начальника, который игнорировал его уже несколько дней. В этот раз ему ответили. Взаимные приветствия с упоминаниями погоды произнесены без эмоций, почти машинально.

– Позвольте осведомиться, достопочтимый Цензор, – Боб сказал дословно не так, но по смыслу суть такая. – В чем причина того, что телезрительская паства вот уже который день не видит меня на экране. Признаться я и сам обеспокоен тем обстоятельством, что меня уже неделю не приглашает ни один канал. Не то, чтобы я страдаю без заработка или обуреваем страстью тщеславия, но переживаю за своих поклонников, которые могут потерять идейные ориентиры в нашей противоречивой политической жизни.

– Есть указание, – вымолвил Цензор. – Появились сомнения в вашей, Борис, благонадежности.

– А в чем причина? Неужели там, где про Сталина была передача?

– Да кому нужна эта козлина усатая, – было слышно, как Цензор поскрипел зубами. – Вы в семье у себя разберитесь. А если у вас есть желание продвигать другую точку зрения, то, напоминаю, что смена риторики публичной фигурой происходит только по согласованию, сами знаете где.

– И в мыслях не было. Либеральных болтунов и так больше, чем потребно. Меня устраивает как теперь. И какое отношение моя семья имеет к работе?

– Такое отношение, что сын ваш принимает участие в митингах оппозиции.

– Не может быть! Когда?.. Он же школьник. Я ему!.. Когда?

– Известно, что минувшую субботу.

– Так в субботу он у меня на глазах был! А потом мы еще беседку мерили до забора. Это ошибка какая-то!

– Я не знаю, что вы таммерили, – сказал Цензор. – Но на одном сайте в комментариях так и сказано, что даже я сын пропагандиста не смог остаться в стороне, и требую… чего они там требуют? И сразу на форумах начали обсуждать, как режим раскалывает семьи, что папа по телевизору преклоняется, а сын протестует. Так что сын ваш примкнул к оппозиции – это факт.

– Но он не был…

– Был. Это уже прозвучало. А как там на самом деле уже не важно. Таким образом, ваше присутствие в эфире теперь недопустимо. Возможно, что это временная мера. Если бы у вас был не сын, например, а дочь, можно было бы хоть как-то опровергнуть. У вас есть дочь?

– Нет. Но комментарий мог написать кто угодно.

– А зачем? Разбирайтесь с сыном. Все, извините, дела, всего наилучшего.


Боб был озадачен. Отлучение от телевидения нарушало его сложившуюся картину мира. Я думаю, не переборщили ли мы с этим маневром о сыне политолога, подавшемся в оппозицию? Артур скажет, что не был на митинге, в Интернете, соответственно, тоже ничего не писал. Поверит ему Боб? Поверит. Но сумятица уже внесена. А телек, телек – дело гнилое, и фигуранта можно только поздравить. Можно букетом цветов.


Артур валялся на диване в гостиной, когда Боб спустился со второго этажа.

– Что не в школе?

– Эпидемия скосила пару педагогов, чему, признаться, я не огорчен, – сказал Артур, яростно зевая.

– Надо поговорить, – нерешительно сказал Боб.

– Может сначала лучше похавать?

Боб присел на диван, отбросив ноги Артура на спинку.

– Ты, сын, умный парень, – нерешительно начал Боб.

– Слушай, пап, я уже говорил, что спасибо за зоопарк. Но если ты скажешь, что я помог зоопарку, а ты за это должен его бросить и пойти на юридический, это будет просто сцена из плохого сериала.

– Нет. Не о том. Ты умный парень и имеешь право на свою точку зрения, в том числе и на политические процессы. Однако, на эгоистичное выражение своих взглядов, я думаю, ты права не имеешь. Надо думать обо мне, о маме…. Если это не дело всей твоей жизни, а делом твоей жизни ты считаешь экологию, то нужно быть скромнее в политических притязаниях. Ты ходил на митинг оппозиции?

– Ну так… больше из любопытства мы с Егором съездили. Но не зашло. Смену режима им подавай. Егор говорит, что, если кота засунуть в стиральную машину, кнопку нажать, а потом переключать с хлопка на синтетику или с полоскания на отжим – это и есть смена режима. Мы, говорит, пойдем с парнями, кто за то, чтоб кошку из стиралки вынуть. А таких пока нет.

– Таких пока нет… А ты понимаешь, что у меня из-за этого проблемы?! – рассердился Боб. – Ты подумал обо мне?!

– А что такого? – не понял Артур. – Да мы в другой раз и на официальное мероприятие ходили, где потребители патриотизма. Мы их назвали патриотели.

– Об официальном никто не знает, а из-за твоего либерального митинга у меня неприятности! В телевизор не зовут, говорят – недопустимо…

– А почему только сейчас? Мы ж на митинге были больше года назад.

Боб так и осекся с отрытым ртом. Встал с дивана, поправил журнальный столик. Снял спортивную кофту и выправил футболку из штанов.

– Больше года… А комментарии на новостных сайтах ты пишешь?

– Комментарии к комментариям я не пишу. Ни разу, – сказал Артур. – Мне подобное самоутверждение ни к чему. Вот если б наша бабушка умела печатать, она могла бы строчить комментарии на любую тему и на форумах сплетничать. Она еще при Горбачеве открыла основные принципы Инстаграма – обсуждать, хвалить и хаять, всем совать свой альбом с фотографиями.

– То есть на митинге ты был один раз? Тогда пойдем, как ты говоришь, похаваем.


Перекусили на кухне, налили по кружке кофе, только тогда Боб спросил:

– Так митинги тебя не интересуют? Но ты же продвинутых взглядов? А сейчас модно быть против режима… а, ну да, – Боб улыбнулся, вспомнив. – Кошка в стиралке. Метафорично, Егор – молодец. Но вы за свободу?

– По поводу свободы можно привести цитату из. Множество цитат.

– А давай, – хлопнул в ладоши отец. – Мочи! Жги.

– Ну… мне, например, нравится прозрачный человек. Знаешь? Там так. Во втором веке от начала Игр в Олимпии, незадолго до Пеллопонесской войны в Афинах появился Прозрачный человек. Увидел его раб Гуриний – скуластый статный скиф, единственный кто был в штанах во всех Афинах. Раб был не удивлен, приняв Прозрачного за бога Аполлона, в те великие века ходили боги меж людей без всякой спеси. «Гуриний, – торжественно произнес Прозрачный Человек, – Явился я из времен грядущих, не столько славных, сколь ужасных. Призвать людей к борьбе намерен я, Гуриний. Свобода лишь имеет ценность в жизни человека! Рабов в Афинах больше, чем хозяев. О, доколе возможно это, когда один имеет власть над другим человеком! Вас покупают, продают, меняют. Товар, не люди. Восстаньте и сплотитесь! Сбросьте иго! Восстание возглавишь ты!  «Досточтимый Аполлон! – ответил Гуриний. – Мне непонятны речи твои.  Я – скиф, и, стало быть, рожден свободным. Сейчас я – раб, и это мне не в тягость. В степь, к кибиткам мне возвращаться? Спать на голой земле и с трудом добывать себе пищу я не желаю. Хозяин добр, живем с ним в одном доме, едим одни лемешки. Я охраняю его сына, Ксантифа, к нему я привязался. Несчастные рабы – на галерах. Иные – в каменоломнях. А мне хорошо, работа по дому не тяжела. Кров имеется. Я мог бы убежать бессчетно раз, но сделал выбор. Мне нечего больше желать».  После этих слов Прозрачный человек исчез.


Тут Артур сделал паузу, глотнув из кружки, а Боб сказал:

– Из будущего значит. Ясно. Ну, дальше.

– В конце 16 века от Рождества Христова, незадолго до англо-испанской войны на американском континенте появился Прозрачный человек. Темнокожая, со свежими рубцами на спине, курчавая Нундина шла по зарослям со связкой прутьев тростника на клейменом плече. Увидев Прозрачного человека, она приняла его за духа гниющей неподалеку илистой речушки, ведь у каждой реки есть дух, так Нундину учила еще знающая бабка, которую слушались даже строптивые нау-носороги. Любому духу нужно прежде всего сделать подношение, это известно и глупым мужчинам, но Нундина не имела ничего при себе, что могло бы духу понравится, поэтому она, бросив тростник, прижала руки к груди и залепетала что-то об отсрочке, или там рассрочки какой-нибудь. «Женщина, – громко сказал Прозрачный человек, – Доля твоя рабская неимоверно тяжела. Ты пожелай, и я верну свободу тебе, твоей семье и вашему народу. И помогу вернутся на родину в саванну».

«Я не понимаю тебя, дух, – сказала рабыня, – Да, я не могу принести тебе дар. Но не наказывай меня, о дух! Я не могу домой. Мне надо кормить детей. Я покинула родину, и мы прибыли сюда на новую, хорошую работу. Разве это преступление иметь работу?! Такое невинное занятие, оно не может оскорбить духов. И мы только недавно обустроились на новом месте, в этой самой свободной стране (как говорят). Не надо нас домой отправлять».

«Так ты свободна? – спросил Прозрачный человек, Нундина на это кивнула. – И ты можешь уйти отсюда в любой момент?».

«Я не могу покидать место работы, когда идет работа», – ответила рабыня, Прозрачный человек исчез.

В конце 17 века незадолго до Северной войны неподалеку от Рязани крестьянин Макарка сорока пяти лет отрабатывал барщину, выкашивая помещичьи луга. Он махал косой, а сам внимательно поглядывал вокруг, надеясь найти птичье гнездо, в котором бы лежали яйца. Яйца можно было взять и подкормить непутевого младшего сына-бобыля, который надорвался на работе и теперь лежал на полу облепленный мухами, пуская слюну, и окликая давно почившую мать. Ему бы поись… вот бы гнездо! Но одно яйцо Макарка выпил бы сам. Отколупал бы верхушечку и тянул бы, тянул… Макарка так и представлял себе это серое яичко с горькой массой и даже маленьким коршуненком внутрях, когда явился ему святой заступник Димитрий Солунский. Макар без спешки снял картуз, блеснула плешь на солнце, скрипя зубами, опустился на колени, меленько креститься начал. «Человече! – позвал Прозрачный человек. – Пахарь! Замученный мой землепашец! Ты только попроси, я дам тебе свободу. Тебе, семье и всей деревне. Ты только попроси!».

«А што? – испугался Макарка, – Каку?! Чаво!? Мне штоли в скит теперь идтить на богомолье?», – «Сво-бо-ду! Пойми! Чтобы быть человеком».

Обрадованный, что не надо чесать на богомолье, Макарка быстро выпалил «Богородице Дево» и сказал: «Так а я-то хто? Утка штоль? Прости, Святой угодник, благодарствуем, што не оставляете нас грешных. Тако сын мой болезный лежит, дак, ево б поднять. Поднять сына, мы б докосили, да сжали, да прибрали, а там уж пущай подыхает! И ежели не обессудь, то хлебушка бы».

«И ты человек?!», – «А то! Чай не из последних. Как есть человек божий. И баринов». Прозрачный человек исчез.


Тут Боб перебил Артура, спросив:

– Я правильно понимаю, что этот появляется незадолго до войны?

