Алёша Калёнов [Елизавета Яковлевна Драбкина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Елизавета Драбкина Алёша Калёнов



Это было давно, ещё до Октябрьской революции. В жаркий июньский день 1917 года я подъезжала к Петрограду. Поезд тащился медленно. Вагон был полон народу.

Люди сидели в проходах, на площадках, даже на крыше. Спали мало: и днём и ночью спорили, вздыхали, говорили.

Разговор шёл о том, что царя прогнали, а народ всё равно мучается. По-прежнему идёт война. По-прежнему солдаты погибают на фронте. Земля по-прежнему в руках помещиков, а фабрики и заводы — у буржуев, капиталистов. Хлеба нет, всё дорого, заработки у рабочих нищенские, детишки мрут от голода…

Но есть такая партия — коммунисты, большевики. Эта партия говорит, что с войной надо кончать. Землю надо отнять у помещиков и отдать крестьянам, а фабрики и заводы — всему народу.

Так в разговорах о тяжёлой жизни народа и о партии большевиков прошла дорога. Но вот наконец показались заводские трубы. Приехали!

Меня встречала моя мама. Поезд должен был прийти утром, но опоздал часов на двенадцать. Мама истомилась, ожидая меня.

Подхватив мой небольшой чемоданчик, мы пошли пешком к себе домой. Всю ночь мы не спали и рассказывали друг другу о том, как жили в то время, которое провели в разлуке.

Мама моя была членом партии большевиков. Незадолго до войны её арестовали царские жандармы и отправили в ссылку на далёкий север. Я жила у своего дедушки и училась в гимназии.

После Февральской революции я вступила в партию. К этому времени я училась уже в последнем классе — и сразу же после выпускных экзаменов поехала в революционный Петроград.

Мне не терпелось как можно скорее начать работать.

На следующий день я пошла в районный комитет партии. Товарищи направили меня на Выборгскую сторону, к Надежде Константиновне Крупской.

Выборгская сторона — это один из самых больших рабочих районов Петрограда. Там расположено много заводов. Население района состояло из рабочих и городской бедноты. Уже тогда, за несколько месяцев до Октябрьской революции, рабочие Выборгской стороны поддерживали партию коммунистов-большевиков.

Узнав, что я буду работать на Выборгской стороне, я сильно разволновалась. Долго в ту ночь не могла я заснуть и всё думала и думала, какую же работу мне поручат. А рано утром отправилась по указанному мне адресу.

На доме, в который я пришла, висела вывеска: «Выборгская районная дума», а на двери комнаты — «Культурно-просветительный отдел».

Я постучала. Женский голос сказал: «Войдите».

В большой комнате с голыми, давно не белёнными стенами стояли два стола, два стула и деревянная скамья. За одним из столов сидела женщина в тёмном платье с белым воротничком.

Это была Надежда Константиновна Крупская — жена и ближайший друг и помощник Владимира Ильича Ленина, член партии с самого её основания.

Надежда Константиновна заведовала культурно-просветительным отделом Выборгской районной думы. Этот отдел устраивал для рабочих школы и курсы. Надежда Константиновна ходила по фабрикам и заводам, призывала рабочих учиться, помогала доставать учебники, направляла в школы учителей.

Хотя она работала на Выборгской стороне ещё совсем недавно, рабочее население района уже успело узнать и полюбить Надежду Константиновну за её редкостную душевность и внимание к людям.

Рабочие и работницы приходили к ней, чтоб поговорить о событиях в стране. Часто у неё бывали жёны солдат. Они рассказывали Надежде Константиновне о своей трудной жизни, приносили ей письма, присланные с фронта, и просили, чтоб она почитала им эти письма вслух.

Работы у Надежды Константиновны было много, очень много. Помогали ей в этой работе и старые члены партии, и совсем молодые, неопытные девушки вроде меня.

Когда я пришла, Надежда Константиновна сказала, что она поручает мне устроить детскую площадку.

— А что это такое — детская площадка? — спросила я.

Надежда Константиновна объяснила мне, что это место на открытом воздухе, куда дети будут приходить утром и будут проводить там весь день, пока их отцы и матери работают.

Огорчению моему не было предела. Когда меня послали на Выборгскую сторону, я мечтала, что мне поручат какое-то важное революционное дело: печатать большевистские листовки, доставать оружие или что-нибудь ещё в таком же роде. А вместо этого Надежда Константиновна предлагает мне возиться с ребятишками!

