Уровень отравления [Эри-Джет] (fb2) читать онлайн

Эри-Джет Уровень отравления

Помнишь, как ветер в ночи поёт?

Терпкий, солёный бриз.

Мы танцевали с тобой фокстрот.

… кажется, напились…

Утром, часов, наверное, в семь,

Шли босиком к воде.

Я говорил: «Ты дрожишь совсем,

На вот пиджак, надень».

Помнишь Каир, полуденный зной,

Тёплый морской песок?

С кем-то… когда-то… но не со мной.

Просто бредовый сон.

Я свернул с проспекта на свой уровень и собирался поставить автомобиль в гараж, когда заметил, что посреди подъездной дорожки расположился уличный омилий. Сидя на пятках и сложив ладони особым жестом — будто пряча в них яблоко или мячик для настольных игр, — он чуть раскачивался вперед-назад. Но хотя бы не проповедовал, за что ему огромное спасибо. Если бы еще сошел с моей подъездной дорожки — вообще хвала Двуликому!

Я посигналил, но омилий даже не глянул в мою сторону.

Пришлось остановить машину, выйти на тротуар и тронуть его за плечо. Он дернулся, вскинул голову — и только тогда я понял, что освободить дорожку он попросту не может. У проповедника были все признаки третьей стадии отравления — помутневшие глаза, потрескавшиеся губы, серая кожа в мелких волдырях. Омилий дернулся снова, и еще, и еще — и я понял, что у него начались судороги.

Рывком подняв на ноги, я дотащил его до машины и усадил на заднее сиденье. Омилий хрипел, вращал глазами и упорно кивал в сторону дверцы, отчего жгут волос на макушке наполовину раскрутился и ощетинился неопрятными лохмами. На подъездной дорожке осталась его сумка, я поднял ее, швырнул ему на колени. Проповедник перестал дергаться, расслабился.

А я сел за руль и попытался вспомнить, где находится ближайшая проточина.

Далеко ехать не хотелось, тем более сейчас, вечером, после работы.

— Есть доступ в трех кварталах отсюда, — вполоборота сказал я омилию. — Будем надеяться, что его не разгромили, как тот, что в торговом центре.

Разгромленная проточина находилась неподалеку от моей конторы, очень удобно. Было. Пусть в обеденный перерыв обычно собиралась очередь, но сама процедура недолгая, ждать особо не приходилось. Документы проверяют дольше, да пока еще разрешение придет из базы данных, да пока оплату с карточки переведут… Но все равно удобно.

Сегодня пришел — а там весь торговый центр оцеплен, не только последний этаж. Толпа перед дверями собралась, торговцы шумят, за товар волнуются; кто-то говорит, что проточину взорвал смертник, попал в самую точку доступа и взорвал; кто-то утверждает, что сам видел, будто лишь на дверь кислотой плеснули; а кто-то божится, что это прорыв из Верхнего мира. Как будто первый раз такое, в самом деле.

Проточину, конечно, починят, и аппаратуру наладят. Но пару месяцев придется в другую ходить. Искать ее еще… Будто у меня других забот нет. Вот же фанатики упертые!..прям как мой омилий.

Я обернулся, глянул на него. Ничего, отойдет. Третья стадия не смертельна, а до четвертой далеко. В четвертой его бы так судорогами скрутило — одному не разогнуть.

Документов у омилия не оказалось.

Ответить, куда они подевались, он не мог. Я трижды перерыл его сумку, а потом и вовсе выложил содержимое на пол, все эти свитки, переписанные вручную, и книжечки, отпечатанные в типографии, пучки высушенных трав и склянки непонятно с чем — бесполезно. Не нашел. В карманах его брюк и рубахи проверил, прощупал шов накидки, какую носят все проповедники — пусто.

А тут очередь напирает, никому и дела нет до уличного омилия в третьей стадии отравления.

— Молодой человек! — сжалилась надо мной девушка из персонала. — Давайте уже ваши документы, и я его пропущу. Только помогите ему дойти.

Втолкнув проповедника в самое жерло проточины и захлопнув тяжелую металлическую дверь, я привалился к ней плечом. Почувствовал вибрацию. Там, внутри, умные машины истончали преграду между Нижним и Верхним мирами, она трещала по швам и рвалась, а омилий исходил предвкушением. Если, конечно, что-то соображал. И даже если не соображал. Не важно. Я будто сам чувствовал, как Верхний мир распахивался яркой бездной, и хотелось взмыть, хохоча, ураганом, смерчем распороть горизонт и выплеснуть ярость. И очиститься.

Верхний мир стоит только почуять — и все происходит само.

Словно безумие накатывает.