– Глава четвертая, – объявил Артур. – Во второй половине 19 века незадолго до франко-прусской войны в городке Лаундхоффруе некий Курт Мюллер, возвращаясь в позднее время домой, встретил то самое знаменитое привидение замка Швальц-Блиц-Берг.


«Курт! Не бойся, Курт, – тихо сказал Прозрачный человек. – Я не обижу. Я никогда не смогу причинить зла человеку, идущему домой после двенадцати часов изнурительной работы. У этого человека жена Эльза и никакой надежды в жизни. Рабочий на заводе Круппа весь день дышал отравляющей пылью и может заболеть. А если он заболеет, то его непременно вышвырнут на улицу. Его никто, никогда не будет лечить! Да. Бедный Курт. Ты заработал горстку шиллингов, которой хватит только, чтоб не околеть. И ты не можешь ничего изменить. А герр управляющий сейчас ужинает в варьете с уважаемыми людьми города. А рабочие разбрелись по своим лачугам, чтобы беспокойно поспать несколько часов и опять на завод. И они не могут уйти, потому что им и их семьям будет нечего кушать. Как насчет свободы, Курт?

«Ого! Призрак-марксист, – через усталость улыбнулся Мюллер, – Не беспокойтесь за меня, бродячая душа умершего графа. Просвет в жизни моей, действительно, не виден. Данке за сочувствие. Что поделаешь? Был бы хлеб, горох, да кружка пива на Рождество. Но работа, есть работа. Долг каждого работать. Это – орднунг. Порядок».

«А знаешь ли ты, Курт, что грядет большая война. И тебя могут отправить в армию. Тебя могут убить, но это беда небольшая. Но тебя могут покалечить. Что будет делать Эльза?», – «Если война…Если война, то я прежде всего германец».

Прозрачный человек разозлился: «Твои чувство долга, патриотизм, обязанности – это ниточки для марионетки. А кто марионетка, Курт? Владельцы заводов и латифундисты развязывают войны, чтобы увеличить свои прибыли, а ты готов за это погибнуть? Вам вбили в головы понятие о преданности дас хаймат и смеются над вами же. Говорят, что так проще управлять безмозглым стадом! Твои хозяева положат тысячи жизней в битвах, а потом легко договорятся с якобы врагом. Потому что пауки всегда договорятся! Капиталисты между собой не бывают врагами! Всего лишь конкурентами. А вы, солдаты – игральные фишки, брошенные на стол. Иногда от скуки. Я хотел предложить свободу, но она тебе не нужна, Курт».

Прозрачный человек медленно растаял в ночном тумане, а из тумана еле долетели горестные слова: «Задумайтесь, пожалуйста, хоть раз в жизни…».

Глава пятая. Тихо было в предместье Белграда ….


В этот момент рассказ прервал дверной звонок.

– Кто это? – удивился Боб.

Славен его дом отсутствием гостеприимства, трудно представить, чтобы кто-то приходил без предварительной договоренности.

Артур пошел отрывать, а когда вернулся в руках его был похоронный венок.

– Пап! Это тебе. Срочная доставка.

– Брось сейчас же! – заорал Боб. – Подожди. Дай. Имя твое забудется, – прочитал с траурной ленты, – Может ошибка?

Артур жестом показал, что не ошибка. Тогда Боб с силой согнул венок поперек, оторвал ленту, бросил ее под раковину в мусорное ведро. Потом побежал к входной двери, выскочил на крыльцо, огляделся.

Вернувшись на кухню, попытался еще сильнее смять венок – не получилось. Достал из шкафа пакет для мусора – упаковал.

– Срочная доставка, говоришь?

– Да. Обычный доставщик, – сказал Артур. – Даже соболезнования какие-то… Я говорю, что не нам, но там адрес, фамилия. Имя-отчество твое.

– Вот гады! – выпалил Боб. – Уроды! А я знаю кто это! Коллеги по эфирам. Узнали, что неприятности у меня, и глумятся. Шуточки такие, понимаешь? Бывает такое в нашей среде.

– Кажется, это ты так для меня говоришь, чтобы успокоить.

– Нет. Это шуточки. Я точно знаю. Все, забыли! Я потом тоже… пошучу. Давай еще раз чайник заведем, я не напился, – Боб посмотрел на уровень воды в чайнике, поставил его на подставку. Включить забыл. – Давай, что там дальше? Прозрачный человек на сундук мертвеца, ё-хо-хо и так далее.

– Дальше? – Артур сел. – Путешествует по времени Прозрачный человек, предлагает людям свободу, но его не понимают, потому что не осознают своего рабства. А мораль рассказа в том, что до сих пор существует это мерзкое явление – беспощадная власть человека над человеком. Властители никогда не переставали считать подвластных если не вещью, то скотом. И не так важно, что в прежние времена человека эксплуатировали как рабочую лошадь, а в нынешние – как комнатную псину, приносящую тапки. Желайте люди свободы, боритесь за нее. Такой манифест. В конце он является к харьковскому бизнесмену, который себя, конечно, считает свободным средним классом. Прозрачный человек ему дает расклад, при этом говорит, что Гуриний был более свободен, так как понимал, что он есть раб. Но этот раб имел свои желания, а у тебя есть именно свои желания? Античный раб имел свое сознание, которого лишились современные люди. Рассказ висел в Сети с двенадцатого года.

– Типа, давайте делать революцию?

– Типа, давайте укроемся в белом вигваме, и для начала нормально подумаем. Пап, я же вижу тебя выбесил этот дебильный венок.

– Да, наверное. Я пойду, пройдусь. Подумаю, посоветуюсь.


Тропинкой, аллейкой к забору дурдома, там стоял, плечом прислонившись к прутьям ограды….

…………………….


… Боб сидел за своим компьютером, продев руки в рукава домашнего халата. Перенервничал. Как-то примитивно это – с венком. Но из равновесия выводит. Тут сограждане по будущему виртуальному государству советуют теперь объект погладить, кнут на пряник поменять. Шоколадных конфет ему прислать? Люди, чья профессия – обман, иногда становятся сами ведомыми, доверчиво следуют тому, чему не видят логичного объяснения.

Объект имеет привычку в одно и то же время просматривать ленту новостей. Это похвально – быть в курсе событий. Но если он это делает только на определенных сайтах, если есть доступ к гаджетам наблюдаемого, то кто мешает создать специально для него удобоваримый блок новостей? Порадовать беднягу. Фейк-ньюс, тире, фейк-кайф. Почему бы и нет?


Наблюдаем, как Боб открывает один новостной сайт. А там эксклюзивная новость. Эксклюзивная в том смысле, что ее видно только с телефона Боба. И с его ноутбука. Так на всякий случай.

Такой заголовок он не пропустит! А там еще и фотографии зачетные, на них мафиозо колумбийское лежит у машины застреленное. Вместо головы – фарш со скальпом. Но волосы, телосложение похожи.

Бывший предприниматель Игорь Стрельников был убит бла-бла-бла – такой заголовок. Боб сразу открыл. Там текст не большой, что убит, заказуха, сам в розыске был, биография вкратце, остальной порожняк, который пишут в таких случаях.

На другом ресурсе более подробно – тут я творческий подход применил – та же информация с версиями и компроматом. Боб долго висит на этой статье, видно, несколько раз прочитал. Или злорадно фотки рассматривал – хорошо, что заменили тропический пейзаж на таежный. Лишь бы он не стал искать другого подтверждения. Хотя с чего бы? Цензор правильно сказал: если есть такая новость, значит так оно и было. Боб с его профессией должен сомневаться, перепроверять, но ему и в голову не приходит, что кто-то ним играет в игры.

Пишу СМСку доброжелателя: «Как можете убедиться, Вы под нашей защитой. С Вашими врагами проводится работа. Настоятельно рекомендуем ни с кем не обсуждать наши контакты и события с ними связанные. Ваша предстоящая работа компенсирует Ваши сегодняшние трудности. Остерегайтесь ошибки Галиле»я.

Последнее предложение написано для стеба. Ошибка Галилея это из Оруэлла, суть ее в том, что Галилей предполагал, что Земля вертится вокруг Солнца, но не мог представить, что Солнце тоже вращается вокруг центра Галактики. Для объекта это довольно туманный намек, который может трактоваться по-разному. И вряд ли он расшифрует фразу, как «Не думай, что ты пуп Земли». Погуглил. Нет, не из Оруэлла, ошибка упоминается в романе Замятина «Мы». Но эти книжки похожи между собой и похожи на нашу ситуацию.

А Боб после долгих размышлений связался с Эндерсом.

– Ты зубы вставил, Сергей Теодорович? Есть одна тема. Разгребаем текучку, готовимся и выезжаем. Иногда приходится вернуться. Кто заказчик? Считай, что я.


18.

Медный провод, медный провод, жаль тебя не километр. Тимофеевич Тэтэ проводил ревизию имущества: провода цветного метала, полмешка смятых жестяных банок, кусок аккумулятора и еще не пойми что, но вроде алюминиевое. Все это было им разложено на полу, сам Николай Тимофеевич сидел за столом и сводил свою скудную бухгалтерию с помощью листочка и карандаша.

Раздался стук в дверь, который показался Тэтэ чужеродным, так из своих никто не стучит – резко, официально. В комнату вошел черноволосый парень в армейской офицерской форме.

– Тимофеев Николай Тимофеевич? – строго произнес гость, бросив на кровать у двери серый сверток. Тэтэ кивнул. – Трезвый? Мгм. Паспорт!

Тэтэ встал, достал их глубин буфета целлофановый мешочек, извлек оттуда паспорт, протянул. Офицер пролистал паспорт и непонятно спросил:

– А других фотографий у вас нет?

Тэтэ развел руками, а гость развернул принесенный сверток, который оказался армейским бушлатом, подал его и приказал:

– Одевайтесь. Проедем сейчас.

Тимофеич оделся, он не стал уточнять, почему и зачем, куда ехать. Тэтэ простой российский человек, к которому утром пришли официальные лица, велели собраться и увели. Большинство подчинится безропотно.

Тимофеич закрыл дверь на ключ, что делал крайне редко. В общем коридоре у лестницы вниз стоял ушастый солдатик, который увидев Тэтэ заорал:

– Здравия желаю, товарищ старший прапорщик!!!

На этот крик из дверей в коридор выглянули все обитатели этажа – старенький Берестнев, сморщенный Симка, злая Галина.

Галина попыталась вернуть себе право самого громкого голоса здесь и разразилась матерным хрипом, но солдатик не обратил внимания на нее, а обращаясь исключительно к Тэтэ прогремел еще громче:

– Машина подана, товарищ старший прапорщик!!!

Он показал Тимофеичу на лестницу, по которой тот поковылял на выход, а офицер задержался и ловким взмахом прихватил за нижнюю губу, высунувшегося в проем двери Симку. Симка застонал.

Офицер хоть и вполголоса, но четко сказал:

– Телевизор вернешь. Понял?

Симка заморгал согласно, офицер направился на первый этаж, откуда доносился дикий рык солдата:

– Пр-рошу пр-роследовать, товарищ старший прапор-рщик!!!


