Сестры. Дом мертвеца [Александр Белов псевдоним] (fb2) читать онлайн

Александр Белов - Сестры. Дом мертвеца (книга 1)

Литературно-художественное издание

Александр Белов

СЕСТРЫ

Дом мертвеца

Ответственный за выпуск А. Денисов

Редактор Т. Прокопьева

Художественный редактор А. Гладышев

Технический редактор Л. Бирюкова

Компьютерная верстка Е. Тюпич

Корректор Л. Лысенская

Исключительное право публикации книги А. Белова «Сестры. Дом мертвеца» принадлежит издательству «ОЛМА-ПРЕСС». Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

1

По улице шли сестры – старшая, Света, с рюкзаком, а маленькая – Дина – со скрипкой в тяжелом футляре. Разница в возрасте у девочек была в четыре года, но Света выглядела старше своих тринадцати, а Дина – младше девяти, и вела себя, как будто ей пять. Свету это раздражало.

Дина плелась позади сестры, то и дело останавливаясь. Возле ограды начинавшего терять листву огромного парка младшая окончательно встала и горестно посмотрела на свои ноги. Они показались ей очень уставшими, просто смертельно уставшими, распухшими, как у бабушки, да вдобавок тяжелыми, как гири. Она вздохнула и попросила сестру:

– Подержи, пожалуйста, скрипку. Хотя бы одну минуточку.

Света молча держала футляр и смотрела, как Дина старательно подтягивает сиреневые в белую крапинку колготки, морщит лоб, тяжело вздыхает и закатывает глаза к небу, всеми силами изображая мученицу. Когда с колготками было покончено, Дина деловито кивнула на скрипку:

– Может, понесешь немножечко?

– А ты мой рюкзак понесешь? – Света сердито сдвинула брови, решительно сунула Дине футляр в руки и, повернувшись, двинулась вдоль кованой ограды.

Оставалось пять дней до начала учебного года, а в городе уже вовсю хозяйничала осень. Листья, высушенные жарким летом, пожелтели, ветер срывал их с деревьев и гонял по асфальту туда-сюда, пока они не успокаивались в какой-нибудь канаве. У ворот о чем-то оживленно беседовали торговки семечками, толстые бабы с красновато-загорелыми, морщинистыми, какими-то одинаковыми лицами, точно их, как солдат, набрали из одной деревни. Дина, проходя мимо, нарочно громко и жалобно попросила сестру:

– Ну пожалуйста, ну понеси, ну хоть до того столба... – Ей так хотелось, чтобы ее пожалели...

Как и следовало ожидать, краснокожие тетки сочувственно переглянулись, но одна из них все испортила:

– Вот молодежь пошла, – воскликнула торговка. – Нарожают такие мамаши – и сами не рады, и детей мучают.

Света хмыкнула, а Дина даже остановилась от удивления:

– Она не мамаша. Она тоже девочка, – укоризненно покачав головой, Дина побежала догонять Свету.

Какое-то время они шли молча.

– А что? – принялась рассуждать Дина, перехватив футляр другой рукой. – Разве ты не девочка? Разве у тебя есть муж, дети? Нет! Значит – девочка. Просто ты выглядишь старой. Они подумали, что тебе не тринадцать, а тридцать.

Света пропустила эти глупости мимо ушей. Не обиделась, потому что в тринадцать лет все хотят, чтобы им было тридцать, чтобы никто тебя не воспитывал, не доставал поучениями и не считал обузой. Правда, бабушка так и не считала, но Света хотела быть самостоятельной и не зависеть от матери и ее мужа, которые снабжали их деньгами, а сами жили отдельно, точно откупались. Хотелось гордо швырнуть им эти – чужие – деньги, но обстоятельства не позволяли.

– Давай, – гнула свое Дина, – раз уж я сама всю дорогу тащила скрипку, зайдем к бабушке. Ведь нужно же мне передохнуть.

– Дома передохнешь, – отрезала Света.

– Но до дома еще два квартала! – возмутилась Дина, считавшая себя очень хорошей и всем приятной девочкой, которой все всегда рады, а бабушка особенно.

А то, что говорила по этому поводу Света, было совершенной неправдой, а говорила она гадости просто потому, что была, наверное, не настоящая сестра! Может, она вообще подкидыш? Ведь Света родилась раньше, Дины еще на свете не было, узнать правду невозможно, а судя по тому, как Светка к ней относится, настоящей сестрой она ни в коем случае быть не могла. Кроме того, сестры должны быть похожи. А у них волосы и глаза совершенно разного цвета. Дина всегда одевается красиво, ярко, а Светка – как монашка, в черное и серое. И слушает этого Цоя, который поет замогильным голосом про кровь, и вообще давно умер.

– Я бы просто попила у бабушки чаю. Ты же к нам ходишь? Почему мне к вам нельзя? – помолчав, сердито спросила Дина.

– Бабушке только капризуль не хватало. Она и так устает. – Света хотела добавить: «От тебя», но сдержалась...

– Я не капризуля, – крикнула обиженно Дина.

– Маленькая настырная капризуля. «А что у вас сегодня на десерт?» – очень похоже передразнила сестру Света.

– Дура какая-то, – обиделась Дина. – Я намекала на вишневое варенье, а ты сразу... Разве такие сестры бывают? Не сестра, а наказанье какое-то!

– Ладно, давай скрипку, – неожиданно сказала Света, когда Дина уже ничего хорошего не ожидала.

Избавившись от тяжелого футляра, Дина принялась весело подпрыгивать, забыв, что до смерти устала.

– Завтра папу выписывают! – похвасталась она Свете, и по тому, как та передернула плечами, сообразила, что радоваться придется в одиночку.

Сестрами Света с Диной были только по матери. Светино одиночество началось с появления Алика, маминого мужа. До этого они жили втроем: Света, мама и бабушка. Когда у мамы и Алика родилась Дина, Свету с бабушкой бросили в старой квартире, а сами переехали в огромную, с евроремонтом, деревянными дверьми, ванной джакузи и прочими радостями жизни. В их доме вечно толпились приятели, подружки, играла музыка, устраивались праздники и вечеринки, а они с бабушкой оставались в стороне, как ненужные вещи, которые забыли в старом доме. Бабушке Алик нравился.

«Алик не злой, – говорила она. – Просто ему не нужны чужие дети. А кому они нужны? И своих- то, бывает, бросают... Он не хочет, чтоб до него у Наташи другой был. А ты ему об этом напоминаешь».

Про Алика бабушка распространялась охотно, расписывая достоинства, которых за ним не водилось. Она их просто выдумывала, и Света понимала, зачем. Потому что они жили на его деньги. У бабушки этот факт вызывал бесконечные потоки благодарных излияний, а у Светы неприязнь на грани с ненавистью.

Было противно смотреть, как все пляшут под его дудку за его деньги. Сам-то он кто и чем зарабатывает? На этот счет у Светы были крупные сомнения. Мама и бабушка разговоров на эту тему избегали. Слишком много тайн у взрослых от детей. А когда что-то скрывают, значит, есть что скрывать. В бабушкиных потоках слов было что- то унизительно робкое, она болтала, чтобы заглушить опасения, говорила громко и неестественно, чтобы всерьез не думать. Точно защищалась словами.

Про Светиного отца они, напротив, не вспоминали, молчали, точно его не было. Окружили заговором молчания. Еще одна тайна. Бабушка как-то обронила: «Слабый он был. А слабые, они всегда предатели». Но Свету это ни в чем не убедило, наоборот. Если Алик был на словах замечательным, в чем Света сильно сомневалась, то отец был никаким. Фантомом, без лица и характера. Но она упорно продолжала о нем думать и придумывать его облик. Как он выглядит, сколько ему лет, чем занимается, знает ли вообще о ее существовании? Ей хотелось, чтобы он знал. Рано или поздно они все равно встретятся. Даже если он предатель, то не настолько же, чтобы отказаться от нее. Просто он ее никогда не видел. Или видел поперек кровати. А теперешней, взрослой, он бы обрадовался.

Встречу с отцом Света представляла себе отчетливо и ярко. Это произойдет весной в парке: вот она идет по аллее, а он – ей навстречу. И чем ближе он подходит, чем яснее проступают его черты, улыбка, темные волосы, морщины у глаз, тем сильнее она волнуется и радуется. И когда они, наконец, окажутся совсем близко друг от друга, то обоим станет ясно: да, это ее отец, и она – его дочь... Они родные.

Так выглядела ее мечта.

Девочки вошли во двор, где от старого фонтана остался только полуметровой высоты каменный круг, наполненный сухой листвой, да колонна со старинной вазой. Дина немедленно забралась в пересохший фонтан и принялась пинать ногами листья. Те шуршали, взлетали, снова падали, поднималась пыль. Света поморщилась, взяла сестру за руку и повела за собой к дому.

В подъезде, запертом на кодовый замок, каждый шаг отдавался гулом. Тут хотелось петь и кричать, но, взглянув на хмурую сестру, Дина с трудом удержалась. Дверь им открыла мама.

– Привет, – отстраненно поздоровалась с матерью, Света, ставя футляр у порога.

– Свет, пройди, – позвала ее Наташа. –Хочу попросить тебя кой о чем.

Света нехотя скинула рюкзак и прошла за матерью в кухню. На столе она увидела одинокую тарелку с финиками, взяла несколько и засунула их в рот. Потом окинула мать с ног до головы критическим взглядом.

– Хорошо выглядишь, – неодобрительно сказала она.

Мать всегда хорошо выглядела, но эта новая прическа с челкой ей как-то особенно шла: с ней она стала похожа на Динку.

– Стараюсь, – кивнула мама и сказала будто через силу: – Слушай, завтра Алика выписывают... – Она выжидательно посмотрела на дочь.

– Ну? – Света уставилась в пол с отсутствующим видом.

– Встретить нужно. Гости будут, надо стол накрыть. Поможешь?

– Ну? – повторила Света с той же интонацией.

– Что ну? – начала злиться Наташа. – Говори по-человечески...

– Ну, смогу... – Света пожала плечами, отвела в сторону голубую с разводами, похожими на иней, занавеску и посмотрела в окно, демонстрируя полное безразличие. На самом деле она все слышала и запоминала.

– Значит, так, – Наташа, подняв выщипанные аккуратной полоской брови, принялась перечислять: – Один фруктовый салат, один овощной, один из морепродуктов, ну и мясо в духовке запеки. Продукты Миша привез. – Наташа открыла холодильник и на минуту задумалась. – Салаты заправь так: овощной – оливковым маслом, с морепродуктами – майонезом, фруктовый – йогуртом.

Дверца холодильника бесшумно закрылась.

– «Электролюкс – сделано с умом», – съязвила Света, но Наташа была занята мыслями о завтрашнем дне и на иронию не реагировала. Слишком долгим было ее ожидание, и теперь ее томила радость.

– Хочешь, вам с бабушкой такой же купим? В смысле холодильник? – предложила она.

– Спасибо, не надо. Ну, я пошла?

– Оставайся, пообедаем вместе, у меня есть хачапури. Подогрею в микроволновке быстро, – предложила Наташа.

– Я с бабушкой поем, – уклонилась Света.

– Ну, как знаешь. Вот ключи. – Наташа подала связку и проводила Свету до двери...

Наташа понимала дочь, потому что еще помнила себя в этом «непреклонном возрасте». Все раздражают, донимают дурацкими советами и указаниями. Но обращать внимание на Светины подростковые проблемы у нее не было ни сил, ни времени. Своих достаточно. Реагировать на агрессивность подростка – только его поощрять.

Наташа сама росла без отца и ничего ужасного в этом не видела. Просто после одинокого женского житья ей захотелось иметь семью. Чтобы в доме был мужчина, на которого можно положиться. Как показала жизнь, на эту роль подходил не каждый. Во всяком случае, не Саша, Светкин отец. В девятнадцать лет невозможно угадать, как поведет себя принц, когда у ребенка начнут резаться зубы. А он взял и бросил учебу, загремел в армию. А потом уж и вовсе покатился...

Свекровь рассказала, что он избил до смерти офицера спинкой кровати. Дали ему за это – десять лет... Ждать его пришлось бы долго. Свекровь сама ей отсоветовала, намекнула, что не вернется он, по кривой дорожке пошел. Хорошо еще, что сказала прямо...

В конце концов он вернулся, но Наташа была уже замужем за Аликом, встречаться им оказалось незачем, да никто и не горел желанием. Она оказалась в роли невесты, не дождавшейся из армии жениха. Только не было его не два года, а десять, и дочь за это время выросла. Один раз Наташе показалось, что она видела его на улице. Он посмотрел прямо на нее, и на лице у него не дрогнул ни один мускул. Словно он ее не узнал. Тогда она усомнилась, он ли это: тяжелая походка, глубокие морщины на лбу, нос сломан, волосы потемнели. Разве люди так меняются? Он выглядел лет на сорок. Так и осталось загадкой, был ли это Саша, а может, кто-то другой, похожий на него.

Наташа прищурилась, стараясь отогнать воспоминания. Подошла к окну, посмотрела на старинный, когда-то красивый, а теперь облупившийся фонтан в центре замкнутого квадратом двора и подумала, что все уйдет, иссякнет, как вода в этом фонтане. Горести и печали проходят. Зато у нее есть мама, Алик, Светка и Дина, и ей всего тридцать два...

С Аликом она познакомилась, когда Свете было четыре. Они жили в одном районе, и она встречала его то возле «Океана», то у казино «Шангри-ла». Он подошел к ним в день военно-воздушного флота, когда они со Светкой гуляли в парке, в толпе детей и мам, и смотрели, как из самолета высыпались крошечные человечки, а над ними распускались, как цветы, парашюты. Наташа смотрела в небо, как завороженная, а Светке наскучило задирать голову, и она, поглядывая на других детей, твердила: «Мам, купи мороженое, мам, мороженое...»

Наташа, разморенная летним солнцем, отвечала в тон: «Подожди, Света, ну подожди же...»

Откуда-то появился Алик и протянул девочке мороженое в стаканчике:

– Держи, Света, – он откуда-то знал ее имя.

– Это мне? – обрадовалась та.

– Не приставайте к ребенку, – одернула его Наташа.

– Я не к ребенку... – он обезоруживающе улыбнулся и пояснил: – Я к маме... – Вручил мороженое Наташе и исчез, точно растворился в воздухе, похожий на сон... В светлом костюме, в котором можно соблазнять миллионерш. После его улыбки она вдруг почувствовала себя не усталой матерью-одиночкой, а беззаботной семнадцатилетней девчонкой, и, размечтавшись, забыла про Свету, которая молча доедала мороженое.

Потом он стал появляться в баре, где Наташа работала официанткой сутки через двое, сбиваясь с ног. После смены ей еле хватало двух выходных, чтобы прийти в себя. И не то чтобы Алик ей не нравился, как раз наоборот, а просто от хронической усталости она отказывалась «продолжить с ним программу».

Тогда он стал у них завсегдатаем. И только когда мама поехала со Светкой в деревню к подруге, Наташа согласилась пойти с ним в казино. В тот день она выиграла, правда, немного, но настроение поднялось, спутник оказался надежным и молчаливым, после казино они переезжали с места на место, ища ресторан с живой музыкой, а она все время беспричинно смеялась. Так они. проездили до самого утра и оказались в его квартире.

Квартира выглядела, точно после бомбежки. Женской руки явно не хватало. С первого взгляда ясно было, что человек живет один. Наташа огляделась и, ни слова не говоря, принялась за уборку, а он молчал и усмехался. Прибрала и решила ехать домой. Но он ее не отпустил, сказав: «Хорошая жена из тебя получится». Когда вернулись мама со Светой, они уже жили вместе, а маме осталось только всплескивать руками: «Ни на минуту нельзя оставить!»

Вышло так, что он освободил ее и от тяжелой работы, и от вечной нехватки денег, и от хлопот с больницами и садиками. Дина в детский сад не ходила, потому и не болела. Мама перестала упрекать Наташу в легкомыслии и стала как шелковая. Жизнь наладилась, и за все это Наташа была благодарна мужу. Есть, конечно, девушки, которым сколько ни дай – все мало, но она была не из их числа. Ей было с чем сравнивать...

В коридоре послышались легкие быстрые шаги и в кухню влетела возбужденная Дина.

– Мам, – Дина протянула Наташе листок с рисунком, – смотри, это парк, а вот бабули с семечками.

– Красиво, – неуверенно похвалила Наташа, разглядывая толстую бабу с синим лицом выпивохи в черном плюшевом шушуне.

Картинка была слишком уж реалистичной, да еще с каким-то намеком: на голове у бабы росла решетка, подразумевавшая ограду парка. Наташа предпочла над этим не задумываться. Столько времени она провела в ожидании, а завтра они увидятся с Аликом, будут вместе, всей семьей, и все пойдет по-старому.

Последнее время у Алика были серьезные неприятности. Сначала с аэропортом, потом с рынком, но она знала своего мужа: трудности его только заводили. Завтра, скорей бы уж наступило это завтра...

– Мам, представляешь, продавец семечек подумала, что Светка – моя мама. Так и сказала: «Нарожают такие детей, а потом за ними не смотрят...»

Дина поглядела вопросительно, надеясь на сочувствие. Но Наташа вздохнула и произнесла неожиданное:

– Диночка, давай ты будешь Свету жалеть и любить. У нее ведь не было того, что есть у тебя, оттого она невеселая. Ей не хватило в детстве игрушек и радостей, а у тебя они есть.

– А сама-то она никого не жалеет и не любит, – буркнула Дина.

– Ее недолюбили, трудно нам было. Ну я тебя прошу, ты ведь умная и добрая. Ты все у меня понимаешь.

С последним Дина совершенно согласилась, а про просьбу тотчас забыла. Да и как можно жалеть и любить того, кто сам этого не хочет? Против его желания что ли? Светка ведь в ее любви не нуждается, это ясно. Может, в чьей-нибудь другой, но уж точно не в Дининой. Сестра смотрит на нее, как на мелочь, путающуюся под ногами.

День обещал быть теплым и солнечным. Дина с Наташей наряжались и прихорашивались все утро, правда, помаду мама ей все равно не дала. Зато обе сделали себе красивые прически. Пока собирались, пришла Светка и принялась греметь кастрюлями на кухне, изображая Золушку. Даже ни разу не улыбнулась и захлопнула за ними, когда они уходили, дверь, точно она тут хозяйка. Дина удивлялась, чего та такая злая и мрачная...

Мама посадила Дину на заднее, сиденье, а сама села рядом с водителем, дядей Мишей. Дина никак не хотела успокоиться и вертелась как заводная:

– Мам, – теребила она Наташу, – а Светка сегодня чего опять злая? Она нам отраву в еду не подсыплет?

Водитель Миша засмеялся, а мама недовольно буркнула:

– Не говори ерунды.

– А чего она...

До больницы доехали быстро. Пристроились в хвост очереди из автомобилей. Стояла жара, окна машины были открыты, но выходить Дине не разрешали. Мама непрерывно подкрашивала губы и поправляла прическу. Дядя Миша все время выходил курить. Папу все не выписывали и не выписывали. Дина уже истомилась в ожидании. Она то зажмуривала глаза, предполагая, что на счет три она их откроет и увидит папу, то вовсе забывала, зачем она тут сидит, вспоминая учительницу по скрипке Юлию Владимировну в черных чулках.

Такие чулки она себе обязательно попросит, как только ей исполнится десять лет. Светке, например, тринадцать, а ходит она в одних и тех же широких штанах. «Похожа на мешок картошки с ногами», – неодобрительно подумала Дина.

Потом она подумала об Илюше. Ей захотелось его увидеть, и чтобы он на нее глядел вопросительными глазами из-под красивых, как у девочки, ресниц, и держал руки в карманах, хотя Дина ему сто раз говорила, что руки в карманах держать неприлично. Потом она передумала все свои мысли и начала вертеться.

– Ма-а-м, ну можно мне выйти, я писать хочу....

– Господи, ну неужели посидеть не можешь, ведь скоро уже...

А как тут сидеть-то? Смотреть было совершенно не на что. Дина в сотый раз принялась разглядывать забор, поверх которого завивалась в спираль проволока с колючками, окошко, в которое люди сдавали свертки, милиционеров, двух женщин, одна из которых уже в десятый раз принималась плакать, вытаскивая из сумки мокрый носовой платок. «Рева какая-то противная», – подумала Дина. Мама вдруг завертелась, ища что-то в сумке, и достала из нее зеркало и платок, но он у нее оказался чистый и розовый. Она промокнула глаза, в которых тоже почему-то выступили слезы, и снова посмотрелась в зеркало.

– Сколько же можно ждать, узнать бы у кого, что ли... – с тоской спросила Наташа куда-то в пространство.

– Толик вон идет, – подал голос дядя Миша.

Подошел Толик и наклонился к открытому окну:

– Скоро уже. Сейчас одного выписывают, следующий – Алик.

Дина снова посмотрела на милиционеров, на женщин с сумками, на реву с грязным платком, и ее вдруг пронзила догадка.

– Мам, а ты знаешь, что это тюрьма?

Наташа резко повернулась, и глаза у нее сузились.

– Чтоб я этого больше не слышала!

Дина обиженно отвернулась к окну, теребя новые заколки с серебряными шариками, и вдруг увидела папу. Он шел как ни в чем не бывало, совсем здоровый, в светлой футболке и таких же брюках, с сумкой через плечо, дымя сигаретой. Он широко улыбался.

– Папа! – крикнула Дина и без разрешения выскочила из машины.

Мама догнала ее, когда она была уже у отца на руках, и все принялись обниматься.

– Что у тебя на носу? – спросил ее папа, глядя в лицо.

Глаза у него улыбались, он пах одеколоном и вообще был самым родным и лучшим папой в мире.

– Это простуда. Герпес называется.

– Эх ты, герпес, – он подхватил ее и понес в машину.

Мама шла сзади и плакала, уже не скрываясь. Алик поставил дочь на землю рядом с машиной, с важным видом пожал руку вышедшему навстречу Мише, а потом Толику, но тут его позвали.

Наташа растерянно оглянулась на водителя. Тот кивнул ей, чтобы они с Диной садилась в машину. Как только они устроились на заднем сиденье, дядя Миша сел за руль, завел двигатель и почему-то поднял стекла со своей стороны.

Дина повертелась на месте и зажмурилась изо всех сил. Потом открыла глаза и увидела, что к папе подошел высокий человек в темном костюме. Один глаз у него все время моргал, как будто его дергали за веревочку.

Они заговорили, и Дина отвлеклась, потому что за закрытыми окнами немного услышишь...

2

– Здравствуй, Алик, с выпиской тебя, – подчеркнуто вежливо поздоровался подошедший.

– И вам не болеть, – небрежно отозвался тот и выпустил в сторону высокого струю дыма.

Брови у Алика были сросшиеся, татарские, глаза прятались под надбровными дугами так, что нужно было сильно постараться, чтобы поймать его взгляд. Алик казался спокойным и уверенным в себе, и собеседник начал слегка нервничать.

– Алик, тема насчет казны возникла, – с нажимом произнес он.

– У кого возникла?

– Костя спрашивает, – уточнил высокий.

– Казну менты забрали, Кирилл. Пусть у них спрашивает, – с независимым видом сказал Алик и сплюнул на асфальт.

– Алик, они говорят, что не забирали, – еще больше занервничал собеседник. – Надо возвращать казну как-то.

Разговор не клеился. Алик всем своим уверенным и наглым видом демонстрировал, что эта проблема его не волнует...

Дине этот разговор начал уже надоедать. Столько ждали и опять ждать! Она повертелась рядом с мамой, снова зажмурилась, досчитала до десяти, открыла глаза и вдруг увидела, как папа ловким щелчком отправил окурок прямо в грудь незнакомцу точно в него выстрелил. На темном пиджаке появилось серое пятно от пепла. Дина открыла дверь и недовольно крикнула:

– Пап, поехали, я писать хочу!

Алик повернулся на ее голос, а высокий спросил его со значением:

– Дочка твоя?

«Да дочка, дочка, а ваше какое дело?» – подумала Дина, но на самом деле ей было приятно, что ее заметили. Все-таки она не какая-нибудь бледная моль.

Папа, больше не обращая внимания на высокого, который застыл с обиженным видом, сел рядом с водителем Мишей, обернулся к ним с мамой и спросил как ни в чем не бывало:

– Ну что, праздновать?

– Что ему надо было? – с тревогой спросила Наташа, кивнув на все еще стоявшего у машины мужчину. Теперь у него дергалось не только веко, но и вся щека.

– С выпиской поздравлял, – усмехнулся Алик.

Миша тоже улыбнулся в усы и тронул машину с места...

Шиза, прежде чем сесть в свой «паджеро», нервным жестом стряхнул пепел с пиджака. Его трясло. Все, пиздец козлу! Так борзеть может только Мирза. Шиза даже забыл про общак, так его достал этот Муртазаев. Хотя этого следовало ожидать.

Когда воры отдали ему впридачу к рынку аэропорт, он так закрутил гайки тамошним браткам, что те подняли восстание. Костя пытался их разводить, но аэропортовские под Аликом ходить не хотели ни в какую. Мирза вообще вел себя как отморозок, ни с кем не считался, делал что хотел, авторитетов не признавал.

Отчаявшиеся пацаны скинулись и выписали для нейтрализации Васю Дальневосточного, охотника за черепами. Вася со знанием дела замочил почти всю Аликову бригаду, но самого его достать не сумел, а по дороге домой Васю зарезали прямо в сортире самолета. Убийцу так и не нашли. Сделал ли это кто-то с подачи Мирзы или Кости, обеспокоенного внеплановым усилением аэропортовской братвы, так и осталось тайной за семью печатями.

Но сразу после этого Костя отнял у Мирзы барахолку, нагнав туда кавказцев видимо-невидимо в качестве противовеса. Земляки Алика, разобравшись, как карты легли, перестали его замечать, будто его и вовсе не было. Тот молча терпел, а потом стал требовать себе место, да какое! Смотрящего! Костя на такую наглость не знал, что и отвечать.

Смотрящий уже был. Нормальный мужик с мозгами, Дмитрий Чуфаров, больше известный как Дима Фараон. Ему-то общак можно было доверить. Но Дима вдруг ни с того ни с сего разбился на своей БМВ, возвращаясь с дачи, после чего Мирза еще активнее стал претендовать на его место, заявив, что Дима поручил казну ему, и только он знает, где тайник.

Костя сделал вид, что согласился, а сам подставил Мирзу с героином. Помогли прикормленные менты. Забрали, завели дело, и тут – опа – выяснилось, что общака нет ни у Димы дома, ни на даче, и вообще нигде нет. Три месяца искали. Пропал. Стали выручать Алика и выручили. А теперь он гонит, что казна у ментов. Отдавать он ее не собирается, а хочет, видимо, линять. Да не выйдет.

В голове у Шизы сложилась некая комбинация. Оставалось обсудить ее с Костей, чтобы подогнал людей.

Дома было все давно готово к приему гостей, салаты стояли в холодильнике, рыбу и нарезку Света накрыла пленкой, чтоб не сохли. Мясо дожаривалось в духовке. В комнате зазвонил телефон, и пока Света думала, брать трубку или нет, включился автоответчик, и бабушкин голос запричитал:

– Наташенька, дочка... Наташа, Алик, вы приехали, нет?

Света взяла трубку.

– Ба, это я. Никто не приехал. Одна сижу...

– Ой, я что-то волнуюсь, – кричала бабушка.

– Ты за себя волнуйся, – урезонила Света. – Лекарства не забыла выпить?

– Свет, а ты надолго там?

– Как приедут – сразу домой.

– А чего? Посидела бы. Попраздновала.

– Нечего мне тут с ними праздновать. Все, пока.

Света положила трубку, проверила мясо в духовке и поставила видеокассету Виктора Цоя. Он пел, Света поймала себя на том, что молча поет с ним, не издавая ни звука, просто внутри у нее была та же песня. Потом она подошла к окну, услышав звук моторов и увидела, как во двор въезжают машины. Виновник торжества на «мерсе» и гости прибыли одновременно.

Из «крайслера» выбрались Витек в костюме и при букете, Артур и голая по пояс девица в одной юбке, с красными волосами. Когда девица повернулась, выяснилось, что это платье с вырезом на спине. Света хмыкнула. Все-таки сразу видно, что они за люди, слишком все пошло и напоказ. Она направилась в прихожую открывать дверь. Гости ввалились с шумом, и Наташа сразу бросилась в кухню: – запах горелого мяса сработал как сигнал тревоги.

– Мясо, наверное, сожгла все? – крикнула она, открывая духовку.

– Естественно, – философски заметила Света. – Его ж не три часа готовят.

– Ждать пришлось, – Наташа вытащила противень и поставила на плиту. – Измаялись все.

– Привыкай, – посоветовала Света. – Поди не последний раз.

Наташа открыла было рот, чтобы ответить, но в кухне появился Алик и лучезарно улыбнулся Свете.

– Привет.

– Привет... – без энтузиазма буркнула Света и отвернулась к раковине. Она чувствовала себя чужой на этом празднике.

Шустрый Толик, шедший, как Штирлиц, по коридору, свернул на кухню, подошел к Свете и заглянул ей в лицо:

– Слушай, – спросил он ее с озабоченным видом, – а че ты такая хорошенькая, надутая колбаса?

– Помолчи, да? – пресекла шутку Наташа, зная, что Светка может и ответить.

Не стоит портить настроение в такой день. Толик был почти членом семьи, и парень он неплохой, только острит не к месту. Семья у Наташи получалась немаленькая, поэтому она пеклась, чтобы в доме все было спокойно.

В кухню вбежала проголодавшаяся от долгого сидения в машине Дина и схватила с противня кусок мяса.

– Можно не трогать? – Света слегка шлёпнула Дину по руке.

– Мам, а чего она тут командует?

– Нечего куски хватать, – одернула ее Наташа. – Иди за стол, мы сейчас все принесем.

Наташа со Светой выложили мясо на блюдо, посыпали его зеленью. Кухня опустела, и теперь Наташа почувствовала, как, устав от долгого ожидания, она хочет этого праздника. Приглушить свет, сесть за стол, включить музыку, и чтобы отступили страх и тревога. Чтобы можно было, наконец, расслабиться, ведь в доме снова появился хозяин.

– Как бабушка? – спросила она Свету.

– Нормально. Позвони ей.

Наташе звонить не хотелось. Не хотелось отвечать на вопросы и выслушивать в который раз мамины рассказы о болячках и приеме лекарств.

– Ладно, потом, – отмахнулась она. – Рыбу разверни. А ты свеклу сварила?

– Сварила. И белье погладила.

– Господи, да я бы сама погладила.

– Мужу своему рубашки погладь. Я их не трогала. И так уже, как Золушка тут у вас.

– Свет, прекрати, – попросила Наташа, – бери рыбу и понесли...

Гости встретили их криками одобрения... Алик под гром аплодисментов занял свое место во главе стола, и все почувствовали, что хозяин вернулся. Все-таки было в нем что-то, что заставляло окружающих смотреть ему рот... Хотя после нескольких тостов, все забыли, по какому поводу они здесь собрались...

Артур с красноволосой девицей курили на балконе какую-то вонючую траву. Алик с Наташей танцевали под «Как упоительны в России вечера». На улице уже стемнело. На небе за окном начали проглядывать звезды. Свете не хотелось уходить, но она встала с дивана и направилась в коридор. Наташа, нехотя оторвавшись от Алика, вышла ее проводить. Глаза у нее были совсем темными и казались влажными от сильного блеска.

– Пошла уже? – спросила она.

– Угу...

– Кур взяла? На вот деньги, бабушке отдай.

– Спасибо. Позвони ей.

– Завтра позвоню. Дину забери с изо.

– У меня тренировка.

– Тогда из музыкалки забери, ладно? – Наташа наклонилась и чмокнула Свету в щеку. Губы у нее были горячими и пахли вином и помадой.

Света вышла на площадку, прикрыв дверь. Звуки сразу стихли, точно их отрезали. Замороженная курица в рюкзаке холодила спину. Снизу кто-то поднимался по лестнице. Шаги были тяжелые, но осторожные. Вначале показалась крашенная в цыплячий цвет голова, потом широченные плечи. На нижней площадке, когда они поравнялись и резко запахло мужским одеколоном, выяснилось, что Света чуть повыше локтя незнакомца. Он огляделся и неожиданно спросил:

– Ты из какой квартиры? Кореша армейского ищу, вроде он в девятнадцатой живет. Андрюха Житков, не знаешь?

Света мотнула головой и быстро сбежала вниз. Из девятнадцатой она только что вышла.

Всякий раз, когда она возвращалась от мамы, бабушкина квартира казалась ей маленькой и жалкой. И бабушку тоже было жалко. С тех пор как Алик начал давать им деньги, бабушка стала суетливой и чересчур разговорчивой. Вот и сейчас она завелась уже с порога, забрав у Светы продукты и раскладывая их в холодильнике.

– И вот эта Галина Павловна, причем у нее у самой сын в аэропорту работает, на грузоперевозках, чего только ей не возит из заграницы... так вот, она говорит, как же тебе, Нина, повезло, такой зять, так зарабатывает хорошо... Все знает, как будто она живет с нами... Откуда только люди все знают?

Света села в кресло, включила видеокассету Цоя и, глядя в телевизор, где зрители бесновались у сцены, посоветовала:

– Ты поменьше трепись со своей Галиной Павловной.

– Я ей хоть слово сказала? – возмутилась бабушка. – Ни слова не сказала. Сколько он зарабатывает, что он там делает, я и не знаю ничего... Нет, говорит, ну он же такой богатый, да как тебе повезло.

– Да уж, – буркнула Света, не отрываясь от экрана. – Редкая удача.

– Да ладно тебе, Свет, парень-то он неплохой...

– Ага. Только ссытся и глухой.

– И помогает все-таки, и деньги дает.

– Ворованные. Хороших парней не сажают.

– Ой, сейчас знаешь как... – Бабушка вещала все громче, заглушая Цоя. – Оговорил кто-нибудь, завистников знаешь сколько... Все-таки отпустили сразу почти что...

– Денег заплатил, и отпустили. Ладно, дай послушать, кричишь так, что потолок сейчас обвалится...

Света, усилив звук, глядела на своего героя. Отчего-то сжималось сердце.

– Вот человек был. Ба, ну почему самые лучшие погибают?

Бабушка ее не слышала. Она была занята своими мыслями. Галина Павловна все Алика нахваливает, а случись что – руки не подаст. Скажет, вот правда и вышла наружу. Мой сын хоть и не богатый, зато честный. А где они теперь, честные-то? Раньше все были честные, а теперь как ветром посдувало. Повывелись враз, в одночасье. Всех, кто при деньгах, можно сажать, как чеснок возле клубники. Одного на пять, другого на двадцать пять. Но они все хитрые, потому и богатые. Вон и Алик вывернулся. И слава богу.

Гости уже разошлись, Наташа с Аликом все танцевали и танцевали под тихую музыку, а Дина, про которую забыли, выбралась из кровати, поплотней прикрыла дверь, зажгла настольную лампу и принялась рисовать. Рисунок предназначался папе в подарок. Сперва появилось кирпичное здание с решетками на окнах. Из одного окошка по веревке смело спускался принц в светлых брюках, футболке и с сигаретой в зубах, а внизу его ждала очень красивая девочка с маленькой короной на голове. Вокруг нее на земле валялись поверженные враги.

Утром позвонила Наташа, и Света, палочка-выручалочка, снова отправилась помогать. Вдвоем мыли посуду, а Света бурчала:

– Мам, он что, посудомоечную машину тебе купить не может?

– А зачем? – удивилась Наташа. – Что деньги-то зря тратить?

– Ну правильно, – усмехнулась Света. – И так нелегко достаются...

Наташа рассердилась и вышла из кухни, Света, насухо протерев тарелки, прилегла к ней на кровать и переключила телевизор на спортивный канал. Показывали биатлон. Наташа достала лак и принялась красить ногти.

– Мам, ты на горных лыжах каталась? – спросила Света.

– Ну, в общем, да. Алик возил. Только мне не понравилось.

– Повезло тебе, – Света горько усмехнулась. Все как-то несправедливо. Маме совсем не нужны эти лыжи, а достается почему-то ей.

– Тебе надо было мальчиком родиться, – задумчиво произнесла Наташа. – Стрельба, лыжи... Как у тебя в секции?

– В секции... – Света фыркнула. – Еще скажи «в кружке». Нормально. Уже месяц как кандидат в мастера.

– Поздравляю. – Наташа подула на ногти. – Прикури мне сигаретку, пожалуйста. Только балкон открой.

Света встала, открыла дверь, посмотрела на клен под балконом, сильно пожелтевший. День был солнечный и теплый. Бабье лето, а скоро начнутся дожди, дожди, дожди... Она подала Наташе прикуренную сигарету.

– Динку тоже бы надо в какую-нибудь секцию отправить...

– Не мешало бы, – отозвалась Света. – А то растет как сорняк.

– Скажешь тоже, сорняк. Она на скрипке занимается, рисует... – удивилась Наташа.

– Ты ее рисунки видела? Ей уже к психоаналитику пора.

Наташа, подсушив ногти, принялась перелистывать глянцевый журнал. Мельком взглянула на экран. Там продолжался биатлон.

– Вроде Алик обещал в Австрию поехать, на лыжах кататься...

– Шею там себе не сверни только. Я с Динкой сидеть не буду.

– Да нет, все вместе вроде...

«Все вместе, – подумала Света, – но без нее, втроем». Она тоже взяла журнал, равнодушно перелистала страницы, где глянцевые красавицы изгибали загорелые спины, выкатив грудь вперед, и неожиданно спросила про Алика:

– Любишь его, мам?

– Люблю. – Наташа глубоко затянулась, глаза ее сразу потемнели.

– А за что?

Наташа замолчала. Как это объяснить девочке?

– Он мой муж.

Наташа вспомнила, как в школе учительница им рассказывала про Чехова. В «Трех сестрах» он написал целый монолог несчастного мужа, а потом вычеркнул и вместо десяти строчек написал одну только фразу: «Жена есть жена...» Когда невозможно объяснить, объяснять ничего не нужно. Не может же она рассказать Свете, что значит для нее Алик. Что, может, сам по себе он не красавец и не звезда, но ей с ним рядом хорошо и спокойно. Он настоящий, и в кустах не затеряется, и семью в обиду не даст. В Библии сказано, что женщина должна рожать в муках, а мужчина в поте лица зарабатывать свой хлеб. А как он зарабатывает, не ее забота.

Наташу, конечно, беспокоили его телефонные переговоры на языке, который нельзя назвать русским. А также долгие поездки и ночные отлучки. Но то, что он ее любил и хотел, она знала твердо, а вмешиваться в свои дела он бы все равно не позволил. Дела его в последнее время, с весны, шли неважно, а потом его вдруг посадили. Адвокат оказался надежным и нашел нарушения. Какие – об этом тоже все помалкивали, делами занимались Толик с Мишей, она лишь бумаги подписывала. Выяснилось, что Алик вообще ни- при чем, а виноват во всем убитый Чуфаров... Тоже непонятно. По рассказам Толика, вроде приличный был, о матери заботился, Алку свою, танцовщицу из ресторана, одевал как куклу. Чего ему не хватало?

– А мой отец кто был? – внезапно перебила Наташины размышления Света.

– А отца у тебя считай что не было, – отрезала та.

Света упрямо опустила голову. С этим она согласиться не могла. Мужа можно любить или не любить, жить с ним или не жить, можно развестись, если не нравится, но с отцами все иначе. Какой бы он ни был. Любой. Она бы согласилась на любого, но ее никто не спросил. Потому что с детьми не советуются, когда решают разойтись. Хорошо бы они знали, что дети всегда против разводов. Заранее против.

Света, помолчав, небрежно обронила:

– Я недавно слышала сицилийскую поговорку: «Дай нищему коня – и он отправится в ад».

Наташа дрогнула. Это был снайперский выстрел. «Она мне мстит за отца», – подумалось ей. Со Светкой вечно так. Только расслабишься и все хорошо – вдруг удар по больному месту. Спокойная жизнь не так легко дается, трудишься, собираешь, миришься сама и остальных все время друг с другом миришь, а тут раз – и тебе напомнили, что все не так уж здорово, что усилия твои напрасны, что ткешь ты на самом деле паутину, которую любой, проходя мимо, может порвать в клочья, и строишь ты муравейник, который даже ребенок может разворотить. Светка попадала прямо в Наташины страхи все потерять и снова оказаться у разбитого корыта. Ее слова и реплики били в одну цель, намекали, что мать строит замки на песке. Что лучше бы ей жить, как все, тянуть лямку матери-одиночки и не дергаться. Все дети – эгоисты. Считают, что с их появлением жизнь матери принадлежит только им, а если это не так, страдают и упрекают. Ну с чего она взяла, что Динка растет, как сорняк? С каких это щей?

– Слушай, – Наташа вдруг обеспокоенно выпрямилась, – Дина же говорила вчера, что педагог по сольфеджио заболела, их раньше отпустят. Я совсем забыла... Пойди за ней прямо сейчас, ладно? А то ведь одна отправится, путешественница.

Света поднялась и молча направилась в прихожую.

– Дикая она немножко, – виновато добавила Наташа. – Ты такой не была. Ты была послушным ребенком.

3

Света незаметно дошла до музыкальной школы. В пустом фойе никого не было. Только уборщица Надя терла шваброй пол.

– Ушла твоя, – сказала она Свете. – С Яницкой вместе отправились. Важные такие. Скрипки больше их, а форсу-то, форсу!

– Давно?

– Да минут десять как ушли.

Света растерянно огляделась и пошла назад. Разминуться было негде, разве что какая-нибудь тропинка. Уже возле дома по раздававшимся выкрикам Света поняла, что что-то случилось. Растолкав небольшую толпу, она увидела испуганную Олю Яницкую, Динкину подружку не разлей-вода. Даже заколки для волос у них были одинаковые, не говоря уж обо всем остальном. Слыша вокруг восклицания: «Детей-то, детей-то за что!», Оля, стоя посредине возмущенной и сочувствующей толпы, явно собиралась плакать, потирая разбитую коленку с огромной дырой на колготках.

– Дина где? Где Дина? – выкрикнула Света. Голос почему-то отказал, получилось, почти шепотом, но Оля встрепенулась:

– Мы вместе шли, меня схватили, затащили в машину. Проехали, потом вернулись, и меня выбросили. А Дина убежала.

– Смотрю – подъезжают, стекла темные, энту на асфальт кидают, как куклу – и след простыл, – затараторила старушка в старом пальтеце.

Света глядела на нее, все еще не понимая. Картинка не вырисовывалась, было тревожно и как-то обидно, что все остальные, даже эта старушка – дунь на нее, рассыплется, – понимали, что случилось. Им было проще, кошмар легко представить, если все случается не с тобой. А если с тобой, с сестрой, с ее подружкой? Неужели правда, что детей похищают?

– Пойдем, – отодвинув любопытных, чем-то, как ей показалось, испуганно обрадованных людей, Света взяла Олю за руку, – позвоним твоей маме. Ты этим, в машине, что-нибудь говорила?

Света шла, сжимая в руке маленькую доверчивую ладошку и чувствовала себя взрослой. Защитницей и заступницей. На самом деле сердце ее громко билось, но она сдерживала панику. Нельзя было пугать Олю. Тем и отличаются взрослые, что не могут позволить себе трусить и плакать, как дети.

– Нет, – Оля испуганно округлила глаза. – Они только спросили, как меня зовут. Я сказала.

Они двинулись, и небольшая толпа свидетелей проводила их немного разочарованными взглядами. «Им, зевакам, что, – зло подумала Света, – просто приключение, которое можно обсудить. Где же Динка? Куда она побежала? А вдруг ее успели догнать?» Они Завернули во двор, и тут Света увидела Дину. Та стояла за кустами и глядела на них сквозь поредевшие листья. Лицо у нее было насупленное. Она не понимала, что случилось. Почему- то обратили внимание на Олю, а не на нее, и это немного обидно. А с другой стороны, может, и хорошо, что на Олю. Не хотелось бы так разгуливать на виду у всех в рваных колготках и с разбитой коленкой.

– Иди сюда, – позвала Света. – Рассказывайте, что случилось.

Оля, посмотрев на Дину с упреком, вдруг громко заревела, а Дина молча достала платок и принялась вытирать ей слезы.

– Поднимайся домой, расскажи все маме, а я провожу Олю, – скомандовала Света. – Оль, можешь идти быстрее? На тренировку опаздываю.

Света жалела Олю. Попала, дурочка маленькая, в историю. Из-за Динки? Ей вспомнился вчерашний амбал в подъезде с цыплячьими волосами, тот, что искал армейского кореша. Надо было матери рассказать, да не хотелось лишний раз об этом. Все равно она всегда на стороне Алика и знать ничего не хочет. Как страус, прячетголову в песок.

Она довела Олю до двери, и мать ее, женщина с модной прической и синими ногтями, посмотрела на Свету подозрительно. Пока Света думала, что отвечать на вопросы, где они встретились и что с коленом, Оля принялась тараторить. У женщины сузились глаза, она рванула дочь к себе, а перед Светой захлопнула дверь.

И больше чтобы к этой Муртазаевой на пушечный выстрел не подходила! – услышала Света крик из-за двери. Минуту она стояла, оглушенная, забыв, что опаздывает на тренировку. Потом ей стало обидно за Динку: она-то тут при чем? Потом она обиделась за себя. Зачем, спрашивается, пошла отводить? Нечего было ввязываться в их семейные дела, горько подумала она о Наташе с Аликом.

4

Света, не замечая дороги, доехала до спортивного тира, переоделась, убрала волосы под бандану, легла на мат, взяла винтовку и попробовала успокоиться. Полностью сконцентрироваться не удалось. Привычно забухали выстрелы, тренер Людмила бросила ей на ходу:

– Малахова, упор свободнее, что ты вцепилась в ложе... – Остановилась, подвинула Светину ногу. – И не скреби ногой, расслабься...

Когда все закончилось, тренер подытожила:

– Секачева молодец, Малинина – на четверку с минусом, Клинк сегодня только людей смешила, Малахова так и не пришла в себя, отстрелялась в бессознанке. Я была о тебе лучшего мнения!

Зря Света полагала, что может сосредоточиться в любой обстановке. Наверное, не в любой. Наверное, когда вначале исчезает Дина, потом на тебя орут, точно это ты украла чужого ребенка, нервы подводят. Надо будет над этим работать. Бабушка уверяет, что работа спасает от всего, а свободное время человеку вообще ни к чему, он не для того родился, чтобы пылиться, как носок под диваном. Тех, у кого есть дело, с ног не собьешь. Только вот где оно, это дело? И какое из множества дел твое? Как вообще люди выбирают профессию, дом, мужей? Как выбирать, если не с чем сравнивать? Что, к примеру, лучше: изучать жизнь скорпионов или дома проектировать? Скажем, стрелять интересней, чем танцевать, это точно. Света раньше ходила в кружок восточного танца. Ничего, конечно, но со стрельбой не сравнить.