Всё это я тут же высказала. Надежда Константиновна слушала меня, слегка склонив голову, а потом сказала:

— Эта работа так же нужна для революции, как и всякая другая. Наш район густо населён рабочими. И мы должны показать рабочим, кто такие большевики и как они заботятся о трудящихся и об их детях. Настанет время, когда наша партия завоюет власть. Тогда мы будем строить детские сады и ясли для малышей. А сейчас у нас денег мало. Поэтому будем делать пока то, что мы можем: устроим в нашем районе несколько детских площадок, — Чтоб до конца убедить меня, Надежда Константиновна добавила: — Для победы революции мы должны делать всякую работу, в том числе и возиться с ребятишками.

И вот мы с Надеждой Константиновной пошли искать место, где можно было бы устроить детскую площадку. Ходили долго, пока нашли неподалёку от железнодорожного моста большой пустырь, поросший чахлой травой.



Пустырь был обнесён забором, а в углу стоял дощатый навес. Под ним можно было укрыть ребят во время дождя. Поэтому мы решили устроить нашу площадку здесь.

Но, прежде чем позвать сюда ребят, надо было расчистить пустырь от мусора и бурьяна. Нам помогли молодые рабочие Выборгской стороны. Днём они работали на заводах, а площадку убирали по ночам, благо ночи стояли светлые — белые петроградские ночи.

Эти же товарищи достали для ребят игрушки: четыре скакалки, один мяч, восемь деревянных лопаток и три совочка. Игрушек было, конечно, мало, но и это казалось нам большим богатством. Достали мы ещё белую бумагу, краски и цветные карандаши.

Наконец все работы были закончены, и мы вывесили написанное от руки большими буквами объявление:


ЗАВТРА, 23 ИЮНЯ 1917 ГОДА,
У НАС НА ВЫБОРГСКОЙ СТОРОНЕ
В 10 ЧАСОВ УТРА
ОТКРЫВАЕТСЯ ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА!!!
ДЕТИ!!!
ПРИХОДИТЕ НА ПЛОЩАДКУ!!!
БУДЕМ ВМЕСТЕ ИГРАТЬ!!!
Вход бесплатный!!!

Как только мы повесили объявление, около него стали собираться и взрослые люди, и ребятишки. Все его читали и перечитывали: ведь на Выборгской стороне в то время не было ни детских садов, ни яслей, да и школ было мало.

В школах учились лишь ребята из обеспеченных семей, а дети рабочих проводили время на дворах и на улице. Те, кто постарше, нянчили младших. А когда им исполнялось десять-одиннадцать лет, их отдавали на завод или в мастерскую к сапожнику, к плотнику, к столяру — и они работали от утренней зари до поздней ночи.

Открытие площадки было назначено на десять часов утра. Но уже к восьми забор был облеплен ребятишками. Они заглядывали в щели, стараясь увидеть, что их ожидает.

Однако, когда я распахнула калитку, войти решились не все. Многие остались на улице и боязливо заглядывали внутрь. Да и те, что вошли, ступали робко.

Ребята были худые, бледные, одетые в чинёную-перечиненную одежду. Обуты они были в рваные материнские башмаки, а некоторые пришли босиком.

Я раздала игрушки, усадила малышей на песок.

Постепенно ребята перестали бояться и повеселели. Девочки прыгали через скакалку, мальчики гонялись за мячом.

Но до чего же эти ребята были не похожи на обычных играющих детей!

Подойдёшь, бывало, к какой-нибудь маленькой девчушке, которая баюкает запелёнатый в тряпку чурбанчик, и слышишь, как она бормочет:

— Не реви ты, Варька, не надрывай мне душу. Вот принесу получку, куплю картошки, наварю и поставлю тебе, как царице, полную миску!

Пошёл дождь. Я позвала ребят под навес и усадила рисовать — благо бумаги, красок и карандашей хватало.

Рисовать они не умели. Только один мальчик нарисовал дом с большой трубой, из которой валил густой чёрный дым. А девочка нарисовала собаку с закрученным вверх хвостом. Всем хороша была бы эта собака, только было у неё почему-то восемь ног.

Но один мальчик — его звали Алёша Калёнов — нарисовал совсем особенные рисунки, каких не рисовал никто из ребят.

Рисунки Алёши были похожи один на другой.