Симка со слезящимися глазами прошел на общую кухню, умылся. Вошла Галина:

– Че это было-то? – от необычной ситуации она даже не вставила в фразу свое сакраментальное «блять».

– Говорит телек Тэтэ вернуть, – всхлипнул Симка. – Да с какого перепуга? Пусть долг вернет… – В кухню вошел лопоухий солдатик. – Так-то надо вернуть. Телек… а долг уже потом.

– Граждане, – ласково сказал солдат. – Будьте любезны одеться, собраться и выйти во двор. Временное выселение. Если кому есть, где ночевать – даже лучше. Здесь будет работать санэпидстанция. Травим клопов, тараканов, грызунов. Все для вас, давайте резче.


Тимофеич ерзал на заднем сиденье автомобиля, распознанного им как «иномарка». Он не требовал пояснений, не требовал адвоката – бесполезно, да и грехи водятся кой-какие. Ну не посадят же на самом деле за ерунду! Хотя, говорят, нынче только за ерунду и садят. А если и так, то ничего страшного в тюрьме нет. Исть опять же можно на халяву. Только почему забрали военные? Крайний раз своровал у армии лет двадцать с хвостиком назад. Привезли не понять куда… а! Это ж «Санта-Барбара» – район за городом, застроенный роскошными домами.

Вылезли из машины, зашли в дом. «Налево», – сказал офицер. Тэтэ сбросил ветхую обувь и прошел куда сказали.

Из кресла поднялся смутно знакомый. Он сделал движение навстречу Тэтэ, но остановился.

– Николай Тимофеевич… а я тебе куртку привез.

– Борька! – Тэтэ узнал своего временного жильца, пропавшего месяц назад. – Ёпт! А я- то… Ну ты-то да… – Тимофеич первоначально чуть было не обнял Боба, но сдержался. Слишком солидно выглядел бывший сосед.

– Садись, Тимофеич! Да не туда! В кресло. Что, как не родной? Из одной кастрюли хлебали… Как живешь?

Тэтэ рассказал, как он живет – хреново. А ты?

Боб рассказал, что тоже проблемы. Ты извини, что тогда так с курткой получилось.

Вошел Эндерс с тарелкой, на которой возвышалась горка бутербродов.

– А это кто? – спросил Тэтэ.

– Коллега, – ответил Боб. – Мой товарищ.

– Слушай, товарищ! Ты бы хоть предупредил, а то я маленько было того, жиденьким прыснул в штанишки.

– Учту, – пообещал Эндерс, достал из кармана и отдал Тэтэ его паспорт.

– Тимофеич! Куртку я тебе верну, и возмещу, рассчитаюсь, – сказал Боб, Тэтэ замахал рукой, Эндерс удалился, на ходу снимая китель. – Но разговор о другом. Я должен тебе. Очевидно ясно, что жизнью обязан. И расчет… вернее благодарность такая, что хочу тебе тоже жизнь, э-э, спасти. Вернуть.

– Ага, вернул он. Что за?.. Со мной, Борис, уже все ясно, – вздохнул Тимофеич. – Тут ничего не сделаешь.

– Но ты бы хотел?

– Я хотел? Я там, где есть. Жисть – она умнее нас.

Тимофеич взял с тарелки бутерброд и мелко откусил.

– Я могу предложить тебе работу. Охранником опять. Мой знакомый открывает в вашем городе филиал. Там пятнашка зарплаты предлагается за сутки через трое, если все нормально, будет больше. Оправишься, на ноги встанешь. Будешь жить достойно.

– Чтобы жить достойно, надо для начала вести себя достойно. А я ж из кого? Из попрошаек и воришек. Трутни, чего уж тут. Все мы…. И не в деньгах дело совсем.

– А там и с семьей помиришься, – сказал Боб.

Тимофеевич только вздохнул и запихал в рот ветчину с бутерброда.

– Давай так, – предложил Боб. – Ты готов пить бросить?

– Уж сколько зарекался! Но жисть – она…

– Значит, поживешь здесь два-три дня. Все равно у вас в доме клопов сегодня травят. Приедет доктор, будет кодировка. Согласен? С бухлом пора завязывать. И с семьей нормально будет. Позже.


Боб предложил Тэтэ доедать, вышел в холл, затем вышел на крыльцо, где покуривал Эндерс, спросил, привезли ли нарколога.

Эндерс ответил, что и нарколога и медсестричку доставили, они готовы приступать, как только пациент будет готов, но дело не в этом, а дело в том, что в городе никто слыхом не слыхивал о смерти Стрельникова, и Пингвин преспокойно работает в автохозяйстве мэрии. Правда, мэра давно не видать, Матвиенко исполняет обязанности. Учитывая, что те статьи в новостях, где говорилось о смерти Стрельникова никто кроме вашего сиятельства, отец родной, в глаза не видел, странное дело получается.

Спокойно, товарищ! Или в нас не пугали ножиком, сказал Боб, это была цитата из, как говорит один мой друг, он же потомок и наследник. Клёвая цитата, заметил Эндерс, но тебе не подозрительно? Успокойся, все нормально, улыбнулся Боб.

Бобу не было подозрительно. Почему? А потому что вольные хакеры все предвидели и накидали Бобу в телефон историю про то, как американское ФБР, воспользовавшись убийством мексиканской мафиозы, внедрили вместо мафиозы своего агента. А факт убийства скрыли, оперативно зачистив информацию в СМИ. Ссылочку на эту сочиненную комбинацию я спрятал за рекламой средств от облысения и еще в других местах интернета, куда Боб неизбежно влезал. Так он сделал безупречный в личной логике вывод, что раз информация о смерти Стрельникова была удалена, то это дело рук могущественной службы. Кстати в то, что он находится в поле зрения могущественной службы, Боб со всей своей очевидной ясностью уверовал, как неофит.

Эндерс сказал, что ему нужно отъехать кое-куда, если Марина спросит, скажи, что по делам.


***

А Марина Комарова в это время навестила бывшую жену Тэтэ.

– Валентина Анатольевна? Я из газеты, вот мои документы.

– Я знаю, – сказала супруга Тэтэ. – Вы из «Вестника». Заходите.

Но дальше порога Марину не пустили, хозяйка квартиры всем видом своим показала, что разговор будет в узкой прихожей, где гуляла со скрипом дверца одежного шкафа.

– Вы жена Николая Тимофевича. Дело в том, что мы разыскиваем его, хотим взять интервью.

– Интервью?! У этого бомжары? Но все равно! Он здесь не живет. И как вы решили, что нужно ко мне?

– Так вы же знаете, что я из «Вестника». Город маленький, все знакомы через одного. А как мне найти Николая Тимофевича?

– Я не знаю. Где бараки он жил… нет, не знаю. И знать не хочу, – отрезала хозяйка

– Что ж… тогда извините, – Марина сделала вид, что уходит.

– Подождите, – ставка была сделана на женское любопытство, ставка сыграла. – А что произошло? Интервью.

Марина медленно достала из сумочки бумагу.

– Понимаете, Валентина Анатольевна. В этом году годовщина событий в Германии, в которых ваш муж… простите, бывший муж принимал активное участие. Это недавно выяснилось. Вот ксерокопия газеты «Дрезден Цайт» за июль. Вот смотрите, статья и фотография. Вот это Николай Тимофеевич, а это… вот рядом…

– Ой. Это же сам он, – прошептала хозяйка, покачнувшись.

По краске на бумаге было видно, что свежак, что никаким июлем здесь не пахнет, но Валентине Анатольевне то было невдомек, она влепилась взглядом в ксерокопию, где подретушированная фотография из паспорта Тимофеева посредством фотошопа была помещена в чинную компанию .

– Это те, кто служил в Дрездене в конце восьмидесятых, – сказала Марина, убрав бумагу в сумочку. – В связи с этим и интервью. Читателям интересно из первых уст узнать подробности, интересно, насколько тяжело столько лет выдерживать подписку о секретности.

– А знаете, нам тут пришло письмо, – хозяйка достала из-под полочки для обуви плотный конверт. – Из Германии, из Дюссельдорфа. Оно на немецком, но сын перевел на компьютере. Тут какой-то Теодор Хендерс благодарит этого… моего… бывшего. Благодарит за давние дела, предлагает приезжать, и что всегда желанный гость, что пожалуйста на ближайшее рождество.

– Вот видите, – сказала Марина. – Двадцать лет прошло, теперь можно об этом говорить. Значит, не знаете где Николай Тимофеевич?

– Мы не общаемся с… Колей. Я визуально представляю, но адрес не могу сказать.

– Извините за беспокойство, – Марина развернулась к выходу.

– Вы куда? Может чайку?

– Простите, некогда, работа.

– А-аа, Марина, а можно мне эту статью со снимком, – попросила жена Тэтэ

– Не хотелось бы, – засомневалась журналистка. – Это редакционное. Давайте я копию сделаю и как-нибудь вам занесу.


Марина ушла, а Валентина Анатольевна немедленно переоделась и выбежала из квартиры. Она села на маршрутку, прошагала полчаса пешком и оказалась на окраине, в том районе, где обитал ее бывший муж.

Расспрашивая прохожих, она нашла двухэтажный старый дом, вошла во дворик.

Во дворе кружком сидело человек пятнадцать. Кто на лавочке, а кто на корточках. Одна старушка возлежала на кровати.

– Здравствуйте, – робко сказала Валентина Анатольевна.

– Здорово, тетка, – ответил ей кто-то.

– А Тимофеев такой здесь проживает.

– Ну, бля, Тэтэ сегодня нарасхват, – сказала Галина, харкая на стену сарая.

– Тока нету ево, – сообщил Симка. – И окно евойное выбили, щас пластиковое ставят. Козлы!

– Зато клопов повывели, – заметил безногий.

– А я просил?! – ощерился Симка. – Я просил?! Мож, мне эти клопы не мешают? Мож, мне они нады?

– Лишь бы счет не выставили, – сказал кто-то.

– А как найти мне Николая? – спросила Валентина, обращаясь к седому старичку.

– Увезли его. С почестями. Словно тоже орден вручать. Нам тогда не так вручали, повесят и все. А тут, глянь, машина. Немецкая.

– Японская, – сказал безногий.

– Машина с танк. Во такая!

– Да ты и не видел!

– Видел…


Валентина Анатольевна отошла, поняв, что тут никто не знает где сейчас Тимофеев. Она принялась звонить, нервно перекидывая телефон от одного уха к другому.


***

А Тэтэ в это время лежал на кровати в арендованном коттедже, смотрел веселое кино на плазменном экране, рядом стояла капельница, вливающая в вены Тэтэ витаминный раствор. Тимофеич вскоре заснул, а врач-нарколог рассказал Бобу о его состоянии. Суть сводилась к тому, что шансы на ремиссию не велики, но есть, все зависит от желания. Главное, не употреблять полгода хотя бы, а там будет легче. Торпеду вошьем, он сам захотел, но никаких гарантий, никаких. Дадим успокоительных на случай сильной тяги к алкоголю, но опять же все зависит только от него самого.

Боб поблагодарил, предложил врачу пока отдыхать до кодирования, а сам сел к ноутбуку работать. Дела в АУСе шли неважно: из запланированных семидесяти слушателей больше половины отказались от обучения с требованием вернуть оплату.