На входе, у железных ворот, как всегда, отирался Леха Климкин и, увидев ее, поплелся следом. Света сделала вид, что его не замечает. С Климкиным та же проблема. Она никак не могла решить, стоящий он парень или нет. Может, он «слабый человек», который по определению предатель? Носом он напоминал прогулочный катер. У него, кстати, вообще никаких сомнений нет. Ходит за ней, как козлик на веревочке, а с какой целью, сам не знает. Так, время провести, поболтать ни о чем? Говорит он всегда много. И дело у него всегда есть – компы и игрушки.

– Свет, а Свет...

– Ну чего тебе?

– Может, это, в кино сходим?

– Чего я в кино не видела?

– Ну, может, в кафе тогда?

– В ка-афе? У тебя что, деньги есть?

– Есть, – оскорбился Леха.

– У родителей спер?

– Зачем? В лагере заработал.

Света шла молча. Стойкий товарищ, но зануда страшный. Будет канючить, пока своего не добьется. По принципу «капля камень точит».

– Ну так пойдем в кафе-то?

– Зачем?

– Ну ходят же люди куда-то, – начал отчаиваться Леха.

– Люди вообще много глупостей делают, – отрезала Света. В конце концов, что ему надо? Пусть сформулирует. Просто так шляться с ним она не собирается. Бессмысленно как-то. Пустая трата времени.

Их обогнали девицы из Светиной команды, и одна спросила:

– Что, прогулка под липами?

– Замуж тебе пора, Малинина, – отбрила ее Света.

Климкин промолчал. Его шутками не проймешь. Он все равно уселся в трамвае с ней рядом. Старый трамвай громыхал и звенел, а Климкин стал выяснять, зачем ей нужна стрельба. В жизни вряд ли пригодится. Хобби, что ли?

– В Чечню завербуюсь, – ответила Света. – Снайпершей по контракту.

– За кого? – удивился Климкин.

– Как за кого? За наших, конечно. Не за чеченов же.

– A-а, ну да... Свет, а ты сможешь вот так, в человека выстрелить?

Она подумала.

– Надо будет – смогу.

Вообще-то она не была в этом уверена, так просто сказала, чтобы Климкин не думал, что она слабая.

– А в Израиле все девушки в армии служат! – похвастал Климкин.

– Как ты мне, Климкин, надоел со своим Израилем... Вот скажи, у тебя есть цель?

Он немного подумал.

– Хочу в Германию уехать. Там к евреям хорошо относятся.

Света уставилась в окно. Интересно, где-нибудь есть место, где к ней хорошо относятся? Может, это действительно и есть цель – найти такое место? Или хотя бы одного человека, который хорошо к тебе относится? Климкин тоже о чем-то задумался, а потом решил прояснить волновавший его вопрос:

– Свет, а у тебя, это, папа твой, это... чечен... чеченец? Ну, из Ичкерии?

– Значит, так... – Голос у Светы стал металлическим. – Запоминай: он мне никакой не папа. Это первое. Во-вторых, он из Дагестана, а это большая разница.

Света отреклась от Алика с мстительным наслаждением. И вовсе не из-за истории с Олей Яницкой, в душе она именно так к нему и относилась. Как к чужаку, который влез в их жизнь и занял там место, которое не заслужил, а купил за деньги. Которые тоже не заработал, а украл. Он даже не чеченец, которые воюют насмерть. Он просто... просто... Она даже не могла сформулировать, кто он, и от этого злилась еще больше.

– Да ладно, Свет, ты че? – Алексей заглянул ей в лицо и, кажется, расстроился.

– Пока, Климкин, я выхожу.

Пока он соображал, Света успела выскочить на остановку раньше. У Лехи все хорошо, и чувствуешь себя с ним рядом бедной родственницей. И с родителями все, в порядке, и в Германии к нему хорошо относятся. Непонятно только, зачем ему Света с ее сомнительной родней. Может, он дурак? А может, не дурак, раз подробно выясняет, кто кому Вася.

Алик в это время сидел на верхней террасе кафе, курил, пил кофе с минералкой. Приятно было сидеть в хорошем костюме на набережной и в ясный солнечный осенний день смотреть на воду. Салфетки белые, пепельница блестит, бармен улыбается как лучшему другу, но напряжение давало о себе знать. Декорации не совпадали с сутью происходившего. Они вуалировали, прятали то, что тревожило. Разговор предстоял серьезный.

Алик, не особенно глядя по сторонам, тем не менее видел, как на углу, ближе к парапету, появился разведчик и для виду прогулялся. Потом подъехал Костин автомобиль с прикрытием. Алик поискал глазами своих: его водитель аккуратно встал за боковой лестницей, так, чтобы видеть Алика. Заметив подъехавший Костин «мерс», Миша выпрямился и придвинул АКМ:

– Толик, спишь? – спросил он дружка.

– Не, – отозвался Толик с заднего сиденья. – А чего там?

– Ничего. – Миша вынул из-под сиденья бутылку воды и сделал быстрый глоток. – Прикрытие видишь?

– Не слепой, – отозвался Толик.

С парапета медленно спускались, держась за руки, Артур с красноволосой девицей. Артур рассеянно глядел по сторонам. Витька видно не было. Миша впился глазами в Алика, тот сидел спиной к воде, прямо возле балюстрады. Если что, можно спрыгнуть, не так уж высоко.

Из Костиной машины выбрались четверо, плюс машина прикрытия – «паджеро» с Шизой и его шоблой, плюс разведчик – Миша, подсчитав общее количество, начал медленно покрываться потом. Их было вдвое больше. Костя что-то скомандовал свите, которая остановилась внизу, у лестницы, и не спеша поднялся на верхнюю террасу. Алик развернул свой стул так, что оба оказались к Мише в профиль, друг против друга.

Костя, небольшой и плотный, с густым ежиком, говорил спокойно, но со скрытой издевкой. Алик тоже был с виду спокоен, хотя сигарета в руке прыгала, нацеливаясь в костюм напротив. Потом пальцы его угомонились, и сигарета мирно отправилась в пепельницу.

– Значит, место мое заняли? – уточнил он.

– Да, Алик, так решили, – Костя говорил с мягким кавказским акцентом. – Только казну все равно возвращать надо.

– И сколько там насчитали? – с хорошо сыгранной небрежностью уточнил Алик.

– Сегодня – миллион. Сегодня отдал – место свободно.

Насчет места Костя, мягко говоря, блефовал. Ни в каком кошмаре Алик на этом месте не окажется. Но пусть лучше думает иначе, так будет легче с деньгами расставаться. Алик внимательно посмотрел на собеседника и неторопливо полез в нагрудный карман пиджака. Мише в машине стало жарко. Прикрывалы по ту сторону дороги встрепенулись, дверца «паджеро» приоткрылась, Артур, увлеченно обнимавший красноволосую девицу, вдруг выпустил ее и мгновенно исчез за деревом.

Алик медленно вынул из кармана «паркер» и снова полез в карман. На стол легла стодолларовая купюра. Алик пририсовал к сумме четыре нуля и придвинул купюру Косте:

– Держи. Хочу, чтобы место прямо сегодня освободили.

Костя в ответ посмотрел долго и укоризненно. Ничего хорошего такой взгляд не предвещал. Но Алик уже закусил удила и уступать не собирался. В его случае можно было идти только вперед. Когда тебя подозревают, особенно.

– «Гиннес» есть? – не обращая внимания ни на купюру, ни на Алика, спросил бармена Костя.

Алик поднялся и не прощаясь спустился с террасы на улицу. Миша уже выехал из-за угла и развернулся у входа.

Домой он вернулся только к вечеру. Дверь открыла Наташа с бледным от тревоги лицом. Молча покормив мужа, она сходила в детскую, вынесла оттуда Динины рисунки и разложила на только что убранном столе. Последний рисунок изображал черный квадратный автомобиль, в котором было напихано много черных голов, но одна голова была лимонного цвета. Автомобиль преследовал двух маленьких принцесс в бальных платьях.

– Динкину подружку сегодня прокатили. А потом возле нашего двора выкинули. Перепутали?

Алик внимательно рассмотрел картинки и подал Наташе телефонную трубку.

– Звони Свете, пусть выходит во двор, мы за ней заедем. Пойду будить Дину.

– Что это значит? – испугалась Наташа.

– Пусть пока поживут в другом месте. – Алик поднялся и ушел в комнату с мобильным в руке.

Черев десять минут подъехали Миша с Толиком.

– Точно никого? – спросил Алик.

– Артур проверил Костиных. Кони в стойлах, наездники по барам-ресторанам. На своих двоих им не угнаться, – Миша хмыкнул.

– Не скалься, – пресек веселье Алик. – Бери Дину, поехали.

Света уже ждала их у бабушкиного дома, ежась от холодного осеннего ветра. Наташа вышла из машины, обняла ее и затолкала в «мерседес». Там уже сидела недовольная ночным приключением Дина. Ехали они недолго, минут двадцать по почти пустому городу с зажегшимися фонарями. Наташа уговаривала Свету побыть с Диной до завтра, пока не прояснится история с Олей Яницкой. Алик с Мишей молчали. Они въехали в незнакомый двор. Там уже вертелся Толик и как всегда подмигнул Свете: «Чего, не дают поспать, колбаса?» Света смерила его презрительным взглядом, не удостоив ответом.

Все поднялись на четвертый этаж пешком, почему-то не обращая внимания на лифт, и Толик, отодвинув бумажку с печатью, покопался в замке и неслышно отпер дверь. Свет зажегся, все встали посреди коридора, разглядывая огромную квартиру. Везде были жутковатые картины, шторы отливали синим от света уличного фонаря. По углам растопыривали длинные пальцы пальмы в кадках. Двери из коридора вели во все стороны. Квартира Дине не понравилась.

– Значит, так, остаетесь здесь, – заявил Алик. – Шторы не трогать, свет не зажигать, по телефону не разговаривать. Понятно?

– Продукты вот, – встрял Толик, показывая пакеты, прежде чем положить их в холодильник.

– У меня с утра тренировка, – возразила Света. Ей в квартире сразу стало не по себе и как-то тревожно. Ведь они без взрослых еще ни разу не оставались. Тем более в таком зловеще-синем доме.

– Я тебя сам потом потренирую, – произнес Алик неприятным, как посчитала Дина, голосом.

– Я со Светкой не останусь, – запротестовала она.

– Останешься и будешь слушаться, – отчеканил Алик. Голос стал еще неприятней. Дина мрачно огляделась. Стены были в каких-то разводах. Как будто их плохо вымыли.

– А чего тут воняет? – сердито осведомилась она.

– Алик, я с ними останусь, – вдруг вмешалась Наташа.

– Спокойно, – пресек женскую панику Алик. – Ты со мной едешь. Все должно быть как обычно: мы – дома, дети – у родственников. Завтра все решим. – Алик направился к дверям, но приостановился и громко втянул воздух.

– Что-то правда запах какой-то.

Толик быстро обошел квартиру и вынес откуда- то аквариум.

– Рыбки тут... испортились... – пояснил он на ходу и направился в туалет. Раздался шум воды, и Дина зажала нос.

– Доченьки, – уговаривала Наташа. – Ложитесь спать. Завтра я приеду.

– А если хозяева вернутся? – спросила Света.

– Не бойся, не вернутся, – заверил ее Алик. – Хозяин умер недавно.

– Пока, девчонки, до завтра, – попрощался Толик и подмигнул Свете.

Наташа уходила, все время беспокойно оглядываясь и как-то просительно глядя на Алика.

Закрыв дверь, Толик снова аккуратно поставил печать на бумажку и прилепил на место.

Шторы были плотно закрыты, Света включила телевизор и принялась изучать видеокассеты. Нашла Цоя и одобрила про себя вкус хозяина, который «умер недавно». Найдет же этот Алик, чем утешить. Тем, что хозяин умер и беспокоиться не о чем.

Из ванной вышла Дина. Губы и глаза у нее были ярко накрашены, на голове красовалась небольшая шляпка. Выглядела она, как маленькая потаскушка.

– Ты зачем накрасилась? – строго спросила Света.

– Нравится мне так.

– Где помаду взяла?

– В ванной.

– Иди смой.

Дина не пошевелилась, только прибавила громкость в телевизоре. Еще чего! Не будет она тут командовать.

Света поднялась, вырубила звук и набрала телефонный номер.

– Тебе, кажется, сказали, по телефону не разговаривать, – подала голос младшая.

– Можно помолчать? Бабушка, это я. Как дела, не спишь еще? Не надо, не жди, я на даче у Климкиных, сегодня электричку отменили, я завтра приеду. Не знаю... пока точно не могу сказать. Не надо за меня волноваться. Лекарства выпила? Ну все, пока.

Дина, прослушав разговор, заметила:

– А врать нехорошо, ты что, не знаешь?

– Да? Надо же... Кто тебе сказал?

– Папа.

– А папа твой не сказал, почему тебя украсть хотели? Тебя, а не Олю Яницкую.

– Сейчас вообще много детей воруют, – ответила Дина. Она немного подумала, вздохнула и добавила: – Лучше б меня украли. Я бы тут с тобой не сидела. В квартире мертвеца какого-то.

Она покосилась на темный пустой коридор и пересела поближе к Свете. Потом откинулась на подушку и попробовала заснуть. Но тут ей на глаза попался кактус на подставке, и в голову полезли всякие страшные истории, которые ей рассказывала Оля Яницкая. Одна история как раз была про кактус. Женщина жила в гостинице, и ей было там неуютно, она пошла в магазин, купила себе кактус и поставила на окно. А на следующее утро в номер пришел официант и обнаружил ее мертвой. Заявили в милицию, а директор запретил селить приезжих в этот номер. Но одна женщина напросилась, и ее пустили, а наутро явилась милиция и обнаружила и эту женщину мертвой. Посадили в тюрьму того, кто ее пустил в номер, а директора уволили.

А один милиционер, когда расследовали, взял и воткнул нож в горшок с кактусом, и вдруг нож ушел в землю по рукоятку. Тогда разрыли землю и увидели, что на дне – черная рука, прицепленная к корню. Содрали с нее перчатку, а рука резиновая. Тогда стали следить за всеми подозрительными и, наконец, выследили старика, который в парке заходил прямо в будку с током. Один милиционер тоже пошел к будке, но провалился под землю. Тогда милиционеры пошли туда вшестером, открыли будку, нажали там кнопку, и открылось подземелье. В этом подземелье милиция нашла много горшков с резиновыми руками и прочих поделок. Старика арестовали – он оказался убийцей-шпионом.

Дина отвернулась от жуткого кактуса., но это не помогло: все равно казалось, что там, на дне, прячется резиновая рука, которая, если заснешь, выберется из-под корня и задушит. Дина перевернулась на другой бок, но страшные истории вспоминались одна за одной. И про черное пятно на стене, про девушку с зелеными ногами, убившую своего жениха, про лак для ногтей, которым одна девочка надышалась и отравилась до смерти. Лак, кстати, в ванной тоже был, такой красный, с золотой наклейкой и иностранными буквами.

Дина села и сердито посмотрела на Свету, которая спокойно смотрела телевизор:

– Тебе бы только Цоя своего слушать. Он умер уже сто лет назад.

– Во-первых, не умер, а погиб. Из-за такой, как ты, кстати. Какая-то дура на дорогу выскочила... Ее спас, а сам разбился... – ответила Света.

Дина обиженно повернулась спиной и стала думать, что Света, наверное, потому злая, что ее любимый певец умер. Выбрала бы себе живого и любила. Например, Киркорова. Он хоть одет красиво, не то что Цой. Нет, надо оборванца любить, а у него лицо продавленное. И вообще он монгол, а монголы... Только Дина задумалась о монголах, как внезапно подкрался сон и сморил ее.

Шиза с дочкой Мирзы лоханулся. По привычке сел со стороны водителя, и затаскивать девчонку в машину пришлось Цыпе. Тот прихватил крайнюю, и вышел прокол. Шиза черноглазую Дину запомнил хорошо. Еще у тюрьмы, наблюдая, как девчонка рванула из «мерса» навстречу Алику, он сообразил, что у железного татарина Мирзы есть слабое место – семья. Жена-красотка и куколка-дочка. С них и надо было начинать. Костя план одобрил и теперь ждал, когда можно будет перерезать Мирзе жилы. Приговор Алику был уже подписан, оставалось снять деньги.

Но после сегодняшнего девчонку будут прятать, это понятно. Шиза, сообразив, что начнутся догонялки, нагнал наркомов, чтобы не светиться самим. Обещал скостить долг и подбросить дешевого кайфу, если наведут точно. Если не наведут, поклялся сделать все наоборот. Но когда ему сообщили, что Мирза отвез девчонок в квартиру Димы Чуфарова, Шиза только присвистнул. Это было все равно что на могилу нассать.

Диму все уважали и побаивались, он был в авторитете. Похоронили по понятиям, как положено, памятник заказали. Погиб Фараон неожиданно, на мокрой дороге после дождя перевернулся, смерть от кровоизлияния в мозг, и подкопаться было не к чему, разве только к тому, что Алик еще до гибели затребовал Димино место, заявив, что кассу Дима ему оставил. А с какой стати живой и здоровый Дима будет оставлять кому-то кассу? Это и не его дело – распоряжаться чужим. Костя сразу распсиховался. Такого смотрящего, как Алик, никому не надо было, прыщ это с гнойным нарывом, а не смотрящий.

Шиза не сказать, чтобы уважал авторитетов, ему они были по барабану, но история Фараона его занимала, потому что тот жил с Алкой. Алку, танцовщицу-наркоманку из «Ганса», сорок семь килограммов бабской стервозности, давно бы замочили, если б не Дима. Нарывалась она по полной. Но Фараон с ней сладил, сдал в лечебницу, возился, как с больной собакой, и приручил. Он вообще следил, чтоб не зарывались ни кавказцы, ни свои. Тертый был волк, опытный. Тридцать с небольшим, но матерый, с перебитым носом. Не пижон, ездил на древнем БМВ, ходил всегда в одном пальто. После него только Алика и не хватало. Мирза и так стоял всем, как рыбья кость, поперек горла.

Шиза обзвонил своих, как только получил информацию от наркомов. Визит был назначен на пять утра, и он, привычно спрятав пистолет, выключил видеомагнитофон с певучими и сладкими продажными девушками и спустился, тихо прикрыв за собой дверь. Уже начинало светать, было влажно, даже зябко, и он поднял воротник. Шиза думал о том, что сейчас он поедет к Диме Чуфарову, в его квартиру, где этот выползок Мирза прячет своего гаденыша, чтобы не отдавать украденную кассу.

Дина заснула, а Света не могла. Она думала, во что вляпалась. Понятно, что Олю Яницкую прихватили по ошибке, а хотели Дину. Теперь придется прятаться, и Света тоже оказалась замешана в Аликовых делах. Он и не спрашивал, хочет она сидеть с Диной в чужой квартире или пет. Распорядился по-хозяйски. А кто он такой? Он ей не отец, чтобы распоряжаться, пусть командует собственной дочерью. Хватит того, что мать ходит перед ним на цыпочках. Все из-за нее. Не могла найти порядочного, любит бандита, который только деньги гребет, ворует и всех подставляет. Хорошо бы был ад, подумала Света, должно же быть место для этой братвы, где бы их помучили, как они мучают других. Она поставила кассету «Песня без слов» и слушала, приглушив звук, чтобы не разбудить Дину. Ей не нужна была громкость, она знала слова наизусть и беззвучно шевелила губами под едва слышную музыку:

Потом она взглянула в окно, где начинало светать и серое утро казалось из-за цвета штор синим, и допела уже вполголоса:

Песня закончилась, и Свете стало немного легче. Как будто сжатая до отказа пружина, спрятанная где-то глубоко внутри нее, распрямилась со слабым звоном. Она посмотрела на беззаботно спящую Динку. Ну что ж, на бой, так на бой. Значит, придется обороняться... В Израиле, говорил Климкин, девушек к этому в армии готовят.

В следующую минуту она услышала тихий шелест шин под окнами и осторожно посмотрела сквозь тюль. Промелькнула мысль: «Ну, ладно, я готова, но не так же быстро, ну подождали бы хоть чуть-чуть». Машина, остановившаяся возле подъезда, была ей незнакома, зато один из тех, кто из нее вышел, был лимонноголовый. «Яичный желток», как она его прозвала, тот, что караулил в их подъезде... Корешок армейский.

Света беспомощно оглянулась на спящую Дину и почувствовала себя по-настоящему одинокой. Рыбкой в аквариуме, оставшейся без хозяина. Она заметалась по огромной квартире. Сколько шкафов, углов, диванов, а спрятаться негде – найдут. Она в панике выскочила на балкон, посмотрела. Четвертый этаж, внизу – асфальт. Ей казалось, что она слышит шаги на лестнице. Они уже на втором. Света метнулась в комнату и принялась трясти Дину. Та открыла непонимающие глаза:

– Чего?

– Быстрее, вставай.

– Ну Света-а, – заныла Дина. – Я спать хочу. – И перевернулась на другой бок.

– Быстро!

Света сорвала с нее одеяло и дернула за руку. Дина поняла, что сопротивляться бесполезно, и послушно отправилась на балкон, куда ее подтолкнули. Света схватила ее одежду, одеяло и перекинула на соседний. Потом Света перелезла сама. Дина смотрела на это с опаской. Вниз вообще решила не глядеть. Ее Света перетащила, больно ухватив под мышки. Они, завернувшись в одеяло, присели на корточки и вжались в угол высокого каменного балкона. Обе дрожали от холода и страха, Света, обняв сестру, слушала, как сильно колотится ее маленькое сердце.

По лестнице поднялись Шиза с командой. Остановившись возле опечатанной двери, он немного поковырялся в замке. Бесшумными стремительными тенями все разлетелись по комнатам. В огромной квартире стоял запах чего-то протухшего. Шиза, оглядевшись, вспомнил, как Фараон говорил, что купил квартиру со всей начинкой у художника, отбывшего в Нью-Йорк, и оставил там все, как есть. Квартира и правда выглядела странновато, картины писал больной на всю голову, это точно. Шиза открыл холодильник – затарились, значит. Стояла тишина, на расправленной кровати никого не было. Он пощупал подушку – теплая. Теплым был и экран телевизора. Девчонки были здесь совсем недавно.

Продолжая заглядывать под кушетки, он включил автоответчик. Сообщений было много, и все старые, для хозяина: «Димочка, я уже соскучилась...», «Дмитрий Валерьевич, из автосервиса беспокоят, фильтры поменяли, когда пригонять...», «Дима, позвони мне, это мама, бабушка в больницу попала...»

Человек на кладбище, а сообщения все копятся. И еще будут звонить те, кто не знает.

Шиза еще раз внимательно обошел квартиру, все шкафы были уже нараспашку.

Успели, значит, забрать. Кто-то предупредил? Шиза чертыхнулся: сколько раз учили – нельзя связываться с наркомами, сдают за дозу моментально. Дождутся, падлы.

Шиза вышел на балкон и посмотрел вниз. Высоко. Не спрыгнешь. Значит, успели забрать за те десять минут, что они ехали.

Он дал знак, и все четверо бесшумно покинули квартиру.

Девочки сидели на соседнем балконе, вжавшись в каменный угол. Света, обхватив Дину, закутанную в одеяло, на всякий случай зажимала ей рот. Она слышала, как на балкон, с которого они только что перелезли, вышел человек, слышала его дыхание. Сердце у нее билось, как бешеное. Казалось, что тот, на балконе, вот-вот услышит его стук. Сонная Дина почти ничего не понимала, но хотя бы не вырывалась.

Потом Света услышала шелест шин под балконом и не сразу поняла, что они уехали. Она поднялась тяжело, точно сама превратилась в камень: спина затекла от напряжения. Начала трясти Дину, чтобы та поторапливалась. Нужно было бежать подальше от этого места...

Дина сперва недовольно ворчала, потом стала собираться, припомнив, что кое-что нужно прихватить с собой из ванной. Например, помаду. Все равно хозяин умер и никто не узнает, куда она делась. Дина посмотрела на кактус, но тот был совсем обычным и вряд ли там скрывалась резиновая рука. Если б скрывалась, то их бы уже на свете не было. Они бы уже были ангелами на небе и плавали в белых платьях среди облаков. Себя в белом платье с распущенными волосами Дина представляла хорошо, а Свету не очень. Она ни разу не видела Светиных ног, может, они у нее кривые, потому она и ходит в штанах.

Девочки быстро собирались, Света все время дергала Дину.

Они выбрались из квартиры, захлопнув дверь, у подъезда огляделись по сторонам и, взявшись за руки, вдруг изо всех сил бросились бежать по улице. Подальше от дома мертвеца.

5

Архитектор Владислав Ожегов шел домой в шестом часу утра. Он вернулся из командировки, поезд прибыл рано, метро еще не работало. Ждать открытия не хотелось, и он решил прогуляться по городу. Когда-то еще такая возможность представится.

Он шагал около часа, глубоко вдыхая чистый, еще не отравленный бензином воздух, пока в утреннем тумане ему не померещились две детские фигурки на пустой улице. Они быстро увеличивались, и стало понятно, что ему навстречу бегут дети. Ожегов остановился у них на пути и широко расставил руки. Девочки тоже встали. Лица у них были испуганные.

– Что случилось, ежики в тумане? – спросил Слава. – От кого бежим?

– Нам надо позвонить, – пояснила старшая. – Родителям.

– Нет проблем, – сказал он. – Моя квартира в двух шагах, можно позвонить оттуда.

Он не стал их уговаривать, опасаясь напугать, а просто пошел к дому, не оборачиваясь. Девочки двинулись следом, правда, о чем-то пошептавшись...

Сестры застыли на лестничной клетке верхнего этажа, настороженно глядя на странного бровастого человека. Вид у них был такой, будто при малейшем шорохе они готовы бросится вниз по ступенькам.

– Меня зовут Слава, объявил он и, повернув ключ в замке, широко распахнул дверь.

Девочки, взявшись за руки, нерешительно переступили порог квартиры. Она представляла собой огромное, похожее на зал, помещение, располагавшееся прямо под крышей. Раньше здесь был чердак. Возле небольшого окна помещался стол, на нем лежали рулоны бумаги, огромные линейки, коробки со всякой канцелярской мелочевкой.

Посреди комнаты стояла доска, и на ней красовался белый лист с чертежами. По углам стояли диваны – их было пять, и все они были покрыты клетчатыми пледами.

Как будто в этом доме живет много людей, подумала Дина, но все они куда-то вышли, но потом вернутся, расправят свои одинаковые постели и лягут спать все в одной комнате, как дети в детском саду. Еще Дина заметила кухню, которая приткнулась за ширмой сбоку, как сирота. Справа от раковины блестел черным экраном огромный телевизор в серебристом корпусе, а слева, возле окна, пристроился компьютер. Самым красивым было зеленое кожаное кресло с резными подлокотниками, покрытыми позолотой. Казалось, его, будто по ошибке, принесли сюда из другого дома, а может быть, даже из королевского дворца. Оно выглядело как настоящий трон.

– Располагайтесь, – пригласил архитектор широким жестом, сел на троп, достал из кармана сигарету и прикурил ее от зажигалки. Справа от него на полу стояла большая миска, служившая пепельницей.

Зеленое кресло скрипнуло под ним, как кожаное седло. Девочки пристроились напротив на ближайшем диване и уставились на Славу.

Некоторое время хозяин квартиры выпускал клубы дыма, сосредоточенно их разглядывая, будто надеялся увидеть наяву ответ на вопрос, зачем он притащил домой этих девчонок. Впрочем, помогать людям было его мужским принципом, а подружки, похоже, попали в переделку. Молчание затягивалось. Докурив сигарету, Слава сказал:

– Постельное белье – в шкафу, еда – в холодильнике. Удобства – в отсеке за кухней, книги – на полке. Пульт от телевизора – вот. – Он показал пальцем на письменный стол, где лежал пульт. – Вопросы есть?

– Нет, – заявила Дина. – А позвонить можно?

– Можно.

Света подошла к висевшему на стене аппарату и набрала номер. Трубку не брали. Спят они там, что ли?

– Если у вас нет вопросов, – сказал Слава, потушив сигарету о дно миски, – то я бы хотел в свою очередь спросить, какого характера ваши проблемы и как вы собираетесь их решать?

Света с Диной переглянулись.

– Я все расскажу... – начала было Света.

– Все не нужно, – перебил хозяин. – Только главное.

Света замолчала, собеседник терпеливо ждал, пока она решит, что же все-таки главное.

– Мы бомжи, – вдруг выпалила Дина: ей показалось что это хорошая и все объясняющая идея.

– Это вряд ли, – отверг ее версию Слава и выразительно оглядел их одежду. – Формулируй точнее.

Дина тоже задумалась. В комнате повисла тишина, на окне с длинного цветка в горшке упал листок, и все это услышали. Хозяин решил прийти им на помощь.

– Вы попали в беду, – произнес Слава, – а в бедах женщин, слуг и детей виноваты мужья, хозяева и отцы. – Он произнес это отчетливо, размеренно и строго. Так, что Дину вдруг осенило:

– Вы учитель? – спросила она.

– В прошлом. Так где тот, кто за вас отвечает? Как с ним связаться?

– Пока никак, – ответила Света. – Надо будет еще звонить. Может быть, они спят.

– А как насчет просто вернуться домой?

Света отрицательно покачала головой. Слава поглядел внимательно сначала на одну, потом на вторую гостью, и от вопросов перешел к принятию решений.

– Значит, так, девицы. Пока не отыщутся родители, вы переходите в статус моих детей. Учтите, каждое утро будет начинаться с зарядки!

Он выразительно поднял вверх длинный худой палец. Дина исподтишка огляделась. Больше всего ее занимали диваны и почему их столько? Может быть, он подбирает на улице детей? И что он с ними делает? Где те, кто жил тут раньше и спал на этих диванах? Что с ними стало?

– А чьи это диваны? – спросила она. – Других ваших детей?

– Нет. Друзей, – ответил Слава. – Сейчас позавтракаем, я уеду на работу. Если вам нечем будет заняться, кроме звонков родителям, можете мне помочь.

Они попили чаю с бутербродами. Дине хозяин не понравился: во-первых, черный и слишком много бровей, как у Бармалея, во-вторых, нормально не разговаривает, а командует, в-третьих, когда ходит, громко стучит пятками по полу. Точно он из дерева.

И что означает «статус детей»? Чтобы он был их папой? Не хотелось бы ей иметь такого папу. Тем более что за столом он насмешничал. Поглядывал, как Дина намазывает масло на хлеб, и хмыкал. Получалось, конечно, не очень ровно, но зачем так уж стараться, если все равно через минуту все разжуешь и проглотишь?

Перед тем как отправиться по делам, Слава выдал им множество картонных заготовок, чертеж и велел к его приходу склеить макет инкубатора. «А то я не успеваю», – заявил он, и дверь за ним захлопнулась.

Они остались вдвоем. Света принялась разбираться с чертежом, а Дина решила обследовать квартиру. В основном предметы были непонятные и ненужные. В ванной ни одной помады не отыскалось, да и вообще не нашлось ничего интересного.

– Никаких женщин, – констатировала Дина, вернувшись с разведки, – тут не живет и не жило.

Потом они вдвоем клеили этот чертов инкубатор, вымазавшись по самые уши. У Дины даже в волосах оказался клей. Только один раз попили чай, а так просидели до самого вечера, как будто собирали не инкубатор, а дворец падишаха. Света все время мыла руки и звонила домой, но к телефону никто не подходил.

– Они нас ищут, поэтому дома никого нет, – уверенно заявила Дина.

– Есть автоответчик, – возразила Света. – Его же включают, если ждут звонка.

Дина принялась размышлять, что будет, если поиски затянутся. Тогда им придется всю оставшуюся жизнь сидеть тут и клеить, клеить, клеить инкубаторы, не разгибая спины? Она представила себя седой старушкой, рядом сидит старушка Света с недовольным лицом. А кругом – лужи клея и обрезки картона до самого пояса.

– Я по телевизору видела, – сообщила она сестре, – как в сумасшедшем доме больные этим занимались. Коробочки клеили. – Света хмыкнула. – Думаешь, – продолжала Дина, – этот Слава хороший человек?

– Думаю, да.

– А по-моему, он нас в рабство взял, – возразила Дина.

– Можно подумать, ты уработалась. Никто не обязан нас просто так кормить.

– Но мы же попали в беду! – возмутилась младшая.

– И что теперь? Все бросили свои дела и принялись нас спасать?

Дина насупилась. Конечно, так должно было быть по правилам, но не все происходит правильно, и зачем над этим насмехаться? Например, этот Слава. Что он ими распоряжается, как слугами?

Тут входная дверь открылась и на пороге появился Слава с кучей пакетов в руках. В одном оказались сосиски, в другом – макароны, в третьем – помидоры с огурцами. Девочки обрадовались ему, как Деду Морозу. Избавившись на кухне от свертков, Слава тут же взялся разглядывать их работу и, собрав мохнатые брови в одну волосатую горку, из веселого сразу превратился в злого.

– Это чье? – Он ткнул в тот отсек инкубатора, который клеила Света.

– Мое.

– А это чье?

Дина отвернулась, точно не слышала вопроса. И так видно было, кто склеил лучше, незачем и намекать. Но Слава намекать и не собирался.

– Отвратительно, – заявил он, – переделать! – И оторвав левый фланг инкубатора, скомкал бумагу и бросил на пол.

– Чего мусорить-то? – обиженно спросила Дина.

– А ты что хотела? Чтобы за такую работу тебя еще по головке погладили? – ядовито поинтересовался Слава, и Дина решила, что он какой-то дурак. А еще говорил, что был учителем. Если бы учителя были такие, не стоило бы и в школу ходить.

– Марш на кухню, – прикрикнул он, видя, что Дина собирается что-то возразить. – Салаты резать.

Девочки двинулись к раковине и взялись за дело. Сосиски варились, макароны были почти готовы, салат порезан. Слава вытащил скатерть из шкафа и принялся сервировать стол. За ужином никто друг с другом не разговаривал. Поев, девочки вымыли посуду, а потом полчаса посмотрели телевизор.

– Родителям звонили? – спросил наконец Слава, сидевший на своем троне с сигаретой в руке.

– Трубку никто не берет, – буркнула Света.

Дина подумала, что теперь, раз инкубатор ему не понравился, он захочет побыстрее от них избавиться. Конечно, ему нужны просто слуги, рабыни, а про статус детей он врал! Кто же так обращается с детьми? На этих диванах скорее всего спали дети, которых он принуждал работать с утра до вечера, а если работа ему не нравилась, он их прогонял и подыскивал новых. А если он их не прогонял? Вдруг он держит их, как пленников, в каком-нибудь подвале на цепи? Или убивает и ест, когда заканчиваются сосиски?

Тут Слава заявил, что сейчас по его команде все отвернутся каждый к своей постели, разденутся и лягут спать, и сосчитал до трех. Они дружно разделись и улеглись. Прямо в глаз Дине светила луна, и она думала о том, сколько времени может нормальная девочка вытерпеть такого папу...

Наутро они проснулись от страшного трезвона. Хозяин стоял посреди комнаты в спортивном костюме и держал в высоко поднятой руке жуткий ободранный будильник прошлого века с двумя дребезжащими шляпами. День начался, как он и обещал, с зарядки. Вначале руками махали, потом ногами, потом приседали. Закончив упражнения, Слава изрек:

– Старшая – отлично, младшая – тройка.

Дина немедленно надулась. Потом они съели миску кислого творога, поделив его на троих, и Слава умчался по делам, поручив им переклеивать инкубатор.

– Да уж, похоже на сказку про Золушку, – заметила Света, закрыв за хозяином дверь.

– Дурак какой-то, – высказала Дина свое мнение. – И сколько мы будем его терпеть? Лично мне он уже надоел со своим птичником.

Она принялась рисовать цыплят на Славиных заготовках, а клеить инкубаторы предоставила Свете...

Вечером разразился жуткий скандал. Славе не понравились Динины цыплята.

– Глупая, своенравная штучка! – кричал он. Брови его встали дыбом от злости. – Избалованная маменькина дочка! Просто балда! Тебе поручили серьезное дело, а ты все испоганила! Ты даже зарядку добросовестно сделать не можешь, у тебя ноги, как макароны! Девять лет, а ведешь себя, как трехлетняя!

Дина чуть не заплакала от обиды, но пересилила себя, только уши у нее стали красными. Не будет она реветь из-за какого-то рабовладельца. И дурака.

– Она еще ребенок, – вступилась за сестру Света. – Вы слитком многого от нее требуете.

Слава ничего не ответил. Он сиял пиджак, сел за стол и принялся клеить сам. Вначале они ждали, что он скомандует насчет еды и сна, но он перестал их замечать, занятый инкубатором. Сидел спиной и клеил, а их будто и вовсе не было. Разговаривать не разговаривали, телевизор не включали, опасаясь ему помешать, и странно было находиться в доме, где можно внезапно превратиться в невидимок. В этот день они легли спать голодными, а он все сидел под настольной лампой и работал.

Наутро будильник не прозвонил, а когда они проснулись, в квартире было пусто. Они смотрели телевизор, готовили еду, мыли посуду, звонили по телефону домой. К вечеру Слава не появился, и стало совсем тоскливо. Хоть и дурацкий этот Слава, с ним все равно было веселее. Наверное, он их так наказал. Перестал разговаривать, будить, кормить и в конце концов вообще уехал.

– А вдруг он никогда не вернется? – спросила Дина. – Знаешь, Свет, давай уйдем домой. Просто уйдем и все. Дверь захлопнем.

Света боялась, что дома что-то случилось. Если у бандитов не вышло украсть Дину, они могли подкараулить Наташу с Аликом и схватить их, а когда появятся они с Динкой, их тоже схватят, будут мучить, морить голодом, а может быть, даже пытать. Она не стала рассказывать об этом Дине. Тем более та уже снова переключилась на хозяина.

– Думаешь, почему этот Слава такой?

– Он занят. Он же говорил, что конкурс проводит в Октябрьске. Туда все привезут свои макеты, а он еще и организатор. Хотел, чтобы мы ему помогли, понадеялся. А у нас ничего не вышло.

– Думаешь, он нас взял, чтобы мы за него его работу сделали? – засомневалась Дина.

Света задумалась. Что тут поймешь? Он пустил их в дом, кормит и требует за это помощи. Наверное, для взрослых это нормально. Слава только не учитывает, сколько лет Динке. Разве может ребенок делать такую работу? Наверное, у него нет своих детей, догадалась Света.

– Знаешь, он просто относится к нам, как к взрослым. Требовательно.

– Я хочу пахлавы, – перебила ее Дина. – Давай на улицу сходим. Что мы тут сидим и сидим, как в плену? Прозябаем. И неизвестно, когда этот дурацкий Слава вернется.

Света встала и посмотрела: на полке с перчатками и шарфом лежала запасная связка ключей. Они оделись и вышли. Во дворе было пусто, только какой-то парень с рюкзаком плелся домой. Из похода вернулся, наверное. Света вздохнула: скоро все пойдут учиться. А их жизнь превратилась в приключение. И главное, к этому привыкаешь. Они плывут по течению, и кажется, что прежней жизни уже не вернуть. И мама, и бабушка, и Алик – словно смутные тени на заднем фоне какого-то спектакля. А на первом плане непонятный Слава, и здорова ли бабушка – не так уж и важно. Важным стало, когда вернется архитектор и будут ли они ужинать или он снова о них забудет, занятый своими делами.

Возле палатки с хлебом и сладостями они остановились: Света пересчитала деньги, оставшиеся от тех, что ей давала Наташа. Сбоку кто-то тронул ее за локоть, она оглянулась: парень в кепке «Найк» с сумкой через плечо.

– Слушай, у тебя рубля не будет? – спросил он. – На пиво не хватает.

– У нас самих мало, – сообщила Дина.

– Держи, – Света протянула ему рубль.

– А вы где живете? – поинтересовался он. – Тут? Недалеко? Завидую, – он шмыгнул носом. – Я в области. На электричку опоздал, ночевать негде.

Света с Диной переглянулись.

– Мы тут сами в гостях, – поведала Дина и принялась за пахлаву. Парень посмотрел на пахлаву с завистью.

– Меня Максимом зовут. А тебя?

– Света.

Парень снова шмыгнул носом.

– Может, я у вас пока немного посижу, а когда стемнеет, на вокзал ночевать поеду?

Света с Диной снова переглянулись. Какой-то он был свойский, простой и даже симпатичный. Ничего же не случится, если час-другой посидит. К Славе они вернулись уже втроем. По дороге Дина размышляла, чего это к Светке парни пристают. Ведь ничего красивого нет, ходит всегда в штанах, губы не красит, каблуков не носит, а прилипают. Словно им тут медом намазано, как бабушка говорит.

Хозяина дома не было. Они включили телевизор и разогрели чайник. Пока усаживались, Максим быстро обошел комнату. Дине показалось, что он похож на собаку, быстро обнюхавшую углы. Потом он смахнул крошки со стола на пол, откуда-то в его руках появилась карточная колода.

– Ну что, девчонки, сыграем?

Он раздал карты и усмехнулся:

– На раздевание?

– Как это? – удивилась Дина, а Света фыркнула:

– Еще чего!

Немного поиграли в дурака на просто так. Дина проиграла и заявила, что больше не будет, всё нечестно и вообще не считается. За окном уже начинало темнеть. Максим спросил, где туалет, и удалился. Вернулся, волоча картину.

– А это что у вас?

– Где ты это взял? – строго спросила Света.

– В туалете, на полке сверху. Там полно. Смотри!

Картина называлась «Автопортрет». Она изображала рыбу в шляпе, лицо у нее было Славино, в очках и с его толстыми мохнатыми бровями, а вместо хвоста – ботинки, глядевшие носами в разные стороны. Рыба стояла подбоченившись плавниками, как Чарли Чаплин, и смеялась, а зубов во рту не было. Максим сбегал в туалет и принес еще одну, подписанную «Грузинский хор». Там из темноты торчали длинные крючковатые носы и зияли открытые рты синего цвета, похожие на горлышки бутылок, если смотреть внутрь.Третья из картинок носила название «Прогулки при луне». Здесь при луне гуляли мамы с колясками, старушки, школьницы и мужчина в шляпе, но гуляли они по подоконнику, на который смотрела изнутри квартиры женщина, и видна была только ее щека. Следующая называлась «Городовой». Огромный красномордый мужик в синем мундире с красными погонами сидел на черепичной крыше, обнимая трубу, и, кажется, орал песни, а кругом падал огромными хлопьями снег.

– А вот мне, например, кажется, что Слава ненормальный, – заявила Дина. – Кто людей рисует в виде бутылок, тот сам того. – Она покрутила пальцем у виска.

Пока они разглядывали картины, Максим засобирался на вокзал.

– Все, девчонки, мне пора. Спасибо за чай. Только картины уберем на место, а то нехорошо.

Они понесли в туалет картины, и Света долго возилась, заталкивая их на тесные, набитые рамками и папками антресоли, Максим вначале командовал, а потом начал все перекладывать по-другому, потому что картины входили с трудом. «Городовой» не лез ни в какую. Дина подавала картины снизу. Когда все закончилось, и парень уже стоял у порога, в туалете раздался грохот. Они побежали смотреть. Оказалось, что «Грузинский хор» свалился. Света впихнула его обратно, и они вернулись в комнату, но Максима и след простыл. Захлопнул двери и исчез, не попрощавшись.

Света огляделась. Стол показался ей каким-то странно пустым. Она смотрела и не могла понять, что изменилось. Но что-то точно изменилось.

– А чайник-то где? – спросила Дина.

Чайника на столе не было. Спустя пять минут стало ясно, что исчезли часы на каменной подставке из змеевика, пульт от телевизора, старинный барометр, лупа, мышь от компьютера, сосиски из холодильника. А также бутылка коньяка «Ани».

Они поняли, что привели в дом вора. Стояли, молчали, глядели друг на друга.

– Все беды от мужиков, – констатировала Дина. – Так бабушка говорит.

– Любишь ты бабушек слушать.

– Сам незаметненький, в кепочке, – горько пожаловалась младшая. – И чай наш выпил с пахлавой, не подавился. И что Слава скажет? Он нас просто за это убьет. Лучше давай сбежим, пока не поздно. Дверь захлопнем и убежим.

– Слава подумает, что это мы украли.

– Пусть подумает.

– Всем расскажет, что мы воровки.

– И пусть расскажет. Не все равно тебе?

– Заявление в милицию подаст. И тогда нас поймают и отправят в колонию для малолетних преступников.

– Вот еще, – Дина прикусила губу. – Мы же не крали.

– Тогда нечего бегать, если не крали.

Тут в двери начал поворачиваться ключ. Они посмотрели на вошедшего Славу с испугом. Хотя ничего страшного в нем не было, даже наоборот. Он как-то ссутулился и стал как будто меньше ростом. Тяжелая сумка перекашивала его набок. Тяжело отдуваясь, он снял ботинки, прошел, сел в кресло, с облегчением вытянул ноги и спросил:

– Как дела?

– Нас обокрали, – сообщила Дина.

Слава закрыл глаза, точно не слышал, и целую минуту, которая показалась им часом, не шевелился. Потом открыл глаза, оглядел комнату.

– Часы, – сказал он. – Коньяк. Чайник. Что еще?

– Пульт, лупа, барометр, сосиски...

– Бедные вы мои, – вздохнул он. – Что ж вы ели? – Потом Слава вскочил и бросился к столу. Какое-то время бешено рылся в ящике, потом рухнул в кресло бездыханный и простонал: «Паспорт! Паспорт, обручальное кольцо и портсигар!» Он закрыл лицо рукой, посидел, встал, открыл шкаф и скомандовав себе: «Раз, два три!» жестом фокусника вытащил новый чайник. Торжественно прошелся с блестящим чайником по комнате и заявил:

– Главное, чтобы был запас! Но запасного паспорта у меня нет.

Потом снова рухнул в зеленое кресло и даже руки свесил, а не сложил, как обычно, на животе. Света, поняв, что хозяин смертельно устал, принялась заваривать свежий чай, а Дина выгружала из сумки продукты. После ужина все легли спать, как всегда по команде раздевшись. И это был первый раз, когда Дине даже понравилось ложиться спать по команде. Потушив свет, Слава устроил военный совет. Выяснив всю историю с Максимом до мельчайших подробностей, он замолчал, вырабатывая план действий.