— С вами все хорошо? — крикнула девушка из персонала, высунувшись из окошка.

Я, оказывается, и сам не заметил, как сполз на пол.

А за дверью, похоже, все уже закончилось.

Омилий оказался куда моложе, чем я подумал сначала. Когда он вывалился из двери, встрепанный и в перекошенной накидке, проточина, конечно, закрылась, но запах, сладкий запах Верхнего мира заставил дернуться теперь уже меня. Омилий глянул недобро — и глаза у него оказались голубыми, а кожа была чистой, чистенькой, безо всяких волдырей и морщин. И вообще он был тупой юнец, фанатик-аскет, которого наверняка не первый раз в проточину силком запихивают.

И как они все проповедуют со своими волдырями? На них же смотреть противно, на отравленных.

— По… гибель, — бормотал фанатик. — Отрава…

— А меня Навард зовут, — усмехнулся я.

— Побыстрее там! — раздалось требовательное со стороны пропускного окошка.

— Где моя сумка? — буркнул омилий.

И не подал руки, пока я вставал с пола.

Зато не постеснялся сунуться за мной в машину. Нагло уселся на пассажирское сиденье и надулся, как обиженный ребенок. Ни к одному омилию в жизни больше не подойду.

Оказавшись за рулем, я с силой захлопнул дверцу и развернулся к спасенному фанатику:

— Что надо?

— Документы мои пропали.

— Я это заметил.

И не только заметил, но и подарил ему свой выход в Верхний мир, заплатил за него, да никакой благодарности не дождался.

— Меня без документов из города не выпустят.

Он уже не бурчал, а говорил нормально. Вроде как просил даже. Но — не просил.

— Ну не выпустят — и не выпустят. Поживешь в городе.

Он привычным движением скрутил волосы жгутом, закрепил их шпилькой на макушке и сложил ладони символичным жестом перед собой, будто опять обхватив яблоко или поймав мотылька.

— Извините, пожалуйста, что доставил вам неудобства или оскорбил непочтительностью, — затянул он. — Но не могли бы вы отвезти меня туда, где нашли? Там могли остаться документы.

Да, теперь уже просил.

Ну, фанатик, ну, аскет. Но дурной ведь юнец. Безобидный по большому счету.

— Хорошо, — сказал я. — Отвезу.

Тем более что все равно собирался домой.

Подъездная дорожка была чиста, как никогда. Единственную оброненную омилием брошюрку отнесло вентиляционными потоками к стене дома, где и распластало на фундаменте, как погибшую птицу. Пока мы бродили и приглядывались, освещение уровня совсем потускнело, и мне пришлось пригласить омилия в дом. Ничего бы с ним, конечно, не случилось и на улице, и наверняка он привык спать на скамейках в рекреационных зонах, но сгонять его утром с той же дорожки не хотелось. Время опять же тратить. Даже если он сейчас уйдет — все равно ведь утром вернется, чтобы при полном освещении документы искать.

Тем более вел он себя спокойно, а перед ужином прочитал вполне неплохую молитву Двуликому. Правда, закончил ее пожеланием всем живущим в этом доме приобщиться к аскезе. Всем живущим — это, значит, мне. Я кивнул — и забыл.

Помолившись над тарелкой каши, проповедник снял накидку, сложил вдвое и перекинул через спинку стула. Я как-то раньше не интересовался убранством омилиев, а теперь рассмотрел. Это был вырезанный из ткани круг с прорезью, чтобы надевать через голову. Тоже символ.

— Что тебя занесло на эту улицу? — спросил я. — Тут же тихо. Безлюдно почти. Ни магазинов рядом, ни выходов на другие уровни.

— Мне нужно уйти из города. Я шел. Потом устал, хотел отдохнуть…

— И провалился в третью стадию, — закончил я.

Он кивнул и зачерпнул побольше каши.

— А в Верхний мир не выходил дней десять?

— Две недели, — с гордостью сказал он.

— И как тебе жилось эти две недели?

— Нормально.

«Ну да, — подумал я, — молодой организм быстро восстанавливается. Можно творить с собой, что хочешь. И пусть творит, мне-то что…»

— Нормально? — переспросил я. — Мне так не показалось.

Он отложил ложку.

— Сознательная аскеза способна творить…

— Послушай, если я захочу узнать, что способна творить сознательная аскеза, я возьму одну из твоих книжечек и почитаю.

Омилий поджал губы и замолчал.

…Я услышал проточину издалека.

Она истекала запахом и нежным шепотом, и я шел, пробирался по пустым улочкам, блуждал по уровням, поднимаясь все выше. Проточина была одна, одна во всем Нижнем мире, и она была моя, звала меня.