Уже вечером Бобу удалось выяснить, что предпринимателям и управленцам, которые в этом году были намерены пройти обучение в Академии универсальной социологии, пришли письма, раскрывающие фиктивность академии как учебного или научного заведения. Аналогичная информация стала приходить и к слушателям, окончившим обучение в АУС, получившим красочные дипломы. Это чревато серьезными неприятностями.

Зато у супруги объекта дела идут просто блестяще – она готовит крупную сделку, содержание которой необходимо сохранять в секрете. Для этого у нее защита на компьютере, эксклюзивные пароли, она уверена в приватности своих переговоров.

Нет такой защиты, которую нельзя пробить, нет таких паролей, которые надежно защитят. Не верится? Продемонстрируем.


А Боба в тургородском доме охватила знакомая нервозность, отчего он не мог сидеть на месте, а метался по комнате от компьютера к дверям.

Со второго этажа спустилась Марина с телефоном в руке.

– Не могу Сергею дозвониться, – сказала она.

– Мало ли что, – проворчал Боб.

– Он обещал мне с вещами помочь. Рассчитывать или нет?

– Возьмите машину и Женьку, он поможет.


Через несколько километров, пройденных в помещении, Боб направился на улицу и, широко размахивая руками, направился в сторону центра.

Легкими туфлями по бугристым улицам, мимо стен глухих, вдоль распахнутых магазинов он прошагал до площади, где вялые дворники сидели на корточках и три человека в одинаковых галстуках о чем-то шептались, ежась от холода. Судя по всему, эти трое только что вышли из здания мэрии. В одном из них можно узнать Пимарова Дмитрия, Боб, пряча лицо, быстро прошел мимо. Он двигался тем путем, которым провела его месяц назад подружка Сергея – Наталья.

Знакомый дворик встретил его криками мальчишек, гонявших мяч на асфальте хоккейной коробки. Кодовый замок на двери подъезда имел три приметные кнопки, отполированные частыми нажатиями. Боб поднялся на второй этаж и позвонил.

– Какого черта, отец родной? – из двери высунулся взлохмаченный Эндерс.

– Мимо шел. И мы тебя потеряли.

– Никакой личной жизни, – Эндерс пропустил Боба в квартиру. – Подожди, сейчас соберусь.


Боб стоял в прихожей. Через зеркало в углу он мог видеть, что происходит в комнате. Там в полумраке Сергей заправлял рубашку в джинсы, затягивал ремень. К нему подошла рыжая девушка с голыми ногами, она подала Сергею пиджак. За ними было видно как в комнату светит уличный фонарь, освещая край стола с двумя бокалами. Девушка поцеловала Эндерса в щеку, поправила на нем воротник пиджака, потянула рукава, выправила клапан кармана. Сергей что-то сказал, она отрицательно покачала головой. Поцеловались. Эндерс вышел в прихожую, снял с вешалки ветровку, после чего они вышли в подъезд. Сергей аккуратно притворил дверь. Через секунду шваркнул замок, закрываемый изнутри.

На улице у края спортплощадки стоял высокий мужчина с бакенбардами, кричавший мальчишкам:

– Зачем?!! Санька! Ты в обводку не иди, пас отдавай вовремя! Я вас чему учу? Сундук! Сундук, не стоять! В пас играйте! Не бесите Раппопорта, демоны! В пас!


Эндерс шумно закурил.

– Это не мое дело, Серега, – сказал Боб. – Но жестикуляция твоей пассии напоминает продавца одежды, а не телефонов. Близнецы, они близнецы, но я подозреваю, что…

– Так получилось, так бывает, – вздохнул Эндерс.

– Татьяна? Не Наталья? У-у!!

– Так бывает.

– А на базе еще и Марина!

– Там деловые отношения. Зачем искал? Что-то случилось?

– Захотелось пробежаться, мозг проветрить, вот и заскочил, – сказал Боб, они медленно двинулись в сторону проспекта. – На фирме все плохо! Слушатели предъявляют претензии. Многие! Как бы не упала нам куча исков. Весь день совещались, совещались.

– Мы этот вариант просчитывали, – заметил Эндерс. – Не надо было вообще уезжать в такое время.

– Кто ж знал? Но мне сказали… мне был мистический знак, чтобы… И потом благодарность откладывать нельзя, – Боб остановился. – Если мы Тимофеичу жизнь наладим, это же чудесно. Ты же сам сколько раз говорил, что хочешь создавать локальную сказку. Раз в жизни поработаем для человека, а не для массовки. Чудо. Вот я тогда в лесу не околел. Это чудо? Я в последнее время стал верить в необычайное. И хочется отдавать тоже необычайное или хотя бы необычное.

– Мне достоверно известно, что жители этого городка уверены, что тут неподалеку стоит ядерный щит наших доблестных войск. А в реальности там свалка токсичного мусора. Это тоже необычайное, – Эндерс отбросил окурок. – Сказки бывают и страшные.

– Это была работа, – возразил Боб. – А с Тэтэ мы следуем моему желанию. Для тебя, понятно, это та же работа и заработок, но мне важно. Лично важно, понимаешь? Я меняюсь, Сереж. Вокруг меня многое меняется. И, несмотря на все проблемы и неприятности, верю, что все чудесным образом решится. Цитата из: ребята надо верить в чудеса.

– Все мы верим. И в психологию, в науку, и в чудеса в том числе. Только сдается мне, что современный потребитель, случись с ним, какое чудо – не заметит. Он пройдет мимо, даже на телефон не снимет, потому что снимет он как собаки на помойке грызутся. А сказку не поймет.


***

Николай Тимофеевич Тимофеев возвращался домой, с удовольствием шаркая рукавом новой куртки по боку. В кармане – телефон. В сумке – дареные шмотки, через неделю на работу. А жизнь-то налаживается!

Последние три дня его прокапывали, подпитывали, кололи – очищали организм от алкоголя. Потом разрезали кожу под лопаткой, вживили ампулу с зельем.

Принцип вам известен, сказал врач-нарколог. Выпьешь – крякнешь.

А не выпью, сказал Тимофеич. Я и сам собирался, а торпеда – страховка всего-то.

Прощались с Борькой (дай ему Бог здоровья и счастья), он визитку оставил, предложил звонить, но только в крайнем случае и не в близкое время, сейчас проблем выше крыши. Товарищ борькин (Серега кажется) сказал:

– Мы тут немного тебе, Тимофеич, биографию поправили. Заходил я к твоим, поговорили. Не суть. Короче, в восьмидесятых ты в Германии служил и – как теперь уже ясно – принимал участие в масштабных событиях. Притом вместе с авторитетными нынче людьми. Легенда в том, что рассказывать об этом запрещено. Кроме того, ты был на связи всегда с нашей и бывшей гэдээровской разведкой. Давил тебя груз ответственности, оттого и забухал. Запивший солдат Отечества, тем более секретный солдат – это даже романтично. Так что на уважение среди земляков, соседей и родных смело можешь рассчитывать. А будут пытать о подробностях – отмалчивайся. Так образ твой будет еще привлекательней.

– Прям так и зауважали, – усомнился Николай Тимофеевич. – Типа тридцать лет назад че-то было, а тут узнали – зауважали. Да Валька с сыновьями меня на порог не пустят, хоть ты меня генералом назови.

– Я об этом думал, но решил – перебор, – сказал Серега. – Все в твоих руках.


По всему видно было, что Борис – начальник, но все дела решает этот бравый Серега, шибко он шустрый. Придумали же! Теперь есть тайна в биографии – хитрое дело в германских восьмидесятых. Взаправду говорить, так какое там может быть геройство, когда только и думали чего бы еще из части упереть? Тащили все! До единого. Это не подвиг. Геройство, понимаешь. Прошлое, говорит, поправили, ага!


Николай Тимофеевич подошел к дому, посмотрел на свое окно. Новой заплаткой на ветхой одежде белая рама стеклопакет.

На лавке сидел одноногий сосед, увидев Тэтэ, он воскликнул:

– О! Колек! Давай, показывай.

– Кого тебе показать?

– Орден. Ну или что там, медаль?

– Похмелись, – хмуро сказал Николай Тимофеевич.


Поднялся к себе. Первое, что в комнате бросилось в глаза – телевизор. Свой, родной. Вернул-таки Симка. А стоит телек на маленьком до пояса ростом холодильнике. А вот этого не было. Сразу как-то места стало мало. Ну да ничего.

Включил телевизор, открыл холодильник. А жизнь-то налаживается! Завалился на лежанку, а через два рекламных клипа заплыла Галина в праздничном халате.

– Николя! – говорит глупым тоном. – Мы тебя потеряли. Мож, тебя покормить? По капельке? Где ты был-то?

Не назвала ни дураком, ни мудаком, а у самой губы дрожат от любопытства.

– Сам прокормлюсь, да тебя покормлю. А по капельке всё! Завязал. И давай потом. Устал.

– Извини, извини.

Ушла.

Тимофеич полежал, даже подремал под телевизор – привычка из прошлой правильной жизни.

Потом смотрел в окно, открывая его в разных положениях. Обнаружил в буфете коробку чайных пакетиков, печенье. Взял из холодильника брикет масла, сел чаевничать. Разложив по столу несколько квадратиков печенья, Николай Тимофеевич намазал их маслом, и каждый сверху придавил таким же коржиками. В это время кто-то поскребся в дверь. Потом еще раз робко постучали.

– Открыто!

В комнату вошла блеклая женщина, тусклый сгусток в плоском берете.

– Коля, – безликий голос знакомый. – Здравствуй, Коля.

– Здравствуй, Валя, – спокойно сказал Николай Тимофеевич, к радости своей, сказал без удивления. И сдержано также. – Какими судьбами?

– Я последние дни каждый день, каждый день. Застала вот.

Она ломала лямки сумки и не смотрела на него.

– Заходи, – предложил Тимофеич бывшей жене. – Чай будешь? С печенюшками.

– Буду, – сказала супруга. И радостно. – Буду, конечно. Спасибо.

Тэтэ усадил Валентину за стол. Тут же спохватился второго стакана. Пошел за кружкой на общую кухню. Когда он вернулся, она заканчивала разговор по телефону. Звякнули чайные ложечки. Взаимная неуверенность.

– Ну как ты живешь, Коля?

– Да я никак, у вас там что?

С запинками, с паузами рассказывали: «А у тебя не грязно…» – «…нет, не подженился…» – «Костя учится, звонит каждый день, Дима со мной…» – «… пил, сейчас бросил» – «… куда уж мне на старость лет» – «Какая ты старая? Нет…» – «Помнишь, у нас был такой?..» – «А помнишь, ехали мы…».

Скукоженный чайный пакетик на блюдце, масло сползло из печенья на стол.

–Эх, Коля, Коля!

– Эх, Валентина, Валюха.

– Как думаешь дальше?

– Бог даст, проживем как-нибудь.

Распахнулась дверь. Сотрудник мэрии Дима Пимаров. Запыхавшийся, пыльный, возбужденный. Здравствуй отец, осклабился Дима, а я тут с этим фестивалем, беготня, работы много, Тухловидов – уроженец нашего города в жизни в городе не был. Не то, что ты! А мама позвонила, и я сразу, как только смог. Мы тебя выпасали несколько дней, где пропадал? Соседи адские у тебя, один меня чуть не пришиб. А что вы тут засиделись? Мать говорила? Возвращайся домой!