Наутро, встав, естественно, по будильнику, сделав зарядку и позавтракав, они направились к хлебной палатке, где Слава выспросил у продавщицы про Максима. Конечно, никакой он был не приезжий, а жулик с рынка. Околачивается тут постоянно, но не Максим он. Как-то по-другому зовут.

Они отправились на рынок, и Слава принялся беседовать с продавцами, описывая им Максима, и все кивали, да, видели, трется на рынке постоянно. Кличка «Седой», потому что волосы сероватые, точно пеплом посыпанные. Выяснив про Седого, Слава направился в милицию рынка, где ему пояснили, что насчет паспорта можно поговорить с главным жуликом Ахметом. Пока они дожидались Ахмета возле овощного павильона, Дина решила поискать туалет, и тут-то, выходя из этого кошмарно вонючего туалета, она и увидела Максима. Только он был не в кепке, а в черной шапке до глаз. Он ее не заметил, и Дина, прячась за спины, пошла за ним. Выйдя с рынка, тот свернул налево и вошел во двор двухэтажного кирпичного домика с надписью «Металлоремонт», а Дина опрометью бросилась за Славой.

Они бежали, как сумасшедшие, и столкнулись с Максимом лицом к лицу, когда тот выходил из ворот. Слава схватил его за шею и сразу принялся душить, шипя: «Паспорт. Паспорт, урод». Парень пытался оторвать руки Славы, но тот вцепился, как бультерьер, и сдавливал горло все сильнее. У Максима подкосились ноги, и он стал валиться на землю. Слава сразу выпустил его горло и принялся остервенело пинать лежавшего. Дина зажмурилась от ужаса.

Свете казалось, что Максиму каюк. Пинки и удары на него сыпались страшные. Дина попятилась к забору и стояла там зажмурившись, не открывая глаз, только иногда подглядывая сквозь ресницы.

– Хватит, хватит! – закричала Света. – Прекратите немедленно!

Слава пришел в себя и оглянулся на них. Парень на земле перекатился на живот, Слава тут же наступил ему ботинком на спину, не пуская дальше.

– Ты что делаешь, сволочь! – послышалось из дома, и на пороге появилась огромная растрепанная тетка в фиолетовых тапках со скалкой в руках. – Зверь, сука в ботах, ты что его бьешь!

Женщина пошла на Славу, но он так же стремительно схватил ее за горло железными клещами. Тетка сразу захрипела.

– Паспорт. Паспорт! – шипел Слава, сжимая ей горло.

– Перестаньте, прекратите! – снова закричала Света. Максим сидел на земле и смотрел на них мутным взглядом полузадушенного. Наконец, в его глазах появилась тревожная мысль. Дина поняла, что он совсем не хочет, чтобы тетку в тапках придушили.

– Я отдам, – слабым голосом пробормотал он.

Слава немедленно выпустил свою жертву и повернулся к нему.

– Давай! – потребовал он. Полузадушенный, вертя шеей, поднялся и пошел в «Металлоремонт».

Слава, поправив очки, спрятал принесенный паспорт в карман куртки, и объявил:

– Остальное вернешь через неделю. Если нет – пеняй на себя. Найду стопроцентно и передушу всех, как кур.

Они вышли молча со двора, Слава впереди, Света с Диной сзади. Дина, тронув Свету за рукав, прошептала:

– Он псих!

6

Теперь Дина начала не на шутку Славу побаиваться. Он же, наоборот, повеселел. Вчера лежал в зеленом кресле почти бездыханный, а сегодня душил, колошматил и хоть бы что. Как ни в чем не бывало купил на рынке соленой капусты, картошки, огурцов, дома принялся готовить сам, не требуя никакой помощи, громко включил какого-то Наймана и Светке про него рассказывал, потом поставил видеокассету с фильмом «Брат». Смотрели они невнимательно, потому что Слава все время болтал. Дина только и запомнила, что там, в кино, был парень, который всех убивал, но любил музыку и спрашивал людей: «У вас есть крылья?» За обедом Слава выпил рюмку водки и рассказал им, чем закончился конкурс проектов птицефабрики.

Из всех городов, даже из Тюмени, съехались конкурсанты, их расселили, два дня заседало жюри, а когда уже определились лидеры и осталось только объявить результаты и голосованием выбрать один из проектов, случилось то, что может случиться только у нас, с горечью поведал Слава. Они, не успев закончить все вечером, попросили разрешение пастора, потому что зала у них не было и все происходило в здании кирхи, оставить там макеты до утра. Утром, когда Слава, пришел в кирху, ни одного макета там не было. Пастор, за которым тотчас сбегали, сам был поражен до крайности. Он вызвал таджика, который обычно делал в кирхе уборку, и спросил, разве тот не понял, что вчера убирать было не нужно. Оказывается, таджик не понял и все унес в мусорный контейнер. Тогда они втроем с таджиком и пастором, который очень переживал и волновался, бросились к контейнеру, но оказалось, что час назад приезжала мусоровозка и увезла все на свалку. Слава решил, что он поймает машину и поедет на свалку отыскивать макеты. Но таджик вмешался и объяснил, что мусора было в этот раз так много, что самый большой мешок в контейнер не вошел. Тот, что был с бумагой. Много белой бумаги таджик сжег. И показал кучку пепла неподалеку. Слава разглядел остатки очень внимательно, нашел кое-какие части, из которых следовало, что это действительно были макеты птицефабрики. И вот, заключил свою историю Слава, из-за того, что один человек плохо понимает язык, на котором говорит другой, пропал труд двадцати восьми архитекторов, деньги, нервы, силы и время.

– А вы его задушили? – спросила Дина. – Ну, таджика?

Слава вначале не понял, а потом захохотал.

– За что? Это было неумышленно. По невежеству.

Потом пили чай с лимоном, а Свету хозяин отправил за мороженым. Об истории с Максимом Слава как будто забыл, но прочитал им за столом лекцию. Бесследности не бывает, уверял Слава. Все происходящее и происходившее в действительности обязательно оставляет следы. Ты рассыпал мелочь возле тумбочки, твоя бабушка наклонилась, чтобы подобрать монетку, и умерла от кровоизлияния. А могла бы жить. Вот тренажер для кисти руки. Если бы Слава не носил его с собой в кармане последние десять лет, то остался бы без паспорта. Все в мире служит для чего-нибудь. Одни поступки тянут за собой другие поступки, и предметы тоже притягивают предметы.

– А воры для чего? – спросила Дина.

– Чтобы ты рот не разевала, – пояснил Слава. – Хотел унести мою память: часы, кольцо, лупу, барометр и на этом нажиться. Но это моя жизнь, мой дом, все тут крепко сцеплено одно с другим, я все контролирую. Весь мой мир подконтролен. Вор бы никогда не попал в этот дом, если бы не две доверчивые девочки, которые его впустили.

– Жалко было, – пояснила Света.

– Это эмоции, – строго заметил Слава. – Жить надо разумом. Завтра я снова уеду в Октябрьск. Еще кого-нибудь жалеть будем?

Они поняли, что так он их отругал, это была выволочка, и больше ничего не последует. Так что можно было сказать, что конфликт разрешился ко всеобщему удовольствию, а виновный наказан. Но когда, по команде раздевшись, легли спать и Дине в лицо снова стала светить луна, она почему-то вспомнила этого Максима. Как он сидел на земле, держась за горло, с серо-синим лицом, и волосы у него тоже были серые. Он был похож на маленького волка, случайно забежавшего во двор, спасаясь от собак. И лицо у него было тупое и испуганное. Конечно, такой злой и умный, как Слава, всех победит. Только все равно ей бы не хотелось иметь такого папу. И где его жена, дети, друзья? Вон сколько пустых диванов, а ни одного друга что-то не видно.

Засыпая, Дина старалась представить себе что-нибудь хорошее, так ее научила мама, чтобы не приходили страшные сны. Сейчас она придумала, что они со Светой уехали далеко-далеко, например, в Индию, где всегда солнце. Они живут вдвоем на берегу океана в маленьком домике. У них только две кровати, стол и телевизор с магнитофоном, белые занавески, и вовсю гуляет прохладный ветер. Весь день они плавают, загорают и репетируют танцы, а вечером за ними приезжает огромный белый автомобиль, как у Аллы Пугачевой, и везет в большой и яркий город, где они выступают, исполняя танец живота. А после концерта сидят в зале, пьют сок со льдом, потягивая из трубочки, и слушают музыку, а потом автомобиль отвозит их назад, в маленький домик у моря, и они снова спят и спят под шелест океана. И никто им больше не нужен.

В этот день, полный событий, они вообще забыли позвонить родителям.

Утром, когда хозяин очень рано, не устроив обычной побудки, уехал в Октябрьск, они опять остались одни. Вначале обсудили вчерашнее поведение Славы. Дина уверяла, что он псих, маньяк и пьяница. Водку бузгает, людей душит и рисует нечеловеческие картины. А Света возразила, что он надежный, с таким не пропадешь. Просто у него был стресс на почве работы, поэтому он пил и дрался. Максиму этому не повезло, но что ж поделать, сам нарвался и поделом. Если б все были такими, как Слава, воры бы давно повывелись.

Но Света, хоть и защищала хозяина, тоже не могла забыть свирепых Славиных пинков и как он хватал женщину в фиолетовых тапках за горло, а она, побагровев, как помидор, хрипела и вертелась в его руках. И главное, виноваты были они с Динкой. Им было скучно, одиноко, вот и пустили первого встречного. И не очень удобно было оставаться у Славы после случившегося. Чувствуешь себя виноватой, даже если тебя простили. «Я не буду ругать вас за доверчивость, – сказал вчера Слава, – потому что это свойство порядочных людей».

Света позвонила домой, но телефон упорно молчал. Тогда они, посоветовавшись, оделись и решили туда наведаться. Вышли, сели на трамвай и поехали. К дому подходили осторожно. Света приказала Дине спрятаться в соседнем дворе. Присесть на лавку со старушками и ждать ее, а сама приблизилась к дому, но заходить во двор не стала. Во-первых, стало понятно, что нужно было прийти вечером, так хотя бы можно сразу определить, есть кто-нибудь дома или нет. Во-вторых, во дворе стояла незнакомая вишневая «мазда», которой Света раньше никогда не видела. В-третьих, возле ворот с внутренней стороны отирался какой-то тип.

Впрочем, не какой-то. Именно такой, какие обычно крутятся возле крутых: с лицом, не имеющим выражения. С бесчувственной рожей исполнителя чужих приказов. Он стоял, курил, сплевывал, поглядывал по сторонам и вдруг заметил за оградой Свету. Они обменялись взглядами. Мысль, промелькнувшую в ее глазах, он, несмотря на тупость, поймал мгновенно. Ей нестерпимо захотелось бежать, а он с той же силой внезапно захотел ее поймать. Он насторожился, как гончая, но Света, зная, что от собак бегать нельзя, сделала над собой усилие и, медленно отвернувшись, не спеша пошла вдоль ограды. Он, сразу потеряв интерес к дичи, сплюнул и остался на месте.

Засада, решила Света. Ждут, что они домой вернутся. Не дождутся.

Света свернула во двор, где довольная Дина сидела на лавке рядом со старушками. В кулаке у нее была горсть семечек, в кармане конфета, и она с интересом слушала, как одна из бабушек рассказывала, что сумасшедший в метро громко обзывал всех на эскалаторе мошенниками, проститутками и наркоманами. И никто даже милицию не позвал, как будто так и надо.

– Это потому, – вмешалась бабушка с кошкой, которую она вывела гулять на поводке, как собаку, – что теперь в психбольницу отправляют только с личного согласия. Потому им все можно, и воду ночью пустить из крана, чтоб весь дом залило, и костер в квартире на полу поджечь. Спасу не стало. Все психи на воле. А раньше сидели там, где им положено. И политические, кто несогласный, тоже сидели. А теперь они вместо больницы в телевизоре друг на дружку с кулаками напрыгивают, эти ненормальные. Даже в Думе их большинство.

Дина на это покивала и, поколебавшись, с чего начать – с конфеты или семечек, – решила, что лучше с конфеты.

В этот момент во дворе появилась Света.

– Поехали! – кивнула она сестре.

– Куда? – спросила Дина, не вставая с лавочки.

– На вокзал.

– Чего там делать-то?

– К родне поедем. Только Славе ключи вернем.

Дина с сожалением поднялась. Со старушками ей было интересно. Мама с папой при ней взрослых разговоров никогда не вели. Только бабушка. Но бабушку она видела редко...

Они вернулись в Славину квартиру, Света села и написала записку: «Спасибо Вам за все. Мы поехали к родственникам в Куровскую». Зачем она это приписала? Просто чтобы он на всякий случай знал, где они. Вдруг объявится Алик? Хотя на Алика она не слишком надеялась. Может быть, ей просто хотелось, чтобы хоть один человек знал, где они. Чтобы от них остались хоть какие-то следы, по которым их можно будет отыскать. Ведь даже макета птицефабрики, над которым она трудилась, и того нет. Его тоже сжег злосчастный таджик.

Дина, заглянув ей через плечо, спросила:

– Зачем ты написала, куда мы едем?

– Ну, так... Чтобы все было по-честному.

– Чтобы он нас выследил, как Максима? Вдруг ему не понравится, что мы ушли? Тогда он нас догонит и назад притащит. Коробки свои клеить.

– Хоть кому-то пригодимся, – вздохнула Света.

Она быстро уставала от ненужности. Не умела бездельничать, быть ничем не занятой, не иметь привычных забот, не думать о ком-то, о той же бабушке, например. Если бы можно было остановиться где-то на подольше, она бы была этому человеку благодарна просто за то, что для нее нашлось место. Место, где можно хоть чем-то заняться, а не чувствовать себя щепкой, которую несет течением.

Света вынула из Славиной коробки с мелками розовый, и они вышли на улицу. На темно-серой стене дома она нарисовала две фигурки в юбочках – одну побольше, другую поменьше. Дине рисунок понравился, но беспокоила мысль, что Слава отправится за ними в погоню. Он ведь любого выследит, если захочет. Вряд ли ему придется по вкусу их побег.

Славу и в самом деле огорчил их уход. Возвращаться домой, когда в окнах за занавесками горит свет, гораздо лучше, чем приходить в пустую и темную квартиру. Дом с детьми уютней и живее. Когда птички упорхнули, сразу стало грустно. Хорошие девочки: старшая – серьезная, будет красавицей. Да и маленькая гордячка прелесть.

Он побродил по опустевшей тихой квартире, пошуршал бумагой на столе. В бумагах обнаружил детский рисунок: зверек возле забора, то ли собака, то ли волк с серой шерстью на шее у него висела веревка. Неподалеку сидела женщина в фиолетовых тапках, широко разинув рот и выпучив глаза, у нее на шее тоже болтался обрывок веревки. В центре приплясывала рыба в очках и шляпе, широко разинувшая беззубый рот. В правом верхнем углу стояла маленькая принцесса в бальном платье и бриллиантовой короне. Картина называлась «Всех передушу». Слава повертел листок и усмехнулся...

Девочки, больше не оглядываясь на покинутый дом, уже второй из чужих домов, зашагали в сторону трамвайной остановки. Трамвай довез их до вокзала. Уже через час, сидя в людной электричке, они забыли про ночь в квартире мертвеца. Про синие стены, про кактус, про шаги на балконе, про холодный каменный угол, где Света зажимала сестре рот. Слава, Максим, утренние побудки под вой кошмарного будильника – все забылось почти мгновенно.

«У каждого дня своя забота», – говорила бабушка. Страх и беспокойство отступили, теперь хотелось есть. Как назло, рядом сидела тетка, поперек себя шире, предлагавшая подруге то булку, то банан. Дина старалась не смотреть в сторону жевавших подружек, тем более обе ели некультурно, набивали полные рты.

Замелькали вагоны на сортировочной, вошел слепой в очках с аккордеоном, затянул ржавым испитым голосом «Синий платочек». Потом явился шустрый парень с мылом и зубными пастами «Лесной бальзам» и «Кедровый бальзам». Запинаясь о саженцы в проходе, пробрался газетчик, и все принялись дружно разгадывать кроссворды. Станции все были разные. На одной толпился народ, все кричали, продавали кто что. Дина загляделась на светло-зеленое платье в алых маках с большим белым воротником. На следующей станции людей почти не было, зато гуляли две огромные собаки, черная и рыжая.

Дина отвлеклась от окна: в вагоне вдруг стало шумно, появились две цыганские девочки, может, лет пяти, с грязными ногами в стоптанных сандалиях, замурзанные, как свинюшки, в длинных, цветастых, косо сидевших юбках. Маминых, что ли? Дина смотрела на них во все глаза, а Света искоса. Всклокоченная цыганская девочка дернула за рукав тетку, жующую банан.

– Дай на хлеб.

– Где родители-то? – подозрительно осведомилась та.

– Нет родители. Дай на хлеб! – цыганка шмыгнула носом и поддернула сползавшую юбку.

– Родители, небось, побираться заставляют? А? Где мама-папа-то?

– В турме. Дай на хлеб. – Девочка подставила тетке прямо под нос грязную ладошку ковшиком. Та усмехнулась, достала из сумки батон и, щедро отломив половину, протянула:

– Вот, возьми. Хлеб.

Цыганская девочка смерила тетку уничтожающим взглядом и неожиданно выбранилась:

– Сука.

– Что я говорила! – обрадовалась тетка. – Они ж не голодные, хлеб не берут, им деньги подавай! А я всегда так делаю – проверяю.

Дина проследила, как отломленная половина батона скрылась обратно в теткиной сумке, и поймала неодобрительный взгляд Светы. Конечно, хотелось бы вести себя получше, но хлеба хотелось не меньше. Выбирать между примерным поведением и батоном было непривычно, с такими проблемами Дина раньше не сталкивалась, но решила, что будет вести себя, как Света.

Следующим заявился мужик с пирожками. Это было уже слишком. Запахи расползлись по всему вагону. Дина мужественно отвернулась к окну, изо всех сил стараясь не глядеть ни на пирожки, ни на Свету. И даже запах этот не вдыхать.

– Сколько стоит? – вдруг спросила продавца Света.

– С мясом – шесть, с картошкой – четыре.

– Тебе какой? – она поглядела на Дину. Дине показалось, что она ее проверяет.

Она собрала в кулак всю свою гордость и, сильно оттопырив нижнюю губу, произнесла:

– С картошкой.

Продавец подал ей пирожок в засаленной бумаге, и она принялась есть, а Света смотрела в окно на мелькавшие светленькие, по-осеннему грустные пейзажи.

Похоже, что с ночи в доме мертвеца она и вправду стала чем-то вроде матери, и это не давало расслабиться. Приходилось думать сразу о многом: что есть, где спать, где достать денег и кто сможет их приютить, если Наташа с Аликом найдут их не сразу. Самое главное было до них дозвониться. Хотя бы выяснится, ищут их или нет. А если с родителями что-нибудь случилось, то Света вообще остается одна с Динкой и больной бабушкой на руках.

Они сели в электричку до Куровской, где жил Наташин двоюродный брат Валерка, бабушкин племянник. Валерка работал шофером, имел жену Зою и двух сыновей-погодков, Саньку с Мишкой, довольно противных. В позапрошлом году, когда еще была жива бабушкина сестра Нюра, они гостили там летом, а Валерка тогда подрался на автобазе и ему выбили передние зубы.

Перед обедом он подавал команду бабушке Нюре: «Мать, ссы на стол!» Все каждый раз хохотали как сумасшедшие, хотя знали, что он из-за выбитых зубов не может по-другому назвать «щи». А Валерка злился и грозил своим приятелям предъявить счет за нанесенный материальный ущерб.

Свете хотелось спать, но как только она прикрывала глаза, начинали одолевать тревожные мысли и почему-то представлялось, что они с Диной остались совершенно одни, что Алика, мамы, бабушки больше нет на свете, а им предстоят долгие-долгие мучительные скитанья, которые неизвестно чем закончатся.

Чтобы отвлечься, Света стала прислушиваться к разговорам. Тетка с бананами, та, что бдительно проверяла цыганских девочек, рассказывала подруге про какую-то Зину.

Зина эта жила с мужем Колюней в полуразрушенной избе, потому что Колюня во хмелю принимался рубить топором все подряд и порубал не только мебель, но и рамы, двери, стены и крышу. Такая жизнь Зине надоела, и она, заняв денег, купила старый-престарый автомобиль, освоила вождение и стала торговать по отдаленным деревням товаром первой необходимости: стеклянной тарой под соленья, резиновыми сапогами, ножницами, мукой, крупой, солью, подсолнечным маслом. Летом, когда понаехали дачники, у которых денег куры не клюют, она и сервелат, и печенье, и сыр возила. И к осени с долгами рассчиталась. А как только она домой заявилась, собой довольная, да еще сказала, что она, может быть, платье и сапоги себе теперь купит, Колюня, в отместку за долгие отлучки и что она его кормить перестала, порубал ей топором машину. А когда она поехала в ремонт, ее гаишники арестовали и машину отняли. Плакали в общем и сапоги, и платье. Пришлось снова у родственников деньги занимать и начинать все сначала. И на этот раз, когда Зина наторговала на семь тысяч, она домой деньги уже не повезла, а отдала родне и долг, и свои, те, на которые ей снова товар закупать надо было. Так, думаешь, что они сделали?

Света открыла глаза и посмотрела на тетку. Та перешла на громкий трагический шепот. Эта сраная родня те деньги закурковала! Заявили, что она, мол, им должна была за баню, которую сто лет назад они ей отдали, потому что старая была да гниловатая. Тогда Зинка эту баню всю по бревну раскатала, выпросила у знакомого шофера грузовик, и с ним вдвоем они эту баню родне вернули. Привезли и выгрузили, а потом она месяц разогнуться не могла, спину надорвала.

Света на этом месте задремала, а когда проснулась от толчка вагона, то увидела, что Дина продолжает слушать историю Зины с неослабевающим интересом, глядя на рассказчицу во все глаза. Света усмехнулась: та еще страшилка, не хуже, чем у Оли Яницкой – и снова незаметно задремала под мерный стук. Она пришла в себя, когда мимо нее, толкаясь, пошли на выход пассажиры. Это была Куровская.

На станции обнаружился телефон-автомат. Купленный жетон тут же провалился. Местные жители и дачники быстро рассеивались. Разбегались, как горошины, и пропадали в кустах по обе стороны от железнодорожного полотна.

Появились цыганские девочки, требовавшие в вагоне денег на хлеб, перешли на другую сторону перрона, пристроившись по краям такого же чумазого, как они, пацана, видимо, старшего брата, который уверенно вышагивал впереди, как вожак, не оглядываясь и не сомневаясь, что его свита на месте. За ухом, в черных волосах торчала сигарета. У ларьков стояли старая «Волга» и милицейский уазик. Цыганское семейство во главе с вожаком направилось было к «Волге», но мордастый милиционер пальцем поманил их к себе.

Цыганский мальчишка – Дине казалось, что он ее нисколько не старше, просто много о себе понимает – нехотя свернул и сунул что-то в руку милиционеру.

– Че не густо? – лениво спросил тот, выкидывая окурок.

– Сам по вагонам пошарься, – беззлобно отозвался пацан и ловко увернулся от подзатыльника.

– Я тебе пошарюсь счас... Никого не видел, беглых, чехов?

– Не-а, – ответил тот уже на ходу и, не оглядываясь, направился к «Волге» вместе со своим девичьим эскортом.

Дина глядела, как Света вывернула карман и вытряхивает мелочь, подсчитывая монетки, чтобы купить новый жетон. Дина пожалела, что съела пирожок с картошкой, теперь, кажется, и денег нет, чтобы позвонить.

– Ты папе звонишь?

– Куда ж еще...

Мелочи едва набралось. Света терпеливо слушала гудки, но трубку никто не брал. Не дозвонившись, они обогнули здание станции и пошли вдоль главной улицы дачного поселка искать дом Валеры. Жил он вроде бы на Лесной, номера Света не помнила, но надеялась, что узнает дом.

Она узнала не дом, а овчарку Милку. Услышав лай, из глубины двора, откуда-то из кустов, выбрался и повис на калитке веснушчатый пацан. И сразу уставился на Динины красные колготки. Дина хотела ему сказать, что за погляденье деньги платят, но передумала. Изучив как следует ноги в колготках, он принялся разглядывать Динин блестящий плащ с пояском, но Света прервала сеанс.

– Привет, Мехондий, – сказала она, – родители дома?

Тут он заметил Свету и завопил, как оглашенный:

– Ма-ам!

– Орет громче себя! – рассердилась Дина, слегка вздрогнув от вопля.

– Ма-ам! – повторился кошмарный рев, но вместо мамы над забором появилась еще одна веснушчатая физиономия, поменьше. Снова началось разглядывание. Дина переступила с ноги на ногу и скромно потупилась. Посмотрела на свои лаковые ботинки – они блестели и выглядели неплохо. Крик пацана раздался в третий раз.

– Ма-ам, Светка приехала, Наташкина дочь, с другой дочкой!

Веснушчатые девочек опознали, но калитку открыть не соизволили. Наконец появилась худая и сутулая женщина.

– Здрасьте, тетя Зоя, – сказала Света.

– Здрасьте, – вежливо поздоровалась Дина.

– Валер! – вместо ответа заорала худая.

– Че это с ними? – шепотом поинтересовалась Дина. – Чего они такие? Орут, орут и даже за забор не пускают.

Тетя Зоя суетливо отгоняла собаку, гремела цепью, потом крикнула еще громче:

– Валера!

Наконец на крыльце появился хозяин с немытой головой, в семейниках. Света с Диной снова вежливо поздоровались. Валера опасливо огляделся по сторонам, открыл калитку и уставился на Дину:

– Это Наташкина?

– Да. Дина.

Валера оглянулся на любопытных пацанов и прикрикнул:

– А ну живо в дом, чего повисли!

Те спрыгнули с калитки и незамедлительно исчезли, Зоя то смотрела настороженно, то отводила глаза. Все они были какие-то напуганные и оттого казались на одно лицо.

– Дядь Валер, можно мы у вас переночуем? – спросила Света. – Надо дозвониться родителям, чтобы они за нами приехали.

– А что случилось-то? – перебил он, продолжая крутить головой во все стороны. – Неприятности какие?

– Нас забрать должны были и не забрали... Позвонить надо, сказать, что мы у вас...

Валера сделал шаг вперед, прикрыл, за собой калитку, загораживая вход во двор, снова огляделся по сторонам и, понизив голос, каким-то униженным тоном забормотал:

– Свет, ты это, знаешь, того... мне чужие проблемы не нужны... Ты пойми правильно: у меня свои дети есть... ее-то отец отмажется, а мне потом, знаешь... Ты приезжай одна, если чего надо, мы ж не чужие люди, но без этого, чтобы... – Он будто случайно скользнул взглядом по лицу Дины, – без проблем потом...

Дина ничего не поняла. Света тоже поняла не сразу, но когда осознала, что их гонят, ей отчего-то стало стыдно, и она быстро отвернулась.

– А, ну мы тогда пойдем...

Чувство было такое, будто ее ударили в лицо. Но стукнул какой-то слабак, которому и отвечать не стоит. Вообще ничего не стоит с ним делать. Такой уж уродился.

– До свиданья, – вежливо попрощалась Дина, заметив, что Света попрощаться забыла и идет впереди, видимо, задумавшись. Они побрели назад, к станции.

7

Валера с Зоей смотрели им вслед. Зоя вздохнула и мелко перекрестилась.

Валера, выматерясь, зашел в дом, жена последовала за ним.

– Жалко девчонок, – сказала она. – Куда они пойдут-то?

– Своих пожалей, – ответил он и мрачно пнул ведро, попавшееся на дороге.

Зоя сразу согласилась, что брякнула не подумав. Сейчас начнется ругань в адрес Наташки, мол, одарила родственничками, не знаешь теперь, куда деваться. А если избу пожгут вместе с этой долбаной родней? Ругаться было не о чем. Вчера еще Зое принесли телеграмму от Наташки, и та просила, чтоб девочек приютили, если вдруг появятся. Да только от тетки Нины они про Наташкину красивую жизнь понаслышались. И про автомобили, и про мебель итальянскую, и про муженька, который непонятно чем занимается, и про то, что Наталья, как родила Динку, так и не работает. Любой дурак догадается, откуда у них деньги. Тем более тетка Нина и сама проговорилась, что опасается за Наташку.

Нина позапрошлым летом сахару из города привезла – их смородиной обсыпало, – и все на их сахаре варенье варили, потому что местный завоз кончился. А когда их со Светой сюда с сахаром, а домой с трехлитровыми банками варенья увозил усач на огромном автомобиле, так весь поселок сбежался поглазеть на это диво, и сразу слухи пошли да расспросы.

Только милиция вопросов не задавала, а когда поселковые спросили лейтенанта Никифорова, так сразу с ядовитой усмешечкой было отвечено, что Муртазаева не только в городе, но и в области знают как бо-ольшого плохого дядю. Личность Знаменитая. На свободе гуляет временно.

Света с Диной дошли до стации и сели на лавку. Подходили электрички, из них выгружались люди с сумками, разбегались в разные стороны, потом приходили новые поезда, и все повторялось сначала. Шла обычная жизнь, в которой они больше не участвовали. Дома не было, денег тоже, родители пропали, родня не пустила. Света каждые десять минут подходила к будке с автоматом и набирала номер. Трубку никто не брал, Света моталась от будки к лавке, но ничего не менялось. Дине это уже начинало надоедать, и она упорно болтала ногами.

Если нас ищут, думала Света, почему тогда автоответчик выключен? Если сломался, почему не чинят? Или нарочно выключили? Все-таки с ними что-то случилось. Может, уже и квартиру их разгромили, потому и телефон не работает. Черти бы побрали этого Алика. После четырнадцатого гудка Света повесила трубку и вернулась на лавку.

– Есть хочется, – мрачно объявила Дина.

– Я, между прочим, тоже ничего не ела, – напомнила Света.

– Мороженого купить можно, – предложила младшая.

– Можно тому, у кого деньги есть, – отрезала Света. – У меня три рубля – на жетон, если этот провалится.

– Можно попросить у кого-нибудь, – задумалась Дина, припомнив цыганских детей в электричке.

– Что попросить? – не поняла Света.

– Ну денег. Или хлеба...

– Попрошайничать собралась? – Света бросила на нее презрительный взгляд.

– Почему попрошайничать? Мы можем петь, а нам будут деньги давать.

Света внимательно посмотрела на сестру. С нее станется.

– Если у тебя хватит наглости – пожалуйста, проси. – Света отвернулась, никак не ожидая, что Дина отважится воплотить план в действие. Но та поднялась и не очень уверенной походкой направилась вверх по лестнице моста через железнодорожное полотно. Встала наверху, вытащила из кармана шляпку, которую прихватила из «дома мертвеца», положила перед собой на асфальт, набрала воздуху и тоненьким голосом завела:

Комбат-батяня, батяня-комбат

Ты сердце не прятал за спины ребят...

Господи, ужаснулась Света, видела бы это бабушка. Или мама. Голос у Дины вначале срывался, потом дело пошло лучше. Она пела всерьез, старательно, точно выводя мелодию. Из очередной электрички навстречу певице стал подниматься поток людей, Дина стояла на самом верху лестницы, точно посередине, ее обходили не глядя, спеша по своим делам. Остановилась какая-то старушка, умилилась, перекрестила и пошла дальше. Хмурый вокзальный люд не был расположен слушать. Но Дина тоже не собиралась сдаваться и пела все громче и уверенней, пока напротив не остановился цыганский мальчик с сигаретой за ухом, где-то потерявший своих сестер. Тут у нее возникли некоторые затруднения.

Он уставился на Дину в упор и смотрел прямо в глаза. Под этим немигающим взглядом петь стало труднее, но она упрямо продолжала, глядя поверх его головы, как настоящая артистка, никого не замечающая со сцены. Он продолжал стоять, сверля ее взглядом, но она гордо допела «Комбата» до конца.

Тогда он сплюнул, вытащил из кармана комок мятых десяток, отсчитал пять бумажек и положил в шляпку. Свистнул невесть откуда появившимся сестрам и исчез в толпе. Дина снисходительно кивнула, с достоинством взяла деньги и направилась к Свете с добычей. Они купили целый кулек пирожков, спрайт и леденцы и принялись есть на лавке.

– Чего делать будем? – вздохнула сытая Дина. – Где уже эти родители?

– Дома нет, – буркнула Света. – Поехали, электричка пришла.

– Куда?

– На кудыкину гору.

– Вот ты живешь с бабушкой и выражаешься, как старуха, – сделала ей замечание Дина, гордая своим заработком.

Они сели в почти пустую электричку, уже зажегся свет, смеркалось. Здесь хотя бы было тепло. Погода выдалась ветреная и ненастная, они промерзли в Куровской, и непонятно было, где придется ночевать. Света встала, подошла к расписанию, висевшему возле вагонной двери, посмотрела схему, и в голову ей пришла спасительная идея.

Они вышли на платформе, где у Климкиных была дача. Станция оказалась совсем крошечная. Света огляделась в поисках телефонной будки, но тут этих удобств не водилось. Они побрели по длинной улице, вглядываясь в номера домов, спрятанные за деревьями.

– Может, этот? – на каждом шагу спрашивала Дина. – Сколько можно ходить, ноги уже болят. Я в туалет хочу.

– Кажется, тут, – остановилась Света, и Дина облегченно вздохнула.

Калитка была закрыта только на крючок, они прошли через длинный, заросший двор, Света подергала дверь дома – заперто. Они обошли вокруг: за домом, возле грядки, валялись забытые грабли. Света подобрала грабли и скомандовала Дине:

– Отойди.

Она размахнулась – стекло со звоном разлетелось, Света просунула руку внутрь и отодвинула задвижку на раме. Подтянулась, залезла внутрь и пропала из виду. Дина пару раз подпрыгнула, но увидеть ничего не удалось.

– Эй, ты что, забыла про меня? – крикнула она внутрь дома. В окне показалась Света, высунулась по пояс и за руки втащила Дину в окно.

Дом оказался старый, с кривыми углами, скрипучим полом, черно-белым телевизором и круглым столом на одной ноге, накрытом пожелтевшей, давно не стираной скатертью в разнообразных пятнах. Света открыла холодильник и нашла одинокую банку малинового варенья. Ложка тоже была одна. Чего это Климкины? Вывезли все на зиму, что ли? И хлам привезли взамен. Воров, наверное, боятся. Пока Света ела варенье, Дина разгуливала по комнате. Увидела зеркало на стене, подставила стул и достала из кармана шляпку. Наконец-то можно хоть в зеркало посмотреть. Шляпа ей нравилась все больше, в ней она походила на даму. Не хватало длинных сережек, как у мамы Оли Яницкой. Дине они очень нравились: на длинной золотой цепочке висели крохотные полумесяцы и покачивались возле шеи.

– Где ты эту шапку взяла? – вдруг спросила Света недовольным бабушкиным голосом. Как старуха, честное слово.

– Там, в доме, где мы первый день прятались, – Дина разглядывала себя в зеркале и подумывала о помаде, но неизвестно, что Светка на это скажет. Привязалась же к шляпке, а какое ее дело?

– Украла, значит, – констатировала Света.

– Да, – подтвердила Дина, решив не обращать внимания на эти намеки.

– Ну и семейка, – усмехнулась Света.

Дина слезла со стула, опасно пошатывавшегося, и приставила его к столу, села и поглядела на варенье. Между прочим, сама делает замечания, а ест чужое варенье. Дина решила тоже намекнуть.

– А где хозяева? – спросила она. – Умерли?

Света едва не подавилась.

– Нет. Живы пока.

– А кто тут хозяева? Думаешь, они разрешают тебе свое варенье есть? – Дина присела на край стула и поглядела на сестру в упор.

– Отстань. Не твое дело.

Очень хорошо. Ест чужое варенье, делает замечания и грубит. Дина поднялась и решительно заявила:

– Надоело мне с тобой по чужим домам таскаться.

Света отложила ложку. Вид у нее был злой, а голос очень спокойный. Такой спокойный, что сразу видно, что распсиховалась. Но сказала она небрежно:

– Да мне, в общем, тоже надоело. А ты не понимаешь, почему мы прячемся? Тебе объяснить?

Дина промолчала. Звучало зловеще. По Светке было видно, что объяснение хорошего не предвещало. И скорее всего, Дине оно не понравится. Наверняка что-то неприятное.

– Потому что твой папа бандит. А ты – бандитская дочь! – отчеканила Света.

– Врешь! – выкрикнула Дина, от возмущения вскочив со стула. – Врешь ты все! Не бандит он!

– Бандит-бандит, самый натуральный, – спокойно добавила Света и облизала ложку. – И вор.

Высказавшись, она сразу успокоилась, положила ложку, встала и вылезла в окно, оставив Дину раздумывать над этой новостью. Но раздумывать было не о чем. Бандит или не бандит, все равно папа. Другого ей не надо. Ей этот нравится: у него красивые глаза, и он ее любит. А Светка просто вся иззавидовалась, ведь у самой никакого нет. И мама на нее внимания не обращает, потому что она почти взрослая. С одной стороны, конечно, хочется поскорее вырасти: можно стать артисткой, петь или на скрипке играть, мороженого есть сколько влезет, а не по одной штуке в день. Можно красить губы, ходить на каблуках, танцевать сколько хочешь... Но все-таки взрослых не любят так, как детей. Хотя их, может быть, как-нибудь по-другому любят. За красоту, например. Хотела же Дина в электричке, чтобы рядом с ней сидела тетя в малиновом костюме, а не старуха в платке. Старухам лучше не портить своим видом настроение окружающим.

Дина прошлась по комнате, не зная, чем себя запять. На старой этажерке нашлась книжка. Она села на продавленный диван, открыла и начала читать. Названия глав ее заинтриговали. Например: «Как извлечь насекомое или камешек из уха». Или «Средство для увеличения роста детей и скота». А еще «Верное русско-монгольское средство от бешенства». Дина полистала еще и принялась читать: «В одном из городов Германии девятилетняя девочка настолько сильно страдала от подагры, что не могла стоять на ногах...» Дина посмотрела на свои ноги с опаской. Если они со Светкой еще хотя бы два дня будут жить бездомной жизнью, то подагры ей не миновать. Она продолжила читать про девочку дальше: «Все средства оказались недейственными. Следуя совету одного врача, девочка была подвергнута лечению укусами пчел. Сразу же после первого укуса больная почувствовала облегчение, а после нескольких укусов совершенно выздоровела».

Дина возмутилась. Любая девочка выздоровеет в пять минут, если пчела укусит. Этим врачам только бы людей мучить. Она полистала еще и прочла наугад: «Все умственные способности обостряются от голода»... Вот еще. Ничего от голода не обостряется, только настроение портится. Дальше шло: «Средство для красоты волос». Почитаем: «Купить полфунта говяжьего мозга из костей и прокипятить мозг до полного выкипания воды...» Дина отбросила книжку подальше. Сплошная гадость и ужасы нерусские.

Света дошла до вокзального здания и огляделась: станция была гораздо меньше, чем Куровская. Тут даже рынка не было, только вокзал с маленьким квадратом асфальта вокруг. На траве, привязанная к колышку, паслась худая коза. Когда Света проходила мимо, коза испуганно заблеяла и опрометью кинулась прочь. Света зашла в пустую комнату вокзала и попросила у кассирши телефон. Тетка в очках с перманентом, не глядя на нее, сердито выставила замотанный изолентой аппарат в окошко кассы, всем видом демонстрируя недовольство.

Света набрала номер. В квартире Алика никто не брал трубку. Рассчитывать на них, видимо, не приходится. Пока Света раздумывала, кассирша быстро убрала своего инвалида.

– Можно еще раз? – попросила ее Света.

– Девочка, телефон служебный, – кассирша из-под очков посмотрела враждебно.

Света молча протянула последнюю из заработанных Динкой десяток, и ветеран телефонной связи снова появился в окошке.

Вначале шли долгие гудки, потом, наконец, трубку сняли.

– Климкин, привет, это я, – представилась Света.

– Привет, – удивился Климкин, – а ты чего на тренировке не была? Заболела, что ли?

– Слушай, Леха, тут такое дело... – быстро перебила Света. – Мне в общем деньги нужны.

– Сколько? – заинтересовался Леха.

– Много.

Ответ поверг Леху в задумчивость.

– Много у меня нету... – засомневался он.

– Ну, привези сколько есть. Когда сможешь?

– Я сейчас в компьютерный класс иду...

– Приезжай позже, я у тебя на даче...

– Где? – изумился Леха, а тетка-кассирша опять посмотрела недовольно.

– Забыл, где дача ваша? – поймав подозрительный взгляд, разозлилась Света. – Поселок Зеленовод, Чайковского, 15. Понял? И поесть чего-нибудь захвати.

Она положила трубку и придвинула аппарат кассирше. Подумала, стоит ли говорить спасибо, но вспомнив про последнюю десятку, решила не благодарить. Хватит с нее.

У дома Алика стояла вишневая «мазда» с аппаратурой для прослушки. После очередного Светиного звонка домой Гурам убрал термос с кофе, снял наушники и связался с АТС:

– Танюш, сейчас звоночек был. Пробей, откуда звонили. Платформа Климентовская? Это какое направление? Спасибо, дорогуша.

Гурам взял мобильник:

– Кирилл, нашему другу звонили с платформы Климентовская. Касса, говорю, ну? Юго-западное направление. Проверь, да?

Через полтора часа после того, как Света вышла из вокзального здания, к нему подъехал джип «паджеро». Шиза вышел покурить, а Болт наведался к кассирше и вышел, радостно приплясывая. Старуха со страху даже адрес назвала: «Чайковского, 15».

Алик запретил Наташе брать трубку. Они были на осадном положении, продукты закупал Толик. Пасли их открыто, нагло, и выходить из дома не хотелось. Толик разговаривал по своему мобильному с Артуром:

– Понял. А потом куда пошли? Не знают? Ну все, давай. Посмотри по этой ветке. Ментов подключай аккуратно.

Толик сочувственно поглядел на Наташу, которая сидела ссутулившись, сжав кулаки между коленями, и осторожно произнес:

– Были они в Куровской, заходили к родственникам. Те их не пустили.

Зло щелкнутый окурок пролетел мимо пепельницы и шлепнулся на пол. Алик отвернулся к окну. Наташа подумала о Валерке с Зоей. Хорошо еще, если Артур говорил с ними не на своем скотском языке.

– А что ты хотел? – спросила она мертвым голосом. – Люди боятся. Это только у тебя страха нет... – Чувствуя, что к голове подступает горячая волна, она придвинула упаковку таблеток, положила в рот две штуки и запила. Вода пролилась на руки и блузку. Наташа, отряхиваясь, вдруг закричала:

– Да отдай ты им уже эти деньги! – Руки затряслись сильней, а горло задергалось от сдерживаемых рыданий. Толик принес из кухни графин и снова налил ей воды в стакан. Алик, не поворачиваясь, спросил жену голосом, который ее испугал:

– А кто сказал, что они у меня есть?

Он смотрел в окно, где открыто, не прячась, стояла вишневая «мазда» с Костиными шестерками, а возле ограды терлись еще двое из той же команды. В нем закипала беспомощная злость.

– Кто-нибудь это говорил?

Он произнес это с нажимом и недобро оглянулся на Наташу. Она сразу сникла. Толик сосредоточенно давил в пепельнице бычок, делая вид, что оглох. Лицо его ничего не выражало, только глаза беспокойно бегали.

– Ну найди тогда, – жалобно попросила Наташа. – Найди эти деньги, – повторила она, – Найди. – У нее начиналась истерика, и слова перешли в крик: – Это же дети!

Алик, наконец, отвернулся от окна и посмотрел, но не на нее, а на Толика.

– Поздно теперь деньги искать. Надо найти детей. Завтра, – пообещал он, бросив взгляд на Наташу. – Завтра все решим. Успокойся.

В этот момент зазвонил телефон. Наташа неотрывно глядела на аппарат, и по тому, как напряжено было ее тело, видно было, каких усилий ей стоит не сорваться с места и не схватить трубку. Она облизнула пересохшие губы и осталась сидеть. Телефон звонил настойчиво, не умолкая. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать... Все. Плечи ее опустились еще ниже, руки разжались, она опустила голову и беззвучно заплакала. Мужчины отвернулись. Толян прошел в кухню, а Алик снова стал глядеть на фигуры во дворе, на автомобиль, и бессильная злость внутри медленно остывала и таяла. На ее месте пускала корни ненависть.

8

Света возвращалась со станции, раздумывая, где достать еды, если не приедет Климкин. Вообще-то должен, но кто его знает. Засядет за свой компьютер – пиши пропало. Она открыла калитку, вошла в дом и громко позвала: «Дина!» Никто не откликнулся. Света выскочила во двор, обежала дом, ломая кусты, и снова громко крикнула: «Дина!» Ей вдруг стало жарко, на лбу выступила капелька пота.

Младшая в это время сидела в густых кустах, прижав ноля шляпки к голове. Послушав еще немного Светины крики, она выбралась из укрытия и ворчливо произнесла:

– Дура, у меня шапка-невидимка. Чего разоралась?

И тут же пошатнулась от сильной затрещины. Света, вне себя от ярости, не пожалела силы. На глазах у Дины выступили слезы, но она поджала губы. Не будет же она реветь из-за этой дуры. Подкидыш какой-то, а не сестра. Что она сделала? Нельзя уж и спрятаться? После того как старшая ушла, Дина еще посидела в кустах, но игра уже ей не нравилась.

Она осторожно подошла к окну – посмотреть, что делает Светка.

В доме играла музыка. Света включила старую «Ригонду» и танцевала.

Куртку она сбросила, осталась только в обтягивающей майке и широких штанах. На голове у нее был тюль, а пальцы она держала щепоткой, как будто собиралась солить суп.

Дина смотрела, как завороженная. И кто мог подумать, что Света умеет танцевать. Только из ружей палит и еду готовит. Но это любой дурак может, а вот танцевать – совсем другое дело.

Света, увидев над подоконником голову в шляпке, не прекращая танца, спросила:

– Хочешь, сходим на аттракционы? Я тут десятку нашла. Знаешь где? В сапоге.

– А что это за танец? – спросила очарованная Дина.

– Танец живота. Его в Индии танцуют.

Танец живота их помирил. Дина забывала свои обиды мгновенно.

Девочки вышли из дома и отправились в сторону парка. Парка, собственно, никакого не было. Было некоторое количество кустов, где время от времени встречались козы, собаки, а также беглые курицы, и росла группа почти голых деревьев, среди которых возвышалось чертово колесо. Они сели в ячейку, похожую на детскую коляску, и поднялись вверх. Кроме них, была только парочка, тут же принявшаяся целоваться. Дину это заинтересовало, и она спросила Свету:

– Свет, а ты уже целовалась с кем-нибудь или еще нет?

– Еще чего, – неожиданно рассердилась Света. Вопрос застал ее врасплох.