У последней двери меня настигли.

Вчерашняя добрая девочка, которая пропустила омилия по моим документам, вдруг выросла за моим плечом и схватила за руку.

— Оплатите, пожалуйста, доступ, — потребовала она.

Я отдал карточку, девушка положила ее на выпрямленную ладонь, подержала, словно взвешивая — и вдруг сжала пальцы в кулак, сминая карточку в труху.

— Недостаточно средств.

Проточина вздохнула за дверью, и я стал доставать из карманов все, что у меня было — документы, ключи от машины, от конторы, от дома… и девушка раз за разом сжимала ладонь, кроша все это в пыль.

— Недостаточно… недостаточно… — говорила она, и с каждым сказанным словом ее лицо бледнело, трескались и кровоточили губы, волосы запутывались колтунами, и вскоре легкие судороги пошли по рукам.

Лишь когда я понял, что больше мне нечего отдать, девушка победно улыбнулась и отступила. Упала на пол и свернулась в судороге, подтянув колени к груди.

А я шагнул в открытую дверь.

Проточина встретила меня, расцвела, пропустила в Верхний мир, безграничный и желанный до боли в сердце. Я пил его, сколько хотел! Вбирал в себя, тянул, что было сил — и не мог остановиться! Верхний мир распирал меня изнутри, я становился больше, рос неуправляемо, и вскоре стены проточины, внезапно ставшей слишком тесной, затрещали и с грохотом обрушились…

… я проснулся и понял, что какой-то звук разбудил меня.

В темной комнате кто-то ходил. Копался в моих вещах. Что-то искал. Проповедник?

В темной комнате в моих вещах копался проповедник, и бледное пятно света поочередно переходило с полки на полку. Он держал в руке одну из своих скляночек, время от времени взбалтывал ее, и та слабо светилась.

Документы! Ему нужны документы и деньги, чтобы выбраться из города! Он хочет меня ограбить! Тупой юнец, безобидный омилий, уличный бродяга, которого я вытащил из третьей стадии отравления!

Да, все же тупой. Кто ж ему оставит документы на полке?

Я медленно и бесшумно поднялся, подхватил табурет за ножку, подкрался — и с силой опустил его проповеднику на голову. Он осел мне под ноги, скляночка хлопнулась на пол, и слабое свечение растеклось лужей по моей спальне.

Второй раз за сегодняшний день я тащил омилия волоком в машину. Скрутил ему руки за спиной и пристегнул его к сиденью. Сумку бросил под ноги, в ней что-то звякнуло. Наверно, правильным было бы вызвать полицию домой, но я хотел избавиться от юнца как можно скорее.

Как только машина тронулась, он очнулся.

Ну, конечно, это же я пропустил выход в Верхний мир, а он-то был свеженький, только что оттуда.

— Куда ты меня везешь? — спросил он.

В банк, подумал я. Банковскую ячейку тебе показать, чтобы ты и там пошарил.

— Я бы ничего тебе не сделал, — сказал он. — Мне очень нужны документы.

Я молчал, а он возился на сиденье, дергался.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Но сейчас нельзя в полицию. Ни тебе, ни мне. Ты хороший человек, ты мне помог, хотя не должен был.

Не должен был. Теперь-то я это понимал.

Пока я выезжал с уровня на проспект — мимо с сиреной промчался полицейский наряд. Я провожал автомобили взглядом, а омилий не умолкал.

— Я думал рассказать, правда! Тебе! Но ты бы не поверил. Сейчас, конечно, поздно, и ты все равно не поверишь, но я расскажу! Каждый день, каждый час люди отравляют Верхний мир. Проточины работают на износ, мы выбрасываем яд — постоянно! Мы и есть отрава для обоих миров! Потому что мы несовершенны! Мы должны измениться!

— Заткнись, — сказал я и прибавил скорость.

— Самоочищение! Это возможно! Отказ от выхода в Верхний мир, аскеза, лекарственные травы…

— Видел я твое самоочищение. Мне не понравилось.

— Мы знали, что никому не понравится, — а голос у юнца звенел от волнения и искренности. Проповедник из него и, правда, не последний. — Мы знали, что не понравится, и потому решили за вас.

Я сбросил скорость — мимо пролетело еще несколько полицейских машин. Они свернули с проспекта на том самом перекрестке, где поворачивал и я вчера, когда направлялся к проточине.

— Нельзя оставаться в городе, — прошептал омилий. — Проточины будут взорваны. Одна за другой. Все. Взорваны.

Я припарковал машину возле здания полиции и вытащил омилия, схватив за плечо. Подтолкнул в сторону входа:

— Вот им об этом и расскажешь.

Проповедник глянул на меня цепко — и промолчал.

Среди полицейских царила паника. Двери — нараспашку, освещение уровня пляшет. То и дело раздавались выкрики, постоянно отъезжали автомобили. Гражданских, правда, было мало — по графику еще ночь, жители города спят. А вот когда они проснутся…

Я втолкнул омилия внутрь — и так и застыл на проходе.

— Взрыв на Пятнадцатой линии!

— Еще один у храма!

— Горит торговый комплекс! Парк Возрождения! С третьего по верхний уровень!

— Жертвы! Есть жертвы!

Нас толкнули, грубо, раз и другой — мы стояли на проходе.

У меня вдруг все поплыло перед глазами, закружилось, отдаляясь…

Я отпустил омилия, вернулся к машине и сел на тротуар, привалившись спиной к колесу. Проповедник увязался следом и теперь стоял надо мной со связанными руками и осматривался. Спокойный, как дохлая тварь из бездны.

Наверняка где-то должны быть резервные проточины. Но где? И сколько их? А скольким жителям нужен выход прямо сейчас? Завтра? Послезавтра? И сколько времени понадобится, чтобы починить хотя бы одну разрушенную проточину?

Я не знал ответов.

Я знал только одно — через две недели даже самые крепкие свалятся в четвертую стадию отравления, из которой нет спасения. Я умру раньше — я уже на первой.

Где-то вдалеке грохотало, и тротуар едва ощутимо подрагивал. Дальше по проспекту все сильней поднималось зарево — это горел торговый центр.

А я сидел, опершись о колесо, и думал.

О том, что будет с городом эти две недели. После того, как потушат пожары. После того, как разберут завалы и достанут раненых и погибших. После того, как поймут, что проточин не осталось. Что Верхний мир закрыт, запечатан обугленными микросхемами, заперт коротким замыканием. Что всей этой техники, которая позволяла нам жить, больше нет. Что мы не успеем ее починить. Мы столько не проживем.

Будет паника. Трупы на улицах. Серые лица в волдырях и незрячие глаза.

— Лучше бы вы взорвали весь город, — прошептал я.

— Нет, — он улыбнулся мне, как любимому сыну. — Мы научим вас жить, не отравляя Верхний мир. Начнется новая эра. Самоочищение.

Меня уже колотило. Что-то слишком быстро. А может, и к лучшему.

Потом я поднял голову и посмотрел на него:

— А зачем за город? Что за городом?

Те же уровни, тот же камень над головой, та же Преграда и бесконечные фермы.

— Что там за городом? — повторил я. — Спрятанная проточина? Для своих? Сами смастерили?

Он не ответил, но взгляд отвел.

— Значит, сами смастерили, — сказал я. — Ты ж чуть не сдох на улице — кого ты собрался учить аскезе?

— Я еще не достиг…

— Нихрена ты не достиг!

Я поднялся и побрел к проспекту. Дорога дрожала под ногами, будто сама бездна расшатывала ее.

А потом я услышал проточину. Среди гари и дыма она истекала сладким запахом, звала меня. Я был отравлен и нуждался в ней, я шел вслепую, блуждал, как во сне, по улочкам и лестницам, сквозь уровни, все выше и выше.

Проповедник брел следом, убеждал меня выбраться из города, обещал научить божественным истинам. Кажется. Я не слушал.

Перед темным зданием, на самом верху которого пела проточина, уже собирались люди. Может быть, они тоже слышали ее.

Поднимаясь по лестницам, я надеялся, что ее не сумели взорвать. Я думал об аскезе и жестоких ограничениях, о тех самых лекарственных травах, о том, что доступ в Верхний мир нужно охранять и о том, что из-за вчерашних добрых девочек мы получили сегодняшние беды.

Все внутри проточины было разнесено взрывом. Сорванная с петель дверь валялась посреди холла, а электронная начинка умерла. Пропускное окошко вывалилось вместе со стеной. Пыль висела слоями и оседала на покореженных креслах.

Я вошел в самое жерло — и вдруг увидел распахнутую бездну Верхнего мира над головой. Преграда между Нижним и Верхним миром медленно колыхалась, она была крепка, никакие машины не управляли ею… и я прыгнул прямо в нее.

И когда Верхний мир с готовностью обнял меня, я готов был взлететь, пронзить его насквозь! Впервые я не цедил по капле, а пил до звона в ушах, любил до крика!

Потом, позже, очищенный и словно пьяный, я упал обратно, на пол каменного мешка.

Надо мной склонился проповедник, и я улыбнулся ему:

— Как это, оказывается, просто… Просто дышать.