На каждом листе бумаги он рисовал жёлтой, красной, синей, оранжевой, зелёной краской какие-то фигуры, напоминавшие сказочных птиц. А над ними — на всех рисунках — висел в воздухе грязно-голубой четырёхугольник. Как будто бы Алёша обвёл карандашом спичечную коробку, а потом закрасил это место очень жидкой чёрной краской, разбавленной голубой.

Я подошла к Алёше и спросила:

— Что это ты нарисовал, Алёша?

Он испуганно посмотрел на меня и чуть слышно проговорил:

— Цветы…

Ну хорошо, в нижней части рисунков нарисованы цветы. Правда, какие-то странные цветы, совсем не похожие на настоящие. Почему же эти цветы такие странные? И что означает этот грязно-голубой четырёхугольник, который повторяется на всех рисунках?

Алёша так пугался, когда на него обращали внимание, что я не стала его расспрашивать и решила показать его рисунки Надежде Константиновне.

Когда я пришла к Надежде Константиновне, у неё сидела женщина и, обливаясь слезами, рассказывала, что хозяин уволил её с работы. Как же теперь она будет жить с ребятишками?

Надежда Константиновна её успокаивала и обещала поговорить с товарищами и помочь ей найти работу.

Женщина ушла.

Я подсела к столу Надежды Константиновны и разложила перед ней Алёшины рисунки.



Она долго-долго их рассматривала. То подносила поближе к глазам, то отодвигала подальше. Потом она сказала:

— Почему мальчик всё время рисует такие страшные четырёхугольники? От этих рисунков у меня защемило сердце…

Надежда Константиновна стала расспрашивать меня об Алёше. Я рассказала то, что знала. Алёша худой, очень бледный мальчик, с землистым лицом. Одет он в рубашонку, из которой давно вырос, и в заплатанные брюки. На площадку он приводит трёх младших ребят, мал мала меньше, таких же худых и бедно одетых, как он сам.

К счастью, у меня была книга, в которую я записывала адреса ребят, и я нашла Алёшин адрес.

— Сходите-ка к нему, — сказала Надежда Константиновна. — Посмотрите, как он живёт. Может быть, мы сумеем понять, почему он так рисует.

И я пошла по серым, унылым улицам Выборгской стороны. Кругом ни кустика, ни деревца.

Вот шестиэтажный дом с закопчёнными, облупившимися стенами. В нём живёт Алёша. Тёмный двор, вымощенный камнем. Когда стоишь во дворе, кажется, что ты попал на дно глубокого колодца. В углу — лестница с покосившимися ступенями, которая ведёт в подвал. Длинный грязный коридор. В конце — дверь.

Я постучала. Дверь не была заперта и отворилась сама. Передо мной была узкая комната с одним окном под самым потолком. На кровати под рваным одеялом, сшитым из лоскутьев, спали маленькие ребята. Алёша Калёнов сидел у окна.

Никто не услышал моего прихода. Я подошла к Алёше, села рядом, посмотрела в окно и увидела в далёкой вышине грязно-голубой четырёхугольник неба, похожий на спичечную коробку. Тот самый, который рисовал Алёша на своих рисунках!

Вот что рассказал Алёша. Отца его забрали в солдаты в первый же день войны. Вскоре пришла похоронная. Мать была прачкой. Стирала с утра до ночи у господ, чтоб хоть как-то прокормить четверых ребят. Алёша в школу не ходил и нянчил малышей.

Этому мальчику, которого я считала десятилетним, шёл уже тринадцатый год. Детство он провёл на Выборгской стороне. Да и там не бывал дальше своего двора.

Он никогда не видел цветов. С цветами у него было связано представление о чём-то несказанно прекрасном. Он думал даже, что цветы поют…

Рассказ Алёши я передала Надежде Константиновне. Она выслушала меня молча.

На другой день Надежда Константиновна сказала мне, чтобы вечером я пошла во дворец Кшесинской к Владимиру Ильичу Ленину и показала бы ему Алёшины рисунки.


* * *

Во дворце Кшесинской тогда, летом 1917 года, помещался Центральный Комитет партии большевиков. С балкона дворца Владимир Ильич не раз произносил речи, которые слушали рабочие, солдаты, матросы, собравшиеся внизу, на площади.

Попала я во дворец Кшесинской только поздно вечером. И в самом дворце и вокруг него бурлила огромная толпа.