– А у тебя парень-то есть вообще? – Дина подозревала, что нету. Конечно, с таким-то характером... Она почти пожалела сестру.

– Ходит тут один... – Света размышляла над тем, чего ей не хватает. В том же Климкине, например. И сформулировала: – Но они в этом возрасте все еще дети.

Дина неодобрительно промолчала. Ну и что, если дети? Что, дети целоваться не могут, что ли? Вечно все считают, что дети – не люди. Она повернулась, чтобы исподтишка подглядывать за парочкой. Но ей это быстро наскучило. Возит и возит девушке по лицу руками. А он их мыл перед этим?

– И сколько мы тут будем еще крутиться? – недовольно поинтересовалась она.

– Пока не стошнит, – обиделась Света. Она собиралась немного развлечь Дину, но тут же начались капризы. Света не признавалась себе в том, что хотела перед ней извиниться. Ударила глупого ребенка, который со страха придумал спасительную шапку-невидимку. Не сдержалась. Чувствует себя по-идиотски, а ребенок и думать забыл про оплеуху.

– Ой, смотри, дым! – оживилась Дина.

Вдалеке за деревьями и небольшим озером и правда поднимался черный густой дым.

Колесо медленно спустило их на землю.

По мере приближения к даче, Свету начало мучить нехорошее предчувствие. Суматоха была возле дачи Климкиных. Вокруг толпились почти все обитатели поселка.

– Подожгли, точно подожгли, – кричал пронзительный женский голос. – Я видела, приезжали какие-то. Убойная сила. Смотрела по телику «Убойную силу» – тут она и явилась! – Тетка в голубом платье кричала что есть мочи, а толстая насупленная старуха рядом с Диной вдруг надулась, побагровела и чихнула с таким подвываньем, что Дина вздрогнула и отодвинулась подальше.

– Да замолчи, глюкоза, что ты видеть могла? С утра шары водкой налиты! – осадил кричавшую мужик в рукавицах и поднял шланг повыше. С противоположной стороны тянули еще два шланга, чтоб огонь не перекинулся на соседей, а так по всему было видно, что дому конец. Он весь был черный, и крыша вот-вот обвалится.

– Видела я, – продолжала надрываться тетка в голубом. – И дед Юровкин видел тоже. Они деда стукнули по башке, а дом подожгли. Дед лежит в обмороке. – Тут насупленная старуха снова оглушительно чихнула и высморкалась в подол. – Дым, – пояснила она.

В этот момент начала проваливаться крыша. Развалилась надвое, как корабль, и середина ухнула внутрь. Раздался треск, в воздух поднялся столб из огня, дыма и черных кусков. Потом огонь переместился внутрь, трещал и хозяйничал в доме, а сердитый мужик в рукавицах засунул шланг поглубже в лопнувшее окно и лил воду на пол. Если там, конечно, оставался еще пол. Дина очень жалела шляпку и хозяйский альбом с фотографиями, который не успела посмотреть. И книжку «Старинный русский лечебник», хотя там и не нашлось ничего полезного, все равно было жалко.

Света только-только успела подумать о Климкине, как он вдруг появился рядом, как чертик из ларца. Бросил ей «привет» и принялся глазеть на пожар, как будто это его не касалось. Точно он в кино пришел. Даже рот приоткрылся от любопытства. Странный все-таки этот Климкин. Или сдерживаться умеет. Леха поглазел на пожар, потом, что-то вспомнив, вручил ей арбуз.

– Держи. Ты еды просила.

– Ты б еще маслин привез, – фыркнула Света. – Леш, пойдем отсюда. – Она потащила Климкина из толпы в сторонку. – Понимаешь, – она кивнула на Дину, – тут такое дело... Ее украсть хотят...

– Понимаю. Чечены, – серьезно кивнул Леха.

– Да при чем тут чечены? – Свету его глупость раздосадовала. – Бандиты. В общем, нам надо быстро уматывать отсюда. Ты деньги привез?

– Да ты понимаешь, – Леха сильно смутился. – Мне тут сидюшник предложили по случаю, новый совсем. В общем, у меня только десять рублей осталось.

– А-а! – разочарованно протянула Света. – А чего приезжал тогда?

– Так ведь договорились? – удивился Леха.

Дурак или притворяется? Сомнения, конечно, были. В их положении думать о нем плохо было непозволительной роскошью. Проще было считать его дураком. Тем более у него стресс.

– Тебе, наверное, от родителей влетит? – Света сочувственно кивнула на остатки дома.

– Мне? – Климкин улыбнулся во весь рот. – А, не-е, это не наша дача. У нас номер семнадцать, ты перепутала. Вон тот наш, – Климкин махнул рукой в сторону соседнего. Света не выдержала и хмыкнула.

– Че смеетесь, как дураки? – обиженно проворчала Дина. – У меня там шапка сгорела.

Света заметила, что поселковые на них оглядываются, и потащила всех к станции. Они шли и препирались. Климкин благородно предлагал им для жилья свою дачу, Света благородно отказывалась. Что теперь толку в его доме? Все равно их уже выследили, и надо делать ноги.

– Красивый был пожар, – сообщила Дина.

– Да, кому-то сильно повезло, – усмехнулась Света.

– Хозяин, рыбак Мелентьев, еще зимой помер. Болел, – сообщил Климкин. – А дети его дом делят. По суду. А теперь и делить нечего.

Света с Диной переглянулись. Еще один «дом мертвеца», уже второй.

– Наверное, от подагры скончался, – блеснула познаниями Дина, но Света покосилась на нее, как на идиотку.

– Света, Свет, – Климкин понизил голос и взял ее за руку, – а ты что, про бандитов серьезно или как?

– Или как! – Света обиженно вырвала свою руку из его неуклюжей лапы. Оказывается, он ей не поверил! Решил, что это игра.

Они дошли до станции, и озадаченный Леха сел в электричку, она тронулась, Дина ему помахала. Платформа опустела, и они снова остались одни. Последняя электричка в город ушла, увозя Леху, и как-то внезапно навалилась тоска.

– А чего тут так скучно? – спросила младшая.

– А пожар? Не развлечение тебе?

Но Света понимала, что хотела сказать Дина. Вроде бы кругом все время люди, но чувствуешь себя одиноко. Даже когда сидишь дома в полном одиночестве, такого не бывает.

Начало смеркаться. Замерзнув, они зашли в здание вокзала и сели на глубокую лавку, выкрашенную голубой краской. Кассирша за окошком посмотрела на них. Что-то, похожее на панику, мелькнуло в ее взгляде, и дощатая дверца кассы со стуком захлопнулась.

– Чего это она? – спросила Дина. – Пчела укусила, что ли?

За спиной раздались какие-то звуки. Девочки испуганно оглянулись: на лавке, что стояла спинкой к той, где сидели они, спала женщина.

– Вот, – вздохнула Дина, – скоро и мы так будем. Если папа нас не найдет. Зря мы от Славы ушли. Лучше бы коробки клеили.

Женщина на лавке перевернулась и что-то пробормотала, не просыпаясь. Скрипнула входная дверь, зашел человек в черной куртке, присел на лавку возле спящей и стал ее тормошить. Та отворачивалась, ворчала, один раз сказала: «Отдам за десятку...», но просыпаться не хотела. Потом вдруг села и спросила:

– Это ты. Юр? Я тебя во сне видела. Мы грибы собирали, а ты мне красноголовик подарил.

– Зин, – он положил ей руку на плечо, – как ты поедешь? К ночи обещали дождь, потом заморозки, а у тебя колеса лысые и карбюратор барахлит. Я посмотрел: плохо дело.

Они начали тихо обсуждать, доедет ли Зина до какого-то узла, и мужчина ее отговаривал. Потом предложил смотаться на автобусе в Отрадное, тут неподалеку, у него там друг-афганец ферму держит, пять дочерей у него, две машины и покрышек полный сарай, он по дружбе отдаст недорого и инструмент кой-какой одолжит. Все равно колеса менять надо, и лучше сейчас, чтоб жизнью не рисковать. Дина украдкой посмотрела, как женщина вынула деньги из сумки на поясе, отсчитала и отдала.

– Полчаса туда, полчаса обратно, скоро буду, – пообещал он и вышел.

Как только дверь за ним закрылась, тетка в кассе подняла свою дощечку и поманила к себе Зину. Дина гадала, та ли это Зина, про которую в поезде рассказывала тетка с бананами. Женщины стали шептаться, и Дина навострила уши. Кассирша ругала Зину, зачем она деньги отдала, а та оправдывалась, что никакой он не жулик, а знакомый ее, но на вопрос, давно ли знакомы, смутилась и вообще отошла от окошка расстроенная.

– Ну и ищи теперь ветра в поле, – рассердилась кассирша и захлопнула окошко.

– Пошли, – скомандовала Света, а Дине уходить не хотелось, интересно было, вернется ли жулик Юра с резиной, и она начала упрашивать Свету посидеть часок, все равно ведь идти некуда, тут хотя бы тепло.

– Да не вернется он, –буркнула Света.

Она все больше мрачнела и хмурилась. Их преследуют, это ясно. Идут по пятам. Сидеть на одном месте опасно. Те, что сожгли дом на Чайковского, скоро выяснят, если уже не выяснили, что никто не погиб, а значит, охота продолжится. На этот раз их просто выкурили. Будут гонять с места на место, пока они не попадутся? Света сжала пальцы в замок. Что ж, надо сопротивляться. Бежать и прятаться, пока есть силы. Мир ведь не без добрых людей. Тут ей вспомнилась родия, Валерка с Зоей, и она нахмурилась еще сильней. Что делать?

С одной стороны, нужно, чтобы бандиты не знали, где они. А с другой стороны – чтобы Наташа с Аликом их нашли. Но мест, которые бы знали родные, а бандиты не знали, больше не оставалось. И Лешке она ничего не сказала, чтобы он не попался, как кур в ощип. Надеяться на него – все равно что на Динку. Он такой же наивный. Не может поверить в бандитов, думает, что они только в кино. Света посмотрела на арбуз рядом с лавкой и хмыкнула. Привез еды, называется.

– Хочешь? – спросила у них за спиной Зина и протянула Дине яблоко.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила младшая и откусила кусок побольше.

– Что, на электричку опоздали?

Девочки дружно кивнули. Зина вздохнула и сказала, что когда Юра приедет, она их подбросит на машине до узловой, там проходящих много, каждые полчаса, и можно уехать оттуда. Света с Диной переглянулись. Света угрюмо сказала: «У нас денег нету», а Дина толкнула ее в бок и сообщила, что вообще-то они могут и заработать. Она, например, может петь и знает, как лечить подагру, а Света умеет танцевать танец живота. Зина весело засмеялась, а потом сказала, что можно еще телеграмму родителям послать и деньги пришлют. Или приедут за ними.

Света принялась ее исподтишка разглядывать. Странная, конечно, немолодая, а смешливая, куртка спортивная, на шее бусы из янтаря. У брюк на коленях пузыри, сумки под лавкой чем-то набиты, спит на вокзале. Не поймешь, что к чему. Зато этот Юра разодет, как жених, и джинсы с прошивками, как надо.

Зина тем временем развернула фольгу и выдала сестрам по теплой картофелине, потом появились огурцы, хлеб, помидоры и бутылка минералки. Через несколько минут Света поняла, что совершенно не стесняется чужой и немного нелепой тетки в бусах, что ей стало нестрашно и что развернутая на лавке салфетка с едой превратила вокзал в дом не хуже бабушкиного, так вдруг стало уютно и спокойно. Впервые за последние дни они встретили человека, рядом с которым исчезла тревога.

Они поели, Дина принялась болтать с новой знакомой, рассказывая ей про Олю Яницкую, Олину маму, про лечение от подагры, учительницу по сольфеджио, а Света вышла на улицу. Были уже густые сумерки, и проглядывали звезды. Дождя, обещанного Юрой, не намечалось. Из боковой двери вокзала вышла кассирша, замкнула дверь и повернулась. Увидела Свету и схватилась за сердце: «Ой, как напугалась!», а потом решительно вошла в главные двери и подозвала к себе Зину.

Кассирша что-то шептала, а Дина, как ни прислушивалась, не могла уловить ни звука. Только видела, как та на нее косится, а еще показывает на улицу, видимо, говорит про Свету. У Зины лицо вдруг погрустнело, стало озабоченным, но она махнула на кассиршу – мол, ну тебя! – и вернулась к Дине.

Еще час они провели на вокзале, и с того момента, как уехал Юра, прошло уже больше двух. Понятно стало, что в двенадцать ночи никакие автобусы не ходят и надеяться больше не на что. Но Зина все время заходила за угол вокзального здания и смотрела на поселковую дорогу, светлевшую в темноте. На станции горел лишь один фонарь. За углом иногда раздавался треск мотоциклетки: какой-то шустрый пацан, точно лихой наездник, мелькал то тут, то там со своей мотоциклеткой и исчезал из виду, оставляя ощущение праздника шумом и мельканьем фар.

– Ну что, – скомандовала Зина, – влезайте в мой драндулет, поехали!

Они забрались в пятнистую, похожую на жирафа яркими заплатами краски, «копейку» и выехали на тракт. Зина рулила бойко, Света смотрела на звезды.

– Чего так тихо? – спросила Дина.

– А спой что-нибудь, – предложила женщина. – Ты ведь говорила, поешь?

– А что спеть?

– «Снегопад» знаешь? «Снегопад, снегопад, не мети мне на косы...»

– Нет, не знаю. Могу спеть «Лучину».

– Ну давай «Лучину».

Дина откинулась на сиденье и затянула «Лучину». Пела она с душой, стараясь, а когда дошла до «подколодной змеи», машина вдруг остановилась. Дина смолкла.

– Что случилось? – встревожилась Света.

– Ничего. Пусть допоет, дальше поедем. А то я волнуюсь. И как же ребенок поет-то, сколько души вкладывает! Маленькая, а настоящая артистка.

Дина тут же набрала побольше воздуху и запела так, будто получила золотую медаль. Женщина оглянулась и умилилась:

– Вот же счастье у матери. Как я о девочке всегда мечтала, так нет, парень у меня...

Они ехали долго, в ногах перекатывался арбуз. Дождь так и не пошел, да и заморозков не предвиделось. Небо было чистым, обсыпанным звездами, в лицо задувал легкий ветерок и то, наверное, потому что ехали, а не стояли на месте.

– Зина, –. спросила Света. – А этот Юра, он вернется?

– Конечно, – отозвалась она. – Встретимся обязательно. Район-то небольшой.

– И что вы ему скажете?

– Я? – удивилась Зина. – Не знаю, не думала. Может, спрошу, где покрышки, а может, и про покрышки не спрошу. Пройду гордо мимо и все. Что мне, денег для него жалко? Мне и жизни не жалко, не только денег. Как увижу его – замираю. Нравится потому что.

И Зина принялась рассказывать, что сын у нее уже взрослый, институт заканчивает, а муж раньше работал на МТС, технику чинил, а теперь пьет горькую и живет, как пенсионер, огородом и рыбалкой. Зимой по людям ходит, где выпить выпросит, где поесть, и жить с ним стало невмоготу Злой стал от болезней, сморщился, и радикулит его пришиб, погнуло, как дверной крюк. И потому она дома почти не живет, а только изредка заезжает навестить, но он ей этого не прощает. А сердце пустым жить не может, потому и полюбила Юру...

– А про него женщина в кассе говорила, что он жулик, – вмешалась Дина.

– Так она ж не знает ничего... И какой он добрый, и какой заботливый... Просто долги у него. А у кого их нету... Да Мария про всех плохо говорит... И про вас вон сказала тоже... А я вижу – девочки городские, чистые, а только, может, в какую беду попали. А у кого совесть есть, это и по глазам видно. У Юры, может, и нету, да только другое... Вежливый он и сердечный. Добрый.

– А от радикулита я знаю, что помогает, – вдруг вспомнила Дина. – Нужно поймать пчелу на цветке, взять за крылья и посадить на больное место. Она обязательно укусит. А через сутки посадить на один вершок ниже первого укуса, но уже двух пчел, а на третий раз – трех, и так до пяти. Потом больной два дня отдыхает, а после этого все в обратном порядке, в первый день – пять укусов, через сутки – четыре и каждый день убавлять по одной пчеле. Если все еще болит – через неделю повторить курс. Но третий курс редко кому может понадобиться, – важно добавила Дина. – Хотя есть и еще одно верное средство – муравьиная куча.

Она собиралась было рассказать, как лечат муравьиной кучей, но сообразила, что Света смеется, да и Зина аж согнулась от хохота. Дина обиженно замолчала. Чему смеются, спрашивается?

– Это в русском народном лечебнике написано. Самые верные средства, между прочим, – заметила она.

– Извини, – сказала Зина. – Представила Колюню с пчелами. – И она снова закатилась от смеха, а когда просмеялась, добавила:

– На узловую уже поздно-, электричек нету. Может, у меня заночуете? С Колюней познакомлю. Тот еще фрукт.

Они согласились. Перспектива ночевать в поезде не радовала. А тут все-таки какой-никакой дом. Четвертый по счету, если считать сгоревший. Дина отвернулась к окну, хотя за ним была сплошная лесная темень и лишь иногда возникали пятна фонарей. Ей уже начинало казаться, что эта дорога никогда не кончится, но в конце концов из-за холма показались силуэты домишек, и они въехали в деревню. В доме, возле которого остановилась пятнистая Зинина «копейка», горел свет, похож он был на избушку.

Кривая дверь заскрипела, когда они зашли. За столом сидел скрюченный карлик в грязной тельняшке и смотрел старый черно-белый телевизор. Пахло какой-то дрянью: то ли мокрыми окурками, то ли гнилыми тряпками. Прокисшим чем-то. Вместо стекол в окна были вставлены куски фанеры, оттуда задувало, но карлику, похоже, было наплевать. Он оглядел их маленькими колючими глазками из-под редких клочковатых бровей. Почесал небритый седоватый подбородок, но ничего не сказал.

– Ну, здравствуй, Колюня, – сказала Зина. – Вот, гостей привезла, они на поезд опоздали. Переночевать пустишь?

То, что произошло следом, было так неожиданно, что показалось Дине просто страшным кино. Карлик с редкой прытью вылетел из-за стола, выхватил у Светы арбуз и со всех сил швырнул его об пол. Брызнул сок, и куски мякоти забрызгали им одежду и лица, у Светы шматок арбуза медленно сполз со щеки на подбородок.

– Ой-о-ой! Убил! Убил! Ой, мамочки-мама! – запричитала Зина и бросилась на улицу, увлекая за собой девочек.

Во дворе она отряхнулась и спокойно сказала:

– Разведка показала, что враг не дремлет. Пошли отсюда. – И засмеялась. Оторопевшие девочки поплелись за ней. Вот так Колюня. Просто черт какой-то.

Они дошли до какой-то полуразваленной хибарки на краю деревни. Топали в полной темноте. Как Зина угадывала дорогу, было непонятно.

– Тетя-тетя кошка, выгляни в окошко, – вдруг громко запела Зина, встав под окнами. Какое-то время в хибаре было тихо, затем раздался скрип, и в окошко выглянула старушечья физиономия.

– Ты, что ль, Зинка, балуешь?

– Ага. Теть Паш, пусти переночевать.

Старушка отвалилась от окна, пропала и довольно долго отпирала дверь.

– Что, Колюня опять куражится? – Старушка, как показалось Дине, с насмешкой оглядела их одежду, всю в брызгах арбузной мякоти.

– Да ну его! – отмахнулась Зина. – Надоел. Только стыд один за него перед людьми.

– Это что! Это разве стыд, – укорила старушка. – Он так, балует. Вот мой Пахом люто пил. И дрался люто, не то что твой сморчок!

– Не скажи, теть Паш. Колюня, хоть и с вершок, а вред от него страшный. Такое может измыслить. Да и топором орудует, как плотник.

Старушка молча собрала на стол старенькие потрескавшиеся чашки, все четыре разных размеров и фасонов, Дине досталась с фиолетовой розой и золотым ободком. Пока разогревался чайник, Зина сбегала к машине и принесла мешок пряников и баранки. Дина оглядела комнату – кровать была только одна, железная, с башней из трех подушек, одна другой меньше. Над кроватью висел ковер с вышивкой. На ковре была изображена охота. Впереди стоял гордый охотник с ружьем и двумя вислоухими собаками, сзади высился старинный зубчатый замок, а сбоку три оленя – папа, мама и ребенок – настороженно вслушивались. Глаза у них были испуганные, хотя охотник не видел их из-за леса. Но может, они почуяли собак? Или услышали лай? Охотник, наверное, рыцарь, хозяин замка, а где его жена? Нужно было, чтобы в решетчатом, окне одна створка приотворилась, а там показалась дама в белом кружевном платье с высокой прической и бриллиантовой диадемой в волосах. А то чего-то не хватает.

– Хорошо бы, если б на этой картине была еще принцесса, – размечталась вслух Дина.

Хозяйка дома ухмыльнулась, показав единственный зуб.

– Принцессы нам без надобности.

Дина посмотрела на старушку повнимательней и ужаснулась. Огромный подбородок выпирал вперед, из него торчал длинный седой волос, нос сверху набегал на. подбородок, словно хотел с ним встретиться, а между ними вместо рта была прочерчена узкая извилистая полоска. Настоящая баба-яга. И почему никто ее не боится? Не видят, что ли? Надо быть с ней поосторожней.

Чайник вскипел, они тихо поужинали и отправились вместе с Зиной на чердак. Спали среди сена, куриных запахов, досок, прикрываясь старыми пальто, но спали допоздна, и даже настойчивые деревенские петухи не могли привести их в чувство. Они спали до тех пор, пока «тетя кошка» не начала стучать кочергой в потолок и кричать:

– Эй, вы там? Чиво, оглохли што ль? Вниз спускайтесь, дрыхалки.

Внизу стукнули двери, и веселый Зинин голос поинтересовался:

– Соскучилась, теть Паш? Хорошие девчонки такие, а маленькая певица – закачаешься. Ты ее попроси – споет.

– Обойдемся без певиц, – буркнула баба-яга.

Дина принялась отряхиваться от налипшей травы. В щели между досками пола проникали солнечные лучи, и весь чердак был полосатым. Отряхнувшись, она спустилась по крутой узкой лесенке и увидела, что злая старушка, принарядившись в белый платочек, сидит за самоваром, а из него идет дым. Рядом высились горкой Зинины пряники и баранки. Дина поздоровалась и спросила, где можно умыться.

– На дворе, – кивнула старушка.

Возле умывальника ходил огромный петух и нервно дергал шеей. Дина вежливо обошла петуха и умылась ледяной водой с каким-то приятным лесным запахом. Зашла в будку, где было круглое отверстие и туалетная бумага, но не рискнула взобраться на высокую ступеньку. Когда она вернулась, Зина с бабой-ягой уже пили чай и беззлобно поругивали Колюню. Дина присела за стол, ей тоже налили чаю.

– Теть Зин, – поддержала беседу Дина, – у Колюни ведь не радикулит. У него монгольское бешенство. Я вам вот что скажу, – она приглушила голос до шепота, – если у вас есть ружье, то попросите Свету. Она его застрелит.

Зина захохотала, а баба-яга насупилась.

– И не стыдно тебе такое говорить? – строго спросила старуха.

– Не стыдно, – призналась Дина. – Он арбуз разбил, который Свете подарили.

Бабуля сверкнула на Дину сердитым глазом. Не зря она вступается за Колюню, подумала Дина. Колюня на самом деле черт, а пьяницей просто прикидывается, чтобы вытворять свои штуки и делать людям подлости.

Старуха, сердито поморгав, принялась втолковывать Зине, что первым делом надо Николая Чудотворца попросить. Второе – если уж он не поможет, то тогда Никите-бесогону поклониться как следует, в монастырь Иверский податься и там Колюню отмолить. А есть еще мученик Вонифатий, и нужно к нему денно и нощно взывать.

– О многострадальный и всехвальный мучениче Вонифатие! – взвыла старушка, закатив глаза. – Ко твоему заступлению ныне прибегаем, молений нас, поющих тебе, не отвержи, но милостиво услыши нас. Виждь братию и сестры наша, тяжким недугом пьянства одержимыя и того ради от матери своей, Церкви Христовой, и вечнаго спасения отпадагощия. О святой мученик Вонифатие, коснися сердец их данною ти от бога благодатию, скоро возстави от падений греховных и ко спасительному воздержанию приведи их. Аминь.

Сверху спустилась Света, послушала и тихо присела за стол. Дина ждала, когда это закончится, но старушка завывала долго, а все слушали. Чтобы Свете было понятно, Дина прошептала:

– Это народное средство от Колюни.

Зина, услыхав, хохотнула и убежала, предупредив, что будет часа два разбираться с карбюратором, а девочки принялись за чай уже вдвоем. Поблагодарив хозяйку и не зная, чем заняться, они направились к Зининому дому. Та, разложив на газете инструмент, ковырялась в своей «копейке», время от времени досадливо смахивая со лба веселые кудряшки.

Дина со Светой присели на лавку и молча смотрели. Пригревало по-осеннему слабое солнце, пахло старой травой, под ногами ползал толстый кривоногий жук, с трудом Одолевая каждую травинку. Прилетела оса, покружилась и пропала. Вдалеке, между домами, блестела вода: то ли речка, то ли озеро. Дине хотелось поболтать.

– Теть Зин, а чего эта старуха такая злая?

– Поживи-ка с ее, – отвечала Зина, не отрываясь от дела. – Сколько бабе Паше лет, она и сама не знает. А ведь жить тяжело, – сообщила Зина, – а в старости так и вообще невесело. Она вынырнула из-под капота и подмигнула: – Радуйтесь, пока молодые и здоровые.

Света, сощурившись от солнца, разглядывала жука. Тоже, наверное, старый. Еле ползет, падает, переворачивается, семенит лапками, еле-еле встает на ноги, снова упорно ползет. А куда он движется, чего хочет? Неужели вся его жизнь – движенье к непонятной цели? Они с Динкой тоже просто перемещаются с места на место. Прячутся от врагов, стремятся попасть к своим. Живут, как насекомые. Как муравьи, чей муравейник разорили, и они спасаются бегством. И жизнь их – сплошная дорога. Как тут радоваться? Чтобы радоваться, надо хотя бы иметь кров над головой. Или не надо? Достаточно сидеть на лавке, болтать ногами, щуриться от солнца? Света посмотрела на Динку и позавидовала ее беспечности. Та продолжала выяснять у Зины, сколько лет бабе Паше.

– Да она бессмертная, – заявила Зина. – Тут один проезжий журналист, которого я подвозила, ее узнал. Говорит, когда ему лет пятнадцать было, он с ней в Ленинграде в коммуналке проживал. Лет тридцать прошло, а баба Паша точно такая же. Когда их стали расселять, она раз – и пропала. Сюда переместилась.

– Потому что она баба-яга, – объяснила Дина. – Они же бессмертные. А куда вот им деться, всяким лешим, домовым, Кощеям? Приняли другой вид и живут себе. И Колюня тоже черт.

Света подумала, что Зина засмеется, но та разогнулась, поглядела на Дину и быстро перекрестилась. Потом огляделась по сторонам, подошла поближе и заговорила тихо:

– Ты знаешь что? Ты про это молчи. Нам об этом догадываться нельзя.

– Почему? – удивилась Дина.

– Этот журналист мне тогда объяснил. Почему баба Паша пропала, когда коммуналку расселяли? Документы потребовались, а их не было. Стали справки наводить – выходило, что ей уже сто восемнадцать лет. Заподозрили что-то – тут она и пропала. Обличье не сменила, а место поменяла. Вот так-то. Лучше помалкивать. От нее же вреда нет, тихо живет. Иногда лекарствует, когда трав насобирает, молитв много знает. Может, она раскаявшаяся? Вреда-то нету, вот и пусть живет.

– Так не бывает, – возразила Дина. – Чтобы баба-яга раскаялась.

– Тс-с, – прошипела Зина, – молчи давай про это. Не трогай нечистую силу, и она тебя не тронет.

– Мы до дороги прогуляемся? – перебила Света. Зина кивнула, Света взяла за руку слегка поупиравшуюся Дину, и они двинулись к шоссе.

– Взрослая женщина, а такое говорит, – удивлялась Дина.

– Молчала б лучше. Сама-то что несешь? – упрекнула Света. – Да и вообще... Не видишь что ли, что ей этот разговор неприятен? Зачем женщине доказывать, что у нее муж черт?

– Она это и сама знает! – У Дины от возбуждения даже рот приоткрылся.

– Да ну тебя! Ерунда это все. Бред.

Они дошли до шоссе и остановились у обочины. За поворотом послышался звук мотора, они одновременно повернули, головы в ту сторону, и обеих охватило странное тревожное ожидание. Как будто что-то должно было непременно случиться. А что? Плохое или хорошее? Из-за поворота показался милицейский уазик, и у Светы под коленками дрогнуло. Захотелось вдруг бежать, а с чего? Ну известно, что милиция куплена бандитами, но не вся же. Света судорожно оглянулась по сторонам: бежать было некуда, разве что в лес. Ее нервное движение заставило сидевших в уазике насторожиться.

– Притормози, – скомандовал капитан Истратов лейтенанту Лошаку, сидевшему за рулем. Они притормозили, девочки испуганно попятились.

В это время с противоположной стороны шоссе выскочил мотоцикл с лихим наездником в шлеме, описал круг прямо перед уазиком, и завизжали тормоза.

Парень в шлеме, подняв облако пыли, крикнул им:

– Садитесь, прокачу!

Света, не медля ни секунды, вскочила, как в седло, на заднее сиденье, а парень откинул кожух и, схватив Дину под мышки, всадил ее в коляску. Они с треском рванули с места и помчались на дикой скорости. В ушах засвистело, Света вцепилась в куртку мотоциклиста, а Дина почти съехала на пол, закрываясь кожухом от сильного ветра. Мчались они минут двадцать, потом свернули на проселочную дорогу и уже по ней добрались до деревни с названием Крючкове.

9

У слегка покосившегося дома парень заглушил мотоцикл, снял шлем и сообщил:

– Все, приехали...

В ушах все еще свистело и потрескивало после быстрой езды. Они слезли с мотоцикла и вошли во двор. Сразу за домом открывался простор: холмы и перелески, внизу поблескивало круглое озеро, а вокруг дома за кривым забором все заросло крапивой, лебедой, сурепкой и репейником в человеческий рост.

– Семен Александрия меня зовут, – сообщил их спаситель, отпирая дверь огромным ключом.

– Динара Альбертовна, – представилась младшая, а Света хмыкнула.

Войдя, они с уважением покосились на русскую печь, занимавшую пол-избы. У окна стоял стол с вытертой клеенкой, а сбоку кровать, телевизор и две табуретки. На стене висела полка с посудой. Больше в доме ничего не было. Пацан скинул куртку, сел на табурет и улыбнулся, показав щель между передними зубами.

– Как я его сделал?

– Кого? – удивилась Света, а Дина прошла в комнату и присела на краешек кровати, пробуя пружины.

– Кого-кого... Мента...

Света тоже присела па табурет напротив Семена Александровича. Он оказался русоволосым, с лукавым мальчишеским взглядом. Глаза у него были странные – узкие, разноцветные. С виду он казался веселым, но это если не приглядываться. Где-то на дне глаз стояла неподвижная, как вода, тоска. И казалось, что она может подняться и залить собою все. Это была нешуточная тоска.

– Ты что, один здесь живешь? – спросила Света.

– Ну один... – кивнул парень.

– А родители твои где?

– Мать умерла, отец другую завел.

Дина, встав с кровати, обошла табурет и участливо заглянула ему в лицо.

– И мы одни, – вздохнула она. – Нас уже, наверное, скоро милиция арестует, как бродяг.

Вид у Дины был самый скорбный, как у Пьеро, и брови жалобно подняты.

– Вы не одни, вас двое, – позавидовал Семен Александрович. – А у меня ни братьев, ни сестер. Мать хворая была. Бабка есть, да она спятила совсем. Кочергой дерется. А вас двое. – Он немного подумал. – Женюсь я... Хочешь, – он исподлобья глянул на Свету, – на тебе женюсь?

Света неожиданно для себя улыбнулась, но ничего не ответила.

– А что? – оживился Семен Александрович. – Огород выкосим, вскопаем, картошку посадим, на рынке продадим. Я через два года железку закончу, буду машинистом работать. Мне одному с хозяйством не управиться, а вместе веселей.

– Несерьезный ты человек, Семен Александрович, – усмехнулась Света. – Замуж предлагаешь, а даже не знаешь, как меня зовут. Да и вообще... Ты меня в кино водил?

Он махнул рукой: мол, какие вопросы?

– Будет тебе кино. А что имя? Главное, человек чтобы был хороший. Ты вот красивая девчонка, но городская... Поди, не умеешь ничего, тебя еще испытать надо, а я без испытаний беру, – он лукаво прищурился. – Я тебя в Куровской видел.

– Семен Александрович, – вмешалась Дина, которой этот разговор казался дурацким. – А еда у тебя какая-нибудь есть?

– А то! – Семен, поглядывая на Свету, вскочил, отодвинул стул и дернул кольцо в полу.

Дина заглянула в квадратную яму, куда хозяин быстро спустился по лесенке. Через пару минут показались его руки с миской картошки.

– Держи! – подал он ее подоспевшей Дине, и снова ненадолго пропал.

Затем вылез сам с банкой огурцов, луковицей, половиной батона и салом, завернутым в масляную бумагу. Железная плитка с кастрюлей и сковородой оказалась в сенях. Света осталась чистить картошку, а Дина с Семеном отправились за дровами, чтобы топить печь, а то к ночи похолодает.

Он учил ее разводить огонь в печи, правильно складывая дрова, и открывать вьюшки, чтобы не угореть. С печкой и едой они провозились долго. Ведь нужно было еще воду ведрами носить из колодца, и Дина с этими хлопотами совсем умаялась, потому что ей тоже выделили ведро, наказав таскать по половинке, чтобы заполнить бак. Еще они с Семеном наворовали старого жесткого лука с чужой грядки за колодцем.

Когда все было готово, он показал на накрытый стол и улыбнулся.

– Присаживайтесь! – Сам сбегал куда-то и притащил полбутылки водки, налил два стакана до половины и один пододвинул Свете: – За знакомство!

– Она не пьет! – возмутилась Дина.

– Так ведь за знакомство же! – Семен прищурился. – Слабо, что ли?

Света взяла стакан, понюхала, сморщилась и поставила на место.

– Гадость какая-то. Пьют же такое люди.

Семен Александрович бодро махнул полстакана, засунул в рот огурец и, прожевав, сообщил:

– Говорю же, городские все беспонтовые. Даже пить не могут. Наши так все умеют.

– Что ж ты на них не женишься? – съязвила Света.

– Без любви не могу, – категорично ответил Семей.

От выпитого он стал пунцовым и принялся с аппетитом уминать картошку с салом. После ужина он сообщил им расписание жизни на завтра. Он с утра отправляется на рыбалку, они тут приберут, ну там пол, может, помоют, потом почистят рыбу, а он продаст ее дачникам. А вечером поедут все вместе в кино.

– Хотела кино – получишь кино, – заявил он Свете.

Кровать свою он им уступил, а сам отправился ночевать в избушку, которую гордо именовал баней.

Дина все время ворочалась и скатывалась Свете под бок. В середине кровати была яма, в которую они вместе проваливались. Когда кое-как устроились, Дина принялась выяснять, собирается ли Света замуж за Семена Александровича или они так просто. Света уверяла ее, что это шутка, но Дину эти их улыбочки и пересмешки смущали.

А свадьба, думала она, почему он ей про свадьбу ничего не сказал? И работать заставил. Еще хуже Славы оказался. Воду таскать и печь топить – это тебе не коробки клеить. Красные полоски от ведра долго не проходили, да и теперь руки болят, точно их в длину вытягивали. Если с такими ведрами каждый день таскаться, так и руки отвиснут. Будут почти до пола доставать, как у бабы Паши.

– Света, – Дина решила предостеречь сестру. – Что это у него за шутки такие насчет замужества? Не верь ему, он тебя заставит работать, а жениться не будет. Мне лично кажется, что он хитрый. Прикидывается сиротой, а на самом деле у него все есть – и мотоцикл, и дрова, и водка.

На минуту Света представила себе, что она косит этот заросший пустырь, сажает картошку, торгует ею на рынке, раз в неделю ездит в кино на мотоцикле и спит на продавленной кровати с Семеном Александровичем. Она начала смеяться. Так, что кровать затряслась.

– Ничего смешного, – заявила Дина. – Выйдешь за него и станешь деревенской теткой. Будешь с ним водку пить и песни орать под гармошку, а если захочешь новое платье купить, то он тебе дом изрубит, как бешеный Колюня.

Но Света на это предупреждение только улыбалась...

Назавтра все было так, как расписал хозяин. Сам он с утра исчез, девочки позавтракали без него. Вернулся он к двенадцати дня, с полной сеткой рыбы, и они чистили карасей. Рыбу он отнес дачникам, потом они неторопливо обедали, а в пять вечера поехали в поселок.

У старого ДК с колоннами собралась небольшая толпа местных жителей, и Семен общался с ними, не выпуская из виду девочек, оставшихся у мотоцикла. Перед ДК они проторчали больше часу, и вся площадь была уже усыпана шелухой от семечек, а потом выяснилось, что киномеханик не приедет, заболел. Высказав различные предположения насчет его болезни, жители поселка разошлись по домам. Троица села в мотоцикл.

– Ничего, – подмигнул Свете Семен Александрович, трогаясь с места, – сегодня в охотничий домик начальство приехало. Будем смотреть порнушку. – Обратно доехали быстро, но на повороте в Крючкове он вдруг притормозил и вгляделся в следы шин на пыльной дороге. – Атас, девчонки, домой нельзя. Милиция заявилась.

Он лихо развернулся и помчался назад. Начало уже смеркаться, когда возле озера Семен Александрович остановился возле шалаша с настоящей дверью. Вначале они постучали в нее, но никто не ответил, и они зашли без спроса. Похоже было, что в шалаше жил рыбак, но, впрочем, следов человеческого пребывания обнаружилось немного. Они развели на берегу костер и долго сидели, молча глядя на огонь. Семен Александрович вдруг засуетился.

– Надо бы вернуться, наврать им что-нибудь, а как я вас тут одних оставлю?Голодных.

– Нам не привыкать, – сказала Света.

– Малявка забоится. Вдруг филин заухает или зверь какой придет на запах?

– А какой зверь? – осведомилась Дина.

– Ну, медведь там. Или лось. Забредают иногда.

Дина поежилась. На берегу было свежо, с озера тянуло холодом, в шалаше не было света, только лежанка из досок прямо на земле и дверца, которую любой мог открыть. И все бы это можно было пережить, если б Семен Александрович не уезжал.

– Ну зачем тебе ехать? Давай тут вместе останемся, – предложила она. – Втроем спать теплее.

Так они и спали втроем, положив Дину посередине, на голых досках.

Утром Семен Александрович заявился откуда-то веселый и скомандовал:

– Пошли за грибами.

Они, умывшись водой из озера, направились за ним в лес и вместе набрали целую куртку белых грибов. В кустах за шалашом обнаружился припрятанный котелок, они развели огонь, нагрели воды и попили чаю, набросав туда малинового листа, а потом поехали обратно в Крючкове со всеми предосторожностями. Но в деревне милиции не было, хотя сосед сказал, что да, приезжали.

Зато в доме обнаружилась одна странность: на столе лежали листок бумаги, на котором что-то было написано от руки, и деньги. Все это Семен Александрович моментально сгреб в карман. Дина успела увидеть, а Света нет.

С этого момента Дина насчет хозяина успокоилась. Она догадалась, что Семену Александровичу кто-то платит деньги, чтобы он их прятал. Кто это может быть, Дина тоже догадалась. Это поручил ему папа, но запретил рассказывать. Может, Семен Александрович даже сам не знает, кто они такие. Не знает, но и не спрашивает. Потому что это тоже запрещено. В сказках такое часто встречается – нельзя заходить в черную комнату, нельзя жечь лягушачью кожу, нельзя надевать красные башмачки. Потом причина все равно откроется, а пока ему надо делать вид, что он хочет жениться на Свете. Как можно жениться на девочке? И работать он их тоже заставляет, чтобы ни о чем не догадались.

Значит, Семен подосланный. К полудню выяснилось, что у него и лодка есть, и он повез их на другой берег. Пока они гуляли, он собирал сетки с рыбой, а потом выдал им по ножу, а сам сел стругать что-то. Получился у него смешной человечек в кепке. Он подал его Свете:

– Дарю. Мой портрет на память.

– А что, – улыбнулась Света, – жениться не будем, передумал уже?

– Не верю я тебе, – сообщил Семен. – Городская ты. Такие наших не любят.

– Слушай, – попросила Света. – Где бы телефон найти? Позвонить нужно.

Семен сделал вид, что оскорбился: им что, не хватает его общества? Или у Светы кто-то есть в городе? Какой-нибудь репер в широких штанах, таких же, как у нее? Он отвернулся и сделал вид, что не слышал вопроса.

– Маме, – решила уточнить Дина. – Маме позвонить, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Семен и, внезапно загрустив, потянулся к веслам.

– Э-эй, люди, – вдруг раздался где-то совсем рядом усталый и хриплый голос. – Эй, люди! Есть кто-нибудь? Перевезите на берег.

Семен навострил уши, а потом небрежно махнул:

– Опять грибники заблудились!

– Люди! Эй, кто-нибудь, перевезите!

Голос канючил еще минут пять, и Света вопросительно посмотрела на Семена: может, перевезти?

Он встал, вставил весла в уключины, толкнул лодку, запрыгнул и молча погреб.

– Куда ты? – удивилась Дина. – Они же тут. – И показала на ближние кусты, откуда слышались крики.

Семен, налегая на весла, молча покачал головой. Когда он уже приставал к противоположному берегу, из-за деревьев вышли трое и сели в лодку.

– А кричали не оттуда, – заметила Дина. – Может, это другие?

– Нет, – Света, опустив голову, смотрелась в озеро, как в зеркало. – Так звук идет по воде...

Поздно вечером Света с Семеном решили пробраться в охотничий домик. Обитатели его, полковник и его девица, где-то гуляли, а охранник ушел ставить сети. Вокруг дома не было ни души, стоял он совсем близко у берега, на небольшой поляне. Семен подкопал забор лопаткой, и они ползком пролезли на территорию. Потом он ловко выставил стекло в нижней раме и помог Свете забраться в дом, а сам остался на шухере. Штор на окнах не было, с улицы в дом попадал свет, поэтому телефон она обнаружила быстро и набрала номер. Трубку неожиданно быстро взяли.

– Мама, – сказала Света.

– Света... – ответила Наташа и больше не могла произнести ни звука, точно почувствовала на горле удавку. Мысли ее заметались. Стало радостно и страшно одновременно.

– Мама, мы живы. Дина в порядке. Вообще все в порядке. Только...

– Больше ничего не говори, – у мамы был встревоженный голос: – Не называй место... Мы сами вас найдем, она бросила трубку...

Одновременно за окном раздался короткий крик. Света оставила в покое телефон и осторожно выглянула: под окном Семен с охранником катались по траве, вцепившись друг в друга. Она заметалась по дому, ища выход, но дверь не открывалась или Света в панике не могла сообразить, как ее открыть. Она крутила оба замка, верхний и нижний, но все больше запутывалась. В голове стучало, руки дрожали.

Снаружи слышны были удары и приглушенные вскрики, и, отчаявшись бороться с замком, Света метнулась по лестнице на второй этаж, где между двумя небольшими комнатами обнаружилось что-то вроде кладовки с широкими полками. Света забралась на верхнюю полку кладовки и забилась в угол, задвинувшись корзинами и коробками. Сколько она пролежала в темноте, было неизвестно.

В душную, плотно закрывающуюся кладовку звуки едва доходили, голоса сливались в слабый гул, потом и они стихли. Света решила не выходить, пока окончательно не стемнеет, и обитатели дома не заснут, но определить этот момент было трудно. Она почувствовала себя замурованной, представив, что будет, если они не лягут спать, а уедут, замкнув все двери в доме и оставив ее взаперти. А если она высунется, милиции уже не миновать. И что будет с Динкой?

Занервничав, она пошевелилась – и корзина, неосторожно задетая локтем, с грохотом свалилась на пол. На самом деле она не загрохотала, а прошелестела, но сердце забилось так, будто рядом разорвалась бомба.

Уже наступила ночь. Бок заболел от лежания на твердой полке. Света боялась расчихаться от пыли – дышать было почти нечем. Но если ее еще не нашли, значит, Семен никому о ней не обмолвился, и надо попробовать выбраться. Она осторожно села, дотянулась носком до пола и начала ощупывать стену в поисках двери. Свет с улицы от стоявшего неподалеку уличного фонаря помог ей найти лестницу на первый этаж. В доме было темно, звуков не слышно. Она начала спускаться по лестнице и миновала гостиную на первом этаже, приближаясь к входной двери, как вдруг сбоку раздался шум сливаемой воды, дверь слева распахнулась и оттуда шагнула крошечная девушка в халатике. Из ее рук выпала книга, и девушка крикнула: «Ой!» Они впились друг в друга взглядами, но незнакомка среагировала быстрей.

– Что ты здесь делаешь?

– Хотела позвонить...

– Не ври, – отрезала та. – Говори правду, может, я тебя и не сдам.

Света опустила голову и, подумав, задала беспроигрышный Динин вопрос.

– А еда у тебя есть?

– У меня все есть. Пошли. Яна меня зовут, – добавила она, зажигая свет в кухне.

Из холодильника появились колбаса, сыр «Виола», салат с оливками. Быстро вскипел электрический чайник. Света принялась за еду, а Яна уселась напротив, листая книжку.

– Представляешь, Никанорыч с Борькой повязали этого твоего жулика... – сообщила она. – Это ведь твой дружбан?

Она мельком взглянула на Свету и, не дождавшись ответа, снова принялась листать книжку.

– В общем, буйный оказался, они его вдвоем куда-то повезли... А я одна задремала, и снится мне сон, что я хочу есть, встаю, беру из морозилки двух цыплят и начинаю жарить. Потом поднимаю крышку сковороды – а там коты жарятся вместо кур, и причем живые, один голову поднимает и на меня уставился желтым глазом. Я крышкой его прихлопнула, а потом снова открываю, а у котов шерсть почти облезла, и они превращаются в розовых человечков. И пятки человеческие, и пальцы на руках, и уши. В общем, просыпаюсь в крике и ужасе... Давай искать свой сонник. И с книжкой иду в туалет. А выхожу – тут ты стоишь. Думала, помру от страха, но выжила. Так, смотрим, вот. – Она, наконец, нашла нужную страницу. – «Если кошка приснилась девушке, значит, ее избранник лукав и ненадежен». Тьфу ты! Погоди у меня, Никанорыч. А вот еще: «Сон, в котором вы убиваете кошку, означает, что вскоре вы раскроете гнусные замыслы врагов». А про кур ничего нет.

Яна подозрительно посмотрела на Свету:

– Ну, давай выкладывай свои гнусные замыслы. Что вам тут надо было? Не за едой же лезли?

– Если честно, – Света отодвинула чашку с недопитым чаем, – надо было только позвонить. Телефонов же тут нет.

Яна от изумления всплеснула руками.

– Как это нет? Кто такое набрехал? У Мариванны есть мобильник, у Кузьмича тоже. Оно, конечно, у Никанорыча лучше, потому что связь военная. А куда звонить-то?

– В город, родителям.

– Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, – констатировала Яна. – Я тоже от матери ушла. Главное, что мы ведь вместе братана отправились отмазывать от дисбата. Он тут служит, у Никанорыча, в части. Гуся они украли у деревенских и съели, подумаешь. А на него все свалили потом, и что сами офицеры разворовали, тоже на него повесили. Главный вор оказался в ихнем хозяйстве. И маскировку унес, и кирпичи для склада. На кой черт ему кирпичи? А Никанорыч нам помог. А мы же люди благодарные.

Яна лукаво подмигнула.

– И что? – удивилась Света. – Поэтому ты с ним живешь? Что он помог?

– С матерью через него поругалась, потому живу. Вот она мне все – он старый да старый, помрет – одна останешься. Как будто только старый может помереть. У меня двое одноклассников от наркоты сгинули, еще и двадцати не было. Никанорыч в сто раз крепче этих... Я теперь на узловой парикмахершей работаю, там и комнату снимаю. А тут только на выходные, когда полковник выходной. Никанорыч меня любит. Говорит, мол, нельзя откладывать взлет на конец полосы, а любовь на конец жизни. – Яна засмеялась. – А этот, которого взяли, это парень твой? Ниче такой малый, бойкий, не из пугливых. Борька ему и ружьецо под ребро совал, да тот не раскололся. Так что пришлось до милиции проехаться.

Света забеспокоилась. Милиция – это уже лишнее.

– Что, испугалась? Поди, натворили дел?

– Да нет. Просто... зачем ему из-за меня в милицию попадать?

– Раньше сядет, раньше выйдет, – отрезала Яна. – Таким полезно. Не будут лазать, куда не след. Ведь наглость, разве нет? Есть тут телефоны, есть, точно тебе говорю. А боец твой приключений себе на жопу искал. Вот и получил.

А ведь точно, подумала Света, Семен такой и есть. Любит рискнуть. Только уж рисковал бы сам, а то им с Динкой и Алика хватает, из-за которого они бездомными стали.

За разговорами Света совсем позабыла о Дине. На улице стояла глубокая ночь, а ребенок в доме один остался. Она поблагодарила за еду и собралась уходить. Яна уговаривала ее хоть что-нибудь съесть или остаться ночной канал посмотреть, но Света отказалась. Конечно, хорошо сидеть, смотреть телевизор и жить жизнью жука, забыв о том, что Дину ищут, что мама по телефону не может сказать ни слова, что об Алике никаких вестей, а Семен оказался в милиции, да только вот никак не получалось. Света вздохнула и попрощалась с Яной. Славная девушка, понятливая, а живет со стариком. Тому ведь лет сорок, а может, и того больше. Зато у него шикарный дом у озера, охрана и полный холодильник, да и Яну он, наверное, любит.

Света дошла до дому и на ощупь открыла дверь. На улице было темно, хоть глаз выколи, один фонарь горел у шоссе, один – у дома Никанорыча, а в промежутке – тьма непроглядная. Дина спокойно спала, и Света, раздевшись, улеглась рядом, перед этим проверив баню. Там никого не было. Света не знала, который час, но ясно было, что далеко за полночь.

10

Когда она проснулась, солнце уже светило вовсю. Дины в доме не было. Света ополоснула лицо водой из рукомойника, прибитого прямо к дереву, и пошла вдоль единственной деревенской улицы, которая заворачивала налево. В деревне было пусто, мелькали, правда, какие-то полусогнутые фигуры на огородах или колыхались занавески, но по дороге разгуливали только курицы. Даже собаки где-то спали. В конце загибавшейся улицы стоял дом с высоким крыльцом, двери в нем были открыты нараспашку, и Свете показалось, что она слышит Динин голос. Она постучала в открытую дверь, и оттуда, к ее изумлению, выглянул Семен.

– Заходи, – пригласил он. – Дрыхнешь, не добудиться тебя.

Он с ходу сообщил, что тут живет Мариванна, а он ей вчера обещал ограду поправить. Кофе с сыром дадут, пообещал он, и с шоколадом. К хозяйке подружка Нонна прикатила, трындят ни о чем.

– Дина здесь? – спросила Света.

– Наверху, с художником, – пояснил он.

– А тебя что, отпустили?

– Еще утром, – удивился он. – Заперли на ночь в дежурке, и всех дел. Там диван есть. Ну, еще мозги полоскали, как положено... Ладно, проехали. Не первый раз.

Он хмыкнул. Тоже мне, подумала Света, строит из себя героя. Вместо того чтобы попросить телефон у той же Мариванны, затеял подкоп и драку с охранником. В милицию попал, а все как с гуся вода. Только и думает, как бы получше отличиться. Все мальчишки одинаковые, положиться на них невозможно. Потому Яна, и живет с полковником, что тот не устраивает фейерверков с сюрпризами. Попали опять они с Динкой.

– Я в кладовке три часа пылилась, – упрекнула она.

– Плюнь и разотри, – посоветовал Семен.

– Слюней не хватит на все плевать, – отрезала Света.

– Слушай, а чего ты такая загруженная? Тебя отец табуретом в детстве лупил, что ли?

Света опустила глаза. Вообще-то она не имела права на критику. Кто она ему? Гостья в доме. И проблем у нее выше крыши. А он что-то пытается для нее сделать. По-своему, конечно.

Семен здесь же в сенях поведал, что Мариванна художница и сын Артемий у нее тоже художник, а живут они здесь из-за пейзажей, и эти пейзажи англичане у них покупают, а дом на соседней горке уже приглядел профессор музыки, что раньше летом только проживал, а теперь собирается совсем поселиться. И к нему все лето ездят ученики и на флейте дудят, и нет ничего страшней, чем эта флейта. Если утром, то еще ничего, а если на закат, то хоть волком вой. Тоска зеленая и звон в ушах. Собачья музыка, в общем, зато общество в деревне культурное. «Культурное» Семен протянул не без презрительности.

Первое, что Света услышала, когда они зашли в дом, был громкий Динин голос на мансарде.

Мариванна встретила их приветливо и пошла показывать Семену завалившуюся ограду, а Света поднялась наверх, где Дина с художником Артемием обсуждали его картины. Дине все казалось кривоватым – и домики, и деревья, и люди, что иногда встречались, тоже какие-то набок заваленные, точно их ветром с пути сдувает. На Свету они только оглянулись, оба кивнули, но беседу не прервали. Художник вынимал то одно, то другое полотно, ставил на мольберт, Дина разглядывала и выносила свое суждение.

– А церковь-то совсем сбоку раздуло! Как будто флюс, – заявляла она. – А облако чего такое? На собаку похоже.

– Так оно же бежит, – возражал художник и улыбался, а сам потихоньку успевал что-то черкать карандашом в блокноте.

Дину удивил портрет человека в шляпе. Человек в шляпе, зеленом жилете и желтой рубахе стоял посреди поля. Волосы у него были длинные, а глаза разноцветные. Один синий, другой карий.

– Таких вообще не бывает, – заявила Дина.

Артемий улыбнулся в усы и присел на край стула, продолжая рисовать в блокноте.

– Это Крысолов, – пояснил он. – Хочешь, расскажу его историю? Имени его никто не знает. Жил он в Германии, в средние века, когда на города нападали полчища крыс. Они подъедали запасы муки и крупы, переносили чуму, и люди не знали, как с ними справиться. Не помогали ни кошки, ни лисицы, ни яды, ни палки. Крысы брали количеством. И однажды в город Гаммельн, когда там бесчинствовали крысы, пришел человек и объявил горожанам, что он избавит их от этой чумы. Он назначил умеренную цену за свою работу, и бургомистр, посоветовавшись с самыми богатыми горожанами, дал на это согласие. Что, думаешь, сделал Крысолов? Он вынул дудочку и пошел вдоль главной улицы Гаммельна, наигрывая. Изо всех дворов, домов и подвалов выходили крысы и шли за ним. Скоро главная улица превратилась в сплошной движущийся поток. Человек этот вышел за границу города, двинулся в поля, а крысы, как заколдованные, шли за ним. Так они и ушли всей огромной семьей, оставив после себя наполовину разоренный город. Это было утром, а вечером усталый крысолов вернулся за платой. И бургомистр, и богатые горожане ему отказали, заявив, что вряд ли игру на дудочке и прогулку в поле можно назвать работой. Он ничего им не ответил, отошел в сторону, достал из кармана свою дудочку и, наигрывая, пошел прочь из города. И из всех домов и дворов стали выходить дети и, выстроившись за его спиной, безмолвно следовали за ним. Матери и отцы пытались их остановить, но дети были непреклонны, они словно оглохли ко всему, кроме звуков дудочки, которая звала их в поле. Так они и ушли, даже не оглянувшись на плачущих матерей и растерянных отцов. Весь город точно охватил столбняк, и ничего, кроме как протягивать вослед уходящим руки, никто не мог. С тех пор этих детей больше никто не видел.

Дина смотрела на Артемия, широко раскрыв глаза.

– А мы... – она неуверенно оглянулась на Свету, прислонившуюся к косяку. – Мы тоже ушли из дома. И мы... мы не можем вернуться... Нам туда нельзя.

– Но вы же ни в чем не виноваты? – спросил Артемий.

– Нет, – вдохнула Дина. – Ни в чем таком...

– Тогда пошли вниз, чай пить с медом.

Они спустились и чинно расселись вокруг самовара, вместе с Мариванной и ее подругой Нонной с большой прической.

– Как славно, когда в доме дети, – улыбнулась Нонна, а Дина выпрямила спину.

– Летом тут хорошо, – охотно согласилась хозяйка. – Вот зимой одиноко, и все время думаешь, а вдруг опять провода обрежут, как в прошлом году. И останешься без электричества, с печкой и свечкой, без телевизора. Вокруг так тихо, что кажется, будто ты умерла. И спишь, и спишь весь день. Просыпаешься к обеду, вся опухшая, рыхлая, как сугроб, и печка уже остыла. Можно, конечно, читать. Но зачем? Я уже от книг не поумнею. Только чтобы время провести...

– А где ваши внучки? – спросила Дина. Все как-то замолчали, заотворачивались, зазвенели чашками. Артемий попросил еще чаю. – Бабушка, наверное, о нас уже скучает... – добавила Дина. – А мы все бродим и бродим, и никакого покоя никому.

– Не ной, – одернула ее Света, опасаясь, что Дина сейчас все выложит об их мытарствах. – Спасибо вам, мы пойдем,

– Приятно было познакомиться, – добавила Дина.

Они вышли, не став ждать Семена Александровича, добрели до озера и уселись на мостки. Дине захотелось снять колготки и поболтать в воде ногами, но Света не позволила. Еще не хватало заболеть.

Хорошо же здесь, принялась рассуждать Дина. Зачем ушли от Мариванны? Художник обещал ей кисти, краски и альбом. Завтра, можно будет с ним пойти на холм рисовать. Он, конечно, не слишком хорошо умеет, все у него криво и набок, но она же не будет, как он. Будет по-своему. И речка есть с рыбой. И картошка в этом году уродилась. Артемий и Зину знает. Сказал, что она привозит ему заказы из города. Ветчину, например. Или сервелат.

– А давай, – предложила Дина сестре, – когда Зина приедет, передадим с ней письмо маме.

– Ты что? – удивилась Света. – Жить здесь собралась?

– Можно немного... Ну, пока снег не выпадет. Мариванна сказала, что зимой тут скучно. А потом домой вернемся. – Дина опустила голову. – Если папа не появится, то можно жить у бабушки. Свет, у тебя деньги еще остались? Знаешь, я хочу «Рафаэлло». Так сильно хочу, что даже живот разболелся.

– Я понимаю, – кивнула Света.

– И еще тут совсем нет девочек. Ни одной подружки. Да и мальчиков нету.

– Давай уедем, – вдруг сказала Света. – Прямо сейчас. На попутке до станции и потом домой. Что бы там ни случилось, приедем и все. Хотя бы все вместе будем.

Дина посмотрела на Свету. Что-то совсем хмурая. И не танцует больше. С тех пор как из дома, где случился пожар, ушли, больше не танцевала.

– Зачем? – покачала головой Дина. – Думаешь, хорошо получится? А если мы всех подведем? Они же нас спрятали в «доме мертвеца», а мы возьмем и заявимся! И чего бегать туда-сюда? Если сидеть на месте, нас быстрей найдут, а если таскаться туда- сюда, то не найдут.

«И что это за жених такой – Семен Александрович, – подумала она, – чинит и чинит забор, а о людях не думает. И Света без него совсем грустная сидит».

– Ладно, – вздохнула Дина, – пойду маме письмо писать.

Она ушла в дом, отыскивать у Семена Александровича бумагу и карандаш, а Света осталась на берегу. Карандаш нашелся в кармане куртки, а вместо бумаги пришлось использовать кусок старых желтых обоев.

«Дорогая любимая мамочка, – с трудом выводила Дина, пристроившись за столом, – мы живем хорошо. В деревне, в доме с печкой, около озера. Хозяин Семен Александрович хочет жениться на Свете, но лет ему пока мало, работает он много и нас тоже заставляет воду таскать, грибы нанизывать и рыбу чистить на продажу. Я очень скучаю по тебе и папе, и хотелось бы пойти в школу и на скрипку. Тут есть художник Артемий, и он обещал учить меня рисовать. Так что все идет хорошо, а если у Семена Александровича картошка и грибы закончатся, то я буду на станции петь, как артистка. Мне за это деньги дают. А где папа и когда он нас найдет? До свидания. Если вы не можете приехать за нами, то хотя бы напиши. Я тебя крепко целую».

Закончив, Дина аккуратно сложила кусок обоев в квадрат и отправилась отдавать его Артемию. Артемий положил ее письмо в конверт, заклеил, написал под диктовку адрес и положил на полку для Зины. Когда Дина возвращалась в дом, то заметила, что Света все еще сидит на берегу и смотрит на подернутую рябью поверхность воды, но молча прошла мимо.

Света ее не заметила. Она слушала, как тихо плещется рыба и шуршит над рекой трава. Блуждание по электричкам позади, жить есть где, никто не голодает, а снова какой-то тупик. Безысходность какая-то. Ничего нельзя предпринять, сделаешь шаг – может быть хуже. Ничего не остается, кроме как сидеть на берегу и глядеть на воду...

Семен, покончив с починкой забора, заглянул к Мариванне, где был немедленно усажен за стол и подвергнут допросу, где он откопал девчонок.

– Так их мачеха прогнала, – последовал быстрый ответ. – А я удочерил.

– Врун ты, Сема, каких еще поискать, – укоризненно покачала головой Мариванна.

Вечером, когда уже стемнело, Семен со Светой начали перешептываться, Дине велели ложиться спать, а сами, поскрипев дверьми, куда-то ушли. Она устала нанизывать грибы на нитки и легла, но в животе у нее от жареных грибов бурчало, и спать было невозможно. Поэтому она просто лежала в темноте и слушала, что происходит внутри живота. Там что-то клокотало.

Надо было решить, куда направляться, если совсем прижмет. Если так просто – то в кусты, а если не так просто – то в кабинку. Ночью можно и оступиться. Дыра в туалете огромная и воняет. Кажется, что там непременно кто-нибудь живет. Какой-нибудь огромный микроб или чудище. А по пути еще и крапива. Не говоря и о комарах, которые тут – звери. Колготки Света постирала, идти, если что, придется с голыми ногами. Когда кончится этот турпоход? Хотелось бы полежать в ванной с морской солью и пеной.

Дина села и поправила марлю на окне. Повертела головой – никого, луна над домами, звезд нет, только ветер шуршит старыми листьями и еле-еле стонут провода. Чего так тихо-то? Точно она под водой и уши заткнуты. И где эти жених с невестой ходят? На улице послышались голоса, и Дина юркнула обратно, притворившись спящей.

Они вошли, разделись, подвигали стульями, и вдруг раздалась музыка. Это был Цой. Дина от неожиданности даже открыла глаза и тут же снова закрыла. Она убедилась окончательно, что Семен Александрович подосланный. Иначе откуда тут взяться магнитофону с Цоем, в лесу с грибами? Где и туалета-то человеческого нет.

Двое вначале молча слушали, потом Семен взял Свету за руку. Дина, изображая спящую, подглядывала за ними.

– Отец не главное. Главное – мать. Без матери, как в доме без печи. Хочешь согреться, а мерзнешь. Я с отцом и его новой женой жить не стал. Сбежал. Они велели мне картошку посадить, а сами ушли. Я свалил ростки в одну кучу, в углу участка, и зарыл, там все и выросло, бугром. Отец, когда понял, вмазал мне. А я ушел. Не нужны мне ее пироги с мясом, пусть сами давятся. Хотя он неплохой, просто работа у него гадская... Зверье ловить.

– Он охотник? – спросила Света, но ответа не последовало, заскрипел пол, Семен Александрович куда-то сходил, потом зазвенели стаканы и забулькало.

– Выпей, полегчает, – посоветовал он.

– Не полегчает, – ответила Света. – И ты не пей. Я за пьяницу замуж не пойду.

– Куда ж ты денешься? – удивился Семен Александрович. – Все пьют.

– Значит, буду жить одна.

– Влюбишься, так и пойдешь. Я когда влюбился в одноклассницу, стихи писал. Хочешь, прочту? Слушай. «Потому что когда ты сидишь над рекой и на воду глядишь, что течет под тобой, я дышать не могу, говорить не могу, я теряю себя, как иголку в стогу». Ну как?

– Получается, – одобрила Света.

– Пошли. По дороге прогуляемся и обратно. На луну поглядим. Я тебе руку на плечо положу, договорились?

Света ничего не сказала, но поднялась, дверь за ними негромко хлопнула, и Дине вдруг стало невыносимо одиноко. Она села и тоже принялась глядеть на луну, но без Семена Александровича глядеть было неинтересно. Изрытая вся, как песочница, в буграх. Ничего красивого.

Утром, когда Семен опять отправился на рыбалку, Света начала изводить сестру. Вначале ворчала, что та бросила ненанизанные грибы и они пропали, потом сделала выволочку, мол, зачем грибы на коленях собирать, если колготки единственные. Запретила разговаривать: нельзя никому ничего рассказывать, даже Семену, а уж тем более художницам и всем остальным, лучше будет, если никто ничего о них не узнает, тут сарафанное радио. Хоть местных в деревне раз-два и обчелся, а дачники не сегодня- завтра разъедутся, все равно кто-нибудь сболтнет. Людей мало, все на виду, начнут друг у дружки расспрашивать, и обязательно до милиции дойдет. А если милиция их ищет, так приедут непременно. Но тоже смотря еще из какого отделения и кто. Есть такие, что бандитам отдадут, не моргнув. Если спросят, нужно всем говорить, что родители в отпуске, а они поехали к родственникам, но потеряли их адрес. Теперь ждут, когда их разыщет родня, а те что-то не торопятся.

Дина все это слушала-слушала, наконец, ей это надоело, и она неожиданно поделилась информацией.

– Света, Семену Александровичу деньги платят за то, что он нас от всех прячет. Мы когда из леса вернулись, на столе записка лежала и деньги. Он их быстро сунул в карман. Еще оглянулся, не видим ли мы.

Света принялась отчищать кастрюлю, а думала про Семена. Куда его возил Никанорыч с охранником, так и осталось неизвестным. Говорит, что в дежурке ночевал. Когда он вернулся, Света с Диной спали, а футболка и штаны на нем оказалась другие, не те, в которых он вчера дрался с охранником. Загадочная, в общем, личность. И даже подозрительная. И еще эти деньги, про которые Дина толковала.

Поисками девочек вместе с Артуром занимался водитель Миша. За последние сутки о них вообще не было никакой информации. Артур, порасспросив дачных аборигенов насчет пожара на Чайковского, выяснил, что когда его почти потушили, девочек видели с климкинским пацаном Лехой, и отправился на его поиски.

Телефоном Лехи Артура снабдила теща Алика, но встреча с ним ничего конкретного не дала. По его версии, за Диной гнались то ли чеченцы, то ли бандиты – хотели украсть, а денег у них, кроме его, Лехиной десятки, нет.

Артур переговорил еще с лейтенантом Лошаком из линейного отдела узловой станции Ольховка, но мент оказался с гнильцой и с ходу взялся так лихо торговаться, что связываться с ним Артур поостерегся, решив, что будет прочесывать станции вдоль железнодорожной ветки сам, все равно кто-нибудь должен был обратить внимание на девчонок.

11

Шиза ждал сообщений с прослушки, но звонков из автоматов Мирзе больше не поступало. Значит, теперь девчонки напугались и будут прятаться по поселкам, а жители таких мест чужих не любят и охотно сдают приблудных милиции. Поэтому с милицией Шиза поработал основательно, пообещав хороший куш и раздав авансы.

А потом он поехал к Алке. Вдова Димы Чуфарова выглядела краше в гроб кладут. Похоже, что все время после похорон пила: глаза превратились в щелки, а лицо – в небольших размеров подушку. Впустила, не спросив, и пошла, шаркая, как старуха. Вместо «здрасьте» спросила, почему он не был вчера на похоронах.

– Я был. Только не вчера. Ты чего, двинулась? – удивился Шиза.

Алка свалилась на диван, как кукла, и взяла сигарету.

– Я тебе даже расскажу, что на тебе надето было. И как ты на Косте висела, – добавил Шиза.

Она посмотрела более осмысленно.

– Я висела? Не помню.

– Стоять не могла, так напилась.

– Я вообще не пью. В завязке.

Теперь удивился Шиза.

– Но с кладбища тебя несли.

– Кто меня нес? – заорала вдруг она, но закончила спокойно: – Насрать на вас... со всеми понтами дешевыми... Утопить в помойной жиже... – бормотала она. – И хлоркой присыпать, чтоб не воняли. Трупы вы все уже при жизни...

– Э, потише, – прервал ее Шиза. – Я не за этим... Это уже слыхали. Лучше расскажи, с чего вдруг Дима отдал кассу Мирзе. Тот теперь требует его место.

Алка сперва выдала поток новых проклятий, затем задумалась, повертела в руках незажженную сигарету и лишь потом принялась рассказывать. Димин бункер в Бобровке, где верней всего было держать кассу, в июне дважды пытались взломать. Второй раз дверь взорвали, но деньги забрать не успели, видимо, кто-то спугнул. Дима, встревожившись, перевез сейф в другое место. Хотя, может быть, ей это и показалось. Но после этого он насчет Бобровки успокоился. Спустя месяц обмолвился, что купил у Алика гараж с подвалом. Это у него обычно так. Что-нибудь заведет, а потом, спустя месяц-два, вспомнит и расскажет, ничего странного.

Но за день до смерти Дима объявил, что Мирза его с гаражом подставил. Но психовал так, как будто речь шла не о гараже. Из-за имущества он не психовал вообще. Вид у него был такой, что за этот гараж он Алика убьет. Так что вряд ли он кассу Мирзе отдал. Не похоже было. Или на крайняк – отдал временно на хранение и тут же раскаялся. Но чтобы Дима кому-то так поверил, чтобы даже на какое-то время отдал кассу... Алка молчала, мотала головой... не похоже на него. В общем, напоследок относился он к Алику, как к крысе. Хотя раньше такого не наблюдалось.

– Ты кому-нибудь об этом говорила? – озаботился Шиза. – Мирзе тому же?

– Мне некогда. Я думаю.

– О чем думаешь?

– Сейчас за Димой отправляться или подождать... Пожить еще...

Алка впилась в собеседника диким взглядом, стараясь отгадать, понял ли он ее. Он сразу понял, о чем она, но по опыту знал, что те, кто думают и говорят о смерти, те еще задержатся. Косит тех, кто в голову ничего такого не берет. А танцорка, раз задумалась, значит, еще поживет. Просто спорт у ней такой – ходить по канату, вот и растравливает себя. Всегда так: после похорон думаешь не об умершем, а о себе. Он дернулся, отряхиваясь от ее липкого, паучьего взгляда: нырнул в пиджак и вынырнул.

– А мне почему рассказала про гараж? – спросил он Алку.

– Потому что это... одно тут... Ну, в общем, ты меня не сдашь.

– С чего это ты взяла? – насторожился Шиза.

– Потому что ты меня бил тогда, в ресторане... А я в тебя плюнула...

– И что?

– Не знаю... Ты же злой. И подлый. И сто раз мог... Но раз не стал, теперь не станешь тем более.

Она прикрыла глаза, чтобы легче думалось. Но Шиза уже понял, что она хотела сказать. Он когда увидел ее в первый раз, то подумал, что если бывает сатана, то это она и есть. В каких-то белых кружевных ремках и красной розой в зубах она на сцепе выделывала немыслимое, точно у нее не было костей. Доставала головой до пяток. И ведь не он к ней пристал, она сама захотела сесть за их стол, пригвоздила каблуком его ногу и все остальное сделала сама. А потом заявила, что спит с мужчиной только один раз. Только один, а на один он не соглашался.

Слово за слово, и они подрались прямо в ресторане, когда он швырнул в нее пепельницей. И не сказать, чтобы он ее так уж хотел, но сцепились, как звери. И после того скандала с пепельницей они друг друга в упор не замечали, никогда не разговаривали, избегали. Как гонщики на трассе, которые если окажутся рядом, то катастрофы не миновать. От нее за версту несло лихостью, а Шизу этот запах возбуждал. Понятно было, что она ищет мужика по себе, и он должен быть не слабей ее, слишком она все закручивала. Но Дима Чуфаров с ней сладил, приобрел цветочный магазин, где она всем распоряжалась, и Шиза, проходя мимо, видел, как ее голова с черными кудрями мелькала среди букетов, и сама она была похожа на цветок, а не на сатану в женском обличье.

Он посмотрел на ее босые ступни, поставленные криво, носками вместе, на опущенные плечи и черную блузу, и ему почудилось, что это уже третья женщина, в которую она превращается на его глазах. Стены в квартире казались тонкими, темными и непрочными, точно пропускали осеннюю влагу и печаль. На маленьком столике стоял засохший до шороха букет роз, рядом с ним переполненная пепельница. Алка проследила за его взглядом и кивнула на розы.

– Вот так и моя жизнь теперь.

– Не трепани про Мирзу. Его на счетчик поставили, – предупредил он.

– Мне плевать.

– Доплюешься. Ты как жить дальше собираешься?

– Гадалка сказала, что если два месяца вытерплю, то отце сорок два года проживу, а если нет, то на третий месяц сдохну... Это будет значить, что Дима с собою позвал, а я не удержалась. А за что тут держаться? За магазин? С кем-нибудь связаться – как в дерьме выкупаться... Дима всех оберегал. Говорил, что Мирза с Костей сцепятся, только отвернись... А гараж... да гараж был подставой... Не знаю как... Жмура, что ли, туда закинули... Дима всех оберегал, а его никто. Он был один.

Шиза задумался. Дима купил гараж у Алика. Потом начали шерстить его бункер, соответственно он перепрятал сейф. В гараж, откуда деньги пропали? Или не пропали, а просто трупака подкинули, и понятно стало, что снова надо место искать. Фараон стал с этим разбираться и погиб. Алке это все знать, и правда, ни к чему.

– Хочешь, на море слетаем? – вдруг спросил он. – В Сочи на три ночи. Без всяких дел. По-дружески.

– Когда это ты стал мне друг? – недоверчиво поинтересовалась она.

– Я не говорил, что друг. Я говорил, что слетаем без всяких дел.

– В смысле, что ты меня не хочешь?

– Чего ты все переворачиваешь? Тебе какое дело, чего я хочу? Зачем мне горем убитая вдова, когда телок полно... Говорю, за компанию...

– Тебя ко мне Костя послал? – покосилась она.

– Я, по-твоему, что, в ошейнике на поводке хожу?

– Это я в ошейнике на поводке. Хозяин умер, а поводок остался. Не могу от дома отойти. Хоть рой могилу рядом.

– Погоди еще.

Шиза и сам не знал, зачем он брякнул про Сочи. Так, без всякого умысла, да и дело с Мирзой надо было довести до конца. Но Алка его сразу заподозрила. Вот и сидит теперь, косится на него недоверчиво. А ведь все просто. Не то чтобы он ее уговаривал немного пожить, и даже не ее уговаривал, а только он сам себе боялся признаваться, что без нее мир неполон. И без Димы, и без нее. И не надо, чтобы она тоже ускользнула в никуда, в ничто, не дойдя до конца. Нужно идти вперед, пусть каждый сам по себе, даже не пересекаясь, но идти и идти, а не можешь – ползи.

– Я еще тебе скажу... Ведь похоронен там совсем другой человек, – громким шепотом сказала она.

Шиза вздрогнул и поглядел на нее с сочувствием. Захотелось то ли погладить ее по голове, то ли отодвинуться подальше. Видать, крыша у нее совсем поехала.

– Я тоже тебе скажу... – он наклонился в ее сторону, – все мы от смерти бегаем. Кто быстрее и ловчее, кто лучше, кто хуже. Диме не повезло, но ты-то что? Родилась отдельно и умри отдельно... Своя судьба у каждого.

Алку он не убедил. Она продолжала его разглядывать, как посторонний предмет. Как будто видела впервые или узнать не могла.

– Что я, – огрызнулся он на этот непонятный взгляд, – не видел, кто там похоронен, что ли? Не надо мне лепить...

Помолчав и посверлив его глазами, она сказала, что Дима жил по чужому паспорту и имя у него ненастоящее. И похоронен там совсем другой человек, то есть, зовут его иначе. Имя другое. Сказав это, она надолго задумалась, а потом потребовала, что раз он, Шиза, такой умный, то пусть объяснит, каково это – быть похороненным под чужим именем.

Кирилл на это отвечал, что ничего это не значит. Потому что полно народу полегло без всяких могил, это как на войне. Что, лучше могила вообще без имени? Или просто труп на дне озера? Или «подснежник» в лесу? Все это грузилово. Пройдет пара-тройка лет, и она полюбит какого-нибудь хорошего парня. На это Алка только усмехнулась, что хорошего она уже не полюбит, потому что на плохих подсела. Кто ее из этого круга выпустит? Да и сама она никуда не рвется: лучше никогда не будет, а хуже некуда.

– Бывает и хуже, – заметил он. – Это если сдохнешь, и никто не завоет. Ни одна сволочь не зарыдает.

Алка навела на него палец, как пистолет:

– Вот ты и признался, зачем пришел.

– Зачем?

– Посмотреть, как я убиваюсь. Хочешь быть, как Дима, – с ненавистью прошептала она. – Но не будешь. Не уродился.

Шизе это надоело. Он встал, схватил ее за волосы и рывком скинул с дивана на пол. Перешагнул и уселся на ее место, а она валялась на ковре у него в ногах и не думала подниматься, только перевернулась на спину и лежала, глядя в потолок. Он понял, что ей хочется быть избитой по-настоящему, в кровь, но у него не было никакого желания ее бить. Хотя ей от этого стало бы легче.

– Хочешь, – спросила она, – трахнемся? Не боишься? А вдруг смерть заразна? Сперва я, а потом и ты.

– Выживешь, – ответил он после паузы. – Взялась за старое, значит, выживешь.

– А хочешь, убей меня. Я никому не скажу, – Алка хмыкнула.

– Тебя так и так кончат, довыступаешься.

– Но не уходи. Сегодня останься.

– Приставать будешь? – усмехнулся он. Увидел, что она улыбается, полез во внутренний карман плаща за косяком.

– Нет, – ответила Алка. – Только дансинг и флирт...

К утру она напилась, но как-то легко и нестрашно... Немного поизводила Шизу, требуя, чтобы он с ней пел, и сама повыла низким хрипловатым голосом. Один раз пришлось дать ей по шее, чтоб расслабилась. Кризис, похоже, миновал, и Шиза, исполнив товарищеский долг, почувствовал облегчение.

Утром они вместе пошли в Димин гараж, сбили замок на люке в полу, спустились в небольшой подвал и проверили содержимое. Денег, понятно, не нашли, но Алка обнаружила пачку старых писем Фараону, еще на зону, и обрадовалась им, как сокровищу. Поплелась домой, прижив их к груди, а на Шизу даже не оглянулась. Он был немного обижен, ему вспомнилось, как она назвала его злым и подлым. И, между прочим, совершенно напрасно.

Все, что с ним происходило, имело веские причины и объяснения. Причем объективные и от него не зависящие. Все ходы и линии его жизни-биографии были закруглены и совершенны, как форма яблока. И другими быть не. могли.

Что Шиза вор и взломщик, обнаружилось в семь лет. Дома была вечеринка с шампанским, и в гостиной стоял смог и гогот. Он появился в дверях с зажженной сигаретой, расчесав предварительно волосы. Все мгновенно смолкли, родственники – дяди, тетки, двоюродные сестры – сперва уставились на него, а потом накинулись всей компанией, мяли, толкали, шлепали, отняли сигарету и заплаканного выгнали прочь. Через десять минут он опять стоял в дверях с сигаретой во рту и улыбался. Они снова набросились, отняли, кричали, ругали, а когда успокоились и забыли, он появился вновь, не забыв умыть лицо и причесаться. Тогда они, прокричавшись, принялись искать сигареты. Тут-то и выяснилось, что он вскрыл письменный стол отца маникюрными ножницами. Мама Рита взглянула на него восхищенно. Ей тоже осточертели запертые столы, шкафы и шкатулки. Все, что отец, научный сотрудник Академии наук, дарил, он запирал на замок.

Дальше между отцом и сыном началось сражение. Отец менял замки, а сын их вскрывал. То, что запиралось в его ящиках: жемчужные запонки, ручка с золотым пером, стопки бумаг с печатями, скрепки, конверты, письма, пахнущие старьем – не стоило ни гроша. В материной шкатулке были блестящие серьги и кольца, но тоже не бог весть что. Среди их сокровищ не нашлось даже приличного перочинного ножика. Все, что Шиза отпирал и отмыкал лет до тринадцати, он отмыкал бескорыстно. И отец совершенно напрасно бубнил, что он кончит тюрягой. Во-первых, не кончит, а начнет. А во-вторых, нечего было каркать.

С его талантами надо было просто попасть в плохую компанию. И он попал. Вначале отпирал квартиры, потом переквалифицировался на транспортные средства. Еще до совершеннолетия у него была судимость. После суда отец не пустил его в дом, заперев железную дверь на четыре замка. Шиза ее вскрыл просто так, ничего из дома не забрав, а когда отец хотел заявить в милицию, мать от него ушла.

Какое-то время они жили вдвоем с Ритой, так после развода мать велела себя называть, но Шизе для его манипуляций нужны были пустые апартаменты, и он купил ей квартиру, куда иногда заезжал, подбрасывал денег, покупал телевизор или диван и давал всяческие советы. В основном, чтобы она не вздумала выйти замуж или связываться с религиозными деятелями и торговыми агентами, а также не смела наниматься на работу по объявлениям, потому что у Риты был редкий дар постоянно вляпываться в дурацкие истории. Она была наивная искательница приключений, доверчивая, как курица. Обвести ее не стоило никакого труда, поэтому еще когда они жили вместе, Шизе приходилось за ней приглядывать.

Однажды у нее появился жених, у которого был в пригороде вышивальный цех. Но он оказался председателем подпольного садомазоклуба, и Рита обзавелась синяками. Пришлось Шизе вправлять мозги директору вышивального цеха так, чтобы его лицо перестало вызывать у окружающих доверие и не могло обмануть даже такую курицу, как Рита. Но, видимо, идеи директора – садомазохиста оставили неизгладимый след в ее сознании, и Рита продолжала упорно искать приключений, которых лишена была в браке.

Теперь она вознамерилась в тандеме с человеком по фамилии Родэ организовать турагентство, и им срочно требовались деньги на покупку столов, компьютера, телефона с факсом и прочей канцелярии. Чтобы ничего не арендовать, лысый и полноватый господин Родэ готов был уступить под офис свою квартиру на первом этаже, но в этом случае он сам оставался без жилплощади и вынужден был переехать к Рите.Этот план Шизе сильно не нравился, но не было времени заняться изучением привычек Ритиного партнера...

Шиза постоял, поглядел в ту сторону, куда ушла Алка, и решил все-таки наведаться к матери. Узнать, что за сюрприз она приготовила на этот раз. Что за ценную дебютную идею.

В ту ночь, когда Зина подобрала девочек на платформе Климентовская, Алик покончил со своим осадным положением. Во дворе, как всегда, в «мазде» сидели Костины ребята. Витек скучал, Гурам позевывал и поглядывал на часы – ждал, когда прибудет смена. Алик, потушив везде свет, сидел на холодном полу балкона и привязывал к прутьям эластичный бинт. На полу были рассыпаны монеты. Он оттянул бинт, вложил монету и выстрелил в фонарь. Мимо. Он вставил новую и снова прицелился. С третьего раза лампочка звякнула и потухла, двор накрыла тьма.

Гурам повернулся к напарнику:

– Лампа перегорела.

– Во блин, – отозвался Витек. – Прикинь, так вот ночью будешь идти, – хлоп – и света нет! Подумаешь, что завалили.

Они тихо хохотнули, Гурам снова посмотрел на часы.

В это время Алик под прикрытием темноты спускался по балконам с помощью швабры. Вставлял ее между прутьев поперечиной, а палка свисала вниз, как шест.

Бесшумно спрыгнув с последнего балкона, он завернул за угол и темными переулками побежал к гаражу. Вывел «мерседес» и выехал по шоссе в юго- западном направлении. Ему предстояло объехать все пункты по ветке. Начинало светать, шоссе было пустым, Алик включил музыку и дожал до отметки 180. «Если хочешь сделать хорошо, сделай это сам», – вспомнилась фраза из «Пятого элемента».

Он педантично переговорил со всеми милиционерами дорожных пунктов. К середине дня пачка долларов сильно похудела. По их реакции он видел, что не он первый, кто предлагает за информацию о девочках деньги. Он прямо спрашивал, сколько им обещали, и давал больше.

На узловую станцию он прибыл к двум часам дня, уже порядком устав. Обратил внимание на черный «мерседес» прямо посреди площади. Номера были московские. Алик подошел к милиционеру возле уазика, лениво игравшему брелком. С лейтенантом Лошаком он договорился быстро. Лошак Мирзу знал в лицо, побаивался и- связываться с ним не хотел. Алика и свои опасались. Резкий татарин, никогда не знаешь, чего от него ждать.

Алик, еще раз покосившись на «мерс», отбыл восвояси. Светиться- ему было незачем, знакомцев встречать не хотелось. Сегодня предстояла еще встреча с Костей.

Капитан Истратов появился в дежурке спустя две минуты после того, как отбыл Алик.

– Чего Мирза приезжал? – спросил коротышку.

– Девчонку свою ищет. Дочь сами найти не могут. Надоели уже, – недовольно объявил лейтенант Лошак. На самом деле, нельзя сказать, что так уж сильно они ему надоели. Авансы он брал уже третий раз. На детях нынче можно было нагреть руки.

– Чего денег? – лениво поинтересовался капитан.

– Пятьсот баксов.

– Не густо за ребенка.

– Так ведь он у нас бедный, сам знаешь... – Лошак тут же припомнил, что дерганый на «паджеро» обещал семьсот, но с Мирзой Лошак не решился торговаться, еще взъярится. И так высмолил две сигареты за минуту. А тот, с сожженными бровями, что был позавчера, цифр не называл вообще, что- то мямлил. И телефона не оставил, обещал сам позвонить. Если опять появится, придется объяснить, почем информация.

– Сволочи, мусора позорные, дайте воды, – раздалось из обезьянника.

– Оля проспалась, – констатировал Истратов. – Опять бумагу переводить будем.

– Она вся столько не стоит, сколько эта бумага, – проворчал Лошак и полез в стол. Истратов залил в кружке заварку кипятком из чайника, снятого с плитки, и пока он настаивался, вышел на улицу покурить.

После Светиного звонка из дома полковника Радченко телефонистка огорошила Гурама сообщением, что звонок был с военной базы Юго-Западного округа. Шиза, услышав об этом, призадумался и решил с утра ехать сам, чтобы разобраться на месте. Но перед этим наведался к Косте, как раз незадолго до того, как туда заявился Мирза. Косте он в кратких чертах рассказал про вдову Чуфарова. История с проданным гаражом убедила его окончательно, что Алик сам закрутил интригу с кассой, и Костя с ним согласился. Непонятно оставалось, как погиб Фараон, но в это никто уже не вдавался, незачем было напрягать мозги, концы здесь все равно не отыщутся. Человека похоронили, денег с него не возьмешь, Алла, ведьма безумная, знать про кассу не могла, кто ей скажет, истеричке, рассуждал Костя.

Алик подъехал к набережной, свернул направо и припарковался возле Костиного казино. Он знал, что днем оно пустует и все, кто свободен, там отираются. Костя только что пообедал и сидел в пустом ресторанном зале, обшитом деревом и украшенном морскими атрибутами: якорями, сетями, кусками каната, закрученного в замысловатые морские узлы. Измотанный вид Мирзы Костю порадовал.

Алик зашел, поздоровался и сел на стул. Достал сигарету, размял.

– Не курим здесь, Алик, – сказал кто-то, чье лицо нельзя было разглядеть из-за света, бьющего через незадернутые шторы прямо в глаза.

Алик покорно сунул сигарету в пачку и положил в карман. Он готов был соглашаться на все, что и продемонстрировал. Костя наглядно убедился, что соперник его повержен. Можно даже сказать, на обе лопатки.

– Ты зачем пришел-то? – без интереса спросил Костя. – Ты деньги принес?

Алик сжал зубы, сдерживая злость. Смирения его хватило ненадолго.

– Костя, ты мне одно скажи. Ты мне веришь или ментам? – спросил он с нажимом.

Костя со скукой поглядел в окно, послушал прибой, проследил за чайками, потом перевел взгляд на собеседника. Спектакли он и сам умел разыгрывать не хуже Алика.

– Я верю только в то, что за кассу кто-то ответить должен.

– Если хочешь слушать, слушай, – побелел Алик, стараясь держать себя в руках. Но это ему не удавалось. – Я кассу не брал, клянусь ребенком! И не ты с меня за нее спросишь!

Прозвучало искренне, но Костя не отреагировал на страстное заверение. Наоборот, он вежливо удивился, давая понять, что собеседник перебрал. Опасно заговорил. Перешел на личности. Но Алика уже несло.

– Я к тебе сам пришел, Костя. Ты же не пес, я не волк. Ребенка оставь. Я от тебя бегать не буду.

– А ты мне и не нужен. Мне деньги нужны. А ребенок теперь стоит два лимона. – Костя неторопливо приподнялся со стула, давая понять, что если денег нет, говорить больше не о чем.

– Нету у меня... Сейчас... – хрипло произнес Алик.

Косте это слушать надоело. Он уже и так достаточно ждал, пока Мирза одумается. Он поднялся, прошел мимо Мирзы, словно перестав его замечать, и уже на выходе дожал:

– Ну будешь по частям выплачивать. По две сотки за палец.

Все присутствующие встали и молча удалились. Сцена Косте удалась. Он вышел довольный собой, а Алик, посидев еще некоторое время, тупо глядя на бармена, который его не замечал, перетирая бокалы, спустился и поехал к Артуру. Того дома не оказалось, водитель Миша тоже куда-то пропал. Тогда он вызвонил Толика и велел всех собрать.

– Детей ищу сам, – объявил он. – Толик будет пасти Гурама, ты, Артур, Кирилла с его кодлой. Номер телефона я поменял, вам тоже всем поменять. Старые оставить для дезы. У нас в запасе день-два. Не успеем – всем конец. – И, сплюнув, добавил: – На счетчик поставил, мразь.

12

Домой Алик заезжать не стал. У Наташи под глазами образовались черные круги, а слезы текли сами, не переставая. Толик, приставленный к ней, стал побаиваться ее мрачных зыркающих взглядов. Понятно было, что женщина на грани, а тут еще и муж пропал. Поэтому Толик сидел на кухне, смотрел телевизор и готовил еду. Звонила теща и требовала привезти от Климкиных Светку. Когда Нину Григорьевну уже совсем припекало, Толик отправлялся ее навестить с деньгами и продуктами. Теща начала понимать, что что-то случилось, но вопросов особенно не задавала, просто причитала, что плохо ей, голова кружится, ноги болят и бессонница. Толик уж не чаял, как отделаться от женских страданий. Пасти Гурама было проще, чем выдерживать этот поток воплей и слез.

Совсем не по себе ему стало, когда у Наташи началась истерика. Она с громким воем металась по квартире, переворачивая и опрокидывая все на своем пути. Толик пытался всучить ей лекарства, но получил оплеуху. Испугавшись, он позвонил Нине Григорьевне и сказал, что Наташе нужна помощь, ей плохо. Та прибежала, сумела влить в дочь валерьянку и, когда та немного притихла, выпытала все, что знала Наташа. Потом принялась говорить.

Раз уж так случилось, терпи, надо выдержать, говорила Нина Григорьевна. И не такое женщины терпели. И детей бывало что теряли, правда, то было в войну. Надежд было мало, а все равно надеялись и искали. Нужно надеяться, тогда и детям будет легче. Нельзя терять веру. И человеческий облик тоже. Когда сильно веришь, то помогает. Алик не оставит их в беде. Наверняка он их ищет. И потом там Света. И уж если на кого можно положиться, так это на нее. Ничего, что ребенок, она сильная. И зря Наташа ею помыкает, как прислугой, потому что девочка она редкая. Человек хороший. И неизвестно, что там из младшей получится, а со старшей дочерью ей повезло.

Наташа сквозь какую-то пелену, равнодушно, устав от горя, слушала и не понимала, что может девочка против вооруженных бандитов. И еще, что ее жизнь завела в плохую колею, где дорога опасней, чем казалось. Что на этом пути можно потерять все, даже детей. А когда ты теряешь детей, то остальное становится неважно. И тебе уже никто не нужен, и ты сама, почерневшая от горя, никому не нужна. Если представить, что их нет па свете и никогда не будет, то жизнь с Аликом кончена. Простить это невозможно, потому что нечем возместить. Пет ничего в мире, что может возместить детей.

Она в этот момент поняла, что ненавидит мужа и будет ненавидеть до тех пор, пока не увидит детей живыми и здоровыми. И правильно он сделал, что смотался.

Все это проносилось в голове, она слушала мамин голос, он успокаивал. Наташу удивляло, что мать, больная и временами бестолковая, не только все понимает, но откуда-то берет силы, чтобы утешать. Свои несчастья она уже пережила, а теперь учит переносить их ее.

А ведь Наташа не хотела жить, как мама. Не хотела, чтобы ей пригодился горький опыт. Она хотела любить, быть счастливой, иметь мужа, семью, деньги. Неужели за простые, нормальные желания надо так страшно расплачиваться? Что в них преступного? Когда они начинали жить с Аликом, ей и. в голову не приходило, что дело может обернуться так.

Все случилось неожиданно: и деньги, и квартира, и машина – все как-то внезапно, она не успела задуматься, а просто привыкла жить хорошо, не разбираясь, откуда все взялось. Бывали удачные «сделки», бывали неудачные, но Алик ничем с ней не делился. Можно было кое-что угадать по лицу, но что скрывалось за этим его выраженьем, когда взгляд пропадал, а выпирали шишки на лбу, она не вникала. Жена не для того нужна мужу, чтобы его разоблачать или подозревать, а для любви и помощи. Она и любила, и отмывала его дорожную пыль, и выбирала хорошие костюмы, чтобы не выпирало прошлое зека. И думала, что все ему простит, даже переглядки с девицами из бара, но оказалось, что это не так.

Ей казалось, что все, что он делает, – это для семьи. Но выяснилось, что нет. Есть что-то более важное. Деньги? Место? Роль крутого парня? Если бы важней всего были дети, он бы достал деньги и не стал ими рисковать. Наташа никогда бы не поверила, что в крайнем случае он не смог бы достать нужной суммы. Значит, то, что пропали дети, ему по барабану. Если он ввязался в борьбу, значит, она для него важней. Победа важней всего. Пропади они все пропадом со своими боями за место под солнцем! Место есть у всех. Просто попадаются люди, как дикие звери, которым надо грызться, пока не перегрызут друг другу глотки. Хоть за что. Ну а женщинам остается. только смиряться. И плакать о своих потерянных детях.

За эти дни Наташа поняла, что десять лет жила с человеком, которого изучила до мельчайших привычек, но главного в нем не понимала. Он оказался волком, из тех, что сколько ни корми, все в лес смотрят, а как жить с волком? Ночью она не могла заснуть, смотрела на блики на потолке, не понимая, откуда взялся ночью этот бегающий свет, пока не поняла, что ее окна подсвечивают нарочно. Что это бандиты, которым скучно, и они развлекаются, как умеют. Потом ей вдруг послышалось, что ее позвала Дина. Она ясно услышала голос, который сказал: «Мам, не спи!» Потом раздался телефонный звонок.

Наташа точно знала, что это девочки, и взяла трубку. Это была Света, и в голосе ее Наташа услышала надежду. Она ведь не надеется на Алика, она надеется на нее.

Нужно было дождаться утра и пойти. Куда пойдет, она уже знала, к Тамаре, у которой муж оперуполномоченный. Только как ее там примут? Ничего, как-нибудь примут, у всех дети.

Наташа отправилась к Тамаре вечером, рассчитывая, что попадет ко времени, когда ее муж вернется с работы. Та встретила ее без радости, провела на кухню и сразу спросила, зачем она пришла, а когда услышала про потерявшихся детей и Алика, сразу принялась за попреки. Как красиво жить, так мусора, а как горе, так куда деваться. Выбранив Наташу, доведя ее до слез, Тамара успокоилась, постелила постель и, напоив чаем, уложила, сказав, что Сергей на дежурстве, появится утром.

У него связи с бандитами есть, и что-нибудь да выяснится, да как бы не выяснилось такого, отчего совсем кисло станет. Наташа спросила, на что она намекает, а Тамара ответила, что бывают такие клуши, что живут, как сыр в масле, а когда узнают про мужа все, так сразу – в отключку. Что нынче поразвелось уродов, которые ночами живых людей в лоскуты кромсают, а утром домой вернутся и своих деток по головке гладят.

Наташа не спала, она вспоминала, с какого момента ее жизнь превратилась в ад. Момент этот она запомнила: это было, когда они уходили из квартиры Димы Чуфарова. Когда она хотела остаться с детьми, а Алик ей не позволил. Она тогда дергалась не зря. У Наташи перед глазами стояли обе: сонная недовольная Дина и встревоженная, напрягшаяся Света, исподлобья глядевшая на Алика. И обе маленькие, беспомощные... Для чего рожать и растить детей? Чтобы потом вот так запереть в чужой квартире и больше их не видеть? За пять дней узнать только то, что пока они живы и что родня их даже в дом не пустила? Если что случится, убью я этого Валерку, подумала она.

Наташа проворочалась всю ночь в чужой гостиной, а утром начали забегать дети: кто за носками в гардероб, кто за учебником. Начался обычный утренний переполох, а Наташа все лежала, уткнувшись в спинку дивана, угрюмо вслушиваясь в чужую, такую обыкновенную и такую недоступную теперь для нее жизнь. Если все закончится хорошо, подумала она, пойду в церковь, буду благодарить, как сумею, до конца жизни. Поклоны бить.

Наконец в комнате появилась Тамара, предупредив, что Сергей через полчаса появится. Разговор с ним получился обыкновенный, потому что для него все это дело было привычным, рутинным, ни пугать, ни успокаивать он ее не стал, а обещал пробить по своим каналам, что можно, а ей посоветовал пойти и написать официальное заявление о пропаже детей.

Когда она, наконец, вернулась домой, то па автоответчике ее ждало сообщение от Алика. Он предупреждал, что завтра к ней подъедет риэлтор с уже подписанным им разрешением на продажу их квартиры. Придется откупаться. И делать все нужно очень быстро.

Света, все обдумав, решила все-таки поговорить с Семеном начистоту. Здесь их вряд ли найдут родители, думала она. Зато найдут бандиты. Это же просто: спросил – рассказали. В деревнях люди общаются охотно. Нужно как-то дать о себе знать Алику, но хорошо бы посоветоваться с Семеном.

Чем дольше она колебалась, тем труднее становилось пойти на откровенный разговор. Когда у нее появилась привычка помалкивать, скрывать, недоговаривать? Давно, с тех пор, как мать по сути ее бросила. Теперь приходилось себя ломать, чтобы сказать правду. В результате она полдня крутилась вокруг Семена, а когда уже устала от собственной нерешительности, села напротив него на табурет и неожиданно выпалила:

– За Динкой бандиты охотятся!

Как всегда, реакция у него была противоположной ожидаемой: глаза у него засияли. Он выдержал многозначительную паузу и с любопытством посмотрел на Свету. Она сидела с хмурым видом и ругала себя за откровенность: для Семена это всего лишь очередное приключение. Мушкетер!

– Савеловские или Казака? – деловито спросил он.

– Нет. Из города.

– Знаю я одного мента... Надо съездить поговорить. А чего сразу не сказала? Не веришь, значит, людям. Правильно, – одобрил он. – Только мне верь. А зачем им Динка?

– Не знаю. Из-за отца, наверное. Он тоже бандит.

– А, понятно. Выкуп. Или шантаж. – Он довольно усмехнулся, и оба замолчали.

Разговор пошел какой-то несерьезный, подумала Света. Или Семен так все повернул? Для него это что-то вроде голливудского боевика, отсюда вся его мальчишеская бравада. Подумаешь, мол, бандиты охотятся! Видали, плавали, знаем...

Света еще больше расстроилась. И зачем только начала этот разговор? Парень-то он неплохой, добрый, даже заботливый, но мальчишка, а на таких полагаться нельзя. И Света напряглась при мысли, что он не сумеет распорядиться их тайной. Пока он дал понять, что ничего особенно интересного она ему не сообщила, но глаза загорелись. Света принялась за ним наблюдать. Да еще эта история с деньгами на столе; И то, что он вернулся из милиции, сменив одежду. Одежда явно была не его...

Семен сорвался с места, предупредив, что быстро смотается в линейный отдел, вскочил на мотоцикл и умчался. Только пыль столбом по дороге...

Наступал вечер, а Семена все не было. Света уже устала его ждать и нервничала. Надо было чем-то себя занять, и они с Диной пошли прогуляться. Потихоньку добрели до шоссе, тут Дина решила, что она уже устала, и повернула назад. Света возвращаться не захотела.

Оказавшись в пустом доме, Дина села на кровать, включила телевизор. Под полом кто-то скребся, в углах шуршало, но она уже привыкла не обращать внимания на эту постороннюю жизнь.

Света сказала, что Семен Александрович поехал по их делам. А вдруг он вернется с папой? И сразу наступит другая жизнь, а это все временные неудобства. Временно они перевоплотились в бомжей. Конечно, лучше было бы в птиц. Света рассказывала про индусов, которые верят, что в следующей жизни они превратятся в других существ. И даже не обязательно, чтобы это были люди. Можно стать волком, или обезьяной, или деревом. Лучше всего быть птицей, потому что многое можно увидеть. Летать и заглядывать людям в окна, смотреть, чем они занимаются, когда думают, что их никто не видит.

Света тем временем вышагивала по шоссе, пока не наткнулась на автобусную остановку. В деревянной будке кто-то разговаривал, голоса были женскими, и Света удивилась: неужели в такое время кто-то еще ждет автобус? Она приблизилась и увидела двух девиц, чуть старше себя, а может, это ей показалось из-за того, что они были сильно накрашены. Та, что была пониже и потолще, обернулась к Свете и ответила на вопрос:

– Автобус уже не ходит.

– А что вы ждете?

– Попутку до узловой. Там сегодня в парке дискотека.

– А закурить не будет? – спросила Свету басом другая, с лентой поперек лба.

– Не курю.

Девицы переглянулись. Та, что с лентой, уточнила с какой-то непонятной угрозой:

– Ты вчера в кино с кем ездила?

– А что?

Они снова переглянулись.

– Ты где живешь-то?

– Там, – Света махнула в сторону Крючкове.

Высокая сплюнула и уверенно сказала толстушке, уже не обращая внимания на Свету:

– У Семена. А он сегодня не вернется. Я когда с работы возвращалась, его мотоцикл видела, он в игровом зале. Либо продуется, либо отец поймает и запрет. Ну третий случай – на дискотеку пойдет. Сегодня же суббота. А ты откуда взялась? – спросила она Свету.

– Из города.

– A-а, городская, так он городских любит. Еще Любаня тебя не видела, а то фонарей бы понаставила. Дачниц она умеет отваживать. Ладно, увидим Любаню, передадим от тебя привет, – съехидничала долговязая.

– Хоть сто, – мрачно парировала Света, которую этот разговор разозлил.

– Что, заело?

Коротышка весело рассмеялась, сделала шаг назад и, наступив на круглый сучок, вдруг потеряла равновесие, качнулась вперед и толкнула Свету в грудь обеими руками. Та от неожиданности сильно отпихнула ее назад, и коротышка с треском влетела в дощатую стенку, но немедленно бросилась обратно и, вцепившись в Светину куртку, начала трясти ее, как куклу. На Свету пахнуло водкой, она тоже вцепилась в бойкую девицу и резко подсекла ей ногу. Свалились обе, но Света сверху, а длинная принялась рвать ее за плечи, стаскивая с подружки. Как только Свете удавалось отцепиться от долговязой, наскакивала мелкая. Эту было легко сбить с ног, потому что она была в туфлях на платформе, но завалившись, та вскакивала, как ванька-встанька, и вновь кидалась в бой.

Они уже основательно вывалялись в пыли, и одежда трещала по всем швам, когда вдруг рядом, прямо над ними, раздался автомобильный гудок. Света оглянулась: на дороге стояла «копейка» жирафьей окраски. Из нее выбралась Зина и, уставив руки в боки, насмешливо поинтересовалась:

– Что девушки не поделили? – Девушки хмуро молчали, выстроившись в ряд. – Ты, Маша, никак опять выпимши? – продолжился допрос. – Приняла перед танцами? Когда бузотерить кончишь? Взгляд ее упал на Свету. – А ты чего тут? Вы куда пропали-то? Я вас отвезти хотела, да потеряла. Куда, думаю, запропастились...

– Сука пучеглазая, – пробормотала коротышка, разглядывая дыры на колготках.

– Садись в машину, – скомандовала Зина Свете. – Эти не пропадут, залатаются и снова плясать поедут.

Света села в «копейку».

– Я до узловой, – сообщила Зина. – А ты куда?

– Я тоже.

Немного проехали молча, и Зина спросила про маленькую певунью, но Света не ответила, потому что у нее дрожали руки, ноги, почему-то не ворочался язык. Последний раз она дралась в четвертом классе с Саней Козловым, когда он кинул мелом и попал ей в лицо. Зина, поняв, что пассажирка не в себе, перестала расспрашивать.

– Там есть игровой зал? – спросила Света.

– Ну есть, а что, играть собралась?

– Нет. Одного человека надо найти.

На узловой они расстались, и Света подумала, что бывают люди, которые появляются вовремя и даже не подозревают, какие они палочки-выручалочки. Но что сказать Зине, она не знала, просто сказала «спасибо», но та отмахнулась и заторопилась разворачивать свой лоток возле танцплощадки. Попросила только помочь дотащить пластиковый складной стол.

Света сразу обнаружила павильон с игровыми автоматами. Было душно, в темноте все мигало, прыгало, Семен сидел на крае стула и дергал локтями, никого вокруг себя не видя. Когда Света положила ему руку на плечо, он вздрогнул и жалобно спросил:

– Слушай, у тебя есть деньги?

– Есть, – ответила Света.

– Одолжи полтинник. Отыграться.

Света молча подала деньги из тех, что нашла в доме, который спалили бандиты, и отошла в сторону. Села на высокий табурет и принялась ждать. Все равно назад без его мотоцикла не добраться. Через полчаса он попросил еще полтинник. На дискотеке давно плясали, грохотала музыка, а он все сидел, то чертыхаясь, то подпрыгивая, и через три часа проиграл все свои и ее деньги. Лицо у него было совершенно несчастным.

– Успокоился? – спросила Света. – Поехали.

– А ты кто вообще такая, чтоб тут командовать? – зло крикнул он. – Я на танцы с Любаней приехал.

– Ты обещал насчет мента, – напомнила Света.

– Он сегодня выходной.

– Наврал, значит?

– Я ведь с вами не обязан возиться, – заявил он. – Скажи спасибо, что приютил.

– Спасибо.

– Пока, – он развернулся, засунул руки в карманы и направился к выходу.

Света вышла следом. Нашла же, на кого надеяться. Она стояла и с тоской слушала музыку. Зачем садилась к Зине в машину? Погнало какое-то смутное беспокойство. Нужно было узнать, где Семен. А вдруг Динка не спит, боится одна в доме, и как теперь туда вернуться? Она побрела к шоссе: ходят же попутки. Через час, когда она уже приплясывала от холода, ее подобрала пожилая супружеская пара.

Она с облегчением открыла дверь дома. Провалившись в яму продавленной кровати, как в гамаке, спала Дина. Света, не зажигая лампы, налила из чайника воды, выпила холодного чаю без сахара и тоже легла. Отчего-то жизнь, и настоящая и будущая, представилась ей непроглядным мраком, тьмой, из которой невозможно выбраться. Казалось, что они с Динкой карабкаются из этой тьмы, а кто-то ставит им бесконечные ловушки и препоны.

Когда Семен на другой день возвратился в дом и приволок молока с булками, встретили его гробовым молчанием. Слишком долго его ждали и слишком надеялись. Все молча завтракали, Света с ним не разговаривала. Только Дина, когда отправлялась к Артемию, на пороге спросила:

– Ты собираешься с милицией разговаривать?

– Ну, – буркнул он, ни на кого не глядя.

Дина вышла, а Света, посмотрев прямо в глаза, уточнила:

– Когда?

– Когда рак на горе свистнет, – бросил он.

– Значит, надо самим что-то решать... – заметила Света.

– Погоди, слушай, – он потянул Свету за рукав. – Ну рассуди сама. Если я договорюсь, то он вас забирает. Ясно?

– Чего же неясного...

– Ну так я-то снова один остаюсь... Доехал до узловой, посмотрел на эту милицию и понял, что не хочу опять тут сидеть, как в одиночке.

– А мы тебе что, цирк бесплатный?

– Нет, погоди. Значит, ты хочешь усвистнуть и с концами?

– Надо ребенка вернуть матери. Дети должны жить дома, с родителями.

– Ну пусть она едет. А ты? Ты останешься?

Света впала в замешательство. Слишком много прозвучало в его словах надежды. Она пожала плечами. Наверное, это как-то решается, если сильно захотеть быть вместе. Но Света Семену Александровичу не верила. Смотрела в его блестящие уклончивые глаза, и ей казалось, что он играет в какую- то игру.

– Не знаю, – честно ответила она.

Он встал, вышел и вскоре за окнами раздалось фырканье мотоцикла. Света, не зная, чем себя занять, отправилась на огород, принялась косить и сгребать старую траву, пыталась зажечь костер, но все валилось из рук, спички оказались подмокшими, грабли застревали и, закусив губу, она опустилась на землю, скрестив ноги и свесив руки.

Потом притащила стоявшую возле забора старую, размокшую от дождей и рассохшуюся от жары дверь, вынесла из дома матрац, бросила на дверь и легла посреди огорода, глядя в небо. Там, наверху, плыли спокойные облака, то закрывая тусклое осеннее солнце, то вновь выпуская его из своих слабых объятий, а потом неожиданно начало темнеть, тучи отяжелели, набрякли – начался дождь. Света схватила матрац и побежала в дом.

13

Зина, когда закончились танцы, свернула свою торговлю, села в машину и поехала куда глаза глядят, плохо себе представляя, где именно будет ночевать. К Надежде ехать было поздно, там все спали, к Колюне – страшновато, к бабе Паше – не хотелось старуху среди ночи будить. Можно, конечно, и наобум: едешь, где свет горит еще, туда и свернуть. Еда и водка у нее в багажнике еще оставались, а с такими дарами любой ее примет, тем более, что незнакомых тут почти и нету.

Было уже половина первого, когда ее обогнал огромный автомобиль и вдруг, затормозив, стал прижимать к обочине. Зина, вильнув и чертыхнувшись, остановилась. Из автомобиля вышли двое незнакомых парней бандитского вида. Еще один остался в машине. Она их впервые видела.

– Мать, – спросил желтоголовый парень, подходя и лениво почесывая зад, – пожрать есть? А то до дома далеко.

Цыпа помнил, что эта тетка в пятнистой «копейке» – торговка. Он ее уже сто раз видал на станциях этой железной дороги, когда они искали девчонок.

– Есть, – Зина раздумывала, расставаться ли с гостинцами. Без гостинцев придется ехать либо к Колюне, либо к тете Паше, да и то к Колюне рискованно.

– Ну так шевели буферами, – добавил второй.

Что-то угрожающее было в его тоне, и стало понятно, что расставаться с добром все-таки придется. Зина выбралась из машины, на всякий случай засунув в карман отвертку, и пошла открывать багажник. Желтоголовый, посветив фонариком, сразу выхватил бутылку и круг колбасы, второй начал потрошить свертки с маслом и гречей, как будто копался в собственном шкафу. Раскидав все, выхватил из кучи буханку хлеба. Желтоголовый уже открыл бутылку водки и хлебнул из горла.

– А деньги? – хмуро спросила Зина.

Цыпа от возмущения сделал глоток вдвое против обычного.

– Какие деньги, мамаша? Гусары денег не берут. Натурой расплачиваются. Хочешь, скидай портки. – Зина отскочила, как ошпаренная, мгновенно вспыхнув от обиды.

– Ах ты, срань. Гнида желторотая. Вонючка дол...

Она задохнулась на полуслове: шнурок, ловко накинутый сзади вторым мордоворотом, сдавил ей горло, и она начала хрипеть. Попыталась оторвать от горла тонкую бечевку и, не сумев даже поддеть ее огрубелыми пальцами, достала отвертку и пырнула со всей силы того, что душил ее. Сзади вскрикнули, удавка ослабла. Зина вырвалась и бросилась в лес. Цыпа кинулся за ней, сбил с ног, а когда она упала лицом на обочину, вырвал целиком придорожный куст и принялся хлестать ее куда попало.

Болт, которому она отверткой пропорола кожаную куртку, присоединился к нему, срезав на ходу пару длинных прутьев. Они с энтузиазмом принялись ее охаживать со всех сторон, потому что Зина каталась по земле, пытаясь увернуться от хлестких ударов.

Шиза, спокойно докурив сигарету, выглянул из машины и крикнул:

– Поехали, поздно уже. И жрать охота. – Он пару раз надавил на педаль газа: мотор требовательно зарычал, словно звал карателей занять свои места после выполненной работы.

Напарники, тяжело дыша от возбуждения и усталости, пнули напоследок женщину, валявшуюся на обочине, заспешили к машине.

Есть им и правда хотелось. С часу дня они отирались у военной базы, под носом у дозорных, пытаясь связаться с начальством. По телефону дежурный отвечал, что полковник Радченко отсутствует, а заместитель в отпуске. Они ожидали, что появится кто-нибудь из офицеров, но воинская часть будто вымерла, и весь день они просидели у этого болота, расписывая пулю. Ни поесть, ни выпить было негде, вокруг один лес. Природа, мать ее... Да еще до города пилить. Поэтому, отъехав совсем недалеко, они остановились и умяли трофейную снедь...

Зина добралась до Колюни полуживая. Он уже спал, что и к лучшему – хотя бы удалось избежать скандала. Умыв лицо, перебинтовав разбитые руки и смазав йодом колени, она легла рядом с ним. Такого с ней в последнее время не случалось, но спать одной после происшедшего было и холодно и страшно. Ее трясло, как в лихорадке.

Колюня, проснувшись утром, обнаружил под боком жену и страшно изумился, а разглядев повнимательней, сказал: «Допрыгалась, стерва». Следы порки были даже на щеках. Багровые узкие полосы рассекали лицо по диагонали.

Зина рассказала Колюне все как- было, выложила всю правду, ничего не скрывая. И сколько было продуктов, и про бутылку водки, которую хотела сохранить для него, но не вышло, и про то, как ее высекли молодые парни и пнули, бросив на дороге. Когда она закончила свою печальную повесть, он в сердцах плюнул на пол, будто не у себя в доме был, и вышел во двор, хлопнув дверью. Потом вернулся и принялся расспрашивать снова, выясняя, подробности.

Зина рассказала, что машину эту она уже видела на шоссе не раз, да и они ее, видно, запомнили, знали, что она торгует, раз спросили про еду. А появились они здесь примерно с неделю назад, рыскают взад-вперед и с милицией переговариваются. И те, что ее били, один был крашеный в желтый цвет, жирноватый и малорослый, а второй со смазкой на голове, прилизанный, тощий и ловкий, с сильными пальцами, насквозь проодеколоненный, Она его отверткой ткнула, но попала в толстую куртку и только чуть-чуть пропорола, а самого, кажись, не задела.

Колюня черпнул ковшом воды из ведра, напился, сел за стол, налил ей чаю и, помолчав немного, принялся расспрашивать в третий раз. И сколько раз ее пнули, и в какое место попали, и тщательно рассмотрел все ссадины, а Зина все рассказывала и рассказывала, не зная зачем, а кому ей было рассказывать, не прокурору же? И когда Колюня, выспросив все до мельчайших деталей, наконец, потребовал у нее денег, она дала их даже с облегчением, потому что это его поведение было понятным, а вот расспросы нет, не понятны.

Но дальше он снова повел себя странно. Скинул домашнее тряпье, переоделся в выходные штаны, взял деньги и отправился не к Людке за самогонкой, а совершенно в противоположную сторону, к шоссе, и не вернулся домой даже к вечеру, что уж было и вовсе из ряда вон выходящим случаем. Вообще-то он от дому дальше огорода и озера не отходил, сидел, как пень замшелый, с места не сдвинешь.

Зина, тоскуя, отправилась на автобусе к Надежде Егоровой – на машине она ехать боялась. Надежде ничего рассказывать не стала, сказала только, что попала в аварию. Надежда, в отличие от Зины, всю жизнь прожила за хорошим мужиком, Егором, тихим и непьющим, директором районной коммунальной службы, в том числе и кладбища, а когда он внезапно скончался от инфаркта, очень по нему убивалась, грустила и говорила Зине, что в ее Колюне одно хорошо: когда он помрет, то не о чем будет жалеть. Некому будет в Зинку вилками метать, вот и все. Горевать по нему никто не станет, потому что Колюнина смерть не есть горе, а только всем облегчение.

И после того как Надежда овдовела, Зина, один раз это все выслушав, больше про Колюню даже не заикалась. Ни о каких его подвигах не упоминала, хотя Надя все время только этого и желала. Вроде ждала, какую дрянь Колюня еще выкинет. Зина понимала, что таким образом Надежда с ней соперничала. Когда был жив Егор, она жила лучше. И когда умер, ей надо было продолжать жить лучше, а для этого живой Колюня должен быть хуже мертвого Егора.

Зине такой расклад был не по нраву. Колюню она бы все равно жалела, каким бы он злодеем ни был. Живой человек, да и отец ребенка все же.

Поэтому она от всех Надеждиных вопросов отмахнулась, про Колюню ни слова не сказала, а просто они выпили по рюмочке, поели жареной картошки с огурцами и попели немного из сборника «Милые сердцу песни России». Надежда слов сроду не запоминала и пела в очках, держа книгу, как молитвенник,

Ночью начался сильный дождь, и Зина долго ворочалась и не могла спать, время от времени вспоминая, как сын Василий был маленьким и за отцом ходил, как привязанный, а сейчас презирает. Как на лодке они однажды катались, и была гроза. Такой был ливень, они спешили изо всех сил и лодку раскачали до того, что в трех метрах от берега она перевернулась, а Колюня тащил и Васю, и лодку, и ею успевал командовать. А теперь они дошли до того, что про Колюню никто доброго слова не скажет, да и ее, торговку несчастную, любой может прямо на дороге высечь. Жалкие люди!

А все-таки нет, была она когда-то с Колюней счастлива. Хоть в редкие моменты, а была хорошая жизнь с прогулками, песнями и любовью. Тогда она даже и не поверила бы, скажи кто, что МТС упразднят, Колюню уволят, и будет ее труженик вечно пьяным чертом рубить дом, который сам же и сложил по бревнышку. Разве можно было тогда такое представить? Что досада и водка его до костей сгложут? И никто, кроме нее, уж и не вспомнит, каким он был черноглазым и ладным, да и про ее рыжие кудри никто не знает, кроме него. Как он спал на них, а она пряди из-под его головы вытаскивала.

Этих мыслей Зина не выдержала и заплакала. Жизнь прошла, а они что? Превратились в жалких, нищих людей. А ведь работали всю жизнь, не воровали.

Утром Зина добралась до дома и обнаружила, что Колюни по-прежнему нет. Она принялась мыть полы, а на небе скопились тучи, и снова полил дождь. Она вышла на двор, пожухлая трава блестела, казалась новой и свежей. Зина прибрала инструмент, нагрела воды, перемыла посуду и, не зная, что дальше делать, села на лавке под дождем. Он вымочил ей всю голову, голова остыла, и от этого стало немного легче. Тогда она вспомнила, что уже восемь месяцев, как она не делала химическую завивку, вытерла голову полотенцем, переоделась в старое пальто и отправилась на станцию в парикмахерскую.

Поднялась на второй этаж Дома быта и остолбенела. Рядом с парикмахерским креслом стоял парень с жирным желтым затылком и весело болтал с парикмахершей Яной.

– Мужской мастер заболела, – кокетливо уверяла Яна, а он басил, что мужского ему не надо, ему перья на голове нужны синие, на это и женский мастер сгодится, и пытался прихватить парикмахершу за талию, а она уворачивалась и хихикала. Но пока вертелась, она углядела Зину в зеркало и обернулась. Парень обернулся тоже, глаза его сузились, и он тихо, но отчетливо произнес:

– Пошла вон.

Зина не тронулась с места. Они поглядели друг на друга, и он двинулся прямо на нее, наклонив голову, а она стояла, ожидая, что сейчас он ее снесет. Но в последний момент таран не состоялся, он обогнул ее и затопал вниз по лестнице. Зина сделала несколько шагов и бухнулась в кресло.

– Химию сделаешь?

Яна кивнула, взмахнула нейлоновой накидкой и взялась за инструмент.

Зина минут через двадцать пришла в себя и рассказала Яне все. И даже ссадины показала. Та бросила бигуди, села рядом и смотрела на Зину с ужасом и немного с восхищением. Денег за химию и укладку она с нее не взяла.

Когда Зина вернулась с прической, Колюни дома опять не было, был только пустой и чистый дом. Зина затопила печь и пошла к бабе Паше. Пожаловалась, что Колюня пропал, а при каких обстоятельствах, не сказала. Заметила, что свою историю она всем рассказывать не хочет, и это зависит не от человека, который ее слушает, а от нее самой. Точно она испорченный кран, из которого вода то потечет, то перестанет.

Баба Паша в ответ на сообщение о пропавшем Колюне вдруг спросила:

– Может, он помирать ушел? – И перекрестилась.

Зина испугалась не на шутку и стала сперва проситься ночевать, а потом вспомнила, что печь затопила и надо Колюню ждать, а это дело непривычное. Так, наверное, и он ее ждал, не зная, приедет она или нет, будет ли у него еда и выпивка. А тяжело ждать, когда наверное ничего не знаешь.

Зина услышала, как баба Паша вдруг принялась бормотать быстрой скороговоркой: «Умягчи наша злая сердца, Богородице, и напасти ненавидящих нас угаси, и всякую тесноту души нашей разреши. На Твой святый образ взирающи, Твоим страданием и милосердием о нас умиляемся и раны Твои лобызаем, стрел же наших, Тя терзающих, ужасаемся. Не даждь нам, Матери благосердныя, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути, Ты бо еси воистину злых сердец умягчение».

Да что же это, подумалось Зине, баба Паша, верно, решила, что я с Колюней враждую, а ведь онто, если и колотил меня, так от избытка чувств. Потому что любил! А вот когда бесчувственно бьют, как собаку на улице пинками, это уже другое, это звериное, а не человеческое, и простить этого никак нельзя. И умягчение не помогает. А вот еще что: даже и плакать не хочется, только тоска душит, как та удавка на шее.

Проворочавшись на постели в пустом доме до утра, Зина решила, что ждать – хуже некуда и надо хоть что-нибудь делать. Неужели она будет сидеть дома и бояться бандитов на дороге? Она собралась, поправила на голове съехавшую набок укладку, надела бусы из темного янтаря и отправилась за товаром на оптовку. По пути завернула в Крючкове, где еще оставались дачники, попила кофе у Мариванны и забрала у Арсения письмо, чтобы бросить его в почтовый ящик. У Мариванны даже и в дождливую погоду посидеть душевно, салфетки какие- то, картинки – пустяки, а не скучно, не тоскливо.

Вернулась она уже вечером, после шести. Тут и ждали ее новости. Дома все было разгромлено, значит, Колюня объявился. Она страшно обрадовалась, но выяснилось, что преждевременно. Сокрушив дом, он снова исчез, и Зина направилась к тете Паше.

Но тетя Паша лежала в кровати и постанывала. Она зашиблась. Отпоив старушку настоем, Зина выслушала горестную хронику происшедших событий.

В полдень старушка отправилась на колодец, и тут с Зинкиного чердака раздался Колюнин крик: «Ложись, бабка, стреляю!» и раздались выстрелы. Бабка со страху упала и встать не могла, только кричала. На крик и выстрелы выбежал старик Менякин с псом Козлом, и как только они появились на дороге, в них тоже начали палить. В результате Колюня поранил Козла в ногу, старик убежал, а Пелагея так и осталась валяться в пыли и встать сама не могла, так зашиблась. Подвернула ногу. И только через час объявился пьяный Колюня и поднял ее. Дотащил до дому и объявил, что теперь он обзавелся ружьем и подался в разбойные люди, так что все берегись. А сделал он это потому, что его баба Зинка есть его вещь и колотить ее имеет право только он лично, а больше никто.

Постреляв для тренировки в собственной деревне, Колюня отправился на узловую. Там он зашел в парикмахерскую и потребовал, чтоб его побрили наголо.

Но на это вертлявая поблядушка, гадючка, подстилка полковничья, заявила, что мужской мастер заболела.

Тогда Колюня наперезадор запер дверь парикмахерской шваброй изнутри и заявил, что она отсюда не выйдет, пока его не побреет. Та хмыкнула, достала машинку и принялась за дело, но побрила клочками, где короче, где длиннее, в общем паршиво. Гадюка безрукая оказалась, и Колюня решил ей денег в таком случае не давать, о чем и предупредил. Не" успел он встать с кресла, как она давай угрожать милицией. Тогда он ей деньги выдал, но возле двери харкнул на пол, а она огрела его шваброй по спине.

Дальше Колюня с этой гадюкой воевать не стал, а наоборот, решил все по-хорошему объяснить. Доказать правоту. Сел назад в кресло и заявил, что вместо души у нее камень. Нужно понимать, когда у человека беда, ненависть внутри, и не требовать с него денег. Не усугублять. На что Яна тут же возразила, что вот заезжала Зина, так у той и вправду беда. Хорошей женщине что ж и не посочувствовать.

– Хороших женщин не бывает, – опроверг ее Колюня, – бывают полезные и вредные. Зинка когда-то была полезной, а нынче с цепи сорвалась. И алименты мне за напрасно прожитые с ею годы платить отказывается. А я ведь свою молодость и силу на нее извел. Но пидарасов этих надо проучить.

Яне стало интересно. Она по такому случаю снова схватила машинку и уравняла Колюне голову, убрав клочки и кочки. План он ей свой не рассказал, но намерения сформулировал ясно.

Засаду у шоссе Колюня обдумал тщательно. Выбрал место в лесочке перед поворотом, где все тормозят, и такое, чтобы было повыше, но внизу, если скатиться, начинался заросший овраг, и по нему можно было убегать под прикрытием кустов. Прямо за оврагом начиналось болото, но Колюня хорошо знал там тропку, потому что ходил сюда за голубикой. За болотом, под корневищем дерева, он соорудил себе подобие шалаша, принес из дома котелок и чашку, не зная, сколько времени потребуется, чтобы выждать врага, асам залег у дороги и принялся караулить черный автомобиль.

Ждать пришлось недолго. Всего-то полдня прошло, как этот гроб прокатил в сторону узловой, и ясно было, что к вечеру, а может быть, и раньше, он будет возвращаться в город. Колюня до шести вечера не покидал места, не пил, не ел, озверел от комаров, и когда «паджеро» появился, он уже осатанел окончательно. Но сделал все спокойно, по плану: выстрелил по колесу, и оно начало спускать. Пока пассажиры выруливали и разбирались, он перезарядил ружье.

Как только открылась дверца, ближняя к лесу, Колюня выпустил оба заряда в первого же бандита. Тот юркнул назад и захлопнул дверцу. Зато с другой стороны вылезли двое, и начали стрелять из-за джипа. Колюня притворно вскрикнул и покатился в овраг, рассчитывая, что эти мудаки пустятся в погоню, и расчет его оправдался. Пока они одолевали горку, он успел перезарядить ружьецо, и как только первый из них показался на холме, пальнул. Желтоголовый, а это был он, заорал и хлопнулся, но его приятель прыжками слетел в овраг и помчался прямо на Колюню. Хотя понятно, что бежал наобум, но в правильном направлении.

Колюня решил, что настал момент уносить ноги, тем более что на горке уже возник третий и перевес сил противника был налицо. Колюня побежал по дну оврага, петляя, как заяц. Вслед ему раздавался мат, а рядом посвистывало. Стреляют, догадался Колюня, но что-то шибко тихо. Выстрелов настоящих нет. Он уже добежал до болота и принялся прыгать с кочки на кочку. Преследователи его остановились, не решаясь скакать по кочкам, зато стали стрелять прицельно. Через минуту Колюне обожгло бедро, и он на всем бегу свалился лицом в зеленую и холодную болотную жижу, где и остался неподвижно лежать.

Болт с Каратистом, волоча раненного в бок Цыпу, вернулись в джип и на всех парах дунули за первой медицинской помощью. В поликлинике Цыпе, испуганному не на шутку, сделали перевязку и предложили остаться на ночь, чтобы не было никаких осложнений... Цыпа остался.

Наутро явилась милиция Октябрьского района в лице лейтенанта Сычугова, и пришлось отдать почти все наличные за то, чтобы лейтенант отвалил без протокола. После завтрака в палату, где, кроме Цыпы, обретался какой-то хмурый алкаш после аппендицита, привезли сморчка, тоже легко раненого, и тот, пуча глаза, рассказал, что в районе объявился маньяк, который палит по людям и сколько уже народу от него пострадало, а остальные запутались. Он также на собаках тренируется и автомобили на шоссе дырявит, а в него, например, на автобусной остановке, прямо в бедро мазнуло, когда он отошел на обочину отлить. Все это Колюня сочинил на ходу, по вдохновению, как только увидел в палате желтоголового.

Цыпа, слушая сморчка, грузился тем, что батарея в мобильнике села, зарядника с собой не было, деньги отошли менту, телефон в больнице был только местный, а кенты, сдав его в больницу, его персоной уже не интересовались. На завтрак неповоротливая пожилая тетка принесла всем по полной миске пшенной каши, и, поворочав в ней алюминиевой ложкой, Цыпа выматерил всех: соседей, сестру, пшено и, корячась от боли, отправился изымать свою одежду. Рваная пижама с бахромой на штанине его бесила. Но одежду выдавать оказалось некому, сестра-хозяйка отсутствовала, остальной персонал куда- то скрылся, и, прокляв больницу со всем содержимым и подустав от поисков и мата, Цыпа вернулся в палату подремать.

Сморчок тем временем принялся излагать алкашу содержание последнего кино. Там итальянского босса обставил его заместитель, и все деньги с его кредитной карты пропали. И тогда босс с семьей стали жить в подвале собственного дома, воровать еду в универсаме, а однажды ночью этот Джакомо украл у соседа тыкву, но внутри тыквы оказалось какое-то говно, да вдобавок с глюками. То есть это только с виду была тыква, а на самом деле неполезно. Но босс с голодухи это дерьмо сожрал, а потом катался на детской лошадке своей дочери и лазал по деревьям, как мартышка.

Цыпа, послушав немного, сел и с тоской спросил:

– Мужики, а бляди у вас тут есть?

Мужики оторопели, но алкаш, подумав, сообщил, что нету. Какие и были, так все подались на заработки в город. Цыпа предложил достать выпивки и жратвы, сняв с мизинца перстень. Те посмотрели уважительно, и сморчок, невзирая на хромоту, согласился прогуляться с перстнем до станции и попробовать продать цыганам. Они открыли окно и аккуратно спустили посланца на простынях со второго этажа.

Тот, сильно припадая на ногу, вернулся через два часа с мешками снеди и водкой, сломав засов на двери черного хода. Пили они душевно, весело, с криками, дежурная медсестра боялась нос сунуть в их палату. Приходила старуха из женской травмы, делать замечания, но была изгнана непристойными шутками.

А ночью Цыпе приснился кошмарный сон. Что соседи по палате, да еще с какой-то крошечного роста шустрой девицей, перевернули его, примотали руки и ноги скотчем к железным прутьям кровати, сняли штаны, и сморчок отодрал его розгами, приговаривая при этом про бабу, которую он может драть, а другие его бабу драть не могут, и отпихивал желающих поучаствовать в порке.

Утром, когда дежурная медсестра заглянула в палату, то встала на пороге, беззвучно отрыв рот. Вся палата была перевернута, пустые бутылки валялись вперемешку с рыбьими костями, окурками, апельсиновыми корками и сотенными купюрами, а из всех больных в палате присутствовал только один, да и то перевернутый на живот и привязанный к койке клейкой лентой.

Соображал он крайне плохо, но, будучи освобожден, предложение вызвать милицию с ходу отверг, а стал с жутким матом требовать одежду. И, облачившись, удалился в неизвестном направлении, пообещав вскоре вернуться с кентами. И тогда никому мало не покажется. Что сарафанное радио и передало всем заинтересованным гражданам. Узнав об объявлении войны, Колюня несказанно обрадовался, словно сицилиец предстоящей вендетте: наконец-то у него появилась цель...

14

Было полтретьего ночи, когда Шиза затормозил около своего дома и по привычке огляделся. Рядом с соседним подъездом, прямо под лампочкой, торчала фигура. До некоторой степени женская. Какого черта Алка здесь делает в эту пору?

Он захлопнул дверцу машины и подошел к ней: она кривовато улыбалась, глядя себе под ноги. На голове у нее высилось что-то похожее на шапку из серебристой шерсти, стоявшей торчком. Она смахнула ее с головы торопливым движением руки, и Шиза вздрогнул: она была коротко подстрижена, волос почти не осталось, сантиметра два, не больше. И сразу стало видно, что она старая, может быть, ей лет тридцать шесть, подумал он. Старая худая девочка, состоящая из одних мышц и сухожилий... Несчастная сумасшедшая!

– Что у тебя на голове? – спросил он нейтральным тоном.

– Конспирация, – она снова криво улыбнулась.

– Лучше бы ноги спрятала, – посоветовал он. – Что ты тут трешься?

– Надо поговорить.

Они поднялись к нему на третий этаж, он отомкнул дверь. Хотелось спать, но Алка потребовала кофе и внимания.

– Я видела Алика, – сообщила она. – У Вовы- художника, ну, того, что документы рисует. Он меня не узнал, – похвастала она.

– Чего он там делал?

– Спроси. Тебе Вова скажет. Или Косте. А мне нет. Мне никто ничего не говорит.

Шиза, занервничав, прогулялся по комнате туда- обратно.

– Если хочешь остаться, оставайся. Я спать хочу. Поговорим завтра.

– Хорошо, – кротко согласилась она. – Мне дома не по себе. Кажется, что Дима меня окликает. И любой телефонный звонок тоже от него. Я лежу с закрытыми глазами, уже засыпаю и слышу его голос, а слов разобрать не могу. Но как будто он меня о чем-то просит, что-то я должна для него сделать. А что? Не говорит, мне никто ничего не говорит, я сама должна догадаться. Поэтому у меня болит голова. Так сильно, что пришлось отрезать волосы. Сразу легче стало...

– Ложись на диван, – приказал он. – Я буду в той комнате. Не вздумай ночью шарашиться.

Алка покорно легла в одежде. Но ночью она все равно встала, он слышал. Попила воды, раскрыла шкаф на кухне, принялась что-то искать. В общем, вела себя как чокнутая, и пришлось встать. Когда он вошел, она сидела раскачивалась на стуле, стул скрипел. Шиза, не говоря ни слова, схватил ее за шиворот, затащил в комнату и с силой швырнул на диван. Она тоненько и противно завыла. Звук был, как серпом по яйцам. Чтоб она замолкла, Шиза улегся на нее сверху. Она принялась отбиваться.

– Не смей прикасаться ко мне, гнилая рожа, мудак, козел! – завопила она. – Не смей, не смей!

Она вертелась, как уж, и щипалась. Сейчас запустит зубы, подумал он, но вместо этого получил пинок между ног. Взвыв от боли, он скатился с дивана.

– Ах ты, сучка! – Он изловчился и двинул ей кулаком в лицо. Она закрылась обеими руками и. опять заскулила. Тот же режущий звук. Проще убить, чем вытерпеть. Он схватил подушку и, опрокинув Алку на спину, закрыл ей подушкой лицо. Она, пару раз брыкнувшись, стихла. Он испугался. Только трупа ему не хватало. Отнял подушку – она улыбалась, ощерив рот.

– Обоссался?

Он снова навалился на нее вместе с подушкой. Она не сопротивлялась. Точно, смерти ищет, дура, подумал он и сразу успокоился. Убрал подушку, посмотрел, погладил ее по голове.

– Я жить не хочу, – сказала она. – Мне без него жить неинтересно. Что мне делать?

– Ищи, что делать.

– Вот я тебя и спрашиваю, что?

– Я тебе Пушкин, что ли? Хочешь, трахну? Если это тебе поможет.

– Не сегодня, потом, – пообещала она и усмехнулась. – Так уж и быть. Один раз...

Жить ей неинтересно... А про свой один раз не забыла. Вот стерва. После этого захода Алка стала регулярно ему названивать. Крыша у нее поехала окончательно, и она нашла себе дело: принялась выслеживать Алика и беспокоила Шизу сведениями о том, что жена Мирзы, Наташка, связалась с риэлтером, с которым подписала договор насчет продажи квартиры. Но именно эта риэлтерская контора занимается покупкой недвижимости за рубежом, и ребята они крутые, крышуют их афганцы, на кривой козе не объедешь, и офис у них охраняют только что не с пулеметом. Вместе с визитом Алика к Вове-художнику, который делал новые документы, складывалась понятная картинка: Мирза собирается делать ноги, и надо успеть его тормознуть.

Это все было Шизе яснее ясного, но иного выхода, кроме как найти детей Алика, он не видел. Это сразу решит все проблемы. После выходного, проведенного возле военной базы Юго-Западного округа, он решил, что будет вычислять полковника Радченко, который знал тех, кто пользовался телефонами базы, а своих парней отправил действовать самостоятельно.

Мужики они, конечно, тупые, но результат превзошел все ожидания. Цыпу в оконцовке ранили, причем не по делу. Какой-то псих, стрелявший во все, что шевелится.

А на следующий день Алка снова заявилась собственной персоной. Она вытащила письмо из почтового ящика Мирзы. Письмо было со штемпелем почты станции Ольховка, написано на куске обоев и содержало указания насчет местопребывания детей. Оставался пустяк – найти деревню, где обретается художник Артемий и установить, кто такой Семен Александрович. Про первого выяснилось довольно быстро, что он проживает в деревне Крючкове, про второго местные слыхом не слыхивали.

Алку Шиза благодарить не стал, а наоборот, предупредил, чтобы больше не совала нос в эти дела. Становилось совсем горячо, и попасть Мирзе под руку в такой момент Шиза не пожелал бы и врагу. Но Алка в ответ только усмехалась, слушать его не стала. Ну и черт с ней, разозлился Шиза. Если смерти ищет, это самый верный путь. Он ее больше спасать, откачивать и утешать не намерен.

Света, сидя у окна, услышала, что по улице кто- то идет, тихонько напевая. Встала, поглядела – по улице, осторожно обходя лужи, пробиралась Яна в беретке набекрень, в клетчатом плащике, в лаковых ботинках.

– Привет, – улыбнулась Яна.

– Привет, заходи. Хочешь чаю?

– Пошли лучше к Никанорычу, там попьем. Что я тебе расскажу! Тут такое творится! Я даже решила, что отпуск возьму и к матери на неделю смотаюсь. Пойдем, кое-какие вещички соберу и за делом расскажу все.

Они направились в охотничий домик и там, покидав в сумку ночую рубашку, спортивный костюм, тушь для ресниц и прочие необходимые вещи, Яна поведала историю мести Колюни заезжему фраеру, чему она сама была свидетельницей и даже соучастницей, потому что Колюня самолично просил ее сбегать к Волынихе за дурман-травой, которой напоил этого мудака, прежде чем устроить ему показательную порку. Дурман-трава вообще-то оказалась всего-навсего пузырьком с бесцветной жидкостью, которой надо добавить в водку, и тогда любой успокаивался так, что рукой- ногой не мог двинуть. Яна, вручив пузырек Колюне, решила посмотреть, чем дело кончится, и пробралась в больницу, тем более что замок на двери черного хода был сбит, и палату она нашла легко. Так что застала всю расправу. Видела своими глазами, как желтая башка, подсолнух этот, словно закоченел, взгляд у него стал тупым, и он вначале принялся раскачиваться и мычать, а потом и вовсе повалился, как мешок, но Колюня заверил, что он не помер, а оцепенел, что средство это ему известное, потому что Зинка на нем его уже пробовала, о чем все ее подружки знают, а потому к утру с этим пидором все будет в порядке, зато сейчас Колюня поупражняется.

– И расстегал ему всю задницу до крови, – заключила историю Яна, весело блестя глазами. – А тот и не дернулся.

Но наутро пообещал вернуться с пацанами, и поэтому надо бы ей отлучиться, потому как, во-первых, он ее и до того, еще раньше- в парикмахерской домогался, а во-вторых, мог запомнить в больнице. Глаза-то он открывал, только неизвестно, что увидел. Поэтому Никанорычу она оставит записку, что съездит на неделю к матери.

Света, выслушав историю про геройства Колюни, спросила только, откуда тут взялся «желтая башка».

– А из города, – махнула рукой Яна. – Они тут рыщут и рыщут. Ребенка какого-то потеряли, а отец и сам разыскивает, и им поручил за деньги. Дочку миллионерскую значит, – Яна посмотрела на Свету и вдруг, внезапно что-то сообразив, округлила глаза. – Так это тебя, что ли?

Света покачала головой. Яна Дину не видела, значит, можно и не распространяться.

– А, ну да! Дура я, он же говорил, что восьмилетнюю... – Яна вопросительно посмотрела на Свету, ожидая, что та скажет, но ответа не последовало.

Дина с Артемием тем временем приискивали место, чтобы рисовать пейзаж. Ходили они очень долго, пока не нашли поляну, откуда открывался кусок озера с камышами, за озером холм, на холме дом. Артемий заявил, что тут есть все, что нужно человеку: гора, вода, лес и дом. Причем в правильном соотношении: одна гора, одно озеро, один лес и один дом. Всего хватает и нет ничего лишнего. И что еще славно: дом его собственный, в нем живет его мама, она сейчас варит колумбийский кофе со сливками. И ест шоколад с сыром. Кладет шоколад на сыр и ест.

– А моя мама... – начала было Дина и смолкла. На холм с домом вдруг начал взбираться огромный квадратный жук-автомобиль. – А это кто еще? – удивилась она. – Приехали тут, портить картину. – Она вопросительно поглядела на Артемия, но тот только пожал плечами. Похоже, и сам не знал, в чем дело.

На поляне они пробыли час, но жук на холме так и не сдвинулся с места. Дина рисовала, сидя на пеньке, Артемий, стоя у мольберта, все больше хмурился и поглядывал на небо, которое начало затягивать тучами.

– Это не мой папа, – наконец сообщила Дина, глядя на неподвижного жука. – Мой папа ездит на «мерседесе».

– Да? – удивился Артемий. – Ты что, убежала от папы?

– Нет, – вздохнула Дина. – Меня хотят украсть. Мы прячемся. А Семен Александрович нас скрывает от милиции. А папа ищет, но не может найти, потому что его тоже посадят в тюрьму.

– За что?

– Не знаю, – опустила голову Дина. – Этого детям не говорят. Может быть, он тоже бандит.

– Я вот чего не понял... – заметил Артемий. – Почему вы от милиции прячетесь? Не они же хотят вас украсть?

– Я сама ничего не понимаю, – посетовала Дина. – Живем, как бомжи. Родственники нас даже ночевать не пустили. Я на станции за деньги пела. А дом, где мы ночевали, сгорел. Его, наверное, бандиты подожгли.

– Интересная ты девочка, – подытожил Артемий и посмотрел на нее так, словно раньше не видел.

Он принялся вытирать кисть и собираться. Дина тоже сложила листок с рисунком в папку. На папку с неба упала капля, и она посмотрела вверх.

– Не успеем, – констатировал Артемий. – Придется пережидать, – И они, отыскав огромную ель, спрятались в самую глубину с паутиной и жужжавшими комарами, глядя, как вокруг них с веток на землю соскальзывают бойкие струйки внезапного и сильного дождя. Озеро покрылось точками, лес позеленел, стало темно и холодно. Артемий накинул на Дину свою куртку, сам оставшись в толстом свитере.

Дождь скоро и внезапно, закончился, и Дина с художником направились в Крючкове. Шли они долго, но когда приблизились к дороге, Артемий остановился, поглядел на автомобиль, так же неподвижно и криво торчащий возле его дома на холме, и протянул Дине скатанные в трубочку деньги.

– Я пойду на разведку, а если через полчаса не вернусь, то иди до остановки. Автобусом доедешь до станции, там спросишь, где милиция, и все им расскажешь. И про папу и про это тоже, – он показал на автомобиль на холме.

– Милиция детей в рабство продает, – возразила Дина. – Семен Александрович говорил.

– Чего ты этого дурака слушаешь? Сиди жди, а не приду, сделай все, как я сказал.

– А Света?

– Что Света? Ее же не ищут.

Артемий двинулся по главной и единственной улице деревни, а Дина осталась сидеть на пеньке между деревьями, отмахиваясь веткой от комаров. Не дойдя до поворота, художник двинулся по тропинке вправо, к охотничьему домику, и постучал в двери. Он надеялся застать там охранника Бориса, но дверь открыла Яна. Он прошел внутрь и увидел Свету, облокотившуюся на край стола. Перед ней на клеенке в желтую и синюю клетку стояла пустая белая чашка.

– А где Борис? – спросил он, поздоровавшись.

– А я знаю? – ответила Яна. – Бродит вечно где-то, как зверь. В доме ему не сидится, он природу любит, – она фыркнула.

– Ян, – попросил художник, – будь хорошей девочкой, найди его, – он, предваряя возражения, ласково взял Яну под локоть и подвел к окну, кивнув на холм. – Видишь, что делается. Гостей понаехало. А ведь я их не звал.

– А! Этих-то я знаю. Эти-то... – Она оглянулась на Свету. – Это они и есть. Которые девчонку ищут. Те, что Зину избили...

– А что, разве Зину избили? – нахмурился Артемий.

– Как? Вы и не знаете ничего? – всплеснула руками Яна.

И принялась выкладывать- историю про больницу уже с самого начала, с того места, когда в парикмахерскую явилась побитая Зина с мокрой головой. Она не замечала, что Света с Артемием мрачнеют тем больше, чем дольше длится ее рассказ.

– Их в машине сколько?

– Так поди трое осталось, – развела руками Яна.

– Ясно. Иди ищи Бориса.

Яна, накинув плащ, выскочила из домика.

– А Дина где? – спросила Света.

– У дороги в кустах, там, где можжевельник. Найдешь?

– Найду, – кивнула Света.

– Ну иди. Езжайте на станцию. Милицию вызовите.

Света хмуро кивнула.

Артемий знал, что автобуса раньше шести вечера не будет, а с милицией никогда не известно, на ходу ли у них транспорт и нет ли неотложных дел, так что особенно надеяться было не на кого, а следовало выяснить, что происходит в его обители и как себя чувствуют мама с Нонной.

Яна выискала Бориса возле лодок, где он чинил сети, и мужчины принялись вполголоса совещаться. Яне выдали сигнальный пистолет, который Никанорыч оставил для экстренной связи с ним, и велели начать стрельбу ровно через двадцать минут.

К дому художник с охранником подбирались с северной стороны, там, где был заросший пустырь и дорога. Местность была холмистая, и можно было подкрасться незаметно, по-партизански. На север выходил балкон мансарды, подпертый вертикальным столбом, потому что за домом холм резко уходил вниз. По этому столбу они бесшумно забрались на мансарду, и Арсений, сделав Борису знак стоять на месте, пробрался к лестнице, ведущей на первый этаж, лег на живот и поглядел вниз сквозь щель лестничной площадки.

Прямо под ним стоял стол с самоваром, на нем белела волосатая рука. В другую щель он увидел Нонну, сидящую на стуле с кривой, свернутой набок прической. Видно было, как тряслись ее руки. Маму он углядел на кровати, она лежала откинув голову, растрепанная, с засохшей кровью возле носа и губ. В углу, на табурете, сидел еще один незваный гость. Волосы его, смазанные гелем, сильно блестели, он перелистывал записную книжку.

Артемий, покрывшись потом, отполз назад и объяснил вооруженному Борису, что его – тот, что на табурете, и достал охотничий нож. Кивнул – мол, начинаем – и пополз назад к лестнице.

Быстро и бесшумно перегнувшись вниз, он метнул нож в волосатую руку сидящего за столом. Расстояние было таким, что промазать он бы не сумел. Другое дело, если б тот отдернул руку. Но чернявый не отдернул, потому что как раз в этот момент внимательно вслушивался в звуки. Ему казалось, что наверху скрипнул пол, а после нож пригвоздил его кисть к столу.

Он вскрикнул от боли, и в тот же миг, как по команде, раздался выстрел Бориной винтовки, и Болт, сорвавшись с табурета, бросился к дверям, хватаясь за кобуру и не понимая, откуда стреляли. Нонна, закрыв лицо руками, завыла от страха, Мариванна подняла голову с подушки, чернявый, выдернув нож из руки, тоже рванул на выход, держа одной рукой другую, словно боялся ее уронить, а в это время снаружи загрохотали ракетные выстрелы. В небе с шипеньем и треском вспыхнули зеленые и красные ракеты, а через несколько секунд в небе появился ответ Никанорыча на экстренное сообщение любимой девушки. Она звала его к себе, и он изъявлял готовность лететь ей навстречу. Такая у них была договоренность на самый крайняк.

Артемий скатился вниз по лестнице и быстро запер на засов дверь, распахнутую при отходе незваными гостями. Борис полез на чердак, чтобы продолжить обстрел гостей сверху, но джип стремительно, с диким ревом стартовал с места и запрыгал по холмистому пустырю напрямик к дороге...

Связываться с военными Шизе не хотелось. Неясно, что означал этот фейерверк, но что это не предвещало ничего хорошего – это точно. Поднимут взвод по тревоге – расхлебывай потом. Нужно было уносить ноги. Черт, уже четвертый раз девки ускользают, как заговоренные. В машину, вместо дочки, прихватили подружку. Из квартиры Димы Чуфарова их успели забрать, в Куровской дом оказался пустым, и его они подожгли, чтоб дать понять Алику, что шутки закончились. А теперь еще и художники с двустволками появились. Слишком много проколов, это уже не смешно. Шиза злился – под ударом оказалась его репутация...

Джип уже выскочил на шоссе и мчался на максимальной скорости. Неподалеку от узловой Болт, который отличался зоркостью и памятливостью, вдруг начал тормозить, завидев хромого мужичонку, бредущего вдоль обочины явно навеселе.

– Давай езжай, не спи! – скомандовал Шиза. Но тот продолжал внимательно вглядываться в пешехода.

– Гадом буду, это тот, что Цыпу ранил! – Он вопросительно поглядел на сидевшего рядом Шизу, зная, что тот не любит лишних движений. – Берем? – и не дожидаясь ответа тормознул так, что пассажиров бросило вперед, как при столкновении.

– Берем, – нехотя согласился Шиза.

Любой бунт следует давить в зародыше, иначе будет поздно. Народ надо приучать к страху и покорности – это аксиома власти.

Болт и Каратист резво выскочили из джипа, умело сбили мятежника с ног и поволокли за ноги к джипу. Перед тем, как запихнуть Колюню в автомобиль, они хорошенько стукнули его головой о бампер, чтобы не рыпался...

Спустя двадцать километров, когда дорогу обступил густой лес, они сделали еще одну остановку.

– В темпе рок-н-ролла, – скомандовал Шиза и прикурил. – Пять минут на хеппенинг.

Опричники поволокли пришедшего в себя Колю-ню подальше от дороги...

15

Обитатели дома понемногу приходили в себя после боя. Артемий хмурился и курил сигару, что позволял себе только в исключительных случаях, потому что Мариванна на дух не выносила этой вони. Хозяйка, сидя на кровати и вытирая обильные слезы, плакала и причитала: «Это же фашисты, фашисты, гитлерюгенд!», а Нонна божилась, что они держались стойко, ничего не выдали, да и били их несильно. Больше пугали. Грозили утопить в сортирной жиже. Чего надо было, бандиты не сообщили. Интересовались девочками, нет ли в деревне каких-нибудь посторонних, городских, но дамы поняли это так, что девочек ждало насилие, и естественно, ни слова не сказали.

Пока происходили все эти бурные события, Дина скучала в придорожных кустах. Сперва она отошла от места, чтобы разглядеть муравьиную кучу, а потом вдруг увидела белку. Та прыгала с дерева на дерево, весело помахивая хвостиком, и Дина, как зачарованная, шла за ней, стараясь не потерять ее среди ветвей. Прошла она совсем немного, но тут эта хитрованка быстро побежала вверх по стволу и скрылась. Дина поняла, что скорее всего у нее где-нибудь в дупле дом и, может быть, там живут маленькие хорошенькие бельчата. Но добраться до беличьего дома и посмотреть шансов не было, и она решила вернуться к кустам у обочины, полагая, что полчаса скорее всего уже прошли, а значит, Артемий за ней вернулся.

В то, что он не вернется, Дине не очень верилось. Скорее всего, он уже ее ждет. Она заспешила, перепрыгивая через поваленные деревья. Уже показался просвет наверху, но когда она приблизилась, полагая, что это дорога, оказалось, что это всего лишь поляна, а дороги там почему-то не было. Значит, решила Дина, ее запутала белка, крутясь вокруг деревьев, и надо идти в обратную сторону. Она развернулась и пошла назад, стараясь замечать дорогу. Сколько она прошла, было непонятно, лес не прекращался, никаких звуков, кроме птичьего пенья и комариного писка, слышно не было. Хоть бы какая-нибудь машина проехала, что ли...

Потом послышалось журчанье, и она увидела камни, а внизу, под ними, текла узенькая речка, которую можно было перейти по круглым валунам, что она и сделала, но дальше пошли кочки, нога провалилась в воду, и, поняв, на другом берегу речки начинается болото, Дина вернулась назад. Увидела кривое дерево и решила залезть на него, чтобы разведать дорогу. Залезла она довольно высоко, так что смотреть вниз было страшновато, но увидела кругом один сплошной лес, да вдобавок он становился все темнее. Надо поскорее найти дорогу, а то стемнеет и ничего не увидишь. Залезешь в болото, оно чавкнет – и конец тебе. «Ой, мамочка, не хочу!» – приговаривала она.

Потом начали шевелиться кусты. Она вспомнила, как Семен Александрович говорил про волка и лося, которые иногда сюда забредают, и стала размышлять, едят ли они девочек. Лоси, скорее всего, нет, лоси, читала она в энциклопедии о животных, питаются мхом и корой. А вот волки точно едят людей. И будет тут печальная история с Красной Шапочкой, которую даже и спасти некому, потому что никаких охотников поблизости не наблюдалось.

– Эй, люди! – закричала Дина, вспомнив заблудившихся грибников и как те звали на помощь. Но никто не ответил, кроме собственного голоса, который попрыгал, попрыгал между деревьями и пропал. Вот ведь какой, рассердилась Дина на Артемия. Оставил одну у дороги на целых полчаса и даже не ищет. Хорошенькое дело, если ее сожрет волк и найдут одни косточки.

Вот уже и большой палец на ноге заболел, стерся, наверное. Она села на пень, сняла туфлю, на которой лак уже потрескался и сморщился, как бабушкины локти. Оказывается, колготки порвались, большой палец вылез сквозь дыру и посинел.

Она оперлась о пенек, и вдруг из него вылетела желтая в полоску оса. Дина сразу вскочила и, не успев надеть туфлю, бросилась наутек. Но эта гадина летела прямо над головой и грозно зудела. Дина, размахивая башмаком, закричала: «Убирайся, дура такая!» И та вроде послушалась, исчезла, но тут в шею укололо такой болью, что Дина заорала что есть мочи: «Помогите!» и бросилась бежать, ломая кусты и больше не разбирая дороги, успевала только закрывать глаза, чтобы не хлестали ветки.

Боль была просто бешеная, жгучая, и хотелось кричать во все горло. Под босую ногу попала шишка, и теперь боль переместилась в ногу. Дина встала и тихо заплакала, что никогда ей не выбраться из этого леса, полного страшилищ, тем более что уже скоро наступит ночь. Она посмотрела на небо, которое стало темно-серым и грозило превратиться в черное, размазала по щекам слезы, надела туфлю и побрела. Куда она брела, было неважно. Но если очень долго идти, примерно ночь и день, все равно ведь куда-нибудь выйдешь. Главное, не сворачивать.

Потом ей показалось, что она слышит голоса, и вслушиваясь, она побрела им навстречу. За деревьями открылось небольшое озеро, каких здесь было видимо-невидимо, а на другом берегу горел маленький костер.

– Эй, люди! – крикнула Дина, но никто не отозвался, и она решила идти вокруг озера, приближаясь к костру. Голосов больше слышно не было, да она уже и передумала кричать. Ведь неизвестно, что там за люди, может, бандиты или лесные разбойники.

Вдоль берега идти было трудно, сыро, ноги промокли, и главное, небо совсем потемнело. На нем уже видны были слабые звезды. Дина брела из последних сил, глядя на спасительный костер, перебираясь через поваленные деревья и снимая с лица паутину. В туфлях чавкало, ноги замерзли, но костер приближался.

Наконец она тихо ступила на поляну. Рядом с костром стоял маленький, словно игрушечный, шалаш. Там кто-то возился в темноте, и на пороге появлялись разные ноги: то высовывались, то прятались. Дина, осторожно ступая, подобралась поближе. В смутном свете костра один человек, навалившись сверху, душил другого, а тот, задыхаясь, тихо, протяжно стонал. Дина отшатнулась от страшного шалаша и спряталась в тень леса, за толстое дерево. Теперь ей стало казаться, что в лесу безопасней. Она присела на корточки и затаилась, раздумывая, стоит ли бежать сразу или чуть передохнуть, ведь душитель ее не заметил. А если он услышит ее шаги и бросится в погоню? Ей ведь не убежать, она слишком устала.

Но тут она услышала смех. Тихий женский смех внутри шалаша. Потом из него, подтягивая штаны, выбрался мужик, за ним тетенька, и они уселись у костра, вытащив из травы бутылку и отхлебывали поочереди прямо из горла. Настроение у них было веселое, и Дина решила выйти из укрытия.

Сперва они напугались, а потом, разглядев Дину, принялись смеяться.

– Ты что же так поздно по лесу шатаешься? Заблудилась? Ты откуда хоть взялась?

Дина переминалась с ноги на ногу, не зная, на который вопрос отвечать.

– Из Крючкове. В гостях у художника живу.

– Тю-ю! Из Крючкове! – удивилась растрепанная женщина. – Так то километра четыре. Где ж ночевать-то ей? – спросила она усатого в тельняшке.

– Телогрейку кину, пусть у костра спит, – рассудил тот.

– Так замерзнет, дитя ж еще, – принялась уговаривать женщина.

– А не хочу я никуда, – воспротивился мужик. – Мне тут хорошо.

– Да добрось ты ее до Марины, тут же рядом. Скажешь, на дороге подобрал. Пусть в доме переночует. Намаялась ведь по лесу бродить. Вон вся зареванная.

Мужик еще поартачился, а Дина молчала. Она углядела в кустах мотоцикл и поняла, что женщина просит отвезти ее до ближайшего жилья. Наконец, Дина села в коляску, и они с мужиком запрыгали в полной лесной темноте. Ехали, правда, недолго. Добрались до какой-то избушки, где горел свет, а дверь им открыла молодая женщина в сером платке, завязанном у подбородка. Мужик развернулся и умчал к своему шалашу с доброй женщиной и бутылкой в траве, а хозяйка провела гостью в дом.

Это был даже не дом, а какой-то спичечный коробок. Кровать и журнальный столик – вот все, что туда входило. Меньше, чем купе в поезде. И стены обклеены газетами. Хозяйка спичечного домика сама походила на спичку. Худая, бледная, с очень большими серыми глазами в красивых загнутых ресницах. Сама страшная, а глаза красивые, но неподвижные. Будто их кто-то изнутри держал и не давал поворачиваться.

Хозяйка вытащила из-под кровати тощий матрац без простыни, рваное одеяло и легла на пол, а Дине уступила кровать. Даже чаю не предложила, а может, у нее и не было? Еще не ночь, понимала Дина, но устала она страшно, а потому, стянув плащ и сырые колготки, улеглась и мгновенно заснула под фланелевым одеялом.

Утром она никак не могла понять, где находится. Птицы заливались, будто в райском саду, никогда она не слышала, чтобы так пели. В маленькое окно светило ослепительно яркое солнце, какое бывает только у моря. И небо в окне казалось пронзительно-голубым. Дина прижмурилась от счастья. Потом, открыв глаза, осмотрелась: какой-то синий потолок, газеты на стенах, и никого нет.

Она выбралась из кровати, ежась, натянула невысохшие колготки и вышла во двор. Перед ней была чисто выметенная дорожка, а по сторонам – деревья и густые кусты. Из кустов то тут то там торчали кресты и еще узкие обелиски с жестяными звездами. Это же кладбище, дошло до нее. А как хорошо, красиво. Каждая могила как домик.

Дина пошла по тропинке, вежливо обходя могилы и по слогам читая имена. Разглядывала выцветшие веночки, букеты, когда-то бывшие розовыми и лиловыми. Кое-где еще попадались астры, и везде было чисто, тихо, можно было посидеть на маленьких лавках.

В самом дальнем углу она увидела Марину. Та подправляла землю на могилке, которая и так была самой красивой, с покрашенным белым заборчиком и новой лавкой. Дина, подойдя поближе, разглядела фотографию, прикрепленную под металлической табличкой, и удивилась. На фотографии было Маринино лицо. Дина отошла подальше, нахмурившись. Что ж это, она себе могилу, что ли, сделала? И фотографию заранее прикрепила. Чокнутая, наверное. Марина подравнивала землю и с кем-то тихо разговаривала. Спрашивала, нравится ли, хорошо ли, удобно ли, называла лапушкой. Дина переступила с ноги на ногу. Марина оглянулась, кивнула и сказала, посмотрев на фото:

– Это сестра моя. Мы беженцы. Дом у нас взорвали, родители погибли, а мы с сестрой выбрались. Три месяца пешком шли, у нас родственники под Псковом живут. А Таня по дороге заболела. Операцию сделали, да неудачно. Началось воспаление, так и умерла. А я ее похоронила, но бросить тут одну не смогла. Двойняшки мы были. Теперь за кладбищем слежу. Живу, чем бог подаст.

Дина встала с лавки.

– Ты, наверное, голодная? – спросила она. – Так пошли в Крючкове, там нас покормят. Пойдем вместе, в гости сходим. У меня там знакомые. Очень хорошие люди.

– Я в гости не хожу, – отказалась Марина. – Репа есть, свекла, картошка своя, огородом живу. Хлеб только закончился.

– А чай? Чая-то ведь нет у тебя? Так и купим заодно.

Марина смотрела на нее растерянно. Потом оглянулась на могилу, точно спрашивая разрешения.

– Я у Семена Александровича живу, – продолжала уговаривать Дина. Хоть хозяйка спичечного домика и объяснила про сестру, но Дине с ней было как-то тревожно. Все равно она сильно смахивала на сумасшедшую. Зачем-то с могилой разговаривает...

Но Марина, услышав про Семена, неожиданно улыбнулась.

– Знаешь его?

– Знаю, – она застенчиво опустила радостно засиявшие глаза. – Он на материну могилу ездит. Хороший. Пойдем, покажу. Ну, могилу, – добавила она, видя, что Дина не понимает, куда ее зовут.

Они пошли по дорожке.

– Я и ему неподалеку место присмотрела, – втолковывала Марина, – чтоб к матери поближе лежал, – Дина от неожиданности даже споткнулась. – Там горка, место сухое, песчаное. И клен такой красивый, возле пего сидишь – и так печально-печально делается.

Чокнутая, решила Дина. Хочет Семена похоронить, а ведь он помирать не собирается, а даже наоборот, жениться хочет. И потом эта Марина его вообще старше, и кто кого по смерти обгонит, неизвестно.

– А этот Егорыч, ну, что вчера тебя привез, он у меня хорошего места не дождется.

– Почему? – удивилась Дина.

– Да они тут с Людкой страстные свиданья устраивают. Устала их гонять. Что у людей за привычка на кладбище любовь разводить? Гоняешь и гоняешь этих полюбовничков.

Дина скромно потупилась. В таких делах она, конечно, не разбиралась, но догадалась, что нарушителям порядка просто не нужны свидетели.

– А может, им нужно, чтоб их никто не видел? – спросила она, заглядывая в глаза Марине. – Чтобы людей не было?

– Людей не было? – поразилась та и широким жестом показала рукой на могилы. – Да тут их сотни!

Дина оторопела, представив скелеты в полусгнивших гробах, и осмелилась возразить.

– Так ведь они же мертвые.

Марина укоризненно покачала головой.

– Они только говорить не могут. Но все видят и слышат. Все! А когда к ним привыкнешь, они знаки будут подавать. Вот, смотри, Нина Петровна Олешко уже второй раз вазочку уронила. А я ведь в тот раз ее вкапывала. Это не ветер, это Нина Петровна. Значит, не навещают ее, сердится она или грустит. Но навещать некому, сын в городе, я одна с ней иногда поговорю. Свечку бы поставила, да денег нет...

– А Петр Гаврилович тоже сам ограду сломал? – спросила Дина, увидев покривившийся заборчик с выпавшей доской.

– Само собой, – кивнула Марина. – Овдовел недавно, вот и горюет. Жену его полгода назад похоронили, а он уже семь лет, как на небесах.

Дина заметила на овальной фотографии лицо малыша. Может, трехлетнего, может, поменьше. Могила у него была, как садик за новой оградкой, чистенькая, ухоженная. Наверное, такой он маленький, что и знак подать еще не умеет, а может, ему не о чем грустить, раз и так его любят и помнят. Он же хорошенький.

Они с Мариной обошли полкладбища и вернулись в спичечный домик уставшие. Дина страшно проголодалась. Хозяйка налила ей молока в миску, покрошила остатки хлеба и дала ложку. Совсем бедная женщина, посочувствовала Дина. Вправду она верит, что мертвые с ней разговаривают, или притворяется? Может, она это все придумала, чтобы не было скучно?

Позавтракав, Дина снова принялась за уговоры. Ей нужно было попасть каким-то путем в Крючкове. Наверняка, и Света, и Артемий уже ее обыскались, но как туда добираться одной?

– А у меня там сестра, – добавила Дина. – Она меня потеряла, я же в лесу заблудилась, еще вчера. И она, наверное, уже с ума сходит.

Это тотчас же подействовало – Марина согласилась ее сопровождать... Но оставить любимое кладбище заставила себя с трудом. Глаза у нее стали такими умоляющими, когда она оглянулась на могилу сестры. Точно она просила у ней прощения за то, что уходит.

Они медленно брели, то сворачивая на шоссе, то, сокращая путь, лесом по тропинке, а Марина рассказывала Дине про любовь. Это была история про любовь одной лошади Пржевальского к другой. Когда-то в одном зоопарке жил самец лошади Пржевальского, и ему привели подругу. Но потом выяснилось, что он не очень породистый, и поэтому его невесту отдали другому, настоящему породистому самцу, а клетки их находились напротив. И тогда первый начал отказываться от еды и чуть было не умер. Служители зоопарка догадались, в чем дело, и продали этого несчастного в другой, современный зоопарк, без клеток и заборов, но зато с глубокими рвами.

И как только его привезли в этот замечательный зоопарк, он разогнался, перепрыгнул через ров и, сломав себе ноги, все-таки добежал до первого попавшегося самца лошади Пржевальского и бросился на него. Его едва сумели отогнать, а потом сделали укол, чтобы не мучился, потому что сломанные ноги у лошадей не срастаются. А его невеста, что осталась в старом зоопарке, жить с другим Пржевальским не захотела, и за это он ее убил, ударив копытом в голову.

История Дину поразила. Вот какой бывает настоящая любовь! Интересно, козы способны на такое чувство? А люди?

– И у людей такое может быть, – заявила она, подумав.

– Конечно. Люди же из природы взялись, – рассудительно произнесла Марина.

Света с Артемием, Мариванной и Яной искали Дину, пока не стемнело. Света знала, что Динка может убрести куда угодно, потому что ничего не боится, а сидеть на одном месте терпения не хватает. Только вот куда она отправилась на этот раз? Артемий утешал Свету, как мог, но вернувшись в дом, где ни хозяина, ни Динки не было, Света не могла найти себе места. А вдруг Дина вздумала прогуляться по лесу и забрела в болото? Вдруг ее кто-нибудь подобрал на шоссе и завез невесть куда?

Промучавшись до часу ночи, она встала, зажгла свет и принялась топить печь, потому что не могла согреться под двумя одеялами. Когда огонь уже разгорелся, на улице послышалось фырканье мотоцикла. Потом оно смолкло, и комнате появился Семен. Выгрузил на стол чай, макароны, спички, сахар, попросил пожарить ему картошки и сел смотреть, как она возится с хозяйством.

Между делом Света рассказала ему, что сегодня произошло в деревне. И что пропала Дина! Она заметила, что глаза у него радостно загорелись, как всегда, когда появлялись плохие новости. Он ерзал на месте, цыкал и явно сожалел, что пропустил все важные события. И лишь потом, заметив, как расстроена Света, решил проявить сочувствие.

– Да в лесу заблудиться негде, – утешил он ее, – туда два километра, сюда три, хочешь-не хочешь, а через час выйдешь в поле или на дорогу, если не по кругу ходить, а по прямой. Да не психуй ты, уже подобрали ее, точно тебе говорю. Утром доставят... А бандиты – те снова приедут. Пора бомбами запасаться.

– Какими бомбами? – удивилась Света.

– Какими-какими, – передразнил ее Семен. – Обычными, как у чеченцев. Чтобы в джип метать.

Света посмотрела на него, как воспитательница детского сада на трудного ребенка, и строго сказала:

– Сема, нельзя рисковать. Давай обойдемся без этого. Где этот милиционер, которого ты обещал?

– Я передумал. – Он отвел в сторону свои удивительные разноцветные глаза. Радостного блеска в них сейчас не было. – Я тебе уже говорил.

– Хорошо, – наклонила голову Света, – отдадим родителям Дину, и я к тебе вернусь.

– Чего ты мне гонишь-то? Чего гонишь? – недоверчиво произнес Семен и забарабанил пальцами по столу. – Не умеешь брехать, так не берись.

Света посмотрела упрямо ему в глаза. Ей было не до шуток.

– Чем тебе поклясться?

– Жизнью, – сказал он очень серьезно.

– Хорошо. Клянусь жизнью, – бездушие Семена вызывало у нее ненависть, и она с вызовом спросила: – Устраивает?

Он по-детски шмыгнул носом и объявил:

– Я пошутил. Ты тоже... Ты, если б захотела, давно бы сдалась ментам... А ты нет, сидишь, ждешь у моря погоды. На всем готовом что ж не пожить... И еще чтоб я тебе служил, милицию тебе на подносе прибез... – Он сложил пальцы в фигу и приставил к ее носу. – А это видела? Ты меня даже ни разу не попросила ласково. Просто погладила бы по плечу... А ты сидишь и бычишься... Сама тогда разруливай, я тебе не слуга, – он встал, хлопнул дверью и вышел, оставив Свету наедине с картошкой.

Она терпеливо дожарила ее, взяла сковороду и направилась в баню. Щекиу нее пылали, то ли от жара плиты, то ли от гнева. Открыв двери бани, она поставила сковороду на порог, молча повернулась и собралась уходить. Но Семен успел схватить ее за руку.

– Слушай, а у тебя кто-нибудь был? Ну, парень?

Света вырвала руку и отрицательно помотала головой.

– А научиться хочешь?

– А ты что, специалист? – Света недоверчиво усмехнулась.

– Увидишь.

– Хорошо. Показывай, – она выжидательно уставилась на него.

Не ожидавший такого ответа Семен сплюнул и выругался.

– Иди спать, дура, – он махнул рукой: мол, что с тебя взять...

Света побрела по темному огороду в дом. Луна светила тускло и торжественно. Высохшие заросли сорняков шуршали от ветра, она поежилась от осеннего холода. Господи, что делать с этими детьми? Где Динка, и как убедить этого дурака, что все всерьез, что вокруг люди, живые люди, а не машинки, паровозики и солдатики?

Света едва не заплакала от бессилия, но сжала зубы и сдержала себя. Она вернулась в дом, села на табурет, потушила свет и принялась смотреть в окно. Под луной дорога блестела загадочно, как и ночная роса на обочине. В этот миг ей показалось, что все это сон. И этот дом, и электрички, и Семен. Надо просто сделать над собой усилие, – и проснуться дома, в своей постели.

Через полчаса Семен явился к ней. Они поругались еще раз, и он убежал в баню злой и расстроенный. В ярости скинул на пол шайку и длинно выругался. Света осталась сидеть одна у окна, мечтая об одном – очнуться ото сна... Как иначе вырваться из этого тупого кошмара?

Через час она постучала в дверь бани – Семен ее впустил. Положил на плечи руки, уткнулся лбом в лоб и попросил: «Ну хватит уже меня изводить!»

16

К полудню беженка Марина с Диной добрались до дома Семена Александровича. В доме они никого не обнаружили. Дина обследовала территорию и нашла сестру в бане. Они с Семеном спали почему- то на жесткой деревянной лавке, отвернувшись друг от друга. У Семена на лице застыло недовольное выражение. Глядя на них, Дина сочувственно вздохнула. Сочувствовала она, пожалуй, не сестре, а «жениху». Тем более что от Светы ей грозила нахлобучка за лесные приключения.

Дина с трудом ее растолкала. Но ругаться Света не стала, наоборот, обрадовалась им с Мариной, напоила их чаем с баранками, угощала вареньем и только после этого строго сказала Дине:

– Собирайся! Мы уезжаем.

Артемий с раннего утра уже отправил Мариванну и Нонну на автобусе на станцию, а сам взялся сопроводить следующую партию.

– Поезжайте-ка домой. К родителям. Хватит с вас приключений, – посоветовал Артемий сестрам.

– А вы, – забеспокоилась Дина, – вы разве со всеми не поедете? – С Артемием Дине расставаться не хотелось. У нее на него были кое-какие виды. Ей нравилось с ним рисовать и как он рассуждал, тоже нравилось.

– Только до Ольховки, посажу в поезд. Мне надо с милицией переговорить. Дом оставлять без присмотра нельзя. Я ведь его еще не дорисовал, – невесело подмигнул он Дине. Но она все равно расстроилась. Опять ехать неизвестно куда. Артемий, конечно, добрый, а он же не знает, что там, у них дома. Может быть, там их караулят?

Заспанный Семен вышел из бани, почесывая затылок, и поглядел на небо. Тусклое солнце едва пробивалось через толстый слой туч. Белесое, цвета серой ваты, оно навевало осеннюю тоску. Семен молча бродил по двору, наблюдая сборы и время от времени презрительно сплевывал. Поздоровавшись с Мариной, предложил подбросить ее до дому. Свету он подчеркнуто не замечал, только буркнул неизвестно кому, чтобы дверь заперли, а ключ засунули под камень. И пнув ногой камень, вернулся в баню. Всем стало грустно. Дина дергала Свету за рукав, кивая на баню, чтобы она попрощалась с хозяином, а то невежливо, но Света делала вид, что не понимает, чего от нее хотят.

Марина, все время смотревшая на Семена Александровича с ласковой улыбкой, после его ухода вдруг присела на порог дома и принялась раскачиваться вперед-назад, опустив голову. По щекам ее побежали прозрачные капли. Дина подошла к ней, тихонько погладила беженку по плечу, и та, подняв лицо, вдруг сказала, вытирая слезы:

– Они ведь все мертвые. Столько людей, и все мертвые!

Все молчали. Никто, кроме Дины, не понимал, о чем она говорит, и никто не мог утешить. Дина тоже не знала, что сказать, и хмурилась. Было бы лучше, если бы Марина продолжала притворяться. А теперь ее стало жалко. Даже чересчур жалко, хотелось зареветь самой. Особенно как вспомнишь фотографию маленького мальчика на камне.

Из бани вышел в куртке хмурый Семен, кивнул Марине, чтоб садилась в коляску, и укатил, не попрощавшись. Звук мотора затих вдалеке, и сестры примолкли, глядя на опустевшую дорогу.

– Вот и пусть на Марине женится, врун, – запоздало обиделась на такое прощанье Дина и тоже, как Семен, пнула носком камень... В таком похоронном настроении они и отбыли, сами не зная куда. Света, стоя на автобусной остановке кусала губы, обдумывая прошедшую ночь, ссору с Семеном и прикидывая будущие приключения, которых, ох как не хотелось. С другой стороны, оставаться здесь тоже было нельзя. Во-первых, могут вернуться бандиты и тогда что? Обороняться бутылками с зажигательной смесью? А во-вторых, Семен ее напрягал своими безответными чувствами. Она уже не знала, что ему отвечать. Потратила все слова и аргументы.

Сев в автобус, все загрустили. Старенький красный ЛИАЗ кряхтел на каждом подъеме и бензином воняло нещадно. Вдоль дороги стеной стоял голубовато-зеленый лес, таинственный и равнодушный, занятый своей, далекой от них жизнью.

– Свет, помнишь дом мертвеца?

– Ну.

– Свет, не нукай, сто раз тебя просила. Тем более, это непонятный ответ. Скажи просто «да».

– Да. Помню. Отстань.

– Это был первый дом. Второй – у архитектора, где коробки клеили. Ты еще тогда двух девочек мелом на стене нарисовала, когда уходили. А третий раз мы где ночевали?

– Третий у Климкинского соседа. В Зеленоводе.

– Правильно. Там мы никаких следов не оставили?

– Ты что? – удивилась Света. – Хочешь в шпионов поиграть? Там и дома-то после нас не осталось...

– Да нет, я в общем так просто спрашиваю. Уже в голове все перепуталось. Кажется, что мне сто лег, такая длинная жизнь, прямо ужас.

Света продолжила счет в уме: четвертый дом был бабы Паши, где они ночевали, когда Колюня разбил климкинский арбуз. На следующий день, когда они чуть не попались милиции, их забрал к себе Семен. Значит, это был пятый приют. Еще одну ночь она просидела в кладовке у Яны и ее полковника. Прошло не меньше недели. Нормальные дети в школу пошли. В тире тренировки вовсю.

Света взгрустнула, но Дине тихо не сиделось.

– Свет, а почему Семен так бедно живет?

Света пожала плечами.

– В «доме мертвеца» всего полно, архитектор тоже богатый, у него трон и телевизор, и картины... А Семен чего такой?

– Он же не работает. Поэтому.

Дина задумалась. Она тоже, например, не работает, но до Семеновой бедности ей далеко. Все от родителей зависит, решила она. А отец Семена ничего ему не дает. И Светка его не любит, вот несчастный. Она откинулась на сиденье и принялась смотреть в окно на мелькающие деревья.

Вначале ехали втроем с Арсением, потом к ним подсели двое мужиков. Один, здоровяк с огромными лапами и огромными коленями, побывавший в гостях, с полной сумкой снеди и бутылкой, к которой приятели поочередно прикладывались, теперь зазывал приятеля к себе. Друг слушал внимательно, почти разинув рот, и всему удивлялся. Здоровяк расписывал местность, где он жил, под названием Красная горка. Тут тебе и охота на уток и зайцев, и рыбалка, и лес кедровый, и морошка, а главное, место это знаменитое, где великое сраженье происходило.

– На одном берегу реки стоял с армией Колчак, – пояснил мужик, – а на другом – Пугачев!

Света с Артемием переглянулись, и Света хмыкнула.

– Сам ты Пугачев! Ты в школу-то ходил? – Артемий не удержался и укоризненно посмотрел на говорившего, но тот уверенно добавил:

– После сражения и появилось название «Красная горка». Народу-то полегло несметно! – Он поднял вверх желтый прокуренный палец: мол, не сомневайтесь, так все и было.

Света фыркнула и снова переглянулась с Артемием, но продолжить диспут они не успели. Автобус вдруг начал тормозить и, наконец, совсем остановился.

– Мужики, – водитель выглянул из-за ситцевой в розочках занавески. – Кто-нибудь гляньте-ка туда. – Нетрезвые мужики и Артемий встали с мест и сгрудились вокруг водителя. – Чего это там, на дереве? – спросил он.

Мужики в ответ принялись мычать и крякать.

– Блеснуло прямо в глаз, – прибавил шофер.

Они принялись вглядываться в лес, но ничего определенного не увидели.

– Выйдем, – предложил Арсений и натянул на голову бейсболку.

Двери для пассажиров с шипеньем открылись, все, кроме девочек, выбрались на обочину, двери снова захлопнулись, и водитель тоже выпрыгнул из кабины. Мужчины вчетвером направились в глубь леса и пропали из виду. Девочки терпеливо ждали в душном автобусе, но вдруг увидели, что водитель быстро возвращается. Он, ни на кого не глядя, порылся в кабине, вытащил брезентовую накидку и снова нырнул в лес. Прошло еще минут пять, и Дина заметила, как они шагают из леса вчетвером, и водитель с Артемием несут что-то длинное, а другие двое поддерживают с разных концов. Водитель, отпустив сверток, запрыгнул в кабину, открыл двери, и трое мужчин начали втаскивать длинное в автобус.

– Ногами надо, – сказал Артемий.

Пока они поворачивали, край брезента отогнулся, и Дина увидела старый ботинок. Потом ботинок загородили спинами. Длинное положили в конец автобуса, прямо на пол в проходе. Ехали еще полчаса, и никто за это время не вымолвил ни слова. Разговорчивость как сдуло, нетрезвые спутники тоже молчали, только вздыхали, покряхтывали, да по очереди опустошали бутылку. Дина еще заметила, что Артемий уходил в лес в бейсболке, а теперь она торчала из кармана его куртки. И здоровяк, что рассказывал про Красную горку, тоже вернулся без кепки. И вообще они были понурые и замкнутые.

– Свет, – Дина наклонилась к сестре и зашептала: – Там в свертке человек. Я ботинок видела.

– Сиди тихо, – приказала Света.

– Свет... – начала было Дина.

– Это не человек, – отрезала Света. – Это покойник.

– Поэтому так тихо?

Ответа не последовало. Дина замолчала и перестала оглядываться в конец автобуса, где лежал сверток. Остаток дороги все молчали, разговоров больше не было, про Красную горку никто не вспоминал.

На узловой Артемий завел их в ресторан на втором этаже ДК, попросил официантку их обслужить, а сам ушел, пообещав вскоре вернуться. Сквозь стеклянную стену, а Дина сидела как раз напротив, было видно, как четверка во главе с Арсением отправилась в приземистое синее здание рядом с церковью, как оттуда следом за ними вышли двое милиционеров и что-то делали в автобусе, потом вся четверка снова отправилась в милицейский домик, а милиционер, видимо, их отругал. Потому что из автобуса выбрались виноватые, опустив головы без кепок.

Но тут официантка в очень короткой юбке принесла им салаты и минеральную воду, и Дина занялась едой, а когда снова посмотрела на улицу, автобуса со свертком уже не было. Вокруг купола церкви кружились и орали вороны, поблескивали свежей краской разноцветные киоски на площади да на асфальте краснели, как кровь, раздавленные помидоры.

Потом вдруг возник вездесущий Семен Александрович на мотоцикле. Видимо, уже отвез Марину и вернулся. Он с треском развернулся на булыжной площади и походкой хозяина направился в то же здание, что Артемий, водитель и их попутчики. Дина почувствовала, что скоро загадка разрешится, раз появился Семен, которому их поручили. Выйдя минут через десять из приземистого здания, Семен и вправду свернул к ДК, пропал из виду, а потом появился прямо в зале, возле них. Придвинул стул, сел и выложил на стол купюру:

– Артемий просил передать. Деньги на дорогу и еду.

– А сам он что, не придет? – спросила Дина. Было заметно, что «жених с невестой» разговаривать друг с другом не хотят, изображают, что незнакомы. Света смотрела в окно, а Семен на Дину. Он отрицательно покачал головой.

– Протокол заполняют. Долго это. А вы езжайте, вас это не касается.

Семей выговорил это надменно, даже как-то презрительно.

– Насчет покойника? – Дина решила выказать осведомленность. Все помолчали.

– Как она теперь одна будет? – ни с того ни с сего задал вопрос Семен Александрович.

– Кто она? – спросила Света, а собеседник молчал, точно задумавшись.

Дина вдруг все поняла. Поняла просто потому, что сидела лицом к стеклянной стене. В тот самый момент, когда она этот вопрос задала, Дина увидела, что через вокзальную площадь бежит Зина и руки у ней как-то странно болтаются. Болтаются, как тряпки, точно они без костей.

– Колюню повесили, – мрачно сообщил Семен. – В лесу. А ремень у него солдатский, и пряжка начищенная. Она и блестела, Шура-водитель с дороги углядел.

Девочки замерли, глядя на него. Потом Света опустила голову.

– Это все из-за нас? – спросила она почти шепотом.

– Вот-вот, – Семен Александрович все-таки нехотя посмотрел на нее. – Я и говорю: езжайте отсюда. Лучше с ближайшей электричкой.

Он отвернулся и пошел к выходу, засунув руки в карманы и насвистывая. Свистел он здорово. Дина эту песню слышала сто раз: «Звезды в мире все и люди – словно листья на ветру, если ты меня разлюбишь, в тот же вечер я умру...» Дина перевела взгляд на Свету: та кусала губы.

– Не видишь, что ли...– не вытерпев, упрекнула Дина. – Он же в тебя влюбился.

– Отстань, без тебя тошно.

– Что-то ты какая-то гордая, – осудила сестру Дину. – Высокомерная.

Света глянула на нее зло, но ничего не сказала. Гордой быть тяжело. Ходишь со своей гордыней, как с грыжей. Она бы многое отдала, чтобы быть другой, лучше, может быть, добрей, но не получалось. Такой уродилась.

Девочки выходили из ресторана тихие. Купили билеты до города и сели на лавку ждать электричку. Никто на них не смотрел, как всегда, на вокзале была суета, что-то объявляли, появлялись и исчезали люди, а они сидели и даже не разговаривали.

Дина исподтишка разглядывала неопрятного старика на соседней лавке. Одет он был в женскую искусственную шубу, старую и грязную до невозможности. Волосы, которые не мыли и не причесывали, наверное, год, торчали вперед грязным комом. Противно даже смотреть. Дина огляделась вокруг, и вдруг заметила официантку, которая их обслуживала. Она сняла фартук и стояла возле киоска в своей короткой юбке и глядела на них со Светой. Она глядела так, точно ей было противно на них смотреть. Как Дина на старика в шубе.

Дина опустила глаза на свои потрескавшиеся туфли, зашитые на коленях колготки, помятый плащ, и ей стало стыдно. Как бомжи, горько подумала она. Нисколько не лучше.

Неопрятный старик встал, прошел мимо их лавки, обдав запахом помойки, и, остановившись невдалеке, громко спросил неизвестно кого:

– Зачем баб на улицу пускают? Тут же дети ходят! Дети!

Он высморкался на землю и побрел дальше. Дина закрыла глаза, чтоб ничего не видеть. Господи, ну когда же эти приключения закончатся? Правильно сказал Арсений: хватит уже.

Наконец, подошел состав, и они сели в первый попавшийся вагон.

День, который начинался тусклым солнцем, прощанием с Семеном и разговорами в автобусе, заканчивался хуже некуда. Поезд оказался грязным и прокуренным, с тускло светящимися лампочками, под ногами валялись огрызки, шелуха от семечек и пустые пластиковые бутылки. Он был точно дом на колесах, люди тут жили обычной жизнью, но каким же грязным, тесным и заплеванным казался это дом! Торговцев не было, видимо, все продали и отправились спать, как нормальные люди. На соседней лавке мужики играли в карты, держа на коленях плоский чемоданчик. У одного из них вдруг зазвонил мобильный телефон, и Дина дернула Свету за рукав.

– Смотри, это же Юра!

– Какой Юра?

– Какой-какой, не помнишь? Который у Зины деньги взял и обещал вернуться, а сам не приехал.

Света, поглядев, равнодушно кивнула. Партия закончилась, и Юра, отодвинув с коленей чемодан, направился в тамбур.

– Подожди тут, – Света решительно пошла следом за ним.

Лампочка в тамбуре еле горела, часто помигивая. Мужчина курил и смотрел в темнеющее окно. Света, разглядывая его, колебалась: просить – не просить. Во внешности его ничего примечательно не было, наоборот, преобладала какая-то серость, неприметность, но одет он был чисто и хорошо. Можно ли просить телефон у незнакомца, подумала она и внезапно решилась.

– Вы Юра? – спросила Света, глядя в упор. – Можно у вас попросить телефон? Позвонить родителям? – Он поглядел на нее, криво усмехнувшись, и подал трубку. Света набрала номер. Трубку сразу же сняли.

– Мама, мы едем домой. Прямо сейчас, – сказала Света.

– Светочка, детка, не сейчас. Потерпите немного, Алик вас сам найдет... – Голос был умоляющим.

Ответ ее подкосил. Ноги мгновенно стали ватными. Света, точно обжегшись, сразу отключилась и вернула трубку владельцу. Он поглядел на нее с интересом.

– Спасибо, – сказала Света

Он что-то соображал.

– Ты откуда меня знаешь?

– Зину помните? – хмуро спросила Света.

– Виноват я перед ней, – с ходу согласился собеседник. – Подвел. В грязи тогда застряли.

– Угу, – Света сделала вид, что поверила.

– А ты если ее увидишь, то передай, что я виноват, исправлюсь.

– Ей не до вас, у ней мужа убили.

Собеседник замолчал, что-то обдумывая. Ничего больше не сказав, вернулся в вагон. Света поплелась следом, не представляя себе, что делать дальше. Она уже отчаялась. Куда ехать? Где жить? Снова в поездах и чужих домах? Все двигалось по кругу, и вырваться из него не было ни одного шанса. Разве какой-нибудь счастливый случай, с тоской подумала Света.

Дина, почувствовав настроение сестры, спросила:

– Свет, а мы с тобой бомжи?

– Ага.

– Нет, – воспротивилась Дина. – У нас есть дом. Просто... просто... – Дина вспомнила свою комнату, кровать, стол, настольную лампу, подставку для карандашей и ножниц, куклу Анжелику Варум, тигра Сашу, и у нее защипало в носу. Больше всего ей хотелось сейчас сидеть за своим столом и рисовать. Играть на скрипке тоже хотелось. И увидеть Олю Яницкую, и преподавательницу по скрипке Юлию Борисовну в черных чулках. Дина посмотрела в окно, за которым изредка возникали какие-то строения, больше похожие на-сараи, чем на дома. «Как здесь только люди живут! – горько подумала она. – Дома у них страшные. Деревья в лесу с огромными лапами. Какие-то мертвецы на каждом шагу...»

– А где нам надо выходить? – спросила она.

– Нигде, – последовал ответ.

Плана у Светы не было, и поэтому, доехав до города, они дождались, пока люди выйдут, вагон заполнится другими, и поехали обратно. В переполненной электричке среди людей они по крайней мере чувствовали себя в безопасности. Света с завистью смотрела, как они пьют, едят, разговаривают, и чувствовала себя отрезанной от человеческой жизни, никому не нужной и отверженной. Родня их не пустила, дом на Чайковского сожгли, кассирша на Климентовской, увидев ее, захлопнула дверцу. Даже коза от нее шарахалась. Зину бандиты избили, а Колюню повесили. И это все из-за них. Света прислонилась головой к раме и задремала. Но и сквозь дрему думала, неужели нет места, где они могут жить по-человечески и придется жить «нигде», то есть где попало и с кем попало.

Проездили они весь день до глубокой ночи. Какая-то старушка поделилась с ними хлебом и огурцами, и они взяли, уже не стесняясь брать у чужих, потому что не знали, когда еще удастся поесть. За окном начало смеркаться, и Дине вспомнились Олины страшилки, особенно одна.

– Света, я тебе что-то расскажу, слушай.

Округлив глаза, Дина принялась рассказывать.

– В одном городе начали пропадать дети. Это стали расследовать. Однажды милиционер увидел, что к девочке, которая гуляла по улице, подъехала черная машина. Оттуда вышел бритый наголо человек и предложил девочке конфету, а на конфете был нарисован скелет. Тот человек сказал ей: «Поедем с нами, мы тебе много таких конфет дадим». Она согласилась. Черная машина ехала очень быстро, и милиционер на своем мотоцикле ее потерял, но потом по следам шин понял, что она поехала к заброшенной церкви. Рядом с церковью рос очень старый дуб, толстый, не обхватить, с глубоким дуплом. Милиционер заглянул в дупло и увидел там лестницу. Слез по лестнице – там был огромный гараж с лифтом, а в гараже – полным-полно детских скелетов и банок с кровью. Он нажал кнопку лифта и стал спускаться вниз. И на первых трех этажах он увидел много мертвых детей, а на четвертом было темно и пусто, и только в углу кто-то тихо плакал. Он пошел в этот темный угол, посветил фонариком и увидел девочку. Они поднялись на лифте наверх, он посадил девочку в мотоцикл, а сам пошел в церковь. Там он увидел бритого мужчину и еще какую-то женщину в синих очках, а вокруг конфеты. Просто горы конфет со скелетами. Он показал им револьвер и заставил есть ихние конфеты. Они съели по десять штук и заснули. Тогда он сдал их в милицию.

– Ну и жуть, – оценила Света. – Где ты этих глупостей набралась... Гонишь хуже бабушки.

– Сама ты хуже бабушки, – обиделась Дина и отвернулась к окну. – Куда мы опять едем? Едем и едем, как бомжи.

– Представь себе, что так будет всегда, – отозвалась Света.

– Зачем я буду всякие глупости представлять? – запротестовала Дина. – Папа нас найдет. Он следит за нами и все контролирует через Семена. Знаешь, я придумала. Нам надо вернуться в Крючкове и жить там. Ну и что, что кровать проваленная и из еды одни грибы с картошкой... Все равно лучше, чем в поезде. Семен хороший, и он же не виноват, что ты ему нравишься. Это вообще... вообще... Света, признайся честно, ведь у тебя очень плохой характер, мрачный, ты никого не любишь. И из-за этого еще неприятности. Ты выступаешь, а потом приходится ездить в поездах...

– Ну конечно, я во всем виновата, – усмехнулась сестра. – Не смеши меня, ладно? Хочешь знать, что было пока ты по лесу бродила? Приехали бандиты, окружили дом Арсения, связали Мари- ванну и Нонну и выпытывали про тебя. Артемий с охранником штурмовали дом, еле-еле справились, пришлось полковника с соседней военной базы подключать. У Артемия руки полдня дрожали, а женщины плакали. Хочешь еще раз такое?

Дина съежилась. Нет, конечно, она не хотела.

– А кто всему причина, ты знаешь. Об этом нечего и говорить, – размеренно добивала ее Света. Понятно, на кого она намекала. Непонятно только, почему эта Светка вообще кому-то нравилась. Такая грубая и говорит одни неприятности. Невыносимо с ней жить.

Света в это время мстительно вспоминала подробности штурма. Ракеты, стрельбу, спешный отъезд нападавших прямо по кочкам, не разбирая дороги. Потом в памяти возникли мать Арсения, Нонна, охранник Борис, не перестававший матюкаться, и завладевшая всеми смесь страха, паники и беды, когда никто себя не контролировал, и даже вечно веселая Яна пугливо выкрикивала ругательства. Нет ничего унизительней страха, а они все тогда натерпелись, и долго не могли прийти в себя. Потом выяснилось, что еще и Динка пропала. Один Семен мог такому радоваться, но что с Семена взять? Бешеной собаке семь верст не крюк.

– Конечная, – объявил откуда-то возникший Юра и направился к выходу. – Чего встали? Пошли.

Они поднялись и покорно вышли следом за ним. На улице было уже темно.

17

Сонно и устало они брели за своим, невесть откуда появившимся проводником по мягкой деревенской дороге. Зачем-то же он их позвал? Вот они и шли. Не было сил даже бояться, такое напало равнодушие. Может, это покорность судьбе, думала Света. Когда не можешь сопротивляться и плывешь по течению? Точно тебя несет, как щепку. Редкие фонари освещали узкую деревенскую улицу. Пахло яблоками и старой сгнившей травой, в редких окнах горел свет. В деревнях вообще ложатся и встают рано, гораздо раньше, чем в городе. А дни все равно получаются одинаковой длины, что там, что здесь. Так что по времени твоя жизнь не зависит от места, но зато, когда ты эти места постоянно меняешь, дни мелькают, как страницы в книге, и все разные.

Поэтому кажется, что прожила ты дольше, хотя на самом деле отрезок был тот же самый. Но время то растягивается в длинную одноцветную ленту, то начинает скакать, как цветные мячи, от которых рябит в глазах. Ты еще не успеешь обдумать, что произошло вчера, а сегодня приходится приспосабливаться к чему-то другому. То, что ты не успела обдумать, легко выскальзывает из памяти, точно его и не было, тут же перекрывается новыми впечатлениями, все катит и катит вперед со скоростью поезда, когда все мелькает перед глазами и ничего не запомнить.

В домике, куда привел их Юра, Свете пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой, таким низким был дверной проем. По дощатому полу важно разгуливала курица. На комоде, прямо на кружевной салфетке разлегся огромный кот. Когда они вошли, он поднял голову и посмотрел с прищуром, презрительно.

– Баб Геля, подъем, – крикнул Юра. – Сбоку, из какого-то чуланчика показались две неразличимые, как китайцы, заспанные старушки, обе в синих платочках. Похоже, что они спали прямо в платках на голове. – Гостей вот привез.

Юра кивнул на девочек. После дня, проведенного в поезде, девочки были бледны, как сомнамбулы, и еле-еле поздоровались.

– Кушать будете? – прошамкала одна из бабушек.

Они отказались. Не хотелось даже чаю.

– Постель им приготовь, – скомандовал Юра, обращаясь к старушкам, как к одному двухголовому существу.

Старушки быстро, как челноки, засновали туда- сюда, от шкафа к кровати, и обратно. Покряхтывая, вытаскивали подушки, одна наступила на курицу, та бурно возмущалась, а кот насмешливо взирал с комода на суету.

Девочки рухнули, как подкошенные, на широкую, сказочно мягкую, чистую постель и мгновенно заснули.

Утро оказалось лучше, чем можно было ожидать. В маленькое окно, сквозь зелень и высокие заросли золотых шаров слабо светило солнце, постель пахла теплым молоком, тихо наигрывало радио. Дина открыла глаза пошире: появилось незнакомое лицо в паутине морщин. Оно ласково улыбалось.

– Блинки готовы! – сказала старушка, и Дина улыбнулась в ответ. Она проснулась от волшебного запаха. Ей снилось что-то вкусное, кажется, пюре. А может быть, «Рафаэлло», точно она не помнила, но как будто оно таяло во рту. Даже вкус какой-то оставался. Она села на кровати и заправила волосы за уши. Подошла вторая бабушка, пригляделась к Дине и недовольно заметила:

– Дите-то какое чумазое. Как черт.

– Так сирота, – протянула первая, в морщинах. – Никто ж не глядит за ими.

Дине снова стало стыдно, как тогда, на вокзале, когда их со Светой брезгливо разглядывала официантка в короткой юбке.

– Я не сирота, – возразила она, но спорить с ней никто не стал. Может, обе глуховаты? Или не хотят разговаривать с чужими? Друг друга же они слышали хорошо.

– Юра пущай баню истопит. Да, девонька? Будешь чистая раскрасавица. Черноброва, черноглаза...

Дина поняла, что эта, что целиком в морщинках, как засохшее яблоко, добрая, а другая, повыше и поглаже лицом, видимо, не очень.

– А вы сестры? спросила Дина.

Добрая хихикнула и кивнула на другую.

– Это дочка моя, Степанида, а я Ангелина. Обе Петровны. Нас так и зовут «Петровнами».

Надо же, изумилась Дина. Что старость с людьми делает! Мать с дочерью уж и не различить! Она выбралась из пышной постели и направилась во двор искать удобства и рукомойник, но все оказалось тут же, в доме, чистое, с белым полотенцем, прозрачным зеленым мылом «Палмолив» и туалетной бумагой. В туалете даже не воняло.

Дина умылась и вышла во двор. На улице Света играла с котом, водя у него перед носом травинкой. Кот жмурился и лениво отмахивался лапой. Вообще вел себя, как будто он и есть настоящий хозяин, а остальные у него на побегушках.

Имя у кота тоже оказалось странное. Полкан.

К завтраку заявился Юра. Они поели блинов, а потом между старухами и Юрой начались разговоры про дорожки и коврики, про деньги-товар, и Юра бабушкам что-то дал, кажется, даже пачку с деньгами, и та, которая дочка, ушла ее прятать. Юра уехал, подмигнув им на прощанье, а старушки притащили из чулана баул старых вещей и стали их рвать на части, а куски резать ножницами на полоски. Девочки смотрели на них с изумлением.

– Хочешь, плести научу? – спросила добрая Ангелина, когда посредине комнаты выросла гора разрезанных на полоски тряпочек. – А они пока огородом займутся.

Дина заинтересовалась. Ангелина показала ей дорожку на полу и пестрый круглый коврик возле двери, прибавив, что это они себе сплели, а новое будет на продажу. Юра эти коврики сдает в магазин, а там навешивают ярлык «Сделано в Швеции» и продают. Магазин себе откусывает, еще больше Юра забирает, а им уж чуток остается; да и хватает. Что надо-то старухам? Ничего почти и не надо. Юра иногда деньги замотает, проиграет иль так зажмет. А то мылом расплатится. А намедни привез торт йогуртовый. Вкусны-ый! Ангелина при воспоминании о торте зажмурилась, как кот.

Дина спросила про кота, почему имя какое-то собачье.

– Пес у нас издох, а на другой день кот откуда- то явился. Пришел и сел на пороге. Решили, пусть будет тоже Полкан, чтобы не путаться.

Дина принялась помогать старушке, выбирала из кучи полоски, разглаживала; потом снова скручивала, но орудовать так ловко, как Ангелина, у нее не получалось. Зато она красиво подбирала полоски по цвету друг к другу. Пришел Полкан, нагло улегся прямо на кучу тряпья и наблюдал за их работой. Неспешно водил головой за мелькающими тряпицами, глаза его хищно посверкивали. Старушка Дину нахваливала, иногда жалостливо поглаживала по голове, а еще сказала, что их бог послал в помощь. Чтобы труд был артельный. Дина задумалась: ей припомнился архитектор Слава с коробочками, которые нужно было клеить с утра до ночи.

– А я слышала, как про Юру женщина в билетной кассе говорила, что он жулик, – сообщила Дина. – И еще он у Зины деньги взял и обещал через час вернуться и не вернулся.

– А Зинке так и надо, – вдруг разозлилась старушка, – Сама мошенник, аферистка. Весь район ей деньги должен. И гулящая она. К Юрке вон пристает со своей любовью. За мужем не глядит, он совсем у ей пропащий. Пьет насмерть. Она его и сгубила, шельма. Где это видано, чтобы баба на автомобиле, а мужик в огороде сиди?

Дина запуталась. Все разное говорят, и кто тут у них мошенник, не поймешь. Только Зину все равно было жалко. Она добрая. А про автомобиль, это старуха, наверное, из зависти, что сама не может водить. И при чем тут автомобиль? К делу вообще не относится.

– Так вы ж сами говорили, что Юра деньги зажиливает? – Дина решила вернуться к Юре.

– А и всякий бы так поступил. Он еще по-человечески жить дает. Вежливый человек, городской, культурный. А что проигрывает в карты, так кто ж без греха?

За работой и интересными разговорами незаметно прошло полдня. Ангелина сплела тугой круглый коврик и. начала дорожку. Дину она после обеда от работы освободила. Та побродила по дому, нашла несколько карандашных огрызков, тетрадь в клеточку и, спросив разрешения, села ее заполнять.

Письмо она написала маме. Про то, как она заблудилась в лесу, как попала на кладбище, где хозяйка кладбища считала всех похороненных живыми и с ними разговаривала, а теперь они со Светой поселилась со старушками, которые плетут коврики. Коврики стелют на пол, а продают их в магазине.

Пока Дина писала, ей представилась картинка: как мама приходит в магазин, покупает коврик, сплетенный Ангелиной, и находит там, спрятанную среди скрученных веревочек записку от своей дочери. То-то она удивится. Дине тотчас захотелось написать побольше записок, скрутить их в трубочки и позасовывать в коврики, но потом напали сомнения. Во-первых, она вспомнила архитектора Славу, который всякий раз принимался орать, когда она пыталась что-нибудь исправить или изменить в его птичнике. Например, цыплят нарисовать. Во-вторых, письма все-таки надежнее. Дина вздохнула и продолжила писать.

Длиннее всего получилось про кота Полкана. Дальше шли иллюстрации к тексту.

Она нарисовала кладбище и могилы с фотографиями. Мальчик на рисунке вышел почти таким же хорошеньким, как и на могиле. Пришла Света, заглянула в тетрадку, укоризненно покачала головой:

– Повеселее не можешь? Кота вон лучше нарисуй.

Вечно эта Светка. Какое ее дело, спрашивается? Подумаешь, устала баню топить. Дина тоже не бездельничала. Ангелина сама ее отпустила после обеда. Обидевшись, Дина принялась за второе письмо. Кому-то же надо было рассказать про Светку? Раскрыть глаза не ее поведение? Второе письмо было адресовано Семену Александровичу.

«Привет, – написала Дина и задумалась, как к нему обращаться. Решила, что никак. – Мы теперь живем у старушек в деревне Фоминки. Нас подобрал в поезде знакомый, зовут Юра. Туалет тут почти настоящий. Света меня не понимает и никого не понимает, поэтому на всех злится. Запрещает рисовать кладбище. Будет время, заезжайте в гости. У нас есть кот Полкан, курица живет прямо в доме, а еще Света истопила баню. Наконец-то будем хотя бы чистыми. Пока. Привет всем, кого увидите, особенно Арсению».

Потом Дина решила нарисовать пейзаж. Пейзаж изображал холм с домом Артемия. По холму к дому подбирался черный, похожий на гроб автомобиль, из которого торчало много голов и даже автомат. Где-то Дина уже видела похожую машину, но где? Она сдвинула брови, стараясь припомнить. Ну конечно! Как она забыла, ведь такой автомобиль увез Олю Яницкую. Вот в чем дело! Это те, что хотят ее украсть! Хорошо, что она тогда с Артемием не пошла и вообще в лесу заблудилась. За это время бандиты, наверное, устали ее караулить и уехали.

Надо будет найти конверты и попросить Юру, чтобы отправил письма. Если он, конечно, согласится. А если не согласится, то можно и самой опустить. Станция же близко, рассудила Дина. Ночью они совсем недолго шли до дома бабушек. А на станциях почтовый ящик всегда есть. Домашний адрес она знает, а Семену надо будет подписать: «деревня Крючково, Семену Александровичу, фамилию не знаю». Найдут, наверное, он же там один с таким именем.

Вечером Дину напугали. Когда чистые после бани девочки ложились спать, кто-то толкнулся в дверь и детским голосом заорал: «Пуст-и-и!» Старухи за стенкой заворчали, Степанида прошаркала к двери, а громкий крик повторился.

– Да не пущу я тебя, гадюка распроклятая! – крикнула Степанида в сенях. – Ишь, повадилась! Не зима еще!

В ответ детский голос страшно завозмущался, но слов было не разобрать, одни вопли. Дина села на кровати.

– Свет, а чего она? Почему не пускает?

– Так это же коза, – ответила Света. – Она нам спать не даст.

– Коза? – изумилась Дина. – Говорящая коза?

– Разговорчивая, – согласилась сонная Света.

Козу Маруську в дом так не пустили. Степанида выдворила ее на законное место. Но Дина после этого долго не могла заснуть, вертелась, нечаянно лягнула Свету и в конце концов сделала признание:

– Света, я Семену Александровичу письмо написала. Что мы не против, чтоб он нас навестил. А ты не против? А то я что-то засомневалась.

– Нет.

– Скучаешь по нему?

– Нет.

– А что тогда? Пусть приедет или не отправлять?

– Ну отправь, – Света вздохнула.

– Да-а, я отправлю, он приедет, а ты будешь нос задирать. Конечно, он же тебе дурак деревенский.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Нечестно как-то. Может быть, он и вправду влюбился... И что я ему скажу?

– Не любишь его, значит.

– Он как все мальчишки... Бесится.

– Тебе все мальчишки. За старика, что ли, замуж пойдешь?

– Может, за старика. Может, вообще не пойду. Ну их...

Дина Свете не поверила. Врет скорее всего. Как это жить одной, без детей и без мужа? А потом свадьба. Надо будет завтра нарисовать красивую свадьбу и подарить Светке рисунок. Чтобы она позавидовала и тоже захотела. А может, она и хочет, только не признается из упрямства.

Ночью Дине снились животные, и больше всего оказалось кошек и голубей. Кошек было невероятное количество, полный дом. И она, и старушки, и Света, об них запинались, кошки спали на подоконниках, стульях, диванах, даже на столе спал огромный рыжий кот с приплющенным, точно отбитым носом. Они с Ангелиной пытались их гонять, но вездесущие животные попадались на каждом шагу. Изгнанные с одного места, они тут же занимали другое, пачкали все шерстью и ни за что не хотели убираться. Сражение шло к тому, что коты победят, а убираться придется хозяевам. Во сне Дина всех убеждала, что на котов надо напустить мышей, чтобы мыши их прогнали, а когда проснулась, поняла, что решение было совсем неверным. На котов надо напускать собак.

Она открыла глаза, повернула голову и увидела Полкана, который внимательно наблюдал за ней с комода. Он всегда выбирал себе место, откуда мог наблюдать за событиями, а сам оставался вне досягаемости.

Погоди у меня, пригрозила ему Дина, даже и не думай, что ты тут главный. Ты, наверное, с собаками еще не знаком, а на самом деле есть тебя поглавней!

В конце завтрака, когда они доедали оладьи со сметаной, объявился Юра и позвал с собой Дину. Когда Света спросила: «Куда это?», он усмехнулся, мол, на заработки. День прошел за работой. Света тоже принялась плести коврики, у нее получалось лучше, чем у Дины. Работа немного отвлекала от мыслей.

Света до сих пор не могла прийти в себя после звонка домой. Мало того, что родственники выставили, теперь и дома они не нужны. Понятно, что там случилась беда, что так сложились обстоятельства у Алика, но простить такое невозможно. Словно перед тобой двери захлопнули, причем не кто-нибудь, а самый близкий человек. При воспоминании о звонке все внутри каменело, сжималось, потом накатывала злость, потом чувство бессилия. От горя и злости хотелось и вправду выйти замуж за Семена, да только он ни в чем не виноват. Во всем виноват один Алик. И мать тоже. Предательница. Могла бы быть с ними, а осталась при нем. А Семен все чувствует, чутье у него, как у собаки. Знает правду, но не хочет смириться с тем, что его не любят. Конечно, первый парень на деревне, как такое пережить? Нет, все-таки он славный. Но не для нее, иначе б она почувствовала. Где-то есть другой человек. Если его хоть одним глазом увидеть, все сразу встанет на свои места. Надо перетерпеть, и никому ничего не обещать только из-за того, что им сейчас приходится туго. Закончится же это когда-нибудь, просто не может не закончиться. Ничто не длится вечно.

Вечером приехал Юра с загадочно молчаливой Динкой. Та не признавалась, чем они весь день занимались с Юрой, а когда Света ее прижала, ответила: «Знаешь, я ведь дала честное слово, что никому не проболтаюсь». И удалилась, гордая своей честностью, загонять козу Маруську, от которой ее было не оторвать. Дине казалось, что Маруська все- таки человек, но в другом обличье. Коза совершенно все понимала и отвечала с человеческими интонациями: клянчила, требовала, обижалась, сердилась.

Пес Полкан, рассказывала ей Ангелина, тоже когда-то человек был. Когда они в магазин приходили, он вставал на задние лапы и витрину разглядывал – где какие мясопродукты. Выбирал всегда правильно, только свежие сосиски или колбасу, вся деревня ему доверяла. Когда они работали в огороде, он всегда помогал, землю лапами рыл, картофель выкапывал. Когда ссорились со Степанидой, сердился и пробовал их мирить, бегал от одной к другой, уговаривал. А когда он помирал, то видели они, что душа от него облачком отлетела. Совсем был человек, да какой хороший, порядочный, таких еще поискать.

Может быть, все вообще наоборот, размышляла Дина. Кот, курица и коза Маруська – люди, а- люди – это животные. Просто когда шла борьба за власть, люди победили животных, а если бы животные победили? Дина ужаснулась. Тогда бы она просилась в дом, а коза Маруська ее безжалостно выгоняла. Дина засомневалась, хорошо ли было бы наоборот. Пусть уж так, как есть. Пусть человек будет главным.

К вечеру, когда козу загнали в сарай, Дина заскучала. Никакой компании, детей в этих деревнях вообще не водилось. Одни старики и взрослые. Она уже выясняла у Ангелины, где, например, их внучки. Но та ответила, что Степанида вдовая, то есть мужа у нее нет. А если нет мужа, значит, и детей не заведешь. Дина на это согласилась, что, пожалуй, это верно, потому что ребенку папа нужен, но тогда вставал вопрос, куда же деваются мужья.

На всех не хватает, – сообщила Ангелина. – Одни пьяницы кругом, а кому они нужны? Добрых мужиков не найдешь, а дурных, ну их, без них спокойней.

С этим тоже нельзя было не согласиться, если вспомнить того же Колюню.

С Юрой они весь день бездельничали на станциях. Пустяками занимались. Он то просил ее узнать у женщины, как лучше проехать до Шилове, то у водителя, чтоб дорогу показал, только надо, чтоб из машины вышел. Один раз всадил ее в форточку, потому что двери не открывались, ключ покривился. Про такую ерунду и рассказывать нечего, но Юра взял С нее клятву, что это будет их секрет. Свете о нем знать не надо.

Еще они искали Зину, но она моталась с похоронами. К вечеру Зина нашлась, но на них с Юрой внимания почти не обратила, только позвала на похороны, но разговаривала сухо и вежливо, как с посторонними. Юра сказал, что у нее денег на похороны нет, оттого горюет. А должники ее только злорадствуют, что вот, мол, доторговалась до того, что мужа прозевала. И еще толкуют, что не убили его, а сам повесился от такой бабы. Юра с Зиной разговаривал тоже вежливо, но как Дине показалось, презрительно, а за глаза насмешливо называл «молодой вдовой» и «невестой».

На другой день состоялись похороны, да такие, что весь район о них толковал потом три месяца. Вначале все шло, как положено. Зинку мучили все, кто мог. Вся деревенская любовь к торговцам и предпринимателям выразилась в полную силу. И приличного места на кладбище не оказалось, и гроба не нашлось, потому что плотник запил, и венки корова языком слизнула. Оттого, что Зина из сил выбивалась, чтоб Колюню прилично похоронить, стали талдычить, что она сама убийц наняла, а теперь следы заметает. Да так искусно, что лица на ней нету и кожа повисла. Настоящая артистка, хоть в театре выступай. О Колюне никто особенно не жалел, мужик он был никудышный, и получше его люди померли без этакого шума, и зачем Зинке этот спектакль, если не утаить настоящую причину?

На похоронах она отличилась: рыдала-рыдала и высказалась-таки. Детский стишок в насмешку выдала. Брякнула: «Наконец-то ты, грязнуля, Мойдодыру угодил!» Что и означало, что она смерти его втайне желала. А как иначе было трактовать эту выходку?

Но дело на том не кончилось. Когда уже гроб закопали и сели поминать – Зинка прямо во дворе столы поставила – приехала телевизионная группа. Поздравлять ее. И с чем? Тут всех прямо как бревном пришибло. Зинка, оказывается, в розыгрыше журнала какого-то победила ивыиграла. Не больше, не меньше, как миллион рублей. Ничего не делала, анкету заполнила, отправила, на журнал подписалась и выиграла. Виданное ли дело, чтоб так повезло, и главное, кому? Телевизионная группа, увидев накрытый стол, решила, что здесь выигрыш празднуют, а это победительница мужа хоронит, и вид у ней под стать только что похороненному супругу. Он в гробу лучше смотрелся. Но они все равно вручение награды представителями журнала засняли. Дело известное: богатый и в гробу выглядит лучше, чем бедный на свадьбе. А Зинка теперь богатая.

Телевидение уехало, все выпили, стали, конечно, с вдовой мириться. В конце концов, не такая уж она и плохая. Не жадная, в долг всегда давала, не припирала, у кого нужда. В общем, пожалели эту гадюку-миллионершу, так она в ответ концерт закатила – мол, ешьте, пейте, гости дорогие, глаза бы мои вас больше не видели с вашей злобой и завистью. Чтоб вы все подавились. Тут, конечно, кусок в горле у любого застрянет. И свекровь ее, Колюнина мать, встала и на стол харкнула. Так Зинка на нее бросилась с кулаками. Старуху с ног свалила, крича, что та всю жизнь ее попреками заела, источила, как ржавчиной, а жила на ее деньги. Вразнос пошла, деньгами попрекала свекровь и убежала в лес, крича «Да подавитесь вы, сволочи!» В общем, Санта-Барбара.

Все эти районные пересуды Дина со Светой слушали то от хозяек, то от Юры, то от Семена, не преминувшего их навестить.

Дина же, которую Юра снова взял с собой, на другой день много чего увидела и собственным глазами. Они с Юрой, сойдя в Ольховке, встретили Зину в станционном ресторане. Сидела она одна во всем зале, стол перед ней ломился, в графине стояла водка, да только она ни к чему не притрагивалась, а смотрела сквозь стеклянную стену, точно ничего не видела.

Дине она показалась худой и красивой. Она была накрашена, хорошо причесана, в черном платье и на каблуках. Вокруг глаз темное, глаза и губы блестят. Зина позвала их за свой стол, угостила, выпила с Юрой немного водки и даже улыбнулась Дине. Правда, с усилием.

Юра, выпив, упрекнул Зину, зачем она на похоронах стихи про Мойдодыра прочла. Дина аккуратно хлебала щи и делала вид, что разговор ее не касается, но слушала очень внимательно и с интересом. Многое было непонятно, но кое-что запомнилось очень хорошо.

– Так ведь, – ответила на его вопрос Зина, – я и не помню, что говорила. Ум словно помутился. Наверное, хотела сказать, что Колюня погиб, оттого что за меня вступился. Первый раз в жизни вступился, когда меня бандиты избили. И что я это ценю. Вот так, наверное.

– Эх, Зин, наивная ты душа... – пожалел ее Юра. – Придумываешь, чего нет. Разве Колюня был на такое способен?

– Был.

– Ну ладно, ладно, успокойся. Пусть он будет героем. Так всем лучше.

– Да, – эхом отозвалась Зина. – Так лучше.

– Я тоже не люблю мир без обмана.

– Это не обман. Все так и есть, – хмуро возразила Зина.

– Хорошо. Ладно. Пусть. Я с тобой согласен.

– Со мной теперь все согласны, – с горечью произнесла Зина. – Я теперь миллионерша. Словно бы я другая стала, лучше или красивей...

Дина понимала, что спор шел из-за Колюни. Зина верила, что он хороший, а Юра нет. Считал все обманом, на это и намекал. У Дины насчет Колюни было собственное мнение. Ни хорошим, ни плохим она его считала. У него было монгольское бешенство, а потому он мог сделать что угодно, всякое мог сделать. Бешенство, оно и есть бешенство, и спорить тут было нечего.

– Ты всегда была красивой. Спина, ноги, волосы – красивая женщина без вопросов. И с характером, – продолжал Юра, ласково погладив Зину по спине. Та отодвинулась. – Ты что делать думаешь? Не сейчас, а вообще?

– Дом заколочу, на Север уеду. В Тюмень или Сургут. Где меня не знают.

– А меня не зовешь?

– Нет, – Зина посмотрела устало.

– А что так строго?

– Любого другого возьму, только не тебя. Надрываешь ты мне сердце лестью своей. Оно рвется и пустеет. Кажется, пока ты тут, оно полное и живое. А потом ты исчезаешь, оно мертвеет. Хуже тебя нет. Потому что ты отнимаешь веру. И был бы глуп или плох, так ведь нет. Ты культурный, умный и незлой, а подлей тебя я не видала, вот в чем ужас-то. Ты самое главное отнимаешь. То, на чем люди держатся, на вере. Хуже тебя нет.

– С ума-то не сходи, – посоветовал Юра. – У тебя сейчас все в черном свете. Потом ведь пожалеешь.

– Не пожалею. Я много о тебе думала. Ты даже и не знаешь, сколько ночей. Столько думала, что все насквозь знаю и вижу. А лучше бы мне этой черноты не видеть. Наказание это. Колюня – сущий ангел рядом с тобой.

– Хватит, остановись, что ты при ребенке-то? Напугала девчонку.

– Таких и надо бояться. Беги, – она повернулась к Дине. – Беги от него.

Дине стало не по себе. Она глянула на Юру, и вид его ей очень не понравился. Черный какой-то. Лицо темно-серое, волосы черные с синим отливом, зубы желтые, кривые, а главное, этот острый хрящеватый нос, который все время беспокойно шевелится.

– Я на улице подожду, ладно?

Она вышла из-за стола и спустилась вниз на улицу.

Значит, Зина хочет уехать. Может, и правильно, потому что никто тут ее не любит, говорят только плохое. Ангелина уверяла, что она мошенник и аферистка, сама мужа угробила. Только на это непохоже. Тем более не похоже, что Зина боится каких-то бабок. Она же бесстрашная, ночью по лесу одна ездит, на похоронах стихи читает и дерется. А уезжает она из-за Юры, он испортил ей сердце. Как он это сделал? Но сделал, раз она уезжает безвозвратно, и даже Колюню считает ангелом в сравнении с Юрой. Как же она раньше не замечала этого его носа, похожего на щупальца?

Разговор в ресторане между тем продолжался. Юра разлил водку из графина по стопкам, и они выпили. Он положил в рот маринованный помидор с долькой чеснока в сердцевине. Ел он с нескрываемым аппетитом, так что Зина на него насмешливо покосилась. Он вытер салфеткой рот.

– А говорила, что любишь, – произнес Юра.

– Да и ты многое говорил. Жалею, что Колюне с тобой изменяла. Он чистый был человек.

– Значит, его теперь любишь, не меня?

– В том-то и беда, что люблю. Только это ничего уже не значит. Расстаемся мы.

– Вы прямо Татьяна Ларина, – усмехнулся он и снова налил в рюмки. – Вся из себя.

– Тебе видней, – согласилась Зина. – Ты у нас грамотный.

Они продолжали сидеть за почти нетронутым столом. Юра только пил и закусывал, есть при ней немного стеснялся, а Зина даже не пила. Подошла официантка в короткой юбке, спросить, не нужно ли чего, Юра ее прогнал, чтоб разговору не мешала, но разговора с Зиной не получалось. Обиженная женщина, что с нее взять...

– Ты ведь умная, Зин, – сказал он. – А скрываешь. Дурочкой прикидываешься. А какие твои шансы на будущее? Лет-то немало. Не девочка, а прыгаешь. А я тебе вместе жить предлагаю и дела крутить. Всерьез.

– А раньше-то где ты был? Когда я с Колюней горе мыкала?

– Дурил. Каждому нужен такой этап.

– Дури себе дальше.

Юра задумался, чем же ее пронять. Ничего слышать не хочет женщина. В камень превратилась. А раньше была, как воск.

– Ты меня винишь, точно я его убил...

– Ты растлитель, добро убиваешь. Сердца леденишь. Это не убийство; что ли?

– По-твоему, я такой конченый?

– По-моему, да.

– А может, я с тобой другим стану?

– Это я стану отчаявшейся, а ты уже другим не станешь.

– Значит, отказываешь мне?

– Отказываю, значит.

Зина встала и пошла к выходу из ресторана. Когда она спустилась, он решительно подвинул к себе тарелку с остывшим бифштексом и принялся за еду, словно вознаграждая себя за неприятный разговор. С чувством поев, аккуратно вытер салфеткой рот и руки и отправился вниз за Диной.

18

Дина тем временем прошлась по площади, купила мороженое на деньги, что дал ей Юра на карманные расходы, села на лавку. Надо было купить не клубничное, а шоколадное, успела подумать, но тут ее схватили за плечо и грубо сдернули с лавки.

– Ах ты, коза! – заорал мужик в серой кепке. – Посиживает тут с мороженым! А ну пошли! – Крепко ухватив Дину за плечо, мужик поволок ее к синему зданию милиции.

Там за столом сидел румяный милиционер и старательно строил башню из зубочисток. Зубочистки служили ему бревнами.

– Товарищ лейтенант, – заорал мужик, втащив Дину в комнату. – Что же это делается? Эта коза вчера подошла спросить дорогу, кудахтала и кудакала, мол, дяденька, покажите, а пока я выходил показывать, магнитофон из машины сперли!

Милиционер с досадой снес недостроенную башню ладонью.

– И что?

– Так сообщники у ней! – закричал мужик уже жалобно.

– Кто такая? – Милиционер перевел сердитый взгляд на Дину. – Как зовут? – рявкнул он.

– Малахова Светлана, – Дина почему-то назвала имя сестры, как будто хотела за Светку спрятаться.

– Где живешь?

– Я тут на даче отдыхаю, в Крючкове. У художника Артемия Бортко.

– Почему не в школе? В школе учишься?

– Я в музыкальной учусь, – туманно ответила Дина.

– Ну рассказывай. Кто тебя подучил?

Дина набрала побольше воздуху и, соображая на ходу, принялась излагать.

– Я его не знаю. Дяденька один... Сказал, что мороженое купит, если я дорогу подробно узнаю, попрошу чтобы показали. Незнакомый. Я ничего не видела, дорогу запоминала, как попросили...

Милиционер надул щеки, сделавшись еще строже, и посмотрел на крикливого мужика.

– Все понятно?

– Протокол бы заполнить... – попросил тот.

– И что? – с угрозой спросил милиционер. – Сейчас бросим все дела, будем бумаги писать и музыку твою искать? Сам лоханулся. Ты вообще кто такой? Паспорт предъяви.

Дина вдруг испугалась. Милиционер разговаривал неласково, очень неласково. Причем со взрослым дядькой еще хуже, чем с ней. Мужик стушевался и отступил назад. В это время сзади открылась дверь, и оглянувшаяся Дина увидела Семена.

– Здрасте, – сказала ему.

– Чего ты тут? – удивился он.

Дина пожала плечами.

– Ты знаешь ее, Сем? – спросил милиционер, а Семен подошел к нему, наклонился и начал шептать:

– Отдыхает тут у нас. Отпусти ее, Алексей Иваныч. Она вообще ни при чем. Не смыслит ничего.

– Ладно, иди-иди. Там он, – милиционер махнул на закрытую дверь с табличкой.

Когда Семен вернулся из закрытого кабинета, мужика в кепке уже не было, на стуле сидела только мрачная Дина. Она уже приготовилась идти в тюрьму, но не могла понять из-за чего. Что она сделала-то? Ну, спросила дорогу, а кто-то взял и магнитофон спер. Но она-то тут причем? Она же не воровала.

– Ну что, поехали, довезу тебя, – предложил Семен.

– А можно? – Дина радостно вскочила.

Лейтенант за столом кивнул и пододвинул к себе зубочистки. Семен велел, чтобы она подождала на улице, а сам остался переговорить с милиционером. Еще Дина заметила, что выходя из кабинета с табличкой, Семен положил в карман деньги. Да, точно, как она и думала, Семен подосланный. Его папа послал, чтобы он за ними следил и выручал, если что.

– Да-а, – потянул Семен, выйдя из здания милиции. – Вляпались вы с этим Юрой. Я думал, он просто так у этих кержачек вас поселил, ну там по хозяйству помочь, а он вон что. Воровать приспособил, сволочь. Рассказывай, что вы с ним натворили.

И Дина, несмотря на честное слово, данное черному Юре, все рассказала. И про форточку тоже. Семен присвистнул, потом улыбнулся.

– Да ты матерая медвежатница! Тебя уже сажать можно. Еще раз – и загремишь.

Дина пропустила это мимо ушей. Пусть пугает, ей не страшно. Они сели в мотоцикл, ехать в Фоминки, к старухам и козе Маруське.

– Сема, – спросила вдруг Дина, – скажи правду, только честно. Тебе деньги папа дает?

Семен слегка замялся, а потом кивнул.

Дина обрадовалась и захлопала в ладоши. Так она и думала! Семен подосланный. Она даже обняла его, но тот смущенно отстранился:

– Ты чего это? – И посмотрел на нее недоверчиво.

Семен, когда привез Дину, вызвал Свету на улицу обсудить дела. Что они там обсуждали, Дина почти не слышала. Старалась подойти поближе, но Светка сердито зыркала. Только то и услышала, что он их назад к себе звал, а Света отказывалась. Что-то она такое про Семена решила, что дальше с ним общаться уже не могла и даже жить в одном доме больше не хотела. Семен не настаивал, подробностей Дининых подвигов не расписывал, а только говорил про Юру хуже некуда. Что тюрьма по нему плачет, что столько за ним всего накопилось, что вот-вот посадят, и зачем им такие головняки. Знать надо, с кем связываешься.

Дина с Семеном была целиком и полностью согласна, и когда Семен, совершенно разобидевшись, уехал, рассказала Свете про деньги, которые тот получает в милиции. И что Семен сознался, что их дает Алик. Понятно, чтобы он их охранял. Значит, нужно у него жить, пока папа их не заберет. Хотя у старух с козой, конечно, лучше, но зато тут очень опасный Юра. Зина про него такое говорила... Дина округлила глаза. Сказала, что нужно от него со всех ног бежать. Юра – черный человек.

– В Крючкове нас опять бандиты найдут. Они место знают.

Старшая тяжело вздохнула. Куда? Куда бежать? И долго ли еще бегать?

Света так и не решила, уходить от Юры или нет. Если домой нельзя, к Семену невозможно по двум причинам сразу, то почему не пожить у старух? Но что-то беспокоило Динку, и только к вечеру выяснилось про форточку и магнитофон из машины. Дина про эти неважные детали рассказывать не собиралась, само получилось. Тут испугалась Света. Это уже стопроцентный криминал. От Юры надо было либо уходить, либо не позволять брать с собой Дину.

Но он как ни в чем не бывало появился наутро и, не спрашивая, согласны они или нет, сгреб Динку и снова отправился с ней по станциям. Вечером Дина призналась, что все было то же. Она заговаривала, а он в это время чистил карманы или машины. В поезде, когда сел играть в карты, посадил ее так, чтобы подглядывать и давать ему знаки. А те заметили, и кончилось дракой, Юру чем-то хряснули по башке, и он отправился в медпункт, а ее прогнал домой. Рассказывала Дина об этом даже радостно. Во всяком случае, глаза у нее горели. Путешествовать с Юрой ей было интересней, чем плести коврики, в мороженном он ей не отказывал, да и вообще она была непоседой. Тем более, ей уже дважды удавалось выйти сухой из воды, и она не понимала, что опасность попасть в детприемник вполне реальна. В общем, лихая жизнь ее, по-видимому, устраивала.

– Все, – сказала Света. – Уходим прямо сейчас.

– Я с козой хочу, – заупрямилась Дина.

– Хочешь украсть козу? – возмутилась Света.

– Забрать. Она же дрессированная. Я буду с ней выступать. За деньги.

Света покачала головой.

– Нельзя. Нас с ней в электричку не пустят.

– А мы и не спросим.

– Нельзя, сказано тебе. Потерпи, уже немного осталось. Скоро нас найдут.

Опечаленная Дина пошла прощаться с Маруськой. Гладила ее между ушами, утешала, что еще за ней вернется. Та все понимала и жаловалась на одиночество. Со старухами жить даже козе было скучно. Тем более такой, которая все понимала.

В доме они втихомолку насобирали еды: несколько оладий, яблок, маленькую банку меда и хлеба. Не попрощавшись, тихо вышли из дома и направились к станции по тропинке, остерегаясь встретиться с Юрой.

Продолжение следует...

Оглавление

Литературно-художественное издание

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18