На чужбине [Уильям Сомерсет Моэм] (fb2) читать онлайн

Уильям С. Моэм На чужбине

РАССКАЗ

^{_{Рисунок В. ФЕДОРОВА}}

Я бродяга по натуре; но странствую я не ради того, чтобы лицезреть внушительные монументы, которые, если на то пошло, нагоняют на меня скуку, или красивый вид, который вскоре приедается; я путешествую ради встреч с людьми. Великих я избегаю. Ради встречи с королем или президентом я бы и улицу не пожелал перейти; знакомства с автором мне достает по страницам его книги, а с художником — по его полотнам; но я исколесил не одну сотню лье, чтобы повидать миссионера, о котором слышал весьма странную историю, и прожил полмесяца в мерзком отеле, лишь бы поближе познакомиться с бильярдным маркером. Я бы, пожалуй, взялся утверждать, что не удивляюсь встречам с самыми разными представителями рода человеческого, не будь среди них одной категории людей, с которыми я постоянно сталкиваюсь и при встрече с которыми я по-прежнему испытываю легкий и веселый шок удивления. Это пожилые и обычно состоятельные англичанки, которые живут в одиночестве по всему свету, в самых неожиданных местах. Вы уже не удивляетесь, когда слышите, что она проживает на вилле неподалеку от небольшого итальянского городка, единственная англичанка в округе; и вы уже почти готовы к этому, когда в Андалузии вам указывают на стоящую на отшибе гасиенду и говорят, что там вот уже много лет обитает какая-то английская леди. Но еще более удивительно, когда вы слышите, что единственным белым человеком в каком-то китайском городе является англичанка, а не миссионер, и живет она там никто не знает почему; другая осела на каком-то острове в Южных морях, а у третьей — бунгало на окраине большой деревни в центре Явы. Они живут одинокой жизнью, эти женщины, без друзей и подруг, и весьма неприветливы с посторонними. Хотя они наверняка месяцами не видят представителей своей расы, они пройдут мимо вас на улице, будто и не видят вас, а если, полагаясь на свою национальную принадлежность, вы нанесете им визит, они, вполне вероятней, откажутся вас принять; если, однако, они вас все же примут, то угостят вас чашкой чаю из серебряного чайничка, а на блюде старого вустерширского фарфора непременно подадут шотландские ячменные лепешки. Они вежливо поговорят с вами, точно принимают вас в доме приходского священника где-нибудь в Кенте, но, когда вы станете прощаться, не изъявят никакого особого желания продолжить знакомство. Напрасно пытаться понять, что за неведомый инстинкт заставил их порвать со своим родом и племенем и жить вот так, в стороне от своих естественных интересов, на чужбине. Чего же они искали? Романтики? Свободы?

Но из всех этих англичанок, которых я встречал или о которых только слышал (ведь, как я уже сказал, подступиться к ним довольно трудно), четче других остается в памяти одна — пожилая женщина, избравшая своим домом Малую Азию. После утомительного путешествия я добрался до небольшого городка, откуда предполагал совершить восхождения на знаменитую гору, и мне рекомендовали одну гостиницу. Я прибыл поздно вечером, записался в регистрационной книге и поднялся в комнату. Там было холодно, и, начав раздеваться, я задрожал, но тут раздался стук в дверь и вошел драгоман.

— Синьора Никколини шлет вам привет, — сказал он и, к моему удивлению, протянул мне грелку. Я взял ее благодарными руками.

— Кто такая синьора Никколини? — спросил я.

— Хозяйка этого отеля, — ответил он.

Я попросил передать ей мою благодарность, и он удалился. Уж чего-чего, а великолепной грелки в захудалом отеле в Малой Азии, принадлежавшем старой итальянке, я никак не ожидал. Нет ничего, что я любил бы больше (если бы всем нам не осточертела война, я бы рассказал вам историю о том, как шестеро мужчин рисковали жизнью, когда ходили за грелкой в один замок во Фландрии, который в это время подвергался артобстрелу); и наутро, желая поблагодарить ее лично, я спросил, могу ли я видеть синьору Никколини. Дожидаясь ее, я рылся у себя в мозгу, силясь вспомнить, как же грелка по-итальянски. Через минуту появилась хозяйка. Она оказалась маленькой полной женщиной, не без чувства собственного достоинства; на ней был черный, с кружевными оторочками передник и небольшой, тоже черный, кружевной чепчик. Она встала скрестив руки. Вид ее меня поразил — ни дать ни взять экономка богатого английского дома.

— Вы хотели поговорить со мной, сэр?

Она оказалась англичанкой, и в этих немногих словах я сразу узнал акцент кокни.

— Я хотел поблагодарить вас за грелку, — в некотором замешательстве ответил я.

— Я увидела по регистрационной книге, что вы англичанин, сэр, а я всегда посылаю грелку английским джентльменам.

— Поверьте мне, она пришлась весьма кстати.

— Я много лет была в услужении у покойного лорда Ормскёрка. Он, бывало, всегда путешествовал с грелкой. Что-нибудь еще, сэр?

— Пока ничего, спасибо.

Она вежливо кивнула мне и удалилась. Я задумался: как же, черт возьми, вышло, что потешная старая англичанка вроде нее стала хозяйкой гостиницы в Малой Азии? Познакомиться с ней поближе оказалось нелегким делом — ведь она, как она сама выразилась, знала свое место и соблюдала дистанцию. Не зря же она была в услужении в знатной английской семье. Но я проявил настойчивость и добился-таки того, что она пригласила меня на чашку чаю в свою небольшую гостиную. Я узнал, что она была камеристкой некой леди Ормскёрк, а синьор Никколини (иначе она своего покойного мужа не называла) служил у его светлости шеф-поваром. Синьор Никколини был очень красивый мужчина, и в течение многих лет между ними было полное «понимание». Скопив определенную сумму, они поженились, бросили работу и стали присматривать себе гостиницу. Потом купили по объявлению вот эту — синьор Никколини считал, что не мешает посмотреть мир. То было почти 30 лет назад, а сам синьор Никколини вот уже 15 лет как умер. Его вдова ни разу не возвращалась в Англию. Я спросил ее, не скучает ли она по родине.

— Не скажу, что мне не хотелось бы туда съездить, хотя наверняка там многое уже не так, как было. Да только моей родне не понравилось, что я выхожу за иностранца, и с тех пор я с ними не разговаривала. Понятное дело, тут много такого, что совсем не так, как у нас дома, но, удивительно, к чему только не привыкаешь. Я многое вижу. Не знаю даже, захотела бы я снова жить такой скучной жизнью, какой живут в Лондоне.

Я улыбнулся. Ведь то, что она сказала, странно не соответствовало ее поведению. Она была образцом благопристойности. Просто поразительно, что она прожила 30 лет в этой дикой, чуть ли не варварской стране и не подверглась никакому ее влиянию. Хотя я и не знал турецкого, а она говорила на нем бегло, я был убежден, что она страшно его коверкает, причем с акцентом кокни. Я полагаю, она, пройдя сквозь все эти превратности судьбы, осталась той же педантичной и чопорной английской камеристкой, знающей свое место, потому что не владела способностью удивляться. Все, что ни встречалось ей на ее жизненном пути, она принимала за должное. На всякого, кто не был англичанином, она смотрела как на иностранца и, следовательно, как на человека чуть ли не слабоумного, к которому надо проявлять снисходительность. Со своим персоналом она обращалась деспотически — ей ли было не знать, как старший слуга в доме употреблял свою власть по отношению к младшим слугам? — и все в отеле было чисто и аккуратно.

— Делаю, что могу, — ответила она на мое поздравление, стоя, как всегда, когда разговаривала со мной, с почтительно скрещенными руками. — Понятное дело, нельзя ожидать, чтобы у иноземцев были такие же представления, как у нас, но, как его светлость говорил мне, мы должны в этой жизни наилучшим образом использовать то, что у нас есть.

Но самый свой большой сюрприз она приберегла к моему отъезду.

— Я рада, что вы не уехали, не повидав моих двух сыновей, сэр.

— Я и не знал, что у вас есть сыновья.

— Они уезжали по делам, но только что вернулись. Вы удивитесь, когда их увидите. Я выучила их своими, так сказать, собственными руками, и когда меня не будет, они оба будут продолжать дело.

Вскоре в холл вошли два здоровых смуглолицых парня. Ее глаза засветились от удовольствия. Они подошли к ней, обняли ее и звонко поцеловали.

— Они не говорят по-английски, сэр, но они немножко понимают, и, само собой, на турецком они говорят как на родном, а также на греческом и на итальянском.

Я пожал этой паре руки, синьора Никколини что-то им сказала, и они ушли.

— Прекрасные у вас ребята, синьора, — сказал я. — Вы должны ими гордиться.

— Я и горжусь, сэр, и они действительно хорошие ребята, оба. С самого их дня рождения они не доставляли мне хлопот, и они вылитый синьор Никколини.

— Должен заметить, никто и не подумает, что мать у них англичанка.

— Я не совсем им мать, сэр. Я только что послала их поздороваться с ней.

Смею сказать, я был довольно-таки сбит с толку.

— Они сыновья синьора Никколини от одной гречанки, которая когда-то работала в отеле, а поскольку своих детей у меня не было, я их усыновила.

Я искал, что бы такое сказать.

— Надеюсь, вы не подумаете, что на синьора Никколини ложится какая-то вина, — сказала она, несколько выпрямляясь. — Я бы не хотела, чтобы вы так думали, сэр. — Она снова положила руки и со смесью гордости, чопорности и удовлетворения добавила: — У синьора Никколини была очень горячая кровь.

Перевод с английского В. ПОСТНИКОВА