Владимира Ильича я застала в угловой комнате второго этажа. Когда я вошла, он сидел за столом, заваленным книгами и газетами, и что-то писал.

В открытые окна, словно шум прибоя, доносился гул толпы.

Увидев меня, Владимир Ильич перестал писать, усадил меня в кресло и стал расспрашивать о жизни рабочих на Выборгской стороне.

Потом он встал, прошёл в угол комнаты, поднял стоявший на полу синий эмалированный чайник, поставил на стол блюдце с сахарным песком и тарелку нарезанного тонкими ломтиками чёрного хлеба. Сахару было мало. Мы посыпали им хлеб и так пили чай.

Потом я достала Алёшины рисунки. Владимир Ильич уже знал об Алёше от Надежды Константиновны. Он взял рисунки, подошёл к окну, чтобы лучше видеть, потом вернулся, положил рисунки в свою папку и с ненавистью посмотрел на розовые мраморные стены.

— А дети живут в подвалах! — промолвил он.

Владимир Ильич взял лист бумаги и стал записывать то, что надо сделать для детей с площадки.

Непременно (он подчеркнул это слово двумя чертами) хотя бы один раз вывезти детей за город. Непременно (снова дважды подчёркнуто) сводить их в Летний сад. «И пусть барчата потеснятся» — сказал Владимир Ильич. Раздобыть игры, мячи, детские книги. Узнать у товарищей, нельзя ли разбить на площадке клумбу и посадить цветы.

На следующее утро Владимир Ильич должен был уехать из Петрограда на несколько дней. Рисунки Алёши он оставил у себя и сказал, что после возвращения хочет непременно повидать этого мальчика.


* * *

У Владимира Ильича я была в самом конце июня… А в первые дни июля произошли важные события. Петроградские рабочие, солдаты и матросы из Кронштадта и с кораблей Балтийского флота вышли на улицы с красными знамёнами и с требованиями: «Долой министров-капиталистов!», «Долой войну!», «Вся власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!»

Правительство вызвало войска и расстреляло безоружных демонстрантов. Оно отдало приказ об аресте Владимира Ильича Ленина и обещало богатую награду тому, кто найдёт и схватит Ленина живого или мёртвого.

Владимир Ильич вынужден был скрыться от грозящей ему расправы. Он переменил несколько квартир и наконец добрался до рабочего-большевика Емельянова, у которого неподалёку от станции Разлив был сенокосный участок. Владимир Ильич поселился в шалаше на этом участке.

Положение большевистской партии стало очень тяжёлым. Большевиков преследовали, арестовывали, приговаривали к смертной казни. Когда они пробовали выступать с речами или раздавали листовки, в которых говорили народу правду, их избивали.

Мне казалось, что в такое трудное время Владимир Ильич даже думать забыл о ребятах с детской площадки на Выборгской стороне. Однако в конце июля Надежда Константиновна сказала мне, что в воскресенье я должна собрать ребят и поехать вместе с ними за город, в Мустамяки.



— А деньги на билеты?

— Не надо. Всё будет приготовлено.

И действительно, в назначенный день и час на вокзале нас ожидал пустой вагон, который сумели достать наши товарищи железнодорожники. Они прицепили его к первому отходящему дачному поезду — и под визг и ликование ребят мы поехали!

В Мустамяках нас встретил старый работник партии Александр Михайлович Игнатьев. Ребята построились по четыре Один мальчик вытащил кусок алого кумача, который припрятал за пазуху. Он водрузил его на палку.

Торжественно, с красным флагом, мы дошли до дома. Там нас ожидали великолепнейшая пшённая каша, сладкий чай с молоком, овсяные пышки — всё необыкновенно вкусное, и главное, есть можно было сколько хочешь, досыта!

Это сделали для нас товарищи по просьбе Владимира Ильича.

Скрываясь от Временного правительства, Владимир Ильич продолжал неустанно работать. Он писал книги, статьи и брошюры. Он передавал товарищам письма о том, как подготовить победу революции. И всё же он не забыл о ребятах с детской площадки на рабочей Выборгской стороне и позаботился о том, чтоб подарить им день счастья!

Весь этот счастливый день мы купались, гуляли в лесу, пели. Малыши пищали и катались в высокой, некошеной траве. Девочки плели венки.

И только Алёша Калёнов бродил словно зачарованный. Он молча подходил к цветам, смотрел на них, острожно поглаживал листочки. А потом лёг на спину и долго глядел в бесконечное голубое небо.



Мы договорились с Александром Михайловичем, что приедем ещё раз. Но буря политических событий помешала это сделать. Обстановка в стране становилась всё более напряжённой. Владимир Ильич тайно приехал в Петроград и поселился на подпольной квартире у Маргариты Васильевны Фофановой, чтоб руководить подготовкой восстания. Вся рабочая молодёжь по мере сил и умения помогала партии, которая собирала силы для Октябрьского штурма.

И вот настал Октябрь, грозный Октябрь семнадцатого года. Кругом бурлило, как в котле. События неслись с невероятной быстротой. 25 октября рабочие, солдаты, матросы, руководимые Лениным и партией большевиков, свергли власть капитала. Теперь власть перешла в руки народа.

Стыдно, конечно, в этом сознаваться, но в те дни я совсем забыла о ребятах с детской площадки и об Алёше Калёнове. Каково же мне было, когда уже после Октябрьской революции я встретила в коридоре Смольного Владимира Ильича и он сразу же спросил меня об Алёше, а я должна была ответить, что ничего о нём не знаю.

— Как он живёт? Где он? — спрашивал Владимир Ильич.

— Не знаю, Владимир Ильич. Давно его не видела, — отвечала я.

— Как же так? Почему?

— Да я… Да мне…

С чувством глубокой вины слушала я Владимира Ильича. Он упрекал меня за то, что я забыла о рабочей семье, о которой обязана была позаботиться.

Потом Владимир Ильич велел мне пойти в комендатуру Смольного и от его имени передать работавшим там товарищам, чтобы они немедленно переселили семью Калёновых в квартиру какого-нибудь буржуя.


* * *

Два дня спустя я побывала на новой квартире Калёновых. Марья Васильевна Калёнова, не веря своему счастью, ходила по роскошному кабинету нефтепромышленника Гукасова. Алёша неотрывно смотрел на висевшие на стенах картины.

В конце ноября нам дали три комнаты в барском особняке на Литейном проспекте. Там решено было устроить детский клуб для ребят, которые летом ходили на площадку. Ребята гурьбой отправились туда. Натаскали дров, развели огонь, вымыли полы, — и в бывшем доме царского сановника открыли первый в Петрограде «Детский клуб имени мировой революции».

Все работы по клубу дети делали сами: они и кололи дрова, и топили печи, и убирали помещение, и чистили снег перед входом.

Весной 1918 года я уехала в Москву, но на Первое мая приехала в Петроград. Стоя у трибуны, я смотрела на проходивших мимо демонстрантов. И вдруг увидела ребят из нашего детского клуба.

Они несли большое знамя. На нём был нарисован земной шар, закованный в цепи капитала. Рабочий, одетый в красную рубаху, протянул руку стоявшему рядом с ним крестьянину. В другой руке он держал тяжёлый молот и разбивал им цепи. Надпись гласила: «Берегитесь, буржуи! Мы стоим на страже».

И тут я увидела, как из рядов демонстрантов выбежал мальчик. Он подбежал ко мне. Это был Алёша Калёнов. Он был по-прежнему худой, большие глаза его стали ещё больше, но теперь они светились счастьем.

— Я сам нарисовал это знамя, — кричал он мне. — Я сам!

Он рассказал мне, что его мама работает няней в детском саду. Там же в детском саду находятся его младшие братишки и сестрёнка. Сам он учится в художественной школе.

— Прощайте, я побегу, а то отстану от своих, — сказал Алёша.

Это была моя последняя встреча с ним. В следующий мой приезд в Петроград, летом 1920 года, я узнала, что комсомолец Алексей Калёнов добровольно вступил в отряд, отправлявшийся на фронт, и пал смертью храбрых в бою против банд Юденича.

Как горько, что белогвардейская пуля оборвала жизнь Алёши! Какой прекрасной могла бы быть эта жизнь!

Наверное, он рисовал бы цветы. Но это были бы настоящие цветы — такие, какие он видел бы вокруг себя.

А главное — над этими цветами не висело бы мрачное, тёмное четырёхугольное небо, похожее на грязную спичечную коробку.

Нет, над ними было бы ясное, светлое, чистое небо, привольно раскинувшееся от края до края небосвода!