– Как это? Возвращаться, – дрогнул голос у Тимофеича.

– Мы уже давно так подумали, – протянула жена. – И Костя по телефону тоже говорит, что надо отца забирать. В самом деле. Ты же теперь не пьешь. Да и если уж хочется так и пей. Дома только.

– Я не могу так сразу, – сказал Тимофеич, пряча глаза, шаря руками по столу.

Дима Пимаров взял отца за плечо, сказал, что тянуть в общем, нечего, днем раньше, днем позже, не важно, на, доедай свою ляльку.

Тимофеич взял печенье из сыновних рук.

– Я не знаю, – сказал он вздохнув.

– Насильно уговаривать не будем, – сказала Валентина. – Но ты подумай. То есть двери тебе открыты.

Дом. Семья. Теперь уже почти чужая, но когда-то, когда-то… Попробовать сначала, как тогда. Просыпаться от шкворчания, доносящегося с кухни, просыпаться от запаха завтрака. Потягиваться и вставать, а туалет будет занят. Домашние тапочки. Яичница или каша овсяная с медом. Не думать о том, где раздобыть пару соток на хавку и опохмел. Неспешные утренние сборы: «Валь! А где моя рубашка синяя?». Выходить из дома, здороваться с соседями. На «вы», только на «вы»! И на работу. Не собирать металл бесхозный, не калымить по округе, а приходить в урочное время, уходить в урочное время. Получать зарплату. Небольшую! Любую! Но зарплата, и ты человек. Возвращаться домой и ужинать за семейным столом. Сказать между делом: «В пятницу деньги получу, в субботу на рынок поедем. За мясом». И голубцы в воскресенье, их любят пацаны. Сыновья. А потом… Ё-моё!! А потом же внуки! Внуки будут!


Николай Тимофеевич крутил в руке печенье, Дима стоял у окна прямо за спиной у отца. Валентина сидела напротив.


– Я на работу выйду сейчас, – глухо сказал Тимофеич. – Заработаю, тогда еще можно. Домой. Чтобы не с пустыми руками.

Валентина бесшумно вздохнула. А Дима хрустнул суставами пальцев, скороговоркой сказал, что с любыми руками, что есть у них все и не надо учтивости, главное что? Человек. Какой человек, что он сделал. А деньги и прочее – это не важно. Композитор Тухловидов тоже был небогат. Наверное. Но биография. А твоя, отец, биография открывает двери домой.

Валентина взглянула на сына с вопросом немым: «Ну, зачем?». И наступило молчание. В тишине заурчал холодильник. За окном проплыл противный гул грузовика.

Тимофеич ухнул как филин, раскрошил печенье в руке.

– Уходите, – сказал Тимофеич.

– Коль, ты что?

– Вон пошли!! Оба! – закричал Тэтэ и стукнул кулаком по столу.

Николай Тимофеевич отвернулся к окну. Валентина в дверях задержалась.

– Коля, ты если надумаешь…

– Уходи уже!

Когда бывшая семья удалилась, Николай Тимофеевич еще сидел некоторое время, барабаня пальцами по столу, по подоконнику, по ножке стула, а потом вышел из комнаты, остановился у двери соседки Гальки. Но здесь он замешкался. Постоял, прислушиваясь. Потом вернулся к себе, тщательно вытер стол, тряпку выбросил в окно, достал из кармана куртки блистер таблеток, выдавил пару капсул, бросил их в рот.

И включил телевизор.


19.

Утром Боб проснулся в своей комнате. Спал в одежде. Вернулись из Тургорода ночью,пьяные. Эндерс передал спящего Боба на руки Артуру со словами: «Немного дали копоти. Клади батьку в койку, а мы еще сейчас в одно место. Покуражимся».

Боб этого не помнил. Сев на кровати, жалко простонал ядреный тургородский матерок, пошел в душ.

Через полчаса уже в сносном виде Боб пил вторую кружку кофе и звонил жене по скайпу.

– Привет, Лор. Я вернулся.

– Поздравляю.

– Как у тебя дела?

– Прекрасно!


Боб не знает, что в его отсутствие произошли некоторые неприятные для него события.

– А мы интересную тему провернули. Знаешь…

– Меня не волнует!

– Не в настроении? Ясно, ясно. Я думаю, что сейчас текущие проблемы раскидаю, а там можно и отдохнуть. Ты как? В телевизор меня пока не зовут. Но думаю, все уляжется и через какое-то время…

– Ты меня предал! – сквозь зубы сказала Лариса.

– Что? – Боб покачнулся на стуле.

– Ты! Меня! Предал!

Боб слегка посмеялся, отхлебнул из кружки.

– Лора! Я не знаю, что ты себе придумала, но у меня ни с кем ничего не было.

– Если бы с кем-то было, – с презрением сказала Лариса. – Это хотя бы можно понять. Но ты меня предал! Ты шпионил! Ты подсмотрел! Из-за каких-то денег!

– Не понимаю.

– Он не понимает! И информацию он не сливал!


А Боб действительно ничего не подсматривал и ничего не сливал конкурентам той фирмы, на которую работает его жена. Это наше виртуальное государство пополнило свой бюджет. Зря Лора доверяла компьютерной защите. А все она, прелестная подлость современности! В давние времена дела решали мужики, собравшись в сауне, и все! Это секретность. А сейчас ведут бизнес в цифровом пространстве, да еще и мало понимают в принципах этого пространства, и все прозрачно для знающих людей. Так что была возможность заработать, кинув супругу объекта, – мы и заработали. Хотя да, стрелки на Боба перевели.


– Я ничего такого не делал!

– Уже точно установили, что это ты!

– Слушай, я сейчас поднимусь, и мы все…

– Ты не понял?! Я ушла! Всё! Артура потом заберу, – бросила Лора самую страшную для Боба угрозу и отключилась.


Обескураженный Боб поднялся из-за стола, постоял у окна, посмотрел в щелочку между шторами, после чего поднялся в комнату Ларисы. Комната была идеально пуста. Боб заглянул в ванную комнату, убедился в отсутствии банных принадлежностей.

Вернулся к себе, ходил из угла в угол. Попытался еще раз связаться с женой – нет ответа. Переоделся, пошел на улицу. И куда он направился? Туда, к забору…

…………………


…завибрировал в кармане телефон, входящий от сестры.

– Мне требования шлют! Мы исками завалены! – истерила Наталья Владимировна. – Я же директор АУСа! И мне формально предъявляют. Борь! Что нам делать? Только от ментов отбрехались, и опять!

– Я приеду.


***


Когда Боб появился в академии, обстановка там была нервной. Вероника при виде Боба подскочила и, прижав рученки к грудке, запищала нечто жалобное. Влад молча поздоровался, в глазах его читалась ипотечная паника. Корабел был мрачен, спросил: «А Сергей Теодорович?».

Боб прошел в директорский кабинет. Сестра сидела за своим столом и листала бумаги.

– Все так плохо? – спросил Боб.

– Как, ты говоришь, так? Учебного плана не будет, все слушатели отказались. Требуют деньги обратно. И те, кто получал наш диплом, шестьдесят человек требуют деньги обратно. Раз диплом ваш липа, то давай. А тринадцать бывших учеников прислали исковые заявления, где требуют деньги обратно. Можешь ознакомиться, вон сколько бумажек!

– А меня Лариса бросила, – как в пустоту произнес Боб.

– Борь! Я все понимаю! – воскликнула сестра. – Я тебе сочувствую. Но сейчас, честное слово, давай фирму спасать. А семейные дела вы решите потом.


Пригласили бухгалтера и юриста, принялись спасать фирму. Первым делом выписали всем внеплановые премии. Девушка-юрист взялась за отзывы по искам. Наталья Владимировна каждые десять минут отвечала на телефонные звонки, и где-то жестко, а где-то слюняво объясняла звонившим, что никаких денег АУС возвращать не собирается, что был договор, обязательства по которому выполнены в полном объеме. Боб временами уходил в прострацию. Эндерс так и не появился.

– Борис Олегович, – сказал Влад, когда усталый Боб уже собирался домой. – Мы много тем поднимали. Заказы были щекотливые. А если заказчикам пригрозить оглаской, может с них можно еще поднять.

– Не те это люди, – вздохнул Боб.

– Нам бы сейчас заказ хороший! – сказал Пашка. – Тему бы жирную. Чтоб одним махом все проблемы решить.

– Боюсь, что нам сейчас хороший заказ не светит, – тихо сказал Боб. – Не та ситуация. Но я думаю, все изменится. Есть на этот счет соображения. Знаете, Павел, съездите к Эндерсу. Живой он там? Если загулял, то ничего страшного. Лишь бы ничего не случилось.

– Да что с ним случится!

– После того как я полмесяца в бараке вынужденно жил. Без денег, документов. Без обуви! – Боб усмехнулся. – Все бывает. Завтра всем быть в сборе. Разрулим! – ободряюще крикнул. – Все как-нибудь успокоится. Жизнь она умнее нас.

Как бы Боб не бодрился, а подавленность его чувствовалась даже через подцепленный к нам телефон. На коротком совещании хакерского сообщества было принято решение объекта простимулировать.

Было послано такое письмо: «Мы в курсе ваше последней поездки. Приятно удивлены Вашим великодушием. Мы заинтересованы в таком же мероприятии, только в этот раз в публичном пространстве. Как только проблемы вашей академии будут устранены, нами будет сделано обещанное предложение. Значимость и перспективы Вашей будущей деятельности легко затмят сегодняшние неприятности».

Такое обещание объекту на пользу, а то совсем расклеится.


Дома Боб имел тягостный разговор с сыном. Артур был ошарашен побегом матери, и виновным полагал отца, несмотря на все уверения последнего о своей непричастности к инциденту. Тогда Боб задал главный для себя вопрос:

– Ты теперь уедешь к маме?

– Нет, – спокойно бросил Артур. – Вы все-таки должны сначала до конца разобраться между собой. Уезжать я не собираюсь. У меня зверинец и школа и ты. Я тебя не оставлю сейчас. У тебя рабочие неприятности? Это видно.

– Да есть, – нехотя признал Боб. – Проблемы на фирме. Там на грани разорения. Но дело не в деньгах. Их-то как раз можно занять. Репутация трещит. А в моем деле это основа. Фирма – черт с ней. А что дальше? Еще Эндерс куда-то задевался!

– Репутация высохнет. Эндерс найдется. Прорвемся. – сказал Артур, зевая. – Давай уже спать, два часа ночи. А если что, я тебя на работу устрою. К нам в зоопарк. Так что, папа, не переживай.


***

………………………..

…уехал на работу. Боб увидел, как неподалеку от дверей в АУС прохаживается высокий бородатый человек-сэндвич, одетый в картонку с надписью «Покайтесь!». Это наш человек, посланный с заданием. Оперативная кличка – «Шляпа» Чувак проигрался в онлайн-казино, торчит кучу денег. Мы ему и предложили выполнять нехитрые задания. Согласился за маленький взнос на электронный кошелек. Теперь стоит, зовет покаяться.

В офисе было тихо, персонал прилип к мониторам. Боб громко поздоровался.

– Вероника Сергеевна! – сказал он. – Возьмите отпуск, наверное. Учебный год у нас сорвался. Я вам отпускные выпишу. Чем занимаемся, парни?

– Историческими инсинуациями, – ответил Пашка Корабел. – Расшатываем национальную память на всевозможных форумах. Я топлю за Сталина, Владик против. Море народу уже вовлекли.

– О! А я говорил в эфире, что Сталин – лох, – вспомнил Боб. – Видели?

– Проспорили? – спросил унылый Влад.

– Нет, это был такой тест. А значит, все у нас будет… Вероника! Что с вами?!

А Вероника сидела, вывернув плечи назад, и слезы размазали тушь на глазах. Пашка подскочил к ней, приобнял, зашептал что-то. Влад, шаркая ногами, подошел к кулеру, налил воды в пластиковый стаканчик, который принес к столу Вероники. Боб в это время стоял с растерянным видом.

– Вы… а я… так сразу… – всхлипывала девушка. – А меня… за дверь…

Боб не знал, что делать и переминался с ноги на ногу, а Влад сказал:

– Зря вы так, Борис Олегович.

– Да в чем дело? – вскрикнул Боб. – Никто никого не увольняет! Просто отпуск.

Вероничка затряслась еще сильнее.

– Вы… мне… не… доверяете!..

Боб развел руками, шумно выдохнул.

– Бред! Давайте без отпуска. Вероника Сергеевна, не выдумывайте себе. Мы вам все доверяем! Да мы без вас никуда! Работайте. Присутствуйте. Участвуйте. Я вам тогда не отпускные, а два оклада премиальных выплачу. Сергей здесь?

– У себя, – сказал Пашка, вытирая вероникины слезы. Его ручища полностью покрывала лицо бедной девушки.


Боб и Эндерс зашли в директорский кабинет, принялись совещаться втроем. Наталья Владимировна озвучила сумму финансовых претензий к их фирме. Эндерс сказал, что он сейчас съездит кое-куда, привезет чемодан денег, и сразу заткнем купюрами пасти всех этих козлов. Боб не согласился, потому как выплата будет свидетельствовать о их неправоте, делать этого нельзя, потому как на кону – репутация. Наталья Владимировна нерешительно согласилась. Эндерс очередной раз пригрозил, что свалит в алтайско-казахскую степь, женится на хохлушке и будет вести крестьянскую жизнь, а вы разгребайте тут. Боб предложил купить ему билет на транссибирский паровоз. Эндерс сказал: «Пойду, покурю», и вышел.

А мы прослушиваем этот диспут, и нам скучно.

Мы звоним Бобу с телефона той клиники, где он проходил медицинский осмотр после первого возвращения из Тургорода.

– Я понял, – сказал Боб после приветствия. – У меня номер сохранен.

– Хорошо. Меня зовут Ирина Григорьевна. Я, собственно, по какому поводу. Мы более внимательно изучили ваши анализы и хотим предложить вам сделать повторные. Через месяц. Просто у нас появились новые методики, и картина стала несколько противоречивой.

Боб прокашлялся, настороженно спросил в трубку:

– Это серьезное что-то?

– Не буду вас обманывать, Борис Олегович, это может быть серьезно. Но об этом рано говорить, нужно сделать повторный анализ крови. Подъезжайте к нам в двадцатых числах ноября в удобное для вас время. Только этот месяц вам необходимо исключить из рациона кофе, шоколад и базилик. Алкоголь можно.

– А что у меня конкретно?! – взревел Боб как раненый пес.

– Не буду ничего сейчас говорить. Нужны анализы. Тогда мы вас ждем? До свидания.

Боб бросил трубку на стол, посмотрел на сестру. Задумчиво произнес:

– Может и правда покаяться?

***

Если отказаться от базилика Бобу было нетрудно, тем более он не знал, что это такое, то без шоколадно-кофейного допинга ему было тяжело.

А неприятности мы ему подкидывали регулярно. В следующие две недели с ним случилось следующее:

Уведомление о проверке из министерства образования (тут просто бросили кляузу).

Расторжение договора аренды (собственнику здания, которое занимал АУС было сделано предложение о покупке недвижимости, притом такое выгодное, что ему было не напряжно заплатить арендатору штрафные санкции за досрочное расторжение.

Серьезная предъява из Краснодара (еще на тургородской квартире Влад упоминал о том, что они работали по транспортным субсидиям в Краснодаре. Пришлось, конечно, напрячься для выяснения подоплеки дела, но удалось установить пострадавших от АУС, а уж им и сообщили весь расклад)

Травля в соцсетях (здесь больше жалко пацана. Артуру тут было несладко, и Боб чувствовал свою вину перед сыном).


Боб принял решение о ликвидации ООО «АУС». Наталья Владимировна из директора стала ликвидационной комиссией, остальные – до свидания. Боб сказал, что пусть пока все уляжется, а потом возобновим деятельность в другом формате, и он лично каждого найдет и сделает предложение.

– А тебе когда сделают предложение, отец родной? – спросил Эндерс.

– Жду, – вздохнул Боб. – Или уже не жду. Не знаю.


События последних дней внесли в жизнь Боба серьезную сумятицу. Он то впадал в ступор, то вдруг становился энергичным, шутил с сыном, пытался дозвониться Ларисе.. Первый раз за много лет у него не было никакой работы, никаких занятий. О том, чтобы писать посты в интернете не могло быть и речи. Ему сразу прилетало множество злобных комментариев. И не все из них от нас.

Пытаясь расшевелить бывшего начальника, Энедерс предложил Бобу дать интервью Марине Комаровой, у которой был открыт, набирающий популярность Ютуб-канал. Боб лениво отказался. На самом деле его заботили две вещи: предстоящие анализы в клинике и молчание неизвестной могущественной службы, которая несколько раз существенно помогла ему, но теперь бросила Боба на произвол судьбы.

Артур как мог поддерживал отца, несколько раз звал в зоопарк просто посидеть у костра. Тот обещал как-нибудь позже.

В один из дней позвонил Скептик, сказал несколько дружеских слов. А Боб сорвался в истерику:

– Да мне твое сочувствие! Вы еще охренеете! Я еще приду в телестудию, всех вас там разъебу!!!


Еще один штришок. Боб, промаявшись в глухой бессоннице до утра, был в отключке до обеда. Разбудил его слабый стук в дверь комнаты. Открыл. В проеме стояла домработница. Боб запахнул халат, потер глаза.

– Борис Олегович, вы еще отдыхаете. Извините, пожалуйста.

– Ничего страшного, Олеся…

– Викторовна. Я просто хотела сказать. Тут непонятный случай. И вас касается.

– Слушаю вас. По поводу зарплаты?

– Нет. Я не знаю, как и рассказать. Тут понимаете, на улице вчера вечером подходит человек. Говорит, вы работаете в том доме? У меня к вам предложение. Предложил сто долларов, чтобы я… не знаю как это… чтобы я взяла у вас и ему принесла фарфоровую игрушку с вашего стола. Лягушку.

– Что-о!!? – взрыв удивления.

– Вон она у вас стоит.

Боб повернулся, подошел к столу, взял в руки статуэтку, непонимающе уставился на нее. А Олеся Викторовна продолжала тараторить:

– Я отказалась, а он тогда говорит: двести долларов. Я – нет. Он – пятьсот. Я потом убежала.

– Но… зачем? – Боб вертел игрушку.

– Я не знаю. Но я думаю, это важно для вас раз такие деньжищи. Но я никогда. Вы столько для нас сделали!

– Для кого «для нас»?

– И для меня. И для мужа. Саша из зоопарка, азиат. Это муж мой.

– Да-а? Мои поздравления. Так, а зачем эта лягушка ему? Кто это был?

– Я не знаю.


Она не знает. Я знаю. Оперативная кличка – Шляпа. Очередное его задание. А что? Бредовая идея насчет лягушки? Пусть объект наш голову сломает. А то, что домработница сразу все выложит, было ясно без сомнений.

Пищи для размышлений Бобу хватило на два часа. В конце концов, он взял молоток и разбил статуэтку на мелкие части, а потом еще час внимательно рассматривал каждый осколок.


Написал Бобу от имени доброжелателя о том, что мы ждем от него публичной демонстрации искренности. Он написал убогий пост в Фейсбуке, где подверг вялой критике организацию телевизионных ток-шоу. Надо сказать, что тип эмоциональности объекта предполагает склонность к фрустрации, а выход из зоны комфорта чреват для него непреодолимой растерянностью. Как его подтолкнуть к активным действиям? В общем, хреновую мы выбрали игрушку, интересней было бы наблюдать за Скептиком, да только у того телефон старый, кнопочный и интернет почти все время выключен.


Учитывая важность для Боба мнения окружающих, послали ему видеоролик. Снято в Тургороде, очень удачно включили веб-камеру. Накуренный Пашка Корабел лежит на диване: «Я понимаю так, что вы у нас шеф, Теодорыч. А Олегыч – он так… Ни о чем. Сидит сейчас, наверное, фуфел свой толкает в Интернете про натовские сапоги и военную мощь. Бла-бла-бла, бла-бла-бла, че он нам? Ни идеи, ни стратегии… только темы притаскивает. Так вы уже и без него бы справились, Теодорыч. А я бы вам помогал». Эндерс за кадром: «Борямба- человек своеобразный». Влад частично в кадре: «Борис Олегович только заказы приносит и светится в ящике. Скоро этим чучелам из ящика придется исчезать, наговорили они…».

Боб просмотрел несколько раз, при этом сам себе вполголоса шептал: «Все правильно. А что тут, никак. Все правильно»…

…………………………………..


20.

………………………………

………………………………

21.

Через день была пятница. Боб, следуя практике последнего времени, вылеживался в тяжелом сне. Телефон его был на беззвучке, когда на него полетела СМС-ка Артура. Полетела, но не долетела. Перехвачена в полете.

В сообщении было: «Мы с тобой обсуждали. Я у Кости Цыганкова. Вернусь в воскресенье к обеду. Взял ноут и теплую куртку».

В сообщении стало: «Я много думал. Не могу жить с отцом-лжецом и подлецом. Вернешься в телек, можешь сеять вражду. Взял ноут и теплую куртку, уехал навсегда».

Как бы кардинально скорректировано. А Артуру с отцовского номера мы отправили «ок» и смайлик. После чего их номера разъединили.

Боб продрал глаза и, по привычке, первым делом схватился за трубу. Увидел. Как с батута отпружинил от кровати, зарычал, побежал в комнату сына – нет на столе ноутбука. Потом он метался в коридорчике второго этажа, пиная тонкие стены. И вдруг резко успокоился, спустился в гостиную, подергал входную дверь. Прошел на кухню, укусил струю воды из крана. После чего вышел на улицу, сел на ступеньки крыльца, где долго сидел без верхней одежды, несмотря на осенние заморозки.

Вечером Боб привел себя в порядок, тщательно выбрился, оделся в костюм, утянувшись галстуком до синюшного лица. Судя по фильмам, именно так готовятся к самоубийству.

Боб позвонил Марине Комаровой.

***

Марина Комарова была уже, собственно, не Комаровой, она стремительно набирала известность, как Марина Курок. А ее передача на Ю-тубе называлась «Час Курка». Развивалось это все при деятельном участии Эндерса.

Для первого выпуска «Час Курка» Эндерс притащил невнятного рахитоида с испуганной рожей, пояснив, что это высокопоставленный региональный чиновник, отсидевший четыре года за взятку, только что освободившийся. Эндерс предложил Марине врываться. Она старалась. Острые вопросы и тонкая насмешка, ложное сочувствие, въедливость подкожная. Но интервью получилось слабым, самое сенсационное, что сообщил гость это то, что взятку он брал, сообразуясь с законами системы. Коррумпированной, кровососущей Системы. Ничего нового. Но. Эндерс взялся раскрутить Марину, и поэтому интервью прогремело.

Для начала подкрутили миллион просмотров. Потом броские заголовки в интернет-изданиях, вроде того, что «Час Курка» смело поднимает неудобные темы.

Журналист, бывший коллега Боба, делающий еженедельные обзоры фондовых рынков, посредине своего аналитического спича ни к селу, ни к городу ляпнул, что рад появлению такого формата, как «Час Курка».

На радио: «– Главным событием недели можно считать выход на Ю-тубе передачи «Час Курка». Это новое слово в этом жанре. Как Марина расколола гостя! Изумительно и профессионально. Да? – Да, Марина Курок в ближайшее время станет самым популярным интервьюером. В этом нет никаких сомнений».

Телевизионное ток-шоу: «В Америке бывший чиновник, отсидевший по коррупционной статье, не имеет никаких шансов появиться в публичном пространстве. А у нас выходит «Час Курка» с таким человеком. И где тогда правовое государство? А уж то, что в «Час Курка» прозвучало, он за это понес наказание, следовательно, чист перед обществом. Возможно такое на Западе? И они нас учат законности!».

Ко времени второго выпуска «Час Курка» на Эндерса вышел некий гвардии бизнесмен, предложивший для интервью своего отца, в недалеком прошлом гвардии генерала. Задорное получилось интервью, в ходе которого генерал чуть ли не прямым текстом заявлял, что в 90-е годы страна была на грани распада и распалась бы непременно, если бы не он гвардии генерал, уничтоживший несостоявшуюся Уральскую Республику.

И второе интервью вызвало восторг аудитории. Проявились звезды шоу-бизнеса, предлагающие себя в «Час Курка» в качестве гостей, но этих Эндерс отсекал, говорил Марине: «Это не наш формат. Мы – серьезный канал, нам еще теорию полиэтнизма раскручивать. Полиэтнизм – это когда человек ситуативно принадлежит к разным этносам. Не путать с космополитизмом. Скоро всем чипы в бошки зашьют, с языком проблем не будет».

На третье интервью предполагался отставной чекист-маразматик, готовый поведать страшные лубянские тайны. Эндерс предложил: «Крути этого Штирлица на пытки в застенках. По роже видно приговоры приводил в исполнение. Куражно будет».

Но тут возникло предложение Боба об участии в программе. Естественно, на следующий день группа была дома у Боба. И дело не только в личных отношениях, зрители еще не забыли этого политолога, так что будет и рейтингово и выгодно всем.


***

Час Курка.

00.14. Здравствуйте, Марина. спасибо, что пригласили. Приветствую также уважаемых зрителей этого канала.


01.08. Вы слишком высоко цените мою скромную особу, называя меня политологом и специалистом. Я немного занимаюсь рекламными технологиями, настроениями масс. А что касается большой политики внешней или внутренней, то тут ни я, ни мои коллеги по ток-шоу не понимаем ни черта. И я надеюсь, что телезрители тоже воспринимают нас как нанятых актеров. Не более.


01.40. Да, все ток-шоу проходят по сценарию, но с той или иной долей импровизации. А уж уровень импровизаторов виден, я думаю.


02.14. Такой, например, даю маркер: если кто-то в публичном пространстве начинает говорить, что Россия должна идти туда-то, Россия будет там-то – это провокатор или дурак. Суждение, где пути России рассматривается вне общемировых тенденций – глупость или ложь. Да, я тоже за определенные дивиденды даю такие суждения на потеху публике, для рейтинга передачи, для создания настроений в обществе. Любой, кто прочитает пару специальных книжек, понимает, что в сегодняшних реалиях рассуждать о мировой политике в контексте противостояний государств – дилетантство. Мы с коллегами говорим о глобальном информационном обществе терминами прошлого века. Я могу высказаться на тему э-э… прав династии Бурбонов на кубинский берег. Чушь? Не верьте мне! Не верьте тому, что вам говорят, а попытайтесь подумать для чего вам это говорят. На какие действия и мысли вас провоцируют?


04.44. Публичная политика – не просто спектакль. Это – спектакль о спектакле. Политику делают на поле для гольфа. Никто не знает о политике. Ни телезритель, ни артист, ни депутат и ни министр. Вы смотрите спектакль о спектакле. И ладно, если в это время у вас просто щипачи по карманам пройдутся. А если крыша театра рухнет на зал? Поэтому: бди! Так советовал Козьма Прутков, который не существовал. Современный политический деятель – именно Козьма Прутков. Ну, может, Ким Чен Ын немного настоящий. А может быть и Ким Чен Ын – актер. Конечно, у глав государств есть полномочия. Есть некая свобода действий. Но в заданных условиях! По аналогии. Певец может изменить порядок песен на концерте, актер меняет амплуа, но они не в силах отменить гастроли. Там все продюсеры решают. Ситуация четырнадцатого года: президенты пришли к соглашению, договорились, но случилось все по-другому. Решения принято, условия созданы, мнения президентов никому не нужны. Нет, я не излагаю конспирологию. Считайте, что пересказываю сплетни. Если я призываю никому не верить, значит и мне верить тоже не стоит.


07.50. Об Украине

Да, я избегаю тему Украины. Есть какие-то этические моменты… У профессиональных жуликов тоже есть своя этика. Дело в том, что в создании антироссийских настроений в (или на) Украине – я имею ввиду нулевые годы – участвовали, прежде всего, российские политтехнологи. Российские фирмы соответствующей направленности. Вы спрашиваете, зачем? За деньги. А для чего это было нужно российским правительственным кругам меня не касается. Другое дело, что почва для этой так называемой русофобии была исторически подготовленной.


10.08. О русофобии

Мне ничего не известно о русофобии… Мало ли что я говорил, все говорят о русофобии, я говорил. Точно знаю, что нанятый специалист придумавший термин «русофобия» получил хорошую премию. А в связи с популярностью темы я даже испытываю к нему профессиональную зависть. Хотя моей фирме тоже есть чем похвастаться! Знаете лозунг «Можем повторить»? Наша тема. Можем повторить и георгиевская ленточка! Вообще мы эту фишку придумали по заказу одного богатого человека. Он хотел… Не важно! Он двигался в Тамбовской области и наш слоган «Можем повторить» – это намек на тамбовское крестьянское восстание в двадцатых годах прошлого века. Поэтому и ленточка белогвардейская. А потом у заказчика планы изменились, Тамбов мы не играли. Ну, работе не пропадать. Эту фишку купили федералы. Тут я, очевидно ясно, продешевил. А кто ж знал?


17.27. О народе.

Я не знаю, может ли быть народ великим. Может ли быть народ ничтожным. Я не знаю. А что такое народ? Пятьдесят определений только в википедии. История, язык, культура, менталитет. Не знаю. С моей профессиональной точки зрения есть народ управляемый или не очень. Легко внушаемый народ или нет. Но это не константа, это тоже со временем меняется в стране и даже в рамках региона, города. Бывает, происходит какая-то магнитная буря и тут весь город, где жители ненавидят друг друга, вдруг сплотятся вокруг какой-то общей цели. Если эта цель не устраивает городские власти, они зовут нас, и мы этот коллективизм, эту общность разваливаем. Так чаще всего происходит. Хотя были случаи и наоборот – сплотить людей. Тут самый простой вариант – найти врага. Но мне не нравится так работать. Это топорный вариант. Современный, знаете ли, грубый тренд: «любит наш народ всякое говно, а у них индейцев истребили».


24.05. О разобщенности.

Исторический выбор страны между Мамаем и Тохтамышем, и полетели стрелы и копья. Такой в стране сегодня слабый этнос. Этнос, который по щелчку пальцев, при небольших, в сущности, усилиях и финансовых затратах был разделен по политическим предпочтениям. Да как! Непримиримость огромная, ненависть. При этом были, помните, Радищев, Герцен, декабристы, народовольцы, эсеры. А были и славянофилы, почвенники, монархисты, родственники императорского дома. У этих парней разногласия были гораздо весомее, чем современные споры державников и либералов. Но до ненависти, именно личной ненависти, как мы знаем, не доходило. Что раньше люди были умнее? Да нет. Коммуникации были слабее, СМИ не было в том объеме, который нужен для манипуляции общественным сознанием. Теперь есть.


30.30. О политтехнологиях.

Ну, социальное программирование. Манипуляция, обман. А разве я вам что-то новое сказал? Все это сотни раз описано. Но штука в том, что даже осведомленные лица ведутся. Вот допустим, мы сейчас начнем компанию э-э-э, что скорпионы – враги отечества. Я гороскоп имею в виду. Бред, не бред, а через полгода рядовые не очень умные граждане начнут астрологических скорпионов немножко сторониться, немножко дискриминировать. А умный гражданин не поверит. Он скажет, я не верю, что скорпионы враги, явно антискорпионская волна служит прикрытием какого-то заговора. Что-то мутное происходит. Как себя вести тогда? Не выделятся. Скорпионы. А кто там в ноябре родился? Бухгалтер? Уволить! То есть даже понимающий человек действует в заданном направлении… Невозможно? Общество, говорите? Конечно, будет протестовать. Либеральные оракулы возопят! Скажут, это бред бредячий, что скорпионы враги. Враги на самом деле козероги! Вот такое гражданское общество.


37.24. Об оппозиции.

Не видел.


38.00 О сменяемости власти.

Никогда.


38.30. О политической борьбе.

Чтобы в России бороться с властью, надо перестать называть власть властью. Была бы толковая оппозиционная пресса, уже давно бы называли кремлевских ребят управленцами или менеджментом. Администрацией. Заведующий Государственной Думой встретился с распорядителем финансов России. Звучит? Вот уже и сакральность меркнет.


40.04. О шоколадках.

А кто-нибудь верит в борьбу между шоколадными фабриками, где производят правую или левую часть батончика? Вроде никто. А в борьбу между партиями верят. В противостояние России и Запада верят. Ну не идиотизм? Тридцать лет назад выяснили, что некий лозунг ложный. И вот опять. Хотя не знаю. Но Россия по всем параметрам абсолютный Запад. Япония же тоже входит в западный мир, хотя и со спецификой. А кто сказал, что западная цивилизация должна быть монолитна? Франция с Германией воевали тысячу лет, но общность их развития очевидна. Россия, конечно, противостоит… вопрос, кому выгодно? Кому выгоден раскол в западном мире? Тут есть о чем подумать. Только, по моему мнению, раскол проходит не там, где мы его себе – хотя почему себе? – где мы его провели. Существует два взгляда на мироустройство. Первый назовем очень условно европейский, либеральный. В трех словах: глобализация, гуманизм, пацифизм. Второй, очень условно американский, неокорпоративистский: гегемония, этатизм, милитаризм. Российская политика лавировала, лавировала, да и вылавировала понятно куда. К тому ли лагерю примкнули, я не знаю.


42.44. О глобализации.

Вон на стене висит календарь. Год от Рождества Христова, но с поросенком по китайскому календарю. Семидневная неделя из Египта, название октябрь из Европы. Субботы выделены красным, а цифры, между тем, арабские.


44.45. О Польше.

А причем здесь Польша?


44.50 О фальсификации истории

На одном и том же лугу аист видит жабу, жаба – муху, муха – дерьмо. На этот луг по-разному глянет биолог и агроном. Ученые должны собраться и разделить историческую науку на военную и культурную. Пусть будет этническая история, географическая история, еще какая-нибудь. Военная история, допустим, назовет Петра великим полководцем, а демографическая – подлецом. И никаких противоречий. Каждый видит на лугу свое. У меня сын, когда маленький был, говорил: если лужайка – это маленький луг, то фуфайка это – маленький фуф. А кто же носит этот фуф?


55.40. Сын у меня замечательный. Я его очень люблю. Артур, если ты меня видишь… может это интервью как-то… Ты был прав. То есть я признаюсь в своей неблаговидной деятельности. Прошу прощения у зрителей, читателей, людей, которые мне верили в той или иной степени. Люди! Современники! Не верьте никому! Не верьте рекламе, не верьте призывам. Все липа! Собирайте больше информации, но в то же время соблюдайте информационную диету. Никогда не знаешь, в какой картинке вами манипулируют, в каком тексте ловушка. Отключайтесь иногда. Тишина – это жизнь.


59.00. Спасибо, что позвали. Хотя зачем врать опять? Я сам напросился. Пожелать? Да. Сомневайтесь. Не пускайте в свою голову навязанных образов. Думайте сами, решайте сами. Что еще? Умейте быть счастливыми независимо от внешних обстоятельств.


Съемочная группа собирала аппаратуру, а все это время маячивший за кадром, Эндерс подошел к Бобу.

– Я думал, ты за тургородскую радиацию расколешься, – сказал Сергей. – Но и без этого знатно наболтал. Сжигаешь мосты?

– Скорее разбираю, – сказал Боб. – Конструктивно разбираю.

– Вряд ли ты теперь вернешься в телевизор.

– Чепуха это все. Собачья случка. Помнишь, ты говорил, что современный потребитель не увидит необычного, чудесного и мимо пройдет. А заметит собачью случку на свалке. Чепуха, – Борис блеснул диагональной улыбкой. – Я знаю, мне тут донесли какого ты обо мне мнения, но… так получается, что никого и нет больше. Ты выпьешь со мной?


И они выпили. И живая печаль, и свет во всех окнах. Даже мансарда, где нет Ларисы, засияла дрожащей бледностью. Второй этаж осветился желто-лимонным, первый – оранжевым, и над крылечком в четыре ступеньки ожил радушный фонарь. Белый дом с зеленой крышей разбросал лучи света по участку, обведенному витой бирюзовой оградкой, где трава на газоне усохла к зиме, где деревья-подростки оголили свою худобу, а в бревенчатой беседке круглый стол укрылся влажными листьями.


После пасмурной субботы был воскресный полдень с солнцем. Слабый Боб стоял у стола, на кухне следы пьяного пиршества. Хлопнула дверь, появился Артур. Ранец висел на левом плече, в руках он держал бумажный брикет с надписью «сахар».

– Ого! – засмеялся Артур. – Привет.

Боб опустился на стул.

– Ты вернулся?

– Глупо отрицать. Все как договаривались. Ты, пап, что на меня так смотришь?

– Ты сказал, что ушел навсегда.

– Какой навсегда? Я пару дней… Ты чего? Слушай, надо тебе завязывать срочно.

Артур убрал сахар на полку.

Пора? Вскрываемся. Телефон объекта отключен. Ну, ничего.

Артур достал трубку, ответил, удивился.

– Пап, это тебя, – передал телефон.

– Здрасте, Борис Олегович, – говорю. И коллеги по сообществу тоже слушают. – Вы меня не знаете. Но есть у меня одна интересная для вас информация. Ваша откровенность на Ю-тубе. Думаете, это вы решили? Ничего подобного! Это за вас решили! Доброжелатель призывал к публичным жестам. Вы бы не послушали анонимных сообщений, если б не был создан информационный фон. И мы его для вас создали! Проблемы в работе, проблемы в семье, спасательный круг пару раз. Непредвиденные события. Вы, дорогой манипулятор, на собственные грабли наступили. Все по вашей технологии: непредвиденные события, нарушение логических связей, так? Утрата критического мышления. Расщепление сознания. Всего-то пару месяцев работы, и теленок сам бежит на бойню. С вашим бизнесом покончено. Придется переквалифицироваться. И это сделали вы сами. Понял!? Сам сделал! Занимайся дровами, раз научился. Так что прощаюсь. Вы нам больше не интересны.

Он бледный сидит с телефоном у уха и повторяет: алло, алло.

– Папа! – кричит Артур. – Что с тобой? Ты что?! Что случилось?!!

– Что? Я не слышу. Что-то с ушами. Не слышу. Не слышу. Не слышу.


ЭПИЛОГ

…………………………

Здесь должны быть восполнены лакуны в повествовании.

Следовательно, эпилог будет опубликован, когда незримый команданте Уго Кодекс воспримет принципы разумности и справедливости.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Ночью нарожденный снег наполнил парк, белизна легла у ворот зверинца, четверо с лопатами чистили дорожки. Мелкие снежинки в солнечном луче уплывали вверх.

– А красиво, – сказал самый молодой, с рыхлым звуком загребая снег. – Чисто так. Раньше я бы сказал цитату из.

Тот, кто был постарше, обстучал лопату об ботинок.

– Еслиф твой талант пропал, – сказал он. – Значит так и надо было. Шибко не жалей.

– Какой там талант? Нейроны в голове. Знаешь! А хорошо, что ты не уехал пока.

– Егор остался в зоопарке, – проговорил Егор. – Песня наоборот.

Артур принялся лопатой обрубать сугробик. Выровнял метра три, снег выбросил с тропинки.

Саша узбек сидел на корточках и щелкал зажигалкой, которая никак не загоралась.

– Сань! – позвал Артур. – А ты чего больше всего боишься?

– Ничего, – с зажатой в губах сигаретой промычал узбек. К нему подошел Егор и наставительно сказал:

– Зимой надо пользоваться спичками, – протянул коробок. – Чебы не смерзло. И шерстяными носками.

– И валенками, – крикнул Артур.

– Совсем русский язык не знают, – громко сказал Егор, обращаясь как бы к узбеку. – Пимы называют валенками! Москвичи, блин.

– Я больше боюсь, – Саша наконец прикурил. – Когда я умру, лечу такой, а там оба-на: апостол Петр у ворот. Это боюсь.

– А че? – не понял Егор.

– Он мусульманин, – пояснил Артур.

– Да ну, там поди войдут в положение, – Егор снял перчатки, набрал в руки снег, начал лепить из него колобок.

– А я не верю в Бога, – твердо произнес Артур.

– А ему как-то по хер, – сказал Егор и бросил снежок в сторону четвертого работника и попал прямо в черенок лопаты. Тот обернулся.

– Пап! Иди к нам! – прокричал Артур. – Перекур!

Узбек глубоко затянулся и с дымком проговорил:

– Один думает, что не верит в бога, другому кажется, что верит, но это пустяки. Делать будут все равно как надо. Ишак мой тоже с ощущениями, а все равно: когда дадут, тогда пожрет.

Боб подошел к компании, приподнял складку спортивной шапки над левым ухом, где блестел слуховой аппарат. И был он весь неловкий в этой старой матерчатой куртке, спортивных штанах, присыпанных снегом, какие-то детские рукавички на нем с расшитым цветочком красного цвета, неловкая улыбка, шаткая походка. Боб улыбнулся виновато, словно спросил: у меня получается? И лопату держит на весу, будто бы готовый тотчас приступить к работе.

– Мы, наверное, без тебя справимся, пап.

– В самом деле, Борис Олегович, вы бы лучше по переулку прошвырнулись. Как раз в воскресенье все дома.

Боб поправил шапку, наушник.

– Да? – спросил.

– Идите, конечно.

– Тогда я пошел?

Боб аккуратно погрузил лопату в сугроб и пошел по тропинке. Один раз оглянулся.

– Что врачи говорят, – спросил Егор.

– Говорят, что психика, – вздохнул Артур. – Не понятно, как помочь. Отец уверен, что ему поможет какой-то целитель. Он здесь в интернате был какое-то время Сейчас отцовский друг Сергей его разыскивает. Видишь как, только оглох, сразу и друзья появились. Чудеса.


Боб вышел из парка через боковой лаз, после чего долго отряхивался. Здесь начинался переулок, припорошенный снежной крошкой, лишь одна цепочка следов пролегала вдоль домов, теснившихся друг к другу.

Боб подошел к первому дому, нажал на кнопку сбоку калитки. Вытянул голову, пытаясь заглянуть во двор. Подождал какое-то время, двинулся дальше.

Второй дом был лучшим особняком в поселке, в нем чувствовался изысканный вкус, в таком особняке должны жить великие люди.

Боб позвонил, дверь в ограде автоматически открылась, а из двери дома вышел молодой человек блестящего ума, красивый и талантливый – это сразу было видно.

Боб расчехлил ухо свое, достал из кармана блокнот и объяснил, что представляет уличный комитет, что есть мнение жителям поселка, не дожидаясь действий власти, самим заниматься благоустройством, и первая проблема – уборка снега. Этот переулок не числится в реестре дорог местного значения, стало быть, администрация чистить его не будет. Есть предложение самим назначить время, выйти, поработать. Другой вариант скинуться деньгами.

Молодой человек согласился и поработать, и скинуться деньгами. Боб записал в блокнот данные хозяина, поблагодарил, обещал еще зайти.

Вышел из калитки жалкий и сутулый.


А я вернулся в дом, в свою гудящую берлогу. Несколько компьютеров и кофемашина, мой аппаратурный храм. Отсюда я поддерживаю связь с моими интернет-соратниками, отсюда я и наблюдаю. А эти лица на мониторах смотрят на меня со всех концов земли, нас много. Мы играем современной сетью технологий, мы слушаем, следим, подбрасываем факты. Любой нами выбранный объект пойдет только туда, куда ему скажут, сделает так, как мы захотим. Мы формируем мысли. Не можем пока влиять на аскетов, дикарей и отшельников, но прогресс неумолим, и скоро цифровой покров раскинется везде и всюду. И навечно тогда будет ясно, кто в новом мире на первых ролях. Наше виртуальное государство будет последней великой державой, всемирной империей без территорий. А пока мы подслушиваем и подглядываем. Мы наблюдаем. И… сейчас может быть за тобой.