Беззубое лицо [Иван Андреевич Баркевич] (fb2) читать онлайн

Иван Баркевич Беззубое лицо

Страшный прерывистый бег. Ветки хлестающие лицо. Ветер заползающий под одежду и пробирающий тебя до костей.

Мы бежали как черти, не знали куда, как… Просто бежали.

Гришка стал задыхаться… Ему двенадцать и, хотя он всегда был крепким парнем, но… Сегодня он увидел слишком много, а преодолел ещё больше…

Он внезапно упал, его грудь затрясло от оглушающего кашля, который душил своего хозяина в страшном хрипе.

Мои руки быстро обхватили Гришку и поволокли его к большому ветвистому дереву, стоящему на опушке. Корни у этого великана выпирали в разные стороны и образовывали собой непонятную берлогу, в которую я и затащил своего задыхающегося брата.

Когда он оказался в нашем «новом жилище» тяжёлый, стальной кашель немного ослабел и Гришка, ворочаясь и стараясь свернуться в три калача, потихоньку и хрипло заснул от страха, холода и усталости…

Я лёг рядом с ним и, кутаясь в тонкий грязный овчинок*(примечания в конце произведения), который схватил в сенях во время побега, увидел свинцовые тучи метели, неумолимо приближавшиеся к нам… И это то, ради чего мы столько пробежали и вытерпели!?

Теперь я со своим братом просто замёрзну в этом чёртовом лесу. Может быть, хотя бы больно не будет?…

***

Багряно-алый рассвет вставал над нашей деревней. Я как всегда встал рано утром, выпил холодной, сводящей зубы воды. Вышел в сени, накинув тот самый грязный овчинок, открыл дверь и…

Все дворы были в людях на низкорослых кобылках с войлочными меховыми шапками на голове. К нам во двор въехали трое таких… Я от страха рванул вон из избы и побежал, что есть мочи… Как последний трус. Оставил свою мать. Своего отца. Всех своих родичей.

Я упал в овражек в шагах двухстах от дома. В моём лёгком тулупе застряло два охотничьих среза*. Немного левее и я бы вряд ли смог добежать до укрытия, однако и эта короткая передышка продолжалась очень недолго… Через сотню ударов сердца ко мне также запрыгнул мой брат – Гришка, вы его уже знаете… Нас заметили воины в войлочных шапках, и мы, снова, не сговариваясь, побежали как проклятые к лесу, не слыша ничего вокруг, кроме дробного перестука копыт низкорослой лошади, несущейся позади нас.

Мы бежали. Бежали… Слышали гортанные выкрики. Видели несколько стрел, мелькнувших в снежно-синих сугробах.

Громадное чёрное лицо появилось впереди нас! Я заорал Гришке, что нужно продолжать нестись вперёд, иначе нас просто убьют, как вшивых собак… Его глаза помутнели от страха, но он послушал меня и через пару десятков шагов чёрное лицо открыло свой мерзкий беззубый рот, зажмурилось от наслаждения и прошло сквозь…

Ушат ледяной воды обжёг меня страшным холодом. Я резко открыл глаза и увидел стоящего над собой хмурого, чёрноокого человека. Через его правую скулу до подбородка проходил паутинчатый, мёртво-бледный шрам. Его волосы, чёрные, как смоль, были спутаны, а широкая, мощная грудь тяжело вздымалась под белой рубахой.

«Всё что ты видел после побега – ложь». Он произнёс эти короткие и простые слова, каким то неимоверно тёплым и честным голосом, который окутал меня и пробрал своим жаром до костей.

После этого он встал, и я увидел его исполинский могучий рост, подошёл к крепкому дубовому столу, налил в глиняную кружку густого сбитня и дал его мне.

Я пил это приятное и довольно редкое лакомство и чувствовал, как что то внутри встаёт по другому… Переворачивается, изгаляется и бьётся в смертельных судорогах.

***

Я проснулся гораздо раньше зари. Мои ноги ступили на приятный дощатый пол…. Такая редкость в обычных крестьянских домах! Усевшись, я огляделся: рядом со мной на деревянной лавке спал Гришака, со своими спутанными русыми волосами и худым тельцем. Напротив нас, в другой стороне избы, лежал тот, кто поил меня сбитнем. Рядом с ним была его жена, однако я не смог разглядеть её, а подходить ближе постыдился. Чуть поодаль стояла большая, красивая печь, которая топилась по белому*! На ней дрыхли две миленькие девчушки с пшеничными волосами…

Я тихо встал, наспех намотал онучи, сунул ноги в лапти, накинул потрёпанный овчинник, который заботливо висел около двери с прочей одеждой и быстренько шмыгнул за дверь.

Как я и сказал, светать только начинало, и небо только-только подернулось синевой. Холодный, завывающей ветер больно резал мои щёки, а я плакал… Потеряв отца, мать, сестёр, дом… Я предал их. Сбежал, как трус… Как…

Внезапно в небо воспарил красивый сизый сокол, а с ветки ближайшей сосны, с хриплым карком взлетел ворон. Две эти птицы, на один миг, оказались друг против друга, их клювы несколько раз громко щёлкнули, но больше ничего не произошло…

Тем временем солнце встало, и его лучи осветили несколько сараев, нужник, декабрьский серебристый снег и крепкую длинную избу, на пороге которой я стоял…

Вдруг моё тело передёрнулось от боли. Я не своим, железным голосом произнес:

«Отомщу! Найду! Убью!»

Мои руки сами собой взяли ближайшую сухую ветку, отряхнули её от прилипшего снега и начали наносить удар за ударом в бревенчатую стену сарая, который стоял в двух десятков шагов от основного дома.

Я рубил этой кривой палкой так, что сквозь мой грязный овчинок стал проходить горячий пот. Я бил молча, с оттяжкой, с бешеной жестокостью.

Не помню, сколько времени прошло, может быть, час, может быть два, однако я почувствовал, как мою руку вывернуло и исказило болью. Сосновый сук вылетел из моей ладони на несколько саженей и приземлился в глубокий сугроб.

«Ты дурак, если думаешь о мести». Передо мной вновь стоял этот черноволосый человек со шрамом. Его мозолистые руки сжимали недурную оглоблю, откуда он только её притащил…

«Меня звать Виктор Иваныч. Пошли со мной, я научу тебя кое-чему…» Он приобнял меня за плечи и повёл вглубь двора. Через несколько сотен шагов мы оказались около небольшой, очень плотной избушке, находившейся в приличном отдалении от всех прочих зданий.

«Заходи». Ровный тёплый бас прозвучал за моей спиной. Я вошёл внутрь и увидел обычную, тёмную сельскую кузню.

Виктор Иваныч подошёл к огромной печи, заложил в горн крицу* и топливо, развёл первый огонь. Жар постепенно рос, и когда пламя разгорелось, могучие жилистые руки легли на меха. Несколько раз кузнец раскачивал их самостоятельно, но вскоре он подозвал меня и показал, как нужно раздувать пламя. Я начал работу.

Раз за разом я наваливался на меха, а Виктор Иваныч копошился вокруг печи и когда металл в горне ярко заалел, кузнец стал постепенно доставать его. Щипцами он вытаскивал огненный кусок из общей массы, быстро перекладывал его на круглую небольшую наковальню и быстрыми чёткими ударами выводил всё новые и новые гвозди, лемехи, долота, серпы…

Когда крица в горне подходила к концу, он вновь докладывал её туда, и всё повторялась с самого начала.

С меня ручьями лил пот. Мои волосы, некогда бывшие русыми, почернели от копоти. Лицо покрылось тяжелой испариной, я задыхался от жара и дыма, но мне нужно было продолжать раздувать меха… Я понимал, что нахожусь в полной власти у этого человека…

Внезапно всё прекратилось. Виктор Иваныч подошёл ко мне, дал кувшин молока, разрезал ломать душистого свежего хлеба и мы принялись за нехитрую крестьянскую снедь…

Я громко жевал и пил. Мне было пятнадцать, и я вырос в труде. Летом мы с отцом не выходили с поля и работали до седьмого пота, однако никогда я не был столь уставшим. Мои ноги и руки, некогда полные силы, дрожали от напряжения, но… С каким удовольствием я пил то еле тёплое молоко… Макал в него хлеб и с громким хлюпом вонзал туда зубы и дёсны.

Как только мы доели, Виктор Иваныч произнёс:

«Не робей голубоглазый мой!» Хлопнул меня по плечу и дал ясно понять, что мне снова придётся встать за кузнечные меха…

***

Мы вышли из кузницы лишь тогда, когда закатное солнце еле искрилось на серебристом снегу. Я вздохнул всей своей грудью душистый морозный воздух, от свежести которого чуть не упал в обморок. Кузнец же лишь улыбался своим страшным ртом, обезображенным шрамом и чёрной копотью.

«По прежнему желаешь мести?»

«Да! Они убили мою семью! Моих родичей! Я обязан…»

«В этом мире слишком много обязательств, которых изначально и в помине не было… Ладно… Посмотрим как ты заговоришь спустя седмицу…»

«Тебе не сломать меня!»

«Конечно нет… Ты уже раздавлен в труху».

Я опешил от этих слов и злобно замолчал. Внутри меня поднималась волна гнева, но её гасила страшная усталость, проникшая внутрь каждой части моего тела.

Тем временем мы подошли к избе. Виктор Иваныч открыл дверь, вошёл внутрь и я угрюмо поплёлся за ним…

В сенях мы умылись, кузнец громко выпил широкую чарку ледяной колодезной воды…

«Тебя хоть как звать то?» Я удивился. Мы весь день проработали вместе, а он даже не спросил моего имени… Он узнал обо мне всё. Моё прошлое, мою причину страха и побега, рассказал то, как нашёл нас с Гришкой в лесу, изучил, чуть ли не каждую родинку на моём лице…

«Мишкой кличут…»

Виктор Иваныч молча кивнул, и мы вошли в дом…

Там стояла оживлённая и приятная суета. Кузнец отошёл со мной в угол и тихо разъяснил, кого как зовут.

«Моя жена – Аксинья». Показал он на дородную женщину, лет тридцати пяти, с приятной наружностью и с пышными русыми волосами. Она занималась готовкой ужина, в чём ей помогали две дочурки, судя по всему родные сёстры, но внешне совсем не похожие друг на друга.

«Та, что постарше – Ксюша» Сказал Виктор Иваныч о довольно крупной чёрноволосой девушке, с миленьким нежным лицом и тёмными глазами.

«Ну а вон та – Настасья» Хрупкая, маленькая, русая и сероглазая она быстро бегала вокруг своей матери и подавала ей то одно, то другое…

Мой же Гришака сидел на лавке и вырезал ножом деревянные ложки, беззаботно поглядывая по сторонам. Только сейчас я понял, насколько мы с ним похожи… Те же пшеничные волосы и небесно-голубые глаза, та же кость узкая, но крепкая кость, тот же прямой нос, однако взгляд был разным…

Вскоре мы сели за стол и принялись есть горячую кашу с салом и немного чёрствым ржаным хлебом… Я стал учеником кузнеца, мой брат – резчиком по дереву… Мы обрели свой второй дом у людей, которых не знали, на хуторе, о существовании которого и не ведали, у человека с тёмным лицом, весёлой улыбкой, густым и тёплым басом.

Спустя пять лет.

«Силён!» Громко охнул широкогрудый воин в стальной кольчуге, когда я у него на глазах согнул две сложенные вместе подковы.

Он кинул мне два резана* (условия спора) и злобно-задумчиво произнёс…

«Таким медведям в дружине бы служить, вон татарва совсем оборзела, лезут и лезут… Сам батюшка Великий Новгород на поклон к хану поехал…»

«У меня пять зим назад всю родню вырезали… Только мы с брательником и остались, спасибо добрым людям – приютили…» Ответил я ему с подступившим комом в горле.

«Я отряд собираю. В нём много таких. Тебе со своими лапами да кузнечным ремеслом место найдётся. Хотишь?»

У меня загорелись глаза. Я мечтал об этом всю жизнь, после того проклятого утра, однако…

«Занят я покуда, дела в глотке сидят…» Это было действительно так. Раз в год мы с дядь Витей ездили в город для продажи товара и в этот месяц мы работали как проклятые: возили, торговали, перекладывали, спорили, платили, закупали… Но месть… Она была священна.

«Ладно, надумаешь – приходи…» С холодом произнёс воин.

Пять лет покоя, мира и тепла… Я женился на Настасье, повзрослевшей и красивой девушке… Она уже была брюхата от меня. Гришка тоже не отставал, по прошлой весне они с Ксюшкой обвенчались в Покровке…

Я не знал, как могу оставить их, однако месть… месть…

За две седмицы мы расторговались и поехали назад, к своему хутору. Я долго не решался сказать своему названному отцу об этом разговоре, так как помнил нашу первую совместную ковку, но ближе к концу пути я всё ж объяснился.

Батька тут же остановил телегу с лошадью и вывел меня на более-менее ровный участок дороги. Дал в руки сосновую палку, которую подобрал возле обочины и взял в свои руки такую же…

«Дерись». Я знал, что перечить было бесполезно и глупо, поэтому аккуратно двинулся вперёд…

И получаса не прошло, как я в пятый раз с кряканьем упал на землю.

«Твоя сила ничего не значит в поединке. Тебя убьют, как только увидят». После этих слов он развернулся и сел на телегу…

«Так научи меня!»

«Нет»

«Почему!?»

«Потому что ты глупец. Месть ничего тебе не даст. Ты не знаешь кто убил твою семью, не знаешь с какой стороны браться за меч, у тебя брюхатая жена дома. Чего ты хочешь достичь?»

Я понимал о чём он говорит, однако внутри меня вновь вскипала ярость. Я помнил про то, как струсил тогда, предал всех своих родичей…

«Я больше не смогу жить с этим позором! Позволь мне…»

«С каким позором! Ты бы сдох тогда, как вшивая собака, вместе со своим братцем! Или ты полагаешь, что пятнадцатилетний пацан смог бы защитить своих близких от воинов!? От убийц!?»

«Я бы умер с честью!»

«Нет. Ты бы просто глупо подставил себя под сабли и стрелы. Нет чести в бессмысленной смерти. Так же как нет чести в том, что ты хочешь сделать сейчас. Помнишь, то чёрное лицо в твоём сне?… Посмотри на меня внимательней».

Я с ужасом отпрянул от него и чуть не свалился с телеги..

«Ты…!»

«Да! И если ты уйдёшь, то…» Его голос приобрёл страшный ледяной окрас, он внимательно всмотрелся в меня, странно наклонил голову и с вытаращенными глазами засмеялся, картавым гнусавым голосом.

Я прожил после этого случая несколько седмиц с ледяным ужасом и страхом, но когда мы все вместе пошли на Пасху в соседнее село – Покровское… Я увидел там десяток обезображенных трупов, сложенных одним длинным рядом. Их отпевал наш местный священник – отец Кирилл… Мы подошли к нему ровно тогда, когда ладан дымился над тем самым широкогрудым воином… Его лицо было опалено факелом, зубы выбиты, а в черепе торчал наконечник гранёной стрелы.

*Овчинок – крестьянский тулуп из овечьей шкуры.

*Срез (полное название срезень) – охотничья стрела с широким наконечником. В бою использовалась против бездоспешных противников.

*Топилась по белому – большинство домов в период Средневековой Руси топились по чёрному, то есть дым выходил через дверь или окно, дымоход был огромной редкостью, поэтому наш герой так удивился этому обстоятельству.

*Крица (сыродутное железо) – заготовочный кузнечный материал.

*Резан – денежная единица Древней Руси, содержал примерно 1,5 грамма серебра 900-ой пробы.