О порнографии [Владислав Фелицианович Ходасевич] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владислав ХОДАСЕВИЧ О порнографии

Рисунок Бориса СОПИНА


«Легенда о Нарайяме», «Маленькая Вера», несколько прозаических журнальных публикаций последнего времени — и вот уже разгорелись общественные страсти вокруг сцен и эпизодов, которые у нас почему-то принято именовать «рискованными», в лучшем случае — но тоже с неодобрительной интонацией — «интимными» (легко вообразить: то ли еще будет, когда появится наконец в приложении к «Иностранной литературе» скандально всколыхнувшая некогда мир «Лолита» В. Набокова!). Страсти выплеснулись подборками читательских писем в «Литературной газете» и «Советской культуре», есть подобные письма и в почте нашей редакции — некоторые из них публиковались (№ 11 —1988, 1, 2—1989). Об этом же и только что прочитанный вами очерк С. Бардина. При всем разнообразии (или, по-современному, плюрализме) мнений, «крайние точки» обозначены четко, вопросы ставятся столь резко, что ответы как бы напрашиваются сами собой: искусство или порнография? Нужно «это» нам или не нужно? И если да, то зачем, и как «к этому» относиться. И кто и по каким критериям должен решать судьбу книг, фильмов, наконец, видеокассет, по поводу которых так часто возникают споры с «официальными» представителями.

Вдуматься — оказывается, что в «новейшей» этой проблеме… ничего нового! Она относится к числу старых и даже не очень хорошо забытых. Речь идет о пределах нравственно допустимого в искусстве. Попыток установить такие «пределы» история знает немало, среди жертв этих попыток, к примеру, Флобер и Бодлер: судебное преследование их «за безнравственность» для нынешнего читателя — курьез. И невдомек ему, читателю, что он сам от подобного рода ошибок отнюдь не застрахован, возможно, уже и совершил, упрекнув за «порнографию», допустим, тех же создателей «Маленькой Веры»… Прежде чем затевать спор, надо бы понять: как отличить не-порнографию от порнографии, то есть в конечном счете искусство от не-искусства? Об этом внятно и ясно говорится в опубликованной пятьдесят семь лет назад в парижской газете «Возрождение» статье Владислава Ходасевича «О порнографии».

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939) покинул Россию в 1922 году — автором четырех поэтических и одной историко-литературной книги, десятков рецензий и статей. Он один из крупнейших русских писателей, оказавшихся в эмиграции. На протяжении четырнадцати лет вел еженедельную литературную рубрику в «Возрождении». Умер в Париже.

Сейчас его творческое наследие возвращается к нам: в журналах опубликованы стихи, переводы, статьи, мемуары Ходасевича, издательством «Книга» выпущен его «Державин», подготовлены и в нынешнем году выходят собрание стихотворений (в «Библиотеке поэта») и том «Избранного».


Несколько упреков, письменных и словесных, получил я за то, что недавно, в статье о романе одного молодого писателя не отметил порнографического характера, будто бы свойственного этому роману.

— Там, где налицо гнусность, вы увидели только художественную ошибку, — сказал мне один из моих собеседников.

Полагаю, однако, что в данном случае я не заслужил упрека в близорукости, как молодой автор — в порнографии. Действительно, в романе имеется целый ряд сцен, эротических по содержанию. В большинстве случаев они грубы и даже отвратительны по той окраске, которая им придана. Злоупотребление этой грубостью я отметил в своей статье как художественный промах. Но я не обвинял и не считаю себя вправе обвинять автора в порнографии по той простой причине, что именно в этом грехе он все-таки неповинен. Антихудожественность некоторых его приемов случайно связана с некоторыми эротическими моментами, но вовсе не ими обусловлена, не из них возникла и, следовательно, по природе своей ничего не имеет общего с той антихудожественностью, которая специфична для порнографии. Мне кажется даже, что здесь, как нередко случается, самое обвинение зиждется на слишком неясном представлении о том, что такое порнография. Пойду еще дальше: я смею думать, что вообще этот термин, как ни часто им пользуются, доныне по-настоящему не определен. Понятие о том, что такое порнография, все еще слишком шатко. Мне хотелось бы попытаться внести в это дело немного ясности, наметив хотя бы самые основные признаки, выделяющие незаконное явление, когда словесное или изобразительное искусство в той или иной степени, с той или иной целью касается эротического сюжета.

Что порнография возникает на почве эротического сюжета — само собой очевидно и не нуждается ни в доказательствах, ни в пояснениях. Однако не всякая трактовка эротического сюжета есть порнография: таково другое, столь же очевидное положение. Оно подсказывается непосредственным чувством и составляет как бы вторую часть той же аксиомы. Но из неправильного применения этих двух бесспорных положений обычно именно и возникает главная ошибка: признаков порнографии ищут не там и не так, как следует. Стараются определить, с какого «фактического» момента разработка эротического сюжета становится порнографией. Между тем этот момент вовсе не определим. Критик 1820 года, читая «Руслана и Людмилу», находил, что «невозможно не краснеть и не потуплять взоров» от таких строк:

А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться никогда не лень.
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень,
И задом наперед надела.
Для нас уже решительно непонятно, что в этих стихах могло показаться предосудительным нашему литературному прадедушке. Его стыдливость представляется нам абсурдной. Мы, следовательно, считаем, что пределы стыдливости должны быть сужены, а пределы дозволенного бесстыдства расширены. До каких же, однако, пор? Начнем с того, что ведь поцелуй есть уже эротический акт. Но и против поцелуя протестовать было бы очевидной нелепостью. Однако поцелуй может быть в известных смыслах квалифицирован. Как тут быть? Мало того: в литературе за поцелуем открывается огромная и сложнейшая градация поступков, как открывается она в самой жизни. Кто сумеет определить, на какой ступени этой лестницы должны остановиться герои литературного произведения или персонажи картины? Буде определить это никак не возможно, то придется признать, с неизбежностью, что наличность порнографического элемента не может быть установлена путем сюжетного анализа. Иными словами — никакой эротический факт, будучи изображен словесно или пластически, одной лишь своей наличностью не сообщает произведению порнографического характера. Это и подтверждается на повседневной практике наших суждений.

Вовсе не лицемерие и не предвзятость религиозная мешают нам усмотреть порнографию в некоторых, например, библейских эпизодах, в сюжетном отношении порой более смелых, нежели отдельные эпизоды в писаниях такого несомненного порнографа, как маркиз де Сад. Точно так же, не историческое и не эстетическое лицемерие заставляют нас безошибочно отличать нравственный уровень античной скульптуры от нравственного уровня фотографии, продаваемой из-под полы, хотя бы она не заключала в себе ничего, кроме обнаженной фигуры. Основной признак порнографии можно, мне кажется, обнаружить только одним путем — исследуя характерные приемы, которыми она пользуется для достижения своей цели. Поскольку цель эта специфична, можно заранее предположить, что в известной степени специфичны окажутся и приемы.

Направить воображение читателя или зрителя так, чтобы возбудить в нем прямое, беспримесное эротическое чувство, — вот основная цель порнографии, равно словесной, как и изобразительной. Подчиняясь непреложному закону экономии, она должна сосредоточить усилия на этой основной цели и, следовательно, должна стремиться к тому, чтобы, елико возможно, отстранить от читателя все посторонние мысли и впечатления. Этим стремлением и предопределяются основные приемы, к которым она должна прибегать. Меж тем как в искусстве, вообще говоря, сюжет играет роль вспомогательную, роль костяка, — в порнографии он приобретает самостоятельное и первенствующее значение. В этом смысле порнография приближается к авантюрному роману и репортажу. Далее, между тем, как искусство, пользуясь образами действительности, на деле уводит нас от нее, — цель порнографии как раз обратна: неживое или словесное изображение в наибольшей степени приблизить к реальности. Искусство показывает нам иллюзорность действительности, порнография же, как всякое лжеискусство, напротив, стремится все иллюзорное, елико возможно, приблизить к действительному. Это ей тем более необходимо, что она стремится не передать нам отвлеченное переживание, а вызвать реакцию порядка скорее физиологического. Бутафорский окорок вызовет в зрителе чувство голода вернее, чем окорок, нарисованный великим художником. Поэтому порнография всегда сознает отчетливо, что она не достигнет своей цели, если не приблизится в пластике — к эротической бутафории, в словесности — к эротическому описательству. В этом и заключены ее основные стилистические тенденции. Как всякая бутафория, как всякое описательство, порнография одним из главных средств изобразительности полагает максимальное приближение к реальности в пластике, накопление фактов и документацию — в словесности. Как явление антихудожественное, она, подчиняясь своей природе, естественно ищет как раз того, от чего бежит подлинное искусство. Порнографическая фотография не случайно вытесняет на рынке не только порнографический рисунок, который менее доступен по цене, но даже и механическое воспроизведение рисунка, которое гораздо дешевле, нежели фотография. Это потому, что один и тот же сюжет, запечатленный в рисунке и в фотографии, в последнем случае всегда будет притягательнее для любителя именно своею документальностью, своею природной антихудожественностью — ибо художество не вызовет той иллюзии, которая требуется. Весьма примечательно, что современное объявление о порнографических фотографиях всегда в первую очередь рекламирует именно их документальность, их стремление приблизиться к действительности, а не к искусству. — «Les sujets sont extraordinaires de vie et de mouvement»[1],— читаем в одном таком объявлении. В другом: «Elies donnent a s'y meprendre l'illusion abso-lue de la vie» [2]. В третьем: «Tous les details, toutes les poses sont deescerits magistralement, sans aucum artifice. Rien n'y manque pour documenter et ravir» [3]. Отсутствие ретуши особливо подчеркивается во всех объявлениях. В самых дорогих и «роскошных» сериях фотографическим изображениям придается розовый «телесный» оттенок.

Эти примеры взяты из журналов отнюдь не подпольных. Самые фотографии продаются тоже легально, потому что с точки зрения закона они неуязвимы: не содержа в себе никаких эротических сцен, а лишь изображения отдельных обнаженных тел, они сюжетно не отличаются от художественных произведений, которые нельзя заподозрить в безнравственности. В то же время для всякого ясно, что мы здесь имеем дело с чистейшей порнографией. Вот — красноречивое подтверждение того, что порнографию создает не сюжет, а прием, не содержание, а форма, не «что», а «как». По той же причине наблюдается явление обратное: если при тождестве сюжета, обладая известным художественным развитием, мы умеем отличить порнографию от искусства, — то глаз, художественно неразвитый, не умеющий разбираться в приеме, за тождественностью приема наивно усматривает тождество цели: таковы американские коллекционеры, надевающие трусики на античную скульптуру. Тут дело вовсе не в лицемерии, а в том, что такой коллекционер, в сущности, сам не знает, что он собирает. Для него Венера Медицейская — дорогая, но неэффектная порнография, а непристойная фотография — дешевое и эффектное искусство. По причинам того же порядка авантюрный роман он читает наравне с «Мадам Бовари» и нередко Уоллеса предпочитает Флоберу.

Без порнографической цели нет порнографического произведения. Порнографическая цель объективно распознается исследованием стиля, а не сюжета. Таковы главные положения, к которым приводит нас все вышесказанное. Эти положения тесно друг с другом связаны. Из них второе, только сначала кажущееся парадоксальным, необходимо принять, потому что только оно дает возможность вскрывать порнографический характер произведений хотя бы с той всегда несколько приблизительной добросовестностью, которая вообще достижима в определении литературных явлений.

При наших критических оценках оно может быть особенно полезно тем, что раз навсегда избавляет критика от опасности не только видеть порнографию там, где в действительности ее нет, но и стеснять свободу художественного творчества вообще. Как бы ни был богат эротическими фактами весь сюжет произведения или отдельные сюжетные эпизоды, как бы далеко ни заходили эти факты по лестнице Эроса, — мы не вправе назвать произведение порнографическим, если не установим, что цель его — возбуждение инстинкта, а способ достижения этой цели — описательство и документация. Обратно: там, где в наличности нет возбуждения инстинкта, — эротический сюжет тем самым свободен от всякого подозрения и свободно пользуется той легальностью, которая теоретически у него вообще неотъемлема. В искусстве нет нелегальных сюжетов, ибо всякий сюжет лишь входит в мотивировку общих воззрений автора. Защищая эти воззрения, он вправе пользоваться любым сюжетом, который считает для себя подходящим. На нашу долю остается лишь право судить, насколько такая защита удалась автору. Возвращаясь к тому роману, который дал повод для настоящей статьи, я констатирую, что эротические эпизоды романа представляют собою именно такое подсобное средство для выражения общих воззрений, ничего общего не имеющих с теми целями, которые лежат в основе писаний порнографических. При изображении этих эпизодов автор теряет чувство меры, вообще ему мало свойственное. Этот недостаток я в них и отметил, но усмотреть в них сознательную порнографию у меня не было оснований.

Все сюжеты дозволены. Нет дурных сюжетов, есть лишь дурные цели и дурные приемы. Каков бы ни был его сюжет, истинно художественное произведение не может упасть до уровня порнографии, ибо у него не та цель и не те средства. Точно так же и порнография может подражать искусству, передразнивать его, но не может возвыситься до него, ибо у нее не та цель и не те средства. Больше того. Антихудожественность приема при наличности эротического сюжета может создать эффект почти порнографический, несмотря на отсутствие порнографического замысла у автора. Так, в одном из самых ранних своих произведений, в «Монахе» Пушкин отчасти порнографичен, хотя сам говорит, что не хочет равняться с Барковым. Произошло это лишь потому, что автор стоял еще на мальчишеской степени художественного развития. Хитрейший из бесов, подстерегающих неопытного художника, бес дурного приема, толкал его руку во время работы. Зато «Гавриилиада», несравненно более рискованная в сюжетном отношении, уже не дает порнографического эффекта, потому что она совершенна в художественном отношении: во время ее написания Пушкин был уже мастером.

Последний из выводов, которые мне хотелось наметить в этой статье, неизбежно схематичной по условиям места, касается общественно-юридической стороны дела. Поскольку не сюжет, а стиль и смысл являются решающим мотивом в распознании порнографии, надо пожелать, чтобы решения судебные и административные в соответствующих случаях основывались не на суждениях юристов и полицейских, а на глубокой стилистической экспертизе, которая одна только и компетентна отличить порнографию от не-порнографии. «Мадам Бовари» и «Цветы зла» не могли бы быть осуждены, если бы подверглись серьезному стилистическому исследованию, а фотографические ателье на рю Блондель перестали бы существовать в тот самый день, когда установлена была бы разница между фотографией голой особы и Венерою Тициана, хотя при исследовании с точки зрения сюжета полиция между ними разницы не находит и, конечно, найти не может.

Подготовка текста Ольги НЕМУХИНОЙ

Примечания

1

Сюжеты необыкновенные по жизненности и движению.

(обратно)

2

Они настолько похожи на действительную жизнь, что можно ошибиться.

(обратно)

3

Все детали, все позы с подробностями и без ретуши, все, чтобы дать точное представление и привести в восхищение